— Марси, я буду горько плакать всю неделю.

Это было в шесть утра, в аэропорту.

— Одиннадцать дней, — поправила она, — длиннее всех предыдущих поездок.

— Да, — улыбнулся я, — Но это может быть и просто добрая порция слезоточивого газа. На той демонстрации, например.

— Ты говоришь это так, как будто рассчитываешь на неё.

Туше! В некоторых кругах глотнуть газа — признак настоящего мачо. Она опять поймала меня.

— И не надо провоцировать чёртовых копов, — добавила Марси.

— Обещаю. Буду вести себя хорошо.

Объявили её вылет. Прощальный поцелуй и я помчался, зевая на ходу, на свой автобус до Вашингтона.

Признаюсь честно. Я люблю, когда Очень Важные Дела требуют моего участия. В эту субботу ноября в Вашингтоне ожидался огромный антивоенный марш. За три дня до того организаторы обратились ко мне с просьбой помочь в переговорах с ребятами из Департамента Юстиции. «Ты на самом деле нужен нам, парень», — сказал мне Фредди Гарднер. Я ходил, гордый, как павлин, пока мне не сообщили, что дело не только в моём профессиональном опыте, но и в том, что «необходимо постричься и вообще выглядеть, как республиканец».

Проблемой был маршрут демонстрации. Традиционно, в Вашингтоне марши проходили по Пенсильвания-авеню, мимо президентского дворца. Батальоны юристов правительства требовали, чтобы этот марш прошёл южнее. (Насколько? В районе Панамского канала?)

Марси получала подробную сводку каждую ночь.

— Клейндиенст продолжает занудствовать: «Будут беспорядки», «Будут беспорядки».

— Откуда, ко всем чертям, он это может знать? — заинтересовалась Марси.

— В этом-то и штука? Я спросил у него: С чего, #%%, он это взял?

— Прямо такими словами?

— Ну... разве что кроме одного. В любом случае он ответил: «Так сказал Митчелл».

— А откуда знает Митчелл?

— Я спрашивал. Никакого ответа. Я еле удержался, чтобы не снести ему челюсть.

— О, «поступок зрелого мужа». Ты ведёшь себя хорошо?

— Если бы за эротические мысли давали срок — уже бы мотал пожизненное.

— Я рада, — сказала она.

Наши телефонные счета поражали воображение.

На вечер четверга два епископа и целый прайд священников назначили Мессу Мира под стенами Пентагона. Нас предупредили, что их могут арестовать, так что среди прихожан оказалось масса юристов.

— Были беспорядки? — спросила Марси.

— Нет. Копы были очень вежливы. Но люди, толпа! Это невероятно. Они орали священникам вещи, которые и пьяными постыдились бы сказать в баре. Захотелось крушить челюсти.

— Сокрушил?

— Только в воображении.

— Это хорошо.

— Я скучаю по тебе, Марси. Мне хочется обнять тебя.

— Терпи. А что стало со священниками?

— Мы обратились в суд в Александрии, чтоб помочь им выкарабкаться. Всё прошло о'кэй. Почему ты меняешь чёртову тему? Разве я не могу сказать, что соскучился по тебе?

В пятницу администрация взяла реванш. Несомненно, молитвами мистера Никсона (посредством Билли Грэхема) Вашингтон продувало мокрым ледяным ветром. Тем не менее это не остановило процессию со свечами, идущую за Биллом Коффином, потрясающим капелланом Йеля. Чёрт побери, этот парень вполне смог бы вернуть к религии и меня. И на самом деле, позже я сходил послушать его в Национальный Кафедральный собор. Я стоял в задних рядах (собор был забит под завязку) и дышал воздухом солидарности.

В этот момент я отдал бы что угодно за возможность держаться за руки с Марси.

Пока я совершал свой беспрецедентный визит в дом божий, орды Йиппи, Крэйзи, Уэзерменов и прочих безмозглых задниц устроили безобразное побоище в районе развязки Дюпон. Разом подтвердив все опасения, которые я пытался развеять последнюю неделю.

— Сукины дети, — рассказывал я Марси, — им не нужно даже повода — кроме саморекламы.

— Вот этим парням и надо было крушить челюсти, — заметила она.

— Ты чертовски права, — расстроено ответил я.

— А где был ты?

— В церкви.

Марси не поверила. Чтобы убедить её, пришлось процитировать пару отрывков из проповеди Коффина.

— Эй, а знаешь, — сказала она, — в завтрашних газетах будет полколонки про службу и три страницы о беспорядках.

Увы, она оказалась права.

Мне плохо спалось. Я чувствовал себя в чём-то виноватым, что наслаждаюсь роскошью дешёвого мотеля, в то время, как тысячи демонстрантов обосновались на ледяной земле и мокрых скамейках.

В субботу было холодно и ветрено, но, по крайней мере, прекратился дождь. Пока не было никого, чтобы спасать и ничего, чтобы протестовать. Так что я решил прогуляться к собору Святого Марка, ставшему для всех местом рандеву.

Церковь была заполнена людьми. Они спасались от холода, или пили кофе, или просто молча сидели в ожидании начала. Всё было организовано очень хорошо, с распорядителями, чтобы охранять демонстрантов от полиции (и наоборот). Тут были и врачи — на случай неожиданных кризисов: люди за тридцать попадались сплошь и рядом .

У кофейного автомата несколько медиков объясняли волонтёрам, что делать в случае применения слезоточивого газа.

Иногда, когда бываешь один, среди окружающих начинают мерещиться знакомые лица.

Одна из врачих здорово смахивала на... Джоанну Стейн.

— Привет, — сказала она, когда я брал кофе. Это была Джоанна.

— Не хочу прерывать семинар по первой помощи.

— Всё о'кэй, — ответила она, — Я рада видеть тебя здесь. Как ты?

— Холодно.

Я не знал, надо ли извиниться за то, что не перезвонил ей. Момент не казался подходящим. Хотя мне показалось, что её глаза спрашивали об этом.

— Ты выглядишь усталой, Джо.

— Мы ехали всю ночь.

— Тяжело, — сказал я и предложил ей стаканчик кофе.

— Ты один? — спросила она.

Что она имеет в виду?

— Надеюсь быть с полумиллионом других, — ответил я. И подумал, что замазал все щели.

— Да, — кивнула она.

Пауза.

— А, кстати, Джо, как семья?

— Братья где-то здесь. Мама с папой играют в Нью-Йорке.

Потом добавила:

— Ты здесь с группой?

— Естественно, — сказал я как можно естественнее. И немедленно пожалел, что соврал. Потому что она могла бы пригласить присоединиться к её друзьям.

— Ты... хорошо выглядишь, — отметила она. Похоже, она тянула время в надежде, что я проявлю чуть больше интереса.

Но я уже устал просто стоять тут и пытаться вести светский разговор.

— Извини, Джо. Парни ждут меня там на холоде.

— Да, конечно. Хочешь, выйдем вместе?

— Нет, это просто...

Она поняла, что мне не очень удобно и отстала.

— Приятного вечера!

Я заколебался, потом двинулся к выходу.

— Передавай приветы оркестру! — крикнул я.

— Они будут рады видеть тебя, Оливер. Приходи в любое воскресенье.

Отойдя от неё, я оглянулся. Джоанна присоединилась к другой женщине и двум мужчинам. Очевидно, тем самым, с кем она ехала сюда. Другие врачи? Или один из них её бойфрэнд?

Не твоё дело, Оливер.

Я шёл с ними. Я не пел, потому что это не для меня. Как огромная сороконожка, мы миновали суд округа, ФБР и Департамент юстиции и свернули у самого казначейства. В конце концов мы добрались до фаллического мемориала Отца Нации.

Я отморозил себе задницу, сидя на земле. И немного подремал под речи ораторов. Но и меня проняло, когда многотысячный хор запел «Дайте миру шанс».

Я не пел. У меня никогда не было слуха. Вообще-то, с группой Джоанны я мог и попробовать . Но было бы странно петь соло в толпе.

* * *

Я совершенно вымотался к тому моменту, когда отпирал дверь своего нью-йоркского полуподвала. В ту же секунду зазвонил телефон. Я сделал финальный рывок и схватил трубку.

В голове не оставалось ни единой мысли .

— Привет, — запищал я фальцетом, — это Эбби Гоффман, поздравляет вас и желает вам весёлого нового года!

Очень смешно, по-моему.

Но Марси не смеялась.

Потому что это была не Марси.

— Гм... Оливер?

Моя маленькая шуточка кажется оказалось не ко времени.

— Добрый вечер, отец. Я... м-м... думал, что это кто-то другой.

— Гм... да.

Пауза.

— Как дела, сын?

— Отлично. Как мама?

— Хорошо. Она тоже здесь. Гм... Оливер, насчёт следующей субботы.

— Да, сэр?

— Мы встречаемся в Нью-Хэйвен?

Я начисто забыл, что эту встречу мы назначили ещё в июне.

— М-м... Конечно. Разумеется.

— Отлично. Ты на машине?

— Да.

— Значит, встречаемся прямо у ворот стадиона? Скажем, в полдень?

— О'кэй.

— А потом ужин, надеюсь.

Давай, скажи да. Он хочет видеть тебя. Это чувствуется в его голосе.

— Да, сэр.

— Отлично. Гм... Мать хочет поговорить с тобой.

Вот так неделя бурных демонстраций закончилась для меня сдержанным разговором с родителями.

Марси позвонила в полночь.

— По новостям сказали, что пока вы совершали свой марш, Никсон смотрел футбол, — сообщила она.

В настоящий момент это не имело никакого значения.

— Без тебя дома чертовски пусто, — отозвался я.

— Ещё неделя и всё.

— Эта дерьмовая разлука должна наконец закончиться.

— Она и закончится, друг мой. Через семь дней.