После сенокоса Ленька на радостях обежал полсела — соскучился. Первыми, к кому наведался Ленька, были, конечно, Шумиловы. Теперь он жил далековато от них, хотя на той же улице, но почти на краю села. И самое неприятное: надо было проходить мимо заковряжинского двора. Сначала Ленька думал обойти его как-нибудь стороной, но потом махнул рукой и решительно пошагал улицей. Он не то чтобы боялся Заковряжиных, а просто не хотел с ними встречаться. Еще издали он стал присматриваться: нет ли там кого? К счастью, улица была пуста. Но стоило Леньке поравняться с заковряжинскими воротами, как вдруг калитка распахнулась и на улицу вылетел Яшка, видимо торопился куда-то. Увидел Леньку, ойкнул, будто повстречался с каким-нибудь Быниным вурдалаком, и рванул обратно, во двор, взвизгивая:

— Маманя, маманя!.. Тама Приблудный!..

Ленька усмехнулся, несколько польщенный: ишь деранул! Возле своего дома испугался, трусляк! Однако Ленька и сам на всякий случай прибавил шагу. Выскочила Заковряжиха, закричала:

— Чо бродишь тута, ирод? Гляди — оборву уши!

Ленька по привычке, услышав этот знакомый голос, вздрогнул, вжал голову в плечи, но тут же распрямился и вдруг, сложив длинную дулю, ткнул ею в сторону Заковряжихи:

— На вот выкуси, контра ползучая!

Заковряжиха от неожиданности и изумления онемела и только хватала воздух губастым ртом. Ленька захохотал и вбежал в калитку Шумиловых.

Варька возле крылечка мыла в ведре кринки. Она за эти недели повытянулась и стала еще задиристей. Ленька подошел к ней, по-доброму руку подал:

— Здоров, Варька! Митрий-то дома?

Варька сначала  было улыбнулась обрадованно, но тут же  вдруг  по-старушечьи   подобрала  губы  и   отвернулась: Ленька удивленно поднял брови:

— Ты чего это? Чего такая?

— Какая?

— Важная. Будто разбогатела.

— Какая уж есть... Тебе-то что?.. А Митя дома. Обедает. С Лыковым. Только что приехали откуда-то. Иди.

Ленька мотнул головой.

— Неловко. Пусть едят. Потом... Ну как живешь, Варь?

— А тебе-то что?

—  Хорошо ли откосили? Сколь сена взяли?

— Хватит. У тебя не попросим.

Ленька нахмурился: что с Варькой? Почему говорить с ним не хочет, и не глядит даже?

— Варь, ты что так? Сердишься, что ли?

Варька   подняла  голову   от   своей   кринки,   глянула   на Леньку исподлобья, будто холодом окатила:

— Ты к кому пришел? К Мите? Вот и иди к нему и разговаривай. А мне некогда. И не мозоль глаза...

Ленька растерялся, заговорил торопливо:

— Вот дура-то, а? Я и к тебе пришел! Тоже. Ить сколь не виделись? Долго. Соскучился... К вам первым и забежал. А ты...

Варька снова подняла глаза, и они на этот раз были несколько помягче и не такие холодные.

— Оно и видно — соскучился. Рот до ушей.— Варька показала на своем лице, какой у него рот.

Ленька засмеялся. Не выдержала и Варька, прыснула, отвернувшись. Ленька, чтобы совсем раздобрить Варьку, сказал:

— Дай-ка подмогну тебе.

Варька повела плечом:

— Еще чего выдумал! — И совсем неожиданно произнесла:— Я тоже по тебе соскучилась... Очень... Даже во сне видела.— Сказала так, что у Леньки щеки вспыхнули.

— Ну вот, сразу и во сне,— пробормотал он, не зная, что сказать.— Выдумает же...

— И ничего не выдумываю. Видела... Будто на улице ветер, ветер... А ты будто залез на крышу нашей избы, разбросил руки будто и стал подпрыгивать...

Ленька перебил Варьку, хмыкнув:

— Дурак я, что ли,— подпрыгивать на крыше? Ерунда какая-то... Ты бы лучше рассказала про то, как вы откосили, или про Галинку. Здорова ли?

— Ой, Лень,— воскликнула Варька радостно и сразу стала сама собой — говорливая, веселая, а в глазах ее запрыгали искорки.— Ой, Лень, что скажу! — Варька понизила голос до шепота: — У Мити с Галинкой любовь!

— Да ну?!

— Ей-богу! Каждый вечер встречаются, гуляют вместе . и говорят, говорят...

И снова:

— Ой, Лень, какая у нас нынче косьба веселая была! Нес комсомольцы собрались в артель и друг дружке по очереди косили. Нашу делянку в один день убрали. А на третий уже и стога сметали. И каждому так.

Ленька даже позавидовал:

— Здорово! Чего же нас не позвали? Мы с дядькой Акимом тоже бы в артель вошли. Не помешали бы...

Варька что-то было хотела возразить, да не успела: на крылечко вышли Митька и Лыков. Оба загорелые до черноты, оживленные. Лыков, увидев Леньку, обрадовался:

— А, Леньша! Ну как живешь-можешь?

— Хорошо живу.

— А ты, оказывается, парень что надо. Дядька Аким прямо-таки не нахвалится. Крепко, говорит, подмог ты ему в сенокос. И кулеш, говорит, такой варил, что он косить не мог — объедался. Верно?

Ленька смущенно отмахнулся:

— Чего там!.. А кулеш — хитрое ли дело. Было б из чего варить...

Лыков даже бровь поднял:

— Бона как! Ну, браток, я тебя возьму на заметку. Когда сколотим артель убирать хлеб — тебя главным кашеваром поставлю. Согласен?

— Ставь. Накормлю, не бойся...

Лыков засмеялся, двинул Леньку в плечо.

— Все, договорились. Теперь держись.

Варька слушала весь этот разговор сначала  с недоверием, а потом уставилась на Леньку с любопытством:

— Правда, Лень?! Варил?

Только теперь Ленька сообразил, на какой крепкий Варькин крючок он попался с этим несчастным кулешом. «Эх, зря Лыков про него вспомнил. А я еще и расхвастался, как дурак». И чтобы как-нибудь перевести разговор на другое, для него более интересное, он спросил невпопад:

—  Когда же к нам агитотряд приедет? Ить еще вон до покоса обещались. И нардом поправили, прибрали...

Лыков кивнул Леньке, но ответил Митьке:

— Верно, Митрий. Совсем забыли. Вот завтра, кстати, когда поедешь в уком комсомола, и напомнишь: пусть приезжают в субботу или в воскресенье. И еще: зайди в наробраз, попроси бумаги. Хоть какой. Скажи: будем открывать школу, а писать и разу не на чем. Карандашей попроси. Короче, все, что могут нам выделить. Кто еще с тобой едет на слет?

— Трех вызывают, да все заняты. Вдвоем едем, с Кольшей Татуриным.

— Хорошо. Он тебе и в делах там поможет. Парнишка пробойный, шустрый. Ну, до встречи. Спасибо за хлеб-соль... Наган не забудь взять.

И Лыков в три-четыре скачка был уже за калиткой. Митька глянул на солнце, вздохнул:

— Пора и мне на лесосеку,— однако не сдвинулся с места, задумавшись о чем-то.

— Слышь, Мить,— спросил Ленька,— а что это за слет такой?

— Слет-то? Ну, это съедутся комсомольцы со всех ячеек уезда, растолкуют нам, как дальше работать... Доклады послушаем, лекции.

— А-а!..— уважительно протянул Ленька, хотя совсем не понял, что это за доклады такие и лекции.— Мить, ты когда едешь?

— Утром. Пораньше, чтоб поспеть к началу.

— Мить, возьми меня, а? Я не помешаю, коня стеречь буду, а, Мить?

Митька отрицательно качнул головой.

— Коня и без того не украдут. А тебе... Ты пока погоди, Леня. В другой раз как-нибудь.— Он поднялся с крылечка, на котором сидел, произнес решительно: — Нельзя. Неспокойно на дорогах. А тут еще Ощепков сбежал, когда: везли в уезд. Кто-то помог гаду. Милиционера убили, оружие забрали и коня увели.

Новость оглушила Леньку и испугала.

— Что же будет теперь?

Митька дернул плечом.

— Что будет? Ничего не будет. Ловить надо. И Ощепкова, и тех.

Митька, открыв ворота, уже уехал давно, а Ленька все еще стоял, раздумывая о страшной новости. Особенно почему-то его поразило слово «тех». Кто они, эти «те»? Где прячутся? Зачем бьют народ? И самое обидное: почему их никак не могут изловить?

Ленька даже крякнул от огорчения.

— Лень, ты чего? — спросила Варька.— Пошто скушный стал? На Митю обиделся, что в уезд не берет?

Она уже, наконец, домыла кринки, унесла к плетню и понадевала их сушиться на торчащие концы тынин.

— Перед покровом мы все поедем в уезд. На ярмарку. И тебя возьмем. Ладно? Там качели будут, карусель... Ленька поморщился, словно от боли.

— Сама ты карусель!.. Тут такие дела, а она...

У  Варьки  глаза  сразу  стали  узкие,  губы   поджались.

— Значит, ты так? Я ему добро, а он обзываться? Значит, я карусель? А ты кто? Знаешь кто? Кашевар кулешный. Вот кто ты!

«Ну, началось теперь,— сердито подумал Ленька.— Кашевар, да еще и кулешный. Эх, зря Лыков...»

— Да   ты    что   поднялась-то    на    меня? — попробовал Ленька защититься.— Я ить просто... Задумался малость...

Да где там! Варька совсем разошлась:

— Ну чего стоишь, глазами лупаешь? Уматывай отсюда и задумывайся в другом месте сколько хочешь. Ишь, кашевар задумчивый! Обзываться взялся ни за что ни про что...

Ленька махнул рукой и выскочил на улицу. «Вот ведь въедливая какая,— зло подумал он.— Как заноза. Теперь хоть убей — больше не зайду. И слова не скажу ей. Посмотрим тогда...»

И пошагал на Старый конец, к Гришане Барыбину. Но не прошел он еще и полдороги, а зло к Варьке куда-то исчезло, будто его и вовсе не было. Осталось лишь огорчение. «Вот ведь дураки! Взяли поругались. Из-за ничего. Фу ты, черт... Надо бы забежать к ней да помириться...» Его добрые мысли были вдруг прерваны: из калитки урезковского двора вышел Тимоха Косой. Именно тогда, когда Ленька поравнялся с ней. Тимоха вышел с улыбочкой, но она сразу исчезла, как только он увидел Леньку: глаза сощурились, как у кошки перед прыжком, лицо перекосилось. Не сводя этих суженных глаз, Тимоха медленно двинулся к Леньке. А Ленька остановился — сил не было идти, ноги стали будто тряпичные. Он затравленно оглянулся влево-вправо, потом назад — никого. «Ну, теперь пропал...»

Тимоха подошел, сильно ухватил Леньку за воротник и вплотную притянул его к себе и чуть вверх, так, что Ленька оказался почти лицом к лицу с Тимохой.

— Что, бесштанный, попался? Дрожишь, как паршивый щенок? Бойся, гад, и дрожи. Жди своего часа. За все разом с тобой разочтусь. А за тятьку — особо. Мордой об землю бить буду, пока мозги не выбрызнут. Истопчу в жижу, в дерьмо вонючее. А теперь — беги, пес. Успевай надышаться, пока не поздно.

Тимоха с силой оттолкнул Леньку, так что тот зарылся в пыль лицом, и пошагал вдоль улицы, не сказав больше ни слова и ни разу не обернувшись.

Только когда Тимоха скрылся за углом, Ленька медленно поднялся и принялся отряхивать с себя пыль дрожащими руками.

Да, не заскучаешь... Рожа, как у бешеного... Интересно: знает ли Тимоха, что его тятька убежал из-под стражи, что убит охранник? Конечно, знает. Потому и бить, наверное, не стал — побоялся. Понимает, что сейчас опасно махать кулаками.

Стряхнув кое-как пыль, Ленька еще раз оглянулся: не раздумал ли Косой, не повернул ли назад? Нет, улица была пуста, и Ленька пошагал к Барыбиным.

Гришаня сидел на скамейке под густой разлапистой черемухой и играл на гармошке. Он был невеселый, хмурый. И играл тоже что-то печальное, тягучее. Увидав Леньку, он сжал меха, да так, что гармонь вякнула, словно кошка? которой наступили на хвост, и отложил ее в сторону.

— Эх, жизня!.. Осточертело все, надоело до смерти. Выйти бы в степь, закрыть глаза и, не глядя, пойти в любую сторону, только бы... Садись, Леня. А гармонь скинь на землю.

Ленька сел, не тронув, однако, гармони, встревоженно глянул на Гришаню.

— Ты чего такой?

— Какой?

— Скушный какой-то. Или случилось что? Гришаня потер пальцами виски.

— Случилось, случилось... Скорей бы уж случилось. И все бы к черту. Хоть какой ни есть конец. Все равно.

Нет, нынче Гришаню просто не узнать. Будто не в себе парень. Совсем непонятный.

Он и раньше никогда не был особенно веселым да разговорчивым. Ленька поначалу даже удивлялся: такой крепкий, видный парень, чуб, какого, пожалуй, и на селе не сыщешь, одет — прямо завидно, а все дома и дома. Ни на вечорки не ходит, ни к Бочкарихе самогонку пить, ни с приятелями покуролесить, как вон Никита Урезков или Елбан. Да и приятелей-то, сколько знает Ленька, у него нет. Все один и один. Только вот с Ленькой подружился. Как только Ленька придет, он сразу оживет, скажет: «Ну, зяблик, давай на коней да за ветром погоняемся». Зяблик! Придумал же! Ленька знал: зяблик — это птичка. Неужто он на птичку похож? Это сначала обижало Леньку, потом — ничего. Увидел — не от зла и не с издевкой называет Гришаня его Зябликом. И вот вскочат они на коней, и пошел в степь, аж в ушах ветер гудит. Или, бывало, прилягут где-нибудь на травку и глядят в небо. А там интересно: то орел откуда-то вынырнет и пойдет, пойдет кругами, забираясь все выше и выше, то облака плывут, белые, словно снежные сугробы в голубом озере. И все время меняются они: то собьются в кучу, будто огромный ком, то растянутся и разлохматятся. А Ленька с Гришаней лежат и смотрят. Ленька что-нибудь рассказывает про себя, про свою жизнь, про Митьку с Варькой, про Заковряжиных, а Гришаня грызет травинку, слушает и о чем-то думает.

Однажды Ленька рассказал про голодуху и как они со своим тятькой ходили к кулаку Выродову менять полушубок на хлеб, как Выродов обманул их да еще по шеям надавал.

Когда Ленька дошел до этого места, Гришаня вдруг выплюнул травинку:

— Подлюга!..

Ленька кивнул:

— Они, богатеи, все такие. Горло порвут за свое. Подыхай — не помогут. Всех их бить надо. Под самый корень. Так и Лыков говорит...

Гришаня повернул голову к Леньке, усмехнулся как-то странно:

— Мой тятька тоже богатый. Да и я, считай... Так что ж — под корень?

Ленька сначала покраснел, потом сел порывисто, заговорил торопясь:

— Не, Гришаня... Вас — нет. Вы добрые... И ты. Таких бы поболе... Помогаете, не злобствуете. Не-е, твой тятька славный. А ты, видал, друг мне хороший. — И закончил убежденно: — Не, вас — нет.

Гришаня снова повернул голову лицом к небу.

— Хороший, говоришь? Спасибо. Хоть от тебя добро услышал...

И опять умолк надолго.

Иногда Ленька с Гришаней затевали какую-нибудь игру. Чаще всего в пятнашки, когда купались в озере. Тогда Гришаня бывал веселым, даже хохотал. А нынче у него и глаза какие-то не такие, как всегда,— усталые, тоскливые.

— Слышь, Гришаня, что случилось-то? — снова спросил Ленька.— Или захворал?

Гришаня мотнул чубом.

— Так... Ерунда. Тошно что-то.

— Может, на озера сбегаем, а? Искупаешься, и все пройдет. Холодненькая водичка знаешь какая? Все вышибает. Не веришь? Точно. Вот я, бывало, устану — бултых в воду. Вылезу — и хорошо. А? Айда?

— Не хочется... В другой раз сходим. Расскажи что-нибудь. У тебя всегда новостей полно.

Ленька обрадовался:

— Новостей? Есть новости.

И выложил их все без разбору: и про недавнюю встречу с Тимохой Косым, и про побег Ощепкова, и про убийство охранника, и про школу, которую собрались открывать Лыков и дядька Аким Подмарьков.

— А школа-то какая! — воскликнул восторженно Ленька.— Там не только будут грамоте учить — и ремеслу тоже: плотницкому, сапожному или еще какому. Для бедняков. Это дядька Аким придумал! — И Ленька прибавил с гордостью:

— Я тоже пойду в школу. Плотничать научусь, дома сам ставить буду.

Гришаня усмехнулся.

— Счастливый ты, Зяблик. Все у тебя ясно и просто. И впереди светло...

— А что? — засмеялся Ленька.— Оно и вправду  весело жить.  Каждый день что-нибудь  случается интересное.

Подошел Фома Тихонович.

— А, у нас гость! Ну здравствуй, здравствуй. О чем это вы тут разговор такой веселый ведете? Ежели не секрет, конешно.

— Какой там секрет,— произнес Ленька.— Я вот рассказываю, что Лыков с дядькой Акимом Подмарьковым школу задумали открыть.

Фома Тихонович закивал:

— Верно. Был такой разговор. Дело нужное.

— Вот. Завтра утром Митрий Шумилов с Кольшей Татуриным едут в уезд на комсомольский слет, и Лыков им наказал, чтобы там бумаги да карандашей попросили: дескать, скоро ученье начнется, а писать и разу не на чем. А еще сказал,— глаза у Леньки радостно заблестели, — чтоб звали к нам агитотряд представления казать!

Фома Тихонович удивился и обрадовался:

— Неужто? Завтра, говоришь?

— Не, это Митька с Кольшей едут завтра, а представления будут в субботу или в воскресенье.

— Занятное, должно быть, дело.

— Еще бы! Весь народ созовем в нардом. И вы приходите все. Гришаня, ты придешь?

Гришаня хмуро промолчал, ответил Фома Тихонович:

— Как же, придем. Не так уж часто нас балуют потехами...— И тут же озабоченно повернулся к Гришане.— Я ить за тобой. Пора нам.

Гришаня кивнул:

— Сейчас, тять.

Фома Тихонович хлопнул Леньку по плечу. — Ты уж, Лексей, извиняй нас. Сам понимаешь — дела.

И пошел к завозне, где стоял уже запряженный в дрожки конь. Посидев малость, поднялся и Гришаня.

— Забегай почаще, Леня. Хоть завтра, к вечерку. На озера сходим. А на представление я приду...

Но ни завтра, ни послезавтра Леньке не удалось сходить с Гришаней на озеро — не до купанья оказалось...

Спал Ленька в эту ночь крепко и сладко, как давно не спал. И сон снился ему сладкий и радостный: про маманю. Подходит будто она, веселая, улыбается. «Здравствуй, Ленюшка, вот я и нашла тебя! Сколь искала и — нашла!» У Леньки от счастья слезы брызнули. «Ну вот, а говорили, что ты бросила нас. Я знал, что ты не бросила. Я знал. Ты просто тогда не успела...»

Маманя плачет, обнимает его, целует, приговаривает: «Не бросила, Ленюшка, не бросила... Видишь: вот она я...» Ленька прижимается лицом к маманиной щеке, мягкой и теплой, и никак не может поверить, что это она. Шепчет: «Неужто ты? Неужто пришла? А вдруг это во сне?..»

А маманя снова целует Леньку, говорит: «Пришла, Ленюшка, пришла... Собирайся, сыночек, домой поедем. Там уже давно голодухи нет. И избенка наша, поди, совсем развалилась без нас...»

Леньке очень хочется домой, да дядьку Акима оставлять жалко. И Варьку. «Маманя, давай здесь жить будем? Я сам дом поставлю. Новый. Вот только обучусь в школе плотницкому делу».

Мама плачет и качает головой: «Нет, Ленюшка, вставай. Да веди меня скорей к девчонкам: истосковалась я по ним, изболелась. Вставай, Ленюшка...»

Ленька пытается встать и не может, хоть плачь. Голова сама так и падает на подушку. Ленька улыбается виновато, говорит: «Я счас, маманя, счас... Только маленько посплю и встану. Еще чуточек...»

Но маманя совсем не слушает его, трясет за плечо: «Ну, вставай же, вставай!..»

Ленька открыл глаза: нет мамани. А стоит над ним тетя Паша вся в слезах и трясет за плечо:

— Вставай, Ленюшка, вставай — беда!

— Что такое? — вскочил Ленька с лежанки, будто и не спал.

— Что?!

— Николушку Татурина убили... А дружок-то твой, Митрий Шумилов, прискакал в крови весь, тоже, поди, не жилец...