Никифор Подковыров по обыкновению проснулся рано и внимательно прислушался, не открывая глаз.

Если лежать вот так, зажмурясь, то все звуки, которыми полнился дом, становились особенно отчетливыми и словно выстраивались по ранжиру: этот – главный, на него необходимо сразу обратить внимание, а эти – пустяковые, их можно даже и не замечать пока что, время не приспело. Хотя скоро и они, наверняка, начнут зловредничать и отравлять существование…

Ну, что там слышно? Трубы хлюпают и булькают, но это ничего, еще терпимо. Голосит сливной бачок – так уж который год, пора бы и привыкнуть, главное, не развалился, держится, а остальное – ерунда. Весь пол прогнил, сифонит через щели в окнах, лоскутами кучерявятся обои – тоже не смертельно. Вот со стеной в углу – проблема. Там, у потолка, такая трещина!.. Ладонь просунуть можно. А недавно ведь была совсем тонюсенькая ниточка, не сразу разглядишь. М-да… как бы стенка не обрушилась. И ладно – днем, тогда хоть можно убежать, а если ночью, когда спишь, да кирпичом по голове?! И пикнуть не успеешь… Очень нехороший звук идет оттуда: эдак пакостно шуршит, скребется, будто кто-то затаился – только тяжко дышит…

Дом, понятно, старенький, лачуга, а не дом, но надо ж где-то жить, других хоро́м не предлагают. Как воздвигли этот барак давным-давно на городской окраине, так он последним на улице и остался. Дальше – ничего, дальше – чисто поле, огороженное темно-синим частоколом леса возле горизонта.

Все соседи правдами-неправдами отсюда выкарабкались, а вот Подковырову – не удалось. Застрял. Был, впрочем, до недавних пор дружок и закадычный собеседник из квартиры, что напротив, Феофан Жевякин, башковитый дядька, да и тот исчез – каким-то образом сумел на выборах по списочку партийному продраться в Думу, где и начал плодотворно возглавлять особый комитет по думским мироощущениям. Как пояснял Жевякин, комитет холуйский, но зато доходный. Тоже верно. Подковыров это понимал. Еще Жевякин заявил, прощаясь: ты, брат, не горюй, немножко потерпи, я тебя выдерну отсюда, дом снесем, и будет тебе новый. И – пропал. Оно естественно: хватает дел и без того.

Надежда, правда, оставалась на приятеля Андрюшку Срамолюбцева, который в журнале «Чудо и жизнь» возглавлял хозяйственную часть. Он тоже обещал помочь с квартирой. Но с ним вышел казус: только объявили, что стране необходим очередной душевный гимн, способный в каждом пробудить патриотическую спесь, так Срамолюбцев моментально тиснул у себя в журнале некие стишата собственного сочинения, где всё воспел, как есть, – потомкам в назидание. Куплетов было много, и Никифор Подковыров смог запомнить лишь начало:

Вроде и не бог весть что, однако же кому-то из завистников – в уютных кабинетах местного начальства – текст померещился коварным и тлетворным, экстремистским даже, или попросту формальная зацепочка была нужна, предлог для запланированной загодя разборки, и тогда, чтоб осадить строптивого поэта, в тихую редакцию нагрянули с проверкой. А уж результат был предсказуемым – нашли по хоз-финчасти кучу упущений, то бишь признаки циничного, как отмечалось в деле, воровства, и Срамолюбцев загремел на восемь лет. Новым начальником отдела стал свой, полезный, человек. Понятно: если б не дурацкий гимн, то и журить за воровство никто бы раньше времени не стал. А так… Тщеславие сгубило прыткого Андрюшку. Историческую перспективу ему подавай!..

И опять Никифор Подковыров оказался без малейших видов на пристойную квартиру. Больше помощи ждать было неоткуда. Завод, где он работал, за долги закрыли, а куда-либо еще устроиться не получалось – возраст аккурат шел к пенсионному, и всюду, где Никифор появлялся, на него смотрели, как на дурачка. В заначке оставалось, правда, малость денег, да на сколько хватит?!.

Каждый раз, просыпаясь и прислушиваясь к разным звукам в стареньком бараке, Подковыров неизменно возвращался к своим давним упованиям и только горестно вздыхал. Работы нет, жены нет, детей нет, денег кот наплакал, дом вот-вот развалится… Никчемная, по сути, жизнь. Даже и не жизнь, а какое-то гнилостное существование.

Вот и сегодня Подковыров тихо встал (ему казалось, что любой чрезмерный звук или неловкое движение внезапно могут обвалить весь дом), оделся и привычно выглянул за дверь – к стене снаружи был прибит обшарпанный почтовый ящик. Никаких газет или журналов Подковыров не выписывал уже давным-давно, однако ящик проверял исправно, потому что в самый неурочный час туда могли подкинуть то жировку, то уведомление о неуплате по неведомо откуда выросшей цене за свет и газ, то просто сообщение-предупреждение-напоминание о чем-либо таком поганом, отчего душа потом болела целый день. Могли, конечно, принести и письмецо – к примеру, от того же Срамолюбцева. Тут надо было сразу отвечать, поскольку, это Подковыров понимал, на зоне сплошь тоска и друга оставлять в беде никак нельзя, ему любое слово с воли – праздник.

Никифор малость постоял, всей грудью втягивая утренний осенний воздух, и привычно обозрел пейзаж, который открывался со двора: некошеное поле, речка, а за речкой – лес. Красиво, что и говорить. Назад, за свой барак, Никифор не любил смотреть – там понемногу подступали новые многоэтажные дома, где Подковырову, естественно, не жить. А коли так – чего же пялиться на чьи-то там хоромы?!.

Хитроумным ключиком он отомкнул замок и сдвинул донышко у ящика – ровно настолько, чтоб удостовериться: есть нынче почта или нет. В ладонь ему упал квадратный небольшой конверт из очень жесткой, рыжей, чуть пупырчатой бумаги. По диагонали, а не прямо, как положено, шла надпись исключительно красивым типографским шрифтом: «Лично – Подковырову Н.С.». Ни адреса, ни штемпелей почтовых – ничего. Лишь эта надпись… Что-то необычное почудилось Никифору в таком письме, и сердце поневоле часто застучало.

Он вернулся в дом и, чуть помешкав, старенькими ножницами вскрыл конверт. Внутри оказался сложенный вдвое белоснежный листок, а на нем тем же шрифтом было выведено: «Г-н Подковыров! Настоятельная просьба – нынче в полдень оставаться дома». Дальше значились число и год.

Это увесистое «г-н» отчего-то не понравилось ему. Хотя в былые времена писали и похлеще – «т-щ». И ничего. Ко всем так обращались.

«Ага, – сообразил Никифор, поглядев на календарик в наручных часах, – это как раз сегодня. Что же, подождем».

По правде, в полдень он и не намерен был куда-то уходить, но надпись словно излучала магнетическую силу, понуждая ход естественных событий принимать как нечто, чуть ли не ниспосланное свыше.

Подковыров позавтракал, включил старый черно-белый телевизор, упрямо показывавший только НТВ, и начал ждать. Вот тут и выяснилось, что включил совсем не зря: в урочный полдень именно с экрана в комнату шагнул престранный гость.

Как это получилось, Подковыров никогда не смог бы объяснить, но факт остался фактом: на секунду отвернувшись, чтоб взять новую пачку сигарет, Никифор вдруг услышал шум и в следующий миг увидел визитера – тот как раз вытягивал из экранной рамки вторую ногу в легкомысленно-балетной туфельке. Во всяком случае обувка была явно не по сезону.

Нервной скачущей походкой, часто перебирая тонкими, кривыми, как у манекенщиц, ножками, незнакомец проследовал к окну и там остановился. Одет он был в блекло-зеленый, будто вылинявший от обильных стирок полутренировочный костюм – полускафандр, слегка обсыпанный – то там, то здесь – искрящимися звездочками. Выражение лица имел немного туповатое, но в целом благородное, сродни тому, какое наблюдается по телевизору у разных губернаторов и депутатов. Видно, положительная личность.

– Подковыров? – строгим голосом спросил незваный гость.

– Ну, я… – признал Никифор.

«Мать честная, да никак пришелец!» – в тот же миг подумал он и от такого вывода вместо испуга ощутил прилив внезапной радости – всё развлечение в унылой жизни!..

– Х-м, я вижу, ты не удивлен, – заметил посетитель.

– Вроде… нет, – ответил Подковыров. – Мне дружбан мой – он сейчас на зоне срок мотает, а до этого в большом журнале по хозчасти заправлял – всегда указывал: не сомневайся, они есть! Не бойся их. Не навредят. Нам дадено друг другу больше насолить…

– Действительно, – кивнул пришелец. – Мы и вправду есть.

– Ну, и чего? – подбодрил Подковыров.

– Не суетись. Меня зовут Митюха, – с важностью представился пришелец.

– Митька, стало быть?!

– Нет! Это слово бранное и очень неприличное.

– И что же оно значит? – встрепенулся Подковыров.

– Не могу сказать, – замялся гость. – Ужасно неприличное. Такое вслух не говорят. Нельзя. А вот Митюха – исключительно солидно. Как бы титул.

– Ладно. Пусть Митюха будет. Один черт.

– Вот это славно. Ты – покладистый, и мы с тобой договоримся. – Гость счастливо улыбнулся.

– А о чем? – спросил Никифор.

– Обо всем! Затея грандиозная!

– Я понимаю… – согласился Подковыров – так, на всякий случай, чтоб Митюху не обидеть.

– Правда? – удивился тот. – Ну ты даешь! Выходит, не ошиблись мы с твоей сообразительностью.

– С этим – без проблем, – польщенный, крякнул Подковыров. – А письмо прислал кто?

– Мы. Так вроде бы солидней получалось. Убедительнее, что ли. Не из телевизора же на весь свет голосить: сиди и дожидайся в полдень!

– Оно верно. Вылезать из телевизора – порядок, а кричать – не надо. Не поймут. Не все, как я.

– Само собой. Вот потому тебя и выбрали.

– Куда?

– Да не куда, а для чего. Тут юбилейчик был – Начала Всех Времен, и мы устроили большую лотерею. Очень интересный выигрыш: один, но просто сказка!

– Я с государством в лотереи не играю, – отрубил Никифор.

– Ну, какое ж государство!.. – фыркнул с небрежением Митюха. – Бери выше!

– Выше? – удивился Подковыров. – Разве так бывает?

– Еще как! Ты, главное, запомни: мы – это Вселенский Собор Разумов. А в нем есть Лига Благодетелей. И все несчастные и обездоленные – под контролем. Им подарки делают. Кому – пожрать, кому – обновку, а кому – приятную дорогу на тот свет.

– Не понимаю… на тот свет… чего же тут приятного? – невольно возмутился Подковыров.

– Разные бывают пожелания, – вздохнул Митюха. – Одному – еще б родиться разик, а другому – и не появляться б никогда. Мы всё учитываем, все нюансы, и никто, поверь, не обижался.

– Ну, а я? – не выдержал Никифор.

– Вот теперь поговорим и о тебе. В дерьме живешь, не так ли?

– Если по большому счету…

– Да хоть по какому! Мысли всех рассудков во вселенной нам известны досконально. Мысли и желания… – Митюха огляделся. – Может быть, предложишь сесть? А то стоять обременительно… И дует от окна.

– И впрямь, – засуетился Подковыров. – Ножки слабенькие, я заметил сразу.

– Зато разум колоссален! – с недовольством возразил Митюха.

– Это уж тебе виднее, я не спорю. И садись, где хочешь. Стул есть, кресло… Правда, ветхонькое, но еще послужит. Ну, и?..

– Так об чем я? – уточнил Митюха, осторожно опускаясь в кресло.

– О желаниях…

– Ага. О мыслях и желаниях. Твой дом вот-вот развалится…

– К тому идет, – смиренно подтвердил Никифор. – Сколько раз сигналил, письма слал – всё бестолку. Другие вон – жируют, а мне – шиш.

– Я возмущен! – нахмурился Митюха.

– Толку-то?

– Нет, не скажи, – Митюха с важным видом распрямился в кресле. – Очень даже много толку. Твое горе, помноженное на мое негодование, в итоге принесло свои плоды. Я говорил про лотерею?

– Говорил.

– Так вот. Недавно сделали одно изобретение. Невероятное по перспективам и размаху. Чувствуешь?

– Пока что нет, – смятенно произнес Никифор.

– Вселенский умный дом! И каждому бездомному – по эдакому чуду. Раз и навсегда. Сечешь?

– А что это такое? Разве недостаточно обычного?

– Обычный никогда не будет до конца хорош. Ну, как ты не поймешь?! – Митюха вдруг заволновался, словно было нечто, исподволь смущавшее его. – Всегда ведь хочется иного, лучшего!..

– Что до меня, – заметил Подковыров, – то я буду рад и однокомнатной в хорошем доме. Разумеется, не где-нибудь в Зажопине, в районе новостроек, а в приличном месте. Чтобы рядом магазины были, скверы, и до центра три часа не ехать…

– Тебе только кажется, что этого довольно, – сокрушенно повздыхал Митюха. – А получишь всё, и через месяц уже – мало, разные нюансы неучтенные возникнут. Так всегда…

– Х-м, – призадумался Никифор. – Через месяц – вряд ли, хотя в принципе… Наверное, ты прав. Когда паршиво, быть бы живу. А потом…

– Вот именно! – Митюха до того воспрянул духом, что вскочил из кресла и на чуть дрожащих хлипких ножках принялся шагать по комнате. – Ты сам все объяснил. Поэтому – о сути. Новшество невероятное, как говорится, штучное изделие. Возможно, после доработают, размножат, пустят в серию… Пока же экземпляр – один.

– Мне больше и не надо, – скромно молвил Подковыров.

– Я не сомневаюсь! Но дослушай!.. В честь Большого взрыва – у Вселенной, понимаешь, дата круглая наметилась – мы провели совсем уж праздничную лотерею. Лига Благодетелей решила отыскать особенно несчастного и обездоленного во Вселенной и вручить ему наиглавнейший приз. Кидали жребий – десять триллионов триллионов раз. И вот я здесь!

– Да, я несчастен, – гордо подтвердил Никифор. – Даже и не знаю как. Вы молодцы. Мне мой дружбан, который срок мотает, говорил всегда: есть в мире справедливость! Только… где ж подарок?

– Погоди! Дай досказать, чтоб не было потом бессмысленных вопросов или жалоб. Значит, так. Тебе вручается необычайный дом. Таких ни у кого на свете больше нет.

– Усвоил. Дальше!

– С чем бы мне сравнить его – для ясности? – Митюха щелкнул пальцами и призадумался. – Ага. Скажу: фантасты о таком уже мечтали. Ты фантастику читаешь?

– Н-ну, – смутился Подковыров, – иногда. Жюль Верн, Беляев, Буратино…

– Это всё не то. Хайнлайн…

– Не знаю.

– Кржижановский…

– И его не знаю.

– Скверно. Был еще Житинский… Вот они как раз писали. О доме с громадным числом измерений. В принципе похоже. Хоть и не совсем. У нас – гораздо лучше.

– Я не сомневаюсь, – быстро произнес Никифор, вдруг заволновавшись, что ответами своими напугает и разочарует благодетеля.

– Да, у нас не просто расширение пространства, а вселенский, бесконечно умный дом, – негромко, но торжественно сказал Митюха. – Собственно, Вселенная и есть…

– Звездáм числа нет, бездне дна… – пробормотал Никифор.

– Что? – не понял гость.

– Да мой знакомец, депутат Жевякин, эдак говорит. Как надерется, так и говорит. Потом не помнит, правда, ничего…

– Он светлый человек? – с внезапною тревогой уточнил Митюха.

– Как сказать… Ворует помаленьку, но не вредный.

– Он несчастный?

– А они там все несчастные. Им вечно мало. Я их не жалею.

– Значит, этот отпадает, – облегченно покивал Митюха. – Может подождать.

– Конечно, может! Ну, а дальше? – Подковырову хотелось поскорей уйти от щекотливой темы. – Где он будет, этот дом? Большой он? Во дворе-то хоть поместится?

– Окстись! – Митюха выдержал трагическую паузу. – Какой там двор?! О чем ты? Я же говорю: вселенский дом ! Со всеми причиндалами! Безмерно совершенный и разумный! Ты один им будешь обладать. Пока, наверное… – поспешно уточнил он.

– Ну, и что я буду делать с ним? Как буду жить?

– А очень просто. Всё – твое! Любое пожелание, любое устремление… Положим, ты захочешь путешествовать. Ведь любишь путешествовать?

– Не знаю, может быть, – пожал плечами Подковыров. – Были б деньги…

– Да они теперь и не понадобятся! Понимаешь? Открываешь дверь, и сразу – в путь.

– И далеко уйду?

– Хоть до границ Вселенной!

– Х-м, – пригорюнился Никифор. – Знакомая песня: границы у нас на замке… Ну, а… дальше?

– Вот дальше нельзя. Мироздание не позволяет. Ты прав: за границу – ни шагу.

– Ладно, – вздохнул Подковыров, – тут я потерплю, не привыкать. И сколько времени так можно путешествовать?

– А это уж зависит от того, куда ты направляешься. Желаешь – в прошлое…

– Ох ты! – невольно восхитился Подковыров.

– Я и говорю: сплошные чудеса. И в прошлое ты можешь углубиться на пятнадцать миллиардов лет.

– Всего-то?

– Ничего себе! Да разве мало?

– Вообще-то нет, – уклончиво ответил Подковыров. – Ну, а вдруг захочется еще?

– Нельзя. Там – сингулярность. Значит, стоп машина. Дальше дом не пустит.

– Жаль. Конечно, мне на эту сигуряльность наплевать, но все равно. А если в будущее? Тоже интересно ведь…

– Еще бы! Тут ты миллиардиков на двадцать сможешь отойти. Покуда во Вселенной не наступит тепловая смерть. Но это, ежели Вселенная открытая. А если все-таки границы существуют, то дойдешь до точки, где она начнет сжиматься, – и придется поворачивать оглобли. Дальше снова – ходу нет.

– Смотри-ка ты! – разочарованно сказал Никифор. – В прошлое не убежишь и в будущее – тоже. Не пойди туда, не повернись тут… Какая-то тюрьма народов получается!

– Да, батюшки, зачем тебе так далеко?!. – сердито закричал Митюха.

– А вот – хочется, – сварливо отозвался Подковыров. – Я всю жизнь, считай, провел здесь, во дворе своем. И если уж такая вдруг возможность появилась…

– Нет ее! – с тоскою простонал Митюха. – Как ты хочешь – нет!

– Вот то-то и оно. А ты наговорил… Вселенский дом, бескрайний, совершенный, умный…

– Это правда. Лучшего природа не придумала.

– Природа? Вы же сами сделали…

– Да, захотели сотворить по-своему, – вздохнул Митюха. – А получилось, как в природе. По законам мировым. Теперь, поди, не отличишь… В том и величие содеянного. И тебе, ничтожному, всё это предлагают!

– Не такое уж, выходит, и фуфло, – отметил Подковыров, – коль нашли меня и предлагают… Но, как говорил Жевякин, недоделочки меня не очень радуют…

– Какие недоделки, бог с тобой?! Законы существуют, вечные природные законы. Их никак не обойти.

– Природные! – сказал, зверея на глазах, Никифор. – Знамо дело. Их пытаться обходить – себе во вред. Зато уж наши сочиняют так, чтоб можно было за версту объехать. И других законов нам не надо. Это каждый знает. Ведь никто не любит кабалу…

Митюха горестно развел руками:

– Может, на Земле у вас и так, но то, что мы задумали и предлагаем – в принципе иное. Полная свобода, полный достаток, только – в некоторых рамках. Разве ты, Никифор Подковыров, бедный и несчастный, столь свободен в этой жизни?

Вероятно, целую минуту Подковыров размышлял, мучительно обсасывая фильтр незажженной сигареты.

– Ты, пожалуй, прав, – сказал он наконец. – Но я зато могу мечтать. О чем угодно и когда угодно. И плевать мне на вселенские законы. Там, в мечтах, ограничений нет совсем. Все правила – мои, и только я могу их изменять. И это никого не задевает. Вот в чем дело.

– А ведь дом – ничей. Пока, – напомнил вкрадчиво Митюха. – И владеть предложено тебе. Умнейший, совершенный дом. Прекрасней не бывает. Посмотри, в какой лачуге ты ютишься!

– Ну и что? Я в общем-то привык. Хотелось бы, конечно, что-нибудь получше…

– Так бери! Тебе дают!

– И после каждую минуту вспоминать: того нельзя, сюда нельзя, от сих до сих – запрещено?.. Всё круто, счастье льется через край. Да эдак спятишь через день!

– А здесь не спятишь?

– Постараюсь.

– Странный ты, однако, – произнес прокисшим голосом Митюха. – Я бы прямо здесь, сейчас, в один момент, преобразил твое пространство, весь твой двор, твою лачугу – и жируй, гуляй, живи, как бог! До самой смерти. Впрочем, если пожелаешь, то и смерти можно избежать – естественно, в пределах хронологии Вселенной. Будешь ездить взад-вперед – то в прошлое, то в будущее…

– А по сути-то – топтание на месте, – жлобски уточнил Никифор. – Разве это жизнь?!

Митюха подошел к столу, взял корочку сухого хлеба и с довольным видом прожевал. Никифор в свой черед открыл початую бутылку, вылил все, что оставалось со вчерашнего, в стакан и, крякнув, выпил.

– Хорошо!

– У всех свои критерии, – рассеянно признал Митюха. – Я не ожидал, что ты так повернешь…

– Я тоже, – неожиданно смутился Подковыров. – Думал: нос Жевякину утру. Не только депутатам счастье… Ну, а дом куда теперь? Без дела пропадет?

– Не пропадет, – махнул рукой Митюха. – Мы переиграем лотерею. Обездоленных, несчастных – много, и согласные всегда найдутся. Ведь не все же рассуждают так, как ты. Хозяин в доме будет, уж не сомневайся. Будет с толком управлять и жить…

Никифор криво усмехнулся:

– Чтоб несчастный с толком управлял… Не знаю… Что́ он понимает?! Только наломает дров.

– Да он от этого счастливым станет! Поумнеет и остепенится. И со временем…

– Во-во! Счастливые и пишут нам различные декреты. Им бы только воровать… Им бесконечности твоей пределы не нужны.

– Опять ты… Не пределы, но законы!

– Всё одно. Садись. Чего вскочил?

Митюха приосанился, придал лицу торжественное выражение и с придыханьем заявил:

– Нет, я не сяду. Я уйду. Ты не готов, и мне здесь делать больше нечего.

– Не то чтоб не готов, – поморщился Никифор, – но… Сам прикинь!

– Несчастных много, – повторил Митюха. – Честных, искренних несчастных, для которых каждый знак внимания – нежданный, удивительный подарок. Мы в беде их не оставим.

– В добрый час, – ответил вяло Подковыров.

– Отвернись! – скомандовал Митюха.

– А зачем?

– Так надо. Ты не должен видеть, как я буду уходить.

– Настолько страшно? – хмыкнул Подковыров. – Я же видел, как ты появился.

– Мы уходим по-другому. Так заведено.

– М-да, – покивал глубокомысленно Никифор, – каждый сходит с ума по-своему. Ну ладно, черт с тобой. Прощай?

– Прощай, – уверенно сказал Митюха. – Может, передумаешь?

– Нет. Мы ж договорились!

Подковыров отвернулся и, зачем-то мысленно считая до двух сотен, стал прислушиваться. Но со стороны окна не доносилось ни малейшего движения.

«Всё!» – наконец скомандовал себе Никифор и с тревогой оглянулся.

Никого. Митюха попросту исчез – беззвучно растворился в воздухе, как будто никогда здесь и не появлялся. Только скверный запах – словно из общественной уборной возле пункта по приему стеклотары – неожиданно поплыл по комнате…

«Проветрить надо, вон как насмердел!» – подумал Подковыров, распахнул дверь на крыльцо, немного задержался у порога и спустился по гнилым ступенькам.

Удивительное дело: угрызений совести он не испытывал. Да, собственно, и в чем он мог бы упрекнуть себя? Не захотел принять подарок? Так ведь это его право! Ну и что, что он несчастен?! Не любое подношение способно скрасить жизнь, нет, не любое.

Он оглянулся на свой дом. Лачуга, разумеется, вот-вот развалится, и перспектив на улучшенье – никаких. Зато, коль посмотреть в другую сторону… Какой простор, какая красота! Иди, куда захочешь, жизни недостаточно, чтоб до конца дойти, и небо синее над головой – такое беспредельное, такое чистое!.. И нет таких законов здесь, в земной юдоли, запрещающих идти, бежать, лететь – сколько душа попросит, и мечтать о бесконечном, вечном и разумном, у которого и впрямь не существует, ежели подумать, никаких пределов, кроме твоего стремления… Покуда жив, пределов нет.

Не то, что этот дом, куда пытался запихнуть его незваный благодетель. Да и было ли все наяву? Приперся, колдырь колдырем, как давешний сосед и депутат Жевякин, невесть что наобещал…

Возможно, он и совершенный, этот удивительный вселенский дом, но… как-то чересчур. Не для простого человека.

Негде разгуляться, вот в чем дело.

Истинно, тюрьма народов!..