В то утро я не читал в электричке спортивные страницы – не интересовался прискорбным поражением «Джаинте», подписанием очередного платинового контракта «Янки» и вечными поисками защитника «Никербокерс».

Я просматривал газеты по-иудейски (то есть начиная с последней страницы), как и окружавшие меня граждане: нагнетание обстановки на Ближнем Востоке, приближающиеся выборы в конгресс, тенденции колебания индекса НАСДАК. И конечно, всплеск преступности в городе.

Я послушал дома криминальные новости по радио и порадовался, что диктор и словом не обмолвился о чем-то, похожем на мое ночное приключение, – он поведал об убийстве в Нью-Йорке женщины. То ли француженки. То ли итальянки. Словом, туристки.

И в рубрике «Метро» газеты «Таймс» не было сообщений о жертвах мужского пола. И в местной газете Лонг-Айленда. Впрочем, если труп обнаружили на рассвете, сообщение просто не успело попасть в утренние выпуски.

Но мы живем в новую эпоху, и первое, что я сделал, придя на работу, – влез в Интернет.

Нашел сетевые версии двух крупных газет. Тоже никакого упоминания об убийстве мужчины.

Прекрасно.

Остаток утра я провел, стараясь не думать об Уинстоне. О ста тысячах долларов, которые больше не принадлежали Анне. И о том, что сдался – окончательно и безнадежно сдался.

В обеденный перерыв я нанес очередной визит в брокерскую контору Дэвида Лернера на Сорок восьмой улице.

После обеда мы с Дэвидом Френкелом отсмотрели почти готовый ролик. Не лучший образец коммерческой рекламы. Но и не худший. Особое внимание я обратил на музыкальное сопровождение. Казалось, саунд-трек позаимствован из фонда какой-то студии. Или куплен. Скорее всего последнее: куплен за три тысячи долларов, а продан за сорок пять.

Дэвид говорил со мной доверительным тоном, словно только теперь я стал его настоящим партнером. Партнером по мухляжу с агентством и клиентом.

– Поверьте, – успокоил меня Дэвид после того, как редактор Гек Уиллис прокрутил нам монтажную копию три или четыре раза, – заказчику понравится.

А я подумал: «Раньше это не имело никакого значения. Главное было – чтобы мне понравилось».

Я притворился, будто ролик с домохозяйкой, зачитывающей текст на упаковке лекарства, меня чрезвычайно растрогал, и принялся делать ценные замечания.

Я указал места, где пленку нужно подрезать. Прошелся по поводу озвучки и что-то промямлил насчет слащавой музыки, – дабы клиент не смог нас уличить в незаконном присвоении сорока пяти тысяч долларов.

Около двух я вернулся в кабинет. Незнакомый человек положил мою почту на стол Дарлен. Я спросил, где Уинстон.

– Н-не приш-шел, – пожал он плечами.

Я догадался, что передо мной один из тех убогих, которых приютила экспедиция.

– О! – изобразил я удивление. – Понятно.

А Дарлен улыбнулась.

– Вы, во всяком случае, смотритесь лучше, чем он.

Чем Уинстон.

Курьер покраснел и ответил:

– Спасибо.

Я проводил его тоскливым взглядом. Как говорится, жизнь продолжается. Кто-то умирает, а она идет своим чередом. И вот передо мной лишнее тому доказательство. Только Уинстон умер, как его место занял другой. И это преуменьшало и возвеличивало то, что произошло накануне. Мне стало не по себе.

* * *

Позже состоялось совещание.

Я рассчитывал, что оно отвлечет меня от грустных мыслей. Мы собрались в конференц-зале, который заблаговременно зарезервировала Мэри Уидгер.

Мой творческий коллектив – все при карандашах и блокнотах – внимал мне со скукой. Мы снова получили задание рекламировать снадобье от простуды и головной боли, а рассчитывали на нечто прежнее, то есть эпохальное. Я зачитал подготовленное Мэри Уидгер сообщение. Оно содержало наши планы на ближайшее будущее и было не менее запутанным и бестолковым, чем теорема Фуко. В прежние безмятежные дни я игнорировал подобные забавы. Мы просто создавали рекламу, ржали при этом, получали от работы удовольствие и из нее самой выводили стратегию.

Я, не краснея, произносил такие слова, как целевая аудитория, уровень усвоения, насыщение материалом. Исправный трутень, я, как и положено, попусту жужжал: сегодняшнее сообщение Мэри благополучно списала с предыдущего.

По возвращении в кабинет я отгородился от секретарши дверью и снял телефонную трубку.

– Привет, Диана.

В прежние времена я звонил ей с работы ежедневно и по многу раз.

Я прекратил это делать, когда наши разговоры свелись к обсуждению всяких неурядиц. Случалось, мы по двенадцать часов не обменивались ни единым словом.

А теперь у меня накопилось столько всего, о чем я мог рассказать. Чего стыдился и о чем почти не в состоянии был думать. И все-таки я позвонил ей.

– И тебе привет, – ответила Диана. – Все в порядке?

– Нормально.

– Ты уверен, Чарлз?

Я не хотел себе признаваться, что Диана специально поддерживает беседу, чувствуя: со мной что-то не в порядке. Деталей она, конечно, не знала. Только улавливала общее настроение.

– Да, конечно, – сказал я. – Просто хотел с тобой поздороваться. Проверить, как ты там.

– Все отлично, Чарлз. Я беспокоюсь о тебе.

– Обо мне? Не стоит. Со мной все в порядке.

– Чарлз…

– Да?

– Я не хочу, чтобы ты считал…

– Слушаю тебя.

– Я не хочу, чтобы ты считал, будто со мной невозможно разговаривать.

В ее словах было нечто душераздирающее. Поддерживать разговор – это самое легкое, чем могут заниматься люди. Но только до того момента, как это перестает у них получаться. И тогда разговор становится самым тяжелым на свете делом.

– Я… в самом деле… Диана. Я – ничего. Хотел только поздороваться. Я тебя люблю. Это все.

На другом конце провода воцарилась тишина. А потом:

– Я тебя тоже люблю.

– Диана, ты помнишь?..

– Что?

– Как я разыгрывал волшебника на празднике Анны. Купил набор фокусника в магазине шутих. Помнишь?

– Помню.

– Я неплохо справился. Детям понравилось.

– И мне тоже.

– Как я перевернул шляпу. Дети испугались, что я оболью их молоком, а из шляпы посыпалось конфетти. Сколько было охов и ахов!

Я вспомнил об этом, наверное, потому, что надеялся на иное чудо.

– Дэвид Копперфилд по сравнению с тобой сопляк.

– Только гребет миллионы долларов.

– Кто их считал?

– Только не я.

– Подумываешь о новой карьере?

– Не знаю. Это же никогда не поздно?

– Еще бы.

– Вот и я так считаю.

– Чарлз?

– Да?

– Я вполне серьезно… Насчет наших разговоров.

– Я понимаю.

– Домой придешь вовремя?

– Вовремя.

– Тогда до скорого.

Повесив трубку, я подумал, что все еще можно уладить. Ну, если не все, то хотя бы самое главное. Вот оно самое главное – смотрит на меня из рамки десять на двенадцать на моем столе.

Но именно в этот момент все полетело к черту.