В Сосновку отряд не попал, как загадывал Бубнов, а очутился в захудалой и убогой, дворов в тридцать, деревушке, заброшенной в глухой степи, далеко от больших дорог.

Жители испуганно глядели из окон, из-за заборов на влетевший отряд: кто такие, зачем ворвались к ним на взмыленных лошадях, пыльные, обросшие, обтрепанные?

Возле большой пятистенной избы Бубнов остановился, крикнул:

— Отдыхать!

Он был грязный и злой. Его красное от жары лицо было испещрено потеками пота, ко лбу прилипла тонкая прядь волос, которую он безуспешно пытался убрать.

— Где Кешка? Хомутова ко мне!

Артемка заметил, как на скулах у Бубнова заходили желваки, а глаза стали узкими, словно щелочки. Подбежал запыхавшийся Кешка.

— Звали, Егор Егорыч? — услужливо спросил он. Бубнов тяжело уставился своими щелочками в побледневшее вдруг лицо Кешки.

— Звал...— тихо сказал Бубнов, но тут же рявкнул так, что даже Артемка вздрогнул: — Звал, звал, дрянь ты этакая! — И неожиданно схватил Кешку одной рукой за ворот, другой стал бить по лицу, приговаривая сквозь зубы: — Звал, звал!..

Кешкина голова заболталась из стороны в сторону, как подсолнух на ветру. Он едва успевал спрашивать:

— За што? За што?

Но в ответ получал лишь удары. Наконец Кешка заплакал, тонко, протяжно.

— Не буду, не буду, Егор Егорыч... Прости.

— Ага,— выкрикнул Бубнов,— понял за што? — И, еще раз двинув его прямо в зубы, выпустил.— Иди, да впредь как следует исполняй свое дело. Провинишься — расстреляю.

Кешка бросился к своей повозке.

— Ну что, получил награду? — засмеялся Колька Бастрыгин.— Знаменитый разведчик!

Улыбнулся и Артемка. Впервые за несколько часов. Да, крепко подвел Кешка отряд, едва выбрались из переделки. Артемка уже думал, что пропали, и — что скрывать — здорово перетрусил.

А ведь как хорошо и весело начал он этот поход! Как рвался в бой с беляками!

Сниматься из лагеря стали рано, только-только засветлела узкая полоска над бором. Мужики собрали свой немудрящий скарб, запрягли коней, и вот отряд уже двинулся через бор к степи по неровной извилистой дороге. Одни шли за подводами, другие ехали, изредка перебрасываясь словами. Артемка отказался сесть в телегу. Довольно, насиделся! У него хватит сил дойти не только до какой-то Сосновки, но и до самого Тюменцева.

К восходу выбрались из лесу: перед глазами открылась необозримая степь, залитая ярким утренним солнцем. Бубнов остановил отряд, подозвал Кешку:

— Бери коня и слетай в Сосновку, разведай, что и как. А мы помаленьку пойдем вперед. Живо!

Через минуту Кешка, вспылив дорогу, помчался среди высоких трав. Артемка с завистью глядел ему вслед.

Почему не Артемку послал в разведку Бубнов? Ведь сам в первый же день назначил его разведчиком. Забыл, наверное. И Артемка смотрит укоризненно на командира. Но тот занят своими делами, не обращает на него никакого внимания. «Эх, не везет мне!» — огорченно вздохнул Артемка и, догнав Неборака с Суховерховым, пошел рядом.

Вскоре прискакал Кешка, оживленный, веселый, остановил коня перед Бубновым, лихо спрыгнул на землю:

— Порядок, Егор Егорыч! В селе тихо-мирно. Никаких войск.

Бубнов приободрился, крикнул:

— А ну, надбавь ходу!

Кешка, преисполненный важности, прошел до своей повозки, снисходительно поглядывая на мужиков: дескать, вот я каков! Смельчак, не то что вы.

К полудню показалась Сосновка. Мужики спрыгивали с телег, прихорашивались, на всякий случай осматривали свое оружие — кто бердану, кто топор или вилы.

Артемка заволновался, тоже вынул браунинг и ускорил шаг. Неборак искоса взглянул на Артемку, на его воинственный вид, хмуро произнес:

— Положи на место. Когда понадобится — вынешь.

Поднялись на небольшой взгорок перед селом. Сразу потянуло кизячным дымком, послышался разноголосый лай собак.

— Мужики,— сказал возбужденно Бубнов,— вперед, на рысях, штоб знали наших. А ну, веселей!

Телеги с грохотом покатились к селу. И только отряд набрал ходу и вытянулся, чтобы влиться в улицу, от крайних изб и построек грохнул винтовочный залп.

Враз все смешалось, перепуталось. Поднялся гвалт, шум, ругань. Передние заворачивали лошадей, задние мешали. А с околицы раз за разом били выстрелы.

Артемка не помнил, как очутился снова на взгорке, дыхание перехватило, ноги и руки дрожали.

— Сюда, сюда! — вдруг осипшим голосом закричал он, увидав Неборака и Суховерхова, которые, отстреливаясь, бежали последними.

Мужики, охваченные невообразимой паникой, на ходу вскакивали в телеги, хлестали чем попало лошадей, орали широко открытыми ртами:

— Но! Давай! Поше-ел!

Бубнов, не успев сесть, бежал, спотыкаясь, кричал, размахивая маузером:

— Остановись! Погоди!

Но его никто не слушал.

От села вымчались человек двенадцать верховых. За ними бежало несколько пеших с винтовками. Это еще больше поддало жару. Артемка стремглав вскочил на телегу, не видя ничего вокруг, кроме скачущих и бегущих за ними беляков.

Мужики гнали лошадей во весь дух. По каким дорогам мчались они, трудно понять. Ушли бы они от погони или нет — неизвестно. Неборак, Суховерхов и Колька Бастрыгин спасли отряд — отстрелялись, отбились гранатами. Мало их было, гранат-то, всего две, да напугали преследователей — те стали отставать. А мужики все гнали и гнали лошадей, пока не влетели в незнакомую деревушку. Тут едва пришли в себя. А Артемка только теперь вспомнил, что у него есть браунинг, который может стрелять.

Бубнов пересчитал людей. Было в отряде тридцать два человека, осталось двадцать четыре: трех убили сразу у Сосновки (их даже увезти не попытались), остальные исчезли бесследно. Должно быть, поразбежались.

Колька Бастрыгин глянул на Бубнова, усмехнулся:

— Вот тебе и повозлежали сытые на перинах! Трое навек свинца наглотались, а у остальных животы поскручивало — по кустам где-то бегают...

Бубнов сверкнул глазами, судорожно дернулся рукой к кобуре, но промолчал и маузера не выхватил.

А Колька не унимался. Подошел к макаровским:

— Что, мужички, пригорюнились? По лесу небось тоскуете? Может, снова в свои норы полезем?

Бровастый кинул свирепый взгляд на Кольку:

— Слышь, не береди душу. Ушибу!

Кое-где на улице стали появляться жители. Подходили нерешительно, с опаской. Суховерхов доброжелательно подзывал:

— Что боитесь? Не волки. Свои. Такие же мужики. Партизаны. Беляков бьем.

Колька Бастрыгин и тут успел, шепнул:

— Пока они нас бьют. Так и скажи, Илья...

Суховерхов отмахнулся:

— Да будет тебе.

Наконец мало-помалу партизаны оказались в тесном кругу.

— Неужто правда против властей идете? — спрашивал плечистый мужик с длинными желтыми усами.— Брешете, поди?

— Зачем брехать? — ответил Неборак.— Правду говорим. Или она, эта власть, тебе по сердцу?

Мужик смущенно поскреб затылок, переступил с ноги на ногу, не решаясь, видимо, открыто высказать свои мысли.

— Может, она тебе хозяйство помогла поставить? — допрашивал Неборак.— Богатство дала?

— Да будто и нет,— ответил наконец желтоусый.— Не дала. Коровенку-то вот взяли... Сынка в солдаты забрили...

— Видишь! — произнес Неборак.— Ты вот терпишь, а мы восстали. Не только за себя — за других, таких же обобранных и обиженных.

Мужики и бабы еще теснее сгрудились вокруг Неборака и желтоусого, с большим вниманием слушая разговор. Артемке тоже было интересно, и он пробился поближе. Удивился, глянув в глаза Неборака: мягкие, теплые, совсем не такие, как обычно. И говор иной: не отрывистый.

— Так ить восстать не мудрено,— раздумчиво произнес желтоусый.— Чем воевать? Вон у вас тоже оружия не густо... Топором против винтовки не своюешь.

Неборак качнул головой и тихо, с сожалением промолвил:

— Эх, злости в тебе, братец, нет! Иначе бы и с голыми руками бросился в драку... Не секли тебя еще?

— Меня? — испугался мужик.— За што? Кто?

— Кто? Каратели.

— Н-нет покуль...

— Значит, добром отдал и сына в солдаты, и коровенку свою?

— Как так добром? — возмутился мужик.— Не давал я.

— Плохо не давал. Воспротивился бы чуток, сразу всыпали б. Может, тогда бы и злость пришла.

Тут в разговор вступила еще не старая женщина.

— И точно!.. Вон мому соседу Игнашке шомполов дали — убег. Мстить, грит, буду до самой кончины.

Мужик огрызнулся:

— Ты мне с Игнашкой не лезь. Что у него? Изба да жена. А у меня хозяйство и ребятни полна горница.

— Что ж, теперь будешь ждать, когда твое хозяйство беляки растащат? — с усмешкой глянул Неборак на желтоусого.

— Может, ждать, а может, и не ждать... Поживем—увидим.— И тут же, другим тоном: —Надолго к нам? Ежели надолго, приглашаю. Поживешь у меня. Покалякаем.

Неборак охотно согласился.

Вскоре улица опустела; все партизаны разошлись по квартирам, Артемка и Суховерхов попали к тихой и робкой женщине, матери трех маленьких детей.

Артемка вошел в избу за женщиной и Суховерховым. Окинул быстрым взглядом избенку — пусто. Стол, лавки да грубо сделанная деревянная кровать с ворохом одеял из разноцветных лоскутков и тремя подушками. Ребятишки — мальчик и две белоголовые девочки,— испуганные «чужаками», забились на печь и оттуда таращили круглые глазенки. Хозяйка поставила на стол отварной картошки, сходила в огород, нащипала зеленого лука.

— А хлеба нету...— тихо произнесла она и глянула на Суховерхова тревожными глазами: не обидятся ли гости?

Суховерхов молча достал из котомки булку хлеба, нарезал большими ломтями, на каждый положил по широкому куску сала, медленно поднялся, понес к печи.

— А ну, угощайтесь! — ласково сказал детям.— Вкусно! Это мне заяц в лесу подарил...

Ребятишки схватили куски и стали жадно есть. У Артемки ком к горлу подкатил. Разве можно что-нибудь съесть в этом нищем доме, не урвав последней крохи от ребятишек? Отодвинул миску с картошкой, глухо сказал подошедшему Суховерхову:

— Я что-то и есть не хочу...

Суховерхов метнул быстрый взгляд на Артемку:

— Что ж, пойдем на улицу, покурим, поговорим... Я тоже еще не проголодался.

И они вышли за воротца, присели на скамейку.

— Да, вот она, жизня наша крестьянская...— только и сказал, вздохнув, Суховерхов.

В деревне было тихо, безлюдно: ни жителей, ни партизан. Суховерхов порадовался:

— А наши все-таки молодцы. Думал, безобразить будут.

Артемка плечами дернул:  почему обязательно безобразить? Как-никак красные, партизаны!

Однако зря порадовался Суховерхов. Чем ближе к вечеру, тем шумнее становилось в деревушке: то тут, то там вспыхивали песни, раздавался громкий раскатистый хохот. Где-то сначала неуверенно, а потом бодро забренькала балалайка, но тут же была заглушена пьяным голосом, запевшим похабную частушку.

Вдруг из ворот соседней избы выскочил с саблей наголо пьяный Хомутов. Он тяжело бежал за белой, ошалевшей от страха курицей, пытаясь на ходу рубануть ее. Артемка еще не понял, в чем дело, как Суховерхов вскочил со скамейки и кинулся к Хомутову. Он схватил его за борта пиджака и поднял над землей.

— Слушай ты, падаль, угомонись. Не у себя во дворе. Люди смотрят.

— Да я шутю,— беспокойно забегали Кешкины глаза.

— Гляди, чтобы не расплакался после такой шутки.— И так тряхнул Хомутова, что тот чуть не выпал из воротника.

Кешка сразу отрезвел и молча вошел в ворота. А Суховерхов снова присел на скамейку:

— Видал, какой подлец? Последнюю животину убьет — людей не пожалеет. Тварь.

Из своего пятистенника вышел Бубнов. Он был тоже навеселе. Остановился возле Артемки и Суховерхова:

— Хорошо устроились?

— Хорошо,— ответил Суховерхов.

В соседней избе, куда скрылся Хомутов, рванулась громкая нестройная песня. Бубнов улыбнулся:

— Гуляют ребята. Ничего, пускай душу отведут. Засиделись в лесу.

Суховерхов хмуро бросил:

— Гляди,  командир, кабы  худа ребята не  натворили.

Бубнов сразу взъерошился: не любил ни возражений, ни советов.

— Это не твоей головы болезнь.— И пошел в дом, откуда неслась песня.

Суховерхов проследил взглядом за Бубновым, качнул головой:

— Налакаются сегодня... А караул Бубнов, должно, и не думал ставить. Идем-ка к Небораку, посоветуемся, что делать.

Суховерхов угадал: часовые не были назначены. Приезжай любой белогвардейский отрядишко и захватывай, уничтожай партизан.

Артемка в эту ночь спал один: Суховерхов вместе с Небораком, Тимофеем и Колькой Бастрыгиным ушли в караул. Как упрашивал, как умолял Артемка Неборака и Суховерхова взять его с собой, но те и слушать не стали. Неборак буркнул:

— Отдыхай. Твое время впереди. Еще хватишь забот и трудов через край.

Какие там труды да заботы! Одни разговоры. Просто Неборак не доверяет Артемке, боится, чтобы не подвел, как Кешка. Зря боится Неборак. Зря. Не такой он, Артемка, чтобы подвести товарищей. Он бы всю ночь просидел, глазом не сморгнул. А уж врага, конечно, не пропустил бы — заметил. Что там ни думай — обидно Артемке. Очень обидно, даже зло берет. Давеча Бубнов в разведку не послал, теперь Неборак не взял в караул. Так с обидой и уснул на кожушке, брошенном на пол возле печи.

Проснулся рано. Суховерхова нет. Значит, еще не вернулись с постов. Вышел на улицу, а там шум-гам: не то скандал, не то драка. Бубнов маузером размахивает перед толпой деревенских.

— За кого мы кровь проливаем, заботы тяжкие несем? За народ, за вас же, дураков. А вы? Вы даже помочь нам не желаете. А это знаете чем пахнет? Контрреволюцией — вот чем! За это — к стенке!

Бубнов передохнул, оглядел мрачные, угрюмые лица мужиков и женщин. Стиснул зубы, глаза сузил в щелочки:

— Так, значит, добром коней не отдадите? Ясно!

— Да ить последние кони у нас! — с тоской выкрикнул какой-то мужик.— На чем работать?

Бабы, словно ждали этого выкрика, заголосили:

— Белыя приходят — берут, красныя, энти тоже берут!.. Да што у нас, дворы ломятся от животины?

— Помилуй, гражданин командир. Ослобони нас. Богом просим!..

— Не дай помереть с голода детушкам!

Мысли у Артемки раздвоились. С одной стороны, будто и Бубнов прав — как воевать-то без коней? Где возьмут их партизаны? С другой — жалко людей. Может, и в самом деле последнюю лошадь берут.

Однако долго раздумывать не пришлось. Бубнов снова крикнул:

— Еще   раз   спрашиваю:    отдадите   коней   или   нет?

Постоял с минуту, переводя тяжелый взгляд с одного лица на другое, резко махнул рукой. Партизаны кинулись на мужиков, скручивая им руки.

— Ведите их в сарай! — кричал Бубнов.— Мы с ними побеседуем, покажем, как идти против народа. А вы,— приказал остальным партизанам,— пройдите по дворам — всех коней сюда! Здесь выберем.

Некоторые нерешительно затоптались. Нехорошо будто получается: люди приняли их как гостей, а они как враги.

— Что я сказал? — бешено гаркнул Бубнов.— Выполнять! Стогов, руководи. А ты, Карев, чего стоишь, уши развесил? Выводи коней.

Вот тут-то Артемка и забыл все свои противоречивые мысли, обрадовался, что Бубнов наконец заметил его и даже приказал задание выполнять. Бросился вслед за мужиками, зашнырял по дворам. Не в каждом хозяйстве оказались кони. Четыре двора обежал, в пятом увидел. Неважный конек, худой, заморенный, но все равно схватил за повод, повел через двор. Дорогу загородила плачущая женщина. В отчаянье заломив руки, она причитала по-хохлацки:

— Хлопчику, милый, хлопчику, оставь коняку... Оставь, добренький. Пожалей бидных сирот... Хлопчику...

Артемка прошел мимо, в калитку, а женщина все шагала за ним и умоляла:

— Хлопчику, оставь, оставь коняку, смилуйся...

Увидел бегущих по улице Неборака и Бастрыгина, приостановился.

— В чем дело? — спросил Неборак, еле переводя дыхание. Артемка с некоторой гордостью ответил:

— Да вот, лошадей реквизируем... Бубнов приказал.

— Что?! — гневно выкрикнул Неборак.— Что ты сказал?!

Артемка оробел. Не ожидал, что Неборак заорет. Думал, похвалит. Промямлил:

— Для отряда берем...

Неборак вдруг проговорил тихо, сдавленно:

— Ты кто: подлец или дурак? Отдай сейчас же коня и извинись... Эх, ты!..

Артемке стало так нехорошо, так скверно, что слезы навернулись на глаза. Нет, не от слов Неборака, а от его взгляда, полного презрения и брезгливости. Пальцы сами по себе выпустили уздечку. Женщина бросилась к Небораку со слезами благодарности:

— Спасибо, спасибо, добрый чоловик... Всю жизнь молиться за тэбэ буду... Пожалив бидных... Спасибо.

Неборак торопливо произнес:

— Ладно, ладно, тетя, веди коня во двор, а благодарить за свое же добро меня не нужно.— И спросил Артемку сухо, неприязненно: — Суховерхова не видел?

— Нет... Как ушел вчера, так и не приходил еще...

— Найди немедленно.— И уже к Бастрыгину: — Побежали. Оружие приготовь.

Не сделали и двадцати шагов, как из ворот навстречу выскочил желтоусый мужик. Он был всклокоченный, смятенный, лицо бледное, губы дергались. Подбежал к Небораку, закричал:

— Байки рассказывал, да? Своим прикидывался?  «За народ, за обиженных»! А сами последнюю лошадь увели!..

Неборак побледнел, перебил желтоусого:

— Погоди, не кричи. Послушай!..

— Я уже послушал!.. Сволочь! Бандюки! У-у! — И желтоусый размахнулся, с ненавистью глядя на Неборака. Но не ударил, опустил руку и вдруг, глухо зарыдав, бросился обратно, к своей избе.

Артемка сжался — не видел, чтобы мужики так плакали. Взглянул на Неборака: стоит все такой же бледный, пот рукавом со лба вытирает. Потом медленно:

— Кажется, с меня довольно.— Обернулся, увидел Артемку, разозлился: — Почему здесь? Где Суховерхов, черт тебя подери?

Артемка, будто ветер его сорвал с места, помчался туда, где толпились партизаны. Позади бухали сапоги Неборака и Кольки Бастрыгина. Суховерхов и Тимофей уже были здесь. Суховерхов держал за грудки багрового от злости и натуги Бубнова, тряс его:

— Кого грабишь, падаль? На кого руку поднял, а? Кто ты есть, отвечай!

— Добром прошу: отпусти! — хрипел Бубнов.

— Держи, Илья,— сказал, подбегая, Неборак и на ходу выдергивая ремень.— Мы с тобой, подлецом, еще разберемся... Николай, заламывай ему руки.

Поднялся шум, взметнулись крики. Одни кричали:

— Правильно! Так его, живодера!

Другие:

— Не дадим! Не позволим! Выручай Егора!

Бровастый сорвал с плеча бердану, гаркнул:

— Отпускай Бубнова — стрельну! Слышь, отпускай! — И к своим однокашникам: — Чего стоите? Бей их!

И выстрелил. Почти в упор. Колька Бастрыгин, глухо ойкнув, медленно осел на землю. Пальцы Суховерхова на мгновение ослабли, и Бубнов рванулся, отскочил.

Артемка выхватил дрожащей рукой браунинг и стоял, не зная, что делать. Пока думал, Неборак вскинул винтовку. Бровастый вскричал не своим голосом: «Не смей!» — и тут же упал, сраженный пулей.

Макаровские, которые уже грозно двинулись с топорами и вилами, сразу отхлынули под дулами двух винтовок и сыпанули в разные стороны. За ними погнались человек пять во главе с Небораком. Тот на ходу крикнул Суховерхову:

— Не упусти Бубнова.

А Бубнов не зевал. За те считанные минуты замешательства он кинулся в самую гущу людей и коней. Вспрыгнул на первого попавшегося коня и поскакал вдоль улицы, пригнувшись низко к гриве. Суховерхов раз за разом выстрелил по нему, но мимо. Тогда Суховерхов подбежал к телеге, стоявшей неподалеку, примостил карабин так, чтобы упор был тверже, и стал медленно целиться. Не ушел бы на этот раз Бубнов, догнала бы его пуля, но случилось неожиданное: из ворот выскочил Кешка Хомутов со своей знаменитой длинной саблей. Схватил за рукоять обеими руками, с силой взмахнул ею над Суховерховым. Тот почуял опасность, оглянулся и оцепенел.

За все время этой короткой, стремительной и жестокой схватки Артемка так и не успел ничего решить, ничего сделать. Бегал в смятении то к одному, то к другому, даже пальнул куда-то из браунинга. А тут, увидев Кешку с саблей, занесенной над Суховерховым, обомлел, застыл, как столб, с расширенными от ужаса глазами.

Погиб бы дядя Илья, да в это мгновение откуда-то сбоку вдруг подбежал Тимофей и хрястнул Кешку по рукам своей сучковатой палкой. Сабля со звоном упала на землю, а Кешка, вскрикнув, подпрыгнул по-заячьи и метнулся в ворота. Там, через двор, через огороды, убежал в степь.

— Спасибо, Тимофей,— сказал бледный, как полотно, Суховерхов, разгибаясь.— Спасибо, брат...

Сколько раз мечтал Артемка на партизанской стоянке о разных самых невероятных подвигах, а тут вот, когда пришло время, растерялся.

Дядя Илья чуть позже сказал негромко Артемке:

— Что ж ты, сынок, а? Стрелять надо было. Война — такое дело...

Вернулись Неборак с партизанами, привели щуплого в солдатской фуражке, принесли на руках своего.

— Стогов убил,— сказал Неборак.— Из-за угла. Не догнали. Только вот берданку его взяли.— Потом кивнул на макаровского: — И этот субчик хорош, гляди,— и показал винтовку, приклад которой был сильно разрублен.

— Топором шарахнул. Едва успел заслониться. Надвое бы рассек... А Бубнов?

— Бежал.

— Жаль.

Стали постепенно собираться всполошенные жители. Нерешительно подошел желтоусый. Неборак увидел его, спросил:

— Где твой конь?

— Вон энтот,— указал мужик на пегого конька.

— Забирай.

— Забирать?.. — переспросил желтоусый дрогнувшим голосом, еще не веря в свое счастье.

— Забирай. И вы,— обратился к людям,— уводите своих.

Люди бросились к коням, быстро разобрали их, но не уходили. К Небораку несмело приблизилась заплаканная женщина.

— А мужиков? Может, выпустите? Окажите милость...

И сразу несколько женщин запричитали:

— Отпустите! Они ж не виноваты. Ослобоните...

Неборак  удивленно  глянул  на  женщин,  на  партизан:

— Каких мужиков?

Артемка заторопился:

— Бубнов заарестовал. Там, в сарае заперли их.

Неборак зашагал во двор, за ним двинулись сразу все. Неборак рванул дверь.

— Выходи!

Только теперь сельчане поняли все: стрельба была не просто дракой пьяных бродяг и бандитов, которых бродило сейчас по земле немало, а эти обтрепанные, обросшие мужики, и те, что живые, и те ,что уже мертвые, вступились за их добро, за их жизнь и честь. И женщины бросались к партизанам, благодарили их, обнимали. Каждая старалась сделать для них что-то хорошее. Одни звали обедать, другие предлагали постирать, поштопать белье и одежду, третьи — помыться в бане.

Вот когда Артемка был по-настоящему счастлив и горд. Он смотрел, как радуются люди, как благодарят Неборака, Суховерхова и всех партизан. И гордился ими и тем, что сам он, Артемка Карев, тоже партизан. И только одно омрачало радость — случай с конем. Он не выходил из головы. Как вспомнит, сердце защемит и кровь к лицу приливает. До сих пор будто слышит тоскливый голос женщины-хохлушки: «Хлопчику, милый, хлопчику, оставь коняку...» И видит ее большие умоляющие глаза! Чем он сегодня отличался от того краснорожего фельдфебеля, в которого стрелял? Чем отличалось горе этой женщины от горя матери, когда уводили последнюю корову?

«Ах, забыть бы все навсегда!»—думает Артемка, сжимая, словно от боли, челюсти. Но долго еще, очень долго потом будет звучать в его ушах этот умоляющий голос женщины...

К вечеру деревенские плотники сделали два гроба для погибших партизан. Хоронили всей деревней. Женщины плакали, мужики шли молчаливые, хмурые. Идет за гробами Артемка, губы сжал, чтобы не расплакаться. Жалко, очень жалко Кольку Бастрыгина. Хороший был парень. И другого усть-мосихинского жалко. Думает: «Воевать еще не начали, а сколько убитых...»

Неборак сказал у могилы слово:

— Прощайте, товарищи! Вы были честными и смелыми. И честно погибли в борьбе за свободу. Люди вас не забудут.

Потом хлопнул жидкий залп: винтовок и бердан было всего четыре, да и патроны берегли для иного.

Утром судили макаровского за грабеж крестьян и измену. Приговорили — расстрелять. Вывели в степь, грохнул тугой выстрел, и покатилась по земле фуражка...

Неборак собрал партизан. Оглядел — мало. Всего девять человек вместе с Артемкой.

— Ну, что будем делать, товарищи?

Задумались мужики, задымили махрой. Суховерхов произнес :

— Воевать таким отрядишком — не годится. Толку не будет. Побьют нас.

— Побьют,— подтвердили мужики.— Без пользы головы сложим.

Неборак кивнул, а Суховерхов продолжал:

— К какому-нибудь отряду прибиваться надо... Да где их искать? И есть ли поблизости?

— Есть,— произнес Неборак.— Мне Митряй Дубов говорил. У него связь не с одним, а даже с двумя отрядами.

Артемка порадовался про себя: «Вот молодец-то дядя Митряй!»

Суховерхов сразу ожил.

— Это — дело! Надо сходить к нему, узнать да самим наладить связь с партизанами. Тогда нам сам черт не будет страшен.

Повеселели мужики.

— Правильно, Илья. Кто пойдет?

— Да я и пойду. Из вас Митряй никого не знает. Небораку нельзя — с отрядом.

— А   я? — чуть   не   плача   от   обиды,   закричал   Артемка.— А я что, не схожу? Да я лучше вас всех пройду.

Неборак и Суховерхов переглянулись.

— А что? — сказал Неборак.— Карев, пожалуй, прав. Только... Только можно ли на него надеяться? — И колючие глаза вцепились в Артемку.— Неустойчивый...

«Это он про реквизицию...» Артемка снова покраснел, но сказал твердо, глядя прямо в глаза Небораку:

— Про то не вспоминай... А дело сделаю как надо.

Неборак встал:

— Хорошо. Ты пойдешь, Карев. Будем ждать тебя здесь. Через четыре дня. Свою судьбу вручаем тебе. В случае чего — держись крепко. Ты уже солдат. Понимаешь?

— Понимаю.

Собирался недолго: надел на плечи котомку с харчем, натянул покрепче картуз и вот уже готов в путь-дорогу.

— Погоди, Карев, хозяин закладывает ходок. Подвезу малость.

Подошел  Суховерхов, тихий и грустный, тронул Артемку.

— Будешь у Митряя, поспрашивай про моих...

— Хорошо, дядя Илья. Все узнаю.

Вскоре Артемка и Неборак уже катились на легком ходке по битой степной дороге. У небольшого березового колка, где дорога круто раздваивалась, Неборак остановил коня.

— Твоя эта,— и показал влево.— Ну, Карев, ждем тебя. Будь осторожен.

Артемка кивнул, легко спрыгнул с ходка и пошел вперед не оглядываясь; Неборак долго смотрел вслед Артемке, пока тот не скрылся за высокими травами.