Постой, паровоз

Откуда Балбес взял свою песню?

История блатных песен всегда отражает историю русского народа — непростую, яркую, зачастую трагическую. Многие шедевры уголовной «классики» берут начало в песне народной, а затем впитывают в себя события и реалии новой, по-иному бурлящей жизни.

Так вышло и с известной блатной песней, которую одни называют «Постой, паровоз, не стучите, колеса», другие — «Летит паровоз по широким просторам». Она приобрела популярность у широкой публики после того, как была исполнена в кинокомедии Леонида Гайдая «Операция Ы» Юрием Никулиным и Георгием Вициным — правда, в усеченном и измененном варианте.

Песня эта до сих пор является своеобразным «яблоком раздора» среди любителей уголовно-арестантского фольклора. Идут бурные споры об авторстве «Паровоза». Своеобразную лепту в эти горячие дискуссии внес и я. Начнем с того, что 1999 году ростовское издательство «Феникс» выпустило мою книгу «Блатные песни с комментариями Фимы Жиганца». В этом сборнике обращалось внимание на то, что песня «Постой, паровоз, не стучите, колеса» является переделкой дореволюционной «Вот тронулся поезд в далекую сторонку». Речь в ней ведется от лица солдата, которому дали отпуск на три дня для прощания с матерью:

Таких «рекрутских» песен в фольклоре царской России существовало немало.

Однако оказалось, что с 1996 года авторство «Паровоза» уже приписали… бывшему работнику «Ленфильма» Николаю Ивановскому! И даже привели «канонический вариант»:

1946 г., Карелия, Петрозаводск

В принципе, человек с биографией Ивановского вполне подходит на роль автора. Николай Николаевич Ивановский родился в 1928 году. Четырнадцати лет попал в детскую колонию за воровство. Песню, по его словам, написал на зоне, когда ему было 18 лет. Освободился в 25-летнем возрасте (в год смерти Сталина; возможно, по знаменитой «бериевской» амнистии). Отошел от преступной жизни, через год после зоны попал на «Ленфильм», где проработал 35 лет начальником осветительного цеха. Знал и Никулина, и Вицина, и многих других актеров. Писал стихи и прозу, публиковался в периодической печати. Член Союза писателей и Союза кинематографистов. В общем, подходящая биография.

Племянник Ивановского Александр Дюрис намекает на то, что об авторстве дяди знали его друзья. Ивановский якобы нередко исполнял «Паровоз» на «Ленфильме», и песня так понравилась Никулину, что он решил исполнить ее в комедии.

Хотя это утверждение не вяжется с другими свидетельствами. Юрий Никулин вспоминал в одном из интервью: «Я, кроме анекдотов, коллекционировал песни. Даже в армию взял альбомчик, который прошел со мной через войну. Песня «Постой, паровоз» тоже была в том альбомчике. Автора я, конечно, не знаю. Ее я записал уже после войны, когда демобилизовался. А в фильме песня появилась так. Во время съемок «Операция Ы» Гайдай сказал: «Нужна песня, какая-нибудь блатная». Я спел парочку, но они показались ему грубыми, а нужна была жалостливо-лирическая. И я вспомнил «Постой, паровоз», и она подошла». Попутно отметим, что в фильме из песни были убраны все «тюремные аксессуары». Так вместо «и с волей простился навсегда» пелось «и жизнь моя — вечная игра»; вместо «а жди мошенника-вора» — «твой сын не такой, как был вчера».

Не припоминает исполнения Ивановским «Паровоза», судя по публикации газеты «Трибуна» от 8 января 2002 года, и его коллега по киностудии:

«Я сам не слышал песен в его исполнении, — рассказывает нынешний начальник «Ленфильма» по свету Максим Александрович. — Хотя стихи он читал часто».

Так что остается верить на слово племяннику.

Но допустим, что автор блатного «Паровоза» — Ивановский. Ну, написал человек «блатную версию» народной песни — честь ему и хвала. Тем более сам Ивановский нигде словом не обмолвился, что создал песню с чистого листа, а не переделал ее из уже известной, фольклорной.

Однако его племянник настаивает на том, что «Постой, паровоз» — это плод оригинального творчества дяди! И указание на фольклорные источники выводит его из себя. Он постоянно воюет с «клеветниками».

Вопрос — зачем? Ну, признали бы дядю автором талантливой переделки — это тоже слава. Но странным образом права на авторство «Паровоза» были предъявлены как раз тогда, когда у самого Ивановского после инсульта левую сторону тела парализовало, нарушилась речь. Как писала та же газета «Трибуна»: «Около пяти лет назад у него случился инсульт. Нужны специальные препараты. Между тем сестра и племянник, у которых он сейчас обитает, уверены: Николая Николаевича можно поставить на ноги, были бы деньги. Но их нет. Вот если бы удалось отстоять авторские права, добиться каких-то отчислений, как знать, может, и на лечение хватило бы…»

Однако если «Паровоз» — всего лишь переделка фольклорной песни, с авторскими правами могут возникнуть проблемы. Нужен «чистый» текст.

Не утверждаю, что именно это служило побудительным мотивом для Дюриса. Хотя причина была, в общем-то, благая: помочь больному дяде (вскоре, к сожалению, Николай Николаевич умер). Хотя не исключено, что Александру Дюрису действительно кажется, что он «борется за справедливость».

Сам Ивановский с 1996 года фактически не разговаривал. Впрочем, Татьяна Максимова, автор статьи «Постой, паровоз, не стучите, колеса!» («Комсомольская правда», 19 января 2001 года), уточняет:

«— Плохо говорю, — словно извиняясь, Николай Николаевич на мой уход с трудом «наскребает» два слова. И вдруг легко и ловко добавляет известное русское выражение из трех слов, одно из которых непечатное».

Но в остальном дядя ничего вразумительного сказать не смог. Все «интервью» с ним «озвучивал» племянник…

«Стойте, паровозы!»

Правда, существует достаточно источников, которые указывают на то, что песня существовала задолго до 40-х годов, когда ее якобы «сочинил» Ивановский. Но все их Александр Дюрис упорно пытается опровергнуть. «Рекрутский» текст в исполнении Жанны Бичевской племянник Ивановского высмеивает, походя выливая на певицу ушат помоев и «уличая» ее в намеренной «стилизации» дядиного «Паровоза» под народный лубок. Цель такой странной стилизации, однако, совершенно непонятна.

При этом Дюрис в статье «Россия — страна летающих паровозов» пытается провести также «стилистический анализ» текста:

«Социальные (технические) признаки задавались самим оригиналом песни «Постой, паровоз»: «паровоз», «не стучите, колеса», «кондуктор, нажми на тормоза». А также производным вариантом: «летит паровоз». В переписанный, адаптированный вариант добавлены технико-канцелярские термины: «срок мне представлен на три дня», «в которую минуту».

Так как мы имеем дело с русским народным фольклором, который существовал в своих языковых (и временных, и социальных) закономерностях, спросим, откуда вдруг народная языковая стихия являет в своем творчестве канцеляризм — «срок представлен»? (Еще К. И. Чуковский в своей книге «Живой как жизнь» говорил о проникновении в советскую эпоху канцеляризмов в русский язык). Ну, «представлен к Георгиевскому кресту» — это понятно: награда, георгиевский кавалер и т. д. Отпуск: дан, в крайнем случае — предоставлен…

Если бы Ж. Бичевская пригласила грамотного специалиста, он бы вместо «в которую минуту» сумел бы встроить «в чужую», «в дальнюю», «во вражьей сторонке» «я буйную голову сложу». Что более подмаскировало бы песню под русскую народную. Причем встроил бы — ритмически, не калеча слова и их сочетания («а срок мне представлен на три дня»)».

При всех потугах на иронию Дюрис выглядит совершенно беспомощно (оставим даже в стороне дикое словосочетание «народный фольклор»). «А срок мне представлен на три дня», «в которую минуту» — все это как раз живой народный язык! Для того чтобы понять и почувствовать его, не вредно бы для начала прочесть замечательные работы русских фольклористов. Или хотя бы Владимира Ивановича Даля открыть. Там яркие примеры: «которого щенка берешь?», «ни которого яблока не беру, плохи», «который Бог вымочит, тот и высушит», «который-нибудь», «который ни есть»… В народных песнях, особенно в городских романсах, часто встречаются и заимствования из «книжной», даже официальной речи. Скажем, в романсе «Вот кто-то с горочки спустился» — «Зачем, зачем я повстречала его на жизненном пути?». «Жизненный путь» — явный литературный оборот, не свойственный народной речи.

Но ведь, кроме песни в исполнении Бичевской, есть и другие свидетельства. Например, Виктор Астафьев в 1958 году в романе «Тают снега» пишет:

«Следом за трактором шагали женщины с ведрами, корзинами и лопатами. Они то и дело сворачивали на межу, опрокидывали ведра. Куча картофеля заметно росла. До Птахина донеслась песня. Он удивился. Давно люди не работали с песнями, тем более осенью. Весной — другое дело. Песня была старая, здешняя, про девушку, которая уезжает в далекие края, не вынеся душевных мук.

Вместе со всеми пела и Тася. Слов она не знала, но к мелодии быстро привыкла и подтягивала…»

Однако Дюрис и это указание «опровергает», утверждая, что Астафьев по молодости не знал деревенской жизни, а потому… переделал блатную песню в народную! Исследователь русского шансона Михаил Дюков, выступающий в поддержку Дюриса, объясняет: «В романе упоминается, что эта песня местная и старинная. Мне почему-то думается, что автор несколько покривил душой, ведь написать, что она современная и лагерная, не смог бы, не те были времена».

Думать, конечно, не возбраняется все, что угодно. Но для выводов должны быть хоть малейшие основания.

При этом племянник Ивановского «вспоминает», что его дядя как раз писал именно про «поклон», а вот экранный Балбес, ничтоже сумняшеся, текст исказил:

«— Со слов дядьки знаю, что в его песню вкралось одно искажение, — говорит Саша. — Вместо «Я к маменьке родной с последним приветом» должно быть «с последним поклоном». «Поклон» более соответствовал блатной сентиментальности тех лет, когда уголовник мог запросто кого-то зарезать, а через час в бараке под песни “проливать слезы”».

Сентиментальность блатных здесь, прямо скажем, ни при чем. В оригинальной блатной песне слова о «последнем поклоне» маменьке звучат нелепо. Какая «маменька»?! Ни в одной исконной блатной песне такого сугубо народного обращения нет и быть не может. Только — мать, мама, в крайнем — мамочка. Ни «маменьки», ни «матушки». Можете на досуге свериться с известными песнями «Мамочка, мама, прости, дорогая», «На заливе тает лед весною» и т. д. «Маменька» — лексика дореволюционная, но никак не «подсоветская».

Теперь перейдем к поклонам. Это что за ритуал такой? В народе — да, но не у блатных! Поклон батюшке-матушке характерен для русского дореволюционного быта. После коллективизации и индустриализации, ломки старых патриархальных порядков новой властью через колено — откуда поклоны, какие «маменьки»?!

Маменька была в «Грозе» Островского, там же и сцены прощания с земными поклонами и троекратными, со всеми по старшинству, поцелуями. Или вспомним «Братьев Карамазовых» Достоевского: «— Совершенно возможно! — тотчас же согласился Красоткин и, взяв пушечку из рук Илюши, сам и передал ее с самым вежливым поклоном маменьке».

Та же самая традиция поклона матери — и в русской песне «Степь да степь кругом»:

А вот «Похождения одного матроса» Станюковича: «И папеньке с маменькой передайте нижайший мой поклон и как я благодарен за ласку».

В русской литературе и фольклоре таких примеров можно привести тысячи. В блатном фольклоре — ни одного! Тем более в песне, якобы сочиненной городским мальчишкой…

Судя по другим источникам, еще до «сочинительства» Николая Ивановского существовали лагерные переделки песни о паровозе и кондукторе. Так, в книге американских исследователей Майкла и Лидии Джекобсон «Песенный фольклор ГУЛАГа как исторический источник (1917–1939)», опубликован любопытный вариант песни:

В примечаниях указано, что текст взят из коллекции Александра Варди, эмигранта, многие годы собиравшего фольклор сталинских лагерей (сам он отбывал срок в Магадане с 1939 по 1941 год). Ныне она хранится в Стэнфордском университете. На полях рукописи стоит пометка «Магадан, 1939 г.».

Но и это племянника не убедило. Он снова предпринял «лексический анализ» текста, договорившись до того, что термин «дача» не существовал в советском обиходе, как «буржуазный», вплоть до самой середины 50-х, а «семьи наши высланы в Сибирь» — «фразеологизм марксистко-ленинского характера», который тоже до 50-х годов был неизвестен, и так далее.

Разумеется, все это — полная чушь. Достаточно посмотреть довоенный фильм «Сердца четырех» или почитать «Тимура и его команду» Гайдара, где действие происходит именно в дачных поселках, а также пролистать тома мемуаров русских народовольцев, которых высылали в Сибирь, не спрашивая разрешения у Маркса с Лениным.

Михаил Дюков добавил, что строки про «раскулачку» — полная несуразица: какие могут быть воры с крестьянским происхождением? Конечно, если бы Михаил почитал хотя бы Варлама Шаламова, он бы узнал к своему удивлению, что именно в 30-е годы в ряды профессиональных преступников влились тысячи молодых здоровых крестьянских парней и они среди арестантов играли значительную роль (хотя «законными ворами» и не были). Вот что пишет Варлам Тихонович в очерке «Об одной ошибке художественной литературы»:

«Во время так называемого раскулачивания блатной мир расширился сильно. Его ряды умножились — за счет сыновей тех людей, которые были объявлены «кулаками». Расправа с раскулаченными умножила ряды блатного мира… Они грабили лучше всех, участвовали в кутежах и гулянках громче всех, пели блатные песни крикливей всех, ругались матерно, превосходя всех блатарей в этой тонкой и важной науке сквернословия, в точности имитировали блатарей и все же были только имитаторами, подражателями».

Но главный вопрос: зачем эмигранту «переиначивать» «Паровоз» Ивановского? Да еще ставить дату аж за семь лет до мифического «сочинения»? Какая ему-то разница была, отнести текст к довоенному или послевоенному времени (тем паче после войны он в лагерях уже не сидел)? Ивановского он знать не знал, за «авторство» с ним бороться даже в страшном сне не собирался…

Вариант Варди никак не вписывается и в без того нестройную систему Дюриса. Любопытно, что племянник Ивановского подвергает сомнению и осмеянию любые свидетельства лагерников, забывая о том, что ведь и «свидетельство» его дяди — не более чем слова.

Песнь о летящем паровозе

Однако и это — далеко не все. В Гуверовском институте (США) хранится работа Владимира Юрасова «Песня в советских тюрьмах и лагерях». Она написана в 1950 году, когда «автор» «Паровоза» Николай Ивановский еще мотал срок. В работе приводится вариант песни с первой строкой «Летит паровоз по долинам и взгорьям» — той самой, которая отсутствует в «каноническом» тексте Ивановского, зато присутствует во многих других, прежде всего — в «рекрутской» народной песне, которую исполняет Бичевская. Немного о Юрасове: родился в 1914 году. В 1938-м был арестован, в 1941-м бежал из лагеря, жил по подложным документам, воевал, дослужился до подполковника, после войны был уполномоченным Министерства промышленности строительных материалов в Восточной Германии, бежал в Западную Германию, с 1951-го в США, редактор журнала «Америка», комментатор радиостанции «Свобода». То есть после 1945 года Юрасов ни разу не был в Советском Союзе и слышать песню, якобы созданную в 1946 году и ходившую по лагерям, не мог. Наверняка он приводил текст, который услышал непосредственно в ГУЛАГе.

Вопрос: как в 1950-м году в Западной Германии мог появиться куплет с «летающим» паровозом?

Ответ на это пытается дать тот же Дюков:

«В романе Михаила Демина «Блатной» упоминается такой факт, что сам Демин услышал песню «Постой, паровоз» и дополнил (вероятность этого факта оставим на совести автора) ее своим куплетом со словами:

Что ж, теперь мы знаем, как и где был «пришит» чужеродный куплет. Если учитывать тот факт, что сам Демин попал в тюрьму только в середине войны (год 1942—43), а переделка свершилась спустя некоторое время (конкретно он не упоминает), то можно предположить, что эта песня была услышана в лагере и там же переделана, а это был год 1946—47».

Здесь неправда все, от начала до конца. Про «Паровоз» Демин писал в автобиографическом романе «Блатной», вышедшем во Франции в 1972 году, следующее: «Не менее разнообразен и репертуар майданников; тут воспеваются поезда, вокзалы, просторы родины… “Летит паровоз по зеленым просторам. Летит он неведомо куда… Назвался, мальчонка, я жуликом и вором и с волей распростился навсегда”».

Ясно, что Дюков не читал этого отрывка и потому процитировал песню неточно. А заодно и кое-что мимоходом подтасовал. Ведь Демин не утверждает, что «дописывал» какой-либо куплет. Он просто приводит отрывок арестантской песни, широко известной в блатных кругах. Кстати, наряду с «Паровозом» Демин цитирует множество других уголовных песен, в том числе песни соловецких лагерей, на тот момент широкой публике совершенно не известные: их полные тексты вышли значительно позднее.

Кроме всего прочего, ссылка Дюкова на роман Демина совершенно не объясняет того, каким образом куплет про «летящий паровоз» цитировал Владимир Юрасов в 1950 году, не пройдя послевоенный ГУЛАГ и не зная песни, якобы написанной Ивановским с чистого листа. Ведь сам Демин эмигрировал во Францию только… в 1968 году! Так что он при всем желании не мог познакомить Юрасова с песней о паровозе…

Но и на этом история «летающих паровозов» не завершается. В первой половине 90-х годов в телепередаче Эдуарда Успенского и Элеоноры Филиной прозвучал еще один вариант «Паровоза». Текст его был опубликован в 1995 году в сборнике песен «В нашу гавань заходили корабли»:

Судя по реалиям этой версии, она была создана в период с 1940 по 1956 год. В 1940-м Президиум Верховного Совета СССР издал ряд указов: о переходе на 8-часовой рабочий день, о переходе на 7-дневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятия. За нарушение этих указов устанавливалась уголовная ответственность: от 2 до 4 лет заключения. Закрепление было полным и касалось всех — от учащихся фабрично-заводских школ до директоров предприятий. Некоторые историки считают, что по этим указам были осуждены миллионы человек (статистика, впрочем, спорная). Лишь в 1956 году уголовная ответственность за самовольный уход с работы (кстати, и за опоздание на рабочее место) была отменена.

Совершенно безосновательно предполагать, что и этот вариант «стилизован» уже после того, как «Постой, паровоз» стал популярен благодаря кинофильму «Операция Ы». Зачем кому-то понадобилось вдруг «стилизовать» в 90-е годы «Паровоз» именно под 40—50-е, да еще и конкретно под ситуацию с указами?! К тому же бросается в глаза то, что переделывался не столько блатной, сколько именно народный романс. Иначе явных совпадений никак не объяснить:

Сравните с «рекрутским» вариантом:

Далее:

Где упоминание об отпуске и именно в три дня — в блатной песне? Нет его и быть не может! Он «не клеится» к уголовному миру. Какой отпуск у уркагана? А к работягам — в самую масть! Поэтому и перекочевало это упоминание из народного варианта «а срок мне представлен на три дня».

Кстати, переложение известных блатных песен на «заводской» лад — явление не исключительное. Существует, например, переделка 30-х годов «Гоп со смыком, Кировский завод»:

Конечно, остается привычный лепет об очередной «фальсификации». Но неужто существует нечто вроде всемирного масонского заговора, нацеленного исключительно на то, чтобы путем многочисленных стилизаций и подтасовок лишить Николая Ивановского права на авторство блатного шедевра? Причем у него почему-то не просто «крадут» песню, но еще и подделывают ее то под рекрутскую, то под кулацкую, то под заводскую, то под крестьянскую… И эти коварные происки начались еще в 50-е годы (ведь очевидность того, что работа Владимира Юрасова о советских арестантских песнях появилась именно в 1950 году, даже племянник Ивановского не осмелился оспаривать). Ну, это уже тема не для историков фольклора, а для психиатров.

Джордж Вестингауз предоставляет улики

Впрочем, есть и множество других еще более весомых свидетельств против авторства Ивановского.

Совершенно случайно один из аргументов в пользу существования фольклорного первоисточника блатной песни о паровозе и кондукторе подсказал сам племянник Ивановского. Он пишет: «Маловероятно, что в теплушках, увозящих солдат на фронт Первой мировой войны, были кондукторы и тормоза. Скорее всего, управлял движением поезда (и торможением) машинист — из паровоза».

Замечательная реплика! Прежде всего, непонятно, почему солдат должен ехать на побывку к матери в теплушке, а не в обычном вагоне? Но главное не это. Невольно племянник дал «маячок», привязывающий действие именно к дореволюционным временам.

Совершенно очевидно, что автор песни не имеет ни малейшего представления о принципе работы поезда! Хотя бы о принципе действия тормозов. Действительно, кондуктор ни при каких условиях не мог нажать на пневматический железнодорожный тормоз системы Джорджа Вестингауза. Экстренное торможение осуществлялось первоначально при помощи специальной ручки, которую дергали вниз (через вагоны тянулась специальная веревка), а позднее стали дергать на себя рычаг, называемый «стоп-краном».

В начале XX века малограмотный солдат этого мог не знать. Простому пареньку из «глубинки» такие премудрости были в диковинку. Для него и поезд был чем-то вроде космического корабля для нынешнего обывателя. А вот для опытных «жульманов» конца 40-х годов подобное неведение непредставимо! Они постоянно «гастролировали» по городам, «работали» в поездах… Тем более знал, что такое «стоп-кран», парень из Ленинграда Николай Ивановский. Так что душераздирающий возглас из уст «мошенника и вора» — «Кондуктор, нажми на тормоза!» воспринимается как дикий анахронизм.

Правда, до 30-х годов XX века в поездах действительно существовала такая должность, как «тормозной кондуктор». Есть даже знаменитая песня «Вот мчится поезд по уклону» — переделка не менее известного шахтерского «Коногона»:

Бригада состояла из пяти человек: кондуктор — теперь его, наверное, назвали бы бригадиром, машинист, тормозной кондуктор (сидевший в будочке на тормозной площадке последнего вагона), помощник машиниста и кочегар. До революции кондуктор был чиновником 12-го—13-го класса — уважаемым и высокооплачиваемым специалистом. Но уже в советское время такие кондукторы отошли в прошлое.

В Интернете по этому поводу даже развернулось оживленное обсуждение. Вот что пишут там о роли тормозного кондуктора: «В те времена, когда не все вагоны были оборудованы тормозами, последний вагон был особый. На ровном месте тормозил паровоз — с этим все ясно. А на крутых спусках паровозу тормозить было нельзя — вся масса вагонов просто посыпалась бы с рельсов. Поэтому последний вагон был особый — с тормозами. Скорее всего, тормоза эти были механические, поскольку в будке кондуктора был штурвал».

Другой участник дискуссии уточняет: «Тормозили механическими тормозами, сейчас сохранившимися, как стояночный тормоз (в тамбуре пассажирского вагона можно видеть красные складные рукоятки, а у некоторых товарных вагонов есть «тормозные будки», где видны рукоятки тормоза — сейчас это будки охраны груза и т. п.), а для торможения машинист подавал сигнал свистком — по сигналу кондукторы приводили в действие тормоз, вращая рукоятки, был сигнал и на отпускание тормозов. Тормоз Вестингауза был изобретен в 1868 году, но в России внедрен позднее. С 1931 года началось энергичное внедрение тормоза Матросова, близкого по конструкции, так что можно отнести создание песни к 20-м годам».

Мы уже уточнили, что песня создана еще раньше (причем даже в те времена кондукторы не нажимали на тормоза, а вращали рукоятки). И уж, во всяком случае, раньше, чем родился Коля Ивановский. То есть Ивановский «бомбил» уже в эпоху «стоп-кранов».

Песни нет, а ее поют!

Но есть у борцов за авторство Ивановского еще один аргумент, который кажется им железобетонным. Михаил Дюков, которого я искренне уважаю за его подвижническую работу по изучению русского шансона, вопрошает:

«Если эта песня старинная, то почему ее нет в репертуаре певцов начала 20-го века ни у советских, ни у эмигрантов?! В период Первой мировой войны были популярны патриотические песни, но и среди них «Вот тронулся поезд» или нечто схожее по смыслу и тексту найти не удалось. Почему?

Может, ее просто тогда еще не написали?!

Я не поленился и пролистал «Русские народные песни» (достаточно обширный труд, около 300 текстов), там есть раздел «Солдатские и рекрутские песни», но ничего похожего на вариант Ж. Бичевской найти не удалось».

Я, конечно, ценю титанический труд Михаила, но для справки вынужден сообщить, что народных русских песен насчитываются сотни тысяч. И тексты далеко не всех из них напечатаны даже в специальных сборниках. Сборник из 300 песен может считаться в этом море комиксом для дефективных подростков. Еще пять-шесть лет назад я не мог найти «казачьего» варианта текста песни «Течет реченька». Сейчас в Интернете этих текстов с добрый десяток.

То, что песня не вошла в небольшой сборник, вовсе не значит, что ее не существует. Даже если вы не найдете ее в ста сборниках, она может прекрасно звучать в то же самое время в народе. Потому что фольклор — это все-таки устное народное творчество.

Дюков также ссылается на то, что песня про паровоз не упоминается ни у Варлама Шаламова, ни у Дмитрия Лихачева, ни у Андрея Синявского, писавших о блатном песенном фольклоре. Ну, во-первых, это не совсем так. У Синявского как раз цитируются целых два куплета полного варианта песни:

Правда, Синявский попал в места лишения свободы уже в 1965 году, так что ссылка на него не совсем корректна. Но цитаты действительно взяты из старой блатной песни. Хотя бы потому, что ряд исполнителей (включая Аркадия Северного) вместо «с карниза» поют «с барказа» (или «с баркаса»). «Барказ» — на старой довоенной фене значит «тюремная стена». Для обозначения стены в магазине, банке или других объектах для краж с проломом употреблялось слово «батис». В послевоенном и современном уголовном жаргоне этих слов нет, они давно и прочно забыты.

Заметим ради справедливости, что оба эти куплета в варианте, который приписывается Ивановскому, отсутствуют. Зато присутствуют практически во всех исполнительских вариантах. Мы обращаемся к Синявскому лишь потому, что на него сослался сам Дюков. Увы, все перечисленные авторы — и Лихачев, и Шаламов, и Синявский — цитируют в своих работах лишь незначительную часть классических блатных песен. Поэтому аргумент, что упоминание какой-то из них у данных исследователей уголовного фольклора отсутствует, должен быть признан (говоря юридическим языком) ничтожным.

Впрочем, недавно на Интернет-сайте «Ностальгия» некто под ником Olegvi тоже высказал еще ряд сомнений по поводу того, что существовал «рекрутский» первоисточник песни о паровозе:

«Это утверждает только Бичевская…

В тексте логические нестыковки, по сравнению с которыми «он шел на Одессу, а вышел к Херсону» просто меркнет.

Итак, поезд «летит неведомо куда». Подождите, как неведомо куда? Герой едет на поезде к матери, его отпустили на три дня. Значит, поезд летит ведомо куда.

Герой «спешит показаться на глаза» и тут же просит тормозного кондуктора остановить поезд. Зачем??? У Ивановского все понятно — героя этапируют, он мечтает о свидании с матерью, проезжая мимо родных мест. Здесь — непонятно.

Дальше, еще очень интересная деталь. В варианте Ивановского второй куплет начинается так:

У Никулина чуть смягчено, но тоже — «не жди меня, мама». И это понятно — кондуктор все равно просьбы не выполнит. А здесь:

За что прощать-то? Если героя песни забирают в солдаты, чем он виноват-то?»

Увы, большинство аргументов, мягко говоря, притянуто за уши. Например, по поводу того, что поезд «летит неведомо куда». Мол, ясно же, что к маме! Как раз нет. Не случайно рекрутская песня начинается словами — «Вот тронулся поезд в далекую сторонку». То есть поезд идет не к маме, а в неведомые края. И именно поэтому герой просит кондуктора «нажать на тормоза», поскольку он «к маменьке родной заедет ненадолго». То есть солдат просит высадить его на промежуточной станции, причем имеет полное на то право: ведь срок ему «представлен на три дня». Что же тут непонятного?

А вот последнее замечание: «За что прощать-то? Если героя песни забирают в солдаты, чем он виноват-то?» — заслуживает внимания. И впрямь: из варианта Жанны Бичевской действительно неясно, с какого перепугу солдатик просит прощения у маменьки. И тут самое время вытащить рояль из кустов.

Дело в том, что, хотя Дюков и не нашел следов «рекрутской» дореволюционной песни о кондукторе и тормозах, она все же существует до сих пор, и не только в репертуаре Жанны Бичевской. Один из «казачьих» вариантов записал на компакт-диск «Казачьи песни» (Polyphony Studio. Новосибирск, 2006) фольклорный ансамбль «Красота». И вот тут-то мы ясно понимаем смысл сыновнего покаяния:

Итак, сын просит прощения за то, что он не успел обзавестись семьей, оставить матери внуков. Разумеется, и этот вариант племянник Николая Ивановского может назвать «переделкой» песни в исполнении Жанны Бичевской. Однако песня сохранилась также в репертуаре ансамбля «Казачий строй» из Мариинска Кемеровской области. О рекрутской казачьей песне, послужившей основой для блатного «Паровоза», упоминает и автор заметки о фольклорном казачьем фестивале «Атаманом будешь?», опубликованной в газете «Вечерняя Тюмень» (2009. Октябрь. № 39).

Так что если исследователю не удается чего-то найти, это еще не аргумент в споре. Возможно, дело просто в добросовестности самого исследователя.

«А «Юрий Милославский» — тоже ваше сочинение?»

Помните это место из гоголевского «Ревизора», где супруга городничего интересуется у Хлестакова, не он ли автор знаменитого в то время исторического романа (написанного на самом деле Михаилом Загоскиным)? Та же примерно история произошла и с Ивановским. Причем есть большие подозрения, что виновником заблуждения (или путаницы) является не сам Николай Николаевич. Скорее всего, в роли Хлестакова выступает его племянник Дюрис.

Помимо славы создателя «Паровоза», Николаю Николаевичу приписали еще и авторство песни… «Черная роза, эмблема печали»! Не больше и не меньше.

Мы уже упоминали, что в декабре 2001 года Татьяна Максимова встретилась с парализованным Ивановским и написала небольшой материал «Постой, паровоз, не стучите, колеса!». Среди прочего там есть такой абзац: «На киностудии Ивановский написал киносценарий по своей повести «Дальше солнца не ушлют». Там один персонаж песню поет: «Черную розу, эмблему печали, при встрече последней тебе я принес…» Сценарий прочитал Сергей Соловьев, и цитата попала в название его фильма…»

Через месяц, в январе 2002-го, в петербургской газете «Трибуна» появляется публикация Ирины Кедровой под заголовком «Кондуктор, нажми на тормоза!». Корреспондент уже совершенно определенно утверждает: «Вошедшие в название соловьевского фильма строки принадлежат перу неутомимого Николая Николаевича».

А в «Энциклопедическом словаре крылатых слов и выражений» автор-составитель Вадим Серов закрепил эту версию как единственно верную:

Автор этих строк литератор Николай Николаевич Ивановский. В киносценарии, который он написал по своей же повести «Дальше солнца не ушлют», один из героев поет песню:

Правда, ниже составитель все-таки делает оговорку:

«Эта песня представляет собою версию романса «Обидно, досадно…» (1920-е годы), написанного на стихи поэта Александра Борисовича Кусикова (1896–1977), друга С. А. Есенина».

Потрясающая формулировка! Что же представляет собой эта самая «версия»? Сравним текст Кусикова, созданный на самом деле в 1916 году, и текст Ивановского. У автора оригинальной песни:

Текст Ивановского вы можете прочесть чуть выше. Много различий нашли? И уж, конечно, смешно предполагать, что Сергей Соловьев вдохновился именно строчкой в переделке Ивановского. Во всяком случае, режиссер в названии фильма «Черная роза — эмблема печали, красная роза — эмблема любви» цитирует не вариацию Ивановского, а строки «детской» песенки:

Эта песенка тоже является своеобразной переделкой романса Александра Кусикова. В переделке же Ивановского слов о красной розе и вовсе нет.

Если байку о Сергее Соловьеве не выдумала сама журналистка, значит, Тамара Максимова передала рассказ либо дяди, либо племянника. В любом случае то, что четверостишие присутствует в сценарии, очевидно. То есть Ивановский с легкой душой считал себя автором «Черной розы», хотя его четверостишие — всего лишь немудреная переделка. Такое же отношение у старого арестанта было и к «Паровозу». А что? Он же кое-что изменил в народной песне, подсократил ее — почему же он не автор?

Да, были и другие варианты. Были и другие куплеты. Но Николай Ивановский мог посчитать себя автором песни, даже внеся в нее такие незначительные изменения, как в «Черную розу»…

Исследователи блатного фольклора знают, как легко бывшие лагерники приписывают себе создание того или иного арестантского шедевра — например, «Ванинского порта». Может, по забывчивости, может, по простоте душевной…

Кстати, и у «Паровоза» нашелся и еще один автор — бывший зэк, музыкант Генрих Сечкин. Ну, с этим-то все ясно. В своих воспоминаниях «За колючей проволокой» Сечкин умудрился «вспомнить», как в послевоенном ГУЛАГе у него «в ушах звучала лагерная песня»:

То есть тот самый «Окурочек», который Юз Алешковский сочинил… в 1963 году!

Байка про дядюшку Арчибальда

Михаил Дюков пишет, что Ивановский признавался: свой «Паровоз» он создал на чужую музыку. На какую же именно мелодию положен блатной шлягер?

Некоторые исследователи склонны считать, что мотив «Паровоза» напоминает тот самый вальс «Осенний сон», о котором поется в песне «С берез неслышим, невесом, слетает желтый лист» Матвея Блантера и Михаила Исаковского. Вообще-то вальс не настолько старинный, как утверждает песня: его автор, английский композитор Арчибальд Джойс (Archibald Joyce), родился в 1873 году, а умер в 1963-м. «Осенний сон» («Songe d'Automne», или «Autumn Dream») Джойс создал предположительно в 1908 году. За композитором быстро закрепился титул «английского короля вальсов», его произведения «Грезы любви», «Воспоминание», «Мечты», «Тысяча поцелуев» и другие получили мировую известность. По легенде, именно «Осенний сон» звучал 15 апреля 1912 года на борту печально известного «Титаника», когда корабль медленно погружался в пучины океана.

Огромной популярностью «Осенний сон» пользовался и в России. Не раз на эту мелодию создавались стихотворные тексты. Первым слова на музыку Джойса сочинил князь Ф. Касаткин-Ростовский и посвятил баронессе Ольге Николаевне Таубе. На другие слова исполнял песню Юрий Морфесси. В 30-е и 40-е годы попытки придумать к мелодии вальса «Осенний сон» песенные тексты и внедрить их в исполнительскую практику предпринимали поэты Виктор Боков, Вадим Малков и Василий Лебедев-Кумач. Последний сочинил поэтическую версию «Осеннего сна» после настойчивых просьб Лидии Андреевны Руслановой.

Так что версия с вальсом Джойса вполне имела бы право на существование. Если бы не одно «но»: музыка английского композитора страшно далека от мелодии песни «Постой, паровоз»! Параллель эта мне кажется искусственной и не имеющей под собой оснований. С этим соглашаются и многие музыковеды.