Мамочка, мама, прости, дорогая

Девица не промах

Текст песни о несчастной воровке мы привели в самом популярном на сегодняшний день варианте. Это — расшифровка фонограммы известной певицы Любови Успенской. В таком виде «Мамочка…» разошлась ещё в 80-е годы прошлого века по всему Советскому Союзу и поётся до сих пор. Она представляет собой слегка смягчённую версию исполнения той же песни Аркадием Северным в 1978 году. Различия не очень существенные. Северный, например, поёт:

Между тем оба варианта — и Северного, и Успенской — усечённые, выхолощенные. На самом деле жалоба воровки в исполнении многих поколений уголовных бардов значительно отличалась от современной версии. Так, в сборнике Н. Хандзинского «Блатная поэзия» (1926) приводится следующий текст:

Но к началу 30-х годов ряд куплетов исчезает, и песня о встрече в тюремной больнице уже мало отличается от нынешней. Вот запись, сделанная студенткой Вечернего рабочего литературного университета (ВРЛУ) Н. Холиной в 1932 году:

Мы не случайно столь подробно останавливаемся на записях Хандзинского и Холиной. Они уже по первым строкам позволяют определить источник, вдохновивший неведомых авторов на создание «Мамочки». Это — романс Якова Пригожего на стихи Великого князя Константина Константиновича Романова (широко известного в поэтических кругах под инициалами К. Р.) «Умер бедняга в больнице военной». Стихотворение К. Р. называлось просто — «Умер» и было написано в 1895 году, а широкую популярность во всех слоях русского общества получило благодаря романсу, впервые записанному в Москве на фирме «Патэ» в 1908 году, но известному значительно раньше. На пластинке исполняла его несравненная Надежда Васильевна Плевицкая — любимая певица последнего русского императора. Вот слова романса (стихотворение князя более объёмное):

Романс про беднягу в тюремной больнице настолько полюбился публике, что последовало множество его переделок. Известны фольклорные варианты, исполнявшиеся в Русско-японскую войну 1904–1905 годов, в Первую мировую и даже в Великую Отечественную. Например, переработка Николая Клюева, которая относится к 1914 году:

Правда, в воровской песне размер второй и четвёртой строк меняется, они становятся длиннее. Но это не редкость, когда речь идёт о фольклорных переделках. Кроме того, в записи Холиной второй куплет по размеру абсолютно идентичен стиху Константина Романова, и это является ещё одним аргументом в пользу стихотворения К.Р. как первоисточника воровского романса.

Но возникает ещё одно возражение: если даже закрыть глаза на то, что в романсе речь идёт не о тюремной больнице, а о военной, совершенно очевидно, что герой — мужчина, а не женщина!

И здесь придётся обратиться к политической истории России. Мы не случайно упомянули о многочисленных переделках романса. Одна из анонимных фольклорных вариаций была посвящена эсерке-террористке Марии Александровне Спиридоновой. Поскольку эта переделка имеет непосредственное отношение к нашей теме, о её героине есть смысл рассказать подробнее.

Будущая революционерка родилась 16 октября 1884 года в семье тамбовского коллежского секретаря Александра Спиридонова. Родители её были состоятельными, имели собственный дом, дачу и паркетную фабрику. Маша с детских лет отличалась прекрасными способностями, но сложным характером. С пяти лет научилась самостоятельно читать и писать, в гимназии из класса в класс переходила первой ученицей, однако постоянно конфликтовала с преподавательницами и подбивала на это подруг, считая учительниц (и вообще начальство) исконными врагами. Когда новая директриса предложила гимназисткам дружбу и общение на равных, юная Спиридонова ответила: «С палкой не дружат». Завершилось это исключением Марии из 8-го класса.

В молодые годы Спиридонова примкнула к эсеровскому движению, фанатично поддерживала политику революционного террора. Она добилась своего включения в боевую организацию социалистов-революционеров и рвалась в бой. Долго ждать не пришлось.

В 1905 году боевая организация приговорила к смерти тамбовского губернского советника Гавриила Николаевича Луженовского, который с особой жестокостью подавил крестьянские волнения в Тамбовской губернии. Луженовский представлял собой личность неординарную и противоречивую. Крупнейшая газета России «Новое время» писала о нём: «Он вечно возился с крестьянами, защищая их в процессах и кляузах, начинаемых против них тамбовскими ленд-лордами… кричал повсюду, что крестьян обкрадывают, что повсюду идёт воровство и взяточничество… часто благотворительствовал, защищал бесплатно бедных, давал деньги мужикам». Но на государственной службе Луженовский изменился. При подавлении крестьянской смуты губернский советник показал себя с самой неприглядной стороны. Для карательной экспедиции он специально привёз донских казаков, которые зачастую с пренебрежением и даже с презрением относились к «иногородним», «кацапам». Казаки подвергали крестьян жестоким пыткам и убивали. По образному выражению юной Марии Спиридоновой, тамбовские сёла представляли собой после экспедиций Луженовского «картину такого же опустошения, как болгарские деревни после нашествия турок».

Под горячую казачью руку попадали не только хлебопашцы. Каратели также схватили социал-демократа Александра Дубровина, который ехал в деревню, чтобы уговорить крестьян не жечь помещичьи усадьбы, потому что в них можно открыть школы и больницы. Юношу изуверски мучили четыре дня. Когда тело выдали родным, труп Дубровина «представлял из себя кучу лохматого мяса, костей и крови». В селе Павлодар казаки убили десять мужиков и сорока нанесли увечья. В деревне Берёзовка крестьянин Карп Клеманов потерял рассудок от пыток… Спиридонова позднее говорила: «В полном сознании своего поступка я взялась за исполнение приговора. Когда мне пришлось встретиться с мужиками, сошедшими с ума от истязаний, когда я увидела безумную старуху-мать, у которой 15-летняя красавица-дочь бросилась в прорубь после казацких ласк, то никакие силы ада не могли бы меня остановить». Луженовский, по убеждению эсерки, являлся «воплощением зла, произвола, насилия».

Мария вызвалась лично исполнить решение боевой организации, которая приговорила Луженовского к смерти. Советник направлялся на юг за новой партией карателей. По пути он решил заехать к своему приятелю, борисоглебскому приставу, поэтому Спиридонова решила убить чиновника на станции Борисоглебск 16 января 1906 года. Позднее она рассказывала:

«Утром, при встрече поезда, по присутствию казаков решила, что едет Луженовский. Взяла билет 2 класса, рядом с его вагоном; одетая гимназисткой, розовая, весёлая и спокойная, я не вызывала никакого подозрения. Но на станции он не выходил. По приходе поезда в Борисоглебск, с платформы жандармы и казаки сгоняли всё живое. Я вошла в вагон и на расстоянии 12–13 шагов, с площадки вагона, сделала выстрел в Луженовского, проходившего в густой цепи казаков. Так как я была очень спокойна, то я не боялась не попасть, хотя пришлось метиться через плечо казака; стреляла до тех пор, пока было возможно. После первого выстрела Луженовский присел на корточки, схватился за живот и начал метаться по направлению от меня, по платформе. Я в это время сбежала с площадки вагона на платформу и быстро, раз за разом, меняя ежесекундно цель, выпустила ещё три пули».

Террористка выстрелила пять раз и не допустила ни единого промаха. Две пули попали в живот, две в грудь и одна в руку. Меткость стрельбы просто поразительная, особенно если учесть, что стреляла юная девушка в крайне напряжённой, нервной обстановке по движущейся мишени, окружённой казаками-телохранителями, — и никого при этом не задела. Луженовского перевезли в Тамбов, где он прожил ещё двадцать шесть дней и скончался в жутких мучениях, успев прошептать: «Действительно, я хватил через край». Выездная сессия Московского окружного военного суда в Тамбове 11 марта 1906 года приговорила Спиридонову к смертной казни через повешение. Девушке исполнился на тот момент 21 год и 4 месяца. В камере смертников она 16 дней ждала утверждения приговора, затем казнь заменили бессрочной каторгой.

Моление о святой Марии

Но главное в этой истории — то, что последовало сразу же вслед за убийством Луженовского. Охрана губернского советника так растерялась, что не могла определить, кто и откуда стрелял. Спиридонова вспоминала в «Письме об истязаниях», опубликованном кадетской газетой «Русь» 12 февраля 1906 года: «Обалделая охрана в это время опомнилась; вся платформа наполнилась казаками, раздались крики: “бей”, “руби”, “стреляй”. Обнажились шашки. Когда я увидела сверкающие шашки, я решила не даваться им живой в руки. В этих целях я поднесла револьвер к виску, но на полдороге рука опустилась, и я, оглушённая ударами, лежала на платформе. “Где ваш револьвер?” — слышу голос наскоро меня обыскивавшего казачьего офицера. И стук прикладом по телу и голове отозвался сильной болью во всем теле… Удары продолжали сыпаться. Руками я закрывала лицо; прикладами руки снимались с него. Потом казачий офицер, высоко подняв меня за закрученную на руку косу, сильным взмахом бросил на платформу. Я лишилась чувств, руки разжались, и удары посыпались по лицу и голове. Потом за ногу потащили вниз по лестнице. Голова билась о ступеньки, за косу я была взнесена на извозчика».

По некоторым источникам, казачий есаул Аврамов позднее признал: если бы Маша сама не закричала «Расстреливайте меня!» и не приставила к виску револьвер, она легко могла бы скрыться. Девушке не дал застрелиться казак, который вышиб у неё револьвер ударом приклада.

Но это было только начало. Есаул Аврамов и помощник пристава Жданов, отвечавший лично за безопасность губернского советника, доставили юную девушку в полицейское управление, раздели донага и в течение 12 часов подвергали её жестоким, циничным издевательствам (о них речь впереди). Именно издевательства над Марией Спиридоновой всколыхнули всё русское общество. Адвокат Николай Тесленко, один из самых известных членов ЦК партии кадетов, взывал к суду: «Перед вами не только униженная, поруганная, больная Спиридонова. Перед вами больная и поруганная Россия».

По всей России разошлись стихи из вышедшей в 1906 году брошюры репортёра «Руси» В. Е. Владимирова «Мария Спиридонова», подписанные М. Волошиным:

Многие нынешние исследователи, ничтоже сумняшеся, приписали эти строки Максимилиану Волошину, хотя на самом деле они принадлежат менее известному стихотворцу Михаилу Волошину и позже были воспроизведены в его киевском сборнике 1909 года «Саломея».

Советский учёный-экономист Константин Островитянов, который в 1906 году учился в Тамбове, вспоминал, что на гимназистов и студентов процесс Спиридоновой произвёл огромное впечатление: «По рукам ходили в большом количестве её портреты, с них смотрела девушка с пышными волосами, расчёсанными на прямой пробор, и с упрямым взглядом серых глаз, в которых светились воля и убежденность, доходящая до фанатизма».

Маруся Спиридонова действительно обращала на себя внимание удивительной красотой. Одна из её гимназических подруг описывала юную боевую эсерку следующим образом: «Хорошенькая, совсем крошечная, стройная, с светло-каштановыми волосами, которые, распущенные, закрывают всю её фигуру ниже колен, с тонкими чертами небольшого лица, с нежной прозрачной кожей, с синеватыми, широко открытыми глазами — вот внешность Маруси. Много свежести, мягких светлых красок на этом прелестном лице. Верхняя губа её немного короче нижней и придает ее смелому открытому лицу что-то детское и вместе с тем твердое и решительное».

Не одни студенты попали под очарование Машиной внешности и характера. Писатель Михаил Пришвин после встречи с героической боевичкой отметил в дневнике: «Маруся, страдающая душа, как в святцах, мученица нетленная». На Тамбовщине возникает культ Спиридоновой в образе «новомученицы Марии». Об этом, в частности, мы узнаём из статьи «В чёрные дни (Из письма крестьянина)» поэта Николая Клюева, опубликованной на страницах «Нашего журнала» в 1908 году: «Портреты Марии Спиридоновой, самодельные копии с них, переведённые на бумажку детской рукой какого-нибудь школяра-грамотея, вставленные в киот с лампадками перед ними, — не есть ли великая любовь, нерукотворный памятник в сердце народном тем, кто, кровно почувствовав образ будущего царства, поняв его таким, как понимает народ, в величавой простоте и искренности идёт на распятие». После покушения на Луженовского жители села Пески послали в Борисоглебск своего ходока, чтобы узнать, кто стрелял, и отблагодарить его. Узнав, что их палач умер, а его убийца находится на грани жизни и смерти, крестьяне Тамбовской губернии ставили свечи во всех церквах за здравие «новомученицы Марии».

Но благородную террористку боготворили не только православные. Член еврейской партии «Бунд» София Дубнова-Эрлих вспоминала о нелегальном собрании у «старого Шлеймы»: «На комоде, покрытом вязаной скатёркой, стоит старинный семисвечник. На стене ряд снимков, по-видимому, семейных; с изумлением нахожу среди них лицо лейтенанта Шмидта с плотно сжатыми губами и почти иконописный лик Марии Спиридоновой с широко открытыми глазами мученицы. Эти глаза смотрели на меня со стен разных студенческих комнат, но между мезузой и семисвечником они — полная неожиданность».

Не остался в стороне от происходящего и Владимир Ульянов-Ленин. В марте 1906 года (когда публиковались репортажи Владимирова в газете «Русь») лидер большевиков пишет статью «Победа кадетов и задачи рабочей партии», где посвящает героической террористке отдельную главу — «Об истязании Спиридоновой и диктатуре революционного народа». На примере расправы над эсеркой великий вождь показывает, что такое диктатура народа: «Представьте себе, что Аврамов увечит и истязает Спиридонову. На стороне Спиридоновой, допустим, есть десятки и сотни невооружённых людей. На стороне Аврамова горстка казаков. Что сделал бы народ, если бы истязания Спиридоновой происходили не в застенке? Он применил бы насилие по отношению к Аврамову и его свите. Он пожертвовал бы, может быть, несколькими бойцами, застреленными Аврамовым, но силой всё-таки обезоружил бы Аврамова и казаков, причём, очень вероятно, убил бы на месте некоторых из этих, с позволения сказать, людей…»

Слова Владимира Ильича насчёт убийства «с позволения сказать, людей» воплотились в жизнь неожиданно скоро. Уроженца Старогригорьевской станицы, есаула 3-го Сводного Донского казачьего полка Петра Аврамова эсеры застрелили уже 21 марта (3 апреля по новому стилю) 1906 года (по другим сведениям, это случилось 11 апреля). А 6 мая несколько пуль настигли и помощника жандармского пристава Жданова. На этот раз социалистов-революционеров опередили двое неизвестных молодых людей. Убийцы приблизились к Жданову сзади и разрядили в его спину две пистолетные обоймы.

«…что дочку-эсерку на свет родила»

Примерно в это время, вскоре после суда над эсеркой, и появляется песня, посвящённая Марии Спиридоновой, которая исполнялась на мотив, схожий с мелодией романса «Умер бедняга в больнице военной». К сожалению, полного текста «спиридоновского» романса до нас не дошло, остаётся довольствоваться несколькими куплетами:

Но почему песня о Спиридоновой описывает не её отважную расправу над притеснителем крестьянства, не её героизм, а именно сцену прощания с матерью в тюремной больнице? Думается, причин тут несколько. С одной стороны, это — фольклорная русская традиция прощания умирающего героя с матерью. Вспомним хотя бы ямщицкую «Степь да степь кругом»:

Или знаменитый «Чёрный ворон»:

Да ведь и в исходном романсе «Умер бродяга в больнице военной» речь тоже идёт о прощании с матерью. То же самое встречаем в городском романсе «Вот тронулся поезд в далёкую сторонку», который послужил основой для блатной песни «Летит паровоз по зелёным просторам» (или в более популярном нынче варианте — «Постой, паровоз, не стучите, колёса»):

Заметим, что в «Паровозе» так же, как в песне о дочке-воровке, появляется мотив тюремной больницы и прощания с матерью — хотя и несостоявшегося:

С большой долей вероятности можно предположить, что этот эпизод обязан своим появлением романсу о героической эсерке. Ведь в романсе, послужившем основой для блатного «Паровоза», сцены с тюремной больницей нет (что вполне понятно, поскольку песня принадлежит к числу «рекрутских», «солдатских»). Помимо фольклорной традиции, свою роль сыграло и причисление Марии Спиридоновой к лику «новомученицы»: в христианской, тем более в Русской православной церкви именно муки и страдания святых являются предметом преклонения и воспевания.

Но прежде, чем воспевать муки, они должны были иметь место в реальной жизни. Ведь христианские великомученики не возникли из ниоткуда: в Древнем Риме на самом деле власть преследовала и уничтожала последователей учения Христа. То же самое и с Марией Спиридоновой: её история предоставляла замечательный материал для создания «жития страстотерпицы».

В случае прощания матери и дочери можно прямо указать «исходник» — уже цитированные статьи Владимирова из газеты «Русь». В духе времени репортёр описал встречу Маши и мамаши с предельной патетикой, мелодраматизмом и трагически-обличительными нотами. Для того чтобы читатель мог сопоставить текст романса с рассказом журналиста, мы приведём (с некоторыми сокращениями) эпизод из репортажа:

«4-го февраля было впервые разрешено свидание Марьи Александровны с матерью… Так как дочь была очень больна и не могла вставать, старушку мать повели в камеру к заключённой… Когда отперли железную дверь камеры и железный засов повернули на ржавых петлях с холодным лязганьем металла, глазам матери представилась страшная картина: на полу, в углу комнаты, лежит её дочь Маруся!.. Голова без движения покоится на подушке, обложенная компрессами. На глазу тоже компресс. Мать неподвижно оставалась стоять на пороге, не смея нарушить гробового покоя могильного склепа. В душе её воцарился ужас…

Маруся открыла глаза, легким наклоном головы попросила мать приблизиться к ней. Старушка села на пол около своей любимицы, долго разглядывала её, не знала, с чего начать разговор, а слёзы ручьем текли по щекам… С полным сознанием, ясным пониманием вещей больная стала успокаивать мать; убеждала её не отчаиваться, не убиваться при мысли, что за совершённый ею поступок её повесят.

— Мамочка! — говорила она. — Я умру с радостью! Ты не беспокойся, не убивайся за меня; у тебя остается ещё четверо детей, заботься о них!..

Старушка поцеловала личико своей ненаглядной Маруси, укрыла её потеплее одеялом и поднялась с пола. Маруся же только слегка кивнула головкой, до того она была слаба. И мать исчезла в дверь».

Бросается в глаза совпадение описаний и общей атмосферы не только с цитированными выше куплетами романса о Спиридоновой, но и с ранним вариантом «Мамочки» в записи Н. Хандзинского:

Правда, в приведённом отрывке из статьи Владимирского не говорится о пробитой груди, проломленном черепе и прочих ужасах («места живого на теле не видно»). Но этих подробностей хватает в других его репортажах! Автор сообщает, что, когда Спиридонову доставили в тюрьму, девушка совершенно не могла двигаться, находилась в бессознательном состоянии и затем в течение полутора месяцев не поднималась с тюремной постели. А вот описания травм и ран, полученных «эсерской Богородицей»: «Допущенный в тюремную камеру доктор засвидетельствовал: “У Спиридоновой развился туберкулёз лёгких в жестокой форме, горлом идёт сильно кровь”… Левая часть лица у Спиридоновой была забинтована и также забинтована левая рука… Левый глаз отличает только контуры предметов и различает два цвета: белый и чёрный. Кисти рук были синие, отёчные, сильно вспухшие, потому что особенно сильно были избиты и носили следы ударов нагайки… На левом предплечье несколько сильных кровоподтёков и красных полос от нагаек». И совсем уже добивает эпизод опознания личности Марии Спиридоновой: «Когда административные власти в Тамбове пожелали удостоверить личность доставленной казаками из Борисоглебска девушки и пригласили для опознания её одного из служащих в дворянском тамбовском собрании, Вл. А. Апушкина, у которого Спиридонова полтора года работала в качестве конторщицы, тот, осмотрев её, сказал, что Спиридонову он хорошо знает, так как действительно она давно работает у него, но признать в этой бессознательно лежавшей девушке Спиридонову с синими, красными подтёками, без глаза, со вздутым, опухшим лицом, наполовину забинтованным, он не может, он не узнаёт её. “Это не она, не Маруся Спиридонова, а другая какая-то!”»

Правда, в романсе поётся о том, как «сумрачно в женской тюремной больнице», между тем в тамбовской тюремной больнице, куда позднее перевели Спиридонову, было не столь мрачно: «Находится она до сих пор в отдельной камере женской больницы. Эта камера просторная, светлая, окрашена светло-серой клеевой краской по гладкой штукатурке. Там находится деревянная кровать, один табурет и больше ничего… Содержится камера довольно чисто».

Зато нельзя умолчать о другом: в жизни сюжет оказался ещё драматичнее, чем в песне. Александра Спиридонова могла попрощаться не с одной дочерью, а сразу с несколькими. После того как подробности о содержании и состоянии Марии Спиридоновой попали на страницы газет и стали достоянием общественности, власти не нашли ничего более умного, как… бросить за решётку двух младших сестёр Марии — Юлию и Евгению! Полиция заподозрила, что именно они сообщали журналистам информацию, получаемую из писем сестры. Ясно, что эти действия на грани идиотизма ещё более накалили обстановку и склонили симпатии публики в пользу юной террористки.

В общем, совершенно очевидно, что песня о Марии Спиридоновой создана в первую очередь именно по мотивам очерка журналиста Владимирова. А уже фабула подсказала идею перелицовки для этой цели романса Константина Романова и Якова Пригожего.

«Пытал меня мусор, крыса позорная…», или Забавы «сладострастных орангутангов»

Но в песне о Марии Спиридоновой, по мнению исследователей, существовал как минимум один куплет, посвящённый избиению и пыткам «новомученицы Марии». Фольклористы считают: в строке воровского романса «Били легавые, били наганом» из варианта 1932 года, записанного Н. Холиной, наган появился вместо устаревшей и неактуальной в советское время нагайки («Били казаки, били нагайкой»). Стало быть, подобного рода куплет имелся и в «спиридоновском» варианте. Наблюдение вполне резонное; заметим, однако, что казаки избивали юную девушку столь разнообразно и изощрённо, что уличным сочинителям можно было не утруждать себя заменой одного орудия пытки на другое. Например, Спиридонова рассказывала своему адвокату Тесленко, что Аврамов упирался ногой ей в живот и «бил нагайкой по лицу, бил по нему револьвером».

Как бы то ни было, наверняка описание издевательств над эсеркой в романсе о Спиридоновой присутствовало и позднее перешло в уголовную версию (где либо нагайку заменили на наган, либо просто уточняется, что револьвер был системы Нагана). Во-первых, именно пытки и физическое насилие над «эсеровской Богородицей» создали ей славу великомученицы и заступницы за простой народ. Во-вторых, такой куплет присутствует в блатной переделке и вряд ли он просто присочинён уркаганами, тем более что в дошедшем до нас отрывке «спиридоновского» романса есть описание тяжёлых последствий физического насилия над героиней.

В сцене пыток неведомые сочинители руководствовались уже не столько публикациями Владимирского, сколько подробным эмоциональным рассказом самой Марии Спиридоновой, опубликованным 12 февраля 1906 года на страницах «Руси». Приведём несколько наиболее ярких отрывков: «В камеру в 12 или 1 час дня пришёл помощник пристава Жданов и казачий офицер Аврамов; я пробыла в их компании, с небольшими перерывами, до 11 часов вечера. Они допрашивали и были так виртуозны в своих пытках, что Иван Грозный мог бы им позавидовать. Ударом ноги Жданов перебрасывал меня в угол камеры, где ждал меня казачий офицер, наступал мне на спину и опять перебрасывал Жданову, который становился на шею… Раздетую, страшно ругаясь, они били нагайками (Жданов)… Один глаз ничего не видел, и правая часть лица была страшно разбита. Они нажимали на неё и лукаво спрашивали: “Больно, дорогая? Ну, скажи, кто твои товарищи?”… Выдёргивали по одному волосу из головы и спрашивали, где другие революционеры». В петербургской газете «Молва» 21 марта 1906 года Спиридонова снова вспоминает, как её пытали, чтобы узнать имена других эсеров: «Меня заставляли вставать ударами сапога… тянули за сорванную плёткой кожицу и кричали: “Кто твои товарищи?”».

А теперь сравните с вариантом «воровского романса», записанного студенткой Холиной:

Не правда ли, похоже? Вплоть до «мокрухи», как именуется на арго убийство. Отсюда можно сделать совершенно естественное предположение, что сцена допроса и выпытывания имён товарищей имелась и в романсе об «эсеровской Богородице».

Кстати, в письме Спиридоновой, опубликованном газетой «Молва», можно найти и намётки более поздней «любовной» линии воровского жестокого романса. Спиридонова вспоминала, как Аврамов с Ждановым били её по лицу и спрашивали, сколько у неё любовников. Когда же Маша назвала неких Каменева и Семёнова, которые могут удостоверить её личность, оба садиста завопили: «А! Это всё твои любовники?» — и обрушились на девушку с грязной бранью.

И опять-таки заметим: в жизни история Марии Спиридоновой складывалась намного драматичнее, нежели в песне. Потому что юную Машу мучители не только избивали, но и пытались изнасиловать! Репортёр «Руси» не оставлял у читателей ни малейшего сомнения в том, что изнасилование было на самом деле. Ему вторила газета «Наша жизнь»: «Представьте существо чистое, девственное, цвет одухотворённой красоты, какую только выработала высшая культура России, представьте эту юную, беззащитную девушку в косматых лапах скотски отвратительных, скотски злобных и скотски сладострастных орангутангов. Такова была участь Спиридоновой».

Сама Спиридонова факт изнасилования отрицала и даже была возмущена тем репортажем Владимирова, где журналист рассуждал об этом. Однако в «Письме об истязаниях» Мария столь красочно описывает домогательства Аврамова, что поневоле закрадываются сомнения:

«Тушили горящую папиросу о тело и говорили: “Кричи же, сволочь!.. Нет, ты закричишь, мы насладимся твоими мучениями, мы на ночь отдадим тебя казакам…”

“Нет, — говорил Аврамов, — сначала мы, а потом казакам…”

…Офицер ушёл со мной во II класс. Он пьян и ласков, руки обнимают меня, расстёгивают, пьяные губы шепчут гадко: “Какая атласная грудь, какое изящное тело”… Нет сил бороться, нет сил оттолкнуть. Голоса не хватает, да и бесполезно. Разбила бы голову, да не обо что. Да и не даёт озверелый негодяй. Сильным размахом сапога он ударяет мне на сжатые ноги, чтобы обессилить их, зову пристава, который спит. Офицер, склонившись ко мне и лаская мой подбородок, нежно шепчет мне: “Почему вы так скрежещете зубами — вы сломаете ваши маленькие зубки”.

Не спала всю ночь, опасаясь окончательно насилия. Днём предлагает водки, шоколаду; когда все уходят, ласкает. Пред Тамбовом заснула на час. Проснулась, потому что рука офицера была уже на мне. Вёз в тюрьму и говорил: “Вот я вас обнимаю”. В Тамбове бред и сильно больна».

А в последних числах февраля, уже будучи в тамбовской тюрьме, эсерка обращается за особой медицинской помощью. Тюремный врач Финк 28 марта 1906 года, отвечая на вопросы, предложенные ему старшим советником губернского правления Беляевым, признал, что Мария Спиридонова обратилась с жалобой на сыпь, которая появилась у неё на плече. Девушка подозревала заболевание сифилисом. Осмотрев плечо, Франк успокоил Спиридонову: сыпь оказалась простым раздражением кожи. Именно из этого случая репортёр Владимиров сделал заключение, что насилие всё же было совершено. Он также ссылался на беседу с врачом, который якобы рассказал о признании эсерки в том, что Аврамов её изнасиловал. В ответ врач сказал, что жаловаться надо было сразу, а не по истечении времени; теперь ничего доказать невозможно. Прочитав эти строки, Спиридонова назвала Владимирова лжецом.

Между тем публикации в прессе сделали своё дело. У Аврамова и Жданова начались неприятности. Брат Жданова (тоже помощник пристава) заявил, что не желает служить с ним в одном ведомстве. Аврамов, живший на широкую ногу, снимавший номер в гостинице, посещавший театр и рестораны, прекратил появляться на людях и переехал на частную квартиру. Его сослуживцы подали рапорт начальству и просили провести дознание: на самом ли деле Аврамов насиловал арестованную? На суде в защиту Спиридоновой вызвался выступать казачий есаул Филимонов. Он заявил: «Господа судьи! Я так же, как и вы, вырос в военной среде, посвящающей всю свою жизнь военному делу. Мы все воспитаны в сознании необходимости прямо и смело смотреть в глаза смерти, а в случае необходимости причинять её другим. Но я так же, как и вы, твёрдо знаю, что рука честного воина даже в пылу брани, в самом горячем бою не опускается на голову женщины. Мы знаем, что военные люди женщин не убивают».

«Белая чайка» и «чёрный ворон»

Путь «эсеровской Богородицы» из пересыльной тюрьмы в Нерчинск можно назвать триумфальным. На остановках поезд окружали толпы рабочих, и Мария выступала перед ними с зажигательными речами — в присутствии охраны! Спиридонова отбывала срок в Акатуйской и Мальцевской тюрьмах Забайкалья. Соратники по партии трижды пытались организовать знаменитой террористке побег, но безуспешно. На свободу Мария Спиридонова вышла после Февральской революции 1917 года согласно амнистии, объявленной Временным правительством и подписанной министром юстиции Александром Керенским. В мае видная эсерка уже выступает на московских митингах, в воинских частях, среди рабочих, призывает к прекращению войны, передаче земли крестьянам, а власти — Советам. Спиридонова сотрудничала с газетой «Земля и воля», была редактором журнала «Наш путь», входила в состав редколлегии газеты «Знамя труда».

Популярность Марии Спиридоновой в первые послереволюционные годы огромна. Джон Рид называл бывшую политкаторжанку «самой популярной и влиятельной женщиной в России». Атташе французской миссии капитан Жак Садуль писал военному министру Франции Альберу Тома о Спиридоновой, что её «революционное прошлое, террористические акты, долгие тюрьмы, чудовищные издевательства жестокой царской полиции обеспечили ей в народе престиж, почти равный тому, каким обладает Ленин».

Поначалу Спиридонова выступала за сотрудничество с большевиками. На I съезде партии левых социалистов-революционеров она заявляла: «Как нам ни чужды их грубые шаги, но мы с ними в тесном контакте, потому что за ними идёт масса, выведенная из состояния застоя». При поддержке большевиков Спиридонова занимала пост председателя II и III съездов Советов крестьянских депутатов, была членом ВЦИК Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. По многим важным политическим вопросам она поддерживала большевистские позиции. При этом Спиридонова не обольщалась насчёт того, что представляют собой союзники эсеров. Она считала, что влияние большевиков на массы временно, у них «всё дышит ненавистью», поэтому большевизм ожидает банкротство на второй стадии революции.

Левые эсеры активно способствовали большевикам в уничтожении всех остальных политических партий. В короткое время (1917–1918 гг.) были раздавлены сначала конституционные демократы — кадеты. Затем настала очередь анархистов. За ними последовали меньшевики и правые эсеры. На пути большевиков к однопартийной диктатуре стояли только левые эсеры. С ними тоже долго не церемонились, тем более что эти союзники с каждым днём представляли всё большую опасность. На V Всероссийском съезде Советов (4—10 июля 1918 года) большевиков представляли 66,5 % делегатов, левых эсеров — 30,4 %. Но накануне съезда стало ясно, что происходит отход крестьянства, недовольного продразверсткой, от большевиков, что увеличивало представительство эсеров в местных Советах. Среди делегатов от ряда губерний Центральной России преобладали левые эсеры: Курская — 64,7 %, Тульская — 63,1 %, Рязанская — 58,8 %, Орловская — 57 %, Костромская — 54,5 %. Из 157 центральных российских уездов 17 послали на съезд делегатами только левых эсеров. Поровну большевиков и эсеров направили 52 уезда (33,1 %). Таким образом, в 44 % уездов центра страны эсеры пользовались значительным доверием крестьян. Серьёзную конкуренцию большевикам они представляли также на северо-западе России и на Урале.

Именно на V Всероссийском съезде Советов социалисты-революционеры решили дать бой большевикам. С эмоциональным докладом на них обрушилась лично Мария Спиридонова, которая объявила, что выступает «как яростная противница партии большевиков». Она обвинила ленинскую партию в насилиях над крестьянством и назвала такую политику гибельной, отталкивающей крестьян от советской власти. Большевики стремятся установить диктатуру пролетариата над трудовым крестьянством через так называемые «комитеты бедноты», утверждала Спиридонова. Эсеры обещали силой разогнать комбеды и вышвырнуть из деревень продотряды рабочих.

Надо заметить, что левые эсеры долгое время вполне разделяли большевистскую политику в деревне: монополию хлебной торговли, борьбу деревенской бедноты против деревенской буржуазии. Они даже готовы были поддержать декрет СНК «О продовольствии» от 13 мая 1918 года, позволявший городу грабить деревню. Эсеров не устраивали только диктаторские полномочия, предоставленные наркому продовольствия большевику Цюрупе. А декрет о прокоммунистических комбедах вовсе ослаблял власть сельских Советов, где большинство было за левыми эсерами.

Однако, несмотря на демарши и протесты эсеров, 6 июля 1918 года съезд принял резолюцию, одобрявшую политику советского правительства. В тот же день произошло восстание левых эсеров, во главе которого стояла Мария Спиридонова.

Формальным поводом послужило их желание способствовать разрыву Брестского мира, заключённого большевиками 3 марта 1918 года с Германией. По договору Россия потеряла более миллиона квадратных километров территории. Тогда в знак протеста эсеры вышли из состава советского правительства — однако сохранили места в коллегиях наркоматов, военном ведомстве, разных комитетах, комиссиях, советах. Впрочем, уже в апреле Спиридонова выступила на II съезде своей партии с прямым оправданием договора. «Мир подписан не нами и не большевиками: он был подписан нуждой, голодом, нежеланием народа воевать. И кто из нас скажет, что партия левых эсеров, представляй она одна власть, поступила бы иначе, чем партия большевиков?» — заявила она соратникам.

Но в июле во время съезда эсеры осознали, что их ждёт судьба других политических оппонентов большевиков, и решили перейти от слов к делу, вспомнив о «позорном договоре». Сотрудники ВЧК левые эсеры Яков Блюмкин и Николай Андреев, предъявив мандаты, прошли на территорию германского посольства в Москве. Во время беседы с немецким послом Вильгельмом фон Мирбахом Блюмкин несколько раз выстрелил в него, а Андреев, убегая, кинул две гранаты. Убийцы скрылись в штабе отряда ВЧК, которым командовал эсер Дмитрий Попов.

Некоторые историки утверждают, что в заговоре участвовал также ряд «левых коммунистов», в том числе члены ЦК партии большевиков — Дзержинский и, возможно, Бухарин с Пятаковым. То есть имела место провокация большевиков с целью «подставить» и затем уничтожить своих союзников. Несколько сотен левых эсеров были арестованы, а некоторые расстреляны. Сам же приговорённый к расстрелу Блюмкин благодаря Троцкому был помилован и затем возглавил личную охрану Льва Давидовича. Со стороны большевиков — странное милосердие. Заметим: именно Блюмкин позднее дал показания о том, что об акции против германского посла знал не только Дзержинский, но и Ленин.

Как бы то ни было, случилось то, что случилось. Потерпев поражение на съезде, эсеры убили Мирбаха, взяли телеграф, арестовали Дзержинского, прибывшего в отряд Попова с требованием выдать убийц, а также заместителя «железного Феликса» Лациса, председателя Моссовета Смидовича и некоторых других большевиков. Впрочем, 7 июля мятеж был подавлен — не в последнюю очередь потому, что отряд Попова не оказал большевикам реального сопротивления.

Сразу после убийства Мирбаха Мария Спиридонова приехала в Большой театр, где заседал съезд Советов, с объяснением действий своей партии. Левые эсеры посчитали, что Спиридонову большевики тронуть побоятся. Однако коммунистическое руководство отдало распоряжение арестовать всю эсеровскую фракцию, в том числе и Спиридонову: её отправили на гауптвахту в Кремль. Через три недели, 27 ноября 1918 года, её приговорили к году тюрьмы, но, приняв во внимание «особые заслуги перед революцией», амнистировали.

Но «эсеровская Богородица» не отказалась от антибольшевистских взглядов и с убийственной откровенностью высказала их в послании «Центральному комитету партии большевиков», написанном в кремлёвских застенках (куда она снова угодила в ноябре 1918 года): «Никогда ещё в самом разложившемся парламенте, в продажной бульварной прессе и прочих махровых учреждениях буржуазного строя не доходила травля противника до такой непринуждённости, до какой дошла ваша травля… по отношению к вашим близким товарищам и соратникам». Она обвиняла большевиков в многочисленных издевательствах, пытках, убийствах, которые осуществлялись «чрезвычайками».

Боевая эсерка, расстрелявшая Луженовского за карательные экспедиции против тамбовских крестьян, с ужасом убедилась, что новые хозяева России оказались намного безжалостнее и кровожаднее «царского сатрапа». Спиридонова приводит отрывки из крестьянских писем, где рассказано о зверствах большевистских продотрядов. Крестьян грабили, избивали, пороли, пытали, убивали: «Взяли у нас всё дочиста, у баб всю одежду и холсты, у мужиков — пиджаки, часы и обувь, а про хлеб нечего и говорить… У нас зарегистрирована порка крестьян в нескольких губерниях, а количество расстрелов, убийств на свету, на сходах и в ночной тиши, без суда, в застенках… учесть невозможно. Приблизительные цифры перешли давно суммы жертв усмирений 1905-6 гг.»

С отвращением рассказывает революционерка о чудовищной атмосфере садизма, которая царит в ЧК и которой просто не выдерживали служившие там левые эсеры: «Убегал мертвенно бледный Александрович, умоляя взять его из чрезвычайки сегодня, сейчас. Пил запоем матрос Емельянов, говоря: “Убейте меня, начал пить, не могу, там убийства, увольте меня из чрезвычайки”…» И за этим следует пророческий вывод: «Вы скоро окажетесь в руках вашей чрезвычайки, вы, пожалуй, уже в её руках. Туда вам и дорога».

Выйдя на свободу, Мария Спиридонова продолжает обличения большевизма: советское правительство сравнивает с жандармами, «молодчиков комиссаров» называет душащими народ мерзавцами. В феврале 1919 года её в очередной раз судят за клевету на советскую власть и дискредитацию вождей рабоче-крестьянской революции и 24 февраля «ввиду болезненно-истерического состояния» приговаривают на один год к «изолированию от политической и общественной жизни посредством заключения её в санаторий, с предоставлением ей возможности здорового физического и умственного труда». Однако 2 апреля эсерке удалось совершить побег из Кремля.

Некоторое время Спиридонова скрывалась в Москве под фамилией Онуфриева. 20 октября 1920 года она была задержана органами ВЧК и помещена на излечение в лазарет ВЧК, а 5 июня 1921 года согласно заключению врачей переведена в Пречистенскую психиатрическую больницу. В сентябре того же года Спиридонову освобождают из больницы под поручительство нескольких левых эсеров, лояльных большевикам. По мнению ряда исследователей, принудительное водворение Марии Спиридоновой в «санатории» и психиатрические больницы ЧК (куда её помещали под именем Марии Онуфриевой) стало одним из первых опытов применения советской карательной медицины.

Да, «белая чайка», как её назвал когда-то Волошин, была опасным врагом советской власти. Но власть эта не осмеливалась расправиться с видной революционеркой, которая жестоко пострадала от царизма. После июльского разгрома левых эсеров к «новомученице Марии» приходили письма поддержки от крестьян: «Максим В… приехал, сказывал, что ты всё в тюрьме. А ты, родименькая, духом не падай, знамя наше крестьянское держи крепче, замаливай за нас, голубушка, сиди твёрдо». Борис Пастернак в прологе к поэме «Девятьсот пятый год» достаточно ясно прославляет Спиридонову — хотя и не называя её напрямую (всё-таки это был уже 1925 год):

В первой половине 1918 года Борис Леонидович входил в число постоянных сотрудников центрального органа левых эсеров газеты «Знамя труда» и, видимо, ещё долгое время хранил память об этом. Даже позднее, в 1928 году, образ Спиридоновой возникает на страницах романа в стихах «Спекторский»:

За видную революционерку не однажды хлопотали известные деятели рабочего движения, в том числе сама Клара Цеткин, предлагая выпустить Марию Александровну за границу, однако большевики в ужасе отмахивались. Троцкий заявил, что Спиридонова «представляет опасность для советской власти».

В мае 1923 года Спиридонову отправили в ссылку. Сначала она жила и работала в Самарканде, даже написала книгу о Нерчинской каторге, которая вышла отдельным изданием. Затем, после многочисленных доносов, знаменитую террористку обвиняют в связях с заграничными левоэсеровскими группировками и ссылают в Уфу. Наконец, здесь в 1937 году следует уже последний арест — по обвинению в руководстве несуществующей «Всесоюзной контрреволюционной организацией», разработке терактов против руководителей государства, включая Сталина и Ворошилова. По «делу» проходил 31 человек. Многие не выдерживали пыток и давали ложные показания — в том числе муж Спиридоновой Илья Майоров.

В ноябре 1937 года Мария Александровна после девятимесячного заключения пишет в 4-й отдел Главного управления госбезопасности (ГУГБ) подробное письмо (более 100 машинописных страниц), часть которого посвящена методам обращения сталинской охранки с подследственными. «Проявите гуманность и убейте сразу» — вот главная мысль послания. В нем подчёркивается характерная особенность методов следствия «нового времени»: они более подлые, циничные, мерзкие и жестокие, нежели методы царской охранки и советских правоохранительных органов начала 20-х годов. Зная болезненное отношение Спиридоновой к личному обыску, сталинские надзиратели обыскивали ее по десять раз в день: «Чтобы избавиться от щупанья, которое практиковалось одной надзирательницей и приводило меня в бешенство, я орала во все горло, вырывалась и сопротивлялась, а надзиратель зажимал мне потной рукой рот, другой рукой притискивал к надзирательнице, которая щупала меня и мои трусы…»

Следователь Михайлов, который вёл дело, поносил старую каторжанку — «гадина, говнюха, мерзавка, сволочь». Вряд ли Мария Александровна знала уже существовавшую к тому времени песню об умирающей воровке. Но как её описание напоминает строку: «Рассказывай, сука, с кем в деле была!» Впрочем, мы уже говорили, что наверняка сцена допроса существовала и в раннем романсе о Спиридоновой, отражавшем пытки, которым подвергали юную девушку-террористку есаул Аврамов и помощник пристава Жданов. Обращение сталинских «следаков» заставило её вспомнить прошлое: «Меня стало кошмарить по ночам, как кошмарило первый десяток лет после 1906 года, и я иногда в следственной камере, усталая от вечного бессония… задрёмывая и очнувшись путала, что передо мной Авраамов или Михайлов, казачий ли офицер или теперешний следователь, и горечь от одной возможности такой ошибки была для меня куда больнее ожога нагайкой».

И ещё одна странная перекличка — на этот раз со строкой «Пытал меня мусор, крыса позорная…» В письме Спиридоновой встречаем похожую характеристику: «Михайлов маленький человек. Это хорёк. Смесь унтера Пришибеева с Хлестаковым». Маленький хорёк — чем же не крыса?

Любопытно и другое. Коллега Михайлова, следователь Хахаев, «оскорблял» Спиридонову иначе: всю ночь орал на неё — «великомученица, монашка, богородица, памятник себе зарабатываете». Вторил ему и следователь Карпович: «Бандитка, бандитка, богородица, великомученица». Видимо, для них Богородица и Великомученица были чем-то вроде самой грязной матерщины…

А Мария Спиридонова, начав свой путь мученицей, так его и завершила. Приговорённая к 25 годам тюремного заключения, она отбывала срок в Орловской тюрьме, и 11 сентября 1941 года, когда фашистские войска приближались к Орлу, «эсеровская Богородица», её муж и ещё 155 узников были расстреляны в Медведевском лесу недалеко от города.

Песня же о ней ушла в лагеря. Сначала — в Соловки, куда отправляли левых эсеров с 1923 года, а затем расплескалась по всему ГУЛАГу и за его пределами. Да, боевая эсерка превратилась в уголовницу, воровку. Да, блатной мир заставил героиню перейти на арго:

Да, героиня принимает муки не за отмщение народных страданий, а за своего любовника-вора. И всё же песня — сохранилась. Сохранилась и история, связанная с нею.

Разве этого мало?