Обожаю иностранцев!
Собственно, как и любой советский гражданин.
Вот как мы реагируем на приезд импортного гостя? Феерически! Широко распахнутые объятия (если руки не заняты хлебом-солью), искренняя радость на физиономии и счастливая улыбка на все тридцать два зуба.
От души!
Европейцы, между прочим, ведут себя гораздо сдержаннее. Все очень взвешенно и культурно. Улыбочка ни на миллиметр не превысит установленных евростандартом норм приличия, благосклонные покачивания благородной головой, ну и… обниматься все же, пожалуй, не стоит. Личное пространство, знаете ли. Гигиена опять же…
Есть разница?
Советский человек иностранца и любит, и жалеет одновременно.
На Руси это, между прочим, почти одно и то же. Как же он, бедный нерусский человек, живет там, в Европе своей? Мучается, знамо дело. Кругом смоги, безработица, НАТО с капиталистами и всякие прочие брюссели да ла-манши. Что он, несчастный, знает о простых человеческих радостях? Об огурчиках соленых да о стопочке запотевшей? О колоске и березке? О наших бескрайних широких просторах, где так вольно дышит человек? Проходящий соответственно по своей стране как хозяин. Сурово супя брови…
Порой так и хочется прижать эту бедовую зарубежную голову к своей широкой груди и смахнуть бережно с иностранного глаза горькую слезу, вызванную жестокой несправедливостью эксплуатации человека человеком. В погоне за присвоением прибавочной стоимости. Да-да! А вы как думали? Разбираемся немного в политэкономии. Потому как не лаптем щи хлебаем…
А вот иностранец не разбирается.
Он не догоняет, чему радуется это русское чудовище. Зачем сует под нос ему черную буханку грубого помола с деревянной солонкой крупнозернистой соли? И не очень хорошо вымытую стопку с подозрительным алкоголем. И огурец – явно нелицензионного производства и с ярко выраженными признаками «хэндмейд»-обработки в домашних условиях. Зачем размахивает своими огромными ручищами и норовит прижаться к его, иностранца, чистому телу? Странные какие-то проявления симпатии. Тревожные и непонятные. Вероятно, задумал что-то коварное. Монгольско-византийское. Или финно-угорское. А может быть, того и гляди обмануть хочет?
Впрочем…
Обмануть – это не очень страшно. Это иностранцу знакомо! Тут у нас целая религия. Концепция. Понятийный слой.
Вот ведь как привык рассуждать русский дикарь: «Ты мне нравишься. Я тебя люблю. Но если ты меня обманул – я тебя НЕНАВИЖУ. У, негодяй!»
Нормально? Как дети малые! Да что там – настоящие варвары!
А как рассуждает цивилизованный иностранец?
«Ты мне, конечно, тоже нравишься, а вот «любить» – это уж чересчур! Хватит мне того, что я и так беззаветно люблю самого дорогого мне человека. Самого близкого! Самого себя… Как! Да ты меня пытаешься обмануть?! Послушайте. А ведь это очень любопытно. Это интересно! Это нам знакомо и понятно. Может быть, ты не такой уж и дикарь, каким кажешься на первый взгляд? Что там у тебя в стопке?..»
Как говорится, вновь почувствуйте разницу.
А вот интересно, не здесь ли Кощеевой иглой упрятана первопричина пресловутого европейского благополучия? Задел культа всепоглощающего конформизма? В скорлупе уникальной по своей природе приспособляемости! В способности обыграть себе на пользу любые, пусть даже чудовищные, обстоятельства? Которые при известном отсутствии излишков морали могут на поверку оказаться не такими уж и страшными. А порой даже и полезными. В качестве примера достаточно вспомнить лязг крупповских подков на булыжниках Монмартра или гильотину, как величайшее и очень полезное (для усталых палачей) изобретение западной цивилизации.
А ведь это, на секундочку, не так уж и просто – столь насиловать свою природу!
Куда нам, бесхитростным и наивным славянам! С нашей прямолинейностью и твердолобостью. С нашим максимализмом и отчаянной тягой к вселенской справедливости. С таким неудобным багажом уж точно не угнаться за мелькающими вдали всполохами истинной культуры и цивилизованной демократии. Так и будем прозябать в дикости да варварстве.
Вечно.
По крайней мере, свидомый европеец именно так и считает.
И… знаете что?
Наверное, я все-таки не так уж и сильно обожаю иностранцев…
– Ну, чего здесь непонятного: берешь и пишешь. – Я с чувством глубокого удовлетворения наблюдаю, как евроулыбка постепенно теряет эталонные миллиметры и начинает отдавать кислятинкой. – Автограф. Ав-тог-раф! Что по-нашему, что по-вашему – одно… чертственно! Смотри: карандаш! Суешь в рот, потому как чернильный. Слюнявишь и пишешь что-нибудь здесь, на открытке с Чебурашкой. Чего? Да никакой это не «сина монстр». Это Чебурашка. Друг крокодила. Нет! Крокодил тоже добрый. Да при чем здесь вообще это? Слюнявь давай!..
Встреча с французскими моряками в разгаре.
Белоснежными стайками легкомысленные путешественники слетают по трапу на берег и тут же попадают в цепкие лапы социалистической детворы. Кто-то жаждет просто поручкаться с невиданными гостями, кто-то – сделать незабываемое, хотя и черно-белое фото старенькой «Сменой», а кто-то уже и прозрачно намекает, что, мол, не прочь и пожевать чего-нибудь французского. Ну, может быть, жвачки какой-нибудь…
Тьфу! Простых намеков не понимают.
Некоторые особо шустрые представители мелочи пузатой уже даже красуются на руках у опешивших гостей, которые толком и не поняли – как такое могло произойти? Пачкая липкими от конфет ручонками белоснежные плечи, апологеты международной дружбы высокомерно поглядывают на оцепеневших от восторга мамаш и менее удачливых сверстников.
А есть и интеллектуалы вроде меня. Любители автографов. Причем таких баранов нежданно оказалось здесь не так уже и мало. И что любопытно – их ареал обитания упорно концентрировался исключительно вблизи темнокожих представителей Пятой республики, словно ценность эпистолярных приобретений должна была резко возрасти в зависимости от степени пигментации кожного покрова объекта.
– Вот. Правильно. Хотя… Стой-стой! Ничего не правильно! Что это за закорючка? Чего так мало-то? Ты мне еще три такие закорючки нарисуй. Три! Смотри: сколько пальцев? Вот столько и нарисуй! Давай, слюнявь карандаш…
Разумеется, эта детская идиллия и аттракцион невиданной дружбы – лишь для непосвященных. Внешняя картинка. Коллаж для передовицы. На самом деле трудятся тут и взрослые дяди. И тети.
Наши со смежниками работают довольно плотно. Я бы сказал – сверх меры. Хоть и не без изящества. Достаточно присмотреться: органично шатающиеся по пирсу влюбленные парочки, снующие тут и там работяги в излишне чистой робе, старушки-голубятницы с цепким взглядом да рыболовы-оптимисты, тыкающие удочками чуть ли не под трап французского судна. И каждый со своей долей артистизма. Некоторым даже хочется крикнуть: «Верю!»
Неподалеку Ирина, обвешанная афишками с видами достопримечательностей, купается в потоках грассирующих комплиментов и делает вид, что ей это жутко нравится. Правда, отметившись короткой дежурной фразой, французы, как те собачьи особи мужского пола, бегут дальше впопыхах столбить неизведанную территорию. А вот на экскурсии не рвутся, хоть плачь, несмотря на миловидность местного гида.
Чуть дольше задержались лишь два каких-то французских лузера: очкарик один, длинный и сутулый, словно вопросительный знак, и другой фрик – мелкий, толстый и неопрятный пузырь, больше похожий на араба, чем на гордого поедателя лягушек. Галдели, размахивали руками, особенно толстячок, непонятно чего хотели. Желали странного, по определению братьев Стругацких.
Я сместился поближе.
А! Сфотографироваться хотят. С Ириной.
М-да. Закавыка.
У нас по этому поводу – четкие и недвусмысленные инструкции. В смысле – ни боже упаси! Слишком часто безобидные на первый взгляд фотографии оказываются в неприятненьких досье потенциального противника. Или в кармашке у киллера. Да мало ли где! Наша специфика публичности не приемлет.
Между прочим, Сан-Саныча вообще не видно. Наблюдает где-то, как наказано руководством. Красиво работает, чертяка. Как тот суслик из известного фильма: «Ты его не видишь, а он есть…» А ситуация, между прочим, как раз для подстраховщика. Выручать надо Ирину – ее отказ от участия в совместной фотосессии не вписывается в легенду. По идее, любая дикарка счастлива должна быть…
– Давай я щелкну! – Я сместился уже достаточно близко к французской парочке и теперь тыкал пальцем в шикарный фотоаппарат, свисающий на ремешке с длинной иноземной шеи. В мерзких пупырышках, между прочим. В смысле – шея, не фотоаппарат.
Уставились.
И галдеть перестали. Словно с ними заговорила крышка канализационного люка.
– Давай-давай. Не дрейфь. Умею я.
Очкарик инстинктивно схватился за свою дорогущую камеру и непроизвольно прижал ее к своей впалой груди. Фотоаппарат даже непроизвольно щелкнул затвором – видимо, неловкий француз в панике зацепил чуткую спусковую скобу. Ни в жисть не отдаст. Разве что с последним издыханием. Вот же построили общество – какой-то оголтелый эгоизм. Культ вещизма и потребительства. Впрочем… ведь и мы туда же рвемся… семимильными шагами. И ведь прорвемся… если не сказать – нарвемся. Когда-нибудь…
Ну ладно. Зато фотосессия надежно сорвана.
Сладкая парочка мушкетерских потомков спешно ретируется в сторону площади Нахимова, бросая напоследок в мою сторону взгляды, исполненные тихого ужаса.
Хотя…
Толстячок все же больше пялится на Ирину.
А вот и Козет нарисовался за ее спиной. Вовремя, что и говорить.
Молодец!
Подмигнув Сан-Санычу, я отправился за французами.
Что-то меня в них цепляло. Может быть, демонстративная мультяшность? Толстый и Тонкий. Пат и Паташон. Пьеро и Арлекин пристаревшие. Тревожит меня эта голливудчина – еще с прошлогодних событий. Тогда главный злодей тоже мимикрировал под мультяшный образ сумасшедшего ученого, а я это чувствовал, но до последнего момента не смог верно классифицировать собственные тревожные ощущения. А теперь, как говорится, дую на воду, обжегшись на молоке.
Потом, эта камера…
Кто им разрешает здесь снимать? На секундочку – база флота. Скоро вообще город закроют, а потом… вновь откроют в эпоху оголтелых девяностых… и парада суверенитетов…
Но я не об этом.
Нет никаких сомнений, что наши спецслужбы проверят все, что наснимают там эти французы, если я хоть в чем-то разбираюсь. Тем не менее понаблюдать за этим дуэтом незваных комиков было бы любопытно.
Белоснежные красавцы, оправившись от внезапного нападения со стороны коварного октябренка-беспредельщика, уже радостно лопотали друг с другом, восхищенно крутили головами и вовсю щелкали своим импортным фотоаппаратом. Я заметил – в основном в направлении миловидных представительниц прекрасного пола. Озабоченные какие-то. В сторону моря и стоящих там на рейде боевых кораблей объектив даже не поворачивали. Демонстративно. Значит, предупреждены. Благо и без военных секретов здесь было что пофотографировать. Особенно представителям галантной нации, уставшим, видимо, от своих страшненьких эмансипированных француженок.
А вот на нашем Приморском бульваре было на что полюбоваться!
Уникальное место.
Возможно, я покажусь пресловутым куликом-хвастунишкой, но душевнее места я в своей жизни не встречал. Вроде бы обыкновенный парк на коротеньком изгибе береговой полосы. Относительно небольшой даже в сравнении, скажем, с его тезкой в Одессе. Но вот атмосфера! Неповторимо теплая, семейная, нежданно превращающая любого посетителя в своего, близкого и родного. Недаром это излюбленное место отдыха как вездесущих старушек, закармливающих под завязку обнаглевших голубей, так и молодых мамаш с их реактивно носящимися вокруг центрального фонтана отпрысками.
Если приезжий не побывает на Приморском, города он не почувствует. И не поймет.
Вот и французы, гляжу, прониклись. По крайней мере, выглядят возбужденными.
А! Так это не из-за местных красот.
Просто к зданию городского Аквариума подкатил новомодный «рафик», из которого высыпала стайка шустрых студенточек. Надо думать – из медицинского училища, судя по отсутствию в их среде представителей сильной половины. Веселая группка, создавая неповторимый гвалт и раскачивая торчащими во все стороны косичками, направилась к входу в подводное царство Института биологии южных морей.
Французская фотокамера защелкала с интенсивностью автомата Калашникова. Моим подопечным тут же срочно захотелось погрузиться в чудеса подводного мира. Так, что аж ножками засучили. Рванули за девчонками, искря импортными гормонами, наткнулись на вежливый, но твердый разворот ввиду отсутствия билетов и в панике закрутили головами в поисках кассы.
Я же в свою очередь, просчитав недалекую и очевидную перспективу, свой пятачок на право доступа к прекрасному уже потратил, поэтому заблаговременно смог присоединиться к гомонящему на все лады коллективу будущих медиков. Притормозив слегка на входе, оглянулся – не станут ли иностранцы пихать кассиру свою французскую валюту? Да нет, все путем. Рублями их, получается, обеспечили. Заблаговременно. Двигают уже в мою сторону – толстячок аж подпрыгивает от нетерпения. Они что – реально больные?
Ну да, рыбки тут красивые…
Я смешался с толпой. Сдернул с плеч темную штормовку и остался в светло-серой водолазке – слегка перекрасился по законам маскировки. За парочкой наблюдал через отражения огромных аквариумных стекол, за которыми плавали снулые гигантские черепахи, беспокойные осетры и разная другая живность, на которую французы даже внимания не обращали.
Отчаянно картавя и сотрясая воздух классическим прононсом, они активно создавали вокруг себя фан-клуб из неискушенных и, надо сказать (не в обиду – просто опыт собственных юношеских лет), не очень требовательных и разборчивых медичек. Про языковые барьеры здесь как-то никто и не удосужился вспомнить. К слову, экскурсовод тоже был благополучно забыт.
– А фотик можно посмотреть? Красивый какой! – Особо бойкая студенточка, пухлая, как круассан, кокетливо потянула свой пальчик к чудо-технике.
Сейчас получит от жмота-француза.
Ах ты, зараза!
Щурясь от удовольствия, очкарик уже тащит со своей мерзкой шеи великолепный «Пентакс», что-то булькает умиротворенно и протягивает поклоннице свою драгоценность, не забыв предусмотрительно цепко удерживать ее за ремешок.
– Ух ты! А это что? А для чего эта кнопочка? А здесь что написано? По-французски, да? Нет? – затараторила польщенная девица.
Да, это ты, французик, погорячился.
– А как фотографировать? Так? Не так? А как? Да я поняла. Поняла-поняла! Тань! Щелкни нас с Жаном…
Вот логика! Ты-то, может быть, и поняла, а Таня твоя? Стремительно бледнеющий француз уже обреченно выпустил из цепких лапок ремешок и, сам того не ожидая, оказался в центре живописной композиции. На фоне резвящихся за стеклом катранов. Ну вы попали, иностранцы. Это вам не детишки несмышленые. Тут калибр помощнее.
Я отошел в сторонку и стал рассматривать милые зубки чучела рыбы-молота, которая была подвешена к потолку зала. Время есть. Клиенты нашли себе приятное, хоть и обременительное по времени занятие. Я оглянулся на эту чудную компанию. А где, кстати, толстячок? Так, я не понял. Только что был здесь – пытался приобнять за талию сразу двух поклонниц. Жалея, видимо, что Создатель не дал ему рук этак шесть или восемь, как осьминогу. А теперь и след простыл!
Я сместился к выходу. В другую сторону беглец пройти не смог бы. Это мимо меня, было бы заметно. Значит – точно на выход. Там на улице у дверей стояла пожилая сотрудница-контролер. Ее миссия – не пущать обратно того, кто уже имел неосторожность выйти. А перед самим выходом – поворот в служебный коридорчик. Араб только туда мог юркнуть. Зачем это?
Точно!
Вон он. Пытается объясниться с очередной бдительной сотрудницей, тыча пальцем куда-то ей за спину. Что за ерунда? Чего ему надо-то? Ближе не подойти – длинный коридор просматривается как подзорная труба.
Так. Ничего ему тут не разрешили.
Сокрушенно покачивая пухлой головкой, арабо-француз двинулся в обратном направлении. Я резво шмыгнул за угол, повернулся спиной и присел – мол, шнурок на ботинке развязался. Сейчас пройдет мимо – попробую расспросить неприступную сотрудницу аквариума. Своим-то отечественным, может, скажет?
Сказала. Правда, подозрительно сканируя меня бдительным прищуром сквозь стеклышки очков. Телефона иностранец домогался. Позвонить якобы. Не позволила, знамо дело. Знаем мы их. Как говорил классик, «нашпионит тут, как последний сукин сын», отвечай тут потом за него… И тебе, мол, здесь делать нечего. Ходит, расспрашивает…
Я спешно ретировался за арабом.
Телефон, значит.
И зачем это иностранцу в чужом городе телефон?
Неправильно отработала бдительная гражданка великой страны. Надо было позволить вражьему сыну отзвониться, потом – настучать «куда следовает». Учишь вас, учишь. Ведь тоталитарное, блин, государство. Здесь все должны друг на друга стучать. Так, по крайней мере, рассказывают всем наши продвинутые либералы из моего времени.
Я быстренько вернулся в зал.
Ага! Весь французский контингент в сборе. Занимаются привычным делом – девок охмуряют. Между прочим, несовершеннолетних.
Куда же ты, красавец, позвонить-то хотел? Вряд ли на родину, междугородка здесь только на почте. Значит – на местный номер. Уже обзавелись знакомыми? Или знакомые давно тут?
Вообще-то французы в нашем городе – большая редкость. Хоть они и не в НАТО, тем не менее это посещение нашего порта их гражданским судном – событие экстраординарное. Хотя бы потому, что для контроля привлекли даже нашу эксклюзивную группу. Получается, не могли французы обзавестись случайными поклонниками, скажем, в свой прошлый приезд. Потому как не было никакого прошлого приезда.
А контакт был!
Что получается? Все-таки «нашпионили», сукины дети? Или собираются?
В любом случае моя прогулка-экспромт должна быть передана в более компетентные руки. Так. Где-то рядом с Приморским был телефон-автомат. Ибо до служебного не допустят – без вариантов.
Я выскочил наружу и со всех ног бросился через бульвар к проспекту Нахимова. Тут где-то около военторга была будка телефона. Ага! Есть.
– Пятого хочу! Мой код… такой-то.
– Пятый на выезде. Все работают по французам.
– Да, блин, знаю!
Я задумался.
– Ладно. Конец связи.
В принципе отсюда и до порта недалеко. Где Ирина и Сан-Саныч маются на подхвате.
Я рванул к Графской пристани, чуть не врезавшись при этом в почетный караул пионеров, степенно выруливавших из-за угла на маршрут к Вечному огню. Извините, ребята! Не до вас… время поджимает…
Вся надежда на медичек. Которые, насколько я знаю, так быстро своих новых импортных игрушек не оставят. И на озабоченных французов, погрузившихся по самые ноздри в благоприятную среду.
Телефон вам, значит, нужен.
Ага! Ирина на своем рабочем месте, скучает без смывшейся на охоту иностранной публики. Заметила меня. И как-то загадочно смотрит. Знаем мы эти гляделки…
– Ирин! Подожди… дай вздохнуть… уфф… Пятому… вводную… срочно…
– Ты что, мальчик? Потерялся? Ты где так запыхался? Куда родители смотрят?
– Блин! Очень смешно. Зачет – легенду отработала. Оглянись только – где твоя публика? Восхищенная? Французы телефон ищут. В Аквариуме. Дальше разжевывать?
– Стой тут. Стереги картинки. – Естественно, ничего ей разжевывать не надо, переключилась моментально и уже в теме: забегает в какую-то подсобку на пристани.
Кстати, на крыше этого сарая – какой-то подозрительный моток проволоки.
«Рация, – понял я, – не мелочится Контора, однако. Серьезно подходят».
Из подсобки нарисовалась псевдовлюбленная парочка и, оглядевшись, направилась ко мне. Наши. Я даже знал обоих – Веня и Варя. Между прочим, муж и жена.
– Погнали! – Вениамин сух и деловит. – Детали расскажешь по дороге. Объект обозначишь на месте, а сам испаришься.
– А…
– А не надо говорить «А», – перебил меня Веня, – вернешься на пристань. Там шеф тебя ждет. В подсобке. Ему, кстати, диспетчер о твоем звонке уже сообщил. Он нас и задействовал в резерв, чувствуя, что у тебя есть новости. Пока ты стометровку сдавал. Просчитали тебя, юноша.
– Я в шоке. Да от вас ничего не утаить.
– Ладно. Давай подробности по французам.
Сдав импортных клиентов под опеку, я, уже не особо торопясь, отправился обратно в порт проторенной дорогой. Чего тут идти-то? Минут пять, не больше. По Приморскому, между прочим, бульвару. Поэтому – с чувством, с толком и расстановкой. С удовольствием и не спеша. Даже мороженое купил себе в ларьке. Фруктовое. Настоящее, советское, за девять копеек, от запаха которого и сам дуреешь от счастья, и все мимо пролетающие осы в радиусе не меньше ста метров.
Мм, наслаждение!
Я уже говорил, что детские вкусовые рецепторы гораздо тоньше? Любой прием пищи превращается в праздник. Или же… в наказание. В пытку, в каторгу. Это если приготовлено невкусно, разумеется. Помните об этом, родители!
Например, вот это мороженое, быстро теряющее свой номинальный вес, явно удалось у его творцов-производителей. Попробую не торопиться. С голодного края, что ли? Кстати, и путь к шефу коротковат. Ладно, подождет начальник. Надо бы пару петелек к дистанции добавить. Сюда, например, к Драконьему мостику, который напротив Памятника затопленным кораблям.
Душевненько тут.
Я облокотился на невысокие перильца и, наслаждаясь погодой и чудесным видом на бухту, стал добивать начинающее капать мороженое.
И тут же увидел своего обидчика!
Того самого, который давеча любезно пригласил меня в подвал. И сопроводил. Забыв, видимо, поинтересоваться – оно мне надо или нет.
Белобрысый агрессор беззаботно сидел на лавочке ко мне спиной на фоне Константиновского равелина, жевал булку и охотно подкидывал ее куски местным оборзевшим голубям. Так, собственно, делали все сидящие рядом с ним. Птицы дрались друг с другом, шумно хлопали крыльями и обильно гадили вокруг себя. Людям нравилось.
Внезапно под мостиком внизу возмущенно заорали.
Я в панике присел за перильца. Потому как блондинчик стал лениво поворачивать голову на крик обкапанного фруктовым мороженым обывателя снизу. Между прочим, по этим временам мороженое делали не на воде, а на молоке приличной жирности. И от него оставались замечательные несмываемые пятна на одежде. Поэтому я даже слегка посочувствовал бьющейся в истерике невидимой мне жертве отечественных кондитеров. Надеюсь, я тоже пока остаюсь невидимым.
Гусиным шагом (помните советские уроки физкультуры?) я прошлепал вдоль перил мостика (благо они без просветов) и осторожно выглянул.
Белобрысого на скамейке не было! Не было его и поблизости.
Как так? Десяти секунд не прошло. Я думал, что он за это время только голову в мою сторону поворачивать закончил. А его уже там и след простыл! Отбросив осторожность, я вскочил и завертел головой вокруг. Вдоль набережной, в сторону фонтана, вдоль парка – нету! Хоть ты тресни!
– Вон он! Мерзавец! Ты зачем людей мороженым пачкаешь? А ну стой там! Сейчас я поднимусь.
Ага. Спасибо, я уже откушал.
Дурных нема.
Окинув напоследок окрестности горестным взглядом, я рванул в сторону площади Нахимова. Подальше от испачканного соотечественника и поближе к шефу. Не забывая при этом тщательно сканировать близлежащую местность – на всякий случай. Впрочем, безнадежно. Интересующая меня личность как сквозь землю провалилась.
Что за чудеса с этим белобрысым?