– Караваев! Ты почему так поздно в школу приходишь? Звонок через пять минут!
Это что, Грипповина своих цыплят уже на входе отслеживает? Что-то новое.
– Здрасте, Агриппина Васильевна, – буркнул я и попытался вписаться в узенькую щелку свободного пространства между учительскими чреслами и дверной обналичкой.
Не вышло. Опытная аппаратчица от педагогики будто невзначай перенесла вес тела на другую ногу, и… шлагбаум закрылся.
– Чего? – жалобно прогнусавил я. – Успеваю же!
– А тебе и не надо на урок идти.
– Чего это?
– Пойдем со мной в учительскую.
– А че я сделал-то?
– Придем – увидишь.
До чего вредная женщина! Трудно сразу сказать?
Ее вообще нельзя к детям допускать. Как педагог – тупа и бездарна, муж ушел, своих детей нет. Просто сочится неприязнью ко всему окружающему миру. Да и себя, если честно, Грипповина любить не научилась, за собственной внешностью следит только для проформы. Мы же элитные, напомню. Только вкуса вот никакого нет, черт-те что и сбоку бантик. Любимая сорочка – украинская вышиванка. И… частенько от нее кошками пованивает, не к столу будь сказано, прет даже сквозь назойливый букет «Красной Москвы».
Вот как сейчас, например. Фу…
– Пришли за тобой, – бросила Грипповина фразу, как на паперти полушку кидают нищему, снисходительно и с какой-то брезгливой высокомерностью.
– Кто пришел?
– Лучше скажи – шо ты там натворил?
– Я? Натворил? Побойтесь бога, Агриппина Васильевна!
– Ты как с учительницей разговариваешь?
– А как вы с учеником?
О, это наша древняя тема.
Я люблю подерзить, а Грипповина – меня поучить уму-разуму. Я – безнадежный Дон Кихот, сражающийся даже не с воздушными ветряками, а с тяжелыми жерновами, а Грипповина… «Да щоб ты сказывся, чого я взагали з цым ныщебродом гутарю?»
– Ты подерзи мне, подерзи! Ишь ты… выискался какой. От горшка два вершка…
– Три уже…
– Опять дерзишь?
…И дальше в том же духе.
Буду умнее, лучше пропущу свою следующую подачу. Просто неинтересно.
Кто же меня там ждет в учительской? Вновь Диана? Что-то зачастила ко мне Повелительница временных завихрений.
– Диана Сергеевна меня там ждет? – перебил я обильный поток мелких, но тупых и поэтому необидных шпилек в мой адрес.
– Какая… Диана… – опешила мой суперпедагог. – Никакая вовсе ни Диана. Ты що, сказывся, чи шо?
Оба-на, вновь пробило. Начинается. Говорю же, когда Грипповина психует, ее частенько заносит на привычный ей суржик.
– Та не сказывся я. – Меня начало разбирать от смеха. – Чого и вам бажаю.
– Що?
– Пришли уже, Агриппина Васильевна. Можно я войду в учительскую?
– Заходи уж.
Учителей уже нет, все разбежались по классам. В кресле сидит какая-то дамочка в джинсах и читает развернутую газету, лица не видно. В джинсах? Это в элитной-то школе?
– Привела, Ирочка. – Грипповина разве что заискивающе хвостом не виляет. – Вот Караваев, как вы и просили.
Дамочка с шумом свернула газету.
У меня вытянулось лицо от удивления. Ирина? В огромном красном галстуке и при комсомольском значке на… левой груди. В водолазке она классно смотрится. Я имею в виду Ирину, а не… впрочем, и она тоже.
– Здравствуй, Витя. Я старшая пионервожатая от городского комитета комсомола. Зовут Ирина, фамилия… кхм… Гагарина.
Да она издевается!
– А я – Витя Караваев-Таврический. Местный граф. Очень приятно.
– Караваев! Ты шо себе позволяешь?
– Спасибо, Агриппина Васильевна. Я сама справлюсь. Вы можете идти на урок.
– Смотри мне, Караваев, – по-змеиному прошипела Грипповина и помчалась… откручивать детям головы.
– И что мы такое исполняем? – фамильярно поинтересовался я у целой ста-аршей пионерской вожатой, с удовольствием плюхнувшись при этом на свободное кресло напротив. – Досрочный прием в пионеры? Полищук рекомендовал?
– Пошли на базу, мистер Таврический. – Ирина пружинисто встала с мягкого сиденья. – Вводные появились, не терпящие отлагательств, по дороге расскажу.
– Ну, пойдем, женщина-космонавт с красивым красным галстуком на… – Я вспомнил вовремя, что сальностей Ирина не любит. – На… шее. Может, и смогу тебе чем помочь.
– Сможешь, даже и не сомневайся.
Ирина накинула на плечи стильную короткую дубленку и вытолкала меня из учительской.
– Я на мотоцикле не поеду, – предупредил я. – Даже назло бабушке не буду уши морозить.
– Пешком! Пешком, мой юный граф!
Я фыркнул. Фальшиво, надо сказать. Моей детской составляющей всегда за счастье лишний раз послоняться по городу. Хоть зима и слякоть, все равно у нас есть чем полюбоваться, сколько раз ни проходи по одним и тем же улицам. А еще что мне сейчас нравится до одури – полное отсутствие рекламы! Господи, как же это классно! Люди, вы себе даже представить не можете, как эти цветные стенды и билборды засоряют чудесные виды прекрасного южного города. Я сказал «засоряют»? Ну, пусть так, хотя надо бы… через «и» в четвертой позиции. И «а» вместо «я»… ну, вы поняли где.
Говорите, реклама – двигатель торговли? А что, кроме торговли, других важных вещей вообще в мире не осталось? Зачем тогда ради этой самой купли-продажи похабят и убивают все мало-мальски прекрасное, чем люди с древнейших времен пытались окружить себя в местах своего компактного проживания?
Кто, интересно, хотел бы жить в квартире, стены которой обклеены были бы рекламой прокладок и средств от геморроя? Психов прошу рук не поднимать. Не хотите подобных интерьеров? А чего так? А город, получается, можно… засорять?
Когда уже дойдет эта очевидная истина до алчных и бестолковых мозгов?
Зато сейчас мой город чист и прекрасен ликом, как юная непорочная дева. Хотя, наверное, все же не дева, а отрок мужеского полу. Ключевое слово – «непорочный».
Руки бы этим торгашам поотрывать… в будущем.
Может, все-таки повнимательней прислушаться к предложению Дианы о прогрессорском вмешательстве в предстоящий бардак?
– У тебя лицо сейчас… как у Марлона Брандо, – неожиданно заявила идущая рядом Ирина. – Когда он крестного отца играл. Убить кого-то хочешь?
Я выразительно поджал губы и сощурился.
– Есть люди, которые дорого мне заплатят, – произнес хрипло.
– Не-а. Сейчас как раз и не похож, – бесцеремонно заявила Ирина. – Больше напоминаешь нахохлившегося цыпленка. Который прокурил свои голосовые связки за углом курятника.
Я не удержался и прыснул.
– Ну ты и скажешь!
– Дарю, записывай.
– Ладно. Расскажи лучше, что там за срочность у вас образовалось.
– А это наш куратор постарался. Торопит и ускоряет нас, ленивых бездельников. Дело чрезвычайно важности, а мы баклуши бьем. Нарбеков, понимаешь, на свободе гуляет, а мы спортом все себе занимаемся!
– Вы что, – испугался я, – Полищука в спортзал пустили? Вы с ума сошли?
– Не переживай. – Ирина вдруг наклонилась и подняла с земли крепкий каштан приличных размеров. – Гляди, какой красавчик! А Полищука… нет, не водили мы его в спортзал. В кабинете директора Дворца пионеров совещались.
– Ну и чего насовещали?
– А ты знаешь, он ведь дело предложил!
– Весь внимание.
– По предстоящей операции. Наша цель – подкинуть убийце наживку в виде мифических архивов. Делаем это через группу ветеранов, среди которых есть знакомый этого убийцы, так?
– Ну.
– Так вот, Полищук посоветовал при распространении дезинформации нашу причастность к Комитету не светить вообще.
– Ну, это хорошо было бы сделать, да только как? – скептически покачал я головой. – По какой «легенде» мы на этих ветеранов вышли? В телефонном справочнике нашли?
– Через инструктора горкома партии! – Ирина торжествующе продемонстрировала указательный палец, направленный к небесам. – Он сам и предложил эту простенькую схему: вызывает к себе по очереди каждого из пятнадцати свидетелей, можно по два, по три, представляет нас с тобой, как комсомольско-пионерский исторический отряд, восстанавливающий утерянные страницы военной летописи. И которому помощь якобы позарез нужна. А мы, в свою очередь, лепим ветеранам историю про архивы, которые нам предлагает неизвестный гражданин неприятной наружности. И весь смысл помощи с их стороны – не знают ли, случайно, уважаемые ветераны того самого гражданина по описанным нами приметам? Как-то так. Светим и приманку, и мимоходом как бы случайно пробалтываемся про время и место встречи с этим горе-археологом.
Ирина вдруг прыснула.
– Чего ты?
– Да куратор этот. Наивный как ребенок, хоть и старик совсем. Он ведь так и не понял, что нет никакого черного археолога!
– Как это?
– Да Шеф начал ему задумку твою объяснять, а он перебивает, ругается, мол, понял я все, что я, маленький? Типа не соображаю, что ли, что вы двух зайцев якобы одним выстрелом завалить хотите, и убийцу поймаете, и воришку этого, что ценными документами торгует направо и налево, возьмете? Раздухарился, разорался. Мы переглянулись, плечами пожали, ну и решили не настаивать, раз такой умный.
– Он вас прибьет потом, как узнает.
– Сам и виноват.
Ирина прицелилась и запустила каштаном в ствол платана так, что ее коричневый снаряд отскочил точно в рядом стоящее дерево. Получился звонкий двойной щелчок.
Рисовщица.
– Ир, пошли быстрее, – поежился я, – холодно что-то.
– Бежим!
Еще одна. Может, вирус какой ходит? Беговой? И только для женского пола.
– Стой! Давай просто быстрым шагом. У тебя ноги, между прочим, в полтора раза длиннее…
– Почему это только в полтора? А вообще… прогиб засчитан. Благодарствуйте, гражданин Таврический!
«Прогиб». Еще одно словечко из двадцать первого столетия у меня слямзила. Они вообще очень быстро учатся – эти молодые кадры семидесятых. Они словно изголодавшиеся бакланы хватают в свою интеллектуальную копилку все, что может влезть в их жадные до знаний головы.
В школах еще не стыдно быть отличником. Напротив, будущие «ботаны» считаются крайне нужными и полезными для общества явлениями. Во-первых, потому что уровень требований советских учителей реально очень высок и всегда нужно иметь под рукой доброго и умного всезнайку. А во-вторых, «тупорезом» быть очень непрестижно. Можно прослыть крутым хулиганом, душой компании и грозой дворовых шаек, но если ты при этом троечник – все твои боевые заслуги блекнут.
Потому что дурак не интересен никому.
Совсем скоро, лет где-то через десять-пятнадцать, среди особо продвинутых юнцов начнет входить в моду эта мерзкая гниль – «хорошо учиться западло», «зубрят только ссученные», «пацаны против ботанов», и дальше в том же духе. Настоящая скрытая диверсия против молодости. Чудовищная, подлая спекуляция на бунтарском духе юношеского сознания, сублимация мозговой импотенции, замешанная на героизации зла и уголовной романтики.
Да плюс еще и этот дурацкий миф про троечника как самого приспособленного к жизни индивидуума. Поверьте мне, отличнику, – все это глупая и примитивная брехня с претензией на глубокомысленную парадоксальность. И ведь все равно поверили! Стали стараться соответствовать изо всех своих неразумных мальчишеских сил. И захлестнуло страну мутным потоком дураков и недоучек. Чем глупее, тем пафоснее и агрессивнее. По сей день не иссякает эта ядовитая жижа, бурлит и травит все вокруг себя.
Страшно.
Семидесятые – как чистый горный воздух. Как пик вершины, с которой куда ни пойдешь – везде дорога под гору. Хоть иди ты на все четыре стороны. Все равно вниз! К деградации, депрессии и разложению, а в конечном итоге – к полному развалу страны и общества.
Такие вот они коварные – идеальные высоты социального развития.
Я вздохнул. Горько и с надрывом. Как обиженный ребенок…
Не хочу, чтобы снова так было.
Чудесная Принцесса! Где ты?