В военном училище, где нет возможности уединиться и побыть один на один со своими мыслями, в условиях жестко регламентированного распорядка дня и культурного голодания, у многих ребят неожиданно раскрываются неизвестные ранее таланты и скрытые способности. Монотонные будни, заставляют человека искать занятия по душе, которые помогли бы отвлечься от монотонного однообразия и хоть как-то скрасить рутину повседневной жизни.

Спящие способности неожиданно пробуждались, и курсанты начинали испытывать непреодолимую тягу к творчеству. Кто-то из ребят начал плести ажурные цепочки из нихромовой проволоки, кто-то стал рисовать и, весьма, прилично. Витя Копыто начал писать письма своим многочисленным подругам по 15–20 листов каждое, этакие настоящие произведения и литературные изыски, состоящие из многочисленных витиеватых словосочетаний и многоэтажных душещипательных оборотов. Стоит особо отметить, что эти письма не всегда помещались в стандартный почтовый конверт. Можно только предполагать, какими обильными потоками слез умиления и восторга были омыты данные литературные перлы.

А вот, киргиз Адиль, неожиданно, начал писать стихи. Причем, писать начал на языке, которого практически не знал и владел им, просто отвратительно — тоесть, на русском. Далее по тексту, я попытаюсь процитировать эти стихи. Примерно, конечно же, но по возможности, максимально близко к оригиналу. Для удобства прочтения, на месте ударения, в слогах будет стоять заглавная буква. Качество стихов и рифма были следующими.

«кетмень» — это, по словам Адиля, какое-то древнее национальное киргизское орудие труда, типа — мотыга специальная, которую при желании, можно использовать как оружие.

К творчеству нашего самобытного поэта, мы относились достаточно терпимо и с пониманием — не зубоскалили и не критиковали. В военном училище нас научили принимать людей такими, какие они есть, с их достоинствами и недостатками, с сильными и слабыми сторонами. Если откровенно и по-хорошему рассудить то, каждый из нас самих — далеко не подарочек! Самое главное, чтобы человек был хороший! А у каждого, есть право на личное стадо муравьев в своей собственной голове. Это бесспорно и обсуждению не подлежит. Людей надо стараться понять и поддержать, ведь все мы находились далеко от дома, в непривычных и чуждых для себя условиях.

В свое время, я тоже немного баловался графоманией и по просьбам ребят, веселил их какой-нибудь похотливой ерундой. Иногда, под заказ, карябал пару незамысловатых строк о чистой и вечной любви, чтобы кто-нибудь из пацанов вставил эту рифмованную лямурную лабуду в письмецо для своей девушки. На лавры великого Пушкина, я никогда не претендовал, но ребята смеялись от души. А смех, как известно, снимает усталость и продлевает жизнь. Курсантам, мои потуги на оригинальность и стихоплетство, нравились. Они частенько просили озвучить какую-нибудь незатейливую эпиграмму. Я никогда не капризничал и не отказывал. Все дружно хохотали и при случае, просили почитать еще. Их смех был благодарным и очень искренним, а на большее, я и не рассчитывал. Скромность, по моему чистосердечному убеждению, украшает любого человека, даже самого законченного раздолбая.

И вот, как ни странно, наш начинающий поэт, решил получить благословление на начало своей творческой деятельности почему-то, именно от меня. Так, неожиданно для себя, я стал первым доверенным слушателем, критиком и идейным вдохновителем нашего Адиля.

Однажды ночью, Адиль с горящими от возбуждения глазами (кстати, внешне Адиль очень похож на афганского душмана, особенно, темной ночью), разбудил меня и попросил оценить его новые произведения. Не смотря на страстное желание послать Адиля в дальнее пешее путешествие с сексуальным уклоном и завалиться на кровать, чтобы досмотреть внезапно прерванный эротический сон с участием Мишель Мерсье (актриса, сыгравшая Анжелику в легендарном французском фильме), я героически выслушал его очередное творческое изыскание в области русской литературы, причем даже старательно отрифмованное.

— СашА, мне важно знать твой авторитетный мнений! Ты сам, очень понятно пишешь, твой стихи — музыка для мой уши. Мне интересна твой добрый слово на мой стихи. Ну, как?! Скажи, только, правда! Я не обижаться и пойму правильна. Не сильно гавно?!

Художника обидеть может каждый. Творческая натура легко ранима. Критика в данном случае, была просто неуместна. Вспоминая, с чего начинал Адиль, прогресс был явно грандиозный. Учитывая, что из меня самого, поэтишка — так себе, я искренне похвалил парня, уже за само желание творить. При этом мне пришла в голову занятная мысль, которая получила неожиданное развитие. Но, давайте, начнем по порядку. Итак, стараясь открыто не зевать, я выдал следующее.

— Адиль, это гениально! Учитывая, что русским языком ты владеешь так же виртуозно, как я — китайским, то, не кривя душой, могу сказать, что ты — молодец!

Адиль просиял, в кромешной темноте спального помещения была видна его ослепительно белая улыбка. Я, еще находясь в полусонном состоянии, подумал: «Почему у него такие белые зубы? Щетку и пасту впервые увидел в училище, а белизна зубов, как с картинки, в нашей медсанчасти?!», но речь не о зубах, а о творчестве и я продолжил.

— Слушай, дружище! А какого рожна, ты пишешь на русском. Пойми правильно, все красивое уже давно написано. В русской литературе уже есть такие знатные поэты, как — Есенин, Некрасов, Гумилев, Пушкин, Фет, Блок, Маяковский, Багрицкий, Ершов, Мандельштам, Вяземский, Высоцкий, Филатов, Галич, Цветаева и многие другие.

Адиль искренне ужаснулся. Он не ожидал, что в русской поэзии есть еще кто-то, кроме Пушкина, портрет которого, висел в школе его родного аула. Более того, Адиль по наивности считал, что все стихи, а так же и все, что с ними связано, написано исключительно А.С. Пушкиным. А уроки по русской литературе были его любимым предметом в родной школе, так как на закономерный вопрос об авторстве любых стихов, ответ его соплеменников был предельно прост — «Пушкин». И все тут. Гарантированная пятерка в кармане, тоесть в дневнике и в аттестате кстати тоже.

Итак, Адиль был в шоке, он страшно выпучил свои раскосые глаза. Белки его темно карих глаз нереально светились в ночной темноте, в скупом свете фонаря дежурного освещения.

— Их так много?!

— Да, дорогой! Их очень много. Гораздо больше, чем ты можешь представить. Россия вообще испокон веков славилась своими умными людьми, особенно в литературе. И зачем тебе состязаться со всеми ними?! Что тебе мешает стать самобытным национальным поэтом?! Рупором своего народа, так сказать. Начни писать на своем родном языке. Сколько у киргизов признанных в мире стихоплетов? Не знаешь?! И я не знаю! Так вот, ты и будешь первым. Не надо тратить время на перевод своих гениальных мыслей с киргизского языка на русский, мелодичность теряется. Сразу пиши на своем родном — киргизском языке, заодно и прославишь его. Язык бескрайних степей, шум ветра, незабываемый запах травы и навоза, лошади, овцы и верблюды, кумыс, кизяк и прочее. Красота и все такое! Короче, дерзай!

Я еще долго лепетал что-то несвязное и вливал в уши Адиля какую-то беспросветную лабуду. Мой язык временами переставал шевелиться, я засыпал. Но Адиль все понял как надо. Его осенила великая идея, написать грандиозную поэму, и работа закипела.

По ночам, после команды: «Отбой», Адиль бежал в ленинскую комнату, где старательно изводил кубометры бумаги. Временами, на самостоятельной подготовке, он просил пару минут нашего драгоценного внимания, выходил к учебной доске и начинал страстно читать готовые отрывки из своей поэмы.

Хочу предупредить сразу — за достоверность не ручаюсь, воспроизвожу по памяти, на слух. Возможны катастрофические ошибки, искажающие весь гениальный смысл данного произведения. Прошу простить, но оригинал не сохранился. Тем не менее, что-то похожее и созвучное.

Затем наш казарменный поэт скромно замолкал, с надеждой, вопросительно вглядываясь в наши задумчивые и одухотворенные лица. Мы были великодушны и, хотя никто из нас, ни хрена не понимал, мы всегда горячо и активно хвалили творчество Адиля, часто прося повторить тот или иной отрезок его стихотворения. Наш киргиз светился от удовольствия. Это давало ему силы и вдохновение для продолжения работы над своим нетленным творением. Как мало надо дать человеку, чтобы улучшить ему настроение, подарить маленький кусочек счастья!

Но, с ростом объема поэмы Адиля, ему требовалось более серьезная поддержка. Писать стихи — это тяжелый труд, поверьте на слово. Этот труд сопровождается своими кризисами, творческими взлетами и провалами. А большому поэту для уверенности в себе и подпитки сил, необходимо всеобщее признание более многочисленной аудитории благодарных слушателей, чем наше достаточно лояльное к творческим изысканиям Адиля, 45-е классное отделение. И такой случай, вскоре подвернулся.

Однажды, наш незабвенный и малоуважаемый комсомольский вожак Конфоркин, долго суетился под ногами и что-то нудно блеял про всеобщий глобальный конкурсный концерт всенародной самодеятельности бездарных и безталантных, убогих и безголосых, причем, в формате всего училища.

Он пытался агитировать нас принять активное участие в этой законченной показухе, направленной исключительно на благо мира во всем мире. Упирая на то, что победители данного сомнительного конкурса, поедут с дружескими визитами в ракетное училище и в училище внутренних войск нашего гарнизона. К тому же, в качестве главной заманиловки, Конфоркин авторитетно обещал, что на время репетиций и проведение самих концертов, все участники конкурса освобождались от всех многочисленных видов нарядов и хозяйственных работ. Но, тем не менее, все равно, дураков, готовых выставить себя на посмешище курсантской публике, почему-то, не находилось. И тут, меня осенило.

— Слышь, Конфоркин! Только тебе! Только по секрету! Исключительно из-за хорошего к тебе отношения. Да не суетись ты, и спрячь свой блокнотик. Лично у меня талантов нет, и не предвидится, но я знаю такой талант!!! Просто, ТАЛАНТИЩЕ!!! Человек огромадной самобытной культуры. Поэму по ночам ваяет, причем, исключительно на родном, киргизском языке. Представь, сколько тебе плюсов, как секретарю комсомольской организации отслюнявят. Сам Конфоркин, среди всеобщей серости и убогости, нашел, воспитал, взлелеял и выпестовал такую редкую жемчужину! А?! Может даже назначат в секретари всего батальона! Ну, чем не карьерный рост?! Показать, где талант обитает?!

Конфоркин прикинул возможные головокружительные перспективы в своем скудном умишке и ухватился тонкими ручонками за рукав моей гимнастерки. Идея ему понравилась. Он чуть ли не ссал паром, выпрыгивая из широченного галифе. Еще бы, такая удача. Но, его точило маленькое смутное сомнение.

— На киргизском стишки, говоришь?! А, если наше быдло необразованное, не поймет?! Они же русскую речь не всегда с первого раза понимают. Вдруг освистают мерзавцы?! Это же риск, на грани провала, с последующей опалой. Могут обвинить в политической близорукости! Понимать надо?!

— Не сомневайся, все будет в лучшем виде. Тем более, это развитие национальной самобытной культуры! Замполит, просто охренеет от восторга! А успех, я обеспечу! Грандиозный успех будет, поверь на слово, только одно маленькое условице. Ты, дружок, в агитбригаду запиши еще человек с десяток, я скажу кого, только петь-позориться и скакать по сцене мы не будем, учти. Мы, так сказать — группа поддержки нашего доморощенного поэта. От нарядов, естественно, полное освобождение, а так же индульгенция на будущее от твоих общественно-комсомольских поручений — никаких стенгазет, докладов на собраниях и прочей фигни. Идет?! А успех, будет просто потрясающий! Ошеломительный успех будет! Факт! Гарантирую!

Хлопнув по рукам с комсомольским активистом, я быстренько надиктовал ему десяток фамилий проверенных выдающихся ребят из разряда «рецидивистов-заводил-раздолбаев». Комсорг сначала пытался отнекиваться и спорить в целесообразности привлечения данных кандидатур, но я сумел найти нужные слова и красноречиво убедил составить именно такой список. Отпустив сияющего Конфоркина, я пошел излагать парням из списка, абсолютно гениальный, но простой в исполнении, план.

Наступил день долгожданного конкурса. В просторном училищном клубе восседал весь наш 1-й учебный батальон, до последнего человека, присутствовал партийный бомонд и комсомольский актив всего училища. В жюри восседали важные представители политотдела училища. Офицеры батальона, естественно, располагались на первых рядах амфитеатра зрительного зала.

Конкурсанты в порядке очередности выходили на сцену и старательно блистали своими скудными талантами. Кто-то бездарно пел, совершенно не попадая в музыку. Кто-то играл на гармошке или гитаре, страшно фальшивя. Кто-то откровенно убого показывал заезженную миниатюру или пытался пародировать Хазанова.

Все было достаточно халтурно и топорно, зал откровенно скучал, и вяло похлопывал. Откровенных бездарей и коновалов, просто тупо освистывали. Тоска смертная! Но, выбора у толпы не было. Ибо, лучше быть зрителем на таком безалаберно халтурном конкурсе, чем активным участником на праздничном кроссе по пересеченной местности на дистанции в 6 км, при полной боевой выкладке или на грузо-погрузочных работах в складах ближайшей товарно-сортировочной базы. Подошла очередь Адиля.

Он вышел на сцену и принял многообещающую театральную позу. Надо отметить, что парень был сам по себе достаточно колоритной фигурой. Рост за 180 см., голова 60-го размера, огромные руки, раскосые глаза, смуглое скуластое луноликое лицо, иссиня черные волосы, кривые ноги и сапоги 46-го размера. Ну, точно, душман афганский, зарежет и не дрогнет! Кергуду — шутка!

Адиль картинно заломил руки, и страшно выпучив свои раскосые глаза, эмоционально резанул минут на 50-т, без перерыва, без пауз и остановок.

Курсанты, сидящие в зале мгновенно прекратили болтать и хихикать, все удивленно замерли и уставились на сцену, широко раззявя от крайней степени изумления свои рты. У некоторых, особенно слабонервных, челюсти отвисли аж почти ниже колен. Парни ожидали чего угодно, но только, не этого. А со сцены и из огромных мощных динамиков, развешанных на стенах зала, неслось, неудержимое, эмоциональное и совершенно непривычное и непонятное.

Зал, все эти бесконечно долгие 50-т минут, которые показались вечностью, находился в состоянии шока. ТАКОГО выступления не ожидал никто. Ступор и столбняк посетил всех и каждого. В клубе воцарилась гробовая тишина. После убогих и откровенно пресных выступлений предыдущих конкурсантов, такое действо производило неописуемое завораживающее впечатление.

А наш киргиз разошелся не на шутку. Его словно прорвало, он эмоционально махал руками и притопывал ногами. Обильная слюна пенилась и летела из его перекошенного рта прямо в первые ряды зала. Микрофон и колонки дребезжали и хрипели от напряжения, передавая в зал сильную энергетику незнакомого и непривычного для наших ушей, языка. Адиль активно жестикулировал и жутко вращал выпученными глазами. Он так широко открывал рот, что буквально заглатывал микрофон до самых гланд.

Члены комсомольского актива, после 45-ти минут изумленного бездействия, начали постепенно приходить в себя и недоуменно посматривать на Конфоркина. Тот, чувствуя неладное, неуютно ерзал на стуле своим костлявым задом, временами оборачиваясь в зал, выискивая глазами группу поддержки неугомонного поэта.

Когда Адиль, наконец, выдохся и склонился в почтительном низком поклоне, коснувшись пальцами поверхности сцены, я громко зааплодировал.

В гробовой тишине зала, мои одинокие звонкие аплодисменты, были как что-то нереальное и запредельное — эдакий раздражитель, который, оказался за гранью адекватного понимания данной ситуации. Нонсенс! Зал инстинктивно вздрогнул. Мои упрямые и громогласные аплодисменты били прямо по ушам, били прямо по нервам.

Остальные ребята из группы поддержки нашего литературного дарования, согласно нашей предварительной договоренности, расселись в клубе так, чтобы своим присутствием охватить весь огромный зал, не оставив в нем бесконтрольных мест. И вот, поддерживая мои старания, в различных концах слушательской аудитории, тоже начали раздаваться громкие аплодисменты. Некоторые курсанты из нашей группы поддержки, вскочили со своих мест и бурно аплодируя, засвистели в знак восхищения и одобрения. Витя Копыто истерично и восторженные закричал.

— Браво! Браво! Брависсимо! Бис! Браво!

Остальные, непосвященные в заговор, курсанты нашего батальона, сидящие в зале, ошарашено и недоуменно переглядывались. Некоторые крутили пальцем у виска. Наша восторженная и бурная реакция на тарабарские стихи, им была абсолютно непонятна. Но, затем под влиянием заразительного примера, или стадного чувства (назовите как угодно), а может, чисто ради хохмы, тут и там стали подниматься со своих мест многочисленные группы курсантов и громко зажигательно аплодировать. Зал постепенно, но уверенно утонул в дружных и длительных овациях.

Толпа разошлась не на шутку. Заводя саму себя, она — курсантская масса ревела и ликовала. Зал начал организованно скандировать.

— Браво! Бис! Браво! Бис! Браво! Бис! Браво! Бис! Браво! Бис! Браво! Бис!

Адиль сиял от счастья. Он беспрестанно кланялся и посылал в зал воздушные поцелуи. Это был, несомненно, успех!

Курсанты поголовно включились в нашу авантюру и подхватили незамысловатую игру, имитируя искренний сопливый восторг и восхищение.

— Браво! Давай еще раз! С самого начала! ТындербЭй улдА замдЫ! Гениально! Браво! Абдульмек зирбАн хуйнАк! Класс! Браво! Бис! Браво! Бис!

Офицеры, сидящие в первых рядах зала, недоуменно переглядывались. Они чувствовали себя, «не в своей тарелке». Осознавали себя, чужими на этом празднике жизни.

Отцы-командиры и политрабочие, тоже ничего не понимали, но видели поросячий восторг целой 1000 курсантов. И это было, абсолютно непредсказуемо и необъяснимо. Такой бурной реакции зала на непонятную «абра-кадабру», никто из них, не предполагал и никак не ожидал. А представить себе, что 1000 курсантов, находящихся в зале, в совершенстве знает киргизский язык — это, вообще, согласитесь, сумасшествие. Но, тем не менее, зал был в полном экстазе и диком восторге. Рев и овации не смолкали.

Делать нечего и представители офицерского лагеря, чтобы не выглядеть законченными идиотами и «белыми воронами» на фоне беснующейся восторженной толпы, тоже нехотя поднялись со своих мест и стоя приветствовали грандиозный успех самобытного поэта, делая вид, что понимают глубокий смысл и литературную красоту киргизских стихов.

Зал не утихал еще минут 10–15. Всем ребятам неожиданно понравилось участвовать в этой игре. Хаос и вакханалия открыто бесновались в огромном зале училищного клуба.

Затем, исключительно по настоятельному требованию курсантской толпы, Адиль на «бис», озвучил еще пару десятков четверостиший из своей поэмы. Каждое из них, встречалось залом очень тепло и восторженно, громом аплодисментов, криками одобрения и бурей оваций. Создавалось впечатление, что все курсанты досконально понимают слова автора, млеют и тают от его поразительного таланта. Комсомолец Конфоркин гордо распушил хвост и с важным видом что-то самозабвенно комментировал толстым и красномордым полковникам из политотдела училища.

Концертный конкурс удался на славу! Адиля единогласно делегировали в агитбригаду, чтобы он смог осчастливить своим нетленным произведением, обожаемых и дорогих нашему сердцу, курсантов из «помидорных» училищ, которые располагались на территории нашего военного гарнизона.

Мы не могли отказать себе в удовольствии и не поделиться с ними, самым дорогим и любимым, что у нас было — грандиозной и фундаментальной поэмой на киргизском языке, причем в исполнении лично самого гениального автора.

Ну, теперь держитесь, дорогие краснопогонные друзья, попали, так попали! Нашему злорадному восторгу не было предела, Адиль получил путевку в большую жизнь.

Обалдевший от такого неожиданного оглушительного успеха и зрительской признательности, Адиль с новой силой и удвоенной энергией уселся за написание очередного продолжения своей остродефицитной поэмы, доведя длительность ее прочтения с жалких 50-ти минут до неполных полутора часов.

Жаль, читатель не сможет увидеть выражение лиц у курсантов и офицеров ракетного училища, а в последствии — и у ребят из училища внутренних войск, когда Адиль неожиданно обрадовал их своим приездом. Он однозначно и бесповоротно поразил их всех, своим редкостным талантом и надолго остался в самых потаенных глубинах их мозга с незабываемыми строками своего нетленного и гениального выступления.

Честно сказать, картина была, просто, неописуемая. Особенно увлекательно было наблюдать как у всех «помидоров» дружно вытянулись рожи, когда после полуторачасовой одухотворенной поэмы, с обязательным эмоциональным притопыванием и непроизвольным обильным слюнотечением автора и чтеца в одном лице, наши «наемные плакальщицы», в гнетущей тишине обалдевшего и откровенно недоумевающего зала, начинали дружно визжать от восторга, топая ногами. Они по-честному отрабатывали нашу секретную договоренность, отбивая свои ладони в бурных овациях, и требовали повторить все заново — на «бис».

Самое смешное, что «помидорам» ничего не оставалось делать, как тоже активно и старательно хлопать в ладоши, вслед за нами. Долг вежливости — раз, а во-вторых — лучше добровольно похлопать минут десять, а то, не дай бог, поэт обидится и завернет свою бесконечную песню повторно, с самого начала. А это уже более чем серьезно! Вторично выслушать Адиля в течение еще полутора часов — это, я вам скажу, пытка еще та — за гранью гуманизма, не иначе!

Доведенные до полуобморочного состояния, ракетчики и конвоиры, остервенело хлопали в ладоши, не давая, Адилю выступить на «бис». При малейшей попытке нашего поэта повторно подойти к микрофону и что-нибудь сказать, залы в «помидорных» училищах мгновенно взрывались. Они дружно заходились в приступе всеобщей паники и благоразумно срывались на бурные, долговременные и благодарные овации.

Растроганный теплым приемом Адиль, тем временем, купался в лучах заслуженной славы, это был его звездный час. Он был искренне счастлив и это уже дорогого стоит. Рядом с ним неотступно следовал наш неугомонный комсомольский вожак Конфоркин, который неустанно акцентировал внимание окружающих на том, что это именно он — Конфоркин нашел данную литературную жемчужину в однообразной и безликой серой массе курсантской посредственности и убогости. А также, лично создал все условия для полного раскрытия самобытного таланта этого замечательного киргизского поэта.

Конфоркин украдкой заглядывал в свой блокнотик и выразительно цитировал первоисточник.

— Нет, вы только послушайте: «ЕбулдА мантЫ пиндУ», — музыка, а не слог! А сколько эмоций?! Какая красота, отточенность слога и экспрессия! А рифма?! Ууу, это гениально!

Адиля единогласно выдвинули на конкурс талантов в округ — военный округ. Группа поддержки, к большому нашему сожалению, с ним не поехала. Не отпустило командование училища. И как следствие этого, в округе, Адиля не поняли. Не оценили и все тут.

По его возвращению, в спальном помещении казармы состоялся обстоятельный и авторитетный разбор полетов, с глубоким анализом причин творческого краха и прерванного гастрольного турне.

— Адиль, не грусти, я тебя умоляю. Это занюханное окружное жюри, просто бездарность, посредственность, серость, убогость, тупость и необразованность, сборище мракобесов и ретроградов. Они, просто не готовы к такому размаху твоего грандиозного таланта. Чего ты от них хочешь, если эти полковники, из округа, в слове «рапорт» делают три ошибки. Они, кроме Общевоинских Уставов, никаких книжек никогда не читали. А ты — это самородок! Тем более что пишешь на родном киргизском языке. Кто из этих окружных дятлов знает киргизский?! Нет, ты скажи! Тогда, я скажу! Слушай сюда! Не им тебя судить! Не доросли эти деревянные деятели военных искусств до такой глыбы, как ты! Поверь на слово. ЧембердЫ копнА елдЫ! Это ж силища! Сколько эмоций?! Плюнь на них и работай дальше. Настоящих великих поэтов, частенько, только потомки и почитают, а современники не замечали вовсе. Все зависть! Обычная человеческая зависть и серость! Идиоты! Они еще детям и внукам будут рассказывать, как нечаянно прикоснулись к прекрасному, но по своей убогости и бронелобой сущности, не оценили этого! Не бери в голову. Будь выше них. Твори! Вот прямо сейчас, иди и твори!

И Адиль творил дальше. На момент нашего выпуска из училища, его поэма доходила, без малого, до 4-х часов непрерывной озвучки. Чувствуете размах?! Вот это шедевр! Глыба! Силища! Поэт с большой буквы!

Очень жалею, что не имею копии его нетленного творения. Нет, честно, не смейтесь!