Предпринятая Екатериной Бакуниной вслед за волковской любовная «авантюра» имела еще горшие последствия. В 1825 году она уже, по всей видимости, стремительно приближалась к своему просто удручающему финалу. Пушкин изображает его в той же сюите на листе 12 в ПД 835 – своей Второй Масонской тетради, содержащей черновики третьей главы «Евгения Онегина». Вернемся к ее левому рисунку, на который мы уже обратили внимание, и присмотримся прежде всего к изображенной у макушки нашей девушки рядом с лицами троих ее обожателей-мужчин, первым среди которых Пушкин нарисовал самого себя, маленькой дамской сумочке-косметичке. На ней достаточно внятно выписаны инициалы героя третьего после Пушкина (во всяком случае, третьего из на тот момент ставших ему известными) любовного похождения Екатерины: «НКУ». Или, что вернее, – «кНУ», в последнюю букву которых врисован портрет анфас хозяина этих инициалов – князя Николая Уманского.

Подписаны здесь, конечно, профили и обоих предыдущих обожателей Екатерины – Александра Пушкина и Владимира Волкова. А по затылку нашей девушки расписана суть ее беды. Начало этому тексту – в левом височном локоне героини, который «вьется» буквами ее фамилии: «Екатерину Бакунину…» . «Обтекая» пяльцы с вышивкой, по затылку изображения «разливается» фраза: «…чуть не до вѢрной смерти довелъ ея женихъ князь Уманскiй».

При всей «замыленности» изображений на этом листе особо пристального рассмотрения заслуживает ювелирной мелкости рисунок на пяльцах. И что же вышивает (по сути, о чем мечтает) наша девушка? По мнению рисующего Пушкина, ее жизненные устремления, обозначенные обручальным кольцом, сводятся к поиску богатого и знатного мужа, символы которого на ее «вышивке» – горка пухлых пачек денег и большой нарядный ключ с гербом на головке. Нет, не от сердца и даже не от жилища ее избранника, а от …государственной казны.

Золотой этот ключ – символ придворного звания камергера. Какое было, к примеру, у пушкинского друга князя Петра Вяземского. Получил его Петр Андреевич, как известно, 5 августа 1831 года, в период службы чиновником по особым поручениям при министре финансов Канкрине. В те времена камергерский ключ, сообщает Энциклопедия Брокгауза и Ефрона, носился с бантом из голубой ленты на пуговице при заднем кармане мундира. На что и намекают шуточные пушкинские стихи в письме Петру Вяземскому от 14 августа 1831 года:

Быть может, бакунинский воздыхатель князь Уманский подобно князю Вяземскому также подвизался в северной столице по части финансов? Тогда его фамилию несложно будет отыскать и в документах этого ведомства, и в списках камергеров императорского двора, и, может быть, в переписке его таких же высокопоставленных друзей-приятелей.

В линиях шеи изображения нашей девушки запечатлена дата и место печального для нее события: «25 Декабря въ ТоржкѢ…». Похоже, что это день, когда проводящая рождественские праздники в Торжке Екатерина получила от своего подававшего большие надежды на брак поклонника князя Уманского прощальное письмо. «Онъ отказался от руки ея,  – пересказывает на затылке Екатерины суть его письма Пушкин, – и уѢхалъ за границу».

В средней части левого фрагмента сюиты на листе 12 в ПД 835 на правом рукавчике-«фонарике» платья нашей девушки можно рассмотреть лыбящийся крупный профиль пожилого мужчины. Скорее всего, после измены своего молодого поклонника Волкова Екатерина сама или по совету своей маменьки решила «забрасывать удочку» на кандидатов постарше. Ее голый двойной крючок на рисунке зацеплен за висок (это – ум, сознание, а также пушкинская ассоциация с фамилией его соперника) высокопоставленного чиновника, богатого украинского помещика и, вероятно, вдовца возрастного князя Уманского. Его имя и фамилия вписаны на этом рисунке в оборку выреза платья (будущую шнурочную петлю?) Бакуниной: «Уманскiй Николай».

Правый локоть Бакуниной, рукав на котором на рисунке в рукописи поэмы «Цыганы» линиями своих складок изображал личико плачущей девочки, теперь имеет иную, но тоже «говорящую» конфигурацию. Он двойной. Это значит, что мужчины, не считая самого Пушкина, Екатерину серьезно обидели дважды. Причем первая обида хоть и достаточно «кислая», но более мелкая, всего лишь изогнула линию локтя нашей девушки в ее недовольный, карикатурно вытянутый профиль. Вторая «обтекает» этот профиль, расширяясь в соответствии с объемом негативных последствий, наподобие почти затянутой петли-удавки. И получается, что профиль Екатерины с явной досадой поглядывает на собственный голый – без улова! – двойной крючок в форме буквы «У» на недотянутом конце петли.

Судя по левому фрагменту рассматриваемой сюиты, на почтовый лист под правым локтем Екатерины уже «упал» свидетельствующий о свершившемся прозрении нашей невесты в отношении своих избранников лорнет. Рисующий Пушкин явно знает не только об «авантюрах» своей пассии, их героях, но и о причинах ее неудач. Потому что с правой стороны подола платья Бакуниной, начиная от места, где он обычно помещает большущий карман, «спускает» вниз длинный, оседающий аж на плече изображения его девушки в нижней части подола ее платья пустой мешок. На нем он выписывает инициал князя Уманского – крупную букву «У, а дно этого мешка ощетинивает рядом игл медицинских шприцов и приваливает к ним рядок пузырьков с лекарствами. Значит, Екатерине в то время было так плохо, что ее родным и близким для исцеления ее тела и души пришлось прибегать к помощи медицины.

Профиль Екатерины в нижней части подола ее платья рисующий Пушкин резко перечерчивает поперек шеи жирной короткой кривой разорванной линией. Этот выразительный фрагмент линии символизирует затянутую на перебинтованной шее нашей девушки тонкую веревку (скорее всего, шнурок от корсета), с помощью которой та в Рождество 1825 года в торжокском доме своего дяди после получения прощального письма от князя Уманского попыталась кардинально решить свои проблемы. Пунктир на шее профиля несколько выше линии шнурка, практически у подбородка, как бы отмечает место, где в случае приведения петли в действие тонкая веревка-удавка должна была оставить отметину.

Так вот что, оказывается, за графическую «рифму» с обрывками петли из шнурка мы отмечали уже на многих бакунинских профилях, начиная еще с листа 50 Лицейской тетради! Вот на что уже там намекал нам Пушкин нелепым, не находящим себе применения на черном платье Екатерины 1815 года шнурком! И вот по какому случаю он изобразил свою любимую девушку именно в траурном платье! Скорбит она у него не по обязанностям своей придворной должности или даже не по кому-то из собственных родных и близких, а явно по самой себе…

Уже на листе 50 в ПД 829 бакунинское подручное орудие смерти – шнурочная петля – было изображено раздвоенным, развитым на конце. Значит, шнурок не выдержал-таки веса тела Екатерины – вследствие чрезмерного натяжения лопнул, оборвался. И наша счастливая суицидница просто с рухнула с высоты на пол. Больно разбилась, но осталась жить.

ПРАВИЛО № 36: очень важная, особо секретная информация «ювелиром»-Пушкиным зачастую мельчайшими буквами вписывается в линии волос, контуры и складки одежд его персонажей.

На нижнем рисунке на листе 12 в ПД 835 Пушкин запечатлел Бакунину на краюпропасти – в момент крайней опасности для ее жизни. По этой причине она у него сидит на самом краешке имеющей в переносном смысле отношение к ее беде постели. Причем – без головы. Вероятно, по мысли нашего графика, потеряла голову от свалившейся на нее беды. Или просто приходит в себя, возвращается в сознание после частичной асфиксии и падения с высоты.

В левой руке Екатерины, которой она опирается о постель, зажат скомканный бумажный листок. Похоже, это – то самое оскорбительное, унизительное для нее послание ее несостоявшегося жениха Уманского. На голову несчастной Екатерины вслед за оборвавшейся люстрой падают куски вывалившейся потолочной штукатурки. Как бы траекториями их падения с потолка беспорядочно «свисают» карандашные линии, в которые нашим близоруким графиком очень мелко, прямо ювелирно вписан текст.

Нижний фрагмент сюиты ПД 835, л.12

Из-за недостаточно высокого качества воспроизведения рисунка трудно разглядеть его во всех подробностях, но и прочитанные фрагменты дают достаточно полное представление о целом. Буквы в валящихся на голову нашей сидящей девушки фрагментах потолка называют ее имя: «Бакунина Катерина». Почти горизонтальная линия у шеи сообщает: «… 25 Декабря узнала, что князь Уманскiй…». В контуры груди вписано: «…къ абажуру отъ люстры шнурокъ отъ корсета». Уже из одного этого вполне можно понять, что из какого-то письма Екатерина узнала что-то такое, что заставило ее приладить к люстре свитую из корсетного шнурка петлю и накинуть ее на собственную шею. В левой части рисунка рядом с фигуркой Бакуниной валяются и все три свалившиеся вместе с нею и оборванным шнурком плафоны-абажуры от люстры. Еще левее и выше «болтаются» вывалившееся из потолка крепление и каркас самого осветительного прибора, на котором эти абажуры держались.

Несложно узнать имя того, кто заставил Екатерину на этот отчаянный поступок решиться. По сидящей женской карандашной фигурке пером нашего графика наведены огромные буквы: «ЕЯ УБIЙЦА князь Уманскiй». Эта информация в контурах фигурки по обычаю нашего рисовальщика не раз повторяется. Легче всего прочесть ее по подолу платья спереди – снизу вверх до талии Екатерины: «Я ея мужъ, а князь Уманскiй ея убiйца».

Из контекста рисунка понятно также, что три огромные жирные буквы «ПОУ» в обычной пушкинской шифровке такой информации означают «ПИСЬМО », адресованное изображенной здесь Бакуниной «ОТ » того самого князя «У » [манского], на выгодный брак с которым она рассчитывала.

В лирических отступлениях третьей главы романа Пушкин не только ревнует свою Екатерину к ее недостойным женихам, но одновременно и сочувствует ей в том, что не получается у нее, по большому счету нехитрой, не умеющей целенаправленно кокетничать, устроить свою судьбу. В близлежащей к последнему рисунку строфе ХХIV этой главы по поводу влюбленности Татьяны в Онегина Пушкин, как автор романа, думающий о своей несчастной девушке Бакуниной, вполне искренне сокрушается:

На опыте уловления Екатерины на собственную «удочку» он хорошо знает, как у нее это бывает. В ходе любовной «игры» она быстро увлекается и ослепляется – начинает, как маленькая девочка, безоглядно верить речам симпатичного ей человека, трактовать только в хорошую сторону все его поступки. И прямо по карандашной ХХХIV строфе бежит у него на листе 12 с рассматриваемой нами сейчас сюитой строфа ХХV – как бы продолжение мысли с предыдущего листа со строфой ХХIV:

Похоже, что ХХV строфу Александр Сергеевич дописывает позднее – году в 1827-м, когда заново просматривает черновики при подготовке главы к печати. В раздумьях о том, почему Екатеринин богатый «улов» князь Уманский тогда так резко «сорвался» с ее «крючка». А действительно, почему? И что именно в его поведении по отношению к ней заставило ее лезть в петлю? Ведь не полезла же после первого «облома», когда получила информацию об измене своего жениха Владимира Волкова…

Но та информация компрометировала в ее глазах именно Волкова, а теперь все наоборот – сомнению подвергается ее собственное честное имя. На левом рисунке листа 12 ПД 835 замаранный несчастный по виду профиль Бакуниной крупным рыболовным крючком «прицеплен» к подолу ее же платья за пятно на ее собственной щеке. Значит это, что причина несчастья с Бакуниной – запятнанность ее «подола», то есть ее женской чести, репутации. И коварно пятнает ее в глазах окружающих, судя по пушкинскому рисунку, разобиженный ее укорами в измене предыдущий жених ее Волков. На его обманную блесну с парой крючков попалась ведь не одна Екатерина, а и ее следующий жених «хитрый лис» князь Уманский, поверивший во все, о чем Волков ему колокольчиком на своей удочке с блесной о Бакуниной «назвонил».

Когда Пушкин рисовал свою Екатерину в пятой и шестой главах, его явно беспокоил ревнивый вопрос о том, были ль вообще у его девушки близкие отношения с ее «убийцей» князем Уманским? В организованном им в пятой главе для его романной Татьяны кошмарном сне он демонстрирует нам целую «шайку» чудовищ – вроде как женихов своей героини Татьяны. И первыми среди них упоминает пару очень даже приметных для нас персонажей. Один – «в рогах с собачьей мордой» – очень похож на намек на измену и волчью морду первого кандидата в мужья Бакуниной, Волкова. Другое чудовище – «с петушьей головой» — заставляет вспомнить по-стариковски зачесанную в «гребешок» спереди, полулысую на темени и петушьей «гривкой» спадающую на ворот фрака прическу второго бакунинского кандидата в мужья, возрастного князя Уманского.

Прочитав скорописные строки стоящей дыбом «шерсти» на спине «сконфуженного волка» в сюите на выше рассмотренном нами листе 50 об. ПД 835, в этой же самой рабочей тетради, мы уже имели возможность удостовериться в том, что Пушкин впоследствии дознался-таки, что никакого интима между Уманским и Бакуниной случиться не успело. Три первые строчки «шерсти», начиная от «лапы» «зверя», заключали в себе отрадную для Пушкина, а потому в достаточно компактном рисунке даже расширенную формулировку этого обстоятельства: «…а князь Николай Уманскiй не поддался изкушенiю, не попался на ея приманки» . Самый край спины «зверя» сообщает, как вы сами попутно прочитали, наверное, на пушкинском рисунке еще в предыдущей главе, о том же самом после фразы об измене Волкова Бакуниной, но более кратко: «Князь Уманскiй ея еще не е…ъ».

В заключение этой печальной главки из жизни пушкинской любимой Екатерины Бакуниной стоит упомнить разве что о том, что обширный деревянный торжокский дом ее дядюшки Александра Михайловича, где наша девушка пыталась решить свои проблемы разом путем ухода из этого «подлого» для нее мира, цел до сих пор. Он стоит на центральной улице Дзержинского (до революции – Ямской) этого старинного городка на высоком берегу неширокой плавной речки Тверцы. Во время своих многочисленных проездов через Торжок Пушкин останавливался всегда, как известно, неподалеку – в находящейся на соседней улице ныне отреставрированной гостинице Пожарских.

Столько раз рвался Александр Сергеевич мыслями в этот бакунинский дом, а сумел войти в него только в …наше время. Хотя и «хозяином»: в 1972 году здесь открылся музей дорожного быта его эпохи. В этом оригинальном музейчике достойно представлены конская упряжь и дорожные экипажи с верстовыми столбами, воспроизведен быт почтовых станций на тракте Москва – Петербург… И совсем чуть-чуть – практически лишь в нескольких портретах – раскрывается жизнь не первых и не последних, но, безусловно, заслуживающих нашего особого интереса владельцев этого дома Бакуниных пушкинского периода. Хоть местные музейщики и уверены в том, что знаменитая фрейлина двора Екатерина Павловна Бакунина в этом доме никогда не бывала.

Музей А.С. Пушкина в Торжке. Фото автора

Не предскажу успеха усилиям, но стоит, наверное, попытаться найти следы несчастья с Екатериной в этом доме в уголовной хронике Торжка. Ведь если родные Бакуниной вынуждены были обращаться за помощью к медицине, то врач просто обязан был информировать о ставшем ему известным происшествии уголовного порядка правоохранительные органы. Тем более что для этого городка Екатерина Павловна – персона весьма заметная. Из ряда вон выходящий случай с нею не мог не найти места также в пылящихся ныне по архивам по-французски написанных дневниках столичных подруг-фрейлин фаворитки обеих императриц, а также в «темной» и по этой причине не заслужившей пока интереса исследователей переписке бакунинских соседей и родственников.

А что до пушкинского музейчика на центральной улице Торжка, то по-настоящему историчен он именно тем, зачем наш поэт во время своих многочисленных проездов через этот город днем и вечерами нарочито прохаживался под его окошками. Во всяком случае, по его нижнему рисунку в сюите на листе 12 в ПД 835 можно судить о том, что он хорошо запомнил и в точности воспроизвел форму нарядных – с рюшками и бантиками – плафонов на люстре в комнате, которую во времена своих приездов занимала его пассия Екатерина Бакунина.

Как уже упоминалось, подобные бытовые подробности вовсе не характерны для его графики. Если они есть, то это, конечно же, пиктограммы. В доме Бакуниных поэта интересовала, безусловно, именно эта комната. И он вечерами заглядывался на ее светящиеся окошки, несмотря на то, что для этого ему надо было подходить к бакунинскому дому не со смотрящего на Ямскую улицу фасада, а со стороны речки.

Располагающиеся в этой части дома антресоли, где обитала прислуга, делают выходящие окнами во двор хозяйские комнаты потолками гораздо ниже тех, что смотрят окнами на Ямскую. В этих «низких» покоях во время наездов в Торжок из родового имения Прямухина до 1834 года, с которого Бакунины начали проводить зимние светские сезоны в Твери, жили хозяйские дети и гости. Эти комнаты натопить было легче, чем весь остальной довольно холодный, как говорят, с самого своего нову дом. И только в одной из этих комнат могла каким-то образом дотянуться шнурком от собственного корсета с петлей на конце до люстры кажущаяся довольно высокой ростом только рядом с Пушкиным хрупкая, изящная женщина – столичная гостья Бакуниных Екатерина Павловна…

Музей А.С. Пушкина в Торжке. Вид с реки. Фото автора

Наверное, со временем торжокский бакунинский дом, этот центр здешнего пушкинского пространства, обратится к нам своим истинным лицом. В придачу к своим дугам с колокольчиками, седлам и дорожным баулам пополнится экспонатами, отражающими историю любви поэта к Екатерине Бакуниной. Ведь эта его любовь, как никакая иная, широко и многообразно отразилась в его литературном и художественном творчестве с конкретными графическими привязками: в прекрасном старинном тверском городке Торжке Пушкин явно оставил частицу своего сердца.