Если заглядывать в пушкинскую душу очень глубоко, то разве что ему одному и по силам было мириться с непомерной гордынюшкой своей второй половинки в образе реальной женщины Екатерины Бакуниной. Поэт – человек особенный. Он просто нуждается в отрицательных эмоциях – раздумьях, переживаниях, даже страданиях. Когда же разнообразные жизненные трагедии не возникают перед его глазами, так сказать, естественным образом, он бывает вынужден устраивать их сам. А это выводит из равновесия, нарушает творческий процесс. Гениальный поэт Пушкин интуитивно понимает, что умеющая интеллектуально, грамотно разыгрывать «трагедии» в жизни буквально из ничего – типа как, на его взгляд, из его молодой наглости или своей собственной девичьей чести – Екатерина была бы для него самой лучшею половинкой.

Ему кажется, что об этом не может не догадываться и все его с нею окружение. И, рассказывая около 7 ноября 1825 года в письме тому же князю Петру Вяземскому о своем только что написанном «Борисе Годунове», Пушкин мысль своего служащего в Варшаве и потому особенно неравнодушного к полькам приятеля заранее пускает в ложном направлении. В отношении прообраза своей героини Марины Мнишек отсылает князя к тезке своей любимой девушки Бакуниной – их общей знакомой «бой-бабе» Екатерине Раевской: «…на Марину у тебя… – ибо она полька, и собою преизрядна – (в роде К. Орловой, сказывал это я тебе?). (XIII, 239)

Пусть, мол, Петр Андреевич распространяет в свете это его «признание». А на самом деле в ночной сцене у фонтана в своей стихотворной исторической драме «Борис Годунов» на месте надменной панны Марины Мнишек рядом со своим Самозванцем Пушкин видел, конечно же, собственную гордячку-возлюбленную Екатерину. Трагический, огорченный, надо полагать, не только былым пушкинским нахальством, но и теперешним вероломством своего несостоявшегося жениха Волкова простоволосый профиль Бакуниной он нарисовал в рукописи еще самой первой сцены своей исторической драмы.

ПД 835, л. 45 об.

Где всем народом уговаривают Годунова сесть на российский трон, а он от этой чести, в соответствии с принятым тогда ритуалом, отказывается. Образ Екатерины мелькнул в уме поэта тогда, возможно, по ассоциации с создаваемым им образом сестры будущего царя. Текст на предыдущем, 45-м листе рукописи заканчивался как раз на упоминающих о ней строках:

Печалящаяся о своей участи все еще незамужняя (монахиня!) царица пушкинской души Бакунина по-прежнему «тверда» и «неумолима» по отношению к самому поэту. Через несколько страниц его уже давно венчанный на царство Борис Годунов, в свою очередь, будет печалиться о себе по поводу молвы (читай: мнения о самом Пушкине – Бакуниной), приписывающей одному ему множество творившихся в его царствование злодейств:

На листе с профилем Бакуниной, где Пушкин разрабатывает все ту же первую сцену, его бояре в ожидании согласия Бориса стать царем рассуждают на темы генеалогии:

Неравнодушный к вопросам науки о происхождении родов, Пушкин хорошо знает, что его любимая девушка Екатерина – представительница знатной семьи: Бакунины, прибывшие в Россию из Венгрии еще в 1492 году, при великом князе Василии Ивановиче, принадлежали к древнему трансильванскому дому Баттора.

Не столь родовит герой пушкинской поэмы Самозванец. Его прошлое в общих чертах отнюдь не случайно напоминает собственное пушкинское. После серии своих петербургских дуэлей 1820 года тоже вполне имел право говорить о себе: «рожден не боязливым; // Перед собой вблизи видал я смерть». После недавно «светивших» ему за его тогдашнее поведение и оду «Вольность» Соловков или Сибири – «Мне вечная неволя угрожала, // За мной гнались – я духом не смутился // И дерзостью неволи избежал». Полон страха и сомнений Пушкин лишь перед своей девушкой Екатериной, как Самозванец – перед дочерью польского воеводы Мнишка:

Самозванец хочет, чтобы Марина полюбила его как человека и мужчину, а не просто использовала в качестве ступеньки для восхождения на российский трон. Умоляет ее:

Но убеждается, что Марина «стыдится» его «не княжеской любви» и приветствует даже грандиозную аферу, если та сулит ей возможность сделаться российской царицей. Екатерина Бакунина майской ночью 1817 года в Царском Селе из-за того же самого своего нездравого перфекционизма в упор не видела кандидата в свои мужья в лицеисте-Пушкине. Для чего ей, практичной земной женщине, его пусть и недалекая уже по времени корона виртуального царства российской поэзии? Даже после случившихся-таки тогда между ними интимных отношений ее официально не титулованный и отнюдь не богатый первый мужчина Пушкин для нее остается не мужем, а самозванцем. Хоть сам он практически всю жизнь считает Екатерину своей невенчанной женой – старается не выпускать ее из виду, переживает за нее, вставляет признания в любви к ней в самые разные свои произведения.

Профили его возлюбленной Бакуниной в его рукописях множатся беспрестанно – перемещаются вслед за его мыслью из одной его черновой тетради в другую, возникают по самым разным ассоциациям. К примеру, во Второй Арзрумской тетради, заполнявшейся вроде как в 1829–1836 годах, находим историческую выписку «Москва была освобождена Пожарским…». При ее строках о том, как царь Василий Иванович в 1600 году постриг свою сестру в пустынный монастырь под именем инокини Марфы, на листе 19 ПД 842 Пушкин в очередной раз изображает все еще «монашествующую» – то есть незамужнюю – фрейлину двора Екатерину Бакунину уже прямо в облике исторической гордячки Марины Мнишек.

ПД 842, л.19

ПД 842, л.19

Поза у его персонажа – давно нам привычная: отвернутая, со сжатыми у груди или пояса руками. Пышный кружевной ворот платья – как раз в теперешнем стиле всегда прикрывающей шею эффектными аксессуарами Екатерины. В линиях прически и лба изображения записано имя: «Екатерина Бакунина», а в линиях воланов ворота – имя ее исторического прототипа: «Марина Мнишекъ».

В жирно затушеванных буквах на кокетке платья – «традиционный» для пушкинских записей о Бакуниной явный намек на признание: «25 Мая…». В штриховке на спинке платья тоже есть такая цифра, но с предлогом «къ» : к очередной дате по-разному памятного для него и Екатерины царскосельского события Пушкин планирует ехать к ней попытать счастья снова. Почему не едет тотчас же? По лифу платья спереди и юбке-роброну сзади фигурки своей девушки сам себе и отвечает: «Я жду ея трауръ по ЕлисаветѢ». Стало быть, этот рисунок следует датировать не позже чем маем 1827 года.

Ревнивые размышления на тему Бакуниной и ее недостойных избранников преследуют Пушкина очень долго. В 1830–1831 годах он, к примеру, пытается начать уже упомянутую повесть, именуемую по ее первой строчке «На углу маленькой площади». В ней должно было рассказываться о любви Зинеиды, «уж не молодой, но еще прекрасной», изысканно одетой бледной дамы с черными впалыми глазами, окруженными болезненной синевою, к 26-летнему светскому повесе. Начальные буквы имени-фамилии его отнюдь не случайно совпадают с инициалами первого неудачного жениха Бакуниной Владимира Волкова: Валериан Володский. Да и сама фамилия героя повести, как видим, произведена от имени все того же Волкова.

На листе 24 об. этой рукописи (ПД 841) автор изображает ту, о которой думал, создавая образ своей возрастной красавицы Зинеиды. Судя по разбросанным по прическе и одежде сидящей дамы буквам – о нашей Екатерине Бакуниной после ее пребывания в 1825–1826 годах, до полного выздоровления, в Торжке и Прямухине. Причину ее «заболевания» выдает формирующая начальную букву ее фамилии – прописную «Б» – крохотная веревочная петля на ее груди (в ее сердце).

Шаль на плечах Бакуниной – указание на то, что идет осень или даже зима. Край пышного стоячего ворота платья наподобие распущенной тонко-шнурочной петли охватывает шею Екатерины в месте реальной подзажившей уже странгуляционной борозды. «Античных» профилей Екатерины на этом листе, впрочем, даже два. Изображенный слева – мелкий, с притушеванным лицом и крупными буквами имени-фамилии в линиях исхудавших плечиков и у как бы вытянувшейся от переживаний шеи – намек на недавнее экстремальное поведение нашей героини.

Судя по пушкинскому рисунку в целом, теперь Бакунина выглядит гораздо лучше: поправилась в полном смысле этого слова – и набрала свои прежние физический вес и нравственное самоуважение, и обрела в жизни уверенность, устойчивость, о которых свидетельствует ее гордая, прямая осанка. Ухо Екатерины без внутреннего выреза говорит о том, что мужчин она больше не слушает – им не доверяет. Излом линии полуоткрытых губ выражает готовность дать своим коварным воздыхателям соответствующий обстановке словесный отпор.

ПД 841, л. 24 об.

Почему наша девушка на рисунке сидит, да еще с закутанными в шаль руками? Да потому что, по общему приговору окружения, засиделась в девках: чересчур уж разборчива в женихах – после болезни еще старательнее ото всех «прячет» свою руку. Буквы, бегущие по стоячему вороту, вырезу платья и спинке дивана или кресла, на котором наша героиня сидит, сообщают: «Екатерина Бакунина заслужила…» . Прячущиеся в складках шали на ее предплечье: «…лучшаго жениха». Выписанная на бедре девушки буква начинает вторую фразу, выражающую пушкинскую многолетнюю убежденность в закономерности исхода его отношений с Бакуниной: «Я ея женихъ». И примерное, по его прикидкам, время наступления этого исхода: «Я жду ея трауръ».

Не только черные глаза, но и порывистый, «детский» характер Зинеиды в незаконченной повести напоминает реальную Бакунину: «Полюбив Володского, она почувствовала отвращение от своего мужа, сродное одним женщинам и понятное только им. Однажды вошла она к нему в кабинет, заперла за собою дверь и объявила, что она любит Володского, что не хочет обманывать мужа и втайне его бесчестить и что она решилась развестись». (VIII, 143) Не дав мужу опомниться, она в тот же день переехала с Английской набережной в Коломну и в короткой записочке уведомила обо всем Володского, «не ожидавшего ничего тому подобного…»

Кем представлял себя в этой ситуации Пушкин? Наверное, «встревоженным таким чистосердечием и стремительностью» мужем своей Зинеиды, к которому, как говорится в этом отрывке, она почувствовала не понятное ему отвращение. По молодости он, до Бакуниной имевший интимные отношения только с женщинами полусвета, действительно, долгие годы не понимал, почему Екатерину тогда оттолкнула от него его подлинная страсть? Бывал он, впрочем, впоследствии с иными своими женщинами и в ситуации ее придуманного им любовника Володского, который от решительного поступка Зинеиды «был в отчаянии. Никогда не думал он связать себя такими узами. Он не любил скуки, боялся всякой обязанности и выше всего ценил свою себялюбивую независимость».(VIII, 144)

Может, именно поэтому и не двинулось у него дальше повествование об обманутых женских надеждах. Ведь причина страданий его героини была, по сути, в ней самой. Зинеида-Екатерина в своих поисках нереального для нее по материальной обеспеченности брака обязательно должна была напороться на человека, у которого, как говорится в эпиграфе к первой главке этой незавершенной повести, «сердце – губка, напитанная желчью и уксусом». Да и, с другой стороны, Пушкин мог представить себе Екатерину жительницей бедной питерской Коломны, где некогда обитал сам со своими безалаберными родителями, разве только на один эпизод. А что ему с ней после интерьеров привычных ей царских резиденций делать дальше?..

Реальной Бакуниной на ее траур по императрице Елизавете Алексеевне Пушкин «отпустил» срок даже чуть больше года – до 10-летнего юбилея их интимных отношений, 25 мая 1827 года, в который запланировал и свидеться с самой Екатериной, и нанести визит ее матери с целью просить руки ее дочери. Его нетерпеливое ожидание этой даты отразилось в седьмой главе «Евгения Онегина», начатой, по всей видимости, еще 18 мая в Москве – до поездки в Петербург и Михайловское:

II

III

IV

Он рассчитывает, что его Екатерина вместе с другими «чувствительными» – уставшими от тяжелой в климатическом отношении петербургской зимы – дамами царского двора во главе с самой не блещущей здоровьем императрицей Александрой Федоровной с первыми же теплыми днями «потянется» из столицы на дачу, в Царское Село. Туда, где он наметил со своей любимой девушкой встретиться для решительного разговора.

ПД 838, л. 3 об.

ПД 838, л. 3 об.

О его матримониальных намерениях свидетельствует изображение полного желания вступить в спаривание коня, нарисованного карандашом прямо по строчкам черновиков вышеприведенных «весенних» онегинских строф. Достаточно прочесть в самом центре этого изображения, в линии седло – низ живота коня, фамилию пушкинской пассии – «Екатерина Бакунина» , чтобы догадаться, какая обычная для Пушкина информация может быть размещена в карандашных линиях этого рисунка.

Князь Вяземский сохранил собственноручно подписанную им карандашом часть чернового листа 19 об. с этими же весенними «онегинскими» стихами из пушкинской третьей Масонской тетради ПД 836, заполнявшейся весной-осенью 1827 года. Этот лист интересен изображенными на нем профилями участников предыстории и самого с таким нетерпением ожидаемого Пушкиным его майского сватовства к Екатерине Бакуниной.

ПД 836, л. 19 об.

На левом (напомню: по минимуму – «сомнительном») поле этого листа мы видим возрастной портрет высокомерной потенциальной пушкинской тещи, Екатерины Александровны Бакуниной, – с подозрительно сощуренным глазом и сурово сведенными бровями. В линиях профиля и в размазке на этом рисунке записано: «Екатерина Бакунина, мать ея».

В нарочитой размазке при этом профиле – по лучше других прочитываемым слову «руку» и цифре «25» практически догадывается намерение Пушкина просить у с давних пор предвзято относящейся к нему Екатерины Александровны руки ее дочери.

Е.А. Бакунина, Неизвестный художник

Под портретом матери – изображение самой ее послушной дочки, Екатерины Павловны Бакуниной. Пушкин «зашторивает» профиль своей любимой женщины густой штриховкой фаты, в линиях которой тем не менее неплохо прочитывается: «Моя невѢста Катерина Бакунина. Я очень сильно люблю ея ».

Фрагмент ПД 836, л. 19 об.

Чернильное пятно за фатой невесты – не просто помарка. А, как уже встречалось при изображении Бакуниной в рукописи поэмы «Цыганы», – констатация поэтом факта своих добрачных отношений с Екатериной. Темный, как сама она считает, факт ее биографии. Такое же пятнышко есть, к примеру, и в Первой Кишиневской тетради – в рукописи стихотворения «К Овидию» конца 1821 года, при стихах:

На этом листе Пушкин изобразил вечно для него скрещенные ножки своей «жены» Екатерины Бакуниной. С пятном, конечно же, справа от них – в прошлом своей пассии.

Фрагмент ПД 836, л. 19 об.

Во всяком случае, и на рисунке в ПД 836, л. 19 об. хочется если не точно рассмотреть, то хоть предположить, что начинающие и заканчивающие имя и фамилию поэта буквы «А» , «П» и «ъ» краешками высовываются из левой верхней и правой нижней сторонок имеющегося там пятна. Трудночитаемая штриховка фаты тоже содержит немало очень мелко записанной информации. По словам «зятемъ» и «убью» можно догадаться о намерении поэта в случае удачного сватовства к Екатерине ехать на Украину к ее обидчику князю Уманскому, чтобы уже в роли мужа или хотя бы официально признанного жениха своей давней пассии отомстить тому за его по отношению к ней безответственный поступок.

ПД 831, л. 55 об.

Фрагмент ПД 836, л. 19 об.

Центр сюиты – галерея профилей соперников Пушкина в борьбе за руку и сердце Бакуниной. Ее открывает состоящий пока лишь под ревнивым подозрением поэта, а потому нарисованный им отдельно от других и приштрихованный фамилией «Брюлло» [въ] профиль учителя живописи Бакуниной Александра Павловича Брюллова. Кстати, именно так по-правильному и пишется фамилия этого обрусевшего представителя итальянской художественной династии.

Намерения открыто претендовавших на руку Бакуниной Владимира Волкова и князя Николая Уманского, как поименовано в линиях волос этих персонажей, наш график обобщает штриховкой в виде слов «ея женихи» на их головах. Одинаково опущенные уголки губ бакунинских женихов подчеркивают разлитое по их лицам разочарование в своих намерениях.

Быть может, Вяземский и выпросил у Пушкина этот лист именно потому, что узнал на нем своего коллегу князя Уманского? Петр Андреевич вряд ли посвящен в подробности истории любви Пушкина к Бакуниной. Обратил ли он внимание на лягающую его приятеля князя Уманского в грудь мужскую ногу в домашней тапочке? Нога эта принадлежит, конечно же, Пушкину. Считая себя мужем Екатерины, он в этом качестве намерен защищать ее честь и достоинство. Полуцифра «25» в узле галстука князя – затянутый им «25 Декабря 1825» года кармический узел: спровоцированная им попытка бакунинского суицида, за которую князь, по мнению Пушкина, обязан понести строгое наказание.

Поэт очень торопится поспеть в Петербург и Царское Село из Москвы к 25 мая. Выехал в ночь с 19 на 20-е после дружеских проводов на подмосковной даче у С.А. Соболевского, рассчитывая прибыть на место суток через трое. Официальная биография умалчивает, удалось ли ему в канун собственного 28-летия сделать себе очередной подарок – результативно пообщаться с Бакуниной и ее матерью. Зато об этом подробно рассказывают его дневниковые рисованные сюиты. К примеру, рисунок у строфы XXII («Хотя мы знаем, что Евгений // Издавна чтенье разлюбил…») в черновиках седьмой главы «Евгения Онегина», которую Пушкин начал писать в августе-сентябре 1827 года, свидетельствует о том, что весной, как и намечал себе, он ездил-таки к матери и дочери Бакуниным свататься – «на поклон».

Причем, в Царском Селе увиделся – на что вовсе не рассчитывал – с обеими женщинами сразу. Именно это, как он, по всей видимости, и счел для себя впоследствии, обусловило неуспех задуманного им предприятия, которое он изобразил в онегинской рукописи кланяющимся в пояс стволом дерева. По «отброшенной» от него вправо крупной лапе похоже, что – молодой, достаточно гибкой ели.

В толстой части ствола этой елки записано: «Ей [Екатерине Бакуниной. – Л.С.] измѢнилъ Волковъ». В ее верхушке: «…князь Уманскiй ея бросилъ». В толстой правой ветке: «…а я у…ъ ея 25 Мая въ Царскамъ».

ПД 838, л. 70

По краю правой стороны толстой части ствола дерева с переносом на ту самую отброшенную хвойную лапу Пушкин начинает делиться подробностями своего визита к Бакуниным весной 1827 года: «Я Ѣздилъ къ Бакунинымъ въ ЦарскаѢ и говорилъ ея матери, что я очень люблю ея дочь». Это, очевидно, – единственный аргумент, который он смог тогда привести своей потенциальной теще ввиду присутствия при их разговоре самой Екатерины. По ее поведению было понятно, что о подробностях этого обстоятельства речи идти не может – мать о них не догадывается, а ставить в неловкое положение, компрометировать любимую перед ее матерью ему не позволяют его природные благородство и деликатность.

ПД 838, л. 70

Мать-Бакунина явно должна была счесть одно это приведенное гостем пусть и многолетне выстраданное им обстоятельство для благополучного брака с ее дочерью недостаточным. В ее понимании будущему зятю требовались прежде всего богатство и знатность происхождения, что она не решилась, видимо, сказать Пушкину напрямик. Кивнула на дочь. Та просто промолчала или гордо передернула плечиками: не желает, мол, она с этим просителем ее руки даже разговаривать. Почему? А потому!..

И он в рисунке трактует ее фактический отказ по-своему: «У нея капризъ упрямства». В общем, мать и дочь Бакунины, по всей видимости, сделали вид, что не восприняли пушкинское сватовство всерьез. Не вдаваясь в подробности своего отказа, они поэта из своего дома просто решительно выпроводили. Как сам он в верхнем правом углу рисунка констатирует: «МнѢ указали на дверь».

Дальше в раздражении крупными, размашистыми буквами скорописи по всему правому пространству рисунка излагаются планы горько разобиженного отказом нашего жениха. Залечивать свои сердечные раны из чванной столицы он отправится в «правильную», уже продемонстрировавшую ему свои душецелительные свойства провинцию: «Имъ назло я уѢду въ мое МихайловскаѢ, въ мою «обитель музъ». Последние два слова этой фразы на рисунке уже просто ювелирно мелки, поскольку грустно-ироничны: в быту поэт терпеть не мог фальши и высокопарности.

В левой части рисунка от «посвященной» Уманскому склоненной верхушки ели «спадает» к ее корням отмена былого связанного с благородным риском намерения поэта: «Къ князю Николаю Уманскаму въ его Умань я не поѢду, разъ она и мать ея мнѢ не рады и я не женихъ ея».

Штриховка в изгибе дерева таит в себе пушкинскую надежду свидеться-таки с самой Екатериной где-нибудь подальше от еще более, как ему кажется, высокомерной ее матери. Он уже и придумал, где именно свою девушку Бакунину «подкараулит» в ее зимние фрейлинские каникулы: «Къ Бакунинай снова просить ея руки я поѢду въ Торжокъ».