Сначала мне «накрутили» за то, что долго нес изъятую у Трюханова кассету. Мичман, к слову, уже давно сидел в допросной, и с ним плотно работали. Пленка при этом была бы более чем уместна.

Досталось, одним словом.

Потом «накрутили» за своеволие при вербовке летчика Проценко. Потом за эту же вербовку… похвалили. И сразу же дали перца за ключи от яхты, которые никак не мог дождаться несчастный Гришко.

Несмотря на его продолжительные страдания в яхт-клубе, на меня еще потратили чуть-чуть времени, чтобы всласть поплясать на моих бренных останках. А когда я, жалея ни в чем не повинного капитана, попросил транспорт, мне грозно указали на дверь. С дружеским советом прогуляться ножками.

Ну, вот где логика?

У меня даже мелькнула мысль устроить детскую истерику, которой я порадовал в школе Гришко при нашем с ним знакомстве. Там, кстати, тоже речь шла о транспорте. Только Сергей Владимирович, коротко глянув в мою сторону, с удовольствием потянулся, встал из-за стола и начал выразительно перестегивать брючной ремень. На следующую дырочку.

Понял я. Понял! Иду уже.

— Постой минутку, — остановил меня шеф, — есть важная оперативная информация. Тебе стоит знать.

Я молча вернулся к столу и сел.

— Сегодня вышли на Агрипину Бонц. Точнее, она сама вышла на засадный пост. В районе Монастырской балки у Фиолента. От преследования уходила к морю, там сорвалась со скалы. Получила травмы, не совместимые с жизнью. Это все.

Не радостно.

— Шла к точке эвакуации?

Пятый устало потер лоб.

— Избавь меня от очевидных предположений. Давай, лучше, займись своими долгами. Тут четыре остановки на троллейбусе — одна нога там, другая здесь. Вернешься, будем думать. И, кстати, завтра на выписку. Мать заждалась уже.

Кончаются мои домашние каникулы. Здравствуй, школа! Соскучились по мне, наверное, палочки в прописях, да таблица умножения на задней странице тетрадки в клеточку.

Я вздохнул и вышел из кабинета.

Под вечер стало пасмурно. Осень уверенно вытесняла угасающее дыхание лета. На тротуарах стали появляться первые сухие листья и глянцевые кругляши каштанов, упруго скачущие по асфальту от удачного пинка ногой. Лохмотья низких кучевых облаков стремительно неслись по небу, будто опаздывая заполнить весь мир вокруг мрачной и унылой сыростью…

… Зато яхт-клуб блестел девственной чистотой!

Казалось, что бетонное покрытие в отдельных местах отмывали чуть ли не с шампунем. По крайней мере, солью и гнилыми водорослями уже почти не воняло. Яхты на суше стояли четко выровненными по шнурку рядами. Аккуратными стопками на палубах красовались спасательные жилеты и сложенный брезент. Особо порадовал новый, по-театральному яркий и жизнерадостный пожарный щит возле дежурки.

А вот товарища капитана на яхте жизнерадостным назвать было очень трудно. Угрожающе сложив руки на груди и прислонившись задом о переборку рубки, он в мрачном безмолвии наблюдал, как я приближаюсь к месту расправы. Праздника из моего прибытия на судно не получилось. Позвякивать ключами у себя перед носом и заискивающе улыбаться я начал еще задолго до подхода к трапу. Только ледяная глыба таять не собираясь.

— Вс-с-сыпать бы тебе, — с чувством произнес Гришко, выхватывая у меня ключи, — по первое число! Весь день испоганил, паршивец.

— Степан Андреевич! Миленький! Ругайте меня. Ругайте! Нет мне прощения!

— Не кривляйся! И без тебя тошно. Волна еще разгулялась…

Он нырнул в машинное отделение. Я в панике заметил брошенные мною еще днем впопыхах ласты. Стал бочком двигаться в их направлении.

— Ведь ходовые же у меня сегодня, — как черт из табакерки появился из трюма Гришко, — неплановый регламент, туды ж его. А ты носишься с ключами где-то! Диверсант.

— Степан Андреевич! Ну, простите, пожалуйста. День сегодня сумасшедший. И, между прочим, удачный, довольно-таки.

— Удачный. Чтобы ты понимал в удаче, — продолжал ворчать, немного успокаиваясь обиженный в самых лучших чувствах мореход, — Ладно. За то, что меня в яхт-клубе сегодня как адмирала облизывали… хи-хи… разрешу тебе с собой прокатиться. Обещал ведь!

— Правда? Ура! Спасибо, Степан Андреевич! Век помнить буду!

— Не булькает, спасибо твое. Беги вон к матросику, пускай трап уберет. И швартовы отдаст. Беги, давай!

Я пулей метнулся к синеющему неподалеку помощнику.

Оказывается, Гришко — человек!

Не ожидал.

* * *

Ровно и монотонно стучал дизель.

Яхта, ныряя с волны на волну, ходко шла вдоль берега в восточном направлении. Изредка сквозь разрывы в тучах мелькало ползущее к горизонту солнце. Закат пылал пунцово-красным.

Гришко с важным видом крутил штурвал, высокомерно посматривая в мою сторону.

— А куда мы идем, Степан Андреевич? — перекрикивая шум ветра и волн, громко спросил я, — Далеко?

— К Фиоленту. Может чуть дальше. Как движок себя вести будет. А ну, метнись в машину, глянь, не сильно это старье трясет?

Я спустился в люк в громыхающую каморку.

Воистину, адова обитель! Старенький Зульцер в работающем состоянии — жуткая вещь. Трясет, конечно. От вибрации рифлёные пайолы ходуном ходят под ногами. Резво скачут в железной скобе запасные емкости с маслом. Мерцает свет в зарешеченном светильнике. Вокруг светлого пятна — сизое марево просочившегося выхлопа. И грохот невыносимый!

Скорее наружу!

— Ну, как там? Не взорвется?

— Нормально. Порулить дадите?

— Наказан! Рядом постой. Только ласты сначала убери под банку.

— Степан Андреевич! А можно на камбуз? Маковой росинки во рту с утра не было.

— Можно. Иди, заправься. Холодильник там, увидишь.

В пассажирском отсеке шума значительно меньше, хотя вибрация чувствуется и здесь. И качка. Самая неприятная — килевая. С носа на корму, и обратно.

Что-то есть перехотелось.

Я вдруг почувствовал, как чертовски устал за день. Укатали Сивку крутые горки. Заглянув в каюту, я, даже не думая, направился к койке и растянулся на ней.

Блаженство!

Хотя… Ой! Не совсем.

Лежать оказалось неприятно. При очередном нырке судна носом под волну, желудок болезненно сжался и подпрыгнул к горлу. Я просто посидел некоторое время, пытаясь расслабиться и просто отдохнуть.

Нет! Лучше на воздух.

Ого! Берег еле виднеется вдали набегающих сумерек.

— Ну что, аппетита нет? — Гришко ехидно посмеивается, — Паршивенький из тебя мореход. И чего с тобой так Сан-Саныч носится? Не понимаю.

— Главное, чтобы он понимал, — теперь я начинаю ворчать, — Мы сегодня, между прочим, главный источник «Обруча» прикрыли. Общими усилиями.

Скромничаю, конечно. И еще я понимаю, что языком треплю не совсем я, а усталый и голодный семилетний мальчишка. Которому сейчас нужна поддержка. Хотя бы эмоциональная.

— «Обруча»? — переспрашивает Гришко, двигая штурвалом яхту все правее и правее от берега, — а это кто?

— Инспекторша, — не успеваю я удержать разболтавшегося мальчишку внутри себя, — толстая и гадкая. Которая людей детьми шантажировала.

— Инспекторша? Не знаю, кто такая. Это ваши дела.

Я замер. «Не знаю, кто такая…» — он действительно так сказал?

Было такое ощущение, словно в мозгу догорает бикфордов шнур. Еще мгновение… еще чуть-чуть… и…

… Вот!

Невероятное озарение окатило меня ледяной лавиной. Вопиющая очевидность сдавила мозг отрезвляющей хваткой. Я растерянно оглянулся кругом. Справа за спиной сквозь нагромождение туч остро блеснул луч заходящего солнца. Вонзился в море, оставив на далеких волнах искрящуюся красным, зовущую к себе дорожку. Незамысловатую и простую. Как все гениальное…

Все просто!

Я словно сомнамбула перебрался вперед и уселся на лавочку. Поднял голову, вглядываясь в темнеющую высь. Силы возвращались. Болтливый мальчишка уходил на второй план в глубине сознания.

Он свое дело сделал.

Зачем то я представил себе там, в густеющей синевой выси летящий воздушный шар. А в его корзине — человека, который держит над бездной зажатую двумя пальцами игральную карту.

Кусочек глянцевого картона мнется, трепещет на ветру, норовит выскочить и… вдруг срывается вниз. Он носится и кружится в воздушных потоках, то плавно скользя в сторону, то рывком снова взлетая кверху.

Его полет не похож на падение. Это безумный танец, повторяющий по своей непредсказуемости непостижимые изгибы человеческой судьбы. Куда его занесет очередной порыв ветра? Пролетающая рядом птица с опаской шарахается в сторону от необычного попутчика. Угрожающе гудят высоковольтные провода, способные в долю секунды превратить в прах отчаянного путешественника. А карта проскальзывает между ними и несется к земле.

А там, в последний раз описав головокружительный пируэт, плавно опускается на самую верхушку… КАРТОЧНОГО ДОМИКА.

Красиво? Завораживающая картина! Абсолютно нереальная, но…

… все равно бывает. Как сейчас, например…

И что с этим делать?

Решение блеснуло в голове как вспышка. Дикое, чудовищное, но… думать уже было некогда…

Я рывком поднялся.

— Гляну, что там, в машинном отделении, — бросаю на ходу, — трясет чего-то…

— Ласты чего не убрал? — несется мне в спину и тонет в грохоте двигателя.

Так! Сначала — масло. Не любят дизеля когда маслице попадает им в камеру сгорания. Все равно, как бензина в огонь плеснуть. Вытаскиваю из зажима канистру, откручиваю крышку и обильно поливаю лязгающего монстра. Сюда, на головку побольше. Воздухозаборник, весь в свищах, сюда тоже. Где тут масляный вентиль? До упора!

Теперь, основное — ослабить нагрузку. Аварийное сцепление с гребным валом. Ага, здесь. Длинный рычаг с красной ручкой. Стоит на предохранительном фиксаторе. Отжимаю фиксатор, ломая ногти. Что-нибудь нужно жесткое! Ага! Пластина какая-то под ногами. Немного отжимаю рычаг и вгоняю пластину в зазор под тягой.

Черт! Теперь рычаг не становится на место. А сразу отпускать сцепление нельзя. Оглядываюсь вокруг. Проволока. Тянусь. Есть! Прикручиваю рычаг к ближайшей трубе.

Вроде, все.

Тряски заметно прибавилось. И копоти. С чавканьем проскальзывают диски сцепления. Наверх!

— Ну, чего там? — обеспокоенно спрашивает Гришко, — лязгало чего-то.

— Ерунда, — говорю, — пайёлина из пазов выскочила, об станину билась. Всунул на место.

— А! Молодец. Ласты убери. Сколько говорить-то.

Я не торопясь иду по палубе за ластами, поднимаю свои «рыбьи ноги» и возвращаюсь к рубке.

Облокотившись задом о поручни, внимательно рассматриваю капитана.

— Ты чего, Витёк, — косится он на меня, — опять проголодался?

— Да, нет, Степан Андреевич, — говорю я, задумчиво шлепая ластами друг о друга, — просто спросить хочу, а когда вы меня будете…

… убивать?