Песенное творчество беспризорников требует серьезного и глубокого изучения.

Начнем с того, что юные бродяжки всегда пополняли ряды преступного мира — начиная с дореволюционной России и вплоть до дней сегодняшних. Особенно же это характерно было для 20-х годов прошлого века. В эти годы по всей России промышляли миллионы беспризорников (только по официальным данным, их насчитывалось более 7 миллионов). Беспризорничество — последствие двух войн (Первой мировой и Гражданской), голода, разрухи, эпидемий и массовых миграций — было бичом общества не только в первые послевоенные годы, но даже в период расцвета нэпа и представляло собой серьезную социальную проблему. Большая часть беспризорников жила попрошайничеством, воровством и разбоями. Они исполняли «жалостливые» песни о своей горькой судьбе на вокзалах и в вагонах поездов или хищными сворами налетали на прохожих и мелких уличных торговцев. Ютились в разрушенных городских зданиях, кладбищенских склепах, старых вагонах, отогнанных в тупики, в кочегарках списанных паровозов, асфальтовых чанах, бочках из-под цемента… На обывателей наводили ужас слухи о проституции, наркомании, венерических болезнях среди бродяжек. Беспризорники часто этим пользовались, вымогая у граждан деньги под угрозой «укусить» и «заразить».

Однако огромная армия бродяг-малолеток представляла собой и более серьезную опасность. Имеются сведения о налетах беспризорщины на целые деревни. Озлобленные и озверевшие, пропитанные цинизмом ребята не останавливались даже перед кровопролитием. По данным М. Гернета, среди задержанных за воровство и содержавшихся в местах заключения Москвы преступников львиную долю составляли подростки 16 и юноши 20 лет (следует учитывать при этом, что ребята моложе 14 вообще не содержались в местах заключения). Еженедельник советской юстиции «Юный пролетарий» приводил в 1924 году следующие цифры: если в 1913–1916 годах в Петербурге было возбуждено около 9 тысяч дел в отношении лиц, не достигших восемнадцатилетия, то в 1919–1922 — почти 23 тысячи. В правонарушения имущественного характера вовлекались в основном беспризорные.

К беспризорникам вплотную примыкали босяки — уголовный сброд, люмпены, которые при любой власти составляют костяк уголовного «дна». Их отличие от преступников-профессионалов в том, что у босяков нет ни особой специализации, ни кастовых правил, ни традиций. Они идут за тем, кто сильнее, кто обещает более крупный куш. Впрочем, и этот куш они способны только прогулять, пустить на ветер. Различие между босяками и беспризорниками зачастую заключалось лишь в том, что первые были постарше и имели больше криминального опыта. В разных городах существовали свои «босяцкие» районы. В Ростове — Богатяновка, в Москве сначала — Хитров рынок, успешно разгромленный чекистами, позже — Марьина Роща, Сокольники; в Одессе — Пересыпь и Молдаванка; в Тбилиси — Авлабар; в Киеве — Подол; в Питере — Лиговка… В босяцкий мир к началу 20-х влилась и разношерстная масса анархистов разного толка, матросов-кронштадтцев, восстание которых было подавлено Советской властью в 1921 году, недоучившихся гимназистов, потерявших дом и семью, и др.

Ситуацией воспользовались бывшие кадровые военные из числа тех, кто противостоял в войну большевикам, но после не эмигрировал, а ушел в криминальное подполье. Беспризорники стали в их руках грозной силой: «Массовое появление беспризорников восходит к годам Гражданской войны 1918–1921 гг. Они образовали крупные, очень опасные банды» (Ж. Росси. Справочник по ГУЛАГу). О том же пишет Ю. Щеглов: «В ряде случаев беспризорные образовывали сообщества, объединенные жесткой дисциплиной и авторитетом вожака».

Именно белое офицерство вырабатывает в этот период и культивирует в среде своих подручных ряд жестких установлений-законов, которые носят явно политический характер. Например:

— не обрастать имуществом, не иметь семьи;

— если есть родные, отказаться от них;

— ни в коем случае не работать, жить только преступным ремеслом;

— не брать оружия из рук власти, не служить в армии (разумеется, для бывшего белогвардейца становился врагом каждый, кто шел служить ненавистной Совдепии с оружием в руках);

— не участвовать ни в каких политических акциях новой власти, не поддерживать их (всевозможные революционные празднества, митинги, демонстрации, выборы в органы администрации, вступление в комсомол и пр.).

Белогвардейцы привнесли в уголовный мир также требования жесткой воинской дисциплины. Младшие беспрекословно подчинялись старшим, неисполнение приказов которых каралось смертью (как на фронте в военное время). Попав в банду (или, по-босяцки, в «кодлу»), человек не мог самостоятельно уйти из нее. Это расценивалось как дезертирство и тоже наказывалось физическим уничтожением отступника.

До революции, в уголовном мире царской России, этих жестких установлений не существовало. Чем же объяснить эти жесткие табу, возникшие в криминальной бандитской среде 20-х годов? Только тем, что они выработаны «бывшими». В новом обществе представители прежних имущих классов (не смирившиеся с революционными переменами) оказались изгоями, у которых отобрали все, что можно отобрать — отчий дом, семью, веру, надежды на будущее, место в обществе… Путей примирения с новым режимом не было. Оставалось одно — мстить. Ради этого «бывшие» отказывались от всего. Но такого же отречения они требовали и от тех, кого сделали своими подручными: беспризорников, бродяг, босяков, пополнявших «белобандитскую» армию уголовного мира.

К началу 30-х годов те беспризорники, которые не отошли от уголовщины, повзрослели, объединились с представителями «классического» преступного мира России и фактически подавили вместе с ним чуждое течение «идейных жиганов» (как называли уркаганы бывших военных и представителей имущих классов, пытавшихся навязать профессиональным уголовникам свои правила игры). Впрочем, практически все новые установления «белой кости» так и вошли в сформулированный позднее «воровской закон».

Естественно, частью блатной субкультуры стали и песни беспризорников и босяков, в которых как таковой отсутствует уголовный элемент, но присутствуют «жалостливые», а также разухабистые, разгульные мотивы.

Позабыт, позаброшен

В своей книге «Гранит и синь» Вадим Сафонов утверждает, что песню написал он в период бродяжничества в годы Гражданской войны. Там же приведен якобы первоначальный текст:

Сафонов, советский писатель, родился в 1904 году в Керчи. В детстве и юности он работал в порту, на мельнице, в Керченской ихтиологической лаборатории, на рыбном промысле. По самым смелым предположениям, песня могла быть написана как минимум 14-летним мальчиком, то есть самое раннее — в 1918 году. В 1923 году Сафонов переехал в Москву. Начал печататься с середины 20-х, учился на Высших вечерних литературных курсах. Первые свои стихи читал Валерию Брюсову, и тот нашел их «плохими». В конце концов Сафонов перешел на прозу, в том числе на фантастику, стал популяризатором науки, а в 1979 году получил даже Государственную премию СССР в области литературы.

Вряд ли свидетельство Сафонова можно воспринимать всерьез. Так, он же вспоминал, что в 1914 году написал свой первый научно-фантастический роман (то есть десяти лет от роду), а в возрасте от десяти до шестнадцати лет создал даже несколько фантастических романов. Хотя мало ли что можно назвать «фантастическим романом»…

Скорее всего, эта «жалостливая» песня входила в репертуар бродяжек царской России — наряду с «Разлука ты, разлука» и прочими. Так, в некоторых источниках встречается ссылка на то, что «Позабыт, позаброшен» любил слушать композитор Сергей Рахманинов, уехавший из России в 1917 году. Правда, самих воспоминаний об этом мне найти не удалось, поэтому неизвестно, слушал Рахманинов песню до отъезда из России или уже в эмиграции.

Эту же песню ценил Сергей Есенин. Писатель Матвей Ройзман вспоминал в книге «Все, что помню о Есенине»:

«Однажды, проходя по Страстному бульвару, я увидел, как Есенин слушает песенку беспризорного, которому можно было дать на вид и пятнадцать лет, и девять — так было измазано сажей его лицо. В ватнике с чужого плеча, внизу словно обгрызанном собаками, разодранном на спине, с торчащими белыми клочьями ваты, а кой-где просвечивающим голым посиневшим телом, — беспризорный, аккомпанируя себе деревянными ложками, пел простуженным голосом:

Сергей не сводил глаз с несчастного мальчика… Лицо поэта было сурово, брови нахмурены. А беспризорный продолжал:

Другой мемуарист, Николай Вержбицкий, рассказал, что по просьбе Есенина эту же песню пел мальчуган в Тифлисском коллекторе для беспризорных на Авлабаре.

Писатель Иван Солоневич, бежавший с Беломорканала, описывал в книге «Россия в концлагере», как уже в 30-е годы загнанные на «великую стройку» беспризорники исполняли среди прочих и слезливую песню про несчастного сиротинку:

«Поют, кто лежа, кто сидя, кто обхватив колени и уткнув голову, кто тупо и безнадежно уставившись в костер — глаза смотрят не на пламя, а куда-то внутрь, в какое-то будущее. Какое будущее?

Да, о могилке не узнает действительно никто. Негромко тянется разъедающий душу мотив. Посеревшие детские лица как будто все сосредоточились на мыслях об этой могилке, которая ждет их где-то очень недалеко — то ли в трясине ближайшего болота, то ли под колесами поезда, то ли в цинготных братских ямах, то ли просто у стенки ББК ГПУ».

В 1931 году песня «Позабыт, позаброшен» вместе с несколькими другими уголовными шлягерами («Нас на свете два громилы», «А ты не стой на льду») прозвучала в первом звуковом советском кинофильме «Путевка в жизнь». Автором музыки ко всем этим широко известным песням почему-то объявили композитора Якова Столляра.

Бывшая узница ГУЛАГа Екатерина Кухарская в воспоминаниях «Будь что будет», рассказывая о своем этапе с «блатнячками» из Владивостока в Магадан на пароходе, уже прямо относит «Позабыт, позаброшен» к блатному фольклору:

«Вечером блатнячки, расположившиеся в одном крыле трюма, поближе к люку, развернули свою самодеятельность… Пели свои печальные песни:

В настоящем издании воссоздан наиболее полный текст песни. В некоторых вариантах после строк «В исправдоме за решеткой, за кирпичной стеной» следует куплет:

Однако, скорее всего, это — позднее заимствование из «жиганской» песни «Три гудочка», которая исполняется на тот же мотив, что «Позабыт, позаброшен».

По приютам я с детства скитался

Песня родилась в Петербурге — на это указывает упоминание в тексте тюремного Литовского замка. Пятиугольное серое здание было названо так по квартировавшему там в свое время Литовскому мушкетерскому полку. Замок украшали семь башен, оттого он также назывался Семибашенным. С 1823 года его мрачные сырые помещения стали использоваться в качестве следственной тюрьмы. Чаще всего — для уголовников, но содержали здесь и политических (о чем вспоминает В. Г. Короленко в «Истории моего современника»). В марте 1917 года Литовский замок был разрушен и сожжен, развалины сохранялись до 30-х годов, потом окончательно исчезли. Ясно, таким образом, что песня возникла до 1917 года. В более поздних переработках строка про Литовский замок звучала: «За решетку меня закатал».

Песня распространилась по всей России и со временем обросла новыми куплетами и подробностями. Так, перед последним куплетом появились еще три:

Первый куплет появился не раньше начала 30-х годов — до этого так называемого «воровского закона» не существовало, равно как самих «воров в законе». Второй — не ранее 1933 года, поскольку строительство Магадана началось в 1933 году в устье ручья того же названия, а лагеря в бассейне реки Воркуты (Заполярье, правый приток Усы) появились в 1932 году, когда Ухтпечлагом стали здесь разрабатываться угольные копи.

Самое раннее литературное упоминание о песне мне удалось найти в «Республике ШКИД» Леонида Пантелеева и Григория Белых (1927 год):

«Полумрак, теплота, догорающие в печке поленья будили в ребятах новые мысли. Затихали. Каждый думал о своем. Тогда Воробей доставал свою балалайку и затягивал тоскующим голосом любимую песню:

Песню никто не знал, но из вежливости подтягивали, пока Гога, ухарски тряхнув черной головой, не начинал играть “Яблочко” на “зубарях”».

Любопытно замечание о том, что «песню никто не знал». Впрочем, это можно объяснить тем, что, по свидетельству авторов, в школу имени Достоевского «подростков набирали повсюду», в том числе от «измученных родителей». Но между тем «Яблочко» было известно всем. Возможно, в кругах «новых» беспризорников первых послереволюционных лет старая бродяжья песня еще не была слишком известна.

Интересно, что автором музыки к этой песне, исполнявшейся в кинофильме «Республика ШКИД», обозначен… композитор Сергей Слонимский! Впрочем, злые языки иронизируют, что мелодию из песни петроградских беспризорников позаимствовала также Александра Пахмутова для знаменитой песенки «До свиданья, наш ласковый Миша», которая исполнялась на закрытии Олимпиады-80.

В качестве одной из переделок песни любопытен «женский» вариант Софьи Купряшиной, который она приводит в сборнике «Счастье»:

Цыц вы, шкеты под вагоном!

Другие названия — «Беспризорники», «Беспризорничья». Существует много вариантов первой строки: «Цыц вы, шкеты, по вагонам», «Цыц вы, шкеты, — под вагоны», «Цыц вы, шкеты подвагонные». Имеется вариант с другим междометием — «Кыш».

Песня считается классическим репертуаром беспризорников. Однако следует сделать оговорку: особую популярность песня приобрела у поколений беспризорников, которые появились в конце 30-х годов (на волне коллективизации и массовых репрессий) и во второй половине 40-х — начале 50-х годов (после Великой Отечественной войны). Дело в том, что, несмотря на антураж нэпа, «Шкеты» написаны лишь во второй половине 30-х годов и являются авторской песней.

В своей книге «Вадим Козин» Б. Савченко вспоминает, как не раз встречался с Козиным лично, бывал у него дома, записывал беседы с ним. Песню «Цыц вы, шкеты» Вадим Алексеевич вспомнил во время одной из таких бесед и напел на магнитофон. По словам Козина, песню эту передали ему два питерских эстрадника, фамилия одного — Дарский.

К сожалению, память Козина несколько подвела. Евсей Павлович Дарский никогда не был «питерским эстрадником». Он выступал исключительно как московский конферансье в дуэте со Львом Борисовичем Мировым. Именно они и написали текст песни «Беспризорники», которая затем стала такой популярной. Причем случилось это не ранее 1937 года. Как мы помним, Козин говорил о двух эстрадниках. А именно в 1937-м «парный конферанс» Мирова и Дарского впервые появился на концертной эстраде в программе сада «Аквариум». Правда, до этого у Мирова была попытка парного конферанса с артистом Е. Ефимовым (Коганом) в спектакле «Стрелочник виноват». Миров играл ворчливого начальника станции, Ефимов — нерасторопного стрелочника. Однако Козин вспомнил именно фамилию Дарского; кроме того, как эстрадники оба конферансье состоялись именно после 1937 года, а опыт с Ефимовым остался практически не замеченным.

Есть, однако, и свидетельство иного рода. Так, В. Боджиян пишет Козину: «По рассказам матери, в 1933–1935 годах Вы разъезжали по Грузии с гастрольной группой: трое цирковых артистов, Вы, еще кто-то, моя мать и мой отец. Отец был администратором группы, его фамилия Трошин Василий Дмитриевич. Маму звали Маргаритой. В репертуаре у вас были песни «Нохэм» и «Беспризорники» (Цыц вы, шкеты, под вагоны!..). Родители говорили, что Вы всегда имели потрясающий успех…»

Но, скорее всего, мы имеем дело с путаницей, виною которой — давность событий и сдвиги в памяти. Факт остается фактом: конферанс-дуэт Миров — Дарский состоялся лишь в 1937 году, именно тогда они написали «Беспризорников» для Козина.

Кстати, в исполнении Козина куплет «Деньги — это не игрушки» звучал следующим образом:

Вообще слово «игрушка» на уголовном жаргоне многозначно, в том числе под ним подразумевалось и оружие. Но в данном контексте «игрушка» — это колода карт (другие названия — «стос», «пулемет», «библия»), «отец» — взрослый главарь беспризорников, «пахан». Во множественном числе «игрушками» называли деньги, выигранные в карты (в нынешнем жаргоне — «куражи», «куражные»).

Есть и другой вариант куплета:

Разумеется, за время своего существования «Шкеты» претерпели множество изменений, существуют во многих вариантах. Приведем лишь один — так называемый «ростовский». Этот вариант отличается большей экспрессивностью, он менее растянут и более динамичен. Хотелось бы отметить еще некоторые детали. Во-первых, во всех трех куплетах фигурирует «мягкий вагон», в котором едут сами исполнители. Таким образом, повествование ведется не от лица беспризорников, а от лица уголовников-майданников (поездных воров). Во-вторых, в припеве — потрясающая звукопись, которая создается трехкратным повторением слога «ша» — «без гроША — ША, ШАтья беспризорная». Это говорит о том, что текст обрабатывался, несомненно, мастером.

Отметим, что песня «Цыц вы, шкеты» пользуется огромной популярностью до сих пор — прежде всего в кругах бардовских, среди туристов, студентов, геологов и т. д. «Морской» вариант приводит Виктор Конецкий:

«Верзила взял в руки гитару и с надрывом запел, самозабвенно отстукивая такт костяшками пальцев по деке:

Рыжий мотнул головой, чтоб поддержали: