Босяцкие «Кирпичики»
Уголовный вариант городского романса «Кирпичики» был чрезвычайно популярен в блатной среде и с удовольствием поется до сих пор. Вообще-то «Кирпичики» — лирическая баллада эпохи нэпа на пролетарскую тему:
Текст «Кирпичиков» написал поэт Павел Герман, создавший такие шлягеры, как романс «Только раз бывают в жизни встречи», «Последнее танго» и «Марш авиаторов» («Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…»). А вот с мелодией не все однозначно. Автором музыки сейчас указывается Валентин Кручинин, однако известно, что композитор использовал мелодию вальса С. Бейлезона «Две собачки» из цикла оркестровых пьес «Цирковые впечатления».
Вот что рассказывает Владимир Бахтин: «19 января 1924 года прошла премьера мейерхольдовской постановки «Леса» по Островскому. Постановка была новаторская, революционная или, точнее, революционно-лубочная. Для нас в данном случае важно лишь одно обстоятельство: в любовной сцене между Петром и Аксюшей звучала гармонь (за сценой играл М. Я. Макаров). Исполнялся вальс «Две собачки». Спектакль имел огромный успех, за десять лет состоялось более 1300 представлений. Но он вызвал и споры. «Для меня глубоко отвратительна постановка «Леса» Мейерхольда при всем колоссальном интересе, который вызывает во мне гармошка, но безотносительно к театру, — сказал Маяковский. — Это не новое искусство, а воскрешение покойников». Именно музыка, как видим, не устроила поэта».
Тогда же, в 1924 году, родилась и «Песня о кирпичном заводе» Павла Германа — как считает Бахтин, после, а следовательно, в результате мейерхольдовского лубочного спектакля (хотя известно изречение древних: после — не значит вследствие). Любопытно, что в первом нотном издании 1924 года, появившемся вскоре после премьеры, композитором значится Б. А. Прозоровский.
По другой версии, песня была написана Германом и Кручининым для инсценировки «Павлиний хвост» в Эстрадном содружестве коршевских актеров. Причем одни театроведы относят ее рождение к 1923 году (например, М. И. Зильбербрандт), другие (Д. И. Золотницкий) утверждают, что инсценировка появилась уже после «Леса» в 1924 году.
Третья версия появляется в воспоминаниях киносценариста Алексея Каплера. По его словам, в 1924 году он приехал в Киев и в кругу своих друзей рассказал о мейерхольдовской постановке. Потом зашел разговор о вальсе, который ему понравился. «Музыкальная девушка Ася, также бывшая на спектакле, напела мелодию. Пианист Дмитрий Колесаев тут же подобрал аккомпанемент и сказал с вызовом присутствовавшему при этом поэту-песеннику П. Герману: «Павел, можешь сочинить слова?» Герман к этому времени был уже профессионалом, автором нескольких песен и романсов. Он вышел в другую комнату и вскоре вернулся с “Кирпичиками”».
Как справедливо заметил Сергей Неклюдов, этот рассказ очень смахивает на байку Красавина о том, как он заказал Ядову текст песни «Бублички».
Столь же невероятный сюжет предлагают и другие не особенно критически настроенные исследователи — например, Эмиль Пик. Согласно его варианту, Павел Герман написал «Песню про кирпичный завод» для молодой харьковской певицы Клавдии Шульженко, а уже благодаря исполнению Шульженко «Кирпичики» разошлись по всей стране:
«В 1924 году Павел Герман, поэт тогда мало известный, а лучше сказать, вовсе неизвестный во временной столице Украины, предложил поющей в ресторанах девушке с харьковской слободы Москалевки Клавдии Шульженко несколько песен. Ей понравилась «Песня о кирпичном заводе» на мотив дореволюционного вальса С. Бейлезона «Две собачки». После шульженковского исполнения не было в Харькове ни одного нэпмановского ресторана, где бы песня эта не воспроизводилась. «Кирпичики» долетели до Москвы в три месяца: в феврале 1925 года на юбилейном вечере по случаю 100-летия Малого театра группа молодых актеров впервые пропела эту песенку на капустнике. Во время первомайских торжеств «Кирпичики» уже распевались за Пресненской заставой фабричными девушками».
Однако слава Клавдии Шульженко до 1928 года не выходила за пределы Харькова. Так что вряд ли молодая певица могла способствовать тому, что «Кирпичики» в момент разнеслись по России. Хотя эта песня действительно была в репертуаре певицы; более того, Клавдию Ивановну с Павлом Давыдовичем позже долгое время объединяло творческое сотрудничество, она исполняла много песен на его стихи («Записка», «Никогда» и т. д.).
Сама Клавдия Шульженко вовсе не утверждала, что Герман написал песню именно для нее. Она писала: «Песня о кирпичном заводе» действительно не отличалась ни музыкальными, ни поэтическими достоинствами. Композитор Кручинин обработал для нее мелодию известного вальса, который считался чуть ли не народным. Этот вальс можно было услышать в цирке, в балагане, его играли шарманщики. Я слыхала эту мелодию в детстве. У нас был граммофон, и среди многочисленных пластинок к нему были и вальс «Две собачки», который я сразу вспомнила, услышав новую песню В. Кручинина. Не нужно думать, что речь идет о непреднамеренном плагиате. Нет, Павел Герман рассказывал мне позже, что они с Кручининым долго искали мелодию, которая легко бы узнавалась, легко бы запоминалась, была бы доступна. Таким же доступным был и текст песни, который мало чем отличался от тех, прямо скажем, примитивных песен городских окраин, которые широко бытовали в начале века, а некоторые, как, например, «Маруся отравилась», распевались еще и в 20-е годы».
Но факт остается фактом: в 1925 году «Песню о кирпичном заводе» поет уже вся страна. Тогда же выходят и первые пластинки с записями «Кирпичиков». Одна из них сохранилась, о ней рассказал Глеб Скороходов в своей книге «Тайны граммофона»:
«Этикетка музпредовская… на Северном полюсе, там, где сходятся меридианы красного земного шара, стоит рабочий, стриженный по-крестьянски «под котелок», в подпоясанной рубахе навыпуск, рукава засучены, брюки вправлены в сапоги, в одной руке молот с длинным древком, молотом рабочий упирается аккурат в полюс, в другой — граммофонная труба. На ней, как известно, не играют, но рабочий поднес ее к открытому рту, и из раструба граммофонного колокольчика несутся слова: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». А позади, не на земном шаре, а на горизонте — силуэты доброго десятка заводских труб, конечно, дымящих… Записан на этом «тяни-толкае» народный хор под управлением Федора Алехина. С одной стороны — «Пошла Маша за водицей», с другой — русская песня «Кирпичики»…
Судьба ее весьма примечательна. Пожалуй, другого такого фаворита у «Музпреда» не было. Запись «Кирпичиков» появилась на пластинках с той же оперативностью, что и фрагменты из «Баядеры» — на следующий день после премьеры. Но одним исполнителем дело не ограничилось. Через несколько месяцев «Музпред» повторяет запись — на этот раз «Кирпичики» представляет одна из популярных исполнительниц цыганского жанра Нина Дулькевич… Мало того, «Музпред» выпускает инструментальный вариант фаворита, записанный известным трио баянистов театра Мейерхольда, со сцены которого «Кирпичики» прозвучали в современном «Лесе» Островского, как своеобразное знамение дня нынешнего».
На «Кирпичики» обрушивались с критикой, их считали признаком пошлости и мещанства. Это отразили в своем романе «Золотой теленок» Илья Ильф и Евгений Петров: «В большом мире изобретен дизель-мотор, написаны «Мертвые души», построена Днепровская гидростанция и совершен перелет вокруг света. В маленьком мире изобретен кричащий пузырь «уйди-уйди», написана песенка «Кирпичики» и построены брюки фасона “полпред”».
Но популярность «Песни о кирпичном заводе» была неимоверной. Уже в 1925 году появляется спектакль «Кирпичики» и кинофильм с тем же названием и на тот же сюжет режиссеров Леонида Оболенского и Михаила Доллера. В главных ролях — звезда «великого немого» Петр Бакшеев и молодая актриса вахтанговской студии Варвара Попова. Сюжет прост. На кирпичном заводе провинциального города перед революцией работает девушка Маруся. Она любит молодого революционера-рабочего Семена. Приказчик Пашка, влюбленный в Марусю, доносит на Семена в полицию. Затем — побег, встреча, расставание… В дни Октябрьской революции Семен — в рядах штурмующих Зимний дворец. А через несколько лет, став директором кирпичного завода в родном городке, главный герой вновь встречает Марусю.
В качестве рекламы перед входом в кинотеатры распевались куплеты на мотив той же баллады:
Стали возникать варианты, посвященные злободневным темам: растратчикам, алиментам и проч. Куплетист Каминский выступал даже с номером «Кирпичиада», где показывал, как эту песню исполняли бы в опере, в русском хоре, на цыганский манер и т. д. Появились «Гаечки», «Шестереночки» и т. д.
Разумеется, не обошлось и без «криминальных» тем. Вот для примера отрывок из переработки, где повествуется о фальшивомонетчиках:
А вот другой — о грабителях:
Но эти варианты как-то не прижились. Зато в памяти народной по сей день остался так называемый «босяцкий» вариант «Кирпичиков».
Не случайно «Босяцкие “Кирпичики”» появились именно в разгар «новой экономической политики» — нэпа, когда Советская власть была вынуждена временно отступить от своих принципов и развязать руки частному собственнику: без этого восстановить страну, разрушенную революциями и войнами, было невозможно.
Одновременно советские идеологи продолжали гнуть свою линию, ясно давая понять: «частник» для государства — лицо второго, а то и третьего сорта. Как откровенно это сформулировано в приказе по московской милиции № 89 от 6 сентября 1924 года: «Советская милиция в первую очередь охраняет собственность и интересы общенародные — рабочего класса и беднейшего крестьянства. Частные интересы и частная собственность охраняются только потому, что в этой охране заинтересованы рабочие и беднейшие крестьяне, ибо она, эта частная собственность, в конечном счете, целиком принадлежит им».
Написано с предельным цинизмом: речь идет даже не о защите самого частника, но лишь о защите его имущества, которое, «в конечном счете», все равно принадлежит рабочим и крестьянам и может быть отнято поэтому в любой момент… Так что милиции следует заботиться о сохранности «барахла», а насчет того, кто его нажил — ну, как карта ляжет.
В обществе насаждалось активное неприятие «нэпманов» — прослойки новых собственников, мелких предпринимателей, зажиточной части населения. Пресса того времени, даже печатая криминальную хронику, выполняла четкую идеологическую задачу: пробудить чувство злорадства по отношению к потерпевшим из числа новой буржуазии. Действительно, жертвами краж и ограблений часто были имущие граждане. В Питере 1922–1923 годов громкую известность получили дела, связанные с ограблением квартир меховщика Богачева на улице Плеханова, ювелира Аникеева в Чернышевом переулке, убийство семьи мясоторговца Розенберга с Охты, жены владельца мучного лабаза… Одновременно исподволь проводилась мысль, что уж работяг, мелких советских служащих власть защитит, а «буржуи», «нэпманы» пусть защищаются сами. То есть уголовникам ненавязчиво указывалось направление, в котором можно было действовать относительно безопасно.
В стихотворении «Стоящим на посту» Владимира Маяковского, обращенном к милиционерам, поэт прямо проводит эту мысль:
Преступления против «буржуев» служили в средствах массовой информации чуть ли не объектом любования, подробности таких дел смаковались, по отношению к потерпевшим сочувствия практически не высказывалось, скорее, наоборот. Доктор исторических наук Наталья Лебина справедливо замечает, что все это «можно объяснить влиянием не только традиций городских обывательских легенд, но и политической конъюнктуры, требовавшей изображение нэпа явлением совершенно чуждым и враждебным маленькому человеку». Потому людям и вбивалась в головы мысль: грабить богатого позволительно.
Особо хотелось бы заострить внимание читателя на упоминании шубы как объекта разбоя. Помните — «А на дамочке шубка беличья»… В первые годы Советской власти шубы представляли особую ценность. Да и у многих старорежимных «буржуев» и взять было больше нечего. «Бывшим» надо было как-то выживать, они продавали все дорогое, что оставалось из старой жизни, а вот шуба была уже не роскошью, а предметом первой необходимости (топить комнаты в зимнюю стужу было нечем), поэтому за нее держались.
Впрочем, чуть позже шубы вернулись в разряд предметов роскоши. В главе «Подземное царство» романа «Золотой теленок», действие которой относится к 1922 году, Ильф и Петров пишут:
«А в Москве в ту пору уже бегали новые моторы с хрустальными фонарями, двигались по улицам скоробогачи в котиковых ермолочках и в шубках, подбитых узорным мехом “лира”».
У тех же Ильфа и Петрова в фельетоне «Как делается весна» (1929) встречается и указание на воротник из бобра как на признак особого достатка:
«Долго стоит широкий потребитель у кооперативного окна и пускает слюни. Тогда приходит узкий потребитель в пальто с воротничком из польского бобра и, уплатив за огурец полтора рубля, съедает его».
Бытовала известная уркаганская поговорка: «Граждане, до десяти часов шубы ваши, после — наши». Поэтому в городском фольклоре тех лет было немало историй, связанных именно с шубами. Некоторые из них приводит Георгий Андреевский в исследовании «Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху. 1920—1930-е»:
«О новых формах работы с людьми свидетельствовали следующие истории: бандит снял с девушки шубу, а также платье и туфли, а потом проводил до дома, передал родственникам и только после этого ушел. Или такой случай. Он произошел на Ордынке. К мужчине подошли два бандита с пистолетом и потребовали снять шубу или отдать десять тысяч. Иван Иванович (назовем так потерпевшего) возвращался из гостей, где выиграл в карты приличную сумму. Ее-то он и отдал грабителям, а те ему расписочку в получении денег. Иван Иванович удивился, но расписку взял. Вскоре к нему подошли другие бандиты и потребовали шубу или деньги. Он им квитанцию показал, сказал, что его только что ограбили. Бандиты посмотрели квитанцию и отпустили его».
В «Босяцких “Кирпичиках”» скептически пародируются подобные легенды о «галантности» и «благородстве» бандитов.
Уголовный мир прекрасно понял, что от него требуется. Так, в 20-е годы в Москве издавался журнал «Тюрьма». Там была опубликована стихотворная «Исповедь» бандита по кличке «Культяпый», который возглавлял банду и был выдан своим подельником по прозвищу «Архиерей». Вот что писал автор «Исповеди»:
Вот эта питательная среда презрения, зависти и ненависти к состоятельным людям и породила тему для новых «Кирпичиков». Хотя сюжет песни абсолютно не имеет отношения к Сеньке и пролетариям, легко заметить, что отдельные строки перекочевали из оригинала в уркаганскую версию.
Наиболее ранний из дошедших до нас вариантов — «питерский». Его приводит Владимир Бахтин в своем очерке «Кирпичики»:
Такая деталь, как использование «кирпичика» в качестве орудия для нападения, появилась, видимо, под влиянием другой «творческой переработки» «Кирпичиков»:
Перекочевала эта подробность и в классический вариант «Босяцких “Кирпичиков”». А вот куплет про «мутные глаза», как справедливо замечает Бахтин, вряд ли мог понравиться уголовникам, поэтому и не сохранился в широком исполнении.