Тот, кто летал, лежит на спине на простыне в тишине. Это если смотреть с земли. Если с неба – лежит на дне. Смотрит со дна и видит огни, шепчет: «Спаси-сохрани». Тот, кто летал, понимает, что, кажется, это за ним. Тот, кто летал, был весел и смел, всё раздал, что имел, взял, что посмел, был любим и глуп, черен от гнева, от боли бел. Тот, кто стоял за его плечом, просто однажды стал ни при чём, может, устал, заболел, забыл. Тот, кто летал, обречен выть от фантомной боли в крыле, тщетно пытаться отмыть стекло и изрыгать только хрип и треск, кашлять обрывками слов. Тот, кто летал – на остром свету. Взмыл и набрал высоту. На этажерке. Чадящий хлам. Думал, что будет ТУ. Вот он садится на пустоту, спрыгивает в пустоту, курит и гладит чужой самолёт: всё, остаёмся тут. Вот он идёт, и идёт легко, тянется след неровной строкой, пусто – ни мальчика, ни змеи. Свет облака молоко. Край. А за ним – тишина без дна. В бездне четыре смешных слона. Надо же, думает, вот те на. Как ты? шепчет жена. Кажется, легче, летал во сне. Мёрзну. Иди ко мне.