Мое призвание и Фонд призваний. Мой первый тропический "грот". Горькое разочарование. В подземной реке Вольпан. Подземные пауки-гиганты. Самоцветы в гротах. Летучие мыши. Погружение в сифон Вольпан. Заключение.

 

Мое призвание и Фонд призваний

Застыв как изваяние под проливным дождем, я горящими от радости глазами впиваюсь в окно здания на Елисейских полях. Здесь только что решилась моя судьба: Фонд призваний назначил мне стипендию в размере одного миллиона старых франков, так что я могу продолжать свои изыскания подземного мира.

Сколько мыслей промелькнуло в это мгновение! Мне двадцать один год, я вправе взглянуть на свое прошлое с того момента, когда смутно почувствовал, что моя жизнь отныне потечет по иному руслу.

Вспоминаю, как впервые в одиночку, преодолевая страх, вооруженный лишь карманным фонарем, я проник в пещеру, берущую начало за холмами лицея в Императорском парке Ниццы. Спустившись на несколько десятков метров, я обнаружил в пласте синей глины множество раковин, морских окаменелостей, возраст которых насчитывал несколько тысяч лет.

Это приключение могло и не получить дальнейшего развития, но именно тогда и зародилась моя страсть к геологии и спелеологии. Мне было десять лет. С тех пор пылкая, всепоглощающая любовь к науке о Земле вытеснила все остальное. За несколько месяцев все работы Норбера Кастере и трактат по геологии и палеонтологии Леона Бертена я изучил лучше, чем школьные учебники.

Очень скоро я уже не мог довольствоваться только книгами и попытался найти описываемые в них феномены в природе. От Кастере у меня — склонность к приключениям и исследованиям под землей; от Бертена — настоятельная потребность вскрыть причины явлений природы.

В возрасте от 12 до 17 лет я исследовал около пятидесяти пещер и пропастей в Приморских Альпах и начал проводить их систематическое изучение в геологическом аспекте. Результаты этой работы, опубликованные впоследствии в геологических и спелеологических журналах, усилили мое влечение к подземной геологии.

В семнадцать лет — мое первое важное геологическое открытие: конгломераты бывшей подводной дельты реки Вар, которые до этого относили к виллафранкской эпохе, в действительности оказались плезанскими. Об этом шли споры между учеными, порой довольно горячие, но открытие юным лицеистом многочисленных остатков фауны, вкрапленных в конгломераты, позволило решить вопрос окончательно. С этого времени я твердо взял курс на геологические науки, чему содействовала встреча (в связи с упомянутым открытием) с видным ученым, профессором Жаком Буркаром, членом Академии наук, исследователем, геологом и океанографом. Он пригласил меня принять участие в геологическом изучении района Ниццы взял с собой в плавание на корабле французского военного флота, чтобы приобщить меня к решению интереснейших проблем морфологии и геологии морского дна.

С тех пор мой путь был намечен. Продолжая занятия в средней школе, я посвятил себя (определенно с большим пылом, чем это было нужно) геологическому изучению Приморских Альп, исследованию пещер и подводному плаванию, позволявшим мне наблюдать явления природы в их динамике.

Эта интенсивная научная и спортивная деятельность не могла не отразиться на моих школьных успехах. При сдаче первых экзаменов на бакалавра я провалился, но, должен признаться, не жалел об этом. В том же году я опубликовал в журнале Французского геологического общества совместно с Жаком Буркаром, который сделал меня ближайшим своим сотрудником, статью объемом более одного печатного листа о результатах наших наблюдений над четвертичными отложениями морского дна в районе Ниццы.

У входа в мой первый тропический грот, посреди чайной плантации, в доспехах спелеолога европейского образца. После первой же разведки я сброшу эту одежду, так же как и противопылевую маску (в ней слишком жарко), призванную предохранить от вдыхания пыли, которая может содержать ядовитые споры гриба Histoplasma capsulatum. Пещера Оллингтон-Эстейт

Довольный достигнутыми мною результатами, профессор Буркар, когда я еще готовился к оставшимся выпускным экзаменам, решил помочь мне защитить дипломную работу по геологии, хотя обычно ее пишут лишь после получения степени лиценциата. Но я начал готовить ее уже в средней школе.

В 1959 году, будучи уже бакалавром философии, я поступил на подготовительный курс факультета естественных наук Сорбонны. Но уже на первом году учебы у меня начала зреть мысль, которую кое-кто мог назвать абсурдной: мои исследования подземных отложений показали, что в некоторых случаях рыхлые подземные пласты отражают минералогический характер окружающих горных пород. Это означает, что если известняковый массив содержит редкие минералы, например рубины, изумруды, и в нем есть пещера, то эти же минералы можно найти в отложениях пещеры, так как они нерастворимы в воде, насыщенной углекислым газом. Оставалось доказать, что моя гипотеза верна. Для этого имелось лишь одно средство: экспериментально ее проверить, обнаружив в подземных отложениях те минералы, наличие которых в той или иной пещере я предвидел априорно.

Со второго триместра я начал пропускать лекции, необходимые для лиценциата, чтобы заниматься длительными и скучными библиографическими поисками, которые позволили бы мне выбрать пункт земного шара, где я мог бы доказать обоснованность своих выводов.

Летучие мыши тропических гротов достигают больших размеров

Пещеры, о которых я мечтал, раскиданы по всему свету, их можно было найти в Новой Зеландии, Австралии, на острове Шри-Ланка, в Африке, Бразилии и т. д., но имевшиеся в моем распоряжении геологические данные были, к несчастью, весьма неточны. И все же я выбрал Шри-Ланку, питая тайную надежду найти там редкие минералы. Но тут передо мной встал ряд проблем. На какие средства отправиться в эту страну и организовать спелеологическую экспедицию с геологическим уклоном? Рассчитывать на помощь моей семьи, которая жила довольно скромно, мне не приходилось, тем более что мне никогда бы не разрешили отправиться в экспедицию, полную опасностей. В течение нескольких месяцев я разрабатывал проекты и строил планы, как добыть деньги. Эти попытки остались безуспешными, и сто тысяч старых франков, которые я смог бы собрать, не позволили бы мне даже подготовить экспедицию.

К тому же приближалась экзаменационная сессия, и мой почтенный руководитель, чтобы заставить меня заниматься, заявил, что защищать дипломную работу по геологии, которую я уже давно писал, я смогу лишь в том случае, если успешно сдам все экзамены подготовительного курса факультета естественных наук.

Вот к каким последствиям привела моя беззаботность… Как быть? Глубоко уверенный, что моя экспедиция в Азию увенчается успехом, я постоянно изыскивал благовидные предлоги, чтобы не готовиться к лиценциату. Именно в это время я узнал из статьи, вырезанной моей матерью из журнала, что в Париже основан так называемый Фонд призваний, имеющий целью предоставлять стипендию в размере одного миллиона старых франков молодым французам в возрасте от 18 до 30 лет, которые по-настоящему чувствуют свое призвание, но не могут следовать ему из-за отсутствия денежных средств.

Призвание? Мне только двадцать лет, но я уже совершил ряд открытий, написал и опубликовал больше двадцати пяти научных статей во французских и зарубежных специальных журналах (особенно в издаваемых Академией наук); семнадцати лет участвовал в экспедиции, финансировавшейся правительством. Если это не говорит о том, что у меня есть призвание, то кто же его имеет и может претендовать на получение этой стипендии? Так думал я в то время, находясь, по правде говоря, на грани духовного краха: ведь все это время я жил в напряжении, опасаясь, что потерплю неудачу. Поэтому с энергией, которую придает отчаяние, я ухватился за тонкую нить, которая обозначилась на горизонте. Какое совпадение! Именно в этот момент, один из самых критических в моей жизни, мне протянули руку помощи! Я понял, что это второй счастливый случай в моей жизни (первым была встреча с Буркаром). Я не должен был его упускать. Три дня и три ночи готовил я документы для обоснования своей кандидатуры и письмо на двадцати страницах, причем, не колеблясь, привел известные слова Сент-Экзюпери: "И если тебя постигнут неудачи, ты должен все начинать снова!"

Я стал ждать, томясь и надеясь. В субботу пришло письмо, извещавшее о том, что мое ходатайство удовлетворено. Я мог, наконец, отправиться в дальние страны для изучения тропических пещер.

На географических картах больше нет обширных белых пятен, не найти и девственных земель. Лишь три области еще представляют интерес для исследований: космос, но туда имеют доступ лишь немногие избранные, затем океан, предоставляющий для ученых безграничный простор, и, наконец, недра земли с их пещерами, гротами и безднами. Это и есть мой мир.

 

Мой первый тропический "грот"

Через две недели после прибытия в Шри-Ланку, где меня встретили представители компании "Шелл", я впервые спустился в тропическую пещеру. Она находилась у Оллингтон-Эстейта, большой чайной плантации вблизи Ратнапуры.

Вначале моему взору предстало мрачное зрелище: черная дыра, прикрытая буйной растительностью. Стенки этого отверстия и почва под ногами едва проглядывали из-под зеленого ковра из мхов и папоротников, под которыми притаилась жизнь. Я опасался, не скрываются ли в высокой траве, между трухлявыми стволами деревьев, кобры или гадюки, занесенные сюда бурным потоком.

Меня беспокоила также вполне реальная возможность заразиться ужасной болезнью — гистоплазмозом, к которой пребывание в тропических пещерах приводит довольно часто. Им заражаются, вдыхая микроскопические споры ядовитых грибов. У взрослых это заболевание более чем в половине случаев приводит к смертельному исходу, и в 1961 году не было известно сколько-нибудь эффективного способа лечения, как сообщил перед отъездом мой друг Эухенио де Беллар Пиетри, один из самых выдающихся южноамериканских спелеологов нашего времени.

Чтобы по возможности обезопасить себя, я купил противопылевую маску, которой обычно пользуются шахтеры. На глазах изумленных и испуганных проводников, чьи губы были ярко-красными от бетеля, я решился, наконец, начать спуск по ноздреватому склону. В поисках опоры мои руки то и дело натыкались на стенках на что-то подвижное, скользкое, сразу превращаемое моим воображением в змею или скорпиона. Мой страх был весьма велик, но оправдан, ибо, не зная Азии и опасностей, которые она таила, я не позаботился о сыворотке-противоядии и думал, что на самом острове Шри-Ланка, где водятся пять видов смертельно ядовитых змей и немало обычных ядовитых, легко найду пастеровскую сыворотку, которую пострадавший может впрыснуть себе сам. Но в столице, Коломбо, несмотря на усиленные поиски, я не нашел никакой вакцины, кроме шарлатанских средств, к которым не питаю никакого доверия. Теперь я знал, что, если меня ужалит гадюка, ее укус будет роковым. Немудрено, что я холодел от страха.

Вооруженный геологическим молотком, я медленно продвигался вперед — и вскоре достиг галереи, где протекал ручей. Его вода была горяча, чуть не кипяток. Через несколько метров дорогу мне преградил небольшой водопад. Чтобы преодолеть его, я сбросил свой рюкзак "Падирак", снял рукавицы. Из-за удушливой жары пот лил с меня градом. Отстегнув душивший меня капюшон комбинезона, я оставил его на берегу ручья.

Не в состоянии более дышать через маску, защищавшую от гистоплазмоза, я сбросил и ее, уже наполовину задохнувшись. Схвачу болезнь — тем хуже! Сузившийся проход заставил меня войти в воду. Вдруг оба мои фонаря — электрический и налобный ацетиленовый — одновременно погасли. Меня охватил страх. Привыкший к фауне умеренных зон, состоящей из микроскопических, совершенно безвредных существ, я был напичкан россказнями о джунглях, и дыхание мое прервалось: а вдруг здесь водятся крокодилы? Пытаясь зажечь лампу, прикрепленную к поясу, я наткнулся на какой-то мягкий предмет цилиндрической формы и побледнел: уж это наверняка кобра!

Дрожа от страха, я заметил, что кожух моего фонаря раскрыт, батарейки выпали. Мое смятение все возрастало. К счастью, несмотря на все переживания, мне удалось высечь искру и зажечь ацетиленовый фонарик. Никаких кобр, никаких гадюк, а только гниющие стволы деревьев да липкие ветки, обросшие белым мхом. А я-то волновался и дал волю воображению! В поисках выпавших батареек стал бродить в. воде и вскоре нашел одну за другой: их задержали ветки или отнесло течением в ложбинки дна. Чтобы достать их, надо было погружать руку в воду по локоть.

Осторожно пробираюсь по воде. Здесь даже под землей она очень теплая, не то, что в европейских пещерах, например в пропасти Пиаджа-Белла, где температура воды 3°. Здесь она не менее 25°. Продвигаясь вперед, придирчиво осматриваю свод и стены пещеры, чтобы убедиться в отсутствии ядовитых тварей вроде гигантских пауков, попадавшихся моему венесуэльскому другу Эухенио.

Пещера была образована в конгломерате из крупных скальных обломков, принадлежавших к серии кондалитов, и многочисленных, хорошо обкатанных валунов, сцементированных пылеватой глиной довольно сложной консистенции. Попадалось также много кварцевых голышей.

Вскоре я добрался до разветвления галереи и нацарапал на стене две стрелки, чтобы знать, в какую сторону идти обратно. Затем, карабкаясь, спустился в неглубокий колодец, за которым оказалось небольшое озерцо. Светя лампой, я тщательно обследовал все закоулки, чтобы проверить, не прячется ли в расщелине скалы пресмыкающееся, а затем осторожно двинулся по воде, которая постепенно превращалась в жидкую грязь.

С молотком в руке я исследую воды подземной реки Вольпан, источающие крайне неприятный запах

Но вот под ногами — гравий, кое-где встречаются скопления черного песка. Это — тяжелый минерал (его удельный вес превышает 2,7 — средний удельный вес кварца и кальцита), который образует в отдельных местах галереи нечто вроде морщин, называемых обычно знаками ряби. Образцов не беру, а только веду разведку; геологическую съемку, цель моей экспедиции в Шри-Ланку, выполню позже. Справа замечаю значительное скопление кварцито-фельдшпатитовых песков, перемежающихся прослойками черных минералов.

Продолжаю разведку, но через несколько десятков метров передо мной возникает классическое препятствие спелеологов — сифон. В самом деле, вода заполнила весь ход, и, чтобы перейти на ту сторону, надо нырять. Но это не входит в мои планы, и я начинаю отбирать геологические образцы. Разбиваю несколько голышей, чтобы наскоро определить их характер. Это не гранаты, которые я искал для подтверждения своей теории, не сапфиры или рубины, а всего лишь дымчатый кварц. Однако в этих местах находят самоцветы, и шахты, где их добывают, были прорыты в давние времена вдоль течения подземного потока, выходящего на поверхность, как я убедился позже, в нескольких сотнях метров оттуда и метров на тридцать ниже.

На обратном пути я постарался сделать как можно больше наблюдений. Страх еще не совсем покинул меня. Все еще находясь в его власти, я выкопал шурф на берегу подземного ручья. Сильно волнуясь, разглядывал я минералогические пробы, надеясь найти в них, в соответствии с моими прогнозами, полудрагоценные камни. Но и здесь не было ни гранатов, ни сапфиров, которые я искал.

Дойдя до небольшого расширения пещерной галереи, где ручей становился довольно глубоким, я обнаружил прекрасную белую креветку длиной 10 сантиметров. Это меня немного утешило; я вспомнил о слепых креветках-нифаргусах в некоторых подземных реках Франции. В свете моего налобного фонаря различаю два маленьких глаза, сверкающих словно брильянты. Испуганная креветка укрылась за выступом скалы.

Вскоре я нашел свой рюкзак и закончил разведку, взяв в подземных песках еще несколько конкреций тяжелых минералов.

Через входное отверстие пробивался дневной свет, и я несказанно ему обрадовался. Я буквально обливался потом и промок до пояса. Папоротники и заросли трав, где могли притаиться кобры, меня больше не страшили. Это была моя первая победа над тропическими пещерами.

 

Горькое разочарование

Изучение собранных минералогических образцов побудило меня остаться в центральной зоне Шри-Ланки, гористой и весьма влажной в период муссонов, тем более что геологическая карта указывала на полосы известняков протяженностью несколько десятков километров. Кроме того, после обращения к местному представителю власти мне удалось получить джип для разъездов.

Я тотчас же начал разведку в Вайлдернерс-Ридже, к югу от Ратнапуры. Некоторые уединенные земли в центре Шри-Ланки знамениты тем, что там были найдены уникальные драгоценные камни, которые в течение трех тысячелетий пополняли сокровищницы раджей и султанов, украшали императорские и королевские венцы. В зените своей славы Соломон велел здесь искать сокровища, которые он подарил затем царице Савской. Здесь и в наши дни добывают цирконы, аметисты, лунные камни, сапфиры, турмалины, рубины (о, музыка и магия этих слов!), сверкающие огнями за стеклами витрин в современных столицах.

Превратить необработанный камень в ограненный — такова благородная задача шлифовщиков Ратнапуры, "города самоцветов". Сколько нужно терпения и труда, чтобы пробудить звезду, дремлющую в сердцевине сапфира! Это искусство передается от отца к сыну, из поколения в поколение.

Начались бесконечные поездки по тропическим лесам в поисках пещер и пустот по указаниям коренных жителей.

Как правило, дороги "упирались" в чайные плантации. Затем начинались тропы, чаще всего еле заметные, змеившиеся по склонам гор. Высота — более тысячи метров; встречаются лишь жалкие деревушки.

В Рамбула-Ганге, исследуя юго-западную часть острова, я познакомился с животным, ставшим моим худшим врагом: пиявкой. Переходя однажды вброд ручей, я вдруг почувствовал острую боль в ногах: отвернул носки и увидел целый десяток этих противных созданий, сосущих мою кровь. Зову проводника Кальдеру, и он натирает мне ноги "дитолем" (разновидность мази). Это заставило челюсти пиявок разжаться, и я снял их одну за другой. Все более заметным становится различие между европейцем и местными жителями: всего за четверть часа ходьбы я стер ноги в кровь, у носильщиков же, хотя они шли босиком, — ни одной ранки!

Рано утром, миновав несколько рисовых плантаций, мы начали подъем. По открытой местности идти было легко, но через несколько сотен метров мы вступили в экваториальный лес. Ни каштанов, ни кедров — кругом вечнозеленые, очень высокие деревья, которые растут в несколько ярусов и не пропускают солнечных лучей. Пробираться по такому лесу трудно: повсюду гниющие пни, папоротники, заросли кустарников.

Вначале я замыкал нашу колонну, потом подумал: "Если буду выказывать страх в присутствии проводника — мое дело дрянь! Надо идти впереди". И вот однажды, мобилизовав все свое мужество, я взял у проводника тесак и встал во главе нашей маленькой колонны. Отныне я сам проводник!

В поисках скалистых обнажений и входов в пещеры иду по слою перегноя и остатков растений. Подъем труден, так как воздух чрезвычайно влажен, солнце палит нещадно, склон крут, а тропки, которых мы придерживаемся, едва заметны и поднимаются вверх почти отвесно. Через несколько шагов остановились, чтобы сбросить пиявок.

На высоте 700 метров девственный лес уступает место зарослям бамбука, через которые идти легче. Временами замечаю обнажения скальных пород в виде хорошо выраженных пластов; к несчастью, это не известняки. Кажется, геологическая карта не отличается точностью.

Иногда мы встречаем темнокожих обнаженных крестьян с мотыгами на плечах. Обращаясь к ним по-сингалезски, Кальдера расспрашивает, нет ли поблизости пещер.

Однажды, возле деревушки Курувита, местный житель сообщил нам о затерянном в горах гроте. После изнурительного подъема по уже порядком вырубленному лесу, мы, наконец, добираемся до основания обрыва, к которому прилепились хижины. Совсем рядом — вход в грот, высотой метров двадцать, шириной — десять, который обещает, что исследование будет интересным, тем более что, по словам аборигена, грот очень глубокий.

Однако оценка размеров местными жителями, как правило, преувеличена, с чем мне пришлось столкнуться и во Франции, и длина грота не превышает тридцати метров, но я, наконец, впервые обнаруживаю зону кристаллических известняков, в то время как в Вайлдернерс-Ридже не удалось обнаружить ни одного их обнажения. Это ли не источник разочарования для того, кто проехал 6000 километров, доверившись геологическим картам, которые врут…

Действительно, после двух недель напрасных поисков я нашел в лесистых горах джунглей лишь один грот, заслуживавший это название. Судьба экспедиции начинала меня весьма беспокоить.

 

В подземной реке Вольпан

После принесшей лишь разочарование длительной прогулки по девственному лесу мы спустились с гор к югу в дистрикте Валава-Ганга. В одной деревне я узнал, что в горах есть пещера. Неужели она такая же, как прочие? Этот вопрос не давал мне покоя. Я не мог, не хотел потерпеть неудачу.

Поздно вечером мы приехали на джипе в деревню Вольпан, где устроились на ночь на скамьях общинной школы.

Шри-Ланка — одно из немногих государств Азии, в котором достигнуты значительные успехи по борьбе с неграмотностью. Даже в маленьких деревушках, затерянных в джунглях, имеются начальные школы для детей.

Я провел ночь на неудобном ложе, но рано утром мы принялись за дело. Кальдера отыскал проводников из местных жителей, и мы пустились в путь в сопровождении двух носильщиков, юношей лет двадцати. Один нес на голове мой тяжелый тирольский мешок, другой — ружье Кальдеры. Тогда я просто недоумевал, зачем нам понадобится второй носильщик, но понял это после двадцатипятикилометрового перехода по джунглям, под палящим солнцем, когда и фотоаппарат, висящий через плечо, и записная книжка, и даже шляпа казались мне невероятно тяжелыми.

Чтобы приблизиться к первой цепи отрогов горного хребта, нужно было пересечь обширные плантации риса, где я снова пытался привыкнуть к укусам пиявок. Потребовалось более трех часов, чтобы отыскать затерянную в пальмовой роще хижину, о которой нам говорили. Саманные стены, крыша из листьев кокосовой пальмы — так выглядят хижины коренных жителей Шри-Ланки.

Должен отметить гостеприимство обитателей этого "тропического рая". Мужчина в сильно запачканной одежде (что в Шри-Ланке встречается редко) предложил мне чашку горячего чая. Я заставил себя взять ее в руки, так грязна была вода. Тем не менее, приличия ради, я стоически, под насмешливым взглядом своего проводника проглотил трех москитов, плававших на тонкой пленке пыли.

С самого начала этого похода я возглавил нашу колонну. За мной — носильщики; шествие замыкали Кальдера и проводник из местных жителей. С вершины горы мы не без труда спустились в долину и оказались в джунглях. Сначала пересекаем зону редких рощ, "скраб", то, что у нас называют зарослями густых кустарников; затем добираемся до недавно выжженных участков леса. Это — следы деятельности людей, конец джунглей, скоро начнется царство чая. Сначала на отведенном участке выжигают всю растительность, затем сажают чайные кусты.

На открытом и довольно протяженном участке тропинка вьется прямо над пропастью. У меня кружится голова, но я все же быстро прохожу это место, чтобы молодой носильщик, идущий следом, не догадался о моем состоянии. Решаем немного передохнуть. Мой проводник на вид чуть моложе меня, у него симпатичное лицо, большие черные глаза, тонкие черты. К сожалению, мы можем лишь обмениваться улыбками: по-английски он не понимает. Влажность и жара выматывают силы. В глубине души мне стыдно, что я заставляю этого юношу тащить свою ношу.

Мой проводник Кальдера, сын европейца и сингалезки, не побоялся следовать за мной в пещере Истрипура. На фотоснимке запечатлен переход через озеро, где я наблюдал, как летучая мышь проплыла два метра, прежде чем снова подняться в воздух

Когда мы достигаем уровня реки, к нашему отряду присоединяются несколько местных жителей. Теперь мы идем вдоль окаймленной буйной растительностью речки шириной два или три метра, которая вскоре исчезает в широком входе грота.

Я спешу идти дальше, но вдруг Кальдера делает предостерегающий жест и взводит курок ружья.

— Внимание, Мишель! Леопарды!

Аборигены, попятившись, выжидают, что мы предпримем. Я приостанавливаюсь.

— Неужели?

— Да, здесь это вполне возможно. Такие расселины на Шри-Ланке часто служат логовом медведям и леопардам.

Мы бесшумно продвигаемся, освещая моим мощным электрическим фонарем все закоулки входа в пещеру. Никого не видно. Кое-как примостились на скале, в нескольких метрах над речкой, и я готовлюсь к разведке, но на сей раз решаю не надевать тяжелый комбинезон, а только джинсы и рубашку.

Скрепя сердце отказываюсь и от маски, предохраняющей от гистоплазмоза.

В туфлях на веревочной подошве, с тесаком в руке, под наблюдением Кальдеры, который застыл у входа с заряженным ружьем и готов вмешаться, если произойдет что-либо непредвиденное, я вхожу в широкую галерею, освещая ее стены фонарем. При такой разведке действительно следует соблюдать осторожность. Моему коллеге Лебре в бразильских пещерах доводилось видеть следы пантер, и такая встреча меня вовсе не прельщает. Впрочем, змей я боюсь больше, чем хищников.

Обхожу место, где поток с шумом низвергается вниз, и с опаской спускаюсь по склону, скользкому из-за слоя гуано. Сразу замечаю летучих мышей, прицепившихся к своду в пятнадцати метрах над моей головой. Они образуют темное скопление, почти неподвижное, но переливающееся огнями под светом фонаря. Мое появление тревожит нескольких, и они срываются с места с тихим писком.

Внезапно теряю равновесие и соскальзываю вниз на два или три метра. Слышу голос Кальдеры:

— Ничего не сломал, Мишель?

— Ничего, я просто поскользнулся на гуано. Иду дальше. Пока!

Встаю, до пояса вымокший в воде, черной от гуано.

С этой минуты всякий страх исчез, я опьянен открытием и безмерно счастлив. Испытываю такое чувство, словно я — другой человек, не чета всем прочим. Только исследователи пещер знают, какую огромную радость сулит проникновение в таящие неизвестность недра земли.

Один, в кромешной тьме, с помощью фонаря обследую стены. Справа шумит речка, и вскоре я подхожу к ней. Течение слишком сильное, чтобы идти по руслу. Довольствуюсь тем, что пробираюсь по берегу, и вдруг попадаю под мощную струю воды: это низвергающийся со свода маленький каскад, который погасил мой ацетиленовый фонарь.

Под ногами все больше и больше гуано, и вскоре я весь покрыт коричневым налетом.

Затем свод внезапно снижается до уровня воды: неизбежный сифон снова преградил мне путь. Трудно представить себе более неприятное зрелище: вся поверхность широкого водоема подернута тонкой пленкой грязи и усеяна множеством дохлых летучих мышей, гниющих в воде и распространяющих тошнотворный запах. Иду вверх по течению подземной реки; ее перегораживают небольшие пороги, через которые трудно перебраться, не ступив в воду. Наконец достигаю той части пещеры, куда проникает слабый дневной свет, и, преодолев каскад, нахожу узкий проход между скалой и водой, загроможденный стволом огромного упавшего дерева, более метра в поперечнике. Позади образовалось небольшое озеро. Какой чудовищной силы было половодье, принесшее сюда из экваториального леса этот ствол! Но ничего удивительного в этом нет: мы — во влажной зоне острова Шри-Ланка, где за год выпадает более восьми метров осадков. В период муссонов на эти места обрушиваются ураганы, и за несколько часов вода в реке прибывает катастрофически. В сезон дождей такие пещеры лучше не исследовать!

Возвращаюсь к моему проводнику и узнаю, что река выходит на поверхность через несколько сотен метров и что долина, перерезанная в этом месте огромным массивом туфа, в котором вода прорыла себе проход, продолжается по ту сторону. Передо мной, очевидно, мост из туфа, переброшенный через реку и созданный в сравнительно близкую геологическую эпоху.

Спускаясь по склону, который ведет к выходу реки на поверхность, один из аборигенов показал мне в расщелине родник с довольно чистой водой. Ложе ручейка, шириной сантиметров тридцать, было выстлано чем-то желтым, вероятно водорослями. Заинтригованный, я отправился по этому тальвегу, продираясь сквозь колючки, до того места, где ручеек исчезал в узкой вертикальной щели, поросшей довольно густой растительностью. Это, по всей вероятности, был исток подземного каскада, который недавно окатил меня с головы до ног; но так как у меня не было с собой лестницы, то разведку этой щели пришлось отложить до другого раза.

Когда мы по крутому склону спустились до того места, где река снова выходит на поверхность, нас окружила стая летучих мышей. Они вылетали из входа гораздо меньших размеров, чем расположенный выше по течению. Местные жители прошли со мной по этой пещере несколько метров, потом отстали, и я двинулся вперед один. Речка спокойно струилась слева под низким сводом, заканчивавшимся сифоном, вероятно тем самым, который преградил мне путь с противоположной стороны. Но так как для преодоления этого препятствия надо было нырять, я решил отложить это до лучших времен. Слева я обнаружил песчаный грунт и взял образцы.

Выбравшись из грота, я позавтракал парой кокосовых орехов; и снова — переход километров в двенадцать вдоль Кальмина-Ганга в поисках первых обитаемых мест. Там, где эта река сливалась с рекой Долота-Ганга, мы съели банку мясных консервов, рыбу и напились чаю. Я убедился в том, что совершенно не подготовлен к подобным экспедициям: всякий раз мне не хватало то одного, то другого. К счастью, моему проводнику удавалось решать самые сложные проблемы и ловко выводить нас из затруднительного положения. Я извлек отсюда урок для следующих вылазок в джунгли.

Вызывали недоумение воронки округлой формы, неглубокие и поросшие растительностью, которые попадались возле тропы. Кальдера объяснил мне, что здесь ведут добычу драгоценных камней. Вскоре мы повстречали аборигенов, рывших такие же шурфы на террасах, образованных наносами реки. На берегах — скопления глинистого песка синеватого цвета, промытого течением. Другие местные жители искали самоцветы в самой реке. Они запускали руки под валуны или в котлообразные выемки, извлекали оттуда гравий и бегло его осматривали. В Шри-Ланке нет ничего невозможного, ведь самоцветы тут — рядом. На тропе или береговом откосе реки можно найти камень большой ценности, если посчастливится. Как об этом не мечтать?

Наконец пересекли большую банановую плантацию, где я заметил двух великолепных зеленых попугаев и других птиц с ярким оперением, и вот мы у нашего джипа.

 

Подземные пауки-гиганты

Полуголый, растянувшись под сводом пещеры, затерянной в причудливом сплетении лиан, пытаюсь заснуть, чтобы восстановить свои силы. Мои спутники сидят на корточках вокруг кучи хвороста, из которой вырываются языки пламени, отбрасывая на скалистый свод пещеры причудливые тени. Огонь, этот "красный цветок" Киплинга, защищает наше ненадежное пристанище. Меня он оберегает от опасности, а моих носильщиков-аборигенов — от демонов и злых духов, якобы посещающих пещеры.

Тихий шепот носильщиков и непрестанный глухой шум и шорох, доносящиеся из джунглей, создают атмосферу страха и неуверенности в себе. Я ощущаю вокруг себя трепет жизни: звери охотятся или стараются избежать смерти, змеи украдкой скользят в поисках теплокровной добычи, летучие мыши появляются целыми полчищами и исчезают во мраке. Лианы раскачиваются в нескольких метрах от меня, и я населяю их всеми легендарными животными, какие таит в себе тропический лес.

Ночь моя тревожна: я то и дело просыпаюсь то от потрескивания хвороста, то от шелеста листьев. Всякий звук у меня ассоциируется с движением, а движение — с животным. Мысли о гигантских пауках, попавшихся мне за несколько часов до этого, страх перед ядовитыми скорпионами, о которых я столько читал, неприятные ощущения от укусов насекомых не дают заснуть спокойно, и я все время ворочаюсь с боку на бок.

Пещерная фауна Шри-Ланки изобилует огромными пауками, особенно тарантулами. Этот паук достигает 10 сантиметров

Я — в большом гроте Истрипура, на берегу реки Маха-вели, в центре Шри-Ланки, на 80°53′30″ восточной долготы и 7°10′ северной широты.

Обследовав в одиночку подземную реку Вольпан, я на время закончил свои спелеологические и научные изыскания в экваториальной зоне острова. Теперь мне хотелось бы продолжить их немного севернее, там, где длинные узкие прожилки кристаллических известняков простираются на восточном берегу реки, от Бадуллы до Тринкомали.

Как-то утром я отправился по извилистой дороге, вьющейся по лесистым холмам до самого Канди, и уже мог окинуть взором великолепную панораму, дающую представление о геологической структуре острова.

Я знал о существовании докембрийской свиты, разделенной на две главные группы: Вигайянскую, образованную гнейсами, из которых состоит основной цоколь острова Шри-Ланка, и на этом архейском подножии — комплекс метаморфических отложений: кондалитов, образовавшихся из жил кристаллических известняков, и кварцитов, широко представленных в "Центральном поднятии страны". Там — самые богатые месторождения Шри-Ланки, содержащие большую часть его минеральных сокровищ. Графит и драгоценные камни встречаются главным образом среди кондалитов, пронизанных гранитными и чарнокитовыми интрузиями.

Туманной ночью мы прибыли в Нувора-Элия, на высоте более двух километров. Свет от фар нашего джипа прорезал мглу лишь на несколько метров; в нем промелькнул силуэт гиены, пересекавшей дорогу. Меня удивил столь густой туман в тропиках в такое время года, но еще более поразил пронизывающий холод, когда температура воздуха упала до нуля градусов.

"Прочесывая" местность во всех направлениях, мы останавливались в деревнях, где мой проводник расспрашивал жителей, не знают ли они поблизости пещер и не могут ли проводить нас к ним.

В Памуле глава общины рассказал нам о большом гроте, расположенном в нескольких километрах, на берегу реки Махавели, и предоставил в наше распоряжение несколько человек, поручив им проводить нас до грота Истрипура, что по-сингалезски означает "мертвая женщина".

Когда мы пересекли всю долину, занятую рисовыми плантациями, переправились через реку по пояс в воде (вещи мы несли на головах), затратив немало усилий на то, чтобы прорубить тесаками дорогу сквозь густые колючие заросли, то в конце концов нашли широкое черное отверстие, почти невидимое из-за лиан, сплетенных столь густо, что взору открывалась неприступная на вид стена.

Менее чем через час после того, как мы достигли грота, я сделал первую разведку с Кальдерой и молодым аборигеном, который не побоялся последовать за нами, между тем как его товарищи остались сторожить у входа в пещеру.

Истрипура, вероятно, самая протяженная из пещер, исследованных мной на острове Шри-Ланка. Насколько можно судить (а топографической съемки я не производил), этот грот в длину достигает около 600 метров. Во многих местах почва покрыта мощным слоем гуано, по которому бегают гигантские пауки, Tarentula palmata, размерами от двадцати до тридцати сантиметров. Этих тарантулов много не только на почве, но и на стенках и своде, испещренных большими впадинами, до метра в диаметре, столь обычными для тропических пещер. Я решил отложить их фотографирование до утра, а этим вечером углубиться как можно дальше.

Вскоре мы достигли озера, вода которого источала неприятный запах из-за дохлых летучих мышей. Здесь нас окружило несметное количество этих рукокрылых, возвращавшихся во время коротких экваториальных сумерек после полета на поверхность. Их было так много и они пролетали так низко, что одна из них упала в воду и, к моему изумлению, проплыла несколько метров с помощью крыльев, прежде чем снова подняться в воздух, там, где свод становился выше. До сих пор я и не подозревал, что некоторые летучие мыши могут плавать.

Норбер Кастере, которому я через несколько лет рассказал об этом случае, подтвердил виденное мной. Действительно, есть разновидность летучих мышей, умеющих плавать, и то, что я принял за случайное явление, обычно для этой породы рукокрылых.

Кальдера не без колебаний вошел в воду. Наконец-то он решился: снял брюки и плавки и последовал за мной по воде, столь же загрязненной, как и в Вольпане.

За озером, свод над которым был низок, грот значительно расширился, и в нем появились хорошие конкреции, среди них — большие сталагмиты с микрогурами . Во впадинах стен и свода, где была обнажена коренная порода, можно было различить посторонние включения, все минералы, содержащиеся в заключающих породах, например гнезда слюды, из листочков толщиной не более миллиметра и длиной несколько дециметров. Растворение в воде, насыщенной углекислым газом, приводит к обнажению всех неизвестковых элементов.

В некоторых местах кристаллический известняк был чистым, совершенно белым, а кое-где пестрел многочисленными включениями и был пронизан жилами скальной породы, походившей на гнейс.

Меня, разумеется, интересовали результаты пробного бурения, но я отступил перед необходимой для этого затратой сил и перед толщиной слоя гуано, в котором до самой почвы попадались многочисленные блестки пластин слюды величиной от пяти до десяти сантиметров.

Все же я проделал небольшой шурф в том месте, где слой гуано показался мне более тонким, и добрался до грунта, влажного от обезызвествления и могущего a priori содержать многочисленные минеральные элементы, характер которых я не мог определить тут же на месте. Только лабораторный анализ взятых проб позволит точно определить, каково происхождение этих минералов — аллогенное или же автогенное, посредством сравнения их с найденными в заключающих породах.

На другое утро я вернулся в пещеру и сделал много фотоснимков (увы, почти все они оказались неудачными из-за неправильной настройки фотоаппарата). Кроме того, я поймал тарантула. Так как мне хотелось заполучить его невредимым, пришлось пойти на хитрость. Эти членистоногие весьма проворны и очень ядовиты. За несколько дней до того, в Коломбо, с помогавшим мне М. Ф. Фердинандесом (из компании "Шелл") мы видели человека, укушенного тарантулом в шею: кожа его почернела до предплечья, что произвело на меня сильное впечатление.

После нескольких попыток нам удалось поймать Таге ntula palmata, на это ушел весь мой запас ваты, которую пришлось смочить эфиром.

 

Самоцветы в гротах

После исследования грота Истрипура я вернулся в Канди, точнее — в Перадению, где два дня провел в "доме отдыха". Эти два дня я был чрезвычайно встревожен, ибо мне показалось, что я заразился гистоплазмозом, знаменитой "фараоновой болезнью", бороться с которой значительно труднее, чем со змеями или дикими зверями. Теперь известно (или, скорее, предполагается), что некоторые египтологи, открывшие гробницу Тутанхамона, были сражены этим грозным недугом, в большинстве случаев смертельным, вызываемым микроскопическими спорами (конидиями) ядовитого гриба капсульная гистоплазма (Histoplasma capsulatum).

Американские ученые, и в частности Эухенио де Беллар Пиетри, доказали, что этот гриб встречается во многих тропических пещерах, в пылеватых грунтах, в воде, а также в экскрементах животных и его споры вдыхают с воздухом.

Поэтому почувствовав сильные боли в паху, а ганглии (лимфоузлы) у меня там сильно вздулись, я весьма встревожился. Существуют две формы гистоплазмоза: одна — неопасная, другая — вирулентная. Первая не вызывает серьезных последствий, а, напротив, помогает смягчать воздействие второй формы, которая быстро развивается и может привести к смертельному исходу, особенно если вы молоды. Это злоключение произошло и с Эухенио, когда он вернулся из зараженной пещеры, и спастись ему удалось лишь благодаря энергичному лечению, предпринятому наугад, так как в 1952 году еще не знали способа остановить течение этой болезни.

Мое состояние не улучшалось, и я решил вернуться в Коломбо, где рассчитывал на более эффективное лечение. Действительно, после нескольких дней покоя вздутие ганглиев исчезло. Я воспользовался этим, чтобы сделать повторную прививку против холеры в военно-морском госпитале и посетить двух лиц, популярных в Шри-Ланке.

Первый, господин Дераньягала, был единственным поистине образованным человеком, которого мне посчастливилось встретить на острове. Выдающийся натуралист, превосходный исследователь, директор музея естественной истории в Коломбо, он принял меня радушно; я смог убедиться в том, что он знаком с трудами европейских авторов и является большим специалистом по истории первобытного общества. Эта встреча была чрезвычайно полезна для меня, так как Дераньягала указал мне, причем довольно точно, на несколько известняковых зон вблизи Ратнапуры, неподалеку от тех, которые я исследовал при первой своей разведке, а также сообщил о местонахождении двух гротов близ Канди. Второй — Артур Кларк, писатель-фантаст, который пристрастился теперь к подводному плаванию вместе со своим другом Майком Уилсоном, известным аквалангистом в тропических водах. Мне хотелось встретиться с ними обоими, ибо они, как я полагал, могли указать мне способ преодолеть подземный сифон реки Вольпан (а я намеревался это сделать). Быть может, они дадут мне на время акваланг? Но трудность общения (я говорил тогда по-английски неважно) не позволила им понять меня. Зато я получил возможность просмотреть замечательный фильм о коралловых рифах и акулах тропических морей.

На другой же день я отправился в Ратнапуру.

Переправившись через реку по висячему мосту, мы с Кальдерой увидели гору, сложенную, по словам Дераньягалы, известняками. Ее склоны поросли буйной растительностью, но вдали все же можно было различить скалистый обрыв. В деревне один из местных жителей согласился проводить нас выше, туда, где находились грот, служивший храмом, и еще одна неисследованная пещера.

Подъем был не очень продолжительным, и вскоре на левой стороне небольшого обрыва мы заметили отверстие, основание которого было скрыто в густом переплетении лиан. Я устремился было вперед, но Кальдера удержал меня и велел проводнику расчистить тесаком вход, что тот сделал весьма неохотно. Как я его понимал! Но ни гадюк, ни кобр не оказалось. Когда проход был освобожден от самых толстых лиан, я проскользнул в него и ступил на почву с мощным слоем гумуса, которая резко шла под уклон. Спускаясь лицом к стене, я вскоре очутился в нижней части расщелины, высокой и узкой, где взял пробы для исследования. Легко продвигаясь вперед, метров через пятьдесят я вышел на вольный воздух! Эта полость лишь соединяла оба склона холма. Как ни странно, я не испытал разочарования, смутно предчувствуя, что по соседству обнаружу другие гроты.

После этой первой разведки я вернулся к входу в большой грот, где неподвижно и величественно стоял буддийский монах, одетый в золотисто-желтый плащ. Оставив там свои вещи, я снова пустился в путь. Моей целью было взобраться на обрыв, замеченный из долины, и отыскать входы в пещеры, но я нашел только углубления под скалами.

Пока я карабкался вверх, Кальдера не терял времени даром. Из разговора с аборигеном он узнал о местонахождении грота, считавшегося очень глубоким. При первой же разведке этот грот, расположенный у подножия высокого обрыва из кристаллического известняка, показался мне весьма интересным.

На другой день с геологическим молотком у пояса и тесаком в руке я протиснулся в довольно узкое отверстие, загроможденное большими глыбами. Грот оказался замечательным, и я усердно исследовал все его закоулки, обливаясь потом от сильной жары.

В пещере Раван-Элла свод усеян множеством гнезд ласточек-саланганов (блюдо, которое пользуется большой популярностью у китайских гурманов)

Накануне я заметил, что в стенах кое-где вкраплены кристаллические минералы, которые я принял тогда за корунды, то есть за нечистые сапфиры . Но взять геологические образцы по всем правилам было практически невозможно, и я с большим волнением осматривал стены и основание.

Вдруг я наткнулся на стену, изрытую выемками, и мной овладела "золотая лихорадка". Полными пригоршнями я набирал предполагаемые корунды, и, хотя среди них не нашлось ни одного камня безукоризненной чистоты, я был в высшей степени доволен. Ведь самым важным для меня были не сапфиры, а подтверждение моей теории, моей идеи.

Эта идея весьма проста: состав подземных осадков не что иное, как отражение минералогического характера, во-первых, горных пород, образующих бассейны склонов выше гротов, а во-вторых, пород, образующих сами полости. Это означает, как показали мои работы по подземной геологии, что некоторые гроты могут превращаться в "ловушки" для отложений и содержать полезные минералы и руды, которые могут образовывать настоящие жилы.

Чтобы доказать эту рабочую гипотезу, не было надобности ехать так далеко; это можно было сделать и во Франции. Действительно, перед своей экспедицией в Шри-Ланку я думал, что в некоторых гротах пустошей возле Нима, в глубине пещерных осадков должны найтись золотые песчинки, принесенные реками бассейна Гар с кристаллических Севенн.

Доказать это было нетрудно: я выбрал одну из полостей, морфология и местоположение которой свидетельствовали о том, что она некогда выполняла функции понора , то есть была местом поглощения вод. Подземные отложения здесь должны были обязательно содержать золото, конечно, в количестве, недостаточном для разработки (поскольку во Франции нет открытых россыпей, пригодных для этого). В противном случае гипотеза неверна.

Я почувствовал приступ самой настоящей "золотой лихорадки", когда увидал в своем лотке золотистые металлические крупинки, отличавшиеся от гораздо более многочисленных блесток слюды, как окончательно установил в лаборатории подводной геологии мой руководитель, профессор Жак Буркар.

Вот почему, набрав в гроте Бататоты полные пригоршни гранатов, я был счастливейшим человеком в мире. Поставленная мной цель достигнута: после золота во французских гротах — корунды в пещерах Шри-Ланки. Оставалось обнаружить когда-нибудь в Колумбии бериллы и изумруды, в бирманских известняках — рубины и, наконец, месторождения алмазов — в наносах гротов Катанги и, может быть, Южной Африки.

Теперь я мог спокойно возвращаться во Францию. Буркар, который был в курсе моих научных целей, будет гордиться своим учеником!

В Бататота-Лене я нашел также иглы дикобраза и нечто вроде паучьего гнезда из мондмильха ("лунного молока") , частично черного, частично белого.

Во время посещения пещеры в большей части гнезд были один — два птенца и яйца

Если при разведке Истрипуры я был обеспокоен вздутием ганглиев в паху, то из пещеры Бататота-Лена я вышел со страшной головной болью, к тому же половину поля зрения моего правого глаза в течение нескольких минут застилала какая-то белая пелена. До сих пор неизвестно, что это за странный недуг, который, к счастью, прошел очень быстро. Совершенно разбитый, с болью в пояснице и пропахший гуано, я вернулся в Курувиту к владельцу плантации, давшему нам пристанище на ночь.

 

Летучие мыши

На следующий день, 15 марта, я приступил к исследованию пещеры, которую посоветовал мне посетить Дераньягала. Она представляла собой широкую расщелину посреди плантации, глубиной около восьмидесяти метров.

Первые метры мне пришлось спускаться, карабкаясь по черноватым скалам, покрытым гуано. Эти глыбы были очень скользкими, и я несколько раз срывался, к счастью, обошлось без ушибов. После десятиминутной ходьбы я был весь покрыт экскрементами летучих мышей и вскоре заметил самих обитателей пещеры. Далее я преодолел трудный проход, и меня окружило множество этих крылатых млекопитающих, устремившихся в глубь галереи. Впечатление от этого было тем большим, что они производили оглушительный шум, усиленный естественной акустической трубой. Я продвигался вперед вдоль правой стены полости, разыскивая ходы, которые могли примыкать к ней, но ничего не обнаружил: лишь скалистый свод, а под ним на полукрупные обвалы камней. Несомненно, это был грот тектонического происхождения, то есть не прорытый водой, а образовавшийся в результате подвижек грунта.

Наконец я дошел до сужения подземной галереи, где свод снижался настолько, что оставался лишь узкий лаз. Я смело устремился вперед — и через два-три метра убедился, что здесь искали спасения все летучие мыши, которых потревожил мой спуск. Шум, который я производил, пока полз по-пластунски, и свет ацетиленового фонаря снова спугнули их, и в течение нескольких секунд я был исхлестан их крыльями.

Летучие мыши, благодаря их естественному радару, способны избегать препятствий при полете. Но здесь их собралось так много, а лаз был столь узок, что они не могли вылететь, не наткнувшись на меня. Признаюсь, что я тоже испугался, ибо, в отличие от Норбера Кастере, не был с летучими мышами на короткой ноге. К тому же в этом узком проходе стоял адский шум, а летучие мыши были довольно внушительных размеров. К счастью, я тогда еще не знал, что укусы летучих мышей, обитающих в тропических и экваториальных пещерах, могут вызвать водобоязнь, что случилось с моими американскими коллегами .

Наконец, ход освободился от пещерной фауны, и я могу проникнуть дальше по глыбам скал. Воздух удушлив и пропитан миазмами, а камни, по которым я должен был карабкаться, очень остры. Этот грот заканчивался завалом. Чтобы преодолеть его, нужно было заняться длительной расчисткой хода, что, впрочем, мною не предусматривалось, разве только в исключительных случаях. Но в этом гроте не было никаких осадков, и усталость с жарой окончательно доконали меня и заставили вернуться назад.

Поднимаясь, я держался левой стены и не нашел никаких ответвлений, кроме одного закоулка, где поймал летучую мышь и затолкнул ее в свой мешок. Когда я вышел, Кальдера покрутил носом, давая понять, что общение со мной вряд ли доставит удовольствие: так грязен я был и такой запах исходил от моей одежды. Носильщик извлек летучую мышь из мешка и раздвинул ей крылья, чтобы я мог сделать фотоснимок. Ширина размаха крыльев оказалась более метра. Сфотографировав, отпустил ее на волю.

Вернувшись в удобный дом владельца чайной плантации, я первым делом принял душ. Как мне его недоставало и как я о нем мечтал!

 

Погружение в сифон Вольпан

Теперь — в путь к реке Вольпан, где я намеревался пройти через сифон, который ранее преградил мне дорогу. На сей раз мы решили добраться до него с противоположной стороны. Поэтому мы поднялись по Кальмина-Ганге, но там, где в нее впадает приток, избрали неправильный маршрут и заблудились в джунглях. Между тем на нас обрушилась буря невиданной силы. В Европе я никогда не видел ничего подобного, — даже в горах. На мне были лишь полотняная рубашка, шорты и шляпа, и я дрожал от холода, несмотря на быструю ходьбу.

Мы пересекли болото и добрались до подножия горы. Самое трудное в джунглях — это найти нужное направление. Все лианы похожи друг на друга. Началось нелегкое восхождение сквозь густые заросли, почти вслепую. Мы попросту не знали, куда идем, но Кальдера надеялся найти выжженные места, откуда можно увидеть дно долины, и сориентироваться. На вершине горы мы поспешили укрыться от проливного, непрерывно хлеставшего дождя в первой попавшейся хижине. Всюду — привычное сингалезское гостеприимство: нас угостили бананами, кокосовыми орехами и горячим чаем, что восстановило утраченные силы. Перед нашим уходом почтенный старец показал мне резной посох, изображавший кобру, замечательный по чистоте и тонкости работы.

Разузнав, куда нам идти, мы направились к другой долине, по-прежнему под непрерывным, хотя и не столь сильным дождем. Я возглавлял колонну и старался идти как можно быстрее, чтобы добраться до деревни Вольпан до наступления ночи. Самым волнующим моментом был переход по участку, заросшему густой травой, которая достигала пояса, а иногда и плеч. Опасаясь, как всегда, змей, я не был спокоен. Вступив в долину, мы поспешили к увиденным в тальвеге хижинам, где смогли, наконец, отдохнуть. Как и при первой разведке, ночь мы провели на школьных скамьях, на открытом воздухе, и на следующий день отправились к месту выхода реки на поверхность. Меня несколько тревожило то обстоятельство, что от проливного дождя, выпавшего накануне, уровень воды в реке поднимется.

Но, к счастью, он был невысок, это меня успокоило, и я разделся на подземном пляже из песка и камней. В этом песке попадаются и самоцветы — крошечные корунды и сапфиры, не имеющие ценности.

Я решил нырять — и нырну. Кальдера против, но я не менее упрям, чем он.

Это погружение имело лишь одну цель: испытать себя, как Норбер Кастере сорок лет назад, когда он успешно преодолел сифон грота Монтеспан и открыл самые древние в мире статуи. Увы, в данном случае я ничего не мог выиграть, нырнув в эту зеленоватую, грязную воду. И топография местности, и доносившийся плеск воды — все говорило о том, что протяженность сифона не более одного-двух метров. К тому же я был почти уверен, что вынырну в том водоеме с дохлыми летучими мышами, который преградил мне путь, когда я исследовал участок пещеры, расположенный выше по течению.

Конечно, я колебался, но перед погружением в сифон опасения были не столь велики, чем когда я очутился под его сводом.

Русло реки было загромождено гниющими ветками, и мои ноги глубоко увязали. Это было тем неприятнее, что исключало возможность плыть, прежде чем я преодолею этот сифон. К тому же я испытывал необоснованное, но тем не менее сильное опасение, что меня может укусить какое-либо животное. Не крокодил — сопровождавшие меня аборигены утверждали, что эти животные водятся ниже по течению и никогда не забираются в пещеры. Но они упоминали о какой-то "рыбе", якобы поедающей летучих мышей. Что это такое? Быть может, рыба, называемая по-английски "Brown snakehead", Ophiocephalus gachua, о которой мне говорил Дераньягала? Не знаю. Во всяком случае, я побаивался.

Под водой я пробыл недолго и, конечно, волновался, но не больше, чем пробираясь сквозь затонувшие ветки, при погружении которых на поверхности появлялись большие пузырьки газа. Преодолев сифон за несколько секунд, я вынырнул в грязном водоеме выше по течению. Я узнал большой зал, не задерживаясь, нырнул обратно и вновь очутился среди ветвей, под направленным на меня фонарем Кальдеры, который с нетерпением ожидал моего возвращения и облегченно вздохнул.

 

Заключение

Итак, я достиг цели своей экспедиции. Однако я еще некоторое время оставался в Шри-Ланке, чтобы осмотреть прекрасные коралловые гроты на полуострове Джафна.

После этого я присоединился в Непале к Клоду Соважо, а затем вернулся во Францию, чтобы руководить десятой французской спелеологической экспедицией на массив Маргуарейс. Во время этих исследований мы обнаружили подземный ледник в пропасти Скарассон и это открытие коренным образом изменило весь ход моей жизни более чем на десять лет.