Был прекрасный день конца июля. Я пошла купить свечей, поскольку только свечи и еще какие-то пустяки моему Туа были не по вкусу, а значит, я могла спокойно делать запасы, в отличие от всего другого. Когда я огибала угол площади, меня обогнал Адриен на своем блестящем скутере. На своем жутком, трудно воспринимаемом языке он крикнул:

– Иди-ка, посмотри на мою мать, это что-то! Она загнала тачку во двор, такие шуточки, и Туа…

Я даже не дослушала до конца, подумав: «Ну вот! Мой барашек забрался в автомобиль, завел мотор, нажал на газ и наехал на даму!..» Мысль была неприятная, и я попыталась ее прогнать. Теперь последует заявление в комиссариат… судебное заседание по поводу моего права держать в городе барашка… моральное право… суд присяжных… Ну, не стоит преувеличивать.

Оказалось, что Туа немного погрыз шину – и не надо было делать из этого трагедию. «Уф!» – узнав правду, я не могла удержаться от вздоха облегчения. За такое пустячное повреждение я предложила взволнованной сверх всякой меры мадам Симон в четыре раза больше, чем эта шина стоит. Но она не прекратила истерику. Она бесновалась так, будто считала себя всю жизнь красавицей и вдруг осознала обратное.

Здесь стоит сделать отступление и рассказать о том, что происходило в нашем террариуме в течение последних месяцев. Кое-что я видела сама, поглядывая за окно, но основное узнала от малыша Адриена, который охотно выкладывал все домашние новости: неприятности родителей были для него как бальзам на душу. Этот мальчик, без сомнения, обладал хорошим чувством юмора, попадая в те пятьдесят процентов детишек из буржуазных семей, которые вовремя сообразили, что посмеяться по поводу и без повода – это значит приподняться над реальностью, потому что атмосфера в буржуазных семьях слишком удушлива, чтобы длительное время находиться в ней без риска для жизни.

Как выяснилось, мадам Симон страдала от ревности, и, если следовать рекомендациям Национального института здоровья и научных исследований, ей могло бы помочь только одно терапевтическое средство – переезд на другую квартиру, так как причиной волнений мадам была наша прекрасная соседка, рогоносица мадам Жуффа. Правда, я думаю, что все переживания ревнивицы были напрасны, так как месье Симон не имел для адюльтера никаких возможностей, но я не хочу злословить.

Теперь о том, чему я сама была свидетельницей. Мадам Симон всегда пыталась стать подругой мадам Жуффа. Она одевалась, как мадам Жуффа (здесь я снова сдержу усмешку), покупала такие же сумочки, а во дворе громко восклицала: «О, как это красиво! Вам это так идет! Где вы купили такую прелесть?» Причем поток комплиментов лился, даже если речь шла о плетеной хозяйственной сумке или зонтике, купленном наспех в метро… я хочу сказать, в газетном киоске, поскольку никто из обитателей нашего дома не рискнул бы спуститься в шумную подземку, это средоточие антисанитарии и социальных низов. Но мадам Жуффа оставалась безучастной к лести такого низкого пошиба. Чаще всего она отвечала улыбкой, обнажая зубы почти как Туа, который любит продемонстрировать безукоризненный ряд зубов, сверкающих, как бриллиантовое ожерелье на шее звезды на открытии Каннского фестиваля. Иногда она с учтивостью называла адреса магазинов, но не более того – приглашения мадам Симон, к примеру, в кино, на премьеру в Оперу или еще куда-нибудь, она всегда отклоняла. «Было бы так мило, если бы мы пошли вместе», – жеманно мурлыкала мадам Симон. Опять осечка! Но мадам Симон не сдавалась и брала другое ружье, разоружение не значилось в привычках семьи потомственных охотников в хаки. Мадам Жуффа игнорировала даже приглашения на распродажу, подброшенные мадам Симон в ее почтовый ящик, в то время как значительные скидки были действительно аппетитными. «О, да, я видела, спасибо, но у меня нет времени. Вы знаете… я много работаю», – говорила она каждый раз. И у нее действительно не было времени. У нее не было времени даже любить мужа, так что о чем говорить, и мадам Симон приходилось одной примерять одежду. И ни одна живая душа не рискнула бы ей сказать, что при ее-то бюсте и… хм… огузке она могла повредить репутации даже такой фирмы, как «Шанель». Я хихикала в кулак, когда видела мадам Симон с сумкой, которую она приобретала, подражая мадам Жуффа. Это была совсем другая сумка, просто потому, что мадам Симон не вышла ростом, и любой клатч в ее руке почти волочился по земле, как будто попал к обезьяне со слишком длинными руками. Нет-нет, я ничего не имею против мадам Симон и уже достаточно говорила об этом, но будем справедливыми: не каждому дано быть Фанни Ардан. И будем честными до конца: все же мадам была большой дурой.

После того как мадам Симон заподозрила в мадам Жуффа разлучницу, она поменяла плюс на минус, и ее теперь просто выворачивало от гнева, когда они встречались. Но это был подавляемый гнев, а на моего бедного Туа она выливала гнев реальный. Природу этого гнева я понимала: она ненавидела все красивое. Не знаю, насколько она оценивала пропасть, разделявшую ее и хорошеньких женщин, за которыми она исподтишка наблюдала в магазинах, но я не могла допустить, чтобы Туа стал для нее козлом отпущения.

На самом деле, конечно, ужасно быть одновременно дурнушкой и богачкой, и мне было даже жалко мадам Симон. Дурнушка в ней осознает, что все деньги мира не позволят заменить крайне несправедливый подарок богов ко дню ее рождения. А богачка пытается приспособиться к пожизненному пребыванию в касте лишенных привлекательности женщин. Иногда мне хотелось посоветовать ей ездить на метро, чтобы понять относительность ее переживаний, очевидно же, что есть гораздо более глубокие неравенства, чем эстетические. Но то, что очевидно для других, не очевидно для мадам Симон. (Думаю, что для мадам Жуффа тоже.)

В любом случае, малыш Туа не имел к этому никакого отношения, и если она настаивала на том, чтобы передвигаться исключительно на автомобиле, это ее проблемы. Шина была для барашка все равно что древесные волокна, и его желание почесать зубки было совершенно естественным, однако мадам Симон оставалась неумолимой.

Я сделала все, чтобы с терпением психиатра успокоить ее ободряющими словами. К примеру, я сказала, что нахожу ее похудевшей, что ее туфли все-таки зрительно немного утончают ее икры – и все это под крик раненой совы. Тогда я спокойно пошла за шлангом и, вернувшись, окатила ее с головы до ног. Это заставило ее ретироваться. Не знаю, успокоила я ее или мадам испугалась, что растает как сахар, из которого она состояла на 79 процентов, но я ее в тот день больше не видела.

Зато я увидела месье Симона. В тот же вечер он позвонил в мою дверь, чтобы сказать, что будет жаловаться как по поводу шины, так и по поводу обливания водой. И завтра меня вызовут в полицию.

Я была без ума от радости! Я не знала, как его благодарить. И немедленно заказала по Интернету цветы, чтобы преподнести их чете Симон на рассвете, от пяти до семи утра. Наконец-то мне понадобится адвокат!

Все дело в том, что к тому времени я уже знала, что мой Незнакомец с площади Вогезов и есть адвокат. Консьержка назвала мне его имя, подтвердив, что жилец в разноцветных льняных рубашках и с цветными папками под мышкой не издатель, как я думала сначала, не певец-маэстро, но хороший адвокат. История с барашком и с тисовыми деревьями была уже известна всей площади, включая консьержей.

Тем же вечером, закрыв дверь за месье Симоном, я зажгла свечу, прочитала молитву, потому что намеревалась совершить священное действие, и стала искать в Интернете номер телефона кабинета Незнакомца с площади Вогезов. И что вы думаете – нашла! Отыскав его, я даже вспотела, и первая мысль была такой: «Ну, теперь все!» Потому что его номер начинался с цифр 45 27. Это очень важно! Номера телефонов почти всех мужчин в моей жизни начинались с цифр 45 27, и, должна заметить, это было очень романтично, хотя первые четыре цифры всего-навсего указывали на округ Парижа. (Еще добавлю, что все они родились либо в 1950-х, либо в 1992-м, но это не имеет отношения к делу.)

Набирая номер, я так разволновалась, что боялась – начну заикаться. Но когда любезная секретарша соединила меня с ним, я тут же выдала, что речь идет об одном барашке. По паузе чувствовалось, что в том кабинете опыта ведения дел с ветеринарами еще не было. Чтобы развеять заблуждение, я продолжила:

– Меня зовут Алиса Невер, это псевдоним, я не намерена раскрывать свое настоящее имя до судебного процесса. Мою проблему я хочу представить вам на рассмотрение… У меня есть барашек, который пожевал шину, и оказывается, я ваша соседка.

И… он засмеялся. Очень громко! И тогда настала моя очередь! Это продолжалось, по крайней мере, секунд двадцать, и я почувствовала себя не только счастливой, но уже живущей с ним, потому что у меня всегда было ощущение, что я живу с людьми, с которыми вместе смеюсь на концертах.

– Я очень хорошо понимаю вас! – сказал он, отсмеявшись. – Вы обязательно опишите мне барашка, но не в этот раз!

И он снова рассмеялся.

Я не могла поверить своим ушам… Чтобы Незнакомец с площади Вогезов, такой роскошный в своей рубашке марки «Вильбрекен», а когда прохладно – в жилете от «Бомпар» (я видела такой же на полке в магазине), был таким веселым… Да мне это и в голову не приходило! Хотя могло бы и прийти, потому что я знала, что мы собираемся пожениться. Женщина, которая смеется, уже наполовину в твоей постели, гласит пословица, но кто сказал, что слово «женщина» нельзя заменить на слово «мужчина». Теперь я окончательно убедилась в том, что мы дополняем друг друга.

Обрисовав ему ситуацию, я сказала, что мои соседи объединились против меня под девизом «Зарежь барашка!». Он тотчас же перехватил мою мысль, заметив:

– Обожаю невыполнимые миссии!

– Мне очень нравится то, что вы говорите! – воодушевилась я.

Мы договорились встретиться завтрашним вечером в кафе на углу, ну, не совсем вечером, так как у него была встреча с бандитом и ее он отменить не мог.

Немного опасаясь, что он может не прийти, я спросила:

– Вы не забудете?

– О чем? – спросил он.

– Что у нас завтра свидание!

Он еще раз засмеялся:

– Конечно, не забуду! Отныне каждый раз, услышав блеяние, я буду думать о вас!

Такого мне еще никогда не говорили, а у меня слабость на редкие фразы. Если честно, я бы предпочла забыть, что «я думаю о вас» было связано с блеянием. Такие сильные эмоции для меня невыносимы, и я поспешила попрощаться.

Посидев с телефоном в руках, я заметила, что вся горю, почти как полено в новогоднюю ночь. Не сильно задумываясь, пьяная от счастья, я разделась и вышла в нижнем белье во двор освежиться под струей воды. С одной стороны, это смело, но с другой – а что в этом такого? В конце концов, я вовсе не Наташа Лебрас и легко могла бы сойти за садовую скульптуру Родена, если бы мои соседи проявили минимальную понятливость. Но именно Наташа Лебрас открыла окно, чтобы проорать мне:

– Ну, не могу пове-е-е-ерить! Смотрите все-е-ее!

Я показала ей кулак и крикнула:

– Вы проводите всю свою жизнь в Мужене, лечитесь на термальном курорте, а стоит ли ехать за сотни километров, когда здесь есть душ на свежем воздухе и в великолепных декорациях?

Наташа с грохотом захлопнула окно.

Сожалею. Единственный раз она встала в одиннадцать часов, и ей так не повезло.

Окончив водные процедуры и не имея ничего намеченного на этот вечер, я решила немного прогуляться по кварталу. Во время прогулки я несколько раз почувствовала на себе косые взгляды. И особенно в магазине декоративно-прикладного искусства, куда я заглядывала уже в девятый раз за последние три месяца. В этот магазин я приходила за пледом «Симран» шириной под два метра – как раз по размерам моей кровати. Я всегда считала полезным спать на ней втроем или вчетвером, а в последнее время – с барашком. Люди, которые знают наверняка, сколько друзей останутся у них ночевать, кажутся мне депрессивными. Особенно если их тревожность колеблется между одной персоной и нулем. У Туа была меланхолия, и он съел восемь предыдущих пледов, но это меня не волновало. Гораздо больше меня волновало то, что мои друзья теперь предпочитали вернуться к себе домой, даже если жили за городом. Им не хотелось «делить постель с бараном», они морщились при виде «возмутительных пятен», отпечатывающихся на постельном белье, пятен, делающих простыни «липкими и вонючими», но больше всего их смущали маленькие шарики помета – мой Туа очень трудно освобождал от них хвост и сеял их повсюду. С некоторых пор я проводила жизнь с метелкой и совком в руках, чтобы не размазывать помет по коврам, но когда любишь… Даже Эрик Жуффа не искал больше случая растянуться на кровати в моей спальне, как частенько делал прежде. Нет-нет, он заглядывал иногда, но предпочитал теперь продавленный диван, утверждая, что не потерял всю свою энергию, в отличие от Туа.

Мадам Симран, хозяйка магазина, была не особенно разговорчивой, а несравненная прелесть ее пестрых тканей не казалась ей достаточной причиной для оправдания моего непреодолимого влечения заглядывать, как на работу. Когда я заглянула к ней в четвертый раз, она любезным тоном спросила меня, не держу ли я семейный пансион, коль так часто покупаю пледы, на что я ответила, что у меня только одна кровать, но ночи бывают бурными… Мое шаловливое подмигивание задело ее, и я немедленно поправилась, уточнив, что сплю только с одним барашком, но вот незадача – замечательные изделия фирмы «Симран», вытканные по экологическим нормам да еще с естественными расцветками, неудобоваримые для обычного желудка, барашку пришлись по вкусу. После этой моей невинной шутки, которая на самом деле и шуткой-то не была, она начала делать при мне недовольную физиономию, что шло вразрез с теми суммами, которые перекочевывали из моего кошелька в ее кассу.

Вот и сегодня я снова купила плед, сине-зеленые узоры которого примиряли меня с жизнью так называемой шлюхи. Я была бесконечно благодарна Туа за то, что он позволил мне избежать вечной проблемы выбора среди множества очаровательных моделей, ведь каждый выбор подразумевает чувствительный для сердца отказ от других вещей. Сине-зеленый? Прекрасно! Из магазина я вышла без тени сожаления, вся обращенная в будущее, казавшееся мне абсолютно совершенным. Через две недели в моей жизни появится другой плед. Но смущало то, что мадам Симран, очевидно, хотела, чтобы я как можно скорее покинула ее территорию.

Не намного лучше встретили меня и в кафе, в том числе и официанты, хотя до этого враждебно настроенным казался только хозяин заведения. Правда, кафе находилось в доме, к которому я перенесла кучу выкопанных тисов. Но я так поступила не только для того, чтобы отвести от себя подозрения, но и потому, что там стояли большие мусорные баки, куда складывали коробки из-под замороженных продуктов и прочие ящики. Хозяин кафе, когда всем стало очевидно, что тисы выкопала я, увидел в этом моем акте агрессию. Но что бы он там ни увидел, я очень люблю это прелестное местечко под не менее прелестными аркадами, от которых веяло стариной. Будучи человеком миролюбивым, я даже сказала ему: «Давайте уладим наше маленькое разногласие!» – но он не захотел разговаривать со мной нормально. Что до официантов, внезапное изменение их поведения я не могла объяснить, если не считать, что они, конечно, уже знали про шину мадам Симон, муж которой прилежно посещал бар в этом кафе. Не исключено также, что он рассказал им про небольшой инцидент с участием Туа, который произошел во дворе несколькими днями ранее. Так, ничего особенного. Летом у барашков начинается период гона. Туа, обладая превосходным здоровьем, заводился не на шутку, а у парнокопытных есть склонность угрожать в этот период нападением. Я намеренно сказала «угрожать», это не значит «довести дело до конца». Следуя свои естественным порывам, мой Туа напал на месье Симона, но атаку не завершил, так как испугался появления Селестина, к которому относился с большим подозрением, потому что это маленькое четвероногое совершенно не походило на курсину, а к курсину Туа привык на генетическом уровне. Напал он на месье Симона, а целую трагедию из этого сделала мадам Симон. Я подчеркиваю, лето – сезон любви, и я не собираюсь учить природу!

Под прицелом косых взглядов, в давящей тишине, которую нарушал только шум кофеварки, я спокойно допила свой эспрессо и пошла в булочную, желая купить, как обычно, три багета для голубей… Булочница была сварливой особой, но я не могла удержаться от того, чтобы спросить ее о Незнакомце с площади Вогезов.

– Вы его хорошо знаете, он адвокат…

Она переменилась в лице и гордо заявила, что да, неплохо знает, и уже очень давно. Говоря это, она вытянулась во фрунт, будто в лавочку только что вошел генерал де Голль. Я ее понимаю. Иметь клиентом человека такого уровня – большая честь. В надежде завязать дружескую беседу, я добавила, что мне нравятся многие его рубашки, как и его манера одеваться в целом. Но ей, видимо, недоставало живости ума, и она не выдала ни одного комментария. А затем неожиданно заявила с мечтательной улыбкой:

– Это очень любезный господин… Вы хотите еще что-нибудь, кроме багетов?

Любезный… Я была на небесах. Более того, я захотела быть красивой и умной, чтобы соответствовать ему. Взволнованная, я на несколько минут погрузилась в медитативное созерцание стойки с пирожными. Любезные мужчины меня всегда возбуждали…

Булочница вернула меня на землю, еще раз бросив свое «Больше ничего?», означающее на языке коммерсантов «Может, еще что-нибудь?». Я вздрогнула и машинально взяла шесть эклеров к кофе – ужасная глупость, я никогда не ем пирожных, но мне хотелось доставить ей удовольствие. Ладно, порадую голубей.

Перед тем как уйти, я позволила себе ещё один вопрос или, скорее, два:

– Вы не знаете случайно, в каком году он родился?

Она не знала.

– А где?

Она тоже не знала.

По дороге домой я думала, что он, может, родился в Бресте или в По, и, может быть, год его рождения без последней цифры – 196, но это не так важно, в жизни нельзя узко мыслить. Важно, что он любезный…

Чтобы убить время, я вполглаза смотрела телевизор – новый, так как старый разбил Туа. Умный барашек спрятал телевизионный пульт, но я его нашла, и мы вместе выбрали канал TF1. Одновременно, поудобней устроившись на остатках дивана, я щеткой вычесывала своего любимца. Ему легко жилось, казалось, он никогда не скучал и был счастлив, а для меня нет ничего приятнее видеть, что другое существо счастливо.

У моего барашка было потрясающее умение сосредоточиваться. Он мог целый час смотреть в одну точку, например на край стола, ни разу не моргнув при этом. Его блестящие глаза не выдавали никаких чувств. Тем не менее было очевидно, что его мысли уносятся в маки с их будоражащими запахами, в луга и горы, где скот сейчас перегоняют на летние пастбища. Когда я отвлекала его от бесконечных мечтаний, он смотрел на меня с упреком, закрывал глаза и вздыхал. Но отвлекала я его редко, так как предпочитала уважительно относиться к моментам медитации, и мой Туа, вероятно, мог бы возвыситься до буддийского прозрения.

Если отвлечься от всех разрушений, что он произвел в городской квартире, от его сезонного самцового запаха, от проблем с кишечником и прочих мелочей, уход за ним не представлял никаких трудностей. Но говорить о воспитании я не осмеливаюсь, мне пришлось отказаться от него, так как я убедилась почти сразу, что Туа не запоминает никаких фокусов, никаких команд, которые могли бы поразить публику. По своей сути он был близок к двуногой мужской особи, ограниченной в близости к природе. Если Туа кормить и поить, если предоставить ему некоторую свободу и дать немного ласки, он будет самым счастливым из мужчин. И даже более того, не многие из мужчин способны достичь такого уровня мудрости, какого достиг мой барашек.

Бараны вообще мудрые. Ни один из них не станет осложнять себе жизнь, как, например, месье Жуффа, который, сменив пластинку, сказал мне, что жена его обманывает. Это было лучшей обнадеживающей новостью за последние месяцы. Но он сделал из этого трагедию, считая, что сам все испортил. Я же придерживаюсь другой точки зрения. Если муж долгое время обманывает свою жену, а потом и она принимается делать то же самое, значит, будущее у них многообещающее, с циклическим переключением с одного на другое. И этому многие могли бы позавидовать. Единственное, что требуется, – составить расписание, чтобы не случилось пересечения адюльтеров, грозящего полной анархией, но, в конце концов, набросать устраивающий всех график не сложнее, чем подобрать таймшер для пятидесяти человек. Я даже попыталась доступно объяснить все это Эрику, но он заблеял, что это вовсе не смешно. Естественно, я пошутила, и все-таки я не вижу связи между желанием развестись при наличии верности и желанием сохранить семейную жизнью при хроническом наставлении рогов.

Чтобы немного расслабиться, я решила нанести визит мадам Ревон, но и здесь мне пришлось пережить не менее ужасные мгновения.

Высокопарно выражаясь, я пришла искать утешение в заботах о старости, чтобы избежать волнений молодости. А дело все в том, что вчера ко мне наведался инспектор из государственного казначейства. Он предупредил, что подходит срок заполнения налоговой декларации, и агрессивно задал несколько вопросов насчет моих доходов за три последних года.

– Какую сумму вы задекларировали?

– Ту, что получила, это должно быть отмечено в документах, – ответила я.

На самом деле я не помню, сколько получила денег в виде дохода, вероятно, достаточно, чтобы нормально жить, не заботясь о том, сколько там у меня на счету. Это и есть право на забвение цифр. Это я ему и сказала. А так как мой ответ ему явно не понравился, я нанесла ему удар, полностью соответствующий моему стилю мышления:

– Месье, я никогда не обманываю! И это с моей стороны не гражданская доблесть, к счастью я далека от этого, так как ненавижу пошлые добродетели, о которых много говорят, но которые редко претворяют в жизнь. И мой здравый смысл отговаривает меня от длительных отношений с лицами, которых я осуждаю за привычку врать, хотя осуждаю я их, несомненно, напрасно.

Он почему-то решил, что я разговариваю с ним свысока, и изъявил желание проверить мои бумаги, но что я ему сказала, что он всегда может это сделать. Потом я добавила, что хоть я и считаю себя неспособной ни к каким расчетам, но я должна хорошо понимать, как ведутся сделки, поэтому предпочитаю проверить свои бумаги сама.

В предвкушении невыразимого счастья завтрашнего свидания с Незнакомцем с площади Вогезов, я предложила ему заплатить в течение ближайших двадцати четырех часов ту сумму, которую он укажет. Иногда очень трудно понять намерения Всевышнего, но в данном случае любую цену я нашла бы совершенно правильной. Он покрылся пятнами и ушел не попрощавшись.

Но все это я даже не успела изложить мадам Ревон, так как она сразу же заявила мне, качая головой:

– Нет, вы знаете, я больше не могу вас поддерживать.

«Поддерживать» – это, конечно, преувеличение, но она явно дала понять, что собирается перейти от нейтралитета к враждебности.

Я вошла в комнату и села на диван, хотя она мне не предлагала, и Селестин тут же подошел показать мне свои зубы. Думаю, он принял меня за дантиста, а может, вознамерился укусить, хотя его крохотная пасть раскрывалась максимум на два сантиметра. Чтобы приободрить Селестина, я предложила ему пойти почистить зубки, но мадам Ревон даже не улыбнулась. Она сказала: «Проблемы множатся, и это становится нестерпимым!» – и я спросила какие. Но мадам Ревон, будучи старой, наверное, забыла какие. Она вдруг стала грызть ноготь указательного пальца, а ее глаза в это время искали признак стены, а может, и горшка. Потом она встала, чтобы что-то посмотреть среди своих безделушек, потом снова села, а я жестко произнесла: «Я жду…» У нее был совершенно потерянный вид, и я почувствовала себя чудовищем.

Чтобы помочь ей, я рассказала о том, что сделал Туа… ну, частично, – чтобы она больше не грустила из-за проблем с памятью. Я умолчала про очень большие тумбы на улице, которые он сломал, про углубления на нашем газоне из-за копытцев Туа, а также про дверь подъезда со следами ударов его лба и копыт (это она, наверное, видела).

– И вы знаете, оказывается, барашки любят резину… – радостно произнесла я.

И тут она встрепенулась:

– А шина мадам Симон, разве это не скандал?

– Не знаю, как насчет шины, но то, что мадам Симон устроила скандал на пустом месте, очевидно…

Увы, я не успела развить эту тему, так как мадам Ревон оклемалась и обнаружила память слона. Видеть ее гнев для меня было некоторым удовольствием – разве плохо, когда человек просыпается? – но все хорошее имеет свойство заканчиваться.

Я уже собиралась уходить, когда она мрачно сказала:

– Мой Селестин умирает от страха из-за этого барана! Да и я не осмеливаюсь больше спускаться вниз!

Таким образом, я приняла на себя самое большое обязательство в жизни: отныне я должна была выходить во двор с Селестином в руках, чтобы он прогулялся. Эта глупость продолжалась пятнадцать дней, до того момента, пока не вмешалась сама жизнь.

Ненавижу, когда кто-то плачет над моей судьбой, потому что через чужую боль я начинаю осознавать свою собственную, но я вовсе не собираюсь еще более усугублять свои невзгоды. В жизни так много тяжелых моментов, которые кажутся бесконечными, но достаточно посмотреть на календарь и часы, чтобы увидеть: да они ничто по сравнению с мгновениями истинного счастья, принадлежащего вечности.

До свидания с Незнакомцем с площади Вогезов оставалось совсем чуть-чуть.