На камнях Фиолента я проспал почти до обеда.

Потом добавил еще пару суток на койке в больничной палате, куда меня доставили соратники, переполошенные моим неожиданным звонком. Официальную выписку, разумеется, отложили, а родителям вновь рассказали какую-то чрезвычайно правдоподобную версию о продлении карантина.

Какое это наслаждение – хрустящие простыни и мягкая панцирная кровать! И надежная твердь под ногами. Блаженство!

А вот в конторе гармонии не прибавилось.

Пока я восстанавливал силы, буквально все стояли на ушах. Надо было думать – сообщение об агенте в рядах КГБ четко ложилось в категорию «ЧП союзного масштаба». Шерстили всех не по-детски. Параллельно через мелкое сито перетряхивали связи безвременно почившего капитана – окружение, знакомства, контакты. По минутам восстанавливали его поступки, перемещения, разбирали служебные дела – чуть ли не под микроскопом. И самое неприятное заключалось в том, что пока не нашли абсолютно НИЧЕГО криминального. Или хотя бы антисоветского.

Моя версия подвисала в воздухе.

Да! Как я уже говорил, Гришко умел маскироваться.

– Ты должен знать об этом, Старик, – говорил Пятый, прямо глядя мне в глаза, – твою гипотезу о наличии крота в органах безопасности руководство считает бредом воспаленного воображения. Все улики – косвенные. Все предположения – интуитивные. Нет ни одного факта, связывающего Гришко с иностранными разведками.

– А вы? Вы-то понимаете, что я прав?

– И я, и вся группа. Мы знаем, что ты прав. Версия логична и безупречна. Только одной схемы, пусть и убедительно нарисованной, крайне мало. Ты это должен понимать. Тем более что эта версия очень НЕУДОБНА для кое-кого наверху.

Ну да! Можно себе представить, сколько высоких кресел сейчас опасно вибрируют и сколько погон желают слететь с заслуженных и уважаемых плеч. Подумать только – вражеская сеть под носом у всесильного КГБ! И в страшном сне не приснится.

– Что получается? – стал рассуждать я. – Им что, выгоднее преподнести ситуацию так, что я сдуру угробил сотрудника и дорогостоящее оборудование? С вытекающими оргвыводами?

– Не хочу тебя расстраивать, но это пока лежит на поверхности. В качестве официально признанной версии.

– Подождите! – Я в раздражении уселся на кровати. – Допустим, Гришко ни при чем. Но ведь есть улики, прямо указывающие на наличие вражеской сети: фотопленка, мини-кассеты. Бонц, Галина, Трюханов, наконец, которого вы арестовали. А как же попытка вербовки офицера-летчика? Это все – что, бред воображения?

Сергей Владимирович усмехнулся. Что-то уж больно невесело…

– Ты меня пытаешься убедить? Я вообще-то в теме.

– А начальство – что? Не понимают там, наверху?

– В том-то и дело, что очень хорошо понимают…

Многозначительно помолчал.

– Ну ладно. Ты пока выздоравливай. Не все так грустно. Хотя и не все так просто. Вернемся к этому разговору чуть позже.

Направился к выходу, но задержался возле дверей.

– Для полноты картины. Знаешь, по какому варианту разрабатываются сейчас найденные диктофонные кассеты?

– Ну?

– В качестве образчиков забугорных технологий из среды фарцующей клиентуры. Вот так! Целая межведомственная группа создана для сбора доказательств.

– Так ведь это – идиотизм! Чистой воды.

– Я и говорю – не все так просто. Бывай!

И вышел.

Вот это да!

Значит, все детали происшедших событий сейчас будут нивелироваться десятками многомудрых предположений. Которые, несмотря на их явную дурь, будут восприниматься на «ура». Потому что – в кассу. Потому что – на злобу дня. И потому что – вопреки неудобным фактам. Которые вроде бы как уже и не факты…

И все из-за меня.

Я становлюсь очень неудобной фигурой. Моя горькая и очень нелицеприятная правда подвисает одинокой песчинкой на чаше весов, с обратной стороны которых комфортно расположились авторитеты-тяжеловесы, прошляпившие вражеского агента в своих рядах. И эта обеспокоенная своей безопасностью стая, без всякого сомнения, будет хвататься за любую соломинку. И с умным видом поглощать любой бред, способный хоть как-то сохранить их достойное положение.

Агент Гришко был не нужен, царствие ему небесное. Или куда он там попал. Нужен был погибший в результате несчастного случая добросовестный работник, замечательный товарищ и отличный семьянин капитан Гришко.

И скорей всего, в итоге всем понадобятся козлы отпущения. Во главе с товарищем Пятым. Предполагаю, что лично я, как агнец жертвоприношения, для начальства буду мелковат. А вот мои инструкторы могут пострадать самым серьезным образом. И ведь виду даже не показывают!

– Ну ты монстр, – восхищенно качал головой Козет, – я бы не додумался. Расхреначить в пух и прах целую яхту, чтобы ушатать одного урода!

– И себя заодно… без малого…

– Все нормально! Сделал все правильно. По обстоятельствам.

– Вас сильно плющат? Из-за меня?

– Не бери в голову. Прорвемся. Есть пара идей, как найти доказательства.

– Не поделишься?

– Ага! Сейчас! Чтобы ты рванул в бой, мелькая спиной своей окарябанной? Лежи давай. Раны зализывай. Разберемся без тебя.

– Инспекторша, которая Зоя Игоревна, она как – наглухо ушла?

– Пока да.

– Слушай, Сан-Саныч, она ведь как-то связывалась с Галиной? Ну, чтобы передавать материал для закладки. Понятно, что это могли быть Румын, Гришко. А что, если еще кто-то был? Помнишь, Галина пакет какой-то извлекала из-под моста в Мартыновой бухте? Явно ведь от инспекторши…

– Работаем, Старик. Работаем. Об этом тоже мозговали. Ты не заморачивайся. Все будет хорошо.

– А Ричард?..

– Ха! Слинял твой Ричард. Собирались с ним плотно поработать, а он сразу же после первого допроса – папе телеграмму. Вчера яхта приходила из Констанцы, так он на ней ноги сделал на родину. Перепугался твой американский дружок, что его прессовать будут. В подвалах КГБ.

– Как думаешь, он был в теме?

– Вряд ли. Хотя кто его знает! Мутный парнишка…

И Гришко возле него терся. Впрочем, не он один. И все материалы наблюдения сейчас перетряхиваются. Зацепились бы уже, если что…

– Ладно, Сан-Саныч. Встретимся в спортзале. Я уже почти в форме.

– Ну, бывай здоров!

Надо отдать должное, что, несмотря на тяжелый административный пресс, вся группа была на моей стороне. Пока я безмятежно почивал на больничной коечке, они стойко выдерживали чудовищный натиск сомнений и, да что там скрывать, жесткое и неприкрытое давление номенклатурного ресурса.

Как я узнал позже, кроме всего прочего в контору посыпались возмущенные звонки вельможных приверженцев советско-американской дружбы. Это – после отплытия Ричарда Донахью под папино крылышко. Нажаловался уже, гаденыш! Надо же – сколько «друзей» успел приобрести! И это в разгар «холодной войны»! Недаром он втирал мне в свое время про «хороших людей» в Советском Союзе.

А эти «хорошие люди» начинали добираться и до моей тушки.

Ирина в свойственной ей жизнерадостной манере сообщила, что совсем не исключает заинтересованности моей персоной видными деятелями психиатрии разных мастей. Дабы установить причинно-следственные связи мотивировок всех моих поступков в последнее время. Особенно – чем мне так пришелся не по душе немецкий дизель на яхте «Орион», лишенный в силу своего допотопного возраста защиты от опасности разноса. Чем я возмутительно и воспользовался в чрезвычайно сомнительных целях.

– Кто-то нас хочет сделать дураками, – заводилась Ирина, вышагивая по палате, – и кто-то горько пожалеет об этом. Очень скоро пожалеет!

– Тише. Тише, девушка, – пытался я ее успокоить, – не надо столько эмоций. Вы же профессионал. Держите себя в руках.

Ирина плюхнулась на койку напротив и зло глянула на меня.

– Знаешь что, Старик? Больно ты благоразумен для ребенка. Ты даже не знаешь, что они там говорят!

– Я догадываюсь, Ириш. Очень хорошо догадываюсь. Этот кто-то, который скоро обо всем пожалеет, имеет очень простое название. Это – Система. Суровая и непобедимая. В которой по верхам уютно устроились заслуженные дедушки. Слабенькие уже физически, но очень сильные в вопросах козней и интриг. С целью любыми средствами сохранить под собой теплое гнездышко.

Ирина пристально меня разглядывала.

– Что? Я не прав?

– Прав-то прав. Только мне иногда с тобой становится страшно разговаривать. Откуда ты это все знаешь?

– Знаю. И скажу больше – когда-нибудь из-за этого гнездилища патриархов всем нам, я не имею в виду только контору, всем жителям страны станет очень и очень плохо.

Помолчали. Глаза в глаза. Не мигая.

– Слушай, Старик, – медленно произнесла Ирина, – а ты не хочешь мне сказать правду?

– Хочу. А какую?

– Ты кто?

И эта туда же.

«Кто же ты такой, шкет?» – спрашивал меня старый уголовник за минуту до своей гибели. Он тоже что-то почувствовал?

– Правду хочешь?

– Хочу, – процитировала меня Ирина.

– Хорошо. Я скажу тебе правду. Только с одним условием.

– С каким условием?

– Ни Сан-Саныч, ни тем более Сергей Владимирович этой правды знать не должны.

Пауза.

Ирина напряженно думает, не сводя с меня пристального взгляда.

– Ты сам знаешь, что я не могу тебе этого пообещать.

– Теперь знаю. Если бы согласилась – я бы тебе не поверил. А так ты сама им не скажешь.

– Почему?

– Потому что я тебя об этом попросил.

Молчит. Скептически.

– И потому что правда до такой степени невероятна, что ты сама не будешь рисковать своей репутацией здравомыслящего человека. Ты ведь не хочешь оказаться вместе со мной в медицинской клетке? Под микроскопами?

– Ну, говори, – поерзала на койке Ирина и откинулась спиной на стену, сложив на груди руки, – давай, не тяни.

В этом она вся. Ну что ж, сама напросилась…

– Вундеркинд, – заговорил я. – Аномалия. Природный феномен. Ведь так же вы все меня воспринимаете?

Ирина кивнула.

– А ведь на самом деле – это не совсем так. Точнее – совсем не так. То есть – не вундеркинд я. Вовсе никакой не «золотой мальчик-гений», свалившийся в нашу опергруппу по прихоти дьявольской «чуйки» Пятого. Кстати, о Пятом. Сергей Владимирович это чувствует. Так же, как и ты…

– Ну и кто же ты тогда?

– Я – семилетний школьник, которому на самом деле СОРОК ДЕВЯТЬ ЛЕТ. Два высших образования, военно-политическое и историко-педагогическое, богатый жизненный опыт и знания, обкатанные на практике.

– Ты хочешь сказать, что родился… – Ирина мысленно прикинула, – …в двадцать четвертом году? И просто хорошо сохранился?

– Не так. Я родился, как и положено, – в шестьдесят шестом. И прожил сорок девять лет вплоть до ДВЕ ТЫСЯЧИ ПЯТНАДЦАТОГО года. А потом что-то замкнуло. Щелк – и я в семьдесят третьем. Опять в семьдесят третьем. В своем же собственном детском теле!

– Ты – из… будущего?

– Если можно так сказать. Хотя и не совсем точно. Я из СВОЕГО будущего. А наше с тобой новое будущее – уже другое. Потому что как минимум мертв капитан Гришко. И Румын. И Чистый. А красивая черная яхта «Орион» покоится на дне Черного моря, тогда как в МОЕМ будущем она благополучно бороздила волны и в двадцать первом веке. Понимаешь?

Ирина молчала. И пауза затягивалась.

Я ее понимал. Шутки и розыгрыши исключались подоплекой разговора. В общении с Ириной мы давно уже научились четко определять, когда можно похохмить, а когда наступает время для серьезных вещей, будь то хоть действия, хоть разговоры, хоть многозначительное молчание.

Как сейчас, например.

Я просто кожей чувствовал, как Ирина, треща мозгами, прокрутила в своей голове версии «врет» и «сумасшедший», потом с усилием отбросила их за несостоятельностью. Осталась версия «правда», но она никак не желала укладываться своими буграми на гладкие, устоявшиеся годами представления о действительности. Вот и подвисала моя подруга, что и говорить.

Надо помочь.

Я было открыл рот, чтобы чего-нибудь напророчить о будущем, но… в следующий момент чуть не грохнулся с кровати. Потому что Ирина неожиданно задала такой вопрос, который меня просто парализовал:

– А ты был… лысым? Ну, в сорок девять лет. Или с волосами?

Я просто хлопал глазами в ответ, не сводя с Ирины восхищенного взгляда.

О женщины!

Ну вот скажите мне на милость – зачем ей это? Почему не спросить: «Будет ли мир во всем мире?» или «Кто после Брежнева станет Генеральным секретарем?» Или хотя бы: «Что будут носить в двадцать первом веке?». При чем здесь мои волосы? Где логика?

На ум пришел Брекоткин из «Уральских пельменей»: «Да почему… голова-то не квадратная у вас после этого-то? Я не понимаю!»

Я выдохнул. Потому что на время забыл, как дышать, переваривая этот чудо-вопрос. И не нашелся, как ответить, буркнув:

– С волосами… даже и проплешины не было.

Ирина улыбнулась:

– Это хорошо. А что носят в… две тысячи пятнадцатом?

– Слушай, Ириш. Мы еще об этом поговорим. И, подозреваю, не один раз. Если, конечно, меня в бункер не закроют на опыты. Хочу просто узнать – ты поняла теперь, почему не стоит распространяться о моем феномене?

– Конечно, – просто ответила Ирина, – тебе не поверят. И точно закроют в бункер.

– Ну-ну, продолжай!

– Наши тоже не поверят… пока.

– И?..

– И это будет между нами… пока не «созреет» Сергей Владимирович.

– Умница! Именно это я и хотел услышать. Просто ты «созрела» немного раньше. И я был уверен, что ты гарантированно мне поверишь. Настанет время – и шефа введу в курс дела.

Ирина неожиданно глянула на меня с жалостью.

– Старичок! А ведь тебе сейчас несладко приходится. Подумать только! Жить по-новому.

– Все нормально, старушка! Я даже бываю иногда рад тому, что вернулся в свое детство. Оно реально счастливое. Поверь, мне есть с чем сравнивать. Не хочу тебя расстраивать, но ты от меня еще много печального услышишь о нашем будущем. О событиях, о людях, о нравах. Потом как-нибудь.

– Уверен, что нам нужно это знать?

– Нет. Ни в чем я не уверен. Теперь – нет. После того, какую волну я поднял в конторе своими фокусами с яхтой. Знаешь, все эти вельможные интриги, подковерные игры и грязь за спиной оставляют стойкое ощущение, что…

Где-то я уже это все… когда-то видел!

Но… русские своих не бросают!