Мужчины начали собираться в каменном круге задолго до рассвета. Они толклись, переговариваясь между собой. Женщины, тем временем, предлагали им отогнать утренний холод и сонливость глотком горячего сидра. Когда солнце, наконец, взошло над Эйвбери, они двинулись по дороге. Они занялись серьезным делом. Однако каждый их шаг выдавал рвущееся наружу веселье. Кто-то затянул песню. Хор голосов тотчас подхватил ее. Идти было легко. Они быстро дошли до леса, здесь разбрелись в разные стороны, работая группками, чтобы раздобыть необходимое.

Им нужно было принести в деревню девять пород дерева для костра Белтана. Девять пород, для того, чтобы солнце совершило свой великий поворот. Чтобы потом плясать вокруг огня, радуясь, что зима позади, и мир возродился заново. Плющ и дуб. Терн и сикомор. Рябина и береза. Ясень и ольха. А вокруг — в изобилии боярышник. Все эти деревья можно было найти в лесах Эйвбери. Девять пород дерева для Белтана.

Боярышник уже расцвел. Ароматные цветущие ветви приносили домой, украшали ими дверные проемы. Повсюду цвели ноготки. Девушки, идущие следом, срывали их, чтобы украсить волосы венками.

День становился все ярче, воздух — теплее. В загонах вокруг деревни жалобно блеяли овцы, требуя, чтобы их выпустили на свободу. Последний стожок сена, припасенного на зиму, уже съеден. А весенние пастбища манят зеленой сочной травой.

Сара сегодня была на кухне, пекла майские пироги. Миссис Дамас, проводив мужчин, вернулась. Мужчины несли на плечах огромные охапки хвороста. Миссис Дамас потянула носом и довольно улыбнулась.

— А у вас, хозяйка, легкая рука.

Сара рассмеялась. Она разрумянилась от печного жара и незамысловатых, но милых сердцу, радостей этого дня, разомлела и светилась счастьем после страстных ночных утех.

Она слепила еще один пирог и шлепнула его на раскаленный плоский камень. Камень задвинулся в печь. Столько дел еще предстоит сегодня.

В этот день в доме настежь распахивали окна, выносили на улицу ковры и перины. Мыли, мели, чистили, скребли. Обметали углы и потолки. Дом наполнялся свежим весенним воздухом.

Сара высаживала рассаду. Руперт предостерегающе заворчал. Она выпрямилась, стряхнула с ладоней землю, ожидая-надеясь увидеть Фолкнера.

Неужели у Джастина Ходдинуорта всегда такое неприятное выражение лица? Высокий и поджарый, разодетый явно не ко дню и не к месту, он производил впечатление человека, у которого на уме какие-то недобрые намерения. Сара сразу же насторожилась. Ей было неприятно, что он нарушил ее одиночество. Ей было хорошо за стенами сада.

— Я не предполагала, что вы придете сюда, — сказала она, давая понять, что о его визите не было доложено.

Он только пожал плечами.

— Я не заходил в дом.

Он внимательно огляделся, а затем снова пристально уставился на Сару.

— Настоящая идиллия. Если бы вы были живописным полотном, вас непременно бы назвали «Сельские радости». Или как-нибудь в таком роде.

— Сейчас не до праздности. А что вас привело ко мне?

Он сделал вид, что удивлен.

— Разумеется, что вы не станете лишать меня удовольствия, поблагодарить вас за ужин. И, безусловно, за то, что у нас была редчайшая возможность оказаться представленными столь влиятельному джентльмену, — даже не дожидаясь ее ответа, он продолжал: — Моя мать просто без ума от сэра Уильяма. Она уверена, что с его помощью решит все наши осложнения.

— А вы — нет? — спросила Сара уже не столь резко. Как обидчив был этот ее дальний кузен, как жестоко страдал от уязвленного самолюбия. В какое-то мгновение, ее опасения, что он может быть убийцей, рассеялись. Она просто-напросто осознала и увидела его неприкаянность.

— Я, разумеется, наслышан о нем. Как и многие, я полагал, что ему просто чертовски повезло. Оказался в нужное время, в нужном месте. Произвел впечатление на нужных людей и все такое прочее. Но теперь я вижу, что заблуждался. Он — сильная натура. А моя мать глупа. Он и пальцем не пошевельнет, чтобы помочь ей.

— Ну как вы можете говорить такое? — возмутилась Сара.

Его глаза сверкнули — от внутренних мук, от гнева. Как это часто бывает у молодых людей, ставших заложниками обстоятельств, которые они не в силах изменить.

— Могу. Никто из нас не способен оказать на него влияние. Ни мать, ни отец, ни, тем более, я. Пожалуй, только вы одна.

Сара замерла. Она держала себя столь осторожно, что ей даже удалось усыпить бдительность Элизабет. Причем, с таким мастерством, которым не могла не гордиться. Потому, стоит ли беспокоиться из-за случайных слов Джастина?

— А с чего вы это решили?

— Не знаю, — признался он, к ее величайшему облегчению. Она видела, что он говорит искренне. — Это всего лишь предчувствие. Или, может быть, слабая надежда.

Голос виконта сорвался на шепот. Внешнее спокойствие дало трещину. С полной силой из него рвалось овладевшее им отчаяние. Он сжал кулаки и ногти больно впились ему в ладони.

— Что бы вы обо мне ни думали, я не так уж плох. Я не боюсь тяжелой работы или опасностей. Умею быть преданным. Имей хоть крохотную возможность, я сумел бы добиться в жизни положения. Но теперь, когда я осознал до конца все, то понял, что такой возможности у меня нет. Если в ближайшем будущем ничего не изменится в моей жизни, а равно и в моем существовании, — можно поставить крест.

Сара заколебалась. Во всех его речах звучала некоторая напыщенность. И, тем не менее, они не были далеки от истины. Отчаяние не было наигранным. Как и стремление к жизни, которую он мог смело называть своей. Что касается этой стороны дела, то она не могла не испытывать к нему сочувствия.

— У меня нет основания полагать, что Фолкнер согласится выслушать меня, — начала она говорить. Слова вырвались у нее непроизвольно. Она прекрасно понимала, что они прозвучали глупо и преждевременно. Ведь еще ничего не доказано. Такой честолюбивый человек, как Джастин, доведенный до отчаяния, может пойти и на убийство. Но ощущение западни, которая вот-вот захлопнется, и одновременно страстное стремление обрести свободу — такое знакомое для нее чувство, которое не могло не вызвать отклика в ее душе.

— Вам придется доказать, на что вы способны. Он — неумолимый человек. Второй попытки у вас не будет.

— Мне достаточно одной, — юношеская запальчивость боролась в нем со смертельным страхом. Он понимал, что стоит на самом краю пропасти. Его жизнь, во всей ее никчемности, представлялась ему просто сорвавшимся вниз камешком.

Рассада завяла, лежа на земле. Белые нежные корешки засохли и скрючились. Если Сара не успеет вовремя посадить ее, растения погибнут.

— Я ничего не обещаю, — сказала она, снова принимаясь за работу. И, смягчившись, добавила. — Кроме одного, я попытаюсь.

Он на мгновение закрыл глаза, а затем открыл их снова.

— Благодарю вас, — и повернулся, чтобы уйти. Из-за ограды слышался радостный смех, веселые голоса. Джастин задумался, потом неожиданно спросил: — А что у вас сегодня происходит?

Ей следовало сдержаться, но она не сумела.

— Сельские радости, — она улыбнулась и с нежностью подняла в ладонях молодые зеленые растеньица.

Сумерки одарили землю ласковым поцелуем, и родились звезды. Следуя за луной, пляшите в каменном круге. Рука об руку, мужчины и женщины, заливаясь смехом, пляшите. Наконец, от трения длинных дубовых плах, вверх взметнулась искра. А затем по поленьям побежали языки пламени. Белтан разгорелся.

Небрежно прислонившись к притолоке распахнутой гостиничной двери, Фолкнер наблюдал за священнодействием. Рядом с ним примостился сэр Исаак.

— Потрясающе, — восторгался старик.

— Сплошное язычество, — сухо отозвался Фолкнер.

Сэр Исаак рассмеялся.

— Надеюсь, вы не вздумаете осуждать их за это. В таком замечательном месте невозможно не праздновать май.

Фолкнер кивнул. Происходящее его не особенно удивляло, а тем более, не поражало. Кстати, он хорошо знал, что в празднике есть обоснованность. Лишь одно слегка удивило.

— У них нет майского шеста, вы не знаете, почему?

— Ни малейшего понятия, — признался сэр Исаак, — в других частях страны майский шест — обычное явление. Потому-то вы и решили, что он должен быть. — Сэр Исаак указал на пламя, быстро охватывающее огромную груду хвороста. — Яркий огонь, как они его называют на древнем наречии. Белтан. Трудно представить, из какой древности пришел этот обычай.

Скрипка выводила стремительную мелодию. Ей подпевала камышовая свирель. Подошвы дружно отбивали ритм, вместе с барабаном. Потрескивало и подскакивало ввысь яркими языками пламя костра. Фолкнер пристально смотрел на кружащиеся в пляске фигуры. Пытался сквозь клубы дыма разглядеть Сару. Где же она? Он понимал, что, конечно же, дома ее сейчас нет.

К Белтану высыпали все жители, а вместе с деревенскими и жители соседних ферм. Молодые матери с младенцами на руках, седые старики, опираясь на палки, все собрались вокруг яркого огня. Даже миссис Хемпер и та пришла. Похоронив накануне сына, она, тем не менее, считала, что обязана отдать долг этому дню. Но где же, все-таки, Сара?

Фолкнер неожиданно встревожился. Он выпрямился, отталкиваясь от притолоки, чтобы отправиться на ее поиски. Но она, совершенно неожиданно, появилась позади собравшейся толпы. Она была одета во все белое. Волосы, цвета догорающих углей, были распущены и доходили ей до пояса. Лоб украшен венком из ноготков. Он зачарованно смотрел на нее. Рядом с Сарой появилась молоденькая девушка, взяла из ее рук корзину, принялась раздавать пироги. Кто-то из собравшихся обратился к Саре, она рассмеялась, но не остановилась, пошла дальше. Не стесняясь ничьих взглядов, она шла ему навстречу.

— Я думал, что увижу тебя танцующей вокруг майского шеста, — тихо сказал Фолкнер и улыбнулся. Она подошла к нему настолько близко, что он ощущал тепло ее кожи и аромат сирени, который отныне всегда напоминает ему о ней.

Она искоса и лукаво посмотрела на него. Щеки горели, губы алели, словно лепестки роз.

— Это саксонский обычай.

Фолкнер почему-то волновался, совсем, как влюбленный юноша. Хрипловатым голосом он сказал:

— В следующий раз, когда встречусь с каким-нибудь саксом, обязательно расспрошу.

Ее глаза были сейчас зелеными, словно в них отражалась лощина, та лощина… Отблески Белтана плясали в ее глазах золотыми искорками.

— Пойдем, — сказала она и притянула его к себе. Рука об руку они вошли в круг пламени и камней.