Осенью 1830 года уже помолвленный с Натальей Гончаровой Пушкин засел в Болдине. Добивался руки этой девушки долго и упорно, а теперь, будто чувствуя неладное, начал сомневаться: а надо ли?.. Раздумывать над этим он стал практически сразу после помолвки в так и не законченном отрывке – якобы переводе с французского: «Участь моя решена. Я женюсь, т. е. жертвую независимостию, моей беспечной, прихотливой независимостию, моими роскошными привычками, странствиями без цели, уединением, непостоянством… Утром встаю когда хочу, принимаю кого хочу, вздумаю гулять – мне седлают мою умную, смирную Женни, еду переулками, смотрю в окны низеньких домиков… Обедаю в ресторации, где читаю или новый роман или журналы – если же Вальтер Скотт и Купер ничего не написали, а в газетах нет какого-нибудь уголовного процесса, – то требую бутылку шампанского во льду – смотрю, как рюмка стынет от холода… Еду в театр – отыскиваю в какой-нибудь ложе замечательный убор, черные глаза… Вот моя холостая жизнь» . (VIII, 406)

Эти явно бакунинские «черные глаза» и художественное умение как-то по-особому, в собственной манере одеваться – едва ли не единственный признак женщины во всей его апологии холостячества. Да еще – Вальтер Скотт, тоже «апеллирующий» к Бакуниной через молодую англичанку из памятной поэту морской прогулки 1828 года. «Если мне откажут, думал я, поеду в чужие краи, – продолжает он описывать свою холостяцкую благодать, – и уже воображал себя на пироскафе. Около меня суетятся, прощаются, носят чемоданы, смотрят на часы. Пироскаф тронулся – морской, свежий воздух веет мне в лицо; я долго смотрю на убегающий берег – My native land, adieu. Подле меня молодую женщину начинает тошнить – это придает ее бледному лицу выражение томной нежности. Она просит у меня воды – слава Богу, до Кронштата есть для меня занятие…» (VIII, 407)

Как слишком прозрачные «личности», остались в осенних черновиках поэта замечательные строчки о его первой молодости и первой любви, предназначавшиеся для восьмой главы «Евгения Онегина».

Как видим, и в 1830 году перед его внутренним взором стояла черноглазая муза его «унылых» элегий Екатерина Бакунина, которую он поджидал «в углах лицейских переходов» и к которой «в окошко лазил». В печатной версии восьмой главы также сохранились, хоть и еще более скупые, сведения об истоках романа – моменте жизни, когда скитающаяся с поэтом муза обрела облик героини его будущего произведения:

V

И в самом конце романа, носящего имя героя, поэт вновь напомнил нам, что идея этого произведения рождена именно образом юной провинциалки Татьяны, а Онегин появился уже благодаря ей:

L

Трудно не заметить, что способ подачи этой информации у Пушкина – как автоцитата из присвоенного Анной Керн знаменитого стихотворения: «Я помню чудное мгновенье: // Передо мной явилась ты…»

Взрослую Екатерину поэт в восьмой главе «поместил» в великосветскую гостиную наподобие литературного салона Екатерины Андреевны Карамзиной его юности. После смерти историографа, а особенно когда подросли дети, Екатерине Андреевне пришлось, конечно, расширить кружок своих обычных гостей – друзей мужа. Но традиции этого просуществовавшего в общей сложности более двадцати лет знаменитого питерского салона оставались прежними. Он был как бы островком литературных и умственных интересов среди чисто внешне блестящего и пышного, а внутри душевно пустого и холодного света.

Судя по пушкинскому черновику восьмой главы, старалась сохранять традиции салона своей мачехи и его новая хозяйка – падчерица Екатерины Андреевны княгиня Софья Николаевна Мещерская, урожденная Карамзина (1806–1867):

Когда Пушкин впервые попал в дом Карамзиных, Соне было только одиннадцать, и она не могла ничем его заинтересовать. Теперь это была после своей придворной карьеры уже два года как замужняя образованная, живо интересующаяся литературой и искусством молодая и красивая дама, к которой Пушкина будет ревновать его жена Наталья Николаевна. Очевидно, в годы своей фрейлинской службы Софья Карамзина познакомилась и подружилась с Екатериной Бакуниной, которая была старше нее на 11 лет.

Не известно, встречал ли Пушкин в обновленном составом карамзинском салоне, каким описывает его Нонна Марченко, все с той же обитой сильно выцветшим от времени красным шерстяным штофом мебелью свою с юности любимую женщину Екатерину. Но, как свидетельствуют строфы восьмой главы «Евгения Онегина», явно знал, что она, все еще дожидающаяся своего счастливого часа, как и нейтрально выписанная «представительница света» Наталья Строганова-Кочубей со страстной носительницей «ревности с боязнью» (не Идалией ли Полетика?) в этом доме бывает:

Почему Пушкин свою Татьяну выдал замуж именно за «в сраженьях изувеченного» генерала? Ну, не знал же он, кажется, наперед, за кого в конце концов выйдет его давняя пассия Бакунина! В принципе, раз не взять ее за себя, то можно «выдавать» за кого угодно, лишь бы морально был ей под стать – соответствовал ожиданиям полюбившей его героиню и испереживавшейся за ее судьбу с упоением читающей его роман публики. Князь Петр Вяземский вспоминает: «Пушкин писал «Онегина» под вдохновениями минуты и под наитием впечатлений, следовавших одно за другим. Одна умная женщина, княгиня Голицына, урожденная графиня Шувалова, известная в конце минувшего столетия своею любознательностью и французскими стихотворениями, царствовавшая в петербургских и заграничных салонах, сердечно привязалась к Татьяне. Однажды спросила она Пушкина: «Что думаете вы сделать с Татьяною? Умоляю вас, устройте хорошенько участь ее». «Будьте покойны, княгиня, – отвечал он, смеясь, – выдам ее замуж за генерал-адъютанта». «Вот и прекрасно, – сказала княгиня, – благодарю». Вяземский завершает эту запись словами: «Легко может быть, что эта шутка порешила судьбу Татьяны и поэмы».

Эта княгиня, Прасковья Андреевна Голицына (1767–1828), кстати, была довольно известной писательницей. В частности, она перевела на французский несколько глав «Евгения Онегина», и сам Пушкин одобрил этот ее труд. В свете княгиню считали несколько чудаковатой. В письме жене 12 мая 1828 года Вяземский сообщал: «Вечером мы с Пушкиным у Голицыной Michel. Она, право, очень мила, и я подобной ей здесь не знаю, хотя и слывет она princesse de Charanton (фр.: княгиней Шарантон, то есть сумасшедшей: в Шарантоне близ Парижа находилась больница для душевнобольных). Но в таком случае предпочту общество Шарантонское всем нашим обществам. Она очень забавно говорила Пушкину о его Онегине и заклинала его не выдавать замуж Татьяны за другого, а разве за Евгения, входила в эти семейные дела со всем жаром и нежною заботливостью родственницы».

Если бы княгиня Голицына дожила до выхода в свет в январе 1832 года восьмой главы пушкинского романа, то удостоверилась бы, что автор прислушался к ее пожеланию – выдал Татьяну замуж за генерала. Что вроде как должно было еще больше уверить современников Пушкина в том, что под Татьяной он подразумевал Наталью Кочубей, которую выдали замуж по расчету за графа Александра Григорьевича Строганова (1795–1891), в будущем товарища министра внутренних дел, новороссийского генерал-губернатора, управляющего министерством иностранных дел и так далее.

При всей своей умственной ограниченности и менеджерской бесталанности Строганов по протекции своих родственников всю жизнь занимал крупные государственные посты. К тому моменту, когда восьмая глава романа вышла в свет, он был уже свитским генерал-майором, с 1834-го – генерал-адъютантом… Однако Александра Строганова нет резона считать пушкинским «генералом» хотя бы уже потому, что он, пусть и участник Отечественной войны, в действительности вовсе не был, на его счастье, даже легко ранен, а не то чтобы, как муж Татьяны, «в сраженьях изувечен».

Нет, «князь» и «генерал» для Татьяны – это просто пушкинская грустная ирония в адрес всю свою молодость ищущей не столько любви, сколько выгодной и престижной партии Екатерины Бакуниной. На нее так похожа героиня его уже упоминавшейся «Метели» Марья Гавриловна Р., которую терзают страсти-антиподы – безусловная любовь и меркантильность, привязанность к материальному благополучию. Кто вселил подобное противоречие в душу Екатерины? Скорее всего, мать, которой после смерти мужа пришлось растить детей во многих лишениях. Из-за стесненности в средствах она не смогла дать дочери ценившегося в ее среде женского образования, какого эта девушка по своим природным данным была достойна.

Вместо общения с педагогами по музыке, танцам, языкам, легких и увлекательных культурно-ознакомительных поездок за границу и веселого времяпровождения среди людей своего круга Екатерина вынуждена была довольствоваться сельскими уроками по различным серьезным, «мужским» университетским наукам своего, к счастью, много знающего дяди Александра Михайловича. И не смогла с юности обзавестись престижными светскими знакомствами, а также сонмом знатных и богатых поклонников.

Кругом чтения Екатерины была огромная дядюшкина европейская «правильная», научная библиотека по его интересам, в которой к жизни сердца можно было отнести разве что средневековые романы о благородных рыцарях и их прекрасных недоступных дамах.

На примере своего замечательного дядюшки Екатерина могла видеть, что бедность, нехватка средств делает невыполнимыми даже самые распрекрасные намерения по обустройству жизни. Как Александр Михайлович ни бился над экономикой своего имения, долги ему удалось сократить всего на 20 тысяч. А когда женился и стали появляться дети, пришлось ему залезать в новые долги…

Пушкину не удалось «усестрить» Екатерину себе в лицейские годы потому, что у нее, как и у него самого, был свой вполне достаточный повод для компенсации. Младшие братья у Екатерины и без Пушкина уже имелись – родные: Александр и Семен. А вот отца ей с ними явно недоставало. Им с матерью было трудно прежде всего материально. Пушкин этого не понимает, потому что для его стихов не нужно, кажется, ничего, кроме пера, чернил да тетрадного листка. А те же особая бумага с красками, которые требуются для творчества художнику, стоят немалых денег. Да сколько вообще всего женщине для жизни в свете надо!..

Екатерине нужен был муж-отец, муж-покровитель. Рядом с собой она явно хотела видеть мужчину, во-первых, возрастом старше себя; во-вторых, человека серьезных занятий; в-третьих, материально обеспеченного. Она как будто инстинктивно чувствовала, что семья «не вынесет» двоих творцов, каковыми они с Пушкиным по натуре были оба.

Подходящей для нее партией в конце концов оказался ее дальний родственник и пушкинский старший его на семь лет приятель Александр Александрович Полторацкий (1792–1855). Сын обер-берггауптмана Александра Марковича Полторацкого и дочери директора Олонецких и Кронштадтских пушечных заводов шотландца по национальности Чарльза Гаскойна Марии, детство свое провел он в Петрозаводске. В 1810 году стал юнкером Института корпуса инженеров путей сообщения, в 1812-м произведен в прапорщики и определен в батальон ее императорского высочества великой княгини Екатерины Павловны.

Участвовал в сражениях против армии Наполеона в России и за границей. В апреле 1813 года во время генерального сражения под саксонским городом Люценом был ранен «пулею в грудь через лопатку» и «за оказанное при этом отличие» награжден орденом Святой Анны IV степени. После излечения и кратковременного отпуска в 1814 году был отправлен курьером в Польскую армию к генералу Л.Л. Беннигсену, при вступлении российских войск в Гамбург находился при генерале от инфантерии Д.С. Дохтурове.

С мая 1814 года Полторацкий вынужден был снова просить отпуск на поездку «к минеральным водам для излечения от раны». В мае 1815-го переведен в лейб-гвардии Семеновский полк прапорщиком. В 1817 году из-за плохо заживающей раны ездил к минеральным водам еще раз. В 1819-м произведен в подпоручики, в 1820-м – в поручики, а также назначен батальонным адъютантом.

Несмотря на то, что с 13 сентября 1820 года был отпущен на три месяца «для излечения ран» и не мог принимать участия в возмущении Семеновского полка 16–18 октября, его постигла участь остальных офицеров. После раскассирования семеновцев он переводился в Бутырский и Ахтырский пехотные полки, а потом – в Арзамасский конно-егерский. Капитаном, без права отпуска и отставки.

А.А. Полторацкий, художник П.Ф. Соколов, 1814

Однако незаживающая рана не давала ему возможности продолжать службу. «Состоя в комплекте» он вынужден был практически постоянно проживать в родительском имении в Тамбовской губернии. В 1822 году, наконец, был уволен от службы «за совершенной неспособностью к оной по болезни», причем с тем же чином всего лишь капитана – то есть без обычного в таких случаях производства в следующий чин.

С 1822 года Полторацкий в отставке жил то в Тамбовской губернии, то в Петербурге. Лишь в 1828 году выхлопотал себе денежное содержание по инвалидности. Еще в начале своей отставной жизни женился на дочери тамбовского дворянина Андрея Васильевича Тулинова Елизавете. В 1824 году его 21-летняя супруга умерла в родах, и он целых десять лет жил вдовцом. Наверняка разборчиво присматривал себе в свете невесту.

Скорее всего, Полторацкий вместе с Пушкиным участвовал в праздновании юбилея его тетки Елизаветы Марковны Олениной-Полторацкой в Приютине в сентябре 1828 года. И Пушкин собственными глазами мог видеть зарождение интереса Александра Александровича к Екатерине Павловне Бакуниной. И благосклонность самой Бакуниной к этому его интересу. А потому и похоронная процессия в черновиках пушкинского «Гробовщика» своей композицией так напоминает альбомную зарисовку А.Н. Оленина в честь его супруги. Этот его «Въезд Флориной колесницы с подарками, преподнесенными имениннице» в Приютине в 1806 году, Пушкин мог видеть на праздновании очередных именин Елизаветы Марковны. В оленинском Приютине всегда собиралась компания, любившая и умевшая пошутить, разнообразно друг над другом поприкалываться. Муж над женой и ее гостями явно и прикалывается в своей давней, по сути, карикатуре.

Колесницу Флоры принято изображать утопающей в цветах. А на рисунке Оленина – простая телега, убранная чахлой горшечной зеленью: идет не очень богатый уже на пышную природную растительность российский северный сентябрь. На телеге громоздится ящик с подарками – постамент для огромного вензеля с монограммой именинницы, также убранный растениями в цветочных горшках. Тащат телегу две тощие клячи. Спутниками античной Флоры полагается быть розовощеким амурам с гирляндами роз в руках. У Оленина же впереди процессии вышагивают четверо худеньких мальчиков в кургузых костюмчиках. Они несут в руках цветочные горшочки с комнатной зеленью. А вереница поздравителей именинницы вслед за телегой торжественно несет смахивающие на кладбищенские принадлежности тряпки и мухобойки для достающих всех в Приютине своей назойливостью несметных полчищ злющих комаров…

В начале сентября, когда пишется «Гробовщик», замечает Любовь Алексеевна Краваль, кроме дня небесной покровительницы Олениной святой праведной Елисаветы, отмечается еще и день памяти святого преподобного Иосифа Волоцкого, в который Пушкин ежегодно поминает и погибшую, кстати, в этом же месяце свою третью первую любовь Жозефину (Иосефину) Вельо. Похоронная процессия в его рукописи – по сути, два события в одном: похороны двух его собственных чувств к двум пытавшимся каждая в свое время покончить с собой женщинам. И к реально погибшей Жозефине Вельо, и к окончательно «предавшей» его на оленинском семейном празднике и тем самым как бы морально погибшей для него самого выжившей в ситуации суицида Екатерине Бакуниной. И в обеих этих грустных историях сам Пушкин стоит на обочине дороги, по которой следует катафалк. В одежде библейского пророка и с заложенными назад руками, демонстрирующими непричастность к печальным происшествиям с обеими его первыми любовями, проигнорировавшими его к ним настоящее, серьезное чувство.

Въезд Флориной колесницы с подарками, преподнесенными имениннице

ПД 997, л.33 об.

Как сам поэт убедился в Приютине, на роль потенциального супруга ни самой Екатериной ни окружающими их людьми его персона не рассматривается. Иное дело – окрепший материально после своей отставки с военной службы его нынешний явный соперник Александр Полторацкий… Говорить в обществе о Бакуниной и Полторацком как о паре станут, впрочем, только года через два. Для себя же Пушкин «женил» Полторацкого на Бакуниной еще тогда, в 1828-м, на оленинских именинах. И в последней главе своего романа, которую пишет в Болдине в 1830 году, только делает вид, что свадьба «родни и друга» для его героя – неожиданность:

ХVIII

Почему, спрашиваете вы меня, романный князь и генерал N называет Онегина своей «родней» ? Да потому что Пушкин с Полторацким даже не просто друзья-приятели, а …братья. Да, братья по одной из Санкт-Петербургских масонских лож, в которую Александра Пушкина привел много лет состоящий и даже занимающий довольно высокие должности в ней его дядюшка Василий Львович. Александр Полторацкий в этой ложе был посвящен в 1815-м и произведен в подмастерья в 1817-м, а Пушкин успел лишь баллотироваться в 1818-м году – незадолго до ее закрытия.

Вероятно, именно с кажущейся теперь несерьезной до комичности деятельностью в ложе связаны «проказы, шутки прежних лет», которые вспоминают и над которыми смеются в своей беседе муж Татьяны и Онегин, как вполне могли смеяться над тем же на оленинских именинах сами Пушкин с Полторацким. Если бы пушкинские романные персонажи были родней по крови, то вопрос о соседском знакомстве Онегина с Татьяной и не поднимался бы: ее муж-князь должен был начетно знать, где находится имение его родственника – такая информация в семейных кланах тогда отслеживалась очень внимательно.

Как замечала Анна Ахматова, роман «Евгений Онегин» закончился тем, что женился …сам его автор. Романное же счастливое «когда-нибудь» для Екатерины Павловны Бакуниной наступило аж через три года после свадьбы Пушкина с Натальей Гончаровой. В 1834 году Надежда Осиповна Пушкина, мать поэта, сообщала дочери: «…как новость скажу тебе, что Бакунина выходит за господина Полторацкого, двоюродного брата госпожи Керн. Свадьба будет после Пасхи. Ей сорок лет, и он не молод. Вдов, без детей и с состоянием. Говорят, он два года, как влюблен».

То есть два года, как окружающие замечают, что Полторацкий ухаживает за Екатериной. Но почему он не начал делать этого четыре года назад – сразу же после именин своей тетки Олениной, к которым, казалось бы, их общей родней уже все в его отношениях с Екатериной было в принципе слажено? Сюита Пушкина ПД 835, л. 11 с росписью ролей «Барышни-крестьянки» 1830 года подсказывает: пока осторожный Полторацкий раздумывал да приглядывался, у Екатерины Павловны успел начаться новый роман. Или продолжиться – старый? С ее давним другом и наставником в акварельном портрете – осенью 1829 году вернувшимся из Парижа и произведенным в придворные архитекторы и профессора архитектуры Академии художеств Александром Павловичем Брюлловым.

Ревнивый Пушкин знает об этом ее романе. В 1833 году он готовит к печати полную версию своего «Евгения Онегина» – собирает его строфы по разным своим рабочим тетрадям. Долистав во Второй Масонской (ПД 835) до листа 11 с карандашным изображением девушки – как записано в вертикальной штриховке на ее лице, «фрейлины и фаворитки императрицы Елисаветы Екатерины Бакуниной» , с которой некогда только планировал писать свою барышню-крестьянку Елизавету Муромскую, пририсовывает к ней соответствующие новому времени пиктограммы.

В линиях волос у самого лба Екатерины прорисовывает актуальные для нее на нынешнем этапе ее жизни интересы. Уже появлявшаяся на ее изображениях кофеварка символизирует все ту же придворную службу при императрице, теперь уже Александре Федоровне. Палитра свидетельствует о продолжении занятий живописью. Пяльцы с вышивкой рассказывают о том, чем ныне заполнен досуг фрейлины Бакуниной, и приоткрывают то, о чем переживает ее душа.

А.П. Брюллов. К.П. Брюллов, 1840-е

Ювелирной мелкости рисунок на пяльцах – целая жизненная сюита, состоящая из четырех мужских портретов с пиктограммами. При открывающем сюиту расположенном в ней, естественно, справа анфасе самого Пушкина им нарисована морда медведя. Значит это, что наш график осознает, что в своих самых распрекрасных намерениях собственной «неуклюжей» страстью оказал любимой девушке поистине медвежью услугу, вследствие которой она до сих пор не может достойно устроить свою женскую судьбу.

По направлению против часовой стрелки (прошлое же!) дальше – анфас художника Александра Брюллова в сопровождении миниатюрной собачонки. С одной стороны, Пушкин теперь «догадывается», что у выставившей его обратно в ночное окошко своего дачного дома 25 мая 1817 года Екатерины роман с ее учителем Брюлловым начался еще до отъезда художника в 1822 году на многолетнюю стажировку за границу. С другой, Пушкин все же до конца не уверен в своей «догадке». Если юная Екатерина не посчитала возможным иметь отношения с ним самим из-за того только, что он младше нее на четыре года, то вряд ли у нее тогда же мог возникнуть интерес к также младшему ее на три года Александру Брюллову. Мелкая собачка скорее подсказывает, что Брюллов теперь изо всех сил догоняет, наверстывает то, чего не имел возможности добиться с Екатериной в свои доитальянские годы.

Фрагмент ПД 835, л. 11

Фрагмент ПД 835, л. 11

Фрагмент ПД 835, л. 11

При волчьей морде на вышивке изображен, понятно, второй (или все же третий?) после Пушкина кавалер Екатерины – лейб-гвардеец Владимир Волков. Возле морды лиса – четвертый кандидат в бакунинские мужья, возрастной хитрый хохол-помещик Николай Уманский. Но чье лицо в крайней правой позиции на пяльцах почти прикрывает кольцами огромный змей?

В такой мелкости круга нет места для подписей, и для полного прояснения расклада Пушкин карандашом «надстраивает» на рисунке на бакунинскую прическу еще один «этаж». На нем и вырисовывает профили все тех же героев романов Екатерины с относящимися к ним пиктограммами более крупным планом. Сам он со своим огромным медведем здесь сопровожден его вечной в отношении Бакуниной сентенцией: «Я ея мужъ». Лыбящиеся «разоблачители» Екатерины Волков с князем Уманским – при их волке и лисе. В стороночке от всех претендентов на руку Бакуниной – «Александръ Брюлловь, ея учитель рисованiя и любовникъ», который смотрит в противоположную сторону: вовсе не имеет намерения на Екатерине жениться.

Опутавший своими мощными петлями всю макушку нашей девушки змей кончиком своего хвоста подцепил обручальное кольцо: «увел» его из-под носа сглупивших, по мнению Пушкина, в отношении Бакуниной Волкова с Уманским. Довольная, если так можно увидеть, морда этого змея дотягивается до лица его прототипа – нарисованного рядом с пушкинским профилем, но перпендикулярно ему профиля его давнего приятеля, а теперь соперника Александра Полторацкого. Его имя и статус в отношении Бакуниной – «женихъ ея» — окольцовывают теперь голову Екатерины, то есть занимают ее мысли.

Почему Пушкин пиктограммой для Полторацкого выбирает змея? Наверное, потому что тот был таковым в его сознании со времен юности, когда «искушал» еще первую пушкинскую Клеопатру – Анну Керн. Имел право Полторацкий у Пушкина ассоциироваться со змеем и по его законной принадлежности к разряду «гадов морских» – к после революции 1825 года ушедшему в глубокое подполье масонству. Огромность змея и перпендикулярность расположения профиля Полторацкого по отношению к профилю Пушкина указывают на то, что рисующий поэт трезво оценивает шансы на успех у Екатерины и ее матери этого своего соперника. Уже три года как Пушкин сам женат и тем не менее ревниво вздыхает: у Бакуниной с Полторацким дело, по всей видимости, идет-таки к свадьбе…

Пушкин вздыхал по Екатерине почти всю жизнь. Наверное, она, серьезная и ответственная, была бы ему лучшей женой, чем его юная беспечная красавица Натали. Но у Полторацкого, в сравнении с Пушкиным, были для Бакуниной весьма существенные «плюсы». Во-первых, он на три года старше Екатерины. Во-вторых, его хорошо знала не только ее дальняя родня, но и ее родной младший брат Александр, начинавший служить со своим тезкой Полторацким после выпуска из Лицея в 1817 году в лейб-гвардии Семеновском полку. В-третьих, жених Екатерины был не поэтом со скандальной славой, а серьезным человеком – вышедшим в отставку по ранению в сражениях с французами офицером. В-четвертых, он жил помещиком – просто был для этого достаточно богат.

А.А. Полторацкий. С оригинала К.П. Брюллова, 1835

И все эти свои преимущества Полторацкий смог реализовать лишь после того, как Александр Павлович Брюллов в 1831 году женился на младшей дочери придворного банкира баронессе Александре Александровне фон Ралль. В стремлении к аналогичной с Екатериной цели достичь более высокого материального положения он оказался удачливее. Его же давней подруге и младшей коллеге по творческому цеху Бакуниной пришлось умерить свои претензии к жизни и обратить более пристальное внимание на «простого смертного» помещика средней руки Александра Полторацкого.

Почему брак Бакуниной с Полторацким удивлял многих их знакомых? Дело, конечно, не в возрасте так поздно брачующихся. А в том, что Полторацкие, как уже было замечено, вышли из певчих, над чем оскорбленный по поводу собственного происхождения Елизаветой Марковной Олениной Пушкин ревниво по отношению к Екатерине Бакуниной иронизирует и в 1830 году в стихотворении «Моя родословная»:

Он как будто не понимает, почему для Бакуниной лучше быть женой ничем, в сущности, не выдающегося человека Александра Полторацкого, чем его самого – гениально умного, талантливого и родовитого? Не перестает затрагивать его сословная тема и в 1836 году, когда он публикует в «Современнике» свои «Table-talk». Среди застольных разговоров о Потемкине есть такой: «NN, вышедший из певчих в действительные статские советники, был недоволен обхождением князя Потемкина. «Хиба вин не тямит того, – говорил он на своем наречии, – що я такий енорал, як вин сам». Это пересказали Потемкину, который сказал ему при встрече: «Что ты врешь? какой ты генерал? ты генерал-бас». (ХII, 173)

Этот NN – дед Александра Александровича, уже упоминавшийся в рассказе о его тетке Елизавете Марковне Олениной ее отец, при Екатерине II – руководитель императорской Придворной капеллы Марк Федорович Полторацкий, который удостоился чина действительного статского советника, уравнивающего его с генералами, в 1791 году. Превратности судеб Бакуниной с внуком Павла Марковича, как видим, сгладили, упростили этот сословный мезальянс.

В день венчания Екатерины с Александром Полторацким, 30 апреля 1834 года, Пушкин писал из Петербурга уехавшей гостить к своей родне в Ярополец супруге Наталье Николаевне: «…подружился опять с Sophie Karamsine. Она сегодня на свадьбе у Бакуниной». (XIV, 137) Если бы и сам он в этот день гулял там, как совершенно безаргументно предполагают довольно многие пушкинисты, дата на письме была бы, ясное дело, другая. И последовало бы хоть какое-то впечатление об этом виденном им собственными глазами событии, поскольку оно, похоже, небезынтересно и для пушкинской супруги. Раз Пушкин упоминает в письме к ней о Бакуниной, значит, его Наталья, по крайней мере, знает Екатерину.

Портрет Е.П. Бакуниной, художник А.П. Брюллов, 1834

Пушкин на эту свадьбу ни хорошо знакомым ему по довольно пикантным обстоятельствам женихом, ни, пожалуй, слишком близко знакомой ему невестой быть приглашенным не мог. К чему обоим, начинающим новую жизнь, – давние неприятные воспоминания? Одному – о своей по молодости неосмотрительной связи с масонским орденом, которую до конца жизни теперь прервать и при всем желании невозможно. Другой – об искривившем ее женскую судьбу неудачном первом интимном опыте.

Не бывая в доме молодоженов Полторацких и после, Пушкин не видел, понятно, Екатерину в свадебном платье и на портрете, который написал все тот же давний ее наставник в рисовании акварелью Александр Павлович Брюллов.

Сильно нарумяненная и закутанная в белоснежные атлас и кружева, она здесь выглядит вполне защищенной, умиротворенной и довольной жизнью. Несмотря даже на то, что знает, что проходить она будет до конца ее дней в принадлежащей мужу глухой деревне Рассказово Тамбовской губернии. Кажется, ей ли, 17 лет проведшей в высшем свете, при царском дворе, радоваться такой перемене образа существования? Но она в реальности – как будто признающаяся в своих истинных чувствах и желаниях пушкинская Татьяна восьмой главы:

ХLVI

Напомню, кстати, что место, где Бакунина впервые увиделась с Пушкиным, великосветская деревня Царское Село. Время действия – невозвратная для них обоих первая молодость с его тогдашним идеалом безмерно уважающей своего мужа жены Екатериной Андреевной Карамзиной, в точном соответствии с характером которой сейчас поступает его Татьяна с влюбленным в нее Онегиным:

Выходя замуж, Екатерина как будто свободно вздохнула после многих лет тяжелого труда. Фрейлина Александры Федоровны Анна Шереметева, благословлявшая по поручению императрицы Екатерину на брак с Полторацким по обычаю иконой, после выхода Бакуниной замуж писала: «Она так счастлива, что плачет от радости». Хорошо видно, что нервишки у нашей героини давненько уже серьезно пошаливают…

Какой-то нереально жизнерадостной, болезненно восторженной выглядела Екатерина и на предыдущем портрете кисти все того же Александра Брюллова в период их примерно двухлетнего романа. Александр Павлович за долгие годы близкого знакомства со своей ученицей хорошо знал ее жизнь, понимал ее душу. Свободно растянутый рукой узел зацепленного за шею шелкового кроваво-красного шнурка на его портрете Екатерины – корректный намек на пережитую ею ужасную шнурочную петлю. Поддерживаемый этим шнурком белоснежный, как стерильная медицинская вата, меховой воротник такой же кроваво-красной «дедморозовской» шубейки – уточнение того, что несчастье с Екатериной, оставившее теперь уже подзажившую, побледневшую тонкую странгуляционную бороздку на шее под ее подбородком, имело место несколько лет назад зимой, в рождественские фрейлинские каникулы.

Белизна и пышность наряда Екатерины призваны убеждать в том, что наша девушка уже вполне оправилась от своей беды. Перенесенные страдания в ее облике на фоне густо нарумяненного лица выдают одни кажущиеся просто огромными «выцветшие» впалые глаза. Взгляд их грустен, холодноват и недоверчив, губы растягиваются в едва намечающуюся улыбку с заметным усилием. Лихо торчащий в прическе безоблачно-голубой бант и весь преувеличенно бодрый облик Екатерины призваны свидетельствовать о том, что она вполне научена собственным горьким опытом – уважает себя за то, что смогла выжить в экстремальной ситуации и впредь ни на какие мужские «удочки» ни за что не попадется. Это своеобразная ирония по отношению к Екатерине самого такого же, как все прочие мужчины, «рыболова» – имевшего с нею близкие отношения художника Александра Брюллова.

Е.П. Бакунина, художник А.П. Брюллов, 1830—18321

Это были последние столичные выполненные рукой мастера и симпатизирующего своей натуре человека портреты красавицы и светской щеголихи Екатерины Павловны Бакуниной. Словно ее прощание со своей амбициозной молодостью на грани перехода к новому – тихому, провинциальному – этапу ее жизни.

Современники вспоминают, что супруг Екатерины, «маленький, худенький, очень живой человечек, с умным лицом и насмешливой улыбкой», любил и ревновал свою вторую жену. И, вероятно, не в последнюю очередь – к ее прошлому, из которого ему явно было кое-что известно. Не мог он, конечно же, не знать о проходившем едва ли не на его глазах романе Екатерины с художником Брюлловым. Наверное, в большей мере именно по этой причине свой портрет 1835 года заказал не старому приятелю своей жены Александру, а его родному брату Карлу Павловичу Брюллову.

Не могла остаться необъясненной мужу самой Екатериной и причина появления травматической полоски у нее на видном месте – у подбородка. И лишь то, что было с нашей девушкой в ее далекой молодости, имело шанс остаться только их с Пушкиным тайной:

ХХХIII

ХХХIV

Хранить свои тайны Екатерина, похоже, умела. К Пушкину же у Полторацкого не должно было быть претензий хотя бы потому что, еще не предвидя его появления в личной жизни Екатерины, тот создал для нее и себя как бы алиби. В ситуации Татьяны и Онегина, когда его герой своей «привычке милой не дал ходу», а вместо нее весьма благородно сделал молодой неопытной девушке строгое наставление. Полторацкому ведь явно невдомек, что эпизод этот имел отношение в большей мере к первой половинке образа Татьяны – Жозефине Вельо. Ну да, как говорится, и слава Богу…

Наталья Гончарова не сумела, как все знают, заменить Пушкину его первую «правильную» любовь Екатерину Бакунину. И будучи уже семейным, он продолжает следить за судьбой Екатерины, потому что, как показывают его стихи, и осенью 1835 года не теряет надежды продолжить своего «Евгения Онегина»:

Однако ничего из этого намерения у него не выходит. В отсутствие сверхидеи – личного стимула – не способны придать сюжету динамики ни путешествие Онегина, ни «декабристская» десятая глава. И поэт убеждается в правильности своего прежнего решения поставить, наконец, жирную точку как в романе, так и в отношениях с Бакуниной. Что он и сделал было в восьмой главе:

XLIX

L

Точку-то поставил, а сердце – не на месте. Только с освященным собственными мечтами о Бакуниной «Евгением Онегиным» мог Пушкин так трудно, с глубокими психологическими «раскопками» в собственной душе расставаться:

В своем выбранном еще в первой юности «верном Идеале» Пушкин по жизни не обманулся. Екатерина оказалась своему «генералу» Александру Полторацкому хорошей женой. После опасных для такого дела своих сорока лет рискнула родить троих и вырастила ему двоих детей. И, по ее собственным отзывам о своей брачной жизни, вообще была с мужем очень счастлива.

Вне сомнения, Бакунина, как и все интересующиеся литературой современники ее круга, читала произведения Пушкина. Только вряд ли находила в них себя. Вряд ли могла (или хотела) в них видеть настоящие чувства к себе их автора. Он не вернул себе ее внимания, даже сделавшись национальной гордостью и европейской знаменитостью. Хотя Екатерина, может быть, по-своему и была права в том, что не видела себя, ищущую прежде всего простого материального благополучия женщину, рядом с беспокойным, не привязанным ни к чему земному гением. Если посмотреть на пушкинских избранниц вообще, то и все они были ведь женщинами душевно заурядными. Главным их достоинством для современников и потомков являлось, по сути, лишь то, что на них обратил внимание, что их выделил из толпы подобных великий поэт.

Екатерина Бакунина казалась Пушкину непохожей на большинство знакомых ему женщин. Наверное, в большей мере он сам себе ее такой придумал. Так, как Бакунину, он не любил больше никого. Но эта далеко не идеальная женщина, о которой он тем не менее мечтал около 20 лет – от старших курсов Лицея до самой ее свадьбы, вела себя так, словно никогда у нее с поэтом ничего не было. Словно никогда не отвергала она его сердца. Словно никогда не думала о том, что как никто другой имела возможность иначе, по более благополучному руслу направить течение его оказавшейся такой трагичной судьбы. И, что самое печальное, она наверняка, в самом деле, просто НИКОГДА ОБ ЭТОМ НЕ ДУМАЛА.

И одним уже этим вдохновила Пушкина на многие его поэтические и графические шедевры. «Жизнь моя сбивалась иногда на эпиграмму, но вообще она была элегией», – шутя на предмет эпигонских элегий своего приятеля тверитянина Н.М. Коншина, которому, между прочим, оказал протекцию в получении в его родной губернии должности директора училищ, замечал о себе самом Пушкин еще в августе 1825 года. Таким был ответ его на призыв к нему его наставника в литературном труде Василия Андреевича Жуковского «строить свою жизнь наподобие возвышенной поэмы». (XIII, 211)

Редкий исследователь не задумывался над тем, по какому признаку наш «элегический» поэт Пушкин делит своих женщин по двум своим донжуанским спискам – увлечений вроде как серьезных и не очень. Первая приходящая на ум догадка – по степени материализации его с ними отношений – не верна. Как уже отмечалось, он вообще не признает отношений нематериальных. Однако и полностью материализованные отношения с женщинами для него далеко не равнозначны: одни – чем-то значительны, другие – достаточно рутинны. И зависит это ни от телесной красоты, знатности и богатства его избранниц. Ни от их умственных и душевных качеств. Ни от их талантов. И даже не от длительности отношений с ними или искренности чувств женщин к нему самому.

Все решало КАЧЕСТВО ЕГО СОБСТВЕННОГО ЧУВСТВА к своим пассиям: насколько та или другая из них оказалась способной вдохновить его на поэтический труд. Выражаясь более пафосными словами, что именно те или иные его интимные отношения оставляли в наследство русской литературе.

Как ни цинично это выглядит на посторонний взгляд, ничего личного – одна святая ПОЭЗИЯ. И в этом смысле сама жизнь Пушкина становится в наших глазах примером самоотверженности, полной высокого драматизма поэмой. И ее, как смею надеяться, убедила вас, бесконечно интересно постигать через его литературное творчество и оригинальную высокоинформативную, бесценную для науки графику, значительная часть которой связана с образом по-настоящему любимой девушки поэта Екатерины Павловны Бакуниной.