Дом Ландо. Спальня. Каренин стоит в дверях. За ним лакей. Ландо сидит на постели.

КАРЕНИН. Прошу вас, сударь. Мне нужно знать…

ЛАНДО. Чего же вы хотите знать?

КАРЕНИН. Мне было известие.

ЛАНДО. Я более не принимаю, я завтра уезжаю в Париж, вы, русские, уничтожили меня своими страстями. Там только просят лечить и сеанс с умершей болонкой, а тут нет ни одной счастливой семьи. Я так более не в силах.

КАРЕНИН. Прошу вас…

ЛАНДО. Зачем вам это?

КАРЕНИН. Это необходимо. Прошу вас, сударь.

ЛАНДО. Хорошо, идите в залу.

КАРЕНИН. Благодарю вас, сударь.

Идут с лакеем по коридорам, лестницам, входят в ту самую залу, где была их первая встреча. Ландо уже сидит на своем стуле. Лакей придерживает Каренина за плечо.

ЛАКЕЙ. Подойдите и дайте ему руку.

КАРЕНИН. Я все знаю…

Лакей отпускает его и выходит. Каренин идет к Ландо уверенным шагом. Вкладывает левую руку в ладонь Ландо. Ландо хватает пальцы.

ЛАНДО. Моя любовь все делается страстнее и себялюбивее, а его все гаснет и гаснет, и вот отчего мы расходимся. И помочь этому нельзя. У меня все в нем одном, и я требую, чтоб он весь больше и больше отдавался мне. А он все больше и больше хочет уйти от меня. Мы именно шли навстречу до связи, а потом неудержимо расходимся в разные стороны. И изменить этого нельзя. Он говорит мне, что я бессмысленно ревнива, и я сама говорила себе, что я бессмысленно ревнива, но это неправда. Я не ревнива, а я недовольна. Но… Если б я могла быть чем-нибудь, кроме любовницы, страстно любящей одни его ласки, но я не могу и не хочу быть ничем другим. И я этим желанием возбуждаю в нем отвращение, а он во мне злобу, и это не может быть иначе. Если он, не любя меня, из долга будет добр, нежен ко мне, а того не будет, чего я хочу, да это хуже в тысячу раз даже, чем злоба! Это — ад! А это-то и есть. Он уж давно не любит меня. А где кончается любовь, там начинается ненависть. Этих улиц я совсем не знаю. Горы какие-то, и все дома, дома… И в домах все люди, люди… Сколько их, конца нет, и все ненавидят друг друга. Ну, пусть я придумаю себе то, чего я хочу, чтобы быть счастливой. Ну? Я получаю развод, Алексей Александрович отдает мне Сережу, и я выхожу замуж за Вронского. Ну, я получу развод и буду женой Вронского. Что же люди перестанут так смотреть на меня, как они смотрели нынче? Нет. Сережа перестанет спрашивать или думать о моих двух мужьях? А между мною и Вронским какое же я придумаю новое чувство? Возможно ли какое-нибудь не счастье уже, а только не мученье? Нет и нет! Невозможно! Мы жизнью расходимся, и я делаю его несчастье, он — мое, и переделать ни его, ни меня нельзя. Все попытки были сделаны, винт свинтился. Да, нищая с ребенком. Она думает, что жалко ее. Разве все мы не брошены на свет затем только, чтобы ненавидеть друг друга и потому мучать себя и других? Гимназисты идут, смеются. Сережа? Я тоже думала, что любила его и умилялась своей нежности. А жила же я без него, променяла же его на другую любовь и не жаловалась на этот промен, пока удовлетворялась той любовью. Прикажете до Обираловки? Да. Да! Да! Да!

Каренин видит теперь не залу, а железнодорожную станцию, полную уродливых, наглых и гадких людей. Анна идет сквозь них. Ни один более человек не идет в том же направлении, что она.

ЛАНДО. У Катерины Андреевны, все у нее, ma tante! Девочка — и та, изуродована и кривляется. Да, на чем я остановилась? На том, что я не могу придумать положения, в котором жизнь не была бы мученьем, что все мы созданы за тем, чтобы мучаться, и что мы все знаем это и все придумываем средства, как бы обмануть себя. А когда видишь правду, что же делать? На то дан человеку разум, чтобы избавиться оттого, что его беспокоит…

Анна идет по перрону.

ЛАНДО. Избавиться от того, что беспокоит. Да, очень беспокоит меня, и на то дан разум, чтоб избавиться, стало быть, надо избавиться. Отчего же не потушить свечу, когда смотреть больше не на что, когда гадко смотреть на все это? Но как? Зачем этот кондуктор пробежал по жердочке, зачем они кричат, эти молодые люди, в том вагоне? Зачем они говорят, зачем они смеются? Все неправда, все ложь, все обман, все зло!..

На станцию въезжает товарный поезд.

ЛАНДО. Настоящие… Настоящие… Настоящие… Боже мой, куда мне? Туда! Туда, на самую середину, и я накажу его и избавлюсь от всех и от себя.

Анна подходит к краю платформы, глядит на шпалы, присыпанные смешанным с углем песком. Поезд ровняется с нею. Она снимает с руки красный мешочек. Пригнувшись, шагает под поезд.

ЛАНДО. Где я? Что я делаю? Зачем?

Ландо откидывает руку Каренина. Открывает глаза, смотрит на Каренина влажными глазами.

ЛАНДО. И свеча, при которой она читала исполненную тревог, обманов, горя и зла книгу, вспыхнула более ярким, чем когда-нибудь, светом, осветила ей все то, что прежде было во мраке, затрещала, стала меркнуть и навсегда потухла.

Каренин ничего не может сказать, даже эмоций нет на его лице. Он молча разворачивается и идет из залы. Уходит.