ГЛАВА I. ДОКУМЕНТЫ И НЕКРОЛОГ

Из сообщения Совинформбюро

НАЛЕТ НАШЕЙ АВИАЦИИ НА РУМЫНСКИЙ ПОРТ КОНСТАНЦА

«... Авиация Черноморского флота совершила массированный налет на румынский порт Констанца. В результате прямых попаданий бомб потоплены 2 транспорта, 4 быстроходные десантные баржи, 3 торпедных и 2 сторожевых катера. Уничтожены нефтеочистительная станция и прилегающие к ней склады. Повреждены вспомогательный крейсер, 4 подводные лодки, танкер, крупный транспорт и другие суда противника. В порту возникли большие пожары».

Комментарий повествователя

В оперативной сводке, сообщающей о налете 21 августа 1944 г. не говорится о потерях нашей авиации. Между тем, по крайней мере, один наш бомбардировщик не вернулся на свою базу. Свидетельство тому — «Боевой листок»-некролог, появившийся вечером 21 августа 1944 года в 29-м авиационном полку пикирующих бомбардировщиков.

Передо мною фотокопия этого скорбного документа. Три фотографии. Три кратких биографии.

Командир экипажа старший лейтенант Петр Маширов. В полк этот летчик прибыл с Дальнего Востока, упросил командование направить его на фронтовую стажировку. Третий боевой вылет оказался роковым.

На фотографии Петр Маширов запечатлен в темно-синем кителе морского летчика. Твердый, проницательный взгляд. Светловолосый и светлоглазый. Сколько бы подвигов он совершил, если бы...

Ах, это проклятое «если бы»!

Недолго пробыл в полку и стрелок-радист Михаил Шаталин. Веселый, общительный, «вчерашний мальчик», он сразу полюбился полковым ветеранам. В подчеркнуто корректной, даже несколько чопорной среде морских летчиков его звали Мишей.

Для Миши Шаталина девятый боевой вылет оказался последним.

Всякая потеря горька. Но особенно непереносимо, когда погибает боевой товарищ, летавший в огненном небе войны с первых ее грозных месяцев.

Именно таким ветераном полка, прозванным за исключительное боевое везение «счастливчиком», и был штурман звена Пе-2 лейтенант Хамид Сарымсаков.

Строки из некролога

«Что-то не верится, что среди нас не стало чудесного сына узбекского народа, молодого, кипучего большевика т. Сарымсакова Хамида Газизовича.

Всю свою пламенную жизнь он посвятил служению Родине и до последнего дыхания был верен ей...

Великая Отечественная война застала Сарымсакова на Балтике. Он первый в составе экипажа делает боевой вылет с задачей разведать расположение противника.

Вместе с полком в 1942 г. т. Сарымсаков перебазировался на Северный флот, где в составе экипажа потопил 3 транспорта, сторожевой корабль и повредил один транспорт, сторожевой корабль. В воздушных боях сбил три вражеских самолета.

Правительство высоко оценило заслуги храброго воина, наградив Сарымсакова Хамида Газизовича орденом Красного Знамени и орденом Отечественной войны I степени.

Тяжела утрата. Но горе убивает только слабых, сильные выпрямляются.

Мы гордо и смело будем множить славу отважного и храброго штурмана Сарымсакова Хамида Газизовича, которым гордится вся наша часть».

От повествователя

Всматриваюсь в фотографию погибшего штурмана... Худощавый, с живыми темными глазами. На морском кителе боевые ордена, медаль «За оборону Ленинграда»...

Серия 061

№2330

УДОСТОВЕРЕНИЕ ЛИЧНОСТИ

Предъявитель сего САРЫМСАКОВ Хамид Газизович состоит на действительной службе в Военно-Морском флоте.

29 авиац. полк ВВС Черноморского Флота

Воинское звание — лейтенант

Приказ КСФ № 012 от 7 февр. 1944 г.

На удостоверении — надпись наискосок красным карандашом:

«ПОГИБ 21.8.44»

И еще скорбный документ:

Форма № 4

ИЗВЕЩЕНИЕ

Ваш сын — лайтенант

муж, сын. брат, военное звание

САРЫМСАКОВ ХАМИД ГАЗИЗОВИЧ

фамилия, имя и отчество

Уроженец города Ташкента

область, район, деревня и село

В БОЮ ЗА СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЕ ОТЕЧЕСТВО, ВЕРНЫЙ ВОЕННОЙ ПРИСЯГЕ, ПРОЯВИВ ГЕРОЙСТВО И МУЖЕСТВО

Погиб при выполнении б/задания

убит, умер от ран

Похоронен Погиб в море 21.08.44 г.

место погребения

Настоящее извещение является документом для возбуждения ходатайства о пенсии (приказ НКМФ СССР № 325 от 16 июня 1941 г.).

Командир части 26860

(звание)

Майор

/Цецорин/

М.П

Примечание повествователя

25 июля 1944 года лейтенанту САРЫМСАКОВУ X. Г. исполнилось 23 года.

 

ГЛАВА II. ВООБРАЖАЕМЫЙ ДИАЛОГ

На моем письменном столе множество пожелтевших, обветшавших от времени документов — удостоверений, справок, свидетельств, вырезок из газет... Всматриваюсь в выцветшие фотографии ушедших в историю военных лет, и перед моим, повествователя, мысленным взором явственно, отчетливо возникает образ молоденького штурмана: высокий, худощавый паренек в ладно сидящем на нем темно-синем кителе. Поблескивают золотом лейтенантские погоны. Пистолет ТТ в потертой кобуре подвешен по-флотски — чуть ниже края кителя. Выглядит Хамид моложе своих двадцати трех лет. Он стоит и улыбается мне, сверкая ровными белоснежными зубами с «аристократическим» голубоватым отливом. И я мысленно спрашиваю его, а он, мысленно же, отвечает.

— Привет, лейтенант!

— Здравия желаю, повествователь!

— Что можете сообщить мне, вашему жизнеописателю?

— Говорите мне «ты». Вам ведь уже за шестьдесят, так сказать, аксакал безбородый. Да и в звании меня повыше, капитан.

— Но ведь я моложе вас на три года.

— Нормальный парадокс времени.

— Что ж, договорились. Так вот, расскажи, Хамид, о своей жизни до... До того последнего боевого вылета — семьдесят четвертого, если не ошибаюсь?

— Да, семьдесят четвертого... А до этого была обычная жизнь мальчишки, подростка, юноши. Сколько помню себя, мечтал о военной стезе. Сперва, понятное дело, по-мальчишески, интуитивно как-то.— Лейтенант улыбнулся, и я залюбовался ладным, по-спортивному поджарым и стройным штурманом.— А когда повзрослел, шел уже к цели осознанно. Еще в школе, старшеклассником, понял: не избежать нам схватки с фашизмом не на жизнь, а на смерть.

— Один вопрос, Хамид. Из документов, которыми я располагаю, видно, что, кроме Красного Знамени и «Отечественной войны», ты награжден также орденом «Красная Звезда». Почему не носишь?

— A у меня его нет. Вы, повествователь, с кем-то перепутали. По крайней мере не было до двадцать первого августа сорок четвертого года.

Я смущенно хмыкнул, произнес:

— Действительно, запамятовал, Хамид Газизович.

— Ну вот!.. Может, и на «вы» опять перейдете? Очень прошу без церемоний. Слишком молод я. По имени-отчеству величали меня лишь в официальных документах, в «похоронке», например. А вообще-то в полку прозвище у меня было — Счастливчик.

— Счастливчик?!

— Со мною летчики из самых, казалось бы, безнадежных полетов на базу возвращались. Иной раз, как в той песенке, до аэродрома дотягивали, «на честном слове и на одном крыле». Но я тут ни при чем. Пикировщик «пешечка» был самолет надежный. До известных пределов, разумеется.

— А как с учебой в школе?

— Учился на «отлично» без особых затруднений. В пятом классе «заболел» стрелковым спортом, стал со временем отличным стрелком.

— Читал довоенные газеты, Хамид. Дипломы твои видел. Успехи в стрельбе были действительно незаурядные. Участвовал на республиканских, Всесоюзных стрелковых соревнованиях, в международном соревновании Англия — СССР. Стал инструктором стрелкового спорта, получил квалификацию — снайпер...

— Изучаете, значит, мою биографию?.. Таких, как я, миллионы. Каждый воин, отдавший жизнь во имя Победы, каждый ветеран достоин книги. Ведь еще Гейне говорил: «Каждый человек — это целая всемирная история».

— Я и решил рассказать о тебе, Хамид.

— Воля ваша, безбородый аксакал. Об одном прошу: надобно поведать людям и о моих однополчанах. Ах, какие это были замечательные ребята!

— Были?

— Большинство, увы, были. Не забудьте о таких, например, бесстрашных асах, как командир нашего полка Борис Павлович Сыромятников, командир нашей эскадрильи Семен Васильевич Лапшенков...

— Лапшенков погиб, Хамид.

— Знаю, — вздохнул штурман. — На моих глазах это произошло, двадцатого сентября сорок третьего. А месяца за три до моего последнего вылета — Указ был опубликован. Героя Семену Васильевичу присвоили. Посмертно.

— Сыромятников тоже погиб.

Молодой штурман помрачнел.

— Майора Сыромятникова от нас перевели, командиром девятого гвардейского минно-торпедного авиационного полка...

Я взял с полки книгу, полистал, нашел нужное место. Стал читать: «16 октября 1944 года авиация несколько раз атаковала конвой, вышедший из Киркинеса. Завершающий удар в районе мыса Кибергнес нанесли две шестерки торпедоносцев: одна — 9-го гвардейского минно-торпедного авиаполка (ведущий командир полка подполковник Б. П. Сыромятников) и другая — 36-го минно-торпедного полка (ведущий капитан И. Т. Волынкин). Действия торпедоносцев прикрывали 15 истребителей. В этом бою враг потерял 2 транспорта, сторожевой корабль, тральщик, катер и 5 самолетов.

В трех километрах от цели в левый мотор самолета подполковника Сыромятникова угодил вражеский снаряд. Машина загорелась, но командир полка продолжал атаку, выводя другие машины на цель. Когда расстояние до транспорта уменьшилось до 500 метров, самолет Сыромятникова выпустил две торпеды. Направленные умелой рукой опытного летчика, они уничтожили транспорт в 6 тысяч брутто-тонн. Однако, объятый пламенем, упал в море и торпедоносец. Всем членам экипажа флагманского самолета — подполковнику Б. П. Сыромятникову, штурману полка майору А. И. Скнареву и стрелку-радисту старшему сержанту Г. С. Асееву было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза».

Воцарилось молчание. Зимнее солнце угасло, ярко сверкали его лучи на заснеженных ветвях, тянущихся к самому окну.

— М-да... — тяжело вздохнул лейтенант. — Какие люди!.. Знаете ли вы, повествователь, что такое атака торпедоносца?

— Торпедоносца?.. Под бомбежками приходилось бывать, а вот...

— Да я не о том. Я хотел спросить, можете ли вы представить, что испытывают люди, находящиеся в торпедоносце?.. Они мчатся на вражеский корабль чуть ли не на бреющем... А транспорт — объект атаки, — и корабли охранения бьют по торпедоносцу из зенитных орудий и пулеметов... Самолет летит сквозь ураганный огонь, сквозь бушующий ад! Какое львиное сердце надо иметь, чтобы не дрогнуть, не свернуть с боевого курса!

— А что, вам, пикировщикам, было легче?

— Наша работа тоже была на любителя. Но я всегда восхищался летчиками-торпедоносцами и топмачтовиками.

— А это что такое?

— Топмачтовики атаковали так же, как и торпедоносцы, на бреющем, не выше топ-мачты вражеского корабля, но сбрасывали не торпеды, а бомбы метрах в трехстах от цели, и эти бомбы, рикошетируя от воды, попадали в борт корабля. Нашу эскадрилью тоже начали было переучивать на топмачтовиков. Инструктор попался веселый, юморист своеобразный. Он так говорил: «Топмачтовик — гроза вражеских транспортов и боевых кораблей. Практически вам гарантировано стопроцентное поражение цели. А то, что вас могут сбить во время атаки, всего девяносто шансов из ста».

— Действительно, своеобразный юморист.

— Честный человек... Как много замечательных людей поглотила война! Напишите о них, непременно напишите.

— Обязательно. И не только о летчиках. Вот узнал кое-что о школьных твоих товарищах. Познакомился с бывшей ученицей пятидесятой школы Татьяной Александровной Ливановой.

— Татьяна Александровна? — удивился лейтенант. — Кто же это?

— Ну, Ливанова... Ливанова!

— Ливанова... Неужели Таня?! — Хамид широко улыбнулся. — Худенькая такая, изящная!

— Хм-гм... Татьяна Александровна весьма почтенная дама. Внук у нее в четвертый класс ходит.

— Вот как!.. Извините. Не верится как-то!.. Почтенная... Дама! Это Таня-то!.. Ну и ну! А была бой-девчонкой. И стрелок классный. О ней даже в газетах писали — в «Пионере Востока», «Еш ленинчи», «Комсомольце Узбекистана».

— О тебе тоже писали, Хамид, — я порылся в бумагах, вытащил вырезку из окружной газеты «Фрунзевен». — Вот, шестого февраля тридцать восьмого годя. Заметка В. Кольцова «Сквозь снег и метель» — об альпинистском штурме безымянной вершины неподалеку от кишлака Нанай членами детского клуба Дома Красной Армии Среднеазиатского Военного Округа. Цитирую: «К утру пошел сильный снег и поднялся ветер. Капитан Лукин собрал совет отряда. Было решено не отступать и идти на штурм... Политрук отряда — юный альпинист Сарымсаков — сделал политинформацию». Ну и так далее. Вершину вы покорили и по этому случаю «редколлегия в составе Сарымсакова, Бурова и Смирнова выпустила стенную газету». А вот — фотография в той же газете группы альпинистов, совершивших под руководством капитана Лукина восхождение на вершину тяньшанского горного хребта. В первом ряду слева мальчуган. Узнаешь себя, Хамид?

— Не так уж много времени прошло. Узнаю, конечно.

— Как это удалось шестнадцатилетнему юнцу попасть в горновосходительскую группу?

— Я был звеньевым в пионеротряде при Окружном Доме Красной Армии. Отряд объединял детей военнослужащих. Мы ходили в походы, бегали, закалялись. Особенно увлекались стрельбой. Активно готовились к труду и обороне. Я, например, выполнил нормативы на значки ГТО, ГСО, «Ворошиловский стрелок»... Как это потом пригодилось! Парнишка я был хотя и худощавый, но выносливый.

— В газетах и о твоих стрелковых успехах немало писалось. Скажи спасибо Танечке. Все вырезки сохранила. И даже кое-какие странички своего дневника мне презентовала.

Я вынул из ящика письменного стола блокнот, прочитал несколько торжественно: «18.05.40 г. Почему не бывает чудес? Как хотела бы я идти по улице и встретить Хамида Сарымсакова! Как я о нем соскучилась! Как он нам сейчас необходим!»

Молодой человек молвил в смущении:

— Я действительно им был тогда необходим. Стрелковая команда готовилась к очередным Всесоюзным соревнованиям. Несколько лет я был тренером. А в тридцать девятом, окончив школу, уехал в Николаев учиться на штурмана военно-морской авиации.

— А вот еще одна запись в дневнике, — не унимался я. — Цитирую с любезного разрешения бывшей «бой-девчонки»: «Мы думали, что мы для него (то есть для тебя, Хамид!)... Мы думали, что мы для него дороже всех, а он влюбился в украинку Таню! Но не влюбиться в нее было нельзя — красавица! Огромные серые глаза, косы!.. Мы ему простили».

— Но ведь простили же, — улыбнулся Хамид. — А с Таней познакомился я в тридцать девятом, в Москве, на стрелковых соревнованиях. Приехала она из Одессы... Все прошло, «как с белых яблонь дым». Началась война. Таня тоже воевала, была ранена, контужена. Потом наш пылающий пикировщик рухнул в море...

Мы помолчали.

Чтобы отвлечь собеседника от невеселых мыслей, я перевел разговор на другую тему.

— А конкурс в военное училище не очень велик был?

— Что вы!.. Тогда юноши буквально рвались стать военными. Конкурс в Военно-морское авиационное училище имени Леваневского был такой, как некогда в МАИ или МВТУ имени Баумана. Но мне повезло. Медицинскую комиссию прошел запросто. Экзамены сдал на «отлично». И вообще все у меня было хорошо. Родители заботливые, трудолюбивые. Отец, Газиз Саидович, был комендантом-распорядителем, кажется, в Верховном суде республики. Носил в петлицах по четыре «кубаря» синего цвета. Дневал и ночевал отец на работе. Ранен был...

— На гражданской войне?

— В двадцать девятом. Выездная сессия проходила в Той-Тюбе. Подошла к отцу женщина в парандже и чачване. Отец успел лишь подивиться: уж больно рослая! — и тут же нож блеснул...

Лейтенант Сарымсаков помолчал, прошелся по кабинету легко и бесшумно. Улыбнулся.

— Образование у отца, прямо скажу, далеко не академическое, но умом его аллах не обделил. И он так мне говорил: «Ты, сынок, на меня не очень рассчитывай. День и ночь на работе. Сам себя пестуй. Есть голова на плечах — выйдет из тебя толк. И еще запомни: надо знать в совершенстве русский язык. Большие горизонты открывает он человеку, им хорошо владеющему».

— Ты прекрасно говоришь по-русски, Хамид.

— Это заслуга жизненных обстоятельств. Сперва меня определили в русский детский сад. В русской школе учился. В авиаучилище тоже говорили по-русски. А я был юнцом переимчивым.

Я невольно вздрогнул, ибо вызванный моим писательским воображением лейтенант — меня осенило! — живет ведь в далеком прошлом! Совсем потерявшись, задал вопрос:

— А мама твоя кем была?

— Почему — была?.. Работает на табачной фабрике «Уртак». А до войны — на кондитерской фабрике, тоже «Уртак» — «Товарищ» по-узбекски. Простая работница. И ей тоже не всегда хватало времени мною заниматься, особенно, когда трудилась в ночную смену. Придет с фабрики — отоспаться надобно. А вот тетя Таня...

— Та самая, из Одессы? — неловко пошутил я.

— Я, кажется, с вами поссорюсь, жизнеописатель. Тогда она казалась мне старухой. Подумать только!.. Тридцать с лишком лет! Да и сейчас я ее мысленно только тетей и называю... Жила она у нас. Родители приютили. Откуда она родом, почему одинока, — не ведаю. Была членом семьи. Вот и все. Как родная. И меня сыночком называла. Вот она тоже русскому языку учила. Просто разговаривала. Она и учебой моей интересовалась. Научила, как с людьми душевней обходиться. Радовалась за меня.

— Таким примерным был пай-мальчиком?

— Пай-мальчиком никогда не был. А учился хорошо. Спортом занимался. Не только стрелковым. В старших классах увлекся планеризмом. Общественной работой много занят был. В седьмом классе избрали меня секретарем комитета комсомола школы. А в десятом классе оказали мне огромное доверие — приняли кандидатом в члены ВКП(б)! Даже по тем временам факт неординарный. Кроме меня лишь Иринку приняли в кандидаты партии.

— Какую Иринку?

— Ирину Шиманскую. Она также была секретарем комитета комсомола пятидесятой школы... Да что это с вами, повествователь?.. Нехорошо?

— Сердце... Пошаливает... Седьмой десяток ведь, не шутка.

Не хотелось мне огорчать лейтенанта. Ведь, изучая материалы его короткой лейтенантской жизни, я узнал: в бывшем Индустриальном институте, ныне ТашПИ,есть мемориальная доска. На ней портрет красивой девушки и надпись:

НА ЭНЕРГЕТИЧЕСКОМ ФАКУЛЬТЕТЕ

В 1940 — 1941 ГОДАХ

УЧИЛАСЬ И БЫЛА СЕКРЕТАРЕМ

КОМСОМОЛЬСКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ

ИРИНА ШИМАНСКАЯ,

ГЕРОЙСКИ ОТДАВШАЯ ЖИЗНЬ

ЗА СВОБОДУ РОДИНЫ В ВЕЛИКОЙ

ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЕ

Воздушный стрелок Ил-2 Ирина Шиманская погибла в воздушном бою в апреле 1944 года.

— Ну как, полегчало? — участливо спросил Хамид.

— Да... Совсем хорошо. Можно сказать, даже отлично. Терпимо, словом... Все это чепуха. Лучше расскажи о друзьях, хотя бы в общих чертах.

— Много было друзей. В соседнем доме жил известный хирург, профессор Кейзер. Я дружил с его сыном, Стивой Кейзером. В школе друзья — Глеб Гаврилюк, Ира Скалковская, Сережа Багликов, Леня Парфенов, Ида Гутерц, Вика Пиотрковская, Жора Александров, Лара Семенова, Аркаша Арутюнов, Олег Сосновский, Юра Блюмберг... Когда жил на Первомайской, сдружился с Тимуром Валиевым. Прекрасных способностей парнишка! В начале сорок третьего приезжал я в отпуск в Ташкент и узнал: из большой группы парней, жаждавших поступить в Высшее Военно-морское инженерное училище им. Ф. Э. Дзержинского, которое эвакуировалось из Ленинграда в Баку, лишь Тимур Валиев выдержал конкурсные экзамены. Учился и воевал. А я тогда летал в небе Заполярья. Тимур же проходил там боевую практику на тральщике. Много таких «практикантов» поглотило Баренцево море...

Хамид умолк. Вновь бесшумно прошелся по кабинету.

Ну, а самый близкий, самый сердечный друг-не-разлей-водой — Олежка Обельченко!..

За окном затеплились уличные плафоны. В кабинете стоял сумрак... И вдруг образ молодого лейтенанта, так ясно виденный мною мысленным взором, стал тускнеть, размываться... Я только и успел сказать:

— Хамид, а что если я некоторые главы из твоего жизнеописания поручу тебе?.. Ты же все сам лучше расскажешь!..

— Слушаюсь и повинуюсь! — шутливо отвечал Хамид голосом сказочного джинна, выпущенного из бутылки. — Пожалуй, это даже будет справедливо.

Прошу читателей не судить строго меня за несколько ирреалистический диалог в строго документальном повествовании. Просто я, изучая жизнь юного Хамида, настолько углубился в его удивительную жизнь, что порой явственно, отчетливо вижу его мысленным взором. А разве у вас, читатели, не бывает минут, когда вы мысленно беседуете с дорогими для вас людьми, советуетесь, хотя «иных уж нет, а те далече»?

...Вновь я в кабинете один. На письменном столе — кипы документов — письма, фотографии, справки, удостоверения, дипломы, вырезки из газет. Опираясь на них, а также на свидетельства очевидцев и самого Хамида, продолжу повествование об одиссее лейтенанта Сарымсакова.

 

ГЛАВА III. ПУТЬ В НЕБО

— Расскажи, Хамид, как стал ты штурманом военно-морской авиации.

— В тридцать девятом году окончил школу. Одноклассники — кто в Индустриальный институт, кто в медицинский, в юридический... Я же давно, не колеблясь, выбрал военную стезю. Впрочем, и остальные ребята стали солдатами, — вышел как раз Указ о призыве в Красную Армию юношей, окончивших десятилетку и достигших возраста семнадцать лет и восемь месяцев. Друзья «подначивали», мол, перехитрил всех Хамид, чего доброго и в армии над нами начальствовать станет!

Но это, разумеется, шутка. И я тоже отшучивался: «Пока я выучусь, вы, штафирки, отслужите свое и разбежитесь по институтам. А вообще-то кое-кого надо бы подтянуть. Ну да ничего, на каждого из вас толковый старшина найдется!» — Почему ты захотел стать военным, Хамид?

— Видимо, призвание. И вовсе не жаждал стать военным вообще. В небо меня тянуло, летать! Об этом я и рассказал капитану в райвоенкомате. Моложавый общевойсковой командир, со «шпалой» в петлицах, сединой на висках и орденом «Красная Звезда» на гимнастерке, обозрел мой «Аттестат отличника», грамоты, удостоверения и дипломы стрелка-снайпера и ошеломил: «Зачем тебе, парень, в небо? В самый раз в пехотное училище». — «Хочу стать летчиком, — упорствовал я. — Всюду лозунги призывают: «Комсомол — на самолет!» А я — кандидат партии, мне тем более надо...» — «Кандидат партии?! — изумился военкоматовец.-— Ну и ну! Я десять лет в армии, а в партию меня приняли совсем недавно, за участие в боях на Халхин-Голе».

Долго капитан убеждал меня пойти в пехотное, но я все же настоял на своем: в авиацию — и все тут! «Так-с... — начал сдаваться капитан, — вообще-то мечта твоя хорошая. Только... А если не летчиком?.. На штурмана хочешь выучиться? Летай себе в небесах, прокладывай пилоту курс. Хитрая профессия. Всякие там угловые склонения, магнитные бури... и на «гражданке» вполне уважаемая профессия — штурман гражданской авиации. Так и быть, благословляю тебя в штурмана. Только учти: конкурсные экзамены в Николаевское военно-морское авиационное училище имени Леваневского свирепые, — капитан улыбнулся и закончил шутливо: — Смотри, Сарымсаков, не посрами моих седин!»

В город Николаев, что на Южном Буге, отправились пытать счастья еще два ташкентца — Костя Макаров и Леша Киселев, крепкие, налитые молодой силой здоровяки. Блондинистые, голубоглазые, степенные, а главное — толковые ребята. Они тоже без особых затруднений выдержали конкурсные экзамены.

Но поначалу все же вышел небольшой конфуз, с непривычки нарушили дисциплину. А вышло так. Приехали. Все трое еще в гражданских костюмах, так сказать, «вольные пташки». И хотя велено нам было прибыть в училище к двадцати двум ноль-ноль, подзадержались лишний час. Все город осматривали. Город Николаев понравился нам. Уютный, славный, — в центре почти что столичный, а на окраинах сельского вида. Раскинулся на берегу полноводного Южного Буга, впадающего в Днепровский лиман. Много зелени. Люди приветливые, веселые. О себе говорят с задорным юмором: «Что мы, что одесситы — это одно и то же. Только николаевцы посерьезнее».

Словом, загулялись и опоздали. Дежурный морской командир, выслушав «оправдания», подвел итог:

— За опоздание — два наряда вне очереди каждому!

Пришлось готовиться к экзаменам, что называется, без отрыва от кухни, где кок (повар), коренной николаевец, и, следовательно, остроумный, как одессит, но более серьезный, указав провинившимся на гору картошки, невозмутимо произнес: «Поимейте в виду, братишки: картошка первый сорт, чистить ее одно удовольствие — нервы утихомиривает и располагает к размышлениям. Глядишь, умные мысли могут вас посетить».

... Но вот экзамены позади. Началась курсантская жизнь.

Военно-морское авиационное училище имени Леваневского было расположено на берегу Буга. Готовило оно штурманов для морской авиации, причем учебные эскадрильи подразделялись на группы: гидросамолетов МБР-2 (морской ближний разведчик) и самолетов Р-5 (разведчики, базирующиеся на обычные сухопутные аэродромы). К величайшей радости нашей, попали мы все трое в группу МБРщиков, в первую эскадрилью.

Все внове, впечатлений уйма. Начать с того, что всех вновь испеченных курсантов повели в баню в... пять часов утра! После мытья остригли под машинку, отвели на вещевой склад (по-морскому — баталерка), забрали гражданскую одежду, выдали «форму номер три» — бескозырку, темно-синюю суконную рубаху — «форменку», заправляемую в брюки, черные ботинки, черный пояс с латунной пряжкой, ну и, разумеется, шикарный «гюйс».

Все здесь было на морской лад. Не казарма, а кубрик, кухня — камбуз. Даже туалетная носила особое название — гальюн. И некоторые обычные слова переиначены: не компас, а компáс, не рапорт, а рапóрт, не «берегись», а «полýндра!»...

До недавнего времени здесь располагалось училище Главсевморпути. Все по высшему классу. Кирпичная казарма-кубрик трехэтажная, с паркетными полами. Просторная светлая столовая для курсантов, кают-компания для командного состава. Благоустроенный учебный корпус. На берегу Буга — морской ангар для летающих лодок МБР-2.

Было объявлено: два месяца карантин, никаких увольнений в город.

И началась учеба, «Курс молодого краснофлотца». Учили на совесть. Особенно первые месяцы тяжело доставались не привыкшим к суровым условиям парням. Четыре — шесть часов в день строевые занятия. Три часа — уставы.

Костя Макаров, Леша Киселев и я попали в одну учебную группу, к капитану Петросяну — отменному строевику. Было ему тогда лет тридцать пять, и поэтому он казался нам, юнцам, «старцем». Но «старцем» этим парни восхищались. С винтовкой он творил чудеса, выписывая четко и стремительно различные «артикулы», стрелял метко, по-снайперски. Спортивный был командир, хотя и склонный к полноте. Весь он словно на парад собрался — выутюженный, выглаженный, всегда идеально побрит, пострижен. Ко всему прочему у бравого капитана была очень красивая жена, которая иногда заходила в училище, и это почему-то еще более возвышало Петросяна в наших глазах. Словом, он пользовался уважением курсантов, хотя никаких потачек не давал и был требовательным и взыскательным командиром.

Требовательность Петросяна иной раз казалась нам чрезмерной. Оказывается, правильно заправить койку тоже целое искусство. Одеяло так должно заправить и пригладить, чтобы ворс переливался. Белые полоски гюйса обязаны составлять прямую линию с полосками гюйсов товарищей, сложенных вместе с форменками на тумбочках. Такие же требования и к ботинкам (разумеется, начищенным до зеркального блеска), к поясным ремням.

Паркетные полы, которыми мы так гордились первые дни, доставляли уйму хлопот. Придет Петросян при полном параде, поглядит на себя в паркет, нахмурится: «Не вижу своею отражения. Нехорошо. Приборочку надо», — и драим мы паркет до зеркального блеска.

Иные курсанты сердились, дескать, мы будущие штурмана, а не полотеры! Бели грянет война, недосуг будет расставлять ботинки в ровную линию! Однако вскоре все поняли: капитан приучает нас к порядку, к аккуратности, прививает нам качества, совершенно необходимые в штурманском деле.

А когда кончились карантин и «Курс молодого краснофлотца», начались и специальные дисциплины: штурманское дело, теория полета, бомбометание и взрыватели... Учили нас также плавать, прыгать в воду с вышки. Неутомимый капитан Петросян, парашютист-инструктор, обучал искусству прыжка с парашютом. Первый прыжок запомнился мне на всю жизнь. Прыгали мы с самолетика У-2. Надо было вылезти из кабины, встать на крыло и, по команде пилота, ухнуть в восьмисотметровую пропасть. А тут еще ЧП произошло — разбился курсант. Честно говоря, ёкало сердце. Но все же пересилил страх, прыгнул. Отсчитал пять секунд, дернул за кольцо... Рывок — и восторг душу охватил?.. Тишина. Красота неописуемая, и я парю над землей!.. Приземлился, правда, не очень аккуратно — ударился губой о верхний край запасного парашюта. Обычная ошибка новичка — слишком низко голову опустил, ожидая встречи с Землей.

Учеба буквально захватила меня. Все интересно: как пользоваться прибором ветрочетом, определяющим силу и направление ветра, штурманской линейкой, секстантом, как прокладывать на карте маршрут полета. Много разных премудростей. Чтобы обеспечить точный выход на цель, штурман должен учесть силу ветра, направление, скорость полета самолета, курс, угол сноса... Впрочем, я, кажется, увлекся, заговорил на слишком специальную тему.

— Это тоже интересно, Хамид. Дальше рассказывай.

— С удовольствием учился. Одно мешало: первое время постоянно хотелось есть, хотя кормили нас замечательно, по флотской норме. Уж очень большие были нагрузки. Да и ребята все молодые, росли еще.

Я вытащил из папки вырезку заметки, помещенной сорок четыре года назад в училищной многотиражке, прочитал вслух «Благодарность отличникам». Начальник училища объявил благодарность курсантам тт. Шевченко, Гнездову, Сарымсакову и Косолапову, которые отлично учились в течение года и только с отличными оценками выдержали переводные испытания. Всем этим отличникам, в виде поощрения, разрешено носить нарукавный авиационный знак». Знакома тебе, Хамид, эта заметка?

— Еще бы! Ребята нам по-хорошему завидовали. Надо же, — эмблема на рукаве! А заметочку эту, тоже в виде поощрения, написал капитан Незамов, командир нашей учебной эскадрильи.

— А остальные ребята?

— Почти все успевали. Ну, был старшина нашей группы Кузин. Трудновато штурманские науки ему давались. Он уже армию отслужил, подзабыл изрядно школьные науки. Но старался, а мы ему, как могли, помогали. Спокойный, уравновешенный был человек.

— Был?

— Получил известие: в сорок третьем геройски погиб наш Кузин... И вообще... Двадцать четыре курсанта учились в нашей группе. Две трети из них сложили головы в боях за Родину!

Помолчали, почтив память героев.

— Какие замечательные парни были! — произнес тихо лейтенант. — Дружные, трудолюбивые, храбрые. Никаких чепе. О спиртном даже в праздники не помышляли... Впрочем, одно чепе все же произошло, уму совершенно непостижимое. «Отличился» курсант Веркаль. Загадочная история. А вышло так... Начали мы летать. Ах, какое это наслаждение — полет! Словами передать невозможно! Произошло это на втором году обучения. МБР-2 совершал очередной полет. Пилот-инструктор за штурвалом, рядом штурман-курсант, в носовой кабине штурмана — курсант, а в хвостовой кабине стрелка-радиста — Веркаль. И вот, когда самолет, набрав высоту, летел вдоль Буга, Веркаль вдруг вскочил и, откинув колпак... вывалился за борт!

Можно себе представить состояние инструктора, всего экипажа!.. Ответственность за жизнь человека, гнев начальства!.. А Веркаль, раскрыв парашют, благополучно приводнился. Выловили его из Буга, отдали под суд Военного трибунала. Поступок его странный квалифицировали как воздушное хулиганство. И конечно же, Веркаль не избежал справедливого наказания. Но так и остались загадкой мотивы его нелепого поведения. На следствии, знай себе, твердил: «Сам не знаю, зачем прыгнул. Нашло на меня». А ведь совершенно здоровый парень. Может, и в самом деле «нашло». Бывает, говорят, такое. Через год ему все же разрешили доучиться. В сорок третьем, как я слышал, тоже погиб.

После минутного молчания я спросил:

— А второй год обучения как у тебя сложился?

— Я даже одной «четверочки» получить не имел права. Еще, на первом курсе избрали меня в комитет комсомола эскадрильи. Это раз. Должен пример показывать. А в сорок первом, в канун Дня Красной Армии, приняли меня в члены партии! Но имейте в виду, я учился на «отлично» не только ради примера. Мне было интересно. Радость испытывал.

— Друзья были в училище?

— Все — друзья. Но самый задушевный — Борис Милованов. Года на полтора меня постарше. Вместе в увольнение ходили. Слушали Ойстраха в Доме Флота. Мечтали. Потом разлучила нас военная судьбина. Нам говорили, что на третьем курсе обучат нас элементарному пилотажному искусству. Но до третьего курса, к сожалению, не дошло.

— Почему же не дошло?

— Двадцать первого июня сорок первого года теоретические занятия у нас заканчивались курсом метеослужбы. Читал его человек любопытный. Как говорится, не от мира сего. Начну с того, что был он в форме рядового краснофлотца. Матрос, в общем. В очках. Нескладный. Типичный ученый-ленинградец. Утонченный интеллигент. В годах уже. Мы его очень любили, потому что дело свое он знал блистательно и не нудил на кафедре, а будто поэму читал.

Закончил лекцию, поклонился нам, словно мы князья какие.

У меня с Борей Миловановым увольнительные. Пошли погулять в парк. Вдруг по городскому радио объявляют: «Большой сбор!» Мы, разумеется, помчались в училище. Время уже к отбою. Легли спать. Парадная белая форма «раз» на тумбочках. Утром — «Боевая тревога!» Построились. Замполит училища сообщил, что надо быть начеку. Неизвестные самолеты летают над Черным морем.

Команда «Разойдись!» Стали обсуждать непонятное сообщение. А вскоре выступление Молотова по радио о нападении фашистских полчищ на нашу страну. И, знаете ли, хотите верьте, хотите — как угодно, а не было у меня в душе паники. Раздавим Гитлера и его свору!

Вновь нас построили. Замполит училища на этот раз определенно сказал: «Война!» На нас уже форма летная. Петросян зачитал список: «Курсантам таким-то (в том числе и мне) выйти из строя». И тут же меня включил в экипаж летающей лодки. Посадили на катер — и вот мы уже на летающей лодке, стоящей на якоре... Да, забыл сказать, что мне и другим товарищам присвоили звание «сержант», выдали удостоверения, в которых мы значились не штурманами, а стрелками-бомбардирами, поскольку не прошли срочной службы в авиации.

МБР наш стоял на якоре. До вечера несли дежурство. После обеда вновь пришвартовался катер. Новый приказ: «Сержанта Сарымсакова — в штаб!»

В штабе сформировали шесть — семь экипажей и направили нас в Ейск, где находилось военно-морское авиационное училище, готовившее летчиков.

Прибыли в Ейск поездом. Представились. Тут же скомплектовали экипажи. Сказали, что летать мы будем на СБ — скоростных бомбардировщиках, чему мы, разумеется, очень порадовались. Разве можно сравнить СБ с тихоходным МБР! Одно смущало: не знакомы мы были с самолетом СБ. Но нам выдали инструкции. Все экипажи получили стрелков-радистов. И с утра следующего дня мы уже летали, проводили учебные бомбометания. А двадцать восьмого июня, поутру пять экипажей посадили в транспортный самолет, и вскоре очутились мы юго-западнее Ленинграда.

А дальше — все, как в калейдоскопе. Начало войны, сами понимаете. Этакая круговерть. С вновь прибывшими экипажами наскоро побеседовал молодой полковник, сказал, что положение сложилось трудное, надо воевать, как он выразился, «от всей души», придется без раскачки сразу входить в строй. И тут же на автобусе нас доставили на другой аэродром. Лишь позже я узнал полковника. Знаменитый Преображенский в августе сорок первого бомбил Берлин.

Стали новичков распределять по экипажам. К великой моей досаде, самолета мне не хватило. Стал я дежурным по эскадрилье. Тридцатого июня испытал первую бомбежку. На рассвете послышался прерывистый гул моторов, и на наш аэродром на малой высоте налетела шестерка «Ю-88». Покривил бы душой, если бы сказал, что не испытал страха. К бомбежке, по-моему, вообще невозможно привыкнуть, а тут — в первый раз! Да и «юнкерсы», казалось, прямо над головами ходили.

Два самолета у нас сгорели. Тут же поднялись в воздух оставшиеся пять СБ и ушли на бомбежку немецкой танковой колонны. Задание выполнили, но один самолет был сбит мощным зенитным огнем. Совсем я приуныл. Выходит, мне и остается — дежурить по эскадрилье?! На боевые задания «старичков» посылают. В эскадрилье всего четыре самолета осталось. Однако, как оказалось, зря я горевал. Первого июля вызвал меня командир звена.

— Карту боевых действий изучили?

— Да.

— Вот, полетишь с лейтенантом. С ним как у Христа за пазухой. Еще в финскую пороха понюхал, за что и награжден «Красной Звездой».

В воздух поднялись оставшиеся четыре СБ... Что сказать о своем первом боевом вылете? Конечно же, волновался. Но внешне волнения старался не проявлять. К тому же место мое в СБ впереди пилота, в остекленной носовой части самолета. А со спины не видать, волнуюсь я или нет. Одно могу сказать: волнение сказалось лишь в том, что я разрывов зенитных снарядов не видел. А огонь, как потом рассказывали ребята, был яростный, многослойный. Вышли точно на танковую колонну противника. Зенитки загнали нас на изрядную высоту. Вот они, темные коробочки-танки, такие невинные с виду, крохотные коробочки, в которых притаилась погибель нашим пехотинцам!.. В Ленинград рветесь?! Черта с два! Приказ был: бомбометание — по ведущему. Потому все внимание сконцентрировал на ведущий самолет. Вот открылись у него бомболюки, посыпались бомбы. Я тоже нажал на кнопку ЭСБР — электрический сбрасыватель бомб, продублировал рукояткой механического сброса.

Освободившись от бомб, самолет наш как бы «привспух», стал набирать высоту. Нам повезло. Истребители противника не появлялись. Зато неистовствовали зенитки, разрывов снарядов которых я по-прежнему почему-то не видел. Командир бросил СБ в облака, и я тут же потерял ориентировку.

Лейтенант меня успокаивает, мол, не расстраивайся. Выйдем из облачности, подадимся к Копорской губе, оттуда вдоль побережья, разыщем железную дорогу, а затем — до дома.

Так мы и сделали. Возвращались самолеты вразброд, зато все четыре машины прилетели. Побитые, правда, изрядно. Мне потом техники показали дыру, пробитую осколком снаряда в остеклении моей кабины. Как меня этот осколок не зацепил, до сих пор понять не могу! Кто-то сказал: «Этот сержант, видно, в рубашке родился. Счастливчик».

С той поры и пристало ко мне это слово.

— Ну, а дальше, Хамид..

— После четвертого — пятого полета стал видеть разрывы зенитных снарядов, особенно после сброса бомб, на отходах, когда хлопот у штурмана поменьше. И больше уже не терял ориентировки. Было ли страшно?.. Было, разумеется. Но еще тогда, при встрече, командир 57-го авиаполка полковник Преображенский, ставший позднее Героем Советского Союза, очень хороший рецепт дал: «Конечно, страшно, когда в тебя зенитки палят или «мессера» шпарят из скорострельных пушек и пулеметов. Но есть средство — терпеть надо!»

— Долго ли воевал на Ленинградском фронте?

— А это как посмотреть. Если по календарю судить, то недолго. До конца октября. А вот по насыщенности событиями... Мы бомбили танковые колонны, резервы живой силы противника. И всякий раз теряли товарищей. Прибывали новые самолеты, но мало, и их не хватало. Что ни вылет, одного — двух экипажей не досчитывались. И вновь настало время, когда мне «не хватило» самолета. Назначили меня командиром сухопутного отряда, который состоял из краснофлотцев.

С детских лет я ненавидел фашистов. Но, оказывается, степень ненависти бывает различная. Есть еще и лютая ненависть. Ею я и проникся после такого случая. Рядом с нашим аэродромом было ржаное поле. Зерно уже осыпалось, и вот приехали из Ленинграда девушки помочь колхозницам убрать урожай. Вдруг из-за перелеска выскользнула пара «мессеров». На бреющем. Эти, с позволения сказать, «асы» не могли не видеть, что на поле девушки, что это беззащитные люди. И все же воздушные бандиты стали поливать их, совсем еще девчонок, пулеметными и пушечными очередями. Мы с комиссаром эскадрильи бросились «на помощь». Единственное, что мы могли, так это кричать: «Не надо метаться).. Ложитесь!..» Визг, крики, стоны... «Мессера» наконец улетели. А мы похоронили шестерых девушек-студенток, а еще большее число раненых отправили в госпиталь. И потом, когда мне становилось страшно в бою, я всегда вспоминал этих девушек. Они здорово помогали мне воевать.

А гитлеровские орды продолжали наступать. И настало время, когда в эскадрилье не осталось ни одного самолета. Немецкая артиллерия обстреливала аэродром. Пришел приказ отходить. Краснофлотки — оружейницы, писаря — и несколько командиров погрузились на видавший виды грузовичок ГАЗ-АА, и я, впервые в жизни сев за руль автомобиля, «повел» его на восток. Кое-как добрались до деревни. Большой двор, где по избам обитало человек двести пятьдесят солдат и командиров различных родов войск. Пошел слух, что всех, в том числе и авиаторов-«безлошадников», отправят в пехоту. Но вот прибыло начальство, тоже разных родов войск. Часть «наземников» отправили в пехоту. Краснофлотцев тоже куда-то определили. А летному составу было объявлено: «Вы отправляетесь в первый запасной авиационный полк Военно-Морского флота»... Не устали слушать, а, повествователь?

— Да что ты, лейтенант!

— Дальше — сформировали эшелон из «безлошадников». И отправили нас в глубокий тыл. Коварна подчас бывает военная судьба. Ехал со мной лейтенант. С первого дня войны в боях. И сбивали его, а все же уцелел. А вот, не доезжая до Ярославля, налетел на наш эшелон «юнкерс» и так сыпанул бомбами, что небо с овчинку показалось. И не стало лейтенанта. И еще многих... В тылу стал я штурманом транспортного самолета Р-6. Кабина открытая, лишь небольшой козырек прикрывает. А морозы в ноябре — декабре завернули трескучие. Не полеты, а сплошное мученье. Сперва натирались жиром, затем одевали шелковое белье, простое, шерстяное, поверх — форму, на нее — меховой жилет и комбинезон меховой. Носки простые, шерстяные, меховые (так называемые «унтята»), унты. Подшлемник шерстяной, шлем, меховая маска, очки. И ко всему тому — парашют. Ну прямо чучела, а не летчики! И все равно обмораживались.

Понятное дело, все поголовно рвались на фронт. Наконец дошла и до меня очередь. В конце января десяти экипажам дали предписание убыть на станцию Б, где формировался 29-й авиационный полк. Разместили нас неподалеку от аэродрома. Вечером пришел капитан. Простое русское лицо, легок в обращении, с юморком.

— Ну что ж, — говорит, — давайте знакомиться, «безлошадники-незаможники». Капитан Лапшенков Семен Васильевич. Из вас сформируют эскадрилью пикировщиков, я буду ваш командир.

Следом появился высокий худощавый майор. Лапшенков и его представил:

— Комиссар нашего двадцать девятого полка майор Ласкин. Прошу любить и жаловать. С командиром полка тоже познакомитесь. Капитан Сыромятников. Прирожденный летчик. Так что, друзья, старайтесь не ударить лицом в грязь.

Около месяца изучали мы пикирующий бомбардировщик Пе-2. Доложу вам, жизнеописатель, что по тем временам самолет этот был просто чудо. Цельнометаллический моноплан, максимально электрифицирован. У пилота два пулемета для стрельбы вперед. Штурман тоже вооружен пулеметом ШКАСом, у стрелка-радиста пулемет Березина и, кроме того, еще один пулемет ШКАС для стрельбы из боковых блистеров по истребителям противника, подкрадывающимся сбоку, снизу. Пе-2 мог брать более тонны бомб. Высотность — без малого девять километров. А скорость — как у английского истребителя «харрикейн», до пятисот сорока километров в час!

В свое время Пе-2 проектировался как высотный истребитель. Тогда он именовался ВИ-100. То есть — высотный истребитель. И вот свойства истребителя у пикировщика остались. Он мог при необходимости выполнять некоторые фигуры высшего пилотажа. И когда на Крайнем Севере, в Заполярье, понадобились надежные истребители с большим радиусом действия, после небольшой модернизации, этот самолет стал истребителем-перехватчиком Пе-3. Дали ему пушечное вооружение, вместо стрелка-радиста — пятисоткилограммовый бак с горючим. Поставили модифицированный мотор, и Пс-3 стал развивать скорость свыше пятисот километров в час... Однако я, кажется, опять отвлекся...

Учились мы недолго, но добросовестно, с рвением. Вот состав первого моего экипажа: командир корабля летчик старший лейтенант Вильчинский ,он же заместитель командира эскадрильи), штурман (стрелок-бомбардир) старшина (теперь уже старшина!) Сарымсаков, стрелок-радист сержант Зайцев. Командир наш был кадровым военным, держал меня с Зайцевым на дистанции. Но это не от чванства, а просто в нем «играла военная косточка». Хороший был человек, сердечный. Зайцев окончил училище стрел ков-радистов н тоже прекрасно знал свое дело. Флегматик по натуре, он вечно возился с пулеметами, чистил их, регулировал, как говорится, каждый патрон вылизывал. И в полете был невозмутим. В полете лишнего слова от него не услышишь по СПУ — самолетному переговорному устройству. Лишь в самый нужный момент вдруг послышится его спокойный голос: «Командир, слева сзади тридцать градусов два истребителя противника». Зайцев сидел в своей кабине спиной к командиру. То, что для Вильчинского слева, то для стрелка — справа. Но Зайцев всегда координаты давал «по командиру», ни разу не спутал.

Чуть позже пришел комиссаром в нашу эскадрилью старший лейтенант Туганов, точнее — политрук. Душа-человек. Отважный, самоотверженный. Настоящий комиссар. И вообще мне повезло на командиров... Так, дальше. Полк наш сформировали двухэскадрильного состава, двадцать одна машина. И вылетели мы в мае сорок второго года на Волховский фронт. Кругом леса, болота. Жили в землянках, от сырости спасались в спальных мешках. Началась боевая работа...

— Работа? — удивился я.

— Да, работа. Война — это ведь тоже труд, работа. Первый вылет нашего экипажа — аэрофоторазведка баз и укреплений противника на восточном побережье Ладожского озера и северной его части. Берега Ладоги очень извилистые, а нам приходилось делать маршрутную съемку с высоты полторы — две тысячи метров, доступной даже для легких зениток. Потрепало изрядно нашу «пешечку», но, слава создателю — конструктора Петлякова я имею в виду, — самолет получился живучий. Появились финские истребители ФД-24. Воздушный стрелок Зайцев невозмутимо докладывает командиру: «Справа, сорок пять градусов, сзади два финских «феда». «Понял», — усмехается Вильчинский и развивает скорость до четырехсот восьмидесяти километров. А у финнов максимальная скорость на тридцать километров меньше нашей. Их сторожиться следует, когда они неожиданно из облака вывалятся или идут на встречно-пересекающихся курсах. С досады постреляли финны издали и повернули восвояси. Мы их тоже попугали. Вот и весь воздушный бой. Задание выполнили.

— Легко и просто все получается у тебя, Хамид. А зенитки?

— Зенитки само собой. На то они и зенитки, чтобы по нам лупить. На другой день — опять разведка. Обследовали Сортавалу, Ландепохью, остров Валаам. Первого июля — фотосъемка восточного побережья Ладоги. По результатам трех наших разведывательных полетов полк разбомбил нефтехранилища в Кексгольме. Все самолеты возвратились на полевой аэродром, за исключением Пе-2 командира полка Сыромятникова. Вышло так... Самолет комполка подбила зенитка. Сыромятников повел искалеченную машину на нашу территорию. И вдруг — финские «феды». «Петляковы» приняли воздушный бой, обратили «федов» в бегство. А Сыромятников, чуть-чуть не дотянув до берега, посадил на воду самолет, который и затонул. Экипаж остался невредим. На другой день командир полка Сыромятников сердечно поблагодарил весь личный состав за поддержку в трудную минуту, за боевую дружбу.

Расстанемся на время с Хамидом Сарымсаковым. Позвольте теперь предоставить слово документам.

Из письма штурмана 1-й авиаэскадрильи 29-го авиационного полка ВВС Северного Флота полковника в отставке Коломийца Петра Федоровича.

«... После госпиталя я в составе большой группы летного и технического состава ВВС КБФ, оставшейся без самолетов, был направлен в Ейское авиаучилище для переучивания на самолет Пе-2. Закончив переучивание, был назначен штурманом 1-й авиаэскадрильи вновь создаваемого... 29-го пикировочного авиационного полка... В мае 1942 года авиаполк прибыл в состав действующих сил Балтийского флота. Объектом боевых действий авиаполка в период май — июнь 1942 года были порты, легкие корабли и военные катера противника, оборонительные сооружения и немецкие войска в полосе Волховского фронта... Наш полк несколько раз участвовал в авиационной поддержке 52-й армии. За успешные боевые действия по объектам и войскам противника в полосе этой армии все экипажи 1-й авиаэскадрильи получили благодарность от командующего Волховским фронтом...

Со времени описываемых событий прошло более 40 лет и многое позабылось. Но память хорошо хранит впечатления о моем боевом командире — командире 1-й эскадрильи — капитане Семене Лапшенкове, с которым мне довелось выполнить большинство из 55 боевых вылетов, сделанных мною в этом полку. Это был смелый, тактически грамотный командир, отличный летчик, скромный, отзывчивый товарищ. Отношения у нас были самые хорошие, доверительные. В полетах мы понимали друг друга с полуслова.

Много добрых слов можно сказать о командире звена, не знавшем страха разведчике и прекрасном летчике Иване Кобзаре, штурманах X. Сарымсакове и П. Алферове. Смелым, справедливым, заботливым, всегда веселым запомнился командир 29-го авиаполка Б. Сыромятников».

По-военному лаконично написанное письмо свидетельствует о многом. Полковник в отставке П. Коломиец, отдавший авиации тридцать шесть лет жизни, вспоминая выдающихся авиаторов своего полка, называет и фамилию скромного старшины X. Сарымсакова. Значит, и он был незаурядным мастером своего дела.

Но двадцатитрехлетний лейтенант Сарымсаков не ведает об этом письме, как, впрочем, не знал там, на Волховском фронте, что своими бомбовыми ударами по противнику помогает своему школьному товарищу, артиллеристу Арутюну Арутюнову, которого все в классе звали Аркадием, Аркашей.

Из письма Арутюна Саркисовича Арутюнова.

«Служил в артиллерии... После того как отогнали немцев от Москвы, поехали на Волховский фронт... Участвовали в боях под Мяеновым Бором по удержанию коридора, через который выводились части 2-й Ударной армии, преданной оборотнем генералом Власовым».

Вспоминая в письме о школьных годах, А. С. Арутюнов, ныне главный врач консультативной поликлиники, рассказывает также и о герое этого повествования:

«Был у нас хороший стрелковый кружок. Руководил им Хамид Сарымсаков. Многие ребята и девушки сдали нормы на значок «Ворошиловский стрелок».

Нашелся и лучший друг школьных лет Олег Обельченко. Сохранилась и любительская фотография, сделанная в 1933 году. На ней Олег и Хамид совсем еще детишки, правда, оба при пиджаках и «взрослых» галстуках. Ныне Олег Владимирович — доктор исторических наук, живет в Москве, работает во Всесоюзном научно-исследовательском институте реставрации. Письмо его, в котором он рассказывает о своей армейской службе в годы войны, интересно и тем, что оно наглядно свидетельствует о самоотверженности, верности Родине юношей «ревущих сороковых» годов.

Обельченко О. В.

«О военной судьбе своих одноклассников: они почти все погибли в боях. Владимир Гусаков был летчиком-истребителем. Погиб в 1945 г. над Берлином... Роман Сабинин... лишился ноги... Моисей Шкляник... погиб в первых же боях».

Примечательно то, что О. В. Обельченко в этом письме совершенно не упоминает о своем «лучшем друге» Хамиде Сарымсакове!

Почему?.. Об этом позже.

А сейчас позволю себе некоторое отступление от главной темы повествования и предложу внутренний диалог с внутренним моим редактором (а также, возможно, что и с вполне реальным редактором, получающим за это достойное материальное вознаграждение).

ДИАЛОГ

Внутренний редактор. Все-таки меня одолевают сомнения: а правильно ли воспримет читатель твои беседы с лейтенантом Сарымсаковым? Как бы чего не вышло!..

Повествователь. Попахивает мистикой?

В. Р. Как редактор замечу: человеку, полагающему себя литератором, непозволительно даже говорить и тем более писать — «попахивает мистикой»! Мистика не пахнет. Нет у нее такого свойства.

П-ль. А как надо правильно?

В. Р. Правильно... Хм... Допускает... Нет! Проявляет... Тоже нет!.. Словом, надо, чтобы не было мистики.

П-ль. А ее в моих писаниях и нет вовсе. Творческое воображение...

В. Р. Своим так называемым «воображением» ты наносишь удар по реализму. Лично я возражаю!

П-ль. А как же тогда быть с Пушкиным?

В. Р. Пушкин — великий реалист. Учись у него.

П-ль. Между великим и мною дистанция неисчислимо огромного размера. И все же стараюсь учиться. Помнишь, он описывает, как на него снисходит вдохновенье?..

И забываю мир — и в сладкой тишине

Я сладко усыплен моим воображеньем...

И тут ко мне идет незримый рой гостей,

Знакомцы давние, плоды мечты моей.

В. Р. У классика «рой гостей» незримый. Улавливаешь разницу?

П-ль. Есть сведения, что Бальзак настолько проникался переживаниями своих героев, что...

В. Р. Сперва стань Бальзаком, а потом уж проникайся. И вообще этот француз мне не указ.

П-ль. А Александр Трифонович Твардовский — указ?

В. Р. Указ, даже с большой буквы — Указ. Классик советской поэзии. Каждая строчка его жизненной правдой дышит.

П-ль. Истинные твои слова. И вот Твардовский говорит устами погибшего воина:

Я убит подо Ржевом,

В безымянном болоте,

В пятой роте.

На левом.

При жестоком налете...

Фронт горел, не стихая,

Как на теле рубец.

Я убит и не знаю:

Наш ли Ржев наконец?..

В. Р. (После долгого безмолвствования). Стань сперва Твардовским, а потом уж того самого...

П-ль. Не могу, не умею им стать. Но если большой поэт позволяет себе такой художественный прием...

В. Р. Еще древние говорили: «Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку». Слово «бык», замечу тебе в утешение, — это красивая гипербола. Я высказал свое мнение. Я всего лишь внутренний редактор. А у тебя будет еще вполне реальный, штатный редактор. А у редактора реального тоже есть свой внутренний редактор.

П-ль. Хорошо, я подумаю.

На этом и был закончен диалог. Я все-таки сумел превозмочь в себе внутреннего редактора-перестраховщика и решил продолжить беседы с моим героем. У меня для этого есть причины.

 

ГЛАВА IV. ТАМ, ГДЕ КОНЧАЕТСЯ ЗЕМЛЯ

— Рассказывай дальше, Хамид.

— В июне сорок второго была сформирована Особая Морская авиагруппа (ОМАГ), в которую входили 28-й бомбардировочный, наш 29-й и два истребительных авиаполка — 20-й и 255-й. И тут произошло нечто такое, что не могло меня не ошеломить.

Лейтенант помолчал, собираясь с мыслями, и продолжал:

— Я летал постоянно с Вильчинским. Мы, как говорится, слетались. Но вот пришел приказ: ОМАГу перелететь на крайний Север, за Полярный круг, на аэродром Ваенга (ныне — Североморск) одно звено нашей эскадрильи временно откомандировали на юго-восточное побережье Кольского полуострова. Дело в том, что тогдашние наши союзники, англичане и американцы, отправляли в Мурманск и Архангельск морские конвои с вооружением, боеприпасами, взрывчаткой, другими необходимыми нам военными материалами. По сравнению с общими потребностями фронта поставки союзников были, конечно, мизерны. Но, как говорится, дорога ложка к обеду. А тут из-за попустительства британского адмиралтейства немецкие подводные лодки и торпедоносцы «Кондоры» (Фокке-Вульф-200) разгромили следовавший в советские северные порты морской конвой PQ-17. Большинство транспортов, брошенных на произвол судьбы военными кораблями союзников, были потоплены, и лишь несколько судов, уйдя от воздушных и подводных пиратов чуть ли не до Новой Земли, попытались затем пробиться в Белое море, в Архангельск.

Поэтому наше звено и направили на крохотный полевой аэродромчик. Мы охотились за подлодками, отгоняли «кондоров». Но все это было потом. А перед отлетом в Заполярье тогдашний командир ОМАГа полковник Семенов вызвал меня и сказал: «С Вильчинским полечу я. А ты ступай в экипаж Кобзаря». «Есть!» — отвечаю, как положено на флоте. Пе-2 Вильчинского стартовал и... сгинул. Так и осталось загадкой, что с ним произошло — потерял ориентировку в тумане и врезался в одну из многочисленных сопок, был сбит истребителями -«охотниками » врага или еще что...

Лейтенант умолк, задумался. Действительно, потрясение. Только что его боевые товарищи были живы, думали, мечтали, ждали писем из дома. И вот их нет, исчезли, словно никогда и не существовали!.. А ведь не прикажи командир ОМАГа пересесть на другой самолет, и он, Хамид, исчез бы, испарился!

— А почему приходилось тебе менять экипажи? — спросил я, все еще под впечатлением услышанного.

— Явление в авиации довольно обычное. То самолетов не хватает, то экипажей. Один заболел, кто-то вернулся из боевого вылета раненый. А иной раз не складывались отношения между командиром и штурманом. И это командование учитывало. Мне лично довелось летать с пятью пилотами. Трое из них — Вильчинский, Кобзарь, Маширов — погибли. Судьба Акулинина мне не известна. А в П-й летал с Кобзарем. Классный был летчик. Экипажам нашего звена сказали: «Ваша задача — барражировать. Чтобы ни один корабль фрицы не потопили! Головами своими отвечаете».

— Это на Пе-2? — удивился я.

— Приказ мы выполнили. Корабли союзников благополучно провели через горло Белого моря. Разыскивали их в районе Новой Земли. Но близко не подлетали. Предупредили нас: команды «купцов» до того терроризированы гитлеровскими торпедоносцами, что открывают страшный зенитный огонь по любому самолету. Летали на пределе. По два часа двадцати минут в воздухе. А погода в Заполярье капризная. Вылетаешь, вроде ничего обстановка. Пятибалльная облачность, «окна» в облаках. Солнечные лучи в просветах меж облаками сверкают. А через полчаса вдруг туман ложится на море, дождевая туча разбухает или, что того хуже, этакая хмарь наползает, которую в просторечии мы «мурой» называли. А тут еще магнитные бури. Над морем, сами понимаете, особых ориентиров нет. Да и над самим Кольским полуостровом их не так уж много, особо заметных. Вначале я, начав изучать полетную карту, ничего понять не мог: что такое?.. То «Изба», то «Чум», потом опять «Изба», «Изба», «Чум»... А старожилы смеются: дескать, оторопь берет, думаешь, у составителей карты фантазии не хватило?

— Мне тоже непонятно, почему такое однообразие? — промолвил я.

— А потому, — улыбнулся штурман, — что «Изба» — это и есть обыкновенная изба, а «Чум» — северное местное жилье из оленьих шкур или бересты. И стоят эти «ориентиры» в десятках километров пути.

Великое множество сопок, очень похожих друг на дружку. Мы, штурмана, после возвращения из полета в Баренцево море, обычно брали курс зюйд-вест и уточняли координаты по ориентирам побережья. Если, скажем, вывел я «пешечку» в районе Коровьего носа, то, следовательно, надо продолжать полет вдоль побережья до Корабельного мыса и от устья речонки Поной до аэродрома рукой подать. А дальше — это уже пилота заботы. Самое трудное...

— Посадка?

— Посадка посадке — рознь. Слово «аэродром» к этой полоске можно применить лишь условно. Взлетно-посадочная полоса коротковата для пикировщиков. Узкая. Слева гряды сопок примыкают, справа — каньон, в глубине коего шумит речка Поной. Ко всему тому, часто сильный боковой ветер — если по всем правилам садиться, самолет ветром опрокинет. Поэтому командиры с учетом силы ветра шли на посадку с креном. И не всегда все их ухищрения оканчивались благополучно. Случалось, самолеты капотировали.

— Сложная обстановка.

— Не скрою, трудно. Жили мы в ящиках из-под самолетов. За водой приходилось в каньон спускаться к речке. А зимой, ребята рассказывали, совсем не житье. Как завертит пурга! Зги не видать. К самолетным стоянкам и от одного жилого ящика до другого ходили, держась за леера — специально протянутые веревки. Бывали недели, когда одной треской кормились.

— Я бы не отказался от трески. Деликатесная рыба.

— Эх, уважаемый повествователь! Покормить бы вас недельки две треской жареной, треской вареной, копченой, консервированной!.. Света не взвидели бы.

— А летом тоже одна треска?

— Вы неправильно меня поняли, жизнеописатель. В смысле питания мы, морские летчики-североморцы, были на особом положении. Ребята в столовой острили: «Если бы не полеты на бомбежку и разведку, вроде бы и войны никакой нет!» Но случались перебои. А летом, когда я прибыл на эту взлетно-посадочную площадку, все было нормально. И природа своеобразная. Мелкий кустарник, низкорослые, кривые березки, сопки скалистые, мхом зеленовато-серым покрыты. Множество беленьких и голубеньких цветочков. Птиц целые ватаги — чайки, гагары, ловкие в воздухе и неуклюже ползущие по мшанику. И зверье кое-какое водится: волки, песцы... Возможно, кому-то покажется странным, но мне Заполярье напоминало чем-то нашу среднеазиатскую пустыню, вползающую в предгорья. Там ведь тоже, на первый взгляд, царство неживой природы, а на самом деле жизнь кипит ключом.

— И долго пробыл на этой точке базирования?

— Обеспечили проход в Архангельск остатков конвоя «пи-кью-семнадцать», и вскоре получили приказ нового командующего ОМАГ генерал-майора Петрухина прибыть на аэродром Ваенга. Вот там и началась напряженная боевая работа.

— Так, — произнес я, несколько волнуясь. — Рассказывай о своих боевых делах на «краю света», лейтенант.

Молодой человек покачал головой.

— Нет, уважаемый, — отвечал Хамид и укоризненно посмотрел на меня. — Уговор дороже денег. Сперва расскажу о своих боевых товарищах. Хотя бы о некоторых. Каждый из них достоин большой книги. Так пусть люди узнают хотя бы самую малость из их прекрасной жизни.

Он был прав, юный лейтенант Сарымсаков. И я согласно кивнул головой.

 

ГЛАВА V. «ПОКА В РОССИИ ЕСТЬ ТАКИЕ ЛЮДИ, ОНА НЕПОБЕДИМА»

— В Ваенге, расположенной на берегу узкого Кольского залива, было два аэродрома. Наш полк базировался на Ваенге — 1. Там же — Второй гвардейский истребительный авиационный полк имени Сафонова.

Я, к сожалению, уже не застал знаменитого аса в живых. Он погиб в воздушном бою, прикрывая от немецких пикировщиков и торпедоносцев союзный конвой PQ-16. Произошло это 30 мая 1942 года. Незадолго до перебазирования нашего полка в Заполярье.

Этот великий летчик, пламенный патриот и после героической гибели своей продолжал воспитывать в духе беззаветной преданности Отчизне не только авиаторов своего полка, но и всех летчиков Заполярья. Более того, у него, ушедшего в бессмертие, учились ненависти к врагу, отваге, пожалуй, все авиаторы Военно-Воздушных сил страны. Ведь Борис Феоктистович, если не ошибаюсь, — первый воин Великой Отечественной, ставший дважды Героем Советского Союза.

Увы! Второй Золотой звездой подвиги подполковника Б. Ф. Сафонова были отмечены посмертно.

И я хочу начать рассказ о моих боевых соратниках с этого замечательного человека, хотя, повторяю, я никогда не видел его.

БОРИС ФЕОКТИСТОВИЧ САФОНОВ

— За короткую свою военную жизнь Сафонов сбил в воздушных боях тридцать девять вражеских самолетов! А воевал он меньше года. И если бы не то трагическое стечение обстоятельств, Борис Феоктистович показал бы себя совершенно неповторимым асом. Для меня это — истина, не нуждающаяся в доказательствах. И на чем он летал?.. На «Киттихауке», самолете, не идущем в сравнение с «мессершмиттом» и «фокке-вульфом». А он их сбивал, да еще как!

Но за что особенно его любили подчиненные, так это за душевность, простоту, фанатическую любовь к авиации, за то, что командир полка всегда был впереди, показывал пример. Как рассказывали сафоновцы, он в воздушных боях был не только бойцом, мечом разящим. Молодых, неопытных пилотов он, словно на учениях, обучал тонкостям воздушного боя. Случалось, что, подбив самолет противника, Сафонов, вместо того чтобы добить его лично и тем приумножить свой боевой счет, наводил на поврежденного врага молодого истребителя. А ведь это так важно — вселить в неопытного пилота уверенность в своих силах, выиграть свой первый бой!

В те суровые, пожалуй, даже жестокие, времена Борис Феоктистович смело вступался за летчика, допустившего по неведению серьезную ошибку, за которую полагалось тяжкое наказание. Казалось бы, чего напрасно копья ломать? Виноват летчик? Виноват. Подбил советский бомбардировщик Пе-2, внешне очень похожий на немецкого «Ме-110», прозванного гитлеровскими пилотами «ягуаром»? Подбил! Под суд военного трибунала разгильдяя!

Такой именно трагический случай приключился с одним летчиком-истребителем, ставшим впоследствии прославленным и знаменитым Героем Советского Союза.

И уже угодил этот летчик на гауптвахту, и уже готовились на него материалы, чтобы обсудить по всей строгости законов военного времени. Но Борис Феоктистович (ему едва минуло двадцать семь лет) проявил огромное гражданское мужество — человеческое качество, пожалуй, даже более редкостное, нежели военная отвага, — отстоял молодого пилота. И жизнь показала, что Сафонов был прав.

Обстоятельства его гибели в то время не удалось установить в точности...

— И по сей день далеко не все ясно, — добавил я. — Вот, например, Сергей Курзенков...

— Курзенков!.. — оживился лейтенант. — Я был знаком с ним. У нас с истребителями общая столовая была. Общались. Не знаю, помнит ли он меня... Вряд ли. А я его до конца своих дней запомнил. Но о нем расскажу попозже. Так что Курзенков?..

— В своей книге «Под нами земля и море»...

— Выжил, значит!

— Да. Стал писателем. Отличную книгу создал. Так вот он пишет... — Я нашел нужный томик, полистал. — Тридцатого мая сорок второго года Сафонов во главе четырех истребителей вылетел на смену нашим дальним истребителям для охраны союзного конвоя PQ-16. Севернее острова Кильдин тройка наших истребителей вступила в бой с немецкими пикировщиками.

— Почему тройка? — поинтересовался Хамид. — Вылетела ведь четверка истребителей.

— У одного истребителя стал барахлить мотор, и Сафонов приказал своему ведомому возвратиться на аэродром. Над бушующим Баренцевым морем разыгрался жаркий воздушный бой. «Юнкерсы», объятые пламенем, падали в огромные волны. Павел Орлов и Владимир Покровский сбили по одному самолету. Борис Феоктистович уничтожил два вражеских бомбардировщика, поджег третий, бросился в атаку на четвертый... А дальше... Впрочем, лучше процитирую Курзенкова: «Когда наш командир стал преследовать четвертого торпедоносца, под ним, невидимый на фоне волн, пронесся другой самолет врага. Воздушный стрелок «юнкерса» успел дать пулеметную очередь. Самолет Сафонова резко взмыл, потерял скорость и, перейдя в отвесное пике, врезался в волны бушующего моря».

Мы помолчали, Хамид вздохнул.

— Рассказывали мне об этом сафоновцы. Но есть и другая версия — отказ мотора. У «киттихауков» были очень капризные моторы.

— Тоже правдоподобная версия, — я взял другую книгу. — В ней цитируется запись радиопереговоров. Сафонов сбил два «бомбера», затем его голос: «Подбил третьего... — Но уже через секунду-другую Сафонов дал тревожный сигнал: «Мотор!..» Истребитель Сафонова, теряя высоту и скорость, шел по направлению к конвою. Не дотянув примерно две мили до эскадронного миноносца «Валериан Куйбышев», он упал в море и тут же исчез в волнах».

Вновь мы помолчали. Мы чтили память великого летчика, пламенного патриота. Вдумайтесь, читатели, в величие содеянного командиром гвардейского полка Бориса Сафонова и двух его боевых товарищей. Они атаковали и разгромили вражескую армаду, насчитывающую сорок пять бомбардировщиков и двадцать истребителей! Ценою своей жизни подполковник Сафонов спас сотни жизней моряков конвоя, десятки тысяч тонн военных грузов.

— Впрочем, — молвил тихо лейтенант, — Сафонов, подобно поэту, мог бы сказать: «Нет, весь я не умру — душа... мой прах переживет и тленья убежит...» Он продолжает жить в славных делах своих однополчан, летчиков-североморцев, в подвигах всех советских пилотов!

За окном сгустились сумерки. Минула эфемерная наша зима. И ветки, тянущиеся к окну моему, уже выглядели по-весеннему, с набухающими почками, свете уличных плафонов они смотрелись нарядными, лакированными.

— Расскажу теперь о другом замечательном человеке, — молвил Хамид после долгого молчания.

ЗАХАР АРТЕМОВИЧ СОРОКИН

— Познакомился я с Захаром весной сорок третьего. Смотрю, входит в нашу общую кают-компанию — столовую — крепко сколоченный молодой парень лет двадцати пяти. Летчик как летчик, только почему-то с палочкой. И походка очень уж степенная. Спрашиваю Петра Сгибнева, тоже сафоновца, блестящего истребителя, Героя Советского Союза... Погиб в мае сорок третьего... Так вот, спрашиваю: «Интересный у вас новичок появился — с палочкой». Петр, двадцатидвухлетний жизнерадостный здоровяк, так и залился мелким хохотом. «Новичок!.. Ну ты и даешь, старшина! Да это же Захар Сорокин, ветеран нашего полка. Он еще с Сафоновым летал. На его счету шесть сбитых». — «А чего это он с палочкой разгуливает... И ходит как-то странно?»

И тогда Петр рассказал мне такое, что просто уму непостижимо. А ведь все до крупицы — чистейшая и прекрасная правда. Еще в октябре сорок первого над заснеженными сопками вел Захар бой с немецкими истребителями. «Мессершмитт-110» машина хорошо бронированная, не так легко ее сбить. Расстреляв все патроны и снаряды, Сорокин решил таранить врага. Он догнал самолет противника и рубанул воздушным винтом по хвостовому оперению. «Мессер», однако, не завалился, а пошел на снижение. Получил повреждение во время тарана и истребитель Захара. Кое-как перевалив через сопку, он посадил самолет на замерзшее озеро. Едва опомнившись после жесткой посадки на «брюхо», наш летчик увидел самолет врага, едва не воткнувшийся в прибрежную скалу. Из кабины вылезал немецкий пилот и с ним... огромная овчарка! Черт его знает, зачем фриц возил с собою пса? И как он с ним помещался в кабине! Но факт — овчарка бросилась к самолету Захара, запрыгнула на крыло, яростно рыча. Сорокин едва успел выхватить пистолет ТТ с девятым патроном в стволе и выстрелить. Пес взвыл и рухнул в снег. Следом за ним вывалился из кабины и Захар. Взвизгнула пуля, отрекошетировав от мотора истребителя, еще выстрел, еще... Сорокин в воздушном бою был ранен в ногу, что мог он поделать с бегущим на него врагом! Оставалось одно: стрелять... Последним патроном Захар все же сумел поразить фашиста, и тот ничком рухнул в снег.

Не успел наш пилот перевести дух, как увидел второго гитлеровца. Как же это он позабыл, что «мессер-сто десятый» двухместный!.. Сорокин стал лихорадочно перезаряжать пистолет, но в последний миг гитлеровец опередил, ударил ножом в лицо... Преодолевая дикую боль, Захар все же сумел оторвать пальцы фашиста, сжимавшие его горло, отбросить врага, схватить уже заряженный пистолет и выстрелить.

Дорогой ценой досталась Захару Сорокину шестая победа. Но это еще было не все. Сколько летчиков, сбитых в бою и спасшихся на парашюте, погибали в заснеженных сопках, проваливались в полыньи, замерзали, так и не обнаруженные поисковыми группами!.. Шесть суток Захар сражался со стихией. Проваливался в ледяные полыньи, но продолжал ползти, карабкался на сопки, обрывался вниз и вновь карабкался. Голодный, потерявший счет времени, молодой человек, почти юноша, продолжал борьбу... Сознание он потерял, лишь увидев изумленного краснофлотца.

В городе Полярном госпитальные врачи вынуждены были ампутировать Захару обе ступни. Беспримерный подвиг сафоновца как-то прошел мимо внимания писателей и журналистов. Оно и понятно: то было лихорадочное время — сумятица первых военных месяцев. А Захар не любил распространяться о себе. Отважнейший из отважных, он был скромнейшим из скромных. Одна мечта одолевала его — снова летать, бить беспощадно фашистскую нечисть!

И он добился своего, вернулся в родной сафоновский полк. Вот какой это был человек, которого я принял за «новичка». Однажды я все же отважился спросить Захара: «Как это вы, товарищ гвардии капитан, можете?.. Все-таки два протеза... А вы самолеты сбиваете. Вас даже немцы асом величают».

Захар посмотрел на меня добрыми своими глазами, ответил сдержанно: «Раз нужно, значит и можно». И все.

— С сафоновцами мы не только в кают-компании встречались. Главные свидания происходили в воздухе, когда они нас, «бомберов», прикрывали. Дружили мы также с истребителями двадцатого и двести пятьдесят пятого полков. Прямо скажу, славные наши соколы многим из нас спасли жизнь, отбивая атаки «мессеров» и «фоккеров», пытавшихся разрушить боевой порядок «пешек». Но обо всех героях-истребителях рассказать нет возможности. Поэтому остановлюсь на одном летчике, чья летная биография поистине легендарна.

СЕРГЕЙ ГЕОРГИЕВИЧ КУРЗЕНКОВ

История мировой авиации буквально пестрит «удивительными случаями». Но «случай» с Сергеем Курзенковым выглядит поистине фантастично даже и для бывалых воздушных бойцов.

В конце февраля сорок третьего года Курзенков, теперь уже заместитель командира нового недавно сформированного полка, вылетел на поиск ночного аэродрома противника, с которого гитлеровские самолеты наносили болезненные удары по нашим аэродромам и военным объектам. Вражеское логово он отыскал. Но самолет Курзенкова был подбит зенитками и загорелся. На пылающем «ястребке» мужественный летчик, преодолевая мучительную боль в раненой ноге и от ожогов, изо всех сил старался добраться до своего аэродрома... И все же всему есть пределы. Вот-вот произойдет взрыв. Надо прыгать!..

Открыв аварийной рукояткой фонарь кабины, пилот вывалился из самолета. Дергать за вытяжное кольцо парашюта не спешил — сверху на него падал пылающий истребитель. Когда же огненная комета пронеслась мимо, израненный летчик все же нашел в себе силы пролететь еще несколько секунд не раскрывая парашюта, и лишь затем рванул кольцо... Что это? Тросик, замыкающий парашютный ранец, не выдергивался. Изо всех сил рванул кольцо обеими руками. Порядок... Рывок, от которого сорвало с ног унты, парашют раскрылся. Уф!.. Кажется, все... Невероятно!.. Купол парашюта вдруг ушел вверх, стал комкаться, а скорость падения пилота все возрастала и возрастала. Видимо, парашютные лямки были посечены осколками, и они, не выдержав рывка, оборвались!.. Упасть на землю с огромной высоты!.. Конец!.. Все...

Сколько времени пролежал Сергей Курзенков в беспамятстве, — он не ведал. Страшная, невыносимая боль терзала все тело... Вновь помутилось сознание. Успел подумать: «Конец!»... Снова пришел в себя. «Неужели жив?»... После уже удалось умозрительно установить, почему Сергей, падая с огромной высоты, все же остался жив. По-видимому, он врезался в крутой склон сопки, покрытой огромными снежными сугробами и по касательной съехал в глубокий снежный нанос. Но все равно удар был жесткий, и просто удивительно, как Курзенкову удалось вырваться из цепких объятий смерти. Помогло неистовое желание выжить, продолжить воевать. И, конечно же, спасло от гибели мужественного парня высокое искусство флотских хирургов и, прежде всего, полковника медицинской службы, профессора Дмитрия Алексеевича Арапова. Ведь у Сергея были тяжело травмированы внутренние органы.

Сергей Курзенков выжил «всем смертям назло». Он совершил двести пятьдесят пять боевых вылетов, сбил в воздушных боях восемь самолетов... За месяц до моего последнего боевого вылета ему присвоили звание Героя Советского Союза.

Лейтенант Сарымсаков улыбнулся и продолжал взволнованно:

— Это не просто люди, уважаемый повествователь. Это — Герои, перед подвигами которых бледнеют деяния античных мужей — Сцевол, Курдиев...

— Ты прав, Хамид, — я согласно кивнул. — И хочу вот что еще добавить. Захар Сорокин, о котором ты рассказал, кроме высоких наград Родины — ордена Ленина, трех орденов Красного Знамени и Золотой Звезды Героя, был отмечен также орденом Британской империи высшей степени. Представитель британских ВВС, вручая Сорокину награду, передал слова короля Великобритании: «Пока в России есть такие люди, она непобедима».

— Неплохо сказано. А теперь хотя бы коротко расскажу о командире моем, о комэеке-1.

СЕМЕН ВАСИЛЬЕВИЧ ЛАПШЕНКОВ

— В авиации, — начал Хамид Сарымсаков, — первостепенную роль играет личный пример командира. Каким бы ни был командир знатоком воздушной войны, тонким тактиком, если он сам летает на боевые задания мало, он, обладая официальным авторитетом власти, все же не может не утрачивать власти авторитета.

А Семен Васильевич был прирожденный летчик. Трезвый расчет, мастерство сочетались у него с беспредельным мужеством. Вспоминаю, как мы в июне сорок второго двумя полками бомбили на Балтике немецкую морскую базу, забитую судами с живой силой и техникой. Лапшенков искусно провел нашу эскадрилью сквозь адский зенитный огонь и мы нанесли сокрушительный бомбовый удар. В этом лихом налете участвовал также и командир полка майор Борис Павлович Сыромятников, человек легендарной отваги.

Наш комэск был не только «королем воздуха», но и надежным старшим товарищем. И если кто-либо из летчиков допускал по неопытности ошибку, Лапшенков никогда не повышал на провинившегося голоса, не унижал человеческого достоинства пилота, штурмана или стрелка. Старался разъяснить оплошность, допущенную подчиненным. Любимым выражением, совсем не уставным, у комэска было: «Ну, что ж ты, дорогой мой!..» И этого укоризненного «дорогой мой» боялись, как огня, старались воевать «по-лапшенковски» — лихо, но с расчетом бомбить вражеские базы, зенитные батареи, склады с боеприпасами, транспорты и боевые корабли.

Майор Лапшенков совершил пятьдесят семь боевых вылетов, потопил эсминец, три транспорта лично и четыре — в группе, нанес бомбовыми ударами большой ущерб военно-морским базам врага. А надобно сказать, что точное бомбометание с горизонта, и тем более — с пикирования, там, «на краю земли», за Полярным кругом, было делом, требующим железной выдержки. Гитлеровцы организовали густую сеть противовоздушной обороны, в небе действовали истребители противника, в том числе особый авиаотряд «Гордость Германии», в котором служил знаменитый ас, любимчик Геринга — Рудольф Мюллер, сбивший на Западе в воздушных боях более девяноста самолетов. Ему и «мессершмитт» особой модели презентовал рейхсмаршал — мотор повышенной мощности, усиленное пушечно-пулеметное вооружение. Немецкие морские конвои старались прижаться как можно ближе к берегам, чтобы находиться под зенитным прикрытием. Да и на самих судах было достаточно зенитных установок. Так что при выходе на цель наши Пе-2 подвергались ураганному обстрелу, а затем на них набрасывались «мессеры».

И тем не менее наша эскадрилья, как, впрочем, и весь полк громила противника. Правда, мы несли потери, и немалые. Но что поделаешь? Шла жестокая, кровавая война. Прибывали новые самолеты, молодые экипажи, и снова Лапшенков вел в бой эскадрилью пикировщиков. Композитор Жарковский, служивший тогда на Северном флоте, написал песню о пикировщиках, в которой были и такие строки:

Мы бомбить умеем, знаем, что недаром

Нас водил в атаку смелый Лапшенков,

И с пике крутого яростным ударом

Топим и взрываем транспорты врагов.

Мы называли себя лапшенковцами и гордились этим.

Хамид Сарымсаков тихо вздохнул.

— Расскажи, Хамид, о его последнем боевом вылете, — попросил я.

— Это был не боевой вылет, — ответил молодой штурман и нахмурился. — Прибыло пополнение. Надо вводить в строй молодых летчиков, научить хотя бы элементарному умению, на практике показать специфику воздушной войны в Заполярье. Лапшенков все силы отдавал подготовке пилотов. Он вообще по натуре своей был наставником, экспериментатором. Это он первым стал летать на пикировщике Пе-2 ночью, причем добивался боевого успеха. А ведь «пешечка» не была приспособлена для ночных полетов. Сугубо дневной фронтовой бомбардировщик. Его опыт перенимали другие отчаянные парии-пикировщики. А в условиях Заполярья, где чуть ли не восемь месяцев — полярная ночь, это очень важно. Однако я несколько отклонился от темы... Произошло это двадцатого сентября сорок третьего года. Погода была по-хорошему осенняя, безветренная. Облачность — пять баллов. В кучевых облаках просветы. Комэск решил проверить технику пилотирования молодого пилота, младшего лейтенанта Комарова. Вот Пе-2, взревев моторами, начал разбег, оторвался от взлетной полосы, аккуратно пошел в набор высоты. Я еще подумал: «Неплохо получается у молодого летчика, видать, толковый парень. Комэск сейчас небось сидит рядом с новичком и радуется». И вдруг все, кто на аэродроме наблюдал за полетом, оцепенели... Из «окна» между облаками вывалились два «мессера», ударили с близкого расстояния из пушек и пулеметов. Самолет загорелся и, волоча за собой черный шлейф дыма, скрылся за сопкой.

... Вытащили из горящего бомбардировщика комэска, других членов экипажа... Но тщетно. На другой день мы хоронили любимого командира. Испытанные в боях ветераны не скрывали слез. А природа словно бы не верила в гибель героя, — солнышко, небо синее, ясное...

Лапшенкова не стало. Но остались его боевые, геройские дела, остались лапшенковцы, яростно мстившие врагу за гибель любимого командира. И я мстил. Каждый вылет — это за Лапшенкова, за его друзей, отдавших жизнь за нашу Родину.

ПОСЛЕДНИЙ ДИАЛОГ И КОММЕНТАРИЙ ПОВЕСТВОВАТЕЛЯ

Юный лейтенант, созданный моим воображением, умолк. Потом вздохнул. Невесело улыбнулся.

— Вот и все, повествователь. Теперь ваш черед. Меня же прошу уволить в бессрочный отпуск.

— В чем дело, Хамид?

— О детских, школьных годах своих рассказал, о товарищах моих. А о себе не могу.

— Скромность?

— Как говорится, воспитание не позволяет. Да и вас хочется избавить от лишних хлопот.

— Не понял.

— Да вы вот видите и вызываете из небытия образ двадцатитрехлетнего лейтенанта. Изрядная нервная нагрузка, не правда ли? А нервные клетки, как известно, не восстанавливаются. Так что займитесь, прошу вас, своим прямым делом. Документов у вас с избытком, свидетельских показаний тоже. А если что, заминка какая, то и я, в конце концов, могу помочь.

Штурман надел фасонистую фуражку с «крабом», козырнул по-флотски, с шиком, чуточку дрогнув пальцами у козырька, — и вдруг стал размываться, растворяться.

— До свидания! — услышал я его юношеский тенорок.

И вновь я один в кабинете. Наедине с документами, письмами, фотографиями.

Комментарий

Он прав, читатели, прав лейтенант Сарымсаков. Человек исключительной скромности, он просто взял и уклонился от рассказа о своих боевых делах. Каждодневную «игру» со смертью, которую вели летчики-пикировщики, Хамид не случайно характеризовал ёмко и лаконично — работа.

И не для одного Хамида Сарымсакова воздушная война была работой. Летчики-истребители, вылетая на боевое задание, сообщали на станцию наведения: «Я «Тигр» («Дракон» и т. д.) вышел на работу. Сообщите обстановку». Бомбардировщики и штурмовики, выполнив задание и прорвавшись к цели сквозь огненную метель, подводили итог буднично: «Поработали нормально».

Да и для всех наших воинов, самых различных родов войск, война, особенно когда она вошла в «нормальную» колею, тоже стала работой. Надобно очистить священную нашу землю, порабощенную Европу от фашистской нечисти, для этого надо работать — работать не жалея сил, крови своей, а если понадобится, — то и самой жизни!

И сейчас, продолжая рассказ о работе Хамида Сарымсакова и его боевых товарищей, я прежде всего хочу оговорить право писать об их бессмертных подвигах без особых красивостей. Строгая жизнь героев, героическая гибель многих из них требуют и строгого повествования.

С этим и продолжу сказание о необыкновенной одиссее лейтенанта Хамида Сарымсакова.

 

ГЛАВА VI. В ТЯЖЕЛОМ СОРОК ВТОРОМ

В сохранившемся документе -«Личная летная книжка» X. Г. Сарымсакова — в графе «Краткое содержание задания» есть три одинаковых записи: «Охрана транспортов союзников в Белом море».

Это когда Хамид с пилотом Кобзарем и стрелком-радистом Зайцевым и другими экипажами пикировщиков выполняли функции истребителей-перехватчиков.

Сам Хамид сказал об этих полетах вскользь, мол, полетали. Отгоняли немецких воздушных пиратов. И все.

Однако на деле все было не так просто. Полеты над морем сами по себе, даже если они не заканчиваются воздушным боем, — штука чрезвычайно сложная и опасная, требующая от штурмана высоких навигационных знаний, а главное навыка.

В подтверждение сказанному сошлюсь на знаменитого аса, трижды Героя Советского Союза Маршала авиации А. И. Покрышкина. Он задумал перехватывать транспортные Ю-52, летящие из Крыма в Румынию и Болгарию. И вот что пишет замечательный летчик-истребитель:

«Я приучил себя к морю еще будучи на Кубани. Впрочем, сказать «приучил» — это слишком категорично. Каждый раз, когда я смотрел за борт и видел темное штормовое море, то в течение каких-то секунд даже переставал воспринимать гул мотора — так поглощала меня бушующая стихия воды. Лишь усилием воли я избавлялся от этого ощущения, возвращаясь в привычный мирок своей кабины, к стрелкам приборов.

Но и тогда мне вначале казалось, что и мотор гудит не так, как раньше, и стрелки угрожающе сдвигаются к критическим пределам...»

Комментарии, как говорится, излишни. Остается добавить, что умудренному лётным опытом асу запретили летать над теплым Черным морем. А в Баренцевом море, да и в Белом тоже, даже летом вода ледяная. Забегая вперед, скажу, что экипажи сбитых самолетов погибали в ледяной купели через полчаса от переохлаждения.

Вот что такое — полеты над морем, неподалеку от паковых льдов Ледовитого океана. Каждый вылет — это подвиг.

... Наконец кончилось барражирование над горлом Белого моря. Все уцелевшие транспорты (разгром конвоя PQ-17 произошел за пределами действия нашего военно-морского флота и военно-воздушных сил) благополучно достигли Архангельска.

Звено 1-й эскадрильи перелетело на аэродром В. Здесь, не в пример прежнему «кочкодрому», все было поставлено на «широкую ногу»: добротные капониры для самолетов, две взлетно-посадочных полосы, образующие собой нечто вроде гигантского бумеранга, хорошо оборудованные службы. И жить теперь пришлось не в ящиках, а в добротных землянках. Представьте себе железнодорожный купейный вагон (только значительно больше), врытый в землю, купе, которые, конечно же, назывались по-морскому — каюты.

Четвертым постояльцем в каюте Кобзаря — Сарымсакова — Зайцева оказался молоденький стрелок-радист. На расспросы новичков отвечал скупо: жить можно, только вот завелись у фашистов сволочные истребители-«охотники». Летают парами. Караулят в облаках. Бьют исподтишка. И бомбят «юнкерсы» аэродром два-три раза в сутки. У немцев значительное превосходство в воздухе, да и жирный боров прислал на Крайний Север отчаянных головорезов.

— Боров? — не понял Хамид.

— Ну, да, Геринг, фатер люфтвафевский. Пахан ихний. Но вообще-то жить можно, — паренек снял с гвоздя шлемофон. — Однако мне пора. Очередной вылет на разведку аэродрома Луостари, будь он неладен. До скорого!..

Увы! Встретиться с молоденьким стрелком-радистом больше не довелось. Самолет-разведчик бесследно исчез. Судьба экипажей самолетов, вылетающих на разведку, во многом схожа с судьбой подводников. Их исчезновение, как правило, окутано мрачным флером таинственности. Одно дело погибнуть на глазах товарищей. Тут все ясно. Сбили. Самолет упал на сопку и взорвался, рухнул в море... А разведчик?.. Редко когда стрелок-радист успеет передать: «Нас атакуют «мессера»!» Или: «Подбили зенитки. Горим...» Гитлеровские «охотники» старались нанести удар неожиданный, разящий, наповал.

После обеда экипаж вызвали в штаб полка на инструктаж. И тут как раз завыли сирены, захлопали зенитки на подступах к аэродрому. В бледное небо с ходящим по нему незакатным солнцем взлетели две пары истребителей сафоновского полка. Завязался воздушный бой. Все же одному «юнкерсу» удалось прорваться к аэродрому, он сыпанул бомбами и с ревом развернулся на запад. И вся воздушная карусель тоже потянулась на закат.

Капитан Кобзарь, человек веселый, любитель «по-спиваты» и разных веселых баек, произнес, глядя в небеса и почесывая затылок:

— Веселый аэродромчик, хлопцы.

— Оно и понятно, товарищ командир, — кивнул Хамид. — Я на карте прикинул. До Луостари по прямой всего сто восемь километров. Фронт проходит как раз на середине пути. Не успеешь чихнуть, а они уже здесь.

— Это верно, штурманок. Но и нам до них столько же. Так что, как говорится, бабушка надвое сказала.

В штабе Хамид слушал инструктаж, советы бывалых североморцев, а перед мысленным взором его — образ молоденького стрелка-радиста, сгинувшего в неизвестности, в ушах — его мальчишеский, с «петухами», голос: «Жить можно». Жить!.. Вспомнилась первая потеря на Волховском фронте. Женька Кожевников. Тоже совсем еще мальчик. Пушок на верхней губе. Сластена. А сердце львиное. Финские истребители изрешетили его машину, и сам он наверняка был ранен. А все тянул и тянул... Не дотянул до своих, и бомбардировщик рухнул в лес, и остался от самолета и экипажа с грохотом вознесшийся к небесам дымный гриб...

Сутки экипажу Кобзаря все же дали для «притирки». А двадцать пятого — боевой приказ: вылет в двенадцать ноль-ноль. Бомбоудар по транспортам противника в районе острова Варде.

Если лететь по прямой, то это около двухсот километров. Но по прямой нельзя — сопки кишат зенитками, вражеские истребители шныряют. За милую душу собьют. Поэтому надо лететь в море на норд-вест-вест и в километрах восьми-десяти, на траверзе Варде, повернуть влево на четыре румба, — нанести неожиданный, разящий удар.

В воздух поднялись звеном. Лётные условия приличные: солнышко, но есть и облака, куда можно спрятаться от истребителей. Все казалось бы шло хорошо. Однако северная погода сразу же показала свой коварный нрав. Солнце исчезло куда-то. Наплыли грозовые тучи, и поползла с небес аж до самой земли непроглядная муть, пронизанная дождем. В шлемофоне раздалась команда: «Возвращаться домой. При посадке быть предельно внимательным».

И это просто чудо, как Кобзарь и другие летчики сумели приземлить «пешечки» в тьме кромешной. Настроение, конечно, аховое — первый полет в Заполярье, и неудача.

Комэск Лапшенков подбадривал.

— Не вешать носов, соколики. Первый блин — комом. Законно. Не было бы счастья, да несчастье помогло. Из-за непогоды боевые полеты отменяются. А я вас в учебные буду выпускать. Завтра к нам бывалые североморцы приедут. Они подучат вас нормально работать в условиях Заполярья. Будете учиться бомбить и с горизонта, и с пикирования.

До конца июля «мура» заволакивала небо. Но учебные полеты шли точно по расписанию. Инструктора — пилоты и штурмана — объясняли как лучше всего атаковать вражеские корабли, как по оставляемому за их кормой следу — буруну — определять скорость судов. Атаковать следует, как правило, с кормовых углов — часть корабельных зениток и пулеметов не может вести огонь. Если группой атакуете вражеский конвой, он расползается в разные стороны. Глаза разбегаются. Тогда прекращается радиомолчание. Комэск распределяет цели.

Много полезного узнали лапшенковцы у бывалых летчиков-полярников.

В начале августа развернулась напряженная боевая работа. Запомнился Хамиду первый налет на вражеский конвой в районе острова Варде и базы Макур. Вылетели эскадрильей во главе с Лапшенковым. Сперва, как положено, ушли в море, к северо-западу, а затем четыре румба влево, чуть подвернули — как снег на голову обрушились на конвой противника. Сыпанули бомбы — только дым столбом. Когда фашисты опомнились и открыли зенитный огонь, а затем вызвали истребителей, эскадрилья уже легла на обратный курс. Проскочила мимо Сюльте-фьорда, Перс-фьорда... Вот и мрачный остров Варде с портом. К нему притулились островки Реней и Хорней. Богом забытые острова. Голые, скалистые. Берегов нет — мрачные скалы обрываются прямо в море. И тут вдали показались вражеские истребители.

Лапшенков скомандовал:

— Всем! В море! В море-окиян уходим, в сторону Северного полюса.

Насчет полюса он, конечно, шутки ради сказал. Для поднятия духа. Но в том направлении летели. Однако «мессеры» не отставали. У них было преимущество в высоте, и за счет снижения они нас догоняли. Над свинцовыми водами Баренцева моря разыгрался воздушный бой. Хамидовский пулемет, охраняющий верхнюю полусферу, пока молчит — нету там «мессеров».

Зато стрелок-радист, наверно, семью потами изошел, перекидывая второй свой пулемет, ШКАС, из левого бокового блистера в правый. Отбивает атаки фашистов с правого и левого борта.

Наконец и Хамиду подвернулся «мессерок». Он выскочил из ближнего облачка, и на крыльях его замигали вспышки, красноватые, прерывистые, с дымком, шнуры потянулись к пилотской кабине. Хамид не испытал испуга. Ярость застила глаза. Поэтому и не испугался, хотя ясно слышал, как вздрогнула «пешечка» от удара. Быстро развернул свой ШКАС, поймал в прицел желтый кок вражеского истребителя и с удивлением увидел, как его пулеметная сверкающая трасса прошила правое крыло воздушного пирата. Почему он не падает?.. Почему?.. Да потому, что у тебя не «Березин», с пулями калибра 12,7, не двадцатимиллиметровая скорострельная пушка ШВАК, а всего лишь ШКАС — очень скорострельный пулемет, его очередями можно железо резать, как автогеном. Но пульки у него винтовочные. А немцы хорошо бронированны, в бензобаки они подкачивают углекислоту, да и баки у них самозатягивающиеся, винтовочной пулей их не возьмешь... Эх, был бы хотя бы «Березин»!..

Голос в шлемофоне Лапшенкова:

— Влево не виражить. Уходить из-под атак правым виражом. Да и нам домой ближе!..

Настырный «мессер» стал отставать. А затем и вовсе повернул назад. Не хотелось ему на Северный полюс. Кобзарь ликовал.

— Шо, фриц, до хаты подався, жабину цыцку сосать?!

Над Вайда-Губой эскадрилью встретили истребители 255-го полка — четверка во главе с Павлом Паниным. Прикрыли надежно.

Вылез Хамид из машины, ноги подкашиваются от усталости. А чего, собственно, устал? Сидел себе на откидном сиденье-«блинчике», за курсом следил. Хотя какой там курс? По комэску ориентировались пилоты. Ну... еще в бомбовый прицел смотрел... Пострелял немного. А усталость такая — будто сутки канары с хлопком таскал!

Вылезли из «пешечки» Кобзарь с Зайцевым. Тоже еле на ногах держатся, взмыленные. И все же не удержался от шутки командир, произнес хрипло, с трудом шевеля пересохшими губами:

— С легким паром, хлопцы!

Так началась боевая страда. Бомбовые удары с горизонта и с пикирования по вражеским морским конвоям, по портам и базам Варде, Вадсе, Берлевог, Киркенес... Барражирование в районе Тана-фьорда, где притаился чудовищной величины линкор гитлеровцев «Тирпиц», охрана и обеспечение с воздуха действий наших подводных лодок в Баренцевом море, ну и, конечно же, — бомбардировка ненавистного аэродрома Луостари. Удивительно живучий оказался объект. Казалось бы, конец пришел осиному гнезду — все начисто разбомбили. А через неделю уже в Ваенге сирены воют, луостарские фрицы бомбят наш аэродром!

Особенно трудными оказались полеты на разведку и АФС (аэрофотосъемка). Вроде бы, не сравнить с пикированием на ощетинившийся зенитным огнем транспорт. А кроме транспорта, боевые корабли бьют, тяжелые зенитные батареи, установленные противником на прибрежных скалах (немецкие морские конвои всегда жались поближе к берегу), вражеские истребители так и норовят подловить «пешку» при выходе из пике, на крутой глиссаде, когда иной раз буквально через корабль — объект атаки — приходилось «перепрыгивать»... А разведка — дело тихое...

Но это только на первый взгляд. За разведчиками немецкие асы охотились буквально с остервенением. На одну «пешечку» иной раз чуть ли не целую эскадрилью бросали. И понять их можно. Привезет разведчик в штаб фотоснимки фашистских укреплений, баз, аэродромов — это же бесценные сведения! И что бы ни было, а разведчик обязан выполнить боевое задание. А что это значит?..

Чтобы снять панорамно фронтовые укрепления противника, нужно лететь с определенной скоростью, не совершая никаких противозенитных маневров, лететь на заданной высоте, буквально протаранивая стену зенитного огня. Если же объект разведки не линейный, а, скажем, занимает несколько квадратных километров (например, огневая позиция сверхдальнобойных тяжелых орудий, о которых речь впереди), приходилось водить Пе-2 галсами, то есть пролететь заданный квадрат «от» и «до», развернуться и пройти назад, затем вновь обратно, смещаясь постепенно вправо или влево, так, чтобы охватить и сфотографировать на галсах всю площадь квадрата. Зенитные пушки, «эрликоны» и пулеметы врага не всегда стреляют — хоронятся от разведчика. Но тогда появляются «мессера»... Многих наших разведчиков постигла горькая участь при выполнении таких «тихих» заданий.

... 29-й бомбардировочный полк вошел в состав 5-й минно-торпедной авиационной дивизии, которой командовал полковник Кидалинский. Это был прирожденный истребитель и, невзирая на свое высокое положение, часто сам вылетал на боевые задания. Человек уже немолодой, комдив летал, однако, лихо, мастерски выполняя самые сложные фигуры высшего пилотажа. Очень любил искать — и отыскивал — «крылатые таланты».

Однажды Кобзарь сказал Хамиду по секрету:

— Кажется, хлопчик, расстаться нам придется.

— Да ты что, Иван Родионыч! — ахнул Хамид.

— В штабе полка был, случайно подслушал разговор начштаба с комдивом. О тебе разговор шел. Уж больно хорошие фотопейзажи мы с тобой привозим. Особенно комдиву понравились виды сфотографированных тобою минных полей в Баренцевом.

— Так это и твоя заслуга, командир!

— В разведке главная фигура во время фотосъемки штурман. А летчик, он что? Извозчик. Сиди, слушай и выполняй команду подчиненного: «Пять градусов вправо поверни, командир», «Влево два... Скорость...» Обнаружен у тебя начальством разведческий дар, гордись! — Иван дружески хлопнул боевого друга по плечу. Успокоил: — А может, я зря языком мелю?

Оказалось, не зря. Хамида перевели в экипаж лейтенанта Леонида Акулинина.

Штурманы у него почему-то часто менялись. Один заболел, другого ранило, третий уехал учиться на летчика... Но с Акулининым довелось Хамиду летать почти целый год. Их экипаж специализировали на разведке, не освободив, впрочем, и от полетов на бомбежку.

Лейтенант Акулинин внешне выглядел образцово. Китель морской всегда отутюжен, на голенищах сапог солнечные зайчики играют, белоснежный подворотничок. Картинка. Он очень нравился девушкам-краснофлоткам — шоферам, оружейницам, укладчицам парашютов — и единственным его конкурентом по «флотской неотразимости» был лейтенант Квирикашвили, жгучий брюнет с орлиным взглядом. Дело свое двадцатипятилетний Леонид Иванович Акулинин знал блестяще. Во время АФС он так мог «держать площадку», что, казалось, поставь торчком карандаш, — не шелохнется.

И начались полеты. Разведка, разведка, разведка, бомбоудар с пикирования... Опять разведка...

А штурманом у Кобзаря стал Петя Алферов.

И вновь Хамиду пришлось пережить тяжелое потрясение.

Однажды звено Пе-2 (три самолета) вылетело на бомбежку вражеского морского конвоя в районе Берлевога. Назад звено не вернулось. Ни один из трех стрелков-радистов ничего не сообщил — ни по радиотелефону, ни морзянкой. Среди погибших — экипаж дорогого друга, Вани Кобзаря.

29-й полк, как, впрочем, и другие полки — торпедоносцев, истребителей, разведчиков, штурмовиков — нес тяжелые потери. Опережая события, скажу, что до конца сорок третьего года 29-й пять раз пополнялся летным составом и техникой. Летчики-североморцы сражались яростно, беззаветно. Но и противник у них был очень серьезный. Геринг в Норвегию пилотов и штурманов новичков почти не присылал. Истребители, бомбардировщики и торпедоносцы люфтваффе были как на подбор — матерые воздушные пираты: они хозяйничали в небе Польши, Франции, участвовали в воздушных схватках над Британией. Попадались и такие воздушные волки, что еще в испанском небе начинали свой кровавый путь. В храбрости, профессиональном умении им тоже нельзя было отказать.

И все же постепенно североморцы завоевывали господство в воздухе. Ценой тяжелых потерь.

Хамид, узнав о гибели Ивана и его экипажа, не выдержал, заплакал. Ушел в сторону сопки — мшистой, каменистой. Сел на валун. Вспомнились вещие слова Ивана, сказанные им вроде бы в шутку:

— Ты, Хома (Иван его и на украинский лад величал), у меня вроде талисмана. Почему? А везучий. Помнишь, «мессер» нам снаряд в борт всадил? Мы от него к Северному полюсу, а он — за нами! Снарядик-то в нескольких сантиметрах от твоей персоны застрял. Представляешь, что бы было, если бы рванул?! А он — ничего. Смирный. А сколько пробоин мы с тобой привозим?! И хоть бы кого зацепило! Нет, хлопчик, ты, видать, заговоренный.

Хамид вздохнул, поднялся с валуна, прошелся по резино-пружинистому мху. Подумал о том, что как ни борись с суеверием, а все же летчики народ на этот счет чувствительный. Работа такая, жизнь постоянно висит на волоске. И не такая уж редкость увидеть летчика, штурмана или стрелка небритым перед боевым вылетом. И разные «талисманчики» не перевелись — игрушечные мартышки, подковы... И старые, затрепанные, видавшие виды комбинезоны летчики очень даже не спешат поменять у старшины эскадрильи на новенькие. Потому что старые — проверенные, «счастливые». И, разумеется, Иван огорчился, расставаясь со своим живым «талисманом», не только потому, что привык ко мне. Ему и по другой причине не хотелось менять «везучего» штурмана. О чем он думал, падая со своим самолетом в свинцовые волны Баренцева моря?!.

— Товарищ старшина!.. Сарымсаков! — услышал Хамид вдруг крик и, подняв голову, увидел бегущего к нему техника Бориса Коновалова. — Комэска срочно!..

Начальник штаба полка, суровый подполковник Зилов встретил Акулинина и Сарымсакова ласково. Оба сразу же поняли: особое задание. Так оно и оказалось.

— Вот что, товарищи, — произнес начштаба, — придется поработать. И очень аккуратно. Матушка пехота просит помощи. Фрицы доставили, примерно в этот квадрат, — он показал на карте, — батарею дальнобойных орудий огромного калибра. Бьют эти окаянные пушки по нашим укреплениям. Задача: обнаружить батарею. Ориентируйтесь на высоту с отметкой 247,2. Весь квадрат пройдете галсами. Каждый вершок прощупайте и зафиксируйте на пленку. Все. Желаю удачи!

Август был на исходе, и Арктика уже доносила из своих ледяных недр знобящий норд-вест. Зябкая, мозглая приближалась полярная осень. Но для разведывательного полета на поиски вражеской батареи погода была очень даже подходящей. Хмурые, набрякшие дождем тучи с редкими просветами. Облачность, как сообщили синоптики, зависла над землей на высоте тысяча метров. Это хорошо. «Пешечка» с цифрой «21» на килях может при крайней необходимости нырнуть в облака, отсидеться, — и снова за работу. Правда, тысяча метров — это такая высота, когда тебя могут сбить не только зенитные орудия и захлебывающиеся от бешенства «эрликоны», но и из обыкновенного пулемета «МГ». В общем, погода годится. Должно быть и истребительного прикрытия не дали, чтобы не привлекать внимания противника. А то как прошлый раз вышло... Полетели на разведку новых минных полей в сопровождении пары «киттихауков». Немцы четверку «мессеров» подняли, потом еще четверку. К нашим подошла на помощь четверка... Акулинин давно уже на всю железку мчался «до дома, до хаты», а в воздухе над бушующим Баренцевым морем до полусотни истребителей «отношения выясняют». Обе стороны понесли потери.

... И вот самолет с цифрой «21» в воздухе. Ровно гудят два могучих двигателя. Акулинин ведет «пешку» впритирку к нижней кромке облаков — если вынырнут «мессера», тут же спрятаться можно.

Хамид Сарымсаков колдует над ветрочетом, определяет «треугольник ветра», а по нему угол сноса машины для данного курса, привязывает полет разведчика к наземным ориентирам. В этих краях нелегкое дело. Местность однообразная, без приметных ориентиров... Сопка... Озерцо Пикку Хейня-Ярви... Высотка 197... Изба... очередное «ярви»... Аэродром Луостари, прозванный летчиками 29-го «гадюшником», облетели стороной... Вот он — заданный квадрат.

Хамид подготовил фотоаппарат АФА и — командиру:

— Курс 260 высота 800.

— Понял.

— Включил аппарат.

АФА начал автоматически отщелкивать кадры. Когда до противоположного конца квадрата оставалось совсем немного, в СПУ (самолетное переговорное устройство) раздался голос стрелка-радиста:

— Сзади вижу разрывы зенитных снарядов. Целый букет.

Хамид оторвался от окуляра прицела, повернулся назад. Действительно, сзади и чуть ниже вспухли черные шапки разрывов... Еще, еще!

— Разворот — сдерживая волнение, сказал Хамид.

Разведчик лег на обратный курс, продолжает фотографировать. Разрывы зениток теперь пятнают небо в стороне и выше спешки». Эх, скорей бы добраться до противоположной стороны квадрата! Потянулись к самолету сверкающие шарики «эрликонов», похожие на елочные игрушки.

Чтобы как-то справиться с волнением, Хамид выдавливает из себя неуклюжую шутку:

— Кто из нас кошка, а кто мышка, а, командир?

— Ррразговорчики! — обрывает Акулинин. В полете — это «летающий устав». По лицу летчика стекают струйки пота. Хамид видит это и вдруг замечает, что и ему пот застилает глаза. Скорость, высоту менять нельзя... Скорей бы!.. Стрелок докладывает: осколок разворотил правый блистер, поврежден ШКАС.

— А куда девался осколок? — не удерживается Хамид.

— В барабане пулемета застрял, сволочь.

— Возьми себе на добрую память.

— Рррразговорррчики! — яростно рычит Акулинин. — Уходим в облака. Оклемаемся маленько и сделаем очередной разворот.

И опять изматывающая душу игра в «кошки-мышки». Но, видимо, северней высоты с отметкой 247,2 фашисты понатыкали зениток поменьше. Но все равно очень маятное состояние, когда изображаешь из себя мишень, и не огрызнуться, не уклониться от вражеского огня.

На конец — все.

— Домой, командир?

— Домой, но только южнее высоты. Там по нас особенно яростно гвоздили. Там, очевидно, и нужная нам батарея. Давай, штурман, курс.

— Есть.

Немцы явно не ожидали такого нахальства. Вслед разведчикам выпустили несколько снарядов и эрликонных «гирлянд».

— Сзади, ниже сто метров «мессер», — доносится осипший голос стрелка.

— Ухожу в облака, — спокойно говорит Акулинин.

«Пешечка», словно в грязноватую вату, закутывается в грозовые облака. Если в самолет ударит молния — это похуже прямого попадания тяжелого зенитного снаряда. Но, как говорится, выбор крайне ограничен. Самолет управляется Акулининым по приборам, изредка, через просветы в облаках, штурман привязывает полет к местности. Опять, гарантии ради, обошли «гадюшник»... А вот и родной аэродром.

— Командир, — озорничает Хамид. — А ведь у немцев, говорят, есть «мессера» с радиолокационным устройством. Такому в облаках нас разыскать — что рюмку водки выпить!

— Ррразговорчики!

И лишь когда «пешка» приземлилась и Акулинин зарулил ее к капониру, командир экипажа, сдернув с головы шлемофон, утер рукавом комбинезона лицо, улыбнулся и произнес:

— Да, есть, говорят, и с локаторами. Ну и что?

* * *

Именно последний заход дал нужные снимки сверхтяжелой артбатареи. Час спустя 29-й полк обрушил на батарею врага сокрушающей силы бомбовый удар.

Чудовищные пушки врага перестали существовать.

... И снова полеты, полеты... Воздушная разведка транспортов противника, бомбоудары по конвоям и военным объектам, аэрофотосъемка минных полей в Баренцевом море, лидирование прибывающих на Крайний Север новых авиаполков. Видимо, Акулинин с Сарымсаковым все же зарекомендовали себя. Только-только вернулись с очередного задания, приказ: вылететь на аэродром Я. и лидировать полк истребителей Як-Iф.

Такие полеты не засчитываются как боевые. Но по трудности и ответственности они ничуть не легче боевых. И можете себе представить, читатель, что произойдет, если лидер вдруг потеряет ориентировку! Кругом скалистые сопки, да озера и болота. Местность однообразная... Таких дров можно наломать!

А в родной полк прибывают новые пилоты и штурмана, взамен погибших и убывших по ранению. Надо новичков в строй вводить, учить полярному уму-разуму, как когда-то и их, Акулинина и Сарымсакова, полярные ветераны учили. И все это, так сказать, без отрыва от боевой работы. Надо бомбить, вести разведку, фотографировать, отбиваться от «мессеров»...

Девятого сентября Хамида вновь вызвали в штаб полка. Майор (тот самый, строгий и хмурый) говорит ласково: Прибыл полк Пе-3. Истребители-перехватчики. Они сухопутчики. Над морями-океанами не летали. А задание серьезное. Командование Северным флотом имеет сведения, что два или три немецких эсминца проникли в арктические воды, за семьдесят пятую параллель. Вот товарищи из нового полка Пе-3 и обратились к нам, мол, одолжите толкового штурмана. Майор Сыромятников назвал вашу фамилию. Доверие!

Хамид покосился на свои четыре нарукавные нашивки старшины. Сказал с сомнением в голосе:

— Так ведь распоряжаться придется. Там пилоты в чинах...

— Полетите парой. Старше капитана нету. Два капитана. А распоряжаться... Знаете, как в древности ученик говорил учителю: «Побей, но выучи!» Рукоприкладствовать, конечно, не рекомендуется, — начштаба улыбнулся своей шутке, — но учить нужно. Оба капитана командиры эскадрилий. Они сами просят.

Пе-3 понравился Хамиду. Модификация Пе-двойки. Не случайно его сперва конструктор Петляков конструировал как ВИ-100, высотный истребитель. Моторы повышенной мощности. Крупнокалиберные пулеметы Березина и пушка ШВАК. В хвосте вмонтирован пулемет, из которого можно открыть огонь по прицепившемуся к хвосту «мессеру» или «фокке-вульфу», правда, огонь не прицельный, отпугивающий. Потому и прозвали летчики этот пулемет «пугачом». Вместо стрелка-радиста дополнительный бак с горючим. Изрядно, значит, увеличена дальность полета. И скорость истребительская — свыше 500 километров в час!

Капитан Виктор Стрельцов, командир эскадрильи Пе-3, голубоглазый шатен с орденом Красного Знамени на выцветшей защитного цвета гимнастерке, встретил Хамида приветливо.

— Подучи нас маленько, старшина, — сказал он, пожимая руку штурману. — Мы ведь сухопутчики. Все с азов начинать надо.

И сразу же исчезла скованность. Хамид рассказал о специфике полетов над морем вообще и в Баренцевом — в частности. Объяснил простейшие приемы ориентирования над открытым морем, если, скажем, начнет «играть» компас. Как на глазок определить скорость движения вражеских кораблей, другие хитрости.

— Ну а лучший учитель — практика, товарищ капитан.

Баренцево море в этот день походило с высоты на кипящую ртуть. Небо хмурилось. Хамид, сидя позади и чуть справа летчика на своем откидном сиденьи, наблюдал за сухопутным капитаном. Тот вроде держался нормально, пытался даже шутить. А лицо напряженное, какое бывает у курсантов, впервые выполняющих самостоятельный полет. И еще — инстинктивно, того не замечая, стал набирать высоту.

— Какое впечатление, товарищ капитан? — спросил Хамид.

— Нормальное. Только вот все кажется будто мотор барахлит. А вообще-то здорово! Ни разу до этого не приходилось летать «курс ноль».

— Ползем по меридиану, прямо к полюсу. Скоро вам предстоит, товарищ капитан, принимать поздравления.

— С чем?

— Потерпите немного, узнаете.

Хамид занялся штурманской линейкой, полетной картой. Некоторое время спустя торжественно объявил:

— Поздравляю вас, товарищ капитан!

— Да с чем же, с чем?

— Только что проскочили шестьдесят шесть градусов тридцать две минуты северной широты.

— Ну и?..

— Мы в Арктике. Можете теперь считать себя арктическим летчиком-истребителем.

— Вот здорово! — вырвалось у капитана. — Полетаем теперь вправо, влево по этому случаю? Приказано ведь искать фрицевы «калоши».

— Извините, товарищ капитан, но я не советовал бы пренебрежительно называть немецкие корабли — и боевые, и транспорта — «калошами». Очень больно кусаются. Даже самый замухрышистый сторожевик, если пренебрежительно к нему отнестись, таких бед понаделает! Корабельная зенитная артиллерия у немцев бьет довольно точно.

— Ну, старшина, — шутливо произнес летчик и попытался улыбнуться. — И так летишь, как Баба-яга на метле, еле душа в теле, а ты еще запугиваешь.

— Предупреждаю.

— Понятно. Так что, может, восвояси, а? Уж больно муторно мотаться над Ледовитым океаном. Я холодной воды боюсь.

— Скоро привыкнете. А нам еще лететь и лететь. За семьдесят пятую параллель. Высота пять тысяч метров — оттуда обзор замечательный. Дойдем до точки разворота, походим параллельными курсами — и назад, домой.

— Ладно. А как ведомый наш поживает? Что-то помалкивает.

— Выполняет приказ — радиомолчание. А летит, — словно его веревочкой к нам привязали.

Пе-3 стал набирать высоту. Яркое солнце сияло в светло-голубых небесах. С такой высоты арктические воды отливали потемневшим алюминием. Вдали раскинулось белоснежное бесконечное поле пакового льда. Глубоко внизу, по левому борту, радужно поблескивали две остроконечные льдинки.

— Айсберги, — пояснил Хамид.

— Ну и красотища! — восхитился капитан, любуясь сказочным пейзажем. — Чудо какое-то!..

— Компенсация, так сказать, плата за страх.

Пе-3 обыскали заданный район, но никаких кораблей — ни немецких, ни наших — не обнаружили.

— Что ж, — заметил Хамид, — значит, сведения были неверные. Но ведь отрицательный результат — тоже результат. И очень хорошо, что нету здесь фрицев. Значит, результат мы привезем положительный. А сейчас еще один совет. На тот случай, если с вашим штурманом что-нибудь произойдет. Ранят или что похуже. А вам возвращаться надобно. Не держитесь точно проложенного курса. Берите на пару-другую градусов левее, восточнее.

— Зачем?

— В полете, да еще после боя могут быть штурманские ошибки. И вместо своей базы, можете очутиться где-нибудь возле Кибергнеста. А горючего у вас остается только чтобы зажигалку заправить. А если вы возьмете восточнее, то это уже наша земля.

— Резонно, — согласился комэск.

Еще дважды Хамид Сарымсаков вывозил двух комэсков. Капитаны быстро освоились со спецификой полетов над студеным Баренцевым морем. Расстались друзьями.

И снова полеты, полеты — разведка, бомбежка с горизонта и пикирования, воздушные бои... И опять повезло старшине Сарымсакову. Однажды, подойдя к своей «пешечке», летчик, штурман и стрелок-радист с изумлением увидели: стоит возле самолета старшина эскадрильи и держит в руках три пехотных стальных каски.

— Приказ майора Лапшенкова. Отныне и вовеки веков приказано вам поверх шлемофонов надевать эти стальные горшочки. Говорит, мол, дополнительная гарантия.

Приказ не обсуждается. Надели парни стальные каски. Полетели на задание. Задача: двумя звеньями (шестерка самолетов) нанести бомбовый удар по вражескому морскому конвою в районе Киркенес. Прикрытие — четыре истребителя. Конвой солидный — четыре транспорта и шесть кораблей охранения. Сразу же небо заляпали разрывы вражеских снарядов. Ударили зенитки и из Киркенеса.

АКУЛИНИН. Атакуем головной транспорт.

САРЫМСАКОВ. Есть — головной!..

Штурман направил прицел на крупный, тысяч на восемь брутто-тонн транспорт.

САРЫМСАКОВ. Левее пять градусов.

АКУЛИНИН. Понял. Пять.

САРЫМСАКОВ. Еще два лево!

АКУЛИНИН. Есть два лево.

САРЫМСАКОВ. Так держать.

АКУЛИНИН. Есть!

САРЫМСАКОВ. Решетки!

АКУЛИНИН. Есть решетки!

Летчик перекинул тумблер выпуска тормозных решеток.

Самолет словно кто-то придержал за хвост. В прицеле уровень пополз сначала вперед, затем назад и уравновесился.

САРЫМСАКОВ. Пошел!..

Акулинин резко отдал штурвал от себя, самолет вошел в пикирование. Летчик начал ловить в свой прицел головной транспорт. Могучая сила оторвала штурмана от сиденья и он повис, удерживаемый привязными ремнями.

«Пешечка» продолжала пикировать, стремительно теряя высоту. Скорость нарастает... Вот уже и высота сброса.

САРЫМСАКОВ. Бомбы!

Акулинин нажал на кнопку сброса бомб на штурвале справа. Штурман продублировал сброс бомб механической аварийной ручкой.

Самолет стал резко выходить из пикирования. Неведомая сила прижала пилота и штурмана к сиденьям. От перегрузки темнеет в глазах. Акулинин убрал тормозные решетки и с небольшим снижением повел Пе-2 в сторону моря. А в это же время Хамид, развернув свой прицел на 180 градусов, напряженно наблюдал за полетом бомб.

— Порядок! — вскричал штурман. — Накрыли «купца».

«Купец», выпустив из своего чрева дымный столб, стал крениться на борт.

Обожгло палец левой руки... Удар по каске... Придя в себя, Хамид увидел, что между двумя вертикальными килями «пешки» чуть вверх-вниз «ходит» «мессершмитт». Пикировщик теперь летел по проверенному маршруту — в сторону Северного полюса, на бреющем. В нескольких метрах от его брюха вздымались тяжелые волны Баренцева моря.

Вражеский истребитель, пристрелявшись пулеметами, ударил и из пулеметов и из пушек. Дымные трассы, тускло поблескивая, прошли чуть в стороне, поскольку хитроумный Акулинин создал незаметное для глаза скольжение на крыло. Но надолго ли счастье?

— Командир! — заорал не своим голосом Хамид. — Прижмись... Совсем прижмись к воде!

— Захлестнет!

— Хуже не будет!

Теперь «пешечка» летела так низко над штормящим Баренцевым, что за ней даже пенный бурун виделся. Хамид ударил по «мессеру» из пулемета. Трасса прошла буквально впритирку у пилотской кабины... Эх, досада! Но что это?! Вражеский истребитель, видимо, инстинктивно, уходя от сверкающего пунктира пулеметной струи, толкнул ручку от себя и... нырнул в волны!

На базе экипаж Акулинина встретили торжественно. Сам командир полка майор Сыромятников обнял парней. Замполит Ласкин, человек не щедрый на похвалы, сказал: «У, чертяки, с двойной вас победой!» А секретарь партбюро эскадрильи старшина Откидач, летавший стрелком-радистом у самого Лапшенкова, сказал комэску, хитро улыбаясь:

— Они, товарищ командир, вдвойне именинники. И корабль потопили, и «мессера». Им двойная «наркомовская» норма к ужину полагается.

— После... После войны отдам долг. Обойдутся и одной нормой, — улыбнулся Лапшенков. — Была бы моя воля — и вовсе отменил «норму». Люди глазомер утрачивают, реакцию. Убежден, что сбитый Сарымсаковым фриц был под градусом. Иначе... Зачем ему было «мырять»?

— Я тоже так думаю, товарищ командир, — согласно кивнул Хамид. — Мы как летели?.. Гребни волн винтами бурунили. А он — ручку от себя!

Как бы там ни было, а засчитали Хамиду один сбитый «мессер».

А через несколько дней (они были заполнены боевыми делами) вновь отправили Хамида к «петришникам». Задание: на территории противника действуют наши разведывательно-диверсионные группы. Им надобно сбросить вооружение, боеприпасы, консервы, радиоаппаратуру с питанием и так далее. Показали на карте точку сброса. Условный знак — три костра, выложенных в линию. Полнейшая конспирация. Абсолютное радиомолчание. Все личные документы оставить на базе. Полет, с учетом гористого рельефа местности, максимально приближенный к земле. Напрямик лететь запрещается. В полетной карте указаны точки разворотов маршрута, чтобы сбить с толку противника.

Летчик, угрюмый детина, и, как показалось Хамиду, тоже «варяг» в полку Пе-3, пробасил:

— Поработать, штурман, придется. Я не только не по прямой пойду, но и вилять стану промеж сопок. Может, и получится «бреющий». А тебе морока. Ориентиры будут, как телеграфные столбы, мелькать. Справишься?

— Куда деваться, — развел руками Хамид и рассмеялся.

— Веселый ты парень, как я вижу. Жалко такого хоронить.

— Тебя — тоже.

— Жареный петух тебя еще не клевал.

— Жареный не клевал. А фрицы клевали... Слушай, не знаю, кто ты по званию, не видать отличий. Ты меня только на дуэль не вызывай.

— Дуэль будет, когда полетим. Посмотрю, что ты за серафим.

...Этот полет Хамиду запал в душу надолго. Угрюмый пилот творил чудеса — летел впритирку над озерами, закладывал отчаянные виражи, огибая сопки, взмывал вверх, когда перед самолетом вырастала вдруг поросшая мелкой березкой высота, вновь уходил на бреющий. И только справлялся хрипло:

— По маршруту идем?.. Чо молчишь?

— Сразу не ответишь. Идем нормально. Давай дальше крути цирк.

Вышли в обусловленную точку. Сверили время... Вспыхнули три огонька.

— Выхожу на цель! — пробурчал пилот. — Действуй.

Хамид приник к прицелу... Вот условные огни. Нажал на кнопку сброса, продублировал аварийный сброс.

— Разворот.

Пе-3 с ревом повернул на обратный курс. Теперь уже летели по прямой. Стемнело так, что неизвестно, как дома садиться. Одно успокаивает: задание выполнено.

Цепочка посадочных огней встречала «пешку». Угрюмый посадил самолет идеально.

— Класс! — восхитился Хамид.

— Рады стараться, — буркнул угрюмый. Помолчал и добавил: — А ты, парень, вроде ничего. Годишься. А потому прими добрый совет: очень прошу, доживи до Победы!

— Попытаюсь... И тебе того желаю!

— Ну, бывай.

И они расстались.

Столько лет прошло. Много было в газетах фамилий знаменитых летчиков, асов. Может, среди них был и его угрюмый здоровяк.

Сколько их таких было!..

В сохранившейся «Личной летной книжке» Хамида Сарымсакова под номерами 60, 63 и 64 значатся полеты на Пе-три со следующими заданиями: «Воздушная разведка транспортов противника в районе Тана-фьорда и перехват БА противника», «Барражирование в районе Тана-фьорда на перехват БА и ТА противника».

Это означает, что командование всепогодных истребителей-перехватчиков Пе-3 «одолжило» штурмана Сарымсакова для выполнения важнейшего боевого задания.

... После разгрома гитлеровскими торпедоносцами и подлодками союзного морского конвоя PQ-17 англичане отказались от формирования новых конвоев, ссылаясь на огромные потери. Стали пробавляться «капельными» посылками, то есть посылкой одиночных транспортов с грузом военных материалов. Однако президент США Рузвельт воспротивился обструкционистской позиции Уайтхолла. Под его давлением был сформирован новый конвой — PQ-18. И легко понять, что от судьбы этого каравана судов зависело дальнейшее снабжение с Крайнего Севера Советской Армии танками, самолетами, другими военными материалами.

Не следует забывать и о том, что в сентябре шли тяжелейшие кровопролитные бои в Сталинграде, на подступах к Орджоникидзе на Кавказе. Решалась судьба социалистической Отчизны. Каждый танк, каждый самолет был на вес золота. Да что там золото! Цены им не было. После разгрома конвоя PQ-17 на дне океана остались лежать более 200 самолетов, 450 танков, а всего военного имущества на 700 миллионов тогдашних долларов! А наша военная промышленность, эвакуированная на восток, еще не развернула полностью производственные мощности. Немного погодя все стало на свои места. Наши заводы дали фронту столько боевой техники, что помощь по лендлизу стала выглядеть просто мизерной. Но это произошло позже. А тогда...

Караван вооруженных торговых судов под охраной военных кораблей союзников прокладывался в наши воды, прижимаясь к паковым льдам Ледовитого океана, а затем, круто повернув на зюйд, «купцы» пробирались мимо мыса Канин Нос к горловине Белого моря, чтобы причалить в Архангельске. Мурманск, начисто разбомбленный фашистами, уже не мог обеспечить приемку грузов. Да и удобней для нас был Архангельск. Но все это понимали и гитлеровцы. Геринг приказал любой ценой уничтожить конвой PQ-18. И тогда разыгралась грандиозная, небывалая в истории морских сражений полярная «воздушно-морская битва».

Поскольку это повествование документальное, позволю себе сослаться на книгу Валентина Пикуля «Реквием каравану PQ-17» с несколько странным, но очень точным определением жанра — «Документальная трагедия». Автор, сам в годы минувшей войны моряк Северного Флота, блестяще изложив все перипетии многострадального конвоя PQ-17, рассказал также и о битве возле мыса Канин Нос. Вот несколько выдержек.

«С короткой палубы «Авенджера» взлетают, как мечи, острокрылые «суордфиши». Их отгоняет в сторону свой же огонь...

Дробным лаем заливаются «эрликоны»... Но что больше всего поразило в бою англичан — так это главный калибр русских... Советские эсминцы в битве у Канина Носа, в нарушение всяких традиций, применили по самолетам свой главный калибр, 130-миллиметровые гранаты творили просто чудеса!

Вот он, низко гудящий над морем строй торпедоносцев.

Ближе... ближе... ближе.

... Надо еще знать тех людей, которые вцепились сейчас в штурвалы своих машин, готовые нажать красную кнопку «залп». Они, эти асы Геринга, отступать не любили. Им только дай цель — они идут на нее, уже не сворачивая в сторону. Ближе... ближе... ближе... смерть твоя!..

Враг не отпускал PQ-18 на протяжении многих часов. И опять наши эсминцы ввели в дело свой главный калибр, гася силу и скорость торпедоносцев. PQ-18 отбивался на два фронта сразу: авиация шла сверху, подлодки шли снизу. И караван прорвался!

Уже в Белом море корабли попали в сильнейший шторм, три транспорта вылезли на мели, но их удалось стащить на воду при высокой точке прилива. Геринг потерял в этой битве над PQ-18 лучших своих летчиков. Это его разъярило: он отправил самолеты далеко — к Архангельску, где корабли уже стояли под разгрузкой на рейдах. Но и там, на земле поморов, враг получил жестокий отпор...

27 транспортов пришло в СССР!

Потери:

12 транспортов, когда PQ-18 охранялся союзными силами (разграничительная линия действий союзных и советских военно-морских н воздушных сил проходила по двадцатому меридиану восточнее Гринвича. — О. С.);

1 транспорт, когда в охранение вступили наши корабли.

Причем транспорт «Кентукки», подорванный возле Канина Носа, не затонул. Его расстрелял союзный эсминец».

В этом ожесточенном сражении герой моего повествования, Хамид Сарымсаков, не участвовал. Но он способствовал победе. Именно он с пилотом Пе-3 и другие истребители-перехватчики атаковали немецкие пикировщики и торпедоносцы, когда они, под прикрытием «мессеров» рвались к Канину Носу. И если над конвоем, рыча моторами, появлялось двадцать торпедоносцев, сорок... То их могло быть и шестьдесят и восемьдесят. Но остальных разогнали, загнали в ледяную пучину Баренцева моря. В этом бою на боевом счету Хамнда появился второй вражеский самолет — двухместный истребитель «мессершмитт-110». Он срезал стервятника на вираже, когда «мессер» выходил из крутого пике, с близкого расстояния. Ударила длинная очередь — и пират буквально развалился в воздухе.

Командир экипажа помолчал, а потом произнес протяжно:

— Аминь!

— О-омин! — повторил на узбекский лад Хамид и рассмеялся.

— Ты чего такой смешливый? — удивился командир.

— Опять... Опять по каске трахнуло. Спасибо Семену Васильевичу, нашему комэску. Приказал надевать пехотные каски.

— А-а-а... — командир экипажа кивнул. — А я сперва тебя за трухача принял. Теперь же вижу: полезная штуковина.

В разбитый переплет остекления врывался ледяной ветер.

— Потерпи, браток, — летчик обернулся и улыбнулся Хамиду. — До базы осталось всего ничего. Раз, два — ив дамках.

— Недавно небось в Заполярье?

— Недавно.

— Оно и видно. Здесь никогда заранее ничего не угадаешь. Был у меня командир, Кобзарь по фамилии. Перевели меня от него. И полетел Кобзарь на разведку. Все прошло вроде благополучно. От «мессеров» удалось скрыться в облаках. А дошли до аэродрома — налетели снежные заряды, началось обледенение, и аэродрома не видать, и горючка на исходе. База приказала прыгать с парашютами. Кобзарь через два дня пришел. А вот штурман со стрелком-радистом погибли.

— Повезло твоему Кобзарю.

— Повезло, да не очень. Погиб он все же. Позже.

— М-да... бывает... — вздохнул командир экипажа. — А вот и наш аэродромчик. Захожу на посадку... — Все, порядок. Спасибо за компанию.

Командование дало немного передохнуть старшине. А 22 сентября — новое задание: «Охрана и обеспечение ПЛ от СКР противника в Баренцевом море».

ПЛ — это подводная лодка. СКР — немецкие охотники за подлодками. Хамид опять на Пе-2. Акулинин за штурвалом.

Об этом полете сообщает вырезка из газеты (название ее не установлено, но, пожалуй, это «Североморский летчик»). Вот она, эта заметочка:

СЫН УЗБЕКСКОГО НАРОДА

Советская подлодка, потопившая фашистский транспорт, была повреждена и легла на грунт. Наверху ее подкарауливали немецкие катера-охотники. Они время от времени сбрасывали глубинные бомбы, заставляя лодку находиться на дне.

На помощь подлодке вылетело два самолета. Ведущую машину вел штурман узбек Сарымсаков. Вскоре показалась цель. Вниз полетели бомбы. Один вражеский катер не выдержал и помчался к берегу под защиту своих батарей. Но второй не уходил. Следующей серией катер обдало осколками и волной, но он оставался на месте, вызвав по радио свои истребители.

Невзирая на огонь катера, наши самолеты перешли на бреющий полет и точными очередями заставили немца удрать. Настойчивость и мужество советских летчиков решили исход боя. Подлодка вернулась на базу.

Много было у храброго воина Сарымсакова схваток с врагом. В одном из полетов на наших бомбардировщиков напало свыше 40 вражеских истребителей. Но и в неравном бою победа осталась за советскими летчиками. Сарымсаков сбил «Me-109» и потопил транспорт водоизмещением в 12 тысяч тонн.

Так воюет за счастье и победу своей страны храбрый сын узбекского народа Сарымсаков.

Г. ЦЕЗАРЕВ.

В заметочку эту вкралась одна неточность: немецких охотников за подводными лодками было не два, а пять. По самолетам фашисты открыли ураганный огонь. И береговая зенитная артиллерия добавила огня по «пешкам», выходящим из пике почти над самыми волнами. Так что привезли Пе-вторые домой по нескольку десятков пробоин.

 

ГЛАВА VII. РАДОСТИ И ГОРЕСТИ

Полярная ночь окутала непроглядной мглой аэродром. Лишь на полтора-два часа в дневное (по часам) время наступало просветление, которое и использовалось для боевых вылетов. И хотя полярная ночь не очень веселит душу, все же пикировщики испытывали радостное волнение. Приближался великий праздник — 7 ноября 1942 года. Это раз. А во-вторых, в газете опубликовано следующее сообщение:

НАГРАЖДЕНИЕ

ОРДЕНАМИ И МЕДАЛЯМИ СССР

ЛИЧНОГО СОСТАВА СЕВЕРНОГО ФЛОТА

От имени Президиума Верховного Совета Союза ССР за образцовое выполнение боевых заданий Командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество Военный Совет Северного флота наградил:

ОРДЕНОМ КРАСНОГО ЗНАМЕНИ

   1. Лейтенанта АКУЛИНИНА Леонида Ивановича.

   2. Лейтенанта АЛФЕРОВА Петра Васильевича.

   3. Сержанта БУРМАТОВА Владимира Александровича.

   4. Младшего лейтенанта БОЙЧЕНКО Михаила Ильича.

   5. Старшего лейтенанта КОЛОМИЕЦ Петра Федоровича.

   6. Старшего лейтенанта КОБЗАРЬ Ивана Родионовича.

   7. Старшего лейтенанта КОШЯКОВА Георгия Акимовича.

   8. Капитана ЛАПШЕНКОВА Семена Васильевича.

   9. Старшего лейтенанта МАКАРОВА Петра Семеновича.

   10. Лейтенанта МАХНОВА Василия Алексеевича.

   11. Старшего сержанта МАКАРОВА Константина Кузьмича.

   12. Старшину ОТКИДАЧ Константина Даниловича.

   13. Капитана ПОПОВА Андрея Степановича.

   14. Майора ПАНИНА Павла Алексеевича.

   15. Старшину САРЫМСАКОВА Хамида Газизовича.

   16. Капитана ЮЗОВА Сергея Егоровича.

Я специально полностью публикую список награжденных героев, ибо это не только перечень замечательных людей, среди коих и Хамид Сарымсаков, но — реквием: почти все эти славные молодые парни погибли в боях за Родину. Одних орденом Красного Знамени наградили посмертно, других...

7 ноября 1942 года на аэродром должен был прибыть командующий Северным Флотом адмирал Арсений Григорьевич Головко для вручения боевых наград. Церемония награждения намечалась в клубе летчиков Северного Флота на 19 ноль-ноль, после чего небольшое застолье, танцы.

А рано утром поступил боевой приказ — звеном пикировщиков (командир звена старший лейтенант Г. А. Кошляков) нанести бомбовый удар по транспортам противника в районе Берлевог.

Погода стояла окаянная. Снежные заряды, темень (еле-еле подсвечивало час-полтора), моросящий дождь со снегом, угрожающий обледенением, шквалистый ветер из Арктики... Вражеский морской конвой отыскали быстро. Но пикировщиков тут же накрыли корабельные зенитки. Не вышел из пике экипаж, недавно прибывший на пополнение. Акулинин с Котляковым спикировали на большой транспорт, точно положили бомбы. «Купец», изрыгая зенитный огонь, задымил, накренился. И в этот момент появилась четверка «мессеров». Кошляков с Акулининым развернулись, как обычно, в сторону моря. Немецкие истребители оказались не из робкого десятка — бросились вдогонку. И атаковали они умело, не распыляя сил.

«Пешечка» Кошлякова оборонялась героически. Уже один полосатый «мессер», оставляя за собой серебристую ленточку (очевидно, был пробит бензобак), отвалил и с резким снижением, потянул в сторону земной тверди. Другой пират крутым виражом едва уклонился от сверкающей трассы... Но тут вдруг самолет Кошлякова вспыхнул — это ударил по нему почти в упор третий «мессер», за ним — четвертый. Командир звена еще попытался удержать машину, продолжал лететь строго по меридиану. Но... Вот Пе-2 лег на крыло, завис и, опутанный паутиной сверкающих трасс, камнем пошел вниз, оставляя за хвостом чадный шлейф, исчез в бушующих волнах.

На базу вернулся лишь один экипаж.

Хамид ушел за сопку. Сидел на отшлифованном веками камне сам окаменелый. В голове мельтешение мыслей. Слезы так и навертываются на глаза... «Что же такое!.. Сегодня Георгию Кошлякову и его товарищам должны вручить ордена!.. Их наградили как живых, не посмертно... Какими безобразными, безжалостными гримасами оборачивается война!.. Кобзарь... Едва меня перевели из его экипажа, и ему как отрезало везение. Однажды, возвращаясь благополучно с боевого задания, вдруг попал в «муру». Аэродром закрыт, все дополнительные посадочные площадки — тоже. До дальних аэродромов не хватит горючего. Ему приказали: «Прыгать с парашютами». Прыгнул. Потерял штурмана и стрелка. Но выжил!.. А немного погодя — погиб. Выжил для того, чтобы погибнуть!!!»

А жизнь продолжается. Как любил говаривать Гоша Кошляков?.. «Не кручиньтесь, ребятишки, живы будем — не помрем!»

И вот он теперь погиб, как и многие его боевые товарищи. Их наградили орденами как живых. Нет пометки — посмертно.

Ровно в семь вечера в клуб прибыл адмирал Головко со свитой. Из награжденных Красным Знаменем выстроились оставшиеся пока в живых. Чертова дюжина. Головко, удивительно красивый человек, выглядевший гораздо моложе своих лет, с длинными загнутыми кверху ресницами, спросил о чем-то стоящих рядом комдива и командира полка, вздохнул.

Началась церемония вручения боевых орденов. Кто-то из механиков играл на аккордеоне туш... Подошел через Хамида. Четким шагом вышел из строя. Смотрит адмиралу в глаза — не видит. А тот:

— Мужайся, парень. Что делать?.. Война!

— Стараюсь... мужаться...

— Мужайся, младший лейтенант Сарымсаков. И помни, всегда помни: здесь, в Заполярье, ты защищаешь свой солнечный край. Иди. Впереди большие и трудные дела у тебя, младший лейтенант.

Хамид в редкие часы досуга продолжал углублять авиационные познания. Теперь он почти не обращал внимание на магнитный компас, который безбожно врал, когда бушевали магнитные бури или восходило на небосвод переливчатое и таинственное северное сияние. И даже не любовался сполохами его, хотя зрелище было сказочное. Кой черт любоваться, когда можно очутиться у черта в пасти!

Полеты... Полеты... Разведка... АФС... Бомбометание с пикирования, поиск пропавших самолетов на высоте и с бреющего...

Гибли, уходили в небытие и бессмертие товарищи. Иных и не повидал даже. Прибыла в полк третья эскадрилья, командиром которой был капитан Цецорин. Стал комэском Туганов...

И настал, наконец, день, который так люб был всегда Хамиду — 31 декабря 1942 года. Предновогодье! Сказочные рассказы... Возвышенное настроение, воспоминания о довоенных «елочных балах»...

Снабженцы полка украсили «игрушками» скудную заполярную елочку. На ней красовались отстрелянные гильзы ШВАКов, гранаты-лимонки, гирлянды девятимиллиметровых пистолетных патронов для ТТ, самодельные виселицы с «гитлером», «герингом» и другими «Г», чекушечки «белоголовых»...

А в три часа дня, — дня, разумеется, условно (еле брезжило) приказ: «Бомбоудар по транспортам противника с пикирования в районе Линахамари».

Бомбы легли точно. Два «купца» задымили, запылали. Но появились «мессеры» — штук сорок. И они обрушились на шестерку «пешек»...

Вспоминать не хочется, что произошло дальше...

Из шести Пе-2 на базу возвратился единственный экипаж Акулинина-Сарымсакова.

А нервы уже не могли сдерживать. Ему весь обратный путь, как зубилом, кромсала мозг мысль: «Где же истребительное прикрытие, где?»

Едва приземлившись, Хамид вывалился из «пешки» и с диким криком: «Где прикрытие?!», бросился искать «виноватых»...

Кто-то деликатно, но очень цепко схватил его за руки. Опомнился и увидел — адмирал Головко. Рядом — порученцы. Но держал его сам командующий СФ. И еще говорил: «Ты, парень, пошуми, пошуми. Устал, дружок, измотался?».

Хамид вдруг ощутил такую усталость, что даже застонал и кивнул:

— Очень...

— Сколько вылетов в Заполярье?

— За полсотни.

— Конечно, устал... А насчет истребительного прикрытия... пока еще не хватает. Понимаешь?.. Вот такая беда.

Адмирал ласково погладил юношу по голове, как маленького, и сказал окружавшим его военным:

— Экипаж Акулинина немедленно на неделю в прифронтовой дом отдыха. А затем — всем троим две недели, не считая дороги, — отпуск дать на поправку здоровья.

Головко встряхнул за плечи младшего лейтенанта и улыбнулся (улыбка у Головко, как подтверждают многие его сослуживцы) была прекрасной, нежной, глубоко человечной.

— Ты все понял, младший лейтенант?

Не веря ушам своим, Хамид пролепетал:

— Две недели... Отпуск... Домой!.. Я не ослышался?

— Заслужил.

Прошла нестерпимо длинная неделя в доме отдыха. Настало время отправляться в Ташкент. Товарищи-«летуны» снабдили боевого друга продуктами, даже треской маринованной в собственном соусе. Совестно было вести с собой «сидор» в голодноватый тыл. Впрочем, до тыла было еще далеко. Мурманская дорога подвергалась систематическим бомбежкам.

И Хамид ехал в таком поезде.

Молодой офицер (теперь уже офицер) вышел на платформу вокзала, осмотрелся по сторонам и смахнул с глаз слезу. Родной город. Родная земля...

 

ГЛАВА VIII. НЕДЕЛЯ БЕЗ ВОЙНЫ

Перекинув через плечо два вещевых мешка — «сидора», Хамид миновал привокзальную площадь и с тяжело бьющимся сердцем зашагал по улице Тараса Шевченко. Знакомый и незнакомый город!.. Много явно приезжих, не ташкентцев. Длинные, с вздернутыми «подватенными» плечами легкие пальто из лодзинского материала в елочку — у мужчин. Женщины с широко расклешенными коротковатыми юбками в крупную клетку. Поверх одних — тоже пальтишки с «плечами», колоколом; на других — стеганые ватники. А там, где на тротуаре разгребли снег, непонятный перестук, вроде как лошади в денницах цокают копытами. Присмотрелся — на многих мужчинах и женщинах туфли, ботинки на деревянных подошвах.

У большинства прохожих лица изнуренные, с темными кругами под глазами. На каждом шагу — инвалиды. Кто без руки, кто без ноги. Большинство инвалидов в видавших виды шинелях и стоптанных кирзачах (кому есть на что надевать их), но встречаются и ребята в прокопченных в сталинградском горниле добротных полушубках.

Веселый, улыбчивый Ташкент исчез куда-то. Взамен его город суровый, угрюмый, хотя уличной суеты из-за нахлынувших сюда беженцев прибавилось. И погода не ташкентская. Хамид надеялся прогреть немного косточки после полярной стужи, а тут, пожалуй, ничуть не меньше снега, чем в Ваенге, и солнышко светит, да не греет. Суровая легла на город зима.

И все равно родной город!.. По правую руку показалось здание химфака САГУ, похожее на крепость. Хамид пересек Узбекистанскую и вышел на площадь, которая когда-то называлась Воскресенским базаром. Теперь здесь что-то затевали строить.

Вот и улица Кирова. В конце ее пересекает Сталинская — там и отчий дом!

Совсем стало не по себе младшему лейтенанту, сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди.

Однако совладал с нервами. На чугунных ногах перешел дорогу, шагнул в калитку... И глазам своим не поверил: во дворе развешивала белье... Таня Баранова!

Так уж как-то вышло, что, словно в легковесном романе, Таня оказалась не фантомом, не фикцией, а живой и здоровой девушкой, живущей с матерью в квартире Сарымсаковых. Как только грянула война, отца Тани перевели в Москву на ответственную работу. Фашисты осадили Одессу. Таню с матерью эвакуировали морем. После долгих скитаний они очутились в Ташкенте. Знакомство между семьями Барановых и Сарымсаковых давно уже стало на прочную основу. К тому же дядя Хамида со стороны матери, Шамсутдинов, тоже связал свою судьбу с Одессой. В гражданскую он сражался в бригаде Котовского. Встретил в Одессе девушку — и потерял покой и сон. Родственники девицы были категорически против («Иноверец, инородец, босяк. Пошуткует неделю-другую, а потом сядет на коня — и прощай, Одесса-мама!»). Сама же суженая была категорически — «за». И тогда лихой котовец явился делать предложение в красных кожаных галифе, перетянутый кавалерийской портупеей, при шашке и маузере, а в руке граната-лимонка. Смысл марьяжной речи влюбленного был примерно такой: дескать, мы друг дружку полюбили — и баста! А ежели что, так вот и все нежные чувства, а заодно и враги любви, превратятся в дым и пламя.

Легко понять, что согласие на брак было немедленно получено. Молодые жили дружно, счастливо. Перед войной переехали на жительство в Ташкент. Так что личные контакты Ташкент — Одесса были давно налажены. Мама Хамида жила в квартире одна (отец работал в одном из районов Ташкентской области). Узнав о приезде Барановых, она с радостью приняла их под свой кров.

Вот ведь как иногда бывает в жизни!

Не стану описывать радость встречи Хамида с Таней, счастливые слезы мамы героя-штурмана, плохо скрываемый восторг отца, приехавшего из района.

Слез радости было много. Хамид, как водится, приехал не с пустыми руками. Наученный умудренными житейским опытом людьми, где-то под Оренбургом выменял на тушенку целый «сидор» соли. Да-да, обыкновенной соли, которая в войну была страшным дефицитом. Привез матери цыганскую шаль, купленную в Москве на вокзале у шустрого человека, выдававшего себя за инвалида, подвижного и стремительного, как боксер на ринге. Пригодились и продукты, которыми штурмана снабдили боевые друзья, отправляя в дальний путь. Отцу же Хамид преподнес полный комплект полевой сухопутной формы. Ее морским летчикам выдали. Был приказ переодеть морскую авиацию в сухопутную форму. Да разве «морская душа» отречется от тельняшек и темно-синих кителей!.. Никто в эскадрилье не «предал» старенькую, но такую дорогую форму военно-морского летчика!

А Газиз-ака был счастлив, — подарок сына! — щеголяя в новенькой, с иголочки, гимнастерке, шароварах и пилотке набекрень, которая его молодила.

Как водится, накрыли скромный, военных времен, стол. Хамид привез также небольшую канистру спирта. Собрались соседи, пришли девчата-одноклассницы. Застолье получилось и радостное, и горькое. Пятидесятая школа, как, впрочем, и другие, дала фронту много воинов, почти юношей, иные из них так и не воспользовались бритвой. Соседские мальчишки — тоже на войне.

Комментарий повествователя

«Лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстоянии», — сказал поэт. Позволю добавить: жизненные подробности тоже видятся на расстоянии много лучше. Ну что могли знать собравшиеся за столом в доме Сарымсаковых люди сорок третьего о судьбах товарищей, сражающихся на фронтах Великой Отечественной?.. От кого-то нет вестей, а тот ранен и так далее.

Мне же, автору этого повествования, многое известно теперь в точности. И поскольку, рассказывая об одиссее Хамида Сарымсакова, я поставил себе также задачей, сколько возможно, поведать и о судьбах его школьных товарищей, сделаю, быть может, несколько пространный комментарий, который, однако, я убежден, необходим. Ибо, пробежав его, читатель еще раз убедится, какое прекрасное орлиное племя были юноши и девушки, родившиеся в начале 20-х годов, не пожалевшие своих жизней, крови своей во имя победы над фашизмом!

Поэтому давайте сейчас оставим Хамида за «пиршественным» столом с его близкими, друзьями и подругами, не станем измысливать диалогов, возгласов и т. д. Все это безвозвратно кануло во мгле десятилетий.

Я приведу лишь факты: выдержки из писем, официальных документов, воспоминаний.

НИКОЛЬСКИЙ Олег Борисович.

Разносторонне талантливый юноша. Занимался легкой атлетикой, стрельбой. В 39-м году поступил на стройфак Ташкентского индустриального института. В январе 1940 г. призван в ряды РККА. Вот отрывок из письма с почтовым штемпелем от 27.6.41 г. «Здравствуйте, дорогие мама и папа! Идем пешком. Двинулись на запад. Немцы изредка бомбят... Вы не волнуйтесь, все будет в порядке. Сейчас уходим с привала, поэтому спешу. Знаю, что мыслями вы все с нами. Да и весь народ сейчас против немцев... Напишите Гале (сестре — О. С.), а то она, поди волнуется. Всех целую. Олег. Привет соседям. Жив и здоров буду до конца».

«3.2.42.

Ув. тов. НИКОЛЬСКАЯ Галина Борисовна.

... Не следует думать, что если Никольский Олег Борисович пропал без вести, то это значит, что он погиб... Нет оснований считать его погибшим... Мл. сержант Никольский О. Б. 15.10.1941 года, выполняя боевое задание, пропал без вести в районе Артельное Харьковской области... Не беспокойтесь, все будет хорошо, после войны и Олег, по-видимому, найдется. С боевым приветом. Лейтенант Скрыпник».

Нет, не сбылись добрые пожелания лейтенанта Скрыпника.

«21.9.45.

Уважаемая семья Никольских!.. Вы просите, чтобы я написал все подробно... Он погиб 10 октября при ожесточенном бою с танками... Он мог бы спастись, но не послушал население... Я его сам поховал на нашем кладбище 11 октября 1941 г. Звание его сержант, командир орудия. Похован он на гражданском кладбище села Красная Долина. Вам писал лейтенант, что в районе Артельного пропал без вести. Это верно, Артельное от нас 4 км. С тем до свидания, пишите ответ, с приветом к Вам — Н. 3. Озерний.

Если желаете приехать, то наша станция Орелька от Лозовой 20 км, Харьковской обл. Сахновщанский р-н Аполлоновского с-совета, к-з «Перемога».

САБИНИН Роман Иванович.

Все оставшиеся в живых однокашники Сабинина, выпускники пятидесятой школы 1939 года, единодушно говорят о замечательных душевных качествах Романа и о его ярко выраженном даровании радиокоиструктора. После школы он поступил в Московский институт инженеров связи. В том же году его призвали в армию. Хамид ценил Романа также и как стрелка.

В моем распоряжении обстоятельные письма с рассказами о Романе Сабинине. Написали их одноклассник и закадычный друг Романа И. Аршавский, подруга-одноклассница Э. Кунцевицкая и дочь его — Таня (так она подписала свои воспоминания об отце). Полностью опубликовать письма у меня нет возможности. Поэтому приведу лишь несколько выдержек, а некоторые повторяющиеся в письмах факты перескажу своими словами.

В армии Роман был помощником командира взвода связи, а затем ему присвоили (за боевые заслуги) звание младшего лейтенанта, и он командовал взводом связи.

После успешных для нашей армии боев под Ельней вновь наступили тяжкие времена. Часть Р. Сабинина в числе других частей и соединений попала в окружение под Вязьмой. Прорваться на Восток не удалось. Раненый Роман очутился в деревне Батищево Смоленской области. Здесь патриоты приютили его под видом сына крестьянина Михаила Кулакова. Предатели — полицаи, староста и другие прихвостни — не выпускали из поля зрения «крестьянского сына». Предателей прислали из западных земель и потому они не знали, кто именно этот молодой парень. Но ранение его зажило. И тут же Романа угнали в Германию.

О своем пребывании в плену он впоследствии просто не мог говорить. На расспросы только и отвечал: «Тяжко даже вспомнить». Просто и проникновенно пишет об этом его дочь: «... Прошло много лет, как окончилась война, но события тех лет всегда оставались свежи в Памяти моих родителей. Это я очень остро почувствовала однажды, когда, будучи в Москве, мы с отцом посетили Музей Советской Армии. Переходя из зала в зал, мы с интересом рассматривали экспонаты, но когда дошли до зала с табличкой «Концентрационные лагеря», папа вдруг отказался туда идти, и у него было такое лицо, что я все сразу поняла».

Разумеется, у читателей возникает вопрос: да когда же Роман Сабинин успел жениться?

«В 1943 г., — читаем в письме дочери Сабинина, — во время налета американской авиации отец был ранен осколком бомбы в колено... подвергся ампутации правой ноги. Во время болезни, продолжавшейся несколько месяцев, отец близко познакомился с ухаживающей за ним медсестрой, Тамарой Яковлевной... угнанной в Германию из Новочеркасска, ставшей его женой. С ней он прожил всю жизнь».

Роман Сабинин вернулся в Ташкент. Тяжелы были душевные и телесные травмы. Но он не пал духом. Получил высшее образование. Работал в Минэнерго УзССР. Э. Кунцовицкая пишет: «... В службе автоматики очень скоро завоевал всеобщее уважение и любовь... Узбекская энергосистема одной из первых внедрила АСУ. И в этом огромная заслуга Романа Ивановича. Никогда не приказывающий и не повышающий голоса, он был идеальным руководителем... Смерть застала его на рабочем месте, за столом».

Скончался он скоропостижно, едва перевалив за полустолетие, в 1971 году.

Кто сказал, что отгремели пушки на войне?!.

... Но тогда, в квартире Сарымсаковых, вспоминая школьных товарищей, о Роме Сабинине было известно лишь то, что он — «Пропал без вести».

К сожалению, я не располагаю сведениями о некоторых других выпускниках «пятидесятой» 1939-го года, кроме кратких — печальных или радостных — сообщений:

ТУХМАНЬЯНЦ Гурген Артемович.

Был командиром танкового экипажа. В мае 43-го тяжело ранен. Став инвалидом второй группы, демобилизовался и уехал в Челябинск строить танки. Работал слесарем-сборщиком. Вновь очутился в госпитале. После лечения вернулся в Ташкент. Получил диплом юриста. Занимал ряд ответственных постов. Ныне — адвокат.

А тогда, сорок с лишком лет тому назад, за столом Сарымсаковых о Гургене было сказано коротко: «Танкист. Воюет где-то».

Глеб ГАВРИЛЮК, Лиля РАЙХШТЕЙН, Тамара МАСЛОВСКАЯ, Ама НАХЕЙМАН, Роза САФАРОВА — военные врачи. Спасали жизни раненым войнам в медсанбатах, фронтовых эвакогоспиталях.

РЫБАКОВ Борис — погиб на фронте.

РУСАКОВ Владимир — погиб на фронте.

ГАСПАРЯН Давид — погиб на фронте.

ДРОЗД Яра (Ярослав) — погиб на фронте...

Валерия КАМЕНСКАЯ пережила ленинградскую блокаду, окончила курсы медсестер и была направлена в эвакогоспиталь № 88. Ныне с мужем, тоже фронтовиком, живет в Чирчике.

К моменту встречи школьных друзей у Хамида Сарымсакова было известно лишь то, что Измаил Аршавский «где-то воюет». Теперь же можно сделать уточнение. Вот выдержка из письма, написанного, к счастью, не другом-однополчанином, а самим Измаилом: «Весной 1941 г. нашу часть передислоцировали в район города Г., где из наших и других частей сформировалась 6-я противотанковая бригада РГККА (Резерва Главного Командования Красной Армии)... Я находился на фронтах Отечественной войны с 22 июня 1941 г. по 11 февраля 1944 г. — день тяжелого ранения, после которого пожизненно стал инвалидом...»

И. Аршавский не из тех, кто, получив инвалидность, считает, что все, жизнь кончилась, надобно теперь лишь доживать. Выйдя из госпиталя, он с отличием окончил Ташкентский Индустриальный (Политехнический) институт, стал инженером-электриком. Сначала работал на заводе, затем — в проектной организации и вот уже более 30 лет увлеченно занят проектированием электроснабжения объектов сельского хозяйства.

АРУТЮНОВ Аркадий (так в школе называли его товарищи, а в паспорте его имя — Арутюн). Артиллерист. Воевал под Москвой, на Волховском фронте, день Победы встретил в Германии. Был ранен. После войны прошедший огонь и воду воин стал... врачом!

БЛЮМБЕРГ Юрий Ильич — погиб в бою за Днепропетровск 17 октября 1943 г., похоронен в братской могиле у с. Пушкарева Днепропетровской области.

БУРНАШЕВ Фарид — погиб на фронте.

МАЛЫШЕВ Ростислав Александрович — погиб в 1942 году под Ржевом.

ФИЛАТОВ Василий. Танкист. Погиб на фронте.

ЛИТВИНОВ Владимир — погиб на фронте...

ХАНЕНСОН Соломон Борисович — погиб в боях за Сталинград 23 января 1943 года, похоронен в братской могиле на ст. Воропоново...

Разумеется, вспомнили и однокашников школьных, учившихся младше. Вот, к примеру, Георгий Вишневский. Он у Хамида тоже «ходил» в перспективных стрелках. И для Вишневского Хамид тоже представлял «персону грата». «Хамид был для нас не только «официальным» тренером, но тем человеком, чьи знания и авторитет были для нас безусловны». Вишневский, окончив Военное авиационное училище связи, служил в частях АДД (Авиация Дальнего действия).

О дяде своем, Сафаре Сарымсакове, узнал, что воюет с декабря 41-го. Соседский парень, Джафар Садыков — танкист, оборонял Москву.

(Могу дополнить, что этот воин сражался также на Курской дуге, участник штурма Кенигсберга. Ныне — сотрудник Минэнерго УзССР).

Да, радостной и печальной была та встреча в доме Сарымсаковых.

И таких встреч было тогда великое множество в нашей стране. Радовались победам и оплакивали гибель товарищей и подруг школьники всех школ Ташкента, всех школ страны нашей, люди повзрослее, — повсюду лились слезы счастья и тоски.

... Хамид не спал ночь. Поутру решил пройтись по родному городу. И вновь — тоска на сердце. Трудно живется в тылу — тем, разумеется, трудно, кто честно помогает ковать победу на фронте. Скудный паек, работа по двенадцать часов. Подростки у станков, которым бы еще в «л я игу» играть! Но попадаются на улице и откормленные рожи. Это, как он узнал, всякие «махеры» — мыловары, продавцы «молочного коктейля», всякие другие мерзавцы. Они тоже ждут Победы!.. Как это возможно?!.. Увы!.. Даже в самом святом, кристально чистом деле не избежать «бацилл». Вот потому и проводятся регулярно облавы на дезертиров и уголовников. Комендатуре работы хватает. Однажды, выйдя с Таней из театра им. Свердлова, услышал свистки, выстрелы... Подбежал патруль.

— Документы!

Хамид предъявил удостоверение.

— Троих в телогрейках не видели?

— Нет, а что такое?

— Бандиты. Переоделись в красноармейскую форму. Грабят!

— Неужели такое возможно?

— Бывает...

И патруль помчался дальше.

... Незаметно пролетели стремительные, как птицы, дни отпуска.

И настал день отъезда. Мама Хамида, по приезде сына и помолодевшая, и постаревшая, утирала украдкой слезы. Отец провел пальцами по сыновнему ордену Красного Знамени, вздохнул и сказал на прощанье:

— Сын мой, жду тебя в родной дом с Победой. Жду достойного сына. Не забывай, что род наш понес потери. Погибли Ахмед, Магруп, Рафкат... А сколько искалеченных!.. Ради чего?.. Чтобы победить. Очень прошу — победи!

А Таня сообщила другое:

— Я тоже уезжаю скоро на фронт. Я почему до сих пор в Ташкенте? Сильно болела мама. Теперь, кажется, ей получше.

Хамид потупился. Промолчал. Что мог он ответить?

Он просил родных и близких не провожать его до вокзала. К тому времени уже сложилась примета: если воин приезжает домой по ранению или просто на побывку — с фронта он не возвращается. Сотни тысяч примеров. Хамид не очень верил этому. А все-таки...

И он уехал, никем на вокзале не провожаемый.

И первое везение. Из Заполярья в Ташкент он добирался семнадцать дней. Пришлось сократить пребывание в Ташкенте. А назад — вдвое быстрее. Поздно вечером, 27 февраля он расположился отдыхать в своей «каюте». А рано утром — боевой приказ: бомбоудар по аэродрому противника Луостари.

И вновь началась боевая работа...

 

ГЛАВА IX. ГОД 1943-й

Судя по всему, в полярном воздухе полегчало. Теперь уже Хамида посылали не только на боевые задания (и не столько), но и просили: учи молодых. И он обучал свежеиспеченных «штурманков» своему умному и мудрому штурманскому ремеслу. И, закончив какое-то объяснение, говорил, тыча в воздух, вперед, пальцем:

— Может, вам это и неинтересно, но могу сообщить для сведения: кто этот штурманский прием хорошо знает, тот не рухнет в болото среди сопок.

Лекции его пользовались успехом. Ведь каждому «штурманку» хотелось дожить до Победы!

Из летного состава в полку осталось народу — по пальцам пересчитать. А какие это все были люди!.. И надо учить новых.

И Хамид, летая на боевые задания, продолжал также учить молодежь, хотя и сам еще, по возрасту, был совсем «зеленым» юнцом. Майор Цецорин, командир третьей эскадрильи, прибывший на пополнение полка, поблагодарил Хамида по-флотски:

— Учишь моих салажат? Дай обниму тебя за это. Ты знаешь, чему ты их учишь? Ориентированию в пространстве, точному бомбометанию? Ерунда. Ты их учишь, как остаться живыми. И за это тебе низкий поклон.

...Мы завоевывали в воздухе превосходство, но все же в воздухе мы и теряли. И хоронили друзей.

В полку Хамида гибли штурмана, летчики, стрелки, о которых он, оплакав их погибель, больше и не имел возможности вспоминать. С иными не успел даже познакомиться. Просто: полетели и не вернулись.

Вот так, незаметно, приближался день рождения Хамида. Скоро ему «стукнет» двадцать два года!

Читатели, вспомните себя в этом возрасте. Чем вы тогда занимались?

Но до этого — 25 июля 1943 года — еще надо дожить.

Хамид Сарымсаков прибыл из отпуска, не ведая о новых потерях. А они были велики. От старого полка осталась людей горстка. И как-то обнажились нервы — яростью обернулись. Хамид стал бомбить караваны и морские базы врага с каким-то упоением. И если раньше, по неопытности, он не замечал разрывов зенитных снарядов, то теперь игнорировал их от переизбытка гнева!

Акулинин куда-то отбыл — то ли в резерв, то ли в госпиталь по болезни. Новый командир экипажа капитан Туганов, он же комиссар эскадрильи. «Подлетнули». Везло Хамиду на командиров.

А поутру приказ: бомбоудар по «гадюшнику», т. е. по вражескому аэродрому Луостари.

Каждый день — игра с «костлявой». И нервы сдают. Во многих военных мемуарах говорится о том, что бомбежку с воздуха тяжко переносили даже самые отчаянные воины. Сие правда святая. Но, должен сообщить, что и летчики, бомбившие объекты, не менее тяжело переносили противозенитные огневые удары и атаки истребителей. Это истина.

Бомбежки, разведка, АФС... Бомбоудары...

КОНЕЦ ПОЛОСАТОГО ПИРАТА

... Это был довольно странный тип, Мюллер. Краса и гордость Люфтваффе, сбивший в воздушных боях чуть ли не до ста самолетов, он наносил свои «снайперские» удары из облаков коварно, исподтишка.

Как всякий незаурядный истребитель, Рудольф Мюллер, разумеется, был у нас на заметке. Дважды Мюллер едва не отправил «на тот свет» и «пешечку» Акулинина-Сарымсакова. Распоротый палец Хамида — память об этом странном асе. Странном потому, что чинами он почему-то не выдался — всего лишь фельдфебель. А «мессер» у него штучного изготовления и наград у оберфельдфебеля навалом, вплоть до рыцарского креста с разными там брильянтовыми дубовыми листьями.

И вот 19 апреля 1943 года служба ВНОС сообщила о приближении к Ваенге 18 вражеских самолетов. Это летел 6-й авиаотряд «Гордость Германии» во главе с Мюллером.

В воздух поднялась группа наших «ястребков» во главе с Героем Советского Союза Петром Сгибневым. Вот имена героев этого воздушного сражения: В. А. Горишный, А. М. Титов, Н. А. Бокий, 3. А. Сорокин (тот самый, истребитель без ног!). Герои приняли неравный бой. Двадцатитрехлетний командир эскадрильи сафоновского полка Петр Сгибнев сразу приметил полосатый «мессер» Мюллера, смело бросил свою машину в пикирование, ударил из пушек и пулеметов по кабине, но Мюллер действительно был мастером — легким скольжением он уклонился от гибельного удара. Трассы угодили в крыло, полетели металлические ошметки. Но воздушный пират уцелел. Ведомый Мюллера резко отвалил в сторону. Затерялся в коловороте воздушного боя. А на его место тут же встал молодой летчик (впоследствии — Герой Советского Союза) Николай Бокий. В горячке боя Мюллер решил, что это его ведомый. Бокий «верно» выполнял все сложные фигуры своего «шефа» — пока не поймал точно в прицел полосатого «мессера». Улучил момент — и ударил из всех огневых. Истребитель Мюллера, задымив, посыпал к земле. Но, видимо, Мюллеру не суждено было погибнуть в воздухе. Он умудрился посадить самолет на замерзшее озерцо и, вытащив из фюзеляжа лыжи, попытался уйти за линию фронта. И он почти достиг цели. Прошел около ста километров. Наша поисковая группа нашла Мюллера спящим под валуном. Привезли его на аэродром.

Хамид смотрел на этого ничем не приметного человека среднего роста, с простецкими чертами лица, рассказывающего о своем отце, который был, якобы, антифашистом, и о себе, воспитаннике «гнтлерюгенда», и его охватило неистребимое желание отхлестать по морде воздушного убийцу. А между тем Мюллер, картинно сетуя на «коварство русских пилотов», попросил представить летчика, который его так «хитро» сбил. Позвали Колю Бокия. Мюллер «великодушно» протянул ему руку. Коля отвел свои руки назад. Фашистский ас презрительно пожал плечами. Попросил выпить. Ему дали. Потом увели.

Однако счеты с «Гордостью Германии» продолжались. Теперь ее главарем стал Фальдиг. Но через десять дней и Фальдига «скинули с небес».

В небе Заполярья стало вроде бы полегче. Но вскоре объявился новый немецкий ас, майор Мебус. Это он, по некоторым сведениям, и погубил комэска Лапшенкова, предательски ударив из облаков. Воздушные дуэли продолжались с яростным ожесточением и бескомпромиссностью. Опережая события, скажу, что и Мебуса «укротили» истребители Заполярья. В июне 1944 года его, Мебуса, сбившего 74 самолета, «ссадил» молодой летчик Николай Зимин.

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

В годы Великой Отечественной были совершены многие подвиги. Но, к сожалению, далеко не все они стали достоянием общественности.

Я, например, знаю могилу на берегу Ингульца, в которой покоится замечательный герой, семнадцатилетний юноша, ценой своей жизни прикрывший отход нашего батальона в 1941-м году. Он и «максим», прежде чем погибнуть, истребили до сотни гитлеровцев. А он, Вилен Орлов, даже не числится в материалах архива Министерства Обороны, поскольку прибился к сводному батальону самостийно, а комбат (старшина!) и писарь погибли.

Солдат честолюбив. И это можно понять. Он проливает кровь, отдает жизнь свою. Разве он не заслуживает «персонально» благодарности народа?.. Еще как заслуживает.

В этом смысле Хамиду Сарымсакову повезло. Один из его семидесяти четырех боевых вылетов получил освещение в печати. И не в многотиражке или в какой другой небольшой газете, а в самом «Красном флоте»!

Привожу статью полностью.

УДАРЫ ПО ВРАЖЕСКИМ КАРАВАНАМ

(От корреспондента «Красного флота»)

Получив задание нанести удар по вражескому каравану, пикирующие бомбардировщики под командованием майора Сыромятникова вылетели в район цели. Низкая облачность и малая видимость благоприятствовали скрытности полета. Пройдя свои воды и берега родной земли, самолеты очутились в полосе отличной видимости. Перед взорами летчиков ясно вырисовывались суда противника. Четыре транспорта под большим охранением двигались к порту.

Как только пикировщики и сопровождавшие их истребители вышли из облачности, они немедленно были атакованы большой группой вражеских самолетов. Наши летчики насчитали до двадцати пар «мессершмиттов». Шестерка советских истребителей, ведомая младшим лейтенантом Поповым, смело атаковала группу «Me-109», превышавшую ее по численности в два раза. «Мессершмитты» были вынуждены оставить пикировщиков и вести бой с нашими истребителями. Вскоре была решена участь двух «Me-109». Сбитые младшими лейтенантами Борисовым и Соколовым, они упали в море.

Вступила в бой и вторая группа наших истребителей, ведомая лейтенантом Мельдизиным. «Мессершмитты», пользуясь своим численным превосходством, всячески стремились прорваться к нашим бомбардировщикам, однако все их попытки разбивались о смелые контратаки наших истребителей. Взяв инициативу боя в свои руки, советские летчики наносили немцам жестокие удары. Наши истребители и бомбардировщики действовали решительно, смело и согласованно.

Старший лейтенант Куренок только что сбил «Me-109» и тут же заметил, что «Me-110» пытается атаковать наш бомбардировщик. Стремительной атакой Куренок пресек попытку «Me-110», и тот, объятый пламенем, упал в воду. Два самолета противника сбил старший лейтенант Шипов.

Тем временем группы наших бомбардировщиков, ведомые майорами Сыромятниковым и Цецориным, подошли к цели. Они наметили себе для атаки головной транспорт в 12 тысяч тонн водоизмещением. Корабли конвоя яростно отстреливались, но бомбардировщики точно рассчитали удар. От прямого попадания бомб транспорт вспыхнул и пошел ко дну.

Ко второму транспорту прорвался летчик капитан Тугонов. Он решил нанести удар по транспорту с пикирования.

— Штурман, прицел! — приказал летчик.

Штурман младший лейтенант Сарымсаков быстро сделал необходимые расчеты, в то же время следя за «мессершмиттами». Сейчас их нет, они связаны боем с нашими истребителями.

— Пошел! — дает команду штурман.

Самолет ринулся вниз. Транспорт надвигался на прицел, стремительно вырастая в оптике огромной своей массой.

Рывок. Бомбы со свистом обрушились на корабль. На транспорте вспыхнул пожар, судно потеряло ход.

Теперь оставалось уйти. Тугонов увидел группу наших бомбардировщиков и направился к ней, Но тут за ним увязались два «мессершмитта». Сарымсаков дал несколько пулеметных очередей, и один «Ме-109» упал в воду.

Пикировщики выполнили свою задачу, но теперь нужно было обеспечить их отход от цели. Между истребителями продолжался ожесточенный бой. Молодые летчики младшие лейтенанты Жуков, Гончаренко, Нужин, Тарасов, Цыпин и стрелки младшие сержанты Карманов и Киричев сбили еще семь самолетов противника.

Жестокий бой над караваном закончился победой летчиков-североморцев. Они потопили крупный вражеский транспорт, второй подожгли и сбили четырнадцать самолетов противника. Этот удар по врагу на его коммуникациях летчики нанесли в День Военно-Морского Флота.

Такой же мощный удар был нанесен по каравану противника накануне Дня Военно-Морского Флота. В этом бою исключительное мужество проявил гвардии капитан Островский. При подходе к цели самолет Островского получил повреждения от зенитного огня, вышел из строя правый мотор, но гвардеец не отвернул от цели. Второй транспорт, атакованный гвардейцами Емельяненко и Величкиным, также получил повреждения. Впоследствии было установлено, что один из этих транспортов затонул. В воздушном бою над караваном в этот день было сбито семь самолетов противника, три из которых уничтожил младший лейтенант Попов.

Наши истребители, надежно прикрывая действия торпедоносцев и пикировщиков, мужественно отражают все попытки врага атаковать советские самолеты. Отлично действуют штурмовики и прикрывающие их прославленные истребители подразделения капитана Адонкина. Совместными налетами на корабли и береговые объекты они наносят противнику большой урон.

Капитан Л. Михайлин.

Северный флот.

Героические действия летчиков-североморцев в День Военно-Морского Флота, 25 июля 1943 года, получили отражение и в Сообщении Советского Информбюро:

Оперативная сводка за 26 июля (выдержка из сводки):

«... В течение 25 июля на всех фронтах наши войска подбили и уничтожили 52 немецких танка. В воздушных боях и огнем зенитной артиллерии сбито 57 самолетов противника...

Наша авиация в Баренцевом море нанесла удар по конвою противника в составе пяти транспортов, нескольких тральщиков и сторожевых кораблей. Прямым попаданием бомбы взорван и затонул немецкий транспорт водоизмещением в 12000 тонн. Другой такой же транспорт был подожжен. В воздушном бою с прикрывавшими конвой истребителями противника наши летчики сбили 14 немецких самолетов.

Ни в статье капитана Михайлина, ни в оперсводке Совинформбюро не говорится о наших потерях. Понять это можно. Был самый разгар кровопролитных боев на Курской дуге. Наши войска, выдержав и отразив страшный таранный удар полчищ «тигров», «пантер» и «фердинандов», измотав противника, перемолов его живую силу и технику, сами перешли в наступление. Но далось это нам немалой кровью. Как-то не поднималась рука писать о своих потерях. Они просто подразумевались.

Но сейчас, видя те беспримерные бои через «магический кристалл» десятилетий, следует признать: были потери, ибо противник вовсе не желал делать из себя учебную мишень. В «мессершмиттах» сидели опытные и отчаянные пилоты.

Вот и за пикировщиком Туганова увязались два немецких аса. То, что это были стреляные волки, чувствовалось по их летному «почерку» — уверенному, смелому. Пара «мессеров» (ведущий и ведомый) подловили Пе-2 при выходе из пике. Стрелок-радист ударил по ним из пулемета из нижней полусферы, но истребители ловко уклонились от сверкающей трассы. Правда, им пришлось и оторваться от объекта своей атаки. Но напористые асы, сделав крутой разворот, рванулись вверх, намереваясь ударить по бомбардировщику с высоты.

Фрицы ушли влево вверх, а Туганов, схитрив, лихо, по-истребительски, развернулся вправо. И вновь воздушным пиратам пришлось догонять «пешку». А в воздухе в это время творилось невообразимое: с обеих сторон подходили все новые и новые истребители. То и дело рушились в угрюмое Баренцево море самолеты, окутанные дымом и пламенем... Все небо заляпали разрывы зенитных снарядов, распороли трассы эрликонов и крупнокалиберных пулеметов. Белые и разноцветные купола парашютов с висящими под ними на стропах сбитыми летчиками опускались в ледяные, убийственные волны...

Упрямая пара «мессеров» вновь пристроилась к хвосту «Петлякова». Хамид вспомнил, что в его распоряжении теперь имеется «кафетерий» — новое приспособление для отпугивания, а возможно, и для поражения нахальных «мессеров». Перед войной Хамид был на стрелковых соревнованиях в Москве и как-то заглянул в автомат-кафетерий на Лубянке. Бросишь жетон в щель — в стакан наливается кофе, опустишь в другую щелку жетон — и видишь через выпуклое стекло, как пирамидка разложенных на полочках пирожных вдруг опускается, и вот уж «трубочка» у тебя в руках.

Вот примерно такого устройства был и «кафетерий» на Пе-2. Только на полочках лежали не пирожные, а гранаты, снабженные парашютиками.

Хамид нажал на спуск, и из «кафетерия» вылетела граната... другая, третья... Три взрыва перед самым своим носом ошеломили ведущего фрица, и он инстинктивно отвалил. Но тут же вновь кинулся вдогонку, стреляя экономно. Должно быть, берег боеприпасы.

Теперь в распоряжении Сарымсакова был крупнокалиберный пулемет. Но штурман также экономил боеприпасы.

«Петляковы» возвращались проверенным маршрутом — в сторону полюса. Однако пара «мессеров», надо полагать, прилетела к месту воздушного боя, имея подвесные баки с горючим, и теперь не опасалась истратить весь бензин и бесславно рухнуть в воду.

— Командир! — крикнул штурман. — Давай бреющим, может, утопим?

Бомбардировщик понесся над свинцовыми, с белыми гребнями, волнами неспокойного моря. Не самолет, а прямо-таки торпедный катер!

Однако и немецкие истребители оказались не из слабаков. Они виртуозно управляли своими узкотелыми, похожими на щук, машинами, не пытались «поднырнуть» под отпугивающие очереди Хамида. Прикрывшись правым килем руля поворота «Петлякова», стали вести пушечный огонь. Бомбардировщик Туганова-Сарымсакова летел замыкающим. Ждать помощи неоткуда!.. Дело принимало неприятный оборот.

Вдруг штурмана осенило... А, была не была!..

— Командир! — крикнул он, ликуя и страшась собственной мысли. — Командир!.. По моей команде давай свечей вверх, как истребитель!

— Ты что?.. — хрипло отвечал летчик. — В своем уме?.. Мигом снимут!

— Всего на три-четыре секунды. А потом опять на бреющий. Иного выхода нет. Они нас уже дырявить начали.

— Жду команды, Хамид!

Штурман мысленно прикинул прицел и, сконцентрировав всю волю свою, все внимание, крикнул:

— Пошел!..

Взревев моторами, «Петляков» круто, с опасностью свалиться в штопор, рванулся вверх и вбок. Преследователи замешкались буквально на секунду, другую. Но этого было достаточно. Сарымсаков длиннющей очередью, не опасаясь уже вывести из строя пулемет Березина, резанул точно по кабине ведущего «мессера». Видимо, удар пришелся по летчику: вражеский истребитель как-то нелепо, с боковым креном взмыл вверх и тут же, свалившись на крыло, рухнул в море.

— Спекся, гад!!! — в восторге завопил Хамид.

— Молодца, штурманок!! — завопил в ответ Туганов и вновь перевел «Петлякова» на бреющий.

В азарте победного боя Сарымсаков попытался расправиться также и с ведомым фрицем, но промазал. Оставшись в одиночестве, ведомый «мессер» круто развернулся и улетел восвояси.

... Из двенадцати самолетов майора Сыромятникова, участвовавших в разгроме морского конвоя противника, на базу вернулось семь.

Задание командования было выполнено. В летной книжке штурмана X. Г. Сарымсакова появилась очередная лаконичная запись: «25.07.43. Тип самолета — Пе-2. Взлет-посадка — 03-03 — 04-40. Бомбоудар с пикирования 60° по транспортам противника в р-не Варде».

Это был ночной удар. Но какая же ночь в июле за Полярным кругом!

Летнее полярное незаходящее солнце запутало все понятия о времени. Летчики ориентировались по талонам в столовую. Вот и сейчас Хамид, глянув на очередной талон, увидел штампик: «Завтрак». Но до завтрака было еще далековато. Показался Семен Лапшенков, разгоряченный после боя, по лицу струйки пота... Туганов затеял было уставной подход с докладом. Семен Васильевич отмахнулся. Обнял всех членов экипажа «очка» (номер 21), сказал:

— От души поздравляю с двойной победой! Всех, но особенно Хамида. Во-первых, это он точно вывел самолет на цель и летчик, по его команде, засадил две ФАБ-250 в транспорт, во-вторых, он же ликвидировал «мессера», третьего на его счету. Наконец, поступило разведрадиосообщение: транспорт погорел, погорел, да и ушел на дно!.. И последнее... Поздравляю Хамида Сарымсакова... с днем рождения!.. Двадцать два годика исполнилось. Дай-ка обниму тебя, сын знойного Узбекистана!

Комэск, как был в кожаном реглане, неповоротливый, медвежеватый, с силой сжал в объятиях младшего лейтенанта, ставшего к тому времени штурманом звена, расцеловал.

— Долгих тебе лет, Хамид! И с победами, и с днем рождения тебя!

А немного погодя в кают-компании состоялся завтрак-ужин. Виновнику торжества выдали за две победы две порции «наркомовской» и еще одну — по случаю дня рождения. Но Хамид отказался от добавок. Он и так был счастливо пьян от результатов боя. И еще — печально было на душе. Пять экипажей не вернулись!.. Вечная слава героям, совсем еще молодым, но бесстрашным героям. Они пришли в полк недавно. И уже их нет. Ушли в бессмертие.

Вспомнился Хамиду и прошлогодний день рождения. Ведь первый свой боевой вылет в Заполярье он совершил тоже 25 июля. Но тогда вылет окончился неудачей. Помешала непогода. А командир полка Сыромятников (Хамид, теперь уже наученный боевым опытом, понимал, что «батя» не стал рисковать «салажатами» — пусть немного облетаются, притрутся к Заполярью. А мог бы и заставить в кромешной мгле выйти на цель. И еще неизвестно, чем бы все это кончилось!) приказал: «Возвращаться на базу!»

В кают-компании появились истребители Каюм Мельдизин из 20-го истребительного авиаполка, командир эскадрильи 2-го гвардейского истребительного авиаполка Василий Адонкин и штурман того же полка

Александр Шипов. Все трое также отличились в бою. Раскрасневшиеся, шумливые. Подошли к Хамиду, тяжко стали похлопывать по плечам.

— Молоток, парень!

— Давай-давай!..

— Ну и хитрюга!..

И тут же разгорелся спор: прав ли был Хамид, дав «дикую» команду летчику поднять на «дыбки» пикировщика. По правилам — вроде плохо. Показать бомбардировщика в плане — лакомое блюдо для «мессера». С другой стороны — фактор неожиданности. Фашисты опешили. Потеряли секунду, две — и порядок! Спор свелся к тому, что, мол, к чему копья ломать, победителей не судят.

Хамид с любовью смотрел на своих «ангелов-хранителей». Что-то их ожидает впереди! Славные ребята.

Дни и ночи, свернутые в один бесконечный день... Ночи и дни, закрученные в черное покрывало бесконечной ночи...

Бомбоудары, разведка, лидирование новых авиачастей, подготовка новичков, проверка после ремонта материальной части, облет самолетов...

Наша североморская авиация уже ощутимо чувствовала себя хозяйкой полярного неба. Но все же несли и мы потери.

И наконец настал день, когда поступил приказ: 29-й авиаполк отправить на переформирование. Не осталось в полку исправных самолетов. Да и среди летного состава можно «стариков» пересчитать по пальцам.

Хамид в числе героев воздушно-морского сражения 25 июля был удостоен нового еще совсем ордена — Отечественной Войны Первой степени. Из первых тысяч орден ему достался. Парень и рад был, и горестно ему... Стольких товарищей потерять!

Перед мысленным взором его проходила плеяда простых и замечательных, в сущности, парней... Сгибнев, Орлов... Дорогой командир и друг Лапшенков,

Кобзарь, Вильчинский... Из тайников памяти возникла скромная любительская фотография... Еще на Ленинградском фронте это... Высоченный Женя Кожевников. Он первый «оскоромился»: надел сухопутную гимнастерку и командирскую портупею с массивной бронзовой бляхой-звездой. В пилотке. Из-под отложного воротника гимнастерки все-таки выглядывает широкий воротник вязаного морского свитера!..

На фотографии надпись: «В дни боевой работы.

В местечке С. 5 июня 1942 г.».

А 7 июня Женя погиб вместе с экипажем при нанесении бомбового удара.

Рядом, пониже ростом, Ваня Корнюшкин. Он еще повоевал. А погиб 20 июля 1942 г. в Заполярье во время пикировочного удара по вражескому конвою...

Потери, потери... Потери дорогих людей.

 

ГЛАВА Х. «БАРХАТНЫЙ СЕЗОН»

Поскольку лететь в городок Б. на переформирование было не на чем, всех, кто уцелел, отправили из Заполярья поездом. В Москве Хамиду удалось на несколько часов заглянуть к отцу Тани. Постучал в дверь (звонок не работал), дверь отворилась, и он увидел... Таню. Она, оказывается, уже жила в Москве. Наконец-то их небольшая семья воссоединилась. Таня воевала под Новороссийском. Тяжелое ранение и контузия сказались. Девушку демобилизовали. Она собиралась учиться, но пока что приходилось лечиться.

Не думали, не гадали молодые люди, что это будет их последняя встреча.

...А оказывается, в приволжском городке зима ничуть не мягче, чем в Заполярье! Трескучие морозы, то поземка, то завьюжит. Только вот нету северного сияния. Да и питание похуже, поскольку Б. глубоко в тылу.

Полк принял майор Цецорин, которому затем присвоили звание подполковника. Прибыло много молодых летчиков, штурманов и стрелков, а также авиаторов со стажем, но необстрелянных. В их числе оказался старший лейтенант Петр Маширов. К нему в экипаж и назначили Хамида.

Несколько суховатый по складу характера, службист, командир был лишь внешне «недоступной персоной». Хорошим, душевным человеком он оказался. И начал он командовать экипажем так.

— Вот что лейтенант. Как там дальше — не ведаю, а все же должен вам сообщить, что я кадровый военный, ценю и уважаю уставы. Поэтому отношения наши должны быть уставными. В служебное, разумеется,] время. Но это вовсе не означает, что я буду командовать, лишь бы показать свою командирскую власть. Я уже пять лет летаю, но боевого опыта у меня, к сожалению, нет. Все трубил на Дальнем Востоке. Рапорты мои с просьбой отправить на фронт вызывали у начальства гнев. Мне читали лекции на темы дисциплины, необходимости защищать Дальний Восток и так далее. Теперь же я добился, меня сюда направили в качестве стажера. Надеюсь и вовсе здесь обжиться. Поэтому буду благодарен, если вы меня, штурман, подучите, поделитесь боевым опытом.

И как-то незаметно, исподволь, строго официальные, уставные отношения между командиром и штурманом перешли в товарищеские, дружеские, и — о ужас! — они стали говорить друг другу «ты» даже при исполнении служебных обязанностей, в полетах. А их было изрядно, этих полетов. Осваивались полеты по горизонтали с бомбометанием по учебным объектам, бомбоудар с пикирования (с различных высот), полеты по радиокомпасу, ночные полеты — последний элемент учебы — наследие погибшего комэска Семена Лапшенкова.

Стрелок-радист Миша Шаталин, веселый, общительный паренек лет девятнадцати, считал себя уже «воздушным ветераном». Он окончил школу воздушных стрелков и в чине старшего сержанта прибыл еще в Заполярье. Там он принял участие в шести боевых вылетах и даже подбил одного «мессера», который, однако, оставляя за собой дымную струю, сумел удрать восвояси. Полковые остряки подначивали, дескать, что ж ты, Мишенька, зеваешь? Иди, требуй себе половинку медали «За отвагу». Миша не обижался, отшучивался.

— А что мне торопиться? Вот пущу из второго фрица дым — целиком медаль получу!

28 марта полк получил приказ вылететь по маршруту: Б. — Саранск — Орел — Белая Церковь — Харьков — Сокологорная — совхоз «Каучук».

— Живем, товарищи офицеры! — шумно радовался Миша. — Нас же на курорт, в Крым посылают!

— Вот уж поистине бросает меня судьба, — подумал Хамид. — От льдов Ледовитого океана до Черного моря. В самом деле курорт. И время наступает курортное.

Было, однако, не до курортных нег. Хамид Сарымсаков, штурман звена, в поте лица передавал молодым экипажам боевой опыт. Полеты, полеты, полеты... К вечеру так изматывался, что даже на фрукты смотреть не хотелось. Попить бы холодной водички — и спать!

В середине июня, наконец, в основном закончилась учеба. Полк перелетел в Крым. Уже больше месяца, как фашистов выбросили из Крыма. Советская Армия на юге продолжала развивать стремительное наступление. А 29-й полк, вошедший теперь в состав 13-й пикировочной авиационной дивизии, которой командовал Герой Советского Союза полковник И. Е. Корзунов, все еще (и в Крыму!) продолжал учебу. Стали осваивать полеты с подвесными бензобаками — значит, подумалось Хамиду, полк, дивизия готовятся к дальним полетам. Порт Констанцу наверно придется бомбить. Опять, значит, над морем летать. Благо хоть теплое и «бархатный сезон» наступает.

В Евпатории экипажи по вечерам купались в море. Ходили на пляж по строго обозначенным коридорам. Да и на пляжике крутились на «пятачке». Все остальное заминировано и пока мины не обезврежены. Но все равно купаться было приятно.

Вдруг новый приказ: перелет Крым — Одесса — аэродром А. И не успели экипажи опомниться — приказ самого комдива: четверо суток на окончательную отработку. Запрещены все отлучки с территории аэродрома.

И наконец грозный и рождающий ликование в душах приказ...

В летной книжке X. Сарымсакова записано коротко: «20/VIII... Б. удар с пикирования по эсминцам в порту Констанца».

Позволю себе процитировать труды специалистов, с фотографической достоверностью описавших это грандиозное воздушное сражение. А потом уже постараюсь «обратиться» в Хамида Сарымсакова и рассказать о его впечатлениях.

«20 августа 1944 г. ... Самыми памятными событиями в деятельности авиации в августе 1944 г. были удары по Констанце и Сулине... В них участвовало 317 самолетов...»

«Главный удар по военно-морской базе нанесли два полка пикирующих бомбардировщиков по 29 самолетов в каждом... Истребительное сопровождение включало пять групп непосредственного прикрытия, группу расчистки воздушного пространства и две группы воздушного боя... Впереди ударных групп на самолете Пе-2 летел командир соединения Герой Советского Союза полковник И. Е. Корзунов...

... Первая ударная группа (40-й авиаполк, ведущий подполковник С. С. Кирьянов) нанесла удар с севера, вторая ударная группа (29-й авиаполк, ведущий подполковник А. П. Цецорин) действовала с южного направления.

Во время захода пикировщиков на удар два прорвавшихся Me-109 пытались их атаковать, но были отбиты истребителями Авдеева. Один «мессершмитт» получил повреждения, другой с резким снижением ушел в западном направлении...

В результате действий авиации были потоплены две подводные лодки, эсминец, танкер, 5 торпедных катеров, несколько барж и более 20 других плавединиц, а также взорван склад горючего, разрушены портовые сооружения. Повреждения получили 3 подводные лодки, канонерская лодка, минный заградитель, два эсминца и другие корабли.

Наши потери составили два самолета: бомбардировщик Пе-2 и истребитель Як-9...»

«В 9 час. 41 мин. 20 августа со своих аэродромов произвели вылет главные силы 13-й пикировочной авиадивизии во главе с командиром дивизии Героем Советского Союза И. Е. Корзуновым...

Второй колонной шел 29-й авиаполк (ведущий подполковник А. П. Цецорин). Каждую колонну полка замыкали ударные группы истребителей прикрытия...

Удар пикирующих бомбардировщиков производился шестерками с высоты 3000 метров при скорости 320 км/час».

Об этом налете сообщило и Совинформбюро.

Маширов вел себя в высшей степени достойно. Страшная, многослойная зенитная оборона никак не смутила его. Он был воплощение невозмутимости, воинского долга. Хамид украдкой поглядывал на его лицо — суровое, сосредоточенное. «Выдержка у товарища! — удовлетворенно подумал штурман. — Вокруг такое творится, а он вроде и не замечает ничего. Опять мне толковый командир попался. Опять повезло».

Нет, не так уж хладнокровно воспринял Петр Маширов свое боевое крещение. Внутренне он волновался и очень сильно. Он только внешне не выдавал своего волнения. Да и мудрено было не испытывать страха. Все небо в разрывах зенитных снарядов... Вот по курсу вспухает огненно-черный ком... второй... третий!.. Руки так и просятся повернуть штурвал в сторону, изменить курс... А нельзя! Полк возглавляет подполковник Цецорин, надо следовать за ним. Приказ — бомбоудар с пикирования. Высота 3000 метров.

Держаться... Во что бы то ни стало держаться заданной высоты!..

Пот заливает лицо, по спине — шустрые ледяные струйки...

— Подходим к Констанце, командир! — раздается в шлемофоне голос штурмана. — Будем пикировать сразу после шестерки Цецорина...

— Два «мессера» справа, со стороны моря! — передает по СПУ стрелок Миша Шаталин.

— Если справа, то почему же со стороны моря?.. — удивляется Маширов и тут же осекается. Как же это он так опростоволосился? Ведь нашему полку приказано атаковать порт Констанца с юга. Все-таки сильно волнуюсь. Забыл даже, что полк пролетел мористее Констанцы и развернулся на сто восемьдесят!.. — Как там «мессера», что молчишь, Шаталин?!

— Ложная тревога, командир. Их наши ястребки погнали. Один дымит.

— Порядок.

С высоты три тысячи метров констанцский порт выглядит игрушечным. И кораблики в нем тоже игрушечные, совсем с виду не страшные. Но эти «игрушечки» исполосовали небо разноцветными трассами, белыми, черными шапками разрывов зенитных снарядов. Порт и город изрыгают море огня.

— Командир, — успокаивающе говорит Хамид, хотя и сам весь в испарине. — Ихние зенитчики зря гитлеровские пайки лопают. Шуму много, а...

— Не отвлекаться, штурман! — приказывает командир.

— Есть — не отвлекаться! — отзывается Хамид и мысленно добавляет: «А ты все-таки не железный, командир. Волнуешься».

Над портом завеса дыма, гари, языки пламени. Тут уже поработал 40-й полк. Надо только добавить. 40-й пришел с севера, у него короче путь. В кабине явственно ощущается запах гари, взрывчатки зенитных снарядов, рвущихся вокруг пикировщиков. Кораблики расползаются в разные стороны в тесном порту, иные сталкиваются...

Головная шестерка командира полка Цецорина начинает пикировать...

— Приготовиться! — говорит Хамид, приникая к прицелу «ОПБ-1МА» — этакой метровой трубе, вмонтированной в днище пилотско-штурманской кабины.

— Решетки, командир!..

Пе-2 устремился в почти отвесное пике. Стрелка альтиметра стремительно убегает влево... 2500... 2000... 1500 метров...

— Сброс, командир!.. Жми... Жми на кнопку сброса!

Маширов, спохватившись, нажимает на кнопку... Самолет с воем выходит из пике.

— Разворот сто восемьдесят! — подсказывает штурман. Он понимает, что опытный летчик выполняет свой первый боевой вылет. Нервы напряжены до предела. Иной раз происходит какое-то внутреннее замыкание, человек не сразу уразумевает команду. Поэтому Сарымсаков и подал команду «сброс» на секунду раньше. Первый боевой!.. Вот пройдет время, накопится опыт, тогда все станет на место. Главное, что командир с характером.

Новые клубы дыма заволокли порт... Какой-то корабль горит... Кто его?.. Черт его знает... Еще один... Ага! Начали рваться бензохранилища! Порядок!

— На обратный курс, командир... Все нормально... Правее. Станем замыкающими в правом пеленге, а там переключимся на внешнюю связь.

...Маширов вел на базу «Петлякова» и улыбался. Хоть и устал донельзя, а настроение восторженное.

... Вечером, после ужина, перед тем как лечь спать, Хамид сказал Маширову:

— Спасибо тебе, командир.

— За что? — не понял Петр и от неожиданности даже приподнялся с топчана.

— Все делал, как полагается. А ведь первый боевой! Нервы у тебя как канаты.

Маширов тихо рассмеялся.

— Ничего смешного я не сказал.

— Да у меня, Хамид, все тряслось внутри, как заячий хвост. Просто вида не подавал. Все как в тумане. И тебя слышал, словно уши у меня ватой заложены.

— А ты думаешь, что я не боялся? Только психически ненормальные люди ничего не боятся. Чувство страха каждому человеку от природы дано.

— Это верно, Хамид.

— А ты держался просто здорово. Работал как часы.

— Со сбросом бомб замешкался.

— Какую-то секундочку. Так я ее и учел.

— Ну и хитрюга ты, Хамид! — воскликнул Петр и рассмеялся. — Значит, все же заметил, что меня мандраж одолевает?

— Мандраж — это когда человек за свою шкуру трясется. А ты ведь за экипаж тревожился, как бы нас не угробить. А это не мандраж, а волнение, вызванное чувством ответственности. К тому же первый боевой.

— Знаешь, Хамид, я сейчас себя совсем другим человеком чувствую. Ну служил я на Дальнем Востоке. Понимал: нужное дело. Всякое может произойти на Тихоокеанском побережье. А совесть все-таки грызла. Там, на Западе, твои товарищи-бомберы кровью умываются, а ты в тылу прохлаждаешься!..

— Кому-то надо и дальние рубежи охранять, Петр.

— Но почему именно я должен, а?

— Ты же ревнитель Уставов. А что в них сказано, а?.. Приказ начальника — закон для подчиненного! — Хамид лукаво улыбнулся.

— Да ну тебя! — отмахнулся Петр. — Я же от души... Делюсь с тобой.

— Уж и пошутить нельзя.

— Тебе бы все шутить! — Так вот, скажу по-дружески: если бы не удалось на фронт вырваться, я... Я даже не знаю, что бы со мною сталось! Ну как людям после войны в глаза смотреть?!.. Добро бы больной, увечный какой, а то сил ведь некуда девать!.. Одно смущает. Я ведь в полку стажер, практикант, так сказать. Кончится стажировка, станут назад отзывать... А не поеду — и все тут!

— А как же Устав? — вновь не удержался Хамид и рассмеялся.

Рассмеялся и Маширов.

— А есть еще документ, превыше Устава — Конституция. А в ней сказано: «Защита Отечества...» и так далее. Останусь в полку — и баста!

— Оставайся, командир, оставайся. Я лично — «за».

Петр Маширов положил на тумбочку папиросу, которую так и не закурил, увлеченный взволнованной его беседой. Сказал:

— Однако пора и на боковую. Рано утром опять вылет на Констанцу. Разведка погоды, промер ветра. Спать, спать, штурман, ветеран полка!

 

ГЛАВА XI. 21 АВГУСТА 1944 ГОДА

Возвратившись из разведки, Маширов зарулил самолет к капониру, расстегнул замок лямок парашюта и, очутившись на жухлой травке, спросил Хамида:

— Сколько же времени мы летали над курортными местами, штурман?

— Два часа семнадцать минут.

— Прямо-таки курорт!.. Морс тихое, ласковое, солнышко светит. А в небе ни единого «мессера». Постреляли зенитки корабельные чуток, проформу соблюдая.

— Фрицы хоть и дураки, да не очень, — подал голос Миша Шаталин. — Они не хотели из пушек по воробью налить. Огневую систему немецкую наше командование теперь знает, как свои пять пальцев. А ходили мы на высоте.

— Не нравится мне нынешнее миролюбие фрицев, — вздохнул Хамид. — Бдительность нашу усыпляют. Посмотрим, что будет, когда сегодня бомбить полетим...

— Думаешь, еще полетим?

— А зачем же нас на погоду гоняли? Ясное дело.

После обеда командир экипажа и штурман уселись в тенечке за шахматной доской.

— Ты почему от обеда отказался? — спросил Маширов, делая очередной ход. — Аппетит у тебя всегда отменный, а тут вдруг забастовал.

— Да так просто...

— Предчувствие что ли?

Хамид рассмеялся.

— Да нет. За завтраком, видимо, переел. Вместо обеда взял полплитки шоколада. Засосет под ложечкой — подкреплюсь.

После долгого молчания Петр произнес тихо, смущаясь:

— А у меня что-то неладно на душе.

— Это ты рассказов механиков и мотористов наслушался о немецких асах, с которыми мы воевали в Заполярье.

— А что, неправда?.. Там же такие зверюги летали!.. У каждого на боевом счету по семьдесят, восемьдесят, девяносто сбитых!

— Точно. Но это они в основном на Западе пиратствовали — в небесах Польши, Греции, Югославии, Франции... Сбивать устаревшие самолеты — это одно дело, а... Воздушную «Битву за Англию» немцы ведь проиграли? С треском. И на наших фронтах ихнему люфтваффе юшку пустили. Наше теперь господство в воздухе. А всех этих хваленых полярных асов мы давно скинули с небес на землю. Оставался один майор Мебус... Уй, зверюга. Летал на «мессере», украшенном для устрашения изображением извивающегося дракона. Однажды он и за нашей «пешечкой» погнался. Понаделал нам дырок. Но и сам получил по зубам, стрелок ему дым пустил. Отвалил — и сгинул. А позапрошлый месяц открываю «Правду» и читаю, мол, как сообщает какая-то шведская газета, в воздушном бою у Ледовитого океана погиб известный германский летчик майор Мебус!..

— Слух ходит, что и здесь, на Черном, есть несколько асов.

— Как не быть? Но и у нас истребители народ дай боже!.. Один Авдеев чего стоит. Как он вчера лихо «мессерков» от нас отогнал!.. Говорят, одного даже вогнал в воду.

— Все верно, Хамид... Ого!.. Ты, кажется, под шумок мат мне затеял поставить? Ну это мы еще посмотрим...

Послышался топот сапог. Подбежал запыхавшийся механик.

— Товарищ командир, в штаб полка!

По дороге в штаб Маширов спросил Хамида:

— Какой у тебя по счету будет этот боевой вылет?

— Семьдесят четвертый.

— Ого!.. Еще два и к Герою тебя должны представить.

— С чего это ты взял, командир?

— Нам приказ зачитывали. Семьдесят пять и живой — на тебе Золотую Звезду!

— Когда это было! Теперь надобно сотню отлетать. Да и не о нас, «пикировщиках», приказ. Это про штурмовиков.

— А какая разница?

— Начальству виднее. Наше дело, командир, летать. «Бой идет не ради славы...»

— Это верно. Очень правильные слова.

14 час. 50 мин. — это время, когда 29-й полк стартовал с аэродрома А., имея задачей нанести «бомбоудар с пикирования по эсминцу противника южнее 8 км. порта Констанца».

1-я эскадрилья вылетела двумя звеньями (6 самолетов). Всего же 30 Пе-2. Пикировщик Маширова летел замыкающим. Он нес две ФАБ-250. Штурман имел также задание сфотографировать результаты бомбоудара полка.

Лететь замыкающим в боевом порядке вообще не сахар. Вражеские истребители обычно набрасывались на этот самолет. А тут еще пришлось идти не тройкой, а парой — у одного самолета отказали двигатели. Но у Маширова все равно было превосходное настроение. После разговора со штурманом хорошо у него стало на душе. Пока летели над открытым морем, командир пошучивал, мол, «бархатный сезон», самый купальный. Курорт, да и только. И даже напевал наивную и мудрую солдатскую строевую песню: «Если ранят тебя больно — отделённому скажи, а из строя самовольно никогда не выходи...»

Как и прошлый раз, Констанцу обошли мористее и вышли в заданный квадрат. Здесь оказался не только эсминец, но также вспомогательный крейсер, другие суда, которые, видимо, после вчерашней бомбежки удрали из разбомбленного порта.

Командир сразу стал серьезным.

— Приготовиться к атаке!.. Штурман, время полета.

— Ровно один час.

Началась боевая работа. Пикировщики, один за другим, стали обрушивать бомбы на вражеские корабли. Те в ответ открыли многослойный зенитный огонь.

— Штурман, — приказал командир, — выводи на крейсер.

— Есть!

Последовали обычные команды. Пе-2 ринулся вниз. Хамид вцепился окулярами во вражеский корабль, ощетинившийся зенитным огнем...

— Сброс!

Бомбы точно легли в цель.

— Порядок, командир! — доложил штурман, приникнув к прицелу, развернутому на 180 градусов, в то время как Маширов выводил машину из пике и делал разворот, чтобы дать возможность зафиксировать результаты бомбометания на пленке АФА.

И вдруг — нервный возглас Миши Шаталина:

— Четыре «мессера» вывалились из облака, атакуют со стороны моря, сверху!

Спокойный голос Маширова:

— Приготовиться к отражению атаки.

Голос Миши Шаталина:

— Двух «мессеров» связали боем наши ястребки.

Вторая пара, сделав горку, с превышением прорывается к нам.

Это уже видит и Хамид. Одновременно со стрелком, открывшим огонь из правого блистера, ударил и «Березин» штурмана. «Мессершмитт-109» задымил и потянул к берегу. Хамид проводил глазами подбитого врага, вновь глянул в сторону стабилизатора и похолодел... Он увидел сверкающий диск вражеского истребителя — камуфлированного, с короткими, словно обрубленными крыльями, рассмотрел даже лицо летчика — затянутое шлемофоном, бледное, перекошенное яростью, нечеловеческим напряжением. Это лицо Хамид узнал бы и через полсотни лет, хотя не запомнил его черт. Но узнал бы.

И это был, конечно же, матерый ас. Он так укрылся за правым килем, что его не достать. И подошел совсем близко... Может, хочет рубануть винтом?!.

И вдруг «мессер» на мгновенье выскочил чуть правее...

Громовой удар обрушился на кабину. Хамид на какие-то секунды потерял сознание. Когда же очнулся, увидел: правый мотор пылает, в кабине разгром и дым; разбита приборная доска летчика, ее внутренности висят лохмотьями, а командир, уронив голову на штурвал, недвижим. Самолет по гигантской параболе с воем мчится навстречу морю!..

Отстегнув привязные ремни, Хамид кинулся к командиру.

— Маширов!.. Очнись... Падаем.

Командир не отвечал. Руки его намертво сжали штурвал. Хамид попытался потянуть штурвал на себя... Самолет продолжал стремительное падение. Должно быть, перебиты тяги управления!

— Маширов!.. Командир!.. Петя, очнись! Падаем!..

Командир оставался недвижим.

— Шаталин, Миша! — закричал по СПУ Хамид. — Командир убит. Мы падаем. Приказываю — прыгай!.. Прыгай!..

Миша Шаталин не отвечал.

— Прыгай!!!

Молчание...

Хамид вцепился в рукоять аварийного сброса фонаря кабины. Рванул изо всех сил... Фонарь не откидывался... Еще рывок, еще, еще... Тщетно! Должно быть, заклинило пулей или осколком.

Пикировщик с огромной скоростью продолжал по параболе приближаться к поверхности моря, до нее осталось метров восемьдесят... Хамид попытался открыть нижний аварийный люк... Тоже тщетно!.. Тогда, выхватив из креплений свой, штурманский, прицел, стал остервенело, как тараном, бить метровой махиной по нижнему люку...

А море все ближе... Ближе!.. Наконец люк открылся, его оторвало и унесло. Надо прыгать!.. Но как? Скорость огромная. Ударит о край люка, если прыгать по ходу движения самолета, — мгновенно сломает спину!.. Спиной?.. Прижмет к окантовке люка — и конец!..

Все равно... Надо спиной... Спиной!..

Дикая, неодолимая сила швырнула штурмана животом к окантовке люка и сложила пополам. А море — вот оно!!. Конец...

И наступила тьма... Объятый дымом и пламенем, пикировщик с воем взорвался над самым морем, подняв огромный водяной султан.

И вновь сомкнулось Черное море. Лишь гуляли по нему, как и тысячелетия тому назад, небольшие двухбалльные волны. Словно никогда и не существовало на белом свете ни Петра Маширова, ни Миши Шаталина, ни Хамида Сарымсакова.

...Долго стояли в скорбном молчании экипажи вернувшихся на аэродром пикировщиков. Сдернули с голов шлемофоны. Прогремел троекратный траурный салют, произведенный из пистолетов ТТ. Понурые, молчаливые однополчане медленно шли вдоль взлетной полосы.

Подполковник Цецорин, шагая к штабу полка, вздохнул и промолвил грустно, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Всех троих жаль. Но Сарымсаков!.. Последний из могикан полка. Я уже позже пришел в полк, с третьей эскадрильей... Вот тебе и «счастливчик»! Эх, война, война, будь ты проклята!..