Умирающий в шутку едва ли всерьёз воскреснет. И в Москве тоже можно жить – словно спать в гробу. Отходящий под утро ко сну получает песню про болотных людей, обещания и судьбу. Как беспечный царёк обещал водяному сына, потому что ещё не рождённых – не берегут. Как потом этот нежный мальчик входил в трясину, крестик, нож и рубаху оставив на берегу. Понимал, погрузившись по грудь, что не будет торга, просто будет у бога топи ещё один вечно юный безмолвный пасынок в толще торфа, без рубахи, и даже без крестика на груди. Понимал, погрузившись по шею, по подбородок, что вот эти пятнадцать шагов он в себе несёт стержень сказки, печаль и страх своего народа. А потом погружался по маковку. Вот и всё. Вот и всё, мой хороший, прости, никакой морали, всю мораль нанизали позже, чтобы прикрыть всё, что мы тут с тобой напортили и наврали, всю нечестность, бесчеловечность нашей игры. И неважно, в какой ты позе, стоишь ли гордо или вязнешь и оплываешь, не в этом суть: твой единственно верный сюжет подступает к горлу: и ни вскрикнуть уже, ни дёрнуться, ни вдохнуть.