Пролог

Что же это было?

Ну понятно, я. Вообще что-то ненормальное. Внешне – худенький восьмилетний школьник. Не очень велик, но, между прочим, и не мелочь пузатая. Так, середнячок, уверенно попадающий в топовую десятку классной шеренги на физкультуре. На восьмое-девятое место, если честно. Зато через какой-то месяц – настоящий второклассник. А это, на секундочку, уже что-то! Это вам не какой-нибудь бесправный душара-первоклашка. Величина! К тому же хорошист, спортсмен и командир октябрятской «звездочки» (не удалось отвертеться от завуча). Правда, ко всему прочему, непоседа и барагоз, но это, как говорят у нас на юге, «та то так». Пустяки, мол. Не берите в голову.

В целом – впечатление положительное.

Только вам любой моряк-полярник укажет веско и авторитетно – не надо оценивать айсберг по размерам его макушки. Чревато это. А что же касается моей персоны, такая ошибка вообще может оказаться роковой, а кое для кого и фатальной. Как то колесо от «москвича», которое и забросило меня в прошлое.

Потому что внутри у меня находится сущность, крайне далекая от внешне благопристойного образа: мозги и жизненный опыт пятидесятилетнего военного пенсионера, замполита и учителя истории. Моралиста и зануды, если быть до конца честным, «та то так». Издержки возраста.

То есть получите объект для восхищения – ребенок с сознанием взрослого человека. Пожилого даже, чего греха таить. Причем мальчик живет в семьдесят четвертом, а сознание и мозги – из две тысячи пятнадцатого! И скажу, забегая вперед, не дают эти мозги детенышу спокойной жизни. Ох и не дают!

Как назвать такой вот симбиоз – аномалией мироздания или вывихом вселенского гомеостаза? Понятия не имею. А самое главное, никто на свете, и в первую очередь я сам, не в состоянии объяснить, как такая непонятка могла произойти.

Впрочем, насчет «никого на свете» я слегка преувеличиваю: об этой несуразице знает на данном историческом этапе только один человек – инструктор мой Ирина. Позывной в иерархии местного отдела Конторы – «Сатурн». Я имел неосторожность в прошлом году рассказать ей о своей наболевшей проблеме. В подробностях. В животрепещущих деталях. Был, признаюсь, излишне эмоционален и чертовски несдержан.

Тем не менее кое-что в этой несдержанности меня все-таки извиняет.

Ну, во-первых, находился я тогда в состоянии серьезного психологического шока. На фоне, так сказать, полного физического истощения, вызванного длительным ночным заплывом в открытом море. Такой стресс получил, что об этом до сих пор вспоминать не хочется.

А во-вторых, в минуту слабости я через Ирину интуитивно «возопил о помощи» к Шефу, к Сергею Владимировичу – старшему в нашей компании. Начальнику нескольких подразделений и межведомственных групп. Позывной «Пятый». У него голова – что Дом Советов. К тому же – гигантский опыт оперативной работы и невообразимая интуиция.

Собственно, он меня и нашел в свое время. Нашел и приобщил к работе «в поле». Раскрываясь Ирине, разумеется конфиденциально, я тем не менее надеялся, что она рано или поздно сама «сдаст» информацию о моей аномалии вверх по команде. И думать за меня начнет уже кто-то другой. Скорей всего, так оно и произошло. Возможно. По ряду косвенных признаков, Ирина действительно меня сдала. Из самых добрых побуждений, естественно. Да только «Пятый» хранит по этому поводу загадочное гробовое молчание и мой хомут на свою должностную шею перекладывать не торопится. Ну, это понятно. У него есть на то свои резоны.

Однако дело не в этом. Проблема в том, что весной, во время нашей последней операции, обнаружилось, что я здесь, в этом времени торжества развитого социализма, оказывается, не один такой красивый! Ну, типа телом местный, а мозгами из двадцать первого века. У нас, как выясняется, еще один такой кадр бузотерит в социалистической действительности.

Кадр из будущего! Да такой, что на уши поднялась не только городская контора, на придушенный писк которой резво откликнулись все областные силовики. Подпрыгнули в экстазе аж на самой всесоюзной верхушке КГБ! Ни много ни мало. Виданое ли дело – похищения советских людей с целью забугорной продажи прокля́тым и безнадежно загнившим капиталистам! И за всем этим безобразием – всего лишь один человек!

Сильный был кадр. Да только погиб, знаете ли, «землячок». От моей, стало быть, руки и погиб.

Как поют в этих временах хулиганствующие подростки в подворотнях: «И сцепились два тела, дрожа. И сверкнули два острых ножа. Были оба красивы, сильны. Как два брата похожи они…»

М-да. Ножи, конечно, не сверкали. И «сильны» были далеко не оба. Разница, знаете ли, в возрасте. Мне просто повезло. Крупно. И не думаю я, что это везение займет почетное место в моих предполагаемых мемуарах.

Хотя… самозащита в чистом виде, ни один адвокат не придерется.

Только я опять не об этом!

Два засланца из смутного демократического будущего – это, понятное дело, серьезный экстрим для советской эпохи. Для местных застойных реалий и этого оказалось многовато. Хорошо, что хоть второй «скиталец времен» все же свой секрет унес вовремя в могилу. Волну, правда, поднял – мама не горюй!

Я же со своей стороны насчет будущего в основном помалкиваю, если не считать Ирины. И свои суперспособности по возможности стараюсь сильно не афишировать. Вне группы, разумеется.

И вроде бы все возвращается на круги своя: преступный элемент в целом – в пределах допустимой погрешности, шпионы не злобствуют, а я – вновь обычный рядовой октябренок. Послушный сын и верный товарищ.

Думаете, это все?

Как бы не так! Ошибаться изволите.

«Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал». Вновь труба зовет! Потому как у нас тут, в светлом прошлом, третий засланец нарисовывается! По косвенным, правда, признакам, но тем не менее. А третий – как известно, при некоторых раскладах всяко уж «лишний»!

Особенно такой, я бы сказал… оригинальный третий.

Расскажу по порядку, как получилось.

 

Глава 1

Геннадий фон Мюнхаузен

– Все они тут повязаны! Все до одной!

Малолетний рассказчик выразительно таращит глаза, грозно надувает щеки и даже слегка шевелит ушами в пространстве. Для вящей убедительности и торжественности момента. Уши, надо отдать должное, шикарные – огромные, в пунцовых прожилках, к тому же растопырены так, что напоминают воздухозаборники у «Запорожца».

Эти «локаторы» принадлежат Генке Федюхину. Моему однокласснику.

Он у нас душа компании, заводила и баламут. А главное – враль, которого свет доселе не видывал! Брехло. Белебеня! Сейчас, к примеру, на моих глазах происходит рождение новой легенды. Легко и непринужденно, можно сказать, в режиме импровиза формируется миф о том, почему мальчишкам нашего сопливого возраста так хочется лишний раз дернуть девчонку за косичку. Или треснуть портфелем по маковке. Или – обратить злодейку в бегство, а потом ловко подсечь вражину сзади подножкой. Эх, высший пилотаж!

Просто они… сами во всем виноваты!

Я откинулся на спину и зажмурился, с удовольствием впитывая ароматы душистого крымского августа. Пахнет выгоревшей травой, землей, разогретой под солнцем до «сковородной» температуры, и чем-то цветочно-кипарисовым, если можно себе такой запах вообразить. Цикады трещат как полоумные, перепутав день с ночью. С тяжелым гулом пролетают осы и стрекозы – от сада к саду, скорее всего. Ведь самый фруктовый месяц на дворе. Самый лучший летний месяц, сладкий и беззаботный.

Господи, хорошо-то как!

Мы оголтелой стайкой носились на велосипедах в пригороде, потом слегка утомились и недолго думая рухнули отдыхать прямо на травку, там, где и застала нас усталость, – а чего далеко-то ходить? Теперь, раскинувшись на уютном блекло-зеленом склоне в полутени абрикосовых деревьев, мы степенно толкуем «за жизнь». В данный конкретный момент слушаем доклад философа Генки с его новейшими изысканиями в области гендерных стереотипов.

А он разошелся не на шутку:

– Они же днем – как обычные девки! Не отличишь. В классики там свои играют. В куколки, в цветочки, в резиночки, в дочки-матери свои… – Генкина компетентность смутно настораживает. – Только вранье все это. Маскировка. Прикидываются они! Точно вам говорю. На самом деле они все – самая настоящая банда!

Любопытная версия.

И откуда все это берется? Нет, просто интересно, куда гражданина Федюхина на этот раз заведет его неугомонная фантазия?

Ну, давай-давай.

– Как только заходит солнце и наступает ночь, – нагоняет особой жути рассказчик, – выходят они тайком из дома, собираются вместе и начинают… ловить пацанов!

Ада! Дайте больше ада!

– Повсюду, значит, их ловят! По всему району! А как поймают, пытать начинают. Привязывают к стулу – и… давай раздевать!!!

Ого! Да у нас тут зародыши эротических фантазий! В восемь неразумных лет.

Ну, теперь понятно. Все вдруг стало ну просто предельно ясно. Я бы сказал – транспарентность ночных коллизий в каменных джунглях нашего района начинает торжествовать! Смотри ж ты, экие разбойницы! Ночные бестии. Валькирии местечковые! Ох и плачут по них портфели с подножками. Так и надо этим бандиткам!

И смех и грех.

Каково мне все это выслушивать в свои пятьдесят с лишком?

Не могу удержаться:

– Гендос! А ты – это, того… малость не преувеличиваешь?

Мне можно встревать в самые разнообразные разговоры и задавать любые, даже такие провокационные вопросы, потому что с недавнего времени я на районе пользуюсь невиданным авторитетом. И это не потому что, к примеру, ловко дерусь или там лучше всех плаваю. Нет. Этим никого не удивишь. Я просто недавно имел неосторожность продемонстрировать обществу несколько приемов так называемого «битбокса» в собственной интерпретации.

Если кто не знает (молодежи не касается), битбоксинг – это вовсе не одна из разновидностей классического бокса и даже не искусство махаться битой. Это, как бы точнее сформулировать, использование ротовой полости и голосовых связок не по прямому их назначению, а в качестве воспроизведения музыкальных звуков и ритмов. Без вспомогательных инструментов, разумеется.

Не хватает мне, знаете ли, в этом времени современной музыки.

Хочу попсы!

Вот и зарядил я как-то микс разухабистого ресторанного бита, имитируя ударную установку. Получилось что-то вроде: «Дык. Туки-пыщщ. Дык-дык. Туки-пыщ, пыщщ. Дык. Туки-пыщщ. Дыки-мыки-фики-пыщщ». И по квадрату, как положено. На четыре четверти. Пока губа не онемеет.

Элементарщина, конечно, кустарщина дилетантская, но общество от изумления оказалось на пятой точке. И мой социальный статус неожиданно вознесся до небес. С тех пор я регулярно совершенствую свои таланты звукового имитатора и продолжаю «буреть» в пацанском коллективе:

– Вот откуда ты все это знаешь? В таких подробностях? Про стул, про пытки? А?

– А… так меня тоже ловили…

Лихо. Не моргнув глазом! И даже не шевельнув ушами ни разу.

– И тоже… пытали?

– А то! Стали привязывать к… железным воротам. Возле школы, знаешь? Ага, именно к этим! Да только я вырвался. Дал одной там… в нос. Вот так, хрясь! Тогда они куча-малой набросились. Майку мне порвали. Хотели штаны снять – так я их раскидал всех. Да и утек! Они погнались было, да только… ты же знаешь, как я быстро бегаю!

– Ты же майку о забор порвал. Когда к соседу твоему за «изабеллой» лазили! Забыл, что ли? Помнишь, как мать тебя ремнем гоняла?

– Другую! Другую майку! Новую! Да не жалко ее. Зато я теперь их всех запомнил! Всех! Вон! Вон, смотри!

И, спрыгивая со скользкой «маечной темы», начинает тыкать пальцем в сторону виднеющихся неподалеку частных домиков. Мальчишки все дружно разворачиваются туда.

– Видали? Ходят тут. Выглядывают!

Метрах в шестидесяти от нас из проулка одноэтажек выпорхнула парочка наших ровесниц. Стрельнули глазками, пошептались, хихикнули и вприпрыжку поскакали по каким-то своим девчачьим делам.

– Я одну из них видел там, – с важностью заявил Генка, – ночью. Это… Катька. Катька… Мокрушница. Самая злобная из них. Вообще замочить меня хотела. Не знаю, что было бы, если бы я не утек…

И вздохнул печально, все же шевельнув для достоверности ушами.

Трагически на этот раз.

Я присмотрелся. Девчонки как девчонки. Одна, кажется, из нашей школы, из параллельного класса.

Бред!

Однако пацаны слушали открыв рот. А Генка купался в лучах ненадежной и кратковременной славы, млел от наслаждения.

Нужны еще доказательства? Сейчас слепим.

– Вот тебя, да-да, Димон, тебя! Разве девки тебя не ловили ни разу?

Хороший ход!

Димка – слабое звено в нашей компании. Самый щуплый и немногословный член стаи. Попробуй тут возразить нашему «корпоративному моторчику». Да и не так уж часто к Димону здесь обращаются. Особенно по таким серьезным вопросам. Приходится соответствовать.

– Ну… ловили… один раз… Мм… На той неделе… Только я их не запомнил вовсе. Мне… глаза сразу завязали… Тряпкой…

– И как? Тоже пытали? Раздевали? – устроил я свидетелю «перекрестный допрос».

– Ну… я не помню, – замялся Димон и тут же ляпнул не подумав: – Глаза же завязаны! Я и не видел ничего!

– И не видел, и не слышал, и даже не почувствовал, как штаны снимают, – добил я Генкиного подпевалу.

Димон густо покраснел, но за него сразу же вписался наш барон Мюнхаузен:

– Чего ты пристал? Может… неудобно человеку вспоминать. – И дальше пошел гнуть свою линию: – А девки еще и предупреждают всех, кого поймали, – мол, скажешь кому – хуже будет! Специально за тобой охотиться начнут. Тогда уж – все! Кранты!

Я притворно вздохнул:

– Жаль. Давай тогда прощаться, Гендос. Этот закат ты видишь в последний раз. Теперь уж точно – сдернут с тебя твои штанишки. А после этого какая жизнь пацану?

– Не дамся я, – угрюмо буркнул Генка, а затем, подумав, прибавил пафоса: – Живым больше не дамся! Пусть даже и не думают.

Я вновь откинулся спиной в пыльную душистую траву и беззаботно заявил:

– Да ты просто не ходи никуда по ночам. Сделай уж усилие над собой, потерпи. Понимаю, что дома не усидеть, только ведь жизнь дороже! Она один раз дается.

Вот оно мне надо?

Чего к мальчишкам прицепился, дурень великовозрастный? Чешут своими языками – и ладно. Проходят, так сказать, свою школу коммуникации в коллективе, нащупывают ориентиры и экспериментируют статусами. Нормальное дело.

Но до чего же с ними скучно!

– А давай мы их сами ночью подловим, – неожиданно даже для самого себя предложил я, вернувшись в сидячее положение. – На живца! Вон Димона пустим вперед, а сами в засаду. Покажем им, кто на районе хозяин. Пацаны или девчонки. А?

У щуплого Димки, как у того хамелеона, резко изменился цвет кожного покрова.

Кровь отхлынула от щек, и он из пунцового жизнерадостного индейца вмиг превратился в зачуханного бледно-желтого ковбоя. Загар не позволил ему стать по-настоящему белым.

– Меня… ночью не пустят, – позорно признался он.

Ну да! А кого здесь пустят?

В Генкиной легенде ночные забеги – самое слабое место. Мы же не беспризорники какие. Максимум в восемь вечера всех оболтусов матери загоняют домой. А то и раньше. Кого тут ловить злобным девчонкам? Самих себя? А к слову, их-то кто по ночам отпускает? Неправильные какие-то у них родители.

Короче, все почувствовали, что Генкина версия слегка завибрировала. Легенда стремительно теряла стройность и грозила вот-вот рассыпаться. Но чем любопытен наш раннешкольный возраст – логика здесь пока не имеет столь определяющего значения, как, скажем, у взрослых. Или даже у старшеклассников. Тянет мальчишек к чуду, к сказкам, к фантазиям. Дед Мороз жив! Он пока еще существует, а значит, могут существовать и ночные хищницы, алчущие мальчишеских штанишек.

И получается – поделом мы их портфелями по макушкам!

А что? В нашем двадцать первом веке те же американцы используют не менее сомнительные поводы, чтобы, скажем, очередной раз сунуться в какую-нибудь страну во имя торжества демократии. А мы чем хуже? У нас свои «пробирки с порошком».

И Генка не сдается:

– А что? Подходящая идея. Поймаем и наваляем. Точно! Кто сможет ночью выйти?

Пацаны замялись. Стали отводить глаза.

Кто-то стал гонять муравьиного льва по лункам склона. Кто-то начал втыкать палочку в землю – настоящие ножи родители носить не разрешают. Желающих, короче, не находилось.

– Я смогу, – поддержал я Генку. Раз заварил сам кашу, нечего отмалчиваться. – Когда собираемся?

– В двенадцать. В полночь! На пустыре за кинотеатром.

Ада!

Пустырь – штатное место для драк между нашими дворовыми группировками. Грозное место. И о нем все знают. Не перепутаешь. Генкин выбор символизирует серьезность его намерений.

– Идет. Так что, вдвоем идем?

– Я сейчас у бабушки ночую, она старенькая, рано спать ложится, – вписался конопатый парнишка по имени Славка, – как заснет, я приду.

Славка не из нашего класса. И даже не из нашего двора, что грозило бы ему обструкцией. Однако на нашей территории живет его бабушка, и поэтому у него шенгенская виза. Доступ Славке в наш аквариум разрешен. Теперь же ему хочется еще и статусного веса поднабрать среди чужаков.

– Ну, и я буду. Чего там. Делов-то…

Это Вадька Трюханов.

Отец его сидит (не без моей помощи), сам Вадька живет с бабушкой. Бабуля, кстати, у него мировая. Трюха наверняка ей скажет, что идет ночью со мной. Допустим, крабов ловить в темноте, на фонарик. И его отпустят. Я среди бабушек двора в авторитете. Сам не знаю почему. Догадываюсь – чувствуют они что-то про мой скрытый возраст. На подкорке ощущают, на жизненном опыте.

Вот и проникаются доверием.

– Все? Нет больше желающих?

Я обвожу взглядом каждого. И каждый сдувается – или отворачивается застенчиво, или пожимает плечами, мол, чего уж там, сам все понимаешь.

– Струсили, – с важностью констатирует Генка.

Годика через два-три за такое заявление он точно схлопочет по шее. Без вариантов. Но бывшие первоклашки пока миролюбивы как травоядные олени. Улица их пока еще не обточила как надо. Хотя стремление к возмужанию уже ощущается.

– Ничего не струсили, – возражает один из пареньков, – просто брешешь ты все, Генка!

Ага! Получил, Федюхин? По федюхинским высотам? Это хорошо, что пока еще не по шее. Тем не менее первые признаки рождения системной оппозиции уже очевидны. Говорю же, взрослеет молодая поросль! Мужает.

– Сам ты брешешь! – взвился обиженный в лучших своих начинаниях Генка. – Не хочешь – не ходи. Только потом, как поймают тебя эти мыши, – не жалуйся нам!

– Мыши! Хи-хи.

– Заткнись, Димон. Мы сегодня ночью за всех пацанов района отомстим. Если случится чего… не вернемся если, значит… вы это…

– …Считайте нас коммунистами, – не выдержал я. – Хорош трепаться, ребя. Давай по домам. Родителей еще надо уболтать…

А ведь это действительно проблема. Как же выйти ночью из дома?

Придумал же себе головняк на ровном месте!

 

Глава 2

Папа фон Ботвинник

Мой батя сильно устает на работе.

В детстве я этого вообще не замечал. Ну, приходит мужик со стройки – поужинал и на диван. Обычное дело. Как у всех. Мать постоянно подкалывала отца по этому поводу. Мол, «наездник диванный», «гигант плюшевый». Ссорились даже иногда. Батя, как правило, сначала лениво огрызался для проформы, потом обиженно шуршал газетами, демонстративно листал книжки, в конце концов поворачивался на бок, спиной к злопыхателям, и давай храпеть назло врагам.

Семи часов еще нет, а он спать. Странновато, конечно, с детской точки зрения, ведь на это время приходится самый разгар вечерних вкусняшек: Штирлиц, к примеру, по телику или какая-нибудь общественная затея во дворе. Там вообще каждый вечер происходит что-нибудь интересненькое, будь то день рождения у кого-нибудь или годины, или крестины, а то и просто – банальное домино. Или лото, если верх берет женская половина. Шум, гомон, споры, смех.

А батя спать…

Сейчас, когда глазами ребенка все это воспринимает взрослый мужик, многое становится понятным. Да так, что порой к горлу подкатывает соленый ком. И это не только жалость. Это что-то большее. Быть может, гордость? Быть может, восхищение человеком, который стал для тебя главным ориентиром в этой жизни?

Сейчас я уже понимаю, что отец вкалывал как бешеный трактор не для того, чтобы срубить лишнюю копейку, хотя и получал прилично по общепринятым меркам – около четырех сотен в месяц.

Нет, дело не в этом. И не в том, что батю якобы изматывает бездушная советская система, превращающая людей в индустриальные винтики в погоне за химерами светлого будущего. Это бред. В этом советском времени о людях думают всегда и в самую первую очередь, железобетонный факт. Слово, которого из песни не выкинуть, как бы ни старались современные псевдолиберальные умники. Поэтому и масса кружков у детей, и стадионы, и пионерлагеря, у взрослых – турбазы, катки-бассейны, санатории-профилактории разные. И все это – дешево и доступно.

Ни при чем здесь система.

Просто мой папа НЕ УМЕЕТ ЧТО-ЛИБО ДЕЛАТЬ ПЛОХО.

Такое вот свойство характера. Не научили в детстве халтурить. В его голодном послевоенном детстве. Когда бездельники и сачки просто не выживали. И поэтому батя сейчас – естественным образом передовик производства. Что называется, «ударник коммунистического труда». И один из ведущих сварщиков целого стройтреста в свои неполные тридцать лет! Про него даже написаны две заметки в городской газете: «Новаторский способ обеспечения непрерывности сварочного шва», или что-то в этом роде. Тут я слабо разбираюсь.

А еще есть солидная куча всяких наградных медалек да значков, которые мать аккуратно подкалывает на красную бархотку, вышитую в форме вымпела. Наш «красный уголок» в квартире. Чувствуете, где находятся истоки истинного патриотизма? В простых и обыденных на первый взгляд вещах…

Сегодня папа в восемь вечера был еще при памяти. И даже не собирался вырубаться.

Просто у нас появилась новая фишка, напрочь отбившая бате страсть к преждевременному засыпанию: ОН С СЫНОМ ИГРАЕТ В ШАХМАТЫ!

А сын, зараза, большей частью выигрывает! Знамо дело – шахматный кружок во Дворце пионеров, не хухры-мухры. Ребенка отдали туда после весеннего запрета заниматься спортивной гимнастикой. Слишком высокий травматизм оказался у того мирного на первый взгляд вида спорта.

Вот шахматы – другое дело! И культурно, и безопасно.

А заодно и с сыном можно пообщаться.

– А если вот так?

– Это ты походил, пап?

– Пока нет…

– Если походишь, получится «защита Филидора».

– Ага. Вон оно как! Филидора, значит. А если, к примеру, этой пешкой?

– А этой пешкой у тебя выходит «латышский гамбит». Очень рискованный вариант развития для черных. Сложно играть. Не советую.

– Дружкам своим не советуй. На улице. Играю гамбит! Вот так вот. Латышский!

– Походил?

– А то!

– Тогда капец твоей пешке. На!

– Вон как ты, значит…

Больше всего бате нравятся высокоинтеллектуальные разговоры «за теорию» – какую партию, к примеру, он играет на этот раз. Предусмотрен ли шахматными мудрецами тот или иной вариант дебюта, который он на этот раз сам изобрел. И дикий восторг, если происходит попадание, в результате которого всплывает очередной мудреный термин – какой-нибудь «схевенингенский вариант сицилианской защиты».

Только попадания в такие крутые названия случаются до обидного редко.

Даже, наверное, не каждый день. Это вам не шов сварочный вытягивать. Будь он хоть трижды непрерывным. Большей частью на шахматной доске появляется дикая конструкция, в конечном итоге приводящая пытливого исследователя к неизбежному разгрому. С разницей лишь в том или ином количестве ходов.

Что называется: «Вас как, сразу прикончить – или желаете помучиться?»

Лучше, конечно, помучиться. Поэтому забыт осиротевший диван, стынет дважды уже разогретый ужин, а «плюшевый гигант» упорно рубится в древнейшую игру.

Между прочим, честно рубится. Отчаянно и безнадежно. Проигрывать батя не умеет. И не любит. Потому что, как я уже говорил, плохо ничего не делает. Это принцип. А я вот все-таки не до конца с ним честен. Опыта у меня все же больше – за счет прежней жизни, где я даже когда-то сдавал какие-то регламенты на спортивный разряд.

– Шах!

– Напугал ежа… А мы сюда!

– Еще шах!

– А мы еще дальше походим!

– Шах! И мат заодно! Чтобы очень далеко не ходить.

– Как это?

Опять!

Сколько мы играем, столько и звучит это «как это?».

Как будто очередной папин проигрыш – событие экстраординарное и умом непостижимое. Требующее вдумчивого и критического анализа. Причем критического большей частью в отношении выигравшей стороны – где я не так походил? Нет, батя, разумеется, тоже выигрывает порой, но… это если мне уж окончательно надоест играть и я захочу избавиться наконец от этой черно-белой напасти.

Сегодня, к слову, мне пока не надоело. Ко всему прочему, есть у меня кое-какие виды на эту ситуацию. Сейчас, кстати, папа начнет прессовать меня на матч-реванш.

Никогда не сдается!

– Ну что, сынок, еще партейку?

Что характерно, в этом «вопросе» вопросительной интонации – кот наплакал.

Потому что отказ не предусмотрен.

– Не-а.

Папа насторожился. Непонятно ему, что это – бунт на корабле или пока еще просто недоразумение? Не послышалось ли?

– Как это? – Что-то перебор у нас сегодня с «каками». – Ты это чего, с отцом в шахматы поиграть не хочешь?

У бати аж голос непроизвольно дрогнул. На слове «поиграть». От невиданного кощунства, надо полагать.

– Хочу-хочу, – поспешил я его успокоить. – Только мама велела внеклассное почитать перед сном. Тургенева, кажись. Каникулы-то кончаются, а я и не читал еще ничего! Там список со школы – книг на сорок!

– Не дрейфь. Успеешь все прочитать. А маму я беру на себя, – заявляет опрометчиво шахматный неофит и двигает доску в моем направлении. – Давай расставляй. Теперь, чур, я белыми!

– Не, пап. Мама же! Пойду читать, – начинаю я подниматься со стула, фальшиво вздохнув при этом. – Сегодня, кажись, придется тебе в проигравшем состоянии ночку встречать.

Ну не змей ли я?

– Стой! Присядь. – Папа задумчиво проводит пальцем по черно-белым клеткам. – Ладно. Считай, что уговорил. На что играть будем? На мороженое?

Имеется в виду, что ставки в игре, которой неожиданно «заболел» отец, категорически запрещены. Мамой, кто не догадался. Потому что нельзя с ребенком играть в азартные игры. Пусть даже это и будут приличные шахматы. Непедагогично!

Но батя, по всей видимости, хорошо завелся на этот раз.

– Ну как? Идет?

– Не-а. Не хочу мороженого. Эка невидаль.

– А что тогда? На что играть будем?

– А давай на интерес!

– Ты оборзел? А ремня по «интересному» месту не хочешь?

– Как скажешь. Ма-ам! Чего читать сегодня? Тургенева?

– Тише ты! Чего орешь-то? Люда! Ты чего, дорогая? Витька? Да он… сейчас… Партейку одну… Потом будет читать. Это, как его, «Муму». А как же! Ты иди-иди. Чего там у тебя так вкусно пахнет? Мм, объедение! Солнышко ты мое!

Усыпил все же бдительность хозяйки. Мать, явившаяся на мой зов, как тот Сивка-Бурка, последний раз окинула нас подозрительным взглядом, пожала плечами и скрылась на кухне.

– Чего хочешь? – сразу же взял папа быка за рога. – Только сильно не наглей!

– Хочу у бабушки сегодня ночевать! Можно?

Вообще-то не бог весть какая просьба.

Просто мои родители считают, что я чересчур зачастил с бабушкиными ночевками. Злоупотреблять стал, по их мнению. На самом деле мне кажется, что в них говорит банальная ревность. Дело в том, что в нашей семье фаворитом признания является мой младший пятилетний брат Василий. Солнце нации. А бабуля, как последний оппозиционер, предпочтение отдает мне, старшему и любимому внуку. И Василия не особенно жалует. Идет, получается, против линии партии, что слегка раздражает семейное руководство. Вот мне и подсовывают палки в колеса по поводу ночевок у бабушки. Из вредности. И под любым предлогом.

Последняя отмазка вообще оборжаться: «Не мешай бабушке устраивать личную жизнь». Нормально? И, кстати, аргумент не такой уже и фантастичный. У бабули есть реальный жених! Дед Вова, шестидесяти нетленных лет. Положительный во всех смыслах. И почти не пьющий!

– Ты бабушке жизни не даешь, – завел батя старую волынку. – Понимание же надо иметь! Теща ведь у нас… невеста же… гы-гы-гы…

– Очень смешно. Ты играть-то будешь? – вернул я батю с игривых небес на землю. – Выиграешь – я дома ночую. Проиграешь – иду к бабушке. Маму берешь на себя.

– Борзеешь, конечно, – задумчиво протянул отец. – Химичишь чего-то там опять. А, Витек? Какую новую шкоду удумал?

– Ничего я не удумал! – изобразил я обиду. – Не хочешь играть – не надо. Читать лучше пойду!

– Да ладно. Не буксуй. Только я белыми, как сказал!

– Валяй.

Отлично! Значит, сегодня ночую у бабушки. А там у меня – отработанный канал ночных самоволок.

Надежный и проверенный.

 

Глава 3

Димон… Он и в Африке Димон

«Тиха украинская ночь!»

А что? Формально мы живем на Украине. Хотя, если честно, ни у кого сей факт ни сожаления, ни тем более восхищения не вызывает. Давайте будем откровенны – по этому поводу у людей вообще нет никаких эмоций. Народу плевать на все эти тонкости. Ведь страна-то одна – Советский Союз. А как там эти умники накромсали административные границы – всем фиолетово. Не наше это дело. Украина так Украина, неплохой, прямо скажем, вариант. То, что все кругом разговаривают по-русски, – тоже никого особо не напрягает. Больше скажу: никто никого по этому возмутительному поводу «зрадником нації» не считает. Хочешь учить украинский – пожалуйста, учи. Достаточно только заикнуться. Я имею в виду – в школе, не поймите буквально. Тут же тебе организуют специальный класс, найдут учителей, введут дополнительные часы в школьную программу и так далее. Вчися, хлопчик, и будь щасливий.

Только знаете что? Почему-то никто не заикается.

Ну да ладно. Нет у меня особого желания впадать в политиканскую дискуссию. Бессмысленную и беспощадную, как русский бунт. Поэтому выражу свои восторги более политкорректно.

Волшебным очарованием дышит летняя южная ночь!

Да. Так точнее.

Наша крымская ночь действительно находится где-то рядом с магией. В воздухе витает непередаваемое ожидание чуда. Кажется, что здесь до волшебства рукой подать. Сказочные герои – и злые, и добрые – они повсюду: в шорохе листвы и пятнах света на асфальте, в стрекоте цикад и легком бризе с моря, пахнущем… Господи! Чем только не пахнет этот чудесный теплый воздух! Солью, фруктами, цветами… Чаще всего, наверное, кипарисом. Или розами. Или лавандой. Да что там! Эти ароматы можно перечислять бесконечно. Или вообще их не замечать, как это делают местные жители, давно уже привыкшие к чуду и смирившиеся со сказкой.

А я вот не желаю к этому привыкать! И смиряться не буду, и не просите!

Млея от удовольствия, я шагал по темным улочкам к месту встречи наших неадекватных подельников. Какое небо красивое! Звезды как горошины. Руку, кажется, протяни – посыплются в ладонь сверкающим водопадом. А ведь хорошо, что мы эту дурь выдумали, я имею в виду – ночную «охоту на ведьм». Я уже и забывать начал, какое это чудо – южная ночь. Эвон какая миленькая прогулка вытанцовывается!

Не замечаем мы этой простой и бесплатной радости вокруг нас. Ох не замечаем! И ведь не только ночных красот это касается. Здесь целая мировоззренческая проблема. «Что имеем, не храним…» – подходит? Приблизительно разве что. Или «За деревьями леса не видим». Да, так, наверное, точнее. Надо все-таки иногда останавливаться и смотреть в ночное небо. А для этого и нужно – всего-то выдумать дурацкое ночное мероприятие и… сбежать от бабушки.

М-да… Колобок хренов.

Зачем ночник-то перед уходом выключил? Кто просил? Уходя гасите свет? А ничего, что бабуля может всполошиться? Где-то умным себя считаешь, а где-то – тормоз тормозом!

Схема «самоволок» из бабушкиной квартиры элементарная. Для «переночевать» любимому внуку предоставляется целая комната с выходом на балкончик. Малюсенькая, правда, комнатенка, но разве в этом дело? Балкон весь зарос виноградом – великолепный «бычий глаз». Кроме того, что вкуснее винограда я в жизни не едал, ко всему прочему, у этого чудесного растения толстенная десятилетняя лоза, удобными уступами поднимающаяся на второй этаж «сталинки», где и располагается бабушкина квартира. Взрослого не выдержит, а вот меня – милое дело! Достаточно лишь дождаться, чтобы бабуля заснула (а сон у нее не по годам крепкий), и ты свободен до утра!

Если бы только не этот ночник!

Ой вы ручки мои шаловливые. Куда ж вы это на автомате-то потянулись? И сколько сэкономишь ты на электричестве, оптовик ты наш продуманный? Лопата не сломается грошики-то скирдовать?

Я с досадой потер затылок.

Опять эта шизофрения. Две личности в одной башке – серьезный диагноз. Один «косячит», другой «нудотствует». Помиритесь вы наконец когда-нибудь? Старый да малый.

Непроизвольно я прыснул, представив себе эту парочку, сцепившуюся друг с другом в моей черепной коробке. Зачем-то схватился за рот – мол, как бы спящих граждан не потревожить. И из-за этой очередной своей несуразности уже просто заржал над собой в полный голос, отпуская в ночь скопившееся напряжение. Что-то шарахнулось в сторону в темном палисаднике по левую руку. Кошку напугал, что ли, своим хохотом? Или что там за зверь? Крупнее кто-то.

Интересно.

Я раздвинул ветви зловещего на вид кустарника и сунул туда свой нос. Да ерунда! Нету тут никого. Да и кто бы тут стал прятаться? Особенно от школьника-малолетки, чудом оказавшегося на ночной улице, причем без взрослых! И куда только родители смотрят?

Я скептически фыркнул и… все-таки на всякий случай еще прислушался. Тишина. Чудесная летняя тишина, наполненная треском насекомых, шорохом листвы и еле слышным дыханием ночного южного города: далекий шум одинокой машины, эхо сигнала с какого-то катера-полуночника да отзвуки веселой музыки, обрывками долетающей из вечно бодрствующих курортных зон.

Параноик чертов!

Развернувшись в сердцах, я что есть ног припустил к месту нашего ночного рандеву. Тем более что, растворившись в романтике и сантиментах, я, кажется, слегка начал опаздывать. Еще подумают, что струсил. И тут же – хвать последнюю мысль, как рачка, неосторожно высунувшегося из ракушки: а кто это сейчас про «струсил» подумал – старый или малый? Да, блин, хорош уже! Хватит этих самокопаний. А то, глядишь, и до санитаров недалеко!

Раздосадованный и слегка возбужденный ночными впечатлениями, я пулей проскочил высокую стену летнего кинотеатра и выбрался на искомый пустырь.

Ага! Почему-то так я и предполагал – собрались все, кроме этого пустобреха Генки! Рыжий Славка, Вадька Трюха и – о чудо! – даже наш маменькин сынок заявился – Димон, гроза разбойниц! Интересно, чего он там дома наплел?

– А я даже и не отпрашивался, – словно услышав мои мысли, гордо заявил Димка, – тихонько встал ночью, как в туалет, прокрался в прихожую – и деру!

– Молодец, – рассеянно похвалил я его и переключился на других двоих, которые, сидя на корточках, что-то внимательно рассматривали на земле. – Что у вас там? Уронили что-то?

– Булка! Пришел? А у нас тут знаки какие-то…

Булка – это я. Потому что фамилия моя – Караваев. И я действительно пришел, тут Трюха, капитан-очевидность, не ошибся. А вот знаки…

– Ну, чего у вас тут?

Я оттер плечом Славку-инодворца. Чужак все-таки, поэтому в нашей сопливой пищевой цепочке должо́н знать свое место. Так положено. Иначе сам без авторитета останешься!

Камушки какие-то, мелкие. Выложены в рядок. А, нет. В два рядка. И уголком в конце. С крылышками какими-то. А, типа стрелка! Стрелка?

– А как вы вообще это разглядели? В темени этой?

Я подозрительно уставился на Трюху.

– А это и не мы, – как ни в чем не бывало заявил он. – Это Димон.

Я не увидел, а просто почувствовал, как полыхнули красным щеки Димона. О нем вновь говорят!

– Я просто… Камушек хотел… поднять… А тут…

Понятно. Камушки, жучки, травки-листочки, Димка всегда с чем-нибудь возится на корточках. Лишь бы стать ниже и не общаться с грозными собеседниками. Метода у него такая – отгораживаться от окружающих.

– А где Генка?

– А не пришел твой Генка! Мамочка, наверное, не отпустила.

Почему это он мой? Трюха попутал что-то?

Впрочем, в бутылку лезть – смысла нет. Надо разгонять эту ночную шайку, тем более что повод прекрасный – главный заводила отсутствует.

– Ладно, проехали. Давай, ребя, по домам, пока родители не хватились.

На меня изумленно уставились три пары глаз.

– А стрелка? – неуверенно напомнил Славка. – Она же не просто так. Она же что-то значит.

– Дети, может, играли днем, – предположил я, забыв на миг, что мы эти самые дети и есть. Тут же поспешил исправиться: – Я имею в виду, мальки детсадовские, дошкольники. Дошколо́та!

– А вот еще одна, – флегматично заявил Трюха, успевший пройти шагов пять-шесть в направлении, куда указывали камушки. – Стрелка. Мелом только нарисовали здесь. По асфальту. Гля!

Мы сыпанули в его сторону. Точно. Еще одна стрелка. И, кстати, метрах в десяти, в пятне фонарного света – третья, с изгибом, указывающая за угол летнего кинотеатра.

– Так, стоп, мужики!

Черт, «мужики» для восьмилеток как-то фальшиво прозвучало. Тут обращаются «ребя». Ну да ладно…

– Я думаю, это Генка все намалевал, – сказал я. – Только он один знал, что мы в этом месте собираемся встречаться.

– А другие… что с нами на великах катались, – неуверенно произнес Димон. – Они тоже знали.

Логично!

– Те знали, что их ночью не отпустят. Хотя…

Ну да. Если кто-то задумал над нами подшутить, вряд ли стал бы афишировать свои возможности. Получается, кто-то придумал эту каверзу еще там – на зеленом склоне? Когда Генка про ночных разбойниц нам всем втирал?

Зачесался затылок.

Вообще-то речь идет о второклассниках. Это, кто не знает, дети такие, которым всего восемь лет от роду. Какие тут, на хрен, интриги? Какие, к чертям, каверзы и расчеты? Самое большее – жука чернильного в ранец подсунуть. А тут – стрелки: «туда иди», «сюда не иди». Необычно как-то. И загадочно. И… действительно тянет разобраться…

Я, сцепив зубы, молча двинулся в сторону стрелок. За угол так за угол. Ага, еще одно художество. Эта стрелка указывает в темный проулок, между прочим. А там что – девчачья банда в полной красе? Как завещал нам великий Генка?

Чувствуя, что начинаю раздражаться на бестолковость ситуации, я направился в искомый проулок. Слышно было, как за спиной неуверенно семенит моя гоп-бригада. Молча, надо сказать. Дрейфим, мужички? Еще одна стрелка с поворотом. Изгиб указывает на подъезд какой-то двухэтажки. Впрочем, почему «какой-то»? Типовая, барачная, с деревянными лестницами и перекрытиями. Мы на дню мимо нее раз сто пробегаем.

А вот еще одна стрелочка. Поменьше. Перед самим подъездом. Показывает направо. В сторону небольшого спуска в подвал. И дверь там внизу слегка приоткрыта. Кажется, в глубине даже где-то свет включен. Кто же нас там ждет? Интрига!

Не задумываясь особо, я шагнул по ступенькам вниз.

– А можно… я тут… сверху останусь? – вякнул где-то сзади Димон.

Ему что-то буркнул в ответ Трюха, издевательски гоготнул и тяжело зашлепал вниз вслед за мной. Я, упершись ногами в пол, что есть сил потянул подвальную дверь на себя. Нехотя, с противным скрежетом она подалась и распахнулась чуть шире. Мы осторожно сунулись вовнутрь. Подвал как подвал. Где-то что-то капает. У дальней стены из-за угла мелькают пятна электрического света. Лампа там явно покачивается, видимо, на длинном проводе, свисающем с потолка. Справа шмыгнула беспризорная кошка. Слева гулко заурчала канализационная труба. Кому-то, наверное, приспичило там, наверху. Еще один полуночник.

– Вадим, проверь – может, тут какие-нибудь указатели есть. Стрелки там, камушки…

Я просто знаю, что у поджигателя Трюхи всегда на кармане есть коробок спичек. Ну правильно. Он уже ползает по грязному полу на четвереньках, подсвечивая себе огоньком.

– Не спали тут… что-нибудь, – с опозданием осознал я собственное легкомыслие.

Сзади со знакомым скрежетом шевельнулась подвальная дверь. Я оглянулся. Славка и Вадим здесь, у меня за спиной. Димон спускается?

Нет. Дверь еще раз скрежетнула зловеще и вдруг резко захлопнулась, подняв пылевую круговерть в лучах электрического света. Снаружи что-то глухо звякнуло. Запор?

– Димон! А в ухо не дать? – тут же предложил злоумышленнику Трюха, не вставая с колен. – А ну, открывай! Мы знаем, что это ты.

Ну я не был бы так категоричен. Только кто же еще, если не Димон? Трюха вскочил на ноги и гулко заколотил кулаками по крашеной жестянке, которой была обита дверь.

– Димо-о-о-он!

– Тихо, Вадька! Весь дом разбудишь. Дай мне.

Я отодвинул в сторону начинающего не на шутку нервничать Трюху и подергал за ручку. Точно, закрыто. И звуки какие-то непонятные снаружи – шорохи, топтания, повизгивания. Причем не у самой двери, а чуть сверху – у подъезда, видимо.

– Славка, а ну глянь там – ко второму подъезду проход не заколочен? Ну да, там, где свет от лампочки, туда иди. Давай мухой!

Куском доски я попытался отжать дверь наружу. Нет, плотно сидит в коробке, даже щели не видно. И запор, кажется, серьезный, надо думать – стальная полоса поперек. Убью Димона, если это его шуточки!

– Булка! Есть проход, не заколочен, – это вернулся разведчик Славка. – Дырка там, в кирпичах, не успели заложить, наверное. Я только… один дальше не пойду… там света нету.

Детский сад! Впрочем, а кто же они еще?

– Давай за мной, – окончательно взял я на себя руководство. – Да осторожней ты!

Это я Трюхе, который на радостях так шустро за мной ломанулся, что чуть Славку не затоптал в потемках.

Пачкаясь в пыли, мы пролезли в стенной пролом и, пользуясь типовой планировкой подвала, быстро вычислили коридорчик, ведущий ко второму выходу. Дверь там тоже была закрыта, но, на наше счастье, – без запора снаружи. Потому что с трудом, но все же подалась, издавая все тот же характерный скрежет. Двери-близнецы, блин. Однояйцевые.

Я высунулся на свободу и огляделся.

Из приподвальной ниши многого не разглядишь. Поднялся повыше – никого. Только звезды безмятежно сияют в равнодушном небесном мраке. Шума тоже никакого нет. Только где-то недалеко щенок какой-то поскуливает еле слышно.

– Чего там? – дрожащим шепотом дохнул мне в ухо герой Трюханов, едва не повиснув на моей спине.

– Сейчас посмотрим, – поспешил я его обнадежить и шагнул на свет к подъезду.

И здесь никого.

А у соседнего подъезда, метрах в десяти от нас, кто-то сидел на стуле. Прямо перед крыльцом. Странно. Нашел время устраивать посиделки. И лампочка почему-то не горит, хотя перед нашим спуском в преисподнюю жизнерадостно пылала во все свои пятнадцать ватт.

Мы подошли поближе и в оцепенении уставились на невообразимую картину.

На стуле сидел Димон.

И был он к этому стулу привязан эластичным медицинским жгутом. Мы из такого рогатки делаем – в любой аптеке можно купить за тридцать копеек рулон. И повизгивал это, оказывается, не какой-то там посторонний щенок, а наш что ни на есть собственный подельник. Потому что рот у него был завязан какой-то тряпкой, и человеческие слова он произносить был не в состоянии. А вот глаза у него, вопреки его же прежним россказням, завязаны не были, а, напротив, вытаращены и полны ужаса.

А еще у Димона в костюмном ансамбле явно не хватало одной детали. Немаловажной. Для настоящего пацана, имеется в виду. Димон сидел на стуле… без штанов. Сидел и легкомысленно светил во мраке гламурными труселями вызывающего кипельно-белого цвета, слегка подмоченными в некоторых труднодоступных местах. Мы в таких аксессуарах уже отмаялись – в свое время и в разных там дошкольных учреждениях. Как водится, перешли теперь на суровые взрослые семейники. Ну или почти взрослые…

Я протянул руку и отцепил тетрадный листок в клеточку, пришпиленный к спине Димона какой-то дурацкой заколкой в виде Чебурашки. Там черным фломастером был намалеван череп с костями. Изящно, надо сказать, намалеван. Красиво и со вкусом. Точными и скупыми штрихами. Так дети не рисуют.

Но самым поразительным было то, что сверху к черепу с двух сторон были пририсованы… ДВЕ КОРОТЕНЬКИЕ КОСИЧКИ…

И все же добило меня не это.

Почему-то самым ужасным показалось то, что косички были нарисованы…

С БАНТИКАМИ!!!

Видимо, чтобы не оставлять никаких иллюзий.

В голове что-то напоследок звякнуло, как поломанное реле на старинной телефонной станции, связь со здравым смыслом оборвалась, и… стало пусто.

Мысль ушла.

 

Глава 4

Точно не Брюс Ли

– Мне кажется, вам это будет все-таки интересно.

Сергей Владимирович, наш бессменный Шеф – олицетворение невозмутимости. Ну просто Будда на прогулке. Специально нагоняет интригу на присутствующих, для чего даже не шагает, а буквально плывет величаво по направлению к выходу из спортзала, чтобы пригласить обещанного гостя.

Тот, я так понял, ожидает конца начальственной пантомимы в большом гимнастическом зале. Мы же терпеливо внимаем представлению Пятого в малом, тайном спортзале Дворца пионеров, который отдан в аренду органам безопасности. Или, скорей всего, просто отобран у красногалстучных ребятишек без всякой аренды. Мне это без разницы. Неинтересно. В конце концов, я тоже ребенок. По крайней мере, внешне.

Мне гораздо интереснее, кого Шеф привел на этот раз, – ведь «светить» нашу тройку кому попало сильно не рекомендовано. Спецподразделение, как ни крути. В которое полноправным членом входит вундеркинд-оперативник восьми лет от роду. Представляете, какой вой подымет зарубежная пресса, если узнает об участии несовершеннолетнего лица в деятельности силовых структур Советского государства? То-то и оно. Кому потом объяснять, что мне не восемь, а восемь плюс сорок девять?

– Там точно не Брюс Ли. Гарантирую. Китаец умер в прошлом году, – задумчиво произнес Сан-Саныч, мой второй инструктор.

Вообще-то инструктор он – постольку-поскольку. Для галочки. По факту он – командир нашего маленького отделения, зам Шефа в его отсутствие. Микроначальник. «Комод». Но, к моему вящему сожалению, педагогической деятельности он тоже не оставляет. Впрочем, как и проблемы собственного совершенствования.

То, что он сейчас ляпнул, – надо расценивать как юмор.

Всем хорош Сан-Саныч: подготовка, техника, низкий болевой порог, разнообразие стилей единоборств, да и неглуп, ко всему прочему, в экстриме – как рыба в воде, всегда принимает точное и единственно верное решение. Только с юмором у мужика – швах! И самое страшное, что Козет (это его позывной) прекрасно осведомлен об этом своем единственном, можно сказать, недостатке. Не без нашей, признаюсь, помощи осведомлен. И сей прискорбный факт его ни в коей мере не устраивает! Он страстно желает локализовать эту аномалию, выровнять изъян и научиться хохмить как все нормальные люди. Я имею в виду себя и своего партнера Ирину. Ну и Пятого, разумеется. Тот вообще известный комик.

И мучается Сан-Саныч над устранением своего темного пятна на солнечном лике, совершенствует свою слабую сторону: острит практически постоянно и повсеместно. По крайней мере, он так считает, что острит. И я вам скажу, иногда у него получается!

Правда, не в данном конкретном случае.

На что чутко реагирует Ирина, его критик и неутомимый мучитель:

– Саша, вот сейчас действительно было смешно. Без дураков. Я чуть не упи… чуть не упала со смеху. Ну надо же! Брюс Ли. И умер! Оборжаться.

Козет подозрительно прищурился. Правда оценила? Или опять подкалывает?

– Врет она, Сан-Саныч. Не верь, – вставил я свои пять копеек. По принципу добрый полицейский, злой полицейский. – Совсем не смешно. Грустно даже. Такой человек – и умер. Хотя… может, и не умер…

И кивнул в сторону выхода.

Вслед за Шефом в зал шагнул высокий мужчина лет сорока с выразительным длинным лицом, в котором явно усматривались восточные гены. Не Брюс Ли, конечно, но и не Иван-царевич. Одет в камуфлированный балахон полковой разведки военных лет, застиранный чуть ли не до дыр и даже, кажется, штопанный в нескольких местах.

Мы переглянулись. Колоритный тип.

– Знакомьтесь, товарищи. Это Алексей. Леш, это Саша, девушку зовут Ирина, а это Виктор, я рассказывал.

Слегка смущаясь, мужчина официально пожал каждому руку. Ладонь у него была узкой, сухой и твердой.

– Кстати, Сан-Саныч, своим позывным ты обязан именно Алексею, – огорошил Козета Пятый, – я тогда только познакомился с Лешей и, признаюсь, был под впечатлением. Чего и вам желаю.

– Ну да. Козет – это в наших краях, – сказал мужчина. – Аул напротив Краснодара, через речку. Там мы тренируемся. Летний лагерь опять же. Но, наверное, это лишняя информация?

Пятый неопределенно пожал плечами – мол, без разницы.

– Алексей у нас ненадолго. Прикомандирован для семинаров с силовиками. Ну и нам уделит пару часиков. Не так ли?

Мужчина кивнул, опять явно смущаясь. Странный он какой-то. Не от мира сего.

– Ну ладно, не будем терять времени, – стал расставлять Шеф точки над «i». – Сан-Саныч! Давай на татами. Остальные смотрят и оценивают. Алексей, начни с азов. Саша, пока не в боевом режиме.

Резонное замечание.

В боевом режиме спаррингов не бывает. Настоящая схватка – это от силы два, самое большее три удара. Если ударов больше трех, это явный признак того, что работают голимые дилетанты. В реальности каждый удар по умолчанию смертельный. Или – надежно выводящий противника из строя. Если твой удар попадает на защитное движение – считай себя трупом. Потому что в ответ на твой промах к тебе прилетит смерть. И заново свою защиту построить ты уже никак не успеешь, так как на противоходе тебе это сделать просто не позволят. А сам ты до конца уже вложился в свой первый удар – на повторный ответ ни сил, ни времени уже нет. Ну а если все же успеваешь что-то сделать, значит, твой противник – далеко не мастер. Тогда странно, почему он не умер после твоего первого движения. Вероятно, потому что ты сам… лох. Вот такая суровая правда боевых реальных, а не киношных, единоборств.

Еще чуток отвлекусь для примера.

Как вы думаете, кто в боевом режиме возьмет верх – мастер спорта по волейболу или современный каратист? При условии, что оба своими видами спорта занимаются одинаковый промежуток времени. Скажем, год. Вы не поверите! Хоть и парадокс, но правда: у волейболиста в такой схватке – подавляющие шансы на успех. Почему? Да потому что у мастера спорта по волейболу – на вооружении только один удар, и он по-любому поставлен профессионально. И пока приверженец японского искусства будет думать, какой из блоков ему продемонстрировать, волейболист просто влепит ему конкретного леща – как по «свече» над сеткой: быстро, точно и в данном случае смертельно. Так, что позвоночник в трусы ссыплется. И справиться с таким ударом будет невозможно, потому что стаж тренировок у противников одинаков. А бить научиться (особенно в волейболе) можно гораздо быстрее, чем строить защиту «на автомате», на интуиции, на инстинктах, как этого требует настоящее мастерство «пустой руки».

Впрочем, бывают и исключения. Особенно в реальных схватках в боевом режиме.

Мне ли этого не знать?

Это все к тому, насколько тонким и своевременным было замечание Пятого.

– Я попрошу нанести мне правый боковой в голову, – немного застенчиво попросил мужчина, как просят передать билетик в автобусе на компостер, и тут же пояснил: – Просто на практике система мало обкатана, больше в спортзалах да лагерях. В реальных условиях я могу вовремя не среагировать.

– Пожалс-та, – коротко буркнул Козет и двинул Алексея в челюсть.

Точнее, попытался двинуть.

Его противник вдруг испуганно (как мне сначала показалось) вжал голову в плечи, приподнял левое плечо и слегка крутнул им так, что кулак Сан-Саныча пришелся по касательной. Сразу же, словно потеряв равновесие, Алексей всем корпусом навалился на поворачивающегося Козета и как-то мягко повалил его на татами.

Козета? Повалил?!

Так не бывает. Чтобы свалить моего инструктора, Пятому порой приходится минут десять попотеть на ковре. А тут с одного удара? Да, собственно, даже удара-то никакого и не было.

– Ты болевой обозначил? – хмуро уточнил у Алексея Сан-Саныч, поднимаясь в новую стойку.

– На локоть и на плечо. Два вектора и крутящий момент. Я только прикоснулся. Потому что с твоей силой…

– Я понял, – не очень вежливо перебил Козет, – чем сильнее бью, тем быстрее вылетит кость из суставной сумки. За счет моей же собственной энергии.

– Правильно, – улыбнулся Алексей, и длинное лицо его вдруг стало смешным и обаятельным, с детскими ямочками на щеках и сморщенным носом.

А мужичок-то – увлеченный человек! До самозабвенности. Нравятся мне такие: именно из них получаются настоящие мастера. Теперь и смущение его становится понятным – не хочет лишний раз демонстрировать свое превосходство. А оно реально существует!

– А ну давай еще раз.

– Только я другую защиту покажу.

– Давай-давай, – начал входить в азарт Сан-Саныч. – Мне снова справа боковым?

– Угу…

На этот раз кулак Козета вообще не встретил никакого препятствия. Алексей чуть качнулся назад, слегка шлепнув снизу ладонью по летящему локтю Сан-Саныча, потом вдруг упал всем корпусом вперед, зацепил рукой впереди стоящую стопу Козета, а плечом надавил на всем нам известную болевую точку на голени. Оригинально! Мой инструктор опять оказался лежащим на татами. Опыт, конечно, сказался: падая, Козет на автомате попытался пнуть лежащего противника свободной от захвата ногой, но Алексей, видимо знакомый с этой опасностью, просто перекатился чуть в сторону. Даже я понял, насколько уязвим был Сан-Саныч в этом эпизоде. В самых разных проекциях. Продолжений на финальное поражение могло быть с десяток. Только Алексей не обозначил ни одного. Из вежливости, видимо. Козет и так все понял отлично.

– В чем принцип? – сразу же ухватил он суть, точнее – направление, где эта самая суть прячется.

– Чуть позднее, – лаконично ответил Алексей. – Прямой захват давай. За грудки, как говорят в народе.

– Давай, – разлакомился Сан-Саныч и тут же ухватил противника за балахон.

Из-под Алексея будто опору выбили. Точка захвата оказалась центром вращения чего-то, похожего на карусель. Ногами вперед Алексей нырнул вперед и влево, повиснув на захвате Козета всем телом и запрокидываясь назад. Естественно, мой наставник не выдержал такого веса и нырнул вперед, спотыкаясь об Алексея и теряя равновесие. А его противник, закручивая этот аттракцион в воздухе, еще и ускорил падение Козета правым коленом в область печени. И крутящий момент закончил двумя пятками сверху вниз – прямехонько в голову лежащего Сан-Саныча. Естественно, только обозначил. Да так ладненько все это получилось!

Козет даже охренел, по-видимому. Как пацана сопливого! Вскочил весь красный от стыда и азарта:

– Давай дальше!

– Захват двух рук. Сверху.

И… Козет вновь полетел на ковер. Где-то я уже это видел. Прием, похожий на «липкие руки» стиля вин чун. Которому в юности и учился Брюс Ли. Только более лаконично, без излишеств. Но до чего же действенно! И захват на болевой в области кисти – как финальный аккорд. Здорово.

Сан-Саныч за прошлый год столько не валялся на ковре, как за прошедшие полчаса. Азартно сопя и яростно вращая глазами, он напирал и напирал на Алексея. И вновь летел к грунту. Или плавно опускался – на изломе руки или ноги.

В какой-то момент Алексей перестал заказывать нападение, и Козет самостоятельно выбирал начальную атаку. То есть пошло уже что-то похожее на полноценный спарринг. И непохожее совершенно. Потому что состояло это действо из коротеньких фрагментов: атака, защитное движение, атакующий повержен. И по новой.

И не лень же Сан-Санычу натирать брезентуху своим телом!

Но какое шоу!

За такое представление многое можно отдать. Сколько же у нас пробелов, оказывается, в нашей технике! И какие у Алексея простые и действенные методы. И еще они кажутся… родными, что ли? Исконными. Естественными и органичными. Так, наверное, наши предки сражались. Смотришь и поражаешься – ведь знал же, чувствовал, что так можно. Почему сам-то раньше не додумался? Настоящий русский бой, без чуждых нашему человеку блоков, прыжков и разной другой восточной экзотики.

И… кажется, я знаю, что это за мужичок. Есть догадки – родом из будущего.

Знаю, но пока оставлю эти знания при себе.

– Так, все, ребята, закругляемся. Время. У Алексея поезд через полтора часа. Саша! Совесть имей! Человеку перед отъездом в порядок себя привести нужно или нет? Вот так-то.

Понятное дело. Сан-Саныч краев не знает, когда дело касается тренировок, приемчиков разных невиданных и всякого иного мордобоя. Смотреть жалко сейчас на моего наставника – будто кислород человеку перекрыли. Того и гляди кондратий сейчас обнимет. И это притом, что больше часа его возили сусалами по татами. Все мало!

Самое примечательное – и в этом я могу дать самую что ни на есть железобетонную гарантию, – Козет прекрасно запомнил абсолютно все показанные на нем движения. До мелочей. В этом он как надежный и проверенный компьютер – ничегошеньки не упустит. А еще и разовьет, и усовершенствует на свой лад. Есть такой талант у моего инструктора.

К слову, вы думаете – случайно он про Брюса Ли вспомнил? Ага, щаз. Учтите: в данную временную эпоху в отечественных кинотеатрах, на секундочку, фильмы с этим мастером не показывают. И эра видеомагнитофонов с пиратскими кассетами пока еще не наступила. Впрочем, здесь все просто – нужную киноподборку Козету удалось раскопать в авгиевых завалах Конторы, что уже само по себе – очередной подвиг Геракла. Но этого мало! Сан-Саныч после этого в течение какой-то пары недель практически полностью овладел навыками так называемого Джит Кун-до, стилем «Опережающего кулака», который и создал Брюс Ли, ставший после этого любимым киногероем Козета. Разумеется, после Вячеслава Тихонова и Георгия Жженова – Штирлица и разведчика Тульева никто не отменял! Даже Маленький дракон не смог их переплюнуть.

А тут свой Брюс Ли!

Да что там, круче! Наш-то оказался гораздо проворнее. Да и эффективнее! И… о горе!

Как мало времени отмерено природой… И сердцу горе там, где жгучей страсти нет… Хоть в исступленье душу в клочья изуродуй, – все тщетны помыслы, прощай, надежды свет…

– Саныч. Але, Александр! Ты в порядке? Стихи, что ли, сочиняешь? Тебе человек руку тянет, попрощаться хочет. Сам очнешься или в чувство тебя привести?

– В порядке я, – буркнул Козет, пожимая на прощанье руку Алексея. – Ты это… Спасибо, короче, Леш. Будешь, типа, еще в наших краях… того, заходи, в общем…

Цицерон! Ему бы действительно стихи писать.

Ежу ясно – Сан-Саныч находится в состоянии грогги, как после пропуска хорошо поставленного боксерского удара. И от впечатлений нового стиля, и от того, что новую игрушку так быстро отобрали. Коварно и вероломно. Ну ведь не все же приемы Алексей успел показать, ох, не все! И вот выходит уже навсегда из спортзала, взмахнув на прощанье усталой рукой…

– Чайку не хочешь, Саш?

– А?

– Чайку, говорю, не хочешь ли…

И глазками наивными – хлоп-хлоп.

Ирина – само сострадание. Не женщина, а просто Мать Тереза. Вселенная добра и сочувствия. Для всех, кто ее не знает. Или знает, но… недостаточно хорошо. Или на мгновение расслабился…

– Хочу, Ириш…

– Тогда и мне завари. Пока мы со Стариком новые приемчики поотрабатываем. Лови!

Сан-Саныч аж забыл, отчего только что рефлексировал. Не глядя поймал пачку с чаем и замер в новом оцепенении. Теперь уже по другому поводу. К счастью, не такому фатальному, как прежний: просто новая дилемма образовалась – обижаться ему сейчас или нет? Ирина, конечно, язва, но и психолог отменный, ни отнять ни прибавить. Одно утешение – чай, гляжу, не хухры-мухры какой-то, а настоящий цейлонский «Махмуд»! Явно загранка подогнала.

Хорошие у Ирины знакомые!

Что, кстати, Козету тоже как серпом… по нервам.

Не его сегодня денек, ох, не его!

– Ага! Чайковский! – заметил вернувшийся Шеф пачку в руках у Козета. – Мне тоже стаканчик. Только сахара не наваливай, как обычно. Лимон там найдешь, я на тумбочку, по-моему, бросил.

Сан-Саныч что-то утробно рыкнул в ответ, скривился, но все же потопал в сторону электроплитки. Мы с Ириной переглянулись и прыснули.

– Да. Смешно, – с абсолютно мрачным видом констатировал Сергей Владимирович. – Давайте-ка, юмористы, подгребайте понемногу все к диванчику. Почаевничаем, потолкуем да о делах наших скорбных… покалякаем…

Это он у меня «слизал». Имеется в виду – цитату Горбуна из «Места встречи». Я как-то ляпнул на досуге, а ему и прикипело. Теперь Пятый и «калякает» всюду, где надо и не надо. Одно интересно – как наш Шеф отреагирует на появление меньше чем через год первой публикации «Эры милосердия»? Братья Вайнеры для него – наше все! А ведь он ее прочитает, к гадалке не ходи, в числе первых причем. А там – его любимое выражение. Хотел бы я на него полюбоваться!

– Ну, где там чай?

– Не вскипел еще…

– Ладно. Тогда слушай там. Новая вводная у нас, товарищи. И отнестись к ней прошу предельно серьезно. Без традиционных «хиханек». С вездесущими «хаханьками». Всем понятно?

– Понятно, Сергей Владимирович.

– Угу.

– А то!

Шеф по обычаю пристально уставился на меня, что-то напряженно обдумывая. Наверное, с чего начать?

– Старик! Тебе новый стиль борьбы понравился?

«Старик» – это мой позывной. Сам придумал. С претензией на оригинальность.

– Неплохо, прямо скажу. Очень неплохо.

И прямо щекой почувствовал, как обжег меня негодующим взглядом Сан-Саныч, одиноко тоскующий возле тумбочки с электроплиткой.

– На что похоже? – не отставал от меня Пятый.

– Фу-ух! Ну, айкидо есть. Немного джиу-джитсу. Вин-Чун, в смысле – у-шу, мягкие стили. Тайцзи-Цюань чуток. Но главная особенность – весь этот «компот» как бы унифицирован. Упрощен и примитивизирован для более легкого использования. Можно сказать, адаптирован для славянского телосложения и менталитета. Когда-нибудь его назовут типичным вариантом или образцом «русского боя».

– «Русский бой», – задумчиво повторил Пятый. – Похоже. Очень похоже. Согласен, Сан-Саныч? Ладно, можешь не отвечать, а то… кипяток расплещешь.

Мы с Ириной вновь переглянулись, но ржать на этот раз не стали. Просил же человек!

– Такая, значит, информация появилась. Из горотдела МВД, – добрался наконец до сути начальник. – За прошедшую пару месяцев наши местные хулиганы несколько раз прилично так огребли от неизвестных малолетних лиц. От подростков, кто не понял. Все потерпевшие указали на странные приемы и непривычный способ драки, коими их «контрапупили» неизвестные бойцы. Находящиеся, надо сказать, как правило, в вопиющем меньшинстве. Зафиксирована даже одна драка, в которой боец самолично справился с пятерыми великовозрастными балбесами. Лет двадцати – двадцати пяти. Возраст балбесов, кто не понял. Вот так.

– А что? Вполне возможно, – буркнул Козет, разливавший из ковшика чай по стаканам. – Ай! Горячо, блин. Это… если от защиты плясать… и перемещаться «по тройке»… плюс метода, которую Алексей показал… запросто!

– Согласна, – подтвердила Ирина, – ничего сверхъестественного.

– А мы-то здесь при чем? – встрял я. – Ну, драки, новый стиль, истребители хулиганов – это все приятненько. При чем здесь государственная безопасность?

– Смежники взяли одного такого бойца, – словно не заметил моего вопроса Пятый. – Точнее, тот не стал удирать, когда на драку прибыл наряд милиции. К тому же парень был с девушкой. У одного из четверых нападавших оказалось холодное оружие, и он ранил прохожего. Из-за чего, собственно, парень и ввязался в драку. И стал свидетелем по уголовке – не с руки, стало быть, убегать…

– Вот чай…

– Саша, милый, сядь рядом со мной и слушай. Да, здесь. Ну, Сергей Владимирович, и что рассказал этот герой?

– Это ты точно, Ирина, заметила. Герой. И не только потому, что раскидал четверых вооруженных кретинов. А потому что смело и открыто рассказал про одну подпольную и, на мой взгляд, очень опасную организацию.

– Антисоветчики? – критично поинтересовался я.

– В том числе.

– Приплыли, – буркнул я, стараясь быть неуслышанным.

М-да. Именно этого я и боялся. Год без малого. С того самого момента, как познакомился с Сергеем Владимировичем и веселыми ребятами из Комитета. Все ждал и ждал, сон потерямши, – когда же мы диссидентами займемся да разными другими борцами за демократические ценности в Советском Союзе. Походу, дождался…

– На первый взгляд – это обычная спортивная секция, в которой подростки, да и пацаны помладше, изучают туризм, скалолазание, основы выживания и все такое прочее. Подпольная. Среди прочих предметов изучения – борьба, очень похожая по описаниям на методику Алексея. Собственно, для этого я его с вами и познакомил.

Короткий и оценивающий взгляд в сторону Козета. Мол, жив там, курилка?

– Хорошая метода, – буркнул тот. – Только сами пацаны до нее дотумкать не смогли бы. Это точно. Учитель должен быть.

– Вот! – восхищенно повернулся в сторону Козета Шеф, да еще и пальчиком тыкнул в небо, указательным. – Вот! Вот именно, Сан-Саныч! Ну прямо в точку! Есть такое дело. В смысле – есть учитель. И даже есть его описание – мужчина лет двадцати трех – двадцати пяти, среднего роста, среднего телосложения, волосом черен и прекрасен, в смысле – волос долог, ум… короток. Завязывает сзади в хвостик. По одежде – типичный хиппи.

– А имя есть?

– Есть и имя. Некто Богдан. Богом данный. Недаром местом встреч и тренировок выбрал пещеры заброшенного скального монастыря. В Инкермане который, ну вы знаете.

– А что еще?

– А еще то, из-за чего наш свидетель, который тусовался с этой группой больше года, в конце концов решил порвать с ними и, что называется, «спрыгнул с темы». Хотя приемчиков не забыл. Парня испугали душеспасительные беседы этого пресловутого Богдана про русский патриотизм, историю Великого славянства, про царей русских, Рюриковичей да Романовых. Да с таким материалом, с его слов, что ни в какой библиотеке не сыщешь. За бугром разве что. Соображаете, что к чему?

– Типичный подрыв социалистической идеологии, – может быть, излишне показушно констатировал я.

И Пятый моментально это просчитал:

– Напрасно юродствуешь. Есть все основания для начала разработок. Я имею в виду – средствами нашей конторы. К тому же есть и еще нюансы.

– Какие?

– Я уже вскользь упоминал. Свидетель особо подчеркнул – бывало, что в секции появлялись совсем уж малолетние ребята. Серьезные, умненькие, но… очень уж юного возраста. По описаниям – вундеркинды какие-то, прямо как наш Старик.

– Ну, это уж вряд ли…

– Да, Сергей Владимирович, таких вундеркиндов, как наш Старичок, уж точно больше не бывает, – подключилась Ирина.

С учетом того, что она в курсе, кто я, и с учетом того, что об этом наверняка уже доложено Шефу, – прозвучало двусмысленно.

– Возможно, – рассеянно и как-то очень легко согласился Пятый, – тем не менее букет получается изрядный: борьба, альпинизм, история монархии и… дети!

– Дети Индиго, – сорвалось у меня непроизвольно.

– Как-как? – живо заинтересовался начальник.

– Ну, Индиго, – стал я неохотно объяснять, – цвет такой, темно-фиолетовый, считается, что если в ауре человека, а тем более ребенка…

– Годится! – перебил меня Шеф, не дослушав (а зря, между прочим) экскурса в популярную эзотерику. – Принимается как рабочий шифр. Значит, литера «Индиго» будет обозначать высокоинтеллектуальных детей, приобщенных к законспирированным структурам. Именно по ним и работаем.

Пришло мое время пристально рассматривать начальника. Молча.

Он тоже молчал и не отводил глаз.

По детишкам, значит, работаем. По таким же, надо полагать, как и я. Вот оно, значит, как.

– А как же Богдан? – вкрадчиво поинтересовался я. – Он, получается, не основная наша цель?

– И Богдан основная, – не моргнув глазом включил дурака Пятый. – И Богдан, и секция его, и все участники этого подпольного кружка, включая… «Индиго». Все!

Ну-ну. Сделаем вид, что поверили.

Но зарубочку в памяти надо оставить – не ищет ли Пятый моих аналогов в природе? Делая при этом вид, что не в курсе, кто я есть на самом деле. По крайней мере, становится понятно, почему он не афиширует своей осведомленности по поводу меня.

Так-так-так.

Ох и непросто работать с гэбистами! Ох и непросто…

– Так, ладно. О делах наших скорбных… Козет. Догоняешь Алексея или ловишь его в общаге, рассыпаешься в благодарностях, оратор ты наш несравненный, провожаешь на поезд, а заодно между делом интересуешься про учеников. Со мной Леха эту тему деликатно замял. Ты же, Сан-Саныч, знаю, с него не слезешь. Хватай все, что можно нацедить, – имена, пароли-явки, особенно про тех, кто, может быть, в наши места мигрировал. Особо! Понятно?

– Угу. Я полетел.

– Давай. Ирина, дуй в архив, поднимай все дела про монархистов, славянофилов и прочую нечи… (косяк в мою сторону)… не… не часто они, к сожалению, нам попадаются. Но ты все равно перешерсти. Меня интересует, откуда это Богдан материал брал. Про древнее славянство. Связи опять же с иностранцами глянь и так далее.

– Понятно.

– А у тебя, Старик, каникулы заканчиваются.

– Как это?

– Хватит бездельничать дома, ты мне здесь нужен. На разработке… «Индиго».

– А…

– А отца твоего сегодня пригласили в профком и предложили за полцены путевку. Детскую. В пионерлагерь.

– В «Ласпи»?

– В «Ласпи» мама твоя очень легко может добраться. В «Горный». Туда после автобуса еще три километра пехом. В гору. По серпантину. Справа скала, слева ущелье. Мама твоя высоты не боится, случайно, как ты?

– Не боится, – разочаровал я начальника, – и три километра для нее… не крюк. Я просто ее по-хорошему попрошу, чтобы сюрпризом не приезжала. Или вообще не приезжала. Только я все равно не гарантирую…

– Ты уж попроси. Ну а сам – по старой схеме: ночуешь здесь, питаешься в буфете, и… нащупай мне этот загадочный кружок спортсменов-неформалов. Нащупай и попробуй внедриться.

– Задачу понял, начальник.

– Старик.

– Да?

– И меня действительно очень интересуют… эти «дети Индиго». Тут ты меня правильно понял.

– Вы даже не представляете, насколько… правильно.

– Надеюсь на это.

– Можете на меня положиться.

– Принято. Все. Давай дуй к мамочке.

Ну вот. А мне казалось, разговариваем почти как взрослые люди.

Ан нет.

 

Глава 5

Солдат удачи

Теперь к нашим ночным приключениям.

Пять баллов! Не меньше. По пятибалльной шкале, разумеется.

В восторге снимаю шляпу перед неизвестным (пока) автором. Прикол удался на все сто. Я оценил. Именно прикол! Шутка. Розыгрыш. А что, кто-то рассчитывал, что я действительно поверю в происки злочинных ночных валькирий? Или в это поверит кто-то из наших участников?

Хотя…

Тут, наверное, не стоит ставить все фишки на один цвет. Я ведь даже и не поинтересовался тогда у своих подельников о произведенном на них впечатлении. Взял на всякий случай со всех слово не трепаться, а что они думают по поводу связанного Димона – и не спросил даже.

А ведь точно!

Испуганные пацаны могли и поверить в юбочных разбойниц! Они ведь реально тогда перепугались. Это было видно. Особенно Димон, со своей подмоченной репутацией. Не в этой ли плоскости и лежала задумка этого весьма незаурядного розыгрыша? Тут надо поразмышлять.

Так, по порядку.

Из показаний носителя гламурного нижнего белья: Димон услышал сзади еле слышный шорох, стал оборачиваться, и тут кто-то схватил его за шею. Пальцами. Сильными пальцами, со слов потерпевшего, хотя для Димона, надо полагать, любые пальцы покажутся сильными. Особенно ночью и в темном переулке. Кто там был сзади – взрослый или кто поменьше, – Димон не понял. Заснул. Пережали сонную артерию.

Прием простой, но ребенок едва ли смог бы такое исполнить.

С другой стороны – зачем это взрослому?

Он дебил, что ли, душить ребенка? Непонятно. Возможно, злодеем мог оказаться подросток лет четырнадцати-пятнадцати. И по физическим параметрам подходит, и умственно еще не очень далек. Что ж, вполне соответствует условиям задачки, хотя у такого подростка тоже должна быть пусть и минимальная, но какая ни на есть подготовка в плане единоборств. Допустим. И тогда возникает резонный вопрос – а кто же все-таки этого подростка «зарядил»? За ним кто стоит и кто это вообще все затеял? И главное – зачем?

Впрочем, одну из предполагаемых целей я уже назвал – напугать присутствующих и заставить поверить в Генкины бредни про девчачьи банды на ночных улицах. Если так, то вновь упрямо всплывает тот же самый вопрос – ЗАЧЕМ?

Кому нужно, чтобы Генкина легенда получила реальное подтверждение?

Может быть, самому Генке? Который, к слову, к ночному выходу «на дело» не явился самым возмутительным образом. Предположение, явно лежащее на поверхности. Чересчур явно. Все слишком нарочито и демонстративно. Словно глянцевый рисунок на обложке, специально подсунутый под самый нос.

Кстати, о рисунке. Чуть не забыл.

Как я сразу отметил, нарисованный череп с косичками – явно не детская мазня. Возможно, опять-таки работа подростка, но как минимум – с хорошей школой изобразительного ремесла. В городе, кстати, есть парочка искомых студий. Возьмем на заметку.

Но важно не это!

Нужно понять, что послание на тетрадном листке ну никак не могли нарисовать на месте ночных событий. Сами посудите: нет ни условий, ни света, ни ровной чистой поверхности поблизости. А значит – рисунок приготовили ЗАРАНЕЕ!

Чувствуете, куда я клоню?

К тому, что розыгрыш был тщательно распланирован, подготовлен и четко реализован. Как по нотам. И знаете что? В этот сектор моих рассуждений подросток уже никак не вписывается. Не дорос мозгами. Налицо – злая воля ВЗРОСЛОГО СОЗНАНИЯ, дебил там он или не дебил. Мы, на свою беду, столкнулись с грамотным и продуманным менеджментом, как говорят в наши дни. С классической интригой, как говорили веком раньше, тонкой и оригинальной. Вкусной, я бы сказал.

А ведь чувствую – не будет мне покоя, пока досконально не разберусь в этом тумане. Хочу познакомиться с автором, аж свербит. Зацепило как-то.

Генка, говорите?

А для начала пусть даже и Генка. Начну-ка я копать в этом направлении.

Любим посмеяться? Хорошо. Мы тоже!

Поглядим, кто же хихикнет последним…

– Генка! А ну, стой!

– Ах, ты так? Бах! Бах! На, получай! Вжить-вжить! Мимо! Промазал, говорю! Булка? Тебе чего? Подожди, мы тут играем… Бах! Бах! Попал! Падай! Падай давай! Убит!

Господи! Неужели и я в восемь лет был таким же кретином?

– А ну, стоять!

– Бах! Бах! Ай! Ты чего, Булка? Больно. Больно же!

– Пацаны, все! Гендос убит. Я его… в реанимацию сейчас провожу. Может, и откачают. Пошли давай, жертва шрапнели.

– А-я-яй! Пусти-и! Пусти, я сам пойду!

Я чуть ослабил захват Генкиной руки, но отпускать полностью не стал. Вот сюда, за угол дома. Здесь у нас операционная.

– Ты чего ночью не пришел, лишенец? – сразу же на ходу начал я допрос, как и положено, сначала с малозначительной его части. – Натрепал с три короба, значит, заварил кашу, а мы расхлебывай?

– Тебе че надо? – попытался выдернуть руку Генка. – А? Ты че, не понял?

Он даже попытался толкнуть меня после озвучивания этой «формулы драки». Так сказать, типовой вербальной завязки, после которой обычно нужно немного потолкаться под дублирование озвученных ранее фраз, а потом с азартом начинать квасить друг другу носы.

Ну да. Генка на пару сантиметров выше меня, да и слегка потяжелей, извиняюсь за оксюморон. Потяжелей килограммов эдак на пяток, не меньше. По всем признакам – явный носитель решающего физического преимущества.

Да только обычного петушиного наскока с толчком у него не получилось, – руки-то из захвата я все же на всякий случай не отпустил, и толкать ему меня пришлось как-то боком, да еще и одной рукой. Смазанный какой-то дебют. «Латышский гамбит».

– Ну ты че… не пф-ф…

Я чуть сильнее нажал ему на локоть и, стараясь быть максимально деликатным, легонько закрутил его по нисходящей дуге к грунту, где и зафиксировал в лежащем состоянии, прибавив к захвату немного жесткости и взяв дополнительно на излом еще и кисть задранной кверху руки.

– Ап-пулка… Булк… Все… Все! Сдаюсь. Пусти, Витек!

– Готов к разговору?

– Ап-пф… Пусти…

Я отпустил Генкину руку, помог ему подняться и даже в качестве примирения несколько раз отряхнул ему песок с плеча.

– Чего ночью-то не пришел? Родители, что ли, не пустили? – стал настраивать я беседу на миролюбивый тон. – Даже Димон был. Удрал ночью от своих. И на пустырь.

– У меня это, не получилось, короче. – Генка зачем-то потер себя сзади чуть ниже спины. – Батя просто возле двери поймал. Ночью. Я только-только дверь открывать начал. Ремнем как дал! Два раза. Или три, кажись. Показать?

– Девочкам будешь свои ордена демонстрировать. Когда попросят.

– А ты приемчик мне еще покажешь? Вот этот, с рукой. Вжик… и мордой в песок!

– Если вести себя плохо будешь.

– Не. Я в смысле…

– В коромысле! А ты знаешь, что нам пришлось всю ночь разбойниц твоих искать? По всему району. Как стаду бодрых дебилов!

– Кого?

– Кого надо! «Это нога у того, у кого надо нога»…

– Чего?

– Я ж тебе и объясняю, – взял я Генку за пуговицу и стал разгонять нагнанный мною же туман. – Девку мы одну поймали. Той самой ночью. Под утро уже. Знаешь кого? Не поверишь. Ту самую Катьку… Мокрушницу. Что ты нам у оврага показывал. Помнишь?

– А-а… ту? И… че она?

– А ниче! Было грустно и горячо! Никакая она не Катька. Тем более не Мокрушница. Вдул ты нам… в уши, Ген-н-дос! Покривил душой, как последний… поц. Надавать бы по твоим шикарным ушам…

– Не надо. Если не Катька, то… к-кто тогда?

– Ты чего, издеваешься?

– Не… и не думал даже…

Как-то быстро «сдулся» клиент. Ни споров, ни возмущений. Хоть бы отмазку какую-нибудь придумал достоверную. Или новую легенду…

– Давай, сказочник, колись, придумал все про девок?

Генка тяжело вздохнул.

– Обещаю, никому не скажу, – заверил я его, – слово пацана.

– Придумал, – еле слышно буркнул Генка, потупя очи свои бесстыжие и елозя ножкой по песку.

Будто я этого не знал.

Да только Генкино признание сейчас дает ему хорошее алиби. Простое и надежное. Получается, что не имеет он никакого отношения к этим ночным постановкам. Не в курсе он. Иначе другая была бы реакция. С понтами и возмущениями. Впрочем, я так и думал, что Генка здесь ни при чем. Надо было лишь проверить и убедиться. Обеспечить чистоту дальнейшего лабораторного анализа.

Ну что ж. Отсутствие результата, как говорится, тоже результат.

– А ты кому-нибудь еще рассказывал, что мы ночью на дело собираемся?

– Кому? – удивленно поднял на меня глаза Генка. – Ничего я не рассказывал. Никому. Мы же по секрету собирались…

– Ну да. По секрету, – задумчиво протянул я, присаживаясь рядом с Генкой на кучу песка. – А ты всех пацанов запомнил, что с нами вчера на великах катались?

– Ага, запомнил. Кажись, всех. Точно всех! Я же в изобразительном кружке занимаюсь, и у меня художественная память, как мама говорит. На лица. Там были Славка Рыжий, Пендос, Пестер…

– Да-да, хватит. Верю.

В изобразительном кружке, говоришь?

– Все пацаны с нашего района. Славка только с «балки». Рыжий.

– Это хорошо, – констатировал я, заканчивая в голове проект элементарной махинации, примитивной до безобразия. – Значит, так, Генка! Слушай меня внимательно и сделай, будь добр, так, как я скажу. Иначе мое слово пацана – не в счет. Всем расскажу, что ты трепло и брехун ушастый. Понял?

– А я че?

– Ниче! Слушай. Сегодня и завтра найдешь всех пацанов, с кем на великах катались, и скажешь каждому, что этой ночью ты был с нами. На пустыре. Как и договаривались. Мы вместе поймали Катьку, а потом отпустили. Чтобы она привела на стрелку своих главных атаманш. Теперь уже – послезавтра ночью! Через два дня. Все понял? Хорошенько запомни! Своей великой художественной памятью. Ты, кстати, хорошо рисуешь?

– Да нет пока… кружку рисовали, у меня какая-то бочка из-под хамсы получилась…

– Ладно, проехали. Ты запомнил, что я тебе сказал?

– Послезавтра. На стрелку. Там же?

– Там же. Возле кинотеатра на пустыре.

– Ну, понял. Скажу.

– Трюхе, Славке и Димону можешь не говорить. Они и так все знают. В случае чего – сделают вид, что в первый раз тебя вообще видят. Не лезь, короче, к ним, а то опять огребешь.

– Ладно.

– И не трепись больше! По-хорошему тебя прошу. Тебе самому лучше будет.

– Ладно. Не буду.

– Все. Свободен. Иди, стреляй врагов своих. Скажешь, хирург Пирогов реанимацию закончил.

– Пирогов? А у нас возле Коммунарки площадь Пирогова есть.

– Иди бога ради, потерпевший. Иди и про задание свое не забудь.

– Ага. Ну, я пошел?

– Будь здоров, солдат удачи.

Вот так.

Разделим-ка мы группу подозреваемых древнейшим детективным способом. На ложного живца. Если послезавтра ночью на пустыре произойдет новая движуха – злоумышленник среди наших велосипедистов. Если будет все тихо – в деле или Трюха, или Славик, или… нет, все же Димон здесь по-любому ни при чем. Обмочиться ради достоверности? Для восьми лет это уж чересчур круто.

И скорей всего, Трюханов тоже не при делах. Давно его знаю: прост, понятен и незатейлив. Вот насчет поджечь что-нибудь – тут он Ломоносов. А придумывать или участвовать в интригах – здесь у нас глухо как в танке. И остается такой вот расклад – либо кто-то из велосипедного пелетона, либо… рыжий Славик!

Чужак ты наш загадочный.

Посмотрим.

 

Глава 6

Я в жизни видел много съемов…

Родители искрились тайной.

В воздухе витало предвкушение радостного сюрприза. И мама, и папа загадочно улыбались, многозначительно переглядывались и… тянули сладостную резину ожидания.

«Путевку, что ли, батя получил? Ту, которая за полцены, в «Горный»? – равнодушно подумал я. – Нужно, кстати, из Шефа вытрусить эти деньги. Пусть премию, что ли, для бати организуют. С какой это стати за мое подпольное сотрудничество с безопасностью мы еще и приплачивать должны?»

– Сынок! А чего бы тебе этим летом больше всего хотелось? – начала свою мудреную сольную партию мама.

– Ну-у, не зна-аю, – стал я кочевряжиться и слегка подыграл этим доморощенным аниматорам, – может, съездить куда, мир посмотреть, себя показать…

Мама просияла:

– А вот угадай, что у папы за спиной?

Я вздохнул обреченно:

– Комод старый у папы за спиной. Тот, что нам бабушка подарила, когда мы квартиру в этом бараке получили. На радостях, что мы съедем от нее наконец.

Батя заулыбался. Растет сынок! Папины мысли вслух транслирует. Причем такие, за которые сам батя моментально огреб бы. Морально, разумеется.

Мама поморщилась:

– Да нет, Витя. Что же ты у меня бестолковый-то такой? В руках у папы! За спиной, но в руках.

Ах, бестолковый?

Значит, это у вас только Василий подрастающий гений? Не вылупившийся пока из скорлупы тугодумия? Ладненько. Сейчас вы точно почувствуете счастье от того, что спулите меня наконец с глаз долой, куда-нибудь в детский концентрационный лагерь!

Я сосредоточенно потер лоб, потом почесал затылок, посмотрел зачем-то в потолок и изрек:

– А! Понял! У папы… В руках… За спиной…

– Ну?

– Ага! За спиной… У папы… В руках…

– Так-так-так. Что у папы?

– Скорей всего… Мм…

Папа, как представитель сильной половины племени прямоходящих, терпеливо помалкивал, изредка почесываясь свободной от сюрприза рукой. Мама же явно расстраивалась вопиющей бестолковости собственного отпрыска, медленно, но верно приближаясь к опасной черте красного цвета, за которой зона терпения резко обрывалась в глубокую пропасть. Как американцы эту грань называют? Kill Line. Линия Смерти. Не, по-русски изящнее – «красная черта»… К тому же отечественный вариант оставляет хоть каплю надежды…

– …В руках… За спиной… Там, где комод… бабушкин… И, значит, у папы…

Еще-еще. Самую малость осталось… до пропасти.

Пару секунд до взрыва…

Обратный отчет пошел: пять, четыре…

– У па-а-апы…

…три, два…

– За спино-о-о-о-о-ой…

… один… и-и-и…

– Глобус!!! – радостно воскликнул я, как из хлопушки выстрелил.

Так в боевиках перерезают кусачками синий ну или красный провод. В последние полсекунды…

– Пуф-ф-ф, – шумно выдохнул отец и вновь обреченно почесался.

– Глобус? – опешила мама. – Почему глобус? При чем здесь вообще глобус?!

Мама изо всех сил пыталась не повышать голоса на несчастного ребенка со слабенькой головкой:

– Откуда! В твоей! Башк… гм… Голове. Да! В голове! Откуда в твоей голове вообще появился… ГЛОБУС!!!

– Ты же спросила, чего я хочу? – невинно захлопал я глазами, готовый уже разреветься по малости лет и в силу собственной ущербности. – А я сказал, мир повидать. А мир – это что? Мир – это ГЛОБУС! Куда я, ик! Пальцем покажу, ик-ик! Значит, ик… туда и… ик-ик-ик! Ы-ы-ы…

Вот вам!

Свинья я, конечно, распоследняя. Родичи осчастливить меня хотели. Ссылкой в лагерь. Себя заодно тоже порадовать. Свободой от сына. А я!

Поросенок неблагодарный!

– Люда! – укоризненно сказал батя. – Того. Ну, как это? Типа…

Мол, «соответствуют ли в данную минуту наши с тобой манипуляции принципам Макаренко и Сухомлинского в отношении хоть и старшего, но тем не менее еще недостаточно взрослого ребенка?».

– Заткнись!

Что означает: «Не надо беспокоиться, коллега. С точки зрения элементарной педагогики, где, как известно, я уже стаю собак съела, здесь у нас все под контролем».

М-да.

В этом она вся, моя ненаглядная мамочка. Одержимое стремление делать все правильно и по науке, особенно что касается воспитания собственных чад. Яростное притягивание практики к теории, и если где-то что-то «не бьет», то тем хуже для теории! «Тупые они, что ли? Чему их там учат?» Это по отношению к школьным учителям. Дилетантам и недоучкам, естественно.

Или же пускай будет хуже для практики: «Умные там больно! Пускай попробуют с живыми детьми поумничать!» К этим же учителям, но при других обстоятельствах.

А раз ни там, ни там достойных светил нету, мы энту пен-дагогику… сами изобретем.

Так, как нам надо!

– Виктор! Ты что, маленький, что ли? – строго укорила мои «нюни» мать. – Я ведь читала тебе про пионера-героя Валю Котика! Ты же помнишь? Он ведь не плакал, когда его фашисты ранили…

– Ладно! – резко оборвал я свои всхлипывания. – Вторая попытка.

Родители тревожно замерли.

Странным каким-то у них сын стал: то хнычет, как маленький, забыв про Валю Котика, то разговаривает совершенно спокойным голосом, как совсем уже взрослый. Точно, неуравновешенный какой-то. Вот так вот – гонять день-деньской по улицам с хулиганьем всяким.

Не-эт, пора в лагерь. Пора!

– Путевка в лагерь, – равнодушно «угадал» я, – скорей всего, в «Горный». Тот, что за Родниковом. Сначала сорок минут на тридцать седьмом автобусе, потом пешком по серпантину около часа, если быстро. Если не торопясь…

– А… как это… – неуверенно протянул отец и предъявил из-за спины голубые листки с затейливыми водяными знаками, – ты откуда это…

Типа «странные ассоциации, сударь, вызывает ваша необъяснимая осведомленность, не имеющая под собой видимых оснований».

– Просто сегодня во Дворце пионеров горячие путевки в лагерь «Горный» распространяли, – соврал я, не напрягаясь особо, – и про то, что по предприятиям будут распространять, говорили. В первую очередь – среди строителей. Я и догадался.

– А-а!

– Просто… глобус – он поприкольнее был бы. Давно хочу.

И вздохнуть грустно. Как бедному родственнику.

– Иди, вещи собирай, – начала восстанавливаться мать от педагогических потрясений. – Завтра с утра глобус… тьфу, мозги за… задурил… я имею в виду – автобус. С площади Ушакова. Туда еще добираться минут двадцать.

– Так пускай меня Ирина подбросит! На моцике своем. Позвонить? И тебе с работы отпрашиваться не надо.

– Ирина? А она что – так и работает тренером по гимнастике?

– Ну да! Я ее каждый раз вижу, когда в шахматный кружок хожу.

– Шахматы? – встрепенулся отец. – Партейку, может?

– Толик! Ты в своем…

И осеклась на полуслове. Только пальцем по лбу постучала. Незаметно, как она сама подумала. Нельзя при ребенке «наезжать» на… родителя номер два, непедагогично. В этой точке и теория, и практика сходятся.

– Ну, все! Я побежал звонить, пока Ирина Алексеевна на работе. Пап, соберусь – сыграем. Ты пока тренируйся. Вон гантели, разомнись.

– Не учи отца…

– Адью!

Позвонив оперативному, я неспешно потопал в обратную от дома сторону. Прогуляться захотелось. Если честно, эти батины шахматы – уже в печенках. Когда же, блин, компьютеры-то изобретут? А то здесь один очень перспективный геймер уже заждался. На домино, что ли, подсел бы.

Ноги почему-то понесли к оврагу. За город.

По этим временам граница городской зоны – в двух кварталах от нашего двора, рядышком совсем. Мы играем постоянно «за городом». Пройдет лет пять, и зашумит там бурная стройка, как консервным ножом вскроют сухой дерн бульдозеры, как хищные и осторожные животные, будут щупать каменистые недра ковши экскаваторов – нет ли тут мин или авиабомб времен войны. Потом, потеряв страх, с воем вонзятся зубья Гадфильда в жесткий грунт, и взлетят к небесам этажи за этажами.

Да, точно! Первые высотки начнут кропать на проспекте генерала Острякова где-то через год. Батя говорил что-то про создание комплексной городской бригады. Бригады коммунистического труда! Почетное право строить советские небоскребы должны получить только лучшие из лучших! Мой батя войдет в эту плеяду – так было в моей прошлой жизни.

Не вижу препятствий и в этой.

А я ведь действительно горжусь своим отцом, хотя и подкалываю его высокомерно время от времени. С высот двадцать первого века. А если задуматься – есть ли вообще у меня для этого основания? Чем я, собственно, лучше? Тем, что физически пережил своего отца? Слабоватое преимущество.

А ведь это сыновье высокомерие как-то проскальзывало и у моего сына! Там, далеко в будущем. Просто я предпочитал снисходительно игнорировать начинающего задирать нос неофита гаджетов и IT-технологий.

Смешным он будет, мой сынок, упивающийся соцсетями и повсеместным коннектом. Что ты, малыш, знаешь о первых компах в России? О чудо-коробочках с загадочным названием «Спектрум». Ты можешь себе представить, что носителем цифровой информации может выступать не флешка, не чудо-карточка мини– или даже микроформата. А простая магнитофонная кассета, которые в твою бытность даже для музыки уже не используют.

А твой дремучий старик, когда тебе было всего два-три годика, уже вовсю программировал на Бейсике. А потом даже в Паскале. Что там! Твой папа даже на ассемблер замахивался. Ты хоть знаешь, что это такое, продвинутый мой любимый отпрыск? Вряд ли. Вершиной этих начинаний, правда, оказалась простенькая самопальная программка, которая шустро выкидывала на черно-белый экран рядок случайных цифр. На пару секунд, чтобы успеть глазами пробежать и попытаться запомнить. А потом проверяла, как ты это все запомнил, и если ошибался – гнусаво пикала и мерцала экраном. Но ведь сам же написал!

И… благополучно забросил это дело.

Потому как интересуюсь я хоть и многими вещами, но… как-то поверхностно. До первого успеха. А вот батя мой, хоть и многого не умеет, в своем деле – Мастер. Спец и профи, каких мало!

Неужели, чтобы сообразить это, мне нужно было начать свою жизнь заново?

Может быть, в этом и заключается смысл того, что неведомая сила занесла меня в мое же собственное детство. По новой.

Если нет, то для чего тогда я вообще здесь?

Прыгая с одной мысли на другую, я сам не заметил, как очутился на уютном, благоухающем склоне оврага. Там, где не далее как вчера пресловутый Генка высасывал из пальца новые мифы и легенды Крыма.

И вновь вечерело. И вновь усталое солнце по крутой дуге катилось к небосклону, все больше и больше набирая объема и красноты. Прямо на глазах!

И вновь девчонки!

Ха. Как по заказу – две вчерашние пигалицы вынырнули из-за угла, глянули в мою сторону, хихикнули и поскакали в сторону центра. День сурка.

Что это – знак?

Ты сетовал пару минут назад, что не хватает тебе глубины в собственных начинаниях. Может, пора меняться прямо с этого момента? Если проверяешь всех, проверь уже и девчонок, как ни бредово кажется их участие во вчерашних событиях.

А что?

Я запрыгал вниз по склону, догоняя удаляющихся микровалькирий.

– Эй! Подождите!

Пигалицы оглянулись с удивлением и остановились. Ей-ей, чувствую себя идиотом.

– Девчонки, привет! Я это… Давайте знакомиться! Меня Витей зовут. А вас?

М-да. Это чего? Я их «клею», что ли? Докатился.

– Знаем мы, как тебя зовут, – довольно неприветливо заявила пигалица повыше и добавила сварливо: – Ты из ашек. Караваев. Нас весной возили к тебе в лагерь. В «Ласпи». На соревнования по гимнастике. Ты что, уже забыл?

Да уж, забудешь такое. И эту долговязую я смутно помню. Визуально. А вот мелкую со страшненькой сумочкой из мешковины – хоть убей.

– Ну да. Караваев, – галантно согласился я. – Так вас все же как зовут?

– Я – Анжела. Она – Полина. Только Полина не из нашей школы. Приехала на лето, отдыхает у нас.

Ну вот. Уже целая светская беседа образовалась. Только чего мне от них надо-то?

– Тебе чего от нас надо, Караваев?

Вот те на! Мысли она, что ли, читает?

– Так это… дружить хочу…

Мелкая тоненько хихикнула, а долговязая Анжела вытаращилась на меня, как на говорящего таракана.

– Чего?

– А что? – начал я заводиться. – Нельзя, что ли? Чего тут такого? Я что, денег, что ли, взаймы прошу? Нет! Всего-навсего – дружить! Эка невидаль!

– Ну, я не знаю, – стала выделываться Анжела. – Поль, ты как?

Мелкая только плечами пожала.

– А с кем именно ты дружить хочешь?

– Так это… с двумя… наверное….

– А разве так можно? Поля, ведь так же нельзя? Правда?

Отчего-то у меня стало возникать ощущение, будто я сдуру погружаюсь в какую-то приторно-тягучую жижу. Сам! Добровольно. Господи, какие же они… погремушки! Захотелось глубины самосознания? Интеллигентские комплексы замучили? Получай сеанс самоочищения!

– Придется тебе, Караваев, выбирать – с кем ты больше хотел бы дружить? Со мной или с Полиной? Только Полина в конце месяца уезжает. Домой, к маме…

Началась предвыборная агитация. Черный пиар.

Да уезжали бы вы обе! И прямо сейчас! Кой черт меня дернул их догнать?

– А я это… могу подумать?

– Ну, я не знаю…

Она что, блин, кокетничает? Пигалица не старше меня! От силы лет восемь.

И, кстати, страшненькая эта Анжела, если честно. На цаплю похожа. Мне что, так ей и сказать? Не хочу с тобой дружить – ты страшненькая?

За что мне это все?

– Ты тогда подумай, а завтра нам скажешь, – строго наказала мне страшилка, – в это же время и в этом же месте. Правда, Поль?

А чего мелкая как воды в рот набрала? По крайней мере, она хоть чуть посимпатичнее. Пухлые щеки, глазища огромные, волосы черные как смоль, забранные в два смешных хвостика. Кстати, как на том черепе из записки. Бред! Я что теперь – в каждой темной комнате буду за кошками гоняться?

– Правда, Полина? – захотелось мне растормошить эту куклу. – Завтра сказать?

Та слегка зарделась, неопределенно повела плечом и непроизвольно качнулась за спину Анжеле. Как-то не тянут они в моем представлении на ночных налетчиц. Да что я вообще несу? Какие налетчицы? Какого черта я вообще здесь время теряю? Чемодан надо идти собирать для мнимого лагеря. Мать, наверное, начинает озадачиваться моим долгим отсутствием.

– Хочешь фенечку? – неожиданно пискнула мелкая и протянула мне какой-то самопальный цветастый браслетик из ниток. – Это от сглаза.

Я с изумлением уставился на нее, отчего пигалица запылала еще ярче, но руку от меня как от черта не отдернула.

– Ну, давай, – сделал я ей великое одолжение. – На какой руке носить?

Ответа не последовало. Словесный лимит, видимо, был исчерпан. Только знакомое пожатие плечиками да румянец на пухлых щеках.

– Ладно, – смирился я с этим природным явлением и нацепил браслетик на левую руку, – тогда до завтра.

– До свидания, – жеманно попрощалась Анжела, гламурно опустив веки.

А мелкая Полина только кивнула едва-едва. Вот, наверное, перепугалась девчонка! А как же – первый в жизни кавалер. Вон с перепугу даже какую-то «хренечку» подарила. Прикол.

– Пока, подружки! – неловко ляпнул я на прощанье. – Увидимся.

И полез по склону оврага наверх, оскальзываясь местами и цепляясь за сухие стебли выгоревшей травы. Когда оглянулся сверху, девчонок уже не было.

Черта с два я приду завтра. Увольте!

Хватит с меня этих романтических похождений.

 

Глава 7

Юрский парк… по-русски…

Звонко трещал двигатель нашего штатного «Ижака».

Ирина, управляя рогатым мотоциклетным чудовищем с коляской, большей частью помалкивала. Понятно почему – обоих не перекричишь. Имеется в виду веселенький звуковой дуэт, состоящий из разудалого двухцилиндрового баритона и шума ветра в ушах, претендующего на роль вездесущего бэк-вокала.

Впрочем, ей помолчать полезно. Ибо… разговаривает много!

Просто мы уже успели немного поцапаться перед отъездом и слегка потрепать друг другу нервы. Так, по мелочам. Для создания рабочего настроения и жизнерадостного тонуса.

Все началось, как водится, с мелочей.

Точнее, с вопроса.

– Что это у тебя за мусор на руке? На помойке эту грязь нашел, бичуган? – поинтересовалась Ирина, как только мы вышли от моих родителей.

Я только фыркнул возмущенно. Отвернулся демонстративно и молча направился к коляске мотоцикла. Самое интересное, что буквально минуту назад в обществе моих родителей эта дамочка была олицетворением английской леди на великосветском приеме. «Извините», «пожалуйста», «будьте любезны», «не стоит затруднений, уважаемая Людмила Леонидовна» – фу! До тошноты. А как только вышли – на́ тебе: «мусор», «помойка», «бичуган», и, надо думать, совершенно неуважаемый «бичуган».

Змея двуличная.

– Подарок от любимой, – напустив на себя важности, неторопливо произнес я, забираясь в коляску и устраивая между ног свой чемодан. – От сглаза, между прочим. Как чувствовала, с какими лицемерками ее суженому придется общаться.

– Ты разбил мое сердце, – вздохнула Ирина и неожиданно насадила мне на голову огромный мотоциклетный шлем, – умри за это, черствый и бездушный мальчик!

– Осторожнее! – возмутился я. – Так и шею сломать можно. Ребенок я или… погулять вышел?

– Ты хоть знаешь, что это за браслетик?

Ирина даже повременила с запуском стартера. Стояла, упершись двумя руками в сиденье мотоцикла, и рассматривала меня как под микроскопом.

– «Хренечка» от сглаза, я же сказал. Очень полезная вещь, между прочим. А что, понравилась?

– А кто подарил, конечно, не скажешь? Наверняка не скажешь. Понимаю. Начнешь выеживаться, на умняк падать, цену себе набивать.

У меня от возмущения аж шлем на глаза съехал.

– Да когда я выеживался-то?

– Да все время.

– Чего ты врешь? Ой, извините, не так! Вы, уважаемая леди, неправду говорить изволите.

– Вот! А говоришь, не выеживаешься. Ты и сейчас надулся как пузырь.

– Да ты на себя посмотри, выдра!

– Умно. Впечатляет даже. Надо же! Услышать такое от ребенка… пятидесяти лет от роду.

Я и заткнулся.

Вот как у нее так получается?

Двигатель завелся со второго раза, и, на мое счастье, заткнулась и Ирина. Знаете что? Иногда я горько жалею, что когда-то в минуту слабости открылся этой мегере. Показал вражи́не свою ахиллесову пяту. Все верно, пятьдесят лет с учетом прошедшего года – не поленилась же посчитать!

Непостижимая женщина. До невыносимости. И как вообще прикажете с ней общаться?

Ей двадцать три. По моим меркам – вообще соплячка. В дочери годится. Ну, или с большой натяжкой – в романтические партнеры. А что? В нашем двадцать первом веке «папиков» никто не отменял. Только как я могу ее позиционировать в таком качестве, имея рост метр двадцать и вес тридцать три цыплячьих килограмма? Никак. Ладно, отставим романтику. Не больно-то и хотелось. Я вообще в этом времени – ребенок. Только с точки зрения ребенка эта «выдра» мне даже в матери не годится. Так, сестра старшая. По умолчанию мы с ней так и «соприкасаемся». Как правило. До того момента, пока ей вдруг не захочется предательски вонзить мне нож в спину. Как в данном конкретном случае, например.

И вот сижу я сейчас будто бы как ни в чем не бывало, подставляю свою бестолковую головушку под набегающие воздушные потоки, а самому стыдно, аж зубы сводит. Как от самого кислющего в мире цитруса. Мне всегда стыдно, когда эта гадюка ненавязчиво так указывает на то, что на самом деле я гораздо старше, чем выгляжу. И на то, что веду себя как инфантил, изображая своим поведением дите неразумное. Кстати, это очень легко сделать, достаточно лишь чуть ослабить контроль над самим собой – и все, ребенок берет верх над занудой-взрослым.

Интересно, во что легче впасть – в маразм или в детство?

Я горестно вздохнул и огляделся.

А почему это мы, интересно, свернули не на Большую Морскую, а на улицу Ленина? Наша оперативная база немного в другом направлении. Я, конечно, если даже и впал в детство, то до маразма мне еще далеко.

Ну?

Ирина глянула на меня и чуть заметно кивнула. Мол, ты не ошибся, дедушка, – цель поездки уже не спортзал во Дворце пионеров. Я в ответ требовательно дернул подбородком: «Объяснитесь, дамочка». Она в ответ тоже подбородком показала куда-то вперед и вправо.

Надо сказать, что, несмотря на постоянные пикировки, мы отлично понимаем друг друга без слов. Когда нужно. Чего скромничать, партнеры мы отличные. Спайка и взаимопонимание на высоте. Что не мешает этой… чешуйчатой пресмыкающейся…

Ладно, хорош! Пора успокоиться, старичок.

Чего заводиться из-за этой малолетки. Она, кстати, указала направление, где находится Корабельная сторона. Это мне ничего не говорит, но за Корабелкой после крутого спуска находится… Инкерман. А там – заброшенный скальный монастырь, о котором говорил Пятый. Я помахал рукой, чтобы Ирина оторвалась от дороги, потом указал пальцем в сторону и вниз. Мол, доедем туда и потом на спуск?

Теперь она просто и без затей кивнула. Угадал, значит, малыш.

Я тоже просто и без затей показал ей кулак: «Предупреждать надо о смене планов! Иначе с моей стороны последуют убедительные возражения. И жесткие санкции».

А она кротко на долю секунды закатила глаза: «Ой, боюсь-боюсь! Вертела я ваши санкции…»

Я резко чиркнул ладонью по тыльной стороне запястья левой руки. Мол, хватит болтать за рулем. И показал пальцем по ходу движения мотоцикла: «Следи за дорогой, балаболка».

В ответ – кверху большой палец. Можно расценивать, как «вы правы, коллега, спасибо за ценное указание». Или как «не пугайся, маленький, тетя и без тебя разберется». Я предпочел выбрать первый вариант и… отвернулся в сторону, дабы не провоцировать не в меру болтливого водителя.

Неудачный выбрал момент для наслаждения пейзажами. Мы спускались к основанию Южной бухты по Красному спуску, поэтому перед носом у меня замелькала каменная стена ноздреватого известняка с буро-зелеными пятнами диких вьющихся растений. Та еще картинка!

На мое счастье, козырек на коляске отсутствовал, поэтому горячий воздух, упруго бьющий в лицо, под громоздким шлемом на влажных от дневной жары волосах казался уже не таким горячим. Даже слегка прохладным. Я с удовольствием зажмурился и постарался задрать подбородок повыше, ловя набегающий воздушный поток еще и пазухой расстегнутой чуть ли не до пупа клетчатой рубашки.

Для детского спортивного лагеря меня, между прочим, нарядили в самое что ни на есть лучшее, что нашлось в маминых загашниках. И я сейчас планировал этот прикид аккуратно повесить в один из шкафчиков спортзала – для повторного облачения в день моего «возвращения в семью из мест не столь отдаленных». А на время «командировки» у нас есть – ни много ни мало – целая костюмерная городского Драматического театра, что через сквер рядом с Дворцом пионеров. Где работает еще один из моих наставников – старый дядюшка Хаим, хабуб Хейфец, Хаим Натанович дорогой.

Он этой весной учил, впрочем, до сих пор меня учит практической маскировке в полевых условиях. Ну, и иногда принимает самое живое участие в подборе для своего ученика повседневных «одежд». Потому что «таки, юноша, противник в этом деле мелочей не приемлет». По этой причине я стараюсь обычно посещать театральные закрома в отсутствие Хейфеца, благо такая возможность мне предоставлена. Нравлюсь я деду.

Теперь из-за новой вводной придется отложить визит к старику на пару часов. И позаботиться особо о сохранности своего парадно-выходного платья, лазая по скалам и норам. Дабы впоследствии не расстраивать родителей.

Опаньки!

Не ожидал я, что мы этой дорогой поедем. Ирина в свойственной ей манере просто срезала приличный крюк, достоинство которого заключалось в наличии твердого асфальтового покрытия. Не снижая скорости, мы неслись уже по каким-то задворкам, проулкам и балкам. Разумеется, без асфальта. Я посильнее сжал челюсти, заботясь о целостности языка, а то так и придется до конца жизни жестами разговаривать.

Зверская техника! Почему такие жесткие рессоры и неудобное сиденье? И ноги некуда пристроить. Никогда у нас не заботились об удобстве пассажиров! Я имею в виду – инженеров-проектировщиков. Враги рода людского. Впрочем… танки действительно у нас одни из лучших. Не самые комфортабельные, правда, но немцы в свое время писали кипятком…

Опля!

Это я предусмотрительно уперся руками в кожух коляски. Ирина заставила мотоцикл в мгновение ока встать как вкопанному. Как когда-то вставал Сивка-Бурка – «листом перед травою».

Адский водила.

– Дальше пешком, – сказала она, освобождаясь от шлема, – оглядимся, освоимся.

Причальная зона. Техническая.

Слева, чуть позади, виднеется плавучий док. «Slow speed». Это не название, не подумайте, что я сошел с ума. Детские ассоциации: первое иностранное выражение, которое я увидел в жизни и даже смог перевести, – достаточно было глянуть на плавдок чуть левее, там уже по-русски: «Тихий ход». Еще мысль тогда в детстве мелькнула: «И стоило ли строить такую огромную махину, чтобы перевести с английского два слова? Так, чтобы всем видно было. Странные люди».

Через главную городскую бухту, которая в этом месте становится совсем уж узкой, устье рядом – чумазый мол и так называемая «Нефтяная гавань». Морская мазуто-колонка.

Приблизительно я сориентировался, куда мы прибыли, и, надо сказать, слегка был расстроен. Эта дамочка вообще нормальная или нет? До Загайтанской скалы в Инкермане, где вырублены каменные кельи древнего монастыря, – километра четыре, не меньше. Час пехать! Но почему-то ни скулить, ни возражать мне не хотелось. Свежи были еще раны на душе. Я уже говорил, что Ирина – психолог от Бога? Если не по образованию, то уж по интуиции – точно.

– Пешком так пешком, – не очень жизнерадостно буркнул я, – чемодан не попятят? Из коляски?

– Тут сторож на причале – наш человек, присмотрит.

– Присмотрит он, – проворчал я по-стариковски, все равно застегивая тент на все крючки, до последнего.

Вообще, будь моя воля – я тоже начал бы поиски именно с Инкермана. Ирина здесь абсолютно права, и ворчал я совершенно напрасно. Из вредности.

– Любительница пеших прогулок, – не унималась моя желчь. – И райончик здесь еще тот. Ты хоть в курсе?

Места тут и правда глухие.

Мрачные и, официально выражаясь, криминогенно-опасные. В узкой «зеленке», тянущейся между морем и скалами вдоль южного побережья, там, где проходит нитка железнодорожной колеи, одиноко связывающая город с цивилизацией, в этой стихийно образовавшейся парковой зоне, воняющей мазутом и ржавым железом, любит собираться и весело проводить время самый разношерстный народ – синяки, нарики, бывшие зэки, как, впрочем, и будущие, цыгане, бичи, гоп-компании да всякий другой неспокойный люд. Они жгут здесь костры, жарят на ошметках металла мидий, сосут ханку и даже купаются! Вы не поверите – в небольшой заводи, куда сбрасывают отработанные воды из городской электроцентрали. А что? Зато тепло даже в непогоду. Отдыхают, короче, по полной. И нагоняют ужас на приличных граждан, глазеющих на этот беспредел из окон проползающих мимо поездов и электричек.

Потому что пешком сюда приличные люди не ходят!

Про это я и хотел намекнуть Ирине. Которая, кстати, я только сейчас обратил внимание, была одета в легкомысленный сарафанчик. Из коллекции «мини-бикини». И держался он если не на честном слове, то все равно эти две нитки и бретельками трудно было назвать. И… впрочем, ладно. Об отсутствии некоторой части купальника под сарафаном я лучше упоминать не буду. В конце концов, это ее личное дело.

– Не простудишься? – мрачно поинтересовался я.

Вообще-то в тени под сорок. Скалы плавятся. Вон камень аж почернел. Но Ирина правильно поняла мой сарказм. Она вообще все правильно понимает. И даже умеет быть лаконично убедительной.

– Так надо.

«Значит, надо так». Это из какой-то песни, не помню точно.

Вот, значит, что!

Если теперь я правильно понял, Ирина сейчас будет изображать шашлык в голодном доме. Листок капусты в козлином царстве. Подсадную утку!

Смело. Только зачем? Спросить – гордость не позволяет. Сам догадаюсь. Войти в контакт с криминогеном? Чтобы пощупать тела в наколках на предмет странных ребятишек, прыгающих по каменным кельям Инкерманского монастыря? Скорей всего. Что может быть крепче тесной дружбы, начавшейся с пары зуботычин? А за свои бретельки Ирина и мамонта разорвет пополам.

Только все равно – опасно очень. Народ здесь с мозгами не дружит. Особенно когда под алкогольными парами или под маковой дурью.

Я скептически покачал головой.

Мы шагали по узкой тропинке вдоль железнодорожного полотна. Иногда эта путеводная нить витиевато углублялась в заросли кустарника, выныривала в неожиданных местах, напоминающих руины Помпеи, но затем упорно возвращалась к облюбованным рельсам.

– А ты знаешь, сынок, почему эту балку справа называют Сушильной? – неожиданно громко спросила Ирина каким-то неестественно жизнерадостным и звонким голоском. – Потому что раньше, еще в прошлом веке, здесь, на склонах этого оврага, снасти сушили. От старинных кораблей. Паруса, канаты. А еще это место называли Пороховым оврагом. Знаешь почему?

Умники и умницы. Викторина для идиотов.

– А потому, мамочка, что здесь еще, ко всему прочему, и порох хранили! И сушили!! И кое-кому кое-куда засовывали!!! – таким же радостно-писклявым голосом проорал я в ответ. – Правильно я угадал?

Значит, просто козленка подсунуть тираннозавру – мало! Надо, чтобы бедное животное заблеяло выразительно. Голос подало. Погромче и полегкомысленней.

А вот, кстати, и он. Допотопный ящер. Точнее – группа ящеров, выползающих по одному из впереди виднеющихся развалин. Четверо хмырей исключительно недружелюбного вида. Что особо опасно – молодняк, лет по восемнадцати-двадцати, плюс-минус. Самая сложная категория: мышцы выросли, мозги – нет. А вместе с мускулатурой подросло еще кое-чего. Что жить спокойно не дает.

– А ну, стоять!

К нам не спеша приближался тип в разодранной майке, засаленных трениках и шлепках на босу ногу. Явный вожак в этой компании. За ним маячили еще три аналогичных рожи. В таких случаях первое слово всегда за лидером. Стая должна молчать, внимать и быть готовой к выполнению оперативно поставленных задач.

– Ой, мальчики, – растерянно продолжала блеять Ирина. – А мы тут заблудились… с сыночком…

Меня сейчас стошнит от ее голоса.

– Гы-гы. Нормалек такая! А ну, шкет, погуляй пока…

Надо сказать, что отсутствие прелюдий типа «Девушка, не скучаете ли?» или «А не нужен ли зять вашей мамочке?» – явный признак совершенно недвусмысленных намерений с поправкой на глухую местность. Что, без всякого сомнения, добавляет злоумышленникам излишней самоуверенности. И ощущений абсолютной безнаказанности.

– Сам ты шкет, – по инерции буркнул я, некоторым образом смазывая задуманную Ириной мизансцену.

– Чего? – сразу же перенацелился на меня вожак. – Косяк, а ну задвинь сопляка подальше. Чтобы я шукал его долго. Та потремай его там, минут так пару. Мы тут с гражданкой швыдко добазаримся. Правда, красивая?

– Ой, мальчики… не надо… прошу вас, – продолжала Ирина исполнять лохушку, смещаясь назад и чуть в сторону от меня.

– А ты не боись, кобылка. Сейчас знакомиться будем. Косяк, ты еще здесь?

Ко мне вихлястой походкой не спеша направился один из членов стаи, выглядевший самым мелким и неуважаемым в этом прайде. И самым грязным, к слову.

Пятясь задом, словно встревоженные ракообразные, мы с Ириной коротко и незаметно для приближающейся шпаны обменялись взглядами. Она указала глазами на того, кого поименовали Косяком, потом чуть качнула головой в сторону развалин стены и слегка покрутила кистью руки. Для посторонних – будто пальцы слегка затекли, разминала рассеянно. Для меня: «Крути его». Или: «Работаем этого персонажа». А еще точнее: «Сделай так, чтобы этот шустрый Косяк перестал быть шустрым и оказался с тобой вот за этой стеночкой, где мы будем задавать ему интересующие нас вопросы. Вдумчиво и неторопливо. Разумеется, после того, как по просьбам местных трудящихся я ближе познакомлюсь с остальными персонажами».

Бедняги.

Хвала мужеству мотыльков, самоотверженно летящих в пламя свечи!

А ведь и верно. Если кому и задавать вопросы, так это самому «отверженному» в компании. Шестерке. Шнырю. Тому, кем все помыкают.

Во-первых, поможет давняя и скрытая обида на угнетателей. Во-вторых, постоянная опасность делает таких типов действительно шустрыми. Внимательными и наблюдательными. Закон выживания каменных джунглей. Ну а в-третьих, другие могут начать изображать героев. Недолго, конечно. Но оно нам надо?

– «А сколько я зареза-ал. Сколько перереза-ал… Сколько душ я погуби-и-ил…»

Неубедительно имитируя артиста Леонова и раскачиваясь в такт собственному сольному исполнению, Косяк рывками приближался ко мне. Оттирал, получается, сопляка от места основных событий. Джентльмен удачи хренов. Кино, значит, посматриваем иногда? Это хорошо. Значит, для мозгов не все еще потеряно. Я синхронно с этим телом смещался задом в сторону разбитой постройки, держа Косяка на фиксированной дистанции.

Оставшиеся трое не особо торопясь брали Ирину «в клещи». Та тоже пятилась спиной вперед, щемяще выставив перед собой беззащитные ладошки. Ага! Беззащитные. Агрессоры что-то ей втирали неразборчиво, глумливо при этом гогоча. Что именно там говорили – мне уже было не слышно: расстояние между нами постепенно увеличивалось.

Все, можно начинать. Достаточно удалились.

Я перестал пятиться и остановился как вкопанный, пристально глядя прямо в глаза напирающему на меня типу.

– Слышь, Косяк! По фамилии Доцент. А тормозни-ка чуток. Стоп! Все, кина не будет! Электричество кончилось.

– Че?

Парень тоже остановился и, раззявив от неожиданности рот, оторопело уставился на меня. Ему явно резанула по сознанию необъяснимая смена имиджа потенциальной жертвы. Только что перед глазами был бледнеющий от ужаса шкет, а теперь – неизвестно кто, нагло произносящий «взрослые» слова.

– Че-че. Не горячо! Я говорю, понты кончай колотить перед школьником. Разговор серьезный есть.

– Да… я тебе… щас…

Не дослушав, я спокойно развернулся к нему спиной и шагнул за стену битого ракушечника, коротко бросив назад:

– Сюда иди.

Там, особо не торопясь, я нашел глазами обломок подходящего булыжника и сел рядом с ним прямо на землю, опершись спиной о стену. Сейчас клиент прилетит. Надо полагать, взбешенный моей наглостью и слегка ошарашенный неадекватностью разворачивающихся перед носом событий.

То ли еще будет!

Трех секунд не прошло, как раздались рядом и сверху слова, злые и нехорошие, небушко надо мной заслонила тень зловещая, и потянулись к моей головушке черные протуберанцы загребущих рук. Правда, я этого всего не видел, так как глаз не поднимал. Мог только предположить. А вот две чумазые ступни во вьетнамках видел перед собой отчетливо. Как и предполагал. Кстати, от них попахивало.

В общем, недолго думая поднял я рядом валяющийся булыжник и легонько тюкнул им в большой палец левой от меня ступни. Получается, нога правая. Правильно? Тюкнул не так, чтобы окончательно размозжить чумазую плоть, но… тоже прилично. Ориентировочно – или сильный ушиб кости, или даже небольшая трещинка в фаланге.

Ну а это, во-первых, очень больно. Во-вторых – надежно ограничивает любое перемещение. И на приличный срок.

– А-а-а-а-а-а!!!

Тут, брат Косяк, кричи – не кричи…

Я встал с земли и неторопливо на два шага отошел от прыгающего на одной ноге злодея. Как раз хватит, чтобы легко разорвать дистанцию в случае чего. Ага! Точно – прыжок в мою сторону. Исполняется на одной ноге. Одной левой, так сказать.

– Ты! Че! А-а-а?!!

Не готов пока к беседе.

Вы думаете, мне стыдно? Да нисколечко!

Мне, на секунду, восемь лет всего. А нападающему типу с низким, между прочим, уровнем социальной ответственности – лет на десять больше. И пять пудов живого веса. Пакостного, злобного и ненавидящего все вокруг веса. Мне с ним честный спарринг устраивать – себе же хуже.

Вот, полюбуйтесь – еще один прыжок в мою сторону! Наверное, от распирающих его нутро позывов доброты и стремления к всепрощению. М-да. Не дошло с первого раза.

А так?

Я быстро присел на корточки и все тем же булыжником не очень сильно приложил по другому пальцу. По брату-близнецу первого пострадавшего. Только теперь на левой ноге.

Тело, находящееся сверху от меня, удивилось и грузно осело в пыльную землю-матушку, не прекращая вопить, что любопытно, ни на мгновение. Менялись разве что обертоны.

– Ты че делаешь, фаш-шист?! Ы-ы-ы!!!

– А ну, закрой пасть, – навис я над поверженным врагом злым роком, зловеще сжимая обломок булыжника в руке. – Ты кого здесь фашистом назвал? Меня?! Ты, жертва… Вали Котика!

– Ы-ы-ы! Больно-о-о!

– А ну, встал! Быстро. Пошел вперед. Смотри туда. Внимательно смотри!

И буквально вытолкнул его из-за стены, где «серьезный разговор», можно считать, уже состоялся.

А здесь было на что посмотреть!

Вожак стаи лежал ничком на животе, подломив под себя шикарный куст ежевики. Он был при сознании, но даже без малейшего намека на желание хоть как-нибудь переменить позу. Типичное «вне игры». На черных сладких ягодах, которые из такого положения можно было потреблять даже без помощи рук. Если от шипов увернешься.

Второй нападающий задумчиво сидел неподалеку от старшего товарища на корточках и осторожно на носках, как заводной цыпленок, раскачивался вверх-вниз, стараясь восстановить дыхание. И сфокусировать зрение. При этом надо было еще и поддерживать равновесие! Так что парню было просто некогда отвлекаться на пустяки, творящиеся вокруг.

А третий занимался… бальными танцами с Ириной, у которой, между прочим, одна бретелька все-таки оборвалась. Вела почему-то девушка. Партнер же, низко согнувшись и мелко перебирая ногами, нарезал бесконечные круги возле своей партнерши. А та грациозно поворачивалась вокруг своей оси, бережно придерживая танцора за руку, которая почему-то была неестественно задрана кверху и за спину.

Косяк обомлел. Даже скулить перестал. Видимо, забыл на время о неприятных ощущениях в области больших пальцев своих задних конечностей.

– Вы э-эт-то… че… из этих… что ли?

Оп! Стоять!

С этого момента, пожалуйста, поподробнее!

Я не очень громко свистнул, так, чтобы Ирина нас заметила. Она в свою очередь перестала «вальсировать», что-то шепнула, нагнувшись, своему напарнику и отпустила ему руку. Тот неожиданно резво скакнул в сторону и как-то боком яростно вломился в близрастущий кустарник, с треском пробивая себе путь к свободе.

Что характерно, сидящий на корточках «мыслитель» инстинктивно потянулся в образовавшийся в листве проем. Вслед за трещавшим впереди товарищем. С корточек он при этом предпочел не вставать.

И совсем уж поразил меня главарь. Пачкаясь в ягодном соке и окончательно уничтожая и без того уже порванную майку, он по-пластунски (!) двинулся вслед за остальной стремительно убывающей аудиторией. Змеей! Ритмично работая бедрами, как падшая женщина. Капитан покидал тонущее судно последним! Косяк – не в счет. Ему уже ничем не поможешь. Он просто уже вычеркнут из бытия…

И действительно, видя приближающегося ангела в сарафане, Косяк, похоже, экстренно прокручивал в своем внутреннем кинотеатре главные события своей короткой и никчемной жизни. Возможностей к бегству в настоящем он был лишен злобным школьником, а будущее тревожно мерцало багровым и с каждым набегающим мгновением безвозвратно окрашивалось в более темные тона.

Ирина безмолвно подошла суровым Сфинксом, присела на корточки перед сжавшимся в комочек обреченным Косяком и стала с интересом рассматривать его травмированные пальцы. Потом глянула на меня и постучала пальцем по лбу.

Я проигнорировал ее человеколюбивую укоризну.

– Из каких мы «этих»? – вкрадчиво задал я вопрос горе-агрессору, коротко глянув на Ирину.

Мол, клиент тут кое-что интересное ляпнул в запале, пока там кое-кто на танцполе зажигал. Тут же включившись, Ирина легонько тряхнула парня за плечо.

– Ты не молчи, родимый. Тебя люди спрашивают.

– Из этих… Хлюп! Из чокнутых… Хлюп-хлюп! – попытался унять текущие сопли бывший герой. – Хлюп! С Черной речки… с пещер… Хлюп-хлюп!

– А ну, успокоился! – сильнее тряхнула его Ирина. – Не из «этих» мы! Из других. А про «этих» давай рассказывай. Все, что знаешь.

Неожиданно взгляд Косяка непроизвольно скользнул за пазуху сидящей перед ним на корточках девушки. Я, кстати, тоже обратил внимание на этот выгодный ракурс, только в отличие от моей вполне (не по годам) естественной заинтересованности Косяка это открытие привело почему-то в неописуемый ужас. Как будто его в очередной раз могли уличить во всяком таком непотребстве. Да еще и в такой неоднозначной ситуации.

Я хмыкнул непроизвольно.

– Нравится? – зловеще поинтересовалась Ирина, оскалившись и блеснув белизной зубов. – Тем троим тоже очень понравилось. До сих пор впечатлениями делятся.

Косяк истерично засучил ногами, не отрывая глаз от лица девушки. Боже упаси очередной раз опустить взгляд!

– Я не знаю про «этих»… ничего, – заскулил он, – по пещерам они лазают… дерутся как бабы… только… больно очень… нас много… их по двое… все равно нас мочат… спортсмены чертовы!

Мы переглянулись.

– А кто у них главный? – спросил я. – Смотрящий кто?

– Да откуда я знаю?! – вновь потянуло Косяка в истерику. – Там малолетки одни, школьники сопливые! Почем мне знать, кто главный? Там один всего взрослый. Был. Может, он? Черный. С волосьями вот такими…

– До плеч?

– Да нет. Хвост как у бабы. Черные волосы, говорю же. Как бичуган одет. В мешковину. И джины. На цыгана похож. Только он не из цыган. Я местных ромал знаю. Он не от них. Из города… Блин… Нога болит…

И ненавидящий взгляд в мою сторону.

Прикол. «Плохого полицейского» я еще никогда не исполнял. А Ирина, получается, фея в фиалках?

– Когда они появились в вашем районе? – поинтересовалась «фея». – В первый раз когда вы от них огребли? Помнишь?

Косяк чуть ли не с обожанием уставился в подбородок Ирины. Ай, как хочется глянуть пониже. Но… нельзя. Карма такой! Еще два здоровых больших пальца осталось. На руках. Не стоит рисковать.

– Давно уже. Года три-четыре. Бегали там, на речке, прыгали, кувыркались. По скалам на веревках ползали. Туристы. Наши на них поначалу наехали… Потом… еще раз наехали. Только…

– Отъехали, – подсказал я. – Резину не тяни, сластолюбец.

– Ну, это… стали, короче, вычислять их… по одному. Только они всегда… по два. И чуть что… как поролоновые… начинают выкаблучиваться… руки-ноги выкручивать… нам…

Воспоминания, видимо. были не из приятных, потому что Косяк очередной раз всхлипнул, покосившись на быстро синеющий палец правой ноги.

– А! Еще вот что! – неожиданно вспомнил он. – Так нету их уже! С весны. Исчезли, короче. Не лазают больше здесь. Спокойнее стало на ГРЭСе.

– И вы, стало быть, волю почуяли? – вкрадчиво поинтересовалась Ирина.

– Ну да, – забывшись, подтвердил бывший агрессор, – наша балка-то. И Зеленая горка тоже наша.

– А Воловьи лужки? Тоже ваши? – с серьезным видом поинтересовался я.

– И… кружки… вол… а… какие кружки?

– Проехали.

– И это… короче, я знаю, как фамилия этого мужика… с хвостом… что в мешке как поп ходит…

На какой-то миг наступила звонкая и выразительная тишина.

– Что же ты… драгоценный наш… говори же, солнышко ты наше красное!

Ирина так близко придвинулась к нашему драгоценному светилу, что тот, наверное, почувствовал жар, исходящий из-под запретной ткани сарафана. Что очередной волной ужаса освежило сознание. И сильнее стимулировало память.

– То ли Ойчик, то ли Бойчик, – с трудом переводя дыхание произнес он. – Дед!

– Чего «дед»?

– Дед, говорю, знает. Старик.

– Я поняла, что «дед» – это к тому же еще и «старик». Ты скажи, где нам его искать?

– Так под скалой. В Инкермане. Монах. Или, как его, отшельник, что ли. Старец, короче. Этот хмырь с ним перетирал чего-то. А я потом слышал, как дед окликнул его. Товарищ… Ойчик, заходите, мол, когда надо, двери всегда открыты и всякое такое.

– А как ты все это умудрился услышать?

Глаза у Косяка выразительно забегали из стороны в сторону, старательно огибая центральное направление.

– Правду лучше говори, лишенец. Здоровее будешь.

Да, действительно. С этим школьником-неадекватом лучше не связываться.

– Там ящик… жертвуйте, мол, на скит… а я выше по скале… на полке над шуршей деда… ждал, короче, когда тот вниз спустится за водой… а тут этот… Бойчик… мне и пришлось ждать… целый час…

Понятно. Пожертвования тырил.

– Вот что, – задумчиво произнесла Ирина, – Костя. Тебя ведь Костей зовут?

Косяк выпучил глаза, уставился на Ирину как на божество и мелко утвердительно затряс головой. Тоже мне чудо! Костя – Косяк. Вероятность процентов пятьдесят, если не больше. Рисовщица.

– Так вот, Костя. Расскажешь сейчас, где тебя найти, если чего. Ты ведь с Турбинной улицы?

– С Яб-блочкова.

– Пусть с Яблочкова. Назовешь нам свою фамилию, адрес – и хромай себе в медпункт. Там у вас на Линейной есть. Понял?

– А…

– Ой, Костя. Лучше и не спрашивай… – махнула рукой Ирина.

– Фамилия, лишенец! – рявкнул я.

– П-приходько. А адрес – Яблочкова, четыре.

– Все. Свободен.

Ирина уперлась ладонями в колени и устало поднялась с корточек, унося в недостижимую высь свой заманчивый ракурс. Я в свою очередь мечтательно подбросил на ладони обломок булыжника, выразительно глянул на товарища Приходько и метнул камень в кусты.

Через две секунды Константина с нами уже не было.

А пальцы? Так он что, симулировал, что ли?

Проходимец.

 

Глава 8

Либо крест, либо трусы…

Значит, все-таки монастырь.

Оказалось, что идти туда пешком четыре километра вовсе и не обязательно! Выяснилось, что для нашего транспортного средства люди предусмотрели чудесную дорогу, в меру разбитую и в меру кривую. Зато – о чудо! – даже асфальтированную местами. И, кстати, проходит она рядом с поселком ГРЭС, где согласно показаниям и проживает «наше солнышко красное Константин». Правда, с другой стороны железки, через которую ближайшую пару километров переезда нет.

Рискуя остаться без свечей, колес и чемодана, мы оставили мотоцикл в зарослях кустарника и все же прогулялись по поселку, вольготно раскинувшемуся в Воловьей балке. Прикольно! Я почти угадал с «лужками». Вместе с незабвенным Антоном Павловичем. Нашли дом Косяка, прикинули на всякий случай подходы, подъезды и скорехонько вернулись к нашему транспорту. Не стоит искушать судьбу. Все-таки искать старца-отшельника удобнее на колесах.

Что же это за отшельник?

Всегда испытывал сложные чувства к религиозным вопросам и к людям в этой среде. Формально я неверующий. Гностик, как это модно сейчас называть, хотя, если честно, атеист точнее. Другое дело, что с недавнего времени слово «атеист» стало чуть ли не ругательным. Обвинительным и обличительным. Очередная дань зловещей моде в непримиримой войне клише и стереотипов.

Собственно, «верующие» мы все. До одного.

Это, кстати, один из показательных примеров широко распространенных банальностей: «Кто-то верит в Бога, а кто-то верит в то, что его нет». И если вторые «кто-то» выглядят, на мой взгляд, более цельными и последовательными, то первые множатся и дробятся в геометрической прогрессии – в зависимости от того, в какого бога они верят, какую церковь посещают и каким обрядам отдают главное предпочтение.

А как они судят других!

Широко и с размахом. И за ересь, и за неверие, и за кучу самых разнообразных высосанных из пальца накладок и несоответствий, не говоря уже о тех моральных тонкостях, которые свойственны той или иной религии. Какая, в конце концов, разница Богу – человеком вы его Сына считаете или сверхчеловеком? Или как относитесь к Богоматери? Или сколькими перстами креститесь? Когда и что едите? С кем спите?

Эти наши, а эти, извините, все же нет. Тут единоверцы, коих на поверку оказывается не так уж и много, а там, где-то по пути в ад – огромная и неприятная толпа: всякие разные язычники, вероотступники, злобные атеисты, а то и, упаси господи, ужасные еретики, не считая богатых россыпей всяких других неверных.

Я по этой причине и считаю себя неверующим.

Не по душе мне эта оголтелая дележка людей на «наших» и «не наших»? Что это вообще за дикий маркер такой – веруешь ты в Бога или нет? К чему этот ярлык, придуманный хитромудрыми жрецами на заре человеческой цивилизации? Чтобы удобнее было прореживать людское море? Разделяй и властвуй?

Короче, не нравится мне это.

Я хоть и неверующий, но делить людей, маркировать их по религиозному признаку и классифицировать в системе собственных предпочтений всегда избегал. Вообще судить людей, мерить своим лекалом тех, кого ты просто не в силах понять, – самое неблагодарное дело. Гарантия ошибки – сто процентов.

Одно время я очень тесно общался со священниками Русского Севера. В качестве представителя спонсора. Восстанавливали храмы, возвращали к жизни разбитые временем и людьми монастырские комплексы. С высот полученного в свое время качественного образования, в заблуждениях гордыни человеческой, связанной и с достатком, и с успехом, я первое время снисходительно и высокомерно относился к этим странным людям, которые в полунищете, в грязи и антисанитарии, плюя на холод и порой даже на голод, камушек за камушком, дощечка за дощечкой восстанавливали и возрождали святые для них места. И постоянно молились.

Как минимум я их не понимал.

Но их одержимость и непостижимая исступленность в безнадежных на первый взгляд делах, на которые побоялись бы замахнуться и сверхмощные строительные корпорации, лишала меня покоя. Объяснение, что силы свои они черпают в Боге, меня не устраивало.

Впрочем, не устраивает оно меня и сейчас. Потому что эти люди для меня до сих пор непостижимы. Однако свысока на них я смотреть зарекся. Потому что их вера оказалась гораздо сильнее моей не-веры. И за свою не-веру я не стал бы бросать насиженное место, облачаться в рубище и брать в руки кайло с топором.

Я не стал бы отдавать свою жизнь за нее.

А они бы стали. Собственно, они ее уже и отдали.

Поэтому не торопитесь никогда пускаться в религиозные споры. Примерьте для начала на себя чужую веру. Поймите ближнего. А потом, если сможете, и возлюбите его.

Не этому ли и учил Иисус?

Пусть я неверующий. Зато я «правильно все понимающий». И принимающий то, что дает Бог истинно верующим. К слову, я гораздо честнее тех, кто вчера истово крестил свой лоб, а сегодня с новыми силами ворует, лжет и прелюбодействует. А то и убивает. В нашем двадцать первом веке такое везде и всюду. Чтобы оставаться порядочным человеком, недостаточно повсеместно ставить свечки и оголтело бить земные поклоны. Нужно просто соразмерять свои поступки с базовыми нравственными принципами. Или не грешить, говоря языком Церкви. А если накосячил, будь добр – ответь перед самим собой в первую очередь. Перед своей совестью, а не перед строгим дядей в облаках.

А то хорошо устроились! Баш на баш: видишь, боженька, я хорошо себя веду. Дай мне за это то и это. И плацкарт в Раю под занавес.

А я вот не верю в рай!

Поэтому мое стремление к порядочности по меньшей мере бескорыстно. Я не рассчитываю за свои поступки получить персональное облако с подогревом, белоснежный хитон и хрустальную арфу на неограниченно долгий срок.

Я просто стараюсь по мере своих скромных сил всегда оставаться человеком. На этом свете. И всегда оставлять за собой право на ошибку. И даже на грех, если того требуют обстоятельства (Костя-Косяк не даст соврать).

А что касается грядущего ада за все мои грехи – так я в него тоже не верю.

Поэтому и боюсь меньше. По жизни.

Ну все. Кажется, я настроился на беседу со старцем.

Только старца дома не оказалось.

Ну как дома. В помещении, где он… существовать должен. Нет. В постройке. Тоже чересчур. Наверное, в… скиту. О! Подходит. Итак, старец, к нашему разочарованию, на время покинул свой… скит.

Знаете, как стать отшельником в очень густонаселенной местности?

К примеру, в такой, где мы с друзьями из Госбезопасности крутим свои земные и никчемные грешные делишки? Да очень просто. Нужно забраться на вырез в скале, на так называемую полку, которую оставили в незапамятные века то ли монахи, то ли добытчики строительного камня. Потом из обломков щедро разбросанного повсюду известняка соорудить… помещение, состоящее из двух стен, потому как другие две – это просто внутренний угол скалы. И комфортно расположиться на оставшемся свободном пространстве, укоризненно наблюдая с десятиметровой высоты на бестолковую людскую суету уровнем ниже.

Я уже говорил, что ненавижу высоту?

Дело в том, что посетить этот скит без особого труда может каждый желающий. Если не считать за труд преодоление метров тридцати одной замечательной тропинки, затейливо огибающей скалу с востока на запад. Да, впрочем, при чем здесь направление? У этой… дорожки, если можно так выразиться, слева – пропасть (может, для кого-то метров пятнадцать-двадцать и не пропасть, только это не ко мне, блин), а справа – скала. А снизу под ногами – от пятидесяти до тридцати сантиметров не всегда ровной поверхности! А еще она, в смысле эта геометрически неправильная поверхность, местами осыпается мелкими камушками! Тем самым известняком, который, как известно, легко обрабатывается из-за своей мягкости. А иногда эта поверхность и вовсе пропадает!!! Где-то на полметра, а где-то и на целый метр…

Фу-ух.

Дай боже тебе здоровья, дедушка-отшельник! И хорошей координации движений. И вестибулярного аппарата. Побольше.

– Ну что, подождем? Или обратно? – поинтересовалась Ирина, деловито осматривая хозяйство монаха, размещенное на скальном уступе под открытым небом. – Вряд ли старик ушел надолго. Смотри, примус еще теплый.

Обратно? Не стал бы я настаивать, что эта перспектива меня чрезмерно воодушевила.

– А тут нельзя просто спуститься? По веревке?

Я осторожно, мелкими приставными шажками попытался приблизиться к срезу скалы. Потом храбро присел и, опершись на руки, глянул вниз. Да и не высоко тут особо. Где-то уровень третьего, может быть, четвертого этажа типовой хрущовки. Я же ведь там на балкон не опасаюсь выходить. Чего здесь-то бояться?

– Стр-рашно? – жутко рокотнуло возле самого уха.

Тело рванулось назад. Именно тело, потому что мозги даже и не собирались включаться. Так, только полыхнули ужасом и… ушли… куда-то. Блевать, наверное, извините.

– Дур-ра! – с чувством констатировал я. – Нет, ну как дите малое! А если бы меня вперед с перепугу рвануло? Дурак вы, боцман, и шуточки у вас…

– Смотри, – как ни в чем не бывало, произнесло это чудовище в сарафане, – «можите». Ошибочка, однако. Орфографическая.

Я подошел поближе. Коленочки после всплеска адреналина, между прочим, еще подрагивают. Меня с Косяком так не трусило, как на этой высоте про́клятой.

Что у нас тут?

Самодельный ящик из фанеры, похож на почтовый. На передней стороне нацарапано коряво: «Жертвуйте на скит! Сколько можите». И малюсенькая иконка рядышком.

Так, на голове святого – митра, позади нимб, почему-то темный, это редкость, седые локоны и борода. В левой руке Библия, справа – троеперстное сложение.

– Николай Чудотворец, – компетентно заявил я. – Покровитель моряков. И защитник обиженных, между прочим.

И с выражением посмотрел на Ирину.

– Ну и что? – легкомысленно бросила эта безбожница. – Ты что, верующий, что ли?

– Темнота ты, – вздохнул я, пытаясь нашарить в кармане мелочь. – При чем тут верующий, не верующий? Дай рубль. Ага. «Спасибо» при пожертвованиях не говорят. Но все равно Бог тебя спасет. Если сама захочешь. Николай – один из самых почитаемых святых на Руси. Да что там, самый почитаемый! После Христа и Божьей Матери. В твоем возрасте пора бы это знать. В плане общего развития.

– Истину глаголешь, отрок, – вдруг громыхнуло откуда-то сверху. – Святую истину. Не нужно пугаться, дети мои. Я спущусь сейчас.

Ни хрена себе!

Может, скрижали пора уже готовить? Для очередных заповедей?

«Не нужно пугаться»! Поздно озаботился, глас с небес. Я уже произвел соответствующее скачкообразное движение с перепугу. В стиле фристайл. Хорошо хоть не в сторону обрыва. В сторону безбожницы. Да так удачно, что та уже трет себе лодыжку, выразительно шипя сквозь зубы.

В противоположном от постройки углу на скале оказались ржавые скобы, на которые и смотреть-то было страшно. А обладатель густого баса, переполошивший нашу парочку, бесстрашно спускался по ним на наш уровень.

Снисходил. Да, так точнее.

– Сейчас-сейчас, – приговаривал он, раскачиваясь в воздухе и тем не менее уверенно приближаясь к нам. По оси «игрек».

Здесь бы барабанная дробь не помешала.

– Цирк, – вполголоса шепнула Ирина и добавила еще тише, наклонившись к моему уху: – Святые гимнасты демонстрируют смертельный номер «Возвращение из рая».

Остроумно. Но не ко времени. Да и не к месту, поэтому я демонстративно отстранился от воинствующей атеистки и сделал ей «страшные глаза».

Ни стыда ни совести!

– Здравствуйте, святой отец, – решила поприветствовать монаха Ирина в меру своей эрудиции. – Гостей не прогоните?

– Здравствуй, дочка, – переведя дух, ответил старец. – Не прогоню. Всегда рад гостям. Только нет здесь святых. Все они на небесах в большинстве своем, а мне еще и на этом свете чуток побезобразничать хочется. Вы ведь не станете возражать?

– А как… тогда… – смутилась было Ирина, но сообразительный монах тут же ее перебил:

– А зови Матвей Серафимычем. Как в миру. А лучше – дедом Мотей, а то и просто Дедом. Как нравится. Я все одно не спутаю, кого кличешь. Один я тут.

Такой старик интересный.

На вид – лет сто. А глаза молодые, острые. И будто смех в них застыл. Но не издевательский, а… снисходительный, что ли. Прощающий всем окружающим и возможную грубость, и бестактность, а то и просто глупость.

– Мы к вам, Дед… дед Мотя. Кх-гм. Матвей Серафимович… значит…

Я впервые в жизни вижу смущенную Ирину!

Агент «Сатурн», прием, прием. Там, в башне, все на месте?

– Ваше преподобие, – подсказываю шепотом буксующему агенту.

Она бросает злобный взгляд в мою сторону, но инерция – страшная сила.

– Это… Ваше преподобие… преосвященство…

И на инстинкте восприятия акустики чувствует, слышит своим богоборческим ухом, что все же сморозила бред. И второй сюрприз за сегодня – агент «Сатурн» выразительно пунцовой окраски! А день-то удался!

Старик деликатно усмехнулся в бороду, стараясь не показывать того, что ситуация его как минимум развлекает, и протянул утопающей руку помощи.

– А давайте, девушка, я вас чаем угощу. Настоящим монастырским. На травах. Вас и братика вашего, не по годам смышленого.

– С удовольствием, – тихо сказала Ирина.

И вот – о чудо! Перед нами снова великосветская леди. Гламурная львица. Проездом из Конотопа в Ливерпуль. Не хватает только монокля с веером.

– Вы думаете, чего это там старый обезьян по скалам ползает. Так ведь? – продолжал замыливать ситуацию монах. – А ведь все из-за чая. Да. Два друга у меня там, на северном склоне. Куст можжевеловый да деревце барбарисовое. Вот я к ним в гости и наведываюсь время от времени. Глядите!

И в пригоршне у него неожиданно появилась кучка можжевеловых колючек и бурых глянцевых листков. Как фокусник, извлек их складок своей длинной и выгоревшей на солнце то ли сутаны, то ли схимы.

– Просто замечательный чаек сейчас у нас получится. Без сахара, правда. Ничего?

– Не стоит беспокоиться, Матвей Серафимович, – завела было Ирина привычную шарманку, но, почувствовав мой обжигающий взгляд, скинула пуд-другой своего гламура. – Ничего страшного. Без сахара так без сахара. Мы к вам, дед Мотя, собственно, вот по какому вопросу…

– Чудны дела твои, Господи! – опять перебил Ирину отшельник. – Как времена-то меняются! И не вызывают уже. И в кабинетах не держат, и лампой в глаза не светят. Сами стали приходить сильные мира сего. Глядишь, когда-нибудь и церковь здесь восстановят. И молиться разрешат. И отроки такие, как твой братик, станут не исключением редкостным, а буднями и нормой. Ведь станут же?

И острый, крайне острый взгляд в мою сторону!

Верите? Я вдруг голым себя почувствовал.

– Откуда вы… – растерянно произнесла Ирина.

Что? С хулиганами-то оно попроще было?

Дед озорно хмыкнул, раскочегаривая свой керогаз. Потом смеющимися глазами глянул на обалдевшую Ирину.

– А я и не знал. Теперь вот знаю. Не обессудьте, гражданка начальница. И вы, юный гражданин начальник, не сердитесь на старого озорника. Я хоть и отшельник, да только признаюсь вам, мои дорогие, скучно мне бывает тут… до чертиков! Прости, Господи, грехи наши тяжкие. Погодите минутку, я еще трав принесу. Сушеных. Тут у меня в скиту…

Ирина растерянно посмотрела на меня. Вопросительно дернула подбородком. Мол, как тебе это? А я что? Плечами только пожал. Этого деда так просто не возьмешь. Я не удивлюсь, если мы прокатились напрасно. Впрочем…

– Послушай, Ир, – сказал я совершенно серьезно, – ты все-таки попробуй покрутить этого монаха, пока он сам тебя крутить не начал. Когда же он тебя пошлет, а он тебя пошлет, это непременно, тогда молча отойди в сторонку и оставь нас одних. Только без закидонов. По-английски. Тихо и скромно. Как хорошая девочка. Лады?

Теперь ее очередь недоуменно пожимать плечами. Ничего-ничего. Тебе и не обязательно все понимать. И все контролировать. Если малолетки не справляются, придется подключаться взрослым мальчикам.

– Вот какая у меня травка. Душистая, ароматная! – Потряхивая в воздухе подозрительными пучками, старик с трудом выбрался из узкого проема собственной жилплощади. – А ведь вы спросить чего-то хотели? Так же? А я привязался тут со своим чаем. Вот балбес старый!

– Да, – встрепенулась Ирина, победно глянув в мою сторону, – спросить. Не видели ли вы где-то с полгода назад…

– Ох, дочка, – снова с откровенным удовольствием перебил Ирину отшельник, – ты прости меня. За то, что… кхм… мозги тут вам… компостирую.

Я так и сел.

– Знаю я, зачем вы пришли, – продолжал удивлять нас старик, ловко орудуя примусом. – Знал, что придете. Как только рассказал мне этот парень-строитель, чего ему от меня надо, сразу понял, что придут за ним. Рано или поздно. Только вот что-то припозднились вы на этот раз. Раньше ждал вашего брата. Гм… А тут сестра! И симпатичная такая. Красивый у тебя сарафан, дочка, только больно уж короток. Далеко ль до греха-то?

– Строитель? – переспросила Ирина, проигнорировав своеобразный комплимент от представителя культа.

– Строитель-строитель, – подтвердил дед, – хороший строитель, с руками откуда надо. Дверь мне вот поправил, лесенку опять же.

Я невольно покосился на ржавые скобы «лесенки» и непроизвольно передернул плечами.

– А почему вы решили, что… мы скоро появимся? – не отставала Ирина. – Чего он от вас хотел?

– А ведь ничего плохого и не хотел, – всплеснул руками старик, – в том-то и дело! Про Веру хотел послушать святую, про монастырь этот старинный, про Русь-матушку, к врагам снисхождение имеющую да строгую к сынам своим неразумным. Ничего ведь плохого, правда ведь, люди служивые?

– Богданом зовут? – хмуро поинтересовалась Ирина.

– Истинно. Богом данный. И благословленный. За дела богоугодные. За то, что свет истинный пытался отрокам юным донесть, благодать Божью. Да знания истинные, забытые и оболганные. Пророками лживыми да людьми слепыми и обманутыми. И потерявшими в своей слепоте сон и покой, потому как Бога потеряли! А то и предали, аки Искариот. А какая благость с предателей-то?

Крепчал голос у старого монаха. Наполнялся густой бас торжественными аккордами. И слышался в его отзвуках далекий хор забытого клироса да Божественная литургия, в последний раз звучавшая в этих местах лет эдак пятьдесят назад. Сколько же тебе лет, дедушка? Нет, просто интересно. Меня-то на голос не особо возьмешь. А вот Ирина, кажется, начинала злиться.

– А вы не боитесь, Матвей Серафимович, нам такие слова говорить? Ведь это же пропаганда религии. В чистом виде. Обучение несовершеннолетних. Статья сто сорок вторая-прим!

Ну вот. Пошел идеологический «клин».

Только монаха на арапа брать было бесполезно. И, похоже, он опять включил рубаху-парня. Чтобы из уважения к старости не сказать включил дурака. Короче, стал лепить горбатого.

– Ой, дочка! Да что там той статьи-то. Штраф пятьдесят рубликов? Исправительные работы до года? Самой-то не смешно такое дедушке говорить? Вот пятьдесят восьмая в свое время! А? Пункт десять. АСА. Вот это я понимаю. Только ведь отменили ее. В шестьдесят первом. Правильно?

– Фамилия как Богдана этого? Только не надо говорить, что не знаете!

Ой, неправильный тон выбрала Ирина! Психолог ты наш доморощенный. Этот дед, по всему, таких героев, как мы, в свое время пачками жрал. По крайней мере, с колымскими лесоповалами уж точно знаком.

– Знаю, – спокойно заявил он. – Только не скажу. Чайку не желаете?

Ирина перевела дух и, к ее чести надо сказать, попыталась успокоиться.

– Почему же не скажете, Матвей Серафимович?

– Да потому, дочка, что ищете вы его не чайку попить. Это точно! Эк ты мне давеча про статью-то завернула. А? Зачем же я хорошему человеку жизнь-то буду портить. Коли сами словите, значит, на то Божья воля. А коль нет, на то и суда нет. Ох, чаек ароматный выходит! Так я наливаю?

Повисла напряженная звенящая тишина.

Ирина экстренно соображала – послали ее уже или еще нет? Если послали, то таким изощренным способом, что… и сказать-то нечего в ответ. Такая вот тишина бывает перед появлением в воздухе шаровой молнии. Да, впрочем, у нас тут свой есть… энергетический сгусток. Сверхновая перед очередной вспышкой. Сейчас постоит, повибрирует скрытой яростью, потом… вспомнит, чего ее старшие товарищи просили сделать, и…

Давай-давай, вспоминай. Чего смотришь?

Вот так. Двигай отсюда.

Ирина медленно повернулась спиной к монаху и на негнущихся ногах отошла в сторонку. На достаточное расстояние чтобы нас не слышать.

Мы проводили ее сочувственными взглядами. Что характерно – оба. Потом посмотрели друг на друга. Помолчали. Дед, не произнеся ни слова, деловито протянул мне алюминиевую солдатскую кружку с чаем.

Я понюхал подозрительную бурую жидкость и с удивлением уставился на кулинара. Жидкость пахла можжевеловой смолой, опилками и прелой листвой. Пригубил. Редкостная гадость, если честно. К тому же без сахара. И, кажется, дед прекрасно был осведомлен о «достоинствах» своего напитка, потому как смотрел на меня с живым интересом и с предвкушением моей ответной реакции.

– Ну как? – не удержался он.

– Бывало и хуже, – честно признался я, – для полного букета не хватает чеснока, селедки и щепотки ванилина для аромату.

– Точно! – в тон мне ответил старик. – А еще дегтя, смолы да жира чуток козлиного. Если взять все в правильных пропорциях…

– Восстановят, честно́й отец, – неожиданно перебил я его, отставляя кружку в сторону. – Угадали вы. Восстановят!

– Что? – без всяких дураков совершенно человеческим голосом переспросил он.

– Церковь здесь восстановят, – пояснил я. – Даже две. Храм Святой Троицы и храм Святого Пантелеймона. Прямо под Монастырской скалой. Вон там. В начале девяностых. Осталось подождать лет шестнадцать-семнадцать. Всего-то.

Старик молчал и внимательно меня разглядывал с очень серьезным выражением лица.

– Моему брату, Василию, сейчас пять лет, – продолжил я, – когда он станет взрослым, в числе прочих тоже будет работать здесь на восстановлении храма. В качестве послушания. Так это у вас называется?

Монах кивнул.

– А потом получит сан и станет священником. Интересно у нас получится – один брат безбожник, а второй священник. Грехи будет за меня отмаливать. И звать его будут отцом Василием! Звучит? И службы он будет проводить – где бы вы думали? В Покровском соборе! Где сейчас городской архив. Ну, вы знаете. А иногда – в самом Херсонесе!

– Нету храма в Херсонесе, – хрипло выдохнул старик. – Разрушен немцами. Взорвали перед отступлением. Вместе с людьми…

– Нету, – согласился я. – Только это пока нету! Его тоже восстановят. Чуть позже. В начале следующего века. Такие подвижники, как мой брат, и восстановят. Или такие, как тот Богдан, которому не повезло родиться чуть раньше, чем нужно. И быть чуть светлее, чем все остальные. Это вы правильно заметили. Только вслух из деликатности не сказали.

– Зачем он вам? – просто спросил старик, и я вдруг почувствовал такую вселенскую безысходность в его голосе, что непроизвольно поежился.

Не стал я отвечать. Промолчал, пытаясь разобраться в вихре собственных ощущений. А старик и не ждал ответа. Он его знал.

– А еще, – заявил я, слегка тоже начиная горячиться, – истинно верующих в этих новых и восстановленных храмах станет гораздо меньше! Чем сейчас. На порядок. Такой вот парадокс будет в будущем. Народу в церквях будет топтаться больше, а настоящих христиан – раз-два и обчелся. Хотя все как один будут трындеть – «верую», «благослови, батюшка», «Господи, помилуй»! Точно так, как сейчас гундосят – «Ленин наш рулевой», «слава КПСС», «религия – яд и опиум для народа»! Переобуется народ. В воздухе. И церковь просто станет… модной. Как тертые джинсы на…

Чуть не ляпнул «на заднице у хиппаря», но вовремя опомнился. Речь вообще-то о Церкви.

– …на современных молодых людях.

Ни один мускул не дрогнул на старом морщинистом лице. Такое впечатление, что разговариваю с каменной маской. И только глаза сверкали нездоровым лихорадочным блеском под насупленными седыми бровями.

А меня прорвало:

– И эта ложь не пройдет даром! Поедут мозги набекрень, и понесет нелегкая сила наш народ от Креста до кистеня. И забурлит дурь в головах, никем не останавливаемая, а тут и русский бунт на подходе, бессмысленный и беспощадный. И такой вихрь поднимется, что силой центробежной разорвет не только судьбы да семьи. Страну разнесет на мелкие кусочки, по задворкам и окраинам. И то, что раньше было белым, объявят черным, да еще и законы соответствующие издадут, чтобы не было лишних сомнений. У того самого ослепленного народа. Который так и не научится смотреть своими собственными глазами.

Я перевел дух.

Старик молчал. Весь превратился в слух, впитывая каждое мое слово. Как Откровение. Как те самые новые Заповеди. Как страшную истину, доставшуюся по случаю и между прочим.

Ах так? Тогда получай.

– А по осколкам бывшей великой державы полыхнут кострища и факельные шествия, и снова затопают на своих парадах ветераны «СС» и «Гитлерюгенда», и всяких разных «лесных братьев». И ОУН, и УПА. Они ведь вам знакомы. Лично! По глазам вижу – знакомы. Встречались! А скоро озверелый молодняк будет в бешенстве срывать кровью омытые боевые награды с груди наших стариков-ветеранов, терзать и рвать в исступлении гвардейскую ленту, символ нашей общей Победы, да бесноваться под нацистские кричалки и лозунги. Между прочим, тут рядом. На Украине.

– Врешь! – медленно произнес монах тихим страшным голосом и поднялся тяжело, как, наверное, поднимался в былые времена из полузасыпанного окопа навстречу стальной вражьей силе. – Врешь, бесовское отродье! Не бывать этому. Не может быть такого… с людьми…

И вдруг осел безвольно на каменный выступ.

И замолчал, угрюмо потупясь в пол. Оглушительно замолчал. До звона в ушах. До яркой ослепительной вспышки перед глазами, обнажающей чудовищное понимание, новое Откровение. Страшное по своей форме и беспощадное по сути – МОЖЕТ!

Может такое быть.

И даже наверняка БУДЕТ.

Потому что видел монах за свою долгую жизнь, как просто и обыденно люди могут превращаться в не́людей. Как легко слетает с человека тонкая кожура цивилизованной оболочки при определенном стечении обстоятельств. Как запросто рушатся незыблемые, как прежде казалось, порядки и ценности. И наступает Хаос. В который невозможно было поверить буквально день, час, минуту назад.

Все это МОЖЕТ БЫТЬ.

– И только Россия будет цепко держаться за свои исторические корни, – тихо и медленно произнес я. – Из последних сил будет цепляться за свое великое прошлое, как бы ни хотелось нашим врагам его оболгать и опорочить. И все это благодаря, в числе прочих, и тем крупицам Истины, которую сейчас с таким трудом пытаются собрать, сохранить и преумножить такие люди, как… Богдан. Богом данный. Не от мира сего.

Собственно, я все сказал.

Все, что накипело. И все, что нужно было услышать старцу.

Скорей всего, я даже, наверное, и не рассчитывал, что монах поможет нам найти этого неоднозначного Богдана. Ойчика, Бойчика?

Или как его там?

– Вуйчик, – неожиданно произнес дед, словно услыхав мои мысли. – Его фамилия Вуйчик. Богдан Вуйчик. Поляк, наверное. Отчества, прости, не знаю. Он детдомовский. Появился в этих скалах года четыре назад. Раскопками интересовался, рассматривал здесь все, рисовал что-то в тетрадочке. Потом привел сюда детей. Разных. И подростков, и… мелюзгу вроде тебя. Учились палатки ставить, костры жечь, по скалам на веревках лазили, по солнцу да звездам ориентировались. Молодцы. Правильная была компания, здоровая вот здесь.

Он постучал себя по лбу костяшками пальцев.

– Была? – переспросил я. – А сейчас куда делась?

Монах почему-то не отвечал. Встал, подошел к краю обрыва, уставился вдаль. Другое его тревожило. Может, жалеет о своей откровенности?

– Вы его все равно найдете, – подтверждая мою догадку, произнес он. – Таких, как он, всегда находят. Они не умеют долго скрываться. Где бы то ни было.

Я неопределенно пожал плечами.

– Найди его первым, странный отрок. А потом…

Я кивнул. В смысле, не надо продолжать. И так все понятно.

Где там Ирина? Загостились мы, пора и честь знать.

Внесли смуту в божий скит.

– Не беспокойтесь, честной отец, потом… на все будет воля Божья. Хоть я и неверующий.

– Да-да. Я так и понял.

Старик вернулся и вновь устало сел на камень. Рассеянно посмотрел на меня. Какой-то потухший, обреченный взгляд. Куда делся живой блеск в глазах? Похоже, точно я тут лишнего наговорил.

Интересно, за кого он меня вообще принял? За молодого Антихриста? Этакий отечественный вариант советского Демьена? Ну да. Скорей всего. Недаром же вырвалось у него это «бесовское отродье».

Жалко деда. И ведь не переубедить!

Сейчас, что бы я ни сказал, плохое ли, хорошее, все будет расцениваться как козни сатанинские. Хоть тельник рви на пузе и демонстрируй наколотый крест с куполами.

Не поверит.

– Ну как, поговорили? – поинтересовалась подошедшая к нам Ирина.

Старый монах шевельнул ногой, и вниз, грохоча планками о камень, полетела, распутываясь в воздухе, веревочная лестница. Крепкая, добротная и надежная. Моряки, наверное, подогнали.

Похоже, нас все-таки послали.

По крайней мере, уж точно попросили удалиться.

Надолго.

 

Глава 9

Инь и ян

– Почему… не поставили… в известность? – Сан-Саныч говорил тихим размеренным голосом, скрупулезно отмеряя ровненькие паузы между словами и зловеще (как ему самому казалось) артикулируя каждый согласный звук. – Почему нет в группе элементарной дисциплины? Не говоря уже о планировании? Доколе будет длиться это безобразие? Я вам тут что – биндюжник на извозе?

Вот это вообще умиляет – «на извозе».

Может быть, все-таки на Привозе? Уж если речь идет о биндюжнике. Впрочем… если ему нравится – пускай. Что-то не хочется устраивать филологических дискуссий. Особенно с Козетом. И особенно сейчас, когда мой боевой братан так старательно исполняет грозного начальника.

Кстати, думаете, он это серьезно?

Эвон как бровки-то хмурит. И гневные искорки из глаз пытается высечь. Не человек, а кибернетический организм. С моторчиком. Запугал тут всех до чертиков. Как тех ежей… ну вы сами знаете чем.

Открою секрет. Можно сказать, интимную тайну.

Сан-Саныч таким вот тупым образом пытается ухаживать за Ириной. Банально и незатейливо. Отчаянно и безнадежно. Помните в детстве: самую привлекательную девочку – портфелем по затылку? Незабвенный Генка фон Мюнхаузен даже философский базис подвел под это явление: «Не потому что нравится, а потому, что сами они во всем виноваты!»

Так и у Козета, только с поправкой на почтенный возраст – приглянулась девка, так давай перед ней начальника корчить. И это – не потому что глаз положил, не думайте, это потому что… виноваты вы тут все, короче. Ну, вы поняли.

Хотите доказательств? Их есть у меня.

Пожалуйста: разносит нас обоих, а смотрит только на меня. Тогда как я, на секундочку, вообще лицо пострадавшее. Хотя бы по факту испачканного парадно-выходного костюма. Был, так сказать, вслепую изъят из благополучной семьи и поставлен перед предложением, от которого не смог отказаться. И самое интересное – достаточно мне сдать Ирину – что, мол, ее была идея с монастырем, и начальственный разнос в мгновение ока сдуется. Еще и похвалят негодников!

Только я не оправдываюсь.

Покорно (что уже необычно в наших кругах) молчу, время от времени виновато вздыхаю с надрывом, бросая на Ирину выразительные взгляды. А она, со своей стороны, даже и не торопится восстанавливать справедливость. Наслаждается ситуацией.

Почему? Риторический вопрос.

Вот еще один: как вы думаете, чувствует ли женщина, что она кому-то там нравится? Что краснеющий и потеющий начальник перед ней (хотя какой он начальник, к чертям?) на самом деле вовсе и не сердится, а всего-навсего лишний раз пытается привлечь к себе внимание. И на лбу у него написано: «О боже! Что же это за напасть такая? За что, о господи? Эх, лучше было бы портфелем по маковке!»

Все началось этой весной, когда Ирина чуть не погибла.

Опоздай мы с Козетом на минуту – все, кранты. Не было бы на свете нашего третьего товарища, который для нас никогда не станет третьим лишним. И Сан-Саныч, как мне видится, именно тогда и сломался по поводу нашей боевой подруги. Получил эмоциональный шок, сдвинувший в его сознании пласты профессиональных навыков, под которыми оказались нетронутые залежи заповедных нежных чувств. Которых, к слову, сам он панически боится. Отчего и хмурит бровки, на радость своей бессердечной пассии.

– Саша, – произносит она низким грудным голосом, – я думаю, Старик осознал свою ошибку. Давай… мы (!) его простим… на первый раз (!)…

!!!

У меня просто слов нет!

Вы только поглядите на это гламурное создание!

Особенно радует это мурлыкающее «МЫ», от которого по нашему Казанове наверняка мурашки бегают размерами эдак не меньше таракана. И это притом, что все тут прекрасно знают, кто на сей раз был заводилой проведенной с монахом операции. Включая, между прочим, и Сан-Саныча. Тем не менее! Вот так и становятся лицемерами бывшие честные и хорошие люди. И не говорите после этого, что любовь добра.

Все!

Пора прекращать это кобелирование. О деле надо думать, о деле, друзья мои!

– Так надо было, партнер! – напустив голливудского пафоса, заявляю я. – Нельзя было терять темпа нашего расследования. И поскольку это был мой план (взгляд со значением в сторону развлекающейся львицы), попрошу отметить, что нам теперь известна фамилия фигуранта.

– А ну-ка отвернулись, мальчики!

Ирина потянула с себя сарафан, томно изгибаясь. Знает же, что мы рефлекторно, просто автоматически бросим взгляд на голос! И к тому же – нашла время переодеваться! Тут люди по делу разговор имеют, а она…

Козет вспыхнул красным и резко, всем корпусом развернулся к окну спортзала. Я, конечно, тоже отвернулся, правда, не так стремительно, как наш Ромео, успел все же укоризненно покачать головой. Вот вам и второе доказательство: вообще-то мы – оперативники, на секундочку. Люди циничные и много чего повидавшие в жизни. Как тот булгаковский Азазелло, который уверял, что видел не только голых женщин, но даже женщин с начисто содранной кожей.

А тут такие розово-пунцовые нежности!

– Короче, – попытался справиться с несвойственным ему смущением Сан-Саныч, плюща нос об оконное стекло, – разговаривал я с Алексеем. Ну, насчет русской борьбы и его учеников. Так вот – глухой номер. Не помнит он Богдана.

– Это было бы слишком просто, – философски изрекла Ирина, шурша своим ситцем у нас за спинами. – И эту тему наверняка Шеф уже пробил. Не дурнее нас.

– Ну да, – согласился я, задумчиво разглядывая гуляющий по набережной народ за окном. – Только, как ни крути, этот Богдан все равно как-то «привязан» к Лехе. Нет в стране второго такого стиля борьбы. И поверьте мне, не будет! А что-нибудь еще Алексей говорил? На другие темы? Ведь ты наверняка, Саныч, с ним долго на вокзале терся. Правда же?

– Да так, – покрутил в воздухе пальцами Козет, – пустяки всякие говорил. Про сады красивые на левобережье Кубани, про водохранилище, мол, не хуже нашего моря…

– Ага! – скептически поджал я губы. – Кремлевский мечтатель!

– …Про Екатерину Великую, как она южные земли казакам подарила, а те город построили, назвали Екатеринодар. Вообще много чего рассказывал. Он историю любит. И город свой – все достопримечательности знает…

– Историю, говоришь, любит? – заинтересовался я. – А про славянство там, христианство, русские «скрепы» говорил что-нибудь?

– Да нет, мельком разве что…

– А народу у него много занимается? Борьбой его чудесной?

– Между прочим, много! – заявил Козет. – Только далеко не все задерживаются. Пацанам сейчас все больше бокс подавай, самбо, дзюдо модное, карате. А у Лехи даже кимоно не обязательно. И показухи нет. Опять же – приемы в основном на защиту. А еще – основы выживания, туризм, как ориентироваться на местности, как костры разводить, узлы всякие, страховки…

Я с выражением глянул на Ирину, которая избавилась уже от несвойственного ей прикида и облачилась в привычный спортивный костюм.

– Забавненько, – в ответ на мой взгляд со значением произнесла она, с комфортом располагаясь на диванчике, закинув ноги в стоптанных кедах на боковой подлокотник. – Где-то я уже это слышала. Продолжайте, мальчики.

– Подслушивала? – прищурился я. – Когда я с отшельником секретничал?

Ирина от возмущения аж ноги с подлокотника сбросила.

– А ты как думал?

– Ну да, чегой-то я. Прости, сестра, что был о тебе такого хорошего мнения.

– Бог простит. – Ноги опять взметнулись кверху. – Саш! Ну ты давай, рассказывай дальше. Интересно же! Про что там еще твой Алексей говорил?

– Про цирк в Краснодаре, – млея от счастья, вспомнил Козет. – У Лехи там знакомых много, борцы, акробаты. Единомышленники, так сказать. Тоже приемчиками балуются. Леха рассказывал, что, когда новое здание цирка строили, народ со всей страны съезжался. Комсомольская стройка! Многие после рабочего дня за речку к Алексею бегали – борьбой заниматься. Железные люди! Леха никому не отказывал. Тогда, кстати, Контора его и заметила! Даже прессанули немного поперво́й, потом все же нашли общий язык. Между прочим, благодаря нашему Шефу. Он полгода там в командировках зависал…

Я прекратил разглядывать отдыхающих за стеклом и повернулся к Сан-Санычу:

– А когда новое здание цирка в эксплуатацию сдали?

– Кажется, года четыре назад. В семидесятом.

Что-то смутное забрезжило в сознании.

– А когда здесь этот Богдан нарисовался?

Козет внимательно посмотрел на меня.

– При чем здесь это? Думаешь, есть какая-то связь?

Пародируя своего инструктора, я тоже покрутил пальцами в воздухе.

– Понятия не имею. Цепляюсь за то, что есть. Пусть по нашим каналам проверят списки рабочих, работавших на строительстве. Вуйчик, между прочим, – со слов монаха, знатный строитель! Что, если он отработал на цирке там, а потом переехал сюда и стал искать единомышленников здесь?

– Сыровата версия…

– Саша, – томно выдохнула Ирина и… замолчала.

А больше ничего и не надо говорить.

– …Но проверить все же не вредно, – тут же переобулся Саша. – Чем черт не шутит?

Здравствуй, новая реальность!

Это что же, теперь так и будем жить? Сотрясаемые страстями, как ветхие лачуги города Помпеи под грозным Везувием? С этим надо что-то делать. Не отдел, а… реалити-шоу на выезде.

«Построй свою любовь, если больше заняться нечем!»

Что же у нас люди так и не научились расставлять все точки над «i»? Я имею в виду – своевременно! Ведь чего проще: «Люблю, мол, тебя, товарищ Ирина, да так, что кушать не могу. Что скажешь на это, коллега?» А она, к примеру: «Подберите свои слюни, товарищ Козет. Не до этого сейчас – Родина в опасности! Вот добьемся лет через шесть полной и окончательной победы коммунизма в Стране Советов – тогда и подкатывайте свои кокосы. А пока – и думать не моги!»

По крайней мере, всем все ясно: ни тебе иллюзий, ни напрасных мечтаний.

Как-то в своей прежней взрослой жизни я подсел на американские сериалы. Нет, не как скучающая домохозяйка, по-другому – любопытно, знаете ли, было, что называется, «между строк» просчитать бытовую психологию наших заокеанских соседей. Чем живут, чем дышат. И неожиданно для себя открыл две парадоксальные тенденции, две черты, в корне различающие наши народы. И безнадежно противопоставляющие нас друг другу. Надо думать, навсегда. Не в обиду: это мое чисто субъективное ощущение, без претензий на какой-нибудь шовинизм и всякую иную ксенофобию.

Ну, во-первых, если верить сериалам – американцы постоянно врут.

Как дышат. Нет, правда – и когда нужно, и когда вовсе не обязательно: и дома, и на работе, и где-нибудь на Гавайях во время отпуска, или, скажем, на Аляске в командировке. Везде и всюду. По любому поводу – и чтобы выглядеть получше, и чтобы заработать побольше, и чтобы не обидеть кого-нибудь неосторожной правдой (вот она где толерантность!), да мало ли зачем еще!

И самое главное – для них это не считается чем-то ОЧЕНЬ ПРЕДОСУДИТЕЛЬНЫМ! Главное – результат. Если, допустим, ты враньем заработал миллион и при этом не очень сильно нарушил закон, очень высока вероятность, что тебя поймут и простят. Культ успеха! Страна лживых адвокатов. Цель гарантированно оправдывает средства.

И второе: несмотря на патологическую страсть к обману, американцы постоянно выясняют друг с другом отношения. Не так, как вы подумали, не по-славянски, с азартом начищая друг другу физиономии. Гораздо сложнее. ПСИХОЛОГИЧЕСКИ! Под девизом: «Мне очень важно знать, что ты думаешь по поводу вот этого моего поступка, потому как есть у меня серьезные сомнения, что ты не до конца правильно можешь оценить турбулентность моей неординарной личности и порывы моей прекрасной души, которая лишь внешне кажется лживой и порочной, на самом же деле – мягкая и пушистая, что я тебе сейчас и докажу… словами». И с этого момента вторая особенность американцев начинает перекликаться с первой. Страна поголовных психологов.

Так мне, во всяком случае, показалось.

Мы же, славяне, диаметрально другие!

Для нас ложь – чуть ли не смертный грех. По крайней мере, ментально. Нас с детства учат – «врать НЕХОРОШО», тогда как им внушают – «НЕХОРОШО врать плохо»! Учись, детка, врать изящно и убедительно. С младых ногтей. И с другой стороны, как выясняем отношения мы, славяне, – уже упоминалось. Во всяком случае, словами – в самую последнюю очередь. У нас – приоритет ПОСТУПКА. Наш девиз: «Всегда готов, больше дела – меньше слов». У них же – приоритет БЕСЕДЫ, дискуссии, разговора в любой форме: монолога, диалога, группового крика, истерики, воплей и всякого другого шума.

Если на мгновение отказаться от политкорректности, наше кредо – «агрессивные правдолюбцы». А у них – «лживые болтуны», как это ни грубовато звучит. Нет, все-таки чересчур грубо, поэтому подчеркну: все это не означает, что они плохие, а мы хорошие. Они просто ИНЫЕ. Они по-другому воспринимают действительность и поэтому по-другому реагируют на внешние раздражающие факторы. Не так, как мы. И, не побоюсь прослыть не до конца патриотичным, они гораздо ЭФФЕКТИВНЕЕ нас. Не все время, конечно, но… как правило.

Взять хотя бы Ирину и Сан-Саныча.

Будь они американцами… все гномики сидели бы уже в своих домиках:

«Я тебя, типа, люблю» – «А я тебя, типа, нет».

«Ну и пошла ты!» – «Ну и сам пошел!»

Все! Конфликт исчерпан. Можно заняться делами. И все свои силы, эмоции и душевный потенциал направить в нужное русло. Понимаете теперь, почему американцы эффективнее? Они не забивают голову пустяками. Бизнес есть бизнес. Любовь есть… дело третье. Делу – время, потехе – час! Вся лирика, лепестки роз, вздохи под луной и всякие другие пестики-тычинки – побоку, если может пострадать дело! Ты ведь иначе не сможешь быть успешным и богатым, а это (вы помните) – теперь уже американский смертный грех.

Наши же два красавца, эти два разнополых любителя славянского экшена, будут изводить друг друга до второго пришествия! Мазохист и садистка. Инь и ян. Огонь и айсберг. А всего-то и надо – по-го-во-рить!

– Ну что же ты замолчал, Саш-ша? Продолжай же… говорить…

Вот зараза!

– Да, собственно, я уже все рассказал, – неожиданно вполне трезвым голосом отвечает Сан-Саныч. – Вы лучше по отшельнику подробней доложитесь. Чего у него интересного узнали, кроме фамилии?

Иммунитет, что ли, приобретает наконец? От любовных чар этой львицы местечковой?

Впрочем… вопрос все-таки предназначен мне.

Опять неопределенно кручу пальцами в воздухе…

 

Глава 10

Рыжий… он всегда бесстыжий

Все это, конечно, хорошо – антисоветчики, религиозники, славянофилы. Только никуда они не денутся. Как минимум до девяносто первого года.

Мне же покоя не дает та ночная шутка с безобидным Димоном. Да что там! Со всей нашей мужественной стайкой в ночи так пошутили, что весь Комеди-клаб нервно курит в сторонке. И тучи моих сомнений все гуще и гуще собираются над подозрительной рыжей головой.

Славик.

Казачок наш засланный. Ну не наш, конечно. Из соседнего недружелюбного нам двора. Ему тут, понимаешь, тусоваться разрешили, а он неизвестно чем дышит. А может, даже и злопыхает втихаря. Шпионы – они такие: прикинутся паинькой, а потом, между делом, и нож в доверчивую спину. Нам ли, гэбэшникам, этого не знать!

М-да. Веселенькая атмосфера нашей конторы дает уже вполне ощутимые результаты травмирования моей детской психики. Так сказать, налицо типичная профессиональная деформация – получите и распишитесь! Вот так и вырастают… Феликсы Эдмундовичи.

Впрочем, в данном конкретном случае моя бдительность и недоверчивость более чем уместны. Славик в нашей малолетней компании – самый подозрительный тип. Во-первых, потому что чужак, а во-вторых, мотив-то только у него и присутствует! Если, конечно, не считать правдолюба Генку. Но у того алиби, как мы выяснили. Слабенькое, если честно, но… хоть что-то…

Какой мотив?

А простой! Две противоборствующие дворовые группировки. Что делает агент? Правильно – дестабилизирует вражеский лагерь. Занимается вбросом фейковых ужастиков. Задурманивает неискушенные мозги, и без того склонные к самозахламлению, если можно так выразиться. Это же как заманчиво может показаться – высветить вражескую рать в дурацком свете, провести ее на мякине и выставить нас идиотами на суд людской.

Вроде все логично.

Изъянчик только один небольшой образовывается в этих рассуждениях. Озвученная мною выше схема предполагает… широкую гласность как минимум и прения сторон как максимум. Иначе зачем вообще нужна была эта подстава? Втихаря похихикать? Скрутить кукиш в кармане? Глупо.

Впрочем, как ни рассуждай, пора уже встретиться с этим рыжим загадочным типом.

– Здрасте, баб Маня! А Славик гулять выйдет?

У бабушки Славика – свой домик и небольшой сад за ним. Все это территориально под юрисдикцией нашей дворовой группировки, поэтому, как упоминалось раньше, Рыжему дозволяется с нами тусоваться. Хотя по субботам он дерется на стороне своего двора. То бишь против нас. Такие вот дипломатические коллизии.

– Хтой-то там? Витюша, ты? Да ты проходи, проходи!

Реально достали эти бабки со своей любовью!

Чем я им так приглянулся? Звезда валокординовой тусовки. Эталон идеального «внучика». Тьфу!

– Да я к Славику, баб Мань. Хотим на великах погонять.

– Таки Славика нету. Он нынче у матери ночует. Дом знаешь?

– Да знаю…

А сам на автомате отметил – «у матери», значит, бабка для этой женщины – свекровь. Иначе было бы «у мамы». И отца, скорей всего, нет – тогда было бы «у родителей». Начинаем понемногу собирать информацию об объекте.

– Так ты пройди, коли хочешь. Я тебя грибом угощу.

Кто не знает, гриб – это напиток.

Полное название – «чайный гриб». У некоторых очень вкусно получается, правда, к бабе Мане это не относится. Она об этом, к сожалению, знает, поэтому постоянно экспериментирует с ингредиентами начальной субстанции, а результаты выживания дрожжей и уксуснокислых бактерий тестирует на ком придется.

– Не, спасибо, баб Мань. Не хочу я пить. До свидания. Пойду Славика поищу.

– Ну, пойди, пойди, родимый. А я тут сейчас падалицы немного соберу. Бродит уже…

Мысленно пожелав здоровья будущим дегустаторам великолепного напитка, я благоразумно удалился. Путь мой теперь лежал в направлении вражеской территории.

Ну как вражеской…

Вообще-то на самом деле все не так ужасно, как звучит. Или как это можно себе представить. Ну да, чужаков, собственно, нигде не любят, но только у нас это было доведено до какой-то сюрреалистической игры. И я вам скажу, игры не особо кровожадной, чем-то похожей на игру в «Пираты» или в «Гражданскую войну». Заметьте, даже не в «Отечественную», потому что наших противников считать фашистами – это уж перебор. Козлами – это куда ни шло, а фашистами… зачем же обижать людей напрасно?

– Эй, Костян! Славку Рыжего не видел?

– Булка? Ты чего, оборзел? Это наш двор!

– Да знаю я! У меня дело к Славке. Важное.

– А-а… Так он на этой, санап… как ее… пидем… значит… станции. С пацанами.

– Чего он там забыл?

– А там сегодня баранов новых привезли. Они хотят шерсти с них нарезать.

– Зачем?

– А… Короче, Булка! Тебе какое дело? Ты вообще… давай вали отсюда!

– Все, Костян, все. Удаляюсь. Восстанавливаю вашу экстерриториальность. И суверенитет.

– Су… тет… Чего говоришь?

– Проехали.

Санэпидстанция, значит.

Иногда туда привозят телят, иногда гусей, один раз даже привезли огромного коричневого индюка, который шикарно клекотал на свист или какой-либо другой громкий звук. Сегодня, значит, бараны. Прививки, что ли, из них делают?

В любом случае эта станция – наш общественный зоопарк. О появлении новых питомцев моментально становится известно всем, и местная шпана считает своим святым долгом посетить несчастных жертв медицинских опытов. Поддержать морально, а может быть, и подкормить чем-нибудь, что жесточайшим образом пресекается стареньким и медленно передвигающимся сторожем, который по умолчанию признан не очень опасным для общества существом.

Территориально этот стихийный зоопарк не принадлежит никому, поэтому считается демилитаризованной зоной. Здесь обычно не дерутся, адреналина и так хватает и от грозного на вид, но беспомощного сторожа, и от впечатлений соприкосновения с живой природой.

– Эй, чабаны! Хорош баранов стричь. Где Славка?

– Булка! Ты чего орешь тут? Сторож услышит!

– Славка, спрашиваю, где?

– Живот у него заболел. Вон там, за забором… сидит, думает, гы-гы!

– Я вот сейчас ужо вам! Кому солью задницу прострелить?

– Пацаны! Стрем!! Сторож проснулся!!!

– Я тебе сейчас дам «проснулся», шельмец! Кто тут спит? А ну стой!

– Булка! Урод! Из-за тебя все! Только попробуй теперь к нам во двор зайти…

– За тем забором? Подожди, дед. Славка, спрашиваю, за тем забором?

– Не, за вон тем, дальним. Ну все, капец тебе!

– Я тебе сейчас дам «подожди»! Вот ужо погоди… стой, стало быть, стрелять буду!

– Все-все, убегаю уже. Гляди! Ой боюсь-боюсь. Тикаю без оглядки!

– То-то же! Шпана…

Подгоняемый сторожем, который чуть ли не в спину мне тыкал дулом старенькой безобидной двустволки без бойка, я неспешно взобрался на высокий забор и горным орлом оглядел окрестности. А не видать Славки-то!

Где же ты, жертва гриба чайного?

Вон там, справа, что-то кусты нехарактерно вздрагивают. А ветра нет. Штиль тут у нас, сеньоры пираты.

– Славка! Это ты там?

– Ы-ы-ы!

– Понял, понял. Слышь? Я тут на тропинке подожду. Разговор есть.

– Фу-у-ух!

– Поздравляю. Я тут, на лавочке. Возле будки. О! Псина. Привет, псина. Ай!!!

– Булка! Ты, что ли? Там собака… придурошная… осторожно… Фу-у-ух…

Укусить не укусила, но зубами клацнула так, что сердце в пятки ушло. Хорошо, что хоть на цепи. И ведь не тявкнула даже. Только высунулась – и сразу за ляжку! Спасибо реакции, увернулся. И отпрыгнул вовремя.

За кустами мелькнула рыжая голова.

– Привет, Булка. Меня искал?

– Слышь, Славик! Ты… это… руку-то не тяни, не стоит. Давай без объятий на этот раз. Лады?

– А, ну да.

– Болит живот-то?

– Ага. Ноет.

– Ну, до свадьбы заживет. Давай прогуляемся.

– Давай.

Мы вышли на тропинку и, не сговариваясь, одновременно сделали «рожу» коварной псине, недобро поглядывающей на нас из своей будки. Псина, наверное, впечатлилась от нашего «синхрона» и негромко зарычала в ответ, глухо и утробно. И, между прочим, совершенно не страшно – на цепи ведь! Бодливой корове богом рогов не дадено.

– Тут вот какое дело, Слав, – начал я издалека, – спросить просто хотел, чего ты думаешь про ту ночь? Ну, когда Димона повязали?

Рыжий вздохнул выразительно, прислушался к эволюциям, происходящим у него в животе, и выдал:

– Думаю, ваш Генка набрехал все про девчонок. – Вдумчиво говорит, рассудительно и весомо, не забывая при этом поглядывать на близлежащие кусты – мало ли, вдруг срочно понадобятся. – А чтоб за задницу его не взяли (тут Рыжий сделал еле заметную паузу, чтобы очередной раз прислушаться к собственному организму: предмет-то упомянут животрепещущий), подговорил кого-то. Ну, чтоб напали на нас ночью. И стрелки они же нарисовали. А мы – в подвал, остался наверху только ваш Димон. Вот ему и досталось.

Ну что ж. Достойная версия. И изложена грамотно.

Будь Славик при ночных делах – сейчас бы тужился (двусмысленно прозвучало), доказывал бы мне теорию существования черных налетчиц. Благо факты располагают. Ан нет, пошел по менее очевидному, но более логичному пути. Респект!

Впрочем, есть еще опасность двойной игры. Маловероятно, конечно, в силу малых лет, но все же…

– А ты сам никому не говорил о нашей встрече в полночь? – спросил я в лоб. – Может, случайно проболтался?

– Не-а, – беспечно отмахнулся Славик. – Я просто сначала вашему трындуну поверил. Ну, про девок. А потом врубился, но уже… пообещал же прийти. Вот и пришел. А говорить кому-то… нет. Подумали бы – дурак какой-то. Повелся…

Нескладно, но понятно.

И опять – логически стройно. Как специально себе алиби клеил. Даже подозрительно. Да, блин, ему только восемь лет! Сколько же можно их переоценивать? Достойных же ты себе противников выбрал, нештатный агент безопасности!

– А что у тебя за нитка на руке? – Новые подозрения вспыхнули с особой силой. – Это что за браслетик? Фенечка?

Славка пренебрежительно фыркнул.

– Ты че? Хиппарей не знаешь? Это же нитка на желание! Видишь, два цвета? Желтый и красный. Красный – сбудется, желтый – нет. Смотри, царапина у меня здесь, сам сделал! Царапина показывает на красный – значит, сейчас сбудется!

– Чего сбудется? – спросил я, ошалев от этой грандиозной теории.

– Да что угодно! – разгорячился Славка, поражаясь моей дремучести. – У меня сейчас было желание, чтобы… живот перестал болеть. Так он почти уже не болит!

Охренеть! Так вот как ты выглядишь, панацея от всех бед!

– А если я такую же хочу? – поинтересовался я. – Где взять?

– Так у тебя же есть! – обрадовал меня глазастый рыжий. – Вон, на левой руке. Только цветов больше. Давай, царапай руку. Хочешь, я тебе поцарапаю?

– Не хочу. Она для… других целей. Я имею в виду… нитка эта.

– Ну, не знаю. Богдан говорил, она желания исполняет.

– Стой!

Не вспугнуть!

Мы уже подошли к проезжей части, за которой начиналась территория Славкиных однополчан. Там уже спокойно не поговоришь, начнут приставать эти территориальные экстремисты.

– Давай присядем тут на ступеньку, – отвел я Славку от дороги, заставил сесть и только после этого вкрадчиво спросил: – Какой такой Богдан?

– Ну, Богдан! Брательник Андрюхин. Двоюродный. Хиппарь. Он работает в Херсонесе, на раскопках.

– Какого Андрюхи? – терпеливо поинтересовался я. – Лысенко?

– Ага! Лысого, с нашего двора. Он еще в музыкальную школу ходит. На барабаны! Прикинь? На барабаны!!! Нормальная музычка?

– Так, здесь понятно, – остановил я его восторги, – сколько лет этому Богдану?

– А я почем знаю? Взрослый почти.

– Почти?

– Да не знаю я! Взрослый.

– А ты где с ним встречался?

– На Херсонесе и встречался. Там недалеко от колокола беседка есть, все наши пацаны и собираются. Да и не наши тоже. Со всего города. Мы там хиппуем.

– Чего вы там делаете?

– Ну, песни поем. Иногда танцуем. Богдан показывал, как Космосу молятся. Смотри, у-м-м-м-ма! Аум-м-м-ма!

– Хорош! – остановил я его. – А драться там учитесь? Самбо там, карате или еще чего-нибудь?

– Драться? – задумался Славик. – Не знаю. Раньше, кажись, учились. Только потом менты кого-то забрали, так они и перестали. Теперь только поют и молятся.

– Слушай, а где живет этот Богдан? В нашем районе?

– Не-а. Андрюха живет в нашем дворе, да ты его знаешь. А Богдан – далеко, где-то на Летчиках. Или на Стрелке, точно не помню.

– А скажи мне, у этого Богдана – волосы длинные?

– Длинные.

– Черные?

– Ну да.

– А он их завязывает в хвостик? Сзади? Фенечкой?

– Чем-чем?

– Да, блин, ниткой этой вашей, цветастой.

– Не. Нитка для другого. Она «на желание». Два цвета…

– Фу-ух. Пусть не ниткой. Пусть – чем угодно! Он волосы в хвост завязывает?!

– Ты чего кричишь-то? У меня аж живот заболел. Ну вот, конечно. Смотри, нитка желтым цветом к царапине… сбилась… теперь желание не работает из-за тебя…

– Рыжий, зараза! Я тебе сейчас в лоб дам!

– Да завязывает! Слушай, мне домой надо! У меня это… мама, наверное, беспокоится.

– Иди уже… Последний вопрос только.

– Ну.

– Фамилия Вуйчик тебе говорит что-нибудь?

– Вуйчик? Ни разу не слышал. А кто это?

– Конь в пальто. Стартуй уже. А то не добежишь.

Только пятки замелькали с рыжими патлами.

Богдан, значит…

Неужели все так просто?

 

Глава 11

Романтический вечер

Перекусив в буфете Дворца пионеров, я вернулся в наш любимый спортзал и в гордом одиночестве, хотя и не без комфорта, расположился на излюбленном диване. Надо будет посетить Херсонес. Завтра скорей всего. И без взрослых напарников. Попробую внедриться в эту хипповую братию, раз там детей много. Дети Индиго? Почему бы и нет. Поют, к Космосу взывают, вместо того чтобы металлолом с макулатурой собирать. Явно не от мира сего детишки.

Да! У меня же сегодня свидание.

Сразу с двумя подругами! Потенциальными. И время уже подходит.

Не пойду, конечно. Или… все-таки схожу – попрактикуюсь в технике скрытого наблюдения. Возьму под «колпак» место предстоящей романтической стрелки. Будем считать в качестве полевого тренинга, все равно делать нечего.

А что? Домой идти не надо – в пионерлагере сейчас числюсь, а времени свободного – вагон. Вообще-то на вечер была запланирована тренировка с Козетом, но у того появились гораздо более важные дела – выяснилось, что Ирина возмутительно пренебрегает личной безопасностью и перемещается по городу (как неожиданно выяснилось) совершенно одна! Вопиющая легкомысленность! Этого Сан-Саныч больше впредь допускать был не намерен. Поэтому в данный промежуток времени он, скорей всего, тащится вместе с Ириной в архив через центр города и, к гадалке не ходи, занудно бубнит о возможных опасностях и катаклизмах, поджидающих наивную девушку за каждым поворотом судьбы.

Ключевое слово – «наивную». Ага.

Говорю же – новая реальность. Со своими минусами и плюсами. Свободный вечер – это плюс. Правда, заняться нечем… Минус? Не знаю даже. Сейчас прогуляюсь, а жизнь покажет.

К зеленому склону, где всего пару дней назад мы с пацанами наслаждались Генкиными фантазиями, я подошел за полчаса до назначенного времени. К концу дня слегка посвежело, привычная жара спряталась за набежавшими неизвестно откуда тучками, которые у самого горизонта упрямо пытались зажать «в коробочку» уходящее на отдых вспухшее солнце, разумеется, обламывались в своем злопыхательстве, отчего вынуждены были сами тревожно пылать ярко-багровыми сполохами. Было еще светло, но с восточной стороны уже угадывалось смутно-тревожное зарождение вечернего сумрака, несмотря на то что время считалось еще детским. Это все тучки, будь они неладны.

То есть конечно же нет!

Наоборот, тучки – молодцы: я ведь сейчас прятаться собрался! На близкий контакт с малолетними «обаяшками» что-то не тянуло. Полюбуюсь со стороны на их ожидания и предвкушения, зафиксирую разочарование и досаду, отслежу перемещение к месту их жительства, и… можно на базу. Чаи гонять в гордом одиночестве.

Завтра, кстати, еще надо не забыть – ночью на пустыре мнимая встреча с несуществующими атаманшами так называемой банды. На которую я «зарядил» Генку-дезинформатора. Обязательно надо поприсутствовать. Усечь, так сказать, круг подозреваемых соучастников в том ночном розыгрыше. Не слезу я с вас, ребята, пока не докопаюсь до истины.

Хочу аф-фтора!

Рыжего Славика из числа подозреваемых пока вычеркиваем. Как и Гендоса. Куда направить усилия в моем негласном расследовании, поглядим завтра – все зависит от того, какие события проявятся на пустыре. Или вообще ничего не проявится…

М-да… вечереет вообще-то. Где же эти…

А! Вон, кстати, они, подружки дней моих суровых!

Точнее – подружка. Одна. Та, которая более крупная. И… менее привлекательная, мягко говоря. Как ее? Снежана? Милана? А, Анжела! Как мог забыть? Имя почти нарицательное.

Так. Вышла на хорошо просматриваемое место и крутит головой. Меня, стало быть, ищет. Алчет. Жаждет встречи. А где, интересно, та, которая помельче? И посимпатичнее? Полина, кажется? Да, Поля. Не видать. Это что, меня игнорируют? Статью не вышел? Меня тут что, обидеть хотят? Ах ты, коварная девочка Полина! Так-так-так…

Тьфу ты! Ну я и тормоз!

Меня же «распределили»! Ну да, скорей всего, состоялось целевое производственно-техническое совещание, и коллегиальным путем мою бренную тушку предназначили… Анжеле, которая в данную секунду уже начинает проявлять первые признаки нетерпения. И раздражения, судя по нервическому вышагиванию по квадрату. Упаси бог мне сейчас явиться пред ее очи!

У пигалицы явные задатки стервозного характера, насколько я помню. Порвет! Как минимум за то, что на свидание явился после дамы. Дама, к слову, не опоздала ни на минуту, вопреки расхожему стереотипу. Или он позже станет расхожим? В этом времени, видимо, точность все еще считают «la politesse des rois», вежливостью королей. Даже малолетние представительницы слабого пола…

Очень медленно, стараясь лишний раз не хрустнуть сухой веткой, я задом начал погружаться в густую зелень листвы, испытывая острое желание и самому по возможности малость позеленеть.

Анжела вдруг перестала нетерпеливо топтаться на своем пятачке, остановилась, замерла и… вдруг пристально глянула в мою сторону. От неожиданности я даже слегка вздрогнул. Вместе с окружающими меня длинными ветвями кустарника.

Да что это такое? Я что, боюсь этой пигалицы? Да черта с два! Вот захочу сейчас – и пойду вперед! А захочу – назад. Ну да, точно, хочу назад. Вполне осознанно и абсолютно… независимо. Вот и иду назад – спиной вперед, аккуратно и… чуть дыша. Скорей всего, девочка просто вспомнила, в каком месте в первый раз увидала наше велосипедное братство, и посмотрела туда – мы как раз на этом склоне и сидели, слушали враля Генку. Высматривает, понимаешь… вчерашний день.

Ладно, прощай, Анжела.

Даст бог, не свидимся больше. А где ты живешь, мне вычислять вовсе и не обязательно. Я и так уже натренировался… до чертиков.

Предусмотрительно оставив между собой и объектом наблюдения густую стену кустарника, я развернулся и шмыгнул в противоположный от Анжелы проулок.

Все?

Нагулялся, бродяга? Марш теперь на базу – прыгать в одиночестве по татами и пить поздний чай.

Что там за шум за поворотом?

– Отдай! Отдай, говорю!

– А ты забери!

– Сява, лови!

Детские голоса. Разрезвилась мелочь пузатая на ночь глядя. Устроили тут гвалт.

– Отдай! Отдай, скотина позорная!

Ого! Оригинально.

Между прочим, из всего хора – самый писклявый голосок. Может, матом сейчас загнет?

– !

Упс. Накаркал. Дословно озвучивать не буду.

Я беспечно вырулил за поворот и… обнаружил недостающее звено в моей романтической коллекции. Тихоня Полина! Собственной персоной! В обществе подрастающих маргиналов, численностью аж в три лица. И возрастом от восьми до десяти лет. Незнакомые мне экземпляры. Не местные, что ли?

Пацаны стояли треугольником и с гоготом перекидывали друг другу холщовую сумку, которую я раньше видел у Полины. Девчонка взъерошенным зверьком металась между дылдами на полторы головы выше нее и яростно костерила своих обидчиков. И по папе, и по маме, и по… а вот такого даже я не слышал!

– Эй! Шпана пехотная!

Почему «пехотная», сам не знаю. Вырвалось вот. Да меня все равно не услышали, увлеченные действом. Лишь Полина покосилась между делом и вновь отчаянно ринулась к очередному захватчику.

– Отдай, ушлепок майонезный! Кому сказала? Ты, дефективный!

Классно! Может быть, не вмешиваться? Постою, послушаю, глядишь, пробелы в своей лексике восполню. М-да. Жалко, что воспитание не позволяет. Нельзя обижать девочек!

– Пацаны! Эй! Але! Меня слышат? Здесь я! Давай, завязывай… дисциплину тут хулиганить!

Теперь на меня оглянулся самый здоровый из троих. Не на полторы головы, конечно, выше, но… мне и одной хватит.

– Те че надо? Я не понял! Ты кто такой?

Ага! Знакомая формула. Помните? «Ты понял, я не понял». Приглашение на разборки. Вызов. Перчатка по сусалам.

Скучно, девочки.

– Кто я? А я… Паниковский. Михаил Самуэлевич. Великий слепой. А ты кто? Да! Ты кто такой, я спрашиваю? Наверное, Шура Балаганов? А вы знаете, Шура, как я ловлю гуся? Я убиваю его как тореадор – одним ударом.

– Чего? Какого гуся?

Полина неожиданно хихикнула и, воспользовавшись неразберихой, с силой вырвала свою сумку у одного из зазевавшихся потомков сыновей лейтенанта Шмидта.

– Гуся? Да того самого, который вам не товарищ, молодые люди. Оставьте девочку в покое.

Главный агрессор тут же скроил устрашающую тревожно-озабоченную мину – тоже непременный атрибут предстоящей драки:

– Я не понял! – И характерное движение головой вперед во время озвучивания ударной гласной «о». – Тебе че надо?

На следующей ударной гласной обычно производится первый толчок рукой в грудь. Первый залп, так сказать, грядущего генерального сражения. Из орудий главного калибра.

Я же от этого толчка просто увернулся, дернув левым плечом назад.

Залп оказался холостым.

– Я говорю, тебе че надо?

Второй толчок. Первый не состоялся, а физический контакт тел, непосредственное соприкосновение враждующих субъектов крайне важно в силу старинных уличных обычаев и неписаных алгоритмов. Теперь я дернул правое плечо назад. Рука незадачливого противника вновь толкнула воздух. И еще раз. И еще…

Это для нападающего плохо. Очень плохо.

Судите сами: за спиной находятся два товарища, которые с каждой секундой стремительно превращаются из единомышленников в свидетелей разворачивающегося позора. И это – не говоря уже о мелкой пигалице с сумкой, несостоявшейся жертве, которую буквально секунду назад так весело тащили на алтарь банального самоутверждения.

Поэтому нужно разозлиться. И психануть. И смести с лица Земли неожиданно возникшую проблему, которая на глазок явно гораздо слабее. По крайней мере, на голову ниже. А значит, точно слабее!

– Да ты… че те надо!!!

И сильный толчок уже двумя руками.

То, что коряво прозвучало, – не в счет. Небольшой вербальный сбой отработанной программы. Мы же злимся! Слова просто не поспевают за мыслью. Главное – результат.

Да только результат был катастрофически обратным.

Я позволил ладоням расстроенного в самых своих лучших чувствах лидера соприкоснуться с моей грудью, даже слегка подхватил его руки под локоток, чтобы, упаси бог, не оторваться. Сам же просто мягко упал на спину, потянув на себя рассерженный организм, и без того уже стремительно двигающийся вперед. А чтобы ему легче было перелетать через неожиданно возникшее препятствие, просто подставил ногу, уперев стопу где-то в области солнечного сплетения начинающего акробата.

Как правило, в таких ситуациях я очень опасаюсь травматизма. Не своего, разумеется. Боюсь излишне травмировать того, кто нападает. Техника, которую без малого год Козет втискивает в меня всеми правдами и неправдами, по сути, очень опасна на улице. Если дать ей волю – она надежно выведет из строя любого нападающего.

Да только оно нам надо?

Поэтому во время сего знаменательного перелета инородного тела через мою голову я ногой слегка подправил траекторию снаряда в сторону зеленеющей за моей спиной обочины дороги. Да, там должно быть чуть мягче.

Снаряд с хрустом врезался в заросли вонючки. Простите, айланта. Или сумаха, как его изредка у нас называют. Как бы ни называли, пахнет он… впрочем, на любителя.

Любитель, рыча, крушил кустарник и безнадежно пытался восстановить вертикальное положение в пространстве. Чувствовалось явное стремление к реваншу. Ведь этот шикарный полет – недоразумение? Почему всегда одного раза недостаточно? Национальная особенность? Славянское упрямство? Не знаю…

В это время второй по росту обидчик маленьких девочек приблизился ко мне на самую короткую дистанцию и со словами «Ты че? Я не понял!» (нет, вы слыхали?) также попытался толкнуть меня в грудь. Вот дался им этот толчок!

Я, даже не особо разворачиваясь, просто схватил заместителя атамана за большой палец тянущейся ко мне руки и слегка повернул его в обратную сторону от направления произрастания. Нежно. Чтобы, не дай бог, не сломать.

– Уй-уй-уй, больно! Больно же! – запаниковал нападающий. – Все-все-все, оставь, не буду больше!

Дети.

Я отпустил многострадальный палец. Парень резво попятился задом подальше от места событий. Между прочим, треск в кустах вонючки по непонятной причине прекратился. Точнее, превратился в деликатный шорох.

– Все, пацаны, разошлись! – резюмировал я. – Будут вопросы – жду на Коммунистической (улица, где находится наш двор). Полина, пошли.

В принципе конфликт исчерпан. Есть еще третий организм, зам зама. Да только третий в таких ситуациях почему-то никогда не нападает. Это похоже на статистическую закономерность: в любой команде всегда есть «слабое звено». Почему бы ему не быть третьим?

Третьим лишним.

 

Глава 12

Папа вам не мама

– Испугалась?

Идет, молчит, чудо пучеглазое. Слова не выдавишь! Хлопает бестолково на меня своими… озерами. Кукла, да и только! Вот ведь настрадаются несчастные пацаны лет эдак через семь-восемь, а то и раньше. Блин, а меня вот сейчас угораздило! Не к одной, так к другой в лапы.

– Я спрашиваю, ты испугалась, Полина?

– Не-эт, – прошептала она еле слышно.

Да что же это такое?

Вот что у нее с голосом? От природы такой тихий? Что-то не верится! Интересно, кого это я буквально пару минут назад первой услыхал метров так за́ сто? И реплики, между прочим, не были такими вот односложными, как сейчас. Может, она в шоке?

– Ты в порядке? Эй! Сколько пальцев я сейчас показываю?

Она глянула мимо пальцев на меня, и мне сразу почему-то вспомнилось: «Дядя! Ты что, дурак?» Ну да, кто еще тут в шоке – надо разобраться. Смущенно хмыкнув, я почесал пятерней в затылке.

– Давай, короче, провожу тебя домой, чтобы не обидел кто еще. Шагай за мной…

– У тебя футболка порвана, – неожиданно спокойным голосом внятно и ровно сказала девчонка. – На спине. И кровь чуть-чуть. Наверное, ссадина.

– Да? – Я попытался заглянуть себе за плечо. – А я и не чувствую ничего.

Кстати, почему люди в таких ситуациях всегда вытягивают шею, безнадежно пытаясь рассмотреть собственную спину? Ведь это по умолчанию невозможно. Для тех, кто не увлекается флексингом. Все равно ведь тянемся!

– Увидел?

– Что?

– Царапину. На спине.

Это что, сарказм? Мне кажется или она действительно прикалывается? Ей что, то же самое пришло в голову, что и мне? Странно.

– Пустяки, – отмахиваюсь я и вдруг с ужасом замечаю, что в моем поведении начинает нежданно проявляться… крутой мачо, этакий бесшабашный ковбой-рейнджер, знаменитый меткостью пальбы из кольта и стрельбы… глазами. – До свадьбы заживет. Вообще-то бывало и похуже.

– Расскажешь? – тут же уцепилась Полина и вдруг… доверчиво сунула свою мягкую ладошку в мою руку.

Я оторопел. Скажу больше: оторопели оба в моей голове – и ребенок, и взрослый. Первый явно был не готов к сближению с ровесницами, а второй… да, блин, я себя сейчас старым извращенцем почувствовал, подглядывающим на детском пляже за переодевающейся детворой. У меня внучка почти ее возраста!

Кошмар!

Тем не менее отдергивать руку, как от раскаленного прута, было глупо. Я решительно сжал малюсенькие пальчики, стараясь несильно их травмировать, и ускорил шаг.

– Может, и расскажу… когда-нибудь, – буркнул, отмечая со злорадным удовлетворением, как «сдувается» показушный ковбой-обаяшка, – ты говори, куда идти-то. Я ведь не знаю, здесь направо?

– Ага. Потом прямо, и там дом в конце улицы. Слева. С блестящей крышей.

– Анжела говорила, что ты в гости приехала?

– Да. К маминой подруге, тете Тане. Они с мамой вместе в Киеве учились, в педагогическом.

– Так у тебя мама учительница?

– Да нет. Она институт бросила. Давно. Из-за папы. Они познакомились на Андреевском спуске, в духовной общине. Там люди вместе выступали за свободу и против войны.

– Какой войны? – не понял я. – При чем здесь война? Мы же ни с кем сейчас не воюем.

– Да любой войны! Вообще. Мир во всем мире! В общине девиз был «Занимайтесь любовью, а не войной». Непонятно?

От неожиданности я фыркнул.

Да, с этой пигалицей не соскучишься. Она сама хоть понимает, что ляпнула? Вряд ли.

– Хиппи, что ли? – сообразил я. – А! Вон откуда твоя хрене… то есть… фенечка!

Я покрутил левой рукой у себя перед носом.

Теперь становится понятным происхождение и холщовой сумки с бахромой, и кучи разного рода бусиков и браслетиков в прикиде моей нечаянной спутницы. И опять вольное племя свободных людей. Единение с природой и все такое прочее. Что-то часто они стали мелькать на моем горизонте. А ведь в Союзе власти их не особо-то и жалуют! Специально, конечно, не преследуют, но и… бесплатными талонами отоваривать не торопятся.

– Браслетик на счастье, – убежденно сказала Полина, – он к тебе силы Космоса привлекает. Кто его носит, на того мать-Природа по-доброму смотрит. Ну и помогает чем может. С хулиганами же тебе помогла?

– Ну коне-эчно! – скептически протянул я. – Только матушка-Природа мне и помогла! «Берегите, люди, природу… мать вашу!» И она вас будет… лелеять за пазухой.

Вот дурочка малолетняя!

Родители – уроды, загадили мозги ребенку с малых лет, а ей еще жить да жить. Говорю же – религию можно соорудить из чего угодно, вся беда – в степени фанатизма. Как в нашем веке стало модно говорить – «упоротости». Вот вам пример типичной «упоротой» девочки. Аж жалко!

– Вот мы и пришли, – сказала Полина, останавливаясь и забирая свою ладошку из моей, – а тебе действительно помогла мать-Природа. Дала тебе ловкость и храбрость. И умения разные – как драться, как защищаться, как слабым помогать. И не только из-за моей фенечки. Просто ты хороший. Чистый и добрый. Особенный! Вот тебе Космос и помогает.

Вот это да!

А ведь это аргумент. Не какой-нибудь пустой лепет сопливой девчонки, а вполне весомый и здравый посыл. Тоже, конечно, из «упоротой» обоймы, но… не без логики. Своеобразной, эзотерической, но – логики! Интересно, она сознательно это выдала или повторяет как попугай «мудрости» хиппующих родителей? Скорей всего, второе. Но все равно – любопытно.

– А ты с родичами сюда отдыхать приехала? – спросил я, заинтригованный донельзя.

Девчонка отрицательно замотала головой.

– Мама меня на поезд посадила, а здесь на вокзале встретили. А папы нет.

Мама – оторва! Восьмилетнюю девчонку – одну на поезд. Ну и ну! «Хиппи», одно слово. Безбашенные!

– Папа умер? – деликатно поинтересовался я.

– Нет. Он пропал.

И замолчала, спокойно глядя на меня.

Неожиданно я ее «почувствовал». Точнее – понял, чего она ждет. И молчит выжидающе. Если я сейчас в ответ тоже промолчу – разговор окончен. По всей видимости, для нее неприятный и тяжелый разговор. Если спрошу, то она скрепя сердце ответит. Из вежливости, из соображений хорошего отношения ко мне, из благодарности за защиту – в любом случае ответит, как бы ей этого ни не хотелось. То есть ход как бы за мной. И почему-то у меня появилось смутное, но навязчивое ощущение, что меня… проверяют. На вшивость.

Фу! Бред какой-то! Девке не больше восьми лет. Что за тесты?

Тем не менее не буду трогать эту тему. Что-то мне подсказывает – не надо, ее проблемы – это ее проблемы.

Ну, чего стоим, чего ждем? Вот же чудо упоротое.

– Тебе домой не пора? – слегка невежливо поинтересовался я. А, собственно, чего церемониться с этими малявками? – Скоро темнеть уже начнет. Спать не пора? Вот как влетит тебе от тети Тани!

Захлопала обиженно глазами.

А ты как думала, девочка? Жизнь состоит не только из розовых фантиков и пестрых фенечек. Надо уметь разочаровываться. Впрочем, что я о ней знаю? Как минимум безотцовщина. Да мамаша – скорее всего, полусумасшедшая хиппи. Сто раз себе повторял – не суди да не судим будешь.

– Мне нельзя рано спать ложиться, – пролепетала девчонка, – я умереть могу.

– С чего бы это? – опешил я.

– Болезнь такая. Не стану говорить, как называется.

Что за ерунда?

Не бывает такой болезни. Снова детские выдумки? Психологи считают, что такое бывает из-за недостатка в семье любви и внимания. Если так рассуждать, нашего Гендоса-фантазера дома родичи терпеть не могут. А, точно! То-то он недавно про батин ремень что-то там вспоминал. Потирая при этом задницу…

Вот так! Нельзя бить детей, родители. Вы так отталкиваете от себя своих собственных чад и стимулируете их на всякие дикие фантазии. Которые неизвестно чем могут окончиться.

– Ладно, не обижайся, – сжалился я, – если хочешь, давай погуляем завтра, на пляж сходим. Можно даже на дикий! На Фиоленте была хоть раз?

Отрицательно замотала головой.

Опять «говорилка» сломалась? Ох уж эти нежности! Черт меня дернул связаться с этими… розовыми соплями. Действительно, не хотел тренироваться – так лучше бы вечером на море сходил. На Хрусталку, к примеру, пока ее в гранит и бетон не одели. Тоже дикий пляж, чистый и живописный, и в самом центре города! Так нет же, захотелось, блин, последить, поохотиться, следопыт хренов!

– Ладно, Полина, выше нос. Будем считать, что договорились. Когда мне прийти?

– Приходи в полдень. Сюда. Я буду ждать.

Еще одно свидание, будь оно неладно! Да ты у нас Казанова, юный дед! Виртуоз управляемой шизофрении. А тебя к детям вообще-то можно подпускать? Ошибка природы?

– Приду, – заверил я свою новую подругу, шикнув на самого себя внутри.

Разговорился больно, голос ты наш внутренний! Дуэт старого и малого. Я, кстати, все больше и больше ощущаю себя кем-то третьим внутри самого себя. Чуть-чуть взрослый, чуть-чуть ребенок, а в итоге…

Кто я? Кто ты, «третий, не лишний»?

– Мне помощь твоя очень нужна, Витя, – неожиданно сказала Полина.

– Конечно, – промямлил я, толком не врубившись, что происходит. – А что нужно?

– Нужно найти моего папу, – просто заявила девчонка. – И спасти.

– Всего-навсего?

– Да.

– А… мм… Данные его, особенности, приметы там… есть все это?

– Есть примета, главная.

– Ну, какая?

– Он из БУДУЩЕГО.

– А-ап…

– Я завтра все расскажу.

Развернулась и убежала в дом.

 

Глава 13

Утренняя дедовщина

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!

Плыли, плыли и… приплыли. Опять земляк из будущего? И снова здрасте! У меня от прошлого земляка еще ребра побаливают. Если со мной считать – третий засланец из двадцать первого века! Мне одному кажется, что цифра «три» постепенно приобретает какой-то зловещий оттенок?

Я валялся на диване в нашем спортзале, как и планировалось, в гордом одиночестве и сосредоточенно рассматривал осветительные плафоны на потолке. Интересно, а когда у нас в Союзе появятся уже нормальные люминесцентные лампы? Точнее, когда они появятся в широком употреблении? К примеру, у нас на потолке? Эти старые «лампочки Ильича» перегорают с завидной периодичностью. Раз, два… пять штук перегоревших!

Безобразие. Тут, между прочим, люди ночуют. Которые, может быть, темноты боятся. Шучу, конечно. Никакой я темноты не боюсь, а вот «папочку из будущего» начинаю уже авансом опасаться.

Кстати, напрашивается очень заманчивая параллель: наш неуловимый Богдан, «желающий странного», хиппи и папаша Полины, я так понял, тоже! А? Каково? Одним выстрелом двух зайцев! Только сильно это за уши притянуто. Не может быть наш герой одновременно и двоюродным братом Рыжего, и отцом зашуганной девчонки. Или может? Да нет. Маловероятно. Опять же брательник получается местный, из Летчиков или со Стрелки, а нехороший папаша – киевлянин. Ведь так же? К тому же возраст не бьет. Да и психологический портрет… того… мало соответствует…

…Чего же так спать-то охота… мм… нагонялся сегодня…

Короче, рано еще что-то думать. Мало информации. А высосанные из пальца версии могут только помешать. Сбить с верного пути… наши светлые силы…

…Что-то я запамятовал, где тут свет выключается?..

А черт с ним.

Завтра найду…

…Баю-бай…

– Рота, подъем! Тревога!! Вставай, народ, вас обокрали!!!

Утро уже?

Блин, проспал все на свете. Эвон как Сан-Саныч-то заливается, похлеще петуха деревенского. И выглядит так же, Ромео наш недоделанный. Да и… поступки соответствуют…

– Просыпайся! Хватай чемодан, вокзал отходит!

– Не спи, красавица, проснись, открой сомкнуты негой взоры…

Ну, все! Дал повод этим великовозрастным балбесам резвиться целый день! Ну, спит человек, чего здесь такого? Набегался вчера, напереживался…

– Чего орете-то, оглашенные? Спящего ребенка, что ли, не видели?

– Старичок! – стала тормошить меня Ирина. – Утро-то какое, солнечное, а ты дрыхнешь, как дед старый!

– Какой дед? Попрошу без фамильярностей! Где мой кофе? Позаботился кто-нибудь?

– Я тебе плюшки принесла из буфета, а чай сам забульбулируешь.

– Ко-о-офя хочу-у-у!

– М-да, неплохо бы. – Сан-Саныч, золотой человек, уже пихает кипятильник в банку с водой. – Сейчас бы растворимого! Из Одессы.

Вот все хорошо в этом времени, а… кофе, блин, нету! Цикорий и ячменный напиток не считаются. Жутко скучаю даже не по самому кофе, а… по запаху! По утреннему оздоравливающему и пробуждающему запаху ароматного бразильского кофе! Вам бы хотелось проснуться утром под запах цикория? А ячменя? А полстраны просыпается, и ничего себе, даже не жужжит…

– Коф-фэ! Где мой коф-фэ?! Гарсон! Уволю к чертям!

– Смилуйся, батюшка. Испей уж чаюшки грузинского! Не обессудь.

Ничего так, Козет. Учится понемножку прикалываться, как все нормальные люди.

– Все! А ну-ка, отвернулись к стенке. Я в ванную…

– Прости, наш белый господин. А ванну-то холопы и пропили! Два тазика только и осталось. Подойдет?

– Ну, ладно-ладно, в душевую! Чего к словам-то придираться? Видите, не проснулся еще! Купили мне пасту?

– И снова не гневайся. Не завезли в буфет пасту-то интенданты проклятые. Порошок вот зубной. Зато смотри, какое название заманчивое. «Мятный»! Мм, аж самой захотелось, гляди, слюна потекла.

Ну все, трындец зубам. Истончением зубной эмали я еще не страдал.

– Давай уж. С вами поведешься… научишься пользоваться всякой дрянью… Что?! Опять воды горячей нет?! А сегодня что за авария? Происки империализма? Сантехник в депрессии? Бюрократизм? Волокита? Что вам еще жить мешает?

– Не угодили мы, Сан-Саныч, барину-с. Гневаться, однако, изволят. Как жить-то дале будем? Не миновать теперича плетей.

– Может… ему самому всыпать малехо?

– Я ф-фсе ф-флы-фу!

– Тсс! Слышит же! Замордует потом. Сгноит на галерах. По гроб жизни кандалами звенеть будем.

– Да, слух у него… как у соба-ба-ки, а глаз – как у… кстати, ты не слышишь?

– Чего?

– Стучится кто-то! Э-э… женщина, вы к кому? Да-да, здравствуйте… к кому? К Караваеву? Вы уверены? Хм…

Я замер с зубной щеткой во рту и прислушался.

– Да, знаем такого. А вы кто ему будете? Да-да, Караваеву. Кто? Мама? Вы мама Вити Караваева? Та самая мама?

Я похолодел.

– А Витя же… в пионерском лагере! Да, конечно, как лучшему спортсмену, ага, кружка… как его… шахматного! Правильно, как лучшему спортсмену-шахматисту! Что? Почему вы решили, что он здесь? Где? В душевой? Да быть этого не может! Кто вам сказал? Женщина, вы куда? Туда нельзя! Стойте…

Я заметался по скользкому кафелю.

Куда? В окошко? Оно малюсенькое и очень высоко, под потолком. Не допрыгнуть. Может, в подсобку? Да она, блин, забита вся ведрами да швабрами! Черный ход! У нас же из санузла есть выход в подземку!

Скользя и пробуксовывая, я рванулся к фальш-стене, за которой находилась потайная дверь черного хода. Только она так мудрено открывается! Самое что некстати – долго.

Впрочем, все равно не успеваю…

Дабы встретить опасность лицом и не потерять его окончательно, я, поскользнувшись очередной раз, резво развернулся на сто восемьдесят градусов и обреченно уставился в проем открывающейся двери. Черт, что же наплести мамочке?

Дверь медленно отворилась, и…

– Слушай, Старик, а у тебя вся щека в порошке!

– А где… – До меня постепенно стали доходить вся низость и коварство моих боевых товарищей. – Вы что? Там что, никого нет?

– Ты все же поаккуратнее зубы-то чисть. Порошок – он… абразивный как-никак. А что если в глаз попадет?

Две наглые ухмыляющиеся рожи!

– Дебилы! – со смаком продиагностировал я. – Два громадных разнополых конченых дебила! Кретины! Две катастрофические ошибки человеческой эволюции. Два огорчения мамы-Природы. Конвульсии Галактики. Слезы на щеках каменных истуканов. Перхоть Тутанхамона. Отторжения крайней плоти. Испражнения огорченного таракана. Сексуальные фантазии придушенной выхухоли. Да вы друг друга стоите! Два молодца, одинаковых с лица. Чук и Гек. Болик и Лелик. Не! Белка и Стрелка… на излете траектории…

– Хва-атит, ой-е-ей, не могу больше, – простонала бьющаяся в истерике Ирина. – Заткнись наконец! Пощады! У-у-уй… мама…

– Старик! Уважаю, – полез ко мне с рукопожатиями Козет, но наткнулся на мой пылающий негодованием взгляд и… тут же передумал сокращать дистанцию. – Вот ведь может же человек… формулировать!

– Не подлизывайся! И ты, предательница, хватит ржать. Вообще пошли вон отсюда! Дайте спокойно зубы почистить, дегенераты… гы-гы… вот же ушлепки… гы-гы-гы…

И заржал сам за компанию, зачем-то пытаясь зажать себе рот ладонью, белой и пахучей от зубного порошка. А действительно, зачем? Веселая же минутка, туды ее в качель! А дебилов здесь получается гораздо больше, чем двое. Раза в полтора. И все ржут, как табун любимцев генерала Пржевальского.

И это называется, взрослые люди! Серьезные и ответственные. Да еще и непосредственно имеющие отношение к силовым структурам государственного масштаба! Разве такими нас себе представляют зашоренные и вечно всем перепуганные заокеанские коллеги? То-то у них было бы удивления и разочарования, если бы хоть одним глазком!

М-да!

– Все, мотайте отсюда, черти, – погнал я шатающихся от слабости столпов безопасности из умывальника, начиная успокаиваться при этом и сам. – Остолопы. Вот же дал бог напарников! Какие же вы инфантилы! Овощи-переростки!

– Хватит, Старый!

– А не хрен… идите уже отсюда… дверь за собой не учили закрывать? Шантрапа.

– Ой… здравствуйте, Сергей Владимирович.

– Приветствую вас, Шеф.

– Эй, дебилы! А вам не говорили, что второй раз уже не смешно? Але! Утырки! Чего примолкли там, сатрапы? Карающие десницы красного террора! Крысы революционных застенков. Эй, гэбня на выгуле! Вы где?

– А я гляжу, дружная у вас команда подобралась! – послышался за дверью до трепета знакомый голос. – Главное, что примечательно, политически благонадежная. Сердце аж радуется.

Черт! Действительно начальник. Я там ничего антисоветского не ляпнул сгоряча? И кстати, как давно он пришел? Чего услышать-то успел? А впрочем, переживет. Он у нас мировой мужик.

– Здрасте, Сергей Владимирович, – выглянул я из душевой. – А мы тут… умываться пытаемся…

– Все вместе? Вы бы хоть девочку вперед пропустили, джентльмены.

Еще один юморист. Не многовато?

– Девочка… нехай еще грязной походит. – Я вновь нырнул за дверь и сунул мокрую щетку сначала в ненавистный порошок, а затем в свой многострадальный рот. – За-флу-фыла, фефочка, флин…

– Вы представляете, Сергей Владимирович? Вот как работать в таком негативе? Это такое напряжение, такое напряжение…

– Да-да, я понял. Понял, что самостоятельно вы из этой комнаты смеха выбраться уже не в состоянии. Подсказать короткий путь? Его нам, начальникам, по великому секрету сообщают. Причем ежедневно. На утренней пятиминутке у генерала. В главном штабе. Хотите?

– Не надо. Секрет есть секрет. Мы как-нибудь сами…

Когда я вышел из умывальника, наша сладкая парочка уже скромненько, на четверть задницы ютилась на моем диванчике, напустив на себя предельно серьезный вид, как два советских отличника за партой образца тридцать пятого года. Напротив через стол, на котором исходил паром горячий чай в стакане и желтела горка обсыпанных пудрой плюшек, восседал Пятый, задумчиво массируя себе подбородок. Еще один плюс в кассу нашего босса: так оперативно обуздать нашу неугомонную стихию – дорогого стоит!

– Готовы? – поинтересовался шеф, окидывая долгим взглядом своих легкомысленных подчиненных, традиционно начиная и заканчивая обзор на моей персоне. – В состоянии адекватно воспринимать объективную реальность?

– А можно, я в это время завтракать буду? – вызывающе спросил я.

– Можно… можно даже было и не спра-ашивать, – ответил шеф, задумчиво растягивая слова.

Потом протянул руку, взял одну из плюшек, покрутил перед носом и рассеянно откусил, заведя глаза под потолок. Пожевал, невыразительно играя лицом, и наконец констатировал:

– Дрянь какая!

Плюс в кассу нашего босса отменяется. За усечение и… оскорбление моего завтрака.

– Значится, так, – приступил наконец к целевым указаниям начальник, решительно откладывая в сторону надкушенное хлебобулочное изделие, – работаем сегодня по оперативочке. Есть информация по местам концентрации в городе разношерстных представителей неформальных групп молодежи.

– Опять хиппи? – спросил я, с трудом разгрызая действительно весьма засохшую плюшку.

– А там кто угодно собирается! – живо пояснил шеф. – Хиппи в том числе. Скажем, в первой точке, в скверике около Петропавловского собора, их не очень-то и много. В основном – нумизматы, филателисты, сигнуманисты, фалеристы и многие другие коллекционеры. Понятное дело, почти все – спекулянты и фарцовщики.

– Всем известный черный рынок, – подтвердил я. – Или блошиный?

– Да как хочешь называй, – ответил шеф. – Ваше задание: проверить этот гадюшник на наличие наших фигурантов. Вторая точка – стихийный палаточный городок на одном из скальных уступов близ мыса Фиолент. Дикая вольница, падение нравов и низкие моральные устои: алкоголь, наркотики, беспорядочные половые связи и все такое прочее. Все усугубляется труднодоступностью и мобильностью этой бесконтрольной ватаги. На точку собираются «любители свобод» со всего Союза. Очень может быть, что Вуйчик тоже там ошивается, а то и живет на постоянной основе, что было бы неудивительно.

Вот! Вот оно!

Теперь я знаю, как организовать акт возмездия за свое испорченное утро.

– Сергей Владимирович, – невинно произнес я. – Вы же знаете, как плохо я переношу высоту. Только обузой буду. Пусть Ирина с Козетом проверят эту точку. Прикинутся хипповой парочкой, скажем, из Краснодара, как Леха Русобор, подберут нужный антураж у Хейфеца, я помогу выбрать, да и внедрятся. Хоть на сутки, хоть на двое – сколько понадобится.

Шеф коротко глянул на меня и кивнул.

Есть!

Дело в том, что знаю я эту «точку». Точнее, знавал в прошлой жизни, в пору своего подросткового возмужания. Ко всему перечисленному там, среди суровых скал, в одной из живописных бухточек есть… шикарный нудистский пляж. И мы, советская шпана, интуитивно приобщаясь к общеевропейским труднодоступным ценностям, повадились одно время заглядывать в этот оазис единения Красоты с Природой… из-за камушков, тайком. Потому что, если присутствовать официально (что совершенно не возбраняется, а даже приветствуется), – тогда плавки долой: хоть и неписаные, но очень строгие правила, за нарушение которых можно было и по шее получить от внешне миролюбивых, но очень крепких молодых и здоровых нудистов. Обоих полов. Природа, надо полагать, силой их наделила. Недюжинной, насколько помнили наши бока…

Учитывая трудный период во взаимоотношениях моих веселых товарищей, связанный с внезапно вспыхнувшей страстью Сан-Саныча к Ирине, можно с уверенностью предположить, что нашу сладкую парочку будет ждать особый и незабываемый сюрприз! Я бы назвал его скабрезной расплатой. Меткой, которую использует Бог в общении с шельмами. Будут знать, как устраивать свои бездушные и циничные розыгрыши. Особенно по утрам.

– Есть еще третья точка сбора…

– Не Херсонес, случайно? – бесцеремонно перебил я Шефа, зная уже ответ процентов так на девяносто девять.

– Херсонес, – подтвердил невозмутимо Пятый. – Собираются там неформалы, так сказать, музыкального плана: рок-н-ролл, хард-рок, панки, хиппи и… тому подобное. Определенного места у них нет, поэтому шатаются по всему городищу, шумят, мусорят, бегают по развалинам от милиции и администрации раскопок. Многие из них сами подрабатывают у археологов. Собственно, с раскопок все и началось – научная богема, студенты, бунтарский дух и все такое прочее, – вот и занесли заразу.

– Беру на себя! – тут же забил я.

Все равно собирался туда после беседы с Рыжим. Кстати, можно с собой взять на прогулку и свою новую нечаянную подружку. Пусть глянет на этого пресловутого Богдана – а вдруг действительно папочка ее? Хотя… ерунда все это. «Бред сивой кобылы», – как любит формулировать Козет, претендуя на великую оригинальность.

– Не забудь про Индиго, – сказал Сергей Владимирович. – Вуйчик, конечно, дело нужное, но гораздо важнее… эти непонятные дети…

И замолчал многозначительно.

Ну-ну. Отмалчивайся дальше. Ничего, что я сам, на минуточку, ребенок… кхм… Индиго? А как еще можно меня классифицировать, если отбросить версию переплетения мозгов с сознанием из будущего? Мы же мое псевдопопаданчество признавать не желаем? Ну, тогда все, я – Индиго. Такой, что… бирюзовей не бывает. А что у нашей ультрамариновой братии на уме – даже я сам не знаю! Не страшно, начальник, мне такие задания давать? А что, если я своих сдавать не пожелаю? А ну как мы вообще снюхаемся друг с другом? И пожелаем… мировое господство, к примеру, себе обеспечить? Вундеркинды всех стран… того… объединяйтесь!

Мы, Индиго, народ такой… непредсказуемый.

– Полистай вот это. – Пятый шлепнул на стол пухлую папку в картонной обложке. – Свежие аналитические выкладки по современным музыкальным течениям. Битлы, роллинги и всякие прочие «Серебряные гитары».

– Отслеживаете наших? – спросил я, открывая первую страницу «Дела». – Де́ржите руку на музыкальном пульсе андеграунда? В районе сонной артерии?

– Отслеживаем, – примирительно согласился Шеф, – и руку держим там, где ты указал. Между прочим, в столице очень интересный музыкальный кисель заваривается. Бомонд, – я удивленно вскинул брови, – по подвалам да по съемным квартирам. Большей частью – подражание англо-американскому пению, но появились уже и местные авторы-бунтари… с архитектурным полуобразованием…

– Знаю-знаю, – легкомысленно отмахнулся я, открывая первый лист увлекательного чтива, навеянного шаловливыми музами конторских музыкальных критиков, – что любопытно, так это то, что чем плотнее вы их будете прессовать, тем больше они выдадут народу самых настоящих «нетленок». Шедевров, нарезанных «на костях», которые нас с вами переживут. А благонадежные музыкальные ко-оул-лек-тивы, так сказать, с вашего позволения, проверенные и идеоло-уически подкованные, выдают и будут выдавать на-гора материал исключительно дерьмообразной консистенции. И останутся их песенки в памяти людей не дольше, чем на текущий сезон. В лучшем случае. Так-то!

– Ну-ну! – изобразил скепсис Серей Владимирович. – Прямо только в подвалах все гении и обитают! Впрочем, отчасти прав и ты. Есть там любопытные ребята, не спорю. Найдешь в конце папки. Ты их запомни на всякий случай. Да не по фамилиям, а по кличкам – Фагот, Самурай, Макар, Гуля, в Питере – Джордж, БГ, Фан, Дюша…

Я изумленно уставился на шефа.

– А вы в теме, – сказал искренне, покачивая головой и поджимая почтительно губы. – Снимаю шляпу. Кстати, может быть, скажете, кто из них с нами работает? С КГБ имеется в виду. Ведь работает же? Ну, ладно-ладно, не конкретно с нами, с московским филиалом? Или с питерским? Не скажете? Ну-ну. Не больно-то и хотелось.

Я вновь уткнулся в папку. М-да, действительно любопытно. И ведь вся эта музыкальная вольница искренне верит, что творит свободно и бесконтрольно. А вот про эту группу я вообще ничего не слышал! И про эту. И эту. Загасили, наверное, вовремя. Не то спели, соловьи наивные.

Я поднял глаза на начальника:

– А записи есть? К примеру, вот этой группы – «Корды». Или вот – «Сокол», ага, разбежались уже, «Славяне», «Братья», «Лос Панчос»…

– Я потом тебе сам спою… если захочешь, – вкрадчиво пообещал Пятый, прерывая мой энтузиазм на взлете, – ты займись лучше делом. Думаю, музыкального фаната тебе легко получится изобразить. Как ты говоришь, «в полвздрыга»?

– Именно так и говорю, – проворчал я, опять углубляясь в околомузыкальные наработки. – Вы бы шли, Сергей Владимирович. Отвлекаете только…

Шеф хмыкнул возмущенно, не успев внутренне сгруппироваться от моей борзо-шпильки, потоптался еще перед читающим мною, ну и… убыл себе восвояси. Несолоно хлебавши…

А неча тут… сатрапить…

 

Глава 14

Валентине Афанасьевне мое почтение

Права Ирина – солнце сегодня зачетное.

Спору нет, интересную папочку начальник притарабанил, только в такую погоду что-то там штудировать – увольте. Налицо – широко распространенный синдром студента-балбесоида в летнюю сессию.

Дождик, что ли, пошел бы!

Для обеспечения, так сказать, старательности и усидчивости. И восполнения недостатка стремительно убывающего внимания. Давно уже заметил – не сидится мне спокойно в этом детском теле. Свербит в одном месте и тянет куда-то постоянно. На рожон, надо полагать. Поперед батьки в пекло или куда там еще…

Кстати, о Херсонесе – прямо рядом с раскопками там есть чистейший по этим временам полудикий пляж. Уютный и живописный. И… эх, зря я об этом вспомнил! Музыкальный фолиант, шурша газетными вырезками, тут же полетел под стол, а я, азартно сопя, уже колдовал в умывальнике над хитроумной шторкой, ведущей к черному выходу из спортзала. Прыгая по скользким ступеням, запоздало пожурил себя за разбрасывание где попало оперативных материалов, но возвращаться не стал.

Вот откуда у меня в таком солидном возрасте такая вопиющая легкомысленность? Думаю, подискутируем на эту тему сегодня вечером с начальником. Это непременно.

А я вот сейчас инициативу проявлю!

И заимею на вечер лишний козырь в рукаве на случай необоснованных претензий. Загляну-ка я на блошиный рынок! Осмотрюсь. Вполне успею метнуться туда до двенадцати, тут детским бегом – минут пятнадцать чесу. Успеваю даже на встречу со странной девочкой Полиной, если вообще пойду. Не решил еще. Придурковатая она какая-то. Не от мира сего!

А может, сдать ее Пятому как девочку Индиго?

А что? Папаша у нее, видите ли, из будущего! И спать ей смертельно опасно. Что еще? А! В философии хиппов шарит не по-детски. Приемлемый кандидат для разработки! Вот пусть начальник и ломает рога об этот орешек. Да от меня отвянет со своими детьми-Индиго. Надо подумать.

Город спозаранку дышал утренним умиротворением. Совсем недавно по центральному кольцу прошлись поливальные «газоны», и асфальт теперь благоухал чистотой и свежестью. Воздух над ним дрожал и струился. Жара постепенно набирала темп, и пропорционально с ней становилось все оживленнее у питьевых автоматов и бочек с квасом.

Дьявольское искушение!

Да вам любой абориген компетентно обоснует: глупо с утра нагружать свой жаждущий организм какой бы то ни было жидкостью. Речь, разумеется, именно о летнем утре, о начале изнуряюще жаркого летнего дня. Только приезжие профаны ведутся на эти заманчивые оазисы с животворящими источниками. А потом весь день жутко страдают от перманентной жажды. Ведь как получается: попил – вспотел, жидкости в теле стало меньше, соответственно – опять пить. Это вновь потеть, опять мучиться, опять пить и… короче, весь день насмарку. Даже если и бездельничаешь на отдыхе, все равно вечером ощущение такое, будто вагоны разгружал. Все местные об этом знают, только, что характерно… все равно пьют, как голимые курортники.

Говорю же, квас по утрам – сильный аргумент для грехопадения.

– Маленькую! – сунул я трехкопеечную монету грустной продавщице кваса в огромной соломенной шляпе и относительно чистом белом халате.

Та не глядя ополоснула граненый стакан, сунула его под массивный латунный кран и в мгновение ока наделила меня волшебным нектаром с головокружительно шипящей пенкой. Надо сказать, и наливала она квас тоже не глядя. Ни капли при этом не пролив и ни на йоту не нарушив нормы отпуска. Лихо! Внимание, работают профессионалы! Правда, очень печальные. Ну да, чего тут радоваться. Люди идут на море, кое-кто – уже обратно, а тут сиди работай. И место такое удачное: площадь Революции – въездные ворота в Артбухту. А там и пляж Хрусталка, и паром на Северную сторону, и Центральный рынок за сквером. Народ кишмя кишит, а никто даже слова ласкового не скажет…

– Спасибо, девушка, – мяукнул я, еле сдерживаясь, чтобы не погрузить сразу же свой нос в душистую пену, тут же, не отходя от крана, – удачного вам рабочего дня!

«Девушка» старше моей матери раза в полтора. И тяжелее в той же пропорции. Тем не менее грустно улыбнулась и чуть заметно кивнула мне. Что ж, мелочь, а приятно.

Господи, какой квас вкусный… брр… и холодный! Сразу и не выпьешь много, горло моментально колом становится. Видели бы меня сейчас мои родители! До ангины не дожил бы – четвертовали бы сразу, на взлете. Шасси от бетонки не успел бы оторвать!

А… хорошо-то как!

Праздник непослушания продолжается.

– Караваев?

От неожиданности я крутнулся на месте, чуть не расплескав содержимое стакана.

Валентина Афанасьевна! Мой классный руководитель. Блин, и на каникулах от вас покоя нет!

– А ты почему здесь один? Так далеко от дома? Родители знают, где ты?

Наверное, эта страна никогда не будет счастливой.

Потому что следует признать очевидное – живем мы в обществе… сознательных стукачей! Всевидящих, вездесущих и беспощадных. Ведь даже поздороваться еще не успели, а мне недвусмысленно уже дали понять, что в самое ближайшее время я буду жестко «вло́жен» папе с мамой. Вместе со всеми моими недисциплинированными потрохами. Минимум по трем криминальным залетам: во-первых, беспризорное «болтание» в центре города, во-вторых, самовольное употребление взрослого и почти околоалкогольного напитка и, в-третьих, самое опасное и о чем бдительная Валентина Афанасьевна даже и не догадывается, – мое несанкционированное присутствие в городской черте. Тогда как должен быть я в детском лагере. За забором и под присмотром.

Это залет, боец. На ровном месте.

Точнее… ну, если быть до конца честным, место, получается, не очень ровное. В том смысле, что с моей стороны небольшой косяк все же присутствует – не фиг было отсвечивать своими батонами в особо людных местах! А маскировка? Тот самый полевой грим, которому учил меня этой весной старина Хейфец? Тяжело было конопушки нарисовать на физиономии? И кепочку на глаза задвинуть? Да еще и квасу ему, незамаскированному, захотелось! Не вспучит теперь от газиков? Давай теперь выкручивайся, пенсионер-малолетка!

– Здравствуйте, Валентина Афанасьевна, – чинно поздоровался я и добавил галантно: – Квасу… гм… не желаете? Холодный только…

– Нет, спасибо. – Классная подозрительно разглядывала мою безмятежную физиономию. Почему он не боится? Не паникует? У него что, все легально? Это у Караваева-то и легально? Быть такого не может. Надо все-таки разобраться. – Так ты… хм… один тут? А? В-витя?

– Один, – нагло заявил я, отхлебнув кваса и с размахом вытерев рукавом пену с клюва. – Как перст.

– А как же… родители? – Видно было, как Валентина Афанасьевна стремительно теряет уверенность. Опять этот непонятный Караваев! Ну зачем, зачем подходила? Сделала бы вид, что не заметила. Ох и тяжела же долюшка педагога. – Родители же должны знать, где ты?

– А они знают. А я знаю, где они. Папа, к примеру, на работе, – стал я просвещать своего собственного педагога, – он в бригаде трудится, комплексной, которая носит высокое звание «Бригады коммунистического труда». Строительство небоскребов на проспекте Острякова. Слыхали? Известный бренд горкома партии. «Догоним и перегоним Америку» называется.

Валентина Афанасьевна рассеянно кивнула, беспомощно оглядываясь по сторонам.

– А мама, – я на секунду задумался, что бы соврать повесомее, – а мама во-он там, в конференц-зале ЦКБ.

Я махнул рукой со стаканом в сторону грозной башни с колоннами на другой стороне площади.

– В конференц… зале?…

– Ну да! Там, где колонны с третьего по четвертый этаж. Гляньте. Мама сегодня как раз на конференции и выступает. С докладом. «О ведущей и направляющей роли советских мерчендайзеров ясельных групп и партийной ответственности лайф-коучей детсадовских изоляторов». Ну, вы знаете! Педагогика там, психология. Или… не знаете?

– Кх-гм… что значит… кх-кх… не знаю? Знаю… конечно…

– А вы же там тоже должны быть! – распоясался я. – Точно! Все ведущие классные руководители начального образования там. С отчетами о готовности к новому учебному году. Вы же ведущий специалист? А? Ведь сентябрь-то не за горами, Валентина Афанасьевна. Как же так? Все там, а вы здесь? Пойдемте же скорей!

И даже протянул руку, свободную от кваса, чтобы якобы ухватить «прогуливающую» учительницу за ее длань и уволочь под суровые очи городского отдела образования. Ошеломленная женщина инстинктивно сунула руку за спину.

– Как же так? – растерянно повторила она. – Как же я не…

– Вы не знали? – трагическим голосом спросил я. – Вы не знали! Вот это да-а!

– А… а я… как же это я? А я ведь вчера к сестре ездила! – вспомнила учительница. – В Андреевку! Точно! С утра и на весь день. Наверное, и не застали меня дома. А почтовый я и не смотрела сегодня. Вот же растяпа!

Врет, зараза.

– Знаете что, Валентина Афанасьевна, – заговорщицки произнес я, – конечно, мал я еще давать советы, только, мне кажется, вы и сегодня… могли быть в Андреевке. Ну, не приехали еще от сестры. Вы меня понимаете? Вы еще та-ам. И вас в городе не-эт! Причина уважительная, и вам от гороно ничего не будет. Что вы, не человек, что ли? А я никому и не скажу, что видел вас сегодня в городе. Честно-честно!

– Правда? – Утопающий педагог, кажется, нащупал спасительную соломинку. – Только, Караваев, это будет наш с тобою секрет. Хорошо? Ведь врать-то нехорошо. Очень нехорошо, Витя! И это будет единственный, исключительный случай. Никогда, слышишь, никогда его не бери в пример. И сам никого и никогда не обманывай…

– Ладно, – покладисто перебил я ее, – не буду. До свидания, Валентина Афанасьевна. Или… все же квасу?

Не прощаясь, классная крутанулась на месте и в мгновение ока растворилась в людской массе, атакующей вход в «Детский мир» неподалеку.

Как некрасиво! Непедагогично. И невежливо.

Корчась от ломоты в районе гайморовых пазух, я махом допил ледяной напиток, сунул стакан на подставку сбоку от бочонка и что было прыти рванул в сторону, обратную «Детскому миру».

Отделался от проблемки! Можно сказать, малой кровью. Храбростью Валентина Афанасьевна никогда не отличалась: слишком велик трудовой стаж и слишком близка заслуженная пенсия. Можно не сомневаться, наш маленький секрет она сбережет в целости и сохранности. И выяснять, была ли конференция на самом деле или нет, тоже не станет по понятным причинам. Дабы не нарываться лишний раз.

Впрочем, судить я ее не собираюсь.

Скажу больше – она молодец. Представитель вымирающей касты динозавров от педагогики. Заметила ученика – и ведь не поленилась, подошла. Беспокойство почувствовала, ответственность, как это ни высокопарно звучит. Чем ближе наш мир будет подгребать к рубежу веков, тем равнодушнее будут становиться наши учителя. Точнее, уже учителя наших детей и внуков. Нам-то как раз еще повезло с нашими высокоморальными мастодонтами, которых мы и недолюбливали, и обзывали порой стукачами, жандармами, и легендарные кнопки канцелярские горстями рассыпали у них под седалищными нервами.

Господи, да чего мы только не вытворяли!

А они терпели, считали дни до пенсии и, вцепившись в наши души бульдожьей хваткой, тащили нас за шкирку к светлому будущему, хотим мы этого или не хотим. И благодаря им мы с младых ногтей начинали понимать, что деньги и счастье – это суть не одно и то же. Что поступки должны быть достойными, а не выгодными. Что судить человека по одежке – самое распоследнее дело, потому что блеск импортных шмоток легко может застить глаза. И не сможешь рассмотреть ты в этом искрящемся мираже ни лжеца, ни подлеца. А то и кого похуже.

А главное, пусть я вновь покажусь высокопарным и занудным, наши педагоги научили нас любить Родину! Какой бы она ни была. Да, чрезмерно пафосной выглядит сия тема, но, по крайней мере, советские спортсмены, к примеру, не за страх и не за бабло гробили свое здоровье на рингах и ледовых площадках. А ради гордости за свою страну! Так их научили в школе. И дома, естественно.

Пусть умники из двадцать первого века и считают этих людей недалекими «совками», только ни один так называемый «совковый спортсмен», как правило, ни за какие деньги не стал бы выступать на международном чемпионате под нейтральным флагом. Под запретом символики государства, которое его и сделало выдающимся спортсменом.

Это же стыд какой!

Позорище несусветное и клеймо на всю жизнь, вязкое и тухлое, как трупная плоть. Подчеркиваю – как правило. Разумеется, и в советские времена находились иуды, но только в качестве вопиющего исключения. В семье, как известно, не без урода.

А вот в наше капиталистически-демократическое время быть таким вот «спортивным уродом» уже становится нормой. Событием в порядке вещей, не вызывающим у окружающих прежнего отвращения. А сколько у них адвокатов сразу находится! Получается, что именно такому отношению к Родине и учат новые педагоги. Современные и продвинутые.

Умнее, говорите, стали?

А это от великого ума мы позволяем рулить собственной экономикой хапугам из-за океана? Через наших же доморощенных хапуг, которых те, заокеанские, дергают за ниточки. В виде банковских счетов на зарубежных депозитах. От чьего великого ума в Прибалтике, в Грузии и на Украине уже разрешено шустрить натовским инструкторам? Против нас, на секундочку, шустрить! Военные базы строить, дебилов-нацистов на нас науськивать. На территории нашего же в недалеком прошлом государства!

Перед предками не стыдно?

Перед царицей Екатериной, к примеру? Которая даже русской не была! А для российской гордости сделала столько, что ни одному спортсмену даже и не снилось.

Умнее мы стали. А предки что… они глупые, выходит, все были…

Да я ноги должен мыть таким учителям, как Валентина Афанасьевна, и воду после этого пить. Свинья неблагодарная. Обманул педагога и радуется. Бессовестный тип…

М-да. Разошелся.

А вот угадайте, какая из моих внутренних составляющих над учительницей издевается, а какая морали читает и… обзывается свиньей? Учит, что называется, тут всех Родину любить!

Впрочем, вопрос риторический, собственно. А вот до смирительной рубашки с санитарами, чувствую, недолго осталось…

Вернусь-ка я обратно. Положено по инструкции маскироваться перед выходом в город, значит, надо маскироваться.

Довольна теперь, старшая половина мозга? Зануда.

Сам зануда! Молокосос!

Пенек трухлявый!

Сопляк!

Заткнитесь уже!!!

Оба.

 

Глава 15

«Гавриилиада», Римейк

По утреннему времени блошиный рынок практически пустовал.

От силы пара десятков продавцов, усиленно притворяющихся пенсионерами на отдыхе в уютном парке, раскинувшемся на гребне Центрального холма. Кто-то для конспирации даже шахматишки раскинул на одной из скамеек. Осторожный тут народ. Тертый. И судьбой битый, поэтому и шифруются все под фраеров.

Впрочем, вам любой школьник в городе расскажет, где можно недорого купить редкие почтовые марки. Какие-нибудь «олимпийские серии» или подборку пестрых диковинных рыб «Монгол шуудан», или даже пресловутый «Зеленый блок», поиском которого как-то в одночасье заболели все сопливые филателисты города.

Разумеется, все это можно найти на блошином рынке. Не в «Союзпечати» же!

Наспех загримированный под рыжего шустрилу (мой излюбленный образ), я слонялся по скверу и как бы невзначай задерживался у торгующихся пар. Здесь так заведено – никто, разумеется, свой товар напоказ не выставляет: нет тебе ни лотков, ни витрин, ни тем паче зазывал там всяких и прочих… кхм… промоутеров.

Просто подходит один заинтересованный человек к другому заинтересованному и говорит кодовую фразу: «Чего у тебя?» Ну, почти кодовую. И второй соответственно начинает презентацию своего товара. Кто на внутренней стороне собственного лапсердака, кто в альбомчике из саквояжа, а кто и целые баулы распахивает алчущим взорам.

Главное – знать, кто, где и чем может здесь промышлять.

Сквер условно разбит на сектора в зависимости от вида товара: в самом центре вокруг памятника Максиму Горькому обитают филателисты – самая многочисленная и наименее криминальная популяция торгашей-спекулянтов. Травоядное стадо. Эти порой могут даже открытые альбомчики оставить подле себя на лавочках Мол, листал только что и запамятовал, видите ли. А то, что любопытные зеваки тут нарисовались, я и ни при чем здесь, гражданин начальник.

Ближе к Петропавловскому храму, строгому прямоугольному дворцу в классическом стиле, окруженному по периметру величественной дорической колоннадой, прямо у входа тусуется зверье посерьезней – продавцы старинных монет и банкнот. Особый спрос у дилетантов – немецкие марки и пфенниги времен Великой Отечественной войны. Их даже сегодня не так сложно откопать где-нибудь в заброшенных подвалах да в разрушенных довоенных домишках. А запретная свастика на тусклых цинковых и алюминиевых кругляшах только обостряет чувство опасности. Лишь из-за нее одной можно крупно загреметь под соответствующие фанфары. Что еще нужно скучающему хулиганью для очередного всплеска адреналина? Подраконить ментов, да еще и деньжат срубить по-легкому у Петропавловки – шальных покупателей хватает.

Прямо между колоннами храма – ареал матерых хищников. Здесь промышляют сбытом обладатели «редких вкусностей»: тут можно найти дореволюционные царские награды, старинные кортики, кинжалы, дуэльные пистолеты, брегеты, разные бронзовые и серебряные безделушки, покрытые древней благородной патиной, и всякий другой мелкий антиквариат. Встречается даже кое-что ценное из инкерманских и херсонесских раскопок: полустертые монеты, кресты, наконечники копий, древние украшения и многое-многое другое.

Все это богатство, понятное дело, уже далеко за гранью Уголовного кодекса, поэтому зона влияния этих рисковых парней – именно между колоннами здания, где очень легко прятаться и скрываться от облав. К слову, здесь торгуют всем, кроме золота, – для этого предполагается другой уровень, другая статья и другие требования к конспирации.

Вспоминается один курьезный случай.

Своими глазами видел – вся «межколонная» братва, все эти солидные и степенные торговцы антиквариатом долго и с азартом гоняли вокруг храма одного барыгу, который попытался толкнуть приличному обществу что бы вы думали?.. В жизнь не поверите – две медали: «За отвагу» и ЗБЗ. И представляете, еще на прямоугольных колодках! То есть полученные неизвестным героем еще до сорок третьего, в разгар самой кровавой бойни. Тварь такая! Поймали все же урода – и отпинали от души всем коллективом. Не до смерти, но все же с наличием телесных повреждений средней степени тяжести.

Вот так.

Торгуй себе фашистским дерьмом сколько влезет, а свое, родное – не замай! Святое – оно и есть святое! Вот ведь спекулянты, ворье, а… не без принципов, однако!

А лет через двадцать, когда я вдруг опять увидел эти серенькие невзрачные медальки на обширных развалах в открытой повсеместной продаже, я понял с горечью: страна кончилась. Нет фундамента – нет и здания. Продать святыню можно, а вот купить – на-кась выкуси. Это будет не святыня вовсе, это будет уже просто кусок железки. Потому что совестью не торгуют. Как и Родиной, и родителями, и еще очень многим другим. И чем у́же этот священный круг у человека… да ладно!

Чего нудить, и так все ясно!

М-да.

Вспомнилось вот. Как раз в тот самый момент, когда я, вытянув до предела свою цыплячью шею, пытался заглянуть за локоть очередному покупателю. Там, у местного рискового продавца, на внутренней стороне солидного не по сезону пиджака было на что посмотреть! Четыре «Георгия» – полный бант, «Святой Станислав», «Белый Орел», «Владимир», еще что-то восьмиконечное, пафосное, не удивлюсь, если это – орден Андрея Первозванного.

Черт, видно плохо…

Увлеченно сопя, я даже стал ненароком оттирать в сторону безобидного покупателя, который особо и не возражал. Ого, да тут и звезды, и кресты, и колодки для орденов четвертой степени – полные наборы! Чуть ниже – памятные знаки, нательные кресты, ладанки, иконки, жетоны.

Где он это все набрал-то?

В прошлое нырял? На какое-нибудь известное поле боя?

– Интересуешься, парень? – с усмешкой спросил покупатель, деликатно смещаясь еще чуть в сторону.

А продавец, подозрительно щурясь, сделал движение, будто ему стало прохладно и они желают-с запахнуть свой пиджачок поплотнее.

Дует тут чегой-то…

– Да так, редкие, смотрю… кхм… регалии, – буркнул я, пытаясь заглянуть поглубже в закрома.

– Погодь, любезный, не прячь, пожалуйста, – вежливо попросил покупатель. – Тут интересуются, понимаешь.

– Да я так, – включил я заднюю, – посмотреть только. Покупать чтобы… это… в общем, подумать надо… не буду пока торопиться…

– Посмотреть, – опасливо заворчал барыга, – иди вон… в Панораму… смотри, пока не опухнешь… а тут неча… ходют, глазеют…

– А мы все же глянем, – весело заявил покупатель, да так, что барыга тут же заткнулся. – Давай, парень, не робей. У Панорамы сегодня выездная гастроль!

Я тоже это услышал: за игривостью интонации и напускной доброжелательностью – чуть заметный металл в голосе и намек на беспрекословное подчинение. А еще я заметил, как продавец дореволюционных наград слегка побледнел почему-то. Ничего себе!

Стараясь в открытую не пялиться, я все же попытался присмотреться внимательней к этому любителю царской символики. Лет около тридцати, рост выше среднего, худощав, явно спортивен, движения скупые, рациональные, все ухватки полностью уверенного в себе человека. Волос темный, прическа, можно сказать, стильная по этим временам – уши прикрыты, косой пробор с размахом, пышная челка. Куравлева помните в «Иване Васильевиче»? Что-то похожее, только без усов. Черты лица правильные, выражение – располагающее, приятное. Особых примет нет. Одет модно – белые парусиновые брюки-клеш и черная футболка с белыми обводами. Ансамбль, блин, потому что модник этот позаботился и о черном блестящем брючном ремне, и о белых импортных шузах, – чтобы все гармонировало и «било».

Последний гвоздь в крышку… не скажу чего… окружающих претенденток слабого пола – дорогущие солнцезащитные очки с… внимание, барабанная дробь… зеркальной тонировкой! Модные «капли» гламурно чуть приспущены дужкой слегка ниже середины переносицы, мачо поглядывает на мир смеющимися глазами поверх импортных стеклышек. Зубочистки в углу рта только не хватает, не делают их, к сожалению, в Союзе. А спичку пихать… согласитесь, быдловато выглядит. Вот он и не пихал себе ничего, хотя… точно, жвачку жует! Аккуратненько так, не демонстративно, как это обычно делают отечественные жевуны.

Все в меру, все в тему и все в масть, а… глазу и зацепиться не за что, очки разве что. Интересный фрукт!

– Мне интереснее… оружие, – заявил я, играя малолетку, – ножи там, кинжалы, чтобы украшения на них всякие, там, голова змеиная, например, лезвие с кровотоком…

Краем глаза я заметил, как продавец орденов по сантиметру смещается в сторону от нас и по миллиметру закрывает свои «блестяшки» полой пиджака. Стильный дядька не обращал на него внимания, он с интересом рассматривал мои нарисованные конопушки. Сверху вниз.

– Такое?

В правой руке у него тускло блеснула полоска стали. Тут же модник ловко крутнул финку в воздухе и протянул мне ручкой вперед.

Ух ты!

Мечта подрастающей шпаны всех времен и народов – вачинская финка, нож НКВД с небольшим узким клинком, гардой, мощным навершием и наборной рукояткой. Точно! Вот и чеканка на незаточенной пяте лезвия – довоенная эмблема Конторы. Ручка… а ведь это не пластмасса!

Я с удивлением поднял глаза на странного модника.

Бывал я на северах России и видел, что там поморы собирают на льдистых берегах многочисленных рек и озер. Мало того, судьба однажды занесла меня на один любопытный заводик под Холмогорами, похожий больше на старинную артель, разместившуюся в черных покосившихся избах на одном из островов Северной Двины. Видел я, какую красоту там делают. Этот неповторимый кремовый оттенок, матовый блеск и причудливый орнамент, вышедший из-под резца истинного мастера, коих остались единицы, ни с чем не перепутаешь.

– Мамонт?

Теперь пришла очередь удивляться моему нечаянному собеседнику.

– Однако! А ведь угадал ты, дружок. Все верно, ручка из бивня мамонта, который я, между прочим, сам нашел… под Красноярском.

– Вот так прямо – шел, шел и нашел?

– Ха-ха! Да-а. Подловил. Слышь, парень, а ты, я смотрю, взрослых-то особо и не празднуешь? А?

Не отвечая, я рассеянно покачал финку на указательном пальце, пытаясь определить центр тяжести. Все правильно, в районе рукояти, рядышком с ограничителем для хвата. И гарда удобная – слегка скошенная и не очень громоздкая, по идее, не должна особо мешать перехвату. А ну-ка, точно, не мешает. Хоть у меня и мелкая ладошка, но «правильная» финка всегда найдет удобный хват, в этом и заключается ее основное достоинство. А если палец на тупую пяту лезвия? Все равно удобно! А ну как мизинец в углубление под гардой, а навершие придерживать большим и указательным? Промежуточный хват тремя пальцами. Поразительно, оружие даже не шелохнется. Что значит грамотно сделано!

Я с сожалением вздохнул, еще раз крутанул нож в ладони и протянул его хозяину. Тоже навершием вперед, как и положено.

– Новодел, – таков был мой дилетантский приговор, – качественный, добротный, но… все же новодел. Не видел этот ножичек войны. Гламурен больно.

– Гла… чего?

– Понтовый, – быстро перевел я, – реплика с претензией. На старых финках гербов не было.

– Да ну? – усмехнулся новый знакомец. – А что там было?

А и правда, что там, на финке Козета, было нашлепано? У него-то настоящая, довоенный оригинал. Штамп завода-изготовителя, кажется, не помню.

– А что, – начал я хитрить, – восьмилетний советский школьник должен это знать?

– Вот я и думаю…

– Говорю же, мне старинное оружие нравится, – стал я переводить стрелки, – любое: от каменных топоров до пулемета «максим». А это… игрушка…

– Послушай, юный вундеркинд, а как тебя зовут?

– Витя.

– Витек, а где ты ножичек так крутить научился, в свои советские восемь лет?

Да. Точно ведь.

Эти мои опробования захватов на финке действительно могли выглядеть рисовкой. Нескромной рисовкой. Теми самыми понтами, которые я и пытался критиковать.

– Научили, – неопределенно буркнул я, незаметно осматриваясь, – ребята старшие во дворе… в походах…

– Приемчики показывали?

– Случалось…

К чему он ведет? Смотрит доброжелательно, размышляет чего-то. А он, часом, не извращенец какой-нибудь? Что, конопушки мои понравились? На пухлых щечках? Так они пухлые от ватных колбасок, которые я запихал себе в рот, маскируясь под «Антошку с гармошкой». Чего ему от меня надо?

– А хочешь, я тебя еще секретным приемчикам научу? Настоящим?

– Что значит «настоящим»? – насторожился я. – Приемы что, бывают и ненастоящие?

– Ха-ха! Снова подловил! Витек! Да тебе палец в рот не клади.

– Я не люблю, когда мне пальцы в рот…

– Ладно-ладно. Ну так как? Научить тебя?

Нет, так не бывает!

Это что, тот самый неуловимый Богдан рекрутов себе набирает? Очередных. Да что за ерунда! Его тут, понимаешь, все ищут, а «крутому» Витьку достаточно было лишь нос на блошиный рынок сунуть – и нате! Не верю!

– Приемчики, конечно, дело хорошее, – сказал я, с сомнением разглядывая загадочного красавца, – да только мама меня учила с незнакомыми дядями не разговаривать на улице. Чревато это…

– А я смотрю, ты прямо чудо как послушен. Аж прямо воды в рот набрал! Слушай. Так за чем же дело стало? Давай знакомиться. Меня, к примеру, Гаврилой зовут. И можно на «ты».

И руку тянет. Дружок, значится, мой новый. Юморист.

Не Богдан все-таки. А жаль. «Гаврила» тоже где-то рядом, но все же не «Богдан». А может, он шифруется?

Я сунул ладошку в его огромную пятерню.

– А вы… а ты что, всех своих знакомых мальчишек учишь приемчикам?

– Да нет.

– А я так, типа, понравился, что ты и удержаться не можешь?

– Ну и язычок у тебя, парень! Да-а.

– Так что? Почему именно я?

Чего-то мутит этот Гаврила. Мои невинные вопросы явно загнали его в замешательство. Правда, что ли, педофил?

– Просто… понравилось мне, как ты финку держишь. Явно не в первый раз для твоих восьми… советских. Не каждый взрослый так приемисто ухватит…

Ну… отмазка, конечно, фуфловая, но за неимением лучшей…

– Гаврила, а эти твои «правильные» приемчики, часом, не из «русского боя»?

Что называется, такой тонкий намек, что обухом по лбу поцелуем покажется. Да ты, парень, просто интриган восьмидесятого уровня! Гаврила и правда замер, как оглушенный обухом баран. Интересно, куда это я ему попал? А ведь попал же…

– Кхгм… Кх-кх… Это…. Слушай, Витек… Тут кабачок есть один, интересный… «Приморский» называется. Пойдем, похаваем гоголя-моголя. Или сбитых сливок. Любишь? С шоколадной крошкой…

«Приморский»? Почему не знаю?

– Ребенку – и в кабак? – укоризненно посмотрел я на своего нового кореша. – Да еще и утром. Кто меня туда пустит?

– Да там кабак… одно название. Сладости всякие, пирожные. Пустят, не дрейфь!

– Не напротив Дома офицеров?

– Ага, там. Через дорогу, на втором этаже.

Понятно.

Это «Искринка». Точнее, скоро ею станет. Одно из самых приятных мест в городе. Да-да, именно из-за сбитых сливок и других сладостей, которые штамповали там с изумительным качеством. Заведение еще пока называется рестораном, но по факту – это молочное кафе. Что характерно – детским его язык не поворачивается назвать, потому что взрослых сладкоежек там всегда на порядок больше. Говорю же – качество.

Но пока это ресторан. И мне туда неохота. По двум причинам. Во-первых, «Искринкой» он станет лет через пять, и во-вторых – не нравится мне этот смазливый Гаврила. И финка его навороченная.

«Служил Гаврила рэкетиром. Гаврила душегубом был. Повел мальчонку в ресторанчик. И невзначай его… зарыл».

А что, версия, что называется, имеющая право на существование. Чего ему вообще от меня надо? Не, не так спрашиваю. Что в моем поведении его так заинтриговало? Вот так точнее. Давай подумаем, пока рэкетир Гаврила терпеливо ждет ответа на свое приглашение.

Я интересовался царскими медальками, это раз. Ляпнул что-то про старинное оружие, это два. Задумавшись, крутил в руках ножичек, со знанием дела крутил, это три. Чего еще? А! Про «русбой» спросил, это четыре. Получается, Гаврилу заинтересовали мои интересы и навыки. И, надо думать, тот, кто все мне это дает. Самостоятельно из воздуха пацан этого не высосет. Правильно? Нужен наставник.

Так вот что я вам скажу – Гаврила, похоже, ищет моего наставника!

А по тем «наколкам», которые я сознательно или бессознательно продемонстрировал, этим наставником запросто может быть… Богдан!

Гаврила ищет Богдана! Во как!

Так же, как и я.

Гипотеза не стопроцентная, но тоже… имеющая право на существование. Очень может быть, что все эти совпадения случайны, а эта сумасшедшая версия есть плод моего воспаленного воображения, отягощенного паранойей и страстью к поиску замысловатых решений.

Короче, все это надо еще раз переварить и осмыслить.

– Без обид, Гаврила, сейчас не могу, – сказал я, – дела еще есть. Потом… на тренировку надо еще. Давай вечером. Часиков в шесть, ага?

Специально ему завернул про тренировку. В качестве дополнительного мотиватора. Схватит наживку?

– А где вы тренируетесь?

Схватил! Неужели я прав?

– Та когда где! В основном на природе. Было дело, тренировались… в Инкермане. Сейчас часто бываем на Фиоленте, в Казачке, сегодня, скорей всего, будем заниматься… на Херсонесе. Заодно и скупнемся там. Как Учитель решит…

Я выразительно глянул на Гаврилу.

Ну! Давай! Задай этот вопрос! Не нервируй ребенка.

– А как звать учителя-то?

Есть!

Причем спросил так, как бы между прочим. Мол, я-то знаю, но ты напомни…

– Извини, Гаврила. Не могу сказать. Правила у нас такие.

У рыбаков это называется «подсечь добычу». Так, чтобы острый крючок надежнее зацепился за несчастную рыбью губу.

А нехрен раскатывать!

– Лады, Витек. Давай в шесть. Знаешь ведь, куда приходить?

– В «Искринку»?… Ой… В «Приморский»-то? Знаю. Я же говорил.

– Ну, давай пять.

– Бывай, Гаврила. Слушай, а ты никогда почтальоном не служил?

– Ха-ха! А что, так заметно?

– Забей.

– Нормуль! До вечера… Ляпис-Трубецкой.

Начитанный, зараза!

 

Глава 16

«День простоять да ночь продержаться»

Иногда я так сживаюсь со своим гримом, что напрочь про него забываю.

Полина ошарашенно хлопала глазами и непроизвольно пятилась назад от незнакомого рыжего хулигана, который бесцеремонно подкрался сзади и якобы дружески хлопнул по худющей девчачьей спине. Ну, может быть, чуть сильнее, чем надо было…

Блин. Напугал девчонку.

– Стой-стой-стой. Полина, не пугайся, это я, Витя.

– Ты?

– Я просто… в кружок хожу… театральный. Грим забыл смыть после репетиции. Гляди. Видишь, конопушки оттираются?

– Придурок.

Что мне импонирует в этой девочке – так это способность емко и всесторонне оценивать окружающую действительность. И аргументированно облекать свою исчерпывающую оценку хоть и в лаконичные, но достаточно весомые определения.

– Согласен – придурок. Хуже даже. Извини, что напугал. К тебе можно зайти, умыться?

– У тебя что, во рту вата?

– Угу.

– Какая гадость! Можно, умойся ради бога. Кран во дворе. Слева, увидишь. Я тут на скамейке подожду.

Типичный крымский дворик, сараюшки, подсобки, все заштукатурено-забетонировано, лишь в дальнем углу площадки что-то там зеленеет. Ну и над головой маячат тяжелые гроздья винограда. По запаху вроде «изабелла». Или чернокрымский. Лоза пророщена прямо рядом с водопроводным краном. Неглупо.

Тщательно растерев лицо холодной водой, я прихватил влажной ладонью щепоть земли из-под виноградника и устроил себе СПА-процедуры со скрабом. Это я давно уже приспособился – краски Хейфеца ни одно мыло не берет, дегтярное разве что чуть-чуть. А песок с водой смывает все эти художества в два счета. Вместе с сотнями микронов кожного покрова на лице, впрочем, не страшно – коль надо, регенерируем еще. Ребенок я иль нет?

– Что у тебя с лицом? – В глазах девочки Полины снова полыхнул ужас. – Там что, кипяток из колонки хлещет?

– А что, здесь такое случается? – попытался я галантно осклабиться.

Наверное, при посредстве растертой до алого свечения физиономии этот гламур получился не очень аппетитным. Полина фыркнула и отвернулась.

– Ладно, – решил я сменить тему, – ты что-то там про отца говорила? Мол, из будущего, все дела…

– Забудь, – отрезала малявка, – пошутила я.

– Как это?

– Да так это. Образно я имела в виду. Что он не от мира сего.

Я опешил, честно говоря. Так «пошутила» или «образно говоря»? Чего-то она мутит.

– Так его надо искать или нет? Ты помочь просила.

– Говорю же, забудь. Не надо его искать.

– Нашелся уже, что ли?

– Не совсем. Но это все равно…

– Что значит «все равно»?

– То и значит…

Я почувствовал, что начинаю закипать.

Как раз в соответствии с расцветкой моей потертой рожи. Так. Успокоились, вздохнули. Нужно просто расслабиться – за рулем очередная блондинка. Мало, что ли, тебя подрезали в прошлой жизни? Это же девочка, и она моложе тебя раз в восемь! Не стыдно психовать?

Ладно, раз с папой проехали, значит, и мне пора…

– Полина!

Вздрогнули мы оба.

– Полина! Где эту паршивку носит? Полина!!!

Зов вампира несется из глубины двора. Там, где я только что веснушки свои оттирал. Блин! А я воду-то закрыл? Не помню…

– Я здесь, тетя Таня, на улице. Что случилось?

– Что случилось? Почему кран на колонке плохо закрыт? Вода льется вовсю!

А! Встрял.

– И что это за вата кругом валяется? Вы снова в эту чертову «больничку» играли?

Полина метнулась во двор, и оттуда послышалась скороговорка ее сбивчивых оправданий. Неразборчиво, правда, но по интонации слышно – героическая девочка всю ответственность берет на себя. А ты – блондинка, малявка! Никогда не торопись с оценками.

Я осторожно выглянул из-за угла. Ого! Того, что вместилось в объемы этой женщины, запросто могло бы хватить на три среднестатистических гражданки. И я скажу, худыми они точно не были бы.

Кстати, осторожность мне не помогла…

– Это кто?

Указующий перст тети Тани не оставлял ни грамма сомнений в том, что моя персона замечена. На какой-то миг в глубине сознания мелькнуло совершенно нелогичное ощущение, что я теперь наконец-то начинаю понимать страдания жуков, которых хулиганы так любят пришпиливать к забору булавками. Никогда отныне не буду этим заниматься…

– Это Витя, – прояснила ситуацию Полина.

Ну, это конечно же все меняет! Или не меняет?

– Кавалер, что ли, твой? – усмехнулась монструозная женщина, и я прямо кожей почувствовал, как из моего хитинового панциря со скрипом извлекают булавочную сталь.

– Здравствуйте… тетя Таня, – пискнул я оживающим тараканом. – Хороший денек сегодня, не правда ли?

– Вежливый, гляжу, у тебя кавалер, – приговорила меня тетя Таня, разглядывая мою цветную физиономию с неподдельным интересом. – Племянничек. Что, племянничек, не научился до сих воду закрывать? Городские мы?

– Так это же я! – вскинулась было Полина, но тут же была размотана на лоскуты безжалостным маховиком справедливости.

– Не врать! Не врать мне никогда. Шкодить еще могу позволить, а врать – думать не моги! Ясно? Сейчас же отвечай – тебе понятно?

Хоть вопрос и предназначался не мне, почему-то остро захотелось щелкнуть каблуками, которых нет, и проорать в пространство: «Яволь, херр оберст! Я-я, натюрлих!»

Тьфу ты, не дай бог. Доведут же… ребенка.

– Ясно, тетя Таня, – покладисто согласилась Полина, – мы все поняли.

Просто она немецкого не знает. В тех рамках, что знаю я…

Э… а почему это «мы»?

– А вы на море собрались, дети?

Я очередной раз ошарашенно захлопал глазами.

Какая психика это выдержит? Только что передо мной был тяжелый боевой танк времен Третьего Рейха, а через мгновение – на́ тебе, полтора центнера тепла и доброты!

– На море, тетя Таня.

– Смотрите, недолго там. Кавалер, – на меня вновь направлен указательный палец, – головой за барышню отвечаешь. Понял?

– Яволь… То есть… я хотел сказать… я понял.

– Отсюда увел – сюда привел. От хулиганов защитил, от солнца уберег. Купались чтоб недолго. Не до посинения. До позеленения можно. А синими вернетесь – выпорю. В смысле, парить буду в баньке, хе-хе-хе.

– Нету у тебя баньки, тетя Таня. Не пугай мальчика.

– Ну так в душе летнем! Там, за сарайкой. Главное, чтобы веник был, чем парить. Из прутьев ивовых. И задница… синего цвета, хе-хе-хе. В миг красной станет…

– У вас, наверное, большой опыт в этих делах, – не удержался я, – ни в жизнь бы не определил, какого цвета чужая задница. Да и показывают редко…

Мелкая тихонько хихикнула. Деликатно. Наверное, чтобы танк не вернулся.

– Во как! – перестала хихикать тетя Таня. – А кавалер-то у нас, оказывается, с характером. Это хорошо. Цени, Полина. Ну все, детишки, марш со двора. Подметать сейчас буду…

Заскрежетали по бетонке массивные траки. В отдалении пока…

Нас как ветром сдуло. На море так на море.

Если честно, хотел я сегодня закосить от этих совместных романтических путешествий, кидануть милую девочку Полину, хоть и обещал ей вчера посещение пляжа. Но тетя Таня! Обмануть милейшую женщину? Не оправдать ее высокого доверия? Как можно! Найн, херр оберст, фелих аусгешлоссен! Нихт шиссен!! Найн, найн!!!

Извините… забылся. Я имею в виду – пляж так пляж. Мужик сказал – мужик сделал.

– Слушай, Полинка…

– Полинка – это корова у моей бабушки под Киевом. Пегая. Однорогая. Вот с такенным выменем…

Я скрипнул зубами. Путешествие обещает быть захватывающим.

– Полина.

– Да?

Сама невинность.

Может, ее случайно в канализационный люк уронить? Я несовершеннолетний, мне ничего не будет…

– Кхм… Я хочу сказать… В общем, я подумал…

– Трудно было в первый раз?

Я выдохнул и постарался абстрагироваться от негатива. Спокойно. Просто не обращай внимания.

– …Подумал, что на Фиолент нам сегодня не стоит идти. Скалы там опасные, оползни. Давай лучше… на Херсонес! Тем более что у меня там дела кой-какие есть.

– Здорово! Конечно, на Херсонес. Я и сама не хотела на этот дурацкий Фиолент.

И хвать меня своей лапкой за ладонь.

Ничего себе смена настроения! Они точно с тетей Таней не родственницы? Вроде как та милая дама – подруга юности мамы Полины. И папы, видимо…

– Слушай, Полинк… Полина. Я так понял, твой пропавший папа – хиппи?

– Давай не будем о нем.

– Ну да, не будем. Ты только на один этот вопрос ответь. Мне важно.

Малявка вздохнула.

– Он был… хиппи. Когда с мамой познакомился. Потом перестал. Они сбежали из коммуны и из Киева. Стали обычными людьми. Как все. Потом я родилась. Папа работал, а мама со мной сидела. А потом и мама пошла работать. На колхозных садах в пригороде. Меня с собой брала.

– А папа где работал?

– Где и все, на стройке.

– А строили что?

Полина выразительно на меня посмотрела. Так, как это умеют делать семилетние девочки, – демонстративно поджав губы и насупив брови.

– Это называется «один вопрос» у тебя?

– Ну, последний. П-пожалуйста…

– Не знаю я, что там строили. Там кругом стройки…

– Там – это где?

Девчонка резко остановилась и выдернула свою руку из моей ладони.

– Опять?

– Все-все-все! Ничего больше не спрашиваю. Пойдем.

Она, все еще подозрительно щурясь, медленно пошла рядом. Тут недалеко конечная остановка пятого троллейбуса. Нам туда. И что теперь, идти и молчать? За что мне это все? Вздорная девчонка. Папа-хиппи у нее уже вовсе и не хиппи. А Вуйчик хиппует, насколько я понял. Но папа Полины – строитель, и наш фигурант, по всей видимости, тоже. Слабенькое совпадение, если учесть, что по этим временам каждый третий вхож на стройку.

Почему я стремлюсь слить Вуйчика и папу Полины в одно лицо? Зачем мне надо совмещать несовместимое? Издержки интуиции? Или поиски легких путей? Блин, да это же легко можно выяснить!

– А как твоя фамилия, Полина? Мою ты знаешь – Караваев. А я твою – нет!

– Кравцова, – просто ответила девчонка. – И что поменялось?

Этот ребенок невыносим!

Ничего, блин, не поменялось. Кроме того, что моя версия о твоем папашке катится в тартарары. Сказала бы «Моя фамилия Вуйчик» – и все было бы чики-пуки. А то – Кравцова! На кой ляд мне нужен твой папа-Кравцов? Будь он хоть трижды заслуженным строителем, бывшим хиппи, или кем он еще там в молодости был?

Тем не менее вслух я произнес другое:

– Звучная фамилия. Кравцова. Знаешь, что обозначает?

– Наверное, «красивая». А ты по-другому думаешь?

– Нет-нет, что ты? – поспешил я согласиться. – «Красивая» тоже классный вариант. И к тебе здорово подходит…

– Это уже признание в любви?

Господи! А ведь эта девочка при знакомстве показалась мне такой скромной! Главное, что примечательно, тихой и неразговорчивой. Где ты, прежняя Полина? Кто подменил тебя на этого дьявола с косичками?

– Так… это…

Вот что тут ответить? Зараза мелкая!

– Ладно, можешь не напрягаться. Замуж за тебя никто и не собирается. Так чего там моя фамилия обозначает?

Почему кругом все люки закрытые? Эй, коммунальщики! Вы что, работать начали как положено? Когда не надо…

– «Кравец» – это портной в Малороссии, – без энтузиазма буркнул я. – А «Кравцова» выходит что-то типа его дочери. Или то, что принадлежит портному. Ответ на вопрос «Чья?». Кузнец – Кузнецова. Стрелец – Стрельцова.

– Козел – Козлова, – тут же ухватила идею Полина. – Каравай – Караваева. Так ты что, сын каравая? Или принадлежишь Большой буханке?

– Полин, вообще-то насмехаться над чужими фамилиями…

– А почему тебя зовут Витя, а не, скажем, Колобок? Или Бублик? Знакомьтесь, дети, это Бублик Караваев. А это его братик, Кекс Батонович. И сестричка Плюшечка…

Кажется, я начинаю понимать, почему романтические отношения между мальчиками и девочками начинаются лет с пятнадцати. Да потому что девочки до своего полового созревания просто не доживали бы! В пятнадцать хоть заняться есть чем. В смысле, много разговаривать не особо-то и нужно. Пара комплиментов – и… вперед. А мне-то что делать в свои восемь?

– Троллейбус! Бежим!

Может, тупо удрать от нее? Наверняка я быстрее!

Добежав до остановки, я в надежде оглянулся. Вредная девчонка даже и не собиралась ускоряться. Шлепала себе прогулочным шагом, рассматривая окружающую действительность с легкой полуулыбкой.

Ну, раз так, прощай, Полина!

Я сунулся было в салон троллейбуса и… тут же выскочил из него наружу. Заметил раньше, но дошло только внутри. Это «двойка». А нужна «пятерка». Троллейбус второго маршрута для запланированного путешествия не подходит. А мелкая, наверное, это заметила чуть раньше. И не особо торопилась. Ну все, конец мне…

– Что? Не тот троллейбус?

– Да уж… Гранаты у него не той системы.

– За державу обидно?

– Обидно.

– Но ты не расстраивайся, Бублик. Не сори крошками.

– Полин, можно тебя кое о чем попросить?

– Ладно. Не буду. Только и ты перестань умничать.

– А когда я умничал?

Дежавю?

Кажется, я недавно уже оправдывался на похожую тему.

А! Ирина. Сговорились, что ли, демоны в юбках?

– Мой папа не из будущего, – вдруг неожиданно сказала Полина. – Я действительно пошутила. Просто ты… как будто бы хотел это услышать. А я почувствовала. Поэтому и сказала…

– Как это?

Девчонка вздохнула и выразительно посмотрела на меня своими огромными глазами.

– Очень долго объяснять.

– Да у нас есть время. Ты уж потрудись.

– Нет.

– Почему?

– Потому.

– Ты нормальная?

– А ты?

Чувствую, начинается дискуссия, конечная точка которой будет звучать как «Ты дурак. Сама ты дура!». Моего преимущества в возрасте только и хватило на то, чтобы свернуть с этой проторенной бессмыслицы и буркнуть обреченно:

– Ладно, проехали. Не объясняй.

– Гляди! Кажется, «пятерка» подходит.

– Да-да. Вижу. Отойди от бордюра.

– Хорошо, папочка. Не переживай.

– Впрочем… можешь стоять где хочешь. А ближе слабо?

– Не дождешься.

Это точно не дождусь.

А вот сам я этот день переживу вряд ли.

 

Глава 17

Живая история

Херсонес – одно из самых уникальных мест на Земле.

Ну, прежде всего возраст этого древнего человеческого поселения: две с половиной тысячи лет – это серьезный срок. Причем около двух тысяч из них город реально процветал и только пару последних веков лежит в руинах.

Колоритно так лежит, живописно.

Копаться в глубинах исторических коллизий Херсонеса – это значит обеспечить себя головокружительно увлекательным занятием, на которое без преувеличения можно потратить всю жизнь без остатка. Сами посудите – древнегреческий полис, словно наконечник боевого копья, выдвинут почти в центр Черного моря. И такая же боевая судьба: скифы, гунны, хазары, печенеги – все норовили его разграбить и разрушить. А город на протяжении всей своей истории существования отбивался как мог от любителей поживиться чужими богатствами.

К тем лихим парням можно добавить и нас, русичей.

Солнышко наше Красное, любимый и незабвенный князь Владимир, прежде чем принять христианство в Херсонесе, сначала его осадил по всем правилам военного искусства, через несколько месяцев соответственно захватил, а потом, как водится, и разграбил еще до кучи. Это уже только опосля будущий святой проникся благоговением и заставил местных священников (или все же вежливо попросил?) покрестить его и всю его бравую дружину. Ибо тенденция была. Хочется произнести «модная», но скажу – политически актуальная.

Правда же интересно?

Страдал потом Херсонес и от турок, и от монголов, и от генуэзцев, но добили его, вы не поверите, литовцы! Во времена Дмитрия Донского. Окончательно добили. Представляете? Шустрые по тем временам прибалты добрались аж до этих благословенных мест! Еще лет тридцать оставшиеся в живых жители как-то пытались прозябать в полуразрушенных хибарах, но появившиеся в этих краях ордынцы окончательно смели остатки города с лица земли. Добили дряхлеющий и ослабевший мегаполис. Древнее копье было сломано навсегда. До появления на этих скалистых берегах через четыре сотни лет гладкоствольных ружей с русскими штыками.

Тогда и родился мой Город.

Такой же боевой и гордый, как и его почтенный предок. Потому что за какие-то двести лет он дважды бился насмерть с врагами и дважды был зверски разрушен. Можно сказать, остервенело и неистово. До основания. А потом дважды возрождался из руин, как птица феникс из пепла, назло врагам и ненавистникам. Становился еще прекраснее и ярче. А один раз он был… предан своими неблагодарными потомками и отдан в другую страну. Потом все же вернулся. Но это уже другая история, которая для меня пока в будущем. Или в прошлом, смотря как судить. Главное, что победа все равно осталась за справедливостью, что в нашей человеческой истории очень большая редкость.

Ладно, я отвлекся.

Просто люблю это место до одури. Скажу больше: искренне считаю, что Херсонес незаслуженно обделен вниманием широкой публики. Слыхали-то о нем все, но то, что это величайший исторический памятник всех времен и народов, – понимают немногие. И изучают его, на мой взгляд, недостаточно широко.

Хотя, гляжу, раскопки-то здесь еще продолжаются.

Два объекта работ можно увидеть с лету – каменные руины, облепленные, словно муравьями, полуголыми археологами. Четко видно, кто из этих пережаренных на солнце полудикарей является ученым специалистом, а кто – так себе, подсобным рабочим. Вторая категория тоже неоднородна: большая часть из нее – молодежь школьно-студенческого возраста, с горящими глазами и неуклюжими руками. Наверняка работают бесплатно, на энтузиазме. Но есть копатели и повзрослее. И половчее, будем справедливы. Платят здесь, конечно, гроши, но определенная прослойка рабочего класса в период развитого социализма наловчилась довольствоваться и малым. Синяки, например. Или неформалы типа хиппи…

– Смотри, Полина, как с древнейшей истории срывают покровы веков, – не без пафоса изрек я. – Можешь считать, что я снова умничаю, но это место меня реально… плющит.

– Плющит? Красиво сказано.

– Тебе понравилось?

– А то!

Вот так и рождается молодежный сленг. Из случайных проблесков экспромта.

Надо сказать, что в эти времена тут никого еще не плющит. Пока. И даже не колбасит. Сейчас модно говорить «прет», «штырит», «валит». Можно сказать «фигачит». А если из «хреначит», убрать «р» и вставить ее вместо «н», будет вообще круто. О, пардон. Не «круто», а «клево», «ништяк», «кайфово»! Или последняя мода – «зава́льно»! А «прива́л», если перенести ударение на первый слог, из туристического места отдыха превращается в… нехорошего человека. «Эй ты, при́вал! Завально тебя здесь штырит!»

Мне, кстати, эти филологические тонкости постоянно приходится… мм… коррелировать, что ли. С поправкой на эпоху. А этой малой ничего, понравилось даже.

– Давай поближе к этим кротам коричневым подберемся.

– Лучше купаться пойдем. Вон туда, под колокол.

– Пойдем-пойдем. Чуть позже. Я же говорил, у меня дела здесь. Потерпи немного, Полинк… Полина.

– Да ладно, называй Полинкой, если нравится. Мычать не буду.

– О’кей, Полинка. Вот здесь тормозни (блин, тоже, кажется, не по времени словечко), давай-ка на эту стеночку заберемся. Повыше будет. Руку давай.

– Я сама.

Здесь по всему городищу тянутся эти невысокие стенки из бутового камня – остатки древних домов-поместий. Кое-где сверху заметны следы относительно свежего цементно-песчаного раствора – стены крепили с первых дней раскопок. То есть еще до революции. Мазали аккуратно и деликатно, чтобы не навредить аутентичности древнейших построек. И чтобы снизу не было видно. Только ведь мы, детвора, где угодно влезем.

– Осторожно! Тут окно раньше было.

– Я здесь не перепрыгну, как ты.

– Смотри, вон там можно обойти. Я тебе сейчас навстречу пойду. Правда клевый лабиринт получается?

– Отстой. Эй! Тут снова дырка. Все, я слезаю!

Наблатыкалась уже?

«Отстой» – словечко не из этой эпохи. Смотри ты, схватывает все на лету! Лучше бы она чему хорошему у меня поучилась.

– Подожди, я помогу.

– Я сама.

– Да высоко здесь! Ну, если хочешь костями брякнуть…

– О-е-о-о-ой! Упаду сейчас! Чего стоишь-то?

– Говорил же! Прыгай давай, держу.

– Точно держишь?

– А ты проверь…

Зачем я ее с собой потащил?

Мне всего-то и нужно было тихонько подобраться к археологам и понаблюдать за рабочими. Глядишь, кто подозрительный и обнаружится. А сейчас от нас столько шума генерируется, что «тихонько» по-любому не получается.

– Эй, мелюзга! А ну, тихо тут!

Это значит, что наш галдеж вместе с нами прибыл к месту научно-археологических изысканий. Тут, как известно, шума не любят.

– А можно, мы посмотрим?

Тупее вопроса не придумаешь, но… я ведь и выгляжу как ребенок! Дайте потупить вволю.

– Только не трогайте здесь ничего. И сюда за ленту не ходите. И тихо чтоб тут!

Между прочим, нами командует тут никакой не руководитель. Мужичок лет сорока, коричневый, как орловский гнедой, в трениках, с голым торсом и неразлучной матушкой лопатой. Месье подмастерье, извините за высокий штиль, собственной персоной. А права качает, чтобы казаться круче студентов-бессребреников. У них тут свои статусные войны. Настоящего главного здесь ни с кем не перепутаешь – седой старичок в панаме, типичный академик. А вот молодых темноволосых парней а-ля хиппи не видать чего-то…

– Мы тихо будем, – пообещал я, снова забираясь на стену повыше, – нас уже предупреждали.

– То-то!

– У друга просто двоюродный брат здесь работает. Может, слыхали? Богданом зовут. Хипповый такой парень…

– Богдан? Был вроде. Только не у нас. Вон, видите, еще одна группа работает? Рядом с мысом? Там крутился хиппарь какой-то на подработках.

– О! Спасибо, – обрадовался я, спрыгивая со стены. – Мы лучше туда пойдем, чтобы… не мешать вам тут…

– Двигайте-двигайте, зелень пузатая.

– А у вас черепок какой-то под ногой валяется, – неожиданно громко сказала Полина, – раздавленный. Как жалко!

На другой стороне площадки встревоженным кречетом встрепенулся седой академик, пристально посмотрел в нашу сторону и медленно направился к своему наемному рабочему. С очень нехорошим выражением лица.

Мы поспешно ретировались в сторону мыса. Справедливости ради стоит заметить, что под ногой у гнедого грубияна действительно что-то похрустывало. Что-то светло-коричневое. Ну, думаю, они сами разберутся в ценности очередной находки…

– А ты что, Богдана здесь какого-то ищешь? – спросила Полина.

– Ага. Ищу, понимаешь.

– А зачем?

– Мм… Как бы тебе объяснить…

– Так всегда говорят, когда соврать собираются.

– Да? Э… мм…

– Ладно, не напрягайся. Я ведь не тетя Таня. Голову за враки не оторву.

– А тетя Таня может?

– А ты проверь как-нибудь.

– Я тебе и так верю.

– Веришь? А может, все-таки и любишь? Ты не держи в себе, если че…

Маньячка малолетняя!

Мы уже почти приблизились ко второй группе археологов. Тоже не видать здесь никаких хиппи. Молодой доцент, пара-тройка первокурсниц, какой-то снулый ботан-школьник и неизменный хрон-алкоголик стандартной гнедой масти.

– Эй, чего надо, шпана?

Ну конечно. Кто бы, вы думали, подал голос? Самый коричневый! И по ходу, самый старый, хотя и не самый главный.

– А мы Богдана ищем, – неожиданно заявила Полина, – вы его знаете? Он хиппи.

– Чокнутого, что ли?

– Ага.

Нормально? У них тут уже взаимопонимание!

– Так повязали вашего хиппаря! Вчера еще. Участковый приходил с дружинниками, и «план» у него нашли. Под стелькой! Представляете? Вы хоть знаете, что такое «план»? А, пионеры?

– Степан Гаврилыч! Я же просил вас!

Это очкастый доцент всполошился по какому-то ему одному известному поводу.

– А я че, начальник? Я ниче…

«Повязали». Наши, что ли, сработали? Да нет, не похоже. Какая-то супер-оперативность. Пятый только сегодня про Херсонес мне наколку дал. А про Богдана от Рыжего Славки я именно вчера и узнал. Тогда, когда уже этому Богдану ласты заворачивали. Может быть, просто случайность? Хрен его знает! Надо у ментов узнавать.

Задумавшись, я с небольшим опозданием вдруг открыл для себя, что мелкая красавица Полина, жеманно улыбаясь, о чем-то живо беседует с коричневым любителем попугать пионеров.

– А где еще?

– Ну, не знаю, детка. Кажется, еще два жилых дома на Батумской весной сдали. Заселяют уже. А больше и не помню. Биостанцию эту раньше октября и не сдадут. Там же пирс еще будет, волнорез небольшой. А в следующем году, глядишь, и большой мол строить начнут.

– Какая «биостанция»? – встрял я в разговор. – При чем здесь биостанция?

– Прямо и не знаю… как же тебе объяснить?

– Кончай, а? Полин.

– Вон, через бухту, – махнула рукой вредная девчонка, – видишь, подъемный кран на мысе? Ну, около десятой батареи, не видишь?

– Вижу. Ну и что?

– Там новый корпус строят института биологии. Сдаточный объект. Я и спросила у Степан Гавриловича, что там за стройка и что такое «сдаточный объект». И где еще есть такие объекты. «Сдаточные».

Я в недоумении пожал плечами.

– А тебе зачем это?

– А тебе зачем Богдан какой-то нужен?

Чего? При чем здесь Богдан?

Это она что, специально себе какое-то дело изобрела? Мне в отместку? Этот ребенок точно ненормальный! Надо срочно сдавать ее тете Тане. На реабилитацию. А то меня скоро в реанимацию отправят.

Я обреченно вздохнул.

– Ладно, Полин. Я думаю, пора заканчивать с этими нашими делами. Надо идти купаться.

– Под колокол? – вскинулась девчонка обрадованно.

– Под него, родимого.

– А можно я камушек кину? Чтобы зазвенело?

– Как же без этого? Тут все кидают. Мы что, рыжие, что ли?

– Ура! Я тебя уже почти люблю! Может, возьмешь замуж?

Блин. У ребенка явный «пунктик»!

Двигаем уже скорее к этому многострадальному колоколу! И булыжником ему там по бронзовому кумполу! А затем прыжками вниз к морю, купаться – и ходу отсюда. К тете Тане! Объект взял – объект сдал. В целости и сохранности. И побыстрее!

Как же все-таки трудно быть воспитанным джентльменом…

В столь юном возрасте…

 

Глава 18

«Народ безмолвствует»

Отныне мне с тетей Таней лучше не встречаться.

Не оправдал я высокого доверия, не сберег ребенка. Только не спешите пугаться. Хорошо это или плохо, но… жива она! Жива милая девочка Полина, радость наша, ясное солнышко, жгучее и слепящее. Да только сбежало от меня светило – прямо из троллейбуса, на улице Пожарова. Двери только начали закрываться, а она – шасть между створками, и только ее и видели! Крикнула лишь на прощанье, мол, сама доберусь, и бегом через дорогу. А живет, между прочим, в другой стороне!

Вот куда ее черти понесли?

Если окончательно сойти с ума (чего она, собственно, целенаправленно и добивалась), можно предположить, что устремилась Полина именно в сторону той самой пресловутой биостанции. Которая пока еще строится, но, со слов коричневого полуархеолога, скоро сдается. Потому что и остановка подходит, и направление движения беглянки соответствует.

Подчеркну – можно предположить, если бы это не выглядело окончательным маразмом. Зачем ей это? Чего такого важного девочка восьми лет забыла на грязной и пропахшей алебастром стройке? Не спорю, ребенок, конечно, двинутый на всю голову, но не до такой же степени!

Благополучно добравшись до Дворца пионеров, я по внутренней связи доложил Пятому о событиях первой половины этого неспокойного дня. Разумеется, в рамках разумного. Про дикую девочку Индиго предпочел умолчать, ни к чему эти бесполезные сопли. Главное – это задержание разыскиваемого нами Богдана неизвестным участковым на территории Херсонеса.

Шеф, узнав про это, спросил еще для очистки совести, не встречал ли я наконец странных детей (надо было все-таки доложить о Полине!), услышав «нет», шустро свернул разговор и помчался в оперативный отдел проверять информацию обо всех задержанных за последние сутки.

А я, вспомнив не без злорадства про нудистский пляж, где сейчас должны тусоваться мои братья и сестры по оружию, сам тоже решил искупаться, пока есть время. От Дворца пионеров до Хрусталки вокруг Артбухты – минут десять прогулочного шага. Некоторые ухари здесь даже умудряются переплывать бухту напрямки, хотя по фарватеру каждые полчаса ходит паром и рейсовые катера на Учкуевку.

Просто с нашей стороны, где сейчас набережная Корнилова, каких-то четыре года назад еще был городской пляж. Причем, что характерно для проклятого «совка», – с детской зоной! Подчеркну – не с платным VIP-сектором, не с площадкой для пожилых нудистов и не с частной территорией оборзевшего толстосума. А с полноценной детской зоной на территории общественного пляжа. В самом центре города и для всех желающих! Некоторые и сейчас по привычке тут плавают под страхом штрафных санкций. Хотя, если подумать, а как ты его оштрафуешь? На выходе из воды? Так он – шмыг обратно через бухту, и лови его где-то в скалах Хрустального мыса, что по умолчанию нереально.

Так что плавают где хотят.

А я вот все же решил прогуляться пешком. Посуху. Потому как законопослушен, стало быть. Да и купаться привык с комфортом, а не по принуждению. Хотя это порой и приходится делать по велению обстоятельств.

Таких любителей комфорта, как я, на Хрусталке видать издалека. Не доходя до пляжа. Они как чайки облепили все каменные выступы и галечную полоску у основания мыса. Бетонная набережная с «волноломами» появится здесь только через пару лет, поэтому место пока диковатое. И очень живописное. Местные любят его за чистую воду и за то, что здесь очень мало приезжих. Их вообще всегда очень мало на диких пляжах, в любое время. И здесь дело уже не в комфорте. Просто «сдавать» сведения о хороших пляжах чужакам считается не комильфо. Это как о грибных местах распространяться направо и налево – можно и самому без грибов остаться. А пляжи со временем становятся зачуханными, считается, что из-за этих долбаных курортников, хотя, если честно, все хороши. Свиней хватает и среди местных горожан, будем справедливы.

Вот вам и очередное доказательство: небольшая группа толстопузых любителей отдыха вольготно раскинулась на засаленных покрывалах на самом изгибе Хрустального мыса. Те, кто постарше, режутся в картишки, трескают арбузы, кукурузу и колбасу с огурцами. Корки, початки и другие объедки с азартом мечут в набегающую волну, сволочи. Подростки из этой группы чуть в глубине жгут костер из плавуна и жарят на ржавой железяке косматых мидий, распространяя душный смрад горящих водорослей по всему пляжу. По всем приметам – местные, хотя не исключено, что группа, скорей всего, сборная. Что называется «родственнички к нам приехали, будем показывать им достопримечательности». Это, кстати, очень хорошо видно по загару. Точнее, по его отсутствию.

Грустно, товарищи!

Мало того что сами хозяева выглядят малоаккуратными, так они и гостям своим дурной пример показывают, активно гадя в окружающую среду вокруг своего лежбища.

– Чего мусор в воду кидаем? – хмуро поинтересовался я, подходя к ближайшему толстяку. – Сам же здесь купаться будешь.

Дядьке лет сорок, а я ему на «ты». Светлая кожа, нос картошкой, вислые усы – не местный. Скорей всего, малоросс, погостить приехал. Недоуменно оборачивается на мой детский голос и как-то неопределенно пожимает жирными плечами.

– Та ништо… Переприе ма́буть.

– Да пока перепреет, люди в это дерьмо раз сто вляпаются!

– Тебе что, больше всех надо, пацан? Чего к людя́м пристаешь?

Это встрял уже более загорелый жирдяй, развалившийся рядом и потягивающий пивко из темной бутылки. Этот явно местный. Принимающая сторона, поэтому и вписывается, защищая родственника.

Я вздохнул. Конечно же не надо мне больше всех. Достаточно самой малости – прозрачной воды и незагаженного берега. Города чистого и безоблачного неба над ним. Я что, многого требую?

Набычившись угрюмо, я шагнул вперед.

– Извините, гражданин, не представился. Голубой патруль! Старший инспектор при МВД Крымской области Марат… кхм… Козей. Выявляю факты злостного загрязнения акватории в черте нашего города. Вот это вот сами уберете или органы вызывать будем? Для составления протокола?

Повисла напряженная тишина.

Слова прозвучали вроде бы грозные, но перед глазами – какой-то несерьезный шкет. Балуется? Разыгрывает? Так вообще-то взрослых разыгрывать не положено! Не могут никак дядьки в толк взять, как им реагировать на этот странный наезд со стороны непонятного ребенка. Тем более полного тезки пионера-героя военных лет.

Ладно. Помогу.

Слегка отвернувшись и незаметно шаркнув ногой по гальке я, как заправский битбоксер шумнул губами, изображая хрип рации, после чего резко поднес руку ко рту (и здесь помог браслетик-фенечка), наклонил голову и забормотал деловито:

– Козей на связи. Прием. Да. Ничего особенного. Нет. Обойдусь. Все под контролем. Без протокола. Своими силами. Людей хватает…

Шустрый катерок-глиссер пронесся рядом с нашим берегом, поднимая легкую волну. Я широко помахал свободной рукой, и приветливые люди на катере радостно замахали мне в ответ. В тему получилось.

– …Да, вижу. Не надо. Двигайте дальше. Здесь сознательные люди. Все. До встречи на базе. Отбой.

Повернулся к толстякам.

Один из них, более светлый, остолбенело сидел, открыв рот, а второй, загорелый, вяло сучил ногами, пытаясь подняться в сторону только что заброшенного в воду недоеденного куска арбуза.

– Ну, так как? Мусор убирать будем?

– Ага! Будем, гражданин… это… как его… патруль… синий…

– Пацанам скажите, пусть костер потушат. Воняет на весь город.

– Так-так, це неодми́нно! Гэй, Мыкола! Швыдко туши вогнище! Зараз, я тоби казав! Та не сечею, дурна башка. Водою з моря! Водою, казав я тоби!

– Честь имею, – ляпнул я по привычке слегка не в тему и гордо, с чувством выполненного долга, двинул дальше по берегу.

Вот ведь добился же своего, а настроение все равно испоганено.

Пляж забит народом чуть ли не до отказа, а замечание нарушителям делает сопливый ребенок. Другим что, дела нет? Или приятно купаться в арбузных ошметках?

Известный принцип «моя хата с краю, ничего не знаю». Излюбленная, я бы сказал, в нашем менталитете схема. И с каждым годом она паразитирует в наших мозгах все больше и больше. И будет уверенно паразитировать дальше до тех пор, пока «хатами с краю» не станут целые куски разваливающейся страны – бывшие наши братские республики. И запылают эти «хаты», вопреки расхожей примете, буйным синим пламенем, из-за дури местных вельмож и князьков, дорвавшихся до власти. А виноват в этом будет все равно одиозный центр с его проклятым советским прошлым. Беспричинно, алогично и непоследовательно, но… виноват.

А вы знаете, я даже согласен, что он виноват.

Этот пресловутый проклятый советский центр.

Как минимум виноват потому, что не научил простых людей элементарно делать замечания друг другу, как, к примеру, здесь, на пляже. Душой болеть за общее богатство. Виноват потому, что в нашей стране бандитов любят больше, чем ментов. Нарушителям сочувствуют больше, чем потерпевшим. А практически из всех магнитофонных динамиков в советских дворах сочится ядовитая, хрипящая прокуренными связками блатная уголовщина. Любимые народом песни – про поножовщину, гоп-стоп и благородную зоновскую печаль о далекой свободе. Государство в глазах рядовых советских обывателей – оно по умолчанию плохое. А все, кто против него – будь то кухонные диссиденты или разбойники с ворами, да вообще преступники всех мастей, – они… ничего так, хорошие люди… пока до нашей собственной шкурки не добрались, любимой и дорогой. Та, что тоже «с краю». Но даже и в том случае государство опять плохое – не смогло уберечь и защитить драгоценную шкурку!

Спросите, а при чем здесь самое передовое в мире государство?

А скажите мне, кто проповедовал все это время культ бунтарского духа и благородной революционной борьбы? Кто вообще присовокупил разбойника Стеньку Разина и вора Емельку Пугачева к романтическому обществу беззаветных борцов с царским режимом? А кто в суровые революционные годы слово «грабеж» лицемерно подменил на звучный, наукообразный термин «экспроприация»? И экспроприировал все, что плохо лежит, так, что шуба заворачивалась?

То-то и оно!

Все это сделал тот самый государственный идеологический центр. Фетиш пролетарской шизофрении, раздвоенного сознания и двойной морали. «Здесь играем, а здесь рыбу заворачиваем». Мина замедленного действия. Долгоиграющий вирус расщепленного мировоззрения. Вот мина и взорвалась. И вирус начал качать в тело страны смертельные токсины. Построили могучее богатое государство, а дешевую червоточинку просчитать не смогли.

Ну ладно, не одну червоточинку. Россыпь. Жилу. Пласт.

Все равно – можно это было все предвидеть!

А знаете, что помешало? Не поверите – всего-навсего ГОРДЫНЯ и ЧВАНСТВО. Осознание собственного величия и абсолютной непогрешимости. Культ собственной личности во власти. Вот в чем виноват товарищ Сталин! В основоположении среди нашего руководства пагубной традиции себялюбия и вседозволенности. Репрессии, в которых его винят, пришли уже как следствие, как результат. Причина – она страшнее. И опаснее.

Сейчас на дворе развитой социализм и репрессий практически нет. А культ «себя любимого» есть. Раздробился он только – до области, до района, до каждого города и села. До каждого кабинета практически. Измельчал, но от этого стал еще опаснее.

Опасность пока еще не так заметна, но с каждым годом «культ» все активнее размножается делением, отпочковывается по родственному признаку, по-свойски ширится и расползается, как зараза. И каждая новая «почка» – маленький Бонапарт. Или Пиночет. Или помещица Салтычиха, если брать кого из наших. И все это – за счет тотального обвала на минус, следите за мыслью, УМА, ЧЕСТИ и СОВЕСТИ! Знакомо?

Чудовищный парадокс!

Люди чем-то недовольны? Начхать! Утрутся. Они всегда чем-то недовольны.

Любят уголовные песни? Так мы… певцов посадим! Поют про «тюрягу»? Вот там пускай и посидят! Это вместо того, чтобы шевельнуть мозгами и выяснить – а в чем же заключается для людей привлекательность этой вонючей уголовной романтики? Что как минимум уникально именно для нашей страны! Только не включается уже УМ. Вышел весь.

Шепчутся на кухнях? Вон из страны! Пускай шепчутся в своих америках. А ничего, что там они не «шепчутся», а начинают орать во весь голос? Гадости, между прочим, орать. Нас унижать, и большей частью незаслуженно. Престиж наш ронять во всем мире! Ничего страшного? Ну-ну. Про ЧЕСТЬ, естественно, и не вспоминает никто.

Что еще? Гадят на пляжах? А это их личное дело! Свобода у нас. К тому же страна большая, всю не загадят. А ежели загадят, то… пусть и живут в свинарнике, раз свиньи! Их дело. У них все равно у каждого… хата с краю. И рыльце в пушку… И СОВЕСТИ нет, как и у большинства новоявленных вождей наших, отцов нации, блин…

Тяжело мне на это смотреть, зная, чем вся эта катавасия закончится в девяносто первом. Ведь каждый видимый недостаток – на поверку пустяк. Все лезущие в глаза изъяны – вздор, прах, работы на пятнадцать минут! Но этих «косяков» становится все больше и больше, они постепенно и неумолимо собираются в огромный снежный ком, который уже совсем скоро безжалостно раздавит мою страну. Расплющит и разотрет. Под радостные вопли одних, у кого «хата с краю», и многообещающие лозунги других, которые все прекрасно понимают, но делают свое черное дело, преследуя собственные шкурные интересы.

Твоя вина, страна, в том, что ты беспечно взрастила и тех, и этих.

Их немного, но у них все получается, потому что остальной народ, как всегда, просто безмолвствует. Это он умеет делать прекрасно. Научили.

Вот ему и не привыкать…

 

Глава 19

Амба есть амба

Да гори оно!..

Поднимая тучу брызг, я с наслаждением врезался в соленую морскую прохладу, разом смывая с себя и душную пыль жаркого дня, и весь негатив, неумолимо оседающий в мозгу из-за всего того, что вижу вокруг себя.

Наконец-то! Из-за этой нежданной стычки с нарушителями экологического равновесия, чтобы искупаться самому, мне пришлось пройти по берегу дальше. Много дальше, метров так на четыреста. Замечу – не по беговой дорожке! По неудобной гальке и мимо разбросанных тут и там огромных каменных кусков, отвалившихся от скалы, тянущейся слева. Мыс, оставшийся за спиной, выпирал далеко в море, и сидящую на нем присмиревшую группу видно было издалека. Им меня соответственно тоже. «Инспектору» не с руки было самому плескаться в водичке, чистоту которой он так бдительно охранял. Неправдоподобно это.

Поэтому, когда новые мои знакомцы превратились в малюсенькие светлые и бурые пятнышки на фоне черно-желтых скал, я не спеша разделся за камушком, аккуратно все это свое хозяйство привалил голышом, чтобы ветром не распотрошило, и… с разбегу пронзил своим телом долгожданную водную гладь.

Ух, здорово!

Вода, конечно, позорно теплая для полного удовольствия, но я знаю, где спрятана вожделенная прохлада. Хватанув ртом воздуха, я нырнул чуть глубже. Здесь, собственно, не очень-то и глубоко, всего метра три, да и то если отплыть подальше от берега. Под водой на светло-бирюзовой гальке всюду разбросаны обросшие водорослями огромные валуны. Между ними тут и там мелькают шустрые полосатые кефальки, снулые рыбы-зеленухи и редкие солидные луфари. Легкой рябью мельтешат непуганые стайки полупрозрачных креветок. Крабы-травяхи шарятся по дну в поисках легкой добычи. Крупные зверюги по этим временам! Обросшие травой и мелкими рачками мидии сочными гроздями свисают с гладких боков подводных каменных изваяний, освещенных вездесущими солнечными лучами.

В наше время, в начале предстоящего тысячелетия, мидии измельчают. Просто не будут они успевать дорасти до приемлемых размеров – слишком много на них появится охотников. Тем не менее послевоенный город в голодное время они прокормить сумели. И не вымерли. А вот с ростом населения уже в более или менее благополучные времена, глядишь ты, не справляются. Мельчают, исчезают, переползают в дикие места подальше от человека.

Характерный хруст резанул ухо через толщину вод. Это какой-то очередной гурман отодрал пласт мидий от их каменного дома. Ага, вижу этого охотника за беззащитными тварями. Метрах в пяти от меня из-за камня показался парнишка лет четырнадцати в маске без трубки. Это характерно для местной морской шпаны: трубка больше мешает, чем помогает. На ногах у ныряльщика черные ласты «Турист», знакомое снаряжение. На поясном ремне висит авоська с добычей, уже практически полная. Заметив меня, парень приветливо махнул рукой.

Я крутанулся под водой, чтобы развернуться к охотнику лицом, и показал ему «викторию» (два пальца в форме латинской буквой «V», вообще-то в это время приветствие не особо распространенное, ну да ладно), потом оттолкнулся ногами от ближайшего валуна и взмыл кверху: к воздуху, к солнцу, к привычному дневному шуму.

Как же все-таки морское плаванье умиротворяет!

Я какое-то время полежал еще на спине, глазея на небо и слегка шевеля кистями рук под собой, чтобы не возвращаться в вертикальное положение, беспечно позапускал кверху фонтанчики соленой воды, попадающей в рот с набегающими волнами, потом с сожалением вздохнул, перевернулся на живот и погреб к берегу.

А там все мое умиротворение, как вы, наверное, уже догадываетесь, как корова языком слизнула. Хотя… это в двадцать первом веке оставлять вещи без присмотра на пляже опасно. А по этим временам воруют все же редко. Имеется в виду – именно с пляжа. Так-то воров хватает и сейчас. Короче…

…Одежды не было!

Я беспомощно оглянулся кругом. Кто мог позариться на мои «сокровища»? Кто же тут может исхитриться разбогатеть, став счастливым обладателем выцветшей футболки, заношенных штанишек и дышащих на ладан резиновых кед? Кому это надо?

– Гэй, инспэктор! Щось втратив?

Сверху, на скале, на пятиметровой высоте надо мной маячил какой-то тип. Плохо видно против солнца, но обращение «инспектор» позволяет предположить, что концы, а точнее, начала моих неприятностей следует искать на мысе Хрустальном. На лежбище переросших морских свинок. Там ведь и молодняк был! Группка, насилующая мидий на «вогнище». Если мне память не изменяет, человек эдак пять-шесть. Возраста от пятнадцати до двадцати. Проследили, значит, терпилы злопамятные. Судя по всему, пасли сверху, так как внизу ситуацию я контролировал. Вот же я тормоз! Влип, короче.

– Вещи верни, – хмуро потребовал я, – как там тебя, Мыкола?

– Дывися! Знаэ як зваты! А ну-ка, потремайте його, хлопцы, я зараз…

И помчался к спуску, который, как я знаю, был чуть в стороне.

Справа и слева от меня над камнями замаячили ухмыляющиеся рожи. С обеих сторон по две. Всего пятеро, значит. Многовато. И в возрасте они – не детвора сопливая. Будь ты хоть трижды Ван Даммом – весом задавят, массой. Хотя, если бить на поражение…

– Не советую, хлопцы, – мрачно предупредил я, незаметно разворачиваясь спиной к скале и лицом к морю, – плохо может кончиться.

Блеф, конечно.

Никого калечить нельзя, дороже обойдется. Легче самому огрести малехо да и слиться по-хорошему. Только как же это тяжело сделать, когда по телу уже разливается здоровая и веселая злость! Пошла уже боевая трансформация, спасибо тебе, мой друг и учитель Козет. Ирина тоже, кстати, многому научила. Аж руки чешутся…

– Тихо будь, инспектор.

Загорелый до смоли парень лет восемнадцати медленно приближался из-за камня справа. Местный, стало быть. Значит, должен соображать, что, во-первых, на берегу не воруют, а во-вторых – на пляжах не дерутся. Закон неписаный. Для всех, кроме беспредельщиков…

– А то что? – нагло поинтересовался я. – Разбежитесь в панике?

Парень хохотнул и резко сократил дистанцию между мной и собой.

– Спокойно стой, – угрожающе произнес он, протягивая ко мне руку.

Стараясь не демонстрировать свою реакцию и навыки, я осторожно пятился назад, но с левой стороны тоже уже приближались двое. Отступать некуда, а в отдалении по валунам в нашем направлении прыгал Микола, резво спустившийся со скалы. Краем сознания я отметил – из пяти нападающих загорелых только двое: по одному с разных сторон. Трое, значит, погостить приехали. Сафари, понимаешь, у них. На добросовестных сотрудников «Голубого патруля».

Неожиданно в голову пришла несвоевременная мысль – как хорошо, что я не снял трусов перед плаваньем. А ведь была дилемма – или купаться голым и ходить потом в сухих трусах, или мочить плавки, а затем снять их, ибо под штанами все равно не видно. Спасибо тебе, Провидение, за то, что помогло мне правильно решить этот ребус.

Мысль была такой неадекватной, что я не удержался и прыснул. Неожиданно и для себя и для окружающих меня охотников за головами.

– Смешные вы, – поспешил я объясниться, продолжая пятиться спиной к скале. – Пять здоровых лбов против второклашки. Который при всем при этом еще и при исполнении. Мало того, что огребете сейчас физически, так потом еще придется огребать административно.

– Весело тебе? – хмуро поинтересовался загорелый, продолжая приближаться. – Сейчас обхохочешься.

– Стойте! Стойте, хлопцы! Дай мне. Я первый!

Вот натура! Лишь бы не опоздать на раздачу. Стремящийся на веселую расправу Микола, не сбавляя скорости, всем телом налетел на меня.

А я мягко и плавно сделал… пу-бу.

Нет. Это уже не битбоксинг. «Пу-бу» – это вовсе не звуки, издаваемые ртом, хотя и звучит прикольно. Пу-бу – это стойка в оздоровительной гимнастике у-шу. В просветленной и безмятежной, хотя истоки ее движений лежат далеко не в безобидной области. И возраст у этих движений – никак не меньше тысячи лет. Что не умаляет их эффективности.

Я резко присел на левую ногу, вытянул правую и развернул корпус вправо. По привычке кулаки показушно прижал к бокам внутренними сторонами вверх. Классическая пу-бу. Позер!

Мыкола же и не думал о красоте классических движений. И на мою вытянутую ногу даже внимания не обратил. Он видел сначала жертву, а потом – несущуюся навстречу гальку. М-да. Борозда, наверное, будет длиной метра в два.

Не препятствуя позывам натасканного тела, я, как положено, не сгибая правой ноги (болит, зараза, ушиб ее этот слон Микола!), плавно перетек в стойку бинь-бу. Встал, короче, вертикально, накрыл правый кулак левой ладонью и коротко поклонился. Будь добр уважать соперника. Любого! Один из основополагающих принципов у-шу.

И тут же кто-то из уважаемых людей сзади грубо схватил меня за шею.

Излюбленный хулиганский прием старшего по отношению к младшему – большим и указательным пальцем что было силы сжать шейные позвонки у хрупкой мелюзги. В любой момент для усиления можно другой рукой схватить за горло и… придушить, если надо. Просто и эффективно.

Ну что ж, есть у нас ответ и на эту методу.

Делая вид, что теряю равновесие, я наклонил голову и схватился за шею, надежно фиксируя пальцы нападающего, а потом резко пошел вниз, скручивая тело вправо. Одновременно – и палец врага на излом, и уход от возможного удушения. Со стороны – будто я безобидно падаю наземь, а вражина почему-то шипит от боли в кисти…

– А ну, оставьте пацана в покое!

Что это? Подмога? Между прочим, очень кстати!

– Тебе че надо? Я не понял.

Ну не прелесть ли? Я сейчас прослежусь. До боли знакомые вопросы!

– Серега! Бей! Сечи их всех!

А! Это же Микола. Перешел, значит в ранг болельщиков. В конце своей борозды. А чего сам-то не встает?

– От пацана, говорю, отвяньте!

Это же мой подводный знакомец!

Парень приближался к нашей тусовке по короткой дуге мягкими кошачьими шагами. Ох как хорошо я знаю эту походку! Мальчишка-то с подготовочкой! И это не бокс, не классическая борьба и… даже не наше родное самбо…

Так это же…

Неожиданно стоящие слева от меня потрошители мидий, утробно хрюкнув, крутанулись на месте и тяжело осели на гальку. Я снизу даже не заметил, что там такое сделал пловец. Но такое падение уже видел. В исполнении Козета. Когда наш друг Алеша протирал моим инструктором пыль на татами.

Крутой Серега, тот, который самый загорелый, рыча, бросился в атаку. Вот! И этот прием я уже видел. Движение, похожее на «липкие руки» в у-шу. Стиль «Вечная весна». Серега потянулся к парнишке сразу двумя руками, а тот в движении ловко перехватил его кисти и мягко увел в сторону с подкруткой. А одна рука, кстати, осталась в захвате на болевой – на кистевой излом.

Загорелый заскрипел зубами и осторожно спиралью опустился на гальку. Осторожно, потому что резко двигаться было уже больновато.

– Все! Все-все. Хорош. Хорош, говорю. Отпусти! Мы уходим. Амба.

Парень сразу же отпустил захват. На мой взгляд, немного опрометчиво.

Да! Точно. Неугомонный Микола, не вставая с четверенек, тех, которые брюхом кверху, на четырех костях крабом подкрался к моему ныряльщику и что есть силы пнул того по ногам.

Нас, рыцарей Света, когда-нибудь все же погубит наше благородство. Вкупе с коварством черных сил!

Парень как подкошенный рухнул на хитромудрого Миколу, который по всем прикидкам и старше, и тяжелее моего защитника. Тем не менее рука Миколы каким-то неведомым образом сразу оказалась между двух ног им же поверженного противника, а тот жестко ее вытянул вдоль своего тела, слегка изламывая в локтевом суставе. Краем глаза я отметил для себя – болевой прием парень делал очень осторожно.

Микола истошно заорал. Несоразмерно, на мой взгляд, степени излома.

Я поднялся с гальки и хмуро направился к загорелому Сереге, который, морщась, растирал себе кисть здоровой рукой. За моей спиной, кряхтя и постанывая, поднимались с земли первые двое поверженных. Пятый, оставшийся нетронутым, молча стоял около кромки воды и обалдело хлопал глазами. Он, кстати, был и помоложе всех – лет пятнадцати всего, сверстник нашего ныряльщика.

– Амба, говоришь? – мрачно поинтересовался я у Сереги. – Ничего не перепутал?

Несмотря на мой вызывающий тон, само содержание вопроса указывало на начало мирных дипломатических переговоров. Для тех, разумеется, кто признает, как и все нормальные пацаны, элементарные дворовые понятия. Миколы это не касается, а вот Сереге, по всей видимости, правила не чужды. На то и расчет, потому как объективно перевес не на нашей стороне. Формально.

Тем не менее уже прозвучало священное слово «амба», а значит, нам уже ничто не грозит. По крайней мере, не должно. Мой коричневый оппонент не только понимал, что после драки кулаками не машут, но, как я понял, ему было еще и реально стыдно за своих бледнолицых родственничков.

– Амба, – повторил он, подтверждая мои наблюдения, – шабаш, хлопцы. Пошли отсюда. Слышь, спортсмен, отпусти Миколу. Вставай, брат…

– Хлопцы! Що ж це диется? Та я зараз йому…

– Ша, брательник. Ничего ты ему не сделаешь. Засохни.

– Шмотки верните, – напомнил я, не выпуская из поля зрения неадекватного Миколу. – И вообще, на будущее, не воруют тут у нас на пляжах. Западло. Не говори только, что не знал!

– Рот закрой вообще! – окрысился Серега. – Сопли подбери свои, взрослым указывать.

– А взрослые офаршмачиться не боятся? – тут же огрызнулся я. – С какого района, братки?

– Не твое дело, – опрометчиво ляпнул коричневый и тут же сообразил, что на этот вопрос положено отвечать любому, кто ни спросит.

Заведено так. Исстари.

– Стрелка.

– Матюха, – заявил я не без гордости.

Наш район в городе – почти как Спарта в Греции.

– Дачи, – присоединился ныряльщик, – а вообще меня Артемом зовут.

– Витя, – протянул я руку, – будем знакомы, партнер.

– Так ты же этот… Марат, – опешил Серега. – Козей! А может, ты и не инспектор вовсе?

– А может быть, и не инспектор! – согласился я. – А нечего сорить тут на общем пляже! На Стрелке что, купаться негде? Песочный, Солнечный, Херсонес. Своих мест мало? Чего у нас-то забыли?

– Не у вас, а у Дач, – тут же продемонстрировал Серега знание местной геополитики. – И то это здесь, в бухте. А на Хрущах вообще все общее.

– «Все вокруг колхозное, все вокруг мое», – неожиданно продекламировал Артем.

– Чего? – опешил Серега.

– Ничего. Где мои шмотки? – прекратил я дискуссию.

– Да вон, за камнем. Скажи спасибо, что не обмочили их, как Микола предлагал.

– Ай да Микола! Не ожидал. Ну, дьякую тебе, родной.

– За що?

– Да за все хорошее. За то, что в мире есть ты такой.

– Який такий?

– Свидомый и справжний, – отрезал я. – Прощевайте, хлопцы. Идите, отдыхайте себе на Хрущах. За буйки только… не заплывайте.

Двусмысленно прозвучало. А и пусть!

Агрессоры, что-то ворча себе под нос, не спеша удалились.

Мы переглянулись с Артемом и неожиданно прыснули оба.

Веселуха, да и только!

 

Глава 20

Мое почтение, дон Педро

Отвернувшись от своего спасителя, я стянул с себя мокрые плавки и облачился в любимые штанишки, так своевременно вернувшиеся к папочке. Отворачиваться, кстати, в таких случаях от мужика – тоже, между прочим, признак хорошего тона по этим временам. Достойные пацаны не должны смущать друг друга своими размерами, причем… при обоих раскладах, кто понимает.

Артем же в это время вернулся за брошенным снаряжением и своей добычей.

– Мидии будем жарить? – просто спросил он.

Я огляделся. Многовато людей кругом. Которые, к слову, в наши разборки не лезли, а должны были бы: стая великовозрастных балбесов щемила у них на глазах мелкого пацана! Все упорно делали вид, что ничего особенного не происходит, шалят себе просто ребятишки на пляже. А хата своя, как известно, с краю…

Крабы трусливые. Пусть теперь нюхают!

– А давай! Гляди, вон какое дерево прибило! Дров хватит.

– Пойду железку поищу…

Я развалился на гальке, прислонившись спиной к горячему камню, и потер правую ногу. Голень саднит, гематома будет с кулак, наверное. Вот же урод этот Микола! Любитель повоевать кодлой против одного. А Артем… ничего себе так, шустро двигается. Для своего возраста. И то, что он работал в стиле русбоя, – факт неоспоримый.

А это значит…

– Есть железка, Витек, тут рядом кто-то спрятал. Там и кострище старое есть. Пойдем туда?

– Ага. Сейчас пойдем. А ты, Артем, выходит, у Богдана учишься? – спросил я как бы между прочим. – Знакомые движения.

Парень коротко глянул на меня, но на вопрос не ответил. Поднял с гальки авоську с мидиями, потом зачем-то вновь опустил ее на землю и показушно похлопал себя по карманам.

– Черт, а у меня и спичек нету, – сокрушенно вздохнул он, – знаешь, наверное, в другой раз пожарим. А хочешь, я тебе их все отдам? Родители плов дома сделают. А я пойду, знаешь…

– Стой, Артем! Подожди! Ты чего взбеленился-то?

– Ничего я не взбеленился. Мне просто пора, забыл я…

– Ты из-за Богдана, что ли? То, что я догадался? Так про него многие знают. Думаешь, я сдать его хочу?

– А с чего ты взял, что я так думаю?

– Да ты как-то мидий резко перехотел… когда я про Богдана спрашивать начал…

– Да нет. Почему ты решил, что он скрывается? Его что, кто-то ищет?

Умно. Это он меня подловил. Вопрос, что называется, на засыпку.

– Просто… говорят, «принимали» его в Херсонесе на днях. Не слыхал?

Артем с интересом разглядывал мою физиономию. По ней, наверное, было видно, как я изворачиваюсь.

– Ну… слыхал. А ты откуда вообще сам про Богдана знаешь? И, кстати, где научился приемчикам?

– Каким приемчикам? Все как-то само собой получилось…

– Ну ладно. Тогда я пошел.

– О’кей. Не само собой. Это… кунг-фу. Вин чун. Кореш из загранки научил. С Камышей. Он на сейнере мотористом работает, ну и… в тревожной группе числится. У них подготовка силовая в органах. Все же знают…

– Ну да. Слыхали.

– А про Богдана хиппари рассказали, что на раскопках в Херсонесе подрабатывают. Он же там в последнее время тусовался. Ведь так же?

– Ну… верно. Там. А чего они еще рассказали?

– Что пацанов учит русскому бою, что про историю славян знает много, про церковь рассказывает, про русичей.

Артем замолчал.

Чего он крутит? Чего опасается? Чем я могу быть опасен для Богдана? То есть… я-то, конечно, опасен, но он откуда может знать, что я при делах? У меня на лбу не написано: «Этот ребенок работает на КГБ».

– Слушай, Вить, а там, на Херсонесе, его кто задерживал? Не знаешь, случайно?

Вижу, как Артем изо всех сил пытается показать мне свое равнодушие. Мол, так, между делом спросил. Разговор чтоб поддержать. А на самом деле и не интересно ему все это вовсе. Якобы…

– Тоже мне секрет, – ухмыльнулся я, забирая у него авоську с ракушками. – Пошли, короче, костер жечь, есть у меня спички. А Богдана участковый увел, с дружинниками.

– Ты сам видел?

Равнодушный ты наш. Чуть не подпрыгнул на месте.

– Не-а. Работяга местный. На раскопках который сокровища ищет. Чтоб на бутылку хватило.

– А работяга из блатных, что ли?

– А я знаю? Пьянь какая-то…

– А тот, кто уводил, это точно мент был? Он уверен?

Не понял. Что за вопрос? Что этот парень имеет в виду?

– «Он» – это тот работяга? – уточнил я на всякий случай, пытаясь при этом потянуть время, чтобы прокачать варианты.

– Ну да. Он что, в лицо знает того участкового?

– Да понятия не имею! Сказал «участковый». Может, тот представился! Или там ксиву свою показал, не знаю…

Почему-то Артем напрягся вновь. Незаметно так, но я-то видел, что его гложет что-то. Ну, что еще, блин? Что я опять не так ляпнул?

Вообще молчать буду!

Я ухватил валяющийся рядом обломок дерева за сухие ветки и потащил его под скалу. Здесь людей поменьше, спокойно можно палить «вогнище». Быстро соорудил круг из крупных валунов, сунул в центр комок сухих водорослей и стал сооружать вокруг него «колодец» из обломков древесины.

Артем молча наблюдал за моими манипуляциями.

Очень нужный и полезный для меня парнишка. Бесценный источник информации. Хоть и бдительный, но все же недостаточно осторожный. В том, что знаком с Богданом, легко раскололся по косвенным. И так же косвенно подтвердил его личность. В смысле, что Богдан именно тот самый, которого мы ищем, – спортсмен, историк и так далее. Насчет Херсонеса не возражает, хотя это уже не так точно. Киксует из-за того, что Богдана ищут, но это как раз понятно. То, что за драку задерживали одного из учеников Богдана, наверняка в узких кругах знают превосходно. Как и то, что ученик, возможно, сдал своего учителя. И, между прочим, не исключено, что уход группы из инкерманского монастыря с этим же и связан! Неплохая версия. Из Инкермана ушли, на Херсонес пришли. Там тоже есть скалы, где можно полазить с веревками, есть труднодоступные пляжи, где можно помахаться, и площадь городища приличная – есть где побегать на выносливость. Вроде все сходится.

Да только очень странно Артем реагирует на то, что Богдана ищет именно милиция!

Позвольте, а кто тогда еще? КГБ? Ребята-спортсмены со своим многомудрым учителем про это ни при каких раскладах знать не могут! Этого быть не может… потому что не может быть никогда.

Тогда кто еще может искать, если не менты? Их антагонисты? Воры? Блатные? Зачем?

– А где железка? – спросил я у Артема, нащупывая в кармане спички. – Сейчас кастрик запалим, и железяку прокалить надо. Мидии быстрее раскроются.

Парень молча отошел за кусок отвалившейся от утеса скалы и вытащил там из какой-то щели ржавый лист металла. Кусок обшивки, что ли? От катера?

Кстати, предположение насчет того, что Богдана ищут именно блатные, легко можно проверить! В несколько приемов…

Хотя зачем им его искать?

– Слушай, Артем, – начал я свою многоходовку, пытаясь одновременно поджечь водоросли в «колодце», – а ты слышал, как Богдан в Инкермане босо́ту местную разогнал? За наезды не в тему? Он там тренировался с пацанами, а быки с зеленки пытались его прессануть, как водится. Так не тут-то было! Гопота летала там как фанера над Парижем. Слыхал?

Артем молча меня выслушал, поднял с гальки свою маску с ластами, встряхнул от воды и… медленно пошел в сторону, обратную от Хрусталки, бросив на меня короткий, ничего не выражающий взгляд.

– Артем! – позвал я, слегка опешив. – Ты куда?

Парень ускорил шаг, глянул еще раз в мою сторону на прощанье и вдруг рванул что было сил по мокрой галечной полоске, прямо по узкой кромке рядом с водой.

Охренеть!

«Многоходовочка» удалась на славу. С первого же движения. Ну ты и стратег, братец! Тебе бы дипломатом работать, в Организации Объединенных Наций. Через неделю заседал бы в Нью-Йорке в гордом одиночестве! Как король мира.

А что вообще случилось-то?

В сердцах я пнул свой «колодец» в несостоявшемся кострище. Авоська еще с мидиями тут. Я поднял сетку и задумчиво побрел вдоль берега. В другую сторону – к мысу.

Парень услышал от меня о событиях, о которых наверняка сам знал отлично. Его моя осведомленность переполошила? Похоже. А за кого, интересно, он меня принял? За «ментенка»? Подумал, что я сексот? Стукач ментовский? Ерунда. В таком возрасте в стукачи не принимают, мал еще. Нет, серьезно. Как можно меня, мелочь пузатую, идентифицировать как спецагента? Правильно, никак. А вот как… шестерку приблатненную…

Первый раз Артем напрягся, когда я произнес слово «ксива». Точно! Ведь угораздило же меня сказать не «документы», не «удостоверение», не хотя бы «корочки», а… «ксива».

Ляпнул как заправский зэчара.

А потом я поведал ему сагу об обиженной босоте. О которой, между прочим, в милиции вряд ли могли бы знать! Вот как. А вот те, кто с этой самой босотой контачит, – те пожалуйста. Во всех подробностях.

Вот, значит, за кого меня принял Артем.

А если все это свести в одну точку, то получается…

…Богдан и его ученики считают, что их ищут блатные!

Если по сути, то вывод более чем очевидный: на Богдана действительно наехали представители местного криминалитета. И вовсе не ментов опасаются он и его миньоны. Не строгих участковых с не менее строгими дружинниками с красными повязками. Что-то не срослось у него именно с синей братией. Вот почему он исчез из Инкермана!

Я задумчиво мерил шагами гальку, волоча сетку с мидиями за собой.

А что они друг с другом могли не поделить?

А вот тут как раз все просто. Ребятки Богдана действительно показали зубы в районе ГРЭС, нам об этом недавно Косяк рассказывал. Тот, которого звать Костей Приходько. И отбивались успешно любители истории от хулиганов неоднократно. Не скрывая особо, что у них есть свой лидер. Учитель Богдан. А это означает появление нового авторитета там, где не положено. Где все места под солнцем уже заняты – у блатных это строго.

Плюс можно предположить, что под очередную раздачу попал какой-нибудь родственничек любимый либо особо приближенная «шестерка», а то и один из мелких авторитетов. И возопил обиженный о возмездии, на что «обчество» и дало свое высочайшее добро. А против блатного наказания никакие спортсмены не устоят, как известно. Татуированные бойцы открытого ринга не любят. Их кара – перо в бок исподтишка или удавочка на горло в тихом месте. Не процесс важен, а результат.

И если Богдана приговорили таким образом, становится понятной его осторожность. И паника Артема. Совершенно оправданные опасения.

Один только вопрос.

За каким рожном Богдан маячил на Херсонесе? Так, что даже я без труда вычислил его новое место обитания. Специально блатных приманивает? Так это глупо. Они в открытую атаку никогда не пойдут. У них своя «наружка» есть, обложат, как медведя в берлоге, подкараулят там, где им удобно, и поминай как звали…

Участковый опять же!

Его появление – случайность или очередной хитрый ход в чьей-то игре? Непонятно пока. Да и мутно все как-то, обрывочно и несвязно…

– Витя!

Я аж крутанулся на месте от неожиданности. Сюрприз за сюрпризом.

Полина!

А с ней какой-то высокий хмурый мужик в строительной спецовке. Худой, смуглый, с черными, коротко остриженными волосами. И… да он копия этой мелкой! Только в мужском и взрослом исполнении. Никак родственничек?

– А я папу нашла, – просто сказала Полина, не спеша подходя ко мне, – он, оказывается, работает на стройке. Как раз на биостанции.

Вон оно что!

Мужик деликатно остановился в отдалении.

– Поздравляю, – промямлил я и спросил, очередной раз демонстрируя во всей красе свое тугомыслие. – Так ты, выходит, на стройку от меня сбежала? Из троллейбуса?

На мое удивление, ерничать Полина не стала. Даже согласилась… с констатацией очевидного:

– На стройку. Отец писал маме, что работает на стройке. На сдаточном объекте. А на каком именно – забыл написать. Главное, что папа обещал вернуться, как только объект сдадут. И почему-то не…

Она осеклась.

– В общем, я его нашла раньше. Благодаря тебе, Витя.

– А я здесь вообще при чем?

– Если бы мы не пошли гулять на Херсонес, я бы не узнала про биостанцию, – терпеливо стала объяснять мне девчонка. – Строек в городе много, но осенью сдают только этот корпус. Я решила проверить – и сразу нашла папу. В бытовке…

Да мне, если честно… до одного места!

На кой ляд мне нужны все эти бразильско-мексиканские страсти? Донна Роза наконец нашла своего неуловимого дона Педро! Который оказался братом-близнецом дона Гомеса от четвертого брака бабушки Изауры с карибским пиратом. Мне какое дело до их святого семейства?

Вместо этого я спросил по-свойски, будто бы мне это интересно:

– А здесь-то вы чего забыли? На пляже? Решила папу от шпатлевки отмыть?

– Да нет. Просто захотели в центр прогуляться. Пешком. А по берегу – самый короткий путь. Да и красиво здесь…

Почему она не огрызнулась? Странно. Родитель оказывает положительное воздействие?

– Ладно, Полин. Я пойду. Мне в ту же сторону, но… тороплюсь я. Вы гуляйте тут, а я побежал. Мидии, кстати, не нужны?

– Нет, спасибо.

Вот ведь…

Если бы папы не было, сто пудов она рассказала бы мне, куда в экстренном порядке я могу эти ракушки себе запихать. По одной за раз. В подробностях. А так…

Какая воспитанная девочка!

– Ну, пока!

– Мы еще увидимся?

Упс.

Не успел смыться. Вопрос прямо как из отечественного сериала. Который серий так на́ сто.

– Конечно, Полин. Слушай! Я сегодня в шесть часов в «Искринке» буду. Знаешь, где это?

– Ага.

– Так ты приходи туда с папой! Мороженого поедим.

– Приглашаешь?

– Ну… Вообще-то меня самого туда пригласили… В общем, да. Там можем встретиться, если хочешь.

– Будешь моей руки у папы просить?

Наконец-то! А то я уже как-то переживать начал.

Узнаю прежнюю девочку-припевочку. Нена́долго же тебя хватило!

– Если будешь себя хорошо вести. И правильные оценки в школе получать.

– Буду-буду!

– Вот тогда и посмотрим.

– А ты с моим папой не хочешь познакомиться? Я про тебя ему уже рассказывала.

Да что же это такое? За что мне все это? Где я так нагрешил-то?

– Давай… в «Искринке» и познакомимся. Ладно? Я же говорю, тороплюсь сильно.

– Ну, ладно. Понимаю. Мидии могут протухнуть…

– Да не мои это! Слушай, Полинка, я побежал. Хорошо? Папе привет передавай. Скромный он у тебя какой-то…

Блин. Чегой-то я? Сейчас же ответка прилетит!

Не дожидаясь, когда у милой девочки начнет открываться рот, я резво повернулся к ней спиной и что есть мочи припустил в сторону Хрустального мыса.

А мидии я хлопцу Миколе отдам, пусть кушает.

Все равно мимо пробегать.

 

Глава 21

Немного о грустном (можно не читать)

И вновь о печальном (наверное, пешие прогулки на меня так действуют).

Есть у меня стремительно крепнущее предположение, что в некоторых важных вопросах наше современное общество, которым мы все так гордимся, слегка заблуждается, я бы сказал.

Самую малость.

Имеется в виду некоторая устоявшаяся точка зрения, широко распространенная именно среди представителей русскоязычного населения шестой части суши, которая когда-то была Великой Российской империей, потом стала бастионом коммунизма со звучной аббревиатурой «СССР», ну а сейчас… впрочем, нам самим пока не очень понятно, кем мы стали сейчас. И это, к слову, одно из следствий того самого заблуждения, которое и не дает мне покоя.

Мне кажется, что мои современники просто… попутали берега. Образно говоря, крутой берег называют пляжем, а болотистую низину – гордым утесом. Градом на холме. И в связи с этим внаглую задрали нос перед теми, кто не может уже ни возразить, ни дать достойного отпора. Хотя бы потому, что нет их элементарно уже в живых – кого сотни, а кого и тысячи лет!

Да-да. Мы стали чересчур заноситься именно перед нашими незаслуженно охаянными предками.

Сами посудите – нет у нас ни одного лидера в прошлом, будь то князь или царь, да хоть и генеральный секретарь, кого бы мы не окатили ушатами вонючей грязи под радостные одобряющие вопли нечистоплотных соседей по планете. Да еще и приговаривали, что не должно, мол, быть в нашей истории темных пятен, гласность у нас, открытость и плюрализм мнений. А ну-ка давай все грязное белье на свет божий! Пусть честной народ полюбуется и пожурит нас. А мы еще и покаемся, коли умные люди просят.

И за теми обгаженными пеленками как-то в одночасье перестали уже замечать и свои собственные победы. Ведь были же у нас в истории достойные дела. Или уже нет? А как же подвиги наших дедов, культура и искусство, дворцы и храмы, открытия, триумфы и всякие другие достижения? Нам хотят доказать, что их не было? Нет, не так спрошу – какого, извиняюсь, рожна мы сами порой соглашаемся, что это все ерунда? Да и неинтересно это все почтеннейшей забугорной публике… им бы скандалу побольше. И Петр уже не такой Великий, и Екатерина – развратница, а Сталин… так ваще…

И не только вождей это касается.

Простым смертным прадедам тоже изрядно достается. Хотя вся вина их заключается в том, что родились они раньше. И жили тут до нас, имели, понимаешь, такую наглость. И не видели у себя под носом того, что нам, таким умным и грамотным, на расстоянии лучше видно.

Только с чего это мы решили, что нам виднее? Что предки проще, наивнее, примитивнее своих потомков? Откуда взялась эта широко распространенная и, на мой взгляд, крайне деструктивная точка зрения? Такое впечатление, что кое-кто хочет показаться чуть круче на фоне того, кого сам же и унижает.

Что, будете возражать? Считаете, что это не так?

А примерьте к себе.

Вы что, ни разу не сталкивались с ситуацией, когда дети относятся к своим обычным родителям как к… туповатым неандертальцам? Как к дремучим ретроградам, поросшим мхом занудных нравоучений? Хотя бы потому, что их «предки» в компах ничего не шарят и интернета не уважают. Или считают, что мобильный телефон нужен только для звонков, а все остальные навороты – баловство одно. Представляете, какой отстой? Лузеры. Ничего не понимают. Все же знают, что будущее по-любому за молодью, поэтому безусое и прыщавое племя считает себя по умолчанию гораздо продвинутей отсталых пап и мам.

Впрочем, я лишь озвучил одну из проекций суперпроблемы всех времен и народов, которая с легкой руки Тургенева звучит как «Отцы и дети». Тут, к сожалению, согласия не будет, как ни крути, – проверено временем. И с другой стороны, чтобы не казаться предвзятым, нужно признать, что и большинство родителей по зеркальному принципу не могут по умолчанию рассмотреть в своих отпрысках будущих Спиноз и Сократов.

Это еще мягко сказано!

По десятибалльной шкале, где на единицу приходятся «Дебилы конченые», а на десять – «Вот я в твои годы!», современные папы и мамы своим взрослеющим чадам редко поставят хотя бы «четверку». Объективно, разумеется. Если без рисовок перед родственниками или соседями.

Такое вот противостояние оценочных суждений.

И если дело касается лично моих предпочтений, свой боевой штык я бы оставил именно на той стороне баррикады, где продолжают «тупить» более великовозрастные оппоненты. Там, на мой взгляд, больше… ну, если не правды, то, по крайней мере, практичности и здравого смысла.

Ну да ладно.

Речь не об этом. Проблема гораздо шире. Монументальнее, я бы сказал.

Все чаще и чаще ловлю себя на мысли, что тысячу раз был прав правдолюбец Лермонтов, вложив в уста одного из своих героев одну простенькую формулу, которая при ближайшем рассмотрении превращается в безупречную парадигму, определяющую целую концепцию взглядов на преемственность поколений:

Гениально!

Лаконично и точно.

И как сегодня эта аксиома резко диссонирует с общепринятыми взглядами!

Как же так?

Мы! Мы ведь умнее, а не они! У нас – библиотеки, мегагигабайты электронных книг, знания всякие, история, наука, в нашем распоряжении весь опыт человечества! Наши машины быстрее, наши глаза зорче, у нас – компьютеры, ракеты, гироскутеры, наконец, лазеры и спиннеры…. да чего хотите!

А у них всего этого не было. Значит…

А ничего это не значит!

Думаете, трудно научить кроманьонца пользоваться мобильником? Думаю, нет. Труднее вас будет научить каменным топором мамонта забивать.

Заметьте – со времен Марка Твена фантасты разных стран и эпох все пытались и пытались заслать в прошлое умного и расторопного «прогрессора», который научит бестолковых предков уму-разуму как минимум. Как максимум – в корне выправит все ошибки предшественников и возглавит триумфальный марш человечества к гораздо более светлому будущему. По крайней мере, значительно светлее того, куда бы оно попало, блуждая самостоятельно впотьмах и периодически наступая на коварно расставленные тут и там грабли истории.

Ведь «человек из будущего» – очевидно умнее, ловчее и… некоторые антропологи считают, что даже и физически совершеннее: рост выше, вес тяжелее, объем легких на пару кубических сантиметров больше.

А если вдуматься – так ли это очевидно?

И всегда ли правы фантасты с антропологами?

Ну да, у нас – красивый цветной монитор перед носом, шустрый автомобиль под задницей и дорогая мобила в руках. И шариковая ручка. И лазерная указка. И по три телика в доме – в гостиной, в спальне и на кухне. И многое-многое другое, чего нашим предкам даже и не снилось. Только вот какое все это хозяйство вообще может дать превосходство?

Не хочется вас расстраивать, но создается смутное ощущение, что… никакого.

Возьмем хотя бы для сравнения общество столетней давности.

Было тогда у нас прокля́тое самодержавие, в недрах которого зародился не менее проклинаемый уже в наши дни коммунистический строй. Ну любим мы это дело – проклинать тех, от кого «ответка» не прилетит. Русская народная забава. К слову, те, кто наиболее рьяно «проклинает» своих предков, – как раз из плеяды молодого и продвинутого поколения. Из тех, кому легче судить предшественников, чем делать что-то самим. Кому проще заглянуть в «Википедию», чем тратить время на архивы в книгохранилищах. Кто предпочитает знать, а не изучать. Судить, пока, не дай бог, самого не осудили…

Впрочем, сейчас пока не о них.

Они более чем понятны и, как правило, не особо интересны.

Другие вызывают интерес и восхищение. Как раз те, кто уже распят на судилище.

Один маленький факт для размышления – в России начала двадцатого столетия в интеллигентской среде ты не мог считаться образованным человеком, если не знал в совершенстве… барабанная дробь… три-четыре иностранных языка!

А? Каково?

Обычно изучали французский, немецкий и английский. Но это, так сказать, базовая комплектация. Для середнячков. А ведь знавали и больше! Включая и «мертвые диалекты»: латинский, древнегреческий, старославянский. И дело даже не в потребностях общения с иностранцами или, может, кому в голову взбредет, тьфу три раза, с зомбомертвецами. Нет! Просто сам процесс изучения языков – для мозговой деятельности это как гантели для мускулатуры, грубо говоря. Как спиннер для пальцев. Как эспандер для трицепса. С детских, гимназических лет! С поркой по субботам вкусными розгомотиваторами, чтобы латинские да греческие падежи быстрее усваивались.

Получается, что у предков вековой давности мозги «накачаны» были покруче наших! И память. И логика. И гибкость мышления. Понимаете теперь, откуда в начале двадцатого века черпал свой бешеный потенциал гигантский рост науки и техники? Чем, кстати, мы сейчас незаслуженно кичимся. О литературе, философии я вообще молчу. Кто из «мыслителей» в наше время сравнится с Гегелем, Марксом, Лениным, наконец? Куда делись современные Пушкины и Толстые?

То-то и оно.

Теперь о физических параметрах.

Как ни крути – современное поколение дохлее, хоть и живет дольше.

Сто лет назад пешком ходили больше? Безусловно. Пища была экологичнее? Без всякого сомнения. Эскалаторов не было, лифтов тоже не особо. Вместо автомобилей – верховая езда. Вместо мордобоя по пьяни с использованием травматов – благородные дуэли посредством, обратите внимание, холодного оружия!

Вы, современные, продвинутые и цивилизованные мужики двадцать первого века, вы боевую саблю хоть раз в жизни в руках держали? Этот остро отточенный метровый тесак весом в полтора смертоносных килограмма? Это же жуть! А взмахнуть этой железочкой не пытались? Так, чтобы без риска отсечения себе самому или кому-нибудь из окружающих каких-либо выступающих частей тела? Вы даже представить себе не можете, как это сложно и… жутко. Значит, ловчее был народ. И смелее. И здоровее. Про выносливость – вообще молчу, страшно представить, что довелось людям вынести в те годы. Достаточно только бурлаков вспомнить.

Как ни крути – переплевывают нас наши «дремучие» предки. По всем параметрам. И вопреки расхожему стереотипу. А то, что у нас «гаджеты» умнее, так это… не особо-то и наша заслуга. Отними у нас мобильник – и… все! На шашку с голой пяткой, как в том анекдоте.

К чему это я?

Да к тому, что чешутся у меня порой руки совершить что-нибудь глобальное для любимой советской Родины. Неймется все же оказать государству заветную помощь, в которой остро нуждаются мои «темные» и «неразумные» предки из социалистической действительности. Как завещал огромный сонм литературы про хитромудрых «попаданцев».

Но, к счастью, очередной раз накатывает своевременное «просветление» мозга.

Как сейчас.

И звучит в горячей головушке холодный отрезвляющий вопрос: «А кто ты сам такой, чтобы пытаться учить кого-то уму-разуму? Чем ты лучше этих людей из наивного социалистического края, пытающихся построить свое специфическое счастье? Все твое преимущество перед ними – это прогрессирующий цинизм и болезненное самомнение. Ну и любовь к популярному чтиву про перековку прошлого. А, ну да, есть еще кое-какие знания, типа «для чего нужны простым смертным функциональные кнопки на клавиатуре» и «как отключить антивирус, чтобы комп на «танчиках» не тормозил».

Нет, ну конечно, что касается непосредственно меня, есть еще опыт военной службы, прикладной психологии и преподавания истории в самые что ни на есть «гибкие» времена для освежения, а я бы даже сказал – для «освежевания» устоявшихся взглядов на прошлое: в девяностые годы. Плюс банальный жизненный опыт пятидесятилетнего непьющего мужика, что, на секундочку, в наших реалиях – уже что-то!

Но как же этого на поверку оказывается мало!

Мало для того, чтобы хотя бы попытаться изменить прошлое к лучшему.

Доказать?

Да пожалуйста! Как два файла отослать.

Сразу же вопрос на засыпку – в какую сторону будем менять действительность? В правую или в левую? В капиталистическую или в коммунистическую? По мне, так второй вариант предпочтительней. Зато первый – реалистичнее: ведь, если честно, социализм в нашей стране все же обречен, как ни крути. Отойдет в лучший мир Леонид Благословенный – и сразу же, как черти из табакерки, повыскакивают тут и там на политическую арену молодые реформаторы. С отметинами на лысом челе. Слегка недоученные, ограниченные, но наглые и беспардонные. К тому же воспитанные на благоговейном почитании импортной джинсы и «ритмов зарубежной эстрады».

И даже если с моей помощью как-то локализовать плюралистичного Горби, все равно кто-то да найдется. Чуби, Рыжи, Ходи… За ними не заржавеет, а за всеми не уследишь. И все равно подломят хребтину социалистическому мамонту. Это неизбежно. Предпосылки предстоящего катаклизма видны даже сейчас. Я все о том же засилье вездесущего бюрократического монстра. Для толковой карьеры уже мало профессионализма. Гораздо важнее блат, подхалимство и беспринципность. И с каждым годом эта тенденция все зримее.

Так что менять-то будем?

Если даже допустить, что силенок хватит хоть на какую-нибудь трансформацию, – цели-то нет! И, между прочим, я не зря заикался о мудрости предков. Даже здесь, в семидесятых, в недрах зарождающейся реформаторской демагогии пока еще хватает по-настоящему грамотных спецов, которые жизнь положат, чтобы не дать рухнуть до поры до времени всей этой махине. И этих толковых людей гораздо больше, чем будет их в девяносто первом. А тем более – в начале двадцать первого века. К сожалению.

И этих профессионалов, которые не за страх, а за совесть укрепляют Страну Советов, мне не переиграть. Да и помочь им я смогу мало. В этом я отдаю себе трезвый отчет. Слабоват.

Вот и выходит – куда ни кинь, всюду клин.

Не грозит мне карьера многомудрого «прогрессора». Не выйдет из меня «спасителя Отечества», ибо… лицом не вышел. Да и цели у меня такой нет, если честно, по вышеуказанным причинам.

Мои чаяния гораздо скромнее. Приземленнее.

Во-первых, найти странного субъекта, зовущегося Богданом. Зачем – пока не знаю. Симпатичен он мне заочно, поэтому трудно сказать, на чьей я стороне. Во-вторых, очень хочется мне разобраться с ночным происшествием, когда кто-то неизвестный нанес коварный удар по пацанскому престижу нашего района. Кое-что станет понятным сегодня ночью. Ну и в-третьих, добиться гармонии и согласия в нашей боевой группе, хотя… это не главное. Уже взрослые все же наши мальчики и девочки, сами разберутся со своими слабоуправляемыми гормонами. Нудисты им в помощь.

А я – всего-навсего ребенок.

Не простой, конечно, но ведь в этом же и вся фишка!

 

Глава 22

Служил Гаврила… разводилой…

– Не положено!

– Ну дя-адь, говорю же, родственник у меня там. Племянник… как его… внучатый… я ему…

– Не положено!

Чучело!

Чурбан бездушный. Пень стоеросовый.

На вечеринку поедания мороженого с новым моим знакомцем Гаврилой я безответственно опоздал. Прилег на диванчике в спортзале, размышляя на тему «менять этот мир к лучшему или оно и так сойдет», и вдруг, сам от себя не ожидая, безмятежно заснул. Умаялся, видать. Или перекупался, скорей всего.

Когда проснулся, первая мысль была – да гори он, этот Гаврила, синим пламенем! Лучше еще поспать. Однако в свете недавних событий и моих предположений по этому поводу – как ни крути, надо встречаться.

Примчался на финишную отметку с результатом минус тридцать минут, а тут новое разочарование: мордастый мужик на входе – надо думать швейцар, никак не меньше – колом встал на пути, и ни шагу в сторону! А ведь точно – здесь же еще пока не молочная кафешка со звучным названием «Искринка», а типовой кабак «Приморский», хоть и специализирующийся на сладостях. «Искринкой» все это дело станет лет так через семь-восемь, а пока…

– Ну дя-а-адя! Я вам чего, врать буду? Я что, похож на забулдыгу? Или на дебошира? А! Может, вы за столовое серебро волнуетесь? Так вы не волнуйтесь! Я не воришка вам какой-нибудь Я же…

– Не положено!

– С-с-су… ровый вы какой… гражданин…

Что это вообще за дела?

Швейцаров тут понаставили!

Да еще и чмошных каких-то. Где ливрея золотом? Галуны? Шитье? Мичманская темно-синяя тужурка старого образца, залихватский военно-морской клеш и начищенные до ослепительного блеска огромного размера боты. Ну да, какое у кабака название, такой и швейцар. Тематический, блин. Для полноты гармонии еще и аксельбанты нацепил. Старые какие-то, с тусклыми шнурами и блеклым наконечником…

– Дяденька, а вы на флоте служили?

– На флоте.

– Мичманом, наверное?

– Мичманом.

– Товарищ мичман! Проведите, пожалуйста, ребенка до родственника в ресторан.

– Не положено!

Я медленно вздохнул и медленно выдохнул.

– Сундук паршивый, – произнес еле слышно, спускаясь вниз по ступеням крыльца.

Вход в заведение находился на уровне второго этажа. В конце восьмидесятых энтузиасты от истории отыщут в архивах документы, подтверждающие, что этот небольшой и уютный домик когда-то принадлежал деду Анны Ахматовой, герою первой обороны города и кавалеру орденов Святого Владимира и Святой Анны с бантом. Будущая поэтесса в отрочестве часто гостила в этих местах. И жила она…

Так-так-так. А ведь это довольно полезная информация!

Деду нашего литературного гения, насколько я помню, за геройские дела дали не просто дом, а целый участок в самом центре малюсенького тогда городишки. А он уже строил себе родовое гнездо по всем канонам тогдашней архитектуры. С южной спецификой, разумеется. А это означает наличие флигеля во внутреннем дворе, где и гостила романтически настроенная девочка Аня. До нашего времени это сооружение, конечно, не сохранилось, да и главное здание перестраивалось неоднократно, только дворик и выход в него никуда не могли подеваться. И кстати, где хозяйственный подъезд к ресторану? Ведь не через швейцара же сюда продукты таскают.

Я прошел немного дальше по улице Ленина в сторону Графской пристани.

Точно! Вот и проезд вовнутрь, похожий на тоннель для бронепоезда. И кованые ворота, перекрывающие туда доступ. Подумаешь, как страшно! Особо не размышляя, я улегся пузом на пыльный асфальт и ужом проскользнул под препятствие. Делов-то, даже не испачкался… толком. Пару раз хлопнуть по футболке – и опять чистый, готов к посещению общественно-культурного заведения.

Ба! Да я ведь знаю этот двор-колодец. Разумеется, по более поздним временам. На месте ахматовского флигеля, где сейчас сколочен какой-то хозяйственный бокс, на заре двухтысячных появится изысканное деревянное кафе с открытой площадкой для столиков и шикарным ассортиментом японских суши из местных сортов черноморской рыбы. Не помню, как эта ресторация будет называться, в памяти осталась только начальная буква «Q» из английского алфавита, да и то потому что народ эту забегаловку иначе как «Козьей задницей» и не называл, извиняюсь, конечно, за плохой французский. Да я и был-то здесь всего лишь раз по одной деликатной причине.

Мудрость народная не просто так лепит городским объектам такие чу́дные названия, поэтому я сперва предположил, что связано это с очень уж глухим двориком, который с западной стороны упирался в высоченную булыжную стенку центрального холма, а с трех других был тесно зажат домами. Тесновато тут, как у козла в…

Однако все оказалось гораздо сложнее.

Дело в том, что в поисках укромного пристанища под напором беспощадных ураганов человеческой черствости, скрываясь от бурь и штормов дремучей несправедливости закоснелого в своих заблуждениях общества, в этой тихой и скромной лагуне в начале тысячелетия попыталась бросить якорь гонимая пытливым и беспокойным пролетариатом городская… гей-тусовка. Такой вот кружок по интересам образовался из числа любителей японской кухни. И хозяевами тут были два… мм… как бы сказать поделикатнее… искренне любящих друг друга человека, родители которых отформатировали их при рождении с идентичными половыми признаками. По неведомому капризу природы.

Надеюсь, я толерантно выразился?

Короче, как уже было сказано, посещение сих мест было у меня разовым, но где находится туалет, я хорошо запомнил. А был он как раз в том самом двухэтажном здании за моей спиной, куда со двора вел замысловатый, многоколенчатый коридор, напоминающий…

Впрочем, хватит уже об анатомии. Я и без того легко нашел запасной вход в ресторан. Все было, как и… будет в будущем. За исключением отсутствия самой кафешки. С нежно-бирюзовой аурой.

Возле черного хода громоздились штабеля картонных коробок, и тускло поблескивали мятыми боками использованные молочные бидоны. Рядом сутулый парень в чудовищно грязном переднике угрюмо внимал окружающей действительности, облокотившись на древко дворницкой метлы.

– Эй! Ты чего тут потерял, пацан?

Хороший вопрос.

Тут что, ресторан или хранилище золотовалютных резервов? Вообще ни с какой стороны не пробиться! Неплохо же они свой Форт-Нокс охраняют, цепные псы солянки «Пикантной» и заливного языка «ле Галантин».

Бдительные стражи секретов общепита.

А парень-то что-то больно молод для дворника, да и вообще – для официальной трудовой деятельности. Лет семнадцать всего, не больше. Если допустить, что это практикант из кулинарки, непонятно, почему он работает после шести. У тех по законодательству рабочий день до четырех, и ни минутой позже, ни-ни. Профсоюз порвет. Значит, этот «на леваке» подрабатывает, шабашит, стало быть. Посему его присутствие тут ничуть не легитимнее моего.

И он это прекрасно знает…

– Так меня к вам послали, – стал я на ходу сочинять очередную небылицу. – Тот мичман, что на входе, и послал. С веревками на груди. Говорит, проверка сейчас здесь будет. С минуты на минуту. Из горисполкома, кажись, или… как его… да не помню. За санитарию, короче, будут трясти. Тот мордатый сказал, что вам надо тихонечко отсюда… испариться. Очень быстро. Чтобы не семафорить зря и не отсвечивать по фарватеру. Ага. Так и было говорено…

Есть!

«И согласитесь, какая прелесть – мгновенно в яблочко попасть, почти не целясь!»

Чудеса моментального преображения. Без лишних уговоров парень мановением руки сорвал с себя антисанитарный фартук, закинул его за коробки и, беспечно насвистывая, двинулся в сторону ворот. А он здесь вовсе и ни при чем. Так просто, мимо проходил, даже и не думал тут подметать что-нибудь, вот еще! Меня же словом не удостоил – ни тебе «спасибо», ни тебе «пожалуйста»! Кстати, вовсе он и не сутулый. Показалось, что ли? А ворота, интересно, будет, как и я, на пузе преодолевать? Или ключи у него есть?

Ладно, забыли. Ну, что у нас тут?

Коридор сначала ныряет вниз, выписывает пару замысловатых коленец, затем полого тянет кверху. Справа пахнет кухней, слева – лестница на второй этаж. Там, кстати, и находился санузел общего пользования, я помню. Мне туда, значит.

Наверху обшарпанность стен сменилась цивильной отделкой в сиреневых тонах. Приглушенный свет, запах ванили, за углом угадывается общий зал – оттуда доносится сдержанный гомон посетителей и звуки модной песенки опального Ободзинского.

Я осторожно выглянул из своего темного закутка. Ну да. Как я и предполагал – кабак постепенно превращается в кафешку. Это я сужу по наличию детей в вечернее время. И по обилию сладкого десерта у посетителей на столах. На ближайшем ко мне, между прочим, хит этого заведения – сбитые сливки, посыпанные шоколадной крошкой. Целая батарея мензурок, похожих на широкие бокалы на высоких стеклянных ножках.

Непроизвольно сглатывая слюну, я попытался отыскать глазами Гаврилу.

Вон он, возле окошка. Уже набрал каких-то угощений. Завидев меня, широко улыбнулся и махнул рукой – мол, давай, двигай сюда.

– Опаздывать изволим, сударь?

Я плюхнулся на мягкий диванчик и потянулся к стакану с молочным коктейлем.

– Тут, между прочим, детей без взрослых не пускают, – хмуро проинформировал я своего нового знакомца.

– А я знаю. Поэтому и встречал тебя на крыльце… минут двадцать назад. Пока не надоело местного халдея развлекать. Что, трудная сегодня тренировка была? Что-то щеки у тебя опали. И веснушек не видно…

– Что-то вроде того, – уклончиво подтвердил я, спрыгивая с темы, а потом вдруг осенило: – Так этот швейцар подводный знал, что я должен прийти?

– А то. Я его специально предупредил.

– Лучше бы не предупреждал, – заметил я. – Вот же натура сундуковская! Жалуются потом, чего их на флоте не любят. Курица, блин, не птица…

– Не бери в голову. Давай угощайся. Восстанавливай силенки-то.

– А я что, выгляжу изможденным?

– Да сам на себя не похож.

Понятное дело – без грима-то. А, наплевать. Я с удовольствием вонзил пластмассовую ложечку в залитый жидкой шоколадной массой толстый белоснежный брусок, отдаленно напоминающий пастилу. А на вкус больше напоминает зефир. Как они это делают?

Гаврила щелкнул зажигалкой и прикурил.

Ну да, в эти времена никто даже и не думает бороться с курильщиками в общественных местах. Гляжу, даже пепельницы на столах присутствуют. Как-то диковато они выглядят в обществе шоколада, ванили и карамели. Я принюхался. Насколько я помню, то, что курил Гаврила, в советской торговле звучало как «сигареты соусированные и ароматизированные», и меня всегда мучил вопрос – что за шаловливый гений в нашей отечественной пищевой промышленности исхитрился связать в этом наименовании вкусное слово «соус» с малоаппетитными предметами курения. Хотя… пахнет действительно неплохо. Кажется, эти сигареты в будущем запретят – уж больно вредны окажутся. Между прочим, как раз из-за «соуса», в котором и вымачивали табак.

Не подозревая об этой опасности, Гаврила с видимым удовольствием глубоко затянулся и выпустил к потолку мощную струю дыма, исхитрившись через ноздри пустить еще и две струйки вниз. Среди нашей курящей шпаны это называлось «зарядить дракона». Вроде взрослый дядька, а… детский сад на выезде!

– Я человека одного ищу, Витек, – неожиданно произнес Гаврила, продолжая баловаться с дымом. – Ты должен его знать. Он мальчишек тренирует приемчикам всяким…

Я сделал титаническое усилие над собой, чтобы не показать, как внутри что-то тревожно екнуло, – продолжал неторопливо уплетать очередной гоголь-моголь.

Похоже, что мои предположения приобретают реальные очертания.

Почему-то вспомнился осторожный мальчик Артем. Интересно, будь он сейчас на моем месте – тоже дал бы деру?

– Тебе что, тренер мой нужен? – спросил я Гаврилу в лоб, не называя имен.

– Ну, если он тот, кого я ищу…

А почему этот «искатель» не озвучивает предмет своего поиска? Мне в унисон? Что за тайны мадридского двора?

– А откуда я знаю, кого ты ищешь?

Я невозмутимо двинул к себе очередную сладость. Не поскупился Гаврила с угощением. Что у нас тут? Ага, мороженое. Пойдет…

– Да ты понимаешь… – Гаврила стал сосредоточенно рассматривать огонек своей сигареты. – Точно и не знаю. Говорю же, тот, кого ищу, спортом с детворой занимается. Причем неофициально. А главное, не в спортзалах каких, а прямо под открытым небом, на природе.

– Ну, есть такое дело, – туманно подтвердил я, облизывая ложку. – В спортзалах мы редкие гости. Все больше… по горам, по долам. Нынче здесь, завтра там.

– Вот-вот! – обрадовался Гаврила. – Примета редкая. Не думаю, что второй такой альтруист отыщется.

– А зачем он тебе?

– Да родня его ищет, – быстро ответил Гаврила.

Чересчур быстро.

Гото-овился к вопросу, бяшка. Готовился. И ответ такой… как обмылок скользкий.

Родня – это дело такое. Неоднозначное…

– Ну… коли родня…

Если взять за основу мое зыбкое, но уверенно набирающее прочность предположение, что Богдана ищут блатные, то моя задача – двинуть этих братков по ложному следу.

Родня, говоришь?

– Вообще, наш сэнсэй работает на… стройке! – озвучил я Гавриле эпизод из мелодрамы шустрой девочки Полины. – Ага. На этом… как его… сдаточном объекте. Что за Мартышкой (Мартынова бухта). Там корпус биостанции достраивают, и наш… учитель… подрабатывает там. В свободное от тренировок время.

– Точно?

Я в упор уставился на Гаврилу.

– А что, такое вот бывает… не точно? – спросил его, изображая недоумение.

– В смысле, именно на этой стройке он работает?

А ведь этот модный красавчик сильно обрадовался! Хоть и виду не подает.

– Я ему кирпичи не подносил. Пацаны говорят, что на той.

– А где вы сейчас тренируетесь?

И демонстративное равнодушие. Мол, так, просто светский разговор поддерживаю. За рюмкой мороженого. А в глазах – азарт терьера, ухватившего за хвост лису в норе.

– Вообще-то… не велено нам распространяться. Но тебе скажу. Как на духу. Мужик ты вроде не вредный. И не жадный. И сам, говоришь, тренируешь кого-то, раз меня приглашал. Короче, мы сейчас тусуемся… под Балаклавой. На Василях. Там только одна лестница на пляж чего стоит. Триста ступеней! Пару раз туда-сюда мотанешься – считай, полтренировки прокачал…

Полный бред. Зато Балаклава – далеко в стороне от локации наших интересов, ни в одной сводке пока еще не фигурировала. С глаз долой – из сердца вон. Ищите там неведомого сэнсэя, так заинтересовавшего обидчивый блатной мир. И на стройке, где обитает мутный батюшка моей новообретенной подружки, можно пошукать. Там вообще черт ногу сломит.

А пока суд да дело, мы себе пометочку оставим – не одинока, значит, наша Контора в поисках странного спортсмена-антисоветчика. Который к тому же еще и хиппи со всеми прелестями идей пацифизма. А заодно и православный славянофил с тягой к педагогике. Новый Макаренко. Основоположник русского скаутского движения, в противовес обрюзгшей пионерии.

И нам, а конкретно мне, нужно найти его раньше, чем татуированная братия. Как минимум из соображений безопасности и милосердия к объекту.

– Слушай, Витек, – показушно взглянув на часы, стал включать занятую озабоченность Гаврила. – Ты давай, оставайся, наяривай все тут, а я пойду, пожалуй. Дела, знаешь ли. И так на этого халдея время напрасно убил, пока тебя не было. А «тайм», как нам известно, сделан из «мани». Понимать должен, не маленький.

– Все путем, Гаврила. Я понимаю.

– Все оплачено, ты не думай. Сейчас еще шоколад горячий принесут. С эклерами. Что не съешь, то понадкусывай, ха-ха. Сундуку с эполетами меньше достанется. Ну все, давай пять.

– Давай. Береги себя.

Стараясь идти чинно, мой щедрый друг продефилировал на выход. Напрасный труд актера – я прекрасно видел, как у него пятки от нетерпения горят. Полученная информация жгла Гавриле мозг. Служил Гаврила детективом, Гаврила бультерьером был.

В дверях Гаврила замешкался и сдал назад, галантно пропуская в зал новых посетителей. Я мысленно взвыл, закатил глаза и схватился за лоб.

Гасите свечи, господа! Они больше не понадобятся – взошло солнце!

В ресторан заходила Полина Кравцова собственной персоной.

А за ее спиной маячил ее снулый папаша-строитель.

Буэнос диас, дон Педро!

 

Глава 23

Обухом по голове

Слыхали теорию, что в каждой женщине спрятана ведьма?

Такая вот милая персональная чертовщинка под гладью тихого омута. Голову даю на отсечение, что эту версию придумали сами женщины, поскольку суровые мужики меньше подвержены этакому романтическому бреду. Их гипотезы звучат примерно так: «Мужчины – с Марса, женщины – с Венеры», или «Мужчины – дети Света, женщины – порождение Тьмы». «Ян – мужчина, инь – женщина. Взаимно дополняются, взаимно исключаются», а то и проще: «Ваш день – Восьмое марта», «Да убоится жена мужа своего».

Коротко и ясно.

В любом случае и те и другие признают наличие не только физиологических отличий друг от друга, но и целого спектра социально-психологического гендерного антагонизма.

Одни только рассуждения о женской логике чего стоят!

И что наиболее любопытно, о собственном интеллектуальном превосходстве над противоположным полом больше всего любят порассуждать именно мужчины.

А как же! Ведь нас же больше среди ученых, политиков, бизнесменов. Мужчины сильнее, успешнее, надежнее как в качестве руководителей, так и в качестве непосредственных производителей. Не путать с вопросами продолжения рода. Хотя…

Все равно кругом мужики в выигрыше.

Проблема только одна – почему же мы все на Земле до сих пор не в Золотом веке, коли сильный пол такой успешный и с этим своим замечательным успехом единолично крутит кормило ковчега человеческой цивилизации? Как говорится, если ты такой умный, почему до сих пор не богатый? Так ли безусловен догмат мужского превосходства? А не получилось бы у женщин рулить этим драккаром чуточку удачнее?

А может, даже и не чуточку…

Только женщина почему-то к штурвалу сильно-то и не стремится. Со времен исчезновения клана амазонок и прекращения матриархата в самые что ни на есть древнейшие эпохи. Почему?

У меня совсем недавно родилась в голове одна любопытная версия. Как раз после тесного общения с чудной девочкой Полиной, которая так изощренно доставала меня все это время до самых моих нежно любимых потрохов. А потом еще и… впрочем, не будем забегать вперед.

Я понял кое-что насчет женского пола.

Их секрет раскрыт!

Они предпочитают уступать бразды приоритета мужикам не потому, что глупее (как, собственно, и считают последние), а потому что… внимание, парадокс… ровно в два раза умнее. Это если сильно упростить и примитизировать мою новую гипотезу. Естественно, в реальности все гораздо сложнее, но исходный постулат остается железобетонным – не ведьма сидит внутри женщины, а запасной интеллект.

Поясню.

Ни для кого не секрет, что мужчины и женщины мыслят по-разному. Первые оперируют фактами, вторые делают упор на интуицию. Методологически мужики используют логические построения, женщины – чувственную среду. Там, где сильный пол руководствуется опытом, слабый слушает собственные эмоции. Образно говоря, мысли взрослых мальчиков похожи на кубики, взрослых девочек – на шарики. Из кубиков можно построить домик. А из шариков сделать… красиво. Узорчик какой-нибудь…

И вот внимание! Открытый мною феномен.

Правила игры в «кубики» просты и понятны. Логика, универсальность, здравый смысл, прецедентная методология поиска решений и все такое. А вот принципы игры в «шарики»… непостижимы! Во-первых, они алогичны (здравствуй, набившая оскомину «женская логика»). Во-вторых, резко индивидуальны, неповторимы и строго персонализированы. В каждом «женском домике» живут… особые «гномики». И в-третьих, что самое страшное для мужиков, этим принципам нельзя обучиться! Они приходят с рождением по половому признаку, и коварный женский элемент использует Богом данные таланты на полную катушку. И пути поиска истины у женщин зачастую короче и продуктивнее, чем у мужчин. Пока те ищут правильные проторенные дорожки, женщина шпарит по целине.

Это я о мозговой деятельности, хотя… бывает и буквально…

Вывод плачевен: мужской формальной логике может обучиться любая женщина, женской логике мужчину не обучить НИКОГДА! Вот вам и потенциальный перевес ровно в два раза. Точнее, до двух раз – зависит от женского желания. Может, кто-то из дамочек и не пожелает учиться строить башенки из кубиков. Но уж если вожжа под мантию попадет… круче руководителей не сыскать. Просто грамотная женщина вооружена лучше. И «шариками», и «кубиками».

А то, что нам, мужикам, кое-что кажется странным в их поведении и что мы привыкли свысока расценивать как собственное превосходство, на самом деле есть суть недомыслие ребенка в отношении поступков взрослой и снисходительной мамаши. Просто хорошая мать никогда не обзовет свое дитятко дебилом. Напротив, всячески будет завышать его самооценку, за что мы, мужская детвора, и любим женский пол. А не только за сексуальные утехи, спешу заметить.

Вот вам живой пример – Полина Кравцова.

И ее появление с папочкой в ресторане. Первый странный поступок – завидев меня в оцепенелом состоянии, пай-девочка потянулась к папиному уху и в чем-то стала его увещевать. В чем, я понял тут же. Папа-строитель, глянув без выражения в мою сторону, погладил дочурку по голове, чмокнул ее в макушку и… вдруг неожиданно покинул заведение.

Вот так! Тупо развернулся и шагнул за дверь.

А смысл? А обещанное знакомство? Оно, конечно, мне как стоп-сигнал зайцу, но тем не менее… Вновь планы меняются? Я продолжал остолбенело хлопать глазами, когда Полина решительно подошла к моему столику и молча уселась напротив. Нас разделяла батарея ванильно-молочных угощений и какая-то мутная недосказанность. Не хотелось ничего спрашивать и уточнять, ни тем более светски подсовывать сладости своей гостье. Глубоко в подкорке надрывался знакомый тревожный зуммер, по опыту означавший, что я опять не рассмотрел какой-то важной и очевидной вещи, лежащей прямо на поверхности. Под носом.

Бывало такое раньше.

– Ну что? Не дошло еще? – вдруг внятно произнесла Полина.

Я перестал моргать.

Как-то само собой мысли-кубики в моей голове стали обретать узнаваемые очертания. Лысые проплешины в картинке из пазлов стремительно восполнялись потерянными звеньями, и где-то уже совсем близко находилось Понимание. В гармонии с причинно-следственной Связью.

Чего-чего?

А ведь действительно, начало доходить!

Скажу больше, кое-что необычное и логичное одновременно тревожным буревестником крякнуло в голове еще там, на берегу галечного пляжа под Хрусталкой. Тогда, когда я приглашал девочку на угощение в «Искринку». А она грозилась папиным благословением. Крякнуло, звякнуло и… пропало в шуме прибоя. До поры до времени. И смутное ощущение Понимания продолжало корежить мой мозг в форме отстраненных рассуждений о смысле жизни и роли в этом наших замечательных предков.

Тогда как достаточно было задаться простеньким и очевидным вопросом – почему Полина сказала, что ЗНАЕТ, где находится «Искринка»?

ВЕДЬ В ЭТОМ ВРЕМЕНИ НИКАКОЙ «ИСКРИНКИ» ПОКА ЕЩЕ НЕТ!

Точнее, она есть, но не как «Искринка», а как ресторан «Приморский»!

И если там, на берегу, избыточные знания странной девочки можно было списать на недоразумение, то ее появление в этом конкретном ресторане и ее осведомленность о его грядущем переименовании не оставляет вообще никаких сомнений: Полина знает О БУДУЩЕМ.

Почему-то стало жутковато.

И прохладно внутри кишечника. Мороженого, что ли, переел?

– Дошло… кажется, – медленно сказал я. – Не все, конечно, но в общих чертах…

Полина помолчала, вертя в пальцах белую пластиковую ложечку. Откуда она ее взяла?

– Конечно, не все, – задумчиво подтвердила она. – Ты даже представить себе не можешь, до какой степени «не все».

– А ты просвети.

Я неожиданно успокоился. Даже сунул в рот что-то очередное молочно-клубничное.

Подумаешь!

Что я, земляков из будущего не видал? Пришиб даже одного как-то между делом…

Полина пододвинула к себе бокал с молочным коктейлем, вытащила и бросила в пепельницу трубочку, а потом сделала огромный взрослый глоток, зажмурившись от наслаждения.

– Моя любимая кафешка… в будущем, – мечтательно сказала она. – Жалко только, в девяностые из нее забегаловку сделают. Дешевую харчевню!

– Точно. Тошниловку. А потом – снова человеческую кафешку. В четырнадцатом, – подхватил я. – Литературный салон со сладостями. Только прежней магии уже не будет.

– Потому что мы станем взрослыми…

Я кое-что прикинул в голове и спросил:

– А тебя в эти времена социалистические из какого года занесло? Из шестнадцатого?

– Умница. Недаром я на тебя сразу глаз положила. Дураков не держим!

– Нормально! Вообще-то это я вас закадрил. Вместе с твоей подружкой, Анжелой. А она, кстати, не того?…

– Нет. Она нормальная. Из этого времени.

– Гора с плеч. Ну и как там… в шестнадцатом? Построили уже развитой капитализм на зависть предкам?

– Не-а. Строим еще… Вкусный какой коктейль, они что, ликер туда добавляют?

– Ага, чтобы малолеток спаивать…

– Чтобы их другие малолетки кадрили.

Я хмыкнул.

Вон откуда этот язычок ядовитый отрос. Из глубин времен!

– Я просто душу родственную почувствовал. Носителя неведомой информации из светлого будущего…

– Не такое оно уже и светлое, – неожиданно зло перебила меня Полина. – Светлое нашел. Мы там тужимся всем кагалом, а в ответ на нас весь мир ополчился.

– Да я в курсе. Не сильно-то я и отстал. Ты в будущем всего-то на год больше меня и задержалась. Не поменялось, значит, там ничего?

– Не поменялось… А тут что? Белок, что ли, с сахаром? Гадость какая. Попробуем…

– Потолстеешь, красавица.

– А что, разлюбишь?

– А я все думал, откуда в невинной деточке столько взрослой озабоченности. Теперь понятно.

– А мне-то помнится, что это какой-то замаскированный дедуля к школьницам клеился, а не наоборот. Байки рассказывал, что дружить типа хотел. Маньяк!

– Так надо было…

– Ага. Стал бы ты к малолеткам приставать, если бы вас ночью не шуганули? А?

Я опять впал в ступор.

Чего-чего? Нас ночью?

Это что… эпопея с мокрыми штанишками несчастного Димона – ее рук дело? Я шумно сглотнул.

– Ты ли, че ли?

«Любовь и голуби» на гастролях.

– Я, Бублик. Как тебя по отчеству? Батонович?

– А… как это? А откуда ты… Как ты вообще узнала, что мы встречаемся ночью? И где у нас сбор будет? И когда? И главное, кто тебе сказал, для чего мы вообще все это затеяли?

Я наконец обрел на мгновение ускользнувшую почву под ногами. Постепенно все становилось на свои места, но открытых вопросов от этого не убавлялось.

– Ты и сказал, – просто ответила Полина, аккуратно промокая губы салфеткой. – О! Эклеры принесли. А ты, ты откуда узнал, что я люблю эклеры? Тоже любишь поскакать по временным загибам?

– Чего? – опешил я. – По каким таким загибам? И как это, интересно, я тебе все про наши планы рассказал? И когда бы успел? Мы познакомились только на следующий день!

– Тогда и рассказал. Только в том варианте реальности вас никто и не трогал. Собрались как бестолочи ночью, полчаса языками потрепали, от теней пошарахались – и по домам. А я вернулась на двое суток назад и организовала вам экшен. Не с первого раза, если честно. С четвертого. Первые три… так… как-то слабенько получились. А на четвертый ваш милый Рэмбо даже струйку пустил от восхищения.

Она хихикнула.

А я ни черта не понял.

«Варианты реальности», «вернулась на двое суток», «с четвертого раза»…

– Слушай, Полина, – я решительно сдвинул в сторону все эти рюмочки и вазочки на столе, – давай-ка поподробнее! Я вообще врубиться не могу, о чем ты сейчас говоришь. Что за варианты?

– Ну, куда ты эклеры?.. Жадина! Ладно, слушай.

Она поерзала на стуле, чтобы удобнее приспособиться, взгромоздила локти на стол и начала поражать мое воображение. Если не опускаться до выражения «насиловать мозг».

– Сколько мне лет, как ты думаешь?

– Ну… если по аналогии со мной… около пятидесяти…

– Фиг тебе, малолетка. Мне около ста лет!

– Как это?

– Очень просто. Пятьдесят умножить на два.

– Умножить?

– Если получится без калькулятора. Дальше попробуй сам подумать.

– Сто лет… Так это выходит… что…

– Правильно-правильно. Именно так и выходит. Я живу по этому замкнутому кругу… уже третий раз!

Тушите лампы! Те, которые еще не погасли…

– Третий раз, – повторил я, медленно осознавая сказанное.

– Третий – не лишний, как оказывается, – сострила Полина. – Первый перенос из будущего в прошлое я восприняла крайне болезненно. Даже руки на себя хотела наложить, когда дошло, что все кругом из давно забытого детства. Потом ничего, оклемалась. Понравилось даже умничать среди собственных одноклассников, одногруппников, сослуживцев. Тщеславие можно потешить. Полюбоваться собой. Мальчиками пожонглировать. Да так, что в сорок девять – ни семьи, ни детей. В отличие от первой жизни.

Она неожиданно всхлипнула.

Меня аж холодом окатило, когда понял из-за чего. Да она своих детей вспомнила, которые не появились на свет во второй жизни! И внуков, если таковые имелись. Мамочки мои! Это что, и я могу так же лажануться?

– А потом снова настал тот самый момент, когда я старенькая закрыла глаза, а открывать уже пришлось в возрасте семи лет. Третий раз в жизни. На асфальте. Под желтой машиной, «москвич», кажется…

– Да-да-да, – задумчиво забормотал я, вспоминая. – Такое ощущение, будто «москвич» был размером с автобус. И в прошлый раз такая мысль почему-то тебе в голову не приходила. И девушка-великан. Симпатичная, молодая. Глаза – на пол-лица. Серые. Перепуганные.

– Интересно, – протянула Полина, – не знала, что у тебя все было так же…

– И не у одного меня!

– Что?

– Забей! Так что там у тебя… в третий-то раз?

Девчонка нахмурилась и непроизвольно стала барабанить себя пальцами по надутым губам.

Девчонка!

Скорее уж старушонка!

– Третий не лишний, – повторила она понравившуюся мантру. – Я думала, что третьего раза не переживу. Впрочем, я и не пережила…

Я ошарашенно уставился на это чудо с косичками… со столетним пробегом.

– Как это?

– Я таблеток наелась. Снотворных. Целую пачку употребила на следующий же день моей третьей реинкарнации. И… умерла.

Кажется, у меня пара волосин поседела. На голове, в силу малолетства.

Маскируя свой кошмар, попытался поерничать:

– Ну и как похороны были? Приличные?

Она вновь зло глянула на меня, но от зеркального ответа удержалась. Сказала спокойно:

– Похороны были. Не сомневайся. Только в другой версии моей третьей жизни. Я же просто проснулась в собственной постели. В родительском доме. В возрасте неизменных семи лет, как и в первые два раза. Проснулась и ревела весь день. В истерике билась так, что никто не мог успокоить. «Скорую» даже вызывали, укол делали. А мне так страшно было, что словами не передать.

– Надо думать…

– Но еще страшнее стало, когда на следующее утро я проснулась снова… во втором дне моего третьего переноса. А потом снова и снова, и снова. «День сурка» помнишь?

– Билл Мюррей? Один и тот же день по кругу? Пока не сделаешь чего-то важного. Так?

– И да, и нет. День по кругу – да. А важным оказалось… просто не ложиться спать до полуночи. Дошло до меня только через месяц. После того как я еще дважды глотала таблетки, один раз топилась и один раз прыгала с девятиэтажки…

– Просто не засыпать в этот день? И тогда наступит следующий?

– Умный мальчик. Если я, к примеру, лягу сегодня спать до двенадцати ночи, утром меня найдут мертвой. А сама я вернусь в начало уже прожитого дня, но… как это у фантастов называется… в параллельной реальности. Все просто. А если я наложу на себя руки, то вернусь в начало вчерашнего дня. Без малого – за двое суток до смерти. Такая вот любопытная закономерность.

– То-то ты мне про какую-то загадочную болезнь тогда втирала, – вспомнил я. – Что нельзя рано спать ложиться. А то, типа, умрешь…

– Не типа, а умру.

– М-да. Так ты, получается, при желании любой день переиграть можешь. Или даже два. В смысле… пережить… пере… существовать…

– Не мучайся. Разве дело в словах? Ты прав. Любой день. Если смогу заснуть до полуночи. А то как-то бессонница в последнее время замучила. С чего бы это?

– Ну да, – я задумчиво почесал затылок, – это как раз понять можно. Но какие перспективы!

– А никаких! – очередной раз злобно окрысилась… пожилая девочка Полина. – Я-то, может быть, и бессмертная. А ты в состоянии представить, сколько раз меня пришлось хоронить моим родителям? В других, черт знает каких измерениях? Мне каково об этом знать? Я хоть и вечная, но не железная же…

Неожиданные слезы заблестели в детских глазах.

Довел ребенка…

Впрочем, кто кого еще довел?! И, как выясняется, не меня одного. Из головы не выходил наш тихий ангел-душечка Димон, обиженный коварной девчонкой под покровом ночи.

– А как ты исхитрилась в одиночку справиться с Димоном? С тем мальчишкой, который… описался? У тебя же рост… от горшка два вершка.

– Да, – вновь улыбнулась Полина сквозь слезы, – это было весело. А вот исхитрилась! Труднее было про ваши коварные планы узнать. Я ведь тебя на информацию только на третий раз раскрутила, если честно. Тогда, кстати, и поняла, что ты тоже из будущего. Объяснились, раскрылись друг перед другом, но… как-то не заладилось между нами тогда. Интриги не хватало. И доверия. Особенно с твоей стороны. Испугался ты чего-то, я и не поняла чего. Родовые травмы? Короче, надо было все переиграть заново, вот я и придумала ночной налет на сопливых рейнджеров. Правда, захватывающе? На фоне сказок вашего Генки про девчонок-разбойниц.

– Но ты ведь… одна была?

– Одна. У меня, знаешь ли, за сто лет хватило времени изучить боевые искусства. И было у кого…

И тут на меня обрушилось понимание.

Как снежный ком… величиной с гору Чатыр-Даг.

Уже зная ответ, и от этого холодея еще больше, я тихо спросил:

– У отца училась?

Она удивленно подняла глаза на меня.

– В том числе и у отца. Правда, недолго. А ты откуда узнал?

– Узнал. А папу как зовут? Если это, конечно, не секрет какой великий…

– Не секрет. Богданом.

Что-то душно стало.

Воздуха, что ли, не хватает в этом помещении? Я перевел дыхание.

– Я так понял, он ведь… не Богдан Кравцов?

– Правильно понял. Не Кравцов. Это мамина фамилия. Папина фамилия Вуйчик. Богдан Вуйчик.

– Богдан Вуйчик, – как зачарованный повторил я. – Вуйчик! Богдан!! Вуй!!! Твою дивизию, Чик!!! Пипец, Чук!!! Екарный бабай!! И Гек в придачу! Финиш.

Лампы все-таки погасли.

Мир лопнул в моих глазах.

Если бы я умел падать в обморок, то с удовольствием бы… отбросил копыта…

 

Глава 24

Право на ошибку

Считается, что каждый человек имеет право на ошибку.

Право… на… лево…

Та еще «демократическая ценность», если честно. А может, вовсе и не демократическая. Да и не ценность вовсе. Понимаю там свободу совести, право на труд, на отдых, право на жизнь, наконец, а это… сомнительное что-то. И крайне неоднозначное. Аморфное и двусмысленное, но… люди ведь не роботы. И человеческого фактора никто еще не отменял, поэтому подавайте нам возможность, ошибаться.

И лучше всего – безнаказанно.

Тем более что иногда ошибкой становится благородное стремление очередного умника перемудрить противника, что я и пытался сделать, подсовывая Гавриле биостанцию. Кто же мог предположить, что моя заумная «деза» окажется самой что ни на есть правильной «инфой»?

Такой, что прямо и к гадалке не ходи!

Сам себя и перемудрил, стратег хренов.

– Твой отец в опасности, – без обиняков заявил я. – Угроза над ним зависла, серьезная и, возможно, даже смертельная.

Полина внимательно посмотрела на меня и сокрушенно покачала головой.

– Я знаю.

Новые дела. Знает?!

– Откуда? Вот номер! Откуда ты можешь это знать? А! Так ты этот день уже… того… не в первый раз проживаешь? Уже я тебе все рассказал?

– В первый. Я этим «Днем сурка» стараюсь сильно не злоупотреблять без причины. Мне, знаешь, как-то не особо улыбается множить собственные трупы. Пусть даже где-то и в зазеркалье. А что касается отца…

Она задумчиво разгладила складку на скатерти, глянула в сторону бара.

Я только сейчас заметил, что недалеко от нашего столика стоит симпатичная официантка и терпеливо ждет, когда мы заткнемся. Не побеспокоит! Высший пилотаж застойного сервиса! Заметив, что обнаружена, красавица приветливо улыбнулась и шагнула вперед.

– Вкусно, детки?

– Ага, – подтвердил я. – И вкусно, и питательно, а главное, что примечательно, очень полезно для молодого и растущего организма.

– Вот и славно. Здесь счет за угощения. Папа ваш скоро подойдет?

Мы переглянулись.

– Мм… какой из них? – Я экстренно перебирал в голове варианты разрешения этой деликатной ситуации.

Ну, Гаврила!

– Тот, который все и заказывал, – вновь улыбнулась официантка, теперь, правда, не так уже и безмятежно.

– Мм…

Служил Гаврила разводилой, Гаврила подставлялой был.

Сволочь! «Все оплачено», «понадкусывай». Богаче стал, гаденыш?

Полина вдруг потянулась ко мне и зашептала:

– Проблемы, кавалер?

– Вроде того. Слушай, ты как… зрелая женщина, опытная и все такое, денег с собой, случайно, не носишь?

– В данном конкретном случае… получается, что не такая уж и опытная…

Я покосился на официантку.

Та не перебивала и ждала, пока мы насекретничаемся всласть. Вышколены они тут!

– Папа сказал, что сейчас сбегает на работу и вернется, – кинул я ей пробный шар и добавил коварно: – Вы же не думаете, что он решил уклониться от оплаты? Мы же здесь!

– Ага. Детей в залог оставил, – индифферентно добавила Полина, отвернувшись в сторону окна и что-то там без интереса разглядывая.

– Да. Он тут, недалеко работает. Каким-то начальником. В горкоме. Или в горисполкоме. Прямо тут через дорогу, знаете? Огромный такой дом с белыми колоннами…

– Приятного аппетита, – вновь улыбнулась воспитанная официантка и ретировалась.

Полина повернулась ко мне и скептически поджала губы.

– Что? – напрягся я.

– Позорище! Не стыдно? Убедился теперь, что я в этом дне первый раз? Надеюсь, и последний…

А губы и правда поджимает, как старушонка беззубая. Где мои глаза были?

– Да уж… убедился. Только ведь я тебе и так поверил. На слово. Могли бы и без ресторанного экстрима обойтись.

– Ага. «А часовню тоже я развалила?» Давай думай, кавалер, как расплачиваться будешь. И чем. И попрошу без заезженных сальностей, поручик!

– Да наплевать! Этот счет вообще дело третье! Подумаешь, ресторан. Решим.

– Свежо предание…

– Говорю же тебе, папочка твой под угрозой, это гораздо важнее! Ты же сама сказала, что в курсе. Или опять… «образно выражаясь»? Ради красного словца не пожалеем и отца?

Краем глаза я отметил, что и официантки, и громоздкая дамочка за барной стойкой стали посматривать в нашу сторону чуточку почаще. Пасут, стало быть. Доверяй, но проверяй.

А Полина сидела и задумчиво теребила скатерку.

Какого черта?

Папашку не жалко? Что происходит?

– Представляешь, а я ведь… за сто лет своей беспокойной жизни впервые в вашем городе, – неожиданно произнесла она мечтательно. – Столько всего слышала, а только неделю назад приехала. Здесь так красиво!

Я аж крякнул от такой резкой смены тем.

– Охренеть как мило.

– А отец – в третий раз… за все три мои жизни. По разу за жизнь…

– М-да. Что-то он к нам зачастил.

– Не прикалывайся. Все три раза… два раза… он из этого города не возвращался. Исчезал. Пропадал без вести. Ни ответа ни привета. Вот я и решила разобраться – сама сюда приехала. Если бы ты знал, чего мне стоило убедить мать! Да я практически сбежала из дома!

– То-то я и думаю! Хороша мамаша, ребенка одного отпустила!

– Не одного. Я сделала так, что к нам в Краснодар приехала мамина подруга…

– Незабвенная тетя Таня? – спросил я, а сам про себя отметил: «Краснодар! Ты понял, Козет?»

– Да, ты ей, кстати, понравился. А ей трудно угодить!

– Второй раз мило. Не менее охрененно…

– И мы с тетей Таней вдвоем уже маму уговаривали. На пару. Пришлось мне даже болезнь себе придумать, что только в одном из ваших санаториев лечат.

– Это, конечно, жутко занимательно, только…

– А потом я через стройку нашла отца. Благодаря тебе, помнишь?

– У меня сейчас тушь потечет…

– …Он там прямо и живет. На стройке, в вагончике. Как бомж. Сначала я не поняла почему, а потом папа признался, что его ищут какие-то бандиты. А на биостанции ему спокойней, там черт ногу сломит. А главное, никто не догадается, что он там. Осторожничает. Он и в ресторан поэтому не зашел. Считает, что не стоит ему показываться на людях – в этом городе все друг друга знают.

– Ищут бандиты, – словно эхо повторил я, панически выбираясь из состояния парализующего изумления, настолько ровно сходились отдельные куски пазла. – А теперь, девочка моя, соберись с мыслями, возьми под контроль оба полушария своего огромного мозга и ответь мне на очень важный вопрос. Куда. Сейчас. Пошел. Твой. Папа? Надеюсь, он тебе сказал? Вы ведь должны еще встретиться?

– Должны, – просто ответила Полина и… замолчала.

В чем дело?

Снова загадки-ребусы? Чего молчим-то, любезная? Или «девочка моя» не понравилась?

И тут до меня дошло!

– А-а-а! Вон оно чего! Так ты считаешь меня… Фу-ух. Пипец! Так я, значит… Ну, все! Вот это, что называется… Пошла Поля полоть в поле… Выходит, я… казачок засланный? Бандитский шпион? Глаза и уши преступного синдиката? Это же… да, блин, это ни в какие ворота не лезет!

Полина внимательно разглядывала мои возмущенные конвульсии и молчала. Она даже не собиралась оправдываться или разубеждать меня в чем-либо!

– А ты чего так разнервничался? – наконец спросила она. – Так натурально причем.

– Да иди ты…

Нет! Нет, поручик. Отставить!

Право, не стоит так разговаривать с дамами. Тем более… с пожилыми, гы-гы.

Поруч-чик! Левое плечо вперед! Понятно, что довела, но тем не менее… кру-гом!

– Прости, – выдохнул я и отвернулся к окну, чувствуя, что начинаю краснеть. – Короче. Думай что хочешь. Засланный я или нет, теперь вообще не имеет значения. Просто… я, кажется, знаю того типа, что охотится на твоего папашку. Скорей всего, он и добрался до него в твои первые две жизни. Я даже в курсе, в чем твой папа так провинился перед теми, кто прислал этого… нехорошего человека. Точнее, не совсем в курсе, а… могу только предположить. Но с высокой долей вероятности!

– Ты на удивление много знаешь.

– Есть такой грех. Любопытен и наблюдателен. Как говорится, не старый, а просто живу долго. Ну, ты в теме.

– В теме, в теме.

– А еще я знаю, что сдуру ляпнул про папину биостанцию там, где не надо. И тому, кому не следует. И злодей теперь тоже кое-что знает. Как минимум где трудится и бомжует Богдан Вуйчик. От меня. Ненароком. Поверь, у меня это вышло… не специально. Сдуру. Иначе чего бы я сейчас тебе исповедовался и пытался предупредить об опасности?

– Звучит логично. Но только звучит…

– Только? Если что-то звучит логично и выглядит логично, а потом еще и оказывается на поверку логичным, значит, что?

– Что?

– Это и есть, блин, логично! Тетя! Что вы мнете… Я имею в виду, к чему множить сущности? Хватит жить только женской логикой! Не тот возраст. Давай, включай уже «кубики»!

– Какие «кубики»?

Я в изнеможении закатил глаза.

– Забей. Вставай давай и двигай за мной. Изобрази только своим ангельским личиком… контуры кирпича силикатного.

К моему изумлению, вопросов больше не последовало. Что значит доходчиво объяснить!

Полина шустро спрыгнула с не по росту высокого для нее кресла и покорно двинулась вслед за мной, мелко семеня ножками. Я же с соответствующим выражением физиономии деловито зашагал… не к выходу, нет, чуть левее – в сторону коридорчика, ведущего в туалет. Мимо подозрительно разглядывающей нас пухлой барменши.

– Я девочке покажу, где сортир! – с видом крайнего недовольства буркнул я ей мимоходом. – Приспичило, знаете ли, малявке не в тему.

Барменша улыбнулась.

– Бывает. Наверное, девочка лимонада много выпила. Да ты не стесняйся, детка. Дело житейское.

– Туда вон пойдешь. Потом налево. И направо, – грубовато стал наставлять я «провинившуюся» подругу. – А я тут подожду. Возле вот этой вот тети. Найдешь ведь сама? Там всего две двери!

– Не-э-эт! – тут же заныла сообразительная Полина. – Я одна не пойду! Покажи! А то я папе расскажу, как ты без него дразнился! Сказать? Ска-зать?!!

– Фу-ух! Вот же… бабы!

Я схватил ее за руку и потащил в коридор.

– Ой! Не так быстро! Ой-е-ей! Подожди-подожди! Сережа! Сережка! Я папе скажу…

И тут неплохо. Соображает.

За поворотом она неожиданно выдернула свою руку и зашипела:

– Стой же, говорю! Неясно? Полетел он! Сказано тебе, подожди. Я сейчас.

И степенно двинулась в сторону общественной уборной. Нашла время! Так вжилась в роль или… с перепугу? Ага. Такую напугаешь…

А я как чувствовал – угадал с «делом житейским».

Чувствовал?

Блин.

Да мне ведь тоже надо!

 

Глава 25

Дядя Сережа

Мне поверили.

Хочется сказать – а зря, но не буду. Я еще ничего не решил.

– Папа меня ждет на «Яме», – коротко проинформировала Полина, когда мы миновали железные ворота.

Те, к слову, были открыты нараспашку, нам на радость. Спасибо молодому и флегматичному дворнику-шабашнику, который, видимо, удалялся в явной спешке.

«Ямой» наш остроумный местный бомонд прозвал некую танцплощадку на Матросском бульваре, которая, ни за что не догадаетесь, располагается на самом гребне центрального холма. Ну не в яме же ей находиться!

А бульвар – здесь рядышком, «парит» как раз над зданием, где и находится будущая «Искринка», параллельно улице Ленина. Высокая стена, к которой прилепился внутренний дворик ресторана, там наверху как раз и очерчивает восточный край этого самого древнего в городе парка. Правда, чтобы в него попасть, придется чуток обойти.

Так, где тут короче? Слева, кажется.

Полина пошла направо. Странно. Хотя… Пожалуй, я начинаю привыкать. По крайней мере, угадываются первые признаки закономерности. Гармония хаоса. Хроника пикирующего бомбардировщика.

– А твой папа знает, что… ты старше него?

Вопрос не праздный.

Большей частью касается даже не Полины, а меня самого. Если про себя рассказала, то про кого другого тем более нет смысла секретничать. Но меня тут же поспешили успокоить. Как же она быстро просчитывает подтексты! Опыт, помноженный на годы, не проспишь и не пропьешь.

– Все в порядке, не надо беспокоиться. Ни про меня, ни про тебя Богдан не знает. Мы просто дети. Талантливые, не по годам развитые, но дети.

– Дети Индиго, – вспомнил я Пятого.

Вспомнил и… увидел.

Нет, это не галлюцинация. Мой начальник собственной персоной. Идет навстречу и улыбается, будто случайно встретил знакомого ребенка.

– Племяш! А ты как здесь? – изобразил Шеф радостное удивление. – Вот так встреча! А я как раз сегодня с мамой твоей виделся. Только о тебе и разговору, нахвалиться не может…

Что он тут исполняет?

«Племяш» – это понятно. Отработанный расклад для посторонних: Ирина – мама, Козет – папа, Пятый – брат матери, дядя мой драгоценный. Чрезвычайно раздражающая меня схема носит литер «Счастливая семья». Здесь все ясно.

Другое напрягает. Какого рожна он тут делает?

С учетом того, что у таких профи, как наш начальник, случайностей не бывает. Плюс к тому, что о планирующейся встрече с Гаврилой я ему докладывал.

– Здрасте, дядя Сережа. А вы, я гляжу, как раз здесь случайно и прогуливаетесь?

– Точно! – блеснул зубами Шеф. – Как раз случайно. И понимаешь, как вышло-то, именно прогуливаюсь! А тут ты навстречу. И с подружкой! Какая милая девочка, не познакомишь?

– Куда ж я денусь. Дядя Сережа, это Полина. Полина, это мой дядя. Как ты догадалась, отзывается на «дядя Сережа». Как правило. Знакомьтесь сколько влезет.

– Очень приятно, Полиночка. Какое у тебя красивое имя! А сколько тебе лет?

– Семь, – сюсюкнула девчонка. – А вам?

– Ха-ха! Да уж побольше, чем тебе. Взрослый я уже, а разве не заметно?

– Заметно. Взрослые – они выше детей…

Конкретно дуру включила. Это может быть надолго.

Но Шеф! Как же так?

Получается, он наружку за мной подключил. Ну не сам же шпионил из-за угла! А я и не срисовал никого, хотя опыт есть. Грамотно так меня подцепили. И, между прочим, в нашей практике такое не в первый раз. Контора глубокого бурения! Начальник потом божится, что все это делается для подстраховки и моей персональной безопасности, но… как говорится, «ложки нашли, а осадочек остался»! К тому же с какой стати сам начальник отдела «поле» топчет? Не крутовата ли «безопасность»? Мне там случайно «маршала» не присвоили мимоходом? Или я чего-то не знаю?

– …И называется эта рыба кам-ба-ла. Заметили, дядя Сережа? Те были – гло-си-ки, а эта – кам-ба-ла! Ну, вы поняли или нет? Какой же вы непонятливый! А еще взрослый, называется. Мы – дети, а они – глосики. Вы – взрослый, а она – кам-ба-ла…

Отрывается по полной!

Давай, Полинка. Круши ему мозг.

А ты, начальник, пристегивайся. Индиго, говоришь? Вундеркиндов ищешь? Сегодня твой день – ты их нашел. Осталось малое – всего лишь сберечь собственный рассудок.

– Нет, дядя Сережа. Конечно же нет! Оно только называется «хлебное дерево», ну что же вы не понимаете! Хлеб-то вообще в другом месте растет. Даже и не на каком другом дереве, а вовсе и на земле. Вы разве не знали? А «железное дерево», думаете, из железа?..

Развлекается старушка. Разводит сопляка сорокалетнего на чем свет стоит.

Мило, конечно, все это, только… ждут нас вообще-то. Точнее, не нас, а конкретно эту красавицу и ждут. А мне просто встретиться нужно с клиентом. Конфиденциально. Без шефа и наружки. Для того, чтобы убедить этого любителя единоборств своевременно исчезнуть из нашего города. Быстро и незаметно. В идеале – прихватить с собой в охапку престарелую свою дочурку и кануть в сторону краснодарских степей. Дабы не повязали его ни красные, ни белые. Или какие у нас еще бывают? Синие?

– Я понял, понял, Полиночка. – Терпение у Шефа, конечно, железобетонное, но и оно имеет человеческие пределы. – Ты объяснила мне все понятно и подробно. Спасибо. А в благодарность давайте я вас до дома на машине прокачу. С ветерком. На черной, красивой и быстрой машине.

И непроизвольно покосился на меня.

Помню-помню. Благодаря этой «черной, красивой и быстрой» мы в свое время с Шефом и познакомились. Года не прошло. А сейчас маневр Пятого более чем понятен – ему нужно вычислить, где живет девчонка. Выходит, все-таки положил глаз начальник на мелкую, как та ни старалась выглядеть дурой соответственно внешней оболочке. Любопытно, что и девчонка чего-то там подозревает в моем милом «дядюшке». С чего бы тогда весь этот перфоманс из курса школьной биологии. Реально нашли друг друга две родственные души – тертый кагэбэшник и столетняя интриганка.

Меня давно мучает подозрение, что вся эта канитель вокруг Богдана Вуйчика закручена Шефом как отвлекающий маневр. Как прикрытие и сопровождение основной цели моего начальника – поиска высокоразвитых детей, подобных мне. Детей Индиго. И сейчас Пятый напоминает мне сеттера, взявшего след. Или глухаря на токовище, которого любой охотник может взять голыми руками, так увлеченно и ничего вокруг не замечая токует этот петушок. Как доллар в зрачках Скруджа Мак-Дака, милая девочка Полина застряла во взгляде нашего боевого руководителя. Окончательно и безнадежно.

А это значит…

– Дядя Сережа! Вы и правда подвезите Полинку. Она живет аж на Матюхе, далеко отсюда. А мне тут близко, вы же знаете. Возле Дворца пионеров. Я и пешком дойду.

И выразительно дернул за рукав начальника, показывая ему глазами на девчонку.

А потом, чтобы два раза не заморачиваться, девчонке показал глазами на начальника. Пускай что хотят, то и думают. Что называется – «вы ведь умные, сами что-нибудь придумаете».

– А ведь и верно, – поддержал меня Пятый, – давай, Витек, шагай до дому. А то родители уже заждались. Ну что, поедем, Полина?

Видно было, что ту раздирают сомнения. И к папе надо, и тип этот заинтересовал. Закусив верхнюю губу мелкими зубками, она напряженно уставилась на меня.

– Все путем, миледи. Не извольте беспокоиться. Я чудесно прогуляюсь ножками. Вон на Матросский бульвар зайду. На «Яму». На памятник Казарскому полюбуюсь. Он слева или справа, кстати?

– Слева, – буркнула девчонка.

Ага. Примерно понял, где сидит ее папаша.

– Он прямо, – встрял не врубившийся Шеф. – Памятник стоит в самом центре аллеи, перед спуском на Приморский. Ты что, ни разу у «Казарского» не был?

– Не-а. Не довелось как-то. Какие мои годы!

– В общем… вечером я дома буду, – маякнула мне Полина. – У тети Тани. Той, что подружка моей матери.

Батя, значит, знает эту подружку. И где она живет.

Шеф пристально на меня посмотрел. Почуял, волчара. Что-то здесь детишки крутят у него под носом…

– Да я все понял, понял. Езжайте давайте на своей быстрой машине. ПДД только не нарушайте, ГАИ не дремлет. Пока, Полина. До свидания, дядя Сережа.

– Ну, будь здоров. Свидимся.

Многозначительно это у Шефа прозвучало.

Конечно, свидимся. Не далее чем через час. Кто бы сомневался?

Я развернулся и припустил в сторону Матросского бульвара. Знаете, что заметил? В этом возрасте мне бегать легче, чем ходить. Как будто сбрасываешь некий излишек энергии, который перестоялся и не такой свежий, как хочется. Словно пенку с варенья снимаешь, а под ней – здоровая одурительная вкуснота.

Да-да, и это я тоже заметил – какая-то болезненная страсть к сладкому. К тому что никто в этом времени у меня конфет не отбирает, лопай сколько хочешь. Так и лопаю…

Я влетел в южную калитку бульвара и отдышался.

Скромненький такой скверик, длинный и узкий. Зато открытый со всех сторон за счет высокого расположения на холме. И виды на городские бухты – закачаешься. Кстати, до революции бульвар назывался Мичманским (как там мой швейцар поживает?), потом – Краснофлотским, после войны – Матросским.

«Яма» – этакое чудное название приклеилось к танцплощадке.

А я ведь не прав! Она хоть и на холме, но действительно располагается в небольшом углублении ландшафта. Просто во время послевоенной реставрации парка танцполом замаскировали огромную воронку от взрыва семитонного боеприпаса печально знаменитой «пушки Доры», чудовищного орудия смерти, перемалывающего город с немецким педантизмом во время второй обороны. Я как раз к ней и приближался. Не к пушке, разумеется, ее своевременно взорвали, к счастью. К танцплощадке.

На сцене в ворохе аппаратуры что-то колдовали озабоченные от собственной важности матросики. Два красавца в синей робе тщательно подметали бетонный пол, стараясь при этом еще и вышагивать по-морскому. В стиле военно-морской раскоряки. Опа – боцман-стайл. Явно планировался веселый вечер отдыха для плавающей, точнее, «ходящей по волнам» братии.

Местные сюда не ходят. И даже не плывут. Разве что подраться.

Кстати, «Яма» – это еще и намек на гладиаторские ристалища древнего мира. Есть у нас в Херсонесе такая арена, откопали недавно. По вечерам на «Яму» с кораблей в увольнение организованно привозят синих гладиаторов боевой и политической подготовки. Как правило, под личным контролем замполитов-рабовладельцев. И сюда же в парк под вечер косяками забредает почтенная публика – местные девицы на выданье. Понятно зачем. И понятно, почему здесь постоянные драки с местными свободолюбивыми «спартаками».

«Идущие на «Яму» приветствуют тебя!»

Может, именно поэтому сию беспокойную танцплощадку в девяностые годы тупо закопают. Чтобы не было излишних надежд и искушений. Херсонес наоборот. Там откапывают, а тут…

А пока – вот она, красавица. Живет и здравствует.

И как раз – слева от памятника. И лавочки… блин, да они уже все забиты свежей девчатиной! До отказа. Сидят, стерегут добычу. Что те чайки на берегу. Изголодавшиеся…

Простите за резкость, это издержки будущих боев. Замечу, не на стороне благородного синего цвета. Ну да это еще не скоро, лет через десять. А сейчас…

Где же батюшка Богдан? Але! Русский богатырь! Где ты? Что-то не видать.

А вот это уже не очень хорошо.

Возможно, осторожный папик решил не рисоваться открыто в людном месте, а тупо стоит за каким-нибудь деревом и выглядывает дочурку? Я несколько раз прошел по бульвару туда и сюда. Того парка – метров двести, не больше. Памятник, фонтан, летний кинотеатр, «Яма» – все рядом, в куче. Толком и спрятаться-то негде. Правда, девчонок уже толчется на этом пятачке – не продохнуть. И, гляжу, первые партии морских волков стали приводить. Не очень дисциплинированным строем. Пошла стрельба глазами. По площадям.

Веселая тут обстановочка! Что характерно – тесная и доброжелательная. Пока другие бойцы не явились…

Если на этой передовой я Богдана не найду, придется подстраховываться на стройке. Там его искать и предупреждать. Иначе печалька. Если не сказать порезче…

Открутят плохие парни блудному отцу буйную головушку и не поморщатся.

Как все-таки некстати Пятый появился!

Умеет же человек момент выбрать.

Талант.

 

Глава 26

«Вместе весело шагать…»

Что же все кругом так коряво вытанцовывается!

Не так, как это должно было бы получаться у традиционно успешного романтического героя. Может быть, потому что я и не герой вовсе? Просто – обычный человек, не имеющий каких-либо исключительных сверхспособностей. Среднего интеллектуального уровня, с достаточно широким, но не безграничным кругозором, с не очень высоким, но и не низким показателем IQ – гордиться нечем, но и заниматься самоуничижением нет оснований.

Все в пределах нормы и в границах статистических погрешностей.

А, ну да, чуть не забыл – вселился в ребенка. Да еще и с переносом по времени погорячился, из две тысячи пятнадцатого в тысяча девятьсот семьдесят третий. Тут стандарты слегка покосились. Ну ладно, не слегка. Но ведь и умнее я от этого не стал! Просто типический герой встрял в нетипичные обстоятельства. Поломал своим реализмом романтическую канитель, а от этого, как водится, хорошего не жди.

Есть только одна медовая вишенка на этом жутком торте из дегтя – все случайности и совпадения в новой моей реинкарнации почему-то всегда работают на меня. Это даже Пятый заметил. Удача мне благоволит не по-детски, но вновь не без выкрутасов: возможно, в качестве вселенской сублимации вся эта мистическая кухня в конечном итоге особого положительного результата почему-то не приносит. В результате, как я уже заметил выше, все выходит на редкость убого и коряво. Если вовремя не подсуетиться, конечно.

Вот вроде бы нашел Вуйчика – и тут же его потерял. Замечу, нашел благодаря удачному стечению обстоятельств, а потерял по собственной дурости и нерасторопности. Какой же я после этого романтический герой?

Порой аж зло на себя берет…

В наш спортзал в Доме пионеров я внаглую ломанулся через «парадный» вход, потайными дорожками кружить было некогда. А может, просто не было настроения. Зашел в секцию детской спортивной гимнастики как к себе домой, прошел по бровке их огромного спортзала за стопку матов, а там, чуть ли не у всех на глазах, отодвинул одну из секций шведской стенки. Тут как раз и находится главный вход в наше гэбэшное логово. Ну, если честно, все же перед этим огляделся вокруг – вроде бы остался незамеченным. Хотя, как ни крути, все равно – грубое нарушение штатного протокола.

– Совсем нюх потерял?

Отлично! Сан-Саныч уже здесь.

Сгоняет на тренировочном ковре свои неиссякаемые семь потов. На этот раз – с парными нунчаками. Тоже в тему. Думаю, вечером эти палочки ему пригодятся.

Ирина сидит в углу на диванчике и задумчиво что-то там листает. Вид слегка пришибленный. Как после пыльного мешка. Неужели так посещение нудистского пляжа подействовало?

– С нюхом все в порядке. Так, братья… и сестры, попрошу внимания. У нас тревожная вводная! – решил я сразу ухватить быка за рога, аккуратно, как положено, обходя татами по краю. – Ирина, кончай релаксировать. Саныч, «чаки», кстати, сегодня тебе будут нужны. В реалиях потренируешься. Только оставь эти бутафорские деревяшки. Возьми нормальное боевое железо. И… одной, думаю, хватит. Не до рисовок.

– Продолжай. – Козет последний раз махнул палками, показушно сменил на лету захваты синхронно обеими руками и так же по-киношному спрятал оружие под кимоно.

– Короче, так. – Я плюхнулся на диван рядом с Ириной и попытался выхватить у нее журнальчик, чтобы слушала и не отвлекалась.

Как бы не так!

Она даже не смотрела в мою сторону, но руку с журналом мгновенно отвела. Пантера. Потом все же глянула, лениво потянулась – и вдруг звонко шлепнула меня по лбу глянцевым фолиантом.

Я, кстати, тоже среагировал вовремя, дернул головой по дуге назад. Только эта выдра заранее просчитала мою реакцию и метила как раз в ту точку, где и окажется через мгновение мой лоб. Он там и оказался… вместе с журналом.

– Продолжай, – в унисон Сан-Санычу мурлыкнула она как ни в чем не бывало.

– Зверье! – констатировал я. – Неуправляемый животный мир. Ладно, запомним. Сейчас слушайте здесь. В общем, нашел я Вуйчика…

– Ого!

– Попрошу меня не перебивать, любители… сплошного загара.

– Ты, кстати, за это еще…

– Ирина! Не до баловства сейчас. Все серьезно.

– Как скажешь.

Она действительно собралась и превратилась в слух. Козет облокотился задницей на спинку стула напротив. Мол, тоже весь внимание.

– Определена локация нашего клиента: это стройка в санитарной зоне за Мартышкой. Около десятой батареи.

– ИнБЮМ?

– Он самый. Точнее, его биостанция, сдаточный объект. Вуйчик живет там в строительном вагончике.

– Так чего дергаться-то? – Сан-Саныч легкомысленно достал нунчаки и намылился тренироваться вновь. – Завтра с утра и возьмем.

– До утра он может не дожить.

Нунчаки опять исчезли за поясом.

– Не томи, р-ребенок!

– Скорей всего, Вуйчика сегодня ночью будут мочить. Друзья одного Иркиного поклонника. Помнишь Костика с Воловьей балки?

– Ну помню. Фамилия Приходько, улица Яблочкова, четыре, – продемонстрировала Ирина недевичью память. – Не мелковат ли мститель?

– А ты помнишь, как этот лишенец заикался, что, мол, стали в Инкермане вычислять спортсменов Вуйчика по одному? Дабы наказать достойно. А кто именно стал их разыскивать, мы так и не спросили.

– А то не ясно! Такая же шпана, что и Косяк.

– То-то и оно, что не шпана. Я сегодня имел удовольствие наблюдать, как на его след припал хищник покрупнее. И мастью посолиднее, хотя все равно из разряда волчар, а не хозяев. Тем не менее боец серьезный. Такие тираннозавры просто так землю рыть своими клыками не будут.

– Понятно-понятно. Ты не разжевывай, время теряем.

Ага, теперь меня уже торопят! Что значит профи – моментально суть ухватили.

– Теперь о деталях. Минут тридцать назад я видел Шефа в центре, но рассказать ему про Вуйчика не успел. Начальник продолжает бредить своими детишками с высокими задатками и в данную минуту пасет одну… интересную девицу. Ирина, я дам тебе адрес, лети туда на своем моцике и вытащи, пожалуйста, начальника за шкирку на свет божий. Он железно будет у девчонки. Только ты сможешь грамотно его в чувство привести и вернуть в строй.

– Угу. Что потом?

Золотая сотрудница! Ни слова возражения… когда надо.

– Потом привезешь его на биостанцию, но сначала закинешь туда нас с Сан-Санычем. Мы осмотримся пока. Желательно без демонстрации своего присутствия. Может, все и обойдется.

– Там вдоль Карантинки с юга на север идет только одна дорога, – уже стал прикидывать диспозицию Козет, – метров четыреста тянется вдоль бухты. Будем там на мотоцикле как на ладони. Даже ночью.

– Все просто, – успокоил я его. – Ту дорогу не трогаем. Заезжаем с востока на бетонный завод, что над Мартышкой, это чуть в стороне, отпускаем Ирину за начальником, а сами – через пустырь, что за котельной, на пляж. Там всюду обломки довоенных заборов из ракушечника, один на другом, и они рядом с нашей стройкой. Роту при желании можно спрятать. Правда, грязища в тех местах! Сплошное болото из-за сливов с завода. Мы там детворой летом себе горячие ванны устраивали…

– Придурки. Никакую себе заразу не подцепили? Слушай, говоришь «с детворой», а сейчас сильно повзрослел-то?

Эх, не Ирине об этом спрашивать. Будто не знает, сколько мне лет на самом деле!

– Вообще не взрослеется! Чувствую, что так и буду всю жизнь малолетствовать.

– А ты, я гляжу, сегодня времени зря не терял, – дошло наконец до Сан-Саныча, – уважаю. А у нас, знаешь ли, голяк…

И замер, почувствовав некоторую двусмысленность в собственном сленге.

– Ладно, не надо дифирамбов, Саныч, – попытался я замять его ляпсус. – Чего ты не переодеваешься? Время!

– Да там Ирина уже, возле шкафчиков… наряжается. Я лучше здесь подожду.

И точно, рядом ее уже нет.

Скользит же, как змеюка, и даром времени не теряет. Будем считать, повезло Козету, возможно, и не услышала его пассия разглагольствований про «голяки».

– А как же так, Саныч? Вы же раньше вместе как-то переодевались, не стеснялись особо. Маленькие, что ли? И вообще – разве вы на пляже сегодня… ближе друг другу не стали?

– Прикинь! А ты знаешь, что там есть на Фиоленте?

Ну и тормоз. Это он мне рассказывает?

– Ну, – ответил я неопределенно. – Допустим.

– И знаешь, что нам там пришлось делать сегодня днем?..

– А ты поделись…

Как джентльмену мне, конечно, неудобно расспрашивать, но… я же за язык его не тянул!

– Там за одним мысом есть небольшой заливчик, труднодоступный, песок под скалами, водичка чистая, а на этом вот пляже… Хотя стой. Детям, наверное… А, ладно! Слушай. Ты не поверишь! На этом самом пляже все люди купаются и загорают без…

– Саша.

У одного меня похолодело между лопатками от этого тихого и бесцветного голоса за спиной? Походу, нет. Наш мастер рукопашного боя разве что до потолка не подпрыгнул от неожиданности. Выпучил глаза, сцепил челюсти и стал покрываться предательскими розовыми пятнами. Говорят, что осьминоги тоже умеют менять окрас кожного покрова, жалко, что не довелось повидать. Впрочем, благодаря Санычу в общих чертах я понял, как это делается.

– Иди уже, родной. Переодевайся…

«Родной». А раньше она его так не называла!

Козет деревянной походкой направился к шкафчикам.

– Потемнее что-нибудь накинь…

Это я вообще ляпнул не в тему.

Как будто бы мой наставник не знает, что нужно надевать для ночных дел. Просто очень захотелось хоть что-нибудь крикнуть вдогонку Козету. Поддержать морально… счастливчика этакого.

– А ты, я смотрю, все не угомонишься, – вкрадчиво поинтересовалась Ирина, появившаяся рядом будто из-под земли. – На редкость здоровый интерес к противоположному полу. Только не надо мне втирать, что ты здесь ни при чем.

– О чем это вы, гражданка?

– О нашем посещении дикого пляжа сегодня. С твоей подачи.

– А чего это сразу с моей?

– То есть тебя именно этот вопрос интересует? А про сам пляж чего не спрашиваешь? Даже не удивляешься. Ты же сказал, что не знаешь, о чем это я.

Вот так.

Именно так и «крутят» клиентов у нас в КГБ. Что называется, «на косвенных». Расколола просто и изящно. А ведь чуть ли не вдвое моложе! Говорю же, нам, умникам из будущего, тягаться с этими волками – пустое дело.

– Ну ладно. Знаю. Только не говори, что извелась там от смущения. Не поверю.

– И правильно сделаешь. Ничего нового я там не увидела. Да и не показала. Со мной все в порядке. Но это только со мной. Там и другим сотрудникам… пришлось разоблачаться.

– Завидую…

– Молча завидуй. А вообще твое «по шее» тебя еще ждет. Причем от обоих… натуралистов. Дай только Санычу оправиться от шокового состояния.

– Шокового? Неужели у тебя там так все плохо?

– Вот гляжу на тебя и думаю – а может, вовсе и не надо ждать? Чего же откладывать на завтра то, что можно накостылять прямо сейчас? Тем более когда так убедительно напрашиваются.

– Эй-эй! Стоп! Вообще сейчас нет времени, Ирина! – возмутился я ее легкомысленности, тем не менее предусмотрительно смещаясь за диванчик. – Дело превыше всего, как известно. Ты же опытный… сотрудник, должна понимать. Ведешь себя как… малолетка какая-то. Приходится тут выговаривать некоторым. Стыдно должно быть, девушка… Ай!

Уцепила все-таки за ухо. Она что, через сумрак двигается? Вообще не уловить ее движений. Да что же это такое?! Меня – и за ухо! Дядьку, которому за полтинник! Пусть и выгляжу… чуть моложе…

– Саныч! Сан-Саныч! Да скажи ей! Блин, да к кому я обращаюсь! Подкаблучник несчастный. Ну, все-все, отпусти. Нормально у тебя все там. Нормально! Саныч врать не будет…

– Чего?! Что ты сказал?

Второй раз мороз по коже.

Зато ухо сразу же оказалось на свободе.

Ничего не подозревающий Козет закончил уже переодеваться и безмятежно улыбался в отдалении, с отеческой симпатией наблюдая за нашей милой возней. Ну-ну. Улыбайся. Плохо ты еще знаком, юноша, с коварством человеческим!

Внимательно рассматривая его наивную физиономию, мягкими скользящими шажками к нему медленно и неумолимо приближалась… сама Судьба. Страшно себе представить, что сейчас начнется.

– Стой, Ирина. Стой! – решил я все-таки спасти товарища. – Все, расслабься. Я пошутил. Ничего Саныч про тебя не говорил. Я сам догадался, судя… по его сытым и масляным ужимкам. Видишь, лыбится?

Трудно передать весь спектр эмоций тут же впившегося в меня взгляда. Господи, дите дитем! Причем что одна, что другой. Детский садик, ясельная группа. Боевая группа безопасности, елки-палки!

– А чего это такого я не говорил?

– Ничего! Показалось тут некоторым. Ну что, резвиться будем – или все-таки работой займемся? – Я вышел из-за диванчика и стал деловито перевязывать себе шнурки на кедах. – Переоделись – теперь марш отсюда. На выход. Оба! Я догоню. Счастливая семейка, блин. Одни клоуны!

 

Глава 27

Невербальная дискуссия

На территорию завода Ирина нас завезти не смогла: ворота оказались закрытыми.

Я так привык, что на въезде у этих королей шлакоблоков – проходной двор, что совершенно не подумал об усилении пропускного режима в ночное время. Ведь здесь в течение всего светового дня мимо цехов и ангаров толпами шастают разномастные пляжники из числа аборигенов. Ловко уворачиваясь от чумазых самосвалов и глотая душную цементную пыль, они самоотверженно преодолевают все тяготы и лишения в предвкушении долгожданных водных процедур. В наше время, имеется в виду двадцать первый век, это своеволие показалось бы крайней степенью раздолбайства, но сейчас, при застойном социализме, – ничего так, дело обычное. Народ здесь привык жить легко и беспечно.

Мотоцикл Ирины утробно взрыкнул, сверкнул на прощанье габаритами, и мы с Сан-Санычем вдвоем остались у негостеприимной проходной. Практически во мраке. Свет тусклой лампочки на столбе у забора лишь подчеркивал вязкую плотность ночной темноты. Сейчас где-то полдевятого, значит, солнце зашло каких-то двадцать минут назад, возможно, даже на западе еще и мерцают сполохи летнего заката, только нам отсюда этого не видать. Впереди мрачным уродом темнеет громадина завода железобетонных изделий.

– Здесь пройдем?

– Нет, Саныч. Есть получше идея. Давай за мной.

Этот «бетонник» вольготно раскинулся на огромной площади на самом берегу Мартыновой бухты. Весь объект, разумеется, огражден, зато вдоль моря забора не было вообще! Был высокий и крутой отвал из строительного мусора, бракованных инертных материалов и обломков бетона. За счет всего этого хлама какой-то очередной многомудрый руководитель когда-то, по всей видимости, пытался отнять у моря лишние метры суши. Дурь, понятное дело, не прокатила. Хотели как лучше, а получилась… очередная кракозябра – «выигрыш» оказался излишне сыпуч и подвижен, сам берег был изувечен, а морское дно в этом месте перестало быть пригодным для купания из-за обилия травмоопасных предметов. Местные прокляли этот завод. Вместе с мудрейшим руководством.

Зато мы по этой насыпи при известной доле осторожности могли без затей проникнуть на объект, аккуратно миновать пыльные цеха по краю обрыва и спокойно выйти к зданию котельной, за которой и виднелась стройка биостанции.

Все так и вышло, если не считать разорванной штанины у моего инструктора и сбитого мизинца на левой ноге у меня. Кеды все-таки слабая обувка для ползания по кускам бетона. А торчащую в разные стороны арматуру, оказывается, в темноте вообще не видно!

Нет, фонарик, конечно, был.

Только на его свет в первую же минуту к нам из темноты выскочил какой-то небольшой, но жутко горластый пес, растревоживший индустриальные окрестности на редкость противным лаем. Подкачал голосок у четвероногого сторожа. К счастью, избыточной добросовестностью животное не отличалось. После первого же куска гравия, пролетевшего у него над ухом, пес фальшиво взвизгнул и тут же ретировался в темноту, изредка поблескивая оттуда на нас всепрощающим взглядом. И мы на всякий случай решили не злоупотреблять электричеством до самой стройки. В чужой монастырь, как говорится, со своей лампадой ходить некрасиво.

Болото из сточных вод мы тоже аккуратно обошли стороной, оставив парящие во мраке смрадные лужи по правую руку. Используя седьмое чувство и чью-то абстрактную мать, кое-как нащупали в темноте около котельной заброшенный кусок грунтовки, неожиданно выведший нас в итоге к небольшой развилке, одна из дорог которой была характерно разбита и изъезжена строительной техникой. Да и вела она в нужном направлении – вниз к морю и влево за крутые скальные отроги. Как раз в сторону биостанции.

А еще на этой «ветке» у самого поворота угадывался… силуэт двадцать первой «Волги» темного цвета. Выключенными фарами в нашу сторону.

Спасибо псу, своего фонаря мы тоже до сих пор не зажигали.

У машины были даже заметны блики далеких огней на решетке радиатора и фигурке распластанного оленя на капоте. Чистенькая! Тогда как места кругом… грязненькие. Нехилый такой агрегат для заштатной стройки! И вообще – для этих глуховатых и жутковатых мест.

А еще на месте водителя сидел человек. Куда же без него?

Нам повезло, что тонировать стекла в этом времени пока не научились, поэтому все видно было более чем определенно. Впрочем, боковое стекло было вообще опущено по случаю душной ночи, к тому же в темноте ярко мерцал огонек папиросы. Ни с чем не перепутаешь.

Это те самые гости, которых мы и опасаемся?

Оказывается, в глубине сознания тлела еще надежда, что, может быть, я все-таки ошибаюсь и ночных злодеев у нас на пути не образуется. Прогулялись бы до стройки всем нашим веселым кагалом, обмениваясь шутками-прибаутками, нашли бы Богдана, пригласили его в контору, где настоятельно попросили бы убраться из города, и все! Надеюсь, в острог или на каторгу его не закатали бы.

Ан нет!

Шутки в сторону. В данном конкретном случае тот факт, что мои предположения оказались верны, особой радости и чувства глубокого удовлетворения не доставлял. Не до самолюбования.

– Обойдем, – еле слышно прошелестел Козет и коротко махнул левой рукой.

Ага. Слева, значит. Получается – через развалины десятой береговой батареи. Это чуть дальше, чем планировалось, зато к стройке можно было попасть незамеченными и нежданными. И нужно было торопиться: Ирина с Шефом могут появиться здесь с минуты на минуту. Выскочат из-за поворота как раз перед «Волгой».

Сан-Саныч тронул меня за локоть. Чего еще?

Так. У вражеской машины появился еще один тип. Оперся руками на крышу и о чем-то оживленно дискутирует с водителем. Метров пятьдесят до них, о чем беседа – не слышно. Тоже закурил. Отвернулся от машины и стал вальяжно вышагивать кривоватыми лапами, прогуливаясь в сторону моря. Красаве́ц! Чего же они ждут? И что они здесь вообще делают, в этих богом забытых местах? Если это не… охрана? Охрана!

Точно!

Машина ведь очень удачно поставлена в глубине поворота, можно сказать, в ключевой позиции: сектор обзора идеальный, а ее самой с дороги практически не видно. Мы заметили только потому, что нетипично подошли со стороны. И работают эти мужички парой, как положено: водитель контролирует подъезды, а напарник, пользуясь темнотой, надежно его страхует.

Все четко и грамотно, если бы… не папиросы.

Настоящий спец на посту курить не будет никогда. Это чуть ли не первое, чему учат «зелень» в учебке. Такое себе могут позволить только кто? Правильно. Бандиты. Только у этой братии чудесным образом сочетается высокий уровень профессиональной подготовки с полным, ну или с почти полным, отсутствием дисциплины. Понты и безответственность – вот их слабое место. Тем не менее при всех названных недостатках противник этот все же очень серьезный. Если в данном случае они и оборзели до курения, значит, просто не ждут никаких неожиданностей со стороны. Когда им нужно, они работают как часы.

Но это – особенность данной ситуации номер два.

Особенность номер один выглядит не так оптимистично: наличие в ключевой точке «секрета», да еще и с явными признаками нехилых навыков охраны, говорит о присутствии где-то дальше за поворотом серьезных людей, наверняка занимающих в иерархии криминального мира далеко не последнее место.

Всяко не уровень Кости-Косяка.

При таких раскладах ресурсами численностью в полторы боевых единицы, что мы, собственно, сейчас собой и представляем, работать категорически запрещено. Это один из громадного множества методических законов полевой работы. И мы оба о нем прекрасно знаем, так как выразительно и со значением посмотрели друг на друга. Спецназ существует и в этом времени, и никто не отменял обязанности привлекать его именно в подобных случаях.

Да только…

Сами посудите: ближайший телефон-автомат – на расстоянии пятнадцати минут бешеного галопа. Пять минут отводим на сам звонок со всеми шифрами-допусками-паролями и объяснениями, куда и как лучше подъехать. Минут двадцать на прибытие «масок-шоу» – это минимум, так сказать, штатный временной регламент с учетом нашего местоположения. Ну и десять минут обязаны откинуть на форс-мажор, который, если перевести на русский, звучит уже не так экзотично, хотя более понятно и доходчиво. Похож, кстати, по звучанию на одного пушистого зверька.

Итого – час времени.

Вопрос: есть ли у Богдана этот час? Хотя бы для того, чтобы просто банально выжить?

Судя по ухваткам бандитов-охранников, их начальство – крутое, а крутые боссы в рискованных местах вроде этого долго задерживаться не любят. И если предположить, а делать это надо всегда от худшего, что вся эта опасная кодла явилась по душу нашего потеряшки, то можно утверждать определенно – этого часа у Богдана нет! Да что там часа – не исключено, что и минут у него осталось не очень-то и много.

Это мы тоже молча и синхронно просчитали с Козетом во время наших коротких переглядываний.

Потом началась дискуссия.

Тоже короткая. Потому как не вербальная. Мы обменялись своими персональными мнениями на языке жестов, как положено это делать крутым боевикам, согласно кинематографическим штампам.

Сан-Саныч ткнул в меня указательным пальцем, потом им же показал себе под ноги, а затем, задрав свой универсальный перст к небесной тверди, пару раз описал им широкую окружность. Потом указал себе на грудь и сразу в сторону стройки. Точнее, чуть левее от нее, туда, где мы и собирались совершить обходной маневр.

Красиво жестикулирует. Словно натовский инструктор на учениях.

Я был попроще.

По крайней мере, гораздо патриотичнее. Просто сложил кукиш и продемонстрировал его Козету. Коротко и ясно. Он вздохнул сокрушенно и по-бабьи махнул на меня рукой. У женщин этот спецсигнал называется: «Делай, что хочешь. С тобой, козлом, спорить…»

А вы как думали?

Он мне предложил остаться на этой точке и следить вокруг за ситуацией, пока он один будет геройствовать за забором! Я, разумеется, не согласился. Впрочем, мой жест и так более чем прозрачен.

Отойдя пару десятков метров от поворота, где курили охранники, мы бесшумно пересекли дорогу и нырнули в старинный полуосыпавшийся ров. Справа наверху мелькнули руины дальномерного поста береговой батареи, идем, получается, правильно. Близко к берегу подходить не стоит, эта узкая, но довольно еще крутая канава у самой воды становится скользкой от грязи и очень неприятно обрывается вниз. Метров десять лететь, если что. А внизу не угадаешь – либо вода, либо торчащий из нее кусок скалы. Большей частью – второе.

Поэтому мы, как только услышали чавканье под ногами, сразу же повернули направо и, оскальзываясь, стали забираться на вспомогательный вал. Все верно, где ров, там и вал – по всем правилам старинной фортификации. Наверху – приличного вида бетонный забор с ворохом колючей проволоки поверху. Пустяки. Зато строящаяся биостанция – отсюда почти как на ладони. Правда, немного в углублении относительно вала виден только последний этаж, широкий глухой чердак и две массивные надстройки на крыше.

И по этим надстройкам – внимание – время от времени скользят, мельтеша, световые пятна от ручных фонарей! Там на кровле происходит явная движуха.

И что-то мне подсказывает – именно нас в эту минуту там как раз и не хватает!

 

Глава 28

Вверх и в темноту…

Мы явно загоняли себя в тупик.

И «загонялись» сами.

Во-первых, вопреки всем правилам, работали без предварительной разведки. Во-вторых, нарушая инструкции, выдвинулись на объект без элементарной силовой поддержки. В-третьих, с преступным легкомыслием лезли неизвестно куда для борьбы с неизвестно кем.

И этих неизвестных компонентов обнаруживалось все больше и больше.

Но самым корявым было то, что, опрометчиво спланировав прибытие на объект Шефа с Ириной, мы отрезали себе путь к отступлению. Потому что если не успеем разобраться со злодеями или отвалим сами – серьезно подставим товарищей. Можно, конечно, перехватить мотоцикл на Карантинке, но тогда результатом станет потеря темпа и риск остаться без главного фигуранта операции. Богдану явно что-то грозило. Короче, куда ни кинь – всюду клин. Такой бардачной оперативной работы Контора, наверное, не видела со времен Феликса Эдмундовича.

И всему виной – ваш покорный слуга. Впрочем, как всегда.

Остается одно – продолжать переть буром. Вперед и с песней! Теперь пускай «нас вывозит Авось». Плюс ко всему прочему, появился еще и спортивный интерес – взыграло любопытство по поводу того, что, в конце концов, тут происходит. Что за кипиш вообще? Иными словами, странным нам показался тот факт, что возможная экзекуция бандитского обидчика так сильно растянута во времени. Да еще и с привлечением такой массы народу.

Да-да. Мы обнаружили еще с десяток бандюков на стройплощадке перед зданием. И рядом с ними пяток разномастных автомобилей, от пафосной «Победы» до новомодной «копейки», перекрашенной в солидный вороненый цвет.

Здесь что, слет нелюбителей Вуйчика? Готовится помпезное мероприятие по его демонстративному распятию? Или просто заставят негодяя публично просить прощения перед всей городской аристократией помоек? И главные события, что любопытно, планируются или уже происходят именно на крыше новенького четырехэтажного здания, судя по световым бликам на кровле и задранным головам охранников снизу.

Мы с Козетом как мирные курортники дружно валялись на брюхе за разрушенным бруствером береговой батареи и с некоторой оторопью наблюдали за странным ночным карнавалом. Подобрались мы очень близко, до торца здания метров семьдесят-восемьдесят по прямой, плюс мы оказались чуть выше нулевой отметки, где-то на уровне второго этажа. И все равно ничего не понятно.

Не сговариваясь, мы уставились друг на друга. Надо что-то решать.

Сан-Саныч чиркнул правой кистью себя по плечу, потом двумя пальцами показал себе на глаза, а затем…

А затем я, вздохнув, ухватил Козета за орган жестикуляции и припечатал его к грунту.

– Словами, Саныч. Словами говори, – произнес я не очень громко, но и не шепотом. – У нас прибой за спиной, слышишь? Там очень много соленой и очень шумной воды. Быстрее твои размахивания заметят, чем услышат наш разговор.

– У них все боссы на крыше. – Не смущаясь ни на мгновение, Козет легко переключился на вербальную связь. – Или где-то на этажах. Вход в здание один, со стороны моря, и он контролируется всей этой толпой. А вот с противоположной стороны дома наверняка никого нет. Во всяком случае, нам не видно. А еще там гораздо темнее: и освещения нет, и холм нависает. Ты понял?

– Даже если там нет черного хода, никто нам не запрещает проникнуть в корпус через окна, – подхватил я его мысль. – Только действуем так: я иду впереди, а ты сзади и чуть справа, используй тень холма. Если будут неожиданности, вмешаешься.

– Пошел!

А и правильно. Чего рассусоливать?

Я перевалился через бруствер и, стараясь держаться ближе к холму, заскользил вниз по склону. Тут и там светлели кучи строительного мусора, поэтому сливаться с ландшафтом было несложно. Козета, как и ожидалось, было и не слышно, и не видно. Это его излюбленное состояние.

Последний десяток метров до здания я просеменил чуть ли не на цыпочках, метнулся к стене и прижался к ней спиной. Прислушался. За углом слышались обрывки голосов – явно какой-то треп не по делу: тачки, бабы, махаловки. Ночные гости беззаботно чесали языками, время от времени по-лошадиному всхрапывая в приступах веселой ржачки. Не особо-то и таятся эти ниндзя, хотя следует признать – шумят все же умеренно. В смысле, могли бы и громче. Это они могут.

С задней стороны дома действительно было темнее. Склон холма подступал к стройке почти вплотную. И мусора, между прочим, гораздо больше. Там, где резвятся странные полуночники, и асфальт уже положили, и вагончики размещены аккуратными рядками. Типичная показуха для строительного начальства. А сюда тупо сбрасывают мусор прямо из окон. И окна, кстати, как я гляжу, уже застеклили, ни одного зияющего проема. И вообще они начинаются только со второго этажа. Первый же, чуть притопленный ниже нулевой отметки, фактически был полуподвалом – слепым и глухим. Это плохо.

Здание не очень большое. По длине – как наш бассейн возле Дворца пионеров, значит, метров пятьдесят всего. Я прошел до следующего угла и вновь прислушался. Вода где-то льется: уже сантехника в подвале прохудилась? Быстро что-то. Не успели еще и акты подписать.

Стараясь соблюдать все возможные меры предосторожности, аккуратно выглянул наружу.

И замер в оцепенении.

Осторожность на этот раз не помогла. И вода лилась не в подвале, ни при чем здесь акты. Всего в метре от меня справлял естественные надобности прямо на свежеоштукатуренную стену огромный тип неприятной наружности. А самое неприятное в нем было то, что в тот момент, когда я выглянул из-за угла, он в свою очередь повернул свою массивную лысую башку ровнехонько в мою сторону. И тоже замер от неожиданности, не прекращая, что примечательно, журчать своими низкоэкологичными токсинами.

Упс! Нежданчик.

Дальше по направлению вдоль торца здания за плечами безобразника виднелась группка его единомышленников, численностью в три экземпляра. И тоже не из разряда карликов. Меня, надо полагать, они пока еще не видели – больно массивен был их дружок, орошающий окрестности своим нектаром.

– Э-э-э, – в замешательстве произнес гигант, чувствуя, с одной стороны, приближающееся облегчение собственного нутра, а с другой – некоторую дисгармонию в связи с появлением нежданного свидетеля отправлений его деликатных потребностей.

– Ц-ц-ц! – продолжил я на его же языке, приложив указательный палец к губам, а потом перешел на более содержательный диалект: – Фолоу ми. Квикли. Гоу-гоу-гоу…

И поманил его рукой, делая шаг назад, в темноту.

Почему меня на английский-то пробило? С перепугу, что ли? Или под впечатлением недавних рейнджеровских ужимок Козета? Мол, наши навыки не хуже…

Тем не менее сработало! Везет же некоторым.

Великан растерянно оглянулся на товарищей, подтянул штаны и шагнул за мной за угол. Без звука. Я его что, загипнотизировал? По крайней мере, не испугал…

– Эй, ты где? – рокотнуло у меня над головой. – Пацан! Эй, немец! Где ты тут? А ну… Гык…

Шурша штукатуркой, тело гиганта грузно осело на бетонную отмостку. Пригодились все-таки нунчаки моему напарнику. Я только сейчас обратил внимание, что цоколь здания не просто оштукатурен, но еще и стилизован под новомодную «шубу». Этакий рашпиль из цементно-песчаного раствора, схваченного клеем ПВА.

Бедный Голиаф!

Черная тень Козета склонилась над поверженным противником.

– Надо оттащить, – еле слышно прошелестел он. – Ноги видишь?

Точно. Ноги этого чудовища остались за углом. При желании друзья-товарищи запросто могут увидеть немощное состояние своего корешка. Достаточно лишь взгляд бросить в ту сторону, где только что так жизнерадостно плескался ненавистник цементной «шубы».

Блин, чуть глаза на лоб не вылезли, пока тащили! Увесистый же экземпляр попался. А ведь волокли тушку всего-то пару метров какую-то, тут как раз в здании небольшая ниша, стилизованная под…

А ни под что она не стилизована, дыра какая-то!

Специально, что ли, для подобного мусора? А нет… вот удача! Спасибо этому поливальному агрегату – без него, возможно, мы бы и не заметили, что из этого углубления в стене… вверх и в темноту уходит… чуть не спел «нить»»… труба! Обыкновенная дымоходная труба. Котельная, надо думать, здесь в подвале. Отдельного входа, к сожалению, нет, зато есть гнутые металлические скобы на самой трубе, заманчиво влекущие ввысь.

– Подсади, – шепнул я Козету, не давая себе времени на бессмысленные размышления.

Всегда умиляла наивность советских строителей, монтирующих всякие пожарные лесенки, скобы и трапы на домах не иначе как на двухметровой высоте. Понятное дело – чтобы детвора лишний раз не лазила. А детворе на самом деле в лишний раз становится особо интересно добраться именно до труднодоступного запретного плода, и два метра для шпаны – что для «бешеного волка крюк».

Я взлетел ракетой-носителем к далекому космосу, но тут же, практически на самом старте, предусмотрительно поспешил прервать свою многообещающую траекторию на ближайшей скобе.

Козет, блин! Совсем мозгов нету?

Ладно, этот толчок я тоже запомню…

М-да, опять в желудке екает от этих ненавистных высотных перемещений. И ведь глазами глубины бедствия не углядеть – далеко ли земля или пока близко, в темноте не видно. Да только натуру не обманешь! Эту трусливую жалкую натуру, которая категорически не приемлет любой высоты от трех метров и выше.

Замирая, я все же скосил глаза книзу.

Вообще, кстати, невысоко. Даже видно внизу, как Козет в стиле заправского трейсера в прыжке оттолкнулся ногой от стены и бесшумно повис на нижней скобе, ожидая, когда я соизволю подняться выше. Черт! Действительно, чего я замер-то? У нас времени – кот наплакал, думаю, минут через десять, максимум пятнадцать бандюки хватятся пропавшего товарища. А еще раньше может прилететь «гонщица ночной мечты» на своем чудо-коромысле – для Ирины ведь ограничений скорости не существует. Приедут с Шефом, начнут тут охранничков крошить направо и налево, а что там с Вуйчиком творят злодеи, пока непонятно.

Меня снизу чувствительно пнули по пятке. Поторапливайся, типа. Надо думать, Козет рукой. Блин, что мерин копытом. Придерживая рвущееся наружу дыхание, я потянулся вверх. До окон далеко. При всем желании не дотянуться. Прыгать если только. Ага, ищи дурака! Сквозь стекла? Научите, как это сделать бесшумно.

Так, кажется, чердачный этаж пошел – окна исчезли. Только какие-то воробьиные летки. Вентиляционные отверстия, что ли? Тьфу, да оно мне надо?

Ура! Счастье!

Труба исчезала наверху во мраке, туда же продолжали стремиться и скобы-перемычки, а на уровне кровли в направлении дымохода была вытянута небольшая бетонная площадка, заветным языком тянущаяся к моим ногам. Даже какое-то ограждение на ней, вот это я люблю!

Вцепившись в перильца побелевшими пальцами, я перетек с трубы на крышу. Меня тут же сзади легонько боднули головой. Опять торопят, надо думать.

Козет, скотина! И без тебя тошно!

Обожаю высоту.

Выдохнув и произведя еще добрый десяток неуверенных шажков, я наконец прижался к теплой и желанной стене надстройки. Тут их два подобных строения на этой крыше, огромных, высоких, на жилых зданиях они поменьше будут. Явно для какого-то научного оборудования. А может, для цистерн с морской водой. Ведь изучается биология южных морей, правильно? До парапета из-за этих конструкций остается всего лишь около метра проходимой полосы. Замечу – в кромешной тьме проходимой!

Впереди, уже очень близко, мелькают пятна света от ручных фонарей. Голоса. Что-то волокут по рубероиду. Тяжелое что-то упало с ватным шорохом. Ругается кто-то негромко, но выразительно. А кто-то оправдывается хриплым тенорком. Опять потащили…

– Ты здесь будь, я обойду с другой стороны, – дышит темнота мне в затылок голосом Сан-Саныча.

– Давай-давай.

Мог бы и не отвечать.

Чего воздух колыхать напрасно? Козета сзади уже нет: станет он дожидаться моей реакции! Прижавшись к стене, я сделал несколько шагов вперед. Присел на корточки и выглянул из-за угла надстройки. Надеюсь, тут никто не догадается устраивать импровизированные туалеты… на мою голову, что справедливо в обоих смыслах.

Да нет… тут дела поинтереснее.

Вот что-то подобное я и ожидал увидеть. Подспудно. Даже как-то полегче стало. Во всяком случае, большинство вопросов получает теперь более или менее правдоподобные ответы. И многое становится понятным.

На крыше строящейся биостанции четыре подозрительных типа, подсвечивая себе фонариками и поторапливая друг друга ценными указаниями с избыточным использованием ненормативной лексики, из спортивных матов и толстенных линьковых тросов сооружали…

…Боксерский ринг.

 

Глава 29

Нашлась пропажа

Вас интересует, что мне стало понятным? Объясню.

Вы никогда не задавались вопросом – сколько войн было на Руси?

Имеется в виду – на протяжении всей ее истории, а это, на секундочку, приличный кусок времени в масштабах человеческой цивилизации. Только летописной русской истории больше тысячи лет, а сколько жили наши предки до появления письменности – одному богу известно. Во всяком случае, нам этого не узнать никогда. И точных сведений о количестве войн и сражений не будет.

Одно очевидно: воевали очень много.

По разным оценкам – гораздо чаще, чем жили мирной жизнью. К тому же если учесть, что, кроме благородной трепки иностранного ворога наши предки порой по самые ноздри погружались в кровавые распри междоусобиц, мирных лет жизни среди бескрайних полей и приветливых русских березок остается исчезающе мало.

Я к тому, что наш народ знает толк в битвах и сражениях. Это исторически обоснованно. И рукопашная схватка занимает в этом генетическом информационном коде далеко не самое последнее место. Каких-то лет тридцать назад в этом имела удовольствие убедиться самая боеспособная армия объединенной Европы под началом всячески подстрекаемого против Руси Третьего рейха. Что называется, на собственной шкуре удостоверились.

К слову, знаете, какого «супероружия» больше всего опасались фашисты? Байка это или нет, но я сам слышал от ветеранов – немцы страшно боялись… русской саперной лопатки. И в рукопашку с нами предпочитали не лезть…

К чему это я?

Да к тому, что интерес русского человека к рукопашному бою был всегда неистребимым. Чуток о хронологии, в качестве примера: конец XIX века – гремело фехтование, начало ХХ века – все изучали штыковой бой, середина ХХ века – фанатиков трясло от бокса. Время, куда я попал, середина семидесятых – крайне популярны самбо, бокс и уже на подходе дзюдо и карате.

Надо признать, восточные единоборства к нам добираются с огромным опозданием. Если не считать натасканных бойцов в спецподразделениях силовых структур. Как заметил продвинутый в этих делах Козет, на Западе уже давно гремит китайское кунг-фу и японское джиу-джитсу, значительно обогнав уже приевшееся там карате-до.

А у нас…

А у нас про Брюса Ли пока один только Сан-Саныч и знает. Ну и ваш покорный слуга в силу ряда неординарных причин. Тогда как потребность в подобного рода знаниях у нашего народа, как указывалось выше, в крови сидит. И свербит постоянно.

А криминальная братия разве не плоть от плоти нашего бунтарского социума?

Вот уж где ценят толковую махаловку, так это там!

Теперь понятно, чем наш неуловимый Богдан Вуйчик так заинтересовал отечественных мафиози? Да, красотой боевого танца! Чем же еще? Получается, они на британский флаг рвали свою… неугомонную душу, чтобы найти ставшего нечаянно знаменитым мастера неведомой борьбы! И не за тем, чтобы тупо поставить его на ножи, а для того, чтобы загнать на ринг – в спарринг с каким-нибудь «королем махача». А что? Зная психологию уличной романтики подворотен, откуда, как правило, и вылупляется наш отечественный криминалитет, такой расклад можно предположить с высокой долей вероятности.

Иначе зачем на крыше недостроенного здания появился кустарно слепленный, корявый и далекий от спортивных стандартов ринг?

И кстати, у боксеров на ринге под ногами – брезентуха, растянутая на жестких досках. А тут – маты. Не бабушкина перина, конечно, но все же помягче, чем заведено в спорткомплексах. Получается, что пытливые бандюганы ждут какой-то необычной борьбы. С бросками, падениями и всякой другой смертоносной акробатикой.

Хлеба наелись – теперь зрелищ подавай!

– Натягивай канат сильнее, – донеслось до меня со стороны импровизированного ристалища.

– Да куда сильнее?

– Натягивай, говорю, ты… очень нехороший человек, а то сейчас… сделаю то, что ты в данный момент так неудачно пытаешься сделать с канатом, только в более неприятной для тебя конфигурации и, возможно, в извращенной форме… очень и очень нехороший и, я бы сказал, пропащий для общества человек.

– Я понял-понял, Дюпель. Тики-так. Тяну уже…

Идиллия, что и говорить.

И можно было бы окончательно успокоиться, если бы не рассказ Полины о том, что папа ее уже два раза исчезал бесследно. И скорей всего, именно после таких вот «мирных» спортивных приготовлений. Из чего следует вывод, что этот ночной чемпионат, этот турнир за кубок неизвестно чего от неизвестно кого добром уж точно не кончится!

Без нашего вмешательства, разумеется.

Поэтому для начала надо выяснить, где в этом здании держат Богдана. Где тут темницы для красных молодцев? Дорогу не подскажете?

Стараясь не делать резких движений, я «вытек» из-за угла надстройки и плавно заскользил вдоль открытой на всеобщее обозрение стены. В темноте, на мое счастье. Как только очередной электрический «зайчик» света прыгал в мою сторону, я по всем правилам полевой маскировки замирал сломанным манекеном. «Морская фигура замри», помните? Что-то вроде этого. Устроен так человеческий глаз – в первую очередь выделяет движущиеся предметы. Со времен пещерных львов и махайродов, надо думать, читайте Рони-старшего.

Я стремился к двери на чердак, одиноко чернеющей в стене на полпути к противоположному углу, за которым, между прочим, должен был находиться Сан-Саныч. И мои рискованные телодвижения не должны были проскользнуть мимо его тренированного внимания, если я хоть что-то понимаю.

Лишь бы только он один заметил…

– Дюпель, смотри! Ты это видишь?

Сердце, трусливо трепыхнувшись, резко ушло в район ахиллова сухожилия. Мало того что я замер живописным бревнышком – казалось, что весь мой перепуганный организм страстно желает стать еще и прозрачным до кучи. А кстати, чего они там увидели? Ведь в мою сторону никто фонарями не светил! Маленькими порциями я стал выпускать наружу звенящий от напряжения воздух. Лишняя бдительность, конечно, дело хорошее, да только…

– Ты чего кипишуешь? Фары от машины, ну и что?

– Сюда одна только дорога, Дюпель! Машина сюда едет.

– Слышишь, Лёвчик? До нее километра два, не меньше! Ты вообще чего лезешь не в свое дело? Тебе заняться нечем?

– Есть чем, Дюпель. Уже иду…

Отлегло окончательно. Ирина, что ли, едет? Да нет. Даже в темноте легко отличить мотоцикл от автомобиля. Может, заблудился кто-то. Я уже тянул на себя оцинкованную чердачную дверь. Открыто! Хоть здесь повезло. Кстати, маты на крышу таскают из такой же двери напротив, там точно такая же надстройка, только на другом конце крыши. И здесь везение.

Мне вновь начало фартить?

Задержав дыхание и стараясь вообще не производить никакого шума, я скользнул внутрь. Темно. Ожидаемо, надо сказать, темно. Поэтому я специально еще сильнее зажмурил глаза, чтобы лучше приспособиться к мраку. Есть такая метода – зажмурился, до десяти сосчитал, на полсекунды глазами хлопнул, как затвором фотоаппарата, и вновь «жмурки». А мозг в это время пережевывает, что там за фотоны залетели в ловушку глазного яблока. Ага, лестничная клетка, ступени ведут вниз, – а куда им еще с крыши вести? И здесь аккуратные перила вокруг проема в перекрытии, спасибо, друг-архитектор, за трогательную заботу о моей безопасности.

Козет за мной не пошел.

Странно. Не заметил моего маневра? Или решил, что на крыше он будет нужнее? Ну ладно, хозяин – барин. Пролетом ниже – железная дверь, закрыта на замок. Чердак, надо думать. Еще ниже – открытая площадка верхнего этажа. Здесь значительно светлее. Через весь этаж тянется коридор, не глухой, одна сторона – окнами наружу. Такие коридоры обычно бывают в школах, в офисах все же кабинеты, как правило, размещены по обе стороны от прохода. А здесь – с одной. Относительно меня – по левую руку. В другом от меня конце коридора угадывается легкая движуха: вездесущие фонарики, шарканья ног и глухой неразборчивый говор. И там что-то таскают.

Изображая бесплотного призрака во мраке, я прошел чуть дальше вперед – в надежде услышать хоть что-нибудь полезное. Миновал пару дверей в кабинеты, здесь они стеклянные, «морозко», если мне память не изменяет. Возле третьей двери я замешкался. Или что-то показалось, или примерещилось. Звук ли, отблеск ли фонарика – сам толком не понял. Что-то стало тревожно на душе. Будто что-то опять не так делаю.

Опять косячу?

И в этот миг я услышал, как за третьей дверью кто-то шумно и с явной досадой выдохнул. А потом отчетливо произнес дрожащим от раздражения голосом:

– Ты здесь в молчанку со мной не играй! Не надо, дружок. Если понадобится, мы языки развязывать тоже умеем.

Я перевел дух.

Еще миг – и я бы поперся вдоль прозрачной двери. А в комнате просто была пауза в разговоре. В непростом, насколько я понял, и напряженном разговоре, в котором, как это называется в подобной среде, кто-то кому-то что-то «предъявлял». Мой силуэт на фоне более светлых окон срисовали бы в два счета. Провидение придержало мои неугомонные ноженьки. Дабы не было искушения у кого бы то ни было повыдергивать их между делом из моей пятой точки.

– Ты же… – слышал я, вновь говорил нехороший, но все-таки не до конца потерянный человек, – лаве взял авансом! Бабульки! Реальные пиастры! Ты чего вообще? Я, человек культурный… – Дальше следует высококультурная идиома, отметающая всяческие подозрения в том, что родители оппонента произвели его на свет методом непорочного зачатия. – И я ведь пока вежливо с тобой разговариваю… – Более убедительная версия прежнего умозаключения, направленная некоторым образом чуть глубже в направлении корней генеалогического древа вопрошаемого. – Ты не молчи, спортсменчик. Рябой! Помоги мастеру с мыслями собраться.

Глухой тычок – и сдавленный, с трудом сдерживаемый стон. Кому-то дали по ребрам. Я даже догадываюсь кому. Ну что ж, будем считать, что папа девочки Полины нашелся.

– Вот ты баран! Да я вообще могу с тобой не разговаривать. Сейчас из этого вот шпалера дырку тебе сделаю между глаз – и будет все по понятиям. Ты же общество хотел опрокинуть! Уважаемых людей в дураках оставить. А его еще и упрашивают тут.

Да, действительно странный расклад.

Если Вуйчик взял за что-то аванс у братвы, это «что-то» не выполнил и сделал ноги, косяк очень серьезный. Простым возвратом искомой суммы здесь не обойдешься. За такое положено накладывать очень внушительные штрафные санкции. Помимо экономических интересов включаются еще и категории престижа. А его уговаривают и в чем-то там убеждают. Вежливо… относительно, конечно. С легкими поглаживаниями в области почек.

– Ты что, не понимаешь, что на тебя поставили? Твой отказ – это потеря денег. Больших денег. Не вышел на бой – засчитан проигрыш. Дурачок, долг же на тебя повесят. Твои дети и внуки до седьмого колена не расплатятся, хиппи ты недоделанный! Думал, космы свои обрежешь, тебя и не узнает никто? Дурилка ты картонная.

«Теперь Горбатый. Я сказал, Горбатый!»

К чему это на ум пришло?

А ведь этот хиппованный «Шарапов» не такой уж и бескорыстный альтруист, каким мне показался вначале. И почему он, интересно, выкобенивается? Не уверен в своих силах? Или не так крут, как хочет казаться? Но ведь его миньоны действительно глаз натягивали любой шпане на нужное место. Непонятно. Слушаем радиоспектакль дальше.

Я плотнее приник ухом к хлипкой дверце.

– Может быть, ты боишься? – будто угадал мои мысли невидимый мытарь. – Сдрейфил, спортсмен? Слабоват оказался на расправу-то?

– Именно что… – наконец-то подал голос его собеседник.

– Что-что-что? Чего ты там пискнул? Повтори.

– Я говорю, не бой это, а расправа. Трое против одного. Тем более с заточками. Все равно как в подворотне подрезать…

– А ты как хотел? Чтобы тебе медаль олимпийскую вручили? За то, что твои зверьки в городе творят? Ты же согласился! Ты же деньги взял, а это, считай, слово дал! Так с приличными людьми не поступают. Дал слово – держи! Не держишь – чмо поганое.

Любопытная интерпретация.

Зато теперь картина становится более или менее понятной. Выловили негодника, приперли к стеночке и сделали креативное предложение, от которого нельзя отказаться. А негодник, не будь дураком, возьми и слиняй в неизвестном направлении. Да еще и с авансом, что симпатий к нему у разбойничков с большой дороги уж точно не прибавило. И все было бы хорошо, если бы не вмешался ваш покорный слуга.

Подставил я блудного папочку, как ни крути.

Хотя Полина говорила, что отец и без меня куда-то исчезал. Имеется в виду – в первый раз. В первом ее воплощении на этом свете. И во втором, кстати, тоже. Сейчас же у этой чудо-девочки – третий вариант ее бурной жизни. Третий, не лишний, потому что я хоть и виноват, но именно благодаря мне у Вуйчика именно в третьей версии реинкарнации его дочурки забрезжил реальный шанс на спасение.

Зря я, что ли, здесь уши грею?

Одновременно с этой оптимистичной мыслью меня сзади мягко, но крепко взяли за шиворот. Пессимистично, я бы сказал, взяли. По принципу контрастного душа. А потом моим организмом, который уже и не касался пола, пнули ту самую дверь, под которой я и подслушивал.

И тут же моментально я попал в перекрестье жутко ослепительных лучей света, что зоркости мне явно не прибавило. Получил только номинальную информацию о трех боевых единицах в помещении. И у этих единиц как минимум есть ручные фонарики.

Да, и один «шпалер».

Что-то я по Козету соскучился…

 

Глава 30

Конец

– А я думал, Слоник крышей двинулся, – прозвучал над ухом знакомый баритон. – Говорит, малец его вырубил. Какой-то фашистский прихвостень, по-немецки, мол, чешет. Прикинь? Слона! Которого чугунной бабой с места не сдвинуть. А тут и правда малец. Оба-на! Да еще и старый знакомый! Ну, дела.

– Не по-немецки, а по-английски. Привет, Гаврила. И я рад тебя видеть. На землю-то опустишь? Спасибо, отец родной. Так гораздо лучше. Мужики, фонарями не слепите, будьте добры. Глаза сейчас выскочат…

Фонари деликатно уткнулись в пол.

– Витек! А ты как здесь? Тебя что, в кабаке не повязали?

Гаденыш! А я уже и забыл про эту подлянку в ресторане.

До чего же я отходчивый! Нельзя так.

– Нормально все. Я понадкусывал там все, как ты сказал, не беспокойся. А для расчета они тебя ждут. На чаевые надеются. Ты ведь их не кинешь, Гаврила? Так ведь с приличными людьми не поступают. Да? Дал слово – держи. Не держишь, значит… как там говорили?

Сквозь световые пятна, мерцающие в глазах, я попытался рассмотреть того, кто знает продолжение этой поговорки. Только темный силуэт. И в обеих руках по предмету: в левой – фонарик, а в правой…

Скажу так, виден даже не пистолет.

Просто правая рука силуэта характерно изогнута – очень типично для руки, сжимающей короткоствольное стрелковое оружие. Ну да, он про «шпалер» как раз и говорил… другому силуэту, который сидит на стуле на фоне двух других призраков, держащих его с двух сторон за плечи.

Хоть я и ослеп немного, но общую диспозицию уловил.

– А ты чего тут вообще делаешь, Витек? Заблудился?

Гаврила присел передо мной на корточки и дружески оперся правой рукой на мое плечо. Дружески?

– Чего-чего. Живу я здесь, вот чего, – буркнул я невпопад, вспомнив расхожий анекдот.

– Гонишь!

Не знает Гаврила этого прикола. Стыдно, юноша. А вроде как рубаха-парень, анекдоты должен бы знать.

– Я не понял, Гнедой. Это что за огрызок? – подал голос силуэт с пистолетом. – Никак знакомец твой?

– Тихо, Звон, сейчас разберемся. Ты с этим боксером вопрос решил?

– Да… почти. Малехо осталось.

– Глаз с него не своди. Больно шустрый персонаж. Ну, так что, Витек. Какого рожна ты здесь забыл?

А ведь тон голоса у моего знакомца явно меняется.

Дружеские интонации куда-то стремительно пропадают. Как песок сквозь пальцы. Надо срочно какую-нибудь правдоподобную версию слепить. А не то тоже к стулу пришпилят, как Вуйчика.

С них, душегубов, станется.

– К Богдану зашел, – с деланым равнодушием заявил я. – Мы с ним договаривались сегодня вечером потренироваться… на крыше. Правильно, учитель?

Сейчас в его дискомфортном положении просто физически будет легче кивнуть утвердительно, чем пускаться в неудобоваримые выяснения недоразумений, которые еще неизвестно куда могут завести.

Вот он и кивнул.

Один – ноль. В пользу хороших парней.

Где же Сан-Саныч?

– Слышь, шкет, а этот тренер твой хорошо дерется? Или фуфло в натуре?

Что-то не нравится мне этот развязный тип. Что за фамильярности вообще?

– Слышь, Звон, а ты чего с таким фуфловым погонялом мне тут еще и вопросы задаешь? В натуре.

В темной комнате моментально стало тихо.

Даже стало слышно, как в оконное стеклышко ломится какой-то ночной мотылек. И шорох в коридоре, который, надеюсь, услышал только я. И то по причине того, что уж очень сильно его ждал.

Сидящий на стуле силуэт неожиданно громко прыснул.

– Вот так, подружки. Учитесь у пацана. Моя школа!

– Ша! Заткнись, боксер. Я тут что-то недопонял. Это сейчас чего там прозвучало такое? А? Ты кто вообще такой?

И этот туда же.

Луч фонаря вновь уперся в мою фигуру. Чувствовалось, что источник света медленно приближается ко мне. Интересно, Вуйчика привязали к стулу или просто придерживают с двух сторон? Очень важная деталь в данную минуту, потому что я целенаправленно продолжал оттягивать внимание присутствующих на свою собственную персону. И кое-кто должен догадаться, зачем я это делаю.

– Конь в пальто. Не видишь? Ты фонарем-то не балуй. Говорю же, слепит! – Я поднял руку, заслоняясь от света. – Не доводи до греха. Знаешь, как тебе неудобно потом светить будет… из заднего прохода?

Нет, я не сошел с ума от страха, не думайте.

Просто на грани ощущений – не увидел, не услышал, а… почувствовал, как дверь справа от меня миллиметр за миллиметром стала открываться вовнутрь. И руку поднял не для защиты от света – я на фонарь и не смотрел даже. Просто нужно было, чтобы моя ладонь оказалась как можно ближе к руке Гаврилы. Он все еще продолжал как бы невзначай удерживать мое плечо.

Еще пара мгновений тишины…

А через секунду время взбесилось, а материя сошла с ума. Пространство приобрело новые императивы и ускорения. Стало шумно, пестро, весело и страшно.

Сначала бешеным мулом взревел Звон, метнул фонарь в сторону моей головы, промазал и кинулся на меня. Когда сзади за спиной ни в чем не повинный фонарь с грохотом врезался в стену, я мягко положил ладонь на кисть Гаврилы и… сломал ему мизинец.

Напрасно думаете, что такая процедура делается легко и без усилий. Без специальной тренировки чужой палец просто так не сломаешь. Особенно у взрослого человека. В лучшем случае – вывихнешь фалангу из сустава или потянешь сухожилие в запястье.

Опыт – великая штука.

Мизинец я Гавриле реально сломал.

В следующие полсекунды произошло аж три события. Подряд. Одно за другим, без паузы. Сначала тонко и пронзительно завизжал Гаврила. Не заорал, не завопил, а именно завизжал, да так, что всем уши заложило. Потом до нас добежал все-таки обиженный в лучших чувствах и потерявший над собой окончательный контроль Звон. Он наверняка врезался бы со всего маху в нашу живописную парочку, если бы не третье событие – за спиной Гаврилы через открывшуюся на достаточное расстояние дверь в помещение бесплотным духом скользнула еще одна тень. И каким-то невероятным образом сразу же изменила траекторию движения несущегося на нас бандита. Он все же врезался в нашу группу, но почему-то только со стороны Гаврилы, сметя его со своего пути. Потом, перевернувшись в воздухе, бронебойным снарядом вылетел в приоткрытую стеклянную дверь. Оказывается, «морозко» не сыплется осколками, а крошится и обвисает на каких-то проволочках внутри. Но это я уже потом рассмотрел. Гораздо позже.

В углу, где сидел Богдан, тоже времени зря не теряли. Вуйчик все же оказался привязанным к стулу, но это ему не особо помешало разметать в разные стороны гоблинов за спиной, встать на ноги и гонять вдоль стены своих противников деревянными ножками, торчащими из-за спины.

Я услышал, как хрюкнул и перестал визжать Гаврила.

Козет, наверное, его вежливо попросил. Не зря же сердобольный Сан-Саныч сочувственно наклонился к травмированному больному. Убедил, стало быть, помолчать болезного и после метнулся к Богдану в дальний угол. Решил помочь заслуженному папочке всея Руси. Впрочем, тот и так отлично справлялся, судя по сочным ударам тупого деревянного предмета в область разнообразных мягких тканей.

И тут вдруг лежащий под растерзанной дверью мешок с неприятностями по прозвищу Звон стал палить из пистолета. Часто и бестолково. Яркие вспышки чудовищным стробоскопом освещали комнату, оказавшуюся неожиданно огромной. Угадывались какие-то штабеля из коробок, нагромождения столов, стульев, какой-то другой мебели. Актовый зал? Потом я заметил, что некоторые пули рикошетят в опасной близости и с разных сторон. Где-то вдребезги разлетелось стекло. Кто-то взвыл от боли.

В коридоре уже явно слышался разношерстный топот ног, мечущихся в поисках источника выстрелов крайне встревоженных людей. В далеком конце актового зала, там, где больше всего было нагромождений, слетела с петель вторая стеклянная дверь. Не понравится это сдаточной комиссии. Кто-то с грохотом врезался в штабеля, забился в груде мебели, заматерился. В разные стороны посыпались стулья, тумбочки, какие-то ящики, цветочные горшки.

А я уже с размаху опускал какую-то табуретку на темное пятно, которое находилось чуточку правее и сзади огненного языка, создающего в помещении чудовищный грохот и вонь. Угадал с траекторией. Табурет чувственно врезался во что-то аналогично твердое и такое же тупое, хотя и более округлой формы.

А еще в обойме закончились патроны, потому что тело после встречи с табуретом продолжало конвульсивно дергаться и жать на курок тэтэхи с характерными щелчками. Почему ТТ? Грохот бешеный и дульная вспышка неестественной длины. Конечно, ТТ, что же еще? Да, блин, какая разница сейчас?

Нашу дверь тоже дико рванули куда-то в сторону. Кто-то с размаху запнулся о лежащего на полу и яростно щелкающего пустым пистолетом горе-снайпера, влетел в зал и с воплями приземлился на все четыре кости, не забыв сгрести в кучу часть разбросанной тут и там мебели. За ним второй – с аналогичным акробатическим номером, только уже без стульев. Кто-то прямо из коридора стал яростно пинать ногами утробно всхрюкивающего Звона, не забывая при этом щедро одаривать пряниками и равнодушного ко всему Гаврилу.

– За мной, – прошелестел над ухом Козет, – держись вдоль окон.

– А…

– Потом. Ходу.

Ходу так ходу. Я просто хотел предложить и Вуйчика с собой забрать, да Козету виднее. В экстриме он – бог! Сейчас ему что-то советовать – все равно что рыбу учить, как под водой не дышать.

Уворачиваясь от сталкивающихся друг с другом тел, мелькающих вокруг пятен света и лавируя между обломками мебели, мы стремительно заскользили наискосок к окнам, а там, пригнувшись ниже уровня подоконника, просочились за горы штабелей. Шум сзади стал превращаться в истеричное выяснение отношений. По схеме «Кто виноват?» и «Что делать?». Ну и не без «Идиота» с «Му-му», это как водится.

– Здесь подсобка за сценой, – абсолютно равнодушным голосом буркнул Сан-Саныч. – Вход отсюда, а выход в коридор. Пока там переждем.

Он вообще никогда не нервничает?

На язык просится «чурбан бездушный», а душа просит – «золотой ты мой истуканчик», «палочка ты моя выручалочка», хоть и «стоеросовая» местами.

А что за грохот в коридоре?

Такое впечатление, будто рота новобранцев в кирзачах носится по паркету. И вопли…

Что-что? Что это? Галлюцинации?

«Лежать всем!», «Мордой в пол!», «Руки! Руки за голову!», «Куда ты прыгаешь, убогий!», «Тихо всем! Работает спецназ!»

Наши!

Я рванул на крики обратно, но Козет предусмотрительно удержал меня за плечо.

– От своих огрести хочешь? Присядь пока.

Мы устало стекли по стенке на пол.

Прав, как всегда, мой инструктор. Мудр аки змий. У нас тайм-аут. Пусть шустрые мальчишки в красивых черных прикидах нарезвятся вволю. Не каждый день у них такие реальные забеги. А как они тут появились?

Ну вот, адреналин начинает отпускать, и мозги возвращаются на место.

И вновь как-то хочется позадавать себе вопросы. С тем, чтобы поломать голову над вариантами ответов. Портативная версия элитного клуба «Что? Где? Когда?».

Спецназ?

Ну да. Спецназ. Чего удивляться? Это же не зеленые человечки с Марса. Вполне реальное явление в нашем деле. Чего тут гадать, версий немного. Или Ирина вызвала этих бодрых ребятишек, или Шеф. У них обоих уровень девиантного отношения к методическим рекомендациям Конторы гораздо ниже, чем у нас с Козетом. И соображают они порой быстрее. И дальновиднее. Мы с моим братом-инструктором все же больше импровизаторы. Экстремалы на выгуле. За что, собственно, и будем сейчас огребать от наших теоретиков. Я – от Шефа, Сан-Саныч – от своей возлюбленной. Просто так нам наши похождения дуэтом не спустят.

Только почему у меня остается смутное ощущение неравнозначности?

Грозный галдеж в здании постепенно пошел на спад. Гомон стал приобретать рутинно-деловой оттенок. Мирно и обыденно загорелся верхний свет, залил сначала слепящей массой пространство, резанул по глазам и… стал обычным.

Сан-Саныч встал, отряхнулся, залез куда-то глубоко за пазуху и вытащил на свет божий… удостоверение? Пошел на «дело» с корочкой? Дурной тон вообще-то. А, впрочем, теперь не Великая Отечественная, и пользы от документа бывает гораздо больше, чем вреда. Как сейчас, например. По крайней мере, прикладом между глаз не засветят.

Мы с трудом выцарапались из-за штабелей и… замерли в оцепенении.

Нет, мы не ошиблись.

Тут были свои. Тут даже был Шеф с Ириной, успели подняться с первого этажа. И были тут задержанные бандиты – и невредимые, и слегка помятые. У некоторых даже были сломаны отдельные фрагменты костей скелета, не очень жизненно важные, к их счастью. И медики оказывали кому надо первую неотложную помощь. И криминалисты начинали свой монотонный неблагодарный труд. И даже озабоченные строители, словно встревоженные пчелы над разбитым ульем, начинали свое тоскливое жужжание.

А еще здесь был мертвый Богдан.

То есть без вариантов мертвый.

Он так и сидел на стуле, к которому был привязан, а вместо правого глаза на лице у него была дыра. Огромная и сочащаяся бурыми пузырями дыра. Словно в малобюджетном фильме ужасов с дешевыми и бездарными гримерами. Так все было чрезмерно демонстративно, безвкусно и эстетически грубо.

Как чаще всего и бывает в жизни.

И возле него медики даже и не возились. Проходили мимо, порой огибали его, как досадное препятствие, как тумбочку, как табурет, которым я разбил башку его убийце, и от этой обыденности и простоты становилось еще страшнее.

Ноги не слушались, но где-то в глубине сознания истерически бесновалась какая-то невыносимая мысль, которая, наверное, даже и не родилась толком, но уже звала и терзала мозг – сейчас ты сделаешь это, ты в лепешку разобьешься, но это сделаешь, и сделаешь это… вовремя.

Вовремя?

Время!

С днем рождения, мысль-истеричка.

Я решительно подошел к Ирине.

– Едем!

Она вопросительно посмотрела на меня. Потом на Шефа.

– Нет времени объяснять. Счет на минуты. Едем!

Сергей Владимирович чуть заметно кивнул, не разжимая бескровных губ.

– Я с вами?

Козет.

Нет, друг. Ты и так сделал больше, чем мог. И больше уже не сделаешь.

– Нет, Сан-Саныч. Объясни все Шефу… что сможешь. А я буду через сорок минут. Ирина!

– Идем.

Я бросился в коридор, на лестницу, через главный ход – наружу. Даже не спрашивая, где мотоцикл, что было сил припустил по дороге к бетонному заводу. Ирина не отставала. Молча и без вопросов, как мы обычно и действуем в боевом режиме.

Так и есть. Возле темной «Волги» – бойцы спецназа и два спеленатых бандитских тела. Тут же и мотоцикл. Без лишних слов я забрался на заднее сиденье. Ирина тут же села впереди и дернула ногой стартер.

– На Ленина нужно, – крикнул я ей сквозь шум мотора, – к Дому культуры строителей. Там через дорогу аптека, круглосуточная. Нам туда. А потом на Матюху. Там я покажу.

– Держись крепче! Не стесняйся.

Теперь главное – успеть.

 

Эпилог

На удивление, нас с Козетом не четвертовали.

И даже не колесовали. Да что там, даже в кипятке ни разу не сварили и кожу предпочли не сдирать. Больше скажу, морщась и гримасничая, Сергей Владимирович после скрупулезного «разбора полетов» вынужден был признать целесообразность всех наших действий. В том числе – подчеркну – и моих тоже, как это ни странно. В той их части, разумеется, о которой я счел нужным ему сообщить. Ирина знает чуть больше. Знает и молчит.

После всех событий он стал чуточку другим, наш начальник. Да и мы, скорей всего, тоже. Все мы растем, меняемся, как-то меняем мир вокруг себя. А этот измененный нами мир бумерангом пытается и нас слегка покорежить.

И все это – как школьную домашку выполнять без черновика.

Все набело, с первого раза. Без права на ошибки и помарки. Точнее, это право все же присутствует, как мы с вами раньше выясняли, но оно как раз и находится в той самой обойме роковых выстрелов, меняющих мишень-действительность самым непредсказуемым образом.

И только немногим дано знать, куда полетит пуля. Замечу – не куда может полететь, а именно куда полетит. В какое конкретно место вонзится расплавленный от сверхзвуковых скоростей кипящий свинец, в какие стороны побегут разрывы и трещины на истерзанной фанере, куда взметнутся хлопья обожженной бумаги и многое-многое другое.

Только к чему эти знания?

Эти избыточные и никому не нужные знания. Эта лишняя ветка в переросшем кустарнике. Лишний язык пламени в лесном пожаре. Этот лишний кружок волн вокруг булькнувшего на глубину булыжника. Насколько его хватит? Кому он поможет и что он изменит?

Все суета.

Все тлен, если… если, вопреки собственным инстинктам и заветам равнодушной матушки-Природы, ты начинаешь жить не только для самого себя, всеми правдами и неправдами выгрызая свое жизненное пространство. Если ты осмеливаешься попирать устои эволюции и позволяешь себе безрассудство заботы о других людях. Нет, не родственников. И не соседей. Не братанов, не земляков, не одноклассников и не сослуживцев. Просто других. Посторонних. Чужих и даже не всегда хорошо к тебе относящихся.

Слов нет, это легко делать, имея в запасе целую жизнь.

Или, как в моем случае, не в запасе, а уже за плечами. Не предполагая, а зная результат. Или, как в случае с Полиной, – две жизни за плечами и целую галактику повторяющихся на твое усмотрение дней. Не жалко кое-что и пожертвовать для других.

А если жизнь одна?

А если дни неповторимы и уникальны, как сетчатка глаза?

Становится как-то жалко разбазаривать это сокровище на посторонних. И муторно от понимания, что делать это просто жизненно необходимо. Не для кого-то, а для самого себя… все больше и больше нелюбимого…

А вы, кстати, знаете, что Полина умерла?

Да. Это так.

Умерла на следующий же день после гибели ее отца, Богдана Вуйчика. Без всякого сомнения, хорошего и порядочного человека. Близкая подруга ее мамы, тетя Таня нашла девочку утром мертвой в ее же собственной постели. На тумбочке рядом обнаружили новую и практически нетронутую коробку снотворного, не хватало только двух таблеток. Даже стакана с водой не было, чтобы запить. Так проглотила.

Считаете, что самоубийство?

Отнюдь. И даже не случайная передозировка. Лекарство, по сути, безопасно. И в крови нашли лишь остаточные компоненты транквилизаторов, и то в смехотворной пропорции.

Наверное, девчонка сильно переживала из-за смерти отца. Фатально. Вот сердце и не выдержало. И диагноз, кстати, «острая сердечная недостаточность». Понятия не имею, что это значит, но понятно, что связано с эмоциональным фактором.

Кто ей успел сообщить про отца?

Да я и успел.

В тот же день. Точнее, в тот же вечер. Специально торопил Ирину, чтобы вписаться до двенадцати. И успеть пообщаться с Полиной, пока не насупила полночь. Чтобы ей было достаточно просто заснуть до двенадцати, а не целенаправленно накладывать на себя руки.

Ах, как она была права!

Как это, оказывается, больно для окружающих.

Даже для таких посторонних людей, как я. И как наш Шеф. Он, по-моему, вообще убивался больше всех, хоть и виду не показывал. И стал после смерти Полины чуть-чуть другим, как я уже говорил. Во всяком случае, поиски детей Индиго прекращены окончательно и бесповоротно.

И знаете, что наиболее поразительно?

Мне тоже очень больно!

Несмотря на то что я знаю точно – девочка Полина жива. Как жив и ее отец. Уж об этом-то, я надеюсь, она позаботится. Да что там, я уже об этом позаботился, подробно проинструктировав Полину, что ей нужно делать на следующий день, а чего не делать ни в коем случае! Как вы понимаете, «на следующий день» – это относительно сугубо ее ощущений. Для нас, оставшихся здесь, этот день уже прошел, бесславно, бессмысленно и кроваво. И боль от этого не становится слабее, хоть она и фантомная по сути. Для меня во всяком случае.

А может быть, я просто скучаю… по этой невыносимой девчонке…

Шеф опять ни о чем меня не расспрашивал.

О! Пардон. Имеется в виду, не спрашивал о том, что непосредственно касается Полины. Обо всех остальных моих похождениях допрос был чуть ли не с пристрастием. Может быть, начальник и грустил, но менее зубастым он от этого не стал. Вывернул мою душеньку наизнанку, выпытал все, что я позволил ему выпытать. А вот про Полину – молчок. И ведь он знает, что я к ней ездил вечером. А утром ее не стало. Есть предмет для здорового любопытства? Есть. А он молчит! «И ты знаешь, Шурик, как-то даже вот… тянет устроить скандал…» – «Не надо!»

Точно не надо?

Может быть, я уже созрел для откровенного разговора? Сам! Не знаю.

Не уверен, надо ли мне это. В том, что пользы не принесет окружающим, – уверен. Лишние круги по воде. А проточная та вода или стоячая – от булыжника не зависит. Не сможет он развернуть реки вспять или превратить болото в Ниагару, как бы ни тужился. Даже если булыжник и прилетел с другой планеты. Не имеет значения, если этот метеорит не… астероид.

Я – так точно нет!

По-любому недотягиваю своими размерами и массой тела. Мелковат в плечах, как ни крути телескопом. Вот и задумаешься лишний раз – оно мне надо воду баламутить?

Вообще, если подумать, детство – самое золотое время в жизни человека. А мне его подарили во второй раз! Так чего же тебе, хороняка, еще надобно? Живи да радуйся. А приносишь кому-то пользу – так и… взагали чудово, как говорят у нас на юге. Поменьше только жалей себя и не занимайся самолюбованием. Вредно это. Да и нечестно.

Твоя немыслимая «фора» перед остальными людьми – вовсе и не твоя заслуга. Как не является заслугой мнимое превосходство мальчика-мажора, родившегося с золотой мобилой в зубах, перед пацанами из подворотни. Которые эту мобилу, к слову, запросто могут и отжать между делом, доказывая тем самым мой постулат о тщетности пустой и незаслуженной гордыни.

Но это особый разговор.

Об этом – как-нибудь в следующий раз. И подумаем, и поговорим, если будет на то желание у окружающих.

Потому что много чего полезного приходит на ум, второй раз проплывая по стремительным потокам собственной судьбы. А что же будет в третий раз? Разожгла во мне любопытство бессмертная девочка Полина. Всколыхнула и без того мятежную душу.

Третий раз гульнуть по миру в коротких штанишках!

И вновь рядом с тобой до боли близкие и родные люди, такие молодые и когда-то уже слегка забытые. И вокруг тебя – щемящие сердце легко узнаваемые ландшафты. И воздух детства. И солнце. И вечное море за полосой манящего прибоя.

Третий не лишний.

Я согласен и на третий раз!

И возможно, где-то я это все… когда-нибудь еще увижу.

И не однажды.