ГЛАВА 1

КНЯЗЬ ВАСИЛИЙ

Поздней осенью 1352 года Брянск гудел как растревоженный улей. Казалось, что город, наполовину вымерший от чумы, внезапно проснулся от страшного сна: в Покровской церкви венчали на княжение нового князя – Василия Ивановича Смоленского! Венчали поспешно, словно надеялись, что с новым князем в городе установятся мир и покой, навеки отступит от славной брянской земли страшная болезнь. Василий Иванович проявил большое мужество, выехав в чумной город сразу же после получения известия о смерти князя Дмитрия Красивого. Он не долго думал и беспрекословно повиновался воле своего престарелого отца, великого смоленского князя Ивана Александровича. Последний, приняв делегацию брянских бояр и выслушав их просьбу – назначить в Брянск одного из сыновей – немедленно послал за младшим, тридцативосьмилетним сыном Василием. – Надо ехать в Брянск, сын мой, – сказал князь-отец. – У тебя нет времени на раздумья: богатый город может попасть в руки наших недругов!

Василий Иванович склонил в знак согласия голову и на следующий день уехал в Брянск вместе с брянскими боярами, возглавляемыми Кручиной Мирковичем.

Добрая воля смоленского князя, приехавшего в поникший от горя чумной город с семьей – женой и двадцатилетним сыном – нашла понимание у брянских бояр и простонародья. – Ты – очень смел, пресветлый князь, и совсем не испугался грозной болезни! – сказал боярин Коротя Славкович, державший хлеб-соль у крепостных ворот при торжественной встрече. – Мы рады, что у нас будет столь достойный правитель!

– Чему быть, того не миновать! – ответил тогда на это новый брянский князь. – Один только Бог знает, быть ли счастью, или познать смерть!

Новый брянский и черниговский епископ Нафанаил, опираясь на волю бояр и богатого купечества, не стал ждать, пока князь Василий съездит в Орду за ярлыком на брянское княжение и принял решение не откладывать венчание нового князя. – У нас достаточно серебра, – рассудил он, – чтобы угодить царю Джанибеку! А значит, никто не посмеет противиться нашей воле!

Седовласый владыка возглавил Брянскую епархию совершенно неожиданно. Его предшественник, епископ Иоанн, мужественно исполнявший свой долг и не боявшийся умереть от чумы, вдруг, после посещения едва ли не последних умиравших от страшной болезни горожан, занемог и скончался в одночасье.

К тому времени умерли все его сподвижники и ученики, в том числе и самые молодые. Чудом уцелел лишь один, уже пожилой, священник – архимандрит Петропавловского монастыря отец Прокопий. Последний не входил в число любимцев епископа Иоанна, поскольку очень осторожно относился к оценке событий в городе: не вмешивался в городскую жизнь, не поддерживал тех горожан, которые хулили знахарей-язычников и греховные привязанности князя, но занимался лишь делами церкви. Он ежедневно и подолгу проводил богослужения в Петровской церкви, горячо и искренне молился за здравие князя и горожан и почти не выходил из стен монастыря. Такая его позиция оказалась выигрышной: в городе не было никого, кто бы хоть в чем-то мог упрекнуть отца Прокопия. Даже некоторая отдаленность Петропавловского архимандрита от княжеского двора прибавляла ему славу «Божьего человека», для которого «все христиане равны»!

Что же касается владыки Иоанна, то он очень неохотно отдал свое епископское кресло человеку, избегавшему встреч с власть имущими. Лишь в самый последний момент, чувствуя приближавшуюся смерть и не желая остаться без наследника, он вызвал к себе в скромную келью, где возлежал на горячечном одре, отца Прокопия.

– Надо, чтобы ты, премудрый старик, – сказал тогда, с трудом ворочая распухшим языком, умиравший, – взял в свои руки всю духовную власть в этой земле! Ты не любил ходить на княжеские советы и встречаться со знатными людьми! Однако не обессудь: некому беречь нашу паству…А теперь бери в свои руки все наши приходы и поезжай в Москву, к святителю…Вот здесь грамотка, написанная мной, – больной с трудом, тяжело дыша, извлек из-под подушки перевязанный алой нитью свиток пергамента. – Там все сказано о твоем назначении…И возьмешь в моей казне серебро: я обговорил это дело с казначеем…

Заметив протест отца Прокопия, выраженный покачиванием головы, владыка поднял вверх дрожавшую руку: – У тебя нет выхода, Прокопий, – неожиданно громко сказал он, – поскольку воля покойного идет от самого Господа!.. – Он не договорил и уронил руку на грудь.

– Славный отец! – упал на колени отец Прокопий. – Прости меня за слабость грешного отрицания! Твоя посмертная воля – закон для меня!

И он уже на следующий день выехал в Москву, где был без промедления утвержден на епископском соборе самим митрополитом Феогностом. Ни один из церковных иерархов не возразил против его назначения: несмотря на богатство Брянска, никто не претендовал на тамошнюю епархию. При рукоположении на епископство московский митрополит, по просьбе брянского претендента, присвоил ему новое имя – Нафанаил. Так, брянский епископ отблагодарил своего предшественника, взяв его первое имя и сохранив о нем добрую память.

Вернувшись в Брянск, епископ Нафанаил сразу же, ввиду отсутствия князя, собрал боярский совет и решительно поставил вопрос о новом князе.

Ряд бояр, самых старых и влиятельных, уцелевших во время чумы, возглавляемых братьями, седобородыми Кручиной и Борилом Мирковичами, без долгих слов предложили послать своих людей в Смоленск к великому князю Ивану.

– Нам нужен князь из славного рода! – сказал тогда Кручина Миркович. – И Смоленск всегда давал нам нужных правителей! Поэтому будем просить великого князя Ивана Александрыча, чтобы он прислал сюда одного из сыновей, Святослава или Василия!

Но с этим мнением не согласились братья-бояре Жирята и Сбыслав Михайловичи.

– Есть еще один славный князь – Роман Михалыч Молодой, – возразил на совете боярин Жирята. – Он – достойный наследник, потомок самого Романа Старого! Почему бы нам не возродить ту древнюю славу?!

– Неужели только на Смоленске замкнулся весь круг русских князей?! – поддержал его Сбыслав Михайлович. – Есть и другие законные наследники!

– Пусть же будет наследником Роман Молодой! – выкрикнул двоюродный брат Жиряты, боярин Супоня Борисович, брянский воевода. – Мы тогда получим поддержку от Литвы! Он же – друг самого великого князя Ольгерда, если не его пасынок!

– Это правильно! – буркнул его брат, боярин Воислав Борисович. – Нечего посылать за смоленским князем!

– Это ошибка, брат! – встал вдруг со своей скамьи княжеский мечник Сотко Злоткович. – Я слышал древнее предание, что наш славный Брянск начался с Романа Михалыча и Романом Михалычем закончится! Значит, тогда не станет Брянского княжества и наступит наша погибель!

– Мы тоже слышали об этом! – разом закричали все остальные бояре, доселе молчавшие и ожидавшие чужого мнения.

– И это очень важно! – подвел итог общему мнению боярин Коротя Славкович. – Нашей земле не нужны ни беды, ни бусурманский разгром! Тот Роман Михалыч скорей литовец, чем русский! Возьмет и отдаст нашу землю злобному Ольгерду! Пусть же будет свой, смоленский князь!

И, несмотря на недовольство брянского воеводы и его брата, бояре поддержали первое предложение.

Епископ Нафанаил и здесь проявил свою сдержанность и дипломатический дар. Лишь только тогда, когда мнение большинства утвердилось, он поддержал общее решение и предложил кандидатов на поездку в Смоленск. Так князь Василий Иванович оказался в Брянске.

Венчание состоялось в Покровской церкви. Князь Василий стоял рядом со своей супругой – красавицей Ольгой – у алтаря, окруженный брянскими боярами и своими лучшими дружинниками. Ни купцов, ни прочих богатых горожан не пригласили, помня о трагических событиях в церкви Горнего Николы почти двенадцать лет назад.

Владыка самолично надел на головы князя и княгини золотые венцы, оставшиеся от прежних князей, благословил их на княжение и произнес здравицу.

– Господи, помилуй! – троекратно пропели сверху, с хоров. И сразу же после этого новоиспеченный князь с женой, одетые в сверкавшие золотом одежды, под громкие церковные песнопения вышли, взявшись под руки, во двор, окруженные боярами, и направились в княжеский терем. Там, в пиршественной зале, уже стояли большие столы, уставленные всевозможными яствами и напитками.

Только теперь, возглавив княжеский стол, Василий Иванович почувствовал себя не просто удельным князем, но князем богатой и сильной земли. Слушая славословия брянских бояр, только что венчанный князь улыбался и кивал им головой. – Надо поддержать всех этих добрых бояр, – подумал он, – и сохранить старый порядок!

К вечеру, после того как все досыта наелись, выпили изрядное количество хмельных медов, греческих вин и пенного пива, князь Василий дал знак рукой о завершении пира и оставил за столом лишь своего сына, владыку Нафанаила и бояр. Княгиня ушла в свой терем, старшие дружинники и трое священников тоже удалились, и князь завел с оставшимися неторопливый разговор.

– Наступили тяжелые времена, – сказал он, – и нужно обсудить последние новости. Может, надумаем что-нибудь полезное…

– Это так, княже, – кивнул головой епископ Нафанаил, сидевший в самом начале скамьи, рядом с опустевшим креслом княгини, – время сейчас непростое! Ужасная болезнь, поразившая наши города, унесла множество жизней! Как там у вас в Смоленске, удалось пережить эту беду?

– Какое там! – поморщился князь Василий, блеснув своими большими голубыми глазами. Его длинные льняные волосы, казалось, топорщились из-под княжеской шапки. – После примирения с Москвой у нас начался такой мор, что полегла добрая половина горожан!

– Значит, вы помирились с Москвой? – улыбнулся владыка. – Давно пора!

– У батюшки не было другого выхода, – сказал князь Василий, – и он не хотел воевать с москвичами. А вот теперь ухудшились его отношения с Литвой. Но что было делать? Мы просили у Литвы помощи на случай войны с Москвой, однако ничего не добились. Мало того, когда Семен Московский пошел на Смоленск и стоял у Вышеграда на Поротве, литовцы прислали к нему своих людей с предложением мира и подарками! Семен же, помирившись с ними, отправился на Югру, чтобы потом идти на Смоленск. Тогда мой батюшка, пытаясь отвести от Смоленска беду, послал к Семену своих людей с челобитьем. Слава Господу, что добрый князь Семен не захотел вражды с нами и радушно принял наших послов с подарками. А потом в Смоленск приехали московские послы и заключили с нами мир…А когда они уехали, началось страшное поветрие…

– Это хорошо, сын мой, – весело промолвил епископ. – С Москвой надо дружить! Там сейчас живет сам святитель! И Москва очень сильна! К сожалению, наши брянские князья не любили Москву…Но от этого не было пользы ни Брянску, ни Москве, ни остальным русским землям! Подумай об этом, сын мой, и не ссорься с Москвой!

– Зачем мне ссориться? – поднял голову брянский князь. – Я знаю о силе Москвы. К тому же, и мой батюшка сейчас с ней в дружбе…И мы будем дружить. Пусть ищут себе врагов только глупцы!

– Ты прав, сын мой, – кивнул головой владыка. – Вот тебе пример неправедности. Князь Михаил Тверской недавно женился на дочери Константина Василича Нижегородского и заключил с ним союз против Москвы! А сын того князя Константина посватался к дочери самого Ольгерда Литовского! Все этого ни к чему хорошему не приведет! Кроме того, ордынский царь удовлетворил просьбу тверского князя – освободить его от московской зависимости – и прислал в Тверь своего знатного человека, мурзу Ахмата, с ярлыком на великое тверское княжение! А это значит, что следует ждать беды!

– Я вижу, святой отец, – сказал князь Василий, – что нам надо уклониться от связей с теми князьями и не раздражать Москву. А после зимы я сам поеду в Орду к царю Джанибеку за грамоткой…А пока нужно показать Москве наши добрые намерения. В ближайшие дни я пошлю своих людей к Семену Московскому с подарками и добрыми словами. Я верю в дружбу с московским князем!

 

ГЛАВА 2

СОВЕЩАНИЕ В ВИЛЬНО

Князь Роман Молодой сидел на длинной скамье в окружении литовской знати – сыновей и родичей великого литовского князя Ольгерда, их приближенных («бояр», как называли таких сановников на Руси) и богатых купцов.

В великокняжеском дворце проходило совещание, связанное с чрезвычайными событиями, случившимися на Руси.

Князь Роман Михайлович, вызванный в Вильно из далекого городка карачевской земли Коршева особым, скорым гонцом, был сильно озадачен, когда нарушилась его тихая и спокойная жизнь вдали от «мира».

– Зачем я понадобился славному Альгирдасу? – тщетно спрашивал он запыленного, усталого гонца. – Неужели случилась беда?

– Я ничего не знаю, – отвечал посланец. – Государь мне только приказал, чтобы я вызвал тебя…

Пришлось уже на следующий день выезжать в Литву вместе с литовским гонцом и десятком вооруженных воинов, лучших княжеских дружинников.

Супруга князя Романа – Мария Титовна – тоже встревожилась. Она только что родила своему супругу дочь, названную Еленой, и рассчитывала на благополучную, безмятежную жизнь. Помимо новорожденной, у нее было еще двое детей: четырехлетний сын Дмитрий и двухлетняя дочь Авдотья.

Роман Михайлович буквально боготворил супругу: прошло вот уже почти шесть лет после их свадьбы, а они жили, как молодожены, не расставаясь ни на один день. Молодой князь лишь только отъезжал в определенные дни со своими дружинниками в лес – на охоту. Несмотря на то, что небольшой городок, отданный князем Титом Мстиславовичем в приданое своей дочери, не приносил значительных доходов, все-таки жизнь здесь была безбедная. Что с того, что у князя Романа не было такого множества слуг, как у удельных князей и его тестя? Мало слуг – мало расходов. Да и нужны ли многочисленные слуги? Выполнять обязанности охотников вполне могли и княжеские дружинники. Пусть и было их всего пять десятков, но они прекрасно справлялись со многими обязанностями в княжеском доме.

Конечно, защитить городок Коршев от большого войска они бы не смогли, но у князя Романа не было опасных врагов, а при возможном нападении «лихого люда» сгодились бы и свои воины, подкрепленные небольшим городским ополчением. Но пока Коршеву, окруженному густыми лиственными лесами, стоявшему на берегу реки Сосны, среди ручьев и болот, никто не угрожал. Бедность и малочисленность дружины несколько удручали князя Романа, но его супругу это только радовало.

– Из-за этого у нас нет завистников, – говорила она с веселой улыбкой мужу, – и никто не зовет тебя на жестокую войну! Вот мы и живем в радости и счастье!

– Оно-то так, супруженька, – отвечал на это князь Роман, – но князю не пристало сидеть без славных боевых дел…Так сам Господь обустроил наш мир: смерду суждена судьба смерда, а князю – княжеская! И мое дело – война!

Эти слова княгиня Мария вспомнила сразу же, как только в их небольшой терем вошел литовский посланник.

– Вот тебе и покой! – сказала она себе, но при прощании держала себя в руках: не пролила ни слезинки! Была наигранно весела и старалась ничем не огорчить своего отъезжавшего на чужбину супруга.

– Береги себя, Роман, и знай, что здесь, в нашем скромном городке, тебя ждут любящие родные люди, – молвила она на прощание. – Скорей возвращайся и порадуй мое сердце!

– Я скоро вернусь, моя дивная лада! – ответил на это Роман Михайлович, обнимая ее и целуя. – Неужели ты думаешь, что я смогу долго прожить без тебя?

За спиной княгини стояли дородные, розовощекие мамки. Двое из них держали в руках по дочери князя, а за руку третьей ухватился маленький мальчик – княжич Дмитрий – во все глаза смотревший на своего окольчуженного, сверкавшего чищеным железом рослого отца.

Князь Роман махнул им рукой, вскочил на коня, и маленький отряд быстро исчез из виду под громкие крики горожан, славивших своего господина.

Прибыв в Вильно, Роман Михайлович немедленно отправился во дворец в надежде повидать самого великого князя. Но дворецкий Ольгерда сказал ему, что «славный король нынче отдыхает и поэтому нечего его беспокоить: завтра на совете узнаешь все новости…»

Не сказали ничего по сути дела и встретившиеся русскому князю старшие сыновья Ольгерда – князья Андрей и Дмитрий.

– Батюшка вызвал сюда всю нашу знать, – молвил немногословный, мрачный князь Андрей, – но мы не знаем, почему он пригласил тебя!

– Видимо, хочет послать тебя на войну, – усмехнулся Дмитрий Ольгердович, – чтобы твоя кровушка не застоялась в жилах. Великий князь сам любит войну! Пойдем-ка, брат, отведаем доброго меда!

Роман Михайлович разделил трапезу с литовскими князьями в гостевом тереме великого князя, сытно пообедал, но выпил совсем мало: без того устал с дальней дороги. Князей Андрея и Дмитрия он знал еще с детства. Они ненамного были старше его: князь Андрей где-то года на три, а Дмитрий всего на год. Но, несмотря на незначительную разницу в возрасте, братья-князья сильно отличались друг от друга. Старший – Андрей – был немного выше ростом, поуже в плечах, быстрей в движениях. Он совсем немного уступал ростом Роману Молодому. Князь же Дмитрий был почти на голову ниже русского князя, однако имел более широкие плечи, чем у его старшего брата, и по силе ничем не уступал с виду Роману Михайловичу. Дмитрий Ольгердович был веселым и общительным, любил поговорить с другими князьями и во время обеда все что-то бормотал, выводя, порой, из задумчивости князя Романа.

Андрей же Ольгердович, сидя за трапезой, лишь один раз выжал из себя скупые слова, отвечая на здравицу в честь отца. Его суровое, желтоватого цвета лицо оживало лишь при упоминании битв и воинских подвигов. Только цветом серо-свинцовых глаз и темных волос, а также какими-то неуловимыми чертами лица братья походили друг на друга.

На следующий день, прибыв в терем великого князя, Роман Молодой вновь встретился со старшими сыновьями Ольгерда Гедиминовича и даже уселся между ними на скамью в первом ряду совещательной залы.

Великий литовский князь Ольгерд вошел в залу и занял свое золоченое кресло, стоявшее перед скамьями его подданных.

При его появлении все сидевшие встали и поклонились, не сгибая спины. Уже расположившийся в кресле Ольгерд Гедиминович небрежно кивнул им головой и, не отвлекаясь на созерцание присутствовавших, сразу же приступил к делу.

– Привет моим братьям, сыновьям и прочим знатным людям! – сказал он своим громким, властным голосом. – Я собрал вас здесь в связи с неотложными делами и важными событиями!

И он стал подробно рассказывать о затруднениях казны, о плохом и нерегулярном поступлении денег и товаров с провинций, об угрозе голода, ввиду плохого урожая прошлого года, об опасных делах крестоносного немецкого рыцарства.

Все это князь Роман уже слышал от других литовских князей, и поэтому он никак не мог понять, в связи с чем его вызвал в свою столицу великий князь Ольгерд. Глядя на одетого в расшитый золотом красный кафтан и красивые, с золотыми полосками, штаны великого князя, Роман Молодой постепенно успокаивался и чувствовал себя в состоянии, близком ко сну. Однако он не закрывал глаз и с любовью взирал на своего высокого покровителя. Ольгерд Гедиминович, произнося речь, смотрел как бы над толпой, его глаза, серые и задумчивые, словно витали где-то высоко, и, казалось, он отрешился от всего, не связанного с его настоящей речью. Но вот он перешел к событиям, произошедшим в соседних русских княжествах, и его глаза сразу же оживились, засверкали. – К нам пришло немало новостей от наших соседей, – сказал он, – и новостей весьма тревожных! На Руси свирепствует заразное поветрие! Это – страшная беда! У нас ведь тоже еще раньше побывала «черная смерть, но такого урона, как это случилось на Руси, мы не имели. У нас полегли только дряхлые старики и хилые младенцы…Нам повезло, что был неплохой урожай…Поэтому сытые люди, как знать, так и чернь, почти не пострадали…

Далее он рассказал об усилении Московского княжества, о том, как Симеон Гордый сумел без войны навязать великому смоленскому князю Ивану мир и тем самым ослабить влияние Литвы на Смоленское княжество. Но он особенно подчеркнул, как большую неудачу в своей внешней политике, улучшение отношений Брянского княжества с Москвой.

– Раньше москали враждовали с Брянском, – отметил он, – и мы знали, что всегда будем иметь надежного союзника против Москвы в лице брянского князя. А теперь не успел новый князь Василий войти в Брянск, как сразу же послал своих людей к Семену, предлагая москалям не только мир, но даже союз!

– Неужели это так?! – вскрикнул сидевший на краю первой же скамьи брат великого князя Кейстут Гедиминович. – Мы упустили Брянск! Почему же мы не послали туда своего человека?!

– Так получилось! – поморщился, недовольный тем, что его перебили, великий князь. – Мы совсем не ожидали такой прыти от Ивана Смоленского! Еще не остыло тело нашего друга Дмитрия Красивого, а там уже уселся этот хитрец Василий!

– Кто же сообщил старому Ивану о смерти Дмитрия? – вновь вскричал раздраженный князь Кейстут. – Может, сами брянцы послали за тем Василием?!

– Не спеши, брат, – поднял руку Ольгерд Литовский, – и не мешай мне говорить! Там, в Брянске, случилась еще одна беда. Вслед за князем Дмитрием умер их владыка Иван. А митрополит Феогност, сидящий в Москве, воспользовался этим, и быстро утвердил на брянское епископство своего человека! А новый епископ сразу же подучил брянских бояр, чтобы они пригласили на княжение союзного Москве смоленского ставленника! Вот бояре и поехали за князем Василием в Смоленск…

– Тогда понятно, – кивнул головой Кейстут, – что это все – козни Москвы! Я тебе говорил, что нам следовало хорошо подумать о своих православных христианах и заполучить своего митрополита, покорного Литве…А наш митрополит тогда назначил бы епископа в Брянск…

– Я предпринял в этом направлении определенные шаги, – усмехнулся князь Ольгерд, и его золотая корона, венчавшая голову, блеснула драгоценными камнями. – У нас уже есть нужный человек, тверской монах Роман, сын тамошнего боярина. Он сам напросился в митрополиты нашей славной литовской земли и готов поехать в Царьград за высоким саном!

И великий литовский князь стал рассказывать о том, что «в Царьграде нынче произошли беспорядки», что законный царь Иоанн был изгнан своим тестем, который и стал править Византийской Империей. – А теперь, – подвел итог тем событиям Ольгерд Гедиминович, – у греков – полная сумятица и беззаконие, а все дела решаются только с помощью денег! Поэтому мы дадим нашему Роману достаточно серебра, чтобы он подкупил всех знатных греков и корыстного патриарха! Пусть же этот Роман станет митрополитом и будет достойным противовесом православной Москве! А потом подумаем и о брянском епископе!

– А как быть с брянским князем? – вновь нарушил рассуждения своего брата князь Кейстут.

– С князем Василием? – вскинул брови Ольгерд Гедиминович. – У нас есть для Брянска свой, законный князь! – Он бросил взгляд на Романа Молодого. Тот встрепенулся. Великий князь, встретившись с ним глазами, неожиданно как бы потеплел и заулыбался. В свою очередь, Роман Михайлович тоже улыбнулся и почувствовал себя не гостем, но сыном великого литовского князя. Как бы отвечая на его мысли, князь Ольгерд после минутной паузы сказал, вытянув перед собой правую руку и указав ею на князя Романа: – Вот перед вами мой приемный сын Роман! С таким же именем, как у того тверского попа! Вот с этими Романами, мои братья и друзья, мы нанесем достойный удар по той злокозненной Москве и, без сомнения, овладеем Брянском!

– Слава моему мудрому брату! Слава великому князю и русскому королю! – громко закричал, вскочив со скамьи, князь Кейстут.

– Слава великому князю Альгирдасу!!! – заорали едва не хором вставшие со скамей знатные литовцы.

– Слава! – кричал, не помня себя, растроганный вниманием великого князя, Роман Молодой. – Долгих лет моему названному отцу! Здоровья и славы!

Когда все успокоились и сели, великий князь, заметно повеселевший, поднял руку и вновь заговорил. Он подробно остановился на военных делах, опять вернулся к денежным трудностям и предложил своим магнатам сделать все возможное, чтобы выплатить в казну необходимые деньги с мест, а в случае неудачи в этом деле, посоветовал им самим из собственных доходов покрыть недоимки. Все сидевшие в зале внимательно слушали своего повелителя, и, казалось, в Великом княжестве Литовском царят мир и согласие.

Наконец, завершая свою речь, Ольгерд Гедиминович сказал: – Ну, а теперь, мои верные люди, немного отдохните, и через час прошу вас придти к моему пиршественному столу, на обильную трапезу! Мы и там поговорим, во время славного пира. А пока все могут быть свободны, останься лишь ты, мой сын Роман. Я хочу с тобой побеседовать. Приходи в мою малую светлицу. Эй, Гембутас! – Он взмахнул рукой. Откуда-то из зала выбежал его дворецкий. – Проводи же моего сына Романа в тайную светлицу!

Сказав это, великий князь встал и быстро удалился в проем бесшумно раскрывшейся перед ним двери.

Князь Роман, сопровождаемый верным слугой великого князя, без задержки проследовал по длинному темному коридору, по шуршавшим под ногами персидским коврам. Наконец, где-то в середине коридора, дворецкий открыл тяжелую дубовую дверь, и в глаза князя Романа, привыкшие к темноте, ударил яркий свет многих свечей, горевших в великокняжеской светлице. Русский князь переступил порог, и слуга удалился, плотно закрыв за ним дверь.

В небольшой комнате за белым, выточенным из слоновой кости столиком, сидел в мягком кресле великий князь Ольгерд. Напротив него, через тот же столик, стояло такое же пустое кресло. – Садись, сынок, – сказал великий князь, указывая ладонью правой руки на кресло. – Ты, наверное, удивлен, что я захотел с тобой поговорить?

– Да, удивлен, государь! – ответил с дрожью в голосе молодой князь Роман. – У тебя столько дел, а ты нашел для меня время!

– Здесь нет ничего удивительного, сын мой, – кивнул головой Ольгерд Гедиминович и откинулся на спинку кресла. – Я давно хотел с тобой встретиться…Ты не забыл о моем обещании сделать тебя брянским князем?

– Не забыл, великий князь! – сказал, успокоившись, Роман Молодой. Он огляделся. В светлице не было никакой мебели. На полу лежал мягкий ковер, а стены были обиты дорогой византийской тканью с вышитыми на ней волшебными птицами. На стенах, ближе к потолку, висели большие серебряные подсвечники, из которых торчали толстые горящие восковые свечи. На потолке ничего, кроме такой же зеленой, как и на стенах ткани, не было. Потолок был невысокий, и молодой князь едва не достал до него головой, когда входил в светлицу. Неподалеку от резного столика в большом глубоком камине ярко горели дрова. Над камином возвышались образцы дорогого чужеземного оружия: огромный, овальный византийский щит, а под ним – скрещенные арабские мечи со сверкавшими драгоценными камнями рукоятками. Небольшие прорезанные под потолком окна не оправдывали названия комнаты, испуская через толстые греческие стекла тусклый свет и, если бы не многочисленные свечи, здесь бы царил полумрак.

Великий князь был одет в простой татарский халат желтого цвета, а на ногах у него были легкие, такого же цвета, с загнутыми носками, туфли.

– Как быстро его переодели! – подумал князь Роман. – Значит, государь спешил на эту беседу…

– Ну, если не забыл, – улыбнулся, нарушив установившуюся тишину, великий князь Ольгерд, – тогда сразу же перейдем к делу! Ты слышал мои слова о брянских событиях? – Он поморщился. – И понял, зачем ты мне понадобился?

– Слышал, государь, – ответил князь Роман, – и понял, что ты решил прогнать того князя Василия из Брянска, а на его место посадить меня!

– Именно так, сын мой, – весело сказал великий князь, довольный хорошим литовским языком собеседника, – ладно, что ты не забыл нашу славную речь… – Он тут же нахмурился. – Настало время, сын мой, чтобы воплотить мои слова в дела. Ты прав, я в самом деле хочу прогнать того хитреца Василия с брянского «стола»! Этот Василий не имеет законных прав на Брянск. Богатый брянский удел должен принадлежать тебе, мой названный сын!

– Значит, мы будем воевать, батюшка? – спросил, дождавшись паузы, князь Роман. – И прямо сейчас?

– А ты готов к боевому походу? – улыбнулся великий князь. – Неужели не терпится?

– Как прикажешь, государь, – покорно молвил князь Роман, – а у меня достаточно терпения…

– Тогда хорошо, сын мой, – покачал своей седеющей головой Ольгерд Гедиминович. – Возможно это будет уже в конце лета…В московской земле начинаются беспорядки. Ранней весной умер их главный поп Феогност, а спустя немного времени почил и молодой князь Семен Гордый! А вслед за ними, шестого июня, тихо скончался и его брат Андрей! О смерти последнего я узнал от гонца только сегодня утром! Теперь великим князем будет Иван Красивый, как его зовут в народе! Значит, москалям сейчас не до нас. И мы будем спокойно ждать, пока в Москве не усилится общая сумятица. А тогда пойдем на Брянск! Пора нам взять в свои руки и Смоленск, и Брянск, чтобы они не достались москалям! Понимаешь?

– Понимаю, государь-батюшка, – кивнул головой князь Роман. – Мне сейчас оставаться в Вильно? Может вызвать сюда свою супругу, пока еще тепло?

– Не надо, – тихо сказал князь Ольгерд. – Возвращайся пока назад, в свое имение. Но помни: нужно быть готовым в любой час! Тогда я пришлю за тобой гонца, и мы пойдем на Брянск. Так?

– Так, государь! – весело ответил Роман Молодой. Он подумал о доме и своей ласковой, любимой жене. – Не сомневайся во мне: я всегда готов вернуть свою законную вотчину! И пора послужить тебе за твою ласку и любовь!

 

ГЛАВА 3

МИЛОСТЬ ХАНА ДЖАНИБЕКА

Князь Василий Иванович сидел в мягком татарском кресле гостевой юрты и ждал. Вот уже два месяца он пребывал в Сарае, томясь от тяжелой летней жары. Подходил к концу август, но жара все еще не спадала. Ордынский хан Джанибек в это время находился далеко на юге: как только началась засуха и пожухла степная трава, татары ушли на свои летние зеленые пастбища. Князь Василий с досадой вспоминал совет своего престарелого боярина Кручины Мирковича – еще в начале мая поспешить с отъездом из Брянска.

– Пришли известия из Москвы, – сказал тогда брянский князь, – что князь Иван Иваныч уже отъехал в Орду…Значит, царю Джанибеку будет не до меня…Поэтому нечего торопить время: успеем…

Да вот не успели! Ордынский хан довольно быстро и легко разобрался в делах. Князь Иван Иванович Красивый, прибывший с богатыми дарами в Сарай, был немедленно принят в ханском дворце и получил ярлык на великое владимирское княжение. Напрасно Константин Васильевич Суздальский и Нижегородский пытался оспаривать право на великое княжение. Сначала в Сарай прибыл его боярин, нижегородец Семен Судаков, с богатыми дарами, а затем, с еще более ценными подарками, и сам князь Константин, но серебро московского князя перевесило…

Скрипя зубами от досады, уезжали из Сарая разоренные, отдавшие все свои многолетние сбережения, нижегородский князь с боярами.

Сразу же после «праведного суда» хан Джанибек отбыл из Сарая, а приехавшему туда новоиспеченному брянскому князю пришлось ждать и ждать. Чего только не придумали его брянские люди: ходили со своим князем на Волгу, где рыбачили, пытаясь его развлечь, выезжали верхом и в степь, где охотились на зайцев и газелей, но все это довольно скоро надоело, а жестокий зной заставил их отсиживаться в полумрачных юртах.

Боярин Кручина, несмотря на преклонный возраст, выехал в Орду вместе с князем. – Надо познакомить тебя, княже, с ордынскими людьми, – говорил он, – и, если понадобиться, послужить тебе толмачем.

В самом деле, татарский язык князя Василия оставлял желать лучшего: хоть и учил его еще в Смоленске специально приглашенный из Орды грамотный татарин, но будущий брянский князь стеснялся своей татарской речи и умел только перебрасываться фразами со своим татарским наставником. Однако татарскую речь он хорошо понимал.

– Когда начнешь часто говорить с ордынскими людьми, появится уверенность и пропадет страх перед бусурманской речью, – наставлял князя боярин Кручина.

Но вот по прибытии в Сарай их постигла неудача: вместе с ханом откочевали на далекие пастбища и все знатные татары.

Единственной отрадой для князя и его людей оставалась православная церковь, куда брянцы ходили трижды в день: на утреню, обедню и вечерню. Сам князь Василий часто оставался после службы в гостях у сарайского епископа. Они подолгу беседовали, обмениваясь последними известиями о событиях на Руси и в соседних странах.

Именно от владыки узнал брянский князь о споре московского и нижегородского князей за великое владимирское княжение, об успехе Ивана Московского и неудаче Константина Васильевича, о коварных происках Литвы против соседних русских земель и беспорядках в далеком Царьграде.

И в этот августовский день он ждал к себе в гости сарайского епископа. А тот все не шел. Князь бросил взгляд на стоявший перед ним лакированный китайский столик, уставленный серебряными кувшинами с густым греческим вином, глиняными корчагами с отменным брянским медом, серебряными блюдами со всевозможными яствами, и вздохнул. Он вспомнил прошедшую ночь и перекрестился. – Я же только что совершил грех! – пробормотал он, краснея. – Надо бы покаяться перед владыкой!

Дело в том, что князь Василий первый раз в своей жизни изменил супруге. Он долго держался, надеясь сохранить себя в телесной чистоте, но ничего не получилось…За все время пребывания князя в Сарае красивые татарские рабыни ежедневно вторгались в его гостевую юрту и бесстыдно предлагали себя ему за примерную плату. Несмотря на то, что татарские мурзы, обладавшие множеством невольниц, отсутствовали в городе, их слуги, привыкшие снабжать женщинами русских гостей, продолжали зарабатывать деньги для своих хозяев.

Особенно красивые невольницы приходили от слуг мурзы Товлубея. С огромными усилиями князь Василий отказывался от их услуг. Но вот в этот раз он устоять не смог. Сказались то ли скука, то ли «телесное томление»…

Князь вернулся тогда от сарайского епископа довольно поздно: уже стемнело и лишь знание его людьми Сарая позволило быстро добраться до гостевой юрты.

Княжеские слуги, ожидавшие Василия Ивановича, приняли лошадей князя и его дружинников, отвели их в конюшню, а молодой постельничий Белько быстро раздел князя, подставил ему под ноги таз с теплой водой и, омыв ноги князя, вытер их мягким пушистым полотенцем.

– Благодарю, Белько, – сказал почувствовавший облегчение в ногах князь Василий. – А теперь иди в свою коморку!

В этот момент в княжескую комнату быстро вошла молодая женщина, одетая в длинный темный халат с закрытым чадрой лицом.

– Что тебе надо?! – вскричал раздраженный князь. – Даже лицо упрятала! Такого еще не было…Неужели такая некрасивая?

Гнев князя Василия был связан с тем, что ему некого было упрекнуть в случившемся. В свое время, после нескольких вторжений соблазнительниц он, выдержав натиск, запретил своему слуге впускать их, и тот добросовестно выполнял княжеский приказ. Но этим слугой был сам постельничий, и на сей раз он был захвачен врасплох, обслуживая своего князя. Женщина ворвалась так неожиданно, что это не смогли предусмотреть. – Я не виноват, княже! – всплакнул растерявшийся Белько, едва не уронив таз с еще теплой водой.

– Да я вижу, что ты неповинен, – пробормотал князь, но, глянув на стоявшую перед ним незнакомку, вдруг испытал чувство острого любопытства. – Ладно, Белько, иди к себе. Я сам разберусь с этой женкой…Разожги только свечи.

– А теперь скажи мне, девица, – молвил, успокоившись, князь, как только его полумрачное помещение с единственной горевшей на столе свечой вдруг осветилось ярким светом, – неужели ты, в самом деле, укрыла тряпицами свое телесное безобразие?

– Не безобразие, княже, а свою красоту, – тихо сказала нежным, певучим голосом женщина, сбрасывая с себя одним движением руки всю одежду.

– Ах, какая прелесть! – вскричал князь, пожирая глазами красивую девушку. – Какие полные груди! Какое дивное лицо! А глаза…Почему они такие зеленые у тебя, лада?!

– Такая уродилась, батюшка князь, – проворковала красавица, чувствуя свою притягательную силу.

Небольшого роста, с длинными, льняного цвета волосами, с правильным овальным лицом, большими глазами и ярко-алыми пухлыми губками, она, казалось, воплощала в себе всю прелесть, какой владеет соблазнительная женщина.

– Как твое имя? – прохрипел, чувствуя сильное волнение и тяжесть внизу живота, князь. – Говори же, не таи!

– Шумка! – сказала уже громче и уверенней незнакомка. – Вот мое имя! Но я не знаю своих родителей. Я была совсем мала, когда попала в юрту Товлубея…

– Ты хорошо говоришь на нашем языке, – буркнул потерявший голову князь, – значит, ты из русских.

– Не знаю, – покачала головой красавица, опустив вниз свои пушистые беловатые ресницы. – Моя родина здесь – в славном Сарае…

И она, не стесняясь своей наготы, подняла вверх руки…

– Ах, как невыносимо! – вскричал князь Василий, забыв обо всем на свете. Он подскочил со своего топчана, подбежал, едва не повалив стоявший рядом столик, к обнаженной прелестнице и, не успела она опомниться, как он, дрожа, словно от лихорадки, схватил ее обеими руками, оторвал от глиняного пола и стремительно уложил на свое еще не успевшее остыть ложе.

– Ох, княже, княже, – застонала испуганная девушка, – ты же так разорвешь меня, несчастную, своей плотью! Ах, да как же, да что же! Лихо!!!

Но князь не слушал ее отчаянных, резких криков и стонов. Обезумев от желания, он буквально набросился на прекрасную Шумку и, едва ли не до самого утра, пока не свалился от усталости, жадно, страстно ее познавал.

Это любовное приключение обошлось брянскому князю в десять серебряных денег. Когда он проснулся, прекрасной незнакомки уже не было, а из потолочного отверстия юрты пробивался яркий солнечный луч.

– Эй, Белько! – крикнул князь, озираясь по сторонам и ища глазами свою вчерашнюю возлюбленную. Постельничий немедленно предстал перед князем. – Где же та девица, Белько? – вопросил князь, пристально глядя на слугу.

– Да вот ушла, княже, – пробормотал юноша, – а здесь, в моем пределе, сидит старик-татарин и ждет твоего пробуждения…

– Татарин, говоришь? – привстал со своей лежанки князь. – Любопытно…Однако же, давай-ка, Белько, мот штаны, халат и тапки…

– Слушаюсь, княже, – последовал ответ.

Князь оделся и, после того как его верный слуга убрал постель, накрыв ее небольшим персидским ковром, уселся на образовавшийся таким образом диван.

– Зови же сюда этого татарина! – распорядился он.

– Салям тебе, коназ-урус! – сказал вошедший в княжеский покой седовласый, невысокий, но еще крепкий старик-татарин. – Дай, Аллах, тебе здоровья и сил, чтобы ты мог познавать бесконечное множество женщин до самого своего конца!

– Салям, добрый бабай! – кивнул головой князь. – Садись на эту скамью. И говори, что тебя привело в мои покои? Не желаешь греческого вина? – Князь Василий даже не заметил, как легко, без смущения и дрожи, полились из него татарские слова!

– Рахмат тебе, коназ-урус! – улыбнулся старик. – Я не хочу ни вина, ни твоих сытных яств. Радостно слышать твои почтительные слова, сказанные на нашем языке. Однако я уже давно тут сижу и жду тебя. У тебя недавно побывала рабыня нашего славного господина Товлубея…Поэтому ты должен оплатить ее услуги…

– Эй, Белько! – крикнул князь, нисколько не удивившись названной татарином сумме. – Тащи-ка сюда мою калиту! Вот тебе, бабай, десять государевых денег! А тебе самому – еще деньга! И скажи мне, могу ли я купить у твоего господина ту девицу? Продай ее мне, мудрый человек! Назови ее настоящую цену!

– Не знаю, коназ, что тебе сказать, – нахмурился татарин, пряча деньги в пояс. – Ведь та девица принадлежит моему господину, мурзе Товлубею. Он не захочет продавать ее. Вот если бы ты был его кунак или хотя бы старый знакомый…Тогда бы…Но сейчас здесь нет славного мурзы…Придется ждать.

– Тогда пусть та девица придет сюда и в эту ночь за такую же цену…, – сказал, нахмурившись, князь Василий, – а когда твой господин вернется, мы с ним договоримся…

– Якши, – весело сказал старый татарин, вставая и низко кланяясь, – пусть так и будет…

После ухода старика и принятия пищи, которую принесли князю из ближайшей чайханы слуги-татары, князь вызвал к себе из соседней юрты боярина Кручину Мирковича и все ему рассказал.

– Ох, княже! – схватился тот за голову. – Какие большие деньги ты заплатил за обычную блядищу! За что же тебе такое наказание?! И еще пообещал столько серебра?! Да так у нас не останется денег на выкуп пленников!

– Останется, Кручина, – усмехнулся Василий Иванович. – Вот только вернется Товлубей, и я выкуплю себе ту рабыню…

– Выкупишь?! – выпучил глаза Кручина. – Ты же ведь не знаешь цены Товлубея? Мы уже не раз попадали в беду из-за этого! Сам Дмитрий Красивый был жертвой этих распутных девок! Мурза Товлубей неплохо погрел руки на слабостях покойного князя! И те девицы приносили только горе! А сколько было ссор и раздоров! И как ты повезешь ее в Брянск? Покажешь своей супруге? Она же так тебя любит! Ты же разрушишь свою семью!

– Не разрушу! – решительно возразил брянский князь, – а наоборот, только укреплю! Но сколько же стоит рабыня? Прикинь, славный Кручина!

– Это зависит от воли Товлубея, – пробормотал недовольный Кручина. – Где-то с тысячу денег…Если не больше…

– Тысячу?! – вздрогнул князь Василий. – Это много! Однако у нас достаточно серебра, а девица очень хороша…Надо бы купить!

– Эх, княже, – вздохнул Кручина Миркович, – и ты тоже лезешь в то болото! – Он еще долго отстаивал свою точку зрения, пытаясь на примерах прошлого отговорить своего князя от выполнения непродуманного решения. Однако новый брянский князь настаивал на своем и слов разума не слушал. Наконец, ему надоел этот разговор, и он отправил своего боярина к сарайскому епископу, приглашая его в гости.

Так и сидел в ожидании высокого священника брянский князь. – Неужели владыка обиделся на меня? – думал он. – Я нынче не пошел на заутреню и как бы променял праведную молитву на красивую женку… – Тут перед его глазами встало лицо прелестной Шумки, и угрызения совести исчезли. – Ладно же, – сказал он себе, – Господь простит мне этот грех…

В этот миг распахнулась камышовая дверь, и в княжеский покой вошел сарайский владыка. – Да благословит тебя Господь, сын мой! – епископ перекрестил склонившегося перед ним князя Василия. – Я не сразу пришел к тебе, потому что у меня побывали гости – славные монахи с известиями…

– Садись же, святой отец, – брянский князь указал рукой на скамью перед стоявшим напротив его дивана столом, уставленным яствами и напитками, – и отведай моих хлеба-соли!

– Благослови, Господи, нашу трапезу! – молвил владыка, крестя стол. – Сначала я попробую твоего брянского меда. – Он налил в серебряный кубок ароматный напиток и поднял его. Князь же протянул руку за серебряной чашей с греческим вином. – Твое здоровье, отче! – сказал он, приступая к трапезе.

После еды князь и владыка разговорились.

– Сейчас нелегкое время, сын мой, – произнес седовласый епископ, – и наша несчастная Русь не знает покоя! Вот только недавно молодой великий князь Иван Иваныч уехал домой, в Москву, а мы узнали, что другой великий князь – Олег Рязанский – совершил беспощадный набег на московские земли и подверг их грабежу!

– Неужели он дошел до самой Москвы?! – воскликнул в изумлении Василий Брянский. – Этот Олег слишком смел!

– До Москвы он не дошел, – буркнул недовольный епископ, – но занял городок Лопасню и взял в плен московского воеводу Михаила Александрыча…И теперь требует выкуп за него! Я не считаю этого Олега храбрецом…Какая польза Руси от его отчаянных набегов? Одно только горе! А теперь начались козни Ольгерда Литовского! Он захотел погубить нашу веру и подчинить своей власти святую церковь! Когда-то в Литву сбежал один чернец, сын тверского боярина, по имени Роман…Ольгерд принял его к себе на службу, объявив православным митрополитом! И потом послал этого Романа с целым возом литовского серебра в Царьград на утверждение к патриарху…А после смерти митрополита Феогноста в Москву вернулись из Царьграда посланные еще покойным князем Семеном знатные люди – Дементий Давыдыч и Юрий Воробьев. А вместе с ними оттуда же приехали и посланники покойного митрополита – Артемий Коробьин и Михаил Щербатый-Гречин. Они позвали в Царьград местоблюстителя Алексия – тоже для патриаршего утверждения! И получилось теперь два человека на место митрополита…Вот тебе незадача!

– Ну, и дела! – покачал головой брянский князь. – Как я вижу, нет покоя и у православной церкви! Прямо-таки светопреставление!

– Я слышал также, сын мой, – нахмурился сарайский епископ, – что в Литве недавно побывал князь Роман Молодой, владеющий захудалым Коршевом, что в Карачевском уделе…Его принял сам великий князь Ольгерд…

– Что мне этот Роман? – усмехнулся князь Василий. – Кто он такой? Так себе! Мелкий князь…За это его и зовут «Молодым»!

– Все не так просто, сын мой! – покачал головой епископ. – Всем известно, что тот Роман – внук знаменитого Романа Старого, при котором Брянское княжество процветало! К тому же, нынешний Роман родился в Литве и вскормлен Ольгердом…Я чувствую беду для твоего удела…

– Не тревожься, святой отец, – весело сказал брянский князь. – Никакой беды не будет! Брянск сейчас – богатый и сильный удел! А Роман Молодой – никто! Я раздавлю его как муху, если он пойдет на мой город!

На другой день пришли известия о скором возвращении хана Джанибека со своим двором в Сарай. Подтверждая их, в столицу Орды стали прибывать первые знатные татары. Вечером в княжескую юрту явился тот самый старый татарин, который недавно беседовал с князем Василием по поводу продажи красивой рабыни. – Мой господин уже в Сарае, – сказал после обычных приветствий седовласый татарский слуга. – Я рассказал ему о той девице и твоей просьбе. Славный Товлубей подумал и пригласил тебя в гости…Собирайся! Он не любит долго ждать!

– Благодарю тебя, добрый человек! – весело молвил брянский князь. – Вот тебе серебро за услуги той девицы минувшей ночью! А я готов идти к славному Товлубею! Подожди меня у этой юрты! Эй, Белько! – князь хлопнул в ладоши. Постельничий тут же вбежал в княжеский покой. – Давай же, Белько, мои лучшие одежды и тащи сюда мой малый сундук!

Одевшись и прихватив с собой кожаный мешочек, князь вышел из юрты, вскочил на коня и, сопровождаемый пожилым конным татарином, ожидавшим его у входа, поскакал к усадьбе именитого мурзы Товлубея.

– Салям тебе, коназ-урус! – сказал, приветливо улыбаясь, знатный татарин, когда брянский князь предстал перед ним. – Значит, ты теперь – коназ Брэнэ, сменщик покойного Дэмитрэ! Вот мы и увидим, достоин ли ты этого Брэнэ как славный муж! Садись же за пиршественный стол!

– Салям тебе, славный мурза! – ответил, волнуясь, князь Василий. – Я слышал о твоей мудрости и знатности. Прими же мой скромный подарок и будь добр ко мне. – Он достал из мешочка, привезенного с собой, большой серебряный кубок, украшенный драгоценными камнями, и протянул его татарскому князю. – А – это – золотой наручник с рубинами. Он защищает от козней лютых врагов! – Брянский князь извлек из мешочка массивный золотой браслет. – Это тебе, славный богатырь, на счастье и здоровье!

– Рахмат тебе, коназ Вэсилэ! – весело сказал, принимая дары, мурза Товлубей. – Теперь ты – мой кунак! Видя твою щедрость, я решил пожаловать тебе ту девицу за очень скромную плату! Всего за тысячу двести государевых монет! Я никому не уступил бы ее и за сотню тысяч! Но тебе, моему кунаку, продаю по дешевке!

…Только к утру князь Василий вернулся к себе в гостевую юрту после бессонной ночи. Его голова гудела от усталости и выпитых в юрте Товлубея-мурзы чужеземных вин. Но едва он только отдал поводья своего коня слуге, как ему навстречу вышел из княжеской юрты боярин Кручина. – Князь-батюшка, – с горечью сказал он, глядя на спущенную с седла княжеского коня и стоявшую рядом с князем бывшую татарскую пленницу Шумку, – вчера вечером я ходил к видному государеву человеку, тайному советнику Тугучи. Он сообщил, что наш царь Джанибек пребывает в добром расположении духа и примет тебя в своем дворце через три дня. Значит, тебе нужно подготовиться к встрече и добиться от государя грамотки на брянский удел. Мудрый Тугучи сказал, что здесь у тебя нет ни врагов, ни соперников, поэтому будь спокоен!

В установленный срок хан Джанибек вызвал к себе брянского князя. Прием оказался недолгим. Василий Иванович прополз на животе по ковру и, приблизившись к золоченым ступеням ханского трона, поцеловал их.

– Салям тебе, Вэсилэ! – весело сказал Джанибек-хан. – Встань и подними башку!

– Салям, государь! – ответил вставший на колени брянский князь. – Долгих тебе лет и здоровья! Я прошу у тебя грамотку на брянскую землю!

– Ладно, Вэсилэ, – кивнул головой ордынский хан, и его глаза блеснули. – Мне было горестно услышать о смерти того покорного Дэмитрэ! А когда я увидел твои подарки – и серебро, и мягкую рухлядь – я понял, что ты праведен и достоин лесного Брэнэ! Поэтому владей этой землей, вовремя плати «выход» и храни верность моему ханству!

– Благодарю тебя, государь! – сказал, глядя в веселые черные глаза хана Джанибека, князь Василий. – Я оправдаю своей жизнью твое доверие и любовь!

– Иди же, Вэсилэ, в свою юрту и жди моих людей с ярлыком! – подвел итог их встрече ордынский хан. – А там – поедешь в свой Брэнэ, во славу Аллаха!

 

ГЛАВА 4

СВАДЬБА В НИЖНЕМ НОВГОРОДЕ

В теплый октябрьский день 1353 года, когда природа, предчувствуя холодную, суровую зиму, неожиданно возвратила на несколько дней летнюю погоду, и ароматы прелой желто-алой листвы витали в теплом прозрачном воздухе, сочетаясь с запахами речных просторов, в славном городе седобородого князя Константина Васильевича, в его златоглавом тереме, игралась свадьба. Престарелый семидесятилетний князь женил своего младшего сына Бориса на литовской княжне Рангине, дочери самого великого литовского князя Ольгерда.

Выбор невесты для сына князь Константин связывал со сложной политической обстановкой, возникшей после смерти великого владимирского и московского князя Симеона и получения ханского ярлыка на великое княжение молодым Иваном Ивановичем, братом покойного. Проиграв спор за великое княжение Ивану Московскому, Константин Васильевич, несмотря на преклонный возраст, не собирался сдаваться и готовился к новому витку борьбы за власть в восточной Руси. Для этого он стремился заполучить себе новых союзников и, в первую очередь, обратил внимание на главного врага Москвы – Литву. К его радости, у Ольгерда, имевшего множество детей, была на выданье дочь и, узнав об этом, князь Константин Нижегородский послал, не долго думая, в Вильно своих верных бояр, чтобы сосватать литовскую княжну. Великий литовский князь сразу же ответил согласием: в борьбе с Москвой он не гнушался союза ни с кем!

Княжич Борис Константинович тут же, в сентябре, по возвращении послов его отца из Литвы, выехал со своими верными дружинниками и богатыми дарами в Вильно.

К его удовольствию, молодая пятнадцатилетняя княжна оказалась красивой, стройной девушкой, с легким, уживчивым характером. Русский язык она знала плохо, хотя общаться умела. Ее бесхитростная речь и характерный литовский акцент только усилили симпатию молодого княжича, переросшую вскоре в настоящую любовь.

Сам княжич, достигший почти двадцати лет, с нежностью смотрел на свою юную невесту, чувствуя себя покровителем цветущей девушки.

Сначала свадьбу отпраздновали в Литве, «по обычаю дедов», как повелел великий литовский князь Ольгерд. Три дня веселились в замке отца невесты в Вильно знатные литовцы и нижегородские бояре, а затем, нагруженные богатым приданым – серебряной посудой, тканями, дорогими одеждами, бочонками с чужеземными хмельными напитками и слитками серебра – торжественно прибыли в Нижний Новгород. Но венчание молодых состоялось лишь через некоторое время после их возвращения.

Невеста прошла обряд крещения, сменила имя, стала Аграфеной, и «ради порядка», пожила несколько дней в скромном уединении при женском монастыре. Князь-отец, несмотря на неудовольствие жениха, решил проявить истинную набожность и затянул со свадьбой. Борис Константинович очень страдал от такого отцовского решения: ведь невеста уже стала на деле его женой сразу же в первую ночь после свадьбы еще в далеком Вильно! Страдали от скуки на чужбине и приехавшие с невестой знатные литовцы Гинвил Данутович, Довнар Зиновьевич и их воины, отряд из двадцати копий, сопровождавший торжественный поезд молодых.

Наконец, в церкви святого Спаса состоялось долгожданное венчание.

Невеста и жених стояли перед алтарем, как прекрасные статуи. Они молча слушали наставительную речь суздальско-нижегородского епископа, который самолично венчал молодых.

Красавица-невеста была одета в легкое белоснежное греческое платье, свисавшее до пола и обшитое сверху серебряными пластинками, жемчугом и мелкими алмазами. Ее небольшая, но красивая округлая грудь была плотно закрыта верхом из серебристой парчи, пришитой к платью, а длинные белоснежные волосы были скатаны в высокую прическу, плотно сжатую шелковой косынкой желтого цвета. В ушах невесты сверкали массивные золотые серьги с крупными ярко-красными рубинами и, казалось, что ее нежные уши едва выдерживали драгоценную тяжесть. Пухлые, нежные губы красавицы были выкрашены в ярко-бордовый цвет особой нижегородской свеклой, выращенной в княжеских огородах, а над большими серыми глазами, на веках, синели проведенные опытными руками знающих свадебные дела русских женщин небольшие полоски. Невеста очень неохотно позволила разукрасить свое лицо, но вот от румян решительно отказалась: ее природная бледность не умаляла, но усиливала красоту, и девушка об этом знала. На ногах красавицы были надеты легкие белые тапочки, обшитые серебряными кружками и жемчужинами. Сами же стройные ноги скрывались в длинном платье. Ее овальное белоснежное личико хорошо вписывалось в желтую косынку и, несмотря на то, что такой цвет не очень нравился свадебным бабкам и матери княжича Бориса, особенно в сочетании с белым платьем, прекрасное лицо, довольно высокий рост (невеста лишь на голову уступала рослому жениху) и стройная фигура скрашивали этот недостаток.

Борис же Константинович был одет много проще: в длинную белую рубаху с вышитыми на ней по краям и рукавам красными цветами и опоясанную широким алым кушаком, завязанным посредине в узел. Из-под длинной рубахи жениха, немного не достававшей до колен, виднелись длинные татарские штаны с вертикальными синими полосками на белом фоне. Штаны были заправлены в красные козловые полусапожки с загнутыми вверх носками. Кудрявые русые волосы Бориса Константиновича свисали до плеч: во время венчания он стоял с непокрытой головой. А рядом с ним стоял важный боярин отца, державший в руках княжескую шапку.

Жених немного согнулся перед владыкой, когда тот, взяв у служки золоченый венец, возложил его на голову ему, молодому князю. При этом небольшая, аккуратно подстриженная бородка Бориса Константиновича как бы вздрогнула, и показалось, что он лукаво усмехнулся. Невеста при этом широко улыбнулась, обнажив красивые, ослепительно белые зубы.

– Какая дивная красавица! – вздохнули стоявшие в стороне и жадно глазевшие на молодых нижегородские бояре.

С невестой же владыке пришлось потрудиться: венец совсем не влезал на ее высокую прическу и косынку. Помог рослый церковный служка, проворно подскочивший сзади к невесте и схвативший золоченый обруч, который едва не выпал из рук епископа. При этом служка растолкал стоявших за молодыми самых знатных нижегородцев, неохотно отступивших на шаг и, не надевая венчальную корону на невесту, держал этот священный знак над ее головой.

Владыка, довольный расторопностью своего слуги, кивнул ему головой и торжественно объявил о состоявшемся обряде. – Перед ликом самого Господа вы объявляетесь законными супругами! – сказал он густым, сочным басом, благословляя и крестя молодых.

И сразу же после этих слов запели на хорах лучшие церковные певчие, славя Бога и поздравляя молодых. Под звуки священных псалмов жених и невеста, освободившись от венцов, оставшихся у служек, медленно пошли, взявшись за руки, к выходу, вслед за удалявшимися из церкви боярами.

Несмотря на то, что князь Константин Васильевич оставил почти все свои богатства в Орде, он ничего не пожалел для свадьбы своего сына: столы ломились от серебряной и золотой посуды с богатыми яствами и чужеземными винами. Немало снеди было привезено вместе с подарками Ольгерда из Литвы.

Старый князь с княгиней сидели за своим отдельным столом, поставленным поперек, в больших, резного дуба, креслах. К их столу примыкали два длинных, параллельных друг другу стола с длинными же скамьями. Одну из этих скамей, по левую руку от княгини, возглавляли жених и невеста, рядом с которыми расположились литовские гости, а вдоль другой скамьи за параллельным столом сидели, ближе к князю, по правую его руку, суздальско-нижегородский епископ, сыновья князя Константина, Андрей и Дмитрий, нижегородские бояре и старшие дружинники.

Менее знатные люди праздновали славное событие в соседнем, более обширном пиршественном зале. Здесь уже посуда была оловянная и деревянная, но яства были те же: нижегородская земля славилась дичью и рыбой. Словом, свадебный пир был несказанно щедрым и удался на славу.

К вечеру, когда княгиня и молодые покинули пиршественную залу, а гости уже изрядно выпили и наелись, князь Константин, несмотря на возраст и большое количество выпитого вина, сохранивший свежий и трезвый вид, начал вести продолжительную, обстоятельную беседу со своими гостями.

Как и следовало ожидать, он в первую очередь вспомнил «ордынские обиды» и торжество над ним московского князя Ивана.

– Тот молодой князь добился владимирского «стола» только хитростью и коварством! – сказал он с горечью.

– Это правда! – ответил на хорошем русском знатный литовец Довнар Зиновьевич, придвинувшийся ближе к князю и севший на место жениха. – Москва совсем обнаглела и поразила весь мир своей жадностью! Ей мало своих земель, так теперь покусилась на соседние уделы…

– Однако славный князь Олег Иваныч Рязанский крепко и зло пощипал перышки петуху-москалю! – усмехнулся другой литовский гость, Гинвил Данутович. – Он занял городок Лопасню и захватил много пленных!

– Каких там пленных! – усмехнулся Константин Васильевич. – Разве вы не знаете, что молодой московский князь Иван послал к Олегу своего человека, который, будучи хитрым и льстивым, отговорил Рязань от «братоубийственной войны». Мало того, тот славный Олег освободил всех московских пленников и даже воеводу Михаила, Вельяминова тестя! Вот тебе и «пощипал Москве перышки»!

– Но все-таки мы увидели, что и на коварную Москву есть управа! – возразил Довнар Зиновьевич. – Ведь князь Иван побоялся воевать с Рязанью! И добился примирения лишь хитростью да ложью…

– Этого московским князьям не занимать! – горько молвил князь Константин, склонив свою седую голову. – Когда у них беды и неустройства, они сразу же становятся такими добрыми и слезливыми, а когда окрепнут, готовы выдать врагам даже своих братьев! Но ничего! Крепнет наш союз со славным Ольгердом и Тверью! Вот уже больше года, как я отдал свою дочь за Михаила Александрыча, племянника великого тверского князя…Так что у нас есть силы против ненавистной Москвы!

– Москва захотела подчинить себе даже православную церковь с помощью своего попа Алексия! – буркнул литовец Гинвил. – Но мы справимся и с ним! Наш славный господин Альгирдас послал в Царьград своего верного человека, епископа Романа, чтобы утвердить его как православного митрополита!

– Эх, друзья мои, – покачал головой князь Константин, – вот если бы ваш могучий князь Ольгерд стал православным христианином и окрестил всю Литву, тогда бы он добился большей пользы! А дело с тем епископом Романом – серьезная ошибка! Вот нарушится церковный порядок, и Господь разгневается на нас! Разве в нашей жизни мало неурядиц? Не надо было лезть в церковные дела! Мы по уши запутались в московской паутине и ждем, когда возмужает Иван Иваныч, чтобы добраться до наших земель. Неужели вы не видите, что уже Смоленск и Брянск записались в друзья или слуги Москвы?

– Это так, – кивнул головой Довнар Зиновьевич. – Мы слышали о дружбе москалей со Смоленском и Брянском. Это – большая беда для Литвы! Но Смоленск от нас недалеко, и скоро настанет нужное время…

– А вот с Брянском дела хуже! – усмехнулся Константин Васильевич. – Смолянам удалось посадить своего Василия на место покойного Дмитрия! А москвичи дали Брянску своего епископа…А Брянск – богатый удел! Там немало серебра и мягкой рухляди! И тот Василий, получив от царя грамотку, шлет в Москву посла за послом! Его люди вылизали весь зад Ивану Красивому! Нет, пока тот Василий сидит в Брянске, не будет покоя ни у нас, обиженных Москвой, ни у вас, в славной Литве!

– Скажу тебе по секрету, княже, – усмехнулся разгоряченный винными парами литовец Гинвил, – но никому об этом не говори…Наш славный князь и король Альгирдас недоволен брянскими событиями и совсем не признает того князя Василия!

В этот момент его товарищ, литовец Довнар, встрепенулся, подскочил и толкнул говорившего в бок. – Помолчи, Гинвил, – прошептал он. – Это не нашего ума дело! Наш господин Альгирдас не одобрит твоих слов!

Князь Константин Нижегородский не услышал слов Довнара, но по тому, как покраснел и осекся Гинвил, сразу же догадался, что случилось.

– Нечего меня бояться! – громко сказал он. – Здесь можете свободно говорить! У меня нет соглядатаев Ивана Московского ни при дворе, ни, тем паче, за пиршественным столом! Так что не таите от меня слов или дел вашего господина и моего брата Ольгерда!

– Ну, если так, княже, – успокоился Гинвил, – тогда я сообщу о нашей тайне…Могучий Альгирдас собирается изгнать князя Василия из Брянска! Мы поджидаем удобное время и готовим войско. У нас есть немало своих сторонников в Брянске и настоящий, законный брянский князь!

– Кто же? – вскинул брови князь Константин. – И где вы нашли его?

– Это князь Роман Молодой, – улыбнулся Довнар Зиновьевич, – сын покойного Михаила Асовицкого! Он – внук Романа Старого, возродившего древний Брянск!

– А, Роман Молодой, – разочарованно буркнул нижегородский князь, – владелец захудалого Глухова и зять Тита Козельского…Я слышал о нем, но сомневаюсь, что он подходит для Брянска. Разве он осмелится при своей малой значимости враждовать с Москвой? Это просто нелепо!

 

ГЛАВА 5

КНЯЖЕСКАЯ ОХОТА

Князь Василий Иванович ехал на охоту. Август 1354 года был на редкость теплым и солнечным. Спала лишь тяжелая июльская жара, но лето уходить не собиралось. Даже листва на деревьях сохраняла зеленую свежесть и почти не пожухла.

– Вот какая благодать! – думал про себя князь, покачиваясь в седле. Его любимец, черный, как воронье перо, конь, уверенно шел рядом с конем княжеского охотника Безсона Коржевича. За ними следовал небольшой отряд из двадцати лучших княжеских дружинников и десятка опытных охотников.

Путь был недальний, и князь не спешил. Он любил медленную езду, во время которой дремал и размышлял. В этот год он удачно съездил в Орду. В самом начале мая, когда вошли в берега реки, появилась листва на деревьях, и тонкий аромат зеленых трав, цветов и влажной земли стоял в воздухе, брянский князь выехал со своими людьми на известный ордынский тракт. Они приехали в Сарай без задержек и расположились в тех же самых гостевых юртах, где жили в прошлом году.

Хан Джанибек пребывал в своей столице и сразу же, как только боярин Кручина Миркович сдал в ханскую казну серебро и меха, принял брянского князя.

Ордынский хан был не в духе: накануне приезда русских скончался его тайный советник – умный и покорный воле своего повелителя Тугучи. Теперь слева от ханского трона стоял сорокадвухлетний сын умершего Тютчи. В отличие от своего отца, он был невысок, но широкоплеч, круглолиц и толстоват.

Хан Джанибек не любил полных людей и терпел перед собой Тютчи лишь потому, что тот хорошо ведал бумажную работу и знал не только русский и татарский языки, но арабский и персидский. Имея такого слугу, подозрительный Джанибек не нуждался в переводчиках, которым не доверял.

И в этот раз, принимая Василия Брянского, он не раз кивал своему тайному советнику, чтобы тот задавал по-русски вопросы волновавшемуся и сбивчиво говорившему по-татарски князю. В конце концов, разговор, в котором звучали лишь восхваления в адрес «славного государя», хану надоел, и он сказал: – Возвращайся, Вэсилэ, в свой Брэнэ! Ладно, что вовремя и сполна доставил свой «выход» с добрыми подарками! А теперь уходи…И если не хочешь сам приезжать в мой славный Сарай, тогда присылай серебро в двойном числе!

Князь Василий, стоявший на коленях, ударился при этих словах хана лбом об пол так сильно, что даже толстый персидский ковер не загасил стука. – Какой же хитрый наш царь! – подумал он в этот момент. – Я и так плачу огромный «выход»! Еще покойный Дмитрий Романыч платил столько же серебра, но сам в Орду не ездил!

Видя как неуклюже, но подобострастно отступает к двери брянский князь, пятясь, стараясь не повернуться к хану спиной, Джанибек не выдержал и с хрипом, покачиваясь на троне, захохотал.

Еще долго потом вспоминал князь Василий хищное, оскаленное лицо смеявшегося хана. В тот же день он выместил свои гнев и унижение на постельничем, не успевшим накрыть стол к приходу своего князя. – Нет тебе оправдания! – кричал князь, осыпая пощечинами напуганного Белько, а когда тот упал перед ним на колени, с размаху ударил плакавшего навзрыд слугу ногой в зад.

И все же брянский князь был доволен своей дальней поездкой. Вспоминая свое долгое прошлогоднее «сидение» и зная, как другие князья целые месяцы ожидали ханского приема, а потом еще дольше – разрешения на отъезд домой, он успокаивался.

Вернувшись в Брянск, князь Василий энергично занялся делами: назначил нового тиуна, заменил огнищанина, отвечавшего за княжеское хозяйство, и даже поменял прежних теремных слуг. Супоню Борисовича, бывшего тиуном при князе Дмитрии, он послал воеводить в крепость-сторожку, располагавшуюся в нескольких верстах к северу от Брянска. Его брата, Воислава Борисовича, отправил воеводой в Почеп. Такая же участь постигла и их двоюродных братьев – Жиряту и Сбыслава Михайловичей, которых он, вместе с «работными людьми», послал на самый юг своего удела – заново отстраивать Севск.

Брянские бояре неохотно уезжали из столицы удела, восприняв княжескую волю как опалу. Оставшиеся же в городе бояре тоже были недовольны: новый брянский князь не сдержал своего обещания – ничего не менять в жизни знати – и выдержал лишь немногим больше года. Если бы не епископ Нафанаил, брянская знать наверняка бы взбунтовалась.

Воспользовавшись как-то отсутствием князя Василия в городе, бояре собрались в думной княжеской светлице на совет.

– Князь Василий стал зажимать нас, своих верных людей! – сказал, как бы открывая совещание, княжеский мечник Сотко Злоткович. – Он отослал именитых бояр на окраину, нанеся вред нашему городу и уделу! Сейчас он взялся за наших братьев, а скоро доберется и до нас! Неужели нам придется убираться, Бог знает куда, на старости лет?

– Это все не случайно, братья! – молвил, вставая из середины, боярин Борил Миркович. – Разве вы не помните, что сразу же после смерти славного князя Дмитрия, все ныне опальные бояре, начиная от Супони Борисыча, предлагали объявить нашим князем Романа Молодого? И высказались против Василия Смоленского? Вот причина их ссылки! Наш князь Василий откуда-то узнал об их споре и вот отомстил нашим братьям!

– Неужели кто-то донес ему?! – подскочил со своего места Коротя Славкович. – Видно так и было! Нет сомнения, что князь обо всем проведал! Но кто же нас заложил?!

В светлице установилась полная тишина.

– Ты же наш мечник, Сотко Злоткович?! – вдруг выкрикнул, не вставая, Юрко Брежкович. – Вот и узнай, кто наушничает новому князю и поливает нас, славных бояр, несмываемой грязью! Разве мы княжеские холопы, а не вольные бояре?!

– Я не хочу устраивать слежку за своими братьями-боярами! – возмутился Сотко Злоткович. – И я сам сейчас пребываю в княжеской опале: князь еще ни разу не приглашал меня на беседу и до сих пор не удостоил меня добрых слов! А ведь мои люди сделали столько нужных дел! К тому же, я ни в чем не провинился перед князем!

– Вот вам, братья, и новый князь! – возмутился Борил Миркович. – Мы совершили огромную ошибку! И ее надо исправлять!

– А может, примем постановление и подадим князю Василию прошение, чтобы он перестал нас зажимать? – предложил боярин Коротя. – А если не одумается, мы все уедем из Брянска! Тогда он пожалеет!

– Нет уж! – вскричал, побагровев, Юрко Брежкович. – Пусть сам уходит отсюда! Мы здесь прожили всю жизнь и совершили столько добрых дел! У нас немало заслуг перед уделом!

Бояре загудели, заволновались.

– Успокойтесь же, знатные люди! – поднял руку молчавший доселе епископ Нафанаил. – Я знаю о княжеском гневе на наших славных бояр – Супоню, Жиряту и других! Не следовало на них доносить! А если бы вам донесли о чем-то подобном? Вы бы стерпели? Вся беда – в бессовестном доносительстве!

– А если этот доносчик сегодня же сообщит князю о нашем нынешнем совещании? Что нам тогда делать?! – вскричал Борил Миркович. – Неужели останется только умирать?!

– Ничего не останется, славный боярин! – сказал с уверенностью в голосе брянский епископ. – Я уже говорил на этот счет с князем, и он пообещал мне, что больше не будет беспокоить вас! И вскоре вернет назад Супоню с остальными опальными боярами…Так что вам нечего волноваться!

– Пусть лучше укротит свою неуемную плоть! – буркнул Юрко Брежкович. – Не успел воссесть на княжеский «стол», как сразу же привез себе ту бесстыдницу Шумку, назначив своей ключницей! Он позорит свою красавицу-супругу!

– Ладно, брат, – остановил своего товарища боярин Борил, – это нас не касается! Всем известно, что князья очень падки на красивых женок! Разве вы не помните Дмитрия Красивого и Василия Храброго?! Нашему новому князю далеко до них!

– Ты прав, Борил Миркович, – усмехнулся Юрко Брежкович, – куда ему до них!

– Замолчите, братья! – громко сказал Сотко Злоткович. – Сами себе роете яму! А если нас опять заложат? Пусть владыка сам вразумит князя!

Князь все-таки узнал о состоявшемся боярском совете и нелестных о нем высказываниях, однако предпочел сделать вид, что ничего не случилось.

Вот и теперь он, покачиваясь в седле, размышляя, как ему повести себя с недовольными боярами, но ничего не мог придумать. – Надо бы поговорить с владыкой, – решил он, наконец, про себя, – и попросить у него совета…

– Княже, – вдруг громко сказал ехавший рядом Безсон Коржевич, – пора слезать! Здесь поблизости кабанье лежбище.

– Ладно, Безсон, – очнулся от раздумий князь. – Тогда готовьте рогатины и слезайте с коней. – Он махнул рукой своим людям. – Разомнем свои кости и порадуемся славной добыче…

Но «славной добычи» почему-то не получилось. Как только князь и его спутники подкрались, оставив предварительно лошадей княжеским слугам, к злополучному лежбищу, они не нашли там кабанов.

– Вот уж незадача! – возмутился князь, пройдя вдоль и поперек изрытую кабанами поляну. – Только одни следы остались от этих мерзких вепрей! Где же наша добыча, Безсон? Неужели ты меня обманул?!

– Нет, княже, – пробормотал отяжелевшим языком княжеский охотник, – все шло, как надо, и мои люди, в самом деле, выследили кабанов! Но их кто-то спугнул! Неужели здесь побывали какие-то злодеи?

– Откуда здесь быть злодеям?! – возмутился князь, приходя в гнев. – Разве это не заповедный, княжеский лес?!

– Заповедный, батюшка, – пролепетал напуганный Безсон, – но я не знаю, почему разбежались кабаны…Такое могут натворить только люди…

В этот момент вдруг раздался сильный треск, и на поляну выбежали большие серые зайцы. Остановившись прямо напротив князя и его людей, они остолбенели и, казалось, не собирались убегать.

– Дайте мне скорей боевой лук! – крикнул князь, схватил протянутое его дружинником оружие и, натянув тетиву, спустил стрелу. Раздался писк, и большущий заяц, стоявший как столб в середине стаи, вдруг подскочил и рухнул наземь, пробитый стрелой. Остальные звери заметались, запрыгали, но назад не убежали.

– Стреляйте же, люди мои! – приказал, чувствуя, как его охватывает охотничий азарт, князь. – Добудем хотя бы этих глупых зайцев! Это тоже дичь! – Он выхватил из руки Безсона новую стрелу. Засвистели тетивы луков княжеских охотников, и зайцы, пронзенные стрелами, попадали на землю.

– Вот тебе, почти два десятка! – усмехнулся князь. – Однако это не вепри! Они не заменят той знатной добычи!

– Удивительно, княже, – пробормотал Безсон Коржевич. – Я еще ни разу не видел, чтобы трусливые зайцы сами выбегали на охотников! Тут что-то нечисто!

– Это так, княже, – молвил подошедший к своему князю лучник Туча Гудилович. – Зайцы даже не пытались убежать! Значит, кто-то выгнал их на поляну!

– А может, это – свирепый медведь? – заволновался князь Василий. – Это была бы желанная добыча! Пошли в ту чащу! Держите перед собой рогатины!

Князь с охотниками продрались сквозь заросли ивняка и едва только ступили на небольшую поляну, как Безсон, проскочивший вперед, громко закричал: – Ох, княже, берегись!

Прямо на них выскочил рослый бородатый мужик, одетый в темно-серый армяк, лапти, с большим крестьянским малахаем на голове. Увидев князя и его людей, он оцепенел от страха и завертелся на месте, пытаясь развернуться для бегства, но все никак не мог с собой справиться. Наконец он, совершенно обезумев, подпрыгнул и с хрипом заорал во все горло: – Спасайтесь, братцы!!! Здесь сам князь с дружиной!!!

– Ах ты, лютый злодей! – пробормотал князь, выхватывая у стоявшего рядом охотника лук и налаживая стрелу. – Вот тебе, получай!

Стрела со свистом рассекла воздух и вонзилась прямо в шею чернобородому мужику, и он, подавшись вперед, свалился, как куль, под ближайший куст, захрипел и задергался. Только теперь князь и его люди увидели в руке умиравшего большой черный меч.

– Так ты еще и крамольник! – вскричал князь, выхватывая из ножен, висевших на поясе, тяжелый меч. – Вперед, на прочих злодеев!

– Куда ты, княже, – попытался остановить его Безсон Коржевич, – а вдруг там целое войско? Так и сложим нелепо свои головы!

Но князя уже никто не мог остановить. Он, кипевший яростью, стремительно побежал к ближайшим кустам, откуда появился убитый разбойник. За ним устремились княжеские дружинники и охотники. Они выбежали к берегу лесного озера, возле которого часто охотились прежние брянские князья.

– Вон они, злодеи, княже! – крикнул княжеский дружинник Шульга, указывая пальцем правой руки на бежавших по берегу мужиков. – Их пятеро! Вот-вот убегут!

– Стреляйте же, молодцы! – приказал своим зычным голосом князь. – Не щадите ни одного татя!

Вновь засвистели стрелы, и все пятеро здоровенных мужиков рухнули на землю, обливаясь кровью.

– Хорошо, мои воины, – весело сказал князь, когда все подошли к лежавшим без движений, утыканным стрелами, мужикам, – вы разили без промаха! Брянцы – отменные стрелки! Не зря о вас идет слава по всей Руси!

Польщенные словами князя люди молчали и улыбались, глядя на сраженных их стрелами злодеев. Вдруг один из охотников по имени Борич, доселе не произнесший ни единого слова, поднял левую руку и снял с головы легкую летнюю шапку. – Это наши, брянские, люди, княже! – молвил он. – Хоть и оделись они в крестьянскую одежду, но это – горожане! Вон того зовут Усыня Белич, – он указал пальцем правой руки на ближайший труп. – Он – известный гончар!

– А тот, – кивнул головой в сторону другого покойника Безсон Коржевич, – Ванко, приказчик купца Медко Всемилича!

– А тот, – сказал кто-то, указывая рукой на другого мертвеца, – человек купца Олдана Мордатича!

– А прочие? – вскинул голову князь. – Они тоже брянские?

– Брянские, – тихо сказал Безсон Коржевич. – Я знаю их в лица, но имена не помню…Вот уж какая беда! Не надо было их убивать! Это большой грех! Нам только не хватало городской смуты!

– Помолчи, Безсон! – буркнул князь. – Что они делали в моем заповедном лесу? И почему убегали как дикие звери от меня, своего законного князя? Значит, совершили злодейство! Разве не они разогнали моих вепрей? А один из них, бесстыжий стручок, даже выскочил на нас с мечом! Мы правы в своем гневе!

– Но не убивать же, – пробормотал Шульга Резанович. – Это слишком жестоко!

– Нечего их жалеть! – рассердился, покраснев, князь Василий. – Пошли к нашим лошадям! Поедем домой!

– А как же покойники? – развел руки Безсон Коржевич. – Надо бы отнести их тела на телегу, чтобы доставить в город! Негоже оставлять христиан на растерзание диким зверям!

– А может, заказать по ним панихиду? – усмехнулся брянский князь. – Пусть остаются здесь и будут пищей волков! Тогда остальные злодеи хорошо подумают, прежде чем покусятся на мой заповедный лес! Пошли же!

И князь, махнув рукой, двинулся вперед, но уже не по прежней дороге, а по следам, оставшимся на берегу озера от убитых. За ним побрели, нахмурившись и качая головами, княжеские воины и охотники.

Через некоторое время они вошли в помятый убегавшими от них мужиками кустарник, уже почти распрямившийся и, продравшись сквозь заросли, выбрались на небольшую поляну.

– А вот, княже, и твои вепри! – вдруг громко сказал Безсон Коржевич, указав рукой, свободной от рогатины, в сторону больших кабаньих туш, лежавших под кустами.

– Вот как они поохотились! – воскликнул обрадованный князь. – Добыли четырех вепрей! Значит, здесь было больше злодеев! Нет сомнения, что многие из них избежали моего гнева! Пусть же сами доставляют в город тела своих разбойных сотоварищей! А этих вепрей…тащите к нашим телегам!

 

ГЛАВА 6

ЗАБОТЫ ИВАНА КРАСИВОГО

Великий московский и владимирский князь Иван Иванович прибыл к концу лета 1355 года в Сарай. Зная, что ордынский хан часто в самое жаркое время года откочевывает на дальние южные пастбища, князь Иван надеялся, что ему не придется долго ждать ханского вызова: уже значительно похолодало и, казалось, вот-вот грядет осень.

Хан Джанибек вскоре вернулся в свою столицу, и как только бояре московского князя сдали в ханскую казну «выход» и подарки, милостиво согласился принять молодого князя Ивана. Он явился во дворец в плохом расположении духа: совсем недавно сгорела Москва. Только от тринадцати церквей остались одни дымящиеся головешки! Город надо было отстраивать заново! Денег не хватало…А 21 ноября прошлого года скончался князь Константин Васильевич Нижегородский. Его сын Андрей возобновил отцовские претензии на великое владимирское княжение, считая себя старшим в княжеском роде. Тогда же неожиданно умер князь Дмитрий Федорович Стародубский, а его брат Иван Федорович, не пожелав даже посоветоваться с Иваном Московским, поехал в Орду за ярлыком на наследственное княжение.

В довершение ко всему, из Царьграда прибыли сразу два митрополита. За русское серебро константинопольский патриарх дал митрополию Алексию, а за литовское – Роману. Первый – московский ставленник – получил в ведение восточную Русь, второй – Волынь и Литву.

Оба митрополита стали посылать своих эмиссаров в Тверь, Новгород и Рязань, проклиная друг друга и призывая их под свою руку. В то время как Великий Новгород отверг притязания Романа-митрополита и признал Алексия, тверской епископ Федор не знал, что делать и колебался, от чего «была великая тягость священническому чину».

Глядя на поникшего, хмурого Ивана Ивановича, хан Джанибек улыбнулся: – Ты же так молод, Иванэ! – сказал он. – Почему же твое лицо злое и желчное? В моем дворце так не принято! Будь весел и бодр! Неужели что-нибудь натворил? Ты не забыл своего верного слугу Фэдэрэ?

Князь Иван вздрогнул. – Почему он вспомнил моего Федора Глебыча? – промелькнуло в его мыслях.

Дело в том, что еще в прошлом году служилый московский князь Федор Глебович, собрав дружину, напал на город Муром и, воспользовавшись неожиданностью, захватил его. Удельный же муромский князь Юрий Ярославович бежал в Орду с жалобой к хану Джанибеку. Вскоре туда же приехал, поддержанный Иваном Московским, князь Федор Глебович. Благодаря московскому серебру, ему удалось добиться ярлыка на Муром, а бессребреник Юрий Ярославович был выдан ханом в руки Федору Глебовичу. Последний отвез к себе в Муром несчастного, но законного, князя, поместил его в темницу и уморил голодом. Об этом узнал ордынский хан и вот смотрел теперь на Ивана Московского, покровителя жестокого князя, ожидая его ответа.

– Я не виноват в том преступлении! – пробормотал на хорошем татарском языке князь Иван. – Я только поддержал своего слугу, Федора, но убийство князя Юрия – его собственное дело!

– Дело не в убийстве, Иванэ, – весело сказал Джанибек. – В том не было преступления, ибо я сам выдал глупого Юрке на расправу…Это даже можно считать справедливой казнью! (Иван Иванович с облегчением вздохнул.) Здесь другая беда! На тебя поступила жалоба от Андрэ из Суждалэ! Он просит отнять у тебя ярлык на Уладэ-бузург и передать ему! Андрэ считает тебя недостойным быть великим коназом и обвиняет Мосикэ в захвате чужих земель, приводя в пример твоего слугу Фэдэрэ! Неужели он прав?

– Нет, не прав, государь! – возмутился Иван Московский. – Что касается Федора, то ты сам одобрил его действия! И никто, кроме этого Андрея, меня не обвинял! Пусть явится сюда и попробует доказать свои вздорные наветы!

– А, так это нетрудно! – хан привстал со своего трона и хлопнул в ладоши. Из неосвещенного угла приемной залы вышел верный ханский раб – рослый, широкоплечий, с гладко выбритой головой. – Сбегай-ка, Улуй, к тому коназу Андрэ, – распорядился Джанибек, – и пусть он идет сюда без промедления!

– Слушаю и повинуюсь, государь! – выкрикнул раб, устремляясь к выходу.

– А пока поведай мне, Иванэ, о пожаре в твоей Мосикэ, – молвил ордынский хан, вновь удобно усевшись на своем золоченом троне.

– Нас постигло огромное горе, государь, – начал свое повествование московский князь. Он подробно рассказал о случившемся несчастье, об убытках, людских жертвах и возникших беспорядках.

Хан, откинувшись на спинку трона, с улыбкой слушал своего данника. – Якши, якши, – периодически повторял он, прищурив глаза.

Едва только Иван Красивый успел изложить суть дела, как дверь в приемную залу отворилась, и ханский раб ввел сгорбившегося, поникшего князя Андрея Константиновича. Увидев стоявшего на коленях у ханского трона великого князя Ивана, он еще больше помрачнел и, упав на пушистый ковер, медленно, как старик, пополз вперед.

– Встань же! – приказал Джанибек, когда князь Андрей униженно поцеловал тронную ступеньку. – Салям тебе, бестолковый Андрэ!

– Салям галяйкюм, премудрый государь, наше золотое солнце и серебряный месяц! – простонал князь Андрей. – Живи не одно столетие, славный мудрец и всемогущий повелитель!

– Ладно тебе, Андрэ, – рассмеялся хан Джанибек, довольный лестью и хорошим татарским языком суздальского князя. Вся его видимая суровость исчезла. – Изложи свою жалобу и не утаивай правды!

– Я жалуюсь тебе, государь-батюшка, – заплакал глядевший в пол Андрей Константинович, стараясь не смотреть на московского князя Ивана, – о жестокости и несправедливости моего брата, князя Ивана…Он очень злой, грубый, жадный и хочет меня погубить!

– Это правда, Иванэ? – спросил, прищурившись, хан Джанибек.

– Нет, государь! – громко сказал Иван Иванович, глянув с презрением на князя Андрея. – Я жил в мире с его батюшкой, Константином Василичем, но он недавно умер. Говоря же об этом Андрее, я могу поклясться, что никогда его не обижал! Я до сих пор не пойму: чего он так взъерепенился?

– Как же! – раздраженно буркнул князь Андрей. – Неужели ты забыл тот несчастный Муром? А теперь простер свои руки до Смоленска и Брянска! Те князья всегда враждовали с Москвой! А сейчас – не успевают присылать к тебе своих людей с подарками! Вы даже посадили в Брянске своего владыку и так повели дела, что этот лесной город погряз в беспорядках и мятежах!

– Здесь нет моей вины! – возмутился Иван Иванович. – Известно, что прошлым летом брянский князь Василий жестоко наказал своих людей за самоуправство, и это вызвало возмущение черни. Но князь Василий легко расправился с мятежниками и сейчас там – тишина да покой! Об этом рассказали нам приехавшие в Москву брянские люди. Я не причастен к брянским событиям…

– А почему ты, Андрэ, – вмешался в разговор Джанибек, – обвиняешь Иванэ в той смуте?

– Потому что, государь, – сказал, осмелев, князь Андрей, – Москва всегда устраивает беспорядки в соседних уделах! Стоит только какому-нибудь князю связаться с Москвой, как на его земли обрушиваются беды и несчастья!

– Это только совпадение! – возразил московский князь. – В Брянске нет моих людей!

– Нет? – вскинул брови князь Андрей и впервые пристально посмотрел на Ивана Ивановича. Тот выдержал и не отвел взгляда от больших синих, с покрасневшими от бессонной ночи белками глаз. – Неужели ты забыл жестокую брянскую смуту, случившуюся полтора десятка лет тому назад? Тогда брянцы убили князя Глеба, друга или слугу твоего батюшки, посаженного им в Брянске! Разве это случилось не по вине Москвы? А может ты забыл о мятеже в Брянске во время страшного поветрия? Нет, сомнения, что и там не обошлось без участия московских людей…

– В этих словах есть правда, – задумчиво сказал Джанибек-хан. – Я слышал об этих событиях!

– За что ты так суров, государь? – молвил, едва сдерживая слезы, Иван Московский. – Я тогда не был ни великим князем, ни московским правителем и ничего не знал об этих делах…

– Зато все твои бояре замешаны в тех бедах! – громко сказал Андрей Константинович, подняв голову и с гордостью глянув на ордынского хана. – Благодарю, государь, что ты поверил моим правдивым словам!

– Поверил? – поднял свои густые черные брови Джанибек. – Неужели? Эй, Дзаган! – крикнул вдруг он. Из темного угла вышел ханский денежник и, приблизившись к трону, склонился перед своим повелителем в низком поклоне. – Скажи-ка, Дзаган, – молвил Джанибек, – сколько серебра привез нам этот глупый Андрэ?

– Весь «выход», государь, сполна и богатые подарки, ценой в четверть «выхода», – ответил денежник.

– Ладно, – повеселел Джанибек и почесал рукой затылок, – а сколько добра доставил нам Иванэ?

– Раза в три больше, государь, – скривился в улыбке Дзаган. – И «выход», и подарки…

– Тогда иди, Дзаган, – весело сказал Джанибек, обратив взор на русских князей. – Что ж, я вижу, что вы выполнили свои обязательства перед моей казной. Но, тем не менее, вы оба виноваты в том, что плохо управляете вверенными вам землями и устраиваете там беспорядки! За это вы должны заплатить в мою казну пеню! Ты, Иванэ, должен внести три тысячи моих серебряных денег! Это – за жалобы на тебя…

– Так ведь жалоба была только от одного глупца Андрея! – вскричал, перебивая хана, князь Иван.

– Не только от Андрэ, бестолковый коназ! – поднял руку ордынский хан. – На тебя жаловался также Иванэ из Стэрэдубэ! Он недавно получил у меня ярлык на свой город…

– Иван Стародубский? – поднял свои красивые тонкие брови Иван Иванович. – Вот тебе, каков друг и слуга моего батюшки!

– Неужели ты думаешь, что мы такие дурачки, чтобы напрасно ходить с жалобами к самому государю? – усмехнулся князь Андрей, радуясь горю своего недруга.

– Ты зря перебил меня, Иванэ, – кивнул головой Джанибек. – Это – признак твоей грубости! За это я прибавляю тебе еще тысячу монет! Теперь ты должен мне четыре тысячи денег! Понял?

– Да, государь, – грустно промолвил князь Иван, склонив голову. Он понял, что лучше смириться с тем, что есть, чтобы совсем не разориться.

– Я подтверждаю твое право, Андрэ, на те города, которые я пожаловал твоему батюшке! – продолжил свою речь хан. – Это: Новэгэрэ, Суждалэ и Гэрэ-бузург. За такие богатые города ты должен внести в мою казну две тысячи серебряных денег! И ты получишь ярлык на владение городами только после уплаты назначенной суммы!

– Вот какая беда! – подумал князь Андрей. – Дорого придется заплатить за отцовские города – Нижний, Суздаль и Городец! Какой же я глупец, что приехал с жалобой на молодого князя Ивана! Наказал и его, и себя!

Однако вслух он сказал: – Благодарю тебя, славный и могучий государь! Я принимаю твои слова, как великую милость! Будь же ты жив, невредим и здоров, наше золотое солнце!

– Ну, а теперь идите, мои верные рабы, и не забудьте доставить сюда нужное серебро! – расплылся в широкой улыбке Джанибек-хан.

Выйдя из ханского дворца на воздух, оба князя посмотрели друг другу в глаза и засмеялись.

– Вот как идти к царю с жалобами, брат! – сказал Иван Иванович. – Сам себя и наказал!

– Ох, злее зла татарская честь! – буркнул князь Андрей и вздрогнул от страха. – Неужели донесет? – мелькнула мысль.

– Не бойся, Андрей Василич, – склонил примирительно голову князь Иван, – я не пойду доносить на тебя! Неужели я не понимаю, что сам же от этого пострадаю? Зачем нам ссориться? Вот если бы ты не ходил к царю со своими оговорами, твоя грамота на вотчины была бы куда дешевле. Эх, ты…

И князья разошлись по своим юртам, довольные хоть тем, что поняли нелепость своей вражды и сделали шаг к примирению.

 

ГЛАВА 7

БРЯНСКАЯ СМУТА

В один по-зимнему холодный ноябрьский день 1355 года Брянск напоминал кипящий котел. По Большой Княжей дороге проносились телеги с купеческим добром: не успев наторговаться, богатые люди Смоленска, Тарусы, Великого Новгорода и других славных городов, приехавшие за брянскими мехами, спасались бегством.

Вслед за одним бунтом, который князю едва удалось подавить, вспыхнул новый взрыв народного недовольства.

В прошлом году, когда князь Василий расправился с нарушившими покой его заповедного леса злодеями, горожане взбунтовались. Однако богатые люди города – купцы и ремесленники – попытались успокоить простонародье, попросившись на прием к своему князю. Они собрались на Красной площади, выбрали из своих рядов наиболее достойных и послали их к стенам княжеского детинца.

Но князь отказался выйти «ко всякому сброду» и они, безуспешно простояв, разошлись по городу, сея среди горожан смуту и неурядицы.

Наконец, недальновидность князя и «крамольные слова» мятежников привели к массовым беспорядкам. Собравшись в большую толпу, горожане напали на купеческие усадьбы и стали грабить не поддержавших бунт богачей. Черный дым от пожара охватил брянский посад, и князь Василий немедленно послал на подавление мятежа почти пять сотен дружинников. «Злые крамольники» не ожидали от князя таких решительных действий, поэтому при первом же столкновении с княжеским войском они разбежались. До самого вечера тушили пожар княжеские люди: и воины, и челядь. А поскольку людей не хватало, князь Василий распорядился вывести из тюрем «лютых татей», которые под конвоем прибыли на пожар и помогали бороться со стихией. На некоторое время город затих, и, казалось, князю удалось навести долгожданный порядок. Напрасно бояре пытались убедить князя «не злить без надобности чернь и не верить во временную тишину»! Они напоминали князю Василию о событиях недалекого прошлого, когда брянцы не только отчаянно сражались с отборными дружинами покойного князя Дмитрия, но даже лишили жизни в городе самого князя Глеба Святославовича!

– Тогда у мятежников было больше сил, – сказал на это князь. – Это же случилось до поветрия! А во время «черной смерти» вымерло полгорода. Большинство – чернь! Теперь пусть хоть весь город восстанет! У меня достаточно воинов, чтобы расправиться с крамолой!

Горячность и жестокость князя Василия беспокоили епископа Нафанаила. – Опомнись, сын мой, – говорил он, пытаясь увещевать князя, – никакая сила не устоит против целого города!

– Не волнуйся, святой отец! – отвечал на это с веселой улыбкой князь. Хорошо – Все мы видели, как злодеи разбежались! А теперь устроим праведный суд и жестоко покараем всех, крамольников, задержанных во время беспорядков!

Узнав о желании князя «устроить праведный суд», бояре откровенно перепугались. Князь, к тому же, перестал созывать боярские советы и действовал самолично. Получив сведения от наушников о том, что бояре втайне от него устраивают сборища, он, не пожелав проявить доброй воли и собрать брянскую знать, чтобы выяснить причины их недовольства и помириться, лишь озлобился и стал думать, как от них избавиться. – Отослать бы их всех в отдаленные городки, а сюда бы призвать только преданных мне смолян, – размышлял он про себя. Несмотря на то, что эту сокровенную мысль князь никому не высказывал, брянские бояре все-таки почувствовали возникшую для них угрозу. Они, собравшись все вместе, пошли на совет к брянскому епископу Нафанаилу. Тот, выслушав обеспокоенную знать, пообещал поговорить с князем. Но последний, убаюканный легкой прошлогодней победой над бунтовщиками, требовавшими «княжеского слова» и «серебра вдовам убитых охотников», согласился лишь с одним – перенести суд над сидящими в темнице мятежниками лишь на более поздний срок.

Бояре, узнав об отсрочке суда, несколько успокоились. – Вот уедет князь летом в Орду, может там и образумится! – рассудили они.

И в этот раз князь Василий недолго пребывал в Сарае. Ему снова удалось застать хана Джанибека, побывать у него на приеме и, добившись похвалы хана за своевременную доставку серебра, мехов и прочих подарков, отбыть назад в Брянск.

Правда, хан задал брянскому князю один неприятный вопрос о недавнем мятеже и тем самым дал понять своему даннику, что он хорошо осведомлен о событиях в Брянском уделе. Князь Василий тогда ответил, что жестоко покарал «воров, которые посягнули на его заповедный лес, а потом разогнал их родичей, пытавшихся устроить беспорядки». – Сейчас я готовлю праведный суд над остальными мятежниками! – добавил он.

– Если подавил крамолу, тогда сразу же казни всех злодеев! – сказал ему хан с усмешкой. – А если с этим делом затянул, тогда жди большей смуты! Ты лучше возьми выкуп с родственников тех злоумышленников и сразу же отправь вырученное серебро ко мне в Сарай!

Но брянский князь не прислушался и к этим, ханским, словам. Он лишь только еще больше озлобился и решил беспощадно расправиться со всеми уцелевшими бунтовщиками. Вернувшись в Брянск, он поручил своему мечнику Сотко Злотковичу срочно готовить суд, однако тот, войдя в сговор с остальными боярами, всячески затягивал это дело. В конце концов, когда князь уже больше не хотел ждать и потребовал немедленно «собрать всех бояр и людей святой церкви», судить оказалось некого! Произошло доселе неслыханное! Тюремные стражники не пожелали исполнять свой долг и не только выпустили «злодеев» из темницы, но сами ушли с ними!

Княжеский гнев был безграничен! Он немедленно отстранил мечника Сотко Злотковича от должности и назначил на этот пост своего дружинника – тридцатилетнего Давилу Суворовича. Тот никогда не имел дел с тюрьмами, стражниками и узниками, поэтому совершенно развалил всю работу. И остальные стражники, доселе преданные князю, но напуганные его угрозами, разбежались. Темницы опустели, и все осужденные оказались на свободе. Некоторое время в городе стояла мертвая тишина. Закрылись купеческие лавки. Опустели торговые ряды городского рынка. Князь встревожился и решил сам объезжать со своей дружиной словно бы обезлюдевший город…И вдруг, как только наступили холода, все пришло в оживление. По улицам забегали «калики перехожие», мальчишки и юродивые, криками предвещавшие беду и хулившие брянского князя. Горожане собирались в темных местах в кучки и оживленно что-то обсуждали. Откуда-то пошли слухи о якобы приближающемся к городу литовском войске. Горожане открыто выражали свои симпатии великому литовскому князю Ольгерду. Однажды князь Василий, пересекая со своей конницей Красную площадь, заметил небольшую толпу, собравшуюся возле Спасского собора, и дал знак своим дружинникам медленно проследовать туда. Увидев князя, горожане разбежались. Вдруг неожиданно, из-за храма раздался резкий крик: – Слава Роману Молодому! Стыд и позор Василию Смолянину!

Брянский князь пришпорил коня и, объехав собор, увидел стоявшего у церковной стены юродивого. Тот гримасничал, махал руками а, увидев князя, не испугался, и снова закричал: – Вот он тут, Васька Смолянин! Он не князь, а московский слуга!

Князь Василий поскакал к дурачку. – Зачем ты говоришь такие крамольные слова?! – сурово вопросил он, приблизившись. – Неужели ты совсем потерял голову, если хулишь своего князя?!

– Ты не князь, Васька! – крикнул со смехом юродивый, скорчив и без того препротивную рожу. – А наш законный князь – Роман Михалыч Молодой!

– Он же – литовец и названный сын поганого князя Ольгерда! – прохрипел князь, приходя в ярость. – Ты хвалишь чужеземного врага?!

– Ты сам враг, злобный Васька! – взвизгнул дурачок. – Слава Литве и могучему Ольгерду! Слава Роману Молодому!

– Слава, слава Роману Молодому! – понеслось по городу, и князю показалось, что зашумел, закричал весь Брянск.

– Ах ты, вор и бесстыжий разбойник! – вскричал брянский князь, выхватывая из-за пояса свой тяжелый меч и обрушивая его на голову несчастного дурачка.

– Э – эх! – только и успел выдохнуть тот, рассеченный едва не надвое, падая на сырую землю.

Конные дружинники, стоявшие за спиной князя, перекрестились. – Вот какой грех! – буркнул седовласый Радята Чурилович, служивший еще князю Василию Храброму. – Теперь будет беда!

Князь повернул своего коня и быстро поскакал к городской крепости. Дружина последовала за ним.

На следующий день, к рассвету, город был разбужен колокольным звоном. Со всех церковных колоколен гудел тревожный набат, призывавший горожан на борьбу.

На этот раз князь решился прибегнуть к боярскому совету. – Эй, Типко! – крикнул он, проснувшись от колокольного звона. Мальчик-слуга вбежал в княжескую спальню и, увидев полуголого, лежавшего рядом с ключницей Шумкой князя, опустил глаза. – Беги же, Типко, – распорядился князь, – к моему огнищанину: пущай собирает боярский совет! И позовите владыку. А сюда пусть немедленно придет мой тиун! И давай ко мне Белько!

Постельничий Белько пулей влетел в княжескую опочивальню с ворохом одежды. Не обращая внимания на раздетую, накидывающую на себя халат Шумку, он поспешно стал натягивать на князя теплую, греческой ткани, рубаху…

Когда княжеский тиун, он же воевода, Борил Воятович, недавно назначенный князем на место опального Супони Борисовича, вошел в княжескую опочивальню, князь был уже одет и готов идти на боярский совет. Увидев своего тиуна, он весело сказал: – Молодец, мой славный Борил: ты пришел вовремя!

Польщенный воевода улыбнулся в ответ: князь Василий был скуп на похвалу.

– Иди, мой праведный тиун, и хорошенько осмотри нашу крепость! – приказал князь. – Из города доносится мятежный шум! Нам угрожают крамольники!

– Для нас это привычное дело, княже! – решительно молвил княжеский тиун. – В нашем городе уже давно поселилась крамола! Покричат, покричат и затихнут, а если надо, мы пресечем это зло острым мечом! – И он ударил своей правой рукой по рукояти меча.

– Ну, ладно, иди, Борил, – улыбнулся успокоившийся князь. – Побыстрей огляди наш детинец и беги на боярский совет!

– Слушаюсь, княже! – повернулся к двери воевода.

Князь вышел в простенок и медленно, не торопясь, двинулся в сторону думной светлицы.

Все бояре уже были в сборе и гудели, как рассерженные пчелы, обсуждая последние события. Князь приблизился к своему креслу и, остановившись перед ним, повернулся лицом к боярам, вставшим в знак приветствия. – Здравствуйте, славные бояре! – громко и весело сказал он.

– Здравствуй, княже! – ответили нестройным хором мрачные бояре.

– Садитесь! – бросил князь, усевшись в свое большое кресло. – Я собрал вас здесь, чтобы поговорить о городской смуте. Судя по набату, вся городская чернь восстала против законной власти! А значит, мы должны дать отпор этим лютым крамольникам!

В это время в думную светлицу вошел брянский епископ Нафанаил. Перекрестив князя и бояр, он быстро подошел к передней скамье и уселся на свое, свободное до этого место.

– Я прошу вашего совета, как нам пресечь беспорядки! – продолжал после недолгой паузы князь. – Вы хорошо знаете город и горожан и можете подсказать, где обычно скапливаются главные мятежные силы и куда лучше послать моих воинов!

В светлице стояла мертвая тишина. Бояре настороженно смотрели перед собой и не решались говорить.

– Не бойтесь! – буркнул князь. – Я умею ценить полезные советы!

– А зачем тебе, такому мудрому князю, наш совет? – сказал вдруг хриплым голосом бывший мечник Сотко Злоткович, вставая из середины зала. – Разве ты прислушиваешься к нашим словам? Или чтишь своих думных людей? Ты уже давно не собирал боярский совет! И прогоняешь всех, кто верно и честно тебе служит! Вот и боятся тебя знатные люди, а потому и молчат! Я сам прослужил столько лет на славу князя! И теперь стал не нужен! А там и других с позором прогонишь! – Он сел, а бояре одобрительно, дружно загудели.

– Не надо обижаться, – пробормотал покрасневший от досады князь Василий. – Мы скоро разберемся, кто из бояр нам друг, а кто недоброжелатель. А сейчас в нашем городе мятеж! Какие тут споры? Мы все ходим под Богом!

– Вот что я скажу тебе, сын мой, – подал голос епископ. – Никакой беды не случилось и не надо прибегать к оружию! Дело, конечно, беспокойное, но не гибельное! Я послал своих людей во все церкви, чтобы они осмотрели колокольни, поговорили со священниками и убедили их, что нужно проповедовать мир и покой…Они постараются отговорить народ от волнений. Ну, а если не удастся успокоить людей добрыми словами, тогда подумаем о применении силы…

– А я считаю, что дело не такое простое! – молвил, вставая, сильно постаревший и сгорбившийся боярин Кручина Миркович. – Если весь город охвачен набатом – значит, опасность велика! По всему городу бродят толпы мятежников, вооруженных кольями и железными прутьями! Из темницы вышли все воры и разбойники. Они – зачинщики беспорядков! Нам нужно ждать жестокой смуты! Конечно, наш славный владыка прав, что нужно избегать кровопролития…Но я думаю, без этого не обойдется!

– Неправда, славный Кручина! – возразил, вставая, сидевший рядом с епископом Коротя Славкович. – Люди святой церкви уже остановили набат, а простолюдины охотно пошли в церкви, чтобы послушать Божьи слова…Есть надежда, что они успокоятся!

– К тому же, злые люди не угрожают нашему детинцу, а ходят только по городу и посаду, – поддакнул его брат Ясеня Славкович. – Зачем нам посылать войско и еще больше озлоблять горожан?

– Как это «не посылать войско»? – удивился князь Василий. – Это же крамола? Пусть пока без погромов и пожаров, но мятеж есть мятеж! Не хватало еще, чтобы чернь объединилась в один кулак! А может, ударим по этим злодеям прямо сейчас и разобьем их по частям, пока не поздно?

– Это неправильно, сын мой, – покачал головой епископ. – Мы и без того наделали много ошибок! Зачем было убивать того несчастного дурачка Вавилу?! Теперь не так просто успокоить толпу! Вот если бы ты, сын мой, был прав и сражался только с врагами, тогда можно было бы послать войско на мятежников…Нелегко справиться даже с жалкой толпой, если она верит в правоту своего дела!

– Удивительно слышать такие слова! – развел руки князь Василий. – Неужели чернь сама успокоится?

– Успокоится, княже, – весело сказал Юрко Брежкович. – Куда им деваться? Пошумят, покричат, а там и сядут на непотребное место!

– Именно так, именно так – пробурчали в знак согласия остальные бояре.

– Ну, если так, – умиротворенно сказал брянский князь, – тогда будем ждать…

И он распустил боярскую думу.

– Как мудр наш владыка! – сказал, спускаясь по ступеням княжеского терема, боярин Сотко Злоткович своему приятелю Борилу Мирковичу. – Надо же: утихомирили смутьянов без острого меча! А там, настанет время, и мы разом сковырнем этого злобного Василия!

– Давно пора прогнать этого вздорного князя из нашего Брянска, а на его место призвать Романа Михалыча Молодого! А лучше бы позвать самих литовцев! – ответил боярин Борил. – Наши горожане правы, брат мой! Нам надо быть подальше от Москвы! А разве этот Василий не московский прислужник?

– Да, брат, – кивнул головой Сотко Злоткович. – Пора уже нам готовить горожан к новому князю! Помоги нам, Господи! – И друзья-бояре разом перекрестились.

В самом деле, горожане, не получив жестокого отпора, довольно скоро успокоились. Уже через три дня открылись купеческие лавки, заработал рынок и, казалось, ничто не предвещало новых бед.

Но брянские бояре, возненавидевшие своего князя, знали, что «тишь и благодать», установившиеся по зиме в городе, лишь на время оттягивают предстоящие суровые события.

 

ГЛАВА 8

ЛИТОВСКАЯ НАПАСТЬ

Осенью 1356 года полки великого литовского князя Ольгерда Гедиминовича шли на восток. Политика мира, во время которой литовцы пытались помешать смоленскому и брянскому князьям сотрудничать с Москвой, закончилась провалом. Ни Иван Смоленский, ни Василий Брянский, его сын, ссориться с Москвой не пожелали. Вместо этого они установили с молодым великим московским и владимирским князем Иваном Ивановичем самые тесные связи и готовились заключить союз. Этого литовцы допустить не могли и начали войну. А перед тем в Смоленск и Брянск были засланы многочисленные лазутчики, которые не только собирали сведения о противнике, но и сами разжигали во вражеских городах страсти: распространяли среди горожан всевозможные клеветнические слухи о тамошних князьях, восхваляли Литву и великого князя Ольгерда и особенно прославляли князя Романа Молодого, которого прочили удельным князем в Брянск.

Впереди Ольгердова войска шел разведывательный полк, который должен был выявлять вражеские войска, засады, осуществлять разведку боем и, наконец, доставлять своевременные сведения в Большой полк, возглавляемый самим Ольгердом Гедиминовичем.

Великий литовский князь ехал верхом на коне рядом со своими сыновьями – князьями Андреем и Дмитрием, расположившимися справа от него. По левую руку Ольгерда Гедиминовича ехал его брат Кейстут с сыном Витовтом, а сзади скакали на своих породистых конях видные воеводы, среди которых пребывал и князь Роман Михайлович Молодой. Последний прибыл в Литву еще в начале года, марте, сразу же после беспорядков в Брянске, и находился там вплоть до самого похода литовского войска на Смоленск. Великий князь Ольгерд, дождавшись, когда князь Роман прибудет с его гонцом в Вильно, сразу же пригласил молодого князя на беседу. – Пора собираться на войну, сын мой, – сказал ему тогда Ольгерд Гедиминович. – Наступило подходящее время! Руки Москвы связаны Нижним Новгородом, нашим союзником…В Брянске происходят беспорядки! Недавно к нам приехали брянские бояре с жалобами на своего бестолкового князя Василия! Пора нам пойти на Брянск и сбросить со «стола» того Василия! Ты готов к занятию дедовского «стола»? Не передумал?

– Не передумал, мой государь и названный отец! – весело сказал князь Роман. – Я готов идти в поход хоть сейчас и взять в свои руки власть над брянской землей! Однако где же эти брянские бояре? Мне нужно поговорить с ними и получить полезные советы!

– Тогда хорошо, сын мой. Жди сбора войска. А теперь сходи и потолкуй с брянскими боярами. Ты был еще мал, хотя можешь их помнить. Они приходили ко мне вместе со своим славным князем Дмитрием, когда он искал убежища от своих врагов. Тогда еще был жив твой батюшка, смелый Михаил Александрыч…Он дружил с Дмитрием Брянским. Сюда приехали седовласые бояре Жирята и Супоня со своими сыновьями и внуками…

– Я помню этих бояр! – радостно воскликнул Роман Михайлович. – Мне очень хочется их увидеть!

– Ну, иди к ним, сын мой, – молвил великий князь, прощаясь. – Там узнаешь, готовы ли они оказать тебе помощь…

После небольшого отдыха князь Роман отправился на подворье, где остановились беглые брянские бояре, и встретился с ними.

Он сразу же узнал седобородых Жиряту Михайловича и Супоню Борисовича. – Мы так рады тебя видеть! – сказали они, низко, поясно, кланяясь Роману Молодому. – Нас прислали сюда брянские бояре, чтобы мы передали волю брянской знати и поддержали тебя!

Они познакомили князя со своими детьми и внуками, приехавшими с ними в Литву. Жирята представил своего сына Избора – тридцатилетнего красивого, широкоплечего, рослого богатыря, который был на полголовы выше отца и уступал ростом только князю Роману, а затем и внука Влада, четырнадцатилетнего румяного молодца, еще не догнавшего ростом своего отца, но судя по виду, обещавшего это.

Супоня Борисович познакомил князя Романа со своим сыном Будимиром, двадцати восьмилетним голубоглазым молодцем, точной копией своего отца, и внуком Иваном, который, несмотря на тринадцатилетний возраст, уже догнал ростом отца и деда и, казалось, стеснялся своей могучести и отроческой неуклюжести.

Все они низко поклонились князю, а тот, в свою очередь, приветливо кивнул им головой.

Пройдя в светлицу и усадив князя в кресло, бояре и их отпрыски расположились напротив него на двух длинных параллельных скамьях. Самые старшие – бояре Жирята и Супоня – подробно рассказали Роману Михайловичу о своей жизни в Брянске, об опале и ссылке на окраины удела, о нетерпимом поведении брянского князя Василия, о массовом недовольстве им бояр, купцов и простых горожан. – Вот мы и пришли сюда к великому князю Ольгерду, чтобы повидать тебя, славный князь, и пригласить к нам в Брянск! – весело сказал Жирята Михайлович. – Сейчас в Брянске царит смута и стоит только тебе там объявиться, мы все – от самого старого боярина до последнего холопа – перейдем на твою сторону! И прогоним того злобного князя Василия!

– Откуда же вы узнали, что я сейчас здесь, у славного Ольгерда? – усмехнулся князь Роман, погладив левой рукой свою русую бородку. – Неужели вы знаете о моей дружбе с великим князем?

– Знаем, княже, – вздохнул Супоня Борисович. – Мы давно общаемся с литовскими людьми. Известно, что великий князь Ольгерд имеет своих соглядатаев в Брянске, как и в других городах. Те беспрепятственно ходят по городу и прилюдно расхваливают тебя. А все бояре, княжеские воины и стража знают об этом, но князю ничего не сообщают. Мало того, если приставы или стражники схватят лазутчиков, наши люди выслушают их и тут же выпускают на свободу, как друзей…

– Удивительно! – покачал головой князь Роман. – Неужели горожане готовы принять меня?!

– Мы готовы, княже, – встали со своих скамей бояре и их наследники, – за тебя в огонь и воду до самой кончины!

И вот теперь брянские бояре со своими отпрысками и челядью ехали вместе с войском Ольгерда Гедиминовича на Смоленск.

Князь Роман, покачиваясь в седле, вспоминал ту встречу и улыбался, глядя в спину великого литовского князя. Неожиданно тот обернулся и показал всем рукой, что следует остановиться: к нему приближался скачущий во весь опор всадник. Вот он сбавил ход, поравнялся с литовскими князьями, спешился и, держа коня за узду, подошел к Ольгерду Литовскому. – Здравствуй, великий князь и могучий король! – сказал он на хорошем литовском языке, поясно кланяясь. Знатные литовцы молча оглядели всадника с ног до головы. Рослый, широкоплечий, с большой русой бородой, голубоглазый мужчина, был одет в добротный коричневый литовский кафтан с куньим воротником, мягкие татарские штаны серого цвета, втиснутые в длинные, до самых колен, желтоватого цвета сапоги, вероятно, из выделанной козьей кожи. Он стоял перед ними с обнаженной головой, с которой только что снял теплую, напоминавшую татарский треух шапку, и держал ее в левой руке. С виду ему было немногим больше тридцати лет.

– Кто ты и зачем сюда прибыл? – спросил, не сводя глаз с незнакомца, великий князь Ольгерд.

– Я боярский киличей, славный государь! – ответил посланец приятным басовитым голосом. – И прислан к тебе из Брянска, чтобы сообщить важные сведения.

– Как твое имя? – вопросил Ольгерд, все еще сохраняя подозрительность.

– Я – Белюта Соткович, сын бывшего княжеского мечника! – ответил незнакомец. – Мой батюшка снарядил меня в путь по просьбе всех брянских бояр, чтобы я успел рассказать о наших бедах и опасности, угрожающей тебе! Я скакал налегке, без боевого снаряжения, чтобы не опоздать!

Тут только Ольгерд и его спутники увидели, что брянский посланец имел лишь один меч, небрежно пристегнутый к широкому кожаному поясу.

– Да, вижу, – пробормотал великий князь. – Ты так спешил, что даже не надел боевых доспехов. Тогда было бы трудней добираться…Ну, что ж, говори, что там у вас в Брянске приключилось?

– Там, государь, произошло следующее, – начал Белюта Соткович и подробно рассказал о случившемся. Оказывается, брянский князь Василий получил из Смоленска известие о том, что на удел его отца идет литовское войско и принял решение оказать помощь Смоленску. По приказу князя Василия его бояре в течение двух дней собрали около полутора тысяч воинов – тысячу дружинников и пятьсот ополченцев. Рать возглавил сын брянского князя – двадцатичетырехлетний Иван Васильевич, а сам князь остался в городе, поскольку ожидались беспорядки, и он, имея всего две сотни дружинников, рассчитывал «сам навести порядок». Воины плохо знали молодого князя Ивана, ибо он за все время правления отца был не у дел: лишь ездил на охоту да искал только одни развлечения. Правда, брянский князь возил его с собой на ратные сборы и кое-чему научил, но воинского опыта и, что самое главное, уважения со стороны дружинников, ему не обеспечил…Войско этого, незакаленного в боях князя, шло медленно и спокойно, надеясь, что литовцы не успеют до них подойти к Смоленску. – Смоленский гонец говорил, что твое войско, государь, только готовится в поход и поэтому можно не спешить, – подвел итог своей речи брянский посланец. – Тогда я поскакал к тебе другой дорогой, имея двух лошадей, чтобы предупредить тебя. Иди, государь, на брянские полки и разбей молодого князя Ивана! Нельзя допустить, чтобы он соединился со смоленским войском…А потом ты можешь без труда занять Брянск! Как только твои воины подойдут к городу, мы сразу же поднимем мятеж, прогоним ненавистного князя Василия и примем к себе Романа Михалыча Молодого!

– Что ж, славный брянский человек, – задумчиво сказал, выслушав посланца, Ольгерд, – если ты сказал правду, я отблагодарю тебя щедрой наградой! А пока иди в мой обоз и жди моего решения! А мы сейчас обсудим твои сведения!

И великий литовский князь, окруженный конными родственниками и воеводами, так и не слезая с коня, завел с ними разговор. Совещание было недолгим. После нескольких слов Ольгерда Гедиминовича знатные литовцы пришли к единому решению, и войско вновь двинулось в сторону Смоленска.

– Сначала мы осмотрим город и напугаем старого князя Ивана, – молвил великий литовский князь, давая знак продолжать путь, – а потом пойдем на Брянск!

Так они шли целый день и лишь, когда стемнело, сделали привал.

На другой день, едва только рассвело, войско, приняв пищу, вновь проследовало намеченным путем.

Уже к полудню до литовцев дошел запах гари, который с каждой верстой все усиливался.

– До Смоленска уже недалеко, – подумал ехавший в прежнем порядке князь Роман Молодой. – Неужели они взяли этот сильный город?

Но его сомнения были рассеяны, как только перед глазами литовских воинов предстал в лучах едва пробивавшегося через густые черные тучи солнца прекрасный город, стоявший на холме. Клубы дыма закрывали от глаз часть крепостной стены: горели окрестные деревни и городской посад, а в дыму кружили литовские всадники. Великий князь Ольгерд поднял руку, и войско остановилось. – Нечего залезать в густой дым! – сказал он. – Подождем здесь и послушаем наших людей!

Тут же к Ольгерду подскакал литовский воевода, приведший еще раньше свой передовой полк к Смоленску. – Государь! – громко как бы отчеканил он, не слезая с коня. – Мы сожгли все пригороды и купеческий посад! И я посылал, согласно твоему приказу, человека к Ивану Смоленскому с требованием открыть ворота города перед нашим войском…

– Ну, так что же Иван? – нетерпеливо перебил его Ольгерд. – Неужели согласился?

– Нет, он выслушал моего посланца, но отказался открыть ворота! – пробормотал как-то разом сникший воевода. – Пообещал прекратить дружбу с Москвой, но не согласился заключить с нами военный союз: боится татар!

– Ладно, – кивнул головой великий литовский князь, – пока будем довольствоваться только этим…Нам надо идти туда, – он махнул рукой на юго-восток, – на Брянск! Вот пожгли здесь веси и достаточно. Сначала надо разгромить брянское войско, а там, после победы, подумаем…

И литовское войско, покорное воле Ольгерда, быстро развернулось, направляясь к другой дороге и покидая встревоженный, озадаченный Смоленск.

Литовцы шли не спеша два дня, делали по три привала в день, принимали пищу и отдыхали. Великий князь не хотел утомлять своих людей перед предстоявшей битвой. Он убедился, что смоляне не собираются выходить из города, его преследовать и, тем более, идти на соединение с брянским войском. А возможно Иван Смоленский и не знал, что к нему идет подмога из Брянска.

На третий день утром, сразу же после того, как воины приняли пищу и были уже готовы продолжить путь, в литовский лагерь вернулись посланные во время рассвета разведчики. Они доложили, что неподалеку стоит русское войско, горят костры и, по всей видимости, вражеские воины еще отдыхают.

– По коням! – вскричал Ольгерд Гедиминович, вскакивая в седло своего боевого коня. – А за нами ведите пехоту!

Литовские военачальники разбежались по своим полкам и дружинам, и вся пятитысячная литовская масса быстро, решительно пошла вперед.

Но не прошли они и часа, как увидели двигавшуюся им навстречу лавину окольчуженных брянских воинов. Также как и у литовцев, впереди неспешно шла конница, а за ней – пехота. Было ясно, что брянцы имели разведку и уже знали, что поблизости враг.

Войско возглавлял молодой князь Иван Васильевич, ехавший сразу же за Сторожевым полком, во главе Большого полка.

Князь зорко всматривался вдаль, но ничего не видел. Неожиданно он услышал крики и лязг металла. – Они столкнулись! – подумал он, и, привстав в седле, громко крикнул: – Эй, дружина, славные брянцы! Вперед! Скачите на подмогу!

И вся брянская конница, повинуясь слову молодого князя, с визгом и воплями помчалась на литовцев. – Слава Брянску! Слава брянскому князю! – понеслось над полем.

Рассчитывая напугать врага внезапной атакой и шумом, лучшие воины молодого князя Ивана врезались вслед за ратниками Сторожевого полка в передние ряды литовского войска. Литовцы, однако, не растерялись и устояли от прямого удара тяжелой брянской конницы. Некоторые из них сдвинулись на шаг и потеснили сзади стоявших. Заметив это, князь Иван крикнул: – Шибче! Шибче, брянские воины! Еще немного – и мы сокрушим нашего врага!

Вдруг откуда-то из середины литовского войска, которое из-за поднятой воинами пыли было необозримо, раздался громкий трубный гул, и кто-то выкрикнул знакомым, известным едва ли не всем брянцам, голосом: – Слава Роману Брянскому! Слава грозному Брянску! Долой Василия Смоленского!

Литовское войско неожиданно расступилось, и прямо на брянцев выскочили, окруженные конными дружинниками, двое именитых всадников, брянских бояр – Жирята Михайлович и Супоня Борисович. При виде последнего воины молодого князя Ивана остановились, опустив мечи. – Это же наш главный воевода! – сказал брянский ветеран-дружинник Жарко Судилич. – Мы не будем сражаться против него!

– Слава Супоне Борисычу!! – заорали во все горло старые брянские воины. – Слава Жиряте Михалычу!

– Да вы что?! – попытался вмешаться в развитие событий молодой князь Иван. – Разве они не враги?! Они же служат литовцам?!

– Здравствуйте, мои брянские сыновья и братья! – вскричал седобородый боярин Супоня. – Я рад, что вы помните обо мне!

– Вперед же, могучие воины! – прокричал растерявшийся князь Иван Васильевич. – Слава князю Василию!

Но его никто не слушал. Битва закончилась без жестоких потерь: лишь несколько всадников с обеих сторон получили легкие раны. Литовские воины, ведомые двоюродными братьями-боярами Жирятой и Супоней, без промедления подскакали к князю Ивану, отняли у него меч и потребовали спешиться.

– Я не сойду со своего коня! – заупрямился Иван Васильевич. – Уж если берете меня в плен, так пусть я буду на коне!

– Ладно! – буркнул литовский князь Дмитрий Ольгердович, подъехавший к нему. – Я не против этого! Поехали к великому князю!

И он поскакал конь-в-конь с пленным русским князем Иваном, провожая его к своему отцу.

Великий князь Ольгерд уже давно все понял. Его слуги как раз разбили лагерь и установили великокняжеский шатер. В нем он и принял пленного отпрыска брянского князя.

Когда Ивана Васильевича ввели и поставили перед сидевшим в кресле Ольгердом Литовским, тот улыбнулся и кивнул головой в ответ на поясный поклон, сделанный вошедшим. – Садись, Иван, – сказал он по-русски, – и будь не пленником, а моим гостем!

– Благодарю, великий князь! – тихо молвил в ответ князь Иван, склонив голову. – Но на деле я, увы, твой пленник. Стыд мне и позор!

– Это ничего, Иван! – усмехнулся великий князь. – Ты еще молод, чтобы стыдиться поражений. У тебя еще все впереди, если ты не будешь идти против моей Литвы! Только мы можем угрожать тебе, ибо у нас – непобедимое войско!

Князь Иван промолчал и еще ниже склонил голову.

Вечером Ольгерд провел в своем шатре совет. Поскольку весь брянский отряд сдался на милость победителя и брянцы единодушно отреклись от своего князя Василия Ивановича, а князя Романа Молодого признали своим брянским князем, не было необходимости посылать большое войско на Брянск.

– Пусть Роман Михалыч берет с собой тот брянский отряд, – сказал великий князь Ольгерд, – и ведет его в Брянск! Вы сами прогоните непутевого Василия, или убьете его, если будет надо. Меня же сразу известите о своем прибытии и пришлите побольше серебра на военные расходы!

После небольшого отдыха два войска разделились. Ольгерд Литовский развернул свои полки и ушел назад – разорять смоленские и московские земли – а брянцы, перешедшие на сторону Романа Молодого, двинулись на Брянск.

Князь Роман вновь назначил воеводой Супоню Борисовича, и тот с достоинством, не спеша, приступил к своим обязанностям. Предварительно в Брянск к Василию Ивановичу был отправлен гонец нового брянского князя Романа с известием о случившемся и требованием либо сдаться, либо уйти из города. Но последний не захотел даже выслушать посланника «самозваного князя». – Бросьте этого злодея в темницу! – приказал он с гневом своему мечнику Давиле Суворовичу. – И зовите сюда моего воеводу! Будем готовиться к сражению с тем Романом Литовским!

Однако в тот самый момент, когда покорный Василию Смоленскому мечник уже собирался выводить в простенок несчастного гонца, в княжескую светлицу вошли вооруженные бояре Сотко Злоткович, Борил Миркович и Коротя Славкович с целым десятком верных дружинников.

– Мы пришли за тобой, княже! – сказал громко, с достоинством, остановившись прямо напротив князя, боярин Сотко. – Сдавай же свой меч «по добру-по здорову»!

– Ах ты, вор! – вскричал, багровый как кумач, князь Василий, пытаясь выхватить меч. – Как ты осмелился поднять руку на своего господина?!

Но тут на князя, по знаку бояр, кинулись брянские дружинники, отняв у него меч и крепко схватив его за руки.

– Ты сам – вор, князь Василий! – громко сказал Коротя Славкович. – А наш истинный князь теперь – Роман Михалыч Молодой! Пока же посиди в темнице, а там – увидим!

– Ах, злодеи-крамольники! – вскипел князь, но вдруг зашатался и схватился за сердце. – Ах, какая сильная боль! – простонал он.

Но дружинники, не обращая внимания на его стоны, повели страдавшего, едва передвигавшего ноги князя, в ближайшую темницу, где его уже ждали радостные, вернувшиеся из бегов и жаждавшие мести за свои обиды стражники.

На следующий день князь Роман Молодой входил в Брянск под малиновый звон всех колоколов. У входа в детинец по обеим сторонам дороги столпились многочисленные горожане. – Слава князю Роману! – кричали из толпы. – Здоровья Роману Михалычу!

Возле крепостного моста стояли, перешедшие через ров, все брянские бояре. Даже престарелые и больные пришли сюда встретить своего князя. Лишь епископ Нафанаил не вышел на люди и остался ждать князя в думной светлице княжеского «охочего» терема.

Боярин Кручина Миркович держал в руках серебряный поднос с хлебом-солью, а его брат Борил – золотой поднос с золотыми же кувшином и кубком.

– Мы долго ждали тебя, пресветлый князь! – сказал боярин Кручина, протягивая спешившемуся князю поднос. – Все глаза проглядели! Благодарим тебя за то, что уберег всех наших воинов и принял наше приглашение на брянский «стол»!

– Я благодарю вас, – ответил князь, отламывая от хлебного каравая кусок и погружая его в соль, – и желаю счастья славному Брянску! – Он прожевал хлеб, взял с другого подноса кубок с греческим вином и сказал: – Пью за славу этого города и брянских людей! Пусть же здоровье и богатство придут в этот многострадальный Брянск, и сам Господь станет вашим защитником! Слава Брянску! Слава брянскому люду!

– Слава! – подхватили горожане. – Слава князю Роману Михалычу!

На следующее утро князь Роман Молодой выпустил из города незадачливого Василия Ивановича с двумя десятками его дружинников, сохранивших верность изгнаннику.

Князь Василий, не пожелавший разговаривать с новым хозяином Брянска, сидел в телеге: у него болела грудь. С трудом сдерживая стоны, он молча подал знак своим людям выехать по Большой Княжей дороге в сторону Смоленска.

Только когда его небольшой отряд ушел далеко, и Брянск исчез из виду, князь Василий обрел дар речи и громко приказал: – Поворачивайте-ка, мои люди, на ордынскую дорогу! Поедем в Сарай, к самому царю!

А когда кто-то возразил, что «уже холодно и грядет зима», он, забыв о боли в груди, резко крикнул: – Что нам зима?! У меня и без того стоит зима во всем теле! Нам хватит припасов на десяток дней, а может, и больше! Доберемся до Орды, найдем там правду, а тогда нам не будут страшны ни голод, ни холод! Поехали!

 

ГЛАВА 9

ГНЕВ МОСКОВСКИХ БОЯР

Великий московский и владимирский князь Иван Иванович сидел в своем кресле в думной палате, обхватив обеими руками голову. Было о чем задуматься! Стольких трудов стоила дружба со Смоленском и Брянском, вот уже, казалось, готовится военный союз. И – на тебе! Хитроумный Ольгерд Литовский одним ударом разрушил все планы Москвы! Мало того, что он запугал своим походом престарелого Ивана Смоленского, добившись от него прежних отношений и оттолкнув от Москвы, так он даже захватил Брянск, изгнав оттуда Василия Ивановича и посадив своего ставленника – Романа Молодого! В довершении ко всему, разведывательные отряды Ольгерда неожиданно, почти без боя, заняли московский городок Ржев как раз в то время, когда сам великий литовский князь вел войско навстречу брянской рати молодого князя Ивана Васильевича. В Ржеве сел воеводой литовский служилый князь Иван Сижский. Успехи литовцев способствовали ослаблению влияния Москвы в восточной Руси. И многие удельные князья перестали считаться с молодым великим князем Иваном Ивановичем.

Князь Иван Федорович Стародубский опять пошел в Орду выкупать ярлык за свой удел, не побывав предварительно в Москве! Таким же образом вновь поступил наследник умершего нижегородского и суздальского князя Константина Васильевича, его сын Андрей. Он тоже отправился с богатыми дарами к хану Джанибеку, минуя Москву, и добился ярлыка на отцовские земли с городами Нижним Новгородом, Суздалем и Городцом. Видя их безнаказанность, и «прочие удельные князья» сами повезли дань в Сарай, выпрашивая у ордынского хана ярлыки на свои земли.

Не радовали Ивана Ивановича и церковные дела. Продолжалась борьба вернувшегося из Византии митрополита Алексия со ставленником Литвы митрополитом Романом. Лишь Великий Новгород безоговорочно встал на сторону Москвы, не приняв литовского митрополита…Неожиданно унесла смерть верного сторонника Москвы епископа Иоанна Ростовского. На его место святитель Алексий назначил отца Игнатия. Затем произошли последовательные смены епископов в целом ряде других городов. Митрополит Алексий едва успевал с «поставлениями». В Рязани им был утвержден епископ Василий, в Смоленске – Феофилакт, в Сарае – Иоанн.

Но особенно тяжело переживала Москва внутренние неурядицы. В последний месяц 1356 года, 3 февраля, когда прозвонили заутреню, и москвичи стали медленно заполнять пустынные улицы, устремляясь на городские рынки, в самом центре Москвы, посредине пустынной площади, был обнаружен труп московского тысяцкого Алексея Петровича Босоволкова-Хвоста. Случившееся возмутило горожан. Ведь тысяцкий играл очень важную роль в жизни Москвы: защищал интересы простых москвичей перед лицом князя и боярством, или, как говорили тогда, «судил по правде».

Было время, когда тысяцких выбирали «всем миром». Московские князья вынуждены были тогда считаться с ними и, в какой-то мере, «делиться властью», уважая интересы горожан. Многих сил стоило князьям добиться назначения московского тысяцкого своей волей, на это ушли долгие годы! Наконец, цель была достигнута и, казалось, тысяцкий стал верным слугой московского князя, одним из стержней зарождавшейся московской чиновничьей «лествицы». Однако не все было так просто. Назначаемые тысяцкие помнили прежнюю славу своей должности и не всегда проявляли покорность московскому князю. Когда же семья Вельяминовых добилась наследственного права на должность тысяцкого, второго человека, после великого князя, в Москве, многие бояре испугались двоевластия и возможных беспорядков. Особенно усилились Вельяминовы, когда князь Иван Иванович унаследовал от рано умершего брата Московское княжество. Его вторая супруга Александра из рода Вельяминовых, дочь тысяцкого Василия, стала великой княгиней!

Такое возвышение Вельяминовых, их чванливость и заносчивость по отношению к остальным боярам вызвали зависть, злобу и, наконец, откровенную вражду сначала у московской знати, а затем и у подученной боярами черни. В конечном счете, чувство опасности охватило и великокняжескую семью. По совету бояр и высшего духовного лица Москвы митрополита Алексия, великий князь Иван Московский был вынужден отменить своим указом наследственное право Вельяминовых и назначить на должность тысяцкого боярина Алексея Босоволкова, представителя другого, соперничавшего с Вельяминовыми рода. Такое решение князя Ивана Красивого далось ему нелегко: пришлось обидеть родственников своей жены!

Алексей Босоволков, став тысяцким, довольно скоро добился в Москве «превеликой славы». Он часто выезжал в самые отдаленные уголки города, оказывал определенную помощь «больным и сирым», отбросив напрочь «вельяминовскую спесь», не гнушался бесед и встреч с простонародьем, «судил по чести и правде». Его неожиданная смерть едва не привела к городскому бунту. Подстрекаемая семьей Босоволковых толпа сразу же обвинила во всем семью Вельяминовых и в пылу ярости бросилась громить их усадьбы.

Но верные бояре великого князя Ивана, пребывавшего в это время в Орде, помешали действиям черни. Своевременно послав на защиту родственников великокняжеской жены большой отряд дружинников, они защитил имущество и жизнь Вельяминовых. Не без их участия сам Василий Вельяминов с тестем бежали из Москвы, найдя укрытие в Рязани у великого князя Олега Ивановича. Вслед за ними туда же ушли и многие другие знатнейшие московские бояре, напуганные мятежом черни. А оставшиеся влиятельные бояре и духовенство были вынуждены выйти на Красную площадь, чтобы успокоить толпу. Бояре много говорили и обещали, что «когда великий князь вернется, будет проведен тщательный сыск и убийца ответит за преступление». А выступившие после них священники красноречиво посулили «сделать все по правде и воле Господней» и попросили толпу «успокоиться и не гневить Бога». После этого на площадь выкатили бочонки «с хмельными медами и пенным пивом», прикатили телеги «со снедью и закусками», и мятеж сам по себе прекратился.

В это же время митрополит Алексий пребывал во Владимире, где выступал судьей в споре великого тверского князя Василия Михайловича с племянником Всеволодом Александровичем Холмским за обладание Тверью. С большим старанием митрополит пытался примирить князей и убедить князя Всеволода признать старшинство его дяди. Но племянник упорно возражал и выставлял великому князю Василию ответные неприемлемые требования: отдать ему во владение часть великокняжеского удела. Закончилось все лишь благими пожеланиями, и каждый из князей уехал домой, оставшись при своем мнении.

С возвращением митрополита, а затем и великого князя, в Москве восстановился порядок. Они вместе с боярами приступили к самому важному за последнее время делу, которого требовали москвичи – расследованию обстоятельств убийства тысяцкого Босоволкова – а для этого собрали боярский совет. Но совет, на который возлагались многие надежды, с первых же боярских выступлений вылился в ожесточенный спор соперничавших друг с другом знатных семей. Ввиду того, что Вельяминовы и их главные сторонники бежали, бояр Босоволковых поддержало большинство. Даже самые почтенные бояре – Феофан и Матвей Бяконтовы – выступили против Вельяминовых, считая их вдохновителями убийства тысяцкого Алексея Петровича.

– Совсем забыли о высшей власти! – возмущался Феофан Бяконтов. – Только Вельяминовы могли хотеть смерти несчастного Алексея!

– Надо бы сурово наказать весь их род за жестокость и насилие! – вскричал Матвей Бяконтов.

– Почему они сбежали в Рязань?! – пробасил боярин Дмитрий Зерно. – Если бы были правы, то не прятались бы от людского и княжеского суда!

– Надо бы послать людей, княже, в Рязань! – буркнул раздраженный спором боярин Симеон Михайлович. – Пусть Олег Иваныч выдаст на расправу Василия Вельяминова!

– Пусть выдаст! Пусть выдаст! – закричали многие бояре, заглушив протест своих соперников. – Этого Василия нужно судить! А все его имущество и пожитки – забрать в казну!

Такое решение никак не устраивало великого князя Ивана Ивановича. Вот и сидел он в грустной задумчивости, пытаясь закрыться обеими руками от шума многих голосов разъяренных бояр. – Зачем я созвал этот беспокойный сонм? – лихорадочно думал великий князь. Перед его глазами проходили картины из прошлой жизни. Вспомнился отец, князь Иван Даниилович, старший брат Симеон. – Как тяжела великокняжеская шапка! – мелькнула мысль. – Как мне все это надоело! Может, бросить все и уйти в чернецы, в Божий монастырь?

Его мысли вдруг прервал голос митрополита Алексия, сидевшего рядом с князем в большом, обитом красным византийским бархатом кресле. – Зачем вы устроили этот спор, славные бояре? – сказал митрополит, глядя на Феофана Бяконтова. – Неужели вы не знаете, что убийцу до сих пор не поймали? Конечно, всем известно, что Василий Вельяминов был соперником несчастного Алексея! Однако никаких доказательств его вины нет! Одни догадки! Но разве можно судить почтенного человека, боярина, только по догадкам? Эдак мы осудим без доказательств половину Москвы и загубим боярскую честь! Сегодня мы покараем Вельяминова, а завтра – кого еще? Это не дело!

– Правда, правда! – одобрительно загудели бояре, успокаиваясь.

– А значит, нам нужно посмотреть, подумать и подождать, – продолжал митрополит. – Господь все видит и знает…Может и будет какое-нибудь знамение. Наберитесь терпения! И нечего раздражать самих себя в поисках врагов среди уважаемых людей. А вдруг убийцы пришли из чужой земли? Вы забыли о литовской угрозе? Вот уже и Брянск в руках хитрого Ольгерда! Но Господь нас не покинет…

Митрополит замолчал и задумался.

– Это так, – пробормотал с передней скамьи боярин Андрей Акинфов. – Нам нужно искать врага не в нашей славной Москве! Не исключено, что убийца был прислан самим Ольгердом?

– Это вполне возможно, – поддакнул Дмитрий Афинеев. – Литовцы любят устраивать в чужих землях беспорядки! Однако у меня появилась одна мысль! Ведь Ольгерд только что завладел Брянском! Разве не в этом весь корень зла? Ведь Роман Молодой – литовский ставленник! А может, убийца боярина Алексея прибыл из Брянска?!

– Из Брянска, из Брянска! – дружно прогудели бояре.

– Я помню, как во время Дмитрия Красивого из Брянска прибыл посланец, – неожиданно молвил, вставая со второй от князя скамьи, боярин Матвей Бяконтов, – и обвинил великого князя Семена в преступлениях людей Алексея Босоволкова! Неужели вы не помните? Он тогда притащил с собой в качестве доказательства мертвую, протухшую голову!

– Помним! Помним! – прокричали бояре.

– Так вот, братья, – продолжал боярин Матвей, – это и есть брянская месть нашему покойному тысяцкому! А при Дмитрии они притаились…Дмитрий Брянский был тих и осторожен…А вот, когда сбросили Василия Смоленского и посадили Романа Литовского, они разом осмелели!

– А может, это была месть брянских купцов за того жалкого Мордата?! – вдруг громко сказал Дмитрий Зерно. – Разве вы не помните того купца, который вымолил у брянского князя пощаду дебрей своей дочери и приехал жить в Москву?

– А, так это тот самый купец Мордас, который привез в свое время покойному Ивану Данилычу ценную грамотку! – кивнул головой седобородый Феофан Бяконтов. – Он долго не прожил в Москве: его вскоре зарезали, прилюдно, на рынке!

– Вот я об этом и говорю, – улыбнулся Дмитрий Зерно. – Тогда ходили слухи, что того купца Мордата зарезали люди нашего несчастного Алексея Петровича!

– Это – бесстыжая ложь! – вскричал, вскочив с последней скамьи, сын убитого тысяцкого Василий, приехавший из Переяславля, где он был воеводой, как раз на боярский совет. – Зачем поднимать злые слухи?! Это – грех перед памятью моего праведного батюшки!

– А здесь были брянские купцы или посланцы? – поднял голову великий князь Иван. Мысль о вине брянских людей ему понравилась.

– Были, великий князь, – пробормотал, не вставая, Матвей Бяконтов, – и брянские купцы, и посланники со свитой. Нет сомнения, что это они виновны в убийстве славного боярина!

– Так ведь те люди приходили от князя Василия Брянского или Смоленского! – возразил Симеон Михайлович. – А тот Василий был нашим другом и присылал к нам людей с добрыми словами…

– Да, вы сказали много жестоких слов о Брянске…, – с горечью сказал Иван Московский. Но тут перед его глазами вдруг встали образ красавца Дмитрия Брянского, первого тестя, милое личико покойной любимой супруги Феодосии, дочери этого князя, и слезы неудержимым потоком потекли по его щекам. С огромным трудом он преодолел охватившее его волнение и, махнув рукой, с усилием произнес: – Надо жестоко наказать этого Романа Молодого и послать большое войско на беспокойный Брянск!

– Не спеши, сын мой! – молвил, подводя итог совету бояр, митрополит Алексий. Его властный, но вместе с тем спокойный, «бархатный» голос, вновь установил полную тишину. – Я еще не рассказал о последних новостях, а также о Брянске. Недавно ко мне приходили церковные люди из Орды, от сарайского владыки Ивана…Они видели Василия Брянского в Сарае! Он ходил на прием к самому царю Джанибеку! И татарский царь приказал дать ему огромное войско, чтобы вернуть законный брянский «стол»! Вот вам и готовое решение! Скоро этот Василий вернется в Брянск, и тогда мы попытаемся узнать, кто же все-таки убил раба Божия Алексея…Да поможет нам Господь!

– Слава тебе, Господи! – улыбнулся великий князь Иван. – Да будет так! Помоги нам, Боже!

 

ГЛАВА 10

ВОЗВРАЩЕНИЕ КНЯЗЯ ВАСИЛИЯ

Князь Василий сидел на телеге, окруженный конными воинами, и вглядывался вдаль: вот уже прошли окраины Брянского удела, а на пути не встретили ни одного человека! Все как будто знали, что он ведет с собой татарское войско! Вот проехали недостроенную крепостцу, поставленную на месте сожженного когда-то татарами Севска, сделали привал, а летучий татарский отряд наведался в некогда богатое княжеское поместье Асовицу, но, увы, и там было пусто! Не осталось даже крестьянских изб…

– Они знают о татарах, – подумал Василий Иванович. – Видимо, впереди нас ждет вражеское войско. Надо готовиться к сражению! – И он, вытянув ноги, откинулся на спину, погрузившись в воспоминания.

Прошлой осенью князь совершил долгое, тяжелое путешествие в Орду: из-за болей в спине и груди он был вынужден, как и теперь, ехать, словно старик, в телеге.

В Сарай он прибыл тяжело больным. Князь и его спутники изголодались в дальней дороге: имевшихся у них припасов хватило только на то, чтобы не умереть с голоду. Однако выжили не все, а в Сарае их никто не ждал. Голодный, трясущийся от холода, князь Василий был вынужден пойти к сарайскому епископу Иоанну. Последний накормил беглеца и дал ему в долг сотню серебряных ханских монет. Благодаря этой помощи, изгнанник сумел нанять гостевую юрту для себя и челяди и оплатить проживание своих дружинников в караван-сарае.

Двое суток отсиживались князь и его воины в своем временном жилье, отдыхая после тяжелого пути и отъедаясь недорогим татарским пловом от недавнего голодания, а уже на третий день князь Василий со своим, оставшимся ему верным до конца боярином Борилом, его воеводой без войска, отправился в ханский дворец.

Но стража, бдительно охранявшая вход во дворец, не пустила русского князя даже на порог. Три здоровенных воина с кривыми обнаженными мечами вытянули свое грозное оружие перед собой, сказав только одно слово – «аман»!

– Почему «аман» или «смерть»? – подумал брянский изгнанник и с грустью вспомнил боярина Кручину Мирковича, который без особых усилий добивался ханского приема для своего князя. – Куда же мне теперь деваться? Может сходить в святую церковь и поговорить с владыкой Иваном?

И он со своим воеводой направился в церковь.

Отец Иоанн не особенно обрадовался своему гостю, однако, узнав, что князь пришел к нему вновь не за деньгами, но советом, успокоился. – Тебе надо, сын мой, посетить какого-либо влиятельного мурзу, – сказал епископ за трапезой, угощая князя Василия копченым осетровым балыком и крепким, красным как кровь, греческим вином. – Здесь есть добрые люди, готовые дать полезный совет. Вот, к примеру, славный Сатай, бывший большим другом покойного брянского князя Дмитрия. Вот и сходи к нему, сын мой, и попроси у него помощи…

– Что значат пустые слова? – пробормотал расстроенный князь Василий – Разве они заменят серебряные деньги?

– Сатай очень богат, сын мой, – покачал головой епископ Иоанн, – и, поверь мне, проживет без твоего серебра…Ты сделай ему скромный подарок и напомни о своей дружбе с Дмитрием Красивым. Разве ты не был в добрых отношениях с этим своим родственником?

– Был, святой отец, – кивнул головой Василий Иванович, – однако не настолько, чтобы об этом вспоминать…Но я благодарен тебе, святой отец, за полезный совет! Покажи мне дорогу до усадьбы Сатая.

– Тогда пойдешь с моим служкой, – улыбнулся епископ, давая знак своим людям привести к нему проводника. Не успел князь Василий даже моргнуть, как в епископскую келью вошел рослый, одетый в монашескую рясу, мужик. Приняв благословение владыки, он, не говоря ни слова, остановился напротив сидевших за столиком князя и епископа.

– Вот тебе проводник, мой человек по имени Никифор, – сказал епископ, вставая из-за стола и обращая свой взгляд на смиренного мужика. – Иди же, набожный Никифор, и покажи дорогу славному князю Василию к юрте мурзы Сатая!

– Слушаюсь, святой отец, – склонился в поклоне почтенный Никифор. – А как будем добираться, верхом или пешком?

– Пешком, святой человек, – кивнул головой князь Василий. – Я нынче болен и не могу ехать верхом. А что, долгий путь?

– Недолгий, княже, – сказал громким басистым голосом Никифор. – Хоть Сарай и большой город, но все знатные люди живут неподалеку от дворца!

Когда они вышли на пустынную улицу, епископский служка натянул на голову монашеский клобук, а князь запахнул наброшенный на него воеводой Борилом бараний тулуп, и трое путников направились к дому татарского мурзы.

Юрта Сатая в самом деле находилась неподалеку – шагах в ста пятидесяти от дома епископа. Окруженная забором, напоминавшая крепость, выложенная из саманного кирпича, большая круглая постройка была видна издалека. Но Никифор не показывал на нее руками, а спокойно вел князя и его воеводу до той поры, пока они не подошли к воротам забора. Из-за забора неожиданно залаяли псы. Князь пригляделся и увидел сновавших взад-вперед здоровенных лохматых собак рыжеватой масти.

– Ну, а теперь я уйду, славный князь, – сказал, расставаясь, церковный служка. – А к тебе скоро выйдет человек этого знатного мурзы!

И он удалился.

В самом деле, как и обещал Никифор, двери господского дома отворились, и на пороге показался невысокий, худенький, одетый в белый халат старик с длинной седой бородой. Он проворно подошел к воротам, сдвинул щеколду и пристально посмотрел на русских.

– Салям галяйкюм! – заискивающе сказал князь Василий и наклонил в знак приветствия голову.

– Вагаляйкюм ассалям! – ответил старик, по всей видимости, привратник. – Тебе нужен мой славный господин?

– Очень нужен, почтенный, – ответил на неплохом татарском князь-изгнанник. – Я приехал из далекого Брянска за советом к славному мурзе Сатаю…

Старик-превратник нахмурился. – У могучего Сатая нет дел с коназами-урусами! – задумчиво сказал он. – Наш важный мурза сегодня очень занят и не сможет тебя принять!

– Я – близкий родственник покойного князя Дмитрия Брянского, – пробормотал князь Василий и поправился. – Брэнэ-коназа…

– Родич Дэмитрэ? – оживился старик. – Тогда ладно! Пойду к моему господину и попрошу за тебя! – И он вернулся в дом.

– Надо было бы дать ему бакшиш, – с горечью вздохнул униженный князь, – но у меня совсем нет серебра…

Однако ждать ему пришлось недолго. Вновь открылась дверь, и седобородый старик переступил порог. – Айда! – крикнул он весело. – Славный Сатай приглашает тебя в дом!

Князь Василий со своим мрачным молчаливым спутником Борилом Воятовичем пошли вслед за привратником, поднялись по высоким деревянным ступенькам, вступили в небольшие сени, обитые камышом и устланные мягкими персидскими коврами, а затем проследовали еще через одну, открытую стариком камышовую дверь, в большую залу с войлочным покрытием на полу. Там, в стенной нише, ярко горел очаг, чем-то напоминавший литовский камин, а на стенах мерцали многочисленные свечи, пламя которых постоянно колебалось от потоков воздуха, поступавшего из круглого отверстия в потолке. По углам залы стояли большие кованые сундуки, а прямо напротив вошедших сидели за лакированным китайским столиком в низких мягких креслах мурза Сатай, облысевший, с тонкими усами и небольшой бородкой, и еще какой-то, как видно знатный татарин с округлым лицом, более скуластым, чем у Сатая, жидкими усами и бородой. Его лицо показалось князю Василию знакомым. Они играли в шахматы и так увлеклись, что сбросили свои тюбетейки на пол и пристально смотрели на шахматную доску. За спинами игравших свисала с потолка длинная ширма, разделявшая залу на две части. – Видимо, там сидят его женки, – подумал Василий Иванович.

Казалось, знатные татары не заметили вошедших и даже не посмотрели в их сторону. Стоявшие в позе просителя князь со своим человеком испытали чувство острого унижения. Пришлось терпеть это презрительное отношение и молчаливо ждать.

– Шах! – вдруг громко сказал довольный Сатай и сделал резкое движение рукой, продвинув вперед вырезанную из слоновой кости фигурку усатого воина.

– Вот тебе, Сатай! – усмехнулся его соперник, снимая с доски фигурку слона. – И зачем ты спешил?

– Снова шах! – вскричал, волнуясь, Сатай, устремив взгляд на доску. – А вот тебе и мат! Получай же, славный Товлубей! Аман твоему государю!

– Это же сам Товлубей! – вздрогнул от радости брянский князь.

– Шайтан! – выругался рассерженный мурза Товлубей, подняв вверх обе руки и не глядя на русского князя. – Ах, ты, хитрый Сатай! Да за тебя сам еблис!

– Будет тебе, брат, – засмеялся Сатай, наслаждаясь раздражением соперника. – Нечего вспоминать еблиса! Разве ты сам не побеждал меня?

– Это все проклятые урусы! – буркнул Товлубей, указывая рукой на стоявших русских и не узнавая князя Василия. – Вот пришли сюда, незванные, и отвлекли меня от игры!

– Кто вы? – весело спросил Сатай, потирая руки. – Зачем потревожили мою юрту? Что вам надо?

– Славный мурза! – ответствовал князь Василий. – Я – родственник твоего покойного кунака Дмитрия. По его воле я унаследовал Брянск…Но в недобрый час!

И он подробно, хоть и сбивчиво, с волнением, рассказал на неплохом татарском о своей печальной судьбе. Татарские мурзы слушали его с интересом, покачивая головами и прицокивая языками.

– Вот я и пришел сюда к вам, знатные люди, голодный, холодный, как нищий оборванец, с больными сердцем и душой! – подытожил свою речь Василий Иванович. – Помогите мне, славный Сатай и могучий Товлубей! Устройте мне встречу с государем, чтобы я мог попросить у него помощи! Неужели ты забыл меня, отважный Товлубей?

– Так ты пришел без серебра? – разочарованно пробормотал Товлубей, и его глаза, сверкавшие во время княжеской речи, сразу потускнели, уставившись в пол. – Кто же поможет тебе без серебра? Я знал тебя как щедрого коназа, но сейчас вижу совсем другого человека!

– Примите от меня скромные подарки, могучие воины, – сказал, едва не плача, князь Василий, снимая с пальцев два золотых, украшенных драгоценными камнями перстня. – Вот тебе, славный Сатай, кольцо с волшебным рубином, облегчающим головную боль, а это тебе, премудрый Товлубей – с чудесным изумрудом, спасающим от вражеских ядов…

– С камнями? – молвил, рассматривая подарок и приходя в хорошее расположение духа, мурза Товлубей. – Да, этот зеленый камень, в самом деле, хорош! Теперь я узнаю тебя и вижу, что ты не напрасно пришел сюда!

– Мы поможем тебе, Вэсилэ! – рассмеялся довольный Сатай, надевая на средний палец дареный перстень. – А теперь, айда, за наш пиршественный стол! И зови туда же своего человека!

Князь махнул рукой стоявшему у порога Борилу.

– А я пока отдам распоряжение моему слуге, – встал от игрального столика Сатай. – Эй, Мэнгэ! – крикнул он. – Тащи-ка сюда достархан, яства и лучшее питье!

Через два дня ордынский хан Джанибек благосклонно принял несчастного князя Василия. Последний со слезами на глазах подполз к ханскому трону и, плача, рассказал татарскому повелителю о приключившейся беде.

– Вот, Вэсилэ, – молвил, выслушав его, хан Джанибек, – что значит беспечно хлопать ушами! Поэтому тот бесстыжий коназ Ромэнэ без труда обскакал тебя! Но ладно…Я не давал тому Ромэнэ ярлыка на Брэнэ, да он и не просил его у меня! Значит, его дела плохи! Он незаконно занял Брэнэ и будет сурово наказан! Но кому доверить войско? Кто поведет наших воинов на Брэнэ? У тебя есть кто-нибудь на примете?

– Есть, есть, государь! – вскричал с радостью Василий Иванович. – Мне готов помочь сам могучий Товлубей!

– Неужели Товлубей? – прищурил глаза Джанибек. – Так ли, мой славный мурза?

– Так! – ответил, вставая из толпы придворных, знатный татарин. – А Вэсилэ уже потом расплатится с нами!

– Кого же пошлем с тобой? – поднял руку ордынский хан. – И сколько надо воинов?

– Думаю, что надо взять отважного Нагачу с его туменом, – подобострастно молвил Товлубей, льстиво улыбаясь, – и доброго Ахмуда…

– Ахмуда не пущу! – решительно бросил Джанибек и повернулся в сторону своего тайного советника, стоявшего слева от его трона. – Так и запиши, Тютчи, чтобы ехал на Брэнэ один Нагачу! А все расходы возложи на несчастного Вэсилэ! Пусть сразу же отправляются!

– Благодарю тебя, славный и мудрый государь! – сказал Товлубей, и его глаза блеснули недобрым огнем. – Пожалел мне тумена! – подумал он про себя, но вслух добавил: – Да будешь ты жить века, наш отец и благодетель!

– Слава тебе, государь! – упал с колен князь Василий, обливаясь слезами. – Я до самой смерти не забуду твоей заботы и ласки и буду молиться за тебя Богу всем моим сердцем!

И все-таки, несмотря на волю хана и готовность его знатных подданных оказать князю Василию помощь, его отъезд с татарским войском задерживался. Уже сам хан отправился в дальний путь с большим войском: в Сарай пришло известие о мятеже в Тебризе. С ним уехали мурзы Сатай и Товлубей, а Нагачу, оставленный со своим туменом для похода на Брянск, все еще не спешил. Приближалось лето 1357 года, Василий увяз в долгах, устал от длительного ожидания и невыносимо страдал от своего бессилия. Наконец, в один из теплых майских дней, когда степи заросли густой сочной травой и цветами, а воздух благоухал, татарский полководец вошел в гостевую юрту князя Василия. Не церемонясь и не говоря лишних слов, он сразу же бросил сидевшему за утренней трапезой князю: – Так, Вэсилэ, если хочешь, чтобы мы завтра же выехали к твоему Брэнэ, обещай заплатить каждому моему воину по двадцать государевых серебряных денег, а мне – четыре тысячи!

– Четыре тысячи денег? – почесал затылок оцепеневший от неожиданности князь. – А также каждому воину…В твоем тумене не меньше десяти тысяч воинов?

– Не меньше! – буркнул Нагачу.

– Значит, два десятка денег на десять тысяч, – посчитал князь. – Это будет двести тысяч монет…Да еще тебе четыре тысячи…В одной серебряной гривне – двести денег…Значит, я должен тебе больше тысячи гривен?! Это невозможно! Столько серебра не собрать по всей Руси!

– Ну, тогда пусть будет по десять денег каждому, а мне – так и оставим!

– Для тебя мне не жалко серебра! – согласился князь Василий. – Это…два десятка гривен…Я дам тебе больше – пять тысяч серебряных денег! Но воинам – только по четыре деньги…Больше не получится! И это будет непросто собрать! Две сотни гривен и еще два с половиной десятка…Премного! – князь задумался, понимая, какое тяжелое обещание он дает Нагачу.

– Ладно, – улыбнулся доселе суровый полководец. – Я согласен! С павшего верблюда – хоть шерсти клок!

На следующий день татарское войско, ведомое Нагачу, ушло в дальний поход.

Князь Василий, дремавший в тряской телеге, не испытывал чувства радости. Он не сомневался, что татары вернут ему брянский «стол», даже если придется сражаться. Однако после всех проволочек и унижений он потерял интерес не только к власти, но, в связи с недомоганием, и к самой жизни. А когда его верный боярин Борил подскакал к телеге своего князя, радостно крича: – Княже, Брянск, Брянск перед нами! – он лишь грустно улыбнулся и покачал головой. Даже темник Нагачу едва расшевелил князя Василия, приблизившись к нему с криком: – Брэнэ уже на горе!

Несчастный изгнанник, не желая обижать татарского полководца, приподнялся в телеге и увидел силуэт своего города, возвышавшегося над оврагом.

Татарские воины по мановению руки своего полководца начали переходить Десну вброд. Сам же Нагачу, тысячники и князь Василий со своим отрядом из двух десятков дружинников проследовали по большому деревянному мосту на другой берег.

Остановившись у начала Козьего болота, татары разбили лагерь, в мгновение ока заполонив все свободное пространство у города своими шатрами и кибитками.

– Надо послать человека в город, – сказал Нагачу все еще сидевшему в телеге князю Василию. – Давай же, коназ Вэсилэ. Потом соберешь все договорное серебро, корм моим воинам и зерно для коней!

– Ладно, могучий воевода, – равнодушно кивнул головой Василий Иванович. – Нам не нужен гонец. Я сам со своими людьми войду в город! Мне нечего боятся! Я чувствую, что мне недолго осталось жить…А серебро и прокорм ты получишь так, как мы условились!

– Ну, делай, как знаешь, – пробормотал Нагачу, удивленный княжескими спокойствием и смелостью. – Но, если те урусы воспротивятся и захотят сражаться…, – он поднял вверх кулак, – тогда я сожгу этот Брэнэ, а всех врагов беспощадно перебью!

Князь махнул рукой и телега, в которой он сидел, ведомая его дружинником, двинулась вперед. За ней проследовал весь его маленький отряд. Процессия медленно шла по Большой Княжей дороге. Сочился мелкий дождь. Только цокот копыт доносился до ушей князя да шум ветра и дождевых капель, падавших с неба и деревьев. Вот они подъехали к купеческим лавкам, разбросанным по берегу Десны, и оказались между ними и городской крепостью.

Князя никто не встречал, не звонили колокола, повсюду было пусто и безлюдно.

– Сам Господь не благославляет меня! – думал, глотая слезы обиды, князь Василий. – В городе никого нет! Видно разбежались, узнав о татарах!

Однако у крепостных ворот князя ждали, и как только он со своим отрядом приблизился к крепостному рву, разом ударили колокола церкви Горнего Николы, город ожил, и князю показалось, что благовестный звон единственного храма «есть знак самого Господа», что наступает, наконец, покой для его души. Стоявшие по обеим сторонам моста, вышедшие из крепости священники во главе с епископом Нафанаилом, державшим в руке золотой крест, громко пели славившие Бога псалмы.

Князь приблизился к мосту, слез, кряхтя, с телеги и оказался рядом с брянским епископом. Хлеба-соли не было. Владыка протянул руку и перекрестил склоненную перед ним голову постаревшего, поседевшего, сгорбившегося от унижений и скитаний на чужбине князя. – Благослови тебя Господь! – сказал он. – И желаю тебе сердечного добра! Прошу тебя, сын мой, не гневаться на свой город и простить своих обидчиков!

– А где же бояре? Почему не видно горожан? – тихо спросил князь, роняя крупные слезы. – Неужели никто мне не рад, и все стали моими врагами?

– А твои беспокойные бояре и горожане так напугались, – ответил епископ, жалостливо глядя на искаженное страданиями лицо Василия Ивановича, – что разбежались, кто куда! Однако это поправимо! Здесь нет ни молодого князя Романа, ни литовцев. Они ушли в Литву три дня тому назад…И оставили нетронутой всю твою казну…Так что садись на свой «стол» и прими с уважением свою верную супругу, которая с тоской и душевным страданием ждала твоего возвращения!

– Мой несчастный супруг! – выкрикнула, выбегая из-за спины отца Нафанаила, сорокалетняя красавица-княгиня. – Как же ты поседел, мой страдалец!

Священники опустили глаза: князь, который был старше своей жены всего на два года, выглядел перед ней дряхлым стариком!

– Ладно же, Оленька, – обнял жену брянский князь, – пошли в наш терем и будем налаживать нарушенную жизнь!

Уже на следующий день князь Василий, посоветовавшись со священниками и епископом Нафанаилом, без покинувших город бояр, принял решение извлечь из брянской казны все наличное серебро и расплатиться с татарами. Кроме того, в лагерь темника Нагачу были отправлены телеги с мясом, хлебом и бочками с пивом, вином, хмельными медами. Вся княжеская челядь была в полном сборе и усердно исполняла волю своего князя. В крепость по приглашению князя Василия прибыли татарский мурза Нагачу и его приближенные. Целых три дня праздновал князь свою бескровную победу и без конца благодарил татар. Помимо серебряных слитков, каждый знатный татарин получил от него по особому подарку – либо драгоценному перстню, либо серебряной чаше, либо иному дорогому изделию. В день отъезда татар не осталось и следа «от былых богатств славного Брянска». Все раздарил щедрый князь Василий!

– Будь же здоров, коназ Вэсилэ! – сказал на прощание темник Нагачу. – Я вижу, что ты добрый и щедрый! Обещаю, что если тебе еще понадобится моя помощь, я приду к тебе по одному твоему слову!

С уходом татар оживился, казалось, совсем притихший и поникший Брянск. Его жители стали возвращаться из отдаленных краев и лесов. Город вновь стал обретать свой прежний вид: застучали молотки кузнецов и топоры плотников на посаде, открылись купеческие лавки, потянулся дым из гончарных и литейных мастерских. Жизнь входила в свое русло.

…Прошло семь недель, и князь Василий, собрав духовенство в своей думной светлице, объявил о прощении всех своих обидчиков: и бояр, и простых горожан. – Еще я хочу, – сказал князь, – чтобы все убежавшие из города люди, напуганные татарским войском, вернулись назад и не боялись моего суда! Я понял, что был неправ и незаслуженно обижал своих подданных! Теперь все будет иначе! Я буду править по закону и справедливости! – Но едва он успел сказать эти теплые и благородные слова, встав со своего большого кресла, как вдруг княжеское лицо исказилось, его глаза, доселе спокойные и веселые, покраснели и вылезли из орбит, изо рта брызнула слюна. – Ах, какая лютая боль! – вскричал он, хватаясь ладонью правой руки за грудь и сползая, как куль, на пол.

– Господи, спаси! – прохрипел, волнуясь и не веря своим глазам, епископ. Он вскочил со своей передней скамьи и резво подбежал к лежавшему на полу бездыханному князю. – Какое горе! – простонал он, вглядываясь в почерневшее княжеское лицо. – Наш славный князь Василий скончался! Господи, прими же душу этого мученика в райские врата и прости ему все грехи!

– Аминь! – хором пропели потрясенные, дрожавшие от ужаса священники.

К вечеру уже весь город знал о случившемся.

– Сам Господь покарал этого Василия за дружбу с татарами! – говорили одни.

– Жаль этого непутевого князя! – бормотали другие. Но большинство горожан не сочувствовали умершему.

– Слава Роману Михалычу! – неслось по городу. – Слава могучей Литве! Будем вместе с Литвой против Москвы и поганых!

Огромная толпа собралась на вечевой площади близ церкви Горнего Николы.

– Теперь мы с Литвой заодно! – кричали брянцы, звоня в вечевой колокол. – Слава Роману Молодому!

 

ГЛАВА 11

ПОСЛАННИК БРЯНСКОГО ЕПИСКОПА

Ранней весной 1358 года митрополит «московский и всея Руси» Алексий принимал у себя, в скромной монашеской келье, великого князя Ивана Московского. Им было о чем поговорить! Прошлый год был тяжким и беспокойным. Мало того, что на самой Руси не было «тихости да порядка», и князья искали только повод для очередной междоусобной войны, не все было ладно с церковными делами: смерть косила епископов, поставленных Москвой, и митрополит едва успевал назначать очередных своих сторонников. Неожиданно летом в Москву прибыл посланник из Орды от ханши Тайдуллы. Последняя тяжело заболела, ослепла и так страдала, что была вынуждена прибегнуть к совету своей русской рабыни – вызвать из Москвы митрополита Алексия, как чудотворца, и излечить ее. Святитель был человеком глубоко образованным и практичным. Помимо книжных знаний, он обладал большим жизненным опытом, не кичился своими достоинствами и пытливо учился даже у простолюдинов навыкам излечивать больных. Он общался со многими знахарями, не только монастырскими, запоминал свойства целебных трав, умел составлять лекарственные настойки и мази. Призыв ханши Тайдуллы не обескуражил его. Он посоветовался со многими «знатными лекарями», подготовил необходимые лекарства, а затем, перед отъездом в Орду, провел торжественный молебен «у гроба святого Петра», подле которого зажег две свечи. Потом он «раздробил свечу для благословения народа» и выехал в далекую степь, взяв с собой «благочестивых людей», знавших врачебное дело.

Ханские же лекари, назначенные во дворец благодаря родственным связям и взяткам, могли вылечить только легкий насморк. Когда же они сталкивались с «неведомой болезнью», то полагались только на «волю Аллаха». Однако молитвы не помогли, и врачебные «светила» объявили, что «государыня обречена». Как только святейший митрополит прибыл в покои несчастной ханши, он сразу же понял, что болезнь не опасна, но сильно запущена, поэтому он дал ей укрепляющие, обеззараживающие настойки, и смазал ее глаза особой целебной мазью, приготовленной из трав. По совету митрополита Алексия ханские рабыни тщательно помыли свою госпожу, уложили на ложе и напоили успокаивающим «зельем».

Уже наутро выспавшаяся и посвежевшая Тайдулла почувствовала себя лучше, а через три дня прозрела и встала на ноги.

Выздоровление ханши было расценено в Орде как чудо. На русского митрополита смотрели как на волшебника и святого. Стоило ему выйти из усадьбы сарайского епископа для следования в церковь, как со всех сторон сбегались простые татары и услужливо, раболепно кланялись ему.

Это не нравилось сарайским муллам и подстрекаемым ими мурзам.

Тем временем в Орде случилось несчастье. Хан Джанибек, недавно покоривший «Тивирижское царство», получил известие, что там вспыхнул мятеж, и власть над беспокойной окраиной его ханства перешла в руки Джелаиридов – другой, враждебной ему, ветви Чингизидов. Он вместе со старшим сыном Бердибеком немедленно выступил в поход и, явившись в Азербайджан, разгромил своих соперников, занял Тебриз, а главного своего врага – Ашрафа – казнил. Оставив сына Бердибека в Тебризе, Джанибек-хан поспешил домой, поскольку наступало время приема русских князей с ежегодной данью. Однако по пути в Сарай он «крепко занедужил». В Орде ходили слухи, что несчастный хан был проклят казненным в Тебризе Ашрафом, и якобы по дороге ему явилось привидение в облике казненного, от чего он «помешался умом и взбесился». Русские же, проживавшие в Сарае, хорошо знали о пристрастии больного хана к «добрым грецким винам» и поэтому считали, что у хана был приступ «винной горячки».

Один из ханских приближенных, мурза Товлубей, воспользовавшись создавшейся ситуацией, объявил хана сумасшедшим, связал его с помощью своих слуг по рукам и ногам, а сам послал гонца к царевичу Бердибеку в Тебриз, призывая его немедленно приехать и занять престол. Когда же царевич, послушав совет своего давнего приятеля, прибыл к месту стоянки больного хана, Товлубей стал убеждать честолюбивого наследника, что «ему пора занять ханский трон, а батюшку – отправить в неведомый мир!»

В это же время Бердибеку сообщили, что его отец стал выздоравливать. Судя по всему, тяжелый приступ белой горячки проходил. Подстрекаемый Товлубеем, Бердибек не стал дожидаться полного выздоровления отца и, ворвавшись в ханский шатер, задушил его. В Сарай же послали Товлубея с верными людьми и сообщили, что «добрый государь Джанибек скончался от лютой хвори».

Неожиданная смерть довольно молодого хана вызвала переполох. Ордынская столица загудела, заволновалась. Придворные разом заговорили о многих претендентах на высшую власть: ведь от покойного Джанибека осталась двенадцать сыновей! Но Товлубей упредил нежелательное развитие событий. По его приказу, согласованному с самим Бердибеком, ханские палачи умертвили всех двенадцать сыновей покойного хана, не исключая даже грудного младенца! После этого Бердибек был торжественно объявлен новым «повелителем правоверных», и мурзы поклялись ему в верности.

Придя к власти, Бердибек стал насаждать свои порядки, окружив себя молодыми сторонниками и друзьями. Старые и опытные советники Джанибека были отставлены. В числе опальных вельмож оказался и мурза Сатай, который уже больше не приглашался в ханский дворец на совещания новой знати. Едва устоял и тайный советник покойного хана – Тютчи. Лишь потомственная слава, знание «государевых дел» и нескольких языков, позволили ему еще некоторое время оставаться на плаву, но хан Бердибек, не любивший «книжных людей», до последних своих дней относился к нему с некоторым презрением, редко обращаясь за советами по «важным делам».

Наслушавшись мусульманских священников и своих молодых неопытных приближенных, новый хан с недоверием отнесся и к целительным действиям русского митрополита Алексия, которого обвинили в чародействе и «злом колдовстве». Пришлось московскому митрополиту предстать перед целым собранием мусульманских богословов и выдержать тяжелейший философский диспут. Бесстрашный святитель Алексий сумел не только оправдаться, но своей «дивной речью», прекрасным знанием татарского языка, местных обычаев и традиций, завоевал еще большую славу среди татар. Не имея возможности победить его в споре и боясь растущего влияния русской церкви в Сарае, ордынский имам Мухаммад уговорил хана Бердибека не только беспрепятственно отпустить митрополита в Москву, но даже способствовал тому, что новый хан выдал ему очередной ярлык, освобождавший русскую церковь от ханских поборов.

Вскоре в Сарай прибыли с «выходом» многие русские князья, в том числе и великий владимиро-московский князь Иван Иванович. Богатые дары, привезенные из Москвы, сделали свое дело, и князь Иван Красивый вновь получил ярлык на великое владимирское княжение. Тем временем митрополит Алексий, выехавший из Сарая «посуху», а не по Волге, как ему советовал сарайский епископ Иоанн, подвергся нападению разбойников и был начисто ограблен. Злодеи похитили всю «казну», церковную утварь, дорогие одежды и даже кресты. Но высокий авторитет чудотворца спас жизни святителя и его людей: разбойники ушли, оставив несчастному митрополиту лишь его телегу с лошадью. Так и добрел до Москвы, «в голоде и нужде», первый человек «святой Руси».

Вот и беседовали святейший митрополит с великим князем Иваном, благополучно вернувшимся из Орды, вспоминая минувшие события. Обсудив прошлогодние дела и придя к утешительным выводам, поскольку титул великого владимирского князя Ивану Московскому удалось отстоять, собеседники перешли к последним новостям.

– Недобрые вести пришли из беспокойного Брянска, – начал митрополит.

– Это насчет смерти князя Василия? – пробормотал великий князь. – Об этом все знают…

– Его смерть еще не все, сын мой, – кивнул головой митрополит. – Не оправдались наши надежды на смоленских князей! Никто не захотел идти в Брянск: ни Святослав, ни его дети! А Иван, сын покойного Василия, оказался в литовском плену…Я слышал также от наших людей о болезни великого князя Ивана Александрыча. Этот старик, видимо, умирает!

– Тогда ясно, почему Святослав не поехал в Брянск, – молвил с хмурым видом Иван Иванович. – Ведь он – наследник всего смоленского удела! Но ведь мог бы послать в Брянск своего сына Юрия!

– Я вижу, что Смоленск подпал под влияние Ольгерда, – с грустью сказал митрополит, – и отдает брянские земли Литве…А пленный Иван теперь не наследник…Остается только один князь – Роман Молодой! Известно, что Брянск ждет этого литовского человека…Ты же помнишь, с какой радостью брянские крамольники встречали его во время городской смуты?! Если бы не татары, этот Роман по сей день владел бы Брянском!

– Значит, Брянск отдается Литве, – насупился великий князь Иван, – а Роман Молодой вновь занимает княжеский «стол»! А может, уже занял?

– Думаю, сын мой, что так и есть! – кивнул головой отец Алексий. – Вот только что ко мне приехал посланник от брянского владыки Нафанаила. Я его еще не выслушал, потому что пошел на встречу с тобой. Думаю, что пора его позвать! – и митрополит, подняв со стола серебряный колокольчик, позвонил. В келью вбежал одетый в монашескую рясу мальчик.

– Позови-ка сюда, дитя мое, отца Семена из Брянска. Он ждет моего приглашения в простенке! – распорядился отец Алексий.

Мальчик удалился, а в митрополичью келью вошел рослый рыжебородый священник с непокрытой головой и большим серебряным крестом на груди. – Здравствуй, великий князь! – сказал он густым басом, остановившись у входа и крестясь на иконы. Поскольку брянский посланник уже виделся с митрополитом, он не подошел под его благословение.

– Садись же, предобрый Семен! – молвил митрополит, указывая рукой на небольшой диванчик, стоявший у входа прямо напротив сидевших в креслах за столиком высоких собеседников. – И рассказывай, как там ваши дела. Не пустует ли княжеский «стол»?

– Не пустует, святитель, – грустно ответил отец Симеон. – Прошло уже больше сотни дней, как Роман Михалыч Молодой вошел в наш город…

– Ах, так! – бросил великий князь Иван. – Значит, мы не ошиблись!

– Мы слышали, что после смерти князя Василия в Брянске вспыхнул мятеж! – усмехнулся митрополит. – Стоит только услышать слово «Брянск», как сразу же думаешь о крамоле! Сколько же будет это продолжаться? У ваших брянцев нет ни терпения, ни мудрости! И еще этот невенчанный, незаконный князь Роман!

– Горько так говорить, святой отец, – тихо сказал брянский священник, – но издавна, чуть ли не со времен греков или римлян, считается, что голос народа исходит от самого Господа! А народ повелел…

– Неужели весь народ?! – встрепенулся митрополит. – Значит, там было вече?

– Было, святитель, – кивнул головой отец Симеон. – И не одна чернь, городские дураки, а даже все бояре участвовали в собрании! Как только умер тот несчастный князь Василий, так сразу же вернулись все беглые брянские бояре! Они и собрали весь народ на горке, где провозгласили брянским князем Романа Молодого…А потом бояре послали к великому князю Ольгерду целую толпу из городской знати и богатых горожан с просьбой «дать им в князья прямого потомка славного Романа Старого»! Однако молодой князь Роман не сразу прибыл в мятежный город. Он подождал, пока успокоятся городские страсти, и лишь только после этого вошел в Брянск под «малиновый» звон всех колоколов…

– А как же принял его ваш владыка Нафанаил? – нахмурил брови митрополит.

– Пока никак, святитель, – покачал головой брянский посланец. – Вот он и прислал меня к тебе за благословением! Владыка не будет венчать князя Романа без твоего разрешения! Он не стал этого делать во время изгнания князя Василия. Тогда Роман Молодой был как бы «местоблюстителем«…А сейчас у него нет другого выхода. Ведь сам народ принял решение о князе! Владыка боится нанести ущерб святой церкви и оттолкнуть от себя брянскую паству! Как быть?

– Да, сын мой, – с горечью сказал митрополит, – у нас, в самом деле, нет иного выхода! Если мы откажем в венчании, тогда тезка князя Романа, лживый литовский митрополит, воспользуется случаем и переманит на свою сторону брянцев…Надо венчать! Может, мы тогда склоним князя Романа к дружбе с Москвой!

– Неужели ты веришь, – пробормотал великий князь Иван, – что нам удастся оторвать этого Романа от Литвы? Разве он не названный сын Ольгерда?

– Верю, сын мой! – улыбнулся митрополит, и его голубые лучистые глаза осветились внутренним пламенем. – Роман Михалыч – русский князь, в его жилах течет кровь православного христианина! Надо бы мне самому побывать у вас в Брянске и поговорить с этим молодым князем!

– Так что мне передать нашему владыке? – тихо спросил растерявшийся отец Симеон. – Венчать ли ему князя Романа?

– Венчать! – весело сказал митрополит. – В этом нет сомнения! Так и передай владыке Нафанаилу! Пусть спокойно, прилюдно благословит этого князя и тем прославит нашу святую православную церковь!

 

ГЛАВА 12

ХАНСКИЙ СУД

Великий тверской князь Василий Михайлович стоял на коленях у золотых ступенек ханского трона и молча ждал. Молодой хан Бердибек не спешил. Он, хитроумно улыбаясь своими прищуренными глазами, поглядывал в сторону любимой жены Содгэрэл, сидевшей в небольшом креслице справа от его высокого трона. Новый повелитель Орды и правил по-новому. В приемной зале хана не было вельмож – лишь только супруга да тайный советник Тютчи, стоявший слева от трона. Вопреки установившейся традиции, Бердибек привел с собой красавицу-татарку и совместно с ней решал свои дела. Обычно в присутствии восседал на подушках и Товлубей-мурза, которому Бердибек особенно доверял, но сегодня он пребывал в другом месте: проверял поступившую в казну от крымского даруга дань. Новый хан не доверял прежним отцовским вельможам и последовательно отстранил от дел отцовского денежника Дзагана, визиря Ахмуда, прогнал верных слуг отца Хошоя и Унэгэ и даже поменял надежных ханских рабов, продав их в далекий Мавераннахр! Что же касается практичности в политике, то он недалеко ушел от отца: мерилом верности русских князей оставалось серебро! Также как и Джанибек, его старший сын, на деле, торговал ярлыками, и вся ханская справедливость сводилась лишь к признанию правым только того, у кого было больше серебра…Но, в отличие от отца, который умышленно не хотел примирять русских князей, выманивая с той и другой враждующей стороны серебро, Бердибек, отказавшийся слушать советы высшей сарайской знати и самого имама, предпочел действовать самостоятельно и выжимать как можно больший доход, вознаграждая самого щедрого и карая более скупого или бедного.

Конфликт между великим тверским князем Василием Михайловичем и его племянником Всеволодом Александровичем Холмским, тянувшийся уже много лет, привлек внимание Бердибека-хана. Куда только не обращались упомянутые князья: и к великим московским князьям, и к митрополиту Алексию, и к прежнему хану Джанибеку. Но ничего не помогало, а вражда все росла и росла. Даже после того как ордынский хан уже в который раз выдал ярлык на великое тверское княжение Василию Михайловичу, его племянник продолжал борьбу, пытаясь правдами и неправдами вернуть себе тверской «стол»! Вот он опять, летом 1358 года, прибыл в Сарай с дарами и горячими просьбами к новому хану, надеясь, что теперь-то молодой Бердибек поддержит его. Но ордынский хан, получив подарки от князя Всеволода, не спешил с принятием решения. Он, подумав и посоветовавшись со своей супругой, решил дождаться великого тверского князя Василия. Последний, будучи болен, прислал сначала к хану своих людей – боярина Григорчука и переводчика-татарина Корэ, служившего ему в Твери.

Они привезли с собой богатые дары и ежегодную дань – «выход». И серебро, и прочие подарки в несколько раз превышали цену того, что привез с собой князь Всеволод Александрович. Поэтому его судьба была уже предрешена. А когда же сам Василий Михайлович Тверской-Кашинский прибыл в Сарай с еще большими богатствами, ордынский хан встретил его «с любовью»: сразу же по прибытии в ордынскую столицу пригласил во дворец, выслушал все его жалобы на племянника, не перебивая, и вот теперь раздумывал, как подыскать повод для полного удовлетворения просьбы щедрого князя и примерного наказания его соперника.

Молодая и красивая ханша явилась в приемную залу с жемчужными серьгами в ушах и жемчужной же звездой на лбу, подвешенной на тонком серебряном обруче, подаренными ей хитроумным князем Василием. Она с улыбкой смотрела сверху вниз на склоненного в поклоне великого тверского князя и, то сдвигая, то выпрямляя свои прекрасные черные, но тонкие брови, делала игривые знаки своему царственному мужу, что она довольна этим русским князем.

– Коназ Вэсилэ – преданный слуга, – думал Бердибек, – но и Сэвэлэдэ невиновен передо мной! Как же решить это дело, чтобы не допустить несправедливость? Помоги нам, Аллах!

И тут ему в голову пришла неожиданная мысль. – Вэсилэ – это очень известное имя у коназов-урусов. Я как-то слышал об одном Вэсилэ…, – он вспомнил, как в Сарай к его отцу приезжал брянский князь-беглец с просьбой о помощи, и как темник его отца Нагачу успешно вернул ему княжение…Весь Сарай тогда обсуждал случившееся и многие завидовали Нагачу, вернувшемуся домой с богатой добычей. – Эй, Тютчи, – пробормотал, все еще пребывавший в раздумье хан, – это правда, что коназ Вэсилэ из Брэнэ скончался?

– Правда, мудрый государь! – громко ответил Тютчи. – Этот коназ умер от сердечного приступа! Через семь недель после того, как мы вернули ему законный улус…

– А вы проверили? – усомнился Бердибек. – Может, его убили?

– В этом деле все ясно, государь, – сказал, приложив руку к сердцу, ханский советник. – Несчастный князь Вэсилэ был болен еще здесь, в Сарае. Он уезжал с нашими людьми, сидя на телеге и держась рукой за грудь! Видно, чувствовал сердечную боль!

– О, Аллах! – вздохнул Бердибек-хан. – И у меня болит сердце! – Он взялся ладонью правой руки за грудь. – Я чувствую, как оно бьется…Расскажи-ка мне, Тютчи, о событиях в Брэнэ. Кто теперь занял этот лесной город? И как выплачивается «выход»?

– Об этом знает только славный Товлубей, государь! – буркнул Тютчи. – Ты же отстранил от дел мудрого Дзагана, и я не получаю сведений о состоянии казны! А Товлубей ни с кем, кроме тебя, говорить не будет!

– Значит, надо посылать за Товлубеем? – зевнул Бердибек и вновь посмотрел на Тютчи. – А может, ты хоть что-нибудь знаешь? Зачем же мы тебя тут держим, как ученого человека? – Бердибек сузил от презрения глаза.

– Кое-что знаю, государь, – проглотил обиду Тютчи. – Известно, что нынче в Брэнэ сидит молодой коназ Ромэнэ…Но у него пока нет ярлыка на тот лесной улус…Что же касается «выхода», то возможно коназ Ромэнэ уже расплатился с нашей казной…Но это знает только мурза Товлубей…

– Ясно, что самозваный Ромэнэ с нами не расплатился! – пробормотал Бердибек-хан. – Поэтому нечего беспокоить почтенного Товлубея! И надо заманить того Ромэнэ сюда, в Сарай, чтобы получить весь положенный нам «выход»! Ты знаешь этого Ромэнэ, коназ Вэсилэ?

Василий Михайлович поднял голову. – Да, я знаю этого князя, – сказал он, глядя с опаской на нового хана – Бердибек совсем не был похож на своего отца: круглолицый, скуластый, с узенькими щелочками глаз, жидкой бородкой и такими же жидкими усами. Услышав слова великого тверского князя, он оживился, его черные глаза округлились. – Надо бы тебе съездить к Ромэнэ, – сказал хан, улыбаясь, обнажая крупные желтые зубы, – и потребовать, чтобы он прибыл сюда и доставил нам двухлетний «выход». За прошлый год тоже не было дани! Тот Вэсилэ умер, и никто не постарался…А может, послать в Брэнэ твоего племянника Сэвэлэдэ?

– Не знаю, – буркнул, побагровев лицом, князь Василий. – Если я не смогу добиться выполнения твоей воли, то мой непочтительный племянник – и подавно!

– Куда ему! – пробормотал хан Бердибек, но тут же улыбнулся. Его осенило. – Эй, Джэбэ! – крикнул он. Из темного угла вышел обнаженный по пояс ханский слуга. – Сходи-ка, Джэбэ, – весело сказал хан, – до юрты того глупого Сэвэлэдэ и приведи его сюда!

Прошло совсем немного времени, и князь Всеволод Александрович вошел в ханское присутствие. Перейдя порог, он сразу же, упав на мягкий ковер, пополз к ханскому трону. Поцеловав ступеньки трона, он остановился рядом со своим соперником – великим тверским князем Василием – и пал ниц перед ханом.

– Говори же, Сэвэлэдэ, – грозно сказал Бердибек-хан, – ты знаешь Ромэнэ, коназа Брэнэ?

– Не знаю, славный государь! – простонал князь Всеволод. – Я его ни разу не видел!

– Ты лжешь! – возмутился ордынский хан. – Кто же не знает коназа Ромэнэ?! Только одни обманщики!

– Не гневайся, государь! – пролепетал напуганный Всеволод Холмский. – Я только слышал, что этот Роман прибыл в Брянск из Литвы! А зачем мне связываться с Литвой? Это только мой дядька Василий может позволить себе дружбу со злодеями!

– Ах ты, тать! – взвизгнул Василий Михайлович, пытаясь обхватить руками племянника и оторвать его от пола. – Злобная скотина! Ты не раз позорил и грабил меня, своего стрыя! А теперь решил меня оклеветать?!

– А ты – бессовестный человек! – вскричал Всеволод Холмский и схватив дядьку за бороду. – Вот я тебе!

– Государь! Славный государь! – вскричал плачущий Василий Тверской. – У этого бесстыжего злодея совсем нет страха!

– Ну-ка, остановитесь! – прикрикнул Бердибек, едва сдерживая смех. – Вы захотели потерять свои жалкие головы?!

Оба князя, оторвавшись друг от друга, оцепенели, стоя на коленях и тупо глядя на хана.

– Вот вам мое решение! – молвил с видимым гневом ордынский хан. – Поскольку ты, Сэвэлэдэ, не можешь себя достойно вести в присутствии государя, не чтишь своего престарелого дядьку, а также утаиваешь всю правду о коназе Ромэнэ, я выдаю тебя головой славному коназу Вэсилэ вместе с твоими слугами и болярэ! Но и ты, Вэсилэ, не останешься без наказания! Ты должен заплатить в мою казну две тысячи серебряных денег за шум и хулу перед нашими лицами! Эй, Джэбэ! – хан хлопнул в ладоши и как только верный слуга предстал перед ним, распорядился: – Сходи-ка, Джэбэ, за нашими стражниками и передай им мой приказ. Пусть они идут к юрте этого коназа Сэвэлэдэ, схватят всех его людей, свяжут их веревками и приведут в юрту коназа Вэсилэ! А их имущество и серебро тоже отдадите Вэсилэ, чтобы он побыстрей заплатил свою пеню! А теперь свяжи-ка руки этого Сэвэлэдэ и передай его, как нечестивого раба, старому дядьке!

– О, пощади, славный государь! – завопил, катаясь по полу, Всеволод Холмский. Но верный Джэбэ цепко схватил его за руки!

– Благодарю тебя, могучий и мудрый государь! – вскричал, задыхаясь от радости, князь Василий Тверской. – Ты мудр, как Соломон и Александр Македонец, и даже мудрей всех древних мудрецов! Ты одним ударом разрубил этот запутанный годами и зловещий узел! Я беспощадно накажу бессовестного негодяя и его приспешников! Слава, слава тебе, великий государь!

– Ладно, Вэсилэ, – весело сказал Бердибек-хан, глядя на связанного, почерневшего от горя князя Всеволода. – Вези же этого злодея на свой суд и поступай, как знаешь! Однако не забудь моих слов и проведай того Ромэнэ! Он должен приехать в Сарай и расплатиться с долгами! Пусть не боится моей кары! Если он привезет все положенное серебро, ни ему, ни его лесному Брэнэ ничто не угрожает! И немедленно доставь сюда назначенные тебе две тысячи серебряных денег!

– Слушаю и повинуюсь! – громко сказал, вставая и пятясь к выходу, князь Василий. – Да будешь ты жив, невредим и здоров на века, наш любимый государь, ясное солнце!

 

ГЛАВА 13

СВЯТИТЕЛЬ В БРЯНСКЕ

Князь Роман Михайлович восседал в своем кресле думной светлицы, окруженный боярами. Начало декабря 1358 года не предвещало благоприятных перемен. Грянули суровые морозы, сковали реки и озера толстым льдом, а засыпавший все пути-дороги снег нисколько не уменьшил лютых холодов. Из-за снега пришлось отказаться от охоты – излюбленного княжеского времяпрепровождения. Но в стольном Брянске, несмотря на суровую погоду, дела шли неплохо. С вокняжением желаемого всеми правителя в городе установились тишина и покой. Роман Михайлович, приглашенный на княжение вечем, то есть всем народом, прибыл в город в сопровождении известных бояр – Супони Борисовича и Жиряты Михайловича «с чадами и верными людьми». Супоня Борисович вновь стал тиуном князя или главным воеводой, Сотко Злоткович, постаревший и сгорбившийся, опять возглавил княжеский сыск, а боярина Улича Брежковича князь назначил огнищанином. Немногочисленные же бояре покойного князя Василия и его верные дружинники отправились, волей нового брянского князя, сопровождать княгиню-вдову Ольгу в Смоленск. Назад она уже не вернулась. Ключницу Шумку князь Роман, несмотря на протесты бояр и епископа, оставил при себе. – Пусть эта красная девица присматривает за светлицей и хозяйскими делами! – решительно сказал он, пораженный красотой молодой женщины. Прелестная Шумка не долго горевала о смерти своего любовника-князя и очень скоро оказалась в постели Романа Молодого. Как только супруга князя Мария занемогла, и князь испытал «телесную тоску», красавица-ключница при первом же призыве в спальню охотничьего терема, должным образом успокоила его. Роман Михайлович не раз поминал добрым словом покойного князя Василия: веселая Шумка пришлась ему по душе! Но бывало и так, что князь Роман возмущался поведением своего предшественника, по вине которого в брянской казне почти не осталось серебра. Покойный Василий Иванович раздал все деньги татарам за их военную помощь. В результате возникла трехгодичная задолженность ордынскому хану. Несмотря на то, что в Орде произошли перемены, и скончался хан Джанибек, его наследник не собирался прощать Брянску долгов. По осени в Брянск приезжал великий тверской князь Василий Михайлович и напомнил князю Роману об ордынском долге. – Меня прислал к тебе сам царь, – сказал тогда князь Василий. – Он вызывает тебя в Орду с серебром! Ты должен уплатить «выход» за два года!

Значит, князь Роман был вынужден собрать серебро и за следующий год, поскольку в этом году съездить в Орду не удалось.

Перед отъездом в Брянск из Литвы князь Роман Михайлович беседовал с глазу на глаз с великим литовским князем Ольгердом. Последний освободил брянского князя от дани Литве сроком на пять лет. – Вот когда ты окрепнешь и умножишь казну, тогда будешь присылать к нам, в славную Литву, брянское серебро, – молвил Ольгерд на прощание. – А вот Орде пока исправно плати «выход», чтобы татары не обозлились и не причинили вреда. Рано тебе обижать татарского царя…Он еще в силе! А врагов у нас и без того достаточно…

Получилось, что с приходом в Брянск литовского ставленника платежи в Орду не отменялись и объяснялись лишь временной мерой: «пока не умножатся силы».

Как оказалось, «силы» «не умножались» в Литве едва ли не сто лет: литовские князья, занимавшие Волынь и прочие русские земли, платили дань Орде, как и русские князья в былые годы. Другое дело, что они не оказывали Орде военной помощи, так как воевали в войске великого литовского князя. Но татар это вполне устраивало.

Вот и Брянск, став зависимым от Литвы уделом, обязывался лишь «по первому зову великого князя Ольгерда отсылать в Литву тысячу лучших воинов и хранить союз с ним». А под «союзом» понималась вражда со всеми соперниками Литвы и, прежде всего, с великим князем Иваном Московским.

Василий Михайлович Тверской, бывший Кашинский, зять умершего Дмитрия Красивого, побывав в Брянске, сразу же подружился с Романом Молодым. Они вместе ходили на княжескую охоту, затравили полдесятка жирных кабанов и даже добыли матерого медведя. Князь Василий присутствовал и на венчании Романа Михайловича. Как только из Москвы прибыл посланник брянского епископа Нафанаила с разрешением митрополита Алексия на венчание, обряд был немедленно совершен.

Рослые супруги Роман Молодой и красавица Мария под дружные одобрительные крики славивших их бояр и под благословение епископа были объявлены законными правителями Брянского удела. С золотыми обручами на головах вышли они из Покровской церкви, проследовали через весь детинец, прошли через мост, соединявший крепость с остальным городом и прибыли в церковь Горнего Николы, стоявшую на вечевой горе. Здесь при стечении многих горожан епископ Нафанаил вновь объявил об утверждении власти князя «самим господом Богом».

– Слава! Слава! – неслось по всему городу.

Не охраняемый никем князь, окруженный боярами, взяв под руку жену, вернулся в свою крепость за пиршественный стол, где уже восседали Василий Тверской и его немногочисленные бояре.

Целую неделю прожил князь Василий Тверской у Романа Молодого. Они немало выпили «пенных медов и грецких вин», обсудили последние события.

Василий Михайлович рассказал князю Роману о своей расправе над племянником – Всеволодом Холмским. – Я разогнал всех злодеев и продал их имущество! – радовался он. – Не осталось ничего ни у бояр, ни у простолюдинов князя Всеволода. А его самого, жестоко обругав, я заковал в железо и вверг в сырую темницу! Пусть же посидит там и научится уважать древние законы и мои преклонные годы! Будет знать, как обижать родного дядьку!

Тверской гость посоветовал Роману Брянскому «укреплять свою власть и дружить с Москвой». Князь Роман сделал вид, что не услышал этого: он помнил слова великого литовского князя Ольгерда «о московском зле».

Князь Василий посетил знаменитую баню брянского князя и…был разочарован. Помылся и попарился он, конечно же, отменно. Но князьям прислуживали лишь здоровенные румяные банщики, которые только и умели, что «жару поддавать и тереть лыковыми мочалами спины».

– Вот при моем покойном тестюшке, – говорил потом за обеденным столом тверской гость, – была совсем другая банька! Дмитрий Романыч, царствие ему небесное, всегда привечал красивых девиц! С ними было очень приятно мыться! Я по сей день помню тот славный отдых!

– Я учту твои слова! – отвечал князь Роман. – Надо будет хорошенько это обдумать и отдать распоряжение моей верной ключнице, чтобы она подыскала красивых девиц для банного дела…

Глядя на красавицу Шумку, принесшую князьям на серебряном подносе большой золоченый кувшин с греческим вином, Василий Тверской весело тряхнул седой головой. – Я верю, братец Роман, – сказал он, – что у тебя есть чутье на красивых девиц, и что твоя банька скоро затмит утехи самого Дмитрия Романыча!

После отъезда великого тверского князя Роман Брянский задумался. Он чувствовал, что его отъехавший гость был прав: с Москвой надо дружить! Ведь именно в Москве сидит глава русской православной церкви – митрополит Алексий, а он благословил Романа на Брянское княжение! С другой же стороны, великий литовский князь Ольгерд категорически возражал против дружбы с Москвой и сулил в будущем войну Литвы с ней! Он даже советовал «дождаться смерти брянского попа и назначить на его место ставленника митрополита Романа, а московского митрополита – не признавать»!

Но, поскольку брянский епископ Нафанаил был ставленником Москвы и умирать не собирался, венчание пришлось «согласовать» с московским митрополитом.

Князь Роман имел встречу со своим тезкой – митрополитом Романом, нашедшим поддержку в Литве. Последний, одетый в богатые, расшитые серебром и золотом ризы, выглядел очень надменно и величественно. Худощавый, немного уступавший в росте князю Роману, литовский митрополит был похож на литовца. Его серо-голубые, со стальным оттенком глаза сверкали холодным огнем, а тонкие изогнутые брови и немного скрюченный нос придавали его лицу хищное выражение. Это был истинный «князь церкви», ибо признавал только князей, бояр и богатеев-купцов. Простонародье не допускалось к «пресветлому лику владыки». Даже будучи в церкви в самые значительные праздничные дни, митрополит Роман старался избегать контактов с «черными людьми», боясь их, как заразы.

Вспоминая литовского митрополита, Роман Брянский мысленно сравнивал его с созданным по рассказам бояр и епископа Нафанаила образом московского митрополита Алексия.

– Вот бы самому увидеть славного святителя, – думал в этот декабрьский день князь Роман, рассеянно слушая выступления своих бояр.

А те говорили о возможных доходах казны.

В начале боярского совета князь предложил «попросить серебра у знатных горожан или открыть свои сундуки». Но каждый боярин имел свой собственный довод, как наполнить княжескую казну. Бояре спорили, возмущались, подсчитывали возможные доходы, но ничего достойного княжеского внимания так и не предложили.

Огнищанин Улич Брежкович потирал свою большую седую бороду и кряхтел. – Было бы неплохо, славный князь, – пробормотал он, – изъять часть мехов у наших охотников! Последние годы они сдавали в казну «не по чести и правде«…Тогда не было порядка, а князь Василий не был хозяином в своем уделе…Поэтому все дела разладились.

– Давайте соберем охотников и предложим им поделиться с казной мехами или продать нам всю свою добычу по дешевке! – сказал в завершение спора боярин Кручина Миркович. – И мы сами, бояре, окажем помощь князю хотя бы парой гривен! Для нас невелик убыток, зато нашей земле – большая польза!

В это время открылась дверь, и в думную светлицу вбежал мальчик-слуга.

– Что тебе, Улеб? – поморщился, глядя на его взволнованное лицо, брянский князь. – Что там приключилось?

– Славный князь! – пробормотал слуга. – Там к тебе прибыли два посла – боярин и монах! Оба – из Москвы! Просятся к тебе прямо сейчас!

– Из Москвы? – вздрогнул князь и посмотрел на покрасневшие, взволнованные лица своих бояр. – Зови же их сюда! Любопытно! Что понадобилось москвичам?

В светлицу вошли, дыша морозным воздухом, одетые в толстые овчинные тулупы московские посланцы. Выбежавшие из простенка княжеские слуги буквально набросились на гостей, срывая с них верхнюю одежду.

– Ох, уж недоглядели! – возмущался огнищанин Улич Брежкович. – Не сумели их раздеть еще в простенке!

– Это знатные люди, – пробормотал князь Роман, рассеянно глядя, как суетятся его слуги. – Видимо, от самого великого князя Ивана!

Как только молодые княжеские слуги сняли с вошедших тулупы и вынесли их в простенок, перед князем предстали простоволосые боярин, одетый в богатый, красного цвета кафтан, обшитый лисьим мехом и серебряными галунами, длинные теплые, темно-коричневого цвета штаны и такого же цвета короткие сапоги, и монах, одетый в длинную, но утепленную волчьим мехом рясу, и высокие серые валенки.

– Кто вы, знатные люди? – спросил князь Роман, едва кивнув головой, как только вошедшие поясно ему поклонились. Епископ Нафанаил, встав с передней скамьи, перекрестил вошедших.

– Я – Иван Михалыч, верный человек государя и святителя! – молвил седовласый боярин.

– А я – инок Евстафий, слуга моего господина, славного митрополита Алексия! – представился монах.

– Мы рады вас видеть в нашем Брянске! – улыбнулся Роман Молодой. – Добро пожаловать! Скажите, если в чем нуждаетесь!

– Сюда идет поезд нашего славного митрополита, премудрого Алексия! – громко сказал боярин Иван. – Думаю, что через час уже прибудет!

– Тогда готовьтесь! – вскричал Роман Михайлович, вставая. – А ты, Улич Брежкович, беги и накрывай столы для богатого пира! И дай нужные поручения нашим людям, а также расспроси слуг этих знатных посланников, – он кивнул головой в сторону московских гостей, – чтобы узнали, сколько всего прибывает важных людей!

– Слушаюсь, княже! – Огнищанин выбежал в простенок.

– А вы, мои бояре, – князь поднял руку, – облачайтесь в теплые тулупы и идите встречать нашего митрополита! А я буду ждать вас в этом тереме и пока потолкую со знатными москвичами, – он указал рукой на переднюю скамью. – Садитесь, мои славные гости!

Бояре засуетились, повскакали со своих мест и побежали к выходу. С ними ушел и епископ Нафанаил.

Митрополит Алексий вошел в думную светлицу, разоблаченный от верхней одежды. На нем была одета простая, утепленная кроличьим мехом, монашеская ряса до пят и небольшие черные сапоги, на голове высшего духовного лица возвышался белый святительский клобук с изображением Божьей Матери, искусно вышитым шелковыми нитями. На груди святителя на толстой и длинной золотой цепи висел золотой же крест-распятие. За ним следовали шесть рослых молодцев, одетых в черные монашеские рясы, брянские бояре и епископ Нафанаил. Митрополит подошел к креслу брянского князя, вставшего и склонившего перед ним голову, перекрестил его и сказал: – Да благословит тебя Господь, князь Роман, за верность нашей праведной церкви и наставит тебя на истинный путь!

– Здравствуй, славный святитель! – молвил, приветливо улыбаясь, князь Роман. – Я давно мечтал тебя увидеть, и вот Господь услышал мои молитвы!

– Господь всегда услышит просьбы истинного верующего! – сказал Алексий, вглядываясь в лицо русобородого князя. Его ласковые, произнесенные густым, бархатным голосом слова, проникали глубоко в душу, а небесно-голубые глаза святителя – живые, но добрые и, словно бы, теплые – вселяли спокойствие, уверенность и надежду на лучшее.

– Он совсем не похож на литовского митрополита Романа! – подумал брянский князь. – Вот он, настоящий святитель! Так может выглядеть только праведный человек! – Он мысленно сравнил двух митрополитов и пришел к однозначному выводу: – Значит, тот Роман незаконно назначен на церковный пост!

Святитель уселся рядом с князем в принесенное слугами большое кресло прямо напротив скамьи, где расположился епископ Нафанаил с москвичами – знатными посланцами и церковными служками.

– Мы едем в Киев, сын мой, – начал он свой разговор, – и решили остановиться в Брянске на денек-другой, чтобы отогреться от такого лютого холода и посмотреть твой город!

– Мне радостно это слышать, святой отец! – весело сказал князь. – Как там дела у моего брата Ивана?

– Его дела идут неплохо, – покачал головой митрополит. – Великий князь Иван Иваныч успешно съездил в Орду и получил грамоту у нового царя Бердибека. Недавно наш молодой правитель вызвал к себе тех своих бояр, которые проживали в Рязани и сбежали из Москвы во время городских беспорядков. Теперь они снова будут служить ему…Была у нас одна неприятность. Как-то в Рязань приехал татарский посол, сын самого царя, Момат-Ходжа. Получив богатые подарки от рязанского князя, он самовольно подарил ему большой кусок московских земель. Но наш великий князь Иван не признал этот произвол, отказался принимать в Москве того вздорного татарина и послал царю, в Орду, жалобу на него. А царь отозвал своего сына назад. И вскоре в Орде произошли беспорядки! Царевич, недовольный тем, что государь его не поддержал, устроил мятеж и бежал в Арнач, но был убит царскими людьми, присланными из Сарая…Есть и хорошая новость. Москве возвратили Ржев. Ты же знаешь, что этот городок был вероломно захвачен литовцами…Мы долго терпели в нем литовского наместника, потому как не хотели обижать великого князя Ольгерда. Но помогли можайцы и тверичи. Их большие отряды неожиданно заняли Ржев и прогнали захватчиков. Есть и печальная весть. Недавно скончался племянник нашего великого князя – Иван Андреич! Жаль его, молодого, но такова воля Господа…Все в Его руках! – И святитель перекрестился. С ним вместе перекрестились брянский епископ и митрополичьи служки.

– Да, вести, конечно, печальные, – покачал головой брянский князь, выслушав московского митрополита. – Сейчас тяжелое время! Я вот должен ехать в Орду с «выходом», а серебра не хватает…Покойный князь Василий совсем разорил нашу казну!

– Тебе очень тяжело, сын мой, – сочувственно молвил митрополит Алексий, – еще тяжелей, чем другим князьям! Надо не только угождать Орде, но и не обидеть Литву! Это – очень большое бремя!

– Да, святой отец, – кивнул головой князь Роман, – на мне висят тяжелые узы…И хотя великий князь Ольгерд – мой названный отец – это положение сковывает мои руки! Я как бы должник этого славного государя!

– Нет у тебя, сын мой никакого иного долга, кроме служения своей земле и святой церкви! – задумчиво сказал митрополит. – Если бы Ольгерд был истинным христианином, а не язычником, тогда бы все виделось по-другому…А сейчас береги свой удел и православный народ! А Господь простит твой долг язычнику Ольгерду!

Они еще долго говорили, и князь все больше и больше проникался верой в слова мудрого московского митрополита.

Целых три дня пробыл митрополит в Брянске со своими людьми, духовными и ратными, и все это время князь обеспечивал богатые пиры.

На второй день своего пребывания митрополит Алексий самолично отслужил в небольшом Спасском соборе при стечении множества горожан, окруживших со всех сторон церковь, торжественную литургию. Князь Роман охотно, терпеливо выстоял всю службу, а по завершении ее поцеловал митрополичью руку и протянутый им большой золотой крест.

На четвертый день поезд митрополита двинулся по утоптанной княжескими слугами дороге в сторону Киева.

– Помни, сын мой, – сказал святитель князю Роману на прощание, – что нет у тебя ничего более святого, чем наша православная церковь и русская земля! Храни свою веру и сближайся с другими русскими князьями! И подумай о дружбе с Москвой! Именно там, а не в Литве, ты найдешь достойную поддержку! Москва никогда тебя не подведет и всегда окажет нужную помощь!

 

ГЛАВА 14

КОНЧИНА ИВАНА СМОЛЕНСКОГО

Ранней весной 1359 года, когда зима еще не отступила и, упорно сопротивляясь, сыпала крупный мокрый снег на покрытую ледяной коркой землю, великий смоленский князь Иван Александрович слег. Он давно болел какой-то неведомой болезнью, но, несмотря на глубокую старость, был достаточно крепок, чтобы держаться на ногах и совершать ежедневные прогулки пешком. Последние пять лет князь Иван уже не ездил верхом: болела поясница, и не было сил самому вскочить в седло, а помощи слуг он не хотел. На охоту он ходил с сыновьями и внуками и сидел в телеге, на которую слуги установили крытый возок. Седой как лунь Иван Александрович стеснялся своей немощи и не хотел, чтобы это видели горожане. Когда же охотники въезжали в лес, он выходил из возка и довольно бодро следовал за ними. Год тому назад старый князь даже поразил рогатиной в сердце прижатого охотниками к земле медведя. Это была последняя охота Ивана Александровича. Все его предыдущие выезды в лес были удачными. Ни один его охотник или слуга доселе ни разу не пострадал, а тут вдруг погиб княжеский загонщик Оскол Святович. Охотились на лося, а из ельника неожиданно выскочил здоровенный медведь и, навалившись своей тяжелой тушей на несчастного Оскола, «заломал» его.

Великий князь Иван, любивший своего верного охотника, очень сильно переживал эту смерть. – Это плохая примета! – сказал он тогда, вытирая рукавом длинной домотканой рубахи обильные слезы. – Значит, мне пора на покой, может даже вечный!

Вернувшись домой, князь Иван почувствовал, как в нем что-то оборвалось: стал болеть живот, появилась тошнота, был утрачен вкус к пище. Послали за домашним лекарем и тот, щупая живот князя, обнаружил с правой стороны твердую припухлость, болезненную при нажатии. – Ничего страшного, великий князь, – сказал знахарь, – от этого пока никто не умер. Надо бы только пить конопляное масло с крепкой бражкой три раза в день перед трапезой…

Больной, прислушавшись к совету лекаря, так и поступил. Вскоре он почувствовал себя лучше, к нему вернулся интерес к жизни и вкус к еде, спала тяжесть с ног, прошли тяжелые боли в животе и пояснице. Князь Иван уже подумывал об охоте, когда вдруг внезапно снова сильно занемог. После очередного приема лекарства у него открылась рвота, он стал испытывать тоску, отвращение к пище, совсем перестал есть и даже спать. Когда же на него нашла изнуряющая, почти беспрерывная икота, несчастный старик смирился с мыслью о смерти. Он лежал на своем последнем широком ложе и думал. Мысли великого князя проносились в его голове, как искры большого костра. Он вспоминал далекое детство, деда Глеба Ростиславовича, могучего, славного воина, своего отца Александра Глебовича, сильного и красивого, и любимую, добрую мать. Перед глазами умиравшего вставали картины сражений, в которых он принимал участие. Почему-то особенно ярко вспомнилась битва под Дорогобужем, когда погиб его юный брат Мстислав.

– Вот так, Мстислав, – пробормотал изнемогавший от икоты князь Иван, – скоро мы встретимся на том свете! Уже недолго осталось!

У постели умиравшего, у самого изголовья, сидела в небольшом, резаного дуба, кресле, его старуха-жена, которая была намного моложе супруга, рядом с ней, на небольшой скамье расположились: ближе к матери, сын Святослав, седовласый пятидесятипятилетний богатырь, за ним – вернувшийся из Литвы внук Иван Васильевич, сын умершего Василия Брянского, с матерью-вдовой и молодой супругой. С другой стороны кровати на скамье в порядке старшинства от изголовья больного дедушки сидели его внуки, сыновья Святослава – Люб, Юрий, Глеб, Василий – и их мать. Смоленский епископ занимал большой деревянный стул, стоявший у порога. Он только что причастил великого князя, и молча смотрел на совершающееся перед ним таинство смерти. Близкие родственники, окружавшие князя-патриарха, ждали его последних слов.

Неожиданно князь Иван Александрович открыл глаза, и, казалось, ожил. Икота, мучавшая его, прошла, и дыхание, хриплое до этого и прерывистое, успокоилось.

– А теперь, сынок, – молвил он, глядя прямо в глаза князя Святослава, – расскажи, как ты съездил тогда в Орду и что тебе поведал молодой царь Узбек.

– Царя Узбека уже нет, батюшка, – тихо сказал князь Святослав. – Он давно умер! А потом скончался и его сын Джанибек! Там, в Сарае, теперь сидит царь Бердибек…Неужели ты об этом забыл?

– Забыл, сынок, – грустно простонал великий князь. – Я пережил столько князей и татарских царей! Значит, там сейчас Бердибек…Он не ругал тебя? Не обвинял в дружбе с Литвой?

– Нет, батюшка, – улыбнулся успокоившийся Святослав, – даже наоборот: татарский царь похвалил нас! А Литву он совсем не вспоминал! Ему нужно только, чтобы мы вовремя присылали «выход»! И можешь дружить, с кем хочешь! Царь этому не препятствует! Он сейчас не враждует с Литвой: литовские князья, занявшие русские земли, платят ему такой же «выход», как и русские князья…

– Значит, Литва не в силах победить татар! – пробормотал умиравший. – Тот Ольгерд тратит все свои силы на Москву и немецких крестоносцев. Значит, нам следует держать «ушки на макушке» и, если можно, избегать ссор как с Литвой, так и с Москвой! Какие там новости?

– Да вот, батюшка, – молвил князь Святослав, – недавно скончался молодой князь Иван Андреич, племянник Ивана Московского…А наш славный святитель Алексий ездил в Литву, сразу после Крещения Господня, и по дороге побывал в Брянске, где благословил князя Романа Молодого…

– Очень плохо, что мы упустили Брянск, сынок, – тихо сказал великий князь. – Это было для нас хорошее подспорье! Мы всегда могли рассчитывать на брянское серебро!

– Если бы не Литва, батюшка, – грустно покачал головой князь Святослав, – мы бы не упустили Брянск. У тебя достаточно внуков! Но пришлось согласиться с требованиями Литвы, иначе бы сын покойного Василия не вернулся из плена!

– Тебе было тяжело в литовском плену, внучок? – спросил великий князь так обыденно, как будто не страдал от болезни.

– Нетяжело, дедушка, – громко ответил, вставая со скамьи, князь Иван Васильевич. – Но пришлось пережить много унижений…Плен есть плен! У меня в душе жестокая обида на литовцев и Романа Молодого! Я им отомщу!

– Не надо думать о мести, внучок! – улыбнулся великий князь. – Завещаю вам не ссориться с Романом Молодым! Святитель Алексий не зря приезжал в Брянск. Все это только разговоры, что он случайно побывал в Брянске! Я верю, что этот святой старец хочет подружить Москву с Брянском! А это приведет к ухудшению отношений Романа с Ольгердом! И тот Роман погибнет от литовского меча! Поэтому Смоленску нечего влезать в их дела! Понял, сынок? Я ведь вручаю тебе власть великого князя!

– Понял, батюшка, – грустно молвил Святослав, слыша, как слабеет голос отца.

– Ну, тогда я скажу несколько слов тебе, мой внук Иван, – пробормотал, теряя силы, великий князь. – Не вздумай воевать с Литвой! Тебе не по силам глупая месть. Я вижу твою гибель от этой вражды! Понимаешь? Обещай же мне не ссориться с Литвой!

– Обещаю, дедушка, – буркнул сквозь зубы князь Иван Васильевич, – не тревожься!

– Вы потом сами прочтете мою волю, – тихо сказал великий князь, – в духовной грамоте…Там…все есть. А остальное, мой сын Святослав, серебро, золото, какое-то имущество, передай церкви и беднякам. Завещаю всем вам верную службу моему сыну Святославу и дружную жизнь! И постарайтесь не ссориться с тем Романом Брянским, а, если сможете, подружитесь с ним…Я чувствую, что он побывает и здесь, в нашем Смоленске…

Глаза великого князя вдруг потухли, казалось, он заснул. Но вот по его лицу пробежала судорога, старик зашевелился, поднял руку, но это было его последнее усилие: рука умиравшего скрючилась и упала на живот. Тяжелый вздох – и могучий правитель великого смоленского княжества ушел в вечность.

В опочивальне покойного стояла мертвая тишина. Родные умершего уже давно смирились с мыслью о смерти своего патриарха и тихо, безболезненно вытирали слезы.

– Наш несчастный дедушка умер, произнеся имя того Романа, – пробормотал внук покойного Юрий. – Теперь я просто возненавидел брянского князя! Я клянусь жестоко покарать этого захватчика! Надо же: он побывает в нашем Смоленске! Да я снесу ему голову!

– Царствие небесное! – провозгласил подошедший к смертному одру смоленский епископ. – Пусть же будет вечный покой нашему великому усопшему! Подай же, Господи, здоровья, удачи и долгих лет жизни славному наследнику, Святославу Иванычу! Да не пресечется род наших могучих князей, чтобы смоленская земля процветала и благоденствовала!

 

ГЛАВА 15

СМУТА В ОРДЕ

Князь Роман Молодой медленно ехал, покачиваясь в седле. Рядом с ним скакали, по левую руку от князя – боярин Кручина Миркович, а по правую – воевода Супоня Борисович. Седовласый Кручина был мрачен: накануне отъезда в Орду он потерял брата Борила. Последний неожиданно занемог, слег и уже не встал. – Я ухожу в неведомый мир, – сказал он, как только Кручина, узнав о его болезни, примчался в терем брата, – да так нелепо! Я так мало выпил меда от жизненных радостей и теперь умираю…

И он тут же скончался, как будто уснул. Казалось, легкая смерть, но для близких – тяжелое горе! Столько лет прожили братья душа в душу, помогали друг другу и вот – расставание навеки! Боярин Кручина с трудом перенес эту смерть: как-то весь состарился, сник, поступь его стала тяжелой. Он очень не хотел выезжать на этот раз с князем в Орду. – Стар я уже стал и немощен, – говорил он, – а мои глаза, застилаемые туманом, почти не видят. Надо посылать в Сарай кого-то помоложе! Разве плохи сыновья покойного Борила – Тихомир или Шумак? Они хорошо знают татарский язык и не один раз побывали в Орде!

Но князь не хотел его слушать. – Без тебя, славный Кручина, – сказал он, – нет смысла ехать в Орду! Ты знаешь всех знатных ордынских людей и не раз видел грозных царей. Без тебя нельзя! Потерпи хотя бы напоследок. И возьми с собой тех своих племянников. А то и прихвати своего сына. Пусть они покажу свои способности и знание татарского языка!

Пришлось старому Кручине подчиниться. И как только он сел верхом на своего могучего объезженного коня, как вдохнул запах дорог и степей, так разом спала с него неведомая тяжесть, и вновь «закипела кровушка». За ним следовали племянники – тридцатидевятилетний Тихомир, тридцатисемилетний Шумак – и собственный старший сын Юрко Кручинович, двадцати девяти лет.

У Кручины, как и у Борила, тоже было два сына. Но в отличие от старшего брата, женатого только один раз и имевшего от жены еще трех дочерей, у Кручины от первой жены, умершей в молодости, было две дочери, а сыновья родились от второй жены, которая была намного его моложе. Последнему сыну боярина Кручины, Поздняку, было всего девятнадцать лет. Этого сына он не захотел брать с собой в поход. – Случись какая-нибудь беда, и я останусь без наследников! – рассудил тогда Кручина Миркович.

Воевода Супоня Борисович, княжеский тиун, несмотря на свои пятьдесят шесть лет, выглядел намного моложе. В отличие от боярина Кручины, он был весел и бодр. Поездка в Орду напомнила ему молодость, походы и переезды с князем Дмитрием Красивым, боевые подвиги под знаменами славного брянского князя. Новый князь Роман Михайлович с уважением относился к опытным брянским воинам, ценил и брянских бояр. Вместе с тем он показал себя человеком самостоятельным, решительным и умным. Князь долго готовился к поездке в Орду: запасал продовольствие, собирал серебро. Предложение своих бояр выжать из горожан нужное для уплаты «выхода» серебро он внимательно выслушал, но не принял. – Нечего беспокоить простонародье! – сказал князь Роман на боярском совете. – Мы сами справимся с трудностями и добудем серебро без нарушения закона! – Стало ясно, что брянский князь надеялся получить доход только от налогов и княжеских промыслов. К концу весны 1359 года в казну поступило очень немного серебра – только на один «выход»: охота на пушного зверя в ту зиму была недобычливая! А ведь задолженность брянского удела перед Ордой составляла целых три «выхода»: вот уже третий год в Сарай не возили серебро! Такое положение дел тревожило брянских бояр. – Может потрясти купцов? – предложил на совете княжеский мечник Сотко Злоткович. Но князь отверг и это. – Нельзя нам разорять брянских купцов, – спокойно сказал он. – Пусть по-прежнему ведут свои дела и несут в нашу казну положенное серебро! А если мы обидим купцов, то добьемся только смуты и большей бедности!

Тогда наиболее преданные князю бояре предложили принять в казну собственные богатства. – Пусть мы потеряем имущество, – молвил на совете седобородый Ясеня Славкович, – но зато поможем своему князю! Нынче у нас тяжелое время и надо поддержать нашего Романа Михалыча!

Князь Роман, услышав такие слова, даже прослезился. – Благодарю тебя, почтенный Ясеня, и вас, мои славные бояре! – сказал он, прижав руку к сердцу. – Такие ваши жертвы дороже для меня княжеского венца! Однако не торопитесь: у нас еще есть время, и ордынский царь Бердибек пока еще недолго сидит на троне. Неизвестно, что решит наш Господь…Вдруг там, в Орде, будут перемены? Тогда и подумаем!

А тут вдруг пришла весть из Орды – в Сарае сменился хан! Молодой Бердибек внезапно скончался, и ханский трон занял «некий неведомый царевич Кульпа»! Бояре вспоминали последние слова князя Романа, сказанные им на совете, и удивлялись. – Наш славный князь – настоящий пророк! – говорили они. Слава об уме и прорицательских способностях нового брянского князя распространилась по всему уделу. Недобросовестные купцы и жадные охотники решили «не гневить судьбу» и «по закону» расплатиться с князем. К концу лета в княжескую казну поступило уже достаточно серебра, чтобы можно было выезжать в Сарай. Однако князь Роман взял с собой лишь одногодичный «выход» и еще немного денег на дорогу, жизнь в Сарае и подарки ордынской знати. – Там в Орде теперь новый царь, может, договоримся по-другому с «выходом»! – решил он.

Но видимое спокойствие князя и его решимость не были действительным отражением княжеских мыслей и чувств. – А вдруг тот молодой царь рассердится и не даст мне грамотку на брянский удел? – думал он, ворочаясь в седле. – И как тогда быть? Я еще не бывал в татарской Орде и не знаю их порядков…, – князь оглянулся на движущуюся за ним окольчуженную дружину из сотни лучших воинов и ветеранов. – Маловато у меня воинов против татарских полчищ…Однако, что я говорю о своем воинстве? – улыбнулся он. – На всей Руси нет пока войска, способного бороться с Ордой! Надо выбираться из беды добрыми словами и серебром. Понадеюсь и на Кручину: уж он-то не подведет!

И князь успокоился, вверив свою судьбу милосердному Богу и не изменявшей ему доселе удаче.

Брянцы въезжали в ордынскую столицу – Сарай-Аль-Джедид – в самую жару, сразу же после полудня. Несмотря на начало осени, в городе было душно и пыльно. Боярин Кручина довольно быстро разместил князя и его воинов в тех же самых гостевых юртах, в которых обычно останавливались брянские князья и их люди, он же похлопотал о довольствии, заехав в ближайшую чайхану и договорившись с ее хозяином о своевременных поставках готовой пищи: походные запасы круп, сушеных мяса и рыбы сберегли на обратный путь. После этого, оставив князя Романа отдыхать, Кручина Миркович, прихватив с собой племянников и сына Юрко, отправился на подворье своего сановного знакомца – ханского советника Тютчи, где был встречен с радостью. Одарив хозяина, его двух жен, трех сыновей и дочь богатыми подарками, боярин до самого вечера оставался у них. Они долго беседовали за привычными татарскими блюдами – пловом и кумысом – не отказывались и от греческого вина, доставленного в небольшом бочонке боярином Кручиной.

Тютчи подробно рассказал о последних событиях в Сарае, главным из которых была неожиданная смерть хана Бердибека, который почил в середине весны. Заснул у себя в опочивальне – и не проснулся! Наутро ханские жены подняли такой шум и крик, что во дворец сбежались все знатные татары. Причину смерти Бердибека так никто и не узнал. Однако большинство жителей ханской столицы считали, что Бердибек был «наказан Аллахом» за немилосердную расправу над своими младшими братьями и, особенно, над восьмимесячным младенцем. – Но я думаю, что причина была иная, – подытожил рассказ о смерти хана Тютчи. – Бердибек был сильно болен и, порой, казалось, что на троне сидит не хан, а тупой истукан! Как-то во дворец прибыли посланники от Иванэ из Мосикэ. Они просили хана, чтобы он приказал киевскому князю отпустить домой в Москву главного попа урусов! Но Бердибек только сидел и качал головой, как безумный! И люди Иванэ ушли, ничего не добившись!

Когда же этот хан скончался, в Орде началась «превеликая суета»! Вначале власть захватил первый приближенный умершего – мурза Товлубей. Поскольку наследников ханского рода в Сарае не осталось, сторонники Товлубея хотели объявить его самого ордынским ханом. – Это было бы несчастьем! – покачал головой Тютчи. – Сам покойный Бердибек был грубым и невежественным человеком. Он ненавидел и презирал ученых! Мне было так тяжело! На самом деле правил Ордой Товлубей, который грубо насмехался над нами! Это был бы безжалостный хан! Но Аллах не позволил этому свершиться! Неожиданно в Сарае объявился самозваный царевич по имени Кульпа. Он собрал вокруг себя знатных татар, не согласных с действиями Товлубея, сообщил им, что является одним из уцелевших сыновей Джанибека, якобы сбежавшего во время резни и, воспользовавшись тем, что Товлубей со своими соратниками пировали, уверенные в победе, окружил юрту временщика. Пощады не было никому! Пример подал сам Кульпа, прилюдно зарезавший Товлубея как бы в отместку за гибель своих братьев.

После этой расправы в Сарае вновь начались беспорядки. Воспользовавшись безвластием, в город ворвались неизвестные воины, которые начали грабить дома зажиточных татар и купеческие лавки. Не миновала беда и русских князей. Грабители начисто обобрали их юрты! Правда, сами князья, в числе которых пребывал и приехавший за ханским ярлыком нижегородский князь Андрей Константинович, предупрежденные заранее, сумели выехать в степь, где счастливо «отсиделись». Страсти улеглись лишь после того как Кульпа объявил себя новым ордынским ханом и вывел на улицы Сарая подчинившихся ему воинов.

– Слава тебе, Господи, – думал, слушая Тютчи, Кручина Миркович, – что мы тогда не поехали в Орду!

Далее Тютчи рассказал, что новоявленный хан Кульпа ведет себя совсем не по-хански. Сидит не на золотом троне, а рядом с ним на ковре. С мурзами разговаривает не как повелитель, а как старший товарищ. Правда, ученых людей уважает. – Молодой хан, – улыбнулся он, – признал меня своим советником и посадил рядом с собой на ковер, по левую руку!

Вскоре во дворец были возвращены все видные сановника покойного хана Джанибека. Сначала они обрадовались положительным переменам и стали наводить порядок в столице. Однако вскоре новоявленный хан их разочаровал. Он равнодушно относился к исламу, совсем не ходил в мечеть и не чтил имама Мухаммада.

– А это очень плохо для хана! – покачал головой Тютчи. – Наш славный имам со многими своими сторонниками не верят, что Кульпа – истинный потомок Великого Предка! Ходят слухи, что они послали людей в Синюю Орду к царевичу Хызру, приглашая его в Сарай. А что будет дальше – не знаю!

– Что же нам теперь делать? – спросил, нахмурившись, Кручина. – Неужели следует пойти к новому царю на прием?

– Надо пойти, Коручинэ, – кивнул головой Тютчи. – Ты должен доставить свой «выход» и получить ханский ярлык! Сколько ты привез серебра? Неужели за все три года?

– Нет, славный Тютчи, – пробормотал Кручина Миркович. – Мы собрали очень мало серебра: только на один «выход»! Нам досталось тяжелое наследие от покойного князя Василия, который раздал все накопленное годами серебро!

И он подробно рассказал о последних событиях в Брянске, смерти князя Василия и приходе к власти князя Романа.

– Ну, что ж, Коручинэ, – вздохнул, выслушав собеседника, ханский советник, – тогда я постараюсь помочь тебе! Сейчас у хана нет толкового денежника: все люди, знавшие о поступлениях налогов, погибли во время беспорядков, когда неизвестные разграбили нашу казну! Только я один знаю о долгах коназов-урусов. Я думаю, что мне удастся уговорить хана Кульпу по твоему делу. Тогда приходите завтра утром во дворец вместе с коназом Ромэнэ и приносите с собой все привезенное серебро!

– Благодарю тебя, мой любезный друг! – радостно воскликнул боярин Кручина, глядя, как беседуют его племянники и сын с сыновьями Тютчи в углу юрты. – Да поможет тебе Господь и даст крепкого здоровья на долгие годы!

Наутро брянский князь Роман с боярином Кручиной и воинами, сопровождавшими телегу с серебром и подарками, прибыл к ханскому дворцу. Стражники, стоявшие у входа, уже знали о предстоявшем визите брянцев и пропустили князя с боярином.

Войдя в приемную залу дворца, князь Роман и боярин Кручина пали на колени и медленно поползли к ханскому трону, на котором, вопреки словам Тютчи, восседал хан Кульпа. Брянский князь поцеловал золотую ступень и застыл в позе покорности, не поднимая головы. За ним «лежал в прахе» боярин Кручина.

– Салям тебе, Ромэнэ! – раздался вдруг скрипучий, как бы старческий, голос хана. – Подними же башку!

– Вагаляйкюм ассалям! – пробормотал, волнуясь, князь Роман, который впервые заговорил в Сарае по-татарски не просто с татарином, а с самим ханом!

Он поднял голову и встретился взглядом с ордынским повелителем. Хан выглядел очень молодо – немногим старше двадцати лет. Он был смуглый, худощавый, с довольно приятным лицом, изящными черными усиками над правильными чувственными губами и темными же пышными бровями над красивыми карими глазами. Молодость и красоту хана подчеркивала богатая шелковая одежда, в которую он был облачен – блестящий головной колпак желтого цвета, желтый же халат, расшитый драконами, и плотные темно-синие штаны, прикрывавшие ноги до самих желтых китайских туфель, сверкавших драгоценными камнями.

– Это хорошо, что ты знаешь наш благородный язык! – улыбнулся Кульпа-хан. – Значит, ты нас уважаешь! Я слышал о тебе, Ромэнэ, от моего знатного человека, – он кивнул головой в сторону стоявшего слева от трона тайного советника Тютчи, – и знаю также, что ты привез сюда весь свой «выход», не правда ли?

– Да, это правда, государь, – ответил, все еще волнуясь, брянский князь. – Я также привез тебе мои скромные подарки…

– Подарки? – пробурчал своим неприятным голосом хан. – А где же они? Эй, Ахмат! – Он хлопнул в ладоши. Из темного угла вышел рослый бритоголовый слуга. – Поди же, Ахмат, – повелел хан, – и принеси мне подарки этого коназа!

Дело не заняло много времени, благо, воины брянского князя стояли у входа во дворец. Вскоре упомянутый Ахмат вошел в приемную залу с большим серебряным подносом в руке. На подносе грудами лежали всевозможные драгоценные украшения и безделушки: ожерелья из жемчуга и серебра, янтаря и золота, серебряные и золотые миниатюрные новгородские шкатулки с дорогими перстнями, несколько серебряных чаш и золотая пластина с большим индийским рубином.

– Какой красивый лал! – весело сказал хан, прицокивая языком и рассматривая драгоценную пластину. – Я доволен твоими подарками, коназ Ромэнэ! Эй, Тютчи! – он поднял руку. – Выдай сегодня же этому доброму коназу ярлык на его улус! Кроме того, я хочу отблагодарить его! Эй, Ахмат! – Все тот же бритоголовый слуга предстал перед ханом. – Беги же, Ахмат, и приведи сюда ту женку-уруску, которая показала себя строптивой! – приказал хан. – Нам надо избавляться от злобных женок!

– Слушаюсь, повелитель!

Пока хан любовался брянскими подарками, князь Роман размышлял. – Наконец-то я сумел выпутаться из царского долга! – радовался он про себя. – Да еще и грамотку на Брянск получил! Что еще нужно для полного счастья?

Вдруг за спиной князя раздался пронзительный крик. – Я не дамся поганому татарину! – вопила по-русски женщина, втаскиваемая в приемную залу двумя здоровенными татарами. – Лучше смерть! Или дрын оторву!

– Тащите же, тащите эту строптивицу, мои верные люди! – весело сказал хан Кульпа, не обращая внимания на крики молодой женщины.

Князь Роман, стоявший на коленях, не выдержал и полуобернулся, стараясь не показать хану спину. Также поступил и боярин Кручина. Они с изумлением смотрели на рыжеволосую девушку, яростно отбивавшуюся от цепко державших ее татар. Ее волосы были всклокочены, простой дешевый татарский халат разорван и красивое молодое тело с белоснежной кожей проглядывало сквозь дыры.

– Ишь, какая злая! – сказал себе князь Роман, отворачиваясь от неприятного зрелища.

– Это – мой подарок, коназ-урус! – рассмеялся хан Кульпа. – Бери ее себе, и сегодня же познай! Но если не познаешь, не получишь ярлык на свой Брэнэ! А может, сделаешь это прямо здесь, на моих глазах?!

Неприятный резкий голос хана вызвал у князя Романа сильное раздражение. Не помня себя, он поднял голову и, глядя прямо в глаза Кульпы-хана, сказал: – Благодарю тебя, славный государь! Однако же мы, русские князья, верой и правдой служим тебе, как и прежним государям! Нам не положено недостойно вести себя и обнажать срамные места прилюдно! Это – не только позор самому князю, но неуважение к государю! Поэтому прости меня, повелитель, но я не могу очернить твое славное имя! Пусть предаются позору только рабы и дураки! Лучше накажи меня, государь, но не делай такого подарка!

Хан с интересом выслушал речь русского князя и, как ни странно, нисколько не рассердился. Рыжеволосая же девица успокоилась и, казалось, внимательно слушала.

– Ладно, Ромэнэ, – молвил хан уже серьезно. – Не надо познавать эту злобную девицу передо мной. Веди ее в свою юрту! Но мой подарок нельзя отвергать! Это – жестокая обида! Ступай же!

Пришлось брянскому князю подчиниться. Кланяясь и пятясь спиной к двери, он вместе с Кручиной Мирковичем вышел из дворца и, оказавшись на улице, с гневом сказал: – Эта девка не нужна мне! Пусть мои люди отведут ее на базар и продадут, как рабыню!

В этот момент татары вывели из дворца строптивую невольницу. На сей раз она не сопротивлялась, не дралась и не кричала.

Услышав слова князя, она тряхнула головой и, блеснув своими большими голубыми глазами, сказала: – Почему ты гонишь меня от себя, княже? Неужели ты не хочешь исполнить приказ того противного хана и познать меня?

– Не хочу! – возмутился князь, не глядя на девушку. – Мне не нужна крамольница, пусть даже русская!

– Я не крамольница, – пробормотала девушка таким голосом, что князь вздрогнул и глянул в ее сторону, – но и не татарская рабыня!

Как только глаза брянского князя встретились с глазами рыжеволосой девушки, он вдруг почувствовал сильное стеснение в груди и тяжесть внизу живота: на него смотрела невероятно притягательная, волшебно красивая, прелестница. – Как же я сразу не заметил такую красоту? – подумал князь, ощущая, что просто тонет в голубизне девичьих глаз. – Назови свое имя? – прохрипел он, едва сохраняя спокойствие.

– Томила, – тихо ответила девушка, чувствуя силу своих чар. – Я не хочу, чтобы ты отверг меня без жалости, как жалкую рабыню, княже…

– Не отвергну, Томилушка, – пробормотал Роман Михайлович, дрожа от волнения. – А теперь садись на эту телегу!

Вечером князь, уединившись со своей подаренной ханом возлюбленной, исполнил ханскую волю. Всю ночь, не смыкая глаз, он ласкал и познавал страстную девушку, влюбившуюся в него с первого взгляда. – Вот она, отрада моей души! – говорил, радуясь, брянский князь. – Слава тебе, мудрый царь, многих лет и крепкого здоровья!

Но пожелания князя Романа, произнесенные во время страстной любви, не принесли Кульпе-хану удачи. Через два дня ханские слуги доставили в юрту брянского князя заветный ярлык с ханской печатью на владение Брянским княжеством, а еще через пару дней в Сарай нагрянул с небольшим, но сильным войском очередной самозванный царевич по имени Ноуруз.

Князь Роман возлежал со своей возлюбленной Томилой, когда к нему в юрту вбежал боярин Кручина.

– Вставай, батюшка князь! – кричал он из прихожей. – Там, в царском дворце, идет жестокая резня! Непутевый царь Кульпа убит! Только что ко мне прибежал человек от славного Тютчи! Он советует нам немедленно уезжать! Собирайся же! У нас есть царская грамота и надо избежать нынешней ордынской смуты!

Князь быстро встал, оделся с помощью прибежавшего слуги, а его возлюбленная накинула на себя богатый шелковый халат, и они вышли на улицу, где уже стояли конные, окольчуженные, княжеские воины и готовые к отъезду телеги.

– Вот молодец, мой верный Кручина! – сказал, вскакивая на коня, князь. – Ты быстро все подготовил!

– Я чувствовал, княже, – весело молвил брянский боярин, – что близится заваруха! Я все понял, как только увидел того, ныне покойного, царя Кульпу! Разве это был государь? Один смех!

– Однако он сделал мне щедрый подарок! – весело сказал князь, глядя на рыжеволосую Томилу, садившуюся на мягкий ковер, уложенный по верху широкой телеги, ведомой двумя лошадьми. – Суди его Господь! Пошли же, люди мои!

Он натянул узду, вздохнул, и небольшой, но хорошо вооруженный отряд из его дружинников резво пошел вперед в бескрайнюю степь.

 

ГЛАВА 16

СМЕРТЬ ИВАНА МОСКОВСКОГО

Великий владимирский и московский князь Иван Иванович тяжело заболел. Он давно чувствовал недомогание, даже не ездил в этот год в Орду, а посылал туда с «выходом» и дарами верных людей. А вот теперь, поздней осенью 1359 года, и совсем слег. Князю, страдавшему сильными головными болями, было не до мирской суеты. Он, совсем недавно «ликом красный да управитель властный», превратился в измученного болезнью старика…А князю Ивану было всего тридцать три года!

По Москве ходили слухи, что «проклято все потомство Ивана», под которым подразумевали Ивана Данииловича Калиту, отца Ивана Красивого, за жестокую расправу в свое время над великим тверским князем Дмитрием Михайловичем Грозные Очи. В вину Ивану Калите ставили и гибель Александра Михайловича Тверского. Москвичи постарше вспоминали и князя Юрия Данииловича, виновника гибели Михаила Тверского и Константина Рязанского, и самого основателя княжеского московского дома – Даниила Александровича – захватившего «неправдами и льстивым крестоцелованием» того же рязанского князя Константина. И москвичи объясняли преждевременную смерть нескольких поколений московских князей «великими грехами».

Были в Москве и тайные язычники, сохранившие веру в древних славянский богов – Перуна, Велеса и других. Они обвиняли московских князей в кощунственном уничтожении славянских святынь – идолов богов дубовых и березовых рощ, где стояли эти идолы, и были уверены, что ранняя их смерть есть кара «древних богов» за злодеяния, «против истинной веры».

Но самое страшное заключалось в том, что сам великий князь Иван Иванович верил «в родовое проклятье» и, заболев, погрузился «в смертную тоску». В это тяжелое время ему очень не хватало отцовского друга и наставника – митрополита Алексия. Последний уехал в Киев, на деле принадлежавший татарам, хотя его князь Федор, зная силу Литвы, во многом следовал указаниям великого литовского князя Ольгерда. Киевский князь, несмотря на то, что приветливо встретил московского митрополита, делал все возможное, чтобы ухудшить ему жизнь в Киеве и выжить «злого москаля» из пределов своего скромного удела. Митрополит же Алексий, убежденный в силе данной ему духовной власти, вел себя в Киеве как хозяин. Митрополит Роман, ставленник Литвы, тоже пребывал в Киеве. Не желая сталкиваться лицом к лицу с митрополитом Алексием, который считал его «лживым митрополитом», он был вынужден проводить службу в церкви Михаила Архангела. В Вильно, к великому князю Ольгерду, непрерывным потоком шли жалобы от литовского митрополита Романа на «самоуправство москаля Алексия». В ответ Ольгерд Гедиминович прислал своих людей в Киев к князю Федору с требованием «прижать этого москаля железной рукой».

В довершение ко всему, кончились запасы зерна и мяса, привезенные митрополичьими людьми из Москвы. Князь же Федор, ревностно исполняя волю Ольгерда Литовского, не только препятствовал поставкам продовольствия и сена москвичам, хотя киевляне сами охотно несли «к славному, истинному святителю» все, что могли, но даже захватывал московские обозы «с харчами и серебром». Узнав об этом, митрополит Алексий отправил в Константинополь посольство из шести человек своей свиты к патриарху с жалобой на «злые деяния» Романа-митрополита и великого князя Ольгерда Литовского. Но посланники святителя не дошли до Царьграда: их безжалостно перебили по приказу князя Федора киевские татары, устроившие на дороге засаду. Тогда московский митрополит снарядил еще одно свое посольство к патриарху, но на этот раз, строго соблюдая тайну, доверил это дело лишь самым приближенным к нему лицам. В дальнейшем жизнь митрополита Алексия и его людей еще более ухудшилась: в конечном счете, он оказался «в жестоком плену». Князь Федор окружил подворье, где жил несчастный святитель, высоким забором, приставил к нему стражу и никого за пределы не выпускал. А набожные киевляне лишились права посещать «славного святителя»!

Накануне этого «нечестивого заключения» митрополит успел отправить в Москву человека с известием о своем тяжелом положении. Князь Иван Московский, несмотря на нездоровье, собрал по такому случаю боярский совет, на котором бояре дружно постановили «послать к молодому царю боярского сына Федора Кошку». Отпрыск боярина Кобылы, возглавив московское посольство, сразу же выехал в Орду и, первым делом, посетил в Сарае ханшу Тайдуллу, которую в свое время исцелил от тяжкого недуга митрополит Алексий. Но Тайдулла ничем помочь не смогла. Тут же вскоре скоропостижно скончался хан Бердибек, в Сарае началась «замятня», трон ордынского хана захватил сначала самозванец Кульпа, а затем, расправившись с ним, некий Ноуруз. Сарайской знати, втянутой в резню, теперь не было дел ни до Москвы, ни, тем более, до митрополита Алексия. Во время «замятни» пострадали русские князья, пребывавшие в то время в Сарае. Их имущество разграбили неведомые разбойники. А князь Андрей Константинович Суздальский едва выбрался из Сарая живым: даже «милость» нового ордынского хана Ноуруза не спасла его от ограбления и побоев. Тем временем митрополит Алексий продолжал бедствовать в Киеве. Из Константинополя вернулись его посланцы, измученные тяжелой дорогой и волокитой патриарших чиновников, которые много обещали, но, получив богатые подарки, отделались от «назойливых русских» лишь «благими пожеланиями» патриарха.

А посольство великого князя Ивана Московского к Ольгерду в Вильно, возглавляемое Дементием Давыдовичем, только разгневало великого литовского князя. Последний потребовал вернуть ему Ржев, захваченный Москвой, который литовцы пытались безуспешно отвоевать во время своего весеннего набега, неожиданно пройдя через смоленскую землю: москвичи, прислав в Ржев Василия Васильевича Вельяминова с дополнительным войском, отбились. Страсти подогрел бежавший из тверского удела от притеснения своего дяди Василия Михайловича Тверского князь Всеволод Александрович Холмский. Явившись в Вильно и представ перед Ольгердом Гедиминовичем, он не только попросил защиты от своего дяди, но и всячески очернил союзника своего притеснителя – Москву. Свой гнев на Ивана Московского великий князь Ольгерд выместил на митрополите Алексии. Из Вильно в Киев был прислан отряд литовских воинов, который разоружил дружинную охрану московского святителя, а его самого поместил в отдельную избу, в так называемое «уединение». Окруженный сторонниками князя Федора и литовцами, митрополит подвергся оскорблениям и насмешкам, его дважды пытались отравить. Однако мужественный святитель не только терпел все издевательства врагов, но даже действовал: ухитрился послать в Москву очередную весть о своем положении.

И вот московские бояре собрались 13 ноября у одра лежавшего в горячке великого князя Ивана, пытаясь вывести его из тяжкого состояния новыми, требовавшими неотложного решения, сведениями. Но великий князь не слышал их: перед его глазами проносилась вся прежняя жизнь. Он видел отца, сурового и властного Ивана Данииловича, брата Симеона, красивого стройного юношу, пытавшегося обуздать разговорившихся бояр…Наконец, он вздрогнул. – Надо не только говорить о беде нашего святого отца, но и действовать! Пошлите в Киев надежных людей и силой освободите его! – прохрипел он. – А я ухожу в «горние дали«…И запомните, я завещаю Коломну и Можайск моему сыну Дмитрию! И пусть наш славный святитель Алексий присмотрит за ним. Я верю, что он скоро вернется живым и невредимым! А если будет нужно, пошлете на Киев войско! И не отдавайте Литве Брянск и Смоленск! Постарайтесь дружить с их князьями…

Тут великий князь привстал и, задыхаясь, бросил: – Я вижу славный Брянск и мою дивную Федосьюшку! Так ты – жива, моя супруга и вечная любовь?!

Бояре в ужасе переглянулись.

– Вспомнил свою первую, брянскую, супругу! – буркнул боярин Иван Михайлович. – Значит, его дело плохо!

– Я вижу твое прелестное личико, моя верная супруга! – тихо сказал князь, поднимая руки. – Сбылась моя мечта, обращенная молитвами к нашему Господу: вот мы и встретились, лада моя, и теперь навеки будем вместе!

Великий князь дернулся всем телом, тяжело вздохнул и уронил руки на грудь. Его лицо осветилось, и на глазах у растерявшихся бояр его губы растянулись в прекрасную улыбку, разом изменившую облик страдальца и превратившую его в сказочного, как бы уснувшего, царевича, отправившегося за далеким счастьем.

– Скончался! – завопили, исходя слезами, московские бояре. – Горе, какое тяжелое горе!

 

ГЛАВА 17

НОВАЯ ОРДЫНСКАЯ «ЗАМЯТНЯ»

Князь Роман Михайлович стоял на коленях у золотых ступенек ханского трона и ждал, когда хан скажет свое слово. Однако новый повелитель Орды – хан Ноуруз – молчал. Молчали и ханские приближенные. С поникшей головой стоял слева от ханского трона тайный советник хана – Тютчи: его положение резко ухудшилось, и хан Ноуруз, едва успев провозгласить себя повелителем Орды, дал понять некогда влиятельному вельможе, что тот лишь временно занимает свой пост. – Я дам тебе своего человека, – грубо сказал он Тютчи, заняв дворец, – чтобы ты научил его государственным делам! А потом отправишься на покой!

Что такое уйти на «покой», Тютчи понимал: при нынешних нравах в Сарае это означало скорую смерть. Но он не боялся смерти! За последние годы угрозы его жизни случались не один раз…Каждый новый хан с подозрением относился к приближенным своего предшественника, и было удивительно, как Тютчи еще уцелел. Вместе с ним из прежних ханских сановников во дворце остались Серкиз-бей, Сатай (привлеченный еще ханом Кульпой и бывший в опале при Бердибеке) и гурген покойного хана Бердибека Мамай, женатый на его сестре. Несмотря на родство с Бердибеком, Мамай не особенно выделялся среди ханских сановников. Невысокий, худощавый, с жидкими бородкой и усами, Мамай предпочитал отсиживаться на советах хана Бердибека, где господствовал мурза Товлубей. Слова последнего решали едва не все, и Тютчи не раз видел, как после очередного высказывания Товлубея, Мамай почтительно кивал головой, молчаливо с ним соглашаясь. Такое поведение спасло жизнь скромного ханского зятя, когда умер Бердибек, и началась борьба за сарайский трон. Вот и при Ноуруз-хане он тихо сидел на мягких подушках среди новых ханских приближенных, соглашался с ними и поддакивал даже когда новый хан принимал нелепые решения.

Так, сразу же после смерти великого владимирского и московского князя Ивана Ивановича из Москвы в Орду по решению бояр (от имени малолетнего князя Дмитрия Ивановича, наследника умершего) был послан киличей Василий Михайлович с богатыми дарами. Московский посол просил у Ноуруз-хана подтвеждения права Дмитрия Ивановича на великокняжеский ярлык, за что сулил прислать из Москвы богатый выкуп. Но хан Ноуруз, посоветовавшись со своими людьми, недолго думая, отказал. Тогда Тютчи попытался переубедить хана и подробно объяснил, что «спокон веков Мосикэ была лучшим данником, и прочие коназы не доставят нам столько серебра»! Хан же, хоть и выслушал его совет, усмехнулся и сказал: – Я ведь говорил тебе, глупый Тютчи, чтобы ты не лез ко мне с вредными советами! Пусть тот молодой коназ Дэмитрэ приедет сюда сам и смиренно, на коленях перед моим троном, попросит у меня ярлык! А я подумаю, достоин ли он моей щедрости!

И он прогнал московского киличея прочь.

Когда же, ранней весной 1360 года, на прием к Ноуруз-хану пришли многие русские князья, новоявленный ордынский повелитель, даже не разобравшись в сути дела, наслушавшись грубой лести, сразу же выдал им всем ярлыки. На этот раз Тютчи не произнес ни слова и лишь только записывал имена князей и «данные ханом улусы», в особую книгу, а затем по этим записям готовил для них ханские грамоты – ярлыки.

Он промолчал, глядя на смиренного Мамая, покачивавшего головой в знак согласия с решением хана, и когда Ноуруз-хан распорядился выдать ярлык на великое владимирское княжение нижегородскому князю Андрею Константиновичу. Правда, последний проявил благоразумие и от щедрого ханского дара отказался, не желая ссориться с Москвой. Однако ярлык на великое княжение принял его брат Дмитрий Константинович – «не по вотчине, не по дедине», как потом обвиняли его москвичи.

Такие поспешные и непродуманные действия нового хана нарушали сложившийся за многие годы порядок взимания «выхода» с русских земель и способствовали возникновению неразберихи со сбором серебра и во взаимоотношениях между русскими князьями.

Тютчи молча исполнил волю Ноуруза, выписал ярлыки, скрепил их ханской печатью и передал на вручение новому визирю Джафару, совсем еще юному, двадцатилетнему племяннику повелителя, который даже не умел говорить при дворе, как надо, и лишь хлюпал носом, стоя с правой стороны от ханского трона. Когда же в Сарай прибыл брянский князь Роман Михайлович с обычным годовым «выходом», хан Ноуруз долго не хотел его принимать, считая, что «выход» «коназа Ромэнэ мал и надобно его пересмотреть». Попытка Тютчи отстоять, по просьбе его русского знакомца боярина Кручины Мирковича, прежнюю ханскую дань только усугубила положение. Разгневанный Ноуруз запретил боярину Кручине входить во дворец вместе с брянским князем и сказал: – Нечего защищать этого хитрого уруса! Он нагло прячет в своих лесах серебро, а сюда привозит лишь жалкие подачки!

Вот и стоял брянский князь перед троном Ноуруза, думая о том, как бы выкрутиться из создавшегося положения.

Наконец, хан очнулся от своих мыслей и глянул на согбенного князя Романа. – Я слышал, коназ-урус, – пробормотал он, дрожа от гнева, – что ты отсылаешь почти все свое серебро Лэтвэ, а сюда, в Сарай, привозишь лишь малую толику! Разве не так?

– Не так, государь, – молвил, чувствуя, как у него отяжелел язык, князь Роман. – Я ничего не отсылаю в Литву и плачу дань только одному тебе!

– Подними свою башку! – приказал Ноуруз.

Брянский князь привстал и посмотрел на ордынского хана. Высокий, худой и чернобородый. Борода и усы – густые не по-татарски. Хан был одет в золотой халат китайского шелка, желтые штаны и желтые туфли. На голове у него возвышалась простая белая чалма, небольшая, но изящная, с крупным алмазом, как бы скреплявшим ее складки в самой середине, надо лбом. Лицо хана казалось добродушным. От левого глаза до самой переносицы проходил длинный, глубокий шрам. – Видимо, он смелый воин, – подумал про себя князь Роман.

У хана был большой длинный нос, тонкие чувственные губы, которые он поджимал, когда сердился, небольшие правильные уши и острые, черные как смоль, глаза.

– Он совсем не похож на прежнего царя, – размышлял про себя брянский князь, – незлой с виду, имеет приятный голос…

– А теперь скажи, Ромэнэ, – нарушил тишину дворца Ноуруз, – неужели у тебя нет больше серебра?

– Здесь нет, государь, а там, в Брянске, может уже прибавилось, – пробормотал князь. – Надо ехать в Брянск, чтобы узнать об этом…

– Нечего тебе ехать в Брэнэ! – бросил хан, сверкнув очами. – Ты лучше пошли туда людей, а сам подожди их здесь, в Сарае. И пусть привозят двойной «выход»! Надо, чтобы твой выход был не меньше, чем у других князей! Пора тебе сравняться с Новэгэрэ! Нечего прикидываться бедным и жалким, ссылаясь на свою лесную землю!

– Помилуй, государь! – вскричал Роман Михайлович, прижав к груди руки. – У нас не будет столько серебра! Ну, если только тысячи…две в государевой монете…

– Ишь, какой хитрец! – возмутился Ноуруз, и его густые черные брови взметнулись грозной дугой. – Ты напоминаешь мне вертлявую степную лису, коназ Ромэнэ! Какой ты жадный! За это следует тебя наказать! Разве не так, мои славные люди?!

– Так, так! – закивали головами сидевшие за спиной русского князя татары.

– За такую строптивость следует отсечь ему башку! – выкрикнул, улыбаясь, мурза Мамай.

– Или отрубить ему кутак вместе с мотней! – громко сказал сидевший рядом с Мамаем с непроницаемым видом Серкиз-бей.

Князь Роман пал ниц, закрывая руками голову.

– Ладно, Ромэнэ, – засмеялся довольный видимым страхом князя ордынский хан, – вот тебе мой приказ: иди к себе в юрту и сегодня же посылай в свой Брэнэ людей за серебром! А то серебро, что ты привез, мне не надо! Пусть оно пока останется у тебя…А когда соберешь полностью весь «выход», тогда я приму его и выдам тебе ярлык. Но запомни, если ты не дашь мне достаточно серебра, ярлык на твой улус достанется другому коназу! Тогда я прикажу подвергнуть тебя жестокому позору – раздеть догола, намазать собачьим навозом и посадить верхом на старого ишака – задом-наперед! И будешь ездить по улицам Сарая на потеху всему народу! Убирайся!

Оскорбленный брянский князь поднялся и поплелся, пятясь, спиной к выходу, под дружный смех ханских приближенных.

У входа во дворец его ожидали боярин Кручина, княжеский тиун и верные дружинники.

– На тебе нет лица, княже! – тихо молвил воевода Супоня Борисович, протягивая князю его большой двуручный меч. – Видно несладко тебе было у бусурманского царя…

– Ничего, славный князь, – сказал, качая головой, боярин Кручина. – Пошли в наш гостевой дом! Будем держать совет! Нельзя говорить лишнее! – он подозрительно огляделся. – Здесь даже стены имеют уши!

Князь Роман со своими людьми просидел в Сарае до конца мая, не зная, как поступить. Посоветовавшись с приближенными, он решил не посылать в Брянск никого за серебром. – Не спеши, князь-батюшка, – сказал тогда на совете боярин Кручина Миркович. – Я слышал много недобрых слов об этом царе…Даже царский советник Тютчи не верит, что он долго просидит на троне.

Такой же совет подал брянскому князю и сарайский епископ Иоанн, когда Роман Михайлович посетил его на владычьем подворье.

– Ходят вести, сын мой, – сказал тогда владыка, – что знатные ордынские люди очень недовольны новыми порядками и от всей души ненавидят царя Ноуруза! Значит, осталось недолго ждать очередного переворота…Радуйся, сын мой, что тот бестолковый царь вернул тебе серебро! Остается только ждать. Наберись терпения. Послушай лучше новости о событиях на Руси…Там тоже немало всяких бед!

И владыка подробно рассказал обо всех последних происшествиях.

Смерть великого князя Ивана Московского нанесла серьезный удар по Московскому княжеству. Авторитет восьмилетнего князя Дмитрия Ивановича был настолько низким, что подняли голову не только прежние соперники, нижегородско-суздальские князья, но и все прочие князья, бывшие раньше в дружбе и прямой зависимости от Москвы! Междукняжеская усобица вновь грозила русским землям. Воспользовавшись неурядицами, оживилась Литва. В конце прошлого года великий князь литовский Ольгерд даже угрожал Смоленску: взял с боя город Мстиславль и посадил там своих наместников! А его сын Андрей Ольгердович захватил спорный с Москвой город Ржев, где также посадил литовский гарнизон.

Слава Богу, что удалось благополучно уйти из литовского плена митрополиту Алексию, который через Смоленск добрался до Владимира, а потом вернулся в Москву.

Не ладились дела и в Великом Новгороде. Там неожиданно покинул свою кафедру и ушел в монастырь архиепископ Моисей. Не добившись его возвращения, новгородцы собрали вече и провозгласили архиепископом Алексия, бывшего ключника владыки.

– Теперь им придется ждать решения славного митрополита Алексия. Ему предстоит либо утвердить своего тезку, как владыку, либо отказать новгородскому люду, – подвел итог своему рассказу о событиях прошлого года сарайский епископ.

– Да, святой отец, – тихо сказал мрачный, грустный князь Роман, – и в прошлом году было немного добрых вестей, и в этом! Намедни царь упрекнул меня, что я плачу меньше, чем новгородцы и прочие князья! Они ничего не жалеют за царские грамоты! А за великокняжеский венец готовы даже удавиться! Стыд и позор! Они просто губят нас, нещадно расточая серебро! А царю все мало!

– Ты прав, сын мой, – кивнул головой епископ Иоанн. – Нижегородские князья совсем разорили и себя, и народ! Дмитрий Константинович вот-вот поедет во Владимир с ханским послом для венчания на великое княжение! А ты, сын мой, неужели не в дружбе с Ольгердом Литовским? И зачем ты платишь «выход» ордынскому царю? Разве великий князь Ольгерд не в силах защитить тебя?

– Я говорил с Ольгердом Гедиминовичем о татарской дани, – угрюмо ответил Роман Михайлович, – но он сказал, что я должен платить серебро царю так, как это делали прежние брянские князья…Великий князь не хочет ссориться с татарами…Ведь даже его бедные городки Киев, Чернигов и вся Волынь платят ордынский «выход»…

– Зачем же тогда литовцы обещают русским людям послабление от ордынских поборов?! – возмутился сарайский владыка. – Это же прямой обман?

В это время со двора донесся какой-то шум: крики многих людей, лязг металла, цокот копыт.

– Что там еще случилось?! – выкрикнул епископ, хлопнув в ладоши. В светлицу вбежал молоденький служка. – Беги-ка, Василько, – приказал владыка, – и проведай, откуда такой шум!

Мальчик выбежал на улицу. Вскоре он вернулся румяный, веселый. – Святой батюшка, – сказал он, улыбаясь, – это великий князь Дмитрий Константиныч с татарами и дружиной выехали во Владимир на венчание! Отсюда и шум…Тут еще сбежались татары со всего города. И другие русские князья пришли провожать великого князя Дмитрия…

– Вот опять начинается усобица на Руси! – горько бросил отец Иоанн. – Москва не уступит владимирский «стол»!

На следующее утро князь Роман был разбужен еще большим, чем перед подворьем епископа, шумом. Казалось, весь Сарай звенел и стучал железом: оружием и доспехами. Непрерывно цокали конские копыта, кричали возбужденные люди.

Когда все затихло, князь послал своего мальчика-слугу Улеба за боярином Кручиной. Последний явился в юрту своего князя, растерянно махая руками. – Я не знаю, что произошло! – сказал он после того, как поприветствовал князя. – Надо сходить к какому-нибудь знатному татарину или даже к самому Тютчи.

– Сходи же, славный Кручина, – пробормотал в беспокойстве брянский князь, – и скорей возвращайся!

Но боярин вернулся к своему князю только после полудня. – Вот уж, княже, – весело сказал он, – и новая ордынская «замятня»! Сюда идет с востока, из Синей Орды, заяицкий царь Хызр! Это настоящий государь, потомок их Великого Предка, правнук самого царя Орду!

– Горевать нам или радоваться? – спросил, волнуясь, брянский князь. – Что нам ждать от этого Хызра?

– Не знаю, – боярин Кручина присел по знаку княжеской руки на скамью напротив княжеского дивана, – однако Тютчи мне сказал по секрету, – боярин огляделся и перешел на шепот, – что Хызра пригласили знатные мурзы и, видимо, сам мой славный кунак…Им совсем не стало здесь житья! Значит, нам нечего горевать, если на ордынский трон сядет законный государь! Разве было плохо при Джанибеке или царе Узбеке? Заплатил свой «выход» за нынешний год – уезжай себе домой! Это хорошо, что злобный Ноуруз не взял наше серебро! Нам помог сам Господь!

– Слава тебе, Господи – перекрестился князь Роман. – Тогда давай-ка выпьем с тобой, мой верный боярин, греческого винца! И позовем еще…, – князь хлопнул в ладоши, и в опочивальню вбежал мальчик-слуга. – Беги-ка, Улеб, – приказал князь, – и пригласи сюда моего тиуна Супоню! Пусть разделит нашу трапезу!

Всю ночь Сарай гудел, как набатный колокол, а вокруг юрты брянского князя стояли его пешие воины – сотня окольчуженных копьеносцев, охраняя покой своего господина.

Татарские воины, скакавшие взад-вперед, видя освещаемую факелами княжескую дружину, лишь на мгновение останавливались, а затем с гиканьем и визгом мчались дальше.

К утру все затихло. Князь встал со своего ложа и позвал мальчика-слугу. Последний принес с собой княжескую одежду, а затем – серебряный таз с чистой водой. Князь умылся, оделся с помощью слуги и уже собирался садиться за стол, чтобы принять принесенную во время его одевания другим слугой пищу, как вдруг в княжескую опочивальню буквально ворвался боярин Кручина Миркович.

– Славный князь! – вскричал он, волнуясь, забыв о приветствии. Князь, погрузивший руку в миску с бараньим пловом, поднял голову и с тревогой на него посмотрел. – Нет уже теперь ни злобного Ноуруза, ни его сына Темира, ни глупой царицы Тайдуллы! За Волгой была жестокая битва, и царь Хызр разбил непутевого Ноуруза! И тот злодей бежал, надеясь найти убежище в Сарае. Но знатные мурзы схватили его и выдали победителю! Царь Хызр не стал ждать суда и немедленно казнил бесстыжего Ноуруза и его приближенных! Новый государь занял царский трон и зовет к себе всех русских князей! Он даже не успел отдохнуть от ратных трудов…Собирайся, княже, пойдем к царю во дворец!

Князь немедленно встал, сбросил с себя татарский халат и протянул руки к слуге, передававшему ему красную княжескую мантию. Одевшись, он вышел наружу и вскочил в седло подведенного к нему вороного коня.

– Поехали же, люди мои, к ордынскому государю! – распорядился князь, натянув уздечку, и его отряд в короткий срок оказался возле ханского дворца.

Трое ханских стражников, увидев русского князя, пропустили его без слов, но боярина Кручину задержали. Лишь получив по серебряной денежке, они, изобразив на своих лицам тягостное раздумье, опустили перед ним свои кривые мечи, и тот проследовал за князем.

Во дворце нового хана было многолюдно. Вслед за сменой стражи хан Хызр произвел и перестановки во дворце, оставив в числе своих приближенных лишь нескольких сановников покойного хана Ноуруза, в числе которых пребывали Серкиз-бей и хитроумный Мамай.

Проползая мимо них за своим князем по мягкому персидскому ковру, боярин Кручина с внутренним торжеством понял, кто из мурз участвовал в заговоре и помог новому хану победить.

У золотых ступенек ханского трона стояли на коленях князья Дмитрий Борисович Дмитровский и Константин Васильевич Ростовский. Князь Роман Михайлович присоединился к ним, встав на колени с левого края.

– Будет с этими коназами! – сказал с улыбкой новый хан. – Пусть едут домой! Они привезли полноценный «выход» и достойные подарки! Тебе, Дэмитрэ, я дарю просимый тобой Галэч, а тебе, Костэнэ – Ростэ-бузург! Радуйтесь, мои верные слуги!

– О, благодарю тебя, ясное солнце! – возопил, ликуя, молоденький князь Дмитрий. – Теперь я, наконец, имею во владении Галич!

– О, мудрейший из мудрых! О, солнце из солнц! – воскликнул счастливый не меньше своего товарища седобородый Константин Васильевич. – Благодарю тебя за Борисоглебскую половину моего Ростова! Будь же ты здоров и славен на века!

– Ну, идите же! – весело сказал хан Хызр, глядя вниз со своего трона на лежавших на ковре брянского князя и его боярина. – А теперь, салям тебе, коназ…, – он глянул на стоявшего слева от ханского трона Тютчи. Тот быстро сказал: – Ромэнэ! – Ромэнэ! – повторил хан, сохраняя на лице улыбку. – И подними свою башку!

Князь Роман приподнялся, встал на колени и, глянув на хана, сразу же успокоился: прямо на него смотрел румяный, жизнерадостный татарин лет сорока пяти, одетый в простую одежду: расстегнутый серо-коричневый халат, длинные кожаные штаны и невысокие, с загнутыми носками, черные кожаные сапоги. На гладко выбритой голове возвышалась легкая, напоминавшая тюбетейку простых татар, шапочка.

Хан Хызр был круглолицым, широкоскулым и совсем ничем не походил на убитого им Ноуруза. Его усы и бородка, рыжеватого цвета с проседью, были негусты. Сам хан ростом не вышел: он на голову уступал Ноурузу, а русскому князю – на всех две головы! Но по его мускулистым сильным рукам и широким плечам можно было понять, что новый хан крепок и даже могуч, как настоящий монгольский богатырь.

Сузив и без того свои узенькие черные глаза, Хызр молча рассматривал русского князя. – Якши! – сказал он, наконец, услышав княжеское «вагаляйкюм ассалям». – Все вы, русские князья, очень похожи друг на друга: высокие ростом, светловолосые и с водянистыми глазами! Однако не лицо и слова украшают достойного человека, а его дела! А ты, как рассказал мне мой почтенный советник Тютчи, всегда выполняешь свой долг и вовремя привозишь сюда свое серебро! Ты доставил нам нынешний «выход»?

– Да, доставил, государь! – ответил, улыбаясь, князь Роман. – Я привез все, как положено! И мои скромные подарки! Мы всегда готовы служить тебе, могучему государю, верой и правдой!

– Тогда прими все его серебро, Тютчи, – молвил Хызр, – и выдай ему сразу же ярлык! Пусть Ромэнэ спокойно возвращается в свой город…Как его там? Брэнэ? Да, якши, в свой Брэнэ…Нечего коназам-урусам тут сидеть без дела и смотреть на наши неурядицы! А мы будем наводить порядок и жестоко наказывать всех злодеев, которые разоряли наше ханство! Иди же, коназ-урус, верно служи нам и вовремя привози сюда свое серебро!

– Будь же ты славен, государь! – сказал, пятясь спиной к двери, князь Роман. – Я знаю свой долг и всегда буду верен своему слову!

 

ГЛАВА 18

КНЯЖЕСКИЙ СЪЕЗД

Золотая осень 1360 года прошла в суете и тревогах. Со сменой великого владимирского князя на Руси не стало спокойней. Венчание во Владимире князя Дмитрия Константиновича Суздальского не вызвало радости у прочих русских князей. На этом торжественном событии присутствовали лишь братья-князья Андрей, Дмитрий и Борис Константиновичи. Прочие же князья, несмотря на то, что злорадствовали в свое время потере Москвой Владимира и великокняжеского «стола», как только разобрались в сложившейся ситуации, Дмитрия Константиновича не поддержали. Последний не был старшим из трех братьев, а старший – Андрей – не захотел брать на себя «тяжкий груз ненадобной власти». Удельные князья давно привыкли к главенству Москвы, роптали, порой, на «превеликие поборы и московскую корысть», но подчиняться вчерашнему нижегородскому князю не хотели. В свою очередь, Москва заняла выжидательную позицию. Вернувшийся из тяжелого литовского плена митрополит Алексий, ставший по завещанию покойного великого московского князя Ивана Ивановича княжеским «местоблюстителем», повел «государевы дела» осторожно. Видя ордынскую «замятню» и частую смену сарайских ханов, он решил понаблюдать за дальнейшим развитием событий в Орде, а, чтобы не вызвать на свою голову гнева татар, временно подчинился решению хана, создав видимость безразличия к отнятию великокняжеского ярлыка у Москвы. Но и благословлять это дело он не захотел. Князь Дмитрий Константинович был венчан 22 июня суздальским владыкой. Сам же митрополит в это время находился в Великом Новгороде: «поставил на владычество» архиепископа Алексия. Таким образом, митрополит нашел удобный повод не поддерживать на деле нового великого князя.

Одновременно с этим, посоветовавшись с боярами, митрополит Алексий принял решение передать весь ордынский «выход» князю Дмитрию Константиновичу, чтобы тот сам отвез в Сарай всю царскую дань.

Само собой разумеется, Москва отвезла во Владимир значительно меньше серебра, чем раньше, ограничившись лишь уплатой установленной ханами дани. Подарки хану и его приближенным был вынужден теперь платить новоиспеченный великий князь. Вот тут и осознал Дмитрий Константинович, как тяжела «шапка Мономаха»! Дополнительное серебро еще надо было достать! В довершение ко всему, во Владимир прибыли татарские послы от нового хана с требованием наказать «царских врагов». Оказывается, во время беспорядков в Орде, новгородские «вольные люди» совершили набег на татарские владения. Они огнем и мечом прошлись по средней Волге и разграбили город Жукотин. Уцелевшие от погрома жукотинцы пожаловались ордынскому хану. Пока хан разбирался и принимал решение, разгневанные татары устроили самосуд над русскими купцами в Булгаре. В свою очередь, купцы, имевшие ханские привилегии и доселе не подвергавшиеся грабежу, направили своего представителя с жалобой к ордынскому хану, требуя возмещения ущерба и наказания разбойников. При расследовании дела хан определил главных виновников – новгородских ушкуйников – и повелел: – Чтобы впредь не было подобного, коназ Дэмитрэ должен поймать всех разбойников из Новэгэрэ, выдать их на расправу в Сарай и возместить ущерб пострадавшим купцам!

Вот и пришлось раскаяться великому владимирскому князю Дмитрию Константиновичу в том, что он так поспешил принять «под свою руку» Великий Новгород! Если бы этот беспокойный край пребывал под властью московского князя, то все «новгородские беды» пали бы на Москву.

Что делать? Где достать денег? Как удовлетворить требования ордынского хана? – Вот какие вопросы встали перед бесхитростным, но жадным до власти князем Дмитрием Константиновичем. Пришлось собирать княжеский съезд. И вот в эту осень великий владимирский князь послал ко всем «малым князьям» своих киличеев с призывом – прибыть в Кострому на княжеский съезд. Кострому он избрал для того, чтобы избежать «владимирского позора», когда удельные князья не явились на его венчание, тем самым не признав «царскую волю». Поскольку княжеские съезды собирались в крайних случаях, и князья могли высказать свое мнение по многим важным делам русских земель, новый великий владимирский князь понадеялся, что в Кострому приедут все удельные князья. Туда же прибыли ханские посланники – мурзы Урус, Каирбек и Алтынцыбек. Они возглавили небольшой стол, устланный белой скатертью и поставленный встык к длинному столу, образовав огромную букву «Т», рассевшись в больших черных креслах, расположенных рядом. По правую руку от самого старшего татарского посланника, Уруса-мурзы, на скамью, возглавив длинный стол, воссел великий владимирский князь Дмитрий Константинович. Напротив него расположился его старший брат Андрей, оказавшийся по левую руку от мурзы Алтынцыбека. За ним сидел князь Константин Васильевич Ростовский, владевший Борисоглебской частью удела, и младший брат великого князя – Борис Константинович. Остальную часть этой скамьи занимали бояре собравшихся князей. Рядом с великим князем сидели суздальский и костромской епископы, а прочие места пустовали. Почти все удельные князья с пренебрежением отнеслись к княжескому съезду и на призыв великого князя не явились. Последний сидел мрачный, как туча, чувствуя себя оскорбленным и униженным. Собравшиеся посидели еще некоторое время в ожидании, но, как только стало ясно, что больше никого не будет, малолюдный съезд начался.

Разговаривали по-татарски, кто как мог, но оказалось, что русские владели этим языком неплохо. Татары тоже знали некоторые русские слова и часто вставляли их в свою речь.

Первым подал голос старший татарский посланник мурза Урус. Не вставая, как это было принято у русских князей при выступлении, он коротко сказал: – Мы видим, коназ Дэмитрэ, у тебя нет настоящей власти, и прочие князья тебя не уважают! Поэтому мы сообщим обо всем нашему повелителю и попросим передать ярлык на Уладэ-бузург другому коназу! И еще скажу, что у вас совсем нет порядка, и ваши разбойники угрожают городам нашего государя! Почему ты, коназ Дэмитрэ, до сих пор не возместил ущерб ограбленным купцам и не поймал тех разбойников?

– Так получилось, знатный человек, – мрачно ответил Дмитрий Константинович, – что удельные князья, смущенные Москвой, не выполнили моих требований! Все наши князья так боятся не угодить Москве, что даже не явились на этот съезд! Разве я не прав, князь Константин?

– Прав, брат, – ответил Константин Ростовский. – Даже мой сосед, владелец Сретенской части Ростова, праведный Андрей Федорыч, говорил мне, что он не едет сюда, в Кострому, из-за страха перед московскими властями!

– Кто там сейчас коназом в Мосикэ? – спросил, покраснев от гнева, мурза Каирбек. – Неужели он так силен?

– Какое там! – усмехнулся князь Андрей Константинович. – Дмитрий Московский – еще отрок! Откуда у него сила?

– Зачем тогда говорить всякую чепуху?! – возмутился Алтынцыбек. – Разве может тот младенец кого-нибудь запугать? Нечего дурачить нас, ханских людей! Мы видели ваших могучих коназов на приеме у государя! Неужели они испугались жалкого юношу?!

– Но в Москве делами заправляет вовсе не Дмитрий! – пробормотал багровый от стыда великий владимирский князь. – А сам святитель Алексий и московские бояре…

– Удивительно! – усмехнулся Урус-мурза. – Неужели и в остальных городах у власти стоят служители церкви и бояре, а ваши князья только возят в Сарай ханский «выход»?!

– Это не так, мой господин, – сказал князь Андрей Константинович. – У нас есть сильные и властные князья! Вот, например, Святослав Смоленский и Роман Брянский. Но и они пляшут под дудку Москвы! Мы приглашали их на этот съезд, но они решительно отказались! Они, правда, не входят в великое Владимирское княжество, но обладают достаточным влиянием…

– А тот Роман Молодой вообще отказался признавать меня великим князем! – пробасил Дмитрий Константинович. – Мало того, он даже не проявил должного уважения к моему посланнику, сказав, что я получил грамотку на Владимир от самозванца Ноуруза! А когда мой человек напомнил, что новый государь подтвердил то пожалование, брянский князь с усмешкой молвил, что «и этот царь Хызр недолго усидит на своем престоле, а новый государь, без всякого сомнения, вернет Владимир Москве»! Вот он и побоялся обидеть молодого Дмитрия Московского, считая, что тот вскоре станет великим князем! И после этих оскорбительных слов брянский князь прогнал моего гонца с позором и громким смехом!

Татарские мурзы переглянулись. – Якши, карашо, Дэмитрэ, – сказал, усмехнувшись, мурза Урус, – мы доложим об этом нашему повелителю и накажем того Ромэнэ! Однако скажи, как ты собираешься исполнять ханский приказ?

– Ну, э-э-э, – пробурчал великий князь Дмитрий, – тогда придется ехать в Великий Новгород и ловить тех разбойников!

– Так кто же поедет? – вопросил, сурово сдвинув брови, мурза Каирбек. – Неужели ты исполнишь волю государя одними словами?

– Не только словами, – промолвил князь Андрей Константинович. – Придется самим туда ехать!

– Тогда ладно, – кивнул головой мурза Алтынцыбек, – с этим все ясно! Но вот как вы будете возмещать ущерб купцам и людям из Жукотэ?

– А мы прикажем новгородцам расплатиться за своих разбойников! – сказал, ударив кулаком по столу, великий владимирский князь.

– А если люди из Новэгэрэ откажутся платить? – прищурил свои черные узкие глазки мурза Урус. – Что вы тогда будете делать?

– Тогда возложим этот долг на плечи наших тягловых людей, – пробормотал князь Андрей. – А ответственность будут нести все удельные князья. Это – плата им за грубость и попрание царской воли! Разве я не прав, владыка?

– Не знаю, сын мой, – ответил суздальский епископ. – Наша русская земля нынче не богата серебром! Но если говорить правду, то платить должны виновники содеянного, а не сторонние люди!

– За что же разорять тех, кто не причастен к преступлению? – поддержал своего соседа по скамье костромской епископ. – Пусть сами новгородцы отвечают за дела своих беспокойных жителей!

– Ну, так что вы решили? – насупился мурза Каирбек. – Долго мы еще будем разглагольствовать?

– Мы решили, почтенные люди, – сказал, улыбаясь и глядя преданными глазами на татарских послов, великий князь Дмитрий Константинович, – что мы сами поедем в Новгород и поймаем тех злодеев. А потом выдадим их государю на суд и расправу! Что касается ущерба от разбойников, то это – дело Великого Новгорода! Пусть привозят в Сарай нужное серебро!

– А если они не уплатят, тогда мы пройдем с огнем и мечом по всей земле Новэгэрэ! – грозно молвил мурза Алтынцыбек. – Да так пройдем, что не только разгромим Новэгэрэ, но пожжем Брэнэ, Смулэнэ и пощиплем твои земли, бестолковый Дэмитрэ! Берегись!

– За что же мои земли, почтенный? – смиренно улыбнулся Дмитрий Константинович. – Вот Брянск и Смоленск, это – правильно! Да еще бы Москву сюда прибавить!

 

ГЛАВА 19

РАЗБОРКИ В ОРДЕ

– Встань же, Ромэнэ, – сердито сказал Хызр-хан, глядя на лежавшего перед ним брянского князя, – и покажи мне свои глаза!

Князь Роман встал на колени и смело глянул на ордынского хана. Последний буквально впился в него своим огненным взором, но брянский князь выдержал этот взгляд.

– Престранно, Ромэнэ, я не вижу в твоих глазах ни страха, ни лжи, – пробормотал хан, чувствуя неуверенность. – Однако же скажи, коназ-урус, почему ты не приехал на совет коназа Дэмитрэ и непочтительно высказывался о моем правлении?!

– Вот почему царь так рассердился! – подумал князь Роман. – Значит, люди Дмитрия Суздальского донесли о моих гневных словах!

Но вслух он сказал: – Я никогда не говорил непочтительных слов о тебе, государь! А в Кострому я не пошел потому, что слова великого князя Дмитрия для меня не указ! К тому же, мой Брянск не повинен в преступлениях против твоих людей и прочих купцов! Мы совсем далеки от беспорядков и мятежей во владимирской земле и не хотим лезть в их бестолковые дела! Нам хватает своих трудностей. Для нас главное – вовремя и в достаточном количестве доставить тебе наш «выход»! А других дел у нас нет! Вот если бы мои люди что-нибудь натворили, тогда бы я был виноват перед тобой. Зачем мне ходить на съезды глупцов? Учиться у них беспорядкам? Пусть лучше они учатся у меня, как хранить тишину и порядок в уделе, а также не причинять вреда твоим людям! Выслушав брянского князя, ордынский хан несколько успокоился. – Конечно, надо беречь свой улус и держать в руках тягловый люд…, – буркнул он. – Однако почему ты осуждал мои действия? Ты ничего об этом не сказал! Неужели ты веришь, что я пришел к власти ненадолго?

– Я не верю этому, государь! – сказал без тени смущения князь Роман. – Никакой человек – ни князь, ни славный мурза – не может предугадать судьбу своего повелителя…Однако есть признаки, по которым можно определить ошибки государственных людей!

– Так ты решил судить своего хана?! – вскричал, подскочив со своего трона, разгневанный Хызр. – Не боишься потерять свою башку, коназ-урус?

– В этом случае – невелика потеря! – усмехнулся Роман Михайлович. – Но вот я вижу, что свою башку потерял именно ты, государь!

– Да как ты смеешь, презренный дурак, оскорблять меня?! – буквально взвыл, побагровев, ордынский хан. Придворные, сидевшие вокруг на подушках, зашумели, заговорили. За всю свою жизнь они не помнили подобного разговора русского данника с великим ханом!

– Я могу поведать тебе, государь, и не такую правду! Я не боюсь сказать то, что есть! – спокойно молвил князь Роман, не обращая внимания на шум и гневные крики хана и его вельмож. Даже всегда спокойный Тютчи, стоявший слева от ханского трона, покраснел от волнения.

– Что ж, тогда поведай мне свою правду, Ромэнэ! – прохрипел, едва сохраняя самообладание, хан Хызр.

– Вот какая моя правда, государь! – спокойно ответствовал брянский князь. – Расскажу о государях, которые правили до тебя. Я не знаю, хорошие они были или плохие, это судить тебе…Однако все они не обижали московских князей и давали им грамотки на главный город – Владимир. И те московские князья следили за порядком в своем великом княжении, исправно платили «выход», любили своих государей и держали в узде удельных князей. А теперь по твоей воле грамотка на великое княжение отнята у Москвы и передана слабому князю – Дмитрию Суздальскому…Это привело к смутам и неурядицам не только во владимирской земле, но и здесь, в славной Орде!

– Чем же плох этот Дэмитрэ из Новэгэрэ? – прищурил свои узкие глазки хан Хызр. – Где же правда в твоих словах?

– Он плох хотя бы за то, что оболгал меня и довел до тебя обидную ложь! – решительно молвил князь Роман. – Если бы он был честным человеком, то сам пришел бы ко мне, хотя бы здесь, в Сарае, и высказал свое несогласие с моими словами! Вместо этого он побежал к тебе, государь, жаловаться, как непотребная девка! Это – поступок не воина, а болтливой женки!

Ордынский хан, услышав такое откровение, заколебался. Он был явно озадачен не только решимостью слов брянского князя, но и его бесстрашием. – Ладно, якши, – пробормотал он, не зная, что говорить и делать, – правильно, что не позвали сюда других коназов! Нечего им слушать такие сумасбродные слова. Даже не знаю, как с тобой поступить…Ты привез вовремя и сполна «выход» и дары, но высказал такие слова, что я не знаю, давать ли тебе ярлык на тот лесной улус? Иди же, я потом сообщу тебе свою волю!

Когда князь Роман, вернувшись в свою гостевую юрту, рассказал боярину Кручине, приглашенному княжеским слугой, о состоявшемся во дворце разговоре, последний пришел в ужас. – Какая беда! – пробормотал он, выслушав князя. – Этот царь не простит такой обиды! Ты подлил масла в огонь, храбрый князь!

– Ничего! – усмехнулся Роман Михайлович, опрокидывая чашу с ароматным греческим вином. – Пусть этот лупоглазый Хызр услышит, наконец, настоящую правду! А если будет надо, я обложу того Дмитрия самой грубой бранью! В моих жилах не зря течет кровь моего славного предка, великого русского святого Михаила Всеволодыча!

– Оно-то так, князь батюшка, – покачал головой Кручина Миркович, – однако я лучше сбегаю к Тютчи, на его подворье, и узнаю, какая гроза нависла над нами!

Вечером он пришел в княжескую юрту хмурый, растерянный. – Тютчи пребывает сейчас в грусти и растерянности, – тихо сказал он после того, как князь посадил его жестом руки на скамью напротив княжеского дивана. Роман Михайлович спокойно восседал и, казалось, совсем не переживал за свое утреннее выступление во дворце. – От чего же так расстроился славный Тютчи? – спросил он с улыбкой. – Неужели от моих слов?

– Может от твоих слов, а может – от царского гнева! – пробормотал боярин. – Однако все поняли, что этот царь долго в Орде не усидит! Своими словами ты раскрыл всем глаза! Нам надо сейчас, как посоветовал Тютчи, тихо отсидеться и дождаться нового царя…После твоего ухода из дворца этот царь Хызр обвинил всех старых сановников прежних государей в сговоре против него! И даже напустился на Серкиз-бея! – Вот как ты меня любишь, хитрец Серкиз! – кричал раздраженный хан. – Ни слова не сказал против того Ромэнэ! Все отмалчивался! – Досталось и Тютчи, и даже славному Мамаю за молчание! Из-за этого все знатные люди сильно обиделись на царя, а Серкиз-бей поведал Тютчи, что хочет навсегда уехать из Сарая! Он готов уйти на службу даже к русским князьям! И Тютчи тоже признался мне, что если бы знал, куда податься, так сразу бы уехал отсюда! Может, возьмем его к себе в Брянск? Подумай, княже!

– Господи, спаси! – воскликнул Роман Михайлович. – Нам еще только не хватало некрещеного татарина! А с ним все семейство – женки, дети, прислуга…Мы принесем к нам в Брянск новую смуту!

– Значит, отказать славному Тютчи? – спросил, волнуясь, Кручина Миркович. – Тогда мы потеряем его дружбу!

– Не спеши, мой мудрый боярин, – тихо сказал князь Роман. – Мы еще подумаем, помолимся Господу, а потом и решим…

Прошло два дня. Брянский князь, прислушавшись к совету своего боярина, тихо отсиживался в гостевой юрте и смиренно ожидал дальнейших событий. Он кликнул своего мальчика-слугу и уже собирался распорядиться, чтобы ему подготовили коня для прогулки в степь, как вдруг в этот самый момент к нему в юрту вошли неожиданные гости.

– Принимай нас, сын мой! – раздался густой бас из прихожей. Роман Михайлович вздрогнул от внезапной догадки и дал знак слуге отойти от входа. В княжескую светлицу-опочивальню вошел величественной поступью московский митрополит Алексий, одетый в длинную, до самого пола, черную монашескую рясу, с большим золотым крестом на груди, свисавшим с массивной золотой цепи, и в белом клобуке, натянутом на голову, на передней части которого яркими разноцветными нитями был вышит образ Пресвятой Богородицы. Рядом с ним, по правую руку, стоял рослый голубоглазый светловолосый отрок, одетый в красную княжескую мантию, синие штаны китайского шелка, нижние части которых выбивались из-под мантии, и были аккуратно вставлены в красные же, козьей кожи, сапожки с загнутыми вверх носками. На голове юноши возвышалась типичная княжеская шапка, низ которой был обшит мехом черной куницы, а верх блистал алым атласом.

По левую руку от святителя стоял важный надутый боярин Иван Симеонович, седовласый и седобородый, одетый в коричневый кафтан, расшитый серебряными галунами, подпоясанный тяжелым, сверкавшим серебряными и золотыми пластинами поясом, и длинные серые штаны, вправленные в черные, добротные сапоги. На голове боярина красовалась небольшая шапочка из меха светлой куницы с павлиньим пером. – Да благословит тебя Господь, сын мой, здоровья тебе и душевного спокойствия! – пробасил митрополит, крестя голову склонившегося перед ним брянского князя.

– Здравствуйте, славный святитель, молодой князь и важный боярин! – сказал, улыбаясь и не веря своим глазам, князь Роман. – Да садитесь же, дорогие гости, сюда! – князь указал рукой на длинную скамью, стоявшую напротив дивана, с другой стороны от его лакированного китайского столика. – Эй, Улеб! – он хлопнул в ладоши. Напуганный мальчик, только что выбежавший в прихожую, вновь предстал перед князем. – Сбегай-ка, Улеб, – молвил князь, – за моим боярином Кручиной, а потом – в караван-сарай, к почтенному Джаруду, чтобы он принес сюда лучшие яства!

– Не надо нам яств, сын мой, – пробормотал, протестуя, святитель. – Мы сыты и пришли сюда просто поговорить…

– Ничего, святой отец, – весело сказал князь Роман. – Может, что-нибудь отведаете…

Пока слуга бегал по княжескому поручению, гости завели неторопливый разговор. Святейший митрополит сразу же объяснил брянскому князю, по какой причине они пришли к нему в юрту. Дело в том, что о смелой речи князя Романа перед татарским ханом узнали во всем Сарае, слухи дошли до сарайского епископа Иоанна, а он, в свою очередь, сообщил о случившемся митрополиту Алексию. Последний особенно заинтересовался сказанными Романом Брянским словами о ханской ошибке. Однако все сведения были получены знатными москвичами из чужих уст, и им хотелось узнать, как же обстояло дело, от самого Романа Михайловича. Брянский князь вкратце рассказал о своем посещении ханского дворца и едва ли не дословно передал свою речь, в которой он осудил передачу Владимира князю Дмитрию Константиновичу.

Московские гости внимательно слушали его и, как только князь Роман замолчал, одобрительно покачали головами.

– Благодарю тебя, сын мой! – молвил митрополит, улыбаясь и как бы согревая своим теплым проникновенным взглядом брянского князя. – Мы не ожидали, что ты выступишь на защиту обиженной Москвы!

– И я благодарю тебя, брянский князь! – тихо произнес легким подростковым басом молодой князь Дмитрий Иванович.

– Спасибо тебе и от имени московских бояр, князь Роман! – прогудел, отдавая дань учтивости, боярин Иван Симеонович. – Мы долго будем помнить твою доброту и смелость!

– Но я ничего такого не сказал! – скромно возразил князь Роман. – Я просто рассердился на несправедливые слова царя Хызра и выложил ему без прикрас всю правду-матку. Вы бы видели, как этот бусурманский царь выпучил глаза и налился кровью! Было так смешно!

– Не смешно, а печально! – покачал головой святитель. – За это можно было потерять свою голову! Я уже не говорю о городе и уделе! Вы, черниговские князья, всегда были горячи и вспыльчивы! А это – не во благо! Мера должна быть и в храбрости!

В это время прибежал боярин Кручина Миркович и сразу же, не успев ничего сказать, упал на колени между своим князем и столом, за которым сидели знатные гости.

– Господи, благослови! – митрополит перекрестил его голову, протянув через стол руку.

– Садись, мой верный Кручина, рядом со мной! – распорядился Роман Брянский, усаживая боярина на диван напротив москвичей.

Они продолжили прерванный разговор. Вскоре прибежали чайханщик Джаруд, состарившийся и поседевший, со своими слугами. Они быстро накрыли небольшой стол лучшими блюдами караван-сарая. Услужливый Джаруд оставил часть яств в прихожей вместе с двумя своими помощниками, которые только и ждали сигнала от княжеского мальчика-слуги, что следует еще принести, а что убрать со стола.

– А теперь, – сказал брянский князь, подняв свой большой серебряный кубок с греческим вином, – выпьем за твое здоровье, славный святитель, и за молодого князя Дмитрия, который обещает быть могучим воином! Долгих вам лет и счастливой жизни!

– Благодарим! – хором ответили знатные гости, поднимая серебряные чаши.

После небольшого пира и возлияния собеседники еще долго говорили о жизни, о трудностях и последних событиях на Руси и в Орде. А они не радовали…

– Что нам ждать, если сам Господь подал еще в прошлом году знамение? – сказал, качая головой, московский митрополит. – Тогда, на Филиппово говенье, солнце покрылось темной кровью, а во время великого говенья появились огненные зори, шедшие по всему небу с востока на запад! А какой был страшный мор в Пскове? Я сам ездил туда…Мы провели крестный ход и отслужили три литургии! Но грехи не позволили остановить беду! Смерть косила псковичей так жестоко, что скончались даже местный князь Астафий с сыновьями Карпом и Алексием!

– Тот год был особенно тяжелым! – грустно молвил князь Роман. – Тогда новгородские разбойники разорили царский город Жукотин! От этого было много бед! А суздальский князь Дмитрий Константиныч ухитрился и меня приплести к тому разорению! Он был очень недоволен, что я отказался приехать в Кострому на его съезд! Вот поэтому он оговорил меня перед бусурманским царем! Но вот удалось ли ему поймать тех новгородских ушкуйников?

– Удалось, славный князь! – сказал боярин Иван Симеонович. – Дмитрий Константиныч со своими братьями и ростовским князем Константином Василичем отправились на север, в новгородскую землю. Там они наткнулись на какую-то новгородскую ватагу и захватили разбойников в плен. Но говорят, что сами новгородцы передали в их руки своих преступников, осужденных по другому делу и ожидавших казни. А люди Дмитрия Суздальского, который пока зовется великим князем, привезли сюда, в Сарай, тех злодеев и выдали их за главных виновников жукотинского погрома! Царь Хызр, недолго думая, приказал подвергнуть их жестоким мучениям, а потом казнил! Затем в Сарай приехали бояре из Великого Новгорода, привезли с собой много серебра и «замяли» то печальное дело.

– Это – правда, что Дмитрий Нижегородский пребывает в Сарае? – спросил, прищурившись, брянский князь. – Надо бы без пощады набить ему рыло!

– Это не следует делать, сын мой! – замахал руками отец Алексий. – Ты принесешь только горе и себе, и своей земле! Там, на одном подворье, расположились четыре князя – Андрей Константиныч с братом Дмитрием, Константин Ростовский и Михаил Ярославский. Они объединились против Москвы – «друзья по нужде»! Опасно задевать их здесь, в Сарае! А поэтому сиди, сын мой, тихо-спокойно и не серди понапрасну ордынского царя!

Святитель с удовольствием побеседовал и с брянским боярином Кручиной, который рассказал москвичам немало интересного из своей посольской жизни: о встречах со знатными татарами и многими ордынскими ханами. Он вкратце поведал и о своей дружбе с семьей тайного ханского советника Тютчи, предки которого познакомились с его прадедом еще во времена Бату-хана. – И вот теперь, – молвил он в заключении, – тот верный царский человек хочет уйти на службу к русским князьям! Он устал от бесконечных смен бусурманских царей и желал бы спокойной жизни. Об этом мечтает и его знатный друг Серкиз-бей! Они готовы уйти хоть сейчас со своими родственниками, челядью и даже татарскими воинами…А нам не по силам принять такую уймищу народа! Им нет места в нашем Брянске, да и князь опасается беспорядков…

– А почему бы этому Тютчи не поехать к нам в Москву?! – вдруг громко сказал своим звонким мальчишеским голосом князь Дмитрий. – Нам нужны ученые татары и славные воины! В Москве найдется хорошее подворье и для того Черкиз-бея! Так что можешь передать им, славный боярин, мое приглашение! Пусть едут в Москву!

– Очень хорошо, молодой князь! Ты мудр не по годам! – весело ответил Кручина Миркович. – Тогда я пойду к тем знатным людям и передам им твою волю! Пусть же они посетят вашу юрту и договорятся о службе!

– Тогда поспеши, славный брянский человек! – сказал побагровевший от выпитого вина боярин Иван Симеонович. – Через два дня мы уедем в Москву! Нам не удалось получить грамотку на великое княжение! Слава Богу, что хоть смогли оправдаться перед царем от клеветы того князя Дмитрия! Пусть же он помается со своим великим княжением! А там – увидим!

С тем и расстались знатные московские гости с брянским князем Романом и вскоре уехали из Орды. Вместе с ними подался в далекие северные леса и бывший тайный советник ордынских ханов Тютчи со своей семьей и скудным скарбом. Мурза Серкиз-бей тоже побывал в гостях у Дмитрия Московского, но сразу в Москву не поехал. – Сначала я побываю на верхней Волге, – сказал он московскому князю, – и поищу вольную жизнь. А если там ничего не сладится, приду к тебе на службу, Дэмитрэ! – И он отправился в мордовское Запьянье.

Через несколько дней после отъезда москвичей из Сарая там вновь начались серьезные беспорядки.

Как-то поутру князь Роман проснулся от страшного шума: людских криков, визга скачущих всадников, топота копыт и лязга железа. По улицам Сарая носились какие-то конные воины, грабившие богатые дома и всех встречавшихся на их пути странников. Брянский князь немедленно собрал весь свой отряд из двухсот отборных дружинников и повелел им окружить юрты своих людей. После этого он послал своего воеводу Супоню Борисовича с небольшим отрядом к ханскому дворцу, чтобы узнать, что же произошло. Последний довольно скоро вернулся с неожиданной вестью: скончался хан Хызр! – Там, во дворце, засел его молодой сын Темир-ходжа, – доложил воевода Супоня, – и объявил себя ордынским царем! А надолго ли он – неведомо!

– Надо бы нам сходить во дворец и посмотреть на нового царя! – сказал, смеясь, Роман Михайлович. – Вот вам мое предсказание: больше нет этого злобного Хызра!

Князь Роман со своими людьми быстро доскакали до ханского дворца. Оставив коня и меч своим воинам, брянский князь устремился к входу. У дворца стояли вооруженные кривыми мечами стражники. Все трое, узнав брянского князя, приветливо заулыбались. – Подожди немного, мурза-урус! – сказал старший, седовласый воин. – Я пойду к славному Мамаю и доложу о тебе!

Вскоре он вернулся и, принимая в ладонь серебряную деньгу, буркнул: – Входи же, славный коназ. Молодой государь тебя ждет!

Князь Роман вошел в приемную залу дворца, осторожно переступил порог, но на колени не упал, а прямо пошел к золоченому ханскому трону. Однако, остановившись на середине пути, он глянул перед собой и вздрогнул: золоченый трон пустовал!

– Сюда, сюда, коназ-урус! – донеслось до него из темного угла, и там кто-то зашевелился. Князь прошел вперед и увидел слева от трона сидевших на корточках, словно вросших в подушки, знатных татар. Их было семеро. Двух он знал, это были мурзы Мамай и Сатай. Лиц остальных вельмож он раньше не видел. В углу дворцового присутствия горела одна свеча, и ее было достаточно, чтобы разглядеть лица сидевших.

– Садись, коназ-урус! – громко сказал самый молодой из знатных татар, располагавшийся между Мамаем и каким-то черноволосым рослым мурзой. – Я – ваш новый государь!

Князь Роман уселся на корточки рядом с мурзой Сатаем и пристально вгляделся в лицо Темир-ходжи. Ничего примечательного он не увидел: перед ним сидел молоденький, веснушчатый, худенький татарин, каких он часто встречал на улицах Сарая. У новоявленного хана еще не было ни усов, ни бороды! Однако, как оказалась, нрав у него был поистине царский!

– Я слышал, – буркнул Темир-ходжа, глядя на Романа Брянского, – что ты строптив, Ромэнэ! И совсем не чтил моего батюшку! За это тебе следует отсечь башку!

– Вот и пришел к новому царю! – с горечью подумал князь Роман. – Вдруг и в самом деле потеряю голову!

Он не испугался, но решил сделать вид, что содрогнулся от страха. – Не казни меня, могучий государь! – простонал он, едва сдерживая смех. – Я, в самом деле, не испугался твоего батюшки, но тебя очень боюсь, потому как вижу на твоем лице великую отвагу и печать славного воина!

– Якши, Ромэнэ, – усмехнулся молодой хан. – Тогда я дарую тебе жизнь! Я вижу, что ты научился говорить правду! И ты был прав тогда. Мой батюшка оказался негодным правителем, и пришлось отправить его к предкам! А теперь иди в свою юрту и жди моего решения. Но не забудь принести сюда свое серебро. В двойном количестве! За мой ярлык! Тогда я полностью прощу тебя. Иди же!

Выйдя из дворца, князь Роман встретился у входа с брянскими дружинниками и боярином Кручиной. – Ну, что, как тебе новый царь? – спросил князя Супоня Борисович, передавая ему меч. – Сильно суровый?

– Пошли-ка, мои люди, на наше подворье! – распорядился князь. – Там и поговорим. Но скажу пока одно: новый царь Темир протянет недолго. Я понял, что он – глупый и вздорный человек! А татары не любят властных дурачков! Если бы такой правитель был у нас, на Руси, тогда бы он пожизненно устроился. А здесь такое не выйдет!

В самом деле, новый хан продержался на троне едва с неделю. Вскоре в Сарае снова начались беспорядки, погромы, убийства и насилия. Князь Роман не пострадал лишь благодаря наличию сильного военного отряда, охранявшего жилища брянцев. Прочие русские князья, допустившие беспечность, уповая на обычный порядок в Орде и жалея на содержание воинов денег, были нещадно ограблены и избиты во время очередной «замятни». Великий князь Дмитрий Константинович сумел уехать еще накануне этих событий, а его брат Андрей, увлекшийся продажной татарской рабыней, задержался, рассчитывая выкупить приглянувшуюся ему красотку. Это едва не стоило ему жизни. На княжеский малочисленный отряд напал некий мурза Ранчин-ходжа, отбил у русских три телеги из четырех, и у ограбленного князя Андрея остался лишь скудный скарб и татарская невольница, купленная им за огромные деньги, на которую татарский разбойник даже не взглянул. Ростовские же князья были ограблены начисто: их оставили лишь «в одном исподнем»! И если бы не проходивший мимо Сарая купеческий караван, подобравший несчастных русских князей с их людьми, они бы сгинули в далекой бескрайней степи.

Брянский князь, узнав о таких беспорядках, принял, наконец, решение уходить из Сарая. Он долго думал, ему не хотелось возвращаться в Брянск без ханского ярлыка на владение уделом. – Хоть бы этот Темир выдал мне грамотку, – рассуждал он про себя, глядя, как его воины готовят к отъезду телеги. – Что я скажу своим брянским боярам?

Неожиданно к княжеской юрте подъехал одинокий татарский всадник. Спешившись и оставив поводья коня в руках княжеских слуг, он подбежал к Роману Брянскому. – Салям тебе, Ромэнэ! – сказал он, и брянский князь узнал в нем одного из стражников ханского дворца. – Тебя зовут во дворец новый государь Абдуллах и его славный темник Мамай!

– Вот так чудо! – буркнул князь, выходя из юрты, и сделал жест рукой. Княжеские слуги беспрекословно подвели к нему коня. – Я отправляюсь во дворец! – крикнул на ходу князь, устремляясь вперед. Вслед за ним помчались два десятка его преданных конных дружинников.

Во дворце на этот раз было светло. Брянский князь беспрепятственно прошел в приемную залу и увидел сидевших на корточках на ковре перед золотым троном татарских мурз, среди которых выделялся одетый в ослепительную белую одежду худенький и невысокий мурза Мамай. Всего татарских сановников было шестеро. Среди них уже не было Сатая. Ни имен, ни лиц пятерых татар князь Роман не знал. Подойдя без обычного ритуала к вельможам, он, увидев знак Мамая сесть, присоединился к ним. – Салям тобе, Ромэнэ, – сказал, улыбаясь, Мамай. – Вот смотри: перед тобой новый царь Абдуллах!

Роман глянул на сидевшего напротив Мамая татарина и едва сдержал смех. Новоявленный Абдуллах, одетый в немыслимо яркие одежды – желтый шелковый халат, черные шелковые же штаны, туфли красного цвета с загнутыми вверх носками, с зеленым колпаком на голове – смотрелся, как огородное чучело. В дополнение ко всему у него были длинные уши, короткий курносый нос, жидкая бородка и довольно глупый, какой-то испуганный, взгляд. – Скоморох, а не царь! – подумал князь Роман, но вслух сказал: – Радуется мое сердце, когда я вижу славного государя! А куда девался тот грозный Темир? Неужели умер?

– Пока еще жив! – усмехнулся Мамай. – Но он со своими людьми убежал на другой берег великой реки! Значит, он вскоре умрет: за ним посланы палачи! А ты, коназ-урус, будешь служить новому хану и привозить сюда, в мою ставку, серебро!

– Всегда готов! – сказал, жаждавший поскорей покинуть Сарай, князь Роман. – В следующем году я обязательно привезу сюда все собранное серебро!

– Ну, тогда выдайте ему ярлык на Брэнэ! – приказал своим скрипучим неприятным голосом хан Абдуллах. – Пусть же почитает меня и вовремя привозит свой «выход»!

Ханские люди забегали, заметались. – Вот как плохо, что не стало нашего славного Тютчи! – грустно сказал Мамай, пристально глядя на брянского князя. – Никто так не может выписывать ярлыки! Тогда не обессудь, какой есть! – И он подал Роману Брянскому желтый, покрытый пятнами лист пергамента, на котором по-арабски, небрежно, некрасиво подтверждалось его право на Брянский удел. – Зато на месте печать и подлинная ханская подпись! – усмехнулся мурза Мамай и подмигнул князю Роману левым глазом. – Помни, кому ты обязан своим уделом! – весело сказал он. – Только мне, непобедимому полководцу и этому хану Абдуллаху!

 

ГЛАВА 20

ТВЕРСКИЕ ЗАБОТЫ

Великий тверской князь Василий Михайлович возвращался с охоты. На этот раз он ходил в лес только со своими охотниками и дружинниками и никого из родичей с собой не взял. В эту осень 1361 года, несмотря на долгую теплую погоду и «золотую сушь», он чувствовал себя неспокойно и хотел побыть один без назойливых племянников. Именно они вынудили великого князя поступиться третью своих земель, чтобы примириться с извечным соперником – племянником Всеволодом Александровичем. Последний немало досадил великому князю в своих покушениях на великокняжеский «стол»: ездил с жалобами и в Москву к великим князьям, и в Литву, надеясь на помощь Ольгерда Гедиминовича, и даже в Орду к покойному хану Бердибеку. Та поездка князя Всеволода стоила ему многих унижений: Бердибек выдал его «головой» разгневанному дяде и тот, привезя непокорного племянника в Тверь, бросил его в тюрьму, посадив на хлеб и воду. Тверской же городок Холм, бывший удел князя Всеволода, Василий Тверской присоединил к своим владениям. Но князь Всеволод оказался хитрым человеком. Отсидев совсем немного «в холодной темнице», он «искренне раскаялся» в совершенных им «ошибках», повинился великому князю и попросил прощения. Под влиянием многочисленных родственников великий князь Василий, несмотря «на прежние превеликие обиды», простил племянника и выпустил его из «постыдного узилища».

Но князь Всеволод, воспользовавшись добротой и бесхитростностью своего дядя, недолго прожил «на тверских хлебах» и сбежал в Литву, рассчитывая на помощь великого литовского князя Ольгерда.

Последний послал в Тверь своих людей с требованием к Василию Тверскому – вернуть князю Всеволоду Александровичу его законный удел, составлявший как раз одну треть Тверского княжества. Василий Михайлович не хотел подчиниться воле Ольгерда, но события на Руси, связанные с малолетством московского князя Дмитрия и отнятием у Москвы великого владимирского княжения сильно поколебали его решимость бороться с племянником. К тому же на великокняжеский владимирский «стол» воссел недруг Москвы, союзник Литвы, князь Дмитрий Константинович Суздальский. В довершение всего, великий тверской князь был буквально «осажден» многочисленными родственниками, которые изо дня в день уговаривали его «вернуть несчастного братенича Всеволода в наследственный Холм».

Пришлось им уступить. Василий Михайлович с горечью вспоминал, как въехал в Тверь его молодой соперник, словно победитель: с улыбкой на лице и гордостью за свою силу и правоту. Скрепя зубами смотрел великий князь и на прибывшего со злополучным племянником литовского митрополита Романа. Последний был потомком тверских бояр и надеялся на торжественный прием. Но, как говорят, «нет пророка в своем отечестве»! Тверской епископ Федор отказался не только чествовать митрополита Романа, но даже не принял его на своем подворье, «затворив ворота»! Весьма скромно встретил митрополита и великий князь Василий, показавший всем, что если бы не покровитель самозванца Ольгерд Литовский, он не стал бы с ним даже разговаривать!

Зато Всеволод Александрович Холмский «оказал большую честь» важному литовскому священнику: устроил не один званый пир и с почетом проводил его назад в Литву.

Приезд литовского митрополита, его вызывающее поведение и непочтительные высказывания в кругу тверских князей по адресу московского митрополита Алексия привели к возмущению в духовной среде Твери. Сам епископ Федор даже заболел и принял решение оставить «владычью кафедру», уйдя в Отрочий монастырь. Так Тверь осталась без духовного владыки!

Все это не могло не возмущать великого тверского князя Василия, и он старался все больше пребывать в уединении или совсем выезжал из Твери.

Охота в соседнем лесу на этот раз была неудачной. Его люди не подготовили заранее «кабанье лежбище» и пришлось самим ходить по лесу в поисках дичи. Но из-за осеннего листопада шаги охотников и топот копыт лошадей слышались на дальнее расстояние, и звери разбегались. Лишь благодаря изобилию зайцев, тверским охотникам удалось подстрелить десятка два зверьков, а сам князь, хоть и стрелял по зайцам из лука, так ни разу и не попал в цель!

Вместо веселого «охочего отдыха» получилась «тягота», и расстроенный князь, окруженный своими людьми, въезжал в Тверь хмурый и злой. – Нет мне везения ни в жизни, ни в радости! – думал он, мысленно охватывая последние события своей жизни.

– Великий князь! – бодро выкрикнул встречавший его у терема слуга. – К нам пожаловал сам святитель!

– Святитель? – вздрогнул Василий Тверской. – Какой же? Неужели опять тот литовец?

– Нет, славный князь! – весело ответил слуга. – К нам приехал сам святитель Алексий! Из Москвы!

– Какая радость! – улыбнулся, оттаяв душой, великий тверской князь. – Слава Богу, что к нам приехал настоящий митрополит! Значит, теперь у нас будет новый владыка, и, наконец, наша земля успокоится! А где он сейчас, потрапезовал ли?

– За это не тревожься, великий князь! – молвил слуга. – Мы попотчевали нашего дорогого святителя, и он теперь отдыхает во владычных хоромах.

– Ну, тогда слава Господу! – сказал князь, слезая с коня.

На другой день великий князь, выстояв заутреню в тверском соборе, проведенную самим московским митрополитом, встретился с ним в своей думной светлице. Великий князь сидел в своем большом кресле рядом с креслом бывшего владыки, в котором расположился именитый московский гость. Напротив них на скамьях, поставленных в несколько рядов, сидели тверские бояре и самые богатые горожане.

Митрополит Алексий начал свою речь с благословения князя и всех присутствовавших. Затем он поведал о событиях в Москве и русских землях. Его спокойная уверенная речь поразительно действовала на слушателей. И горожане, и бояре сидели, широко раскрыв рты. – Наша жизнь очень трудна, – говорил святитель, – но я надеюсь на лучшее и уповаю на Господа! Все мы видим, что великий князь Дмитрий Константиныч слаб и недолго усидит на владимирском «столе»! Грядут великие события! Мы ждем благих перемен в бусурманской Орде!

– Там же сейчас царит великая смута! – пробурчал с переднего ряда боярин Окатий Теребунович. – Татары перебили каких-то князей! Неужели наступает конец бусурманской Орде?

– Пока рано об этом говорить, сын мой, – покачал головой святитель. – Я сам побывал в Орде минувшей весной и, слава Господу, благополучно вернулся назад…Там было столько событий!

И он подробно рассказал обо всех новостях, пришедших из Сарая.

После убийства хана Хызра сыном Тимур-ходжой, который провозгласил себя ордынским ханом, возникла вражда между татарским сановником Мамаем и новым повелителем Сарая. Мамай, опираясь на большинство татарской знати, вынудил Тимур-ходжу уйти из Сарая за Волгу, и там он был убит в стычке с отрядом татар, как полагают, присланных Мамаем. – А потом Мамай объявил царем Абдуллу, человека царского рода, – сказал, вздохнув, московский митрополит, – но многие мурзы, или татарские князья, не признали его, и опять в Сарае началась смута! Тогда Мамай вместе с тем царем ушли в отдаленное кочевье, а потом в крымский улус, чтобы собрать достаточно сил и вернуться в Сарай!

– И я добавлю несколько слов! – сказал, едва только замолчал святитель, великий князь Василий. – Мне самому удалось видеть сарайские беспорядки! Великая смута началась сразу же после того, как Темир-ходжа зарезал своего отца – царя Хызра! Татарские воины набросились на богатых людей, купцов и даже наших князей! Целые ватаги разбойников метались по городу, нещадно грабя всех, кто попадался им под руку. А наши князья оказались совсем неготовыми к таким событиям! У них почти не было воинов! И даже те, которые привезли с собой десяток дружинников, не могли себя защитить от многочисленных толп. Лишь князь Роман Брянский приехал в Сарай с большим отрядом дружинников. Вот он и сумел уберечь своих людей и серебро! Он помог и мне. Я посылал к Роману Молодому человека и просил дать мне несколько воинов. И он прислал мне два десятка отборных дружинников! Вот почему я уцелел, сберег имущество и теперь пребываю здесь, перед вами!

– Князя Романа следует похвалить! – кивнул головой, увенчанной белым клобуком, святитель. – Он осмелился сказать бусурманскому царю слова правды, вступившись за Москву!

И митрополит поведал собранию о смелом поступке князя Романа Молодого и его достойном поведении в Сарае, а затем попросил великого князя Василия рассказать дальше о беспорядках в Орде, ибо он был последним из русских князей очевидцем тех событий.

– Вскоре хитроумный Мамай расправился с Темиром-ходжой, – продолжил свое повествование великий тверской князь, – и все пошло так, как ты рассказал нам, славный святитель…Мамай ушел за Волгу-матушку, и в Сарае разгорелась еще большая смута! А те мурзы, которые прогнали Мамая, послали своих людей в другую татарскую страну – Синюю Орду, или по-ихнему, «Кок-Орду» – звать к себе нового царя! И вот оттуда явился некий Ордамалик! Этот новый государь не пожелал меня принять – был слишком занят! А вскоре его или убили, или прогнали, точно не знаю. Когда же прибыл другой царь – это случилось в самую жару – я уже выехал домой. Славный Роман Брянский дал мне целый отряд своих лучших воинов, и они сопровождали меня до самой Твери…И потом я отпустил их назад, в Брянск…А брянский князь ушел из Орды еще раньше меня…

– Ко мне недавно приходили сарайские монахи, – молвил митрополит Алексий, – и рассказали, что того царя, приехавшего в Сарай в самую жару, звали Кильдибеком. Он немедленно занял освободившийся трон и объявил себя якобы уцелевшим сыном доброго царя Джанибека. Но ранней осенью его прогнал другой царь – Мюрид, брат покойного Хызра. И это – последние вести! Так что пока там сидит этот Мюрид, и нам придется ждать конца ордынской смуты. А если все уляжется, и новый царь утвердится на престоле, мы сделаем все возможное, чтобы вернуть Москве грамотку на великое владимирское княжение!

– Было бы хорошо, если бы татарская смута не расползлась по нашим землям, – пробормотал великий тверской князь. – А сейчас нам нужно навести порядок в церковных делах! Я прошу тебя, славный святитель, дай нам доброго владыку, верного православной церкви и святой Руси!

– Я привез с собой такого набожного человека, – ответил с улыбкой митрополит. – Это отец Василий, игумен Спасского монастыря! Он сейчас пребывает в тереме епископа. Пошли за ним человека, сын мой. Пусть ваши знатные люди познакомятся со своим будущим владыкой. А завтра мы совершим обряд его посвящения…

 

ГЛАВА 21

ТОРЖЕСТВО ДМИТРИЯ МОСКОВСКОГО

Молодой московский князь Дмитрий сидел с веселой улыбкой на отцовском троне в думной палате и внимательно слушал споры бояр, которые, считая своего князя житейски неопытным, наперебой высказывали свои пожелания и советы, не соглашаясь, порой, друг с другом и едва не ругаясь. Рядом с Дмитрием Ивановичем сидел в большом кресле истинный правитель Московского княжества – митрополит Алексий, который тоже молчал, не препятствуя боярам высказываться.

Москва вновь вернула себе великокняжеский «стол», и это событие было у всех на устах. Осенью 1361 года в Сарае объявился новый хан Мюрид, как говорили, «законный потомок Великого Предка», которому подчинилось большинство татарской знати. Сарайские мурзы не поддержали другого «потомка Ведикого Предка» – Абдуллаха, которого еще раньше провозгласил ханом Мамай. Последний был вынужден уйти со своим ставленником за Волгу, в далекие кочевья Северного Причерноморья. Воспользовавшись сменой ханов, митрополит Алексий решил вернуть московскому князю титул великого владимирского князя. Для этого в Сарай были отправлены московские послы-киличеи с богатыми подарками новому хану и целой телегой серебра. Одновременно в Орду прибыли и люди великого владимирского и суздальского князя Дмитрия Константиновича, тоже с дарами и серебром. Они, в свою очередь, пожаловались хану Мюриду на «непочтительное отношение молодого князя Дмитрия московского к великому князю и нежелание москвича доставлять свое серебро во Владимир». В самом деле, по совету митрополита Алексия князь Дмитрий Иванович только один раз отправил собранные со всего удела деньги в адрес великого князя Дмитрия Константиновича – вскоре после смерти Ивана Красивого и во время правления хана Хызра. Тогда еще не было ясно, надолго или нет «сел» в Сарае тот хан. Теперь же, после «замятни» в Сарае, когда воинственным татарам было не до Руси, можно было сделать попытку вернуть Москве главенство над восточной Русью.

Новый хан Мюрид, которого русские называли «Амуратом», очень нуждался в деньгах, чтобы содержать большое войско и задабривать сарайских мурз. Но ханская казна была совершенно опустошена часто сменявшимися временщиками. К тому же, воля сарайской знати была непостоянной: конкурентов на ханский трон имелось предостаточно! Помимо Мамая с его ханом Абдуллахом, Сараю угрожал и самозванец, некий Кильдибек, называвший себя сыном покойного Джанибека. Московское серебро подоспело как раз вовремя! Хан Мюрид был очень рад этой помощи. Он, конечно, не отказался и от серебра великого князя Дмитрия Константиновича, однако москвичи не только опередили своего соперника, но, как обычно, превзошли его в щедрости! Хан Мюрид, тем не менее, выслушал жалобы противников Москвы и даже устроил суд, задержав тех и других послов, однако, посоветовавшись «со знатными людьми», передал ярлык на великое владимирское княжение молодому князю Дмитрию Московскому. Но Дмитрий Константинович Суздальский не хотел уступать добытый с таким трудом великокняжеский «стол»! Узнав о том, что Дмитрий Московский готовится торжественно вступить во Владимир и собирает на всякий случай войска, Дмитрий Константинович ушел в крупнейший великокняжеский город Переяславль, рассчитывая отсидеться там и дождаться лучших времен. Он надеялся удержать в своих руках Переяславль, где находилась старинная усыпальница владимиро-суздальских князей, а потом, с очередной сменой хана в Орде, попытаться вновь заявить о своем праве на великокняжий «стол».

Но Москва не дала ему такой возможности! Новый великий владимирский князь Дмитрий Иванович с братом Иваном и двоюродным братом Владимиром Андреевичем повели на Переяславль большое войско. Князь Дмитрий Константинович, не ожидавший от московского князя, еще совсем мальчика, такой прыти, был вынужден «с великим позором» бежать во Владимир. Но московская рать пошла и туда. Тогда Дмитрий Константинович «тихо ушел» к себе в Суздаль.

В то же самое время хан Мюрид, собрав на деньги русских князей довольно многочисленное войско, перешел Волгу. Против него сосредоточились многие мурзы. Так, некий мурза Булат-Темир занял значительную часть Поволжья и даже перерезал волжский путь, требуя с проезжавших по великой реке купцов и посланников дань. Другой, известный в Сарае полководец Тагай, захватил приволжские земли по соседству с Булат-Темиром и начал с ним войну. Кроме того, Мюриду угрожал и Мамай, пославший из далеких степей большой отряд с целью свергнуть неугодного ему хана. По пути воины Мамая встречали становища мятежных сарайских князей и громили их. Во время сумятицы были убиты многие старые мурзы, противники Мамая. Такое развитие событий было выгодно хану Мюриду, и он до поры до времени наблюдал, как его соперник уничтожает непокорных мятежников. Когда же «Мамаева рать» подступила к Сараю, ей навстречу вышло большое войско хана Мюрида. Это было неожиданно! Полководцам Мамая пришлось отступать, «не солоно хлебавши».

Когда Мамай узнал, что хан Мюрид получил поддержку от русских князей, он пришел в ярость. Однако, хорошо подумав, хитроумный мурза понял, что ему следует переманить на свою сторону Дмитрия Московского. Для этого он послал своих людей во Владимир, где в то время пребывал митрополит Алексий. Святитель долго беседовал с посланниками Мамая, жалуясь им «на великую московскую нужду, поборы бесчисленных царей и разорение казны». – Теперь у нас нет столько серебра, как раньше! – говорил им тогда митрополит. – Так вот и живем в бедности и голоде!

Этим самым святитель дал татарским посланникам понять, что поддержка Мамаю от Москвы возможна только при облегчении налогового бремени. – Если мудрый Мамай уменьшит наш «выход» вдвое, – молвил в заключении митрополит, – тогда мы признаем царем славного Абдуллу и будем посылать серебро только ему!

Татары отправились к Мамаю с предложением Москвы, а святейший митрополит вернулся в столицу летом 1362 года, где решил обсудить создавшуюся ситуацию с боярами.

Сначала они с интересом внимали святителю, но когда узнали, что последний вел переговоры с неким Мамаем, расшумелись!

Вот и слушали великий князь Дмитрий со своим наставником митрополитом Алексием горячие боярские споры.

– Зачем было разговаривать с врагом царя Мюрида?! – громко сказал после некоторого раздумья Матвей Бяконтов. – Если он об этом проведает, то поддержит Дмитрия Константиныча! И отнимет у нас грамотку на великое княжение!

– Однако же есть возможность уменьшить «выход» вполовину! – возразил Василий Васильевич Вельяминов. – Это тоже весомо! Поэтому следует поддержать того царя Абдуллу и его воеводу Мамая! Это очень мудро!

– А если царь Мюрид разобьет этого Абдуллу и надолго сядет в Сарае? – вопросил Семен Окатьевич. – Не придется ли нам тогда ждать набега на нашу землю?

– А если победит Мамай, что тогда? – буркнул Дмитрий Минович, зажав в кулаке свою окладистую бороду. – Ожидать набега от Мамая? Это – очень трудное дело! Пусть наш славный святитель сам решит, как лучше! Ему видней! Сам Господь направляет его слова и дела! Я считаю, что действия святителя оправданы!

Так они шумели, спорили, пока митрополиту это не надоело. – Мы выслушали ваши слова, в которых выражается тревога за судьбу государства! – молвил митрополит, и в думной палате установилась полная тишина. – Я думаю, что вам нечего беспокоиться по поводу моих переговоров с людьми воеводы Мамая, который, как я понял, имеет власть над царем Абдуллой. Мы еще не знаем, как Мамай отнесется к моему предложению и согласится ли с уменьшением дани! Ясно только одно – если он согласится, это будет нам выгодно! А если нет – будем подчиняться царю Мюриду…Слава Господу, что у нас есть выбор! Почему бы нам не дружить с Мамаем, если он подтвердит наше право на великое владимирское княжение и уменьшит поборы? А серебро, которое мы сбережем, позволит нам содержать постоянное и большое войско! Я уверен, что царь Мюрид скоро уйдет или погибнет! Вы еще увидите, как Мамай овладеет Сараем и станет если не царем, так настоящим ордынским правителем!

Бояре, выслушав митрополита, одобрительно загудели. – Пусть так и будет! – весело сказал боярин Симеон Михайлович. – Если тот царь Абдулла, управляемый Мамаем, согласится со словами святителя, тогда мы будем радоваться, а если нет – будем искать другой выход…

С этим все единодушно согласились. Однако ни князь, ни митрополит боярское собрание не распустили. – Надо обсудить еще одно дело! – молвил митрополит, глядя перед собой на бояр. – И дело непростое! К нам приехали люди от Романа Брянского. Там сложилась тяжелая обстановка…Словом, надо позвать сюда брянских посланцев и выслушать их.

Князь Дмитрий поднял руку. – Эй, Губан! – крикнул он сидевшему у входа в думную залу мальчику-слуге. Тот быстро вскочил. – Беги же, Губан, к брянским посланникам и веди их сюда без промедления!

Вскоре в думную светлицу вошли два одинаково одетых рослых брянца. На них были богатые кафтаны-литовки серого цвета и синие штаны, вправленные в серые полусапожки с загнутыми вверх носками. Они вошли с обнаженными русыми головами, держа в ладонях левых рук по легкой летней шапочке. Волосы на их головах были аккуратно подстрижены по литовской моде и не свисали до плеч, а усы и бороды были одинаково густы и коротки. В довершение ко всему, оба они были так похожи лицом, что, казалось, это близкие родственники. Один из них был постарше: в его волосах проглядывала седина, а другой – немного выше ростом – выглядел совсем юным, но уже возмужавшим, познавшим «бранное дело».

Не дойдя до княжеского кресла двух шагов, они низко, поясно, поклонились и старший сказал приятным басом: – Здравствуйте, великий князь, славный святитель и знатные бояре! Мы пришли передать вам добрые слова от нашего князя и его сердечную просьбу – дать ему нужный совет!

– Мы тоже желаем здоровья и всяческих благ вашему князю и вам, славные княжеские гонцы! – ответил на приветствие звонким юношеским голосом веселый мальчик – великий князь.

– Благослови вас Господь! – молвил, привстав со своего сидения и крестя посланников, митрополит Алексий.

– Вы как будто кровные родственники, брянские послы? – с любопытством вытянул губы Дмитрий Московский. – Вы так похожи друг на друга лицами и у вас – прямо-таки княжеская поступь! Как вас величают?

– Ты прав, великий князь! – ответил старший посланник. – Мы, в самом деле – кровные родичи! Я – отец, Будимир Супонич, сын княжеского тиуна, а он – мой старший сын, Иван. Наш славный князь прислал нас сюда, чтобы добиться вашей поддержки…

– Скажи-ка, славный Будимир, как дела у вашего князя и здоров ли он? – вновь спросил великий князь.

– Наш князь здоров, слава Господу, и его дела не совсем плохи. Но я обо всем рассказал его святейшеству, – пробормотал смущенный посланник. Было видно, что он не очень хотел прилюдно говорить о бедах и трудностях брянской земли.

– Это ничего, Будимир Супонич! – подбодрил его митрополит. – Ты уж повтори, но покороче, о ваших трудностях. А мы обсудим твои слова и посоветуем что-нибудь полезное…У нас нет неверных людей, и мы все желаем добра вашей земле и брянскому князю!

– Ну, тогда я расскажу обо всем, почтенные и знатные люди, – опустил голову боярский сын Будимир. – Недавно в Брянск приехали посланники великого литовского князя Ольгерда! Он проведал об улучшении отношений нашего князя с Москвой и сильно разгневался! Его посланники потребовали, чтобы мы поссорились с Москвой и признали единственным митрополитом литовского ставленника Романа! Ну, наш князь не спорил против того, чтобы тот самозванный Роман приехал в Брянск и встретился с нашими священниками…Пусть себе поговорит! Однако он отказался менять нашего владыку! – Нам не нужен литовский епископ, назначенный самозванцем! – сказал наш князь Роман. – Это – не княжеское дело, а сугубо церковное! Наш отец Нафанаил поставлен еще митрополитом Феогностом, и мы не будем его менять! – Тогда литовский посланец пригрозил нам войной! А потом сказал нашему князю, что если он не подчинится воле Литвы, жестокий Ольгерд лишит его брянского «стола»! После этих слов наш владыка Нафанаил заявил, что покидает свое владыческое место и уходит в монашескую обитель. – Пусть же наш славный святитель, московский митрополит, назначит другого епископа! – молвил он напоследок. А наш добрый и щедрый князь Роман Михалыч не хочет слушать приказ того грозного Ольгерда и портить отношения с Москвой! Он просит вашей помощи на случай литовского вторжения!

Посланник Будимир еще раз низко поклонился и замолчал. Поклонился и его сын.

– Как вы думаете, славные бояре, – поднял голову митрополит, глядя перед собой, – мы сможем помочь брянскому князю против Литвы?

– Сможем! – дружно прогудели бояре. – Пусть только литовцы туда сунутся! – громко крикнул кто-то из них. – Мы сразу же пошлем к славному Роману большое войско!

– Пошлем! Пошлем! – дружно закричали все сидевшие в думной светлице.

– Ну, тогда я был прав, что пригласил сюда брянских людей! – сказал, улыбаясь, митрополит Алексий. – А теперь хочу заверить брянцев в нашей поддержке их славного князя! Спокойно возвращайтесь в свой Брянск и передайте храброму князю Роману, что мы готовы в любое время оказать ему военную помощь против Литвы! А если вашему князю или его людям понадобится убежище, в случае непредвиденной напасти, Москва всегда готова таковое предоставить…А поэтому нам нужно срочно заключить оборонительный союз! И скажите вашему несчастному, набожному владыке Нафанаилу, чтобы он немедленно вернулся на свое святое место и продолжал быть брянским епископом…А я, как только освобожусь от трудных дел, сразу же приеду в ваш славный Брянск, чтобы поддержать добрыми словами и епископа, и князя Романа!

 

ГЛАВА 22

СМУТА В БРЯНСКЕ

Декабрь 1362 года выдался на редкость теплым. Снег выпал еще на Покров, а в первые дни ноября стало так холодно, что брянцы опасались суровой зимы. Но вот в начале декабря потеплело, растаял снег, и на улицах стало неуютно из-за грязи и луж, а там, где были глинистые почвы, дороги стали совершенно непроходимыми. В это время горожане были вынуждены сидеть в своих домах и заниматься домашними делами.

Ремесленному люду было куда проще: их дома соприкасались с мастерскими, и поэтому скверная погода не мешала делу. Купцам было похуже, хоть их лавки также располагались рядом с жилищами, потому как горожане, имевшие домашние запасы в пище и одежде на такое время, почти ничего не покупали. Еще хуже было князю и боярам. Об их излюбленном развлечении – охоте – приходилось на время забыть. Да и учебные занятия с дружинниками, проходившие обычно на лугах или лесных полянах, было невозможно проводить. Князь томился от скуки и не знал, куда приложить свои силы.

Боярские советы он не любил, хотя собирал брянскую знать по любому поводу. Обычно эти сборы были не долговременными. Князь говорил о возникших трудностях или сообщал последние новости, так или иначе связанные с Брянским княжеством, а потом, после недолгого обсуждения, принимал решение. Накануне же этих собраний он беседовал с брянским епископом Нафанаилом и, узнав его мнение, созывал бояр.

На этот раз князь был вынужден устроить совещание в связи с прибытием гонца из Литвы. Последний, несмотря на грязь и бездорожье, совершил объездной путь через смоленские земли и принес известие о кончине литовского митрополита Романа. Это известие было настолько важным, что князь решил сообщить о случившемся боярам.

Тем временем, литовский гонец был накормлен, отправлен в княжескую баню и отдыхал, ожидая вызова к князю, чтобы высказать данный ему великим литовским князем наказ.

Пришедшая из Литвы весть вызвала противоречивые суждения на боярском совете.

– Теперь нет двоевластия в православной церкви! – сказал седовласый Кручина Миркович. – Может, наконец, установится порядок! Я совсем не верил тому святителю Роману, а многие вообще считали его врагом церкви!

– Значит, теперь все воспримут пресвятого Алексия как общего митрополита! – буркнул Коротя Славкович. – Ох, не по душе мне усиление беспощадной Москвы! Наша дружба с Москвой – очень опасное дело! Мы рассердим великого князя Ольгерда!

– Никакой опасности нет, дети мои, – сказал, приподнявшись с передней скамьи, епископ Нафанаил. – Москва очень сильна, а значит и мы под надежной защитой! Нам надо быстрей заключить союз с Москвой, и тогда ни один враг не будет нам опасен! Мы знаем, что Ольгерд Литовский не захотел принять праведную веру и пребывает в мерзком язычестве! Какой позор, что тот ложный митрополит Роман служил язычнику! И вот неожиданно скончался! Он заслужил себе вечную кару! И едва не изгнал меня с владычества! Если бы не поддержка славного святителя Алексия, здесь бы сидел не я, православный епископ, а какой-нибудь литовец или даже нечестивый римлянин!

– Еще неизвестно, что лучше! – возразил владыке боярин Шумак Борилович. – С Москвой нас всегда связывали беды и беспорядки…Я помню что Москва даже присылала сюда своих князей, от чего у нас были жестокие смуты! К тому же наш люд совсем не любит москвичей! Разве ты не помнишь ту смуту, сразу после смерти Василия Смоленского? Тогда наши брянские горожане собрали вече и решили отдаться Литве! А разве сейчас мы – не под властью Литвы? И наш славный князь Роман – не названный сын Ольгерда? Зачем нам ссориться с великим литовским князем? Оно, конечно, нам нечего соваться в дела святой церкви, и пусть святитель Алексий ведает ими…Мы не против этого! Но нам не нужен союз с Москвой! И скажу вам прямо, безо лжи и утайки: если вы заключите союз с Москвой, тогда потеряете нашего князя Романа Михалыча! Могучий Ольгерд немедленно заменит его другим князем!

– Однако молодой великий князь Дмитрий Иваныч и сам святитель с боярами обещали оказать нам помощь на случай ссоры с Литвой! – вмешался в разговор вставший из середины светлицы недавний посланник князя Романа в Москву Будимир Супоневич. – Они заверили нас, княжеских послов, что не надо бояться литовской угрозы и следует поспешить с заключением союза с Москвой!

– Эх, сын мой! – сказал, вставая с первого ряда, брянский воевода Супоня Борисович. – Ты же был со мной в славной Литве и видел великого князя Ольгерда! Кто такой Дмитрий Московский против того могучего воина? Я думаю, что не следует начинать ссору с Литвой себе на погибель! Великий князь Ольгерд воспримет это как неблагодарность за все его благодеяния! Неужели вы, знатные брянцы, забыли, где мы нашли кров и пропитание в тяжелые времена? Поэтому не надо забывать доброту этого славного литовца и платить ему злом за добро! Сам Господь за это не пожалует!

– А что же тот литовский гонец?! – выкрикнул из середины боярских рядов молодой боярин Тихомир Борилович. – Неужели он ничего не сказал тебе кроме вести о смерти митрополита, славный князь?!

Князь в это время размышлял про себя. Услышав вопрос, он откинулся к спинке своего кресла и, глядя на бояр, сказал: – Вы все говорите правду, но пока мы не можем извлечь из этого никакой пользы! Действительно, нам не обойтись без заслушивания литовского посланника! Эй, Улеб! – Он хлопнул в ладоши. Мальчик-слуга выбежал из простенка и остановился у входа в думную светлицу. – Сбегай-ка, Улеб, – князь качнул головой, – к литовскому посланнику. Конечно, если он еще не отдыхает…И зови его сюда!

– А если почивает? – заколебался слуга. – Я видел этого важного человека! Он – словно бы князь! А вдруг рассердится?

– Ну, тогда немного подожди и подними небольшой шум, – пробормотал князь, – но так, чтобы не обидеть того человека…Там увидишь!

– Пойду-ка я сам с молодым Улебом, княже, – встал с передней скамьи княжеский огнищанин Улич Брежкович, – и как-нибудь разбужу этого литовца, если он спит!

– Ну, тогда иди, славный Улич, – улыбнулся князь Роман, – а мы пока обсудим наши брянские дела.

И бояре продолжили высказывать свои советы князю, как вести себя с Москвой. Брянский князь слушал и думал о своем. Ранней осенью он вернулся из Орды удрученный. Новый хан Мюрид долго не принимал его в своем дворце и пришлось скучать от безделья. Самому же ордынскому повелителю было просто не до него. В Сарае было неспокойно. Очень многие мурзы ушли за Волгу. Одни – к Мамаю и его «карманному» хану Абдуллаху, другие ударились в грабежи. Неразбериха и сумятица в Орде, связанная со сменой ханов, приучила многих знатных татар к легкой жизни. – Зачем нам сидеть в ханском дворце, получая лишь жалкие подачки, – рассуждали многие из них, – если можно вскочить на коня, взять острый меч и добыть несметные богатства!

Шайки мелких и крупных разбойников наводнили степи. Поэтому хану Мюриду приходилось бороться еще и с этим злом, подпитываемым из недалеких степей Мамаем. Последний всячески поощрял беспорядки в Сарае и его окрестностях, выжидая, когда можно вновь вернуться в Сарай и свергнуть соперника.

Временщик Мамай не забывал и о русских князьях, пребывавших в Сарае. Его посланники навестили стародубского князя Ивана, Константина Ростовского и соправителя своего отца Дмитрия Ивановича Галичского. Но те не захотели даже слушать «их льстивые речи», боясь гнева хана Мюрида. – Мы прогнали прочь Мамаевых людей! – сказал как-то брянскому князю молодой Дмитрий Галичский во время богослужения в сарайской церкви. – Нет сомнения, что царь Мюрид прочно сидит на своем троне! И очень опасно верить лживому Мамаю и его бестолковому царю Абдулле! Ты бы сам, Роман, опасался этих мятежных людей и не принимал их в своей юрте!

Слова галичского князя оказались пророческими. Уже на следующий день к князю Роману в гостевую юрту пришел рослый, неопределенного возраста татарин, одетый в черный, напоминавший монашескую рясу, халат, черные же туфли и большую зеленую чалму, возвышавшуюся на голове. Шрамы на лице и суровый взгляд выдавали в нем воина. Роман, страдавший от скуки, пренебрег опасностью и принял нежданного гостя.

– Салям тебе, коназ-урус! – угрюмо сказал странник, усевшись на скамью и глядя через стол на князя Романа. – Я прибыл в Сарай для того, чтобы проведать своих родственников и нужных людей…Мои люди ходили к другим коназам, чтобы довести до них слова государя, но их не приняли…Я же, человек военный, известный в Орде, не хожу туда, где меня не ждут! Я – не лазутчик! А к тебе я пришел только для того, чтобы показать своим людям, как следует славить своего государя и решать важные дела. Мне хотелось также показать им, что именитый воин, не имея учености, может сказать много полезных слов! Я думаю, что коназ-урус, военный человек, всегда поймет слова другого воина! Разве не так?

– Салям тебе, могучий воин! Ты говоришь истинную правду! – улыбнулся брянский князь и хлопнул в ладоши. В опочивальню вбежал мальчик-слуга. – Сбегай-ка, Улеб, – распорядился князь, – к славному Джаруду! И пусть он быстро принесет лучшие яства, напитки и особенно – добрый кумыс!

– Благодарю, коназ-урус! – сказал властный татарин, выслушав слова Романа Брянского. – Ты, как я вижу, признаешь меня своим гостем и проявляешь должное уважение! Якши!

– Как твое имя, славный воин? – спросил, почувствовав беспокойство, князь Роман. – Я еще ни разу не имел счастья тебя видеть…

– Я был очень далеко, коназ Ромэнэ, – улыбнулся знатный татарин, показав свои правильные белоснежные зубы. От улыбки его лицо как-то подобрело, смягчилось, – в далеких странах. Там мне пришлось сражаться со многими врагами…Мое имя – Бегич! Я – темник молодого царя Абдуллаха!

– Бегич? – пробормотал брянский князь, стараясь вспомнить это имя. Но в голову ничего не приходило. Однако, соблюдая приличие, он сказал: – Я слышал о твоем грозном имени, великий воин! Ты – прославленный полководец! Выходит, ты в дружбе с самим Мамаем?

– Это правда, – улыбнулся мурза Бегич. – Мы с Мамаем – кунаки и оба – темники! Но Мамай – главный темник, он почти как хан. Он ведь был зятем законного потомка Великого Предка! Вот поэтому в его руках огромная сила! Тебе, коназ Ромэнэ, следует отвозить все свое серебро не сюда, к самозванцу Мюриду, но в стан хана Абдуллаха или самому Мамаю! Согласен? Вскоре Абдуллах войдет в Сарай, займет свой законный трон, а Мамай будет первым государевым сановником!

– Пусть бы сначала овладел Сараем, – подумал князь Роман, – а уже потом говорил о нашей дани…Однако, не стоит раздражать Мамая и его царя Абдуллу. – Но вслух он сказал: – Я всегда готов служить твоему государю Абдулле и его первому человеку Мамаю! Но вот я уже сдал в казну того неправедного Мюрида весь свой нынешний «выход»!

– Ну, это понятно! – покачал головой мурза Бегич. – А вот кому ты повезешь свой «выход» в следующем году?

– А в следующем году – государю Абдулле! В этом не сомневайся, славный воин! Я это сделаю, даже если могучий повелитель и мудрый Мамай не войдут в Сарай! – уверенно сказал князь Роман, а сам подумал: – К тому времени не станет либо Мюрида, либо того Абдуллы! Не стоит ссориться с этим знатным и влиятельным воином!

Тут прибежали слуги чайханщика Джаруда, накрыли княжеский стол, и вскоре князь со своим гостем достойно отметили их соглашение.

Мурза Бегич уходил от брянского князя довольным. По завершении небольшого пира Роман Брянский подарил ему тяжелый золотой перстень с изумрудом. – Я всегда буду помнить твою учтивость и щедрость, коназ Ромэнэ! – сказал мурза на прощание. – Я верю, что наши боги видят твою доброту, и наступит время, когда я отплачу тебе за гостеприимство!

На следующий день брянского князя призвали в ханский дворец. Прибежал татарский воин и потребовал, чтобы он немедленно собирался.

Князь не заставил себя долго ждать и вот уже лежал, склонив голову, у золотых ступенек ханского трона.

– Салям тебе! – сказал резким голосом хан Мюрид. – Подними свою башку!

– Салям, государь! – пробормотал Роман Брянский и встал на колени, глядя в лицо хана. – Долгих тебе лет и здоровья!

– Благодарю! – кивнул своей большой круглой головой хан и прищурился. Его морщинистое, покрытое оспинами лицо, казалось, окаменело. Он откинулся на спинку трона и задумался, разглядывая русского князя.

– Царь одет очень скромно, – подумал брянский князь. – На нем лишь небогатый синий халат, такового же цвета недорогая чалма и совсем простые штаны – как у татарских воинов!

– Рассказывай же, коназ-урус! – очнулся от раздумий хан. – И поведай мне все без капли лжи! – Его тонкие рыжие усы ощетинились, словно кошачьи, а короткая, но густая, рыжеватая бородка, напоминавшая клин, как будто зашевелилась. – Зачем ты принял вчера знатного, но беспокойного, мурзу?

– Этот человек, государь, захотел стать моим кунаком! – ответил, смущенный ханской осведомленностью, брянский князь. – И я щедро угостил своего гостя отменным пловом и добрым кумысом!

– Только и всего? – усмехнулся хан Мюрид. Его злое лицо побагровело, а черные глаза блеснули недобрым огнем. – Разве ты не знаешь, что Бегич – лучший воин злобного Мамая?

– Я слышал о нем, как о славном воине, но о том, что он служит Мамаю – не знал! – буркнул князь Роман. – Зачем мне, твоему верному князю, сведения о людях какого-то непутевого Мамая?

– Неужели этот Бегич не говорил тебе о Мамае? – насторожился ордынский хан, однако было видно, что его гнев прошел.

– Ничего не говорил, государь! – пробормотал брянский князь. – Мы беседовали о красивых женках и ратных делах…

– О женках? – вздохнул с облегчением Мюрид-хан. – Значит, он не обманул моих людей и в самом деле привез сюда на продажу рабынь! Ну, и много ты решил купить у него женок?

– Да так, государь, одну или две…, – тихо сказал Роман Брянский, склонив голову. – У меня почти нет денег…Я привез тебе в казну все мое серебро!

– Тогда якши, Ромэнэ, – кивнул головой хан. – Я вижу, что тебе пора возвращаться в свой Брэнэ! Благо, что ты привез подобающие дары и правильный «выход»! Завтра мои люди принесут тебе ярлык на твой улус и тогда уезжай домой, чтобы не чесать здесь язык с нашими воинами! И не забудь купить рабынь у своего кунака Бегича! Тогда мы увидим всю правду твоих слов!

В самом деле, уже на следующий день ханский раб принес к нему в юрту ярлык, свернутый в рулон и скрепленный вислой свинцовой печатью. Пришлось князю, не испытывая радости, идти на сарайский базар и покупать невольниц. Однако деньги ему для этого не понадобились: мурза Бегич, стоявший на торжище среди своих слуг, как только увидел брянского князя, сам предложил ему в подарок лучших рабынь.

– Благодарю тебя, славный воин! – говорил, уводя двух самых красивых, как ему показалось, девушек князь Роман.

И вот в дороге татарские рабыни оказались как раз кстати! Они умело, по очереди, ублажали своего нового хозяина, когда тот останавливался на привал и укладывался спать в свою большую просторную телегу.

– Ладно, что была хоть какая-то радость! – думал князь, вспоминая ту поездку в Орду и глядя невидящими глазами на своих разговорившихся бояр. – Теперь у меня есть банные девицы, которые будут ублажать меня и моих знатных гостей! А потом еще прикуплю в Орде прелестниц, и дело сладится!

В этот момент отворилась дверь, и в думную светлицу вошли княжеский огнищанин Улич Брежкович и литовский посланник, одетый в опрятный русский кафтан и плотные кожаные штаны, заменившие ему на время пребывавшую в стирке, запачканную грязью далекого пути одежду.

– Расскажи нам, славный Гедрус, все новости о моем названном отце! – громко сказал брянский князь, как только посланник, повинуясь его жесту, уселся на переднюю скамью рядом с епископом Нафанаилом. Тот даже не пошевелился, чтобы благословить литовца.

– Что тебе сказать, Роман? – молвил на хорошем русском языке литовец. – Я не хочу обижать тебя, но не могу не передать слова моего господина, великого князя и короля Альгирдаса. Он был очень недоволен тобой и произнес таковое: – Я знаю о твоей дружбе с коварной Москвой, князь Роман, и осуждаю тебя за это! У тебя осталось немного времени, чтобы исправить ошибку! Я искренне верил тебе, но теперь моя вера поколеблена! Немедленно прекращай все связи с Москвой и больше не принимай у себя московского митрополита Алексия! Теперь ты можешь не ездить в Орду и забыть о татарском «выходе»! А все ордынское серебро отсылай теперь ко мне, в славный Вильно!

– Это невозможно! – возмутился Роман Михайлович, выслушав литовца. – Стоит мне порвать с Москвой, как у меня появятся новые враги! А если не возить в Орду «выход», то тогда нам совсем не жить!

– Ну, князь Роман, тогда не обессудь! – сказал, вставая, литовский гость. – Мой господин и твой названный отец Альгирдас упредил такое твое решение следующими словами: – А если наш неблагодарный Роман откажется выполнить мои требования, тогда пусть знает, что я вскоре пошлю на Брянск большое войско и передам брянский «стол» другому князю! – А теперь прощай! – И литовский посланник, не говоря больше ни слова и даже не поклонившись, вышел из думной светлицы. На другой день он отбыл в Литву.

Через три дня в Брянске начались серьезные беспорядки. Какие-то люди метались по городу и кричали хулу по адресу князя Романа. Княжеские приставы избегались, пытаясь отловить злословов, но все было бесполезно: горожане укрывали крамольников. И утром, и днем, и вечером горожане собирались в кучки на площадях и в людных местах, ругая своего князя за «дружбу с проклятой Москвы и ворожбу против Господа»! Кто придумал про «ворожбу» оставалось загадкой. Князь Роман был довольно благочестив, постоянно ходил в церковь, что же касается его любовниц, «банных девиц и ключницы», то здесь колдовством и не пахло! Наконец, по приказу престарелого мечника Сотко Злотковича, приставы, исхитрившись, сумели поймать злоумышленника, выкрикивавшего против князя обвинения в колдовстве. Им оказался краснорожий приказчик брянского купца Добра Олдановича по имени Свербей. Он долго отпирался, но потом, после «знатного допроса с пристрастием» перед смертью признался, что «о княжеском колдовстве ему поведал какой-то литовец, который ходил по городу и рассказывал, что будто бы в княжеской бане собираются ведьмы, княжеские любовницы, и творят молитвы самому лукавому, наводя порчу на брянский люд»!

Княжеский мечник немедленно доложил обо всем князю, и тот понял, что нити беспорядков тянутся в Литву! Он срочно собрал боярский совет, рассказал о полученных им сведениях и предложил готовиться к подавлению мятежа.

В самом деле, в Брянске, после того как горожане узнали об аресте и смерти одного из их заводил – приказчика Свербея – обстановка ухудшилась. Толпы горожан, вооруженных вилами, косами и топорами, метались по всему городу. Князь, по совету бояр, «затворился в детинце» и выжидал. Наконец, толпы бунтовщиков, объединившись, собрались на вечевой площади возле церкви Горнего Николы и, выкрикивая угрозы в адрес брянского князя, потребовали, чтобы он сам явился перед ними и объяснил, что происходит.

– Что делать? – спрашивал князь бояр на очередном совете. – Может применить силу и покарать злобных горожан?

– Этого не надо делать! – возразил Кручина Миркович, тряся своей окладистой седой бородой. – Я думаю, что надо послать к толпе нашего знатного человека и рассказать горожанам, что их подстрекают на беспорядки литовские лазутчики! Брянские князья уже не раз громили наших крамольников, но толку от этого не было…Они лишь еще больше озлоблялись…

– Кто же пойдет к этим мятежникам? – недовольно буркнул один из бояр.

В думной светлице установилась мертвая тишина.

– Значит, никто не хочет? – вопросил боярин Кручина, вставая. – Ну, что ж, тогда я сам пойду к этим смутьянам и выскажу им слова правды!

Он вскочил со скамьи и, не слушая ничьих доводов, вышел в простенок, где его ожидал державший овчинный тулуп слуга. Натянув на себя тулуп, Кручина Миркович быстро пошел вперед, спустился по теремным ступенькам вниз и направился к крепостным воротам.

– Пойдем и мы, славные бояре, вслед за Кручиной, и встанем перед толпой! – громко сказал князь и вышел в простенок – надеть на себя шубу. Вслед за ним выскочили бояре, кто в полушубках, кто в тулупах, а кто и в легких кафтанах…

Тем временем боярин Кручина прошел по спущенному княжеской стражей мосту и приблизился к толпе. Установилась мертвая тишина. Стоявшие на стене стражники видели, как брянский боярин что-то пытался объяснить столпившимся возле Никольской церкви людям, как он махал руками и указывал ими на брянскую крепость, но слов, произносимых им, не слышали. Затем вдруг раздался дикий вопль. Толпа зашевелилась и медленно поползла в сторону брянской крепости. – Они убили нашего славного боярина! – завопили стражники, махая руками.

– Убили моего Кручину?! – пробормотал князь, хватаясь за голову.

– Славные воины! – вскричал княжеский тиун Супоня Борисович – Готовьтесь к жестокой мести!

– Мы отомстим этим злодеям, княже! – поддержал своего двоюродного брата боярин Жирята Михайлович. – И умоем наших врагов жаркой кровью!

– Подождите! – сказал князь и поднял руку. – Я не хочу никчемной вражды и жестокой бойни! Здесь нет лютых врагов, а собрались лишь обманутые простолюдины! Славный Кручина был прав, но к народу должен был идти не он! Это моя судьба, мой жребий!

И он, не глядя на лица своих воинов и бояр, быстро пошел ко рву.

Толпа, озверевшая и обезумевшая от только что совершенного убийства, уже подошла к самой крепости. – Смерть! Смерть колдунам и злобным боярам! Князя! Князя – сюда, на праведный суд!

Князь перешел подъемный мост и приблизился к толпе. – Вот я перед вами, ваш князь! – сказал он своим зычным голосом, глядя прямо в глаза впереди идущим. Мятежники, не ожидая от князя такого смелого поступка, остановились и словно оцепенели. – Разве вы не видите меня, брянские люди?! – вопросил спокойным, полным достоинства голосом князь. – Неужели вы думаете, что я пошлю на вас, обманутых и беззащитных людей, свое сильное войско? Нет! Не для того я пришел в ваш славный город, чтобы нести горе в семьи простых людей! Зачем вы говорите такую чепуху о моем колдовстве? Разве я не хожу каждый день в Божий храм? Разве я не творю молитвы за вас перед Господом? Неужели вам так плохо под моим правлением? И зачем вы ставите мне в упрек дружбу с Москвой? Неужели вы хотите, чтобы здесь объявились московские рати и пленили наш город? И разве плохо защищать от врагов нашу землю не войной, а дружбой с сильным государством?!

– Да, княже, мы видим тебя и верим твоим словам! – крикнул вдруг кто-то из толпы. – Но здесь есть крамольники, которые смущают нас!

– Смерть крамольникам! – заорали в толпе. – Слава нашему князю! Мы видим праведного и благочестивого князя! Это враги обманули нас! Бей же смутьянов и крамольников!

И толпа, только что ругавшая князя и призывавшая к мятежу, резко изменила настроение, набросившись на собственных вожаков. В мгновение ока взметнулись сотни кос, топоров, заостренных кольев – раздались приглушенные вопли – и все было кончено.

– Идите по домам, люди мои! – сказал, восстановив своим резким голосом тишину, брянский князь. – А если узнаете о новой клевете или утратите веру в меня, своего князя, тогда приходите сюда, к моему детинцу, и просите моего справедливого суда!

– Слава князю Роману! – дружно закричали столпившиеся вокруг него люди. – Слава великому воину, могучему Роману Михалычу!

Славу и здравицу брянскому князю кричали теперь все: и чернь, и подошедшие к своему князю бояре, и дружинники, и стражники на воротах. Гул многотысячных людских голосов покатился по всему городу. Огромная толпа, доселе грозная и беспощадная, стала редеть и таять буквально на глазах. К тому времени как сгустились сумерки, и повалил мелкий сухой снег, на площади перед княжеской крепостью остались лишь следы многочисленных ног и два десятка растерзанных окровавленных трупов.

 

ГЛАВА 23

ГНЕВ ОЛЬГЕРДА ЛИТОВСКОГО

Великий литовский князь Ольгерд обсуждал с братом Кейстутом в своей «тайницкой светлице» последние новости. Он не хотел ни с кем, кроме Кейстута, делиться своими мыслями на происходившие события. Братья дружили с раннего детства, поддерживали друг друга, и всем было известно, что именно благодаря Кейстуту Ольгерд занял великокняжеский «стол». Вот и в это весьма трудное время Ольгерд Гедиминович решил переложить часть своих забот на плечи брата. Князь Кейстут только что вернулся из дальней поездки: осматривал окраины великого княжества Литовского. Ему было что рассказать брату.

Несмотря на все усилия великого князя Ольгерда и успехи в борьбе с немецкими рыцарями, периодически совершавшими набеги на литовские окраины, воинственные крестоносцы продолжали им угрожать. Правда, в последнее время немцы погрязли в спорах с Псковом. Древний русский город с трудом отбивался от обнаглевших захватчиков. Едва ли не каждый год немцы терпели неудачи у его стен, но все равно не успокаивались. Даже перемирие между ними и Псковом не позволяло псковичам спокойно жить. Вот и в прошлом году немцы убили нескольких псковских торговых людей на Лудви, а в ответ псковичи схватили их богатого купца и потребовали выкуп за убитых соотечественников. Немцам пришлось пойти на уступки, но мир вновь был нарушен. – Это хорошо, что немцы увязли в псковской земле на долгое время, – подытожил Кейстут свое повествование о делах на севере, – однако тот город очень важен и для нас! Лучше бы нам сражаться с немцами на псковской земле, чем допускать их в пределы Литвы! Пусть твой сын Андрей станет псковским князем! Тот богатый город остался без военачальника: все князья вымерли во время поветрия! И было бы лучше, если бы Андрей прибрал этот Псков к своим рукам!

– Правильно! – кивнул головой Ольгерд Гедиминович. – Я с тобой полностью согласен! Пусть тогда мой сын Андрей уезжает из Полоцка и занимает псковский «стол»! Псковичи не раз приглашали его к себе…Известно, что Андрей до сих пор зовется псковским князем. Он только не проживал в том славном городе, а посылал туда мелких, служилых князей. Достаточно вспомнить молодого князя Юрия, который так нелепо погиб в стычке с немцами или Астафия с сыновьями, которые умерли вот уже три года тому назад от лютого поветрия…А теперь пусть сам управляет этим городом! Однако же поведай о делах в других наших землях.

Кейстут рассказал о своей поездке на Волынь и Подолию. Там царили «тишь и благодать». Совсем недавно князь Кейстут прошелся по Волыни с большим войском, отвоевал у поляков захваченные еще в 1340 году королем Казимиром галицко-волынские земли: Холм, Луцк и Владимир. Правда, часть земель вместе с Галичем остались у Польши, но успех был значительный. – Пусть ляхи владеют Галичем и беспокойным Львовом! – усмехнулся, глядя в глаза Ольгерда, Кейстут. – Всем известно, какой там злобный и коварный люд! Там собрались одни крамольники, считающие себя особым, избранным Богом народом! Ляхи жестоко помучаются с ними! Вот уж глупцы! Лучше бы вывели всех тамошних людей в чистое поле и беспощадно их перебили!

– Эх, брат, – покачал головой Ольгерд, – одними убийствами задачу не решишь! Та земля сама по себе проклята или захвачена злыми духами, поэтому тамошний народ такой глупый и злобный! Ты правильно сказал о ляхах: пусть они сами расхлебывают ту вечную заваруху. А там, быть может, боги смилостивятся и снимут вековое проклятье с тех земель…Тогда мы возьмем их в свои руки без особых трудов! Ты поведай мне, как там мой Владимир! Прочно ли ему сидится в Киеве? Нет ли ему угроз от татарского царя?

– Там все тихо, брат, – улыбнулся Кейстут. – Твой Владимир спокойно восседает в этом полуразрушенном городе. Ты правильно сделал, посадив его там сразу же после смерти хитроумного князя Федора!

Литовцы воспользовались благоприятными обстоятельствами – неурядицами в Орде, борьбой Москвы с нижегородским князем Дмитрием Константиновичем за великокняжеский «стол» – и быстро, без борьбы, заняли всю Подолию до самого Черного моря. Город за городом добровольно переходили в руки литовцев. Великий князь Ольгерд обещал жителям всех вновь присоединенных земель освобождение от уплаты татарского «выхода». И в самом деле, все русские земли, занятые Литвой, были избавлены от ордынской дани на весь период жестокой борьбы татарских «царей» за власть. Татарам было просто не до них. – А нам они платят только одну треть от татарской дани, – сказал, улыбаясь, князь Кейстут, – и очень тем довольны…Да и наша казна не в убытке!

– Для нас это – нужное подспорье! – кивнул головой великий князь Ольгерд. – Теперь нам хватит денег, чтобы содержать сильное войско, способное бить не только крестовых немцев, но и совершать походы на Москву! Сейчас мы можем спокойно воспринимать все козни Москвы!

Князь Ольгерд рассказал брату о последних сведениях, полученных им от своих лазутчиков из Москвы. К лету 1363 года великий князь Дмитрий Иванович уже прочно встал на ноги. Имея ярлык на великое владимирское княжение еще от хана Мюрида, он, волей митрополита Алексия, договорился «с людьми Мамая» и ранней весной получил ярлык на великое княжение также и от царя Абдуллаха, ставленника Мамая! Татарский посланник с ярлыком прибыл во Владимир, где его ожидали великий князь Дмитрий Иванович с братом Иваном и двоюродным братом Владимиром Андреевичем. Обряд вручения ярлыка и венчания на великое владимирское княжение прошел при большом стечении народа. На нем присутствовали многие удельные князья, включая молодого смоленского князя Люба Святославовича и Романа Михайловича Брянского. Великий смоленский князь не решился ехать сам во Владимир, не желая ссориться с Литвой, а прислал своего малолетнего представителя. А вот Роман Брянский не побоялся гнева Ольгерда Гедиминовича! – Мой названный сын не только сам приехал во Владимир и восславил там москаля Дмитрия, но даже совершил с ним поход на несчастный Суздаль! – подчеркнул, сдвинув брови, великий князь Ольгерд.

Как стало известно, сарайский хан Мюрид, узнав о поездке мамаевых людей к Дмитрию Московскому, пришел в сильный гнев, объявил о лишении Москвы ярлыка на великое княжение и передаче великокняжеских прав Дмитрию Константиновичу Суздальскому. В это время в Сарае пребывал князь Иван Белозерский. Хан Мюрид вручил ему ярлык для князя Дмитрия Константиновича и потребовал, чтобы белозерский князь доставил его по назначению. Вместе с князем Иваном поехал татарский посол Или-ака с тридцатью татарами. Прибыв с Суздаль, они объявили князю Дмитрию Константиновичу волю своего повелителя и были с радостью им приняты. Вместе с татарами и своей дружиной князь Дмитрий Суздальский поехал во Владимир – венчаться на великое княжение. Но кто-то из суздальских бояр, дружественных Москве, сообщил об этом Дмитрию Московскому. Последний немедленно собрал «великую рать» и повел ее на Владимир. По предположению Ольгерда, основанному на ложных сведениях лазутчиков, в московском войске пребывал со своей дружиной и брянский князь Роман. Узнав о движении войск из Москвы, Дмитрий Константинович, побыв великим князем всего двенадцать дней, ушел назад в Суздаль. Но москвичи, разгневанные его действиями, заняв Владимир, двинулись на Суздаль и осадили в нем злополучного соперника. Просидев за городскими стенами, князь Дмитрий Константинович, «запросил мира». К тому времени москвичи выжгли все окрестности Суздаля, разорив население удела. А молодой князь Дмитрий Московский выдвинул осажденному сопернику обязательное условие – отказ от борьбы за великокняжеский «стол». Пришлось униженному, напуганному князю Дмитрию Константиновичу «целовать крест» и соглашаться со всеми требованиями молодого московского князя. Последний, добившись своего, ушел назад в Москву, а незадачливый Дмитрий Суздальский отправился к своему старшему брату Андрею в Нижний Новгород «жаловаться о своем горе».

После этого Дмитрий Московский довольно легко расправился с союзниками суздальского князя и всеми, кто ему сочувствовал. Так, он отправил на Галич и Стародуб, некогда дружественные Москве столицы удельных княжеств, большие отряды дружинников и «согнал» князей Дмитрия Галицкого с Иваном Федоровичем Стародубским из своих «вотчин». Им также ничего не оставалось делать, как отправиться в Нижний Новгород к своим союзникам «с горючими слезами».

Меньше других пострадал ростовский князь Константин Васильевич. Он сразу же, как только узнал о приближении к Ростову великокняжеского войска, послал в Москву к князю Дмитрию людей «с челобитьем», в котором «слезно раскаивался в своих ошибках и обещал впредь беспрекословно подчиняться воле великого князя Дмитрия». Зная о преклонном возрасте ростовского князя и его плохом здоровье, великий московский и владимирский князь ограничился его извинениями и решил отозвать свое войско от Ростова.

– Вот так Дмитрий Московит проявил свою силу и подал дурной пример другим князьям! – мрачно молвил Ольгерд Литовский. – Видя, что все дозволено, оживился и Василий Тверской. Он сидел до времени как тихая мышь, но вдруг выступил в поход на своего племянника Михаила Александрыча, осадив его город Микулин. Правда, они скоро помирились, но тот поход – недобрый знак!

– Значит, надо готовиться к войне с Москвой! – кивнул головой князь Кейстут. – В противном случае, Дмитрий Московит сядет нам на голову!

– Мы всегда готовы пойти на Москву! – решительно сказал Ольгерд Гедиминович. – Это наш давний и лютый враг! Но мне особенно обидно за моего названного сына Романа!

– В сведениях о брянском князе есть много сомнительного, – пробормотал князь Кейстут. – Он был очень предан тебе и славной Литве! Неужели ты забыл его батюшку Михаила, отважно сражавшегося за славу великой Литвы? Он даже отдал свою жизнь в борьбе с нашими лютыми врагами! Я не верю в предательство брянского князя Романа! Неужели у нас объявились враги твоего названного сына, плетущие за его спиной свои лживые паучьи сети? И я совсем не верю о походе Романа Молодого на Суздаль да еще в войске москаля Дмитрия! Как я знаю, брянцы никогда не воевали с русскими князьями…

– Эх, если бы так! – покачал головой великий литовский князь. – Однако я не раз присылал к нашему Роману своих людей, пытаясь его вразумить! Но он не послушал меня и не отстранил от владычества московского ставленника! Даже больше того! Когда тот умер, он вновь принял в Брянске московского епископа!

– В этом нет преступления, брат, – нахмурился князь Кейстут. – Не все так просто! Ты же знаешь, что Роман Молодой – православный христианин? Как и его покойный батюшка…Да и кто может назначить в Брянск епископа, кроме митрополита Алексия? Ведь наш праведный митрополит Роман скончался! А тот московский митрополит Алексий, возвращаясь из наших земель, посетил по дороге Брянск и назначил им епископа! Здесь нет никакой крамолы! Попробуй, зацепи эту церковь! Тогда будет такая смута, что вовек ее не успокоишь! Разве ты не знаешь, какие у брянцев злобные нравы?!

– Оно-то так, брат, – буркнул Ольгерд, не имея веских возражений. – Однако мой названный сын Роман совершил еще один проступок – отказался присылать сюда, в Вильно, все собранное им серебро! Он продолжает выплачивать ордынскому царю прежний «выход», вопреки моему приказу! Правда, сейчас он отсылает серебро не в Сарай, а какому-то царю Абдулле, ставленнику Мамая…Однако, налицо непризнание моей воли! Разве это не преступление?

– Это, в самом деле, плохо! – кивнул головой князь Кейстут. – Он обязан присылать нам брянское серебро!

– Хорошо, что ты согласился хоть с этим и увидел проступок неверного мне Романа! – усмехнулся Ольгерд Гедиминович. – Поэтому я хочу прогнать его из Брянска без всякой жалости и даже отнять у него жалкий удел, полученный в приданое от Тита Козельского – городок Коршев! Пусть помыкается в бедности и нужде, а тогда сам приедет ко мне, своему названному отцу, с жаркими слезами! Я вижу, что какой бы русский князь не сел в этом проклятом Брянске, он всегда несет беду нашей славной Литве! Тогда я пошлю на Брянск большое войско и посажу там своего сына Дмитрия! Пусть он сам прогонит изменника Романа и прочно усядется на брянский «стол»!

 

ГЛАВА 24

«ЛИТОВСКОЕ ЗЛО»

Князь Роман Михайлович сидел в небольшом деревянном креслице, поставленном его верными слугами в проеме дубовой крепостной стены, и всматривался в даль. Перед ним простиралась бескрайняя равнина с синеющей излучиной реки, через которую тянулась извилистая светло-коричневая дорога, скрывающаяся за горизонтом. – Неужели враги придут в мой лесной городок? – рассеянно думал он, не чувствуя ни обиды, ни раздражения. – Господь дал и также легко взял!

Сидевшие рядом с ним на бревнышках дружинники тоже молча смотрели перед собой. На их лицах запечатлелись грусть и разочарование. Еще бы! Из богатого, цветущего Брянска попасть в такую глушь! Что мог дать им маленький Коршев с его немногочисленными жителями? Хоть бы с голоду не умереть!

Роман Брянский глянул на своих людей с улыбкой. – Пусть и недовольны мои люди, – рассуждал он про себя, – однако любят меня больше, чем свой родной Брянск! Сами, по доброй воле, прибыли сюда, в дикие леса, чтобы разделить со мной трудности изгнанника! Однако может на самом деле это не горе, а Божья благодать? Здесь такая тишина! – И он вспомнил свой взбалмошный, постоянно бунтовавший Брянск.

Так получилось, что к началу осени 1363 года Роман Михайлович Молодой из удельного князя богатой и сытой земли превратился в мелкого владельца захолустного городка на окраине карачевской земли, доставшегося ему в приданое от жены Марии.

Это событие как бы подтверждало предсказание брянского епископа Нафанаила, которое он сделал накануне своей смерти, случившейся в мае. Владыка очень тяжело переживал последний бунт брянских горожан, убийство чернью боярина Кручины, грубые и жестокие слова, оскорблявшие достоинство князя, бояр и даже священников, исходившие от толпы, обступившей городскую крепость.

Князь Роман тоже очень переживал гибель любимого боярина. – Такого человека теперь не найти во всем белом свете! – в сердцах говорил он на торжественных похоронах, вытирая слезы. – Этот славный боярин много трудился на благо брянской земли! Он не раз спасал меня от гнева неправедных царей и совсем не дорожил своей жизнью! Он не был великим воином, но и среди отважных бойцов нет ему равных по храбрости!

Отпевание покойного Кручины Мирковича проводили в церкви Горнего Николы, стоявшей за пределами брянского кремля. Князь сам попросил епископа сделать это в доступном городскому люду месте. Он не прислушался к голосу своих бояр, пугавших его рассказами о случившейся в этой церкви «лютой крамоле», когда горожане убили князя Глеба Святославовича. – Я не боюсь злобной черни! – сказал князь Роман на боярском совете. – Пусть делают так, как предопределено нашим Господом!

Он не стал искать виновных «в лютом зле», но сам со своими боярами явился в святой храм и, вопреки установленному порядку, когда говорят только одни священники, высказался по поводу жестокой смерти «славного боярина». Это был невиданный и неслыханный доселе поступок! Князь дождался завершения ритуала церковного отпевания и, после того как епископ Нафанаил произнес последнее слово, поднял руку. – Я хочу сказать несколько слов брянским горожанам! – громко промолвил он. Церковь была буквально набита народом. Здесь стояли, широко раскрыв рты, и купцы, и ремесленники, и даже городские бездельники-бродяги, которые вновь объявились за последние годы. Не глядя на окружавших его верных бояр – Жиряту Михайловича, Супоню Борисовича, Сотко Злотковича и многих других – князь, не стесняясь своих слез, обильно текших по его щекам, говорил так, что, казалось, в его душе пробился необычайный родник красноречия. – Зачем вы, горожане, погубили такого бесценного человека?! – взывал он к толпе. – Он ведь не хотел кровопролития и защитил своей жизнью вас, неблагодарных брянцев! Я бы еще мог понять вас, если бы вы расправились с каким-то лютым злодеем или лихоимцем, а не с человеком, не раз спасавшим ваш город от злых и беспощадных врагов! Не счесть заслуг славного Кручины перед всеми вами! За что же это злодеяние?! Неужели вам понадобилась жизнь этого великого труженика, человека небывалой доброты, невиданного ума, верного христианина? Как измерить вашу злобу и позор?! Пусть же сам Господь станет вашим суровым и праведным судьей! А мы умываем руки от ваших мерзостей! Аминь!

Ответом князю было громкое отчаянное рыдание всей собравшейся толпы. Горожане единодушно, как по приказу, бросились на пол, неистово ударяясь головами и умоляя Бога простить их великий грех.

Князь же, глянув на гроб, в котором лежало, закрытое саваном, изуродованное до неузнаваемости тело Кручины Мирковича, перекрестился и медленно пошел, с трудом пробиваясь через распростертые по всей церкви тела людей, напуганных Божьим судом и княжеским словом.

Неожиданная речь брянского князя положила конец городскому бунту. В лице простолюдинов, да и бояр, Роман Михайлович поднялся на такую высоту, на какой доселе ни один брянский князь не бывал. Горожане расценили его речь как пророческую, а самого князя стали воспринимать чуть ли не как святого! Казалось, что теперь он прочно обосновался в городе, и никакая сила не сможет помешать ему спокойно жить и управлять уделом.

Однако так только казалось. В городе, в самом деле, установился порядок, и княжеское имя уже никто не осмеливался хулить. На боярских советах молодой князь уже не просто выслушивал поучающих его бояр, но и сам говорил «красное слово», которое воспринималось местной знатью, как непреложная истина.

Город вновь стал богатеть. Купцы исправно платили в казну налоги с проданных товаров, утаивая лишь самую малость. Охотники, добывавшие пушнину, исправно сдавали в княжескую казну установленную треть. Многочисленные ремесленники, мастерские которых широко раскинулись по всему посаду, тоже приносили доходы князю. Опять стали наполняться слитками серебра княжеские бочонки. Еще больше укрепились отношения брянского князя с Москвой. Туда зачастили брянские купцы, выгодно сбывавшие на тамошних рынках меха, шкуры животных, мед и даже воск, который был намного выше качеством, чем московский! В Брянск приезжали и московские купцы, привозившие добротные ткани, ремесленные изделия из железа, различные украшения и особенным образом приготовленную, по-московски, вяленую и соленую рыбу. Часто ездили в Москву и княжеские посланники. Казалось, что все идет к союзу между двумя княжествами! Но этого-то и не хотела Литва! Брянский князь Роман уже не раз слышал предупреждения и даже угрозы из уст посланников великого князя Ольгерда, однако ничего не предпринимал для смягчения его гнева. Литовцы считали, что он изменил их интересам и предал своего «названного отца»! Но князь Роман вовсе не был предателем! Он, конечно, понимал, что не выполняет требований своего покровителя Ольгерда Гедиминовича, однако поступал против его воли только потому, что не видел другого пути для благоденствия своего удела. Роман Молодой простодушно считал, что, проявляя самостоятельность, выгодную его княжеству, он тем самым оправдывает свое высокое назначение, в том числе и в интересах…Литвы! – Когда мой город и удел станут сильными и богатыми, – говорил он епископу Нафанаилу, – я непременно буду оказывать помощь великому князю Ольгерду! А когда у меня будет сильное войско, я поведу его на немцев, и мы со славным Ольгердом навсегда устраним крестоносную угрозу! Тогда же я смогу отправлять своему названному отцу целые обозы с серебром!

Пока же он не присылал в Литву серебро даже после настойчивых требований литовских посланников, накапливая богатства на будущее.

Епископ Нафанаил, слушая душевные излияния князя, обычно молчал и только улыбался. Он долго оставался верен своей привычке говорить и давать советы только в случае крайней необходимости. Но вот владыка совершенно неожиданно, когда казалось, дела князя и епархии стали процветать, занемог и в один из теплых весенних дней скончался, принеся еще одно тяжелое горе брянскому князю. Перед смертью мудрый епископ призвал к своему одру Романа Михайловича и сказал: – Я ухожу к Господу со спокойной душой, но тебя, сын мой, жалею! Тебе бы быть не князем, а человеком святой церкви! Я немало повидал на своем веку разных князей, но, честно говоря, никогда не верил, что на княжеском «столе» может сидеть праведник! Так уж повелось на святой Руси, что все начальнические места занимают злые и неправедные люди, пекущиеся только о своем плотском благополучии! У кормила власти совсем нет людей, любящих свой народ и Отчизну! Там засели одни волки в овечьих шкурах! А потому у нас, в русской земле, одни беды и страдания! Но ты не такой, сын мой! Ты и землю свою бережешь, и народ жалеешь! Значит, ты не долго будешь правителем богатого удела! Жди же скорого изгнания от безжалостных литовцев! Никто не будет держать праведника у власти! И зачем Литве сильный Брянск? Ты был нужен Ольгерду только для того, чтобы вытаскивать из пламени горячие колосья, отсылать в Литву брянское серебро и постепенно ослаблять город и удел! И если бы ты осуществил его замысел, превратив Брянск в разоренный, захолустный городок, Ольгерд был бы рад и, в конечном счете, присоединил бы эту землю к своей могучей Литве! Но ты не пошел по этой дороге! Ты слишком честен! Кроме того, у тебя – доброе, бескорыстное сердце! Все это несовместимо с княжеской властью! Что там твои зазнобы? Это – твой единственный и незначительный грех! Но даже их ты взял не насилием, а любовью…Я предсказываю тебе скорое изгнание, долгую, трудную жизнь, и смерть в старости от меча русского князя!

С этими словами епископ Нафанаил почил, откинувшись головой на подушку.

Брянск остался без владыки! И князь Роман, недолго думая, отправил в Москву посланца к митрополиту Алексию с просьбой прислать епископа в осиротевшую епархию.

Митрополит московский и «всея Руси» внимательно отнесся к просьбе брянского князя, собрал совет епископов и предложил «избрать брянским владыкой достойного человека». Однако желающих ехать в Брянск совсем не оказалось! Вопреки суровой церковной дисциплине, ни один из высоких духовных лиц не согласился с предложением митрополита! Сам же святитель не хотел насилия над волей своих людей! – Пусть будет твоим владыкой праведный брянский человек, – отписал он князю Роману. – Ты сам выбери наиболее достойного из людей святой церкви и немного подожди: летом я приеду к вам в Брянск и благословлю нового епископа!

Пришлось Роману Брянскому собирать совет бояр и пригласить туда всех городских священников. На этом совете, прошедшем в шумной, до хрипоты в голосах, говорильне, с превеликим трудом удалось «найти нужного человека». Выбор пал на архимандрита Успенского монастыря, «что на Свини», Парфения, обладавшего «дивным голосом».

Последний долго не соглашался «с волей знатных и набожных людей», но, в конце концов, был вынужден уступить.

Летом в Брянск пожаловал сам святейший митрополит Алексий. Он ездил в Литву «наводить порядок» в делах западной русской епархии, пришедших в упадок после смерти его соперника, митрополита Романа. Святитель был теперь главой православной церкви всех русских земель, в том числе и тех, которые были захвачены Литвой. Поездка прошла без осложнений: литовские власти не осмелились препятствовать его деятельности, как это было в недавние времена. Но великий князь Ольгерд, тем не менее, был разгневан тем, что митрополит Алексий не посетил его в Вильно и не произносил ему здравицу во время церковных служб в Литве.

А тут еще святитель заехал в Брянск, где при стечении множества горожан, в самой большой церкви города – Горнего Николы – провозгласил новым епископом «славного Парфения»!

Великий литовский князь Ольгерд был просто разъярен! Вопреки своему обычному правилу – не спешить – он вызвал к себе во дворец сына Дмитрия и приказал ему немедленно собрать большое войско, возглавить его и пойти на Брянск, чтобы «занять город, пленить того бесстыжего Романа и доставить его в Вильно»!

В Брянске быстро узнали о походе литовцев. Об этом сообщил приехавший из Смоленска гонец князя Святослава Ивановича. – На тебя идет огромное войско! – сказал он князю Роману. Последний поспешно собрал боярский совет. Бояре безоговорочно решили поддержать своего князя «и дать литовцам жестокий отпор». Вспомнили даже Романа Старого, одержавшего в давнее время победу над «ратью могучего Миндовга»! Даже горожане, недавно бунтовавшие и славившие великого литовского князя Ольгерда, были готовы «грудью встать на защиту своего князя».

Но Роман Михайлович, несмотря на поддержку «славных брянских людей», не захотел кровопролития и объявил о своем отъезде. – Я не хочу причинить горе моим людям и, тем более, воевать со своим названным отцом! – решительно сказал он. – Я уеду в свой захудалый Коршев, данный мне Господом! Значит, не судьба мне быть князем славного Брянска!

И он стал собираться к отъезду. Супруга князя, узнав о его решении, нисколько не огорчилась. – Наконец-то ты забудешь своих блудливых банных девок! – весело сказала она. – Мы так хорошо тогда жили в нашем Коршеве! И детей заимели, и были счастливы! А тут лишь раздоры и мятежи! Все, что Господь не сделает – только к лучшему!

Княжеская семья собралась довольно быстро. А вот со свитой пришлось повозиться. Сначала князь Роман хотел взять с собой лишь два десятка дружинников, которые были у него в Коршеве. Но напросились еще почти две сотни воинов. Из бояр с князем Романом выехали его воевода Супоня Борисович, Жирята Михайлович, Ждан Воиславович и Белюта Соткович, сын Сотко Злотковича, княжеского мечника. Все они уезжали с семьями, детьми, внуками и даже некоторые с правнуками! Сам престарелый Сотко остался в Брянске. – Не обижайся, славный князь, – сказал он. – Я уже слишком стар для дальних походов…Пусть мои больные кости останутся навеки здесь. Бери с собой моего сына с семейством! Он будет тебе верным и надежным помощником!

Роман Михайлович оглядел обозы своих бояр и остолбенел: собралось больше трех сотен человек!

– Как же я размещу в своем маленьком городе такую уймищу народа?! – возмутился он. – Вы же бросаете свои богатые терема и нажитое за многие годы добро! Мой городок Коршев беден и неуютен! Зачем вам, знатным людям, ехать со мной? Литовцы ничего вам не сделают, а только поставят нового князя!

Но боярин Жирята ответил за всех: – Пусть мы будем жить в бедности и тревоге, но тебе, наш князь Роман, не изменим! Так что принимай нас в свой городок, и мы будем начинать новую жизнь!

Пришлось Роману Молодому смириться с волей своих бояр, и за три дня до прихода литовского войска большой княжеский обоз выехал в Коршев.

Они, хорошо зная дорогу, без особых трудностей добрались до далекого городка, но когда туда прибыли, испытали большие неудобства. Возможно князь и его люди со временем сумели бы хорошо обустроиться и «зажить припеваючи», но вот не пробыли они в городке и недели, как из Брянска к ним прискакал тайный посланец бояр с известием о том, что «большое литовское войско пошло на Коршев»! Гонец также сообщил, что литовцы беспрепятственно вошли в Брянск, не чинили насилий и грабежей, а брянский «стол» занял сын великого князя Ольгерда, Дмитрий. – Скоро состоится венчание! – добавил посланник. – И владыка Парфений не против этого, поскольку Дмитрий Ольгердович – православный христианин!

Из слов брянского гонца князь Роман также узнал, что литовцы не ограничились взятием Брянска, и решили преследовать его. – Они хотят взять меня в плен и отвезти к Ольгерду! А может и убить! – сказал князь своим боярам.

– Тогда мы должны дать им достойный отпор! – решительно бросил Супоня Борисович.

– Надо устроить засаду на лесной дороге, – поддержал его Жирята Михайлович, – и жестоко покарать наглецов!

Но князь не согласился с ними. – У нас нет сил против большого войска! – возразил он. – И я совсем не хочу сражаться с людьми Ольгерда! Славные литовцы были моими братьями в недавние времена, а сам Ольгерд – как родной отец! Но в плен я не сдамся! Мне бы увидеть их войско…Если оно невелико и меньше полутысячи, то мы подождем их прибытия, и я поговорю с литовским князем или воеводой. Но если их рать будет велика, нам придется уходить отсюда. Поедем в Москву, к молодому великому князю Дмитрию! Он не раз обещал мне и моим людям дать защиту и убежище в случае вражды с Литвой…

И вот князь Роман сидел, глядя с крепостной стены на дорогу, по которой должны были идти литовцы. Но ничего не было видно: дорога казалась пустынной, и вспоминавший свою прежнюю жизнь князь задремал.

Вдруг неожиданно, в полусне, он услышал крик своего воеводы, сидевшего рядом на бревне, и очнулся. – Смотри, княже! – тот вытянул вперед правую руку, указывая ею на дорогу. – Вон они, литовцы! Их премного!

Князь глянул перед собой и вздрогнул: вдали, верстах в пяти, через реку переходили литовские воины. Они, казавшиеся маленькими, игрушечными, были едва видны, но, тем не менее, его зоркий глаз оценил их численность.

– Тысячи четыре, Супоня! – пробормотал князь. – А может больше?

– Больше, княже, – молвил, прищурившись, седобородый воевода. – Их там будет не меньше…пяти тысяч!

– Ну, тогда, – вздохнул князь Роман, – пойдем к нашим телегам! Время еще есть! Вы подготовили обоз?

– Давно уже, княже! – кивнул головой Супоня Борисович. – Телеги подведены прямо к лесным воротам…И нашим проводникам хорошо известна дорога на Москву. Если мы сейчас же выйдем, нас уже не догонят!

– Что ж, с Богом! – перекрестился князь, спускаясь по лестнице вниз. – Значит, такова моя судьба! Собирайтесь, люди мои: мы едем в Москву!