Однажды над Енисеем висела черная осенняя ночь. Два сибиряка бесшумно плыли на верткой долбленой лодке вдоль берега. Один плавно, стараясь не плескать, отталкивался от каменистого дна длинным березовым шестом, второй держал в руке ярко горящий факел из лиственничных стружек, пропитанных смолой, и пристально смотрел в воду. Иногда он делал резкий взмах — в реку со свистом летело копье с острым стальным трезубцем. Оно было привязано к кисти руки шелковым шнуром.

Рыболов тянул за шнур и весело вытаскивал то щуку, то ленка, то окуня. Вдруг увидел тайменя. Озаренный красноватым светом факела, таймень лежал неподвижно, как опрокинутая бурей сосна. Мужчина откинулся назад и что есть мочи вонзил стальной трезубец в круглую спину рыбы. Долбленка качнулась, словно от штормовой волны, — таймень вырвал рыболова из лодки и поволок за шнур в темную глубину…

Жители поселка долго бороздили кошками Енисей, но так и не нашли утопленника.

 

Великаны среди великанов

Каких же размеров достигают сибирские таймени? Я спрашивал об этом и рыбаков, и летчиков, и особенно геологов-путешественников. Уж кто-то, а эти бродяги побывали во всех тайменьих уголках. Уж кто-то, а они окунули свои бороды во все сибирские реки и озера. Но к сожалению, я не встретил ни одного счастливца, которому удалось бы вытащить спиннингом необыкновенного гиганта. Тайменей по тридцать-сорок килограммов ловили многие.

…Геолог Гроздилов, избороздивший на плотах немало рек, рассказал, что в 1952 году он видел сибирского лосося на 61 кг, пойманного в устье Кочечумы. А геолог Толченников видел в 1952 году еще более крупного — на 86 кг! Рыбаки вытащили его сетями из Хатанги.

Из научной литературы известно, что зимой 1945 года на Амуре, вблизи Иинокентьевки, попался на подледный крючок таймень весом в 80 кг!

Старший госинспектор рыбоохраны Эвенкии В. Э. Калей написал мне, что в 1943 году одному якуту «затесался» в сеть на Котуе «великан» весом 105 кг и длиной 2 м 10 см.

Я слышал от оленегонов, что в 1962 году в Эвенкии охотники-якуты застрелили биля длиннее двух метров и тяжелее центнера. Он «переползал» по мелкой протоке из озера в реку.

Вероятно, подобные гиганты в Сибири не редкость. Но живут они, видимо, только в больших водоемах. Например, на реке Северной ловятся «красули» до тридцати килограммов, в ее глубоких притоках — до пятнадцати, а в мелких — до пяти. Интересно, какие же громадины водятся в Нижней Тунгуске, куда впадает Северная?

Иногда в Сибири проносятся слухи даже о трехметровых (?!) тайменях. Некоторые геологи якобы видели, как по заполярным озерам в тихую погоду мелькали какие-то «торпеды», похожие на акул.

Не случайно у монголов есть легенда о том, как однажды хан-рыба таймень застряла во льду реки. Всю зиму жители юрт вырубали из него топорами куски и благодаря этому спаслись от голодной смерти. Когда наступила весна, хан-таймень уплыл, ибо настолько он был велик, что монголы не смогли причинить ему вреда.

Нашим ихтиологам и спиннингистам есть еще за кем поохотиться, чтоб подтвердить или опровергнуть легенды.

 

Три брата и сестрица

У сибирского тайменя два родных брата: сахалинский таймень и дунайский лосось. Сибирского тайменя зовут голованом, дунайского лосося — головаткой, сахалинского головастиком.

Голованы весят до центнера, головатки — наполовину меньше, а головастики обычно 5–6 кг.

От дунайского лосося сибирский таймень отличается лишь более редкими жаберными тычинками. Что они кровные братья, убедительно доказал биолог Смидт из Стокгольма.

«Каким путем он (таймень) мог проникнуть в Дунай — объяснить совершенно невозможно», — удивлялся Л. Сабанеев.

Невозможно, если смотреть на землю только глазами ихтиолога. Но если привлечь еще геологию, то станет ясно, что таймень попал в Дунай таким же путем, каким появились в Каспийском море питомцы Севера — лосось, белорыбица, тюлень.

Когда в четвертичную эпоху (тысячи лет назад) стали таять мощные льды, Каспийское море вздулось от изобилия холодной воды и хлынуло на сушу в наступление, называемое трансгрессией. Создались благоприятные условия для перекочевок тюленей и рыб на юг.

Но, живя в Каспийском море, они, дети Севера, до сих пор сохранили свою любовь к арктическим холодам: мечут икру только зимой, рождают детенышей только на льдинах.

В ту суровую полноводную эпоху сибирский таймень бороздил, конечно, не только воды Дуная, но и другие реки Европы, которые тогда были холоднее и быстрее, чем сейчас, да и текли по иным руслам.

Постепенно равнинные реки стали мелеть, зарастать камышами, травой. Вода в них стала теплее — и таймень исчез. Он уцелел лишь в горных притоках Дуная.

Так двух родных братьев навеки разлучило время и пространство. Это пространство с каждым годом расширяется человеком, который бездумно оттесняет «царя рек» все дальше и дальше на восток. Еще в прошлом веке, вспоминает Л. Сабанеев, огромные «красули» плескались в заводских прудах Урала. А ныне?

Совсем иная судьба у сахалинского тайменя. Его разлучили со старшим братом не ледники, не равнины, а подземные, тектонические силы, отделившие Сахалин от материка.

«Охотник» за «утонувшими» реками ленинградский профессор Георгий Линдберг считает, что было время, когда Амур шел дальше на восток — туда, где сейчас Татарский пролив. Вот почему на Сахалине обитают те же рыбы, что и в Амуре, — хариус, ленок, сиг, щука, язь, таймень. Правда, жизнь на острове сибирскому великану пришлась не по душе: он стал расти медленнее, капризнее, сделался «карликом». Знать, соленая водичка, которую он хлебает вдоволь, спускаясь в море, отбила у него прежний богатырский аппетит. Одна только гордость у него появилась — крупная блестящая чешуя, да ведь из одной чешуи ухи не сваришь.

 

Спокойная старость

Каждая рыба живет свои срок. Карпы и щуки — тридцать лет, осетры до ста, угри в прудах — свыше ста. Но сколько живут сибирские таймени — никому неведомо. Известно, что растут они в год примерно по 8—10 см. Таймень-однолетка имеет длину около 10 см, пятилетний — 50–60 см, тринадцатилетний — 130 см. Конечно, цифры эти приблизительны. В каждой реке растут они по-разному: где сытнее, там быстрее. Так, один шестнадцатилетний таймень был длиною в 140 см, а другой в двадцать один год — всего в 117 см.

Вес их не зависит от длины тела. Бывают долговязые, но тощие, как сушеная вобла. А бывают коротыши, зато толстые, жирные, как украинские боровы. Все-таки известно, что вес пятилетних тайменей колеблется от 2 до 5 кг, девятилетних — от 7 до 10 кг, а один шестнадцатилетний весил 23 кг.

Самый старый таймень, у которого определялся возраст, был пойман в 1944 году в Енисее, недалеко от Красноярска. Жил он 55 лет, а весил 56 кг. Интересно, сколько же живут самые древние, самые крупные? Те, которые вырывают спиннинг, утаскивают сети, о которых монголы сложили легенды?

Но дотянуть до такого почтенного возраста клыкастым голованам нелегко. У них тоже немало опасных врагов. Мальков глотают хариусы, налимы, окуни, чайки, утки. Молодых — щуки, ленки. За взрослыми усердно охотятся байкальские тюлени и таежная скопа. Медведи тоже не выпустят из лап, коли прихватят на мели.

И только у великанов жизнь безопасная, спокойная, у тех великанов, которые сами не прочь сцапать летящую скопу или утянуть глупого зазевавшегося лисенка.

Итак, сибирские таймени от всех представителей «прекрасного семейства» отличаются завидным долголетием. Ведь тихоокеанские лососи живут не больше 8 лет, сиги — но больше 12, нельма — до 25 лет.

 

На произвол судьбы

В горячих водах Африки обитает интересная рыба тиляпия. Она всегда плавает в сопровождении игривой стайки мальков.

Вот показался хищник. Тиляпия становится кверху хвостом (сигнал опасности) — и стайка рыбешек исчезает в ее пасти. Самка ложится на дно, маскируясь, как хамелеон. Опасность миновала. Веселые рыбки наперегонки начинают выскакивать из темной «крепости».

Тиляпия — необыкновенно заботливая мать. Оплодотворенные икринки она не оставляет среди травы и камней, а любовно, боясь помять, подбирает и держит во рту до тех пор, пока не выведутся детишки.

Сибирские же таймени бросают родное потомство на произвол судьбы. Свой первый ярко-оранжевый брачный наряд они надевают лишь на пятом году жизни, когда их длина становится больше 50 см. Мечут икру раз в два года ранней весной, сразу же после ледохода: на юге — в апреле — мае, на севере — в мае — июне. Плодовитость самок от 10 до 34 тысяч яичек, больше у старых. Во время нереста таймени не берутся, зато после становятся жадными и неразборчивыми.

Мальки «вылупляются» примерно через 40 суток. До трехлетнего возраста питаются личинками, червями, насекомыми, рачками, с пятилетнего — рыбой, птицами и грызунами.

Предполагают, что сибирские таймени откладывают икру в гнезда, которые выкапывают на перекатах с глубиной 50–70 см. Но кто из натуралистов видел собственными глазами, где и как они выкапывают эти гнезда? Не проводятся ли тут просто умозрительные аналогии с тихоокеанскими и атлантическими лососями? Для лососей рытье нерестовых ям — изнурительная, кровавая работа. Они покрываются шрамами, царапинами, ссадинами, глубокими ранами, измочаливают и ломают плавники о подводные камни. Ничего подобного не отмечалось у сибирских тайменей. Геологи и рыбаки, с которыми я беседовал, поймали ранней весной больше тысячи «красуль», и я поймал не меньше двухсот. И никто не жаловался на то, что они были избиты и ободраны. Правда, на безыменном водопаде Горбиачина, там, где отпраздновали мое «спортивное крещение», я видел раны у некоторых тайменей. Но только у некоторых. Да и раны те были очень странные, как будто их выгрызли, вырвали острыми зубами. Может, это были следы ожесточенных схваток между самцами? Как жаль, что я не догадался посмотреть, к какому полу относились раненые рыбы.

Я посоветовал бы молодым ихтиологам надеть акваланги и смело опуститься в холодные воды Сибири, чтобы по-хозяйски изучить и улучшить нерестилища этой прекрасной рыбы. Пока еще не поздно. Пока еще есть что изучать. Потомки не простят нам, если мы бросим тайменей на произвол судьбы.

 

Необузданная жадность

Как-то в нашем институте собралась шумная группа геологов-спиннингистов. Начались рыбацкие воспоминания, шутки. Между прочим, я поинтересовался, какая, по их мнению, наиболее яркая, типичная особенность характерна для сибирских тайменей.

— Прожорливость и жадность, — заявили одни.

— Жадность и прожорливость, — согласились другие.

И в подтверждение этих не очень-то лестных эпитетов посыпались всякие истории.

Геолог Родимкин припомнил тайменя, который стоял на мелком перекате среди белой пены, занимаясь странной процедурой: то всплывал, то погружался с разинутой пастью, как будто пилил клыками воду. Он бросил перед его мордой блесну — и «пилильщик» схватил ее. В его желудке оказалось сто девяносто два маленьких хариусенка. А сам прожора весил всего 5 кг.

Любопытную картину видел на притоке Анабара геолог Ильин — тонкий знаток повадок сибирской рыбы, страстный спиннингист. Это было 2 июня 1961 года. Река, только что сбросившая тяжелый ледяной панцирь, медленно светлела, осаждая на тихих плесах бурую глинистую муть. Неожиданно мимо палаток пробежали лемминги — рыжеватые пестрые зверьки с кудлатой головкой, с еле заметными ушками, утопающими в пушистых волосах. Они бежали на юг, бежали через болота и скалы, через обрывы и озера — ничто не могло их остановить. Не задерживаясь, они плюхались, словно лягушата, в воду и, подняв головку, суетливо плыли поперек Анабара. Навстречу им открывались пасти — и зверьки исчезали. В желудке одного тайменя Ильин насчитал семнадцать леммингов и трех порядочных сигов. А коллектор Кротов извлек из другого лобана сорок два лемминга.

Геолог же Тимофеев нашел на берегу реки Северной еще более удивительный «трофей».

Стояла холодная запоздалая осень 1962 года. Словно предчувствуя рождение шуги, река бежала грозно и торопливо. В гулкой морозной стыни раскатисто гудел шум ее порогов. Сильный ветер срывал с лиственниц желтые сухие иголки и стелил их по волнам.

Однажды утром люди вылезли из палатки и буквально оторопели. Белогривая пенистая волна вдруг ощетинилась чем-то черным, пушистым.

Геологи побежали к реке и увидели белок. Они плыли поперек течения быстро, умело, высоко задрав хвосты и взъерошив на ушах кисточки. Но слишком широка река, слишком стремительно ее течение. Намокали хвосты, намокали кисточки — зверьки молча и медленно тонули. Набегали шальные валы, захлестывали их с головой — и опять тонули зверьки. Или вдруг раздавался пронзительный визг: то барахтались, сопротивляясь, белки, увлекаемые под воду.

А вечером волны выбросили на косу необыкновенно раздувшегося дохлого тайменя, из его пасти торчал беличий хвост. Когда вскрыли тайменя, не хотели верить собственным глазам… Четырнадцать белок вытащили из брюха! Целую детскую шубу!

…Сибирских великанов часто губит их собственное безотказно-цепкое оружие — кривые, загнутые внутрь клыки. Они способны удерживать любую самую скользкую добычу. Но если добыча слишком велика, она намертво застревает в горле, потому что кривые клыки не дают ее вытолкнуть. Таких подавившихся щуками и ленками прожор находили многие геологи.

Из рыб, умеющих в случае опасности выворачивать «наизнанку свой желудок», лучше всех приспособлена мурена. Почувствовав удушье, она завязывает змеистый хвост и с силой выдавливает пробку тугим движущимся узлом натянутых мускулов.

Таймени — всеядные хищники. Чего только не находили в их брюхах. Налимов, хариусов, щурят, мышей, кротов, ящериц, бурундуков, пищух, куликов, уток, и раз на Сыстыг-Хеме я видел…

Но расскажу лучше по порядку. Я тогда сидел на берегу и записывал в дневник геологические наблюдения. Вдруг скользнула черная, как бархат, таежная гадюка. Я было замахнулся молотком, но раздумал убивать, решил посмотреть, что она будет делать. Гадюка подползла к воде и, не останавливаясь, поплыла, подняв буквой «г» атласную миниатюрную головку. Закипела вода, и гадюки не стало.

Опьяненные пылким охотничьим азартом, таймени порой с разбегу вылетают на песчаные косы, как выброшенные штормом лодки, и становятся легкой добычей песцов, медведей, росомах, птиц. По берегам сибирских рек можно часто встретить растерзанные скелеты красноперых великанов, погибших от собственной жадности.

Но бывают случаи, когда прожоры выпрыгивают на берег сознательно — за куропатками и глухарями, прилетающими поклевать средь песка красивых камешков, за мелкими зверьками, которые подходят полакать водицы.

 

Обворованные грабители

На высоких белых скалах, которые отвесными каньонами окаймляют русло Майеро, жила колония ласточек. Их круглые гнездышки, слепленные из илистой грязи, висели над водой, словно закопченные кругленькие горшочки. На вершину скалы прямо над поселением береговушек садился какой-то писклявый хищник — то ли сокол, то ли канюк. Садился и пристально смотрел, как хлопотали возле своих птенцов кормилицы. Облюбовав себе жертву, он вскакивал, падал вниз и сбивал грудью. Бедная пташка шлепалась в воду. Хищник поддевал ее когтями и улетал к своему гнезду.

Но раз он сбил ласточку, а поймать не успел: опередили таймени. Все утро кормил он рыбу птичками, визжа и хрипя от злости, как старая испорченная граммофонная пластинка. А поняв, что не накормить эту свору, улетел в тундру охотиться за леммингами.

Но не всегда речные разбойники остаются безнаказанными. Вот что рассказал на страницах одного журнала Ф. Левченко, рыбак Хабаровского края.

«Догорала заря. Бледной дымкой покрылось таежное озеро Аян.

На полузатопленный ствол черемухи из воды вылезла молодая подвижная темно-золотистая выдра с ленком в зубах. Спокойно съев добычу, она легко перебежала на толстый сук над водой и стала внимательно следить за проплывающей рыбой. Вытянувшись на суку, выдра бросилась в воду и тут же вынырнула с рыбой. В ту же минуту стремительным броском таймень схватил зверька.

Выпустив изо рта хариуса, выдра испуганно пискнула, пытаясь вырваться из пасти хищника, но таймень еще сильнее сжал ее, утаскивая в глубь озера.

На илистом дне таймень разжал рот, и сразу же сильным рывком выдра вырвалась из пасти и острыми зубами вцепилась в речного пирата. Завязалась борьба. Звучно глотнув воздух, таймень бил хвостом по воде и стремился увлечь в глубь озера свирепого зверька, но выдра, вцепившись в голову рыбы, все чаще и чаще вытаскивала речного пирата на поверхность и тащила его к берегу. Таймень широко разевал рот и все слабее и слабее сопротивлялся, а выдра все ближе и ближе подтаскивала его к берегу.

У мелкого берега таймень высоко подпрыгнул над водой, пытаясь скрыться в глубине, но выдра повисла на нем и острыми зубами впилась в его голову. Речной пират судорожно дернулся, тяжело ударил хвостом по воде и замер.

Не прочь полакомиться тайменями и орлы. Раньше я считал, что они убивают добычу, падая на нее камнем. Парит себе властелин поднебесья высоко над степью и смотрит вниз. Все замечает, никто от него не утаится.

Вот из куста выскочил зайчишка, остановился на мгновение, ушами повел, прислушивается. Ему бы глазами на небо посмотреть, а он ушами крутит. Не видит беды, которая над ним нависла. Раздался шипящий свист, орел стрелой упал на землю, и бедный заяц заорал в пружинистых когтях хищника.

А вот рыбу орлы ловят не так, как зайцев и сусликов. Однажды я нашел в бахтинской тайге на толстой лиственнице широченное гнездо орла. Под ним валялись кости глухарей, тетеревов, уток, гусей, белок и соболей, а также щучья и тайменья чешуя. Я спрятался в заросли черемухи и стал наблюдать за хозяином гнезда, который парил недалеко над деревьями.

Видимо, звери и птицы долго не попадались ему. Орел спустился совсем низко и медленно полетел над рекой. Без всякого разгона, молча, спокойно черканул крючковатой лапой по воде — и толстый упитанный таймень, весом с доброго ягненка изогнулся в черных когтях. Орел раза два долбанул его клювом в башку, таймень перестал извиваться.

И потом я часто видел, что орлы летают над водой вовсе не так, как над степью и тайгой, — летают низко, всегда вдоль реки и почти не кружатся. Кажется, рыба сама повисает на их крючковатых когтях, стоит им только опустить в воду свои мохнатые лапы».

 

Закон подводной жизни

Геологи-спиннингисты утверждают, что в сибирских реках ни летом, ни зимой не затухает борьба между хищными рыбами. Большие таймени захватывают самые лучшие кормовые угодья. Таймени-одномерки выталкивают друг друга из-под «добычливых» струй «плечами», отпугивают оскалом пасти. У кого пасть шире — тот и властелин.

Геолог Кутейников провел любопытный «биологический» отлов в реке Молодо, благодаря чему узнал, что в «голове» порога, на самом быстром течении, держатся обычно хариусы, ниже под сливом — крупные таймени, еще ниже — середняки, а уж «в хвосте» питаются чем бог пошлет маленькие пятнистые таймешата, у которых черные крапинки не круглые, как у форели, а крестиками.

Он выловил всех пудовиков — их место заняли середняки, затем выловил и их, тогда туда приплыли таймешата. Но недолго пришлось блаженствовать малышам под добычливыми струями. Откуда-то появились большие щуки и оттеснили бедняг с выгодных позиций в «хвост» порога.

Между щуками и тайменями нередко вспыхивают кровопролитные схватки. Одну такую баталию мне посчастливилось увидеть в бахтинской яме, о чем я уже писал. Там первым напал таймень. Однако это вовсе не значит, что длинноносые прожоры их боятся. На берегу Вилюя нашли дохлую щуку, подавившуюся тайменем. Вес обоих хищников был по пяти килограммов.

Вообще речные сибирские щуки не такие ленивые домоседки, как привыкли считать биологи. Они тоже делают свечи через водопады, не уступая лососям, тоже любят кочевать по бурливым горным рекам, но идут, как мне кажется, не впереди, а позади тайменей. Словно перенимают их опыт, словно преследуют их. Но конечно, щукам трудно тягаться с такими прекрасными пловцами, как говорят, плавники тонки.

Любопытный случай наблюдал алтайский натуралист Н. Миславский. Приведу его рассказ, напечатанный в «Рыболове-спортсмене», целиком, чтобы у читателей, интересующихся природой, сложилось более полное представление о характере «героя» нашей книги.

«В сентябре, — пишет он, — бродил я со спиннингом по берегам Бухтармы, правого притока Иртыша. По утрам уже подмораживало, убывающая в реке вода была особенно чиста и прозрачна. После неудачной ловли я отдыхал в густых зарослях ивы и смородины и любовался игрой струй и солнца в стремительной реке.

Внезапно мне показалось, что на каменистом дне, немного ниже, неподвижно стоит крупный таймень. Я пригляделся и отчетливо различил движения плавников и хвоста. С тысячью предосторожностей я спустил блесну вниз. Она прошла близко от тайменя, но он не обратил на нее никакого внимания. Я повторил эту операцию несколько раз, приводя блесну и так и эдак. Но все было напрасно. Таймень не брал блесну, но и не уходил с места. Между тем лучи поднимающегося солнца переместились ближе к середине реки, сгладив и ослабив тени в воде. Скоро я уже не смог отчетливо различить рыбу. Уже не маскируясь, я в последний раз забросил блесну. Так, на всякий случай… Вдруг из прибрежных, склонившихся над водой кустов к блесне бросилась небольшая узкая рыба, очевидно щука. Тотчас запела катушка спиннинга. Взяв метров тридцать лесы, рыба остановилась. Уверенный, что на якорьке сидит небольшая щука, я без стеснения начал подмотку. И получил хороший урок: бешеный рывок вырвал удилище из рук. Я успел схватить его уже в воде, выкупавшись по пояс. Моим противником оказался таймень.

Около часа продолжалось это сражение. Наконец мне удалось завернуть упрямца в попавшийся тихий заливчик и, поводив здесь немного, вытащить на песок. Весил он почти десять килограммов.

Чем же примечателен этот случай? Почему таймень, так долго „не замечавший“ блесны, вдруг схватил ее? Многие алтайские рыболовы утверждают, что таймень любит перехватывать добычу у соседа. Таймени всегда берут лучше там, где их обитает несколько штук. Случай на реке Бухтарма, видимо подтверждает эти рассказы. Мой таймень взял блесну потому, что не захотел уступить ее подоспевшей щуке.»

Что ж, выводы правильные!

 

Любопытство, безрассудство и осторожность

У меня сложилось впечатление, что сибирский таймень — очень пугливый и осторожный хищник. Он избегает рек, по которым снуют пароходы, избегает берега с шумными поселениями. Любитель первобытно-диких раздолий, он забирается под такие пороги и водопады, в такие глухие истоки таежных и горных речек, куда никто, кроме геологов, не заглядывает.

Однако многие бывалые рыболовы-путешественники не согласны с тем, что таймени пугливы.

— Наоборот, — спорили они, — таймени очень смелые и любопытные.

Геолог Родимкин рассказал, как однажды он шел по берегу пустынной полярной реки. Шел, шурша резиновыми сапогами по сухой гальке. Вдруг из глубины появились таймени. Он остановился. Таймени тоже остановились, уставившись на него своими круглыми выпученными глазами. Он пошел вперед, и таймени поплыли вслед, держась вдали от берега.

А геолог Горбачев рассказал, что на реках Анабаре и Оленьке таймени иногда прямо-таки из себя выходят при виде красных предметов. Стоит только сесть на яркий оранжевый клипер-бот и выбраться на середину реки, как лодку окружают большие рыбины — иногда стаями по пятнадцать — двадцать голов. Они плывут, словно акулы за пароходом. Геологи отпугивали их веслами, боясь, как бы они не прокусили резиновые борта.

Когда же таймени замечают движущийся предмет, который хоть чем-либо напоминает живую добычу, они делаются безрассудными и глупыми. Случалось, они схватывали зубами блестящие алюминиевые весла от резиновых лодок и чуть не вырывали их из рук гребцов. Да что там весла! Он бросаются даже за толстыми пеньковыми веревками.

А вот неподвижную приманку, лежащую на дне, они берут очень осторожно, как будто ожидают опасного подвоха. Геолог Родимкин насадил однажды на закидушку мертвого хариуса и бросил в тихую заводь. А сам стал наблюдать. Таймень покружился в нерешительности вокруг насадки, отплыл подальше в глубину и медленно, с какой-то подозрительностью начал приближаться к крючку. Казалось, он не плыл, а как будто полз. Подполз и спокойно заглотнул хариуса.

С такой же осторожностью заглатывают они и мертвых ленков. Геолог Ильин обнаружил в притоке Оленька глубокую яму, в которой стояли пудовики. Он пробовал ловить их и на блесны, и на мышей, но они почему-то ничем не соблазнялись. Ильин — человек настойчивый, с пустыми руками не любит возвращаться с рыбалки. Он сбегал в лагерь, принес ленков, нанизал их и медленно стал опускать в яму. Таймень клюнул моментально. Однако вытащить его не удалось — он сразу же выплюнул насадку прочь. Ильин рыболов вдумчивый, рассудительный. «Что? Зачем?» — не дают ему покоя.

— Почему же он ее выбросил? — удивлялся геолог. И сделал вывод: — Значит, надо ждать!

Ильин лег в лодку и терпеливо стал ждать, когда таймень заглотнет ленка совсем. Прошло десять минут, двадцать, сорок! А хищник не торопился. Он медленно, как будто наслаждаясь трапезой, втягивал в себя рыбу. И лишь через пятьдесят минут пасть тайменя захлопнулась. Только тогда геолог поднял хищника в лодку. Таким способом благодаря железной выдержке Ильин добыл трех лобанов.

— Чем же объяснить их такую налимью медлительность? — спросил я.

— Не знаю, — пожал плечами Ильин.

— А вы догадались заглянуть им в рот? Может, они зубы потеряли?

— Ну что вы! У тайменей клыки всегда блестят, как штыки, — улыбнулся Ильин.

— Э, нет! — возразил Кутейников. — Они тоже меняют их, как щуки. В притоках Лены мы ловили сетями тайменей, у которых на месте клыков зияли ранки, а десны были опухшие, кровоточащие.

— Да-да, таймени меняют зубы каждое лето, — подтвердили остальные геологи.

В июле среди глубоких быстрин Ангары, по словам очевидцев, еще совсем недавно скапливалось множество беззубых тайменей. Они устилали дно, словно красные чурки. Да и сейчас в таежных роках Сибири еще можно увидеть с вертолетов неподвижно дремлющие стада лососей.

Воспалившиеся десны не дают им глотать пищу, поэтому таймени очень плохо берутся летом. Грозные хищники на несколько недель оставляют в покое обитателей подводного царства, сосут пищу, как дряхлые старушки. Им очень больно. Они ложатся под пороги в «зубоврачебные поликлиники» и стоят разинув пасти — бегущие струи воды чешут им разбухшие десны. Рыбе больно? Да! И рыбе с холодной кровью бывает больно.

В теплых озерах Индии резвится маленькими стайками удивительная рыбешка с мудреным названием данио малабарикус. В каждой стайке каждая рыбка имеет свой «чин», который они получают, устраивая гонки. Самая быстрая рыбка становится «предводителем», «чиновником первого ранга», и плавает только горизонтально. Самая неудачливая — всегда обязана плавать с приподнятой головой и опущенным хвостом, то есть под углом примерно в 42 градуса к линии горизонта. Рыбки, завоевавшие второй ранг, имеют право держаться лишь под углом 20, а третий — 32 градуса. Победитель ревностно следит, чтобы все его подопечные строго выполняли «устав».

Немецкий биолог, изучавший этих необыкновенных рыбок, пишет, что при малейшем нарушении даже на один градус взвешенный вожак наносит виновнику сильный удар. И тот безропотно подымает кверху голову. Если б младшие рыбки не боялись этих неприятных и, видимо, очень болезненных тумаков, они давно бы махнули на своего деспота плавниками.

 

Подводные санатории

У сибирских тайменей не только есть «зубоврачебные поликлиники», у них есть и «дома отдыха», и «санатории».

Весной, после изнурительного пути через водопады и пороги, они любят полежать в тихих ямах. Отметав икру, тоже отдыхают некоторое время.

В студеные осенние дни, когда иней уже начинает серебрить бороды геологов, таймени охотно посещают «солнечные санатории», то есть мелкие плесы, где вода прогревается легче, чем в глубинах. Выставив наружу крутобокие холки, дремлют, нежатся себе под ласковыми лучами, точно разомлевшие поросята. Один геолог рассказал, как однажды, бесшумно плывя на резиновой лодке, он нечаянно попал в скопище греющихся тайменей. Они чуть не утопили его, чуть с перепугу не опрокинули лодку!

А в жаркие дни, когда долго не бывает дождей, когда вода — становится теплой, таймени «бегут» под струи ключевых речек принимать ледяные ванны; или забираются под водопады, чтобы побаловаться душем; или вдруг все, как один, покидают реки и прячутся в глубинах межгорных озер — в «санаториях спокойствия».

Вся жизнь у них в движении. Весной их влекут в далекий путь брачные игры да щедрые таежные дары, осенью гонит шуга. На Амуре, например, таймени подымаются в горные речки в апреле, а назад скатываются в октябре, вслед за мелкой рыбешкой, убегающей от морозов. В таких крупных полярных реках, как Котуй, Котуйкан, Воеволихан, их заставляет покидать глубокие «зимовальные» ямы повышающаяся соленость воды.

Нашим ихтиологам еще предстоит немало потрудиться, чтобы составить научные карты всех путей-дорожек, по которым мигрируют вечные кочевники Сибири. Пока еще не поздно. Пока еще есть плавники для серебряных меток.

 

Заговорщики

Случаются в Сибири необъяснимые, полные очарования зори, когда все вокруг поет: травы, деревья, камни. Поет от мягких золотых лучей солнца, от голубых переливов тумана, от расплывчатых синих теней. И тогда мрачные таймени, над которыми довлеют лишь одни хищные инстинкты, начинают плясать, плясать словно опьяненные безмолвной таинственной красотой. Высокими ровными свечами взвиваются они над рекой, сгибаются крутыми дугами и гулко шлепаются хвостами на воду. Или ловко, как юноши, прыгающие с вышки, переворачиваются в воздухе, выпрямляются и тихо, без единого всплеска уходят в глубину. Или принимаются шаловливо скакать за комарами-толкунками, как детишки за бабочками. Однажды я встретил спящего тайменя. Он ничем не отличался от своих соседей — и жабрами шевелил, и глазами смотрел, но ничего-ничего не замечал. Перед его мордой проплывали хариусы, проплывали блесны, а он только пучил свои невидящие очи. Мне надоело такое безразличие, я влез в воду и ткнул сонулю в бок спиннингом. О как он взвился!

Иногда таймени ведут себя, словно заговорщики.

Геологи, работавшие на Лене, видели, как шайка краснохвостых разбойников вдруг разделилась. Одни залегли поперек протоки, перегородив ее нацело, другие обогнули остров, настигли большой косяк белых сигов и погнали их к засаде. Они окружили сигов и начали с ними расправляться, точно волки с баранами.

На притоке Оленька радист Прокофьев был свидетелем того, как группа тайменей заперла сигов в мелком заливе, да так хитро, слаженно прижала их к берегу, что сиги в панике выбросились на сушу. Раскрыв пасти, хищники не спеша стали подбирать трепещущую рыбу.

Таймени особенно похожи на заговорщиков, когда видят, что их окружили сетями. Поняв, что не выбраться из плена иным способом, они отступают и с разбегу все вместе кидаются вперед, лбами пробиваясь к свободе. Они перепрыгивают через сети, а запутавшись, рвут и треплют клыками нитки, чтоб проделать дыры. Был случай, когда запертый бреднем таймень вдруг бросился на рыбака, сбил его с ног и удрал.

Сибирские великаны, говорят, совершенно не боятся ныряльщиков. Они отплывают и смотрят на человека с любопытством, а некоторые даже кружатся поблизости. Я не встретил ни одного подводного охотника, который, побывав у тайменей в гостях, захотел бы нырнуть к ним снова. Видимо, кривые клыки и широкие пасти не очень-то внушают доверие.

Геолог Махов, так же как и знаменитый Сабанеев, настолько высокого мнения об умственных способностях тайменей, что даже попытался приручить одного. Он поймал сетью «поросенка» килограммов на двадцать шесть и вырыл ему в русле горного ручья глубокую яму. Пустил туда штук семь хариусов, однако гордый невольник не захотел их есть. Боясь, как бы таймень не подох с голоду, Махов стал кормить его насильно, то есть раскрывал ему пасть и совал рыбу. Таймень заглатывал охотно.

Днем воспитанник лежал в яме спокойно, а ночью подымал такую возню, такое громыханье галькой, пытаясь прорваться через плотину к реке, что в палатке никто не мог заснуть. В конце концов по общему решению эту шумливую «скотинку» пришлось заколоть. Ради любопытства Махов располосовал ему желудок, напоминающий простой длинный мешок, и установил, что таймень полностью переваривает хариуса за три дня. Желудочный сок у тайменей действует очень сильно. Ведь они не терзают и не пережевывают свою добычу, а глотают целиком. В этом отношении им могут позавидовать даже удавы, которые призывают на помощь тепло, а именно — специально ложатся на солнечный припек. Таймени же прекрасно обходятся в холодной воде.

 

Не выдерживают нервы

Таймени быстро усваивают, что такое блесны, какую смертельную опасность несут им остроногие пауки-крючки. Но все-таки из-за слишком обостренных хищнических наклонностей не могут устоять перед сиянием металла, перед мельканием обманки — у них просто не выдерживают нервы.

Однажды геофизик Гусев, на катушке которого была очень тонкая жилка, подсек тайменя, но вытащить не смог — оборвалась блесна. Он привязал новую блесну и опять подсек тайменя. И опять рыба ушла с крючком. Так он «подарил» четыре блесны подряд. Только на пятую выволок небольшого секача. Как же он удивился, когда увидел в его пасти все свои блесны! Вот уж поистине сверхсчастливый трофей!

Таймени, впервые схватившие блесну, сопротивляются не так бурно, как уже побывавшие на крючках. Ученые пытаются перебить леску хвостами, делают вертящиеся свечи, то есть взлетают и ныряют, кружась штопором, выпрыгивают, как летучие рыбы.

Пойманные таймени, пока в них теплится жизнь, меняют окраску, словно хамелеоны: желтеют, буреют, чернеют. И лишь в тех местах, где они соприкасаются с галькой, остаются белые пятна.

В каждой реке таймени окрашены по-своему — то с желтизной, как песок на дне, то синеватые, как базальтовые камни. А в чистых хрустальных омутах они отливают серебристым сиянием. Только хвосты у всех одинаково красные.

Как и положено хищникам, они отлично маскируются. Лишь один раз мне попался какой-то чудной таймень. Он был весь белый, словно поседел от переживаний. И вправду поседел! И вправду от переживаний! На его лбу остались глубокие шрамы от орлиных когтей. Вместо глаз у него были ямки, заросшие кожей. Слепой таймень попался на блесну.

Речные великаны — отъявленные эгоисты, каждый старается урвать кусок только себе, да побольше, но иногда в тихих прозрачных заводях можно видеть, как вдруг к тайменю, который волочется спиннингистом, подплывают собратья и, прижавшись к нему вплотную, сопровождают до самого берега. То ли они пытаются уяснить, что же с ним случилось, то ли приплывают, услышав сигнал бедствия. Так или иначе, но их действия порой напоминают поступки озабоченных дельфинов, старающихся помочь своим раненым товарищам.

 

Таинственные звуки

Жизнь сибирских тайменей полна тайн. «Разговаривают» ли они? Издают ли какие-нибудь звуки? Эти вопросы не давали мне покоя, и часто, прежде чем закинуть блесну, я прислушивался к шуму водопадов.

Игорь Акимушкин в своей увлекательной книге «И у крокодила есть друзья» рассказал о том, как весной 1942 года переполошились американские инженеры, проводившие испытания гидрофонов для обнаружения немецких подводных лодок.

«Однажды вечером, после захода солнца, приборы передали наверх „душераздирающую“ какофонию невероятных звуков. Тут было и хрюканье, и рычание, и стоны, и скрежет, и свист, и писк, и карканье… Инженеры ничего подобного не ожидали. Биологи, которых пригласили для консультаций, тоже не знали, что сказать. Логичнее всего было заключить, что кричат подводные жители, скорее всего рыбы. Но не сразу отреклись люди от убеждения, выраженного в известной пословице: „Нем, как рыба“. Но кричали действительно „немые“ рыбы».

Теперь уже хорошо известны голоса многих рыб. «Рыба-жаба свистит, как пароходный гудок»; «морской конек щелкает костяными доспехами своей брони, резко вскидывая вверх голову»; «рыбы-ежи и рыбы-шары скрежещут клювовидными челюстями…» А вот сообщения И. Ф Правдина…

«Стаи сельдей чирикают, как птенцы, кильки шумят, словно ветер в лесу». Тропическая камбала издает звук колокола, морские петухи хоркают.

Но довольно перечислений, все равно мы не найдем среди рыб таких, какие бы урчали. Столь необычные звуки принадлежат пока только сибирскому тайменю.

Еще в начале века Л. Сабанеев писал: «Весьма интересно показание рыбаков, что таймень в яме иногда издает звуки, похожие на урканье и слышные на расстоянии нескольких сажен».

К сожалению, ничего подобного мне не довелось услышать. В том знаменитом холодном заливчике, где мы видели гигантское скопище тайменей (около семисот!), я нарочно ложился на землю, прикладывал ухо к зеркалу воды, но, кроме легких всплесков, когда рыбины высовывали зачем-то носы, ничего-ничего не раздавалось.

Однако Сабанеев, вероятно, прав. Тем более что пишет он не об одном рыбаке, значит, «голос» тайменей слышали многие.

Почему и когда они урчат? Зовут ли самок или друзей? Угрожают ли кому? Или радуются? Или предупреждают об опасности? Нам приходится пока только гадать.

О таинственных звуках я опрашивал многих геологов. Как правило, они подымали меня на смех:

— Звуки всегда бывают, — шутили они. — И урканье, и бурканье, и крики, и, что там греха таить, даже крепкие мужские выражения.

Потому что нельзя ловить эту рыбу без азарта, без эмоций. Таков уж сибирский таймень, уж если он попадется на спиннинг — немой и тот зауркает!

Вообще в сибирских реках еще немало тайн. Непонятно, почему нет «красуль» в Колыме, в центре Таймырского полуострова. Даже в бассейне Котуя таймени избегают многие реки, где, казалось, для них идеальные условия — и обилие хариусов, и светлые воды, и шумные пороги, и на сотни километров вокруг ни одного рыболова. А вот не подымаются они, например, выше озера Дюпкун. И никто не знает — почему?

У якутов есть поверье — «лови биля там, где белый камень». Может, в этом спрятан ключ от тайменьих тайн? Может, на их перекочевки влияет химический состав воды? Ведь в белых камнях, которые размывают реки, много кальция и магния.

А еще — в 1959 году на Анабаро геологи поймали спиннингом фантастическую рыбу с огромной клыкастой головой тайменя и необыкновенно длинным хвостом налима. Она весила около десяти килограммов. Никто не захотел есть ее — до того была уродлива. Каюры-оленегоны брезгливо бросили «сибирское чудо» собакам. А жаль! Надо было бы хоть скелет, хотя бы чешую привезти ихтиологам. Вот и приходится теперь ломать голову, кто же это был? То ли гибрид тайменя с налимом? То ли неведомая науке рыба?

 

Разговор с чиновником

— Ну а какая, собственно, польза от ваших тайменей, — спросит чиновник, привыкший смотреть на: рыбу только с позиции «валовой продукции».

В этом отношении польза пока невелика. До войны тайменя добывали в государственные кадушки всего лишь каких-то 600 центнеров в год на всю Сибирь. А сейчас и того меньше. Но ведь жизнь — не только кадушки.

— Он же прожорливый хищник?

— Да, хищник, да, прожорливый. Однако ест не больше чем нужно для его существования. Он «живая фабрика» по производству великолепной лососины.

В Иртыше таймень питается сорогой, ельцами, язями; в Енисее — бычками, миногами, налимами, ельцами; в Амуре — гольянами, пескарями, карасями; в верховьях Оби — чебаками, ельцами, иногда стерлядью. Как видите, он истребляет сорную малоценную мелочь. А в Амуре (запомните это) помогает процветанию тихоокеанских лососей, так как уничтожает биологических конкурентов их молоди.

— Он же, подлец, глотает в Печоре мальков благородной семги?

— Успокойтесь, пожалуйста. Уж если говорить правду, вина его там в тысячу раз меньше, чем вред, приносимый семужиным промыслам нашими лесхозами и заводами.

— Он жрет в Лене дорогую ряпушку, дорогого муксуна…

— Это еще вопрос, кто для человечества дороже — карликовая ряпушка (пусть даже очень вкусная), муксун (который ни на червей, ни на чертей не берется) или хищник-таймень? Ведь если б не было рыб-хищников, не было бы на нашей планете и спиннингистов.

Вы хотите знать, сколько сейчас в мире рыболовов? Пожалуйста — 60 миллионов, только тех, у которых есть специальные билеты. Их количество с каждым годом растет и не всегда поддается статистике, Лишь в нашей стране, наверняка, миллионов пять ловит без всяких разрешений.

Сибирский таймень — это гордость, это счастье советских спиннингистов. Будь моя власть, я бы запретил губить его промысловыми сетями. Пойманный сетью таймень — просто мясо. Но пойманный спиннингом оставляет в сердце неизгладимые впечатления о гордой прекрасной борьбе. Эта рыба словно создана для того, чтоб подчеркнуть величие сибирской природы. Сколько в ней силы!

Рыбалка в сибирских реках особенно волнует. Она захватывает даже самых черствых, сухих людей. Она веселит мрачных, развязывает языки молчунам, заставляет плясать стариков, рождает охотничьи страсти у женщин. Рыбалка излечивает больных, знакомит у костра чужаков и делает их друзьями. О, сибирские таймени — великие волшебники!

Вот посреди переката стоит на валуне мужчина, громадный, как Бова-силач. Стоит, размахивая спиннингом. И вдруг падает в воду, кричит, зовет на помощь. И непонятно, кто кого поймал — он ли тайменя или таймень рыбака.

Вот тяжелый плот вдруг круто развернулся и поплыл против течения. И люди на берегу, увидев это чудо, забегали, словно мальчишки. Только слышно:

— Ну и рыба! Прет, как зверь!

Вы теперь поймете, почему я однажды не выдержал и, к удивлению геологов, разразился стихами.

Не правда ли — бойкие стихи? Но где в них поэзия, мягкость, теплота, где аксаковская лирика?

А вы попробуйте поймать тайменя сами.

 

Где и как

Ловлей сибирских тайменей наши предки несомненно занимались уже в глубокой древности, били рыбу палками и булыжниками на отмелях, выуживали из ям, оставшихся после половодья подбирали на отлогих берегах, куда таймени выбрасывались, увлеченные преследованием добычи.

Потом человек изобрел плот и лодку. В торфяниках Среднего Урала найдено весло, вытесанное около 12 тысяч лет назад. В этот же период человек научился делать рыболовные крючки из орлиных и ястребиных когтей, из рогов животных, из костей рыб и зверей, из створок раковин и крепких сучков деревьев. Постепенно человек овладел секретом плетения сетей — сперва из нитей лыка и крапивы, затем из конского волоса.

Искусственные рыбки, высеченные из всевозможных камней, применялись человеком для ловли подводных хищников уже около 5 тысяч лет назад. На берегах Байкала недавно найдены сиги и щуки, выточенные из светлого мрамора и сланца. Такие же каменные блёсны обнаружены археологами и на Ангаре. Вероятно, они предназначались для охоты за тайменями, так как, во-первых, эти хищники в те времена были более распространенными, чем другие (они и сейчас господствуют в некоторых притоках Ангары), а во-вторых, они всегда бросаются за движущейся приманкой значительно раньше, чем, скажем, щуки, ленки, окуни, налимы. Следовательно, таймени попадались «первобытным спортсменам» чаще всего.

На Урале вблизи устья Чусовой найдена бронзовая блесна, которой ловили рыбу подо льдом около 2,5 тысячи лет назад. И опять можно предположить, что на блесны бронзовой эпохи чаще всего попадались таймени, обладающие по сравнению с другой рыбой наиболее обостренным хищным инстинктом.

Но довольно экскурсий в историческое прошлое. Пора рассказать, как ловят сибирских тайменей в наш просвещенный век.

Коренные жители Сибири, а также путешественники часто добывают тайменей сверхпрочными капроновыми сетями. Однако истинные спортсмены, натуралисты и романтики презирают всякие сети и ловушки. Все, что дается слишком просто и дешево, забывается быстро. Конечно, лососина очень вкусна, но эмоции только одного желудка не обладают такой яркостью, как переживания и восторги борьбы с подводным силачом один на один.

Некоторые рыболовы любят ставить на тайменей стальные переметы, наживляя крючки хариусами, ленками, белками, птицами, мышами. У меня появилось отвращение к переметам, с той поры когда я увидел, как один охотовед бил тайменя, проглотившего крючок, дубиной, потом кромсал кинжалом. Он вытащил не рыбу, а растерзанную окровавленную тушу.

Кое-кто из сибиряков стреляет лососей из карабинов, особенно когда они стоят на мели вблизи берега. Я такую «охоту» не признаю.

Якуты, долганы и нганасаны часто добывают тайменей закидушками, то есть привязывают к ременному мауту (Маут — плетенное из ремней лассо, предназначенное для ловли оленей), с помощью которого они ловят оленей за рога, солидный крючище с рыбой и бросают под водопад, а сами тянут к себе. Когда хищник схватит рыбу, вскидывают маут на плечо и, не дав ему опомниться, бегом выволакивают на берег.

Если нет под рукой прочных крючков, вытачивают из бивня мамонта или из ребра старого оленя (можно также из крепкой мореной лиственницы) большую иглу с двумя заостренными концами. Насаживают на нос приманку, привязывают посредине крепкую веревку и закидывают. Почувствовав поклевку тайменя, дергают за веревку: игла становится поперек горла, вонзаясь в тело.

Эвенки обычно садятся в лодку и волокут за собой крепкий шнур с куском мяса. Когда таймень проглотит наживу, они изо всех сил гребут против течения, чтобы измотать «противника». Смотреть на такие схватки очень интересно. Иной лосось возит рыболова по реке часов семь. Главное искусство здесь — не дать опрокинуть лодку.

Забавный способ довелось увидеть на верхнем Енисее. Наш проводник-тувинец бесшумно подкрался к скале, под которой лежали таймени, накинул одному на башку петлю из стальной проволоки и резким рывком выволок его на берег.

В некоторых местах Сибири тайменей бьют копьями, когда они прыгают через водопады. Попасть в летящую рыбу, взмывающую над рекой на какое-то мгновение, — высокое мастерство. Нужна необыкновенная меткость, орлиная быстрота и крепкие руки.

Алтайские жители ловят тайменей весной донными удочками с колокольчиками и без колокольчиков, насаживая крупных червей, рыбу, лягушек.

Ангарские спортсмены применяют «глубинный настрой» — так они называют донную удочку, оснащенную катушкой, большим поплавком и гирляндой овальных свинцовых грузил, расположенных выше паводка, словно бусины, начиная от мелких с горошину и кончая крупными. Насаживают обычно хариусов, ловят с лодки на быстринах, становясь на якорь перед глубокими ямами и пуская поплавок вниз по течению, как в проводку.

Если все грузила сняты, а на крючок надето насекомое или искусственная мушка, рыбаки зовут такой настрой верховым.

В тихих роках и озерах можно применить глубоководную дорожку, чтобы блесна шла вблизи дна, только надо обязательно следить, как бы шнур случайно не обмотался за руку — иначе таймень вырвет рыбака из лодки. На перекатах хорошие результаты дает так называемая «обыкновенная», или легкая, дорожка.

Некоторые рыболовы любят ставить на тайменей жерлицы — точно такие же, как на щук, только более крепкие. На быстринах жерлицы привязывают к солидному колу, а вбитый кол в свою очередь к валуну. Если кол вырван, значит, попался, голубчик. Можно ловить также и с помощью кружков, но это уж в спокойных заводях и озерах.

Многие спортсмены Южной Сибири сильнее всего радуются тайменю, который возьмется на мушку при ловле нахлыстом или «верховым настроем». Он доставляет больше переживаний и восторгов, так как крючки под мушкой обычно бывают значительно слабее, чем на блеснах, жилки тоньше, а потому с рыбой приходится бороться дольше, применяя максимум осторожности, хитрости и выдержки.

Мушки делают всякие, но особым почтением у тайменей пользуется «изобретение» алтайских рыбаков — комбинация тряпочек, ваты, мулине, шелковых ниток, птичьих перьев и барсучьей шерсти. Говорят, оно похоже на крупную личинку живого домика. Я в этом сомневаюсь, но тайменям виднее.

Зимой сибирские лососи хорошо берутся только в глубоких ямах. Ни лютые таежные морозы, ни полярные метели не могут заглушить их неуемной хищной прожорливости. На Амуре рыбаки ставят над прорубью палатку или берестяной чум и махают себе коротеньким удилищем, опуская и подымая нанайскую блесну — сигару, вылитую из олова. На Подкаменной Тунгуске ловят тайменей в марте «кондачаньем» — так эвенки зовут обычную донку, на которую насаживают оленье сало или размягченные лосиные жилы, напоминающие белых червей. На Бахте в качестве приманки используют беличьи языки, потроха от глухарей, тетеревов, куропаток. Не отказываются таймени и от мороженых мышей. На Урале ставят жерлицы с живцами. Лунки засыпают снегом или сухой травой, чтобы рыба не пугалась.

В конце прошлого века на Оби, по словам этнографа Зуева, щук и тайменей ловили так: «…По укреплении льдов делают небольшие шалаши над прорубками, в кои опускают нарочно сделанные для приманы деревянные рыбки, маленькие, на тоненьких веревочках с камешками, и как к оным манщикам подойдет рыба, то колют острогами…»

На Оби кое-где живы еще старики, которые специальным шестом надевают на головы тайменей, привлеченных манками, проволочные петли.

Однако самая распространенная ловля тайменей в Сибири — это спиннингами. Спиннинг можно встретить сейчас и в тувинских юртах, и в лесных избушках нанайцев, и в чумах эвенков. Ловят тайменей на искусственную мышку и блесны.

Мышки вытачивают из дерева бересты или пробки, обтягивают их сукном, серой беличьей шкурой или лучше всего кожей, снятой с козьей ноги или с молодых рогов оленей, когда они еще бархатные. Если мышка получилась легкая, то в середину заливают немного свинца, чтобы удобней было ее забрасывать. Хорошо берут таймени на мышь темными и лунными осенними ночами.

Итак, когда вы, дорогой читатель, поедете осваивать еще не обжитые сибирские места, строить новые рудники, гидроэлектростанции, заводы и фабрики, прокладывать новые дороги, не забудьте захватить с собой спиннинг. Уверен, именно вам попадется легендарный великан, о котором я мечтаю всю жизнь, — на пятьдесят, а то и на все сто килограммов.

Особое внимание обратите на прочность спиннинга. Удилище должно быть легким, крепким, длинным, лучше всего двуручным. Некоторые путешественники предпочитают короткие одноручные удилища, сделанные из стальных шампуров для шашлыков, старинных шпаг или спортивных рапир. Но такие куцые, бронированные творения, хоть и удобны в походах, лишают спиннингиста остроты охотничьей борьбы, притупляют переживания и страсти. То ли дело держать длинный, упругий хлыст, склеенный из пружинистых пластин мореного бамбука, который даже при малейшем движении рыбы дрожит и трепещет, извиваясь дугами, — и все тогда поет, ликует в груди.

Катушку выбирайте самой простой конструкции, с надежным тугим тормозом и такого диаметра, чтобы она вместила не меньше ста метров крепкой прозрачной эластичной жилки сечением 0,6–0,8 мм. «Канаты» покупать не рекомендую, они тоже притупляют эмоции. А вытащить большого тайменя можно и на тонкую жилку, если только не горячиться, если только умело пользоваться упругостью удилища и тормозами катушки. Некоторые спортсмены опасаются ослаблять леску, боясь как бы таймень, не дай бог, сделал свечу. Как мне их жалко! Они обворовывают самих себя.

Хитроумные катушки — всякие там безынерционные и прочие — в далекие походы брать не советую — они чаще всего подводят, особенно вдали от слесарных мастерских. К тому же громоздки и тяжелы.

Не пользуйтесь металлическими поводками. Зубы у тайменя редкие, он не может перекусить леску. А металлические поводки легко перекручиваются и переламываются.

Заводные кольца скручивайте из крепкой стальной проволоки. Помните: таймень способен на резкие рывки.

Карабинчики применяйте только рамочные, сделанные из латуни и железа. Боченковидные карабинчики, особенно из алюминия, самые обманчивые, самые коварные. Сколько неприятностей они принесли мне!

Грузила должны иметь плоскую округлую форму, чтобы они препятствовали перекручиванию лески. Это особенно важно при ловле в стремнинах.

Главное внимание уделите тройникам. Они должны быть прочные, упругие, занозистые. Челюсти у тайменей такие, мощные, что без труда дробят крючки даже из толстой, но хрупкой стальной проволоки.

Что же касается блесен, то здесь трудно дать какие-либо конкретные советы. У каждого спиннингиста есть своя любимая блесна, и он упорно будет настаивать, что она самая уловистая, самая счастливая. Вообще блесны могут быть разные, потому что таймени питаются в каждой реке разной рыбой. Не уподобляйтесь только моему знакомому, который в погоне за оригинальностью припаивал к блеснам все: женские брошки, клипсы, зубчатые колесики от часов, пуговицы. Одним словом, у него накопился такой ящик всяких фантастических безделушек, что ими запросто можно украсить новогоднюю елку.

Я лично предпочитаю вертящийся «байкал» и колеблющийся «норич», белого и желтого цвета, утяжеленные и легкие. Блесны сложного строения хороши только для теоретической ловли среди бумажных волн альманаха «Рыболова-спортсмена».

Тройники присоединяйте к блеснам как можно крепче. Не употребляйте лишних застежек и крючков. Всевозможные узлы, петли, застежки только ослабляют снасть.

Счастливой рыбалки вам, дорогие друзья! Пусть ваши спиннинги содрогнутся под натиском речных гигантов!

 

Там, где пляшет солнце

Под Курейскими порогами, которые поражают путешественников своей красотой и величием, испокон веков толпились несметные полчища речных лососей. Но когда в 1962 году туда прилетел умудренный богатым опытом рыболов Михаил Ширшин, он не смог поймать ни одного таймешонка. Десятки всевозможных изыскательских и разведочных экспедиций день за днем черпали спиннингами из Курейки, как из чаши изобилия, глупых, доверчивых прожор. Черпали и вычерпали всех.

— Не может быть, чтоб всех! — усомнился Ширшин и снова начал с неимоверной настойчивостью «пахать» блеснами порог.

— Всех! — сердито отрезал проводник. — Даже нам на талу не оставили.

Однако не таков был Ширшин, чтобы сдаваться. Он знал, что в Курейке водится рыба, перед вкусом которой никто не может устоять — ни таймень, ни человек. Он поймал эту рыбу, привязал вместо блесны к спиннингу и, сев на резиновую лодку, начал водить ее поперек реки. И таймень взялся! Да еще какой! Не устоял все-таки перед сигом! А ведь был ученый — с обломками крючков в губе. Все утро, как вол, он возил лодку.

Впервые я познакомился с ловлей сигов в 1957 году, когда геологическая судьба забросила меня в Игарку. Я сошел с теплохода июньским днем и сразу же отправился смотреть этот знаменитый порт на Енисее.

У Игарки был особый, непохожий на наши другие города облик — деревянный. Все дома, кроме двух, были срублены из дерева. Дороги, тротуары, мосты тоже сделаны из дерева. К деревянным оградам тянулись деревянные тропинки. А вокруг деревянных тропинок расстилались черные вздрагивающие трясины, усыпанные бурыми опилками, корой, щепками… Одним словом, все было из дерева.

И жители занимались в основном обработкой дерева. День и ночь ползли к Игарке караваны смолистых золотых плотов. Без умолку визжали лесопильные заводы. Как фантастические длинноногие пауки, прижимающие к брюху мешок с паучатами, проворно сновали лесовозы, неся меж колесами свеженькие желтые доски.

По дороге мне встретился худенький паренек со связкой кривых, березовых удилищ.

— Ты куда бежишь? — спросил я.

— Сиговать, — ответил он торопливо. — Вчерась Пашка Цыган уйму сигов натягал.

Дел у меня не было, и я увязался за пареньком.

Вскоре подошли к тихому заливчику. Собственно, тиха была лишь поверхность заливчика, берег же упруго колыхался от шагов рыболовов. Они возбужденно расхаживали среди длинноствольных батарей березовых удилищ и были похожи на артиллеристов, ожидающих команду к бою.

На реке с тяжелым плеском переваливаются запоздалые льдины, топорщатся вывороченные деревья, кружатся в водоворотах ободранные бревна. А в заливчике — спокойно. Бурые травинки, мелкие, сухие прошлогодние листья, хвоя медленно нанизываются на торчащие из воды голые ветви кустов.

За гнилыми, щербатыми пнями в ложбинах косогора прячутся почерневшие, избуравленные ветром снежные сугробы. Из-под них звонко выбиваются ручейки, по рыжим обрывистым пригоркам бесшумно ползут густые глинистые струи.

На краю заливчика, под березами, уютно примостился крытый сеном шалаш. Высокий мужчина с красным шрамом на смуглом лице бросает в банку куски рыбы.

— Пашка Цыган, — шепчет паренек. Я подошел к костру:

— Клюет? — Не дюже что-то, так себе — одно ребячье баловство. Вода на спад пошла. Сиг чует, боится, как бы его не отрезало от Енисея, потому совсем перестал клевать, удирает, значит, восвояси. А вчерась вода прибывала, так не успевал червей нанизывать: уж больно ретиво хватал.

Он потряс над банкой марлевым узелком с солью. Аппетитный запах вареной рыбы смешался с дымком ольховой гнилушки.

У самого берега быстрыми кругами заплескалась рыба, удилище ткнулось в воду, Пашка торопливо оставил уху. Из мутной илистой воды послушно шел на леске большой сиг.

— Хорош балычок, на кило, пожалуй, — с завистью вздохнул сосед, удилища которого точно вросли в землю.

Я с интересом начал рассматривать неизвестную мне рыбу. До чего же он изящен, этот енисейский сиг! Длинный, плавно-овальный, с острой чертой мордочкой и черными глазами, с узким полупрозрачным дымчатым веером на хвосте. На спине два плавника: один почти посередине — остроугольный, второй у хвоста — мягкий, округлый, так называемый жировой плавничок. Брюшные перышки чуть-чуть желтоватые, рассеченные на ровные дольки. А сам он ослепительно белый, только спинка сероватая с сизым отливом.

Почти все игарские рыболовы ловят сига на закидушки. Вырубают в тайге березку потоньше да подлиннее, привязывают метров двенадцать шнура, на конец — гайку или кусок свинца. К шнуру привязывают два-три поводка длиной двадцать-тридцать сантиметров. На каждом поводке — по крючку. И снасть готова.

У Пашки Цыгана стояло штук пять таких закидушек.

— Однако пора сматывать удочки, сказал он. — На Черную речку надо перебираться. Вот где раздолье! А тут разве рыбалка? Одни блудливые попадаются. Никакого удовольствия!

— А по-моему, ловить в такое время вообще мало удовольствия, — возразил я. — То ли дело, когда деревья распускаются, когда белой черемухой запахнет.

— Нет уж, извините. Вы, вижу, новый человек в здешних краях. А я вот специально каждый год беру в эту пору отпуск. Сиг на удочку только и ловится в половодье. А главное — ни комарика, ни мошки. Благодать! Прекрасный отдых! А распустятся деревья, взвоешь от проклятых… До рыбалки ли будет? Вот поживете, увидите сами.

Если посмотреть на карту, то вблизи Игарки, на правом берегу Енисея, где Западно-Сибирская низменность примыкает к Средне-Сибирскому плоскогорью, можно увидеть тонкую синюю струйку. Чуть извиваясь, бежит она на юг по озерно-болотистой низине, затем круто сворачивает на запад и в четырех километрах южнее Игарки упирается в Енисей, Это и есть Черная речка, на которой любят отдыхать игарские старожилы: охотники и рыболовы.

Мы тоже решили провести воскресенье на Черной речке. Компания подобралась сама собой: Геннадий Брытков — радист экспедиции, Юрий Павлов — коллектор тематической партии и я — инженер-геолог. Распределили между собой обязанности; Геннадию поручили купить продукты, Юрию — достать горючее для моторной лодки, мне — накопать червей.

Жарко палит солнце. Над землей клубится голубой пар. Но чуть копнешь — из ямы тянет холодом, а еще глубже лопата звенит о твердый как камень, схваченный вечной мерзлотой грунт. Черви попадаются очень редко. За каждым приходится охотиться. Прохожие насмешливо улыбаются, видя, с каким ликованием я извлекаю червяков.

Долго я ползал на коленях. Затем разогнул спину, огляделся. Жидкая, чахлая тайга окружала Игарку. Корявые березки, низкорослые елочки, скрученный пургой ольховник, серые потрескавшиеся от мороза пни в беспорядке рассыпались среди бугров, ям, кочек, рытвин. Казалось, злые медведи исковеркали землю. Напитанный снеговой водой, упруго, как губка, колыхался под копытами оленей буйный ягель. Под кустами деловито копошились дрозды; длинноногие кулики по-хозяйски замеряли своими ходулями снеговые лужи.

К назначенному сроку я вернулся на базу экспедиции. Следом появился Юрий.

— Не повезло. Начальник нефтебазы уехал ловить сетями стерлядь. А больше бензин нигде не достать.

Полночное солнце красными языками насмешливо заглядывало в окна. Рыбалка срывалась. Пора было расходиться, но спать никому не хотелось. И вдруг, спохватившись, Геннадий хлопает себя по лбу:

— Братцы! Да ведь у нас же есть раскладная байдарка!

— Ура! — гулким басом загремел Юрий.

Быстро нашли ящик с байдаркой. Никто из нас прежде не имел с ней дела. Пока изучали инструкцию и монтировали алюминиевый каркас, солнце успело сменить красные лучи на желтые. Наконец натянули на каркас брезентовый чехол и байдарка была собрана. Мы уже хотели нести ее к Енисею, как раздалось бешеное рычание:

— Какого дьявола распустили тут…

Кто-то опрокинул банку с червями, и все они расползлись, а наиболее прыткие успели даже забраться под рубашку спящего радиста.

— Да хватит тебе носиться, — успокаивал Геннадий товарища, который спросонок вел себя так, точно вокруг кишмя кишели змеи.

— Сиди же, тебе говорят; спокойно, червей подавишь, — умоляли мы его, ползая по полу и доставая из щелей беглецов.

— Не везет, — горестно вздохнул Юрий. — Придется заново копать…

В желтом солнечном полумраке крепко спала Игарка. Никто не видел, как трое солидных мужчин подкрались к маленькому домику, возле которого огород был еще не вскопан, воровато перелезли через забор и, озираясь, торопливо начали орудовать лопатами. В поисках, червей мы добросовестно вскопали весь огород. Проснутся хозяева, ахнут.

Погрузив в байдарку палатку, посуду, продукты, молча подняли ее на плечи. Вокруг удивительная тишина. В Енисее, как в сонном озере, отражались корабли, стоящие на рейде, баржи, подмытые берега, даже крохотные белесые тучки.

С трудом втиснулись в узкую верткую лодчонку, отчалили, предусмотрительно решив придерживаться берега. Байдарка шла быстро и легко, послушно повинуясь воле рулевого. Но шевелиться в ней не полагалось, так как чувствительное суденышко тут же грозило перевернуться вверх дном. Мы миновали заливчик, где я познакомился с ловлей сигов.

Байдарка плавно рассекала желтоперую поверхность Енисея. Ничто не нарушало спокойствия великой реки. Разве тонкими морщинками проскользнет но отраженным облакам мелкий хворост, перевернется полузатопленное бревно да под нависшим кустом резко вспенит воду ондатра. На рыжих глинистых крутобережьях в безмолвии застыли красноверхие березки. Через неподвижные островки тальника просвечивает горизонт.

Мы забыли все опасения, точно слились с тихим величием Енисея. Плавно загребают весла, ласково плещутся о синие парусиновые борта волны, гремит восторженный бас Юрия:

— Хорошо, черт возьми!

К восьми часам утра добрались до устья Черной речки. Два мужика, рабочие лесопильного завода, сидели у костра под развалившейся баржей. Место, по их словам, уловистое, в прошлые годы они «брали тут много сига», а теперь же за всю ночь «взяли пяток сижков» да двух полуметровых налимов. Ждут, вот-вот должен начаться клев.

Но мне место это не понравилось: разбитая гнилая баржа придавала низенькому пейзажу унылый вид. Мы поспешили свернуть на Черную речку.

Как она разлилась, эта речка! На многие десятки метров вширь затопила серые болотистые низины, желтые луга, подобралась к пологим холмам. Повсюду среди безмолвной сонной глади торчат верхушки одиноких деревьев, щетинятся густые заросли ольховника. Мы попытались причалить к берегу, но не могли найти чистого места, чтобы расставить удочки. Везде кусты и кусты, выглядывающие из воды.

То и дело взлетали утки, плескались ондатры. Мест, удобных для рыбалки, не попадалось. Встретился лишь один малюсенький островок, только что выступивший из воды, черный, в липкой вязкой тине. Но и его уже оккупировал рыболов-робинзон.

Плывем дальше. Грести ужасно надоело. Мы уже сделались заправскими лодочниками, выходили даже на середину реки, не боясь перевернуться.

Наконец показался новый островок. Берем курс прямо на него. Островок состоял из крохотных площадок, отделенных проливчиками. Он всем нам очень понравился. С одной стороны его опоясывали густые заросли ольхи — надежная защита от ветра, с другой — обращенной к руслу — он был чистый, без кустарника, так что мы свободно могли расставить закидушки, удочки, переметы. Травянистые склоны уходили под воду очень полого. По такому низкому луговому дну, говорили игарские рыболовы, как раз любят пастись и гулять сиги.

Геннадий с Юрием поставили палатку, развели костер. Я тем временем настроил закидушки. Весело закипел чайник. После бессонной ночи и непривычной, долгой прогулки на байдарке по телу разливалась дремотная истома. Расстелили брезент. Но спать нельзя. Ласково пригревало солнышко, а снизу от промерзлой земли тянуло леденящей сыростью. Надо что-то предпринимать. Позади палатки кусты были сплошь увешаны космами сухой травы, мхом, щепками, корой — всякой мелочью, которую тащила с собой река в половодье. Там же застряли вывороченные деревья, бревна, доски. Мы натаскали досок, обсушили их на костре, настелили в палатке пол. Потом собрали с кустов несколько охапок сухой травы, набросали на доски. Наше парусиновое жилище сразу стало необыкновенно уютным.

Пока устраивались, на закидушки попались четыре небольших сижка и десяток ершей. Сон точно рукой сняло. Особенно горячим рыболовом оказался Геннадий. Как только раздавался плеск, он, не разбирая, где лужи, где тина, мчался к своим донкам. Юрий же внешне относился к всплескам равнодушно. Во всяком случае, закидушки и переметы его не интересовали. Он не сводил глаз с поплавков своих длинных бамбуковых удочек, которые специально привез из Ленинграда.

Тем временем воровато подкрались с востока серенькие тучи, тайга окуталась туманом, сердито зашипел костер, часто-часто забулькала речка. И странно, несмотря на дождь, вверх по речке, перегоняя друг друга, устремились моторные лодки, потом весельные, потом поползли, толкаемые шестами, всякие плоты, и даже пропыхтел старенький катерок, развозя игарских любителей рыбной ловли.

Наступил субботний вечер. Холодный июньский дождь сменился ласковой моросью. Подул ветер, серенькие тучи засуетились, прижались к земле, быстро-быстро доползли, разглаживая сморщенную булькающую речку. Мы вылезли из палатки. Черная речка по-прежнему плыла без шума и ряби, но застрявшие в тальниках пушистые клочки белесого тумана придавали ей что-то новое, задумчивое. Из-под хмурой тучки выбивались ровные серебристые нити. Каждый куст, каждая ветка, каждая почка искрилась свежестью и чистотой, как лицо умытого ребенка.

— Хорошо, черт возьми! — раскатистым басом заревел Юрий.

— Здорово! — согласился Геннадий.

У Юрия профессорское выражение лица, окладистая бородка, круглые очки в массивной черной оправе. Через толстые стекла не видно глаз. А внешне он равнодушен, даже не верится, что его тронула скупая северная природа.

У Геннадия глаза прямые, бесхитростные. В них так и теплится искренний восторг, какая-то детская, откровенная радость. Вот он сидит на бревне у костра, любуясь дождевыми каплями.

Жарко потрескивает сушняк. Горький дымок дрожит сиреневой струйкой. На маковке островка притулилась зеленая палатка. Над речкой, изгибаясь в шаловливой ряби, наклонились удилища, вырубленные тут же из ольховника.

Вдруг всплеск. Сверкающая, ослепительно белая рыбина забилась по тихой глади.

Геннадий прыгает через костер.

— Смотрите, какой сиг! — захлебывается он.

А вокруг неугомонная разноголосая птичья суета: крякают утки, горланят гуси, перекликаются в прибрежных озерах отдыхающие лебеди. Но больше всех беснуются кулики: то замирают на одном месте, то кувыркаются, падая вниз, и снова взмывают. Легкие, порывистые, они носятся всюду. Им раздолье.

То и дело гремят охотничьи выстрелы. Птичий хоровод на мгновение умолкает, затем заливается вновь.

Поздно вечером к островку причалила моторная лодка. Приехали Василий — молчаливый мужчина с хмуро сдвинутыми бровями и Володя — веселый, общительный паренек лет восемнадцати.

Они привезли нам спальные мешки, и весьма кстати. Солнце совсем не греет.

Принялись готовить уху. По команде Юрия в крутой кипяток пустили сначала живых ершей, потом, когда навар задымился острым ершовым благоуханием, выловили их консервной банкой, насыпали соли, черного перцу, приправили сухим луком, бросили лавровый лист и в заключение осторожно опустили чисто выскобленных сигов. Потом стояли вокруг костра, изнывая от ожидания, когда же у сигов побелеют глаза! Наконец снимаем с углей ведро и прямо из ведра жадно начинаем хлебать уху.

Над сумеречной тайгой зажглась алая полоска зари. Рыба перестала брать. Мы раскатали меховые мешки, и палатка задрожала от храпа.

Проснулся я часов в шесть, снял с закидушек четырех сигов, десятка два ершей. Все еще спали.

Перед нами на появившемся ночью грязном илистом островке вовсю полыхал костер. Три рыболова сидели на опрокинутой лодке, пили чай. А вокруг творилось то же, что и вчера, — жалостливо голосили кулики, сверкали крыльями чайки, носились белохвостые орланы, в заливчике, вблизи палатки, барахтались нырки.

Я сел в байдарку, поплыл к полузатопленному ольховнику. Там кипела своя жизнь. На мшистом пне, который неведомо каким чудом держался на верхушках ольховника, притаился, спасаясь от половодья, рыжеватый лемминг. Откуда-то из-под затопленной коряги сереньким комочком выплыла мышь. Навстречу ей без плеска высунулась морда щуки, и шустрый комочек исчез.

На затопленной березке, усевшись между развилками ветвей, кокетливо умывалась ондатра. Я свистнул. Ондатра прыгнула в воду.

Часа через полтора я вернулся на островок. У палатки сидел на корточках Василий и улыбался. Перед ним из черного липкого ила только что выбился на свет подснежник, упрямо растаращил бледный, изрезанный ветвистыми дольками лист. На белых, в тончайших фиолетовых жилках, лепестках — комочки мокрого ила. Подснежник еще не набрал сил, чтобы встряхнуться. Роса не успела его обмыть. На листе, пытаясь пробраться к цветку, сердито возился шмель: лохматый, бурый с желтеньким ошейничком. Василий былинкой преграждал ему дорогу. Шмель отпихивал ножками былинку, забирался под нее, сердито размахивал крылышками, но никак не мог попасть к тычинкам…

Вскоре проснулись остальные. Собрали ершей, сигов, снова сварили уху. Пока завтракали, порывисто закачались удилища; заплескалась речка; затрепыхалась, надувшись, палатка. Кусты печально зашуршали травяными космами. Под удочками, размывая ил, мутнела вода. Не то что сиг, даже ерш перестал клевать. Мы надеялись, что речка к вечеру угомонится. Но она не угомонилась.

Скатали палатку, уложили пожитки, привязали к моторке байдарку и помчались в Игарку. Кустистые ракиты яростно хлестали своими прутьями гребешки волн. На белые холмы ягеля выбрасывалась белая пена. Неожиданно Василий заглушил мотор.

— Ребята, смотрите! — крикнул он.

На крутом изгибе Черной реки, полузатопленная, раскачивалась береза, а на ней высоко над водой, на самой макушке висела льдина, вся в буграх и дырах, оплавленная, источенная. Лучи солнца падали на льдину, и она вся горела, словно накаленный уголь.

Ветер усиливался. Вошли в Енисей. Моторку швыряло из стороны в сторону. Енисей кипел. Вспучивались высокие конусы волн, окатывая нас ледяными брызгами. Лодка то зарывалась носом, то поднималась вверх; байдарку вертело как щепку.

Мы поспешили свернуть к протоку. Там было тише. Усталые, промокшие, вылезли на берег.

На базе нас шумно встретили экспедиционники:

— Дорогу, дорогу! Рыбаки идут!

— А что же вы радиограмму не отбили? Мы бы самосвал вам за рыбой прислали!

— Смотрите, на них сухой нитки не осталось.

— Они ныряли за ершами. — Вот чудаки! Стоило ли мучаться?

И сколько еще насмешек пришлось выслушать!..

А мне, наоборот, их было жаль. Многие из них провалялись на постели, проболтались в накуренной комнате, проглядели все воскресенье в рюмки со спиртом или в карты и не видели широкого разлива Черной речки, сверкания дождевых капель на кустарнике, серебряную пляску сига, первого шмеля на первом подснежнике, тающую в алом сиянии льдину, надетую половодьем на макушку березы.

Незаметно в трудах и хлопотах пролетела неделя. Наступила суббота. Снова нас потянуло к воде. На этот раз решили ехать на речку Гравийка, которая впадает в Енисей в десяти километрах севернее Игарки.

Погода была плаксивая. Серенькие тучи, серенькие волны, низкие серенькие берега. Но когда свернули на Гравийку, унылые краски Енисея пропали: низкие берега приосанились, всхолмились; на деревьях весело затрепетали крохотные листики. Медленно катилась Гравийка, крутыми петлями извивалась меж островами.

Возле плесов, где берега были без кустарников, уже дымились костры, зеленели шалаши из еловых веток, белели берестяные загородки от ветра. Сотни березовых удилищ низко наклонились над речкой. Некоторые рыбаки прибыли сюда на лодках, но большинство пришло пешком по топкой двенадцатикилометровой тропе.

Вблизи устья все мало-мальски удобные места были заняты. Пришлось забираться выше по течению. Вскоре мы уперлись в шумный перекат. Лодка задрожала, мотор застонал от напряжения.

Речка в этом месте изгибалась крутым луком, конец которого пенился перекатом, уходя в гладкую, почти стоячую воду. Мы с Юрием переглянулись. Чем плохое место? В половодье сиг разбредается из Енисея по лугам и низинам: быстрин не терпит. Значит, перекат, который для нас явился препятствием, и для сига должен быть препятствием. Если это так, то в заводи должно скопиться много рыбы.

Юрий первым закидывает удочку. Едва поплавок коснулся воды, как сразу же вздрогнул, неуклюже перевернулся и замер. Юрий тоже замер. Лишь тихонько тряслось удилище. Поплавок метнулся в сторону, от сильного рывка в полукольцо согнулся бамбуковый хлыст, зазвенела леска. Сквозь мутную желтоватую воду видно, как упирается рыбина. Юрий медленно, явно наслаждаясь упругостью удилища, пятился назад, увлекая добычу за собой. Когда рыба ныряла, он плавно наклонял удилище, когда рывки ослабевали, он поднимал его высоко над водой и с затаенной улыбкой любовался, как дрожит, кланяется серому зеркалу залива глянцевито-золотистый бамбук. Казалось, что Юрий не ловит, а растягивает удовольствие, как будто мелкими глоточками цедит из хрустального бокала драгоценный напиток.

«Выдержу ли?» — гнулось удилище вопросительными знаками.

Наконец Юра плавно подвел рыбу к берегу и плавно выбросил. Сиг, граммов на восемьсот, запрыгал у наших ног.

Не утерпев, я собрал вторую Юрину удочку. Мы забросили вместе. И сразу же оба поплавка робко затряслись. Потом остановились и вдруг, как прежде, властно помчались в стороны. Мы подсекли. Юрий вытащил небольшого сижка, у меня же засел крупный. Я ждал, как, поднявшись к поверхности, засверкал он, мечущийся, длинный, словно сабля. Несмотря на то, что он упирался, я потянул слишком азартно, сиг нырнул, леска лопнула.

— Эх ты, рыбак, — зашипел Юрий. — Такого упустил. Кто ж тянет напропалую?..

Дальше он продолжать не смог, так как поплавок на его удочке без предупредительной пляски ушел в воду. Удилище от резкого рывка клюнуло копчиком свое отражение. Юрий лихорадочно подсек. Отчаянно забарахтался сиг. На этот раз Юрий погорячился: сиг, развернувшись, утащил с собой поводок.

— Эх ты, рыбак!.. — в тон приятелю зашипел я, гордо снимая со своего крючка белого красавца.

Пора было налаживать свои снасти, да где тут оторваться от чужой удочки, когда такое творится!

— Володя, милый, — прошу я товарища, который ломал для постелей еловые ветки, — сруби, пожалуйста, пять удилищ на закидушки.

Торопливо насадив на закидушку червей, забросил. Не успел приготовить вторую закидушку, как удилище первой задергалось, шнур натянулся, по поверхности заводи одна за другой затрепыхались рыбы. Я вытащил сразу трех сигов.

Забрасываю теперь две закидушки. Пока налаживаю третью, опять заплескались рыбы. Было ясно, что они не дадут спокойно приготовить остальную снасть. Тогда, несмотря на соседа-искусителя, который методично выуживал сигов, набираюсь терпения, хладнокровно втыкаю в ил пять палок-удилищ, хладнокровно расправляю шнуры, насаживаю червей, и один за другим косо, метров на пять от берега, закидываю шнуры.

И тут началось такое, от чего затрепетало бы даже самое равнодушное к рыбалке сердце.

Представьте себе крутую излучину. В середине — чистый, вымытый половодьем мыс. Тонкие светлые травинки густо выклюнулись из-под ила. За мысом, откуда несется журчащий рокот, перламутровые гривы переката. Напротив на левом берегу, без устали кланяются прижатые течением полузатопленные кусты красного тальника. Выше, на косом всхолмленном склоне, кудрявые дымчатые сугробы ягеля, малахитовая поросль ельника, седые космы лишайника, свисающие с лиственниц. Тишина. Только от брошенных грузил ленивой рябью расплываются кольца. И вдруг, как по сигналу, толстые палки-удилища разом согнулись, ходуном заходили шнуры, десяток сигов, взметнувшись одновременно со дна, плескаясь и трепеща, закружились волчком. Тихий заливчик всколыхнулся, засверкал, заискрился, точно в воде заплясало солнце.

Я бегал от одной закидушки к другой. Следом носился Володя, собирая рыбу. А по заливчику в буйном танце кружились сиги.

Нет! Никогда не соглашусь я с теми спортсменами-любителями, которые считают ловлю на закидушки слишком скучным и пассивным занятием. Другую рыбу, может быть, и скучно так ловить, не спорю, не доводилось — но сига?! Утомленный, наплясавшийся, он действительно идет за шнуром вяло, покорно. Его не очень-то интересно вытаскивать. Зато что может быть прекрасней вихристой, сверкающей белой пляски по сонной глади! Не потому ли игарские рыболовы предпочитают ловить сига на закидушки.

Бешеный жор длился с восьми часов вечера до одиннадцати, после чего мгновенно прекратился. Подсчитали добычу.

— Пятьдесят семь штук, — торжественно объявил Володя.

— Маловато, — пробасил Юрий, и мы расхохотались, вспомнив, как прежде, бывало, радовались даже такому улову, которого едва хватало на уху. А теперь можем не только сварить уху из самых отборных сигов, но и накормить рыбой товарищей, оставшихся в городе.

Мы быстро помчались по Гравийке домой. Настроение было приподнятое. Мы с нетерпением ждали момента, когда с гордостью пронесем ящик с рыбой мимо друзей-насмешников.

Но вдруг мотор затих. И всерьез… Вот тебе и покрасовались уловом! Вот тебе и доставили свежую рыбу к вечеринке, которую устраивали ленинградские геологи в честь 250-летия родного города…

Течение принесет наше тяжелое неповоротливое корыто к Енисею не раньше чем через два часа; а там нужно рассчитывать на милость случайного буксира…

Мы с Юрием решили пешком идти в Игарку, Володя остался караулить лодку и ждать, когда мы пришлем за ним вторую.

Уложив в рюкзак столько рыбы, сколько можно было поднять — надо же угостить приятелей, — тронулись в путь. Пошли напрямик, ориентируясь по замшелым деревьям и еле доносившимся звукам лесопильного завода.

Тайга цвела вовсю. Среди красных кочек пушистого моха ярко зеленела брусника, буйно кучерявился голубоватый ягель, белела голубика. Но идти по игарской тайге — мучение. Мы проваливались в трясины, переползали через поваленные деревья, спотыкались о пни, до колен увязали в проклятом ягеле. Рыба, которая прежде доставляла нам столько удовольствия и ликования, теперь стала тяжкой ношей. Сначала Юрий спорил, что рюкзак весит не больше двенадцати килограммов, а потом уже уверял, что в нем все тридцать.

Наконец после чертыханий и проклятий подошли к базе экспедиции. И сразу усталость как рукой сняло!

Но где похвальные гимны в нашу честь? Где слова благодарности хотя бы за то, что мы до отвала накормили всех сладким, нежным деликатесом?

До сих пор я ломаю голову над несправедливым отношением к рыболовам. Придешь без рыбы — смеются, издеваются, а принеси ее много — никаких восторгов, как будто это простенькое дело — наловить удочкой столько рыбы, не какой-нибудь там красноглазой плотвы, а благороднейшего полярного сига!