С одесского кичмана

Авторы песни: официальная версия

Многие до сих пор считают песню про кичман произведением безвестных авторов. Так, Александр Галяс в очерке истории одесской эстрады до 1941 года «Не напрасно ты поешь…» пишет о первой половине 20-х годов прошлого века:

«Но куда больше родилось в ту пору безымянных сочинений вроде «С одесского кичмана», «Цыпленок жареный» и т. п., имевших отчетливо уголовный привкус. Впоследствии песни такого рода стали именоваться «блатными». Молва почти всем этим сочинениям приписывала одесское происхождение, и само понятие «одесские песни» в советские времена служило клеймом, из-за чего они были категорически запрещены».

Ну, во-первых, достаточно спорно утверждение, будто песня о жареном цыпленке имеет «отчетливо уголовный привкус». А во-вторых, согласно мнению некоторых исследователей, песня «С одесского кичмана» была создана в 1928 году специально для спектакля Ленинградского театра сатиры «Республика на колесах» по пьесе Якова Мамонтова. Сюжет прост: на отдаленном украинском полустанке банда «зеленых» создает свою «демократическую республику». Ее «президентом» провозглашается пройдоха-уголовник Андрей Дудка, который выбирает себе в «министры» бандита Сашку, телеграфиста и двух бывших помещиков. На торжественной пьянке в честь этого события Дудка (его роль исполнял Леонид Утесов) и поет уркаганскую песню.

И сам спектакль, и его постановку критика встретила в штыки. А вот утесовского Дудку и его песню отметила как «единственное отрадное место» в пьесе. В 1929 году видный музыкальный критик С. Дрейзен отмечал: «Особо следует отметить исполнение Л. Утесовым песни «С одесского кичмана». Эта песня может быть названа своеобразным манифестом хулиганско-босяцкой тематики. Тем отраднее было услышать ироническое толкование ее, талантливое компрометирование этого «вопля бандитской души». Ему вторил другой критик, Евгений Вермонт: «Ведь даже «С одесского кичмана» он пропел так, что блатная грубость совершенно испарилась».

Песня имела оглушительный успех и мгновенно стала шлягером, чему никто не удивлялся, поскольку автором ее называли Бориса Николаевича Тимофеева (1899–1963), написавшего тексты таких шлягеров, как, например, известный романс на музыку А. Цфасмана «Мне бесконечно жаль своих несбывшихся мечтаний» или не менее популярный «Караван» на музыку Б. Прозоровского, который любила исполнять Изабелла Юрьева:

Автором музыки «Кичмана» считался композитор Ферри Кельман — Михаил (Моисей) Яковлевич Феркельман.

Источники текста и музыки

На самом деле Феркельман-Кельман автором музыки к «Одесскому кичману» не является. Да Михаил Яковлевич на это и не претендовал. Достаточно обратиться к наиболее раннему из дошедших до нас нотных изданий песни. К сожалению, мне не довелось увидеть эту четырехстраничную брошюрку воочию, однако ее выходные данные есть на сайте «WEBISIS: NPLG: Thematic Catalogue»:

«Ферри Кельман, Феркельман М.

С одесского кичмана [Ноты]: (Старая бытовая песенка): [Для голоса с ф-пиано] / Зап. и аранж. Ферри Кельмана. — [Тбилиси], [1924]: Лит. ВСНХ ГССР. — 4 стр.; 36 см. — [Б.ц.], 3000 экз. [MFN: 559]»

Мы видим, что Кельман берет на себя только роль аранжировщика «старой бытовой песенки». Однако для нас важно не только это. Обратим также внимание на дату издания нот — 1924 год. То есть за четыре года до постановки «Республики на колесах»! Заметим место издания — Тбилиси. Моисей Феркельман родился в Тифлисе в 1908 году и лишь в 1929 году переехал в Ленинград. То есть через год после премьеры «Республики на колесах».

Правда, возникают сомнения в названии города: ведь Тифлис был переименован в Тбилиси только в 1936 году. Однако квадратные скобки означают комментарии к заглавию и содержат данные, которые на самой обложке не указаны, но важны для коллекционеров. Поэтому составители каталога могли допустить некоторую вольность в расчете на не слишком «продвинутого» читателя.

Кстати, есть и другие косвенные указания на то, что «старая бытовая песенка» существовала куда раньше, чем появилась пьеса Мамонтова — еще до революции. Так, например, Александр Галяс пишет о куплетисте Льве Зингертале:

«В 1907 году, когда тогдашний премьер П. Столыпин подавлял революционное движение жестокими мерами, вплоть до виселиц, прозванных в народе «столыпинскими галстуками», Л. Зингерталь на одном из представлений рискнул спеть:

В результате артисту было предписано в 24 часа покинуть город, но зато он навсегда вошел в историю эстрады».

Бросается в глаза идентичность размера куплетов Зингерталя и «Кичмана». Можно предположить, что куплетист пародировал действительно известную песенку. Кстати: Лев Зингерталь и Леонид Утесов были достаточно близко знакомы. Существует даже байка о том, что однажды у Зингерталя перед выступлением украли фрак, и куплетист слезно пожаловался Утесову. Тот, недолго думая, отправился в кафе «Фанкони», где постоянно «отвисал» Мишка Япончик, и рассказал известному бандиту о беде своего коллеги. Япончик в гневе потребовал от уголовников немедленно вернуть фрак артисту. Через полчаса одесскому куплетисту доставили… восемнадцать фраков разных цветов и фасонов, чтобы он выбрал из этого «барахла» свой!

Есть еще одно косвенное свидетельство. В день своего 70-летия в шутливом интервью молодому конферансье Евгению Петрову (сейчас — Евгений Петросян) Леонид Осипович говорит: «Вот так сижу и начинаю вспоминать: когда я начал песни петь? В 1923… нет, вру — в 21-м году. В 1921-м году… И вот так сижу и начинаю вспоминать: а что я тогда пел?».

Петров наигрывает мелодию.

Утесов: «Нет, нет, нет, нет… Это я пел значительно позже».

Петров наигрывает «С одесского кичмана».

Утесов: «Ну, зачем эта провокация, зачем эта провокация? Это я пел значительно раньше…»

Другими словами, Утесов прямо свидетельствует о том, что «Кичман» существовал задолго до того, как появился в «Республике на колесах». Еще точнее — раньше 1921 года.

Можно было бы критически отнестись к такому заявлению певца. Ведь «Кичман» он исполнял и много позже, даже в 30-е годы, наряду с «Гопом» и «Лимончиками». Однако обратим внимание на то, что в брошюрке 1924 года указано: ноты записаны «для голоса с фортепиано». Выходит, к тому времени существовал уже и текст (иначе зачем ноты для голоса)! Резонно предположить, что Борис Тимофеев лишь переработал его и дополнил «современными» деталями (имеется в виду указание на «геройского махновца»).

Впрочем, в эстрадном исполнении Леонида Утесова песня звучала без куплета про «махновца партизанского». Скорее всего, он присутствовал именно в театральном варианте (учитывая фабулу спектакля, где речь идет о банде «зеленых»), а затем был убран по политическим мотивам: упоминание махновца вне канвы пьесы показалось неуместным.

«Шли два героя с германского боя»

И действительно, версия о переработке фольклорного текста Тимофеевым находит множество подтверждений. Конечно, не исключено влияние на тимофеевский текст уголовной песни времен Гражданской войны «Я парень фартовый», послужившей в дальнейшем источником для знаменитого «Гоп со смыком». В ней довольно подробно описываются похождения уголовника в банде Нестора Махно:

Но махновцы — махновцами, а корни «Кичмана» куда глубже.

Еще до революции существовали песенные повествования о нескольких героях, один из которых ранен и умирает, обращаясь к товарищу (или товарищам). Мало того, что они исполнялись на мотив «Кичмана» — совпадает даже лексика! Например, в песне времен Первой мировой войны «Шли два героя с германского боя»:

Существуют и другие варианты — «С немецкого боя шли трое героев», «У каждого дома осталась подруга» и т. д. Есть казачьи перепевы. В одном из них (иногда он дается с подзаголовком «Баллада донских казаков»), видимо, смешано сразу несколько вариантов, поскольку два брата возвращаются из турецкого плена, но оказываются почему-то на польской границе:

В другом варианте героя поражают не пули, а гроза.

После неудачной польской кампании, когда 15 августа 1920 года конница Юзефа Пилсудского вышла в тыл Красной Армии и разгромила ее, появилась песня «Шли три героя с польского боя»:

Военные переработки сюжета продолжались, и уже в 1939 году появился вариант «Шли три армейца на финскую границу»:

Теперь нам становится ясно, что основой и для мелодии, и для текста «Кичмана» послужили солдатские и казачьи фольклорные песни.

Где Париж и где Одесса?

Но и они родились не на пустом месте! Их первоисточник — романс на стихи русского поэта XIX века Михаила Михайлова «Во Францию два гренадера из русского плена брели» (перевод из Генриха Гейне). Сравните у Михайлова:

Не правда ли, совпадения явные? Романс о французских гренадерах пользовался в дореволюционной России огромной популярностью. Так, существует анекдот о знаменитом певце Николае Фигнере, который в концертах постоянно пел эту балладу. Его поклонникам, постоянным посетителям всех его концертов, это порядком надоело. И вот как-то раз один из них не выдержал и язвительно крикнул при выходе певца: «Опять “Два гренадера!”» Певец не смутился, выдержал паузу и запел: «Во Францию три гренадера из русского плена брели…» Публика приветствовала его громом рукоплесканий.

Заметим: ни в одной из последующих «солдатских» переделок не упоминается сцена, в которой звучит просьба похоронить героя с оружием. А вот в тексте Бориса Тимофеева к «Республике на колесах» она обыгрывается:

Стало быть, автор переработки использовал как текст перевода Михайлова, так и фольклорные версии.

Кстати, ко времени постановки пьесы «Республика на колесах» и даже позже романс о гренадерах был еще на слуху и продолжал иронически переосмысливаться. Так, в записных книжках Ильи Ильфа (сентябрь — ноябрь 1931 года) встречаем запись:

«Лебри и Доре. Товарищ Доре, я умираю».

И далее:

«Романс:

— Товарищ Доре, товарищ Доре, я умираю на советской земле. Отвези мое тело в Париж.

— Я отвезу тебя, Лебри, я повезу твой труп в Париж, — ответил верный Доре».

В комментариях дочь писателя Александра Ильф сообщает:

«Загадка романса казалась мне неразрешимой. Однако, с помощью О. А. Лекманова, была обнаружена заметка в газете «Правда» от 13 июля 1931 г.: «Французские летчики Лебри и Доре вылетели в перелет Париж — Токио по маршруту Кенигсберг— Нижний Новгород — Свердловск — Красноярск — Чита — Мукден».

Казалось бы, все ясно. Но почему труп и зачем везти его в Париж?

Впрочем, не прошло и двух дней, как в «Правде» появилось новое сообщение под заголовком «Авария французского самолета»: «12 июля из Парижа вылетел французский самолет с пилотами Лебри и Доре и аэронавигатором Каду. Пилоты решили совершить беспосадочный полет Париж — Токио, ставя задачей установление нового мирового рекорда на дальность непрерывного полета. В 7 часов вечера тот же французский самолет был замечен над Москвой. 14 июля близ станции Шеборты, южнее Нижнеудинска Омской ж.д., самолет потерпел аварию. Летчики выбросились на парашютах. Двое летчиков невредимы. Третий повредил ногу. На место аварии на мотодрезине выехал механик. Причина катастрофы — неисправность мотора. ЦС Осоавиахима в ближайшее время доставит летчиков по их просьбе в Москву на советском самолете» («Правда», 15 июля 1931 г.)

Ну, а романс? Парижский исследователь творчества Ильфа и Петрова Ален Прешак предполагает, что это романс наполеоновской эпохи, в котором Ильф заменил имена солдат Великой Империи, умирающих на русской земле, фамилиями летчиков».

Наш читатель находится в более выгодном положении: он уже знает, что речь идет о популярном романсе на стихи Генриха Гейне, в котором имена французов вовсе не упоминаются, да и умирают солдаты не в России, а на немецкой земле…

Для нас же в данном случае более важно то, что романс был известен в Советской стране даже в 1931 году, и Борис Тимофеев использовал его в качестве одного из источников при создании своей пародийной песни об одесском кичмане.

А кичман-то был вапнярским!

Но мы помним, что еще в 1924 году, за четыре года до спектакля «Республика на колесах», были выпущены ноты «старой бытовой песенки» «С одесского кичмана»! Значит, к тому времени уже существовал и уголовный вариант «жалистливого» романса?

Наверняка существовал. Нам, правда, пока неизвестен его текст. Зато известно кое-что другое. А именно: в песенке из «Республики на колесах» кичман был… вовсе не одесским! Иван Солоневич в своих мемуарах «Россия в концлагере» вспоминает:

«…Утесов пел свои блатные песенки:

Прежде всего, обратим внимание на «Одест». Это — старое, дореволюционное простонародное название Одессы: «Народ на разные лады называет Одессу: Одесс, Одест, Адес, Гадес, Адест, Адеста, Адессы». («Прошлое и настоящее Одессы», 1894. См. также: Л. Толстой «Утро помещика», М. Арцыбашев «Куприян», А. Куприн «Колесо времени», А. Чехов «На большой дороге» и т. д.) В каторжанской среде употреблялось преимущественно слово «Одест».

Продолжения этого варианта песни я не раздобыл, но окончание первого куплета мне удалось узнать от одного старого ростовчанина, Бориса Петровича, с которым мы разговорились в ростовском парке Горького, наблюдая за игрой тамошних шашистов. Он вспомнил, что дальше пелось:

Получается, урканы бежали не из Одессы, а в Одессу! Но что же это за «вапнярский кичман»? Вот какой комментарий дал на Интернет-портале «Проза. ру» пользователь Гарбуз Ким:

«О названии Вапнярка. Вапнярки есть две: одна под Одессой, за селом Фонтанка, вторая станция Вапнярка (по жел. дороге Киев — Одесса). Происходит название от слова «вапно», что по-украински означает известь. В районе ст. Вапнярка добывали и гасили эту известь. Были даже мелкие предприятия, в особенности до революции. Там же рядом находится село Вапнярка. Село под Одессой, вероятно, названо по той же причине. Там недалеко катакомбы, да и вся Одесса находится на катакомбах. Катакомбы — это пещеры, оставшиеся в результате добычи камня-ракушечника, из которого, собственно говоря, и построена Одесса. И еще, в той же малой Вапнярке блатные «отдыхали» после «дела». Кстати, под станцией Вапнярка полк Мишки Япончика дал первый и последний бой петлюровцам. Мишкин полк входил в бригаду Котовского. Закончился путь полка и его командира на станции Вознесенск».

Действительно, за Вапняркой закрепилась слава прибежища всякого рода уголовников и сомнительных типов. Вот что пишет Алексей Яблок в записках «Жили-были»:

«Несколько слов о моей родине с малой буквы, об узловой станции Вапнярка. По современной терминологии Вапнярка была контрольно-пропускным пунктом, таможенной зоной, фильтрационным лагерем, санпропускником и отстойником перед въездом в Одессу-маму. Поэтому, кроме коренных жителей, в поселке проживали залетные птицы: воры, авантюристы, бродяги, профессиональные нищие… просто несчастные, унесенные ветром войны, люди без роду и племени, число которых вдвое превышало численность “туземцев”».

Хотя речь идет о первых годах после Великой Отечественной войны, нечто похожее имело место и в более ранний период.

Но еще более интересно упоминание Мишки Япончика. Моисей Винницкий, он же знаменитый налетчик Мишка Япончик, действительно в мае 1919 года сформировал из одесских уголовников, боевиков-анархистов и позже примкнувших к ним мобилизованных студентов Новороссийского университета отряд в составе 3-й Украинской армии, затем преобразованный в «54-й имени Ленина советский революционный полк». Полк был подчинен бригаде Григория Котовского (с которым Мишка успешно сотрудничал во время оккупации Одессы в начале 1919 года) в составе 45-й дивизии Ионы Якира. В июле уголовники-красноармейцы отправились воевать против войск Симона Петлюры. В первом бою полк взял с ходу ту самую «большую» Вапнярку — станцию и село на границе нынешних Одесской и Винницкой областей. Однако на следующий день петлюровцы контратаковали и обратили не оправившийся после ночной пьянки полк Япончика в паническое бегство. Бросив позиции, уркаганы тем самым подставили под удар соседние подразделения, и Петлюра прорвал фронт.

Япончик захватил на станции Бирзула паровоз с несколькими вагонами и решил вернуться на нем в Одессу. Однако руководство одесской «чрезвычайки» перехватило его под Вознесенском. Здесь чекисты устроили засаду в зарослях кукурузы у железнодорожного полотна и закрыли семафор. Чтобы узнать причину остановки, Мишка, его адъютант и жена Лиза сошли с паровоза и направились к будке стрелочника. Неподалеку от нее их всех и перестреляли.

Таким образом, выходит, что песня о побеге урканов «из Вапнярки на Одест» может содержать аллюзию как раз на историю Мишки Япончика. Возможно, именно поэтому Тимофеев изменил первые строки «старой бытовой песни» про одесский кичман?

Это косвенно подтверждается и другим обстоятельством. По всем имеющимся данным, никакого «кичмана», то есть тюрьмы, в Вапнярке сроду не было. Село маленькое, в 1926 году здесь насчитывалось около полутора тысяч человек. Для тюрьмы мелковато, достаточно нескольких камер при полицейском участке. Таким образом, намек на побег из «вапнярского кичмана» явно давал зрителю «маячок» на судьбу знаменитого бандита.

Как Серега-пролетарий в кичман забрел

Любопытно, что куплет «За що же ж мы боролись?» исполнялся нередко и в другой версии:

Некоторые полагают, что такой смягченный вариант не должен был раздражать власти, которые могли усмотреть в тексте нехорошие намеки. Однако, скорее всего, мы имеем дело со смешением двух текстов — песни для спектакля «Республика на колесах» и иронической песенки «Сергей-пролетарий», написанной тоже в 1928 году на мотив «Кичмана» сатириком Владимиром Захаровичем Массом для открывшегося в Москве 25 ноября Театра обозрений Дома печати (ныне — Театр сатиры). Душой и организатором театра, созданного как «труд-коллектив», был драматург, режиссер, журналист Виктор Яковлевич Типот (Гинзбург). Первое время театр выступал с программами, которые назывались по примеру периодических изданий «номерами»: «Первый номер», «Второй номер», «Третий номер»… Эти премьеры имели феноменальный успех.

Вот как раз для «Второго номера» Театра обозрений Владимир Масс (в то время — заведующий литчастью) и написал песенку «Сергей-пролетарий»:

Исполнила ее молодая актриса Рина Зеленая, и песенка пошла в народ, соперничая по популярности с «Кичманом». К слову сказать, Владимир Масс сотрудничал позже с «Теа-джазом» Леонида Утесова, а сам Утесов в конце 20-х годов выступал в Москве. Возможно, они были знакомы уже в то время. Отсюда — и совпадение мелодии.

В песенке Масса шла речь о драме в отношениях между Серегой и его подругой Манькой, которая «страдала уклоном»:

В конце концов Серега отказывается жениться на Маньке:

Героиня умирает, ее кремируют, а Сергей просит отсыпать ему «пеплу четыреста грамм». В общем, явная пародия на городской романс «Маруся отравилась».

Обе песенки — и утесовская, и Рины Зеленой — оказались настолько популярны, что в сознании многих попросту смешались. В качестве примера такого восприятия можно привести отрывок из воспоминаний эмигранта Бориса Солоневича «Молодежь и ГПУ». Солоневич описывает свое общение с беспризорниками — якобы в 1925 году.

«Он скорчил унылую рожицу и слезливо запел:

Далее оказывается, что причины такой трагической смерти — романтические:

Происходит соответствующая «идеологическая дискуссия», в результате которой:

Но, в конце концов, — «сердце не камень»… Оно разрывается от обиды:

Разумеется, Солоневич не мог слышать ничего подобного в 1925 году, поскольку обе песни появились на три года позже. Но важно не это, а то, что оба сюжета автор смешивает в один. Скорее всего, так нередко происходило и в действительности. Во всяком случае, и до сих пор встречаются варианты текста «Кичмана» с куплетом про «накрашенные губки» и «коленки ниже юбки». Между тем это — явное заимствование из «Сергея-пролетария».

«Кичман» в Кремле

Леонид Утесов сразу же включил «Кичман» в репертуар своего джаза, а в 1932 году даже записал на граммофонную пластинку вместе с «Гоп со смыком» и «Лимончиками». «Вся страна пела, — рассказывал певец. — Куда бы ни приезжал, везде требовали: «Утесов, “С одесского кичмана”!» И он исполнял. Правда, многие музыкальные критики обрушивали на него за это ушаты грязи, обвиняя Леонида Осиповича в «пропаганде уголовной романтики». Поэтому со временем он стал в концертах добавлять к «каноническому» тексту новый куплет:

Знаменитый в то время пародист Александр Архангельский написал забавную пародию на «Кичман»:

Однако советские «генералы от искусства» были крайне недовольны «героизацией бандитов и уголовников». Начальник Главреперткома Комитета по делам искусства Платон Керженцев предупредил: «Утесов, если вы еще раз споете «С одесского кичмана», это будет ваша лебединая песня».

Но далеко не все «наверху» разделяли мнение Керженцева. Существует несколько версий рассказа о том, как Утесов исполнил «Кичман»… в Кремле по личной просьбе Сталина! По рассказу самого Утесова, это произошло в 1936 году на правительственном концерте в Грановитой палате по случаю беспосадочного перелета Валерия Чкалова до острова Удд:

«Ко мне в артистической комнате подошел подтянутый военный с ромбами в красных петлицах и почти по-командирски сказал: «Вас просят исполнить «С одесского кичмана». Уверенный, что НКВД проверяет мою благонадежность, я твердо сказал: «Это запрещено». Ответ военного прозвучал как приказ: «Вас просит товарищ Сталин». Я спел эту песню, потом повторил на бис. Люди, сидевшие за столиками с винами и закусками, были довольны. Немного похлопали мне Сталин и члены Политбюро. Позже я узнал, что Сталин просто откликнулся на просьбу летчиков».

По другой версии, этот случай произошел в Георгиевском зале Кремля на приеме в честь челюскинцев в 1934 году. Так, Лев Колодный в «Московском комсомольце» от 15 июля 2009 года приводит другой рассказ Утесова:

«Ну, товарищу Сталину, сами понимаете, я отказать не мог… Когда я кончил, он курил трубку. Я не знал, на каком я свете, и вдруг он поднял свои ладони, и тут они — и этот с каменным лбом в пенсне, и этот лысый в железнодорожной форме, и этот всесоюзный староста, и этот щербатый в военной форме с портупеей — начали аплодировать бешено, как будто с цепи сорвались. А наши герои-полярники, в унтах, вскочили на столы (честное благородное слово, вскочили на столы!) — тарелки, бокалы полетели на пол, они стали топать. Три раза я пел в этот вечер «С одесского кичмана», меня вызывали «на бис», и три раза все повторялось сначала».

Впрочем, кинорежиссер Леонид Марягин, друживший с Леонидом Осиповичем в последние годы его жизни, приводит третью версию:

«Утесов мне как-то рассказывал: «До войны было принято гулять по Кузнецкому. Вот поднимаюсь я как-то днем по Кузнецкому, а навстречу по противоположному тротуару идет Керженцев Платон Михайлович. Тот самый, который закрыл и разогнал театр Мейерхольда. Увидев меня, остановился и сделал пальчиком. Зовет. Я подошел. «Слушайте, Утесов, — говорит он, — мне доложили, что вы вчера опять, вопреки моему запрету, исполняли «Лимончики», «С одесского кичмана» и «Гоп со смыком». Вы играете с огнем! Не те времена. Если еще раз узнаю о вашем своеволии — вы лишитесь возможности выступать. А может быть, и не только этого», — и пошел вальяжно сверху вниз по Кузнецкому.

На следующий день мы работали в сборном концерте в Кремле в честь выпуска какой-то военной академии. Ну, сыграли фокстрот «Над волнами», спел я «Полюшко-поле». Занавес закрылся, на просцениуме Качалов читает «Птицу-тройку», мои ребята собирают инструменты… Тут ко мне подходит распорядитель в полувоенной форме и говорит: «Задержитесь. И исполните «Лимончики», «Кичман», «Гоп со смыком» и «Мурку». Я только руками развел: «Мне это петь запрещено». — «Сам просил», — говорит распорядитель и показывает пальцем через плечо на зал. Я посмотрел в дырку занавеса — в зале вместе с курсантами сидит Сталин. Мы вернулись на сцену, выдали все по полной программе, курсанты в восторге, сам усатый тоже ручку к ручке приложил.

Вечером снова гуляю по Кузнецкому. Снизу вверх. А навстречу мне — сверху вниз — Керженцев. Я не дожидаюсь, когда подзовет, сам подхожу и говорю, что не выполнил его приказа и исполнял сегодня то, что он запретил. Керженцев побелел:

— Что значит «не выполнили», если я запретил?

— Не мог отказать просьбе зрителя, — так уныло, виновато отвечаю я.

— Какому зрителю вы не могли отказать, если я запретил?

— Сталину, — говорю.

Керженцев развернулся и быстро-быстро снизу вверх засеменил по Кузнецкому. Больше я его не видел».

Трудно сказать, какому из этих рассказов верить и можно ли верить им вообще. Не исключено, что это — всего лишь байка, сочиненная самим Леонидом Осиповичем. Но легенды не возникают на пустом месте…

«Кичман» как гимн военных летчиков

Во время Великой Отечественной войны песня о двух урканах отправилась на фронт. Нет, несмотря на благожелательность старого каторжанина Иосифа Джугашвили, она не включалась в официальный репертуар. Но «Кичман» давно уже стал фольклором.

Многие, конечно, помнят замечательный фильм Леонида Быкова «В бой идут одни старики». Картина основана на реальных событиях. Действительно, в 5-м гвардейском истребительном авиаполку был свой джаз-оркестр, где числилась вся первая эскадрилья, включая механиков. Но звучали здесь не «Смуглянка» и «Ніч така місячна», а песни Утесова, среди которых хитом была — «С одесского кичмана»! И не случайно.

Леонид Осипович вспоминал в книге «Спасибо, сердце!»:

«Все, наверно, помнят, что в то суровое время многие вносили свои личные сбережения на постройку танков, самолетов, орудийных расчетов. Мы собрали деньги на два самолета и назвали их «Веселые ребята». Всю войну поддерживали мы связь с той летной частью, куда были переданы наши самолеты. Летчики майор В. Жданов и лейтенант И. Глязов писали, как ведут себя в бою наши «подарки» — они сделали двести пятьдесят успешных вылетов, участвовали не менее чем в двадцати воздушных боях».

Речь идет о двух самолетах Ла-5Ф, на борту одного из которых (за № 14) была дарственная надпись «От джаз-оркестра Л. Утесова», на борту другого — «Веселые ребята». На этих самолетах летчики полка сбили 29 немецких машин.

Можно достаточно точно определить, когда первая эскадрилья 5-го истребительного авиаполка стала «поющей», а точнее — джазовой. В интервью газете «Факты и комментарии» от 15 марта 2002 года об этом рассказал дважды Герой Советского Союза Виталий Иванович Попков, побывавший в войну и командиром этой самой эскадрильи, и командиром этого самого полка:

«К концу 1942 года я сбил 13 самолетов противника и был назначен на должность командира эскадрильи… Я любил музыку, особенно джаз, и, когда стал командиром эскадрильи, стал организовывать настоящий джаз-оркестр, подбирая ребят, которые умели бы играть на музыкальных инструментах. Мы хотели играть именно джаз, так как тогда это было довольно модное музыкальное направление. Это уже в фильме сделали акцент на народные песни. Возможно, так было нужно, так как выглядело очень патриотично. Но мы все-таки старались играть джаз. Хотя, конечно, в репертуаре были и народные мелодии, и фронтовые песни, и с некоторых пор — одесские блатные. Это нам Леонид Осипович подсобил… С ним нас связывала долгая и крепкая дружба. И я, и ребята не раз бывали в краткосрочных отпусках за сбитые самолеты врага. Часто приезжали в Москву, ходили на концерты Утесова, Шульженко, Руслановой. Познакомились со всеми. Но Леонид Осипович особенно тепло относился к нам. Несколько раз мы приглашали его на фронт, и он никогда не отказывал — со своим ансамблем давал джаз-концерты в нашем полку. Однажды он подарил нам 41 пластинку с записями джазовой музыки и одесскими блатными песнями. Мы были в восторге. Поначалу просто слушали, а потом стали разучивать. Особенно нам нравились блатные. Как заведем «фуги» — так весь полк сбежится на наше выступление…»

Летчики давали концерты не только в полку, но и на освобожденных территориях. Чтобы послушать их, народ шел за десятки километров.

Кстати, здесь мы вновь сталкиваемся со Сталиным как с «покровителем» «Кичмана». Правда, уже не с Иосифом Виссарионовичем. Надо сказать, 5-й истребительный авиаполк на фронте многие не любили. Говорили, что летчикам этого полка слишком много позволено благодаря покровительству комдива Василия Сталина: мол, вольница среди командиров достигла запредельных масштабов. Но никто не мог оспорить того, что гвардейцы сбивали столько вражеских самолетов, сколько не дано было никому другому. Из 14 летчиков эскадрильи 11 стали Героями Советского Союза. Сам Виталий Попков лично сбил 42 самолета противника и еще 13 «завалил» в группе.

Василий Сталин был не просто покровителем — личным другом Попкова. Виталий Иванович рассказал в том же интервью:

«Судьба сводила нас дважды. Первый раз — еще в детстве… В 12 лет я начал заниматься в авиакружке и получил удостоверение летчика-планериста. Здесь я и познакомился с Василием, который жил вместе с отцом на летней даче. Нас связывало увлечение авиацией. Я не раз бывал у них на даче, видел Иосифа Виссарионовича, но он никогда со мной не разговаривал, хотя конфетами угощал щедро.

В 1935 году… мы с Василием расстались. Потом мы встретились во время войны — Василий летал в составе нашей дивизии. Причем летал он очень хорошо. Мы часто виделись, он помогал мне, чем мог. Благодаря его стараниям мою будущую жену Раю — старшего лейтенанта медицинской службы — перевели поближе ко мне, хотя сначала мы служили на разных фронтах. Я познакомился с Раей в госпитале, где восстанавливался после ранения. Кстати, свадьбу мы сыграли 9 мая 1945 года, а Василий Сталин был у меня свидетелем».

В общем, можно сказать, что и на войне «Кичман» пели со сталинского «благословения»…

«С берлинского кичмана»

Но и на этом фронтовая история «Кичмана» не заканчивается. Не имея возможности спеть бойцам «канонический» текст, Утесов взялся исполнять уркаганскую песню на старый мотив, но с новыми словами:

Называлась эта переделка «Песенка о нацистах». Ее Утесов с чистым сердцем открыто исполнял перед бойцами, а те подхватывали и разносили по всем фронтам.

Авторство текста принадлежит тромбонисту утесовского джаза Илье Фрадкину. В оркестр Илья Борисович влился в 1936 году и стал автором еще нескольких песен, которые исполнял Леонид Осипович, например, «Я — демобилизованный» и «Спустилась ночь над бурным Черным морем».

Что до музыки, то, помимо уже известного нам Ферри Кельмана, есть и автор обработки. Это знаменитый советский композитор Аркадий Ильич Островский, который в молодые годы был аккордеонистом и пианистом в джазе Утесова.

А вот с датой появления «Песенки о нацистах» полной определенности нет. В Российском государственном архиве фонодокументов есть лишь указание на пластинку, которая была записана в 1945 году, с указанием «ориг. нет, пл. есть». Ясно, что песня существовала еще до записи — но когда написана, когда и где впервые исполнена, не ясно.

«С техасского кичмана»

После войны «Кичман» пропал из репертуара Утесова. Некоторые считают, что сам певец стал стыдиться блатной тематики в своем творчестве. Все, конечно, возможно, но верится с трудом. Скорее, памятуя историю с Керженцевым, Леонид Осипович решил больше не бороться с властями — устал. Да и в 1953 году умер Великий Вождь, который еще хоть как-то благоволил к такого рода «лирике». Именно к этому времени относится эпизод из воспоминаний Владимира Акимова, свидетельствующий о том, что «Кичман» исчез из утесовских концертов — несмотря на то, что великий певец у публики по-прежнему ассоциировался с этой разбитной песенкой:

«Лето 1953 года. Эстрадный театр сада «Эрмитаж». Мы с моим другом и одноклассником Володей Высоцким на «Утесовском джазе»… Мы и Утесова на сцене видим впервые, и его легендарных музыкантов…

Публика неистовствовала и «бисировала» каждый номер. Утесов весело раскланивался, благодарил зрителей и, как опытный капитан, вел концертный корабль по известному только ему маршруту.

— Ледик! — чей-то вопль перекрывает шум затихающего зала. — «С одесского кичмана»!

Утесов делает вид, что не слышит, и, улыбаясь, объявляет следующий номер.

— Ледик! — надрывается орун. — «С кичмана»!

— Товарищ, не мешайте, — продолжая улыбаться, произносит Утесов.

— Так я не мешаю! — То, что с ним вступил в диалог сам Утесов, очевидно, добавило энтузиазма орущему. — «Кичманчик», Ледик!

Зал затих — интересно, чем кончится неожиданный поединок известного своей находчивостью и остроумием Утесова и неизвестного нахала.

— Товарищ, не мешайте…

— Так я не мешаю, Ледик!

— Товарищ, не мешайте… — в голосе Утесова вдруг зазвучал металл, и после намеренной паузы он заканчивает: — Водку с пивом!»

Эта сценка показывает не только находчивость певца, который блестящей остротой «убил» назойливого поклонника, но также свидетельствует о том, какие именно песни создали в свое время популярность Ледику (как звали Утесова родные и друзья) и поддерживают эту популярность вплоть до сегодняшнего дня.

А песня про кичман продолжает жить — и не только в своем «классическом» виде. Нет-нет да и откликается она на злободневные события — даже происходящие за рубежом. Разумеется, при этом «Кичман» не теряет своей «уголовной окраски».

Один из примеров — переделка Михаила Китайгородцева, которая появилась в 1985 году:

Ну, кто такой Лева Швейцер, истории неизвестно. А вот Леонард Пелтиер — фигура замечательная. Этого лидера Движения американских индейцев (ДАИ) приговорили к двум пожизненным срокам за убийство двух сотрудников ФБР в июне 1975 года.

История темная. В 1975 году к Пелтиеру за помощью обратились жители резервации Пайн-Ридж, которые уже в течение трех лет подвергались нападкам со стороны организованной банды. Как выяснилось позднее, целью бандитов было вытеснение из резервации членов ДАИ. Все это происходило при явном и открытом попустительстве агентов ФБР, которое снабжало бандгруппу информацией и оружием. Группа называла себя словечком «goons» — «головорезы». Противостояние между «головорезами» и активистами ДАИ привело к гибели около 60 членов племени.

Пелтиер с группой молодых членов ДАИ разбил лагерь на ранчо, принадлежавшем племени Прыгающего Быка. 26 июня два сотрудника ФБР якобы погнались на двух автомобилях за грабителем и вторглись на территорию ранчо. Находившиеся там люди решили, что подверглись нападению, и открыли стрельбу. Ранчо было окружено 150 агентами ФБР и «головорезами». Завязалась перестрелка. Когда она закончилась, выяснилось, что два агента ФБР, ворвавшиеся на ранчо на своих автомобилях, убиты. На их машинах насчитали 125 пулевых пробоин.

Затем был суд. Леонард Пелтиер оказался за решеткой, где и находится до сих пор, несмотря на протесты многочисленных правозащитных организаций. В 1992 году в США вышел документальный фильм в защиту борца за права индейцев. 28 июля 2009 года в тюрьме Льюисберга прошло первое после 1993 года слушание дела Пелтиера. В условно-досрочном освобождении Леонарду Пелтиеру отказали. Следующее слушание может быть проведено только в июле 2024 года, когда Пелтиеру будет 79 лет.

Своеобразным ироничным откликом на эти события является песенка «С техасского кичмана». Цинично, конечно. Но — закон жанра…