На станции Трупная (переход на Цепной бульвар) продают открытки в конвертах: там уже набиты слова, поздравление деда Мороза: счастливого Нового года и Рождества! Мол, веди себя тихо, проказник, и деда не забывай. Вас тошнит от слова «проказник»? Меня – всегда. Прямо вот едва прочитаю – бегу блевать. На станции Трудная (переход на Цейтнот-бульвар) я стою, дожидаюсь поезда, голова тяжела и болит – в ней умище великоват, непрерывно давит и жмёт. Я смотрю на эти открытки и думаю: нет. Поздравления – как-то фальшиво, пусть будут повестки в суд. Скажем, ранним утром первого января их находит под ёлками мрачная детвора. Каждый, каждый, каждый ребёнок моей страны получает такую – в этом они равны. Яркий праздничный бланк: блёстки, ёлочка, завитки, надлежит явиться, печать, дата вписана от руки. И они идут, мнутся сонно в очередях, ждут, пока позовут, не ёрзают, не галдят. Дальше светит в лицо гирляндой следователь Декабрь. Как ты вёл себя, крошка? Не ври, не расстраивай старика. Кем работает брат? Где мама была шестого числа? Вспоминай, на-ка вот для памяти шоколад. Дальше сотни судов, без огласки, без суеты. Всем известен судья Мороз – ледяные глаза пусты, не жалеет даже сирот, этим и знаменит. Молоток стучит и стучит, колокольчик звенит. Осуждённых подержат в холодной несколько дней и отправят на север строить дом из белых камней, шить костюмы штатным Снегуркам, чинить полозья саней. Остальных кормят тем оливье, что остался в тазу на дне, и развозят на черной волге, запряженной тройкой коней. Я стою на станции Трубная (да-да, всё ещё на ней). Продавец блестящих повесток входит в вагон со мной и кошмарным поставленным голосом, прохаживаясь не спеша, завывает: купите открытку, порадуйте малыша! Сегодня у вас последний, последний, последний шанс.