Стадо диких оленей шумной лавиной катилось к Ледовитому океану. За оленями усталой рысцой трусила стая седых полярных волков. Волки высунули языки, тяжело дышали.

Стадо оленей разбрелось на маленькие группы. Волчья стая тоже разбрелась на парочки, каждая парочка пошла стеречь своих оленей.

И днем и ночью, и летом и зимой, словно нитка за иголкой, неотступно будут следовать они за своими жертвами. Олени побегут в белую топкую тундру — волки за ними; олени поднимутся на каменные горные кручи — и волки туда же, олени помчатся в тайгу — волки от них не отстанут.

Когда я писал главу «Речные великаны», меня почему-то так и подмывало сравнить сибирских тайменей с полярными волками. У тайменей тоже есть свои «олени», за которыми они, как нитка за иголкой, бегут даже в крохотные ручейки. «Подводные олени» под стать северным оленям: сторожкие, быстрые, проворные, грациозные и такие неприхотливые, что готовы питаться хоть одними комарами. Они тоже любят раздолье сибирской тундры, горные кручи и чистую, холодную воду, текущую из-под льдистых снежников. И хотя нет у них на голове буйных ветвистых рогов, зато на спине имеется шикарный веер. Впервые я стал ловить эту рыбу в Туве.

К геологам из тайги пришел гость

Жили геологи в самодельной избушке без крыши

Ну разве похожи таймени на щуку, как утверждают некоторые ихтиологи?

Великое скопище. (Темные полосы-это лежащие таймени)

Нет, не попался, а попались!

Сразу у двух закидушников.

Карабинер стреляет.

Вот и все

 

Перекати-реку

Тува! Дивный край! Там все смешалось и переплелось в живописные ковры — дремучие таежные дебри, желтые песчаные пустыни, холмы с березовыми перелесками, волнистые ковыльные степи, голые громады скал, зеркальные вершины снежных гор, безмолвные озера и гремучие водопады!

Тува! Колыбель Енисея — великой сибирской реки!

База нашей геологической экспедиции стояла вблизи Енисея у поселка Белая Ива. Как только выпало свободное время, я побежал к Енисею. Разлившись на протоки, он устало блуждал среди зеленых островов.

На галечниковой пойме, где течение было быстрое, толпились тувинские ребятишки — загорелые, босоногие и, как все мальчишки мира, чумазые, в ссадинах и царапинах. В руках они держали по длинной палке, к которой была привязана узловатая леска, свитая из конского волоса, а к концу лески у самодельного крючка — кусочек свинца или просто камешек. Мальчишки нанизывали червей на крючок и бросали наживку в воду. Круглые грузила, как перекати-поле, неслись течением по дну реки. Натягивалась леска — и мальчишки проворно вытаскивали хариусов.

Они с завистью косились на мое стройное бамбуковое удилище. Особенно им нравился точеный поплавок с зелеными и красными ободками. Но они не знали, зачем он нужен.

Я бросил наживку в реку. Поплавок сразу же нырнул. Я почувствовал толчок, однако засечь не успел. Снова сделал заброс, и снова прозевал. Казалось, под водой были не рыбы, а живые молнии. Они мелькали белыми сверкающими стрелами, мгновенно схватывали червей, и я только бесился от злости, вытаскивая голые крючки. Тувинята что-то лопотали и смеялись.

Тогда я снял свой нарядный поплавок и привязал к леске пулю от мелкокалиберной винтовки, точно так же, как делали это мальчишки. Быстрое течение понесло пулю, словно ветер перекати-поле. Рывок — и хариус завертелся на крючке.

Теперь-то я знал, как обманывать эту стремительную рыбу. Поплавок тут плохой помощник, потому что он передавал сигнал о поклевках с запозданием, когда хариусы уже срывали наживку. А натянутая благодаря грузилу леска передавала толчок удилищу мгновенно, без промедления.

Я подарил всем ребятишкам настоящие заводские крючки… за то, что они научили меня ловить «живых молний». Я думал, что сделаюсь теперь грозою хариусов.

И в самом деле, весной, когда речки были мутноватые, хариусы ловились на удочку без поплавка хорошо. А вот в светлую воду «перекати-поле» только пугало их.

Если б не охотник за петухами, я бы не скоро познал тайну летнего лова «живых молний».

 

Охотник за петухами

Наша поисковая партия перекочевывала на грузовике к предгорьям Таннуольского хребта, мрачной, каменной гряды, которая, как черная стена, заслоняла небо. Когда мы проезжали через поселок, шофер Андрей вдруг неожиданно остановил машину, выскочил из кабины и бросился бежать за петухом. Петух был сизый, как голубь, с золотистой грудью, с белыми и огненно-рыжими крыльями, а хвост изгибался радугой.

Андрей вприпрыжку мчался за петухом, тот истошно гоготал, не зная, куда деться.

— Батюшки мои! Да он моего кочета украсть надумал? Ах ирод! Ах ворюга несчастный! — с криком выбежала из хаты старушка и, сломив хворостину, погналась за шофером.

Петух перелетел через плетень, скрылся в густой картофельной ботве. Андрей остановился.

— Бабка, это чей красавец?

— Я тебе покажу чей! Ворюга бессовестный!

Андрей сказал ей что-то, и она затряслась, замахала руками, причитая: «Ой господи, царица матушка космоногая, уморил, совсем уморил! Пойдем, родименький, у меня полное лукошко всяких перьев».

— Нет, бабка, живую рыбу ловят только на живое перо. Вот тебе деньги, позволь мне выдрать несколько перышек из вашего производителя.

— Да что ты, милый! Зачем старую обижаешь? Дергай сколько хочешь. Только не очень жадничай. А то ему перед курами стыдно будет! — и она снова затряслась от хохота.

— Спасибо, бабка. Я вам за это хариусов привезу. Из вашего петуха получатся великолепные мушки.

…Наутро шофер уселся возле палатки и начал колдовать над петушиными перьями. Каких только мушек он не наделал! И сизых жуков, и черных шмелей, и полосатых оводов. Но больше всего наделал бабочек — желтеньких, рыжих, белых, синих, пестрых. Он прикреплял перышки к крючкам-заглотышам то красными шелковинками, то конским волосом, то медной тонюсенькой проволокой.

— Возьмите меня, пожалуйста, с собой. Я еще ни разу не видел, как ловят на мушку, — робко попросил я.

— Нет! Нет! Отстаньте! Кагалом ходить не имею привычки. Особенно за хариусами. Ведь к ним надо подкрадываться!

— Я буду вести себя очень тихо. — Напрасно уговариваете. Рыбалка, молодой человек, не танцы и не цирк. Это святая страсть, единение с природой!

«Какой неприятный, чопорный тип», — подумал я.

— Ладно, собирайся, — неожиданно согласился он и, перекинув через плечо сумку из холщового мешка, торопливо зашагал к речке.

— Хариуса надо ловить умеючи, — говорил он. — Если двигаться вверх по течению, то вернешься с пустыми руками, потому что рыба эта очень пугливая. Увидит человека, услышит треск валежника, стук камней — хоть кидай мушку из перьев золотого петуха, ни за что не возьмет. У меня тактика особая. Я всегда перехожу от омутка к омутку вниз по течению. Пусть мушка опережает рыболова — тогда уха наверняка будет! Уяснил? Ну, поехали, — и он нырнул в прибрежные заросли.

Река торопливо журчала по камням — жаловалась на свою беспокойную судьбу. Андрей сгорбился и медленно, точно выслеживая зверя, пошел к воде.

— Тише! — шептал он. — Слышишь, плещется!

Он спрятался за куст, привязал к леске сизую мушку, плавным взмахом удилища пустил мушку по течению.

Над водой пролетела рыжая лохматая бабочка. «Ульк» — и бабочка исчезла, только видно было, как солнечными зайчиками блеснула чешуя рыбы. Но сизую мушку никто не тронул. Андрей привязал рыженькую мушку — такого же цвета, как бабочка. За ней сразу выпрыгнули два хариуса.

— Беляшок-серебрунчик, — улыбнулся он, снимая с крючка хариуса. — Ну, плыви, голубчик! Твое счастье, что попался первым! — и шофер осторожно пустил рыбу в речку.

«А ведь он с чудинкой», — подумал я.

Затем Андрей поймал еще трех серебристых хариусов с углистыми пятнышками по бокам. Он назвал их пеструшками-шахматушками.

— Хватит, — сказал он. — Пойдем дальше! Тут держатся одни беляши да пеструшки, пускай подрастут! — И добавил: — Понял, почему я наделал разных мушек? Хариус страшно привередливая рыба: то желтый цвет любит, то синий. Вот и приходится носить с собой коллекции всяких насекомых.

Я хотел задать вопрос, но он грозно цыкнул, и я решил, что лучше буду слушать да помалкивать.

Мы подошли к тихому омутку с темным дном. Вода текла в омуток бурунистой струйкой, словно веревочкой вилась по темной серой глади.

— Тут черныши-поцеловщики должны стоять, — сказал Андрей.

Мушка пересекла бурунистую веревочку. «Чмок-чмок» — раздалось над речкой. Вокруг мушки кольцами расплылись волны. «Чмок! Чмок!» — целовала мушку невидимая рыба. И вдруг тихий омуток заплескался.

— Ну и вертится, — воскликнул Андрей. — Того гляди, удилище вырвет!

Хариус был темно-сизый, как будто прокоптился на смолистом костре. Андрей вытащил трех «поцеловщиков» и вдруг сердито набросился на меня.

— Ты что же не просишь удочку?

— Давайте, коли не жалко.

Я видел круглые бурунчики, слышал причмокивание, но никакого толчка, никакой поклевки не ощущал. Казалось, мушка без движений колыхалась на поверхности речки, на самом же деле ее с быстротой молнии хватали черныши и еще быстрее выплевывали, как только убеждались, что мушка не настоящая.

— Не кипятись! Высунет хариус губы из воды — тогда и подсекай, — советовал Андрей.

Я все прекрасно понимал. Однако руки не успевали отвечать на «поцелуи» «живых молний». Одного черныша я все-таки случайно подсек, но действовал неумело, и он уплыл вместе с поводком.

— Ладно, не огорчайся! Походишь годика два и на мушку ловить приспособишься. Это тебе не плотва! Тут, молодой человек, тонкое чутье, опыт нужен! Пойдем вон к тому обрыву. Посмотрим, какие красули ждут нас.

Обрыв был лиловый, словно вечерний закат. Андрей поймал здесь двух лиловых горбачей.

Так мы бесшумно крались от омута к омуту. Моего спутника интересовали не просто хариусы, а хариусы с разнообразным оперением. По цвету берега и воды он безошибочно угадывал их окраску. И только у грота, который был вымыт среди желтых, и белесых песчаников, ошибся.

Мы заглянули сквозь трещину под грот и долго не могли оторвать взгляда от чудесной картины. На дне глубокой ямы, озаренной желтыми тусклыми лучами солнца, неподвижно лежали большие золотистые рыбины. Они как будто спали, только широкие прозрачные плавники на спине волнисто колыхались, переливаясь красными узорчатыми пятнами. Издали казалось, будто хариусы накинули на себя расписные нейлоновые шлейфы.

— Золотяки-самородники, — промолвил Андрей.

Он поймал кузнечика и бросил под грот. Рыбы молниеносно взметнулись к поверхности за кузнечиком и снова легли на прежние места, накрывшись цветистыми шлейфами.

Андрей пустил мушку. Хариус на крючке поднял такую возню, что все его соседи куда-то исчезли.

Хариус оказался не золотяком-самородником, а настоящим изумрудником, весь малахитово-зеленый, только брюхо золотистое да хвост малиновый.

— Ну, пора в лагерь, — сказал Андрей и горделиво разложил в ряд на травянистой лужайке свои трофеи.

Я любовался добычей и думал: пожалуй, в наших реках нет более красивой рыбы, чем хариус. Один спинной плавник что стоит! Посмотришь на него сверху — он весь в зеленых фосфорических пятнах, посмотришь через него на солнце — пятна эти вовсе не зеленые, а коричневые. А сколько оттенков, сколько тонких узоров! Каждый хариус — в своем собственном наряде! И только у всех вокруг черных зрачков одинаковые золотисто-оранжевые ободки.

Да, ради таких красавцев любой городской рыболов с удовольствием побегал бы за петухами!

 

Узелки на память

После знакомства с охотником за петухами я решил вести рыболовный дневник. И вот маленькая пожелтевшая книжица лежит передо мной. На ее листах то пятна крови от раздавленных комаров, то расплывшиеся подтеки от пота и дождевых капель, то обугленные дыры и подпалины от искр костра. Сколько сибирских речек я прошел с этой истрепанной закоптелой книжицей! Сколько бессонных комариных ночей провел у геологического костра!

Читаю и вспоминаю горы, тайгу, рыбалку. Но не все понятно в моем дневнике. Вот небрежно нацарапанная углем строка — «розовый кудесник». Почему кудесник? Почему розовый? Ах да, — припоминаю.

А вот завязанная узелком полоска газетной бумаги, на которой написано «няньки» и… нарисованы зубы. Вероятно, «няньки с зубами». Но что за няньки? При чем тут зубы?

И снова ломаю голову над торопливыми фразами, записанными в походной спешке, над узелками и пометками. Особенно я помучился над одним листом, на котором смолой были приклеены тоненькие иголочки от лиственницы и маленькие, как бисер, перламутровые чешуечки какой-то рыбешки. И больше ничего. Как будто я хотел скрыть от посторонних глаз какую-то тайну. А когда наконец вспомнил, что это значит, — передо мной весело замелькал хоровод белых «танцующих иголочек».

Под Игаркой на тихом старичном озерке в розовых лучах заката танцевали серебристые иголочки-попрыгунчики. Их было такое множество, что, казалось, они волшебным чудом сбежались сюда от всех швей мира. Беззвучно, еле заметными колечками протыкали они розовую гладь воды, взлетали вверх, падали отвесно и снова взлетали, стремительные, порывистые. Со снайперской меткостью хватали они мельчайшую, как точку, серенькую мошку и очень редко случалось, чтоб «промазывали». За комарами рыбки не прыгали: комары для них были слишком велики, а овод легко мог унести на своих крыльях целую стаю таких иголочек.

Я подставил руку, и две холодные трепетные иголочки упали на ладонь. Это были крохотные мальки-хариусенки.

Пройдут годы, серебряные попрыгунчики сделаются могучими горбачами и, как ласточки, с молниеносной меткостью начнут ловить на лету самых крупных насекомых в самых бурных стремнинах.

Дно речки было усыпано галькой, круглыми валунами, песчаными плитами. Куропатка могла бы перебрести речку, не замочив хвоста.

За камнями, под журчащими струями таились беленькие с дымчатыми спинками хариусята. У крутых подмытых берегов темнели ямы, заросшие бурыми скользкими водорослями. В каждой яме — два-три горбача. Стоят, колышут своими узорчатыми шлейфами. И не поймешь — то ли это плавники, то ли речные водоросли.

В яму-подмоину заплыла стайка беленьких хариусят. Горбачи грозно вскинули шлейфы, хариусята разбежались врассыпную, словно ребятишки, забравшиеся в чужой сад, при виде сторожа. Два непослушных сорванца замешкались, горбачи — к ним. Губы трубой вытянули, как будто ругаются: «А ну вертунки — айда на свою мель! Там тепло, там солнышко, там быстрое течение приносит комаров. А в темные ямы не смейте соваться — замерзнете!»

«Какие заботливые!» — подумал я и на кусочке газетной бумаги написал «няньки». Но, увидев, как горбач вдруг втянул в свою пасть хариусенка, нарисовал около слова «няньки» зубы, а чтобы не забыть про этот случай, завязал газету в узелок.

 

Махровые анархисты

Многие рыбы ходят стаями — лещи, например, головли, судаки, ельцы.

…Тихая родниковая речка в Липецкой области затерялась среди путаных кустов лозины. Все млеет от жары. Умолкли птицы, спрятались в траву стрекозы. Только кузнечики неугомонно стучат молоточками в зеленых солнечных горнах.

Я сижу в кустах. Сижу неподвижно, как филин. Подо мной прозрачная гладь воды. И вдруг из глубины бесшумно подымается стая ельцов и бесшумно плывет, еле-еле шевеля плавниками. Впереди — черногривый вожак, сзади — юнцы белобрысые. Плывут стройной колонной. Вожак повернет — и вся стая за ним.

…Хариусы же — махровые анархисты, дисциплину не признают. Каждый сам по себе, каждый стоит отшельником, никакого дела нет ему до соседа.

Хоть хариусы и анархисты, но речные угодья у них поделены: мальки держатся с мальками, молодые с молодыми, старики со стариками. Молодые всегда норовят ускользнуть от стариков. Кому охота попасть в зубы к «нянькам»?

Старики горбачи глотают не только своих детей. Они не прочь полакомиться любой рыбешкой. Даже колючки их не пугают.

На реке Горбиачине я поймал весной очень крупного и пузатого хариуса, в желудке которого было… 83 колючих рыбки! Как называлась эта рыбка, никто из геологов толком не знал. Первый раз в жизни меня озарила блестящая идея перейти от рыболовного дневника к ихтиологической коллекции. Я опустил неведомых рыбок в банку со спиртом, залил ее кедровой смолой и спрятал в рюкзак. Осенью я обнаружил, что банка куда-то исчезла. Мои друзья-геологи вынуждены были сознаться, что спирт они выпили во время гнусной дождливой погоды, когда я со спиннингом пропадал на Кулюмбе, а коллекцией… закусили.

Так навсегда была похоронена идея о коллекционировании интересных рыболовных трофеев. Боясь, как бы друзья не расправились таким же образом с моим дневником, ну, скажем, не пустили бы его во время гнусной дождливой погоды на растопку костра, я пришил к походной куртке потайной карман и спрятал дневник туда.

— Напрасно спрятал, — заметит какой-нибудь недовольный бурчун.

Ну что ж, каждый ловит по-своему. Одни привозят домой рыбу, другие — воспоминания.

Стайка хариусов

 

Пьяные хищники

Стоит горбач-красуля на быстрине

Все крупные хариусы, особенно те, которые живут в реках, к осени делаются ненасытными хищниками. Они бросаются на блесну, как осы на мед. Очень любят никелированный «байкальчик», хватают его с налету, страстно, назойливо. Блесна выскальзывает из маленькой пасти, они хватают ее вновь и вновь, даже не чувствуя, что она из металла. Блесна их опьяняет, волнует, они ничего не замечают, кроме сияния никеля. А ведь при ловле на мушку хариус очень осторожен и пуглив. Спиннингисту же незачем прятаться в кустах. Он смело может стоять на открытом берегу. Поймает одного хариуса, тут же возьмется второй.

В сибирской тайге есть речки, где легко можно наловить на спиннинг за один вечер два-три пуда отменных горбачей.

Но колеблющаяся блесна типа «норич» вызывает у хариусов подозрительность. Они бегут за ней толпой, сопровождая до самого берега, а взять почему-то боятся.

 

На мушку

Однако ловить хариуса на блесну не очень интересно. То ли дело на мушку, особенно когда мушка привязана к тончайшей леске, а леска — к тончайшему ореховому хлыстику. Как он кувыркается! Какие делает свечи!

Вы пускайте мушку так, чтобы леска была натянута, слегка ее подергивайте, чтобы она взлетала и падала на воду, будто живая. И когда под мушкой вскипит бурунчик — плавно подсекайте.

Это будут провесные тайменьи балыки

«Робинзоны» на острове Чёрной речки

Все зависит от внимания, от того, сумеете ли вы с такой же молниеносной быстротой отвести удилище в сторону, с какой хариус раскрывает рот. И если ваши глаза зорки, а руки тверды и чувствительны, вы увидите, как удилище вдруг согнется. Но, рассказывая друзьям о бурных переживаниях, не преувеличивайте размеры хариусов — они очень редко бывают больше двух килограммов. Ловить на мушку — дело хитрое. Прежде всего нужно убедить себя, какая мушка больше тебе нравится — из перьев или из волос. Хариусам это безразлично, а вот рыболовам далеко нет. Сибирские рыболовы, например, разделились на два непримиримых лагеря — одни горой стоят за петухов, другие — за бороды. Не буду навязывать свое мнение, но, по-моему, обманка из перьев обладает существенными недостатками: во-первых, слипается в воде, во-вторых, легко обкусывается рыбой и, в-третьих, что самое главное, совершенно недоступна городским жителям. Торговые организации не считаются с их нуждами — продают петухов общипанными.

Ленки-сибирская форель

Пир в честь Джехангира и старика Крузо

То ли дело борода, только обязательно рыжая. Вы отрезаете ножницами от бороды кудрявый пучок и привязываете к крючку так, чтобы мушка получилась кудлатой, как ежик, то есть топорщилась волосиками во все стороны. Хариусы от таких изделий прямо-таки без ума.

Много лет я принимал на работу в свой геологический отряд только рыжеволосых мужчин и даже не подозревал, что моя черная борода, оказывается, тоже в почете у хариусов.

Узнал я об этом лишь в 1963 году, когда рыбачил в одном из горных притоков Нижней Тунгуски. Хариусы брались тогда плохо. Я разрезал одного ножом и увидел, что его желудок нашпигован черными муравьями. Недолго раздумывая, выдрал из своей бороды клок волос — и что же?.. Хариусы стали кидаться за черной мушкой наперегонки, будто состязались, кто быстрей повиснет на крючке. С той поры я стал относиться к своей бороде с уважением.

Кстати, вспомнился мне любопытный случай. Однажды я извлек из желудков хариусов полную баночку черных крылатых муравьев. Муравьи были мокрые и явно мертвые, никто из них не шевелился. Искусственные мушки, конечно, хороши, но любое естественное насекомое привлекает внимание хариусов лучше обманок. Я решил порыбачить на муравьев. Высыпал их на тряпку и положил сушиться на солнышке. Часа через два пришел за ними. О чудо! — почти все муравьи ожили и разлетелись.

Браконьерский заездок на реке Хатырке

В другой раз я задумал проверить, сколько мух может съесть один хариус за «присест». Наловил среди оленей штук сто больших полосатых оводов и пошел к речке. Увидев хариуса, бросил овода перед его носом. Он схватил насекомое, сделал круг и лег на дно. Бросил второго — все повторилось. Так он проглотил 56 оводов и каждый раз с удивительной точностью ложился на одно и то же место, как будто оно было очерчено какими-то невидимыми волшебными линиями, которые мог чувствовать только он, хариус. Я кинул ему пустой коробок — обжора обиделся, удрал на перекат.

 

Только не огорчайтесь

Браконьерский частокол — обычное «украшение» с сибирских рек

Когда хариусы закапризничают, не будут браться ни на овода, ни на червя, ни на блесну, то не очень огорчайтесь. Переверните в теплом заливчике ручья любой плоский камень, и вы увидите под ним скопления длинных желтовато-коричневых насекомых, похожих на двухвосток. Это личинки поденки и веснянки. Уж перед ними хариусы не устоят! Только ловить надо с грузиком, чтобы насадка опускалась на дно.

Можете попробовать еще на личинки короедов, на живой домик. Не отказываются они и от свежего медвежьего мяса, а эвенки ловят их на вяленую оленью губу. Она очень крепко держится на крючке, не разбухает. Один кусочек оленьей губы может прослужить не меньше недели.

Если же днем вы ничего не поймаете, не спешите уходить. Поставьте палатку или постройте шалаш на случай дождя и весело ждите сумерек.

Вот спряталось солнце, посинели деревья.

«Чле-ек… чле-ек…» — таинственно донеслось с реки.

Кто это?

Не гадайте: ночная тайга полна неожиданных звуков. Приглядитесь — над водою порхают белые бабочки. Бросьте скорей беленькую мушку.

«Чле-ек… чле-ек…» — и «молния» на вашем крючке.

Ранней весной, когда вода еще мутноватая, можно ловить удочкой (длина раскладного бамбукового удилища 4–5 м, леска 0,2–0,3 мм, крючок № 7 или № 8). Насаживают земляного червя, личинки короеда и репейника так, чтобы скрылось жало крючка. Ловят утром и вечером, а в теплую пасмурную погоду — весь день. В реках с тихим течением удят в проводку с поплавком, на быстринах — донкой. Можно еще наживлять синявок — на них берутся самые крупные хариусы.

Летом ловят нахлыстом на различные искусственные мушки, а также на кузнечиков, оводов, бабочек, поденок, веснянок.

Вообще, рыболовы должны хорошо разбираться в особенностях той или иной реки, знать, когда появляются насекомые.

Вот, например, рыболовный календарь на Ангаре. В мае — июне из воды устремляются на сушу крупные веснянки, или, как их зовут местные жители, козявки. Порой они устилают все берега Ангары. В это время надо ловить на зеленоватые мушки, сделанные из верблюжьей шерсти с добавкой барсучьей щетины и оранжевого конского волоса.

В августе искусственная насадка должна походить на оводов, всевозможных мух и бабочек. Обычно применяют темно-красные и рыжие мушки.

Поздней осенью вода в Ангаре становится настолько прозрачной, что видны бывают даже мелкие камешки на глубине 8—10 м. От нахлыста с «верховыми» мушками рыболовы переходят на «глубинные настрои» с «грузовыми» мушками, которые имитируют подводных насекомых: личинки поденок, веснянок, живые домики.

В некоторых реках Сибири хариусов ловят на поплавок-змей, то есть на такую снасть, когда к стержневой леске привязывают ниже поплавка 8—10 поводков с мушками, расположенными друг от друга на расстоянии 1–1,5 м.

В бассейне Колымы натягивают поперек реки шнуры-переметы с множеством крючков, к которым привязывают лоскутки красной материи, и хариусы глотают их с не меньшим азартом, чем кузнечиков.

Но все эти «змеи-горынычи», «торпеды», «кораблики», «переметы» и прочие изобретения жадных людей, созданные лишь с одной целью — вычерпать рыбы, да как можно больше, ничего общего не имеют с помыслами подлинных спортсменов. Настоящий любитель природы обязан беречь богатство родных рек как зеницу ока, приумножать запасы рыб, думать не только о собственных выгодах, но и о том, что оставит он детям своим и внукам.

Подобно тайменям, хариусы ловятся и зимой — на полыньях и в прорубях. В озерах они любят кочевать днем, поэтому можно сидеть возле одной лунки, попивая чаек и греясь у костра. А вот на реках лучше самому ходить от омута к омуту. Ловят хариусов на окуневые блесны, на мормышки, оснащенные двумя усиками из медвежьей или телячьей шерсти, на червей, мотылей, свиное сало и оленьи жилы, а на Амуре нанизывают кетовую икру.

В прибрежной зоне Байкала и забайкальских озер многие сибиряки ловят хариусов на маленького зеленоватого рачка-бокоплава, которого добывают из-подо льда специальными корытцами и махнушками. Махнушки делают просто: привязывают к концу шеста кудель лохматой пакли, взъерошенные пуки сухой травы или картофельную ботву и опускают на дно водоема. Бокоплавы набиваются в махнушки, как пчелы в улей, их подымают и вытряхивают.

Однако нанизывать в лютые морозы живую приманку на крючки не очень-то приятно. Поэтому сибиряки предпочитают бросать рачков в качестве прикормки, а сами делают из желтовато-зеленой шерсти, верблюжьего волоса, резины, замши, фетра и сукна искусственные мушки, в точности похожие на живых бокоплавов.

У меня была уверенность, что хариусы питаются только живой пищей — мальками, червями, всевозможными насекомыми. На самом же деле они такие же неразберихи, как поросята.

Однажды наш геологический отряд стоял около одной таежной речки недели две. Повар был очень рассеянный, поэтому каша у него часто пригорала к ведру. Чтобы скрыть свои неудачи, он бросал пригоревшую кашу в речку, а сам варил новую.

Каково же было мое удивление, когда мне стали попадаться на удочку необыкновенно пузатые и толстые хариусы? Их желудки были туго набиты горелой кашей, лапшой, макаронами.

 

Несокрушимые

Да, пожалуй, нет в Сибири более быстрой и несокрушимой рыбы, чем хариус.

На реке Горбиачине я видел порог, который долганы называют прорвой. Вода катится по узкой горловине с такой скоростью, что, когда сидишь в резиновой лодке, и в самом деле кажется, будто несешься в прорву.

И в этой головокружительной быстрине спокойно жили себе горбачи — все как на подбор лилово-бурые, длиной не меньше 50 см. Они с такой молниеносностью стаскивали с крючка оводов, что я только разводил руками, удивляясь, как в пенистом потоке успевают они их разглядеть. Долго не удавалось подсечь ни одной рыбины, пока я не догадался привязать к леске второй крючок. Схватив овода, хариус тут же прыгал за следующим и — попадался.

Но среди «живых молний» бывают и ленивцы.

В Саянских горах, в верховьях реки Сыстыг-Хем, как в чаше, спряталось безмолвное ледниковое озеро. По нему никогда не гуляют ветры, и люди туда не заглядывают. Лишь давным-давно вездесущие искатели золота срубили на его берегу крохотную избушку.

Вокруг озера желтые подковы песка, выше — медвежья тайга: пихты, кедры, лиственницы, еще выше — бурые пики гранитных скал — обитель снежных барсов. На лужайках пасутся маралы с телятами, лоси, дикие козы.

Как только поставили лагерь, я пошел с удочкой к ледниковому озеру и бросил мушку, сделанную из бороды Ивана Ивановича. Из темной илистой глубины медленно начал подниматься какой-то белый кружок, он все рос и рос и вот уже оказался раскрытым ртом. Угрюмая горбатая рыба с волнистым шлейфом на спине вяло чмокнула губами.

Скорее позвал геологов. Они тесной шеренгой выстроились вдоль берега. Бедному Ивану Ивановичу пришлось обкорнать на обманки всю бороду.

Хариусы поднимались к мушкам настолько лениво, что в ожидании, когда они соизволят чмокнуть, запросто можно было бы сосчитать золотистые пятна на их темных «илистых» боках. Первый раз в жизни я ловил таких медлительных толстяков. Даже стало обидно — до чего же они обленились. Я привык видеть хариусов порывистыми, дерзкими, а эти…

Впрочем, зачем им быстрота молнии, когда любое насекомое, упавшее в тихое озеро, так и останется лежать на поверхности, пока рыбе не захочется есть?! В горных же потоках — иное дело, там смотри в оба. Прозеваешь муху-«утопленницу» — унесет и не догонишь.

 

Над рекой кружатся чайки

Над речкой, как самолеты-разведчики, кружатся чайки. Головы вниз наклонили — рыбу высматривают. Под ними полным-полно хариусов. А поймать мудрено. Сверкают на солнце гривки переката, белеют хлопья пены. Попробуй найди.

За глыбами-валунами — тихо, прозрачно, не мешает чайкам ни пена, ни блеск волн. Все дно видят чайки: разноцветные камешки, черную тину, бурые водоросли, песок. Рябит в глазах у чаек от подводной пестроты. И не могут разглядеть они красуль-пеструшек.

Стоит горбач-красуля на быстрине. Плавник разметал, как шелковое одеяло. Дремлет. Но глазами косит во все стороны.

Под галькой кто-то шевельнулся, кто-то высунул усики. Хариус туда. Боднул головой — перевернулась галька. И начал «клевать» козявок. «Поклевал» и опять накрылся одеялом.

Из водорослей выполз живой домик. Ползет себе по дну, никого не боится: еще бы — на нем бетонная броня из песчинок. Горбач потянул губами, будто макаронину подобрал. Эх ты — зазнайка! Не спасла тебя броня бетонная!

Стоит хариус, плавником играет. Любопытно мальку — что это колышется? Подплыл посмотреть, а навстречу пасть…

Кузнечик прыгнул в воду и начал плескаться. Плещется себе, как человечек, — хлюп-хлюп ножками. Не радуйся, стрекун, твои секунды сочтены.

Жует хариус кузнечика и не замечает, как за его хвостом вздрогнуло что-то бурое. Чайки пронзительно закричали от голодного возбуждения, увидев, как таймень перекусил горбача пополам. Хотелось им полакомиться кусочком хариуса, да уж больно широка пасть у тайменя — любая чайка поместится.

 

Непоседливые бродяги

Только в глубоких озерах да в больших реках хариусы живут оседло. А в общем-то это очень беспокойная, кочевая рыба. Осенью она скатывается в темные омуты, а весной разбредается по таким таежным и горным ручейкам, где порой больше камней, чем воды. Разбредаются стаями — сначала идут крупные, побуревшие от старости горбачи, за ними — разноцветные середняки, и уж в самом хвосте, стараясь не отстать от взрослых, плетутся белячки-вертунки. Горбачи, отметав икру, уходят на порожистые и водопадистые угодья, лишь некоторые из них задерживаются почему-то в мелких ямах до заморозков. Вертунки остаются в верховьях каменных речек на все лето.

Кочуют хариусы по рекам. Вслед за ними кочуют таймени. Как волки, разбиваются они на парочки, каждая парочка плывет на свои хариусиные пастбища. Может быть, это случайные совпадения, но я всегда ловил в хариусиных пастбищах по паре тайменей: самца и самку.

Быстры, проворны хариусы! Но нет им спасения от тайменей. Хариусы бегут на перекаты, таймени — за ними. Хариусы под водопады — и таймени туда же. В погоне за добычей речные акулы забираются в такие ручейки, где порой с трудом удается им спрятать под воду жабры.

В речку Тынеп впадает мелкая речушка Порока. Она кишмя кишит хариусами. Однажды я шел по ее берегу, как вдруг по галечниковой отмели кто-то шумно помчался к Тынепу. Я думал, бежит зверь, но, увидев мелькание оранжевого хвоста, догадался, кто это. Я ринулся за тайменем и не мог его догнать. Это был настоящий земснаряд. Из-под его башки летели валуны, хвост выбивал фонтаны воды и песка.

Если ручьи слишком мелки, таймени терпеливо караулят хариусов в устье ручьев. Точно так же полярные волки поджидают оленей на горных спусковых тропах — перевалах.

Снуют, мелькают хариусы быстрее молний. И только диву даешься, почему же они попадают в зубы хищников.

На реке Горбиачине, в «круглой яме Кельмагера», я видел, как таймень вдруг кинулся за хариусом. Сначала рывок у него был слабый, горбач успел удрать далеко, но хищник с разгона сделал крутой разворот, и хариус сам влетел в его пасть.

Иногда таймень бросает преследование намеченной жертвы, врывается в стаю и начинает резко бултыхаться, сбивая добычу хвостом. Но чаще всего он мчится за одной и той же рыбой. До тех пор, пока она не попадет в его зубы. Вероятно, «живые молнии» очень быстро утомляются; могучий натиск лобанов им не под силу.

Да, нет спасения бедным хариусам от крючкастых клыков. Но и речным великанам от них мало раздолья. С яростью терзают весной хариусы тайменью икру, набивая желудки мутными оранжевыми шариками.

 

Розовый кудесник

Вот пока и все записи из моего рыболовного дневника. «Узелки» распутаны, пометки разгаданы.

— Ну а что же означает «розовый кудесник»? — спросите, вероятно, вы.

Ничего особенного. Просто хариус необыкновенного цвета: он был розовый, как фламинго, и с перламутровым сиянием. Только спинной плавник оторочен извилистой черной каймой. Я поймал его на блесну в «круглой яме Кельмагера», завернул в листья водяной травы и побежал к палаткам.

— Смотрите, какое чудо! — закричал на весь лагерь.

— Что же тут чудесного? — удивились геологи.

Я посмотрел на своего «розового кудесника» и не узнал: он покрылся желтыми пятнами, потом начал переливаться тусклыми красноватыми волнами и потемнел.

 

Дети гор

Хариусы составляют особое семейство, в которое входит пять видов: европейский, монгольский, сибирский и два североамериканских. Л. П. Сабанеев указывает, что по многим своим признакам они занимают как бы промежуточное звено между лососями и сигами.

Простому рыбаку трудно понять, почему сигов относят к лососевым, а хариусов так незаслуженно исключили из этого «прекрасного семейства». Ведь хариусы по своему образу жизни более близки к лососям, чем сиги. У хариусов, так же как у лососей, пасть усажена зубами, тогда как сиги или беззубые, или зубы у них настолько мелкие, что легко выпадают. В то же время хариусы очень похожи и на сигов: у них маленький рот, горбатое сплюснутое с боков тело (у лососей брусковатое), довольно крупная чешуя.

Для ученых же все просто и ясно. У хариусов, оказывается: «Орбитосфеноида нет. Есть базисфеноид. Эндохондральный мэзетмоид, как у Coregonus».

Что тут попишешь против таких доводов!

Хариус — финское слово. Зовут его еще кутема, что в переводе с башкирского значит: светлая, блестящая. Но красивее и правильнее всего зовут его русские на Оби — крылаткой.

«Крылатка» — как хорошо!

Сибирский хариус очень разнороден и включает четыре подвида (камчатский, амурский, восточно-сибирский и байкальский, куда входят всякие: черныши, беляки, таежники, бережняки, марсовики, ледянки).

Живут они 8—10 лет, половой зрелости достигают на третьем-четвертом году. Икру мечут весной на мелких перекатах быстрых холодных рек. К брачным играм веер на горбе самца разрастается почти во всю спину, становится высоким и нарядным. На дымчатом и темно-оливковом фоне появляются красные, зеленые и фиолетовые пятна, а верх окаймляется багряной полосой. Разве может устоять хариусиха перед таким щеголем.

Влюбленные парочки прижимаются боками друг к другу и в лунку, вырытую хвостами, откладывают 15–20 икринок. Засыпают их песком и снова роют лунки. Самец размахивает своим веером, создавая завихрения, в которых лучше задерживается и оплодотворяется икра. Вот каково главное назначение спинного плавника.

Плодовитость самок от 800 до 3 000 икринок, у особенно крупных — до 28 000. Мальки выводятся через 20–25 суток. Хариусы весят не больше 2 кг. Но в 1891 году в финском озере был пойман великан на 4 кг 675 г. В 1963 году такого же крупного — на 4 кг 500 г поймали в Дунае. Самый гигантский хариус был добыт спиннингистом в Канаде. Он весил 7 кг 400 г! Такие «экземпляры» уже глотают землероек и мышей.

Считают, что хариусы живут оседло. Так, в 1949 году было помечено алюминиевыми кольцами 3 000 ангарских хариусов. Было установлено, что они не совершают далеких миграций по Ангаре, а держатся вблизи нерестилищ. Попутно узнали, что хариусы прибавляют по 100–110 г ежегодно.

Но в других реках, например на Амуре и в Енисее, они кочуют по горным и таежным ручьям, скатываясь зимой в глубокие бочаги.

Из-за своей бродячей страсти они часто гибнут — пожалуй, чаще, чем какая-либо другая рыба. То не успевают вовремя покинуть мелкие водоемы и морозы намертво схватывают их льдом; то попадают в плен засухи. Зимой 1946–1947 года множество хариусов замерзло в притоках реки Ингоды. А жарким летом 1965 года геологи находили в обмелевших ручьях бассейна Котуя и Анабара бесчисленные иссохшие на солнце трупы горбачей.

Некоторые ученые считают, что хариусы впервые зародились в горах Южной Сибири и Монголии, а уж оттуда переселились в Европу и Америку.

Так что «живые молнии» — родные дети снежных гор. До сих пор они остаются верны образу жизни своих предков.

 

Рождение полярной ночи

Ленки! Речные цветы, подводные радуги Сибири! Немного мне довелось полюбоваться их яркой пестрой красотой. Все таймени да хариусы, а ленки попадались лишь случайно. И потому я очень обрадовался, когда летчики взяли меня с собой за ленками. Не на лодке, не на оленях, а на гидросамолете!

…Двукрылая зеленая «Аннушка», покачиваясь и вздрагивая, тихо плывет над пологими холмистыми грядами. Тускло поблескивают внизу озера, серыми струями извиваются перекаты, густыми брызгами сверкают водопады. Лиственницы желтеют среди белого оленьего моха, как золотые крупинки среди белого кварца.

Летим над пустынными безлюдными горами уже третий час. Летим… ловить удочками рыбу. Мы не гости дипломатического корпуса и не члены правительства. Мы просто находчивые ребята, у которых вдруг возникла блестящая идея воспользоваться «гидрой». Ведь идет она в тайгу порожняком за изыскателями. Чем болтаться ей в воздухе с пустым «брюхом», пусть сделает доброе дело — выбросит нас где-нибудь у тайменей на куличках, а потом при последнем, обратном рейсе снимет.

«Аннушка» высадила нас в самом верховье горной реки Кочечум, что впадает в Нижнюю Тунгуску. Высадила и улетела. Мы остались вчетвером — пилот Виноградов, бортмеханик Козлов, геолог Беляков и я.

Поставив палатку, взяли спиннинги, удочки и разбрелись по берегу. Я направился к мелкому ручейку, который тек в Кочечуму. Под его быстрыми струями крутили бурыми плавниками лепешки пены какие-то большие рыбы, как будто забавлялись игрой. Я подошел поближе, под сапогами загремела галька, и рыбы испуганно бросились в глубину. Я кинул им вслед блесну, но поклевок не последовало.

«Что это за вертуньи? — гадал я. — На тайменей не похожи: слишком осторожны и пугливы. На хариусов тоже — слишком пестрые, да и веера нет на спине. Значит, они самые — голубчики — ленки!»

Пришлось долго ждать, пока стая неведомых рыб снова подплыла к берегу крутить плавниками пену. Сделал два заброса и вытащил двух ленков. Я оставил их на галечниковой косе, а сам пошел дальше.

Вдруг в малиновые кусты карликовой березы сели куропатки. Они были рябые — с белыми и рыжими перышками. Я вскинул мелкокалиберную винтовку и, тщательно прицелившись, убил двух птиц.

Над рекой серым туманом повисли сумерки. Рыба больше не бралась. Далеко-далеко над палаткой извивалась голубая струйка дыма. Значит, товарищи уже вернулись. Я торопливо зашагал к лагерю. Навстречу с земли тяжело поднялась громадная коричневая птица. Это был белохвостый орлан. Он держал в лапах…

Не веря своим глазам, я бегом бросился к галечниковой косе. Так и есть! Проклятый хищник сожрал моего ленка, а второго сграбастал когтями. С бессильной яростью начал я палить в него из мелкокалиберной винтовки. Но где там! Разве попадешь, когда злишься? Надо мной кружились полярные вороны и хрипло каркали, как будто дразнили.

— У, черные гады, — обрушился я на них. — Только запахло рыбьей кровью, и уж слетелись.

Под сапогами похрустывали тонкие льдинки, на желтую хвою лиственниц садились пушистые белые ежики инея.

Из палатки аппетитно тянуло наваристой ухой и печеной картошкой.

— Наконец-то! А мы ждем тебя не дождемся! — обрадованно воскликнул Виноградов.

Беляков хлопотал у железной печки, которая вся была красная, словно накаленный уголь. Он жарил налимью печень.

Козлов был занят приготовлением ленковой икры, то есть накручивал на тонкие дровяные щепки желтые пленки и выбрасывал их прочь. Когда икра стала чистой, отборной, как янтарные горошины, он посыпал ее молотой солью и черным перцем.

— Через пять минут будет готова, — бросил он. — Значит, пора за струганину браться, — отозвался Виноградов, — Петр, поди принеси мороженого ленка, да какого потолще, с круглой спиной.

Я вышел из палатки. Под брезентом валялось штук тридцать рыбин — крупных, упитанных, в ярких малиновых пятнах — и три черных тайменя.

Выходит, лишь один я опозорился, вернувшись с пустыми руками!

Виноградов рассек охотничьим ножом широкую спину рыбины, содрал кожу и начал ее строгать, как дети строгают палки. Он настрогал полную миску кудрявых хрустящих розовых стружек, приправил их мелкими кусочками чеснока. Потом порылся в своем рюкзаке, достал три белых фаянсовых блюдца. В одно блюдце насыпал тонкомолотой соли, во второе — душистого перца, в третье налил столового уксуса.

— Вот как у нас на севере едят струганину, — подмигнул нам и, взяв щепотку розовых завитушек, окунул сначала в уксус, затем в перец и соль. — Ну а это я для любителей припас.

Он снова порылся в рюкзаке и вытащил четыре куриных яйца.

— Специально прихватил! — снова подмигнул нам. Разбил яйца в чашку, добавит туда горчицы, соли, сахара, перца и все разболтал ножом.

— Вот и готов майонез по-эвенкийски! Виктор, ты что там к печке припаялся?! Давай скорей ужинать.

— Подождите немного! Я хочу сварить еще куропаток и нажарить колбасок, — отозвался Беляков.

— Каких колбасок?

— Да из тайменьих желудков. Начиню их жировыми плавниками ленков.

— Да брось возиться, не мори голодом.

Наконец мы расстелили лохматые оленьи шкуры, — уселись поудобнее в кружок. Козлов торжественно поставил на середину две бутылки московской водки.

— Что ж, ребята, по стопарю ударим, а?

— Ударим! — дружно отозвались мы.

Закусывали малосольной оранжевой икрой, которую черпали ложками, как перловую кашу. А струганину брали маленькими щепотками и окунали в густой желтый майонез полярного летчика Виноградова. Жарко потрескивала печка, благодатный огонь разливался по телу. На шкурах было тепло и мягко. Уху хлебали прямо из общей кастрюли, как это принято в больших крестьянских семьях. Казалось, мы знали друг друга вечность, хотя познакомились лишь утром.

— Да-а, плохо рыбка нынче бралась, — вздохнул Виноградов. — Опоздали маленько. Вот если б дня на три раньше прилетели — отвели бы душу как положено. Прошлой осенью только за одну вечернюю зарю я поймал спиннингом восемьдесят четыре ленка и девять тайменей. А нынче весь ленок успел удрать в глубокие ямы. Шуга, пожалуй, ночью пойдет.

— Пожалуй, пойдет, — согласился Козлов. — Давайте с горя по стопарю пропустим.

— Вот это дед, всем дедам дед! Не зря его Стопарем прозвали. Хоть радость, хоть горе — а он одно: пропустим, ударим, опрокинем.

— А что ж, унывать, что ли? Коли успели спрятаться ленки на зимовку, так выпьем за их здоровье.

— Выпьем, — протянул кружку Беляков. Крякнул и, расплываясь широкой улыбкой, молча стал есть жареную куропатку. Потом вытащил из ведра тайменью голову и долго, со смачным наслаждением высасывал из нее мозги. Аккуратно собрал на ладонь чисто обглоданные кости, бросил в печку, закурил и лег, растянувшись поперек шкур.

— А у тебя как дела? — спросил Виноградов. — Всего двух удалось поймать, да и тех орел уволок.

— А ты на какую блесну ловил-то?

— На белый «байкальчик».

— Ах черт! И как это я не предупредил, что ленок осенью лучше всего ловится на маленькую желтую «ложечку». Ну ладно, не унывай! Я тебе своих ленков подарю. Надо ж гостинец в Ленинград привезти. А в следующий раз будешь знать, что ленки не таймени, за каждой железкой не бросаются. Всегда носи набор разноцветных блесен. Вот посмотри мои.

Он вынул из рюкзака объемистую железную банку и с горделивым звоном рассыпал на шкуру все свои «сокровища». При тусклом дрожащем пламени свечки они сияли, как игрушки на новогодней елке. А мы, наверное, были похожи на малых детишек, забавляющихся безделушками. Только некому было над нами смеяться. Беляков и Козлов с головой забились в меховые мешки.

— Но лично я не люблю ловить ленков на блесны, — продолжал Виноградов. — Интересней всего на мушку. Ох как они бултыхаются! Хочешь, подарю тебе самую хорошую мушку, на которую ловят ленков наши летчики?

— Пожалуйста, подарите, буду очень рад!

Он протянул черного лохматого жука, вырезанного из легкой тонко-пористой резины и обмотанного щетинками рыжих волос.

Долго мы сидели и беседовали о северной рыбалке. Вокруг трубы вихристыми струйками дрожал горячий воздух. Ежики инея на лиственницах все росли, все ежились — и вот уже окружили деревья сплошной сверкающей бахромой. Спать не хотелось. Я настроил спиннинг и пошел к реке.

— Подожди, — остановил меня Виноградов. — Возьми мыша. Ночью ленки на блесны берутся плохо. А на мыша — только бросай!

Он подал черный мячик, грубо сделанный все из той же пористой резины и оснащенный острым тройником. Неужели и вправду ленки ловятся на этот глупый шарик?

Ночь была темная. Лишь от инея смутно разливалось едва уловимое белое сияние. Над рекой клубился пар и слышался какой-то тревожный тихий-тихий неземной шелест. Я нагнулся пониже — поверхность реки стала видна лучше. В середине она была блестящая, а у берега — шершавая, матовая. Я пригляделся внимательней и понял, что это шуршат, шелестят, переваливаясь в воде, тоненькие-тоненькие, только что родившиеся льдинки.

Вдруг мимо сапог пробежал какой-то маленький темный зверек. За ним второй, третий. Не останавливаясь, они бросились в реку и поплыли. Раздался резкий звучный плеск, будто нырнула испуганная ондатра. Два зверька мгновенно скрылись под водой. Я вскоре бросил свой черный резиновый шарик в реку. Ничего не видно — только тусклое мерцающее сияние переваливающихся льдинок. Опять раздался плеск, и я почувствовал, как спиннинг согнулся под рывками большой рыбы. Это был ленок.

Речка шелестела и шуршала все громче и громче. Хрупкие льдинки становились толстыми, неуклюжими. А маленькие зверьки бежали и бежали в реку. Над ними бесшумными тенями проносились полярные совы.

Когда кидать спиннингом стало невозможно, потому что вся река наполнилась «салом» и вот-вот должна была остановиться, я взял своих трех ленков, которые уже успели закоченеть на морозе, и пошел в палатку.

Виноградов сидел у печки на шкуре.

— Вы что не спите?

— Да разве уснешь! Посмотри, какая красота вокруг!

И вправду было очень красиво. По небу переливались и тянулись к земле голубые фосфорические огни северного сияния.

Но мне не терпелось узнать, какие зверьки прыгали в реку. Я выбрал самого пузатого ленка и вытащил из него восемь обыкновенных серых мышей. Зачем они, дураки, бросались в воду? Подождали бы немножко и спокойно перешли бы по льду.

Река шумела раскатисто, натужно. И вдруг стихла, как будто мгновенно испарилась.

— Все! — сказал Виноградов и немного спустя с грустью добавил — Такова и наша жизнь. Торопимся мы куда-то по камням и болотам, прыгаем через пороги и водопады, жадничаем, ругаемся, завидуем, а ударит матушка смерть — и конец. Вечный нетающий лед!

— С чего это у вас такие черные мысли? Неужели из-за того расстроились, что рыбы мало наловили?

— Ну что ты! Рыба, конечно, для нас, жителей Севера, большое подспорье. Но я к ней равнодушен. Меня интересует лишь процесс ловли. Вот сидел я тут, все думал, а сколько тысяч лет течет эта речка? Может, десять, а может, и все пятьсот? Вот раньше, в первобытные времена, рыбы навалом было, ее и сейчас на Севере хватает. А что будет через сто лет? Всех тайменей и ленков, наверное, отравят заводами, погубят нефтью. Ты что думаешь, я работаю в полярной авиации ради длинного рубля! Батенька мой, всех денег не заграбастаешь. Да и на какой хрен они нужны. Скажу по секрету, живу я здесь и мерзну в этой дыре только ради привольной рыбалки. Не было бы тайменей, ленков, хариусов — давно бы перебрался поближе к Черному морю.

 

Советы робинзонам

В XVI веке в Индии жил необыкновенный император Джехангир. Он так восторгался природой, так любил ловить удочками, что часто убегал из своих роскошных дворцов и ночевал в шалаше на берегу реки. Как только ему попадалась рыба, он ласково снимал ее с крючка, вешал ей на грудные плавники жемчужное ожерелье и отпускал обратно в воду.

Джехангир ни разу не обделил дорогим подарком ни одной рыбы, которую поймал. Он считал, что самая магическая красота на земле — красота рек, озер, морей и что рыба — выражение совершеннейшей грации и гармонии жизни.

Император был очень богат. В его сундуках жемчуга было куда больше, чем зерна в закромах крестьянина. Думать о пропитании ему не приходилось, потому что десятки слуг заботились, чтобы к его обеду были поданы самые отменные деликатесы.

Спиннингисты, мечтающие провести свой летний отпуск среди водопадов Сибири, чтобы поохотиться за речными великанами, должны думать не только о «жемчужных ожерельях», но и о хлебе насущном. Ведь многие из них заберутся на самолетах в такие медвежьи уголки, где не очень-то легко достать продукты. А пока они будут плыть на плотах среди гор и тайги, перед ними никто не поставит ковровых да шелковых шатров с яствами и питьем на золотых подносах, как перед индийским императором.

Робинзоны должны все уметь и все предвидеть. Они непременно должны взять с собой в поход всевозможные специи и приправы: перец, лавровый лист, сушеный укроп, горчицу, хрен, уксус и т. д.

Путешественникам полезно помнить, что на каменистых осыпях Алтая и Саян густыми лужайками растет горный лук, душистый, едкий, с крупными тугими головками. А на песчаных косах северных рек можно нарвать зеленых перьев терпкого полярного лука. В смешанной тайге встречаются поляны, сплошь усеянные любимым лакомством медведей и деревенских ребятишек — черемшой, диким чесноком. Все эти дары природы — великолепная приправа к блюдам, приготовленным на костре.

Итак, вы плывете с товарищами на плоту. Вы причаливаете возле порога, где плещутся таймени, и делаете первый бросок. И желанная добыча, мечта заветная тяжело ворочается у ваших ног. Вы обхватываете тайменя руками и гордо несете к плоту. Вы готовы осыпать его поцелуями, увешать изумрудами и алмазами, но… ни за что не согласитесь пустить обратно в воду. Нет, вы не такой чудак, как индийский император! Впрочем, и сам Джехангир наверняка не устоял бы перед соблазном отведать сибирской ухи.

Вспыхивает костер. Вокруг тайга, горы и пороги, в которых бухают, гоняясь за «молниями», широколобые громадины. Но никто из вас не хватается судорожно за спиннинг и ружья. В ваших сердцах нет места хищному инстинкту, жадности, рвачеству. Перед вами жемчужным ожерельем Джехангира извивается река.

Мудрый человек был Джехангир!

Вы садитесь вокруг костра и подымаете бокалы с вином. Праздник «первого тайменя» начался. За Джехангира! За сибирских тайменей. Хрустальный звон проносится над тайгой, и в косматые волны порога летят бокалы. Все — робинзоны в походах больше не пьют.

Еще задолго до охоты за речными великанами вы расспросили всех знакомых путешественников, что можно приготовить из представителей «прекрасного семейства». И вот теперь долгожданный час рыбацкого пира пробил.

Конечно, вы непременно начнете с «талы». Хоть таймени и являются прародителями талы (таймень по-монгольски — тал, по-бурятски — тулу, отсюда и название этого кушанья) — на самом же деле сибиряки пускают тайменей на талу редко, потому что их мясо несколько грубовато. Лучше всего отобрать самых упитанных, только что пойманных хариусов, снять с них шкуру, вынуть кости и нарезать на мелкие кусочки. Все это крошево сырой рыбы посыпать белоснежной пудрой соли, черным перцем, приправить зеленью дикого лука. Через пять минут можно есть. Желающие могут сдобрить кушанье еще уксусом и подсолнечным маслом. Оно приобретет своеобразный колорит.

Пока тала созревает, принимайтесь за уху по-сибирски.

В эмалированное ведро крепкопосоленного бурлящего кипятка опускают тайменьи головы, плавники, хвосты, обрезки шкуры, а также две-три свежие луковицы, лавровый лист и щепотку горошин черного перца. Когда головы сварятся, добавляют крупные куски хариусов, ленков и таймешатины.

Через десять — пятнадцать минут уху можно хлебать. Уха по-сибирски вкусна и в горячем и в холодном виде.

Можно также приготовить «хрустальный бульон». Надо только хорошенько прокипятить плавники и головы тайменей, затем охладить, процедить через марлю и бросить в него ложку паюсной икры, чтобы осела муть. Бульон посыпают сушеным укропом и стручками красного перца, пьют с галетами, хрустящим хлебцем или ржаными сухарями.

Прозрачная уха варится из хрустального бульона, который переливают в котелок, заправляют пряностями, кладут туда всех представителей «прекрасного семейства», И вновь кипятят.

Самое излюбленное кушанье сибирских спиннингистов — вареные тайменьи головы. Едят все — губы, кожу, хрящи мозги. Однако непревзойденным лакомством считаются глаза, вернее — глазное обрамление. Не случайно орланы и чайки первым делом стараются выклевать у лососей глаза.

Но белые защечные мускулы есть сразу не рекомендуется. Их надо завернуть в осиновые листья и спрятать в правый карман походной куртки, чтобы всегда были под рукой.

Охотники за романтикой могут сделать из пасти наиболее клыкастого тайменя экзотическую пепельницу, которая украсит любой кабинет, напоминая о путешествиях по Сибири.

На праздник «первого тайменя» необходимо подать берестяные подносы с жареной рыбой. На каждом подносе фиолетовым соком жимолости следует написать «Т», «Л», «X», «С», что означает — «таймень», «ленок», «хариус», «сиг». В противном случае проголодавшиеся робинзоны могут перепутать рыбу и уж ни в каком ресторане мира не исправят ошибку, чтобы сразу продегустировать столько сибирских деликатесов.

Рыбу лучше всего жарить на чугунной сковороде, предварительно обваляв в ржаной муке тонкие (до 4 см) ломтики. Жарят на сливочном масле до нежной золотистой корочки. Если нет масла, соберите в консервную банку все тайменьи потроха и поставьте около костра. Когда жир вытопится, слейте через марлю в бутылку. По своим полезным качествам он превосходит подсолнечное масло, совершенно не обладает тем противным запахом, каким отличается тресковый жир, омрачивший многим рыболовам счастливую пору детства. Тайменьим жиром можно заправлять кашу, макароны, картошку, а также смазывать уключины лодок, чтоб не раздражали скрипом.

Подают жареную рыбу с ломтиком лимона, украсив молодыми побегами сибирской купальницы, которые хоть и несъедобны, зато похожи на листья петрушки.

Если впопыхах забудете дома сковородку, рыбу можно «спечь». Выбирают хариусов, мелких ленков, а тайменей пластают вдоль хребта, солят изнутри и укладывают на горячую шипящую каменную плиту. Минут через десять переворачивают. Можно обмазать рыбу глиной и зарыть на полчаса под костер — в раскаленный песок.

К рыбацкому пиру не забудьте приготовить отварного тайменя. Самого жирного толстяка режут на части, заливают соленой водой и минут двадцать томят на слабом огне. Из приправ добавляют: морковь, петрушку, репчатый лук, лавровый лист, душистый и горький перец.

К горячему отварному тайменю подают печеный картофель, салат из черемши, а к холодному — хрен с уксусом или жареные грибы, которые любой робинзон легко может набрать, если только не поленится сделать несколько шагов от костра. В пихтовых и кедровых дебрях Саянских гор растут белые грибы с таким ароматом, какого нет даже у боровиков. В Тунгусской тайге встречаются поляны, буквально полыхающие подосиновиками. А за Полярным кругом сколько угодно маслят — излюбленной пищи оленей и заблудившихся геологов.

Рыбьи потрошки, по единогласному мнению сибирских спиннингистов, — неотразимое лакомство. У тайменей и ленков берут печень, сердце, плавательные пузыри, чисто выскобленные желудки — и все это вместе поджаривают до хруста.

Очень хорош «таймень на вертеле». На стальной шомпол от карабина нанизывают ломти лососины и, посыпав мелкой солью, душистым перчиком, держат над раскаленными углями, время от времени поворачивая и поливая растопленным сливочным маслом. Едят с диким зеленым луком.

Если вы очень проголодались, можно зажарить тайменя на костре целиком — точно так же, как в давние времена наши предки жарили на охотничьих пирушках туши кабанов, оленей, сайгаков. Таймешатину приятно запивать чаем, заваренным брусничными листьями, ветками черной смородины либо корнями и ягодами шиповника. Весной можно заваривать березовыми почками, а летом — цветами кипрея и чагой.

В Сибири очень много всяких лесных ягод: малина, земляника, клубника, морошка, костяника, смородина, крыжовник, черника, голубика, брусника, черемуха, шикша, облепиха. Приправленные дымом, они могут служить отличной заваркой, а также употребляться для сиропов, компотов и киселей.

Пару лукошек янтарной облепихи желательно погрузить на плот. Дома из нее можно сделать чудесную наливку, за которой будет особенно приятно вспоминать сибирские путешествия. А коли попадется жимолость, немедленно нарвите полный котелок этих ягод и поставьте на самое видное место «праздничной поляны». Когда после тайменьего пира начнут бастовать желудки, бегите скорей к котелку — жимолость выручит лучше любой пилюли.

К завтраку можно рекомендовать малосольных хариусов. Надо натереть изнутри мелкой солью десятка два отменных горбачей и уложить на ночь в эмалированную кастрюлю. С хариусов чулком снимают шкуру и подают либо целиком, либо на плоских березовых поленьях, нарезав дольками, как селедку. Никаких приправ и гарниров не требуется — и без них вкусно!

Можно также приготовить холодец, для чего не меньше двух часов варят в ведре тайменьи головы, хвосты и плавательные пузыри. Потом в том же бульоне варят вторую порцию голов и плавников, удаляют все кости, а челюсти с клыками прячут в рюкзак (они с успехом могут заменить расчески, которые непременно потеряются в первые же дни путешествия). При этом не забудьте завернуть в осиновые листья белые защечные мускулы тайменей и положить в правый карман походной куртки, чтоб легче было их доставать.

В студень крошат черемшу, разливают по мискам и ставят их в яму, где вечная мерзлота, или в холодный ключ. Утром подают с хреном.

Можно угостить друзей великолепным заливным. Часть бульона, предназначенного для холодца, делают «хрустальным», опускают в него куски отварного тайменя, хариуса, ленка, сига и щуки (для сравнения). Это блюдо неплохо украсить гроздьями спелой брусники.

Уж если вы попали в Сибирь, то непременно следует попробовать свежесоленого тайменя. Разрезают боковину молодого секача на мелкие ромбики и, посыпав солью, укладывают в стеклянную банку. Через три дня получается отменная закуска. Нужно отведать и маринованного тайменя. Маринад варят на костре точно так же, как домашние хозяйки, не забывая ни про сахар, ни про лавровый лист, остужают и опускают в него ломти малосольной лососины. Она становится белой, необыкновенной на вкус. Некоторые кулинары предварительно ошпаривают таймешатину кипятком.

Свое походное меню вы можете разнообразить горячими копчушками. Выбирают рыбу пожирнее, потрошат, промывают и, посолив, укладывают часов на пять в берестяные корыта. Особо крупных рыбин разрезают вдоль спины.

В обрывистом берегу роют нишу глубиной 70 см, сечением 40 на 50 см, раскладывают рыбу на жерди и жгут под ней костер. Топят осиновыми пнями, гнилушками, тальниковым хворостом. Через два-три часа можно пировать.

Долг каждого робинзона не только рассказать о своих путешествиях, но и вовлечь в бродяжье племя всех знакомых, которые проводят отпуск в тюленьем лежании на морском пляже, дуясь в преферанс или забивая «козла». Для этой цели желательно привезти сибирского «короля» целиком — с головой и хвостом. Задача трудная, однако вполне осуществимая. Обычно удаляют у тайменей жабры, делают изнутри глубокие надрезы елочкой (вдоль спины и ребер), щедро нашпиговывают их солью. Затем пеленают в мешковину и туго, как египетскую мумию, обматывают шпагатом. По городу несут кто как может, на шестах и коромыслах или перекинув через плечо. Мешковину с хвоста приоткрывают, чтобы прохожие не изнывали от любопытства. Если будут допекать назойливые ребятишки, покажите им, какой у вашей рыбки ротик, и они разбегутся.

Неплохо привезти домой из Сибири эмалированное ведерко соленых хариусов, ленков, сигов, омулей. Приготовляют их по рецепту: 70—100 г соли на 1 кг рыбы. Спинные плавники у хариусов вырезают и сушат на крыльях палатки. Из них можно склеить шикарный веер, которым будет приятно отгонять с лица комаров и мошкару, чтоб они, проклятые, не мешали наслаждаться красотами сибирской природы. А если у вас есть дочка, то хариусиные плавники пригодятся ей для новогоднего костюма «золотая рыбка», если сын — из них можно сделать корону Нептуна или гребень динозавра.

Любители пива не упустят возможности привезти сибирской воблы — вяленых хариусов. После обычной засолки их вывешивают, расширив палочками брюшины, — и пусть себе сушатся на ветру. Тайменей и ленков надо вялить постепенно, не держать долго на солнце, потому что мясо у них очень нежное, легко отваливается от костей.

Самым соблазнительным подарком для друзей будут, конечно, холодные копчености. Выбирают тайменей-пудовиков, упитанных, с золотистой прослойкой жира, из спин выкраивают балыки, из брюшины — тешку, через три дня после засолки проветривают, а потом не менее двух суток коптят в густом теплом дыму. Коптят под навесами из пихтовой коры или в чумах из мшистого дерна. Курильню топят гнилушками лиственных деревьев, только не березовыми. Для придания балыкам особо тонкого аромата подбрасывают в огонь корицу, ягоды можжевельника, душистые травы, лавровый лист.

И вот наконец ваша бригантина устремляется к далекому неведомому поселку, откуда вы мечтаете полететь домой. На мачтах, как золотые флаги, колышутся копченые таймени; как обрывки истрепанных штормами парусов, болтаются вяленые хариусы. Вы потемнели возле костров, просолились тузулуком и бульонами. Ваши товарищи, «люди флинта», беззаботно щелкают кедровыми орехами, мурлыча о том, как они презрели «грошовый уют».

И вдруг — треск. Рушатся мачты вместе с «флагами» и «парусами», как спички, рассыпается на бревна уютное гнездышко — бригантина. Все исчезает в клокастом, пенистом хаосе порога.

Кое-как выбираетесь вы на берег и что-то бессвязное кричите товарищам. Вот и они вынырнули из темных волн. Слава богу, все живы!

Вы собираетесь в тесный круг и с ненавистью смотрите на порог. Если языки начнут сыпать проклятия, а руки заламываться жестами отчаяния, вспомните о том, что вы спрятали в правый карман походной куртки. Достаньте скорее белые защечные мускулы тайменей и жуйте, жуйте, чтобы успокоиться, — они гораздо крепче американской жевательной резины. Жуйте до тех пор, пока ваши челюсти не выдвинутся с грозной решимостью вперед, а в глазах не появится стальной блеск — победить, во что бы то ни стало победить.

Раньше вы были вовсе не робинзонами, а жалкими рыбоедами, густо приправленными кулинарными специями. Но теперь вам может позавидовать даже сам старик Крузо.

 

Сторонка моя родная…

Беспокойная жизнь у геологов. Недолго я поработал, но уже успел побывать в Крыму, на Урале, в Туве, в Саянах, на Нижней Тунгуске, на Хантайке, в бахтинской тайге и даже за границей. Давно хотелось побродить по лугам, где в детстве пас колхозное стадо, поудить пестрых рыбок с пальчик, которые зажгли во мне первую искорку рыбацкой страсти. И только в 1963 году наконец удалось попасть летом в родную Липецкую область.

И что же? Сердце облилось горечью: на месте черемуховых зарослей, под которыми я каких-то пятнадцать лет назад сидел с удочками, густым жирным черноземом темнел обрыв; ракитовые кусты обкорнали топорами, вырубили под основание; гибкие лозы спилили. Крохотные березовые рощицы — приют соловьев и золотой иволги, отрада крестьянских детей, нанизывающих на стебли травы огненно-рубиновые бусы майской духовитой земляники, — поредели и стали еще крохотнее. Густые зеленые дубравы, щедро дарившие людям ландыши, костянику, пряные лисички, ядреные крепыши-поддубники, тугие, хрупкие, как мрамор, белянки — тоже поредели и ощетинились черными щербатыми пнями. Речка стала журчать приглушенно, обмелела.

Луг, на котором ребятишки купались в цветах и барахтались в копнах пахнущего медом сена, а девушки и юноши плели венки, водили под звонкие неприхотливые переливы русских гармошек лунные хороводы, пели любовные страдания, — луг покрылся буйными непролазными зарослями колючих татарок. Председатель колхоза приказал посадить на нем табак. Табак поднялся выше человеческого роста. Ухаживать за ним не хватило рук, он перестоял. Бабы осенью рубили табак топорами на… топку. На следующий год колхозники решили оставить луг под сено. Но вместо травы непрошибаемой стеной поднялись татарки.

Когда я услышал сухое костяное шуршание их жестких колючек-кинжалов, мне показалось, будто колючки вонзились в сердце. Я не мог удить пестрых рыбок, не мог спокойно смотреть на загубленный луг, на поруганные берега речки.

Еще раньше, в честь окончания седьмого класса, я посадил вдоль дороги семь берез. Теперь они стали высокие, ветвистые. Бригадир пытался срубить их на оглобли, но соседи, слава богу, не позволили. Хоть за это низкий вам поклон, земляки мои. Откуда у вас такое безразличное отношение к земле, дающей людям жизнь, богатство, красоту?

Из родной деревушки я пешком пошел в город Елец. Там живут мои братья. Там прошла моя школьная комсомольская юность. И пока я шел, встречались следы терзания и без того скудной природы Центральной России: овраги и буераки, работа неумолимой эрозии — расползаются по полям, как щупальца фантастических осьминогов, уничтожая плодороднейшие земли.

Я пригласил своего старшего брата Николая на рыбалку. Он согласился, но как-то без охоты, видимо, лишь просто из вежливости, чтобы не обидеть меня. Мы наловили черпаком в тине вьюнов и пошли к реке Сосне.

Люблю Сосну, люблю ее мутноватые, суетливые воды, крутые извивы среди белых яров, золотистую россыпь песка, кудрявые заросли ракит, зеленую глушь луговой поймы. Люблю смотреть, как мчится она среди замерших в сонной дреме цветущих колосистых полей.

Когда я учился в десятилетке, мы часто проводили ночи у Сосны. Николай увлекался донками с колокольчиками. Каждый колокольчик у него звенел по-своему; один тинькал синичкой, другой заливался жаворонком, третий дребезжал старой сорокой. Не было для Николая более сладкой музыки, более целебного отдыха, чем слушать в воскресенье после трудовых смен ночные трели, посылаемые подводными музыкантами.

…Синяя роса покрыла траву. Крестьяне загнали по хлевам скотину. Лишь девичьи голоса вызванивали на лугу заливистые частушки да лихо пиликала гармошка. Перепелки во ржи уговаривали всех: «спать пора, спать пора». Наконец молодежь разбрелась по хатам. Над Сосной белым туманом легла влажная предвосходная тишина.

Мы сидели с Николаем у копны сена, ждали, когда запоет хор колокольчиков. Чуть-чуть порозовел восток. В кустах встрепенулась какая-то птичка. Поблескивая росой, безмолвно и печально висели на лесках поникшие колокольчики. Безмолвно и печально дремали мы над мертвой рекой.

— Так и знал, что ничего не поймаем, — сказал брат, сматывая удочки, и вздохнул. — А помнишь раньше?

Да, я хорошо помню ночную рыбалку на Сосне. Помню, как мы сажали в плетеный садок голавлей, сазанов, падустов. Помню, как Николай безошибочно угадывал по звону колокольчиков, какая рыба теребит насадку. Помню фонтаны брызг, вылетающие из-под хвостов.

А потом какой-то завод опустил в Сосну цистерну кислоты. Бабы ловили уснувшую, квелую рыбу юбками и волокли на базар. С той поры по Сосне уже не гуляют табуны резвящихся жерехов.

На следующий день я снова пошел к реке. У канализационного потока, текущего из-под городской ТЭЦ, толпились мужчины. Кто-то пустил слух, что здесь хорошо ловятся сазаны, и со всего города к электростанции спешили рыболовы: ехали на автобусах, на машинах, на велосипедах, плыли на лодках и просто бежали на своих двоих. Мишка Колдун так тот выкопал в береговом обрыве землянку и жил там круглые сутки, карауля свои донки и «счастливое место», где стояла у него прикормка из подсолнечных жмыхов. Сазаны, привлеченные теплыми струями, действительно брались на пшеницу, но очень редко и некрупные. Они брались до тех пор, пока электростанция не начала спускать в Сосну какую-то гадость (вероятно, реактивы для промывки котлов). От этой гадости кверху брюхом всплыли мальки.

Я стоял на берегу Сосны, а думалось о судьбе сибирских рек. Горнорудная, металлургическая, нефтяная, химическая, лесообрабатывающая промышленность могучей поступью шагает сейчас по Сибири. Под их всесокрушающим натиском все дальше в глубь тайги убегают ленки, хариусы, таймени.

Всем известно, что фабрики и заводы — самые злостные браконьеры, погубившие жизнь во многих водоемах. К горькому стыду, мы пока не можем гордиться по-настоящему заботливым, по-настоящему любовным отношением к природе. Надо создать такую государственную службу «здоровья и чистых вод», чтобы она была наделена необходимыми правами и полномочиями вплоть до закрытия предприятий, наносящих вред природе, а следовательно, человеку. Перед каждым канализационным потоком нужно поставить санитарные и биологические кордоны, проверяющие безопасность отходов. Нужно разработать такие меры и законы, чтоб ни один директор, ни один председатель колхоза не посмел осквернять водоемы. Пока еще не поздно. Пока еще рыбные богатства можно восстановить.

Особенно не везет речным великанам. Когда-то Л. П. Сабанеев писал, что пироги с североуральским тайменем — верх гастрономического совершенства. Ныне же таймени на Урале — исторические воспоминания. Мало стало его на Алтае, в Хакассии и Туве. Быстро исчезает он и в Северном Енисее. Над сибирским тайменем нависла угроза истребления. В нашей большой и богатой стране нет ни одного завода, который занимался бы выращиванием молоди тайменя. Браконьеры орудуют по всей Сибири безнаказанно: перегораживают речки заездками, заколками, всевозможными ловушками.

Непостижимо страшный вред нанесли и наносят сибирской рыбе алмазодобывающие предприятия, Только работники Амакинской экспедиции (конечно, не без ведома ее руководителей и партийных комитетов) начиная с 1963 года нацело перегородили сплошными заборами заездков многие притоки Анабара. Даже были попытки перегородить сам Анабар.

Для постройки плотин-ловушек браконьеры пускают бульдозеры, вездеходы, самосвалы, автоматические пилы, взрывчатку, металлические сети, предназначенные для обогащения алмазов. Разве может выжить рыба перед натиском неуемной жадности и грозной техники! И, что особенно горько, особенно трагично, выловленный такими способами «продукт» принимают для продажи государственные магазины.

Добывая алмазы — дорогие сокровища земных недр, некоторые горняки забывают, что жизнь дороже всех алмазов и бриллиантов. Алмазы делают сейчас искусственно, а тайменей в пробирке еще не вырастил ни один ученый.

Не лучше положение и на «спортивном фронте» Сибири. Вооруженные спиннингами хапуги ловят тайменей без стыда и совести. Над ними зачастую довлеют инстинкты рвачества.

Я слышал, как в Туруханске один «спортсмен» хвастался, что он за утро взял на реке Северной 32 тайменя, сдал их в столовую и «отхватил солидный кус монет». Но его «успехи» блекнут перед «подвигом» двух «рыболовов» из Эвенкии. Всего лишь за несколько часов они поймали на один спиннинг 49 лобанов весом от 8 до 18 кг каждый! Особенно отличаются «ратными делами» летчики и вертолетчики, которые могут приземляться (и довольно часто приземляются!) вблизи удаленных таежных нерестилищ и осенних миграционных скопищ лососей.

Скажу без преувеличения, многие сибирские спиннингисты берут не только крупных тайменей, но и маломерок по 50–60 см, когда они еще не достигли половой зрелости. Журнал «Рыбоводство и рыболовство», а также альманах «Рыболов-спортсмен» считают это, видимо, правильным, если предоставили для популяризации истребления малышей свои страницы.

«Мы ловим тайменя, — хвастается Н. Изосимов в очерке „По Чулыму“. — Стоит сделать на перекате получасовую остановку, как в садке оказывается несколько почти двухкилограммовых тайменей».

«Он был маленький, не больше килограмма весом, — восторгается Вл. Архангельский. — Я разглядывал его в сумерках. Но даже в эту пору дня мой первенец был очень красив. Его хвост нежного оранжевого цвета напоминал большой лепесток алтайского огонька».

Вы что думаете — поэт-спиннингист отпустил «алтайского огонька» цвести, наливаться икрой и молоками, чтоб заполнить реки своим потомством? Как бы не так! Он сварил из «лепестка» жиденькую уху. А ведь через 8—15 лет мог бы сделать из него отменный балык! Десятки, сотни балыков!

Как тут не привести выдержку из статьи английского спортивного журналиста, который рассказал, что недавно Бирмингемская ассоциация рыболовов-любителей устроила соревнование, где участвовало 3200 человек. Они расположились вдоль обоих берегов реки Северн на протяжении 29 километров.

«Мне могут задать вопрос, — пишет журналист, — как при таком размахе рыболовного спорта в водоемах Англии все еще есть рыба? Каждый рыболов обязан поместить весь свой улов в садок из сетки, погруженный в воду, и не должен умертвить ни одной из пойманных рыб. В конце дня рыбу взвешивают в живом виде, а после этого выпускают обратно в водоем»

Слава богу, до жестких английских правил нам пока далеко. Но охранять природу по-настоящему уже давно пора.

Речные великаны — гордость и краса сибирских водоемов, самые гигантские лососи мира — и вправду издают звуки, но не урчат, не буркают, а говорят русским языком:

«Советские граждане — будьте благоразумны! Мы можем принести счастье всем рыболовам. К нам могут стекаться туристы со всех концов света. Хоть немножко подумайте о наших и ваших детях»