Натужно взрыкивал изношенный мотор.

По слезящимся у всех глазам возникали смутные подозрения, куда именно попадали выхлопные газы от измученного временем дизеля – наружу или внутрь автобуса. К тому же это несчастное транспортное средство ощутимо подбрасывало на ухабах, а в крутые повороты узенькой дороги-серпантина оно входило так безрассудно, что казалось, еще чуть-чуть – и все мы дружно ляжем у края обочины. Ровненько, как в придорожную братскую могилу.

Однако бог пока миловал. К счастью, обходилось… и мы вновь и вновь отважно вписывались в очередной изгиб головокружительной дороги.

Я стоял за кормовым поручнем на задней площадке и рассматривал затылок деда Полищука, сидевшего лицом вперед с правой стороны салона.

Значит, когда-то тебя звали… Лихо?

Там, в сорок четвертом.

Надо полагать, из-за бед и несчастий, свалившихся на твою несчастную долю? Голод, холод, телесные раны и душевные переживания? Такие вот чуткие и романтичные мужики оказались у тебя по соседству, что сочувственно за твои горемычные лишения и прозвали тебя Лихо. В смысле «долюшка твоя тяжкая», «беда, да и только», «горемычный ты, несчастный человечек».

А я, выходит, и поверил.

Проглотил эту… лажу, как последний лопух! Как обыватель двадцать первого века, замыленный слюнявыми сериалами и отупевший в болоте расхожих штампов из социальных сетей.

Как там в статусах?

«Всем друг друга жалко»? «Будь милосерден, и все зачтется»?

Звучит приятненько. По крайней мере, хотелось бы, чтобы так и было у людей нового столетия. А поправку на послевоенную действительность прошлого века трудно было сделать?

Кому могли дать прозвище «Лихо» суровые и циничные фронтовики, знавшие, в отличие от нас, мягкотелых потомков, истинную цену жизни? Опаленные войной люди, для которых пик романтики – это лишний кусок мыла для семьи, полушка хлеба пополам с сиюминутным товарищем или же чинарик в ползатяжки по кругу целым отделением перед смертельной атакой на врага…

Лихо для них – это не «беда».

Лихо – это просто чудище одноглазое, персонаж из русских народных сказок.

А значит, прозвище такое могут дать… одноглазому!

Где мои мозги были? В шишку на затылке ушли? У Полищука ведь глазной протез, он сам по нему пальцем щелкал! Метка на всю жизнь, с его слов, оставленная ему чудовищем со звериной, нет, с сатанинской кличкой Шайтан. Палачом, который из-за своей ущербности калечил беззащитных узников концлагеря «Красный». И который принял смерть от своей собственной жертвы. Заслуженно и справедливо.

Только… принял ли на самом деле?

Меня заверяли, что одноглазый Лихо убил одноглазого Шайтана.

Ведь так?

Я поежился. Потому что…

Потому что, сдается мне, это очень и очень далеко не так!

Автобус очередной раз обреченно рыкнул, стукнул карданом и вновь испортил воздух для своих безропотных пассажиров. Вместе с железным братом мы стоически карабкались к Байдарскому перевалу. Уже остались внизу и позади мокрые ошметки рваных зимних туч, и небо вновь стало высоким. Только без синевы. Оно стало светло-светло-серым, холодным и неприступным. Сквозь расшатанные створки автоматических дверей автобуса ощутимо тянуло сыростью. Становилось холодно. До дрожи…

Не так все было, как рассказал мне Полищук! Совершенно не так. Можно сказать, почти диаметрально наоборот! Все проще и сложнее. И страшнее.

Это не Лихо убил Шайтана.

Это одноглазый Шайтан… нет, даже не убил… он сам стал… Лихом одноглазым!

А до этого – да… все же убил.

Убил, надо думать, заключенного с фамилией Полищук. Которого звали Сережа. И у которого жена тоже была заключенной и в лагере… сошла с ума. Что нетрудно себе представить. А можно даже предположить, что надорвала она себе психику вовсе и не случайно. Ей помогли целенаправленно, так как сумасшедшая жена подмену мужа в будущем заметить не сможет. На то и расчет.

Вот так!

Как же все-таки дует снизу. Не заболеть бы…

Дашей, кажется, ее звали? Полищук Дарья. Подпольщица легендарной группы «Сокол», в которую входили артисты симферопольского драмтеатра. Малоизвестные герои той страшной войны, погибшие все до одного в неравной схватке с фашистской нечистью.

Их убили за три дня до освобождения города нашими передовыми частями.

Почему об этих людях не пишут книги, не снимают фильмы, не ставят им памятники? Монументы, обелиски в каждом городе, поселке, в каждом уголке Крыма? Почему? Впрочем… возможно, я не прав. Возможно, все это даже некоторым образом делается, но как же этого мало! Мало даже сейчас, в спокойные и сытые семидесятые годы двадцатого века. Называйте их хоть застойными, хоть зашоренными, хоть прокоммунистическими.

Это время – благополучное на полную катушку! Без дураков. Это правильное время. Здоровое. И тем не менее все равно даже тут про своих героев, про настоящих героев говорят с каждым годом все меньше и меньше. До обидного. Так мы и докатимся до последнего десятилетия безумного века, когда вообще перестанут вспоминать людей, погибших за наши благополучные времена. Когда кто-то коварный, кто-то подлый и нечистоплотный будет знак «плюс» через колено ломать на знак «минус». И наоборот.

И героями станут не скромные артисты-подпольщики, а их палачи! Не комсомольцы-молодогвардейцы, а добровольцы дивизии ваффен-СС «Галичина». Шуцманы и полицаи. Предатели и коллаборационисты. Бандера и Шухевич! «Нацики» и «фашики», на злобу дня украсившие себя лживой и затейливой приставочкой «нео-». И свастикой самых разнообразных калибров. От «вольфсангеля» до «коловрата».

Как такое могло произойти?

Не благодаря ли таким затихарившимся уродам, как этот дедушка Полищук?

Или все же не Полищу́к, а… Крохмалюк? Тот самый Степа Крохмалюк, отмеченный в немецких архивах в положительную сторону за аномальную жестокость. Сапер-красноармеец, потом советский военнопленный ненадолго, и сразу затем – курсант школы абвера Красавец, шуцман, потерявший глаз под Кортелесами, палач концлагеря «Красный», нелюдь, получивший прозвище Шайтан за неуемную и ненасытную жажду крови…

Шайтан.

Лихо одноглазое.

Убийца старой татарки с детьми в трущобах по улице Эстонской, наверняка знавшей больше положенного. К примеру, кто именно пристроил сумасшедшую Дарью в брошенном помещении.

И убийца семьи Кондратьевых в поселке Камышлы.

Зверь, привыкший по старой военной привычке даже собак зачищать на месте собственного преступления. Кровавого преступления… как и в прежние годы.

Активист и ветеран войны.

А на самом деле – оборотень, ставший в конечном итоге аж инструктором идеологического отдела горкома! Да еще и курирующим оперативную группу КГБ, которая занимается его же поисками. Ловко!

А ведь найденный нацистский значок «За борьбу с партизанами» мог мне и раньше все это подсказать! Ведь очевидно же сейчас, что его мне подкинули специально, чтобы сбить со следа. В расчете на то, что ухватим мы… ну ладно… я лично ухвачу самую очевидную версию его находки в доме Нарбекова. У кого нашли – тот и хозяин. Приманка для дураков.

И ведь повелся же!

А хозяин той хибары, надо думать, уже на том свете. Тот самый Татарин, парализованный ветеран, о котором Полищук-Крохмалюк просто не мог не знать, работая с ветеранским Советом города. И о котором услышал от меня, болтливого малолетки. Получается, это я приговорил Нарбекова, как ни крути. Его самого и сестру, которая за ним ухаживала.

Этот стук в домике, в котором я получил доской по голове.

А ведь это стучала крышка в подпол! Там мы, скорей всего, и найдем два трупа, если я сегодня сам останусь в живых. Ведь тогда я практически застал Шайтана с поличным! Сработало то самое мое мистическое везение. Застал убийцу, когда он подчищал за собой следы очередного преступления! Я ведь тогда шумел, хозяев звал. Он меня услышал и притаился в темной комнате. А когда я вошел – он и оприходовал меня дюймовкой по глупой моей бестолковке. Хотел насмерть, но не вышло. Живучие мы, путешественники во времени.

То-то он удивился тогда при встрече у Дворца пионеров!

Можно, конечно, списать собственную недальновидность по поводу найденного значка на свежеполученное сотрясение мозга, но… к чему мне эти оправдания? Особенно сейчас, перед жутковатой неизвестностью, в которую, кряхтя, тащит нас с Шайтаном разболтанный автобус.

А ведь мелькала же у меня тогда мысль: не все так просто с этим значком. Ой непросто! Слишком очевидна и демонстративна находка. И по всему было видно, что на нашего разыскиваемого убийцу Татарин-Нарбеков тянет слабовато. Хотя бы потому, что парализован. И оба глаза на месте. Версия с симуляцией паралича выглядит сейчас, как минимум, идиотской. Притянутой за уши.

Значит, манипулировал Шайтан нами как хотел. Да-да, помню… не нами, а мной. Манипулировал мною, изощренно, многомудро и со знанием дела. Опыт в таких делах, получается, у него великий. Еще бы! Сам собирал материалы для суда над гитлеровскими пособниками. Альбомы составлял с чудовищными фотографиями из концлагеря, свидетелей находил, очевидцев. Курировал Совет ветеранов, нас. И никто даже не заподозрил!

В бочке с крысами выживает одна. Та, которая в конце концов сожрет всех остальных. Потому что сильнее и хитрее. Подлее.

Ты, Полищук, крысоед! Коварный и жестокий.

И самое страшное, что… умный.

И так в итоге тупо подставился! Сам себя перемудрил с выдуманным нами воришкой-расхитителем гробниц. Решил, что мы умнее и хитрее, чем кажемся. Повелся. Схватил наживку так прочно, что главную ставку сейчас делает на… мальчишку!

А Ирину, значит, ты вывел за рамки игры. На всякий случай.

Взрослая она, поэтому опаснее, чем малолетка. На равных тебе играть не хочется.

Что ты с ней сделал, гад? Жива ли она?

Где Ирина, сволочь фашистская?

Автобус неожиданно затормозил.

Впрочем, неожиданно только для меня: слишком глубоко я задумался. На самом деле это штатная остановка в поселке Орлиное. До Байдар еще километров пять.

Двери с треском распахнулись, и народ с задней площадки стал неторопливо вытекать в прохладную хмарь. Скоро уже начнутся сумерки, зимой темнеет быстро. Может быть, мне плюнуть на все и тоже сбежать в синеющую прохладу от предстоящих неприятностей? Не зря же меня предупреждали о вариантах летального исхода разборок с разыскиваемым убийцей.

Вот сейчас я Диане верю.

Верю, как нигде никогда никому не верил! От души.

Какая же она добрая и хорошая женщина. Раз меня предупредила, второй, третий. И все без толку! Какой же я неблагодарный… мальчик. И непослушный.

Где же ты, Диана?

– Эй! Караваев. Витя! Я здесь.

Я в изумлении выпучил глаза на закутанную в изношенные пуховые платки древнюю старушку, которая взгромоздилась на первую ступеньку автобуса и дальше почему-то не проходила. Заходившим пассажирам она не мешала, так как оказалась последней. Стояла наполовину внутри, наполовину снаружи и не давала возможности водителю закрыть двери.

– Э-э… Диана С-сергеевна. Это вы?

– Тише. Конечно, я. Кто же еще? На, держи!

Она сунула мне что-то в руку и не по-старушечьи ловко выпрыгнула из автобуса.

Суставчатые створки автобусных дверей с лязгом отрезали от меня волшебную Принцессу в образе стареющей королевы-матери. Правда, слегка поизносившейся и несколько поиздержавшейся. Впереди сидящий Полищук обернулся, удостоверился, что я на месте, и вновь вальяжно раскинулся на сиденье.

Я поднес к глазам то, что получил в качестве прощального подарка от доброй феи.

Карабин.

В недоумении я даже поскоблил его ногтем.

Нет, не мерещится.

Стальной туристический карабин треугольной формы с потертыми углами и блестящими от частого использования внутренними скобами. С удобной пружинистой защелкой и резьбовой муфтой-предохранителем.

И что это должно означать?