На ней было нарядное зеленое платье, по которому, словно весной по яркому лугу, разбежались веселые цветы. Она сделала два-три шага мне навстречу, произнесла негромко:

— Здравствуй, Костя.

— Здравствуй, — ответил я сиплым не то со сна, не то от волнения голосом.

И замолк. Просто наглухо, совсем не зная, что еще сказать, что сделать. Кого-кого, а ее, Эвку, увидеть здесь, у себя дома, я никак не ожидал. Даже думать об этом не смел. И стоял теперь перед ней, как пень.

Наконец я выдавил:

— Чего пришла?

Сказал и тут же понял: дурак.

— А что, нельзя? Я заволновался:

— Почему же, это самое?.. Оно всем, говорю, можно…

— Я все поняла. Спасибо за приглашение. — И пошла в большую комнату.

В ней, как и в маленькой, где я только что спал, было все поразбросано, постель не заправлена. На кухне — гора немытой посуды, пол неметеный. Я готов был сквозь землю провалиться от стыда, еще подумает Эвка, что у нас всегда в доме творится такое. Но она, будто ничего не заметив, спросила:

— Маму надолго положили в больницу?

И сразу пропала вся моя неловкость.

— Не знаю, Эвка. Может, надолго. Говорили, операцию придется делать…

Эвка заглянула мне в глаза.

— И ты сразу нос повесил? Да ты знаешь, какой у нас хирург? Такого не в каждом городе найдешь: любую операцию сделает!

Ну, понятно: это же Эвка! Если у нас полынок и жаворонки какие-то особенные и самые лучшие, то уж хирург — подавно.

Вдруг Эвка примолкла и подозрительно уставилась на меня.

— Ты чего улыбаешься?

Я испугался.

— Откуда ты взяла? Не улыбаюсь я. Наоборот…

Эвка сразу успокоилась.

— Так что ты не волнуйся. Все будет хорошо. Вот увидишь.

От ее уверенного тона, от спокойных слов мне полегчало и стало не так тоскливо.

Кому нужно знать, что вчера я пережил еще одно горе — встречу с отцом? Боже мой, какой жалкий, какой затюканный, какой помятый! И это — мой папка!

— Главное — не падай духом, — донесся Эвкин голос. — А мы тебе поможем.

Я встряхнулся.

— Поможете? Что поможете?

— Как — что?! В доме прибрать, полы помыть, в огороде… Позову девочек — вмиг все сделаем.

Я даже рассердился:

— Что у меня, рук нет?

Эвка ответила весело и просто:

— Ну и правильно! Терпеть не могу маменькиных сынков. Размазней всяких. — И тут же, почти без паузы, заявила: — Мы тебя вчера включили в поисковую группу.

Я опешил:

— В какую такую поисковую? Чего искать? Прошлогодний снег?

— Не остри. Это тебе не подходит… — Но тут же хлопнула себя ладошкой по лбу: — Ой, я совсем забыла: ведь тебя вчера не было в сельсовете! Ты знаешь, чей проект памятника принят? Коли Денисова! Скульптор расхвалил его «Журавлей» — ужас! Сказал: «Очень своеобразное и даже талантливое решение темы». Я так рада! Мы с Игорем сбегали чуть ли не до самого Сорочьего ложка и набрали для Коли букетик цветов…

Вот уж про этого чертова фитиля промолчала бы. Нужен он мне вместе с цветочками!

Эвка примолкла.

— Что случилось?

— Ничего не случилось! — грубовато ответил я.

Эвка продолжала рассказывать, все время настороженно поглядывая на меня. Про Игоря она больше не упоминала, и я постепенно повеселел.

— А еще Олег Сергеевич сказал…

— Какой еще Олег Сергеевич?

— Ну, скульптор… Он сказал, что постарается воплотить Колин замысел в бетоне, граните и розовом мраморе, чтобы поднялись его журавли ввысь перед школой, как вечная память о подвиге выпускников Ключевской школы. А на плитах постамента будут выбиты имена погибших. Здорово ведь, а?

— Здорово, — ответил я, и мне почему-то вспомнился сразу наш Аркадий Львович и его слова о Колькиных журавлях.

— Вот тебе и ракурс! Вот тебе и рисунок из серии «В мире животных»!

Эвка поняла, о чем я, отозвалась со смехом:

— Он и вчера шумел: «Это не серьезно. Это просто смешно, если не сказать более строго. Мы не позволим бросать наши трудовые школьные деньги на ветер!» Едва уговорили его Семен Митрофанович и Батраков.

— Но главное-то, главное!.. — говорила Эвка, так и светясь радостью. — Я нынче почти не спала, о нашем музее думала. Решила: утром обязательно поговорю с Семеном Митрофановичем. А он — надо же такое совпадение! — сам заговорил о нем в сельсовете. Понимаешь?!

Я кивнул, улыбнулся: радуется, будто ей самой выпало какое-то огромное счастье.

— Семен Митрофанович убедил всех: и Ивана Саввича, и Батракова. Он сказал, что памятник поставить — это лишь часть дела. А нам, мол, нужно, чтобы люди не только помнили, но и знали своих героев. А в этом поможет музей. Батраков согласился и отдал под музей весь верхний этаж колхозной конторы.

Сказал: «А когда достроим новую, отдадим вам и нижнюю часть. Владейте и не теряйте времени, собирайте все, что еще сохранилось в семьях, как дорогая память о павших за Родину».

Эвка перевела дыхание, добавила уже более спокойно:

— Вот мы и создали поисковый отряд. Пять групп. Чтобы можно было побывать в каждом доме и собрать все, что можно: документы, письма, вещи…

— Ну, а я тут при чем?

Эвка удивленно подняла брови.

— Здрасте? Ты-то в первую очередь при чем. Кто первым про музей упомянул? А теперь, видите ли, «при чем тут я»! Я тебя самым первым в список предложила. Вот.

— Спасибо!.. — произнес я, как мне показалось, с острым сарказмом. — Очень удружила… Можно было бы, между прочим, сначала меня спросить…

Я говорил, а сам знал, что исполню все, о чем попросит Эвка. И все-таки я сделал на всякий случай попытку:

— Может, без меня как-нибудь?..

Эвка никакого внимания не обратила ни на мой саркастический тон, ни на последние слова.

— Значит, договорились. Мы тебя командиром группы назначили. Вот.

Эвка любила слово «вот» и произносила его с самыми разными оттенками. Сейчас оно прозвучало, как точка, после которой не было смысла продолжать разговор, тем более спорить и что-то доказывать.

— Гляди-ка ты! — произнес я насмешливо, хотя мне очень понравились Эвкины слова. — И кто же в моей группе?

— Паша Клюня и Лиля Кашина.

— Что?!

Я нервно засмеялся: ну, подобрала группку! Один предатель, другая… Но тут я вспомнил, как Лилька сразу и благородно простила меня за ту идиотскую шутку, после которой я потерял Эвкину дружбу.

— Вот что, — сказал я решительно, — Клюня пусть убирается ко всем чертям, а Буланка ладно, остается. Эвка дернула плечом, поморщилась.

— Фу — Буланка! Неужели нельзя по-человечески?

— Ладно, пусть — Лилька. Только, чур, обходить будем свой конец.

Наше село состоит из трех частей, или, как у нас говорят, концов. У каждого конца свое название: Дальний, Головной и Марийкин.

Дальний, это который застраивался последним и тянется далеко в степь по обе стороны дороги на райцентр. Он какой-то бесформенный и некрасивый. Головной — наш центр. Отсюда начиналось село.

Он больше остальных и многолюдней. Марийкин же конец самый веселый и шумный. Здесь много ребят. Здесь живу я, Клюня, Детеныш и даже Буланка.

Почему наш конец называется Марийкиным? Потому, что когда-то, еще в дни гражданской войны, тут погибла от колчаковцев наша партизанка, молодая девушка Марийка. Ее расстреляли прямо в начале нашей улицы. Здесь и похоронили.

На ее могиле до сих пор стоит памятник. Раньше был деревянный, теперь высокая пирамида из нержавейки, с алой звездой наверху.

Мы все очень гордимся, что живем на конце, названном Марийкиным. А еще тем, что тут стоит дом единственного в селе кавалера всех трех орденов Славы — Кузьмы Игнатьевича Батракова, бывшего танкиста, отца нашего председателя колхоза.

И вообще на Марийкином конце немало фронтовиков, у которых наград на всю грудь. Однако много и таких дворов, куда никто не вернулся. В иных семьях погибли двое-трое. А вот у Гвоздевых погибли сразу четверо: отец и три сына. Просто страшно представить. Сейчас о них мало кто помнит — одни старшие, и то не все. А зря. Говорят, что Гвоздевы угробили шесть фашистских танков. Они были бронебойщиками.

Да, это здорово придумал Микрофоныч — создать музей.

И вдруг я вспомнил:

— Ты хотела поговорить со мной, помнишь? О чем? Эвка засмеялась.

— Разве я тебе еще мало наговорила? По-моему, больше, чем нужно. А то дело сорвалось… Успокойся. Жаль, конечно…

И в ее голосе послышалась грусть.

Уже после я узнал от Альки Карасина: наша литераторша Инга Петровна надумала поставить спектакль «Горе от ума». Эвка, как всегда, первой ухватилась за эту мысль, вызвалась помочь сагитировать девчонок и пацанов для игры. В первую очередь она рассчитывала на Игоря, который, понятно же, должен был сыграть Чацкого, ну а она, ясное дело, Софью. Однако Игорь наотрез отказался участвовать в спектакле. Эвка расстроилась и отступилась. Карасин сказал: даже заплакала.

Вот так. Всюду этот чертов фитиль.