Сорегентши Цыань и Цыси находились в сложных отношениях: их неприязнь друг к другу росла постепенно и в конце концов вылилась в настоящую вражду.

Первое проявление неприязни Цыси к Цыань было отмечено еще во время похорон императора Сяньфэна в августе 1865 г. Великий князь Гун, отвечавший за похороны императора, определил местонахождение вдовствующих императриц на траурной церемонии. Центральное место отводилось Цыань, как жене императора. Место с правой стороны предназначалось для духа Сакоты, первой жены императора. Для Цыси, которая в момент смерти императора считалась его наложницей, отвели место с левой стороны и несколько позади. Это возмутило Цыси, и она, внешне проявляя спокойствие, заняла место первой жены покойного императора, а сорегентше Цыань предложила встать слева от себя. И хотя такое грубое нарушение правил похоронной церемонии означало дерзкий вызов присутствующим, Цыси оставила это без внимания.

Портрет Цыси, нарисованный американской художницей Катрин Карл в Пекине в 1903 г.

Похоронив своего повелителя, Цыань и Цыси от имени малолетнего наследника продолжали управлять страной как сорегентши, но на самом деле первое слово принадлежало Цыси.

Когда у Цыси родился сын Цзай Чунь — наследник престола, бездетная Цыань воспылала к нему материнским чувством, проявила к мальчику большую любовь и привязанность. Мать, занятая своими делами, не уделяла особого внимания сыну. Он проводил почти все время в покоях Цыань, которая нежно ласкала его, прижимала к груди, часто носила на руках.

Цыань видела, что Цыси почти забывала свое чадо, перепоручая воспитание и уход за ним евнухам, что роль матери тяготит ее. Угадывая чувства своей сорегентши, Цыси приходила в ярость, но до поры до времени не могла предпринимать каких-либо ответных мер. Неустанные заботы Цыань о молодом наследнике раздражали его мать.

Цыси все чаще стала предаваться необузданным оргиям, у нее появился вкус к нарядам. Мало кто из придворных дам мог соперничать с ней в пышности головного убора. Она тщательно следила за модой и содержала свою «крылатую прическу» в идеальном порядке.

Полной противоположностью Цыси была ее сорегентша Цыань. Она вела строгий и однообразный образ жизни, приличествующий ее высокому сану, выглядела болезненной и угрюмой. На самом деле она обладала мягким и терпеливым характером, проявляла в своих поступках слабоволие и медлительность. Ее доброта и великодушие совмещались с инертностью и безынициативностью. Будучи крайне набожной, Цыань много времени проводила перед алтарем Будды, перебирая бусины на четках и возжигая курительные палочки.

И хотя Цыань была доброй и уступчивой, однако рано или поздно ее поведение и взгляды должны были прийти в противоборство с сорегентшей: Цыань не только считала стремление Цыси к удовольствиям и власти безнравственным, но и находила ее поведение наглым и агрессивным.

Так постепенно росла неприязнь, а затем и ненависть между двумя царствующими женщинами, хотя проявлялось это не всегда открыто: Цыань стремилась создать видимость мира и дружелюбия.

Воспитанная на конфуцианских классических книгах, Цыань ревностно следила за обучением малолетнего наследника, радовалась его первым успехам в умственном развитии. Между ними росла взаимная привязанность. Но на этом пути она встретила немало препятствий и душевных огорчений: мальчик становился упрямым и эгоистичным — его портили и развращали и мать, и евнухи.

После трехлетнего траура по усопшему императору Цыси решила развлечься: ей наскучило общение с чопорными обитателями дворцов. Она устраивала оргии и пирушки, давая полную волю своим плотским страстям. Помогал ей в этом главный евнух Ань Дэхай, получивший такое высокое звание за беспредельную преданность Цыси, когда ей в 1861 г. угрожали заговорщики.

Легкомысленное поведение Цыси вызвало неудовольствие Цыань и Палаты цензоров. Осуждали и главного евнуха Ань Дэхая — организатора непристойных оргий. Но уговоры остались безрезультатными. Главный евнух Ань Дэхай, будучи человеком самоуверенным и наглым, не стеснялся грубить сорегентше Цыань, унижать ее в присутствии придворных. До поры до времени она вынуждена была молча сносить оскорбления и обиды, потому что он пользовался покровительством своей влиятельной повелительницы — вдовствующей императрицы Цыси.

Наставником, образцом для подражания, государственным мужем, у которого Цыси училась искусству управления страной, был великий князь Гун. В годы правления Тунчжи он ежедневно навещал апартаменты Цыси и давал ей различные советы. Великий князь Гун считался человеком неординарным: гордым, раздражительным, независимым и даже резким. Его союз с Цыси был основан не на дружбе, а на необходимости объединить свои усилия против общих противников.

Великий князь Гун пользовался популярностью среди придворных, и это объяснялось тем, что он настоял на присутствии иностранных войск в Китае во время тайпинского восстания. Политику Гуна оценила и Цыси: она понимала, что справиться с тайпинским восстанием без иностранной помощи невозможно.

В начале своего регентства Цыси проявляла к Гуну внимание, даровала ему титул «князя императорской крови» и «князя — советника правительства». Она прислушивалась к его советам и уважала его государственную мудрость. По утверждению многих современников, великий князь Гун считался одним из наиболее опытных и способных государственных деятелей и представлял собой определенную опасность для единоличного правления Цыси.

По мере того как вдовствующая императрица постепенно приобретала опыт при решении государственных дел, росло ее честолюбие. Амбициозность и властолюбие этой царствующей женщины породили в ней чувство нетерпимости к советам других.

В 1852 г. император Сяньфэн подарил своему брату, великому князю Гуну, сказочной красоты дворец, расположенный к западу от Запретного города. Ранее дворец принадлежал Хэшэню — главному советнику и фавориту императора Цяньлуна. В этом дворце великий князь Гун принимал высокопоставленных чиновников без согласия двора, и это вызывало раздражение Цыси.

Будучи деспотичной по натуре, Цыси не переносила чьего-либо вмешательства в ее дела. Но если она при решении государственных дел обходилась без советов великого князя Гуна, последний не скрывал неудовольствия.

Гун обычно самостоятельно, без согласования с Цыси, принимал решение о назначении высших чиновников из своих людей, непосредственно устанавливал связи с провинциальными властями. Живя в Пекине за пределами императорских дворцов, Гун свободно общался с любыми китайцами и иностранцами, что не одобряла Цыси.

Во время проведения Верховного императорского совета существовало правило, согласно которому две вдовствующие императрицы сидели рядом, отдельно каждая на своем троне. Впереди тронов спускался желтый шелковый занавес, так что члены совета не могли видеть лиц императриц, которые принимали их поочередно в соответствии с чиновничьим рангом. Гун, как князь императорской крови, получал аудиенцию первым. За тронами находились евнухи, внимательно следившие за поведением членов Верховного императорского совета, чтобы последние не нарушали установленный этикет. Никто из сановников, даже высшего ранга, не имел права приблизиться к трону без вызова главного евнуха. Однако великий князь Гун считал необязательным для себя придерживаться этого правила и приближался к трону без вызова. Он повышал голос при разговоре с Цыси и даже осмеливался просить ее повторить слова, только что сказанные ею, под предлогом того, что он их не понял.

Главный евнух вдовствующей императрицы Цыси — Ли Ляньин

Между Цыси и великим князем Гуном установились сложные и противоречивые отношения. Оказывая поддержку Цыси во время смерти императора Сяньфэна, он ничего не выиграл, верховная власть перешла в ее руки. До поры до времени ему приходилось скрывать свои неприязненные чувства к властолюбивой вдовствующей императрице, однако постепенно они проявлялись все более открыто. Цыси явно давала понять Гуну свое неудовольствие таким его поведением, его вмешательством в управление государством и нарушением установленного этикета. Тогда он решил изменить тактику: стал убеждать сорегентшу Цыань больше проявлять независимости в своих действиях.

Так отношения между Цыси и Гуном становились все более натянутыми. Она понимала, что пока не пришло время проявить власть. И вот представился случай опозорить и наказать великого князя Гуна.

По установившемуся этикету члены Верховного императорского совета во время аудиенции со вдовствующими императрицами становились на колени на подушечки, положенные перед троном.

В апреле 1865 г. на государственном приеме, когда всем присутствующим было положено стоять на коленях, Гун осмелился встать на ноги раньше, чем Цыси закончила тронную речь. Об этом евнухи немедленно сообщили ей. Усмотрев в этом грубое нарушение этикета, она вызвала стражу и приказала немедленно удалить его из Тронного зала. По этому поводу был обнародован указ, в котором говорилось, что великий князь Гун «проявил непочтительность к их Величествам — вдовствующим императрицам Цыань и Цыси». Его лишили титула «советник правительства» и освободили от участия в работе Верховного императорского совета, обвинили в произволе при назначении высших чиновников.

Такие действия Цыси вызвали неблагоприятный отклик во дворце и за его пределами. Опасаясь невыгодных для нее последствий, она спустя месяц вынуждена была отменить санкции против Гуна.

От имени двух императриц-регентш был обнародован указ следующего содержания:

«Сегодня утром мы удостоили великого князя Гуна аудиенции с тем, чтобы разрешить ему вернуться к прежним служебным обязанностям. В знак своего безграничного почтения он смиренно совершил челобитье и горько плакал. Пользуясь случаем, мы сказали ему несколько покровительственных слов, содержащих предупреждение и советы. Нам казалось, что князь искренне переживал горечь от совершенных им ошибок и испытывал угрызения совести за неправильное поведение, которое полностью признал. Подобные искренние чувства не могут не вызвать нашего сострадания.

Вот уже несколько лет мы взяли на себя бремя регентства и назначили великого князя Гуна нашим главным советником в правительстве. В таком качестве мы возлагали на него большую ответственность. Занимаемый им пост в служении трону был необычным, поэтому мы ожидали от него многого. Наказание, которое мы вынуждены наложить на него за совершенную ошибку, считалось довольно строгим. Ныне он раскаивается в своей ошибке и признает свои грехи. Что касается нас, мы были тронуты таким строгим беспристрастием. Считалось необычным, что мы выразили желание так жестоко наказать главу Императорского совета и лишить себя такого ценного помощника. Поэтому ныне мы восстанавливаем его пост в Верховном императорском совете. Однако в целях ограничения его власти мы не намерены восстанавливать его должность в качестве „советника правительства“. Князь Гун, обратите внимание на это и не забывайте позора, который вы навлекли на себя, и своего раскаяния. Отплатите за нашу доброту и проявите надлежащий самоконтроль при исполнении своих обязанностей. Оправдайте наше высокое доверие и выбросьте из головы непростительную подозрительность и опасение».

Противоборство Цыси с великим князем Гуном на этом не закончилось. Под его командованием находилась Новая полевая армия, вооруженная современным оружием и обученная европейской тактике ведения боя. Этот пост усиливал позиции великого князя Гуна при дворе. Цыси решила ослабить его позицию: она перевела в штаб армии своего фаворита Жун Лу, а затем под предлогом повышения в должности освободила великого князя Гуна от командования Новой полевой армией, а вместо него назначила Жун Лу.

В свое время, как уже говорилось, Цыси воспользовалась поддержкой брата покойного императора великого князя Гуна, когда ей угрожали заговорщики. Но это было давно. Теперь Гун склонялся на сторону преданной старым обычаям сорегентши Цыань. Это видела Цыси, и чувство неприязни к князю императорской крови стало заполнять ее сердце.

Зная, что Цыси относится неприязненно к великому князю Гуну и в то же самое время побаивается его, главный евнух Ань Дэхай тоже решил выказать ему дерзость.

Князь столкнулся во дворце с Ань Дэхаем, и последний нагло спросил его:

— Почтенный господин (так евнухи называли князей), хорошо ли мое синее перо (евнухам не разрешалось носить разноцветные перья, они носили только синее)?

Великий князь Гун на это холодно ответил:

— Синее перо красивое, только оно не прикроет твою шею. Сказанные слова означали, что рано или поздно голова Ань Дэхая будет снесена.

Ань Дэхаю было известно, что великий князь Гун любил носить на большом пальце красный перстень с нефритовым камнем. Как-то, обращаясь небрежно к князю, он сказал:

— Мне очень нравится ваш перстень, князь, не смогли бы вы подарить его мне?

Гун был разгневан дерзостью этого человека и с возмущением пресек такое наглое вымогательство.

Но Ань Дэхай на этом не успокоился. Зная, что ни один член императорской фамилии не осмелится отказать в просьбе, исходящей от Цыси, он умолял свою повелительницу попросить князя подарить перстень. На это Цыси ответила:

— Великий князь Гун очень любит этот перстень, поэтому лучше ему не досаждать такой просьбой. Мы имеем во дворце много драгоценностей, в том числе и разнообразные кольца и перстни. Выбери себе то, что тебе по душе, и дело с концом.

И хотя повелительница убеждала преданного слугу отказаться от этой затеи, последний упорствовал на своем. И тогда Цыси, желая удовлетворить прихоть главного евнуха, при встрече с Гуном спросила его:

— Скажите, великий князь, сколько стоит ваш прекрасный перстень?

Гун почтительно поклонился, молча снял перстень с большого пальца и преподнес его Цыси. Она поблагодарила за подарок и удалилась в свои покои. Затем вызвала Ань Дэхая и сказала:

— Вот тебе перстень, о котором ты мечтал, но не показывай его великому князю Гуну и не появляйся с ним в его присутствии.

И хотя просьба Цыси воспринималась во дворе как повеление, Ань Дэхай счел возможным нарушить ее. В один из ближайших дней после разговора с Цыси главный евнух встретился с великим князем Гуном и на виду у всех стал хвастаться перстнем, подаренным ему Цыси. Он хотел унизить великого князя Гуна, потому что все знали, кому принадлежал этот перстень.

Подобной наглой выходки великий князь никак не ожидал. И если до этого случая он просто презирал главного евнуха, то теперь дал себе слово отомстить за такое унижение его персоны.

Угроза Гуна стала известна Цыси, и она, обеспокоенная исходом дела, решила на время удалить главного евнуха из Пекина. Для этого был найден подходящий случай. В 1869 г. три шелкоткацкие мануфактуры из южных городов Китая — Цзяннани, Сучжоу и Ханчжоу прислали Цыси различные образцы шелковой материи. Но ни один из образцов ей не понравился. Узнав об этом, Ань Дэхай выразил готовность отправиться на юг Китая и лично подобрать подходящие образцы шелка.

Это решение было продиктовано и другим обстоятельством. Накануне Цыси, будучи очень суеверной женщиной, обратилась к прорицателю, и тот предсказал ей, что главного евнуха ожидает насильственная смерть; поэтому ему было предложено отбыть по служебным делам в Южный Китай. Цыси знала, что это противоречит обычаям императорской династии: евнухи не имели права покидать столицу под страхом смерти. Но, уверенная в своей безнаказанности, она решила нарушить обычай.

На двух правительственных джонках Ань Дэхай, разместив музыкантов, красивых танцовщиц и слуг, отправился в путешествие по Великому каналу. Эти джонки с виду напоминали настоящие плавучие дворцы, украшенные резьбой и позолотой, вымпелами и флагами. Они пользовались правом первенства при проходе в шлюзы.

Шарик на шапочке мандарина (в увеличенном виде)

Ань Дэхай требовал, чтобы во всех городах, где останавливались джонки, ему отдавали дань большого уважения и даже совершали перед ним челобитье, как перед императорским посланником.

Казалось бы, уютная роскошная обстановка, мирный пейзаж вдоль канала, императорские флаги — все предвещало спокойное и приятное путешествие для Аиь Дэхая. Но судьба уготовила ему трагическую развязку.

Среди пассажиров на джонке главный евнух, к своему большому удивлению, обнаружил неприятного для себя человека — губернатора провинции Шаньдун Дин Баочжэня. Менаду этим высокопоставленным чиновником и Ань Дэхаем давно существовала глубокая вражда.

Несколько лет тому назад Дин Баочжэнь, назначенный на пост губернатора провинции Шаньдун, отправился в Пекин, чтобы отблагодарить вдовствующую императрицу Цыси. Войдя во дворец, он нечаянно обронил головной убор-шапочку на ступеньку, ведущую в Тронный зал. Это произошло в присутствии главного евнуха Ань Дэхая. Тот быстро схватил шапочку и, несмотря на настойчивые требования вернуть ее владельцу, отказался это сделать. Когда возмущенный таким наглым поступком губернатор вошел в Тронный зал, главный евнух, обращаясь к нему, со злобной усмешкой заметил:

— Вы, такой дочтенный и важный чиновник, и вдруг потеряли свою шапочку. Какой позор! Хотите ее получить — давайте десять тысяч лянов.

— Десять тысяч лянов! — воскликнул оскорбленный и возмущенный губернатор. — Вы что, шутите? Верните мне немедленно шапочку!

— Не хотите заплатить? — в голосе главного евнуха прозвучала угроза. — Тогда я распоряжусь повесить вашу шапочку на Южные ворота с запиской: «Это шапочка Дин Баочжэня, назначенного губернатором провинции Шаньдун».

Шапочка считалась непременным атрибутом убора чиновника: появление во дворце без головного убора рассматривалось как грубое нарушение установленных правил. Поэтому Дин Баочжэнь с помощью посредника вынужден был выкупить шапочку за 3 тысячи лянов. Такой наглой и оскорбительной выходки главного евнуха губернатор провинции Шаньдун не мог забыть и поклялся при случае отомстить ему.

И вот они оказались вместе на одной джонке. Скрывая чувство неприязни, Дин Баочжэнь вынужден был поддерживать беседу с главным евнухом, выслушивать его наглые требования и наставления. Во время этой беседы у губернатора возник план мести. Он вспомнил, что по законам цинской династии любому евнуху запрещалось под страхом смертной казни покидать столицу. Значит, главный евнух нарушил императорский закон, а посему должен понести суровое наказание.

Во время одной из остановок джонки Дин Баочжэнь послал с гонцом в Пекин на имя великого князя Гуна депешу, в которой сообщалось, что главный евнух Ань Дэхай покинул столицу, прибыв в провинцию Шаньдун, и тем самым совершил преступление против закона. Депеша губернатора была доставлена великому князю Гуну в то время, когда Цыси забавлялась театральными представлениями.

Великий князь Гун, питавший вражду к Ань Дэхаю, решил воспользоваться подходящим случаем: он рассказал о депеше сорегентше Цыань. Ее глаза блеснули злобной радостью: еще бы, такой хороший случай для мести. При ее согласии великий князь Гун составил ответ на депешу — в вей Цыань предписывала губернатору провинции Шаньдун без промедления казнить главного евнуха Ань Дэхая за нарушение императорского закона цинской династии. В предписании Цыань говорилось:

«Дин Баочжэнь докладывает, что евнух создает беспокойства в провинции Шаньдун. Согласно сообщению главы города Дэч-жоу, евнух по имени Ань Дэхай и его приближенные проезжали по Императорскому каналу в этом месте на двух пышно разукрашенных драконовых джонках. Он заявил, что направляется с императорской миссией для приобретения драконового одеяния. На его джонке развевался черный флаг, в центре которого находились три императорские эмблемы Солнца, а по бортам джонки развевались флаги с драконом и фениксом. Компанию Ань Дэхая обслуживала большая группа мужчин и женщин, среди них находились девушки-музыкантши, игравшие на струнных и духовых инструментах.

На берегах канала собирались толпы зевак, чтобы поглазеть на это забавное зрелище. По случаю своего дня рождения Ань Дэхай облачился в драконовый халат, стал в центре джонки с тем, чтобы выслушать похвалы по поводу его одеяния. Местные городские власти намерены арестовать Ань Дэхая, когда его джонки проследуют в южном направлении. Губернатор сообщил, что он уже отдал приказ о его немедленном аресте».

Затем в предписании говорилось: «Доклад вызвал наше Удивление. Как мы можем надеяться на сохранение моральной чистоты во Дворце и устрашать грешников, если перед нами пример такого наглого евнуха, который осмелился покинуть Пекин без нашего разрешения и совершил такие неблаговидные дела. Приказываем губернаторам трех провинций — Шаньдуна, Хэнани и Цзянсу — разыскать и арестовать Ань Дэхая, которого мы ранее удостоили звания евнуха шестого класса и наградили вороньим пером. Исходя из сказанного, повелеваем немедленно его обезглавить без каких-либо формальностей, не обращая внимания на изощренные объяснения. Губернаторы названных провинций будут нести ответственность в случае, если попытка арестовать Ань Дэхая окажется тщетной».

Получив такое предписание, губернатор провинции Шаньдун приказал немедленно схватить главного евнуха. На его шею надели деревянный ошейник и втолкнули во двор присутственного места. Ань Дэхай кричал, вопил, отчаянно сопротивлялся, боролся за свою жизнь, но все было напрасно. Его поставили на колени, и палач тяжелым мечом быстро обезглавил жертву. Казнь происходила в присутствии местных чиновников, со злорадством наблюдавших, как обреченный бесплодно пытался себя снасти. Его тело закопали на кладбище, где хоронили нищих.

Спустя десять дней после этого Цыань обнародовала второй указ, составленный великим князем Гуном, в котором говорилось: «Дин Баочжэнь ныне доложил, что евнух Ань Дэхай арестован в местечке Тайань и обезглавлен. Законы нашей династии требуют от евнухов строго соблюдать установленные порядки и предусматривают строгое наказание, если они нарушат эти законы. Им запрещено совершать поездки в провинции и создавать там беспорядки. Тем не менее Ань Дэхай грубо нарушил закон и за это нарушение поплатился жизнью. В будущем пусть этот пример послужит предупреждением для всех евнухов. Впредь, если кто-либо из евнухов решится покинуть Пекин и отправится по императорским делам в провинции, будет закован в цепи и возвращен в Пекин для наказания».

Одновременно с обезглавливанием Ань Дэхая в провинции Шаньдун несколько его компаньонов-евнухов также были казнены путем удушения. Шести евнухам удалось бежать, но пятеро из них были пойманы и казнены. Оставшийся в живых добрался до Пекина и сообщил о трагическом событии приближенному вдовствующей императрицы евнуху Ли Ляньиню. Последний немедленно донес об этом Цыси. Она не могла поверить, что застенчивая и пугливая ее сорегентша Цыань осмелилась обнародовать такой указ и возложить на себя ответственность за смерть Ань Дэхая.

Придя в дикую ярость, Цыси тут же направилась в резиденцию Цыань и потребовала от нее объяснения. Перепуганная Цыань попыталась всю вину возложить на великого князя Гуна, но такие аргументы не помогли ей. После резкой ссоры Цыси поклялась отомстить и Цыань, и великому князю Гуну.

На следующий день после ссоры с Цыань Цыси встретилась с великим князем Гуном, сделала ему строгий выговор и пригрозила сместить с высоких должностей и лишить всех титулов.

Существовала и другая версия. После отправления указа об обезглавливании Ань Дэхая Цыань сообщила об этом Цыси. Последняя, услышав такое известие, внешне оставалась спокойной, но внутренне вся клокотала от злобы и ярости. Поняв, что допустила ошибку, она для предотвращения казни своего верного слуги направила собственную депешу, предписывающую Ань Дэхаю вернуться в Пекин. Но ее гонец, посланный в Тяньцзинь, опоздал.

Как бы то ни было, с этого трагического события усилилась вражда Цыси против сорегентши Цыань и великого князя Гуна. Цыси считала их прямыми виновниками гибели ее любимца — главного евнуха Ань Дэхая.

После казни Ань Дэхая главным евнухом при вдовствующей императрице Цыси стал Ли Ляныш. Он происходил из бедной крестьянской семьи, рано остался сиротой и в полной мере познал нужду и голод. В своей деревне ему пришлось некоторое время отсидеть под стражей за контрабанду, затем он рискнул искать счастья в Пекине, где устроился учеником сапожника. На углу одной из пекинских улиц, недалеко от ворот Запретного города, его можно было увидеть склонившимся на маленькой скамейке и орудовавшим бесхитростным сапожным инструментом.

Однажды в один из летних солнечных дней возле него остановился прохожий. Пристально посмотрев на молодого сапожника, он опознал в нем своего земляка из родной деревни.

— Это ты, Ли, — окликнул его прохожий, который оказался евнухом по имени Шэнь при императорском дворце, — какими ветрами тебя занесло в Пекин?

Ли Ляньин объяснил своему другу детства, как он попал в город, и просил подыскать ему более подходящую работу. Евнух Шэнь обещал помочь оказавшемуся в беде земляку.

Через несколько дней Ли Ляньин при содействии друга оказался в императорском дворце в качестве рядового евнуха. Он старательно учился прислуживать, познавал правила вежливости и церемоний в общении, осваивал элементарные основы дворцового этикета.

За высокий рост и физическую силу Ли Ляньина определили носильщиком паланкина вдовствующей императрицы Цыси. Через некоторое время его повысили по службе, сделав придворным парикмахером. На этом поприще он проявил свои способности, предложив более удобную наколку для дворцовых дам. Старомодная маньчжурская наколка, по форме ничего общего не имевшая с европейской, была чрезвычайно громоздкой и причудливой: украшенная цветами и драгоценными камнями, с двумя большими крыльями, сделанными из жесткого каркаса, обтянутого атласом, она напоминала необычный головной крылатый убор. Прическа с величественной и красочной наколкой легко портилась от небольшого дождя или легкого дуновения ветра и выглядела нелепой. Это приводило в отчаяние Цыси, но отменить такую неудобную прическу она не решалась.

Почетная арка во дворце-парке Ихэюань

Чтобы наколку сделать более устойчивой и избавить дворцовых дам от излишних волнений за ее сохранность, Ли Ляньин придумал особый каркас. Это новшество понравилось Цыси, и она повелела всем дворцовым дамам воспользоваться его выдумкой.

Так Ли Ляньин стал постепенно завоевывать влияние во дворе, где царили зависть и интрига. Обладая врожденной хитростью и рассудительностью, он подавал разумные советы окружающим, и это способствовало росту его собственного авторитета среди чиновников двора.

Цыси оценила способности и преданность Ли Ляньина, сделав его своим главным евнухом. Она приблизила его к себе и даже позволяла ему разговаривать с ней сидя, в то время как всем остальным разрешалось разговаривать только стоя. Ему дозволялось первому обращаться к Цыси, если она не вызывала его на разговор, а иногда разрешала ему даже разделять с ней трапезу.

Его в шутку называли «девятитысячелетним господином» (в отличие от императора, называемого «десятитысячелетним господином»). Это был высокий, крупного телосложения человек. Сильные челюсти, крупный нос, колючие глаза, толстые губы и рельефный подбородок придавали его лицу особую выразительность.

Во время пребывания в Жэхэ Ли Ляньину было поручено делать массаж страдавшему от нестерпимой боли императору Сянь-фэну. Такая служба дала ему возможность быть свидетелем разговоров высших сановников с правителем, о чем он сообщал Цыси.

По древнекитайским религиозным воззрениям, больной человек мог восстановить свое здоровье, принимая лекарство, состоявшее из кусочка человеческого мяса от сына больного, его близкого родственника или преданного друга. Такое суеверие основывалось на убеждении, что божества, тронутые самопожертвованием, позволят больному вылечиться.

Незадолго до японо-китайской войны (1894–1895) Цыси серьезно заболела. Ее навестил главный евнух Ли Ляпьин. Сделав театральную позу, выражавшую глубокую печаль, вдовствующая императрица сказала:

— Я чувствую приближение моей смерти, потому что нет у меня ни одного преданного человека, который бы дал мне единственное лекарство, способное вылечить меня.

Ли Ляньин понял без дальнейших объяснений, на что она намекала — на мясо живого человека.

Вскоре после такого необычного разговора Цыси выздоровела и обратила внимание, что Ли Ляньин отсутствовал на службе несколько дней. Когда она осведомилась о причине его длительного отсутствия, ей ответили, что главный евнух был болен. Впоследствии стала известна причина его болезни: он отрезал кусочек мяса от своего бедра, сварил его и подал к столу больной вдовствующей императрицы. Такой самоотверженный поступок главного евнуха заслужил высокой похвалы Цыси, и она одарила его всевозможными почестями.

Обладая природными способностями и большой проницательностью, Ли Ляньин хорошо изучил характер и повадки Цыси. По выражению ее лица он безошибочно определял настроение своей своенравной повелительницы и знал, как в том или ином случае повлиять на нее.

Главный евнух прежде всего отвечал за охрану личных покоев Цыси, и никто не мог войти в ее апартаменты без его разрешения. Добившись полного доверия вдовствующей императрицы, он, по существу, стал хозяином и распорядителем финансов императорского двора — любой обитатель двора без его согласия не мог быть разжалован, понижен в должности или казнен.

Зная скупость вдовствующей императрицы, Ли Ляньин вкладывал ее деньги в выгодные финансовые и торговые сделки, которые приносили ей большие прибыли.

Немалым источником обогащения была продажа должностей. Все чиновничьи должности в императорском дворце и за его пределами покупались и продавались: сановник за высокопоставленную должность шанхайского даотая (начальника области) платил 70 тысяч лянов; маньчжуры, чтобы приобрести должность чиновника третьего класса в императорском дворе, должны были уплатить 130 тысяч лянов. Один высокопоставленный чиновник был освобожден от тюремного заключения и восстановлен в прежней должности за взятку в 100 тысяч лянов. Значительная часть этих денег присваивалась Цыси и ее главным евнухом.

Вплоть до своей смерти (по некоторым источникам, его отравили) Ли Ляньин с помощью интриг, вероломства, лести и подкупа преданно служил своей повелительнице, извлекая из этого огромные выгоды.

Ли Ляньин, пользуясь почти безграничным доверием Цыси, употреблял свою власть по своему усмотрению. В минуты гнева он с садистским наслаждением наблюдал, как молодые евнухи корчились и кричали на скамейке от боли под ударами палки или плетки. Иногда он самолично принимал участие в экзекуциях. Для этой цели у него была длинная кожаная плеть с вплетенными кольцами из проволоки. От ударов такой плети по обнаженному телу рвалась кожа и обнажалось мясо.

Поведение главного евнуха Ли Ляньина не нравилось Цыань, и она возненавидела его так же, как и покойного евнуха Ань Дэ-хая. Как-то вечером, неожиданно войдя в покои Цыси, она стала свидетельницей такой картины: ее сорегентша сидела на коленях главного евнуха. Это еще более обострило отношения между Цыань и Цыси.

Цыань в душе возмутилась увиденным. И если бы она обладала твердым характером, то могла бы без всякого труда унизить и опозорить Цыси, предав огласке ее неблаговидные дела: за грубое непочтение вдовы к духу императора Сяньфэна ей грозила смерть. Но, будучи слабовольной, Цыань не решалась на такой шаг, боясь, что за это последует возмездие.

Между Цыси и Цыань часто возникали ссоры по самым различным поводам. Так, одной из причин ссор была церемония воздаяния почестей их усопшим отцам.

Отец Цыси, бывшей наложницы, не был причислен к знатным вельможам двора. К тому же он умер в тюрьме как преступник. Отец Цыань считался отцом императора. Цыси хотела уравнять почести обоим усопшим родителям сорегентш, однако Цыань не могла с этим согласиться, и это служило поводом для бурного раздражения Цыси.

Ежегодно две сорегеитши посещали могилу императора Сяиьфэна и приносили ему жертвоприношения. Так было и в 1880 г., но теперь при жертвоприношении возникла размолвка между ними, ставшая известной всему двору. И это произошло при следующих обстоятельствах. Цыань пыталась вынудить Цыси занять третье место при совершении жертвоприношений, оставив первое место для духа покойной императрицы Сакота, а второе — для себя. Такое предложение Цыси с возмущением отвергла, заняв место рядом с Цыань. Это означало грубое нарушение культа предков и было безмолвно осуждено всем двором.

Цыси относилась равнодушно и к добру и к злу, была неразборчива в средствах, пренебрегала всякой пристойностью, давала полную волю своим необузданным страстям.

В феврале 1881 г. Цыси заболела и оставалась в уединении в течение двух месяцев. Ходили слухи, что она забеременела и родила ребенка, отцом которого был ее давний фаворит Жун Лу. Императорскому врачу считалось неудобным осматривать ее во время беременности — это нарушало культ предков. Поэтому ее лечили как больную дизентерией.

Цыань хорошо понимала двусмысленное положение Цыси и старалась проявить к ней внимание и сочувствие. После ее выздоровления она пригласила Цыси провести вместе вечер. Они предавались воспоминаниям, говорили о первых днях их знакомства, об опасности, угрожавшей им после смерти императора Сяньфэна, когда заговорщики пытались узурпировать трон. Тронутая такой встречей, Цыси даже прослезилась при воспоминании о прошлом, о превратности судьбы.

Во время пребывания в провинции Жэхэ после бегства из Пекина в 1860 г. у императора Сяньфэна появилось чувство неприязни к Цыси: он запретил ей бывать в его покоях и даже повелел изолировать в отдельное помещение, где она чуть не умерла от голода.

Чувствуя, как его покидают силы, Сяньфэн одобрил заготовленный главой заговорщиков Су Шунем указ, в котором говорилось: «После моей смерти отдайте приказание о казни императорской наложницы Цыси с тем, чтобы она могла бы прислуживать моему духу на том свете. Наложница не должна оставаться живой. Ее неблаговидные поступки могут нанести вред нашей династии».

Сяньфэн передал названный указ Су Шуню, повелев ему лично проследить за его исполнением. Роковой документ был до поры до времени спрятан под подушку умирающего императора.

Цыси донесли об этом указе — он не сулил ей ничего хорошего: чтобы спасти себе жизнь, следовало во что бы то ни стало похитить и уничтожить его.

Указ неизвестно при каких обстоятельствах оказался в руках императрицы Цыань. По некоторым источникам, Цыси удалось уговорить императрицу сжечь злополучную бумагу. Она якобы сделала это добровольно, потому что не хотела обострять напряженную обстановку во время похорон императора. К тому же ходили слухи, что Цыань имела другой подобный документ — императорское завещание, дававшее ей право казнить Цыси в любое время, если действия последней будут наносить ущерб государству.

Цыань поведала своей сорегентше эту историю в таких примерно словах:

— Моя сестра, мы обе стареем. Возможно, пройдет немного времени, как одна из нас снова соединится с нашим повелителем Сяньфэном на том свете. Мы прожили вместе двадцать лет, и за такое длительное время между нами не было серьезной размолвки. Покойный император оставил мне завещание, которое теперь не имеет никакого значения. Боюсь, что, если его обнаружат после моей смерти, люди могут подумать, что наши отношения выглядели хорошими только внешне, а на самом деле они были враждебными. Это было бы достойно сожаления и нарушило бы волю покойного императора.

Великий князь Гун (И Синь)

С этими словами Цыань вынула из длинного рукава завещание императора Сяньфэна и передала его Цыси, в котором было написано: «Наложница Западного дворца, будучи матерью нового императора, заслуживает того, чтобы ее возвели в ранг Вдовствующей императрицы. Но она слишком лжива и способна на любое преступление. Не позволяйте ей вмешиваться в государственные дела, решайте все дела сами. Если ее поведение будет хорошим и добропорядочным, относитесь к ней с добротой. Если же ее неблаговидные дела примут скандальный характер, ты должна собрать главных министров и показать им это завещание, которое дает тебе право заставить ее совершить самоубийство».

Цыси, прочитав завещание, побледнела и с трудом сдерживала свое волнение. И это было вполне понятно: Цыань на основании этого документа могла без труда расправиться с ней.

Заметив растерянность и страх в глазах своей сорегеитши, Цыань старалась успокоить ее:

— Не волнуйся, сестра. Я бы не показала это завещание, если бы питала к тебе враждебность. Я хочу, чтобы ты убедилась в моих дружеских чувствах.

Сказав это, Цыань взяла завещание из рук Цыси, поднесла к свече и сожгла его.

— Теперь оно потеряло прежнее значение и лучше его уничтожить. Я чувствую, что выполнила волю покойного императора, — на лице Цыань появилась мягкая улыбка, а глаза ее излучали добро и всепрощение.

Такой поступок сорегентши взволновал Цыси. Слезы выступили из ее глаз, и она разразилась громкими рыданиями. Было ли это лицемерие или искреннее выражение чувств — трудно сказать. Скорее всего, здесь преобладали театральность и наигранность, потому что Цыси давно вынашивала мысль избавиться от сорегентши.

Спустя несколько дней после этой памятной встречи Цыань вновь побывала в покоях Цыси. Беседа между сорегентшами, носившая мирный дружеский характер, затянулась. Цыань призналась, что проголодалась и не возражала бы чем-либо полакомиться. Цыси предложила ей сладкие лепешки из отварного риса. Это было любимое лакомство Цыань. Поглощая с аппетитом лакомства, она отзывалась о них с большой похвалой.

— Если тебе нравятся такие сладкие лепешки, — сказала Цыси, — я велю прислать их завтра в твой дворец.

На следующий день несколько коробок с лепешками из отварного риса были доставлены в покои Цыань. Говорили, что, отведав их, сорегентша почувствовала горечь во рту — лепешки были отравлены.

Ближайшим родственником сорегентши Цыань был ее брат Гуан Кэ, а его жена доводилась сестрой князя Дуня — пятого брата покойного императора Сяньфэна. Князь Дунь испытывал чувство неприязни к Цыси, ее разделяла и его сестра, жена Гуан Кэ. Князь Дунь и его сестра жили за пределами Императорского города, связь с Цыань она поддерживали через преданного молодого евнуха Ма Вэньфу. Цыань с ним передавала конфиденциальные сообщения князю Дуню и своему брату Гуан Кэ.

Евнух Ма Вэньфу сообщил князю Дуню и Гуан Кэ, что Цыси отправила Цыань лепешки из отварного риса. Когда об этом узнала жена Гуан Кэ, она сразу же заподозрила что-то недоброе и срочно отправилась во дворец. Обычно ее, как жену высокого сановника, пропускали во дворец в любое время дня и ночи. На сей раз ей не разрешили войти во дворец. На вопрос, почему ее не пускают во дворец, стража ответила, что выполняет приказ Цыси. Это еще более усилило ее волнение за Цыань.

Когда она рассказала об этом своему мужу Гуан Кэ, он понял, что его сестре грозит опасность.

На следующее утро, как только открылись ворота Императорского города, Гуан Кэ поспешил во дворец. Он увидел, что все его обитатели надели траур по поводу кончины сорегентши Цыань. Гуан Кэ потребовал, чтобы ему показали тело усопшей, однако Цыси отказала ему. Тогда он попытался найти своего преданного евнуха Ма Вэньфу, но его, оказывается, запороли до смерти под предлогом совершенной кражи.

Так 9 апреля 1891 г. в 45-летнем возрасте при таинственных обстоятельствах скончалась Цыань. У всех подозрение в виновности ее смерти пало на Цыси и главного евнуха Ли Ляпьиня, однако документально доказать это очень трудно.

Члены Тайного совета, сделав перерыв в своей работе, совершили траурную церемонию в зале, где лежала усопшая. Они были крайне удивлены, увидев спокойно сидящую Цыси, которая, как им сказали, была серьезно больна. Всех их поразило то, что сутки назад они видели Цыань вполне здоровой, а сейчас она скоропостижно скончалась. Понимая, что ее подозревают в смерти сорегентши, Цыси пыталась рассеять подозрения словами:

— Так как почти год я плохо себя чувствовала, сорегентша Цыань много работала, и это плохо сказалось на ее здоровье. Теперь она покинула меня и взлетела на небо. Я глубоко опечалена. Прошу, взгляните на ее лицо последний раз.

Эти слова призваны были внушить мысль членам Тайного совета о том, чтобы они не подумали о насильственной смерти Цыань. Однако такое объяснение Цыси вызвало еще большие подозрения.

Все знали, что Цыань серьезно заболела спустя несколько часов после того, как съела лепешки, присланные Цыси. Неожиданная смерть Цыань наводила на мысль, что она была отравлена лепешками, начиненными мышьяком.

Доктор сорегентши Цыань, видевший ее за день до трагической развязки, был крайне удивлен случившимся.

— Я не могу поверить, — воскликнул он, — что такая неожиданная смерть могла быть естественной!

Слова эти могли навлечь гнев Цыси, и он поспешил покинуть дворец и скрыться в неизвестном направлении. Многие были согласны с его мнением, но не осмелились высказать это вслух.

Говорили, что видный сановник Цзо Цзунтан, узнав о неожиданной смерти Цыань, с возмущением произнес:

— Я видел ее на приеме сегодня днем, и она со мной разговаривала вполне нормально. Я не могу поверить, что такая смерть была естественной. Почему ничего не сообщалось о ее болезни? Почему не был немедленно вызван доктор из императорского дворца? Кажется странным, что после ее смерти не был сразу обнародован указ, как того требовал обычай.

Как только Цыси узнала от евнухов такое «крамольное» суждение Цзо Цзунтана, ей стало ясно, что старый сановник подозревает ее в смерти сорегентши Цыань. Она решила избавиться от него: он был назначен наместником в город Нанкин.

Неожиданная смерть Цыань вызвала среди придвордных переполох и породила всевозможные версии по поводу того, что произошло в тот памятный вечер, когда Цыань последний раз навестила Цыси. По одной версии, неожиданный визит Цыань застал Цыси врасплох: в ее покоях находился молодой любовник. По другой — Цыань якобы увидела новорожденного младенца Цыси. В связи с этим говорили, что спустя несколько месяцев после смерти императора Сяньфэна главный евнух Ли Ляньин, внимательно наблюдая за поведением своей повелительницы, обнаружил, что ее стали интересовать сексуальные книги и непристойные театральные представления. Главный евнух в свое время ухаживал за больным императором Сяньфэном и имел большой опыт. Теперь он почти каждый день массажировал Цыси перед сном. Вдовствующая императрица так привыкла к этому, что не стеснялась перед главным евнухом ложиться для массажа в легком одеянии.

Ли Ляньин сделал вывод, что Цыси нужна интимная жизнь, и он решил помочь ей в этом. Провалившийся на государственных экзаменах в Пекине красивый юноша по имени Яо Баошэн зарабатывал на жизнь пением и рассказами в дешевых ресторанах Пекина. Его заприметил главный евнух Ли Ляньин и пригласил во дворец. Здесь Яо Баошэна одели в красивый халат, научили изысканным манерам и элементарным медицинским знаниям. Вскоре Цыси заболела и к ней пригласили знаменитого дворцового врача Фан Шоусиня, но по старости он страдал рассеянностью и поэтому не пользовался ее благосклонностью. Представился удобный случай показать Цыси под видом врача Яо Баошэна. Он пленил своей юной красотой повелительницу Китая.

Узнав о появлении во дворце неизвестного врача Яо Баошэна, Палата императорских лекарей написала протест на имя императрицы-регентши, прося ее отказаться от не ведомого никому доселе врача, который не имеет права лечить такую великую личность, как Цыси. Она быстро устранила это затруднение: назначила Яо Баошэна главным врачом и разрешила ему посещать ее покои в любое время дня и ночи.

Яо Баошэн задерживался в ее личных апартаментах сверх положенного времени: читал ей книжки с любовными историями, рассказывал о слышанных в пекинских ресторанах эротических сценах. Это возбуждало горячую натуру Цыси. Кончилось все это тем, что вдовствующая императрица забеременела. Когда стало неудобно показываться на виду у любопытных глаз, Цыси удалилась на время в личные покои. А чтобы не муссировались слухи, был издан императорский указ: ввиду серьезной болезни она не может присутствовать на Верховном императорском совете и все вопросы до ее выздоровления будет решать Цыань.

Под предлогом серьезной болезни Цыси длительное время находилась в уединении, пытаясь скрыть свою беременность и рождение младенца. Врачи якобы рекомендовали Цыси принимать женское молоко. С этой целью во дворец пригласили нескольких здоровых китаянок. А чтобы избежать контакта с посудой, вдовствующая императрица якобы сосала молоко непосредственно из груди этих китаянок. Но имелось и другое мнение: Цыси никогда не пила женского молока, оно предназначалось не ей, а ее младенцу.

Цыси родила мальчика, и его нужно было во что бы то ни стало удалить из дворца. На сей раз, как говорили, все обошлось благополучно: его отца, Яо Баошэна, снабдив большими деньгами, отправили вместе с сыном в родную провинцию и пригрозили, чтобы он держал язык за зубами.

Если бы раскрылось, что Цыси смешала свою «благородную» маньчжурскую кровь с китайской, ей бы этого не простили. Возможно, боясь разоблачения, она и решила устранить опасного свидетеля — свою сорегентшу.

Цыань похоронили на том месте, где покоились другие императорские жены, в соответствии с ее высоким саном, и Цыси в возрасте 40 лет стала единственной регентшей.

В книге читатель увидит портрет Цыань, нарисованный неизвестным китайским художником. Следует сказать несколько слов о том, как рисовали портрет покойника в феодальном Китае.

Считалось непристойным, если художник рисовал с натуры лицо покойного. Процедура рисования портрета усопшего была чрезвычайно сложной и необычной.

Умирал глава семьи. Его клали в гроб. После этого сыновья и их жены собирались вместе и обсуждали вопрос о том, каким должен быть портрет покойного предка. По этому случаю приглашали художника, который приносил с собой большой альбом, содержащий образцы изображений глаз, уха, носа, подбородка, лба и лица. Художник, приступая к рисованию портрета предков, выслушивал мнение его родственников и прежде всего его старшего сына: они отыскивали в принесенном альбоме соответствующие «части» лика покойного: глаза, нос, уши, лоб и т. п. Художник перерисовывал эти изображения — так воссоздавался лик покойного предка. Дорисовать позу, шляпу, посмертное одеяние, знаки различия было уже не так сложно.

Вдовствующая императрица Цыси в последние годы жизни

К подобному методу зарисовки покойного предка прибегали все состоятельные семьи. Так же был нарисован и посмертный портрет покойной Цыань: у нее изящное нежное лицо, тонкий нос, маленькие губы, острый подбородок. Ее роскошное одеяние, богатый головной убор, увенчанный сложной наколкой и двумя жемчужными фениксами, выглядели громоздкими на хрупком теле.

Цыси проявила неприязнь к Цыань даже после ее смерти. Свой отказ надеть траурное одеяние и совершить траурный обряд перед гробом покойной она объяснила так: «Цыань была такой же сорегентшей, как и я, почему же я должна совершать челобитье перед ее мертвым телом?». Цыси отказалась даже сопровождать похоронную процессию, как этого требовал этикет.

После исполнения другими положенного ритуала перед гробом покойной Цыси издала указ, в котором говорилось: «По повелению Императора я вынуждена взять на себя обязанности единственной регентши и в будущем заниматься государственными делами».

29 мая 1898 г. скончался великий князь Гун, председатель Верховного императорского совета, обладавший большим влиянием в маньчжурском правительстве. Ему устроили пышные похороны. Гроб с телом поставили в помещение монастыря впредь до предания земле. Спустя более двух месяцев после этого состоялась церемония похорон.

По пути похоронной процессии были расставлены жертвоприношения, построены легкие павильоны из тростника и циновок. В павильонах находились эмблемы воинов, оружие старинных образцов, имитированные золотые и серебряные деньги, сделанные из бумаги изображения слуг, беседок, драконов, мостов, через которые должен будет переходить дух покойного. Все эти эмблемы предавались огню как жертвоприношение различным духам.

Во главе процессии несли на мачте большое красного цвета знамя как указатель пути для духа усопшего, — по убеждению верующих, дух отправлялся в «царство теней», в семью предков. За знаменем вели верблюдов, навьюченных юртами. Верблюды подтверждали принадлежность покойного к кочевникам. За верблюдами гнали табун лошадей — это указывало на то, что покойник владел землями и был богатым человеком. За табуном вели на веревках нескольких охотничьих собак, что должно было означать: покойный был охотником. Наконец, табун оседланных лошадей, за которым следовал отряд всадников, показывал, что покойный был князем и воином.

На высоких древках желтого цвета несли шелковые круглые щиты с изображением дракона: покойный был царской крови; затем — таблички с именами предков, щиты с надписью заслуг и должностей покойного, деревянные мечи, копья, секиры, знамена.

Далее шествовало несколько буддийских и даосских монахов, которые исполняли религиозные песнопения. За ними следовали многочисленные плакальщики — все в белом траурном одеянии, в длинных белых балахонах, белых шапках и белых башмаках. Они держали в руках различные предметы домашнего обихода покойника и издавали протяжные, но негромкие заунывные звуки. За ними шли родственники-мужчины, а самых близких родственников вели под руки.

Наконец, на огромном паланкине, который держали 84 носильщика, несли гроб под богато расшитым балдахином. Перед гробом в большом количестве разбрасывали жертвенные бумажные «деньги» круглой формы, они подобно снегу разлетались по воздуху и покрывали землю белым слоем. Эти «деньги» приносили в жертву злым духам, и тогда они не препятствовали духу покойного вознестись в небеса.

Так как великий князь Гун был царской крови, то покров на его гробе и балдахин были из желтой материи с вышитыми драконами. Процессию сопровождали музыканты: они на флейтах исполняли нежные мелодии, успокаивающие дух усопшего.

Со смертью сорегентши Цыань и великого князя Гуна вдовствующая императрица Цыси стала полновластной повелительницей императорского двора и правительницей Китая.

Современники утверждали, что Цыси, став единственной регентшей, проявляла еще больший деспотизм: она уже не просила советов сановников, а приказывала в резких повелительных выражениях. Говорили, однако, что не все перед ней раболепствовали: цензоры продолжали критиковать ее поступки, а Гуан Кэ — брат покойной сорегентши Цыапь простаивал длительное время у дворцовых ворот и, заливаясь слезами, громким голосом требовал воздать должное покойной. Подобная сцена проходила на глазах Цыси, по она не могла воспрепятствовать исполнению этого древнего маньчжурского обычая.

Единственным препятствием Цыси на пути к неограниченной власти стал ее пол — она была женщиной, которая по строгим законам китайской империи считалась неполноценным человеком и уступала место мужчине. Строгие правила этикета создавали серьезные препятствия на ее пути. И тем не менее Цыси постепенно и настойчиво отбрасывала некоторые традиционные установления, сковывавшие ее действия.