Открывается донжуанский список поэта двумя его первыми любовями – Натальей и Катериной Первыми. В том, что под «Катериной I» списка подразумевается именно Бакунина, среди пушкинистов спора, кажется, нет. Хотя само их «сердечко» на 50-м листе Лицейской тетради мне представляется больше похожим на петлю – «веревочный галстук» нашего начинающего Дон Жуана.

Короткий, неподвижный конец этой веревки – по сути, узел, начало собственно «петли» – Пушкин пометил буквой «К» под левым профилем девушки в черном платье (той, которую пушкинисты считают актрисой Вальберховой). Легко заметить, что эта буква совпала с начальной буквой имени его «списочной» пассии – Катерины I.

ПРАВИЛО № 12: цвета, фасоны и прочие особенности одежды персонажей сюит интересуют их автора только в исключительных случаях. Как особые приметы, которые должны помочь нам опознать человека, или указания на повод, особые обстоятельства его жизни, каким-то образом касающиеся жизни самого поэта.

Кажется, единственная в графике Пушкина девушка в черном платье встречается в его параллельных Лицейской тетради царскосельских дневниковых записях. Это – сестра его лицейского товарища Александра Бакунина Екатерина Павловна. «Как она была мила! – записал еще даже не 16-летний Пушкин 29 января 1815 года. – Как черное платье пристало к милой Бакуниной» .

Спустя много лет Александр Пушкин этим платьем фактически фиксирует время пробуждения своих чувств к его владелице. В лицейских стихах «К живописцу» он вроде как сожалеет о том, что подвластными ему средствами графики не отобразить всей прелести облика любимой, и обращается за помощью к более искусному в рисовании своему сопернику в борьбе за сердце Катерины Бакуниной – однокласснику Алексею Илличевскому:

Однако признанный лицейский художник Илличевский не хочет уступать Пушкину первенства и на поэтическом поле – отвечает ему также стихотворением «От живописца» о тщете и собственных попыток запечатлеть на бумаге живое, летучее очарование их общей первой любви:

Поэтическое соревнование рисовальщиков завершилось в пользу Пушкина: лицеисты положили на музыку именно его стихи и певали их даже и по выходе из своего учебного заведения. Живописный портрет Бакуниной работы Илличевского не известен. Да и был ли он вообще? Но почему бы не сопоставить рисунок Пушкина на листе 50 Лицейской тетради с работой его с Илличевским современника и настоящего художника – карандашным портретом 16-летней Екатерины Бакуниной, выполненным Орестом Кипренским?

К 1811 году Орест Адамович был уже известным живописцем. Одно время он работал в Тверском Императорском Путевом дворце по приглашению его хозяйки, великой княгини Екатерины Павловны – родной сестры императора Александра I. Между прочим, полной тезки нашей девушки, проживавшей в то время с матерью и младшим братом в Твери рядом со вхожим во Дворец тогдашним губернским предводителем дворянства, двоюродным братом отца Екатерины Александром Михайловичем Бакуниным.

Фрагмент ПД 829, л. 50

Е.П. Бакунина, художник О.А. Кипренский, 1811

Именно такой, как на карандашном портрете работы Кипренского, сестру своего одноклассника Александра Бакунина Пушкин и должен был увидеть впервые. Комментарии к пушкинскому изображению Екатерины в том же возрасте, по-моему, даже излишни, но все-таки. Серьезный взгляд почти черных глаз удлиненного разреза. Брови вразлет. Высокий лоб. Правильный нос с чуть вздернутым кончиком, на рисунке Кипренского комплиментарно сглаженным. Мягкий, как бы чуть припухлый, женственный подбородочек. Ухо со сложным внутренним вырезом раковины – на пушкинском рисунке как будто чем-то заткнутым, залепленным: девушка его не слышит, не хочет услышать? Манера подбирать волосы. Какое-то общее ощущение особенной чистоты и свежести…

Если и это до конца не убеждает в том, что на листе 50 Пушкин изобразил именно Екатерину Бакунину, придется прибегнуть к «нанотехнологиям» – изучению на рисунке мелких, неявных деталей. То, что штриховки у Пушкина «говорящие», первым заметил академик Валерий Чудинов. Забудем, что этот ученый муж насмешил пушкинистов своими попытками читать слегка пришифрованную поэтом информацию какой-то тайной руницей, тогда как на самом деле там – сплошь родная наша печатная кириллица, часто переходящая в более сложную для чтения скоропись.

ПРАВИЛО № 13: персонажи, изображенные без глаз и ушей, в черных очках и с заткнутыми ушами, – чего-то не видят или не слышат, не понимают или не хотят видеть, слышать и понимать.

Изначально же чудиновская мысль была совершенно верной: рисунки поэта и многих других людей пушкинской эпохи, включая некоторых профессиональных художников, надо не только разглядывать, но и читать. Причем не только профили и складки одежд персонажей, но и фон, штриховки. В этом занятии, конечно, «взять быка за рога», как это попытался сделать наш уважаемый в других отраслях науки ученый, удастся лишь тому, кто, как уже отмечалось, обладает достаточными знаниями о самом поэте и его творчестве, его окружении, исторических и бытовых реалиях его эпохи.

ПРАВИЛО № 14: линии профилей, складок одежд персонажей, а также штриховки на рисунках Пушкина – «говорящие»: их необходимо читать.

Особенности письма художника Кипренского – отнюдь не тема нашего исследования, а потому не стану и пытаться разбирать штриховки на карандашном портрете юной Бакуниной его работы. Рискну лишь предположить, что в годы его создания этому живописцу, как и всем родным, близким и знакомым Екатерины, актуально было разве что сожалеть о судьбе этой девушки благородного происхождения, оставленной ее беспечным покойным родителем практически бесприданницей.

В книге Владимира Сысоева рассказывается о том, что с 1797 года действительный статский советник (по-военному – генерал), а с 1800 – и камергер Высочайшего двора Павел Бакунин (1766–1805) управлял собственными 22 деревнями с 984 крепостными душами весьма нераспорядительно. Доходов с них не хватало даже на содержание его семьи с всего тремя маленькими детьми. Похоже, что еще менее распорядительно справлялся он со своими личными расходами. Словом, был Павел Петрович редкий мот и транжира.

Отставка Бакунина с поста директора Академии наук, на который его пристроила было на период своего двухлетнего отпуска по нездоровью его знаменитая родная тетка Екатерина Романовна Дашкова, вследствие не сложившихся отношений с академиками оставила его без приличного казенного жалованья. Какого, впрочем, проку от такого «хозяйственника» академикам и стоило ждать?

Последующее бесполезное лечение до кратковременной службы якобы вполне здорового Павла Петровича в течение шести лет за границей «целительными водами» лишило его семью еще и доставшегося ему от родителей дома в Петербурге на Миллионной улице. И какая-такая подлая хворь свела в могилу начавшего лечиться уже в 33-летнем возрасте вполне благополучного мужчину? Но, так или иначе, а после смерти Бакунина его семья осталась должна банкирам и «партикулярным лицам» более 40 тысяч рублей. Имения покойного главы семьи, естественно, были взяты под опеку.

Катя Бакунина осиротела в девять лет. Безоблачного, счастливого будущего для нее, вырастающей в красивую и талантливую девушку, не предвиделось. Вот, пожалуй, и все важное и интересное, что в 1811 году Орест Кипренский в ее портрете мог нам о ней рассказать.

Пушкин начал рисовать Бакунину гораздо позднее, когда у нее накопилась уже представляющая интерес для окружающих биография. Поэтому в профиле Екатерины на листе 50 Лицейской тетради стоит попытаться прочесть штриховки ее платья и «шапочки» волос, даже несмотря на далеко не идеальное качество воспроизведения «сердечной» сюиты в лучшем в своем роде издании графики поэта – вышеупомянутых «Рабочих тетрадях А.С. Пушкина».

Если бы мы могли пользоваться копиями рисунков Пушкина в их, так сказать, первозданном, «неотфильтрованном» состоянии, то заметили бы на них множество интересных, весьма существенных для серьезного изучения его жизни подробностей в виде карандашных в основном штриховок и пиктограмм. Поскольку волей случая в одном из лучших пушкинских музеев страны мне повезло на ретушированных копиях некоторых пушкинских листов увидеть такие пиктограммы, я попытаюсь помочь разглядеть сквозь сеточку фильтра некоторые из них и вам. Начиная с профиля Екатерины Бакуниной из «сердечка», стану приводить для вас всю замеченную мною в пушкинских сюитах «мелочь» сразу, хотя объяснение каждому моменту мне придется давать порой даже в последующих главах. Сам Пушкин, увы, нисколько не заботился о том, чтобы посвящать нас в свои тайны постепенно, последовательно.

Фрагмент ПД 829, л. 50

Как видим на грубо, условно, по памяти ретушированном мною пушкинском рисунке, три первые буквы фамилии девушки – «Б», «а» и «к» вписаны в линии ее прически. Остальные достаточно просто читаются по линиям штриховки ее волос: «…унину Катерину» . Три следующие ряда букв составляют слова «фрейлину двора и фаворитку императрицы Елисаветы». Ибо Екатерина Бакунина и осталась в памяти современников любимой фрейлиной супруги императора Александра I Елизаветы Алексеевны.

Кстати, имя-фамилия Екатерины Бакуниной и большая часть важной для Пушкина информации о ней в этом рисунке (как, впрочем, и во всех других рисунках его сюит) записаны в нескольких вариантах. Я выделила для вас самый, на мой взгляд, явный, легче всего прочитываемый.

ПРАВИЛО № 15: словесная информация в пушкинских рисунках для подстраховки кодируется не по разу и располагается в самых разных местах, записывается самыми разными способами.

То, что Пушкин считает нужным зафиксировать на бумаге в связи с Екатериной Бакуниной, имело место «25 Мая » — так значится в буквах и цифрах в нарочитых размазках у завитков на виске ее профиля (как и на затылке, у носика, в линиях узла волос, в черноте платья…)

Эту же информацию в открытом, незамазанном виде можно прочесть в изгибах линии выразительной детали платья девушки – не имеющего функциональности, кажущегося на нем совершенно лишним шнурка.

ПРАВИЛО № 16: под «размазками» в рисунках Пушкина всегда прячется важная для него информация, которой он считает нужным делиться только с близкими людьми, осведомленными о подробностях его личной жизни.

Нужные нам сведения на нем начинаются с цифры «25» в коротком обрывке шнурка на шее профиля девушки у самого ее подбородка. Продолжается в слове «Мая» в раздвоенном, оборванном длинном его конце. Затем – в более крупными буквами выписанном ненормативном глаголе «у…ъ» , местоимении «я» в узелке шнурка и в идущих уже по нижней части штриховки платья словах «въ домѢ ея матери въ Царскамъ».

Крупно начертанная поперек плеча девушки та же самая дата – «25 Мая» , выхватываемые взглядом из «черноты» платья слово «нахально» , словосочетания «влѢзъ по стѢнамъ», «ея окошко»… выдают смысл записанного здесь текста. Однако в подробностях мы прочтем его позже – в других рисунках, где он подан в той же лексике, но в менее завуалированном виде.

ПРАВИЛО № 17: особенности кроя, детали и разного рода украшения одежды персонажей пушкинских сюит всегда являются пиктограммами – очень важными подсказками, разгадками. Они рисуются в случаях, когда Пушкин считает, что вписанных в профили букв имен-фамилий недостаточно. Ему нужно, чтобы мы не просто опознали персонажа, но и поняли, в связи с чем он для него, автора рисунка, важен или интересен.

Бросается в глаза: Пушкина забавляет то, что в ненормативном глаголе «у…ъ» буквы «Е» и «Б» — инициалы Екатерины Бакуниной. Пушкин любил, как подтверждают многие его дневниковые рисунки, такие «игры слов». «Острое красное словцо – вот что несказанно тешило его», – подмечает, к примеру, в своих воспоминаниях о Пушкине Анна Керн.

В целом же штриховка перед профилем со странным, без надобности болтающимся у выреза платья шнурком к нашей героине отношения не имеет. Краем глаза выхватываемые из нее слова «…в Ниццу и Парижъ» подсказывают, что этот текст как бы связывает профиль девушки из верхнего ряда по имени Жозефина Вельо (Пушкин ее имя всегда пишет с одной буквой «н») с затянувшим пушкинскую сюитную «петлю» узлом ее же изображением-призраком.

Мы сейчас не будем читать этот текст. Обратим внимание лишь на слегка протертый в передней штриховке у профиля Бакуниной второй «призрак» – находящийся как бы с его обратной стороны. Похоже, что это – неявное присутствие самого автора в том самом положении, в каком он изобразил себя на одном из соседних с «петлей-сердечком» листов Лицейской тетради, помеченном 1818 годом. То есть не относящимся к Екатерине Бакуниной? Во всяком случае, Пушкин, наверное, хочет, чтобы мы думали именно так. А поверить ему в этом или нет – решим для себя чуть позже.

ПД 829, л. 45

Штриховка за бакунинским профилем даже при беглом – частичном – прочтении выдает явно «наши» реалии: уже запомнившиеся нам дата «25 Мая» и топоним «въ ЦарскаѢ». Фамилия «Уманскаму» и фраза «я буду просить руку ея у матери ея» подсказывают, что сюиту на листе 50 Лицейской тетради можно смело относить к 1827 году, когда вырвавшийся, наконец, из ссылки Пушкин собирается ехать из Москвы в Петербург к матери-Бакуниной свататься к ее дочери Екатерине.

Эту штриховку можно было бы уже теперь прочитать и всю, если бы она хотя бы не была двухслойной. Хорошо видно, к примеру, что относящийся к Бакуниной текст частично перекрывают огромные буквы фразы «Я не у…ъ ея въ бесѢдкѢ» , относящейся снова к Жозефине Вельо. В принципе, в бакунинском тексте при этом рисунке нет ничего из того, что не встретилось бы нам позже в других связанных с нею сюитах. Так что, пожалуй, этим пока и удовлетворимся.

Подумаем лучше над тем, чем именно знаменательна для поэта записанная им в бакунинском профиле дата 25 мая? Конечно, это – канун его собственного дня рождения. Но не любого из семнадцати уже прошедших, а того, на который он, судя по всему, задумал себе преподнести бесценный подарок – решительно приблизиться к любимой девушке, во что бы то ни стало выказать ей свою любовь и серьезные матримониальные намерения. Но которого же все-таки года этот его день рождения? Если 1817-го, то ему, действительно, откладывать со своей задумкой больше некуда – близится выпускной акт и строгое, обязательное 11 июня, когда все выпускники должны покинуть стены Лицея.

Известно, что мать и дочь Бакунины присутствовали в Лицее на выпуске сына и брата. Оставались в Царском и после отъезда Александра в Петербург вместе со всеми отправившимися представляться в своих ведомствах назначенными на службу выпускниками. Поскольку просто, как свидетельствует одноклассник Пушкина Модест Корф, имея собственный дом, в последние годы проживали там постоянно. Определив сына, Екатерина Александровна Бакунина (1777–1846) в очередной сезон присутствия на здешних дачах царского двора задумала решить судьбу и своей становящейся все более взрослой, самостоятельной, но не защищенной от жизненных невзгод дочери.

Екатерине исполнился 21год, по тогдашним понятиям она уже чуть ли не старая дева. Из знатной, но недостаточно для великосветской жизни обеспеченной семьи. Стало быть, и при всех прочих личных достоинствах – без близкой перспективы составить богатую партию.

Что в таких случаях в кругу бакунинской ровни принято было делать? Конечно же, пристраивать дочерей в царскую свиту – представлять их во всей красе на этой элитной ярмарке невест для самых завидных женихов империи. В молодости и сама мать-Бакунина, несмотря на свое более выгодное материальное положение, несколько лет, вплоть до своей свадьбы, служила фрейлиной у великой княгини Марии Федоровны. Ну, не на московскую же ярмарку невест ей, представительнице знатного рода Саблуковых, было для удачного выхода замуж податься? Ее отец Александр Александрович Саблуков при Павле I был сначала сенатором, затем – президентом Мануфактур-коллегии. При Александре I назначался членом Государственного совета и председателем Санкт-Петербургского опекунского совета, имел чин действительного тайного советника.

При нынешней императрице Елизавете Алексеевне с прошлого, 1816 года по, возможно, протекции теперь уже самой Екатерины Александровны Бакуниной, служит штатной фрейлиной ее родная младшая сестра – при таких же, как у Бакуниных, затруднительных материальных семейных обстоятельствах уже почти 30-летняя Софья Александровна Саблукова (1787–1875). Забегая вперед, замечу, что именно благодаря придворной службе она довольно скоро благополучно выскочит замуж – сделается княгиней Мадатовой.

Хотя бы из чувства благодарности к старшей сестре за такое почетное трудоустройство Софья Саблукова, скорее всего, будет стремиться рекомендовать в фрейлины и любимую племянницу Екатерину. Заодно угодив этим и царскому двору – украсив свиту императрицы молодой, внешне очень приятной да к тому же умной, образованной, хорошо воспитанной и подготовленной многоопытной матерью к придворной службе девушкой. В возрастной, в основном, свите самой по себе меланхоличной характером императрицы, на взгляд ее царственного супруга, так ведь не хватает живых, свежих, лучащихся оптимизмом, смотрящих на мир с интересом и любовью лиц. Рассудительная, здравая умом Екатерина и сама, вероятно, понимала, что в ее недостаточно уверенном материальном положении свита императрицы – самое подходящее поприще.

Владимир Сысоев в своей вышеупомянутой книге вполне справедливо отмечает, что причисление ко двору требовало в те времена долгих и упорных хлопот. Даже самых родовитых, богатых и талантливых девушек в услужение к царицам, великим княжнам и княгиням брали из семей с большим разбором. Как и при пострижении в монахини, от кандидатки требовалось серьезное обоснование своей решимости поступить на эту службу в своем цветущем, располагающем для брака и рождения детей возрасте. Такими причинами могли быть полное сиротство или бедность, невозможность от природы иметь детей или что-либо подобное. Претендентке на придворную должность необходимы были и такие личные качества, как музыкальность и владение иностранными языками, находчивость, предприимчивость, изобретательность, хороший вкус, артистизм, а также крепкое здоровье, неболтливость и неспесивость – то есть покладистый, нескандальный характер.

Вручение Бакуниной фрейлинского шифра, последовавшее 24 октября 1817 года, оказалось неожиданностью для многих. Даже Никита Михайлович Муравьев, родственник Бакуниных через жену двоюродного дяди Екатерины Александра Михайловича, был в недоумении. Пишет матери через неделю после назначения Екатерины: «Меня весьма удивило то, что вы пишете о Бакуниной. С какой стати произвели ее и каким образом – это весьма странно».

Быть может, новая фрейлина Саблукова через год придворной службы была у императрицы уже на хорошем счету – оправдала ручательство за нее старшей сестры? Да и саму Екатерину, прибегавшую во дворец в гости к своей тетушке-фрейлине, государыня имела возможность видеть не однажды. «Стать» же у племянницы Софьи Александровны была такая, что о ней молодой барышне своей будущей августейшей работодательнице и рассказывать-то неловко. Здорова. Не полная сирота. Не богата, но и не нищенка. А что в отсутствие для нее, бесприданницы, принца на белом коне мечтает не о семье, а о занятиях живописью, – это в те правильные времена способно было оставить в недоумении и заподозрить в неискренности любого. Не случайно ведь Елизавета Алексеевна при официальном представлении пожелала давно, видимо, нравившейся ей смущенной ее расспросами Бакуниной: «Прошу вас об одном, будьте чистосердечны». Вскоре, впрочем, женщины подружились. И толковая, ко всем доброжелательная, умеющая найти подход к каждой из разных девушек маленького фрейлинского коллектива Екатерина стала любимицей, правой рукой императрицы.

Словом «фрейлина», которое Пушкин маскирует в штриховке профиля Бакуниной, он как бы констатирует факт уже состоявшегося определения Екатерины в свиту. Но значит ли это, что во время его близкого с этой девушкой общения идет май, по крайней мере, уже следующего – 1818 года? Вряд ли. Он называет Катерину фрейлиной, потому что рисует ее профиль еще позднее – когда осмысливает всю сюитную «петлю» событий своей молодости, череда которых закончилась его высылкой на юг и связью с будущими революционерами.

Так, кстати, делают, вспоминая Екатерину, и его одноклассники. «Первую платоническую, истинно пиитическую любовь возбудила в Пушкине сестра одного из лицейских товарищей его (фрейлина К.П. Бакунина). Она часто навещала брата своего и всегда приезжала на лицейские балы. Прелестное лицо ее, дивный стан и очаровательное обращение производили всеобщий восторг во всей лицейской молодежи», – пишет Сергей Комовский, хоть и прекрасно знает, что в их с Пушкиным лицейские годы Екатерина фрейлиной еще не была.

Если в своей «сердечной» сюите поэт осознает, что попался в «петлю», то это лишний раз подтверждает, что во время ее рисования идет примерно 1827 год. Вернувшись из ссылки, он готовит свою поэму «Руслан и Людмила» ко второму изданию. Попутно вспоминает – вновь переживает свою юность, во многих важных для него моментах зафиксированную в отступлениях поэмы. И старается посредством графики и карандашных записей в междустрочье и на свободном пространстве у рисунков в черновиках вкратце воссоздать, пока не забыл, в важнейших деталях свой личный дневник, который сжег в Михайловском в 1826 году из опасений навредить друзьям-декабристам.

Если заняться подробным изучением пушкинского пенькового донжуанского «галстука», то непременно обнаружится, что со всеми изображенными в нем женщинами поэт имел-таки самые близкие отношения. Да иные он просто не считал достойными быть зафиксированными в анналах своей памяти! В его сюиты ни одна женщина не попала просто так – как теперь говорят, за красивые глазки. А потому при знакомстве с листом 50 Лицейской тетради приходится верить фактографическому признанию Пушкина в том, что не без взаимности он был интимно близок и с княгиней Авдотьей Голицыной, и с графиней Натальей Кочубей (вероятно, уже в бытность ее Строгановой). Ведь лица этих своих пассий он подчеркнуто развернул к нам на три четверти – до почти полных анфасов.

ПРАВИЛО № 18: развернутость женских лиц от профиля до анфаса у Пушкина всегда означает степень удовлетворенности его и его пассии сложившимися у них интимными отношениями.

А вот бакунинский полный, ни на градус не развернутый профиль призван свидетельствовать о том, что 18-летний выпускник Лицея Пушкин в своих притязаниях по отношению к Екатерине явно поторопился. Если чего и добился, то более чем двухлетней настырностью да «гипнозом» своего блестящего ума. Это, как, впрочем, и грубая сила, понуждение – причина быстро проходящей очарованности. То есть того, что неиспорченную нравом и неразбуженную, пока еще «спящую» чувствами девушку Бакунину от него, ее слишком настойчивого ухажера, после случившегося-таки у них интима напрочь оттолкнуло.

Он осмысливает это с горьким сожалением в течение ряда лет. Сразу – в поэме «Руслан и Людмила», над которой работает с лицейских времен. Вместе со своим Русланом, везущим домой спящую волшебным, неестественным сном Людмилу, ввиду собственного неудачного любовного опыта с Екатериной вздыхает:

А саму Бакунину с тех самых пор рисует только со спины – отвернувшейся и удаляющейся от него. Как, впрочем, и от остальных своих лицейских воздыхателей.