Глухо взрыкивая на подъемах и широко раскачиваясь на своих танкоподобных рессорах, «Победа» размеренно уписывала под собой метры горячего уже по майским меркам асфальта. В салоне висело напряженное молчание: я рассеянно поглядывал в окошко, а белобрысый водила превратился в сидящую статую Командора.

Что-то меня грызло изнутри. Что – пока непонятно.

Все ли я правильно делаю?

Голову даю или какую-либо иную свою конечность на отсечение – стопудово нет!

Потому как, если быть до конца справедливым, все мои действия в этом времени странным образом пронизаны каким-то авантюризмом, какой-то парадоксальной непоследовательностью и, не побоюсь этого слова, – временами глупостью. Почему так? И почему все это в конечном итоге тем не менее приводит к положительному или хотя бы к удобоваримому результату?

Что это за аномалия?

И что мною движет, если не считать двух личностей, постоянно конфликтующих в моем теле? Может, как раз все дело именно в этом конфликте?

Отцы и дети, блин.

Вот, к примеру, с какой радости меня совсем недавно пробило «поностальгировать» по поводу рюмки коньяку? Это когда я с перепугу не знал, как потянуть время, вынужденно общаясь с белобрысым злодеем. Кто меня дергал за язык? А в результате получилось так, что подспудно я дал понять сопернику, чтобы он не обольщался по поводу моего внешнего облика. Ну да, я выгляжу как несмышленый первоклассник. Но своими алкогольными сентенциями несмышленыш неосознанно напоминал о том, что внутри-то взрослый! Возможно, тем самым приостановив возможность агрессии.

Но ведь в ту секунду я всего этого не просчитывал! А получилось толково…

Кстати, я ненавижу коньяк. Как, собственно, и водку, и пиво, и вообще алкоголь. Вино, правда, люблю. То самое «Седьмое небо…», тут я не соврал. Оно реально… вкусное, что ли. Но в масштабах не больше одного бокала в неделю. Так, посмаковать по капле. Чтобы, не дай бог, не появились первые признаки опьянения. Терпеть не могу, когда контроль над самим собой уплывает куда-то в сторону.

Нет, ну конечно, мы все в той или иной степени «бухали» в молодые годы. И я не исключение. Но каждый раз наутро просыпался с назойливо саднящим чувством, что я вчера что-то не то сделал. Точнее, сделал не то, чего хотел сам, а то, что было навязано мне извне. Водкой ли, чертом ли, вселенским гомеостазом – без разницы. Не мной самим. А это меня бесило с юных лет.

Недавно я узнал страшную вещь.

Оказывается, существует гипотетическая вероятность того, что нашим телом управляют… бактерии! Внутри каждого человека их где-то около двух килограммов. А по количеству – сотни и сотни триллионов. И они не просто нахлебники, как считалось раньше. Они помогают нам усваивать пищу, вырабатывают полезные для нас вещества, участвуют в поддержании иммунитета и – внимание! – влияют на наше настроение, поведение и даже эмоции!

Мама дорогая!

Вы представляете, какой для меня был шок? Хотя это всего-навсего гипотеза, но… до чего правдоподобная, блин! Это что, мною кто-то все-таки управляет? Пусть не извне, пусть изнутри, но…

Не до хрена ли начальников на мою бедную голову?

– А у тебя много начальников? – неожиданно нарушил молчание Борюсик, лихо закладывая очередной крутой вираж. – Я имею в виду – в вашем, как его… управлении? Ну… в этом времени?

В первый миг на меня напал столбняк. В сознании мелькнула картинка – сотни жирных очкастых бактерий важно восседают за массивными письменными столами в разных труднодоступных уголках моего многострадального кишечника, щелкают компами, раскладывают «Косынку», говорят по мобильникам и гоняют секретарш за кофе с ликером.

Я потряс головой, возвращаясь к действительности.

Чур меня.

Начальники?

– Ты имеешь в виду, многие ли из них знают о моей «транспозиции»? В смысле то, что мои мозги из будущего?

– Ну да. Имею. В виду.

– Нет. Знают только… медики-специалисты. К одному из которых мы сейчас и едем. А ребятам из КГБ подброшена грамотно слепленная легенда. О ребенке-вундеркинде, который помогает органам в оперативной работе.

Белобрысый вновь надолго замолк.

Чует недоброе, как пить дать, чует. Логически понять, где подвох, не может, а нутром опасность чует. Эмпирически, если можно так выразиться. Опыт-то у него – о-го-го какой!

– А тебе с нашими волкодавами и не нужно встречаться, – неуклюже попытался я усыпить его бдительность, – «медицина» тебя посмотрит, откорректирует что надо да контакты даст, которых впредь надо держаться. Если не хочешь загнуться молодым…

Борюсик неопределенно хмыкнул, вписываясь в поворот после долгого подъема на Центральный холм.

Да что со мной такое? Зачем я ему лишний раз про «волкодавов» напоминаю?

– Ты это, прямо ко Дворцу пионеров не подъезжай. Не будем светиться лишний раз. Проедем лучше по набережной к Детскому бассейну. Около медучилища который.

Черт!

И про медучилище двусмысленно получилось. Как упрек. Девчонку-то наверняка с его подачи зачищали. Впрочем, внешне не видать того, что Борюсик напрягся больше, чем был до этого. Пулей проскочил по Большой Морской и свернул к Артбухте.

В открытое окно дохнуло соленой морской свежестью. Знакомо гуднул собирающийся отчаливать городской паром. Справа замелькали начинающие зеленеть платаны в сквере у театра Луначарского…

Почему я так волнуюсь?

Машина миновала сквер и вкатилась на территорию Детского бассейна. Последнюю сотню метров мы уже ехали по пешеходной зоне, если честно. Но Борюсика это почему-то особо не тревожило. Привык, наверное, чувствовать себя всюду хозяином жизни. Так и здесь – внаглую припарковал «Победу» прямо на въезде, возле каменных шаров, разукрашенных под глобус Земли. Кажется, даже слегка перегородил выход.

Случайно?

Я выбрался из салона, сочно хлопнув дверью. Белобрысый, вышедший из машины чуть раньше, недовольно зыркнул в мою сторону, но промолчал.

Мы направились вглубь территории, благо по случаю праздничного дня она выглядела пустынной. Сторож, скорей всего, пошел поглазеть на парад – тут совсем рядом. Беззаботное время! А что тут возьмешь в бассейне? Интерес был только у нас.

Здесь внутри одной из подсобных построек находился замаскированный проход в коротенький подземный лаз, ведущий в наш спортзал. Каких-то полсотни метров. Но с кучей изгибов, поворотов, микроскопических спусков и подъемов, и в конце – с шикарной старинной винтовой лестницей, ведущей прямо в санузел спортзала.

– Отсюда что, черный ход есть? – Борюсик на ходу с любопытством рассматривал внутреннюю кухню школы начинающего малолетнего пловца.

Да ты, брат, капитан Очевидность!

– Зачем? Просто телепортируемся. Вон там, прямо из-под уличного душа… да шучу я, шучу. Телепортация у нас еще… не до конца протестирована. Сбоит, зараза. Может частями выбросить…

– Снова шутишь?

– Да ты прямо в корень зришь!

Что-то я развеселился не по делу. Нервячок? Да, похоже.

– Ты не обращай внимания. Шутки – они… нам только на пользу. Помогают, понимаешь, психику стабилизировать. В твоем случае это крайне полезно. Пусть даже и для профилактики. Пришли. Помоги мне «корабли» эти пенопластовые разобрать.

В подсобке – до потолка навалены пенопластовые поплавки, на которых детишки учатся плавать. За штабелем – легкая фанерная шторка, а за нею – тяжеленная бронированная дверь, ведущая в бомбоубежище, я так полагаю. Судя по огромному штурвалу-запору, массивным петлям и толщине самой конструкции.

Кстати, если что-то пойдет не так, Борюсика можно просто оставить в этой микроштольне. Света там нет, поворотов масса, а выхода только два – здесь и уже в самом спортзале. Есть, конечно, ответвления, но они все или заварены, или забетонированы.

– Крутани этот штурвал, Борис Яковлевич, а то у меня веса не хватает. Против часовой, на четверть. Ага. Вот так.

Из подземелья пахнуло морским илом и водорослями.

Белобрысый не торопился входить первым. Вновь чуйка? У меня что, на лбу написаны все мои черные замыслы?

– Чего ты? Пойдем. Тут рядом.

Я шагнул в темноту.

– Держись за мной.

Почему он медлит?

– Слышь, малой. А этот твой доктор – он обо мне вообще знает?

Хороший вопрос. Главное – своевременный. И что радует – очень уместный. Отчего бы и не поговорить на эту тему, стоя спиной к собеседнику в вонючем полумраке?

– Знает-знает. Они, брат, все про нас знают. Это как правило. Только в твоем случае небольшое исключение образовалось. Но ведь нашелся же ты! Не правда ли? На радость наших яйцеголовых ученых. Пошли давай…

Зашел все же внутрь.

Со скрипом затворил за собой массивную дверь. Молчит пока, и слава богу. Думать тебе, дорогой, сейчас очень вредно. Тем более что во всей моей версии, в этой шаткой конструкции я сам только что обнаружил явный и крайне очевидный изъян.

И это…

– Слышь, малой? Я тут чего подумал, а зачем ты сегодня на заборе сидел? Чего там у татар выглядывал?

Да. Действительно странно. Но не смертельно.

– И чего сразу ко мне не пришел? К чему эта бойня в больнице? Или… ты не знал!

Бинго!

Умный мальчик. Стопроцентное попадание… в стык броневых листов. В самое слабое место моих фантастических нагромождений. И это тогда, когда очень сложно быть убедительным, нащупывая в темноте правильную дорогу и пытаясь оппонировать, находясь спиной к собеседнику. Которого к тому же еще и не видишь.

Ну, что тебе стоило еще минут пять помолчать! Растормозился на мою голову.

– Так надо было, – буркнул я неопределенно, – не мне решать, коль не я все это заварил…

Ох и слабая же аргументация!

– Постой! – в голосе Борюсика появилась новая звенящая напряженность. – Тебе когда разрешили со мной общаться? Сегодня? А когда успели? До или после «крошева» во флигеле? Ты же говорил, что среди кагэбэшников никто про нас не знает. Тогда кто. Тебе. Дал. Разрешение?

С каждым словом голос за моей спиной раздавался все ближе.

Или он говорил громче?

Нет! К голосу добавилась еще и рука, нащупывающая мою спину.

Я рванулся вперед. И в сторону, зная, что через два метра темноты будет поворот направо.

– Стой! Стой, гаденыш!

Сработала все же звериная чуйка. Не донес клиента – какой-то пары десятков метров не хватило! Сзади искомое тело с шумом и зубовным скрежетом врезалось в кирпичную кладку – не вписалось в невидимый изгиб коридора.

Добрее от этого тело не стало.

– Убью! Шмакодявка. Молись, щенок!

Обидно, слушай. Второй раз обидно.

Мокрая галька невидимыми брызгами разлеталась из-под моих стремительно перемещающихся ног. Настолько стремительно, насколько позволяли бесконечные повороты подземного хода. Сзади белобрысое чудище тоже фиксировало все изменения направления коридора – только своими плечами и боками, шумно кроша ни в чем не повинный кирпич.

На мою беду, абсолютного мрака в подземелье не было. Вентиляционные решетки, воздуховоды, сизый блеск воды в глубоких колодцах – отовсюду струился тревожный сумрак. Мало для полноценной ориентации, но вполне достаточно, чтобы враг не терял меня из виду.

Он и не терял.

Хватка у него была что надо. А чего я еще ждал? Сам недавно с умным видом эксперта-психолога рассуждал про «человека действия». Вот теперь это действие во всей своей красе и наступает на мои многострадальные пятки.

Причем буквально!

Споткнувшись о невидимый уступ, который, кстати, я благополучно миновал, Борюсик с рычанием вперемежку с нецензурной бранью сменил вертикальное положение на летящее горизонтальное и сразу же сократил дистанцию преследования до нулевой. Я почувствовал сильный толчок под колено и неожиданно потерял равновесие. Правда, не упал. Точнее, не совсем упал. Так как двигаться я все же продолжал, но уже не на двоих, а сразу на четырех конечностях.

Жить, наверное, очень хотелось.

– Уб-б-бью!! Кр-р-рысеныш!!!

Там вообще сзади – человек или животное?

Судя по дикции и характерному рычанию, от сапиенса там оставалось уже очень мало. Там бесновалось и пульсировало одержимое жаждой крови нечто, страстно желающее удовлетворения жгучей обиды, вызванной чудовищным унижением чувства собственного достоинства.

Его переиграли! Его водили за нос и дурачили до самого последнего момента.

И кто?!

Вот откуда эти «шмакодявки», «щенки» и «крысеныши»! Его все же достает моя видимая сущность. Ему плевать на то, что находится в этой детской головке. Его бесит сама эта головка! Ему невыносимо осознавать, что его облапошил ребенок, пусть даже он и не совсем… ребенок.

Да, Борюсик, как я мог вообще тебя сравнивать со Спинозой?

У тебя же инстинкты на первом месте!

Ба-бах!

Яркая вспышка резанула по глазам.

А, черт! Он что, стреляет?! Я попытался вскочить на ноги.

Бах! Бах! Бах!

Огненным шкворнем полоснуло по левому предплечью, и я вновь кубарем покатился по мокрой земле. Что-то болезненно ударило в правый бок. На камень грохнулся?

Мыча от боли в руке, я опять рванул на четвереньках вперед. Болит – это хорошо. Это значит, по касательной. Если в мякоть или, не дай бог, в кость – рука сразу немеет. В ушах звенит от грохота выстрелов. Я оглох или белобрысое чудовище перестало стрелять?

Ба-бах! Вжик!

Не перестало. И пуля срикошетила от камня совсем рядом.

Я просто ушел с линии огня – дополз до очередного поворота и, опираясь о мокрую стену, вновь стал подниматься на ноги. И… опять вмазался в землю от тяжелого удара в левый бок.

Не пуля. Кулак.

Добралось все же до меня это бешеное нечто. И опять что-то впилось в правый бок. В то же самое место, где уже наверняка пульсировал здоровенный синяк. Еще удар сзади, теперь в центр спины, а потом тяжело дышащая масса навалилась мне на ноги. А правая рука на изломе очень чувствительно приложилась об этот чертов кирпич под правым боком.

Да он у меня в кармане!

Удар, еще удар. В спину, по плечам.

В глазах то вспыхивало, то темнело. А я упрямо выцарапывал из кармана жесткую неудобную штуковину, которая своим острым углом с жуткой болью впивалась мне в тело при каждом ударе.

Потом штуковина неожиданно открылась, и я вдруг пальцами нащупал скользкий продолговатый цилиндр медицинского шприца. В мутнеющем от ударов и боли сознании мелькнуло понимание, откуда он взялся.

Эта порция яда предназначалась Ирине.

Я из последних сил крутанулся на земле и ткнул кулаком в сторону тяжелого, давящего на меня мрака. Тем местом, где, по моим смутным ощущениям, должна была находиться игла.

Мрак взревел и обрушил вселенную мне на голову.

Уже не понимая, наяву или на том свете, но я из последних сил все-таки пальцами надавил…

На поршень.

Эпилог

Трудно быть богом.

С гением братьев-фантастов здесь не поспоришь. Им виднее. Хотя бы потому, что кто, если не бог, поцеловал их в темечко, даруя гениальность мысли и буйство воображения? Они просто ближе к богу. Так, во всяком случае, сказали бы буддисты.

С более высокого холма и видно дальше.

Но иногда коварной змейкой просачивается в сознание крамольная мысль – а что, простым человеком быть легче? Тому, кто не на холме. Кто на равнине. Бог, по крайней мере, бессмертен. И не страдает от болезней или капризов стихии. Потому как сам ими и управляет.

А человек страдает.

Кто напрягается больше – слон, поднимающий хоботом тяжеленное бревно, или муравей, который тащит соломинку в десять раз тяжелее собственного веса? Чтобы ответить УБЕДИТЕЛЬНО, нужно самому быть или слоном, или муравьем. Чтобы ответить ПРАВИЛЬНО, нужно быть богом, как это ни трудно.

А если ты просто человек?

Кому отдать свои симпатии – муравью или слону? На чью сторону встать?

Проще всего, конечно, игнорировать эту дилемму, потому как нет у человека полномочий на истинность. Не бог он, извините. А выбор в данном конкретном случае заведомо будет неверным. Или с точки зрения стаи слонов, или с точки зрения муравейника.

А если выбор делать необходимо? Жизненно необходимо.

Что делать?

Остается одно – ошибаться!

И человек заведомо идет на ошибку. Сознательно! Он знает об этой опасности и использует при этом целый арсенал самоубеждения – мораль, опыт, религию, общественное мнение, моду наконец.

Кто знает, в какую сторону покатится шарик с пригорка?

Никто, кроме ветра, порыв которого в определенную сторону горизонта станет решающим.

Только в ветре нет разума. Это просто стихийный поток воздуха, зависящий от малоизученных атмосферных явлений. Общественное мнение и мода тоже есть суть явления неодушевленные. Хотя и зависят от реакции разумных существ. Ведь нас можно назвать разумными? Можно, наверное, хотя иногда и с трудом.

И получается очередное ФАТАЛЬНОЕ КОЛЕСО, неподвластный человеку заколдованный круг: люди своими ошибками, полуошибками, заблуждениями и редкими попаданиями в истину формируют духовную среду вокруг себя, а среда влияет на поступки людей, которые этими своими поступками, словно микроскопическими толчками, вновь видоизменяют атмосферу собственного окружения. Это при условии, что некоторые поступки отдельных людей совершаются, что называется, не в мейнстриме, не в системе, вразрез правилам, закономерностям и традициям, которые установились в данный момент истории человеческой цивилизации.

В заведомо ошибочном направлении!

Не благодаря, а вопреки.

Так, как я обычно и поступал в течение последних двух недель.

Да что там! В течение всего последнего года, чего греха таить!

Образно говоря, отдавал предпочтение не слону, не муравью, а, скажем… соломинке! Или бревну. Или… еноту-полоскуну, который вообще не в теме. А вот выбирал то, что мне нравится, и все тут! Несмотря на то что все вокруг охреневали от моего выбора.

Все, включая врага.

…Которого я УБИЛ…

В конце концов, взял и… убил…

Да. С недавнего времени на мне висит печать Каина.

По крайней мере, я сам лично так себя ощущаю, в очередной раз истязая собственную совесть интеллигентскими розгами.

В шприце, как я и ожидал, оказался яд. Что-то не очень сильное, но без надежды на выживание. И не быстродействующее, на мою беду. Название лекарства мне говорили, но я не запомнил. Из-за того, что тяжелое сотрясение мозга.

Именно потому что яд был не очень быстродействующим, покойный белобрысый злодей отделал мою бессознательную тушку по первое число. А потом и сам отдал богу, нет, скорее дьяволу, свою черную душу.

Нас так и нашли сотрудники спортзала, которые услышали выстрелы в потайном ходе, – в тесных объятиях, в крови, в соплях и, искренне прошу извинения, в дерьме и блевотине. Последние две позиции, к счастью, касались уже не меня.

Я теперь опять нахожусь в нашем медицинском учреждении.

Причем вновь со своим драгоценным инструктором и бесценной подругой: Ирина тоже проходит курс реабилитации в соседней палате. И опять мы на целом этаже в гордом одиночестве – кроме нас двоих, в этом храме здоровья и боли никаких пациентов больше нет. Даже Веня со Славиком задержались тут не больше суток.

А вот мы лечимся уже вторую неделю.

– Привет, киллер.

Нехарактерное для семидесятых словечко «киллер» Ирина внаглую слизала у меня. А теперь пригоршнями сыплет свою ароматическую соль в мою зияющую душевную рану.

А вот интересно, сколько на ее совести жмуриков? Не говорит.

Почему-то мне кажется – ни одного. Хотя она боевой полевой агент экстра-класса и техникой отъема жизни у себе подобных владеет в совершенстве. Просто молода больно.

И легкомысленна… бывает, когда можно расслабиться.

– Привет, наркота.

Тоже нетипичное определение для эпохи развитого социализма.

К слову, «с иглы» Ирину уже сняли. Она в полной мере испытала на своей симпатичной шкурке все прелести ломки и теперь стремительно шла на поправку. Даже в весе набрала, но этот козырь я всегда придерживаю в резерве.

– Алфавит вспомнил?

Это она о моей тормознутости из-за сотрясения. Что больше всего в ней ценю – так это исключительную деликатность. И милосердие. И еще с десяток прекрасных душевных качеств и свойств характера.

– Бе… Ме… Фе… – начал я юродствовать. – Ой, трудно, тетенька. Же… Пе… Как там дальше? Имя, сест-га!

Этого прикола она не знает, потому как «Мушкетеры» с Боярским даже еще и не в проекте. Надо еще года четыре подождать.

– Марфушенькой меня кличут, мальчик. Душенькой.

Ха! «Морозко» она уж точно смотрела, нашла чем удивить.

– Лишь бы не дурочкой, – непроизвольно снижаю я интеллектуальный уровень нашей пикировки.

И тут же расплачиваюсь за это.

– Тут, кстати, к одному дурачку местному родственники из Болгарии приехали. Говорят, хрен ему больше, а не спортивную гимнастику.

Я как подорванный подскакиваю с постели:

– Где, где они? А кто там?

– Да вон, под окном. Минут десять уже стоят. Пока ты бекаешь-мекаешь тут.

Я рванулся к подоконнику, чувствуя, как знакомый горячий ком стремительно покатился из груди к горлу.

Так и есть! Знакомые все лица.

Это уже становится традицией, сколько раз ни заходи в эту бурную реку – хоть дважды, хоть трижды…

Мама, отец, братишка и бабуля – только завидев меня, начинают что-то кричать, смеяться и махать руками, будто они на перроне, а я в окошке отправляющегося вагона.

Никуда я не уезжаю, я здесь, родные мои!

И опять у них сумки, баулы, авоськи с провизией, как будто меня здесь не кормят. И вновь у меня по щекам горячие слезы, и вновь я что-то беззвучно кричу в ответ и яростно машу рукой. И что-то душит меня изнутри – то ли смех, то ли рыдания, то ли… да не знаю я что.

Ведь мне всего семь лет!

Хотя… когда-то в прошлой жизни… Где-то я уже это все… уж точно видел!

                    Март 2017