Наступили горячие дни. Я готов был работать не только с утра до вечера, но и ночью: так хотелось найти еще что-нибудь. Я копал, а все мои мысли вертелись вокруг кувшина, бересты, рукописи «Слово о полку Игореве». В самом деле, почему в Желтом курганчике должна лежать какая-то малая частица рукописи? Почему не вся или хотя бы половина? Или вдруг тут захоронен какой-нибудь еще не известный ученым совсем другой вариант «Слова»? Эх, скорей бы уж решить все загадки.

Но как я ни старался, ничего больше не находил в Желтом курганчике, будто кто заколдовал его.

И вот сегодня, едва я стал копать, как вывернул из пласта обыкновенную темную бутылку, в каких продают минеральную воду. Я удивился несказанно: неужели древние уже тогда могли делать стекло и такие бутылки?

Я еще, наверное, долго бы раздумывал над этой новой загадкой, да увидел, что горлышко заткнуто пробкой, а в самой бутылке что-то болтается. Вытащив пробку, я тряхнул бутылку. Из нее выпала бумажка, свернутая в тонкую трубку. Я развернул ее. Там, на тетрадочном листке, синела огромная дуля с длинным и острым ногтем на большом пальце. Под дулей было написано тем же жирным синим карандашом: «Привет Брысяку от его далекого предка!»

Долго и тупо глядел я на эту синюю дулю. Кто устроил: Рагозин или Клюня? А в общем, какая разница — кто? Настроение у меня испортилось, работать расхотелось. Я вылез из раскопа, присыпал землей лопату, чтоб не утащили, и побрел домой. Едва миновал ремонтные мастерские, чтобы свернуть на свою улицу, из проулка вывернулась пестрая шумная троица — Игорь, Рагозин и Алька Карасин.

Игорь и Рагозин были в своих неизменных сомбреро. Джинсы Игоря на коленках стали почти белыми. Рагозин шлепал по пыли резиновыми сапогами с подвернутыми голенищами. В такую-то жарищу! Его челюсти безостановочно двигались — жевал жвачку. Алька Карасин шагал позади важный и неприступный — нес ревущий во всю мочь Игорев магнитофон.

— Здоров, Брысяк, — сказал Рагозин, подходя. — Чо не веселый? — И тут же Альке, кивнув на магнитофон: — А ну, поприжми ему глотку маленько.

Я не ответил. Помня предупреждение Детеныша, стоял, настороженно ожидая, что последует дальше. Однако ничего особого не последовало, никто пока не собирался меня бить и даже ссориться. Напротив, и Игорь, и Толян были настроены довольно добродушно и почти дружески. Игорь спросил, как обычно, с чуть приметной насмешкой:

— Что нового? Говорят, ты еще кучу черепков откопал?

— Откопал.

— И больше ничего? — Мне показалось, будто Игорь огорчился.

— А тебе что надо? Золотые чашки-тарелки? — О бересте я говорить не собирался — не к чему им знать о ней. — Тогда бери лопату и приходи завтра на Желтый курганчик.

Игорь сокрушенно развел руками.

— С удовольствием бы, да вот не обучен обращаться с лопатой, говорят — очень сложный инструмент и дело утомительное. Я уж подожду. — Добавил, хитро подмигнув: — На меня работают время и дураки.

Эта фраза его, видимо, имела еще какой-то смысл, скрытый для меня, потому что и Толян, и Карасин дружно расхохотались.

Толян хлопнул меня по плечу.

— Не унывай, Брысяк, главное, работай и тебе обязательно повезет. А мы — ладно, копать не станем: пусть вся слава — тебе. Авось похвальную грамоту получишь.

Они уже двинулись дальше и Алька собирался врубить магнитофон на полную катушку, когда Игорь вдруг приостановился, обернулся к нему:

— А что, Карасин, в самом деле он, — Игорь кивнул в мою сторону, — влюблен в красноносую? Алька обрадовался.

— Еще как! Аж пищит.

Игорь хмыкнул презрительно:

— Было б отчего пищать!.. — Повернулся ко мне: — Это же ходячий моральный кодекс! Ее разговоры нельзя проглотить без масла. И что ты нашел в ней особенного?

— В ком? — спросил я хрипло, потому что начинал догадываться, о ком идет речь.

— Не прикидывайся недовинченным. В этой красноносой мартышке. Не понимаешь? В Эвке.

Как он может говорить такое об Эвке? Об Эвке?! Она его слушает, открыв рот, верит ему, как другу, она к нему всей душой, то и дело: «Игорек, Игорек», а он — красноносая мартышка! Ах ты подонок, ах ты гнусная тварь!

Я, почти не размахиваясь, двинул Игоря в подбородок. Голова его мотнулась, как маковка на ветру, а сам он отлетел назад, быстро перебирая ногами. Пока он приходил в себя, я еще раз успел дать по его красивой роже.

Больше мне не удалось ударить — сзади подскочил Толян и перехватил мою руку. Игорь крикнул ему:

— Не лезь! Отойди! Я сам.

— Ну, кажись, дело пахнет карасином! — раздался испуганный голос Альки. — Не надо, ребята, кончайте!

Игорь стоял в трех-четырех шагах, опустив полусогнутые руки, и не сводил с меня прищуренных злых глаз. Вот медленно, словно крадучись, он стал приближаться ко мне. Я ждал нападения и готов был встретить его кулаками. Но я не знал, с кем имею дело. Игорь, не дойдя до меня, резко распрямился, неожиданно стремительно выбросил вперед свою длинную ногу… Этого я не ожидал. У нас в селе ребята так не дрались. Это считалось нечестно и против правил…

Удар пришелся прямо в живот. Я потерял дыхание и согнулся. Вот тогда Игорь подскочил ко мне и стал бить куда попало кулаками и ногами. Я упал, прикрыв руками голову.

— Нельзя! — вдруг заорал не своим голосом Карасин. — Лежачего не бьют!

И вслед за этим кто-то сильно отбросил Игоря в сторону. Я мгновенно вскочил на ноги. Сразу увидел Альку. Он стоял перед Игорем бледный, с трясущимися губами, в его руке по-прежнему надрывался магнитофон. Неужели Алька?! Точно — он! Вот так Карасин! Вот тебе слабак и трус!

Алька пытался что-то сказать, но губы его не слушались. Толян с любопытством глядел на него, торопливо жуя жвачку. Игорь будто опомнился. Тяжело перевел дыхание, вытер рукавом пот со лба, выдавил глухо:

— Ладно. Пока довольно. Для науки. Попросит — еще добавлю. А теперь идемте.

Он круто повернулся и пошел. Рагозин, разочарованно сплюнув, двинулся следом.

— А ты чего стоишь? — бросил он Альке. От этих слов Карасин будто очнулся.

— К чертям! — заорал он внезапно. — Эй ты, возьми свой… — Он не договорил, догнал Игоря и бросил к его ногам магнитофон, который вякнул по-кошачьи и умолк.

Игорь непонимающе уставился на Карасина.

— Ты что, сдурел?

— Пошел отсюда, гад! — выкрикивал Карасин. — И ты, — повернулся он к Рагозину. — Подлиза! Тварь! Козел!

Это было настолько неожиданно и крепко, что я на время забыл про боль, а Игорь и Рагозин, к моему удивлению, прихватив наконец успокоившийся магнитофон, молча и послушно пошли прочь.

— Ну и ну! — сказал я. — Ты, оказывается, отчаянный! Карасин устало махнул рукой, произнес слабым голосом:

— Ерунда… Ты погляди, какой ты…

Да, вид у меня, наверное, был неважный: губы разбиты, опухли, из носа капала кровь, правая щека горела, как будто ее жгли огнем, — кожа, видимо, была содрана. Но, главное, очень болел левый бок и грудь — даже трудно вздохнуть.

Карасин растерянно глядел на меня.

— Что делать-то?

В этот момент мы увидели Буланку. Она шла к нам наверное, только что вышла из дома: она жила на этой улице. Я так растерялся, что даже застонал:

— Вот это влип! А ну бежим туда, в проулок. Но Карасин обрадовался.

— Погоди. Это хорошо. Она — девчонка что надо!

И заторопился ей навстречу, остановил, заговорил о чем-то, размахивая руками. В ответ я дважды услышал знакомое «Ах, как романти-и-ично!» — первый раз громко и восторженно, как обычно, второй раз потише и без особого энтузиазма.

Увидав мою рожу, она не заойкала испуганно, не стала соболезновать и жалеть, а сказала только:

— Пойдем к нам, умоешься.

Я замотал головой — еще чего! Вдруг кто-нибудь из ее семьи дома и объясняйся, что да почему. Буланка поняла:

— Никого нет. Один дедушка. Он в постели: болеет. Идем, не волнуйся.

И я пошел. По дороге Буланка то и дело заглядывала мне в лицо. Наконец не выдержала, спросила:

— Это правда — из-за Эвочки?

Если бы взглядом можно было убивать, то я уложил бы Карасина на месте. Что за человек — ни одного слова держать не может! Чувствуя вину, Карасин поотстал от меня шага на два, да еще и голову повернул в сторону, чтобы я не видел его лица.

Двор у Буланки был большой и ухоженный. Умывальник я заметил сразу же: он висел на невысоком столбике, вкопанном неподалеку от аккуратненькой бревенчатой баньки. Пока я обмывал свое распухшее лицо, Буланка принесла флакончик с йодом. Она вынула из-под коротенького рукавчика носовой платок, осторожно промокнула им ободранную щеку.

— Как бурундук, — сказала. — В полосочку…

Везет мне: у Эвки я — суслик, у этой — бурундук. Однако улыбка моя мгновенно угасла. От йода у меня дух захватило и на глазах выступили слезы.

— Больно? — спросила жалобно Буланка.

Я разозлился:

— Да отстань ты со своими дурацкими вопросами!..

Буратинный носик Буланки огорченно сморщился.

— Прости, я больше не буду, — совсем как маленькая произнесла она.

Мне стало неловко: вот взял и снова обидел ее.

— Не обижайся, Лиля… И спасибо. Большое…

Буланка расцвела, будто услышала невесть что такое. И морщинки с ее остренького носа сейчас же сбежали.

До дома я добрался вполне удачно: никто из знакомых вблизи меня не видел. Чувствовал я себя нехорошо и с ходу прилег на диван. Карасин засобирался домой, хотя я видел, что ему хочется что-то сказать мне.

— Что? Говори, не мнись.

— Ладно, завтра, — и осторожно прикрыл за собой дверь. Я тут же забыл и про Карасина, и про его странное обещание что-то рассказать мне завтра.