Есть в городе две точки, которые наш жизнерадостный и остроумный народ в быту именует «Ямами».

Первая «Яма» – это танцплощадка на Матросском бульваре, потому что сам парк раскинулся на возвышенности, а непосредственный танцпол чуть притоплен в углублении ландшафта. Именно сюда ходят развлекаться матросики-срочники и бравые военно-морские курсанты, отпущенные в увольнение за успехи в боевой и политической. Очень забавное зрелище приключается, когда танцплощадка забита под завязку: ты стоишь наверху у балюстрады, а чуть ниже, на уровне твоих ног шевелится, волнуется, а иногда и ритмично подергивается море из… ослепительно белых бескозырок. Солярис! Разумный океан, снежная морская лагуна. Некоторые негодяи, ровесники лет моих отроческих, так и норовили в эту лагуну бычок метнуть. По привычке, наверное. Впрочем, в данную минуту это не суть важно. И вообще я не об этом.

Я, собственно, о втором объекте под названием «Яма», тезке первого. Это так называемый Центр юношества и молодежи, что на окраине Комсомольского парка. Место без всякого преувеличения уникальное.

Во-первых, это реальная яма. Точнее, воронка. Причем не простая воронка, а очень большая, от очень большого снаряда. Замечу, именно снаряда, а не от авиабомбы или, скажем, какой-нибудь суперпупермины (которых, к слову, тоже хватало). Слышали о печально знаменитых немецких пушках «Дора» и «Густав»? Да точно слышали, какие могут быть сомнения! Уж какая именно из них конкретно тут отметилась, не имеет значения, важно, что след от взрыва чудовищного семитонного заряда диаметром без малого метров сорок после долгих дебатов решили не закапывать. На западной стороне зловещего котлована построили небольшой трехэтажный флигель, особенностью которого стало наличие трех входов, по одному на каждый этаж – крутой склон, так сказать, искусственного происхождения позволял этакую вольность. А в самой воронке стихийно ли, а может быть, и согласно мудреному генплану, возник замечательный многоуровневый парк с облагороженным фигурной плиткой основанием в самой нижней точке, небольшой аллеей, змейкой убегающей вверх, с лавочками и заросшими дикой зеленью крутыми газонами.

Пестрая тень от листвы и прохлада даже в самые жаркие дни.

Рай земной!

Но самый привлекательный элемент «Ямы», разумеется, исключительно для местной детворы – это… барабанная дробь… ИГРОТЕКА! Зал с настольными развлечениями и детским билльярдом на первом этаже флигеля. И это было во-вторых.

Нужно родиться и жить в то время, чтобы понять всю прелесть сего заведения.

О игротека! Генератор эмоций и здорового азарта, тусовка по интересам и предпочтениям, храм знакомств и алтарь беззаботного общения советских тинейджеров восемь плюс, двенадцать минус. Да-да, общения. Ибо девочки здесь тоже появляются время от времени. Потому что здесь кроме пинг-понга, настольного хоккея и механических конструкторов есть еще… внимание… бинго! Вожделенное чудо подрастающих модниц – «Наташа»-переодеваша: плоская кукла из картона со встроенными магнитами в труднодоступных местах. Нужно объяснять, зачем магниты? Думаю, нет. Впрочем… маленькая подсказка – все «Наташины» наряды вырезаны из тонкой жести, а дальше фантазируйте сами. А еще есть крокеты, мозаики, викторинки и прочие девчачьи заморочки а-ля «Маленькая хозяюшка».

К слову, тот, кто считает себя опытным завсегдатаем игротеки, перепробовал тут все! Даже не очень пацанские развлечения, которые, стыдно сказать, все же имеют отдельных поклонников среди представителей сурового пола. В подавляющем меньшинстве, разумеется, но тем не менее. «Паршивая овца» временами появляется и в нашей мужественной отаре. И это тоже одна из тем для непрекращающихся азартных пересудов.

Весь второй этаж флигеля занимает миниатюрный кинозал, в котором даже кинобудки нет. Старенькая кинопередвижка «Украина» трещит тут же, на задних столах. Здесь мы впервые были покорены образом капитана Титаренко из киноленты «В бой идут одни старики», в новом, совершенно не комичном свете увидели общего любимца Никулина в фильме «Они сражались за Родину», узнали, кто такие Шукшин, Бурков, Тихонов. По нашим просьбам несколько раз пересматривали «Штирлица». До «зайчиков» в глазах.

Конечно, крутили здесь исключительно только так называемую патриотику. «Высоких блондинов» и «Фанфан-тюльпанов» администрация игротеки и на порог не допускала, но… художественный уровень той патриотики был, согласитесь, силен!

А еще здесь, на третьем этаже флигеля, функционировали самые разнообразные кружки и секции, «отпочкованные» от Дворца пионеров. Факультативы на выезде, так сказать.

Лично меня, в частности, этим вечером конкретно интересовал театрально-драматургический кружок. Потому что вел его в «Яме» мой добрый с недавнего времени знакомый, по совместительству главный костюмер и гример академического русского драматического театра имени Луначарского товарищ Хейфец Хаим Натанович. Между прочим, в прошлом еще и наставник спецагентов силовых структур по технике маскировки в полевых условиях. Очень строгий и взыскательный учитель, порой ужасающий своей неуемной требовательностью. Железный педагог, хотя и не без любимчиков. Если учесть, что уже лет двадцать дядюшка Хаим принципиально не контачит с органами безопасности, никого уже не учит и лишь для меня делает невиданное исключение, – понятно, кто у него любимчик.

– Ви снова, молодой человек, одеты, я извиняюсь, как босяк и абы как. Почему я не вижу глубокого смысла в этой обуви, которая грустным образом совершенно не дружит с вашим пальто?

– Обыкновенные ботинки. Мама покупала…

– Я глубоко уважаю вашу маму, юноша, хотя и до сих пор не имею чести быть ей представлен, но тем не менее дайте-таки ей однажды понять самым деликатным образом, что коричневые ботинки с зеленым пальто вам самому лично носить не очень хочется.

– Я понимаю, что это слабо гармонирует…

– Напе-левать, как выражается один очень непи-риятный хулиган из моего двора. Напе-левать на всю эту гармонию-какофонию и чувство прекрасного в придачу в данном конкретном случае. Поймите одно, мой не по годам смышленый юный друг, любой диссонанс в одеждах – это дополнительный и, смею заметить, очень сильный демаскирующий фактор, наличие которого может извинить только намеренное ваше желание быть непроизвольно замеченным путем ломки перцептивного феномена.

Ах, вот он о чем. Кто о чем, а вшивый о бане!

Это он о качестве усвоенного материала. С Хейфецом моя учеба и тернистый путь к совершенствованию навыков маскировки не прекращаются ни на секунду.

– Да это вообще случайно так получилось…

Эх, чувствую, зря я это сказал.

– Случайно? Я не ослышался и ви произнесли вот это самое слово «случайно»?

Пипец. Попал я, кажется.

Спасайся, кто может.

– Вы почти правильно меня поняли, Хаим Натанович. Именно случайный фактор нарочитой демонстрации целевого стимула меня и заинтересовал в исследовании процесса активации маскерного приоритета.

Извиняюсь, конечно, за малопонятный набор звуков, но сия словесная белиберда имеет конкретно заинтересованного получателя. Это лапша для седых еврейских ушей, и означает она буквально следующее: «Что-то вы меня больно утесняете, папаша. Тут все под контролем! Типа так и было задумано».

Хейфец критически пожевал сухими губами, поразглядывал меня вприщур из-под огромных очков в тяжелой роговой оправе, но вдаваться в дальнейшую полемику не посчитал необходимым. Значит, мой отмаз в целом его удовлетворил.

– «Аки-тивации», – уже более миролюбиво передразнил он меня. – Научился жонглировать терминологией, ейзе́ шо́аль…

– А что вы мне по телефону пытались объяснить? – решил я на всякий случай сменить тему, игнорируя обидные реплики. – Мол, сорвали вам занятия, хоть ты приходи. И где действительно ваши артисты малолетние?

Малолетние.

Самому старшему театралу в кружке Хейфеца – пятнадцать лет. Притом, что мне восемь. Тем не менее Хаим Натанович не возражает. Я – любимчик, поэтому меня вообще здесь за взрослого держат. Не догадываясь, к слову, что на самом деле я взрослый и есть. Или все же… Да ладно. Вряд ли старик поверит в этакую фантастику. Он материалист до мозга костей, хоть и еврей.

– По домам распустил, – буркнул Хейфец. – Карантин, знаете ли, оказывается. Грипп ходит. Где он ходит? С кем он ходит? Выдумают тоже…

– Ходит-ходит, – подтвердил я. – Нас в школе тоже предупреждали. Правда, без карантина. Кстати, действительно странно: у вас в кружке сколько народу? Восемь? Десять?

– Шесть мальчиков, пять девочек.

– Всего-то одиннадцать. А в школе, почитай, не меньше чем полтысячи учеников. А карантин почему-то начинается именно у вас. Странно. А кто сообщил?

Хейфец вновь прищурился.

Помолчал, что-то там обдумывая, потом снял очки и стал тщательно протирать толстенные стекла замшевой тряпочкой.

Не понял.

Что это за перформанс? По всем признакам я его чем-то смутил – старик явно в замешательстве. Знаю я его симптоматические наклонности – чуть что, очки надраивать.

– А что у вас за дело ко мне, молодой человек? – наконец прервал молчание Хейфец. – Ведь таки ви меня здесь случайно застали. Знаете ли, я тоже должен был, как последний шлимазл, покинуть это помещение и остался тут только из вредности своей стариковской да из врожденного упрямства.

– …Что для вашего древнего народа есть черта характерная и… типизирована как одно из многочисленных национальных достоинств, – протянул я задумчиво, прогуливаясь по кабинету кружка и рассматривая развешанные на стенах декоративные японские маски. – Какая классная восточная коллекция!

Специально не ответил на поставленный вопрос. Почти по-еврейски.

Когда Хейфец что-то там крутит в своей голове, лучше ему не мешать.

– Когда ви звонили сюда по телефону, в помещении у нас еще присутствовала женщина из городского руководства культурой. Она и предложила всем разойтись по домам и воздержаться в дальнейшем от репетиций хотя бы на семь дней.

– Так.

– И стала настаивать на этом особенно строго именно… после нашего с вами разговора.

Я замер.

– Хаим Натанович, а… женщина эта… как она представилась? Случайно не Дианой Сергеевной?

– Ви знакомы?

Живописные маски на стене напрочь вылетели из моей головы.

– Некоторым образом. А почему из «руководства культурой»? Она же из отдела образования.

– Послушайте, юноша. – Старик наконец оставил свои гигантские очки в покое и водрузил сию конструкцию на свой толстый и некрасивый нос. – Отчего это у меня вдруг складывается впечатление, что все недоразумения в этом грустном подлунном мире вертятся исключительно вокруг только вашей персоны? Ви снова куда-то влипли?

Вопрос не праздный.

Так сложилось, что все мои «подвиги», все достижения, удачи и проигрыши мы с Хейфецом тщательно анализируем задним числом с «разбором полетов» на составляющие элементы. Вопиющее нарушение режима секретности, но… мне наплевать. Напеле-вать. Я вообще не из этого мира. А Хейфец, на секундочку, с разведкой и органами безопасности работал со времен Великой Отечественной. Это сейчас он носы актерские пудрит, а в былые времена… впрочем, это особый рассказ. Главное, что его аналитические замечания, как правило, точны, остры и бесценны. Это – моя заинтересованность. А его интерес – вновь почувствовать себя при делах, хотя бы даже и косвенно. Почувствовать себя нужным при этих опасных, запутанных и никогда не дающих повода соскучиться делах.

И этот толстый и некрасивый нос вновь чует серные выделения, сочащиеся из-под моего ангельского оперенья.

Я вздохнул.

– Влип? Может, нет, а может, и да, – покрутил я неопределенно пальцами в воздухе. – Вы думаете, я просто так рвался к вам на беседу? Хочется услышать вашего мнения о кое-каких событиях. Чисто абстрактный взгляд.

– Чисто?

– Ну да, так… говорят сейчас. Поможете?

– А у меня есть вибор?

– А если бы был, могли бы не помочь?

– Послушайте, юноша, кто здесь еврей, в конце концов? Прекратите злоупотреблять вопросительными знаками и вытягивать мое время за кошачий гениталий. Садитесь тут передо мной и выкладывайте все начистоту.

Я уселся.

– Короче, так. К нам в отдел вернули на дорасследование дело о групповом убийстве. С особой жестокостью…

– Короче? Ви сказали «короче»? Что конкретно «короче», позволите узнать?

– Хаим Натанович!

– Ну ладно, пускай будет «короче», таки ваш цимес. Продолжайте уже, юноша, не отвлекайтесь!

– Отвлекся уже. С вашей помощью. Значит… о чем это я? А! Говорю – дело сложное. Исходных фактов с гулькин нос. Подробности вот такие, слушайте…

Я рассказал Хейфецу обо всем, что нам удалось узнать за прошедшие сутки, включая симферопольский инцидент сорок четвертого года на улице Эстонской. Опустил только мистику с газетной статьей и загадочной Дианой, которая уже дважды мелькнула в зоне моего внимания. Ни к чему старому материалисту признаки инфернального наваждения. Хватит с него моей собственной серы.

Неожиданно мой рассказ затянулся на добрых двадцать минут. Видимо, озвучивая все факты, версии и предположения, я сам для себя пытался кропотливо разложить скудную информацию по ровным и понятным полочкам. Получалось, честно говоря, неважно – очень мало было исходных данных.

Но Хейфецу, к моему стыду, оказалось достаточно и этого.

С минуту он молчал, размышляя. Потом еще полминуты гримасничал, сам того не замечая, – пытался без помощи рук сдвинуть свои чудовищные очки на кончик носа. И в конце концов выдал простое и до обидного очевидное умозаключение. С полной раскладкой посылок и логических связей. Гений!

– Жертва преступления был в войну узником концлагеря. Так?

– Так.

– Кому он мог стать опасным через три десятка лет после войны?

– К примеру, кому-нибудь из администрации лагеря. Тому, кого он запомнил.

– Не так важно, кого ОН запомнил. Важно, кто ЕГО запомнил! А потом еще и ВСПОМНИЛ через столько времени с учетом того, что наверняка оба изменились чуть ли не до неузнаваемости. Кто это мог быть?

Ответ был где-то рядом.

В тех крохах информации, что нам достались. По крайней мере, в тех крохах, что я только что озвучил Хейфецу. Я это чувствовал. До зуда в переносице. Чувствовал и… пока не мог сформулировать. Ну да, а кто сказал, что из нас двоих гений именно я?

– Не думаю, что охранники лагеря визуально запоминали всех узников до одного, – начал рассуждать я, маленькими шажочками раскачивая собственную тормознутость. – Значит, у одного из шуцманов с будущей жертвой был особый контакт.

– Ну вот, юноша, ви почти уже все и сказали. Поставьте заключительный знак препинания, будьте так любезны, и скажите то, что должны сказать.

– Ага-ага. Кондратьев чудом спасся и бежал из лагеря после экзекуции на «отбойном» столбе. Калечил его одноглазый урод с кличкой… мм… А! Шайтан. Точно. Значит, Шайтан пытался плетью изуродовать лицо Кондратьева. Кстати, в заключении патологоанатома есть описания старых шрамов в левой части лица убитого. И застарелых повреждений костей черепа. Только… у этого палача каждый день был такой вот «кондратьев». Как он мог запомнить именно нашего?

Старый еврей с укоризной покачал головой. Молча понаблюдал за моими потугами.

И наконец помог:

– Мне, как еврею, больно об этом не то что говорить, но даже и думать. Но сколько таких, как ви выразились, «кондратьевых» могли остаться в живых после столба? Ви сами не подумали?

Меня как холодной водой окатило.

Точно.

– Думаю… немного. А скорей всего, вообще никого. Только наша будущая жертва.

– Которая всю жизнь носила на лице пометку от плетки, – добавил Хейфец, – и поэтому кто-то очень легко узнал ее. По своему же собственному автографу. А поскольку с ваших слов у самого предполагаемого убийцы тоже не хватало одного глаза, ко всему прочему он решил, что и сам узнан. Садисты, юноша, большей частью трусливы. Вот он и принял меры, как и привык делать раньше. Кардинально.

– Странно. Ведь то, что вы говорите, очевидно. Почему я раньше даже и не подумал в этом направлении?

– Потому что ви добрый и светлый мальчик, воспитанный в сытой стране, в благополучной семье, среди таких же, как ви, добрых и светлых людей. Вам просто не хотелось лишний раз пускать этот мрак вовнутрь себя. Вам не разрешала делать это ваша добрая и светлая голова – больно думать о том, что люди бывают страшнее самого злобного и жестокого животного. Вам очень хочется, чтобы все вокруг вас были такими же добрыми и…

– Я понял-понял. Светлыми. Хватит. Дошло уже…

Завел шарманку. Каким же он бывает занудой!

А чего я психую-то?

А! Просто меня все-таки заставили думать о… не очень добром и совершенно не светлом. Прав старый еврей, тысячу раз прав.

– Ви поняли, мой юный друг, кого вам надо искать?

– Теперь уж трудно не понять, – беспомощно огрызнулся я.

Все просто.

Урода нам нужно искать. Одноглазого человекообразного урода.

Которого условно так и будем называть…

Шайтаном.