Я так и думал: к нам в село по своей воле вряд ли кто приедет. Или забота какая-нибудь заставит, или беда.

Оказывается, Игорь тоже прикатил в Ключи не из любви к сусликам и запаху полынка. Родители отправили его сюда не то в наказание, не то на воспитание к дяде.

Что Игорь натворил там, у себя дома — никто не знал. Даже Алька Карасин не мог толком разнюхать этого.

— Кажись, он побил кого-то со своими дружками-приятелями. А может, и еще чего похуже… — И, как всегда, приглушил голос почти до шепота, огляделся опасливо: — Только, братцы, яснее ясного: дело тут пахнет карасином. Милиция, кажись, ввязалась… Как бы его не того, Игоря-то этого…

Но время шло, а Алькины опасения не сбывались. Зато мы помаленьку узнавали от Альки разные другие новости: что отец Игоря работает научным сотрудником в каком-то институте, а мать — директорша магазина, что Игорь уже второй год занимается в спортивной школе в футбольной группе, что у него есть мопед «Верховина» и магнитофон с «классными записями?!

Мопед Игорь, понятно, оставил дома, а вот магнитофон привез с собой — небольшой такой и очень красивый, работает и на батарейках, и от электрической сети. И он, Алька, слушал эти записи. «Штучки — волосы дыбом! Рок-музыка называется. Заграничная». Узнали мы, что папа Игоря стоит в очереди на машину и, наверное, в будущем году уже купит «Жигули». Но лучше бы, конечно, «Ладу» или «Ниву»: не так примелькались.

Что еще? Игорь в семье единственный, и отец с матерью дрожат над ним, как над стеклянным. Они готовы сделать для него все, что он пожелает. И «Жигули» отец покупает, собственно, для Игоря: как только он, мол, получит право водить машину, а машина уже вот она — садись и катайся сколько душе угодно.

А вчера Алька, давясь смехом, рассказал, что видел, как Игорь, разостлав во дворе свои знаменитые джинсы, натирал их мелом.

— Это зачем? — удивленно вытаращил глаза Детеныш.

— Чтоб вид был, как у старых. Будто они повышаркались в походах и путешествиях!.. Чем, мол, старее — тем лучше. И заплатки на джинсах ненастоящие, просто так нашиты.

— А они зачем? — еще больше удивился Детеныш.

— Для того же самого — для вида. Клюня хмыкнул:

— Вида, гнида, хламида… — добавил, кисло усмехнувшись: — Ну, дает!..

Игорь не пропускал ни одного фильма. Ходил в Дом культуры все в разных рубашках, иногда надевал красивую голубую куртку на молниях. Таких рубашек и такой куртки мне еще не доводилось видеть.

Алька прямо-таки захлебывался от восхищения:

— Два чемодана одежды понавез, будто в кругосветное путешествие ехал. Аж три шляпы взял. Сомбреро называются. Мексиканские. Вот такие, — и Алька, раскинув руки, вертел ими над головой.

Вскоре одну из этих шляп увидел и я — на Толяне Рагозине. Пестрая, большая, поля по бокам загнуты кверху. В этой шляпе Толян напоминал огромный молоток, поставленный на рукоятку.

Я сначала думал, что Толян по своей дурацкой привычке выпросил ее поносить. Оказалось — Игорь подарил.

Теперь Толян — лучший друг Игоря. Прямо из шкуры готов вылезти, чтобы только угодить ему. А Игорь хоть бы хны, будто так и должно быть, обращается с ним, как со слугой: сбегай туда, принеси то, сделай это.

Противно.

Впрочем, наплевать мне на Толяна Рагозина с его дареной пестрой шляпой и тем более на Игоря. Приехал и — приехал. Живи тут все сто лет — не жалко. И хоть все свои вещи пораздаривай, тоже все равно.

Волнует другое — Эвка. Спросите: при чем тут Эвка? Хорошая девчонка. Таких поискать — не найдешь. Смеется она так, что самому хочется засмеяться, даже когда и настроения нет. Волосы у нее густые, рыжие, будто бронзовые, на лбу и ушах колечками рассыпаны; глаза — зеленые, теплые, словно бы светятся. Она справедливая и не болтушка, как некоторые. И еще — гордая, не подступись.

И вот узнаю — с Игорем ходит! Алька Карасин сказал: уже три раза в кино с ним была. «Влюблена по уши. Аж визжит».

Я не поверил: не может быть! А нынче сам увидел. Идут по улице. Он в своих выбеленных мелом джинсах, в рубашке навыпуск, в розовом сомбреро, в руке — магнитофончик. Помахивает им небрежно, а сам что-то рассказывает Эвке. А та смотрит ему в рот, охает и хихикает.

Пришел я домой и сразу к зеркалу, глянул на себя и чуть не взвыл от огорчения. Ну кто полюбит такого: нос кривой, уши, как два вареника. А эти толстые губы, а пегие волосы!.. Ну рожа! От обиды я даже трахнул себя кулаком по голове и бросился на диван.

Не спал почти всю ночь, ворочался, думал об Эвке.

Чего я только не напридумывал, чего не нафантазировал за эту ночь! И все о том, как бы отшить Эвку от Игоря. Но что выдумаешь? На свою красоту надежды не было. Хорошо бы совершить какой-нибудь подвиг. Пусть не подвиг, а простой героический поступок, ну там пожар потушить, или Эвке в чем-то помочь, а то и от беды спасти. Тогда она сразу бы увидела, кто из нас лучше: я или этот городской фитиль.

Но ничего путного так и не пришло на ум: пожаров в селе не бывает, речки или озера, где бы Эвка могла тонуть, тоже нет. Нет ни гор, ни пропастей. А в ровной, как лист, степи, понятно, не свалишься, не разобьешься. Эх, хоть бы какой-нибудь случай, хоть бы от Феди спасти Эвку, что ли?

Федя — это колхозный бык. Зверюга с толстыми и острыми рогами.

Однажды он оборвал цепь и выбежал со скотного двора. А в это время дед Ишутин гнал коней на водопой. Федя, как таран, врезался в табун. Одного коня свалил с ног, другому пропорол бок, третьего забил насмерть, а потом, будто куль половы, перекинул через себя.

Я представил, что Федя снова сорвался со своей цепи, а Эвка, ничего не подозревая, шла бы в тот момент мимо скотного двора к своей матери на ветпункт (мать у нее ветеринарный врач).

Федя, увидя Эвку, ясное дело, сразу рванулся бы к ней. А Эвка обмерла бы от страха, стояла бы бледная и беззащитная, ожидая своей печальной участи…

Вот тут-то, в самый последний момент, когда Федя уже нацелил рога на Эвку, и появляюсь я, смелый и решительный. В руках у меня толстая жердина. Я изо всей силы бью Федю по морде. Он от боли и неожиданности забывает про Эвку и с бешеным ревом кидается на меня.

Но я в одно мгновение увертываюсь от рогов и, не теряя ни секунды, мчу к скотному двору. Там с маху перелетаю через невысокую, но крепкую ограду, а Федя с разгона, не в силах остановиться, таранит эту ограду и застревает в ней…

Потом, когда опасность позади, прибегает Эвкина мать и со слезами на глазах благодарит меня. А Эвка, смущенная и взволнованная, говорит: «Костя, ты — настоящий парень. Я не думала, что ты такой смелый и благородный. Теперь я навсегда твой верный товарищ и друг…». И так далее.

Здорово. Только все это пустые мечты. «Бы» да «кабы». Не лучше ли взять и просто набить Игорю морду, чтоб знал свое место?

Эта мысль мне очень понравилась и я стал обдумывать, как получше осуществить ее. Где удобнее всего прищучить Игоря, прикинул сразу: в проулке, что пересекает улицу возле Дома культуры. Проулок этот хоть узкий, кривой и колдобистый, зато многим очень сокращает дорогу. Игорь тоже ходит по нему после кино. Здесь-то и надо подкараулить его вечерком, налететь втроем и…

Но тут я вспомнил, что мы с Клюней разругались с Детенышем. Ох, уж этот Клюня! Вечно мутит воду, вечно с кем-нибудь в ссоре.

А без Детеныша с одним Клюней Игоря не проучить, даже мечтать нечего. Клюня слабак, да и не очень надежный человек.

Что же делать? Думал я, думал, не заметил, как и заснул. Открыл глаза — солнце вон уже где: в верхнем углу окна.