В землянке было тихо, тепло и сухо. Лучшей защиты от непогоды не стоило искать. Ребята перенесли сюда все свое имущество, а Лева приволок и орудийный ствол. Затем все трое побежали за топливом. Миша предложил было топить остатками нар, чтобы не мокнуть лишний раз на дожде, но Лева заорал:

— Я тебе дам нары! Это, может быть, исторический памятник. Все как есть, так и останется. Мы сюда экскурсию приведем.

Огонь разожгли в печурке. Сначала землянка наполнилась дымом, стало невозможно дышать. Но потом, когда огонь разгорелся, дым быстро вытянуло в отверстие. Стало светло и уютно.

— Ну, теперь будем сушиться и готовить утятину. — Вася вынул из рюкзака тяжелую утку.

Ребята сразу оживились, заговорили. Лишь один Кузька остался равнодушным ко всему. Он, мокрый и взъерошенный, недвижно лежал у печки.

— Что заскучал? — спросил Лева, подняв его морду. — Есть хочешь? Потерпи, брат, скоро сыт будешь.

Ребята развесили мокрую одежду и присели у печки посмотреть, как Вася будет обрабатывать дичь и готовить жаркое.

Снова пошел дождь. Где-то раздавались глухие раскаты грома.

— Михаил, ты бы пока вынес котелок на открытое место. Может, немного воды наберется.

Миша молча встал, взял котелок и полез из землянки. Ему страшно не хотелось выходить на дождь, но со вчерашней памятной ночи он решил делать все, что потребуется. Он выскочил из укрытия и бросился к небольшой полянке, где деревья не мешали литься струям дождя. Выискивая, где бы повыгодней поставить котелок, Миша, к большой своей радости, увидел ручеек. Вода была мутной от дождя, но что поделаешь! Миша выпил почти полкотелка, затем снова набрал — ив землянку.

Вася, ощипав и выпотрошив утку, насадил ее на вертел и поместил над жарким пламенем, которое било из печурки. Он попросил Леву время от времени поворачивать утку, чтобы она хорошо прожарилась, а сам всыпал в котелок с водой ягоды и сунул его в печурку.

— Компот сварим. Сегодня у нас не обед, а пир будет.

По землянке разошелся вкусный запах жаркого. Кузька принюхивался, покручивая хвостом, подпрыгивал и визжал.

И вот утка подана. Ребята с треском разламывали жирную птицу, ели, прищелкивая языками. Такой утки, несоленой, пахнущей дымом, им не доводилось еще есть. Кузька хрустел костями, от удовольствия зажмурив глаза.

Только покончили с уткой — подоспел компот. Да, Вася оказался прав, говоря, что это не обед, а пир.

Компот, хотя и без сахара, оказался лучше всех компотов и киселей в мире.

Одежда высохла. Поэтому ребята, не найдя больше никакого дела, разостлали ее на полу и улеглись отдыхать, пока не пройдет дождь. Но полежать долго не пришлось. Лева, который прилег у стены, вдруг встал.

— Ребята, здесь что-то написано!

Действительно, на одном из бревен были вырезаны ножом слова и цифры. Ребята с трудом разобрали их: «Жаков. Борков. Авг. 1919 г.».

— Вот и узнали, кто жил в этой землянке: Жаков и Борков! — взволнованно произнес Вася.

— Смотри-ка — Борков! Как моя фамилия, — удивленно промолвил Миша.

Мальчики на минуту умолкли, задумались. С тех пор, как они обнаружили карту и отправились в поход, время хоть и скупо, но нет-нет да и приоткрывало пожелтевшие страницы прошлого. Пылкое воображение ребят, получив даже самую малую пищу, дорисовывало образы партизан, их жизнь и борьбу.

Эти мелочи, сохраненные временем, волновали ребят, заставляли учащенно биться сердца, благоговейно относиться ко всему, что напоминало о партизанах.

Надпись на стене побудила ребят внимательнее обследовать землянку. Они осмотрели стены, ту часть помещения, где когда-то находились нары. Оттащили полуистлевшие доски. Под ними нашли несколько свинцовых тупых пуль, сделанных, очевидно, самими партизанами, ржавый зазубренный штык и небольшую металлическую коробку не то из-под папирос, не то из-под конфет. Эта коробка особенно привлекла внимание ребят. Лева, при общем молчании, ковырнул несколько раз кончиком перочинного ножа крышку, и она, ржавая, не открылась, а прорвалась.

В коробке лежали полинявшие царские десятирублевки и какие-то бумаги. Деньги Лева тут же отложил в сторону как предметы, не представляющие никакого интереса для исследования, а бумаги принялся осторожно развертывать. После того, как была найдена партизанская карта, Лева проникся глубоким уважением к бумагам, и в каждой из них искал тайный смысл.

Но тот лист бумаги, который он развернул, разгадывать было нечего — он оказался письмом. Медленно, еле разбирая полустершиеся слова, Лева прочел:

«Дорогая моя жена Таня! Как давно мы не виделись. Ох, и соскучился по тебе и по нашему маленькому Павлуше. Как его здоровье? Небось, уже говорит «папа» и «мама»?

Дорогая Таня, обо мне не беспокойся, я жив и здоров. Мы бьем беляков по всем дорогам и скоро окончательно разделаемся с ними. Недалек день, когда наш Алтай будет снова советским.

Танюша, ты еще не забыла Костю? Мы с ним однажды навещали тебя. Так вот, он сидит рядом со мной и передает тебе горячий привет…»

На этом письмо обрывалось. Дальше, на оставшемся чистом месте, следовали две торопливых, неровных строки:

«Жаль не успел дописать. Слышу сигнал в поход. Приду назад — закончу…»

Лева поднял глаза от письма.

— Так и не закончил… Погиб, наверное…

Вася задумчиво глядел на тлеющие в печурке угли. Недописанное письмо партизана тронуло его до глубины души.

Воображение неторопливо рисовало картину.

Вечер. В землянке слабо светит коптилка. Всюду разместились партизаны: один чистит оружие, другой чинит сапог, а этот… А этот полулежит на нарах и пишет письмо жене. Он сильный, высокий, похожий на Александра Пархоменко. Такие никогда не отступают. Он давно не видел Таню и сына Павлушу. И теперь хочет им многое рассказать. Но вдруг по лагерю раздается сигнал. Все вскакивают, лязгает оружие, люди выбегают из землянок. И отряд уходит в ночь, в тайгу. А неоконченное письмо остается лежать в коробочке десятки лет…

Вася хочет продлить в воображении поход отряда, но слышит изумленные возгласы друзей и, глубоко вздохнув, оборачивается. Лева и Миша впились глазами в небольшую пожелтевшую фотографию, выпавшую из другой бумаги.

— Папка! — воскликнул ошеломленный Миша. — Как он сюда попал!

С пожелтевшей фотографии, чуть-чуть улыбаясь, смотрел веселый, в папахе с лентой, дядя Павел. Лева пожал плечами:

— Ничего не понимаю…

— Какой же это дядя Павел! — произнес Вася, взглянув на бумагу, из которой выпала фотография. — Слушайте, что тут написано:

«Краснореченский Совет Рабочих и Солдатских Депутатов.

Исполнительный комитет Совета Рабочих и Солдатских Депутатов N 248.

июля

25 дня 1918 г.

Удостоверение

Предъявитель сего Борков Степан Иванович является делегатом на окружной съезд Советов рабочих и солдатских депутатов».

Затем стояли неразборчивые подписи председателя и секретаря.

— Мой дедушка! — Воскликнул Миша. — Борков Степан Иванович! А мой папа — Павел Степанович. Дай-ка фотографию скорей. — И Миша еще и еще раз всматривался в черты лица своего деда, которого ни разу не видел. — На папку похож — не отличишь!

Лева сдвинул шляпу и почесал затылок.

— Да… Вот ведь как совпало, капитан. Значит, и письмо написано им?

Лева снова развернул лист и медленно прочел: «Очень соскучился по тебе и по нашему маленькому Павлуше…»

— Конечно, «Павлуша» — это дядя Павел.

Ребят настолько захватило новое открытие, что они совершенно забыли, где находятся и зачем пришли сюда. Перед ними открывался другой мир, другие люди.

Внезапно, над самой головой, прогрохотал гром.

— А дождь-то все льет, — спохватившись, произнес Лева. — Как же мы пойдем дальше?

— Будем ждать. Ничего не поделаешь, Лев…