Сет напоминал маленькую Венецию. Старый порт с трех сторон окружали каналы, через которые было перекинуто всего три маленьких мостика.

В ресторане слышался гул громких разговоров на южном диалекте, хриплый смех, пение и обязательный перезвон бокалов.

— Тут отмечают какое-то событие? — спросил Роберт, усаживаясь вместе с Николь за столик на открытом воздухе.

— Нет, ничего особенного. Здешние рыбаки празднуют свой сегодняшний улов, приветствуют революцию, а может, просто радуются жизни.

Она заказала жареную рыбу и белое вино. Роберт чувствовал себя неловко — происходящее все больше напоминало романтическое свидание. Наверно, лучше было уехать вместе с Гаррисоном.

— Вы замужем?

— Нет, и не собираюсь, — тихо отвечала она.

— Вот как.

Она мягко коснулась его руки.

— Но я не похищаю чужих мужей. Я не Цирцея, да и вы не Одиссей. Я встречалась с женатыми мужчинами, но лишь по обоюдному согласию.

Прикосновение ее руки почему-то не произвело того успокоительного действия, на которое явно было рассчитано.

— Nicole! Salut ma vielle, ma jolie professeur de medicine! — голос, больше смахивающий на рык медведя, возвестил появление румяного старика в рубашке с открытым воротом.

— О, — шепнула Николь Бобу, — нас собирается почтить своим вниманием сам мэр города.

Старик обнял Николь и расцеловал ее в обе щеки. Потом обернулся к Роберту.

— Salut, je m’appele Louis. Et toi.

— Это Роберт, — отвечала Николь. — Профессор из Америки.

— Из Америки? — вопросительно поднял одну бровь Луи. — Ты за войну или против?

— Против, — объяснил Роберт.

— Отлично, — сказал мэр, без всякого приглашения присаживаясь к столу. — За это надо выпить.

Он подозвал хозяина, велел подать бутылку своего излюбленного муската, закурил сигарету и вновь обратился к гостю.

— Итак, Роберт, что ты думаешь о нашей революции?

— Честно говоря, кроме полицейской дубинки я мало что видел.

— Они его избили? — спросил Луи у Николь.

— Да. Дело было ранним утром, и им хотелось согреться.

— Salauds, — буркнул Луи. — Им бы надо расправиться с теми гадами, которые разбомбили GCT.

— Что такое GCT? — обратился Роберт к Николь, смутно припоминая слова Гаррисона о бомбежках.

— Наш великий профсоюз, — пояснила она. — На днях кто-то бросил в их контору «коктейль Молотова».

— Fachauds, — продолжал ворчать Луи. — Но будь уверен, Роберт, на этот раз рабочие победят. Они добьются того, что наше правительство наложит в штаны. Процесс неизбежен. Кстати, что ты думаешь о Помпиду?

— Я думаю, что у него есть все основания нервничать.

Луи весело расхохотался.

— Нервничать? У него уже нет ни одной пары сухих штанов. Рабочие наконец заставили этих парижских бюрократов проснуться. Знаешь, наш Сет — это не какой-то сонный рыбацкий поселок. У нас везде кругом фабрики и заводы. Во Фронтиньяне сейчас возводятся очистные сооружения. Кроме того, мы производим engrais.

— Что это такое? — спросил Роберт у Николь.

— Это синтетические удобрения, — сказала она.

— Слушайте, — заявил Луи, внезапно изменив тему.

— Мне пора на встречу с моими enrages. А вы оба приходите завтра к нам с Мари-Терезой на обед.

— Я… Мне надо возвращаться в Штаты, — неуверенно возразил Роберт.

— На чем полетишь? У тебя что, крылья выросли? — воскликнул мэр. — На сей раз пролетариат ухватил правительство за яйца. И мы заставим этих толстопузых в Париже попотеть как можно дольше. Надеюсь, тебе ясно — кроме как пить и рассуждать о политике, тут больше делать нечего. И завтра за обедом мы этим займемся, Чао, Роберт! Пока, малышка! — он расцеловал Николь и был таков.

— Как вам нравится этот чудак? — спросила Николь.

— Можете себе представить, во что превратилась бы Франция, если бы Де Голля заменил он.

— Могу. В Италию, — улыбнулся Роберт.

— А вы, оказывается, остряк, — засмеялась Николь.

— Нет. Просто я, кажется, хватил лишнего. Не надо было столько пить.

— Ничего страшного. Вы находитесь под наблюдением врача.

Роберт выпил еще глоток муската и вопросительно глянул на Николь.

— Вы тогда начали объяснять, почему никогда не выйдете замуж.

Николь пожала плечами.

— Я просто в этом уверена, и все.

— Но почему?

— Может, я сумасшедшая, но, по-моему, брак не обязательно нужен всем. Я предпочитаю независимость. И она вовсе не синоним одиночества.

— Не сомневаюсь, — перебил ее Роберт, — что такая привлекательная женщина, как вы… — Он умолк, не желая показать, как сильно его поразила ее красота. Лучше вести отвлеченный разговор. — Разве вам никогда не хотелось иметь детей?

— Я об этом не думала. Наверно, захочется, если я встречу человека, который понравится мне настолько, чтобы родить от него.

— И вы будете сами его воспитывать?

— А почему нет?

— Гм… У вас… как бы сказать… несколько передовые взгляды.

— То есть, вы хотите сказать, антибуржуазные. Во всяком случае я считаю себя достаточно сильным человеком, чтобы быть единственным родителем своего ребенка. А уж Сет никак не назовешь буржуазным городом. Хотите еще выпить?

— Нет, спасибо. Я уже и так выпил более чем достаточно.

— Да бросьте. За рулем-то я.

Не то чтобы он опьянел. Но у него почему-то появилось смутное ощущение потери контроля над собой. Он изо всех сил старался поддерживать разговор в безобидных рамках абстрактных тем. Конгресс в Монпелье. Герберт Гаррисон. Книга, которую редактирует Шейла.

— Вы, наверно, ее очень любите, — заметила Николь.

— Благодаря ей я поверил в семейную жизнь.

— Я вам завидую, — к в ее голосе впервые прозвучала грусть.

Они выпили кофе. Вечерело. В ресторане стало тихо.

— Мне пора, — сказал Роберт.

— Да, — согласилась она и встала. — Вам становится явно не по себе. То ли от усталости, то ли от травмы, а может, от моего общества.

Наверно, надо возразить, подумал он. Но ее тройной диагноз был неопровержим.

— Поехали, — сказала она. — Через двадцать минут будете лежать в постели.

Шоссе освещалось только луной. Из Сета Николь поехала по приморскому шоссе, чтобы Роберт мог полюбоваться берегом моря.

— Завтра я покажу вам девственные и необыкновенные известняковые плато. Им, конечно, далеко до вашего Большого Каньона, но они сохранили первобытную красоту. Впрочем, вы и сами увидите.

Увижу ли? — подумал Роберт. Неужто мне еще раз предстоит подвергнуться искушению при свете белого дня? Он ничего не ответил, надеясь, что его молчание отобьет у нее охоту строить общие планы.

— Вам виден берег, вдоль которого мы едем? — спросила Николь.

— Да. Он красивый и белый.

— И пустынный. Вам не хочется в воду?

— Хочется, — вежливо отозвался он.

— В таком случае, почему бы нам не искупаться?

— Сейчас?

— А что тут такого? Просто окунемся и все, — с улыбкой обернулась к нему Николь.

Он не мог сказать: да. Он не хотел сказать: нет. Он просто не помешал ей свернуть на узкую проселочную дорогу над бесконечной спокойной бухтой.

Они оставили машину на дороге, молча подошли к самой кромке воды и остановились.

— Не бойтесь, — мягко сказала она наконец. — Вода теплая.

И без всякого стеснения разделась. Одежда невысокой горкой упала к ее ногам.

Роберт не мог отвести глаз от ее стройного силуэта, который смутно вырисовывался на фоне воды и песка.

— Ну, что же вы?

Его вдруг охватило странное чувство неловкости, что на нем слишком много надето.

Неподвижно стоя в лунном свете, она смотрела, как он снимает рубашку, башмаки, носки, брюки. Все подряд.

— Идем, — сказала она и направилась к морю. Роберт двинулся за ней навстречу ласковым волнам.

В воде, особенно в те минуты, когда она шаловливо окатывала его брызгами, он все время спрашивал себя, что будет дальше. Впрочем, он и так это знал. Теперь это было неизбежно. Он плавал в освещенном луной море за многие тысячи миль от всех своих устоев. Он прекрасно знал, что будет. И он этого хотел.

Выходя на берег, она взяла его за руку.

Они остановились. Море по-прежнему плескалось у их ног.

Николь подняла к нему лицо. Они поцеловались.

— Вернитесь со мной в Сет, — прошептала она. — Никаких обязательств. Просто в эту ночь мы хотим быть друг с другом.

И он ответил: — Да.