В целом не так страшен оказался черт.
Характер, конечно, у него еще тот, но все компенсировалось гигантским набором знаний о прошедшей войне. Сергей свет Михайлович владел уникальнейшей информацией о событиях, бо́льшая часть которых проходила у него на глазах. Или при его непосредственном участии.
Перспективы его раскрутки были так многообещающи, что у меня почему-то напрочь вылетело из головы грозное предупреждение Дианы о том, что пора бы в некоторых изысканиях кое-кому остановиться, пока не поздно.
А, семь бед – один ответ.
– А Шайтана, Шайтана вы знали, Сергей Михайлович?
Надо сказать, что товарищ Полищук некоторое время назад был резко против моего не то чтобы участия – присутствия в отделе во время обсуждений хода расследования. Но слово за слово – и старый партизан-партиец постепенно оттаял. Уж больно интересные я задавал вопросы.
– Шайтана? – Дед прищурился, внимательно разглядывая меня сквозь темные стекла. – В материалах суда нашел это прозвище?
– Ну да, – заерзал я от нетерпения, – показания выживших очевидцев.
Вредный старик многозначительно помолчал, свысока поглядывая в мою сторону.
Мы сидели вдвоем в небольшом кабинете на третьем этаже Дворца пионеров. Здесь было хозяйство детской театральной студии, худрук которой активно контактировал с культпропотделом горкома. Короче, свой был человек.
Окна помещения выходили на северо-западную сторону, и через них отлично просматривался Константиновский равелин на траверзе Ахтиарской бухты. Красивый вид, но… разве сейчас до красот?
– Додумались тоже, сопляков к расследованию допускать, – прервал наконец молчание куратор. – Что творится? Не понимаю. М-да, ну… начальству виднее. Так что, начинающий разведчик, ты полагаешь, это Шайтан совершил групповое убийство в деревне?
– Есть такая версия.
Дед вздохнул.
– Версия, он говорит. А ты обратил внимание, юный Гагарин, что в протоколах судов над предателями нет моих показаний о Шайтане, хотя я действительно его знал?
«И юный… октябрь впереди»!
Здесь надо уточнить, что «юный Гагарин» – это я.
Так Пятый решил. После того как дедушка Полищук в кабинете директора Дворца пионеров в его присутствии минут двадцать козлил неведомого «Витю Гагарина», указывая время от времени корявым пальцем в мою сторону.
Сначала начальник ничего не понял, а сообразив, в чем дело, решил не поправлять уважаемого человека из вежливости. А потом его вдруг осенило, что не стоит вообще светить мою настоящую фамилию перед дотошными партработниками. Коли уж так пошло. Вот я и остался… Гагариным.
– Обратил внимание, – сказал я, – но подумал, что, может, вы Шайтана и не знали.
– Не знал? – скривился досадливо дед. – Ох уж эти малолетки. Главного палача лагеря? Да еще и в самом конце, когда он вообще человеческий вид потерял уже от своих зверств?
Полищук снял свои огромные очки и вдруг ногтем указательного пальца звонко постучал себя по левому глазу. Я почувствовал, что начинаю краснеть. Вот почему старик показался мне косоглазым! Глазной протез.
– Это он… сделал?
– Кто же еще?
Дед протер линзы суконкой и вновь водрузил очки на нос. Потом порывисто встал и подошел к окну. Видно было, как за стеклом ветер гоняет по небосклону изорванные в клочья темные тучки. Даже, если точнее, остатки туч, потому что небо быстро очищалось и наливалось не по-зимнему сочной синевой.
– Только напрасно его ищут, – неожиданно прервал молчание старик. – Нет его. Убили.
– Как? – вырвалось у меня. – В смысле когда его убили? И кто?
– Кто убил? – усмехнулся Полищук, повернувшись к окну спиной. – Да я и убил. В апреле сорок четвертого. Как раз за два дня до прихода наших.
Повисла тяжелая пауза.
– Что же ты не спрашиваешь, как я это сделал?
А смысл?
Спросишь его – начнет опять ерничать, кривляться, нагонять вокруг себя пафоса и многозначительности, добиваясь одному ему известного драматургического эффекта. Перед малолеткой, спешу заметить! А так – захочет, сам расскажет.
Я вздохнул:
– Считайте, что спросил. Как же это произошло?
Полищук уселся за стол напротив меня, сцепил кисти рук в замок и впился в меня взглядом.
– Мне просто повезло, – произнес он вдруг без ожидаемых рисовок и драматургии. – Так повезло, что нарочно и не придумаешь! Перед отступлением немцев из Симферополя всех заключенных совхоза «Красный» должны были ликвидировать. Полностью. Без исключений и поправок на пол или возраст. Да-да, там было много и женщин, и детей. Были даже годовалые грудные младенцы. Хотя к последнему дню их осталось, может быть, двое или трое. С мамами, разумеется. С мамами их и зачищали. Всех – взрослых, детей – в две шеренги по пятнадцать человек на краю оврага и… длинной очередью из МГ… до пустого «кекса». Это магазины для пулемета, круглые такие. Лента как раз на пятьдесят патронов. По пять патронов на три души. Пулеметные пули ведь человека насквозь прошивают. Экономили так. Потом – следующие тридцать. И из второго пулемета, пока первый остывает. И снова – до последнего патрона в барабане. И опять – первый пулемет… и второй… и первый. Конвейером. Пока овраг до краев не забьется трупами. Тогда метров на пятьдесят в сторону – и по новой: первый пулемет… второй пулемет… первый… второй… первый… второй…
Я почувствовал, как от этого маятника слов холодный ужас поднимается из глубин сознания. Этот ветеран – он что, решил напугать ребенка до истерики? Это хорошо, что я – уникум со взрослыми окрепшими мозгами. И с опытом здравомыслящего человека, пережившего и перестройку, и девяностые, и многое-многое другое. Только ведь Полищук этого не знает!
А если бы я действительно был дитятей?
– В-вы… это сами видели?
Старик помолчал еще немного, поглаживая непроизвольно корешок лежащей на столе папки с судебными материалами. Потом тяжело прихлопнул ее бледной кистью в старческих пигментных пятнах.
– Я стоял в одной из таких шеренг, – произнес он глухо. – Стоял и смотрел в зрачок пулемета, раскаленного от стрельбы по беззащитным людям. Стоял и ничего не мог поделать. Равнодушие накатило. Апатия. Из-за слабости, из-за многодневного голода, холода, боли в изувеченном лице. Хотелось только быстрее прекратить все это. И чтоб безболезненно…
– А как же вам удалось… выжить?
Полищук вновь тяжело вздохнул. Видно, нелегко давались ему эти воспоминания.
– Говорю же, случайно. Можно сказать, чудом, – медленно произнес он. – Только сомневаюсь я, можно ли рассказывать это школьнику начальных классов? Не рановато ли?
– Нормально.
– Гляжу, у тебя, Гагарин, все нормально. Весь в тезку.
– Расскажите, Сергей Михайлович! Ну, пожалуйста.
Вот так.
Нужно именно поклянчить по-детски. Поскулить и поканючить. Подчеркнуть свою несостоятельность и недомыслие. Почему-то старому ветерану именно такая моя линия поведения больше всего и импонирует.
– «Пожалуйста», – передразнил он меня ворчливо, – ну, коли не боишься штанишки обмочить. Кто тебе такое еще расскажет? Слушай. В тот день, как сейчас помню – одиннадцатое апреля было, – акция уничтожения узников уже подходила к концу. Немцы торопились срочно эвакуироваться из города. Уже слышно было, как бьет артиллерия в районе Белой скалы, наши были совсем близко. Немцы торопились и нервничали. К тому же пулеметы стало клинить от перегрева. Свалят очередью половину шеренги, а оставшихся в живых – штыками. И в овраг. Вот так я и подловил Шайтана. Подумал – все равно пропадать, так хоть эту гниду с собой заберу на тот свет. Так вышло, что именно он меня… штыком, я из последних сил за грудки его, что пес цепной, так вдвоем в овраг и скатились. Он сверху был, так все пули, что прилетели от полицаев, ему и достались. Одна только навылет прошла и бок мне пробила. Как раз там, куда штык его угодил. Как специально! Боль адская, сил не было терпеть. Чувствую – вырубаюсь, а он похрипел еще и застыл. И я под ним уже в отключке. Очнулся – трупы кругом, и сил нет выбраться. Так двое суток и пролежал. То в сознании, то в забытьи. А на третье утро местные жители стали появляться. Услышали мой стон, вытащили полуживого и кровью истекающего. Я потом еле выкарабкался. В госпитале уже глаз удалили, что Шайтан мне плетью повредил, заражение могло начаться. А все остальное залатали да заштопали. Так и получилось у меня с этим нелюдем – око за око, зуб за зуб. Так что… нет его. Не ищите.
И припечатал ладонью многострадальную папку еще раз.
Вот так.
А мы-то думали…
Ну ладно, Шайтана нет. А другие? Мало, что ли, других недобитков по свету бродит? Все равно концы и причины убийства Кондратьева с семьей нужно искать в том страшном времени. Оттуда прилетело, нет никаких сомнений.
– Сергей Михайлович! А вам прозвище «Татарин» ничего не говорит? – прервал я молчание. – Не встречали раньше такого? Он где-то на Куликах жил после войны.
Полищук усмехнулся:
– Татарин? Ты что, шутишь, парень?
– В смысле?
– Из бывших полицаев того лагеря так любого могли прозвать. Крымско-татарский шума-батальон. Кто там, ты думаешь, мог служить?
– А-а.
– Самое неприятное, что перед наступлением наших войск на Симферополь все списки охранного персонала, вообще все архивы, связанные с концлагерем «Красный», куда-то подевались. Не нашли их следователи, которые раскручивали тогда в Крыму все преступления фашистов и их приспешников. Предполагается, что их не уничтожили, а скрыли в тайнике.
– А откуда это известно? – неожиданно заинтересовался я. – Ведь легче было все бумаги просто спалить.
Полищук немного помолчал, будто вновь решая для себя – рассказывать или нет настырному дитяте про столь существенную деталь. Потом все же сжалился:
– Свидетели были. Из числа осужденных позже полицаев.
– Они прятали?
– Прятали, прятали, – неохотно подтвердил вредный дед. – Только не допрятали до конца.
– Как это – «не допрятали»?
– Да так! Отступление немцев в апреле шло по тракту на Бахчисарай, а архивная спецкоманда СС направилась в сторону Алушты, на Южный берег. Только задача у них была к морю не спускаться, а в горной местности оборудовать тайник для документов. Верили они в свое возвращение. Так вот, группа, в которой были и немцы, и местные полицаи, прошла в южном направлении, а потом наткнулась на отряд партизан в районе Шайтан-Мердвена, где и была разбита в пух и прах. Гнали их аж до Байдарского перевала и в конечном итоге почти всех перебили.
– Почти?
– Не перебивай старших! Почти, почти. Двоим удалось скрыться. Одного через тридцать лет выловили, осел он в горной глухой деревушке, где-то рядом с урочищем Узунджа. А второй пропал, сгинул, наверное…
– А документы, документы где?
– Опять он вперед батьки в пекло. Гагарин! Долетаешься ты у меня!
– Простите, Сергей Михайлович. Так что с документами-то?
– А не нашли документов! Говорил же я раньше. На убитых, что партизаны положили, ничего не было. А тот, кто скрылся, через тридцать лет на суде показал, что группа эта разделилась до перевала. Бо́льшая часть оттягивала на себя внимание, а малая экстренно сооружала схрон. Где точно, он не знает, так как был в отвлекающей команде.
Дед замолчал, о чем-то неожиданно задумавшись.
Интересная, конечно, тема с архивом, только не актуальна она в разрезе наших поисков. Так, о чем там дедушка говорил до истории про секретные списки? А! Шума-батальон…
– Значит, говорите, любой из персонала охраны мог получить прозвище «Татарин»?
Полищук внимательно на меня посмотрел.
– А ты знаешь, я сейчас вспомнил. Точно! Был на Куликах какой-то Татарин. Инвалид. Только… пропал ведь он. Тоже пропал.
– Как это?
– Понятия не имею. Исчез, и все. В шестидесятых годах прокатилась волна проверок – выявляли бывших гитлеровских приспешников и полицаев. Посадили многих, кое-кого даже и под вышку подвели. А Татарин этот… просто исчез. Может быть, помер где-то в подворотне. Я слышал – пил он сильно. Во всяком случае, проверки его уже не зацепили. А ты, кстати, откуда о нем знаешь?
Я пожал плечами:
– Да я и не знаю вовсе. Говорили, что после войны он в школах выступал на «уроках мужества», и это все. У вас хотел узнать.
– Ну… если он жив и если успел тогда лечь на дно, вполне может оказаться бывшим полицаем, а раз так – и убийцей может быть именно он. Я думаю, твои наставники из органов безопасности это проверят. И без тебя обойдутся. Ведь так?
– Наверное, – ответил я неопределенно. – Даже скорей всего. Мне-то куда лезть? Я ведь еще маленький.
И, кстати, самое время вспомнить, что именно мне этим делом заниматься… как-то не с руки. Для здоровья вредно. Чего это я опять так увлекся? Вот и дедушка наш заслуженный намекает, что пора и честь знать…
– А вот у меня детей нет, – вдруг как-то совершенно обыденно и щемяще проговорил старый партизан. – Нет и не будет. Внучат тоже, само собой. Вот такие дела, малыш.
– А… жена ваша как? – спросил я растерянно. – У вас жена… есть?
– Была. Умерла от ран. Даже до нашей Великой Победы не дожила. Всего-то неделю!
Старик узловатым пальцем потер уголок мертвого глаза.
– Сочувствую. Мне очень жаль.
– Ты не думай, Гагарин. Отболело уже все во внутрях за мою Дашеньку. Лет уж много прошло, давно все было. Я тогда сам после фашистских плетей еле выжил, болел долго, с места на место переезжал, как перекати-поле, покоя найти не мог…
Мне стало не по себе.
Передо мной сидел совершенно другой человек. Несчастный и беззащитный. С искореженной судьбой и железной волей, коли смог встать на ноги после таких страшных испытаний. После мучений и…
Дашеньку? Неужели?!!
– Вы… Лихо? – дрожащим от напряжения шепотом спросил я. – Вас ведь так звали… в сорок четвертом? Вы ведь жили на улице Эстонской в Симферополе?
Дед строго посмотрел на меня.
– Ни к чему это тебе, мальчик. Было все и прошло. И забудем!
– Так ведь…
– Забудем, я сказал! – Полищук окреп голосом и расправил плечи. – Шустер больно ты, Гагарин. Узнал откуда-то, залез в душу. А я тут… раскис, понимаешь, с тобой, паршивец. А ну, сопли подобрал быстро!
Я тоже пальцем потрогал свой глаз. И точно, на мокром месте.
– Вы закончили? – появился в дверях Пятый. – Сергей Михайлович, мальчику на занятия надо возвращаться.
– А я что? – тряхнул седым ежиком Полищук. – Я его и не держу вовсе. Он все больше сам тут… с вопросами своими.
Опять метаморфоза. Скунс вернулся.
Исключительно прекрасных качеств гражданин.
– Доброго вам здоровьечка, Сергей Михайлович, и спасибо за рассказ, – изобразил я степенный полупоклон а-ля самурай, но руку почему-то для прощания решил не тянуть. – Надеюсь, вы позволите мне еще раз встретиться с вами позднее?
– Там посмотрим, – снисходительное покачивание головой в ответ на мои японские расшаркивания. – Если безобразничать больше не будешь. Ни в школе, ни на улице.
– Не буду! Ей-ей, не буду!
Так искренне сказал, что сам поверил.
Развернулся по-военному через левое плечо и строевым шагом вышел из помещения.
Надо же, Лихо!
Бабка говорила, его фамилия вроде Лихорчук. А Полищук не хотите? Лихо, который убил Шайтана. Значит, все-таки сдох дьявол одноглазый. Причем давно уже. Ну что ж, собаке – собачья смерть.
И наш разыскиваемый убийца, я так думаю, что это Татарин и есть, тоже скоро сдохнет, верю я Диане.
Скорей бы только.
Чего-то я еще не спросил у нашего куратора под впечатлениями собственных открытий.
А ведь что-то очень важное…