Глава первая

Скваманда, столица Земли скорпионов. Накануне открытия Арисской ярмарки.

В этот дополуденный час, когда самые стойкие из ночных гуляк уже разбрелись по домам, а время для нового застолья еще не наступило, «Веселая таверна» ничем не оправдывала свое название. В просторном зале лишь маленький столик в дальнем углу был занят, там неспешно цедил вино тщедушный юноша с добродушным до идиотизма лицом.

Молодая служанка терла щеткой и без того чистый пол со старательностью работника, за которым наблюдает хозяин. Сам хозяин, разменявший пятую дюжину Фрам по прозвищу Горелый, за стойкой придирчиво выискивал несуществующие пылинки. Голову его как обычно покрывал белоснежный кусок ткани, пряча от посторонних глаз безобразные шрамы. Говорили, что Фрам не снимает платок даже ночью.

Аккуратность была страстью Фрама, намертво въевшейся в характер с раннего детства. В пору бурной юности он никогда не создавал беспорядка в обнесенных им домах, скрупулезно оставляя не приглянувшиеся вещи строго на своих местах. По совершенно непонятной причине именно эта особенность злила обворованных хозяев больше всего.

Человек, приехавший в столицу впервые, ни за что бы не поверил, что именно эта чистая, светлая и уютная таверна является сердцем преступного братства не только Скваманды, но и всей Земли скорпионов. Местные же жители – из числа законопослушных – обходили «Веселую таверну» стороной. Вовсе не из-за опасности для жизни или кошелька – Фрам при помощи парочки расторопных громил не допускал в своем заведении больше безобразий, чем это положено в любой уважающей себя таверне. Все дело в ценах. Случайный посетитель, узнав стоимость заказа, обычно покидал это негостеприимное пристанище, изумленно качая головой и нередко отпуская в адрес хозяина не самые лицеприятные замечания и пожелания. Фрама это ничуть не трогало, а посетитель навсегда забывал дорогу в «Веселую таверну».

Однако люди, жившие трудами неправедными, платили установленные цены весело и с удовольствием – когда в кармане водились дзанги. Если же с дзангами было туго (а никому не везет все время, не так ли?), имелся один простой способ не остаться голодным и трезвым. Достаточно было положить руку на стол, скрестив средний и указательный пальцы и подняв большой кверху. Этот простой и понятный в определенных кругах знак предназначался для Фрама и позволял получить не только кусок мяса и жбан пива, но и добрый совет, который, как известно, стоит гораздо дороже. Конечно, бывают советы пустые, не стоящие и корки хлеба, но это не относилось к советам хозяина «Веселой таверны».

Каждый знал, если ты на мели, поделись своей проблемой с Фрамом и можешь считать, что половина проблемы растаяла, как сугроб под весенним солнцем. Он всегда подскажет, где в данный момент ты сможешь наилучшим образом проявить свои таланты. Информация стекалась к нему со всех двенадцати Земель Зодиака. Каким образом? Этого точно не знал никто. И, положа руку на сердце, не находилось и желающих узнать. Ибо жизнь излишне любопытных зачастую даже короче, чем слишком глупых или жадных.

И этой информацией Фрам делился щедро и совершенно бескорыстно – но только с теми, кому она действительно была нужна. Расчет предельно простой. Будучи рачительным хозяином, Горелый был кровно заинтересован, чтобы клиент чаще платил за свой ужин, чем получал его бесплатно. Схема вполне себя оправдывала, судя по крепким дубовым столам, достаточному количеству свечей в бронзовых подсвечниках и действительно неплохой кухне в таверне. Ходили слухи, что повар Фрама раньше работал у двоюродного брата Сына Скорпиона. 0Горелый знал, что это не так, но слухи не опровергал.

Сейчас Фрам с удовольствием наблюдал за работой служанки. И ее старательность была не единственной и даже не главной причиной этого удовольствия. Прищурив по обыкновению глаза, Фрам переводил взгляд с крепких и широких бедер на высокую грудь. И снова возвращался к бедрам. Увлекшись работой, девушка не заметила, как туника задралась, явив на обозрение совершенно дивную картину. Очень умело не заметила, усмехнулся про себя Горелый. Девчонка новенькая и, пожалуй, знает, как можно закрепиться на рабочем месте, а то и выбить небольшую прибавку к жалованию.

Скоро придет время, философски размышлял Фрам, и он будет способен получать наслаждение только от кружки теплого сладкого вина перед сном и тазика с горячей водой под ногами. Но пока… Фрам направился, было, из-за стойки в зал, чтобы недвусмысленно выразить служанке свою благодарность за добросовестно выполненную работу. И вдруг остановился как вкопанный. Несмотря на годами отточенный контроль над эмоциями, лицо его выразило немалое изумление. Еще бы. Сам начальник сквамандской Стражи, господин Рикатс собственной нахальной персоной почтил присутствием его скромное заведение. В полной форме, но без оружия. Впрочем, бронзовые наручи вполне могут его заменить. А рука у этого толстого ублюдка и так тяжелая, Фрам это знал. Не по своему опыту, хвала Скорпиону, но знал.

Долго теряться Горелый себе не позволил. Немножко удивления на лице оставил, только сверху припудрил льстивой восторженностью. Из-за стойки вышел, но на служанку, испуганно забившуюся в угол, теперь даже не смотрел. Старательно растянул лицо в улыбке, отвесив низкий поклон:

– Достопочтенный господин Рикатс! Как мне выразить благодарность, которую я…

– Для начала выпрямись, потом рожу попроще сделай, – мимоходом посоветовал Рикатс, проходя мимо хозяина таверны.

Сел он за самый ближний к стойке стол. Снял шлем, поставил рядом на скамью. Ленивыми, неторопливыми движениями отер ладонью пот со лба и затылка. Не глядя в сторону все еще согнутого пополам Фрама, буркнул:

– Вина… Хотя нет, – усмехнулся каким-то своим мыслям и поправился. – Пива неси. Два кувшина.

– Всенепременно! – не убирая улыбки, заверил Горелый и щелкнул пальцами в сторону служанки. – Слышала? Два кувшина лучшего пива и закуску для особых гостей.

Девчонка с ошалелыми глазами умчалась на кухню, едва не опрокинув по дороге стол. Сидящий в углу посетитель вино пить перестал и взирал на происходящее с поистине детским любопытством. На лице ясно читалось благоговение. Очевидно, он возносил хвалу всем двенадцати богам за то, что имел счастье воочию лицезреть столь великого человека.

– Что-нибудь еще, господин Рикатс? – осведомился Фрам.

– Ага. Сюда садись. – Начальник Стражи указал пальцем указал на место напротив себя.

– Никак не смею, господин Рикатс. – Горелый сокрушенно покачал головой. – С позволения сказать, недостоин.

Перебор, подумал Фрам. Заигрался. Однако Рикатсу, по всей видимости, до его ерничества никакого дела не было. Не меняя выражения лица, он сказал:

– Как хочешь. Тогда здесь стой.

Раскрасневшаяся не то от испуга, не то от быстрой беготни служанка принесла серебряный поднос с двумя бронзовыми кувшинами. И когда успела перелить, усмехнулся про себя Рикатс. Дрожащими руками, но очень ловко и быстро расставила перед ним тарелочки с сыром, рыбой и острым копченым мясом, аромат которого, вступив в короткую, но ожесточенную схватку с сырным, одержал полную и безоговорочную победу. Рикатс взирал за ее манипуляциями благосклонно, а потом проводил удаляющуюся девушку одобрительным взглядом.

После чего взвесил на руке ближний к себе кувшин, поднес к губам и ополовинил за раз, проигнорировав стоящую перед ним керамическую кружку. Вытер тыльной стороной ладони губы, поводил пальцами над тарелками с закуской и остановил выбор на мелко нарезанной красной рыбе, отправив в рот сразу три кусочка.

И только прожевав, впервые остановил взгляд на хозяине таверны.

– Мне нужна помощь, Фрам.

Если бы Горелый в этот момент держал что-нибудь в руках, непременно выронил бы. Во второй раз за столь короткий промежуток времени ему не удалось скрыть изумления.

– Горячего принести? – неубедительно сказал он, пытаясь собраться с мыслями.

Начальник Стражи сделал еще один, на этот раз небольшой, глоток пива и усмехнулся.

– Горячего? Посмотрим, может быть, позже. Но помощь мне нужна от тебя, Горелый, обычная.

И Рикатс нарочито медленно, словно двигаясь под водой, поместил правую руку на стол, заложил указательный палец за средний и поднял большой.

Фрам ничего не понимал.

– Господин желает бесплатно покушать?

Его игра теперь выглядела нелепо и бездарно, и, самое главное, он отлично это понимал. Но сделать ничего не мог и что надо делать – не знал. Лихорадочно размышлял, стоит ли сказать в лицо этому мерзавцу все, что вертелось на языке. Никак не мог сообразить, на что же тот рассчитывает, прося помощи в «Веселой таверне». А еще боролся с собственным любопытством. Какая же помощь от воровского люда потребовалась главе сквамандской Стражи, за последнее время ставшего фактически правой рукой Сына Скорпиона?

А лицо Рикатса выглядело абсолютно безмятежным. Он явно наслаждался отменным пивом, не забывая отдать должное всем без исключения закускам. Первый кувшин, судя по всему, опустел.

– Что ты, Горелый. Я вполне в состоянии заплатить за еду. И не только за еду, кстати. Ну так как? Готов помочь?

С лица Фрама словно в один миг сорвали маску. Уголки губ опустились вниз, глаза превратились в узкие холодные щелки. Изменился и голос – им, наверное, можно было резать металл:

– Вот что, господин Рикатс. Ни я, ни кто-либо еще в моем заведении не окажет тебе ни малейшей помощи ни в чем. Не считая еды и питья, разумеется.

Рикатс отвечать не спешил. Взял с блюдца ломтик мяса, поднял над столом, посмотрел сквозь него на свет. Удовлетворенно хмыкнул и отправил в рот. Тщательно прожевал, запил пивом. Потом вдруг, не оборачиваясь, показал рукой себе за спину.

– Там сидит Мекит, более известный как Кинжал. Не так ли? Я не имел удовольствия быть с ним лично знакомым, но готов спорить на что угодно, что это именно он.

Сидящий в углу парнишка вежливо откашлялся.

– Будучи ребенком, – голосом, выражающим безмерное смирение, проговорил он, – я очень любил играть в ножички, и вот это глупое мальчишечье прозвище прилипло ко мне и никак…

– Конечно, – перебил его Рикатс, все также не поворачивая головы. – Эту любовь к игре ты пронес сквозь годы, недаром кинжал и сейчас находится в твоем рукаве. Эту твою любовь уже не смогут засвидетельствовать семеро стражников, которым твой кинжал открыл путь в Тень Зодиака. Справедливости ради стоит сказать, что все они были сами виноваты – пытались поймать тебя с поличным, когда ты потрошил сокровищницы самых богатых купцов страны.

Снова повисла пауза. Рикатс пил пиво.

– Ты хочешь заставить меня платить старые долги, Рикатс? – неожиданно жестким голосом спросил Мекит.

– Конечно, нет! – Начальник Стражи непринужденно рассмеялся. – Нет свидетелей – нет преступления. Меня не поняли бы собственные подчиненные. Но вот вчера… Тайник Берадира вынесли изумительно чисто, и я готов проглотить собственный шлем, если это не твоя работа, Кинжал.

– Ты меня там не видел! – Мекит старался в веселости не уступить оппоненту, но получалось плохо.

– А я скажу, что видел. – Рикатс пожал плечами. – И после того, как мои ребята поуговаривают тебя пару деньков, ты тоже вспомнишь, что я тебя там видел. А когда ты расскажешь, где добыча… расскажешь, Кинжал, расскажешь… у кого останутся сомнения в моих словах?

Назад Рикатс так и не посмотрел, и Фрам почувствовал невольное уважение к его смелости. Впрочем, было время, когда он в самом деле уважал этого человека.

– Чего ты хочешь, сволочь? – прошипел он сквозь зубы.

– Ну вот, наконец ты заговорил по-дружески! – осклабился Рикатс. – Садись, говорю.

Фрам не видел смысла продолжать упорствовать. Раз уж серьезного разговора не избежать… Рикатс не должен чувствовать себя хозяином положения. В конце концов, это он пришел за помощью. Устроившись напротив главы столичной Стражи, Горелый быстро оценил опустошение, нанесенное столу, и скороговоркой отдал служанке распоряжение.

Рикатс разговора все не начинал. Причина была понятна Фраму, да и Мекита знавшие его люди никогда дураком не считали. Опрокинув в рот последние капли вина, он легко поднялся из-за стола.

– Благодарю за гостеприимство, Фрам, – Мекит не глядя высыпал на стол несколько серебряных дзангов. – Всего наилучшего, господин Рикатс.

Тишина висела в воздухе те несколько секунд, что молодой вор шел до двери. Затем окрик Рикатса заставил Фрама вздрогнуть:

– Стой! Подойди сюда.

В голосе было слишком много власти, чтобы Мекит мог ослушаться. На лбу Фрама проступили капельки пота. Не стоило себя обманывать насчет хозяина положения, здесь командовал Рикатс и только Рикатс.

Мекит приблизился медленно, словно к его ногам привязали тяжелые камни.

– Ты уже слышал и видел слишком много, – с сожалением, почти с грустью сказал Рикатс.

Фрам на время забыл о необходимости дышать. Против его воли глаза уставились на правую ладонь Мекита. О его быстроте говорили в самых восторженных тонах. В конце концов, он еще жив, в отличие от тех семерых стражников. Впрочем, Фрам знал, чего стоит внешняя медлительность Рикатса. Ему куда как чаще представлялся шанс отправиться в Тень Зодиака, чем этому мальчишке. Но он всегда уступал дорогу туда тем, кто считал себя быстрее его.

Помочь Кинжалу? Отвлечь, крикнуть, толкнуть… И упасть с проломленным черепом. Но не трусость в конечном итоге остановила Горелого. Любопытство. Откуда-то пришла уверенность: важно, невероятно важно узнать, что нужно от него Рикатсу.

А сам Рикатс словно не замечал звенящего напряжения вокруг. Вытирал жирные пальцы об объемистое брюхо, сытно отдувался и выглядел немного осоловевшим после двух выпитых кувшинов пива. На стоящего рядом Мекита почти и не смотрел, так, вполглаза. И, наверное, не видел, что пальцы его правой руки слегка подрагивают.

– А поэтому… – Пауза. Длинная, чудовищная пауза, от которой сердце чуть не выпрыгнуло из груди Фрама, словно кинжал в рукаве Мекита мог предназначаться ему. – Поэтому садись рядом и слушай тоже. Иначе пойдут слухи, а слухи распространяются с невероятной скоростью. И всей моей власти не хватит, чтобы их остановить.

– Что будет, когда я узнаю все? – с некоторым удивлением спросил Мекит, продолжая стоять. Но руки скрестил на груди, и Фрам наконец выдохнул.

– Когда ты узнаешь все, ты будешь молчать! – прошипел Рикатс с впервые прорезавшимся раздражением. – Не потому, что я так сказал – сам поймешь, что это необходимо.

– А если не пойму? – продолжал упорствовать Мекит.

– Если даже такой умный парень, как ты, не поймет, – голос Рикатса стал пустым и безжизненным. – Значит, я просто старый толстый осел. И никому не будет хуже, если я сдохну в самое ближайшее время.

– Убедил, – улыбнулся Кинжал и присел за краешек стола.

Словно по команде появилась служанка. Отсутствовала она явно более длительное время, чем требовалось для подготовки заказа. Осторожность, которая в данной ситуации равна мудрости. Кроме того, она сообразила прихватить пустую кружку и для Мекита. Девчонка нравилась Фраму все больше. В голову закралась мысль, а не стоит ли под старость лет украсить свой дом молодой, расторопной и не слишком глупой хозяйкой… Абсолютно неуместная мысль. Горелый повел плечами и ненужно ворчливым тоном приказал служанке закрыть таверну. После чего посмотрел в глаза Рикатсу:

– Говори.

На этот раз тот не стал тянуть время. Весь подобрался, лицо обрело жесткость. А выпитые им два кувшина пива… Наверное, это Фраму просто показалось.

– Что ты знаешь о Глазе, Горелый?

Вот так вопрос… Интересно, насколько издалека он зашел? Возможно, это только затравка разговора? В конце концов, все разговоры в последнее время так или иначе касались этого одноглазого атамана. И не мудрено…

– Мне кажется, – очень осторожно начал Фрам, – что вор по имени Бурдюк смог бы рассказать о своем бывшем лучшем друге гораздо больше меня.

Рикатс поморщился.

– Бурдюк… Бурдюк смог бы рассказать о совсем другом Глазе. О безродном бродяге, о самом рядовом воре, недалеком и несдержанном. А мне нужно знать про Глаза-полководца. Про атамана, завоевавшего уже десять Земель Зодиака и стоящего теперь на нашей границе. Тот Глаз, которого знал Бурдюк, с трудом мог управлять самим собой, не то, что самой большой армией, которую знал этот мир.

Фрам взял кувшин и разлил пиво по кружкам. Рикатс не сказал ничего нового для него. Он и сам частенько ломал голову над этой загадкой. Конечно, люди с годами могут меняться. Могут поумнеть. Могут открыть в себе неожиданные, ранее дремавшие таланты. Но не так же стремительно! Кроме того… Маленький щенок может вырасти в большую собаку. Но никогда ему не стать львом.

– Я не знаю, Рикатс, – просто сказал Фрам. – Я понимаю твое любопытство, но мне нечем тебе помочь.

– До вопроса о помощи я еще не дошел, – усмехнулся Рикатс. К своей кружке он пока не прикасался. – Я хочу поговорить с тобой о шатре Глаза.

Какое-то время Фрам молча смотрел на собеседника, словно пытаясь понять, о чем тот говорит.

– Об его шатре?

– Именно.

– Зачем, утопи меня Водолей, говорить о шатре?! Глаз прошел со своей армией почти все Земли. Естественно, ему нужен шатер! Не спать же под открытым небом, подобно обычному солдату!

Рикатс откинулся назад и неожиданно рассмеялся.

– Молодец, Глаз! Пусть умом не блистал, но хитрости ему не занимать. Понимает, хочешь спрятать что-либо – оставь у всех на виду. Никто и внимания не обратит.

– На что не обратит? – растерялся Горелый. – На шатер?

– На то, что в шатре! – Рикатс задрал указательный палец к потолку.

Может быть, он издевается? – подумал Фрам. Или умом тронулся…

– Да что может быть в шатре? – повысил он голос. – Спит он в нем, что же еще?

Начальник Стражи поочередно заглянул в глаза сначала Фраму, затем задумчиво молчащему Мекиту. Потом заговорил, понизив голос и нависнув над столом:

– Этот шатер никогда не складывают – Глаз приказал сделать специальную повозку, с которой его не снимают. Никто, кроме Глаза, не заходит в его шатер, под угрозой смерти. Он старается как можно реже отдаляться от своего шатра. А когда все же приходится, оставляет двух вооруженных до зубов охранников у входа. И еще одного – лучника или пращника – чтобы следить за первыми двумя.

– Ну и что? – спросил Фрам. Впрочем, уже не так уверенно. – Мало ли…

– Однажды один из сторожей все же не выдержал, – продолжил Рикатс с прежним напором. – Тебе ли не знать, до чего порой доводит людей любопытство. И тут же упал со стрелой в спине. Глаз, вернувшись, рассвирепел неимоверно. И собственноручно зарезал и второго охранника, стоявшего у шатра. После чего приказал разрезать обоих на куски и сварить в вине.

– Это еще к чему? – Фрам поморщился.

– А… – Рикатс растянул улыбку до самых ушей. – Я совсем забыл упомянуть, парни были водолеями.

Вот теперь Фрама передернуло. Глаз и после смерти сумел жестоко оскорбить людей, никогда не притрагивающихся к вину. Теперь Горелый почти не сомневался, чутье не подвело Рикатса. Что-то с этим шатром действительно не так.

– Еще одно, – сказал Рикатс. – Глаз никогда не упускал возможности сграбастать девку подоступней. При сложившихся обстоятельствах, сам понимаешь, доступно ему многое. Но, повторюсь, никто кроме Глаза никогда не входил в его шатер.

– Даже?.. – Фрам удивленно вскинул брови.

– Никто!

– Ты прав, с этим шатром что-то не так.

Фрам рассеянно потянул пиво из кружки. Впрочем, рассеянность была только маской, скрывающей бурную работу мысли. Тут было о чем подумать…

– Скажи-ка, Рикатс, – медленно проговорил он. – Ты многое узнал о шатре Глаза…

– Кроме самого главного! – перебил Рикатс.

– Да. И все же. – Фрам не дал сбить себя с мысли. – Откуда тебе известны такие подробности? Ты рассказываешь так, словно видел все своими глазами.

– Почти своими, – спокойно сказал Рикатс. – Я отправлял в лагерь противника одного за другим шестерых парней… из числа лучших, разумеется. Двое сумели вернуться обратно.

Морщины на лице Фрама выделились еще резче. Гадать о судьбе остальных не приходилось – разве что о разновидности смерти, которая была им уготована. Да, они были стражниками, но они были скорпионами, и погибли за Землю скорпионов. Впрочем, Горелый и помыслить не мог осуждать Рикатса, посылавшего своих подчиненных навстречу смерти – потому что сам носил знак скорпиона на своем челе.

Его интересовал еще один вопрос. Пока один…

– Чтобы что-то найти, надо знать, где искать. Не так ли? Расскажи, почему ты так заинтересовался этим шатром?

Рикатс с улыбкой посмотрел на две пары глаз, выжидающе уставившихся на него. Мысленно он облегченно выдохнул и погладил себя по голове. Все идет как нельзя лучше. Похоже, он в самом деле сможет получить помощь. А ведь Михашир, его помощник, уверял, что он сошел с ума. Да что Михашир, Рикатс и сам был с этим почти согласен. Но выхода другого не было. Если дать событиям развиваться своим чередом, не пройдет и двух лун, как Земля скорпионов потонет под армадой Глаза.

Он должен узнать, в чем сила Глаза… А значит, и в чем его слабость.

Рикатс улыбнулся так открыто, как только мог.

– На твой вопрос так просто не ответишь, Горелый. Скажи, у тебя все еще подают куропаток в черносливе?

 

Глава вторая

Восточная граница Земли скорпионов, лагерь Объединенной армии. Накануне открытия Арисской ярмарки.

Нелепо думать, будто война касается только людей. Ее можно увидеть, услышать, почувствовать где угодно, стоит лишь не оставаться слепым, глухим и бесчувственным.

И пусть здесь, на еще недавно мирной границе, пока не горели города, не поднимались в воздух тучи стрел и не смешивались в безумной песне стоны людей и предсмертные хрипы лошадей, сама тишина дышала войной. Война просочилась в землю, растворилась в воздухе, наложила печать смерти на небо.

Даже горы, бессмертные как боги и мудрые как вечность, не остались безучастными, поддались, впитали в себя напряжение, страх и, утратив вековое спокойствие, злобно скалили свои ущелья.

У западного подножья гор раскинулся лагерь объединенной армии. Отсюда, сверху это было внушительное зрелище. На север и на юг, насколько хватало глаз – людское море. Солдаты у костров, обозы с продовольствием, палатки военачальников. Грозная сила, великая мощь.

Однако стоило спуститься и посмотреть на армию изнутри, сомнения непременно закрадывались в душу. Когда у одного из костров звучала грубоватая, сальная шутка, ее, как и положено, встречали смехом – но смех затихал очень быстро, шутку не подхватывали и не разносили по лагерю. То там, то здесь вспыхивали ссоры, по любому поводу, а то и вовсе без всякого повода. Офицеры сбивались с ног, стремясь не допустить превращения таких искр в многочисленные очаги пожара, способного уничтожить эту странную, собранную наспех армию. Их свирепые окрики звучали над лагерем тем чаще, чем ближе был час решающей битвы. А ждать оставалось совсем недолго…

Даже сторонний наблюдатель, случайно оказавшийся на месте событий и не знающий ничего об идущей войне, сразу определил бы, что эта армия отнюдь не вела победоносное наступление. Похоже, большая часть солдат находилась в ожидании неминуемого конца. Дезертирство не превратилось в массовое явление только ценой неимоверных усилий офицеров. Были известны – хотя и тщательно скрывались – случаи перехода на сторону неприятеля.

Большая часть армии представляла собой остатки отрядов, не так давно наголову разбитых Глазом. Их сумел объединить Рикатс, глава Стражи столицы Земли скорпионов, но особой признательности среди подчиненных за это не снискал. Скорее можно было сказать, что большая часть солдат успела его возненавидеть. Похоже, и он платил своей армии той же монетой. Впрочем, он был скорпионом, а этим все сказано.

Помощник Рикатса Михашир всегда отличался честолюбием, и бывало, мечтал когда-нибудь командовать армией. Но не сейчас и уж точно не такой. Хвала Скорпиону, его командование носило почти символический характер и должно продлиться не более двух дней – Рикатс уехал в столицу вчера на рассвете и должен вернуться этим вечером. Оставить на время своего отсутствия во главе армии не одного из одиннадцати генералов, а своего помощника – такое решение показалось Рикатсу вполне естественным. Но далеко не все разделяли это мнение.

Иногда Михаширу казалось, что Рикатс умышленно вызывает раздражение своими приказами, стараясь сплотить военачальников хотя бы против себя, раз уж не получается по-настоящему объединиться против врага. Врага, чья свирепая мощь сковала волю людей, которых никто не посмел бы назвать трусами. Или… Или же Рикатсу было попросту наплевать, какое впечатление он производит на подчиненных. Второе, пожалуй, ближе к истине.

Сейчас Михашир задумчиво стоял в самом узком месте ущелья, проходящего сквозь горную гряду и соединяющего Земли скорпионов и водолеев. Были иные места, чтобы перебраться через горы, но для переброски целой армии – нет; либо Глаз пройдет здесь, либо вовсе не сумеет пересечь границу. И в этом была единственная надежда обороняющихся.

С обеих сторон отвесные скалы, за которые Михашир не уставал возносить благодарности всем двенадцати богам. По левую руку текла река. Превращаясь засушливым летом в жалкий ручеек, а весной заполняя бурлящим потоком все ущелье, сейчас она была просто полоской воды в пять-шесть локтей шириной и не глубже чем по пояс.

На долю дороги оставалось здесь не больше дюжины локтей. Это уже создавало немалую проблему для наступающей армии, но Рикатс этим не удовлетворился. Михашир одобрительно всматривался в рукотворный завал из камней, перекрывающий дорогу от правой скалы до самой кромки воды. Завал был сделан на совесть, высотой в три человеческих роста; с запада, со стороны обороняющихся он имел пологий склон, а с востока – крутой, едва не отвесный. Взобраться на него бандитам Глаза будет не под силу, а просачиваться узкой колонной по каменистому дну речки… что ж, при таком раскладе несколько дюжин хороших лучников вполне в состоянии остановить здесь целую армию. А хорошие лучники в армии были, ведь говорят, стрельцы рождаются с луком в руках. Не удовлетворившись обилием естественных укрытий в скалах, для них соорудили и несколько баррикад из камней.

Да, все это вселяло оптимизм, но не особо бурный. Михашир искал за врага возможности форсирования ущелья и, увы, находил их.

К завалу можно пристроить некое подобие помоста. Несколько бревен в качестве опор, несколько досок… Конечно, строить придется под дождем из вражеских стрел, и большие потери будут неизбежны, но своим числом орда Глаза по меньшей мере не уступает армии Рикатса. А боевым духом намного превосходит, и этот дух только вырастет, когда преграда будет взята.

Можно попробовать разобрать завал. С теми же возражениями и, к сожалению, контраргументами. Если действовать под прикрытием больших деревянных щитов, потери, пожалуй, не будут такими уж неисчислимыми.

И, наконец, – этот вариант пришел в голову Михаширу только что – можно не разбирать завал, а напротив, довести его до противоположного края ущелья. В таком случае завал превратится в плотину, и тогда… Что будет тогда, Михашир и пытался себе представить. Любопытно, думал ли о таком возможном плане врага Рикатс?

В двух сотнях шагов, на неестественно ровной, словно срезанной исполинским ножом площадке у самой вершины горы расположились двое солдат. Раньше это было лишь удобным местом для привалов тех путников, что избрали более короткую, хотя и более сложную дорогу через горы. Подъем закончен, впереди спуск, и нет ничего естественнее остановиться, расслабить напряженные мышцы, вытянуть ноги, перекусить, а то и вовсе устроиться на ночлег.

Теперь же площадка стала стратегической высотой, ни больше, ни меньше. Великолепный вид открывается с востока – и дело вовсе не в прелестях пейзажей Земли водолеев. Не сегодня, завтра пустынная степь заполнится бесчисленными ордами банды Глаза. И этот момент нельзя пропустить, кто предупрежден, тот вооружен.

Дозорные были плоть от плоти своей армии, и напряжение висело между ними, готовое в любой момент взорваться грозовым разрядом.

Ситуация усугублялась тем, что один из них – постарше, более высокий и жилистый – носил на лбу татуировку скорпиона, а второй был стрельцом. Странная пара воплощала в жизнь странный приказ Рикатса – любая группа дозорных должна набираться из разных Земель. Большая часть солдат и даже офицеров этот приказ считали простым самодурством; те, что поумнее, о причине догадывались, и эта причина им не нравилась.

Об этом сейчас и шел разговор между солдатами. Основную часть на себя взял рожденный в Земле стрельцов. Не то от природы любил поговорить, не то страх, неизбежный в любой войне, расцвел в нем чересчур пышно и выплескивался наружу щедрыми порциями.

– Нет, ты мне скажи, почему я не могу пойти в дозор со стрельцом? – бубнил он, даже не глядя на собеседника. – Скажи, а? Ты не подумай чего, я против скорпионов ничего не имею. Я не про то говорю, что ты плохой напарник. Но ведь тебе, наверное, тоже больше понравилось бы, если бы на моем месте был скорпион. Ведь так?

– Так, – легко согласился напарник. Какое-то время казалось, что он скажет что-то еще, но этого не произошло.

Стрелец почувствовал поддержку. Он ошибался, но в этом ему придется убедиться чуть позже. Сейчас же, воодушевленный, он продолжил словоизлияние.

– Ну вот! И зачем такой приказ? Только вред один и больше ничего. Не приведи боги случись сейчас чего, что тогда? Мы же с тобой никогда в паре не работали. Будем не как команда действовать, а каждый за себя. А каждый за себя – это…

Мысль продолжить стрелец не смог, поэтому только глубокомысленно прицокнул языком и покачал головой. Судя по всему, он относился к той категории молодых солдат, что мнили себя непризнанными стратегами.

Скорпион промолчал. Он занимался тем, для чего и был послан на эту высоту – пристально всматривался в степь, лежащую на востоке. Пока все спокойно. До узкой полосы леса, за которым и раскинулся лагерь врага, не меньше парасанга. А это значит, есть гарантированный час мирной жизни… Не самая богатая гарантия, что ни говори.

– Наши офицеры тоже хороши, – не унимался стрелец. – Пока Рикатс укатил непонятно куда, могли бы на этот дурацкий приказ наплевать.

Скорпион посмотрел на напарника с насмешкой.

– Когда в армии начинают плевать на приказы, можешь считать, что армии больше нет.

– А сейчас она есть? – ехидно спросил стрелец.

Этот вопрос вызвал у скорпиона чувство досады. Ибо пустозвон совершенно случайно попал в точку, в самое больное место. Нет армии. Есть много солдат, есть вдоволь оружия. Армии нет. Разве пойдет телец умирать за скорпиона, а водолей за овна? Они могут сражаться бок обок – хотя и это уже само по себе плохо укладывается в голове – но единым целым им не стать.

Хотя у Глаза – те же скорпионы, тельцы, водолеи. И вот они – вместе, по-настоящему вместе. Потому что у них есть общая цель – подчинить себе все Земли Зодиака. И тогда от этого огромного пирога каждый получит свой кусочек. О да, после этого дрязги неизбежны, ибо, как бы ни был велик пирог, кусок соседа всегда выглядит и больше, и вкуснее. Но пока победа следует за победой, кого заботят эти вопросы?

А в армии Рикатса? Стрельцам нужна Земля стрельцов, им нет никакого дела до остальных одиннадцати Земель. Скорпионам? Да то же самое. Если бы вдруг Глаз решил оставить свою родную Землю в покое, все скорпионы просто-напросто разошлись бы по домам. Необходимость держит армию вместе, но это очень плохой клей. Одно неудачное сражение – и армия затрещит по всем швам, второе – и начнет разваливаться на куски.

Впрочем, у этой медали есть и оборотная сторона. Одна-две победоносные акции – и совместно пролитая кровь врага сплавит разрозненные отряды в единый организм.

Вот только с трудом верится в такой исход.

От раздражения скорпион стал более разговорчивым и вылил изрядную долю желчи и злости на голову стрельца.

– Ты хочешь знать, почему в дозор не отправили двух стрельцов? Я тебе объясню. Представь себе, что так все и случилось. Ты здесь вместе со своим братом-стрельцом. Сидите, наблюдаете… и вот видите приближающуюся армию врага. Что вы сделаете?

– Как что? – фыркнул стрелец. – Что и положено. Один из нас побежит в лагерь с донесением, а второй продолжит наблюдение. Столько, сколько это возможно. В том случае, если…

– Стой! Ты мне рассказываешь, что положено делать. А я спрашиваю, что бы вы сделали на самом деле.

И тон скорпиона, и произнесенные им слова были оскорбительны. Стрелец драки не хотел. В его планы входила беседа, позволяющая хоть частично избавиться от напряжения, взаимные жалобы на солдатскую долю, промывание косточек начальству… Возможно, легкая пикировка, не более.

– Почему бы нам не сделать то, что положено делать? – подчеркнуто дружелюбно спросил он, надеясь, что именно к легкой пикировке все и сведется.

– А откуда Рикатсу знать, что стрельцы на его стороне? Возможно, вы в союзе с Глазом и только и ждете подходящего случая, чтобы оказать своему господину хорошую услугу? А тут всего и делов-то – часок-другой ничего не делать, пока его войска не подойдут вплотную, чтобы застать нас врасплох.

Побелевший от гнева стрелец судорожно обхватил ладонью плечо лука. Отличное оружие, совершенней которого не придумано в мире… и такое бесполезное в данной ситуации. Что проку с того, что он на счет пять может уложить пять человек с расстояния в дюжину дюжин шагов? До оскорбившего его негодяя всего три шага, но тот вытащит один из своих жалких метательных ножей гораздо раньше, чем стрела успеет лечь на тетиву.

Что остается? Прыгнуть в его сторону, врезать кулаком по морде, стереть с губ эту гадкую ухмылку? Это будет по-мужски. И пусть тот зарежет его своим ножом, Двенадцать Теней будут рады приветствовать в своей обители столь храброго воина. При этой мысли по спине пробежал неприятный холодок.

Нет, мужчина – это не сопливый юнец, вспыхивающий подобно просмоленному факелу. Он сумеет сдержать свой гнев и ответит этому презренному скорпиону. Словами, которые, как всем известно, ранят сильнее любого оружия.

– Двум скорпионам я бы тоже не стал доверять! – гордо сказал стрелец. Достойный ответ! А что голос дрожит… так это от сдерживаемой ярости.

– Правильно, – спокойно согласился скорпион. – Вот Рикатс и не доверяет. Никому не доверяет. Поэтому я к тебе спиной не повернусь, и тебе, если ты не полный олух, советую так же поступать.

У стрельца на языке вертелись несколько острых слов относительно этого выскочки Рикатса, но он сказал себе, что сейчас для них не время.

– А если предателями окажутся и стрельцы, и скорпионы? – спросил он, сумев вложить в слова добрую долю сарказма.

– Тогда ничего не поделаешь, – скорпион пожал плечами. – Только, во-первых, шансов на это меньше, а во-вторых… Во-вторых, если в армии столько предателей, то на успех в любом случае рассчитывать не приходится.

– Предатели! – возмущенно фыркнул стрелец. – Да с чего Рикатс вообще придумал каких-то предателей?

Он очень вовремя придержал себя за язык, не дав сорваться словам о людях, привыкших судить по себе. Не из-за трусости, конечно же. Просто Рикатс – командующий всей армией, а значит, является командиром для каждого солдата, независимо от места рождения. Говорить подобные вещи о командире – это вопиющее нарушение субординации.

– А ты, парень, часом не дурак? – издевательски спросил скорпион.

– С чего бы это?! – стрелец вспылил.

– С того, что ты даже не пытаешься подумать. Сделай над собой усилие. Представь, что к вашему главному – как его там зовут? – пришел человек от Глаза.

Посмотрев на стиснутые зубы и побелевшие костяшки пальцев, сжимающих лук, скорпион сжалился.

– Ну ладно. Не к вашему. К командующему отрядами раков, допустим. Вы ведь недолюбливаете раков?

– Стрельцы находятся в дружеских отношениях с детьми всех двенадцати богов! – отчеканил стрелец.

– Ага, видал я такую дружбу… – подтрунил скорпион, впрочем, совсем беззлобно. – Так вот, говорит, значит, этот посланец Глаза главному раку: «А не хочешь ли ты, любезнейший, стать Сыном Рака?».

– Сын Рака мертв! – гневно выкрикнул стрелец, словно человек в сером панцире Стражи скорпионов и был тем самым коварным искусителем. – И не такой падали как Глаз решать, кто будет новым Сыном.

– Молодец! – скорпион одобрительно похлопал парня по плечу. – Красиво излагаешь, мне у тебя учиться и учиться. Не знаю, получилось бы у командира раков подобрать такие же высокие слова, но можно быть уверенным, по сути он ответил бы точно так же.

– Вот видишь…

– Ты подожди. Я ведь не закончил рассказывать, я, можно сказать, только начал. Как ты считаешь, стал бы Глаз посылать на такую важную миссию идиота, способного только задать один вопрос, выслушать единственно возможный ответ и вернуться назад? – скорпион сделал небольшую паузу, будто действительно ожидая ответа на свой вопрос. – Нет, конечно. Я могу примерно предположить и следующие его слова. О том, что сейчас-де на троне Сына Рака вовсе сидит Нерожденный… Еще о том, что Земля раков может фактически вернуть себе прежнее свободное положение. С некоторыми оговорками, конечно. В общем, личную приманку забросить в самом начале, а потом напирать на общее благо всех раков. Прием старый… но действенный!

Стрелец засопел. Обладая по молодости лет живым воображением, он очень натурально представил себе картину подобного разговора.

– Да, но предательство!.. – попробовал еще возразить он.

– Фу, какое некрасивое слово! – скорпион презрительно сморщил горбатый нос. – Зачем им пользоваться, когда его можно успешно заменить другими, гораздо более приятными для уха. Пусть суть дела от этого и не изменится…

– Но тогда… тогда… – казалось, стрелец готов разрыдаться.

– Да перестань! – скорпион шутливо толкнул его в грудь. – Как ребенок, честное слово! Генералы ведь тоже не дураки… надеюсь. Как можно верить Глазу? Да и подлецами быть им, вроде, тоже по статусу не положено. Я лично надеюсь, что предателей среди них нет. Но Рикатса понимаю. Я бы на его месте тоже перестраховывался.

Помолчали.

– А Рикатс… – робко начал стрелец. – Я вот слышал, что он раньше был вором…

– Заткнись! – Таких свирепых интонаций в голосе скорпиона до этого мгновения не было. – Слышал – забудь. Услышишь еще раз – прирежь того, от кого услышал. Или меня позови, я сделаю это за тебя и буду считать себя твоим должником. Понял?

– Понял, – смиренно отозвался стрелец, делая про себя отметку, что слух-то, оказывается, не пустой. А он не верил…

В этот момент у разговора было два пути. Он мог либо достичь апогея напряжения и взорваться кровопролитной дракой, либо прерваться, надолго, быть может, до самого конца дежурства. Но судьба неожиданно подбросила третий вариант развития событий.

Негромкий сухой стук катящихся камушков поставил в разговоре точку. Звук раздавался с восточной стороны и был очевидно близким – едва ли дальше двух дюжин шагов. Бывает, что камни сыплются в горах сами по себе, но чаще для этого есть причина. В виде неосторожного шага, например.

Спустя мгновение скорпион стоял у самого края площадки и всматривался вниз. И пусть глазами ничего не увидел, почувствовал, ощутил, понял…

– Туда! – крикнул он напарнику и сам подал пример, начав спускаться настолько стремительно, насколько это позволял крутой склон.

Этот возглас послужил сигналом не только стрельцу. Не видя больше смысла прятаться, из-за большого валуна выскочил человек, одетый в серые неприметные тряпки. Одного быстрого взгляда наверх ему вполне хватило, чтобы оценить ситуацию. Один против двоих, безоружный против вооруженных… Он кинулся бежать.

Либо беглец от природы обладал феноменальной ловкостью, либо просто был жителем гор, но расстояние между ним и погоней отнюдь не сокращалось. Скорпион грязно выругался, помянув тринадцатого бога, и на бегу выхватил с пояса один из ножей.

Бросок сделал бы честь любому мастеру метания, коим, впрочем, солдат и являлся – сверкнув в лучах восходящего солнца, нож прочертил пологую дугу и встретился с бедром беглеца. Увы, расстояние было слишком велико, клинок лишь добавил еще одну прореху на и без того изодранных штанах и обессилено упал, виновато лязгнув по камням.

– Стреляй! – скомандовал скорпион, останавливаясь. Бежать дальше не было резона. Как ни неприятно было признавать, сейчас все зависело от этого сопляка стрельца.

Тот, сделав по инерции еще три или четыре шага, остановился. Не пожалел времени, чтобы тверже встать на ногах. Суете не было места в его движениях, он сейчас делал то, что умел делать лучше всего на свете.

Раз – лук словно бы сам соскользнул с плеча, потянув за собой левую руку.

Два – правая рука с уже зажатой между пальцами стрелой легла на тетиву.

Три – тетива натянулась, лук чуть приподнялся и неспешно опустился, нацелившись на мишень, быстро удаляющуюся, но все равно абсолютно беспомощную.

Четыре – стрела просто исчезла с лука, озвучив свой полет торжествующим выдохом.

Беглец остановился сразу, словно ударившись о невидимую стену. Запрокинул голову, рукой, которая уже отказывалась слушаться, неуклюже попытался дотянуться до торчащей из спины стрелы. Застыл на какое-то время неподвижно, не желая соглашаться с собственной смертью. Но не смог переспорить костлявую и упал лицом вперед.

Скорпион перевел взгляд с убитого на стрельца. Глаза наполнились злостью.

– Ты что натворил, идиот!?

– Я? Стрелял… – пролепетал лучник, спокойная сосредоточенность на лице которого сменилась растерянностью.

– В ноги! В ноги… – только и сказал скорпион.

Махнув рукой, он побежал, было, вниз, но почти сразу же перешел на шаг. Спешить явно было некуда – стрела прошила беглеца почти насквозь.

К мертвецу подошли одновременно.

– Дезертир? – с робкой надеждой спросил стрелец. С дезертирами разговор короток, это всем известно…

Скорпион ногой перевернул труп на спину. В грубом и простом лице убитого не было ничего примечательного – мужик примерно трех дюжин лет от роду, борода без усов по моде восточных Земель… А вот на лбу вместо тотемной татуировки длинный продольный шрам. Даже дети знают, что это означает.

– Ну, если ты видел в нашей армии Нерожденных, можешь считать его дезертиром, – с издевкой сказал скорпион и сплюнул на землю.

– Лазутчик… шпион, – прошептал стрелец то, что и так было понятно. – Интересно, он пробирался в наш лагерь или уже возвращался?

Скорпион, не тратя время на вопросы, присел на корточки и сноровисто пробежался руками по одежде убитого. Что-то, достойное упоминания, обнаружилось за пазухой.

– А вот и ответ на твой вопрос, – хмыкнул скорпион, осторожно разворачивая небольшой сверток папируса. Кроме пары строчек текста на нем имелся довольно толково изображенный план ущелья вместе с искусственно созданной преградой.

 

Глава третья

Город Арисса, восточная граница Земли тельцов, в нескольких парасангах на юг от лагеря Объединенной армии. Накануне открытия Арисской ярмарки.

Короткий злой свист – и в разные стороны брызнули щепки, выбитые из колеса бронзовым «клювом» на конце плети. Внутренне сжавшись, Сардар, тем не менее, продолжил путь, изо всех сил стараясь не показать, что зияющая в двух ладонях от пальцев свежая рана в деревянном ободе хоть чуточку испугала его. Кайсен – трус, яви слабину – забьет до смерти.

– Эй, Жидкий! – загоготал надзиратель, изготавливая плеть для нового удара. – Как плеточка? Припас для тебя, сладенький.

В ответ Сардар послал мерзавцу презрительный взгляд.

– Сдохни, ублюдок…

– Гыыы! – Кайсен зашелся в ослином реве, заменяющем ему смех. – Я сегодня в настроении поиграть, Жидкий. Колесо большое. Сделаешь круг, и я повторю попытку. На этот раз удар придется на палец ближе к твоим клешням. Ты веришь мне, мразь?

Сардар лишь скрипнул зубами.

– А вы, свиньи, – возвысил голос Кайсен, обращаясь ко всем кандальникам, вращавшим в то утро колесо, – вы мне верите? Эй, Хромец, – обратился он к калеке, налегавшему на рукоять перед Сардаром, – ты веришь, что я оттяпаю сегодня Жидкому клешни? Выпущу кровь из этой твари. Верней, воду. Ведь у них вода в жилах, ты знал это, Хромец?

Сардар зарычал. Великий Водолей, как он ненавидел эту скотину. А точнее, почти всех, с кем свела его судьба в этом занюханном городишке, в котором он, наивный человек, так недавно надеялся найти убежище от войны. Благая Прозрачность, от этой клички: «Жидкий», которой соседи наградили жителей Земли водолеев, злоба черной пеленой застила взгляд, и пальцы с такой силой впивались в рукоять, что, казалось, могли мять дерево, будто мягкую глину! Когда замкнется круг, и он снова поравняется с надзирателем – метнуться, вцепиться в эту щетинистую глотку, искалечить, разорвать голыми руками, сломать, как сухой сорняк… Ах, если б не кандалы!

Нет! Ублюдок только того и ждет. Одно резкое движенье – накинутся другие надсмотрщики, повалят, скрутят, и уж тогда… О да, тогда Кайсен точно забьет насмерть, бить лежачих он мастер. Нет, нужно успокоиться. Пока Кайсен играет в устрашение – ему нужно подыгрывать. Просто чтобы выиграть время. Шанс поквитаться придет, нужно только дожить до него…

Сардар зажмурился, пытаясь унять дыханье. Огромное, укрепленное горизонтально колесо, надрывно скрипя, медленно вращалось, толкаемое тремя дюжинами арестантов. Шаг, еще шаг, еще… Подземелье, в котором разворачивалась сцена, было столь обширно, что факелы на стенах не могли осветить его целиком, и каждый заключенный на своем скорбном пути то серой тенью проходил сквозь оранжевое световое пятно, то исчезал в непроглядной тьме, за один день рождаясь и умирая тысячу раз.

– Живей, собаки! – окрик Кайсена поднял новую волну гнева в едва нащупавшей успокоение душе Сардара. – Эй, Жиденький! Еще полкруга, и ты мой!

Свист плети потонул в жалобном вопле какого-то несчастного. Сардар бросил через плечо ненавидящий взгляд. Кайсен, – огненно-рыжий детина в пурпурной рубахе и таких же штанах, даже татуировка бычьей головы на лбу выкрашена охрой, – поднял руку, готовясь «угостить» очередную жертву. Остальные надзиратели – их было восемь – истуканами стояли у стен, безучастно взирая на остервенившегося товарища. Пальцы снова сжались. Убить… убить подонка!

– Кайсен лютует, – услышал Сардар за спиной хриплый выдох старика Кетира. – Небось, опять девка не дала…

– Он девок боится, – просипел шедший за Кетиром Горбун. – Он запал на нашего водолея. Ублажи его, Жидкий…

Последняя фраза всколыхнула короткую волну придушенных смешков, тотчас стихших.

– Заткнись, тварь…

Свист плети. Вскрик. Свист плети. Вскрик. Свист плети. Вскрик.

– Будьте вы все прокляты, – прошипел Сардар.

Кайсен появлялся в Водяном подземелье раз в неделю, чтобы, как он выражался, «поиграть». «Игра» заключалась в том, что в течение нескольких часов он измывался над узниками, качающими воду. Иного за такое самого заковали бы в кандалы: для крепости, стоящей на холме, вдали от рек, глубокая пещера, с ее подземным озером была единственным источником влаги. Иного, но не Кайсена. Он приходился двоюродным племянником самому Сыну Тельца. Дядюшка, хоть и сослал дураковатого племянника в эту глушь, к подножью Скорпионьих гор, однако наделил полномочиями Тельцова Ока, так что остановить его было просто некому. Только Пайса, местный лекарь, как говорили, не чуждый колдовства, открыто клял недоумка, грозясь наслать на него порчу.

Скрипело колесо, стонало натужно, замыкая круг. Свист плети – и на ободе забелела новая отметина, на пол-ладони ближе первой. Сардар сплюнул.

– Пол-ладони, сучонок, – прохрипел он. – Не палец, пол-ладони, криворукая обезьяна.

Ему одному было позволено так разговаривать с Кайсеном. Сомнительная привилегия, если точно знаешь, что расплатой за нее будет нескончаемо мучительная смерть.

Уже месяц, как ублюдок выбрал его своей главной «игрушкой». Целый месяц, с того самого дня, как Сардар попал сюда, и в первую же минуту знакомства преподал Кайсену урок, от которого тот не может оправиться до сих пор. Месяц ненависти, густой, как ядовитое зелье, тягучей, почти осязаемой, месяц под ударами плетей… Тридцать дней, которые Сардар прожил лишь благодаря своей хитрости, и мраку, царившему в голове мучителя.

– Рука почти зажила, Водичка, – протянул Кайсен. – Я не хочу, чтобы боль мешала мне в полной мере насладиться задуманным. Теперь недолго. Но перед тем, как я начну тебя убивать, ты попросишь у меня прощения. Расстараешься меня разжалобить. Тогда может быть, убью поскорей, в награду. Я еще не решил…

Изо всех сил налегая на рукоять, Сардар миновал место, где стоял Кайсен.

– А может убью прямо сейчас! – крикнул Кайсен ему в спину. – С какой стати водолею топтать мою землю! Хороший водолей – мертвый водолей. Вы согласны со мной, скоты?

Последний возглас был обращен ко всем заключенным; в ответ донеслось нестройное мычанье.

Конечно, они были согласны, и не только потому что Сардар единственный из всех не боялся Кайсена. Все было куда проще: Сардар был единственным водолеем, а они принадлежали к другим племенам. Того, чьим покровителем является не их бог, жители Земель Зодиака могут либо ненавидеть, либо, в лучшем случае, терпеть. Двое из разных земель могут объединиться против третьего иноплеменника. Но не более того.

– Смотри-ка, они подтявкивают тебе, образина! – крикнул Сардар Кайсену.

– Хотят получить пропуск в первый ряд, когда я начну тебя убивать, – был ответ. – Это будет небывалое зрелище. И очень долгое.

Скрипело колесо, пот, стекая ручьями, оставлял дорожки на заскорузлых руках. Еще через круг плеть все-таки нашла спину Сардара. Он зарычал, невольные слезы брызнули из глаз, подняв в душе жгучую волну бешенства. «Хвала богам, не по пальцам» – пронеслось в голове. – «Будет чем задушить эту тварь…»

Новый круг под монотонный скрип колеса. Начинают ныть ноги. Плеть Кайсена свистит все реже, вскрики утихают, становятся глуше. Игра постепенно превращается в рутину: истязатель лишь делает вид, что лютует, жертвы – радуются убавлению страданий.

– Здесь воняет падалью! – наконец громко возгласил Кайсен.

Это означало, что забава наскучила, и его зыбкий разум потребовал новых развлечений. Развернувшись на каблуках, племянник владыки, Око Тельца, исчез во тьме подземелья. Из глоток заключенных вырвался дружный вздох облегчения. Теперь до сигнала на обед останется лишь мерный скрип насоса, позвякиванье кандалов, вонь, и изматывающее, отупляющее хождение по кругу, из света в тень, из света в тень…

Это однообразное хождение хуже всего. Оно выпивает все соки, опустошает душу, выжигает мысли, превращая человека в скотину, бездумно бредущую под плетью погонщика. По кругу, так по кругу, вперед так вперед, куда угодно – лишь бы не били. Большинство из тех, кто попал сюда, в Водяное подземелье, давно уж превратились в двуногих мулов. Калека Хромец, что шел впереди, похоже, и вовсе забыл человеческую речь; во всяком случае, за месяц Сардар не услышал от него ни единого слова.

Нет, нужно думать. Думать, размышлять, строить планы… Нужно найти способ удрать из этой западни. О да, выбраться отсюда, выбраться целым, сохранив силы для мести. Сардару было кому отомстить в этом городе, и выродок Кайсен стоял в списке лишь на втором месте. С ним Сардар непременно разберется, но мстить Кайсену – все равно что мстить бешенной собаке. Есть кандидат поважнее, человек, одно лишь воспоминание о котором заставляло шипеть от ненависти, человек, по чьему навету он попал сюда. Вот эту ядовитую гадину Сардар раздавил бы с особым наслаждением…

Еще думы соскальзывали на прежнее его житье, во времена, когда в Земле стрельцов еще не поднялась черная орда, заполонившая ныне почти весь мир, и грозившая проглотить его целиком. Мирные времена… Лачуга на окраине далекой Иридианы, его труппа – Бенир и Инша. Инша – тоненькая и гибкая, как стебелек, поражала зевак тем, что вытворяла со своим телом самые невероятные вещи, чуть не в узел завязывалась. Бенир – силач, поднимавший одной рукой деревянный помост с дюжиной детишек на нем. И он, Сардар, жонглер, акробат и фокусник в одном лице.

Прикрыв глаза, Сардар представил лицо Инши. На душе сделалось горько и тепло, под створками век набухли слезы. Сардар сморгнул, и тотчас лицо Инши преобразилось, изменилось самую малость, и перед внутренним взором предстала та, другая, его здешняя подружка. Она звала себя Кайей, хотя юноше иногда казалось, что это не настоящее имя. Девчонка любила присочинить, и именно этим зацепила Сардара. А еще своей похожестью на Иншу, преданную им, и давным-давно потерянную…

Толчок в грудь. Сардар вскинул голову, выныривая из багрового омута мыслей, заозирался. Мерный ход прервался, колесо остановилось. Кандальники, поднимаясь на цыпочки, смотрели туда, где какое-то время назад со всеми вместе ковылял Хромец.

Несчастный калека бился в конвульсиях на каменном полу. Руки, прикованные короткими цепями к колесу, были задраны вверх, отчего казалось, что он силится подтянуться, подняться, выпрямиться, но какая-то сила заставляла его тело выгибаться и корчиться, сбивая с ног.

– Жидкий, отойди, дай посмотреть, – услышал Сардар за спиной.

Обернувшись, он увидел Кетира; тот тянул шею, пытаясь разглядеть Хромца. Он побагровел от напряжения, и вытатуированная на морщинистом лбу бычья голова покрылась испариной.

– Перебьешься, – буркнул Сардар.

– Ну будь человеком! – взмолился старик. – Хоть какое-то развлечение за весь проклятый день… Ну!

Сардар не успел ответить. Хромец вдруг захрипел, потом закричал, тонко, по-мышиному, а потом из его рта вырвалось несколько фраз, странными, пугающими фантомами повисших в воздухе:

– Кровь! Кровь на вас!.. Руки детей в крови!.. Спасенья… Спасенья не будет…

Он вновь зашелся хрипом, а потом смолк, обмяк тряпичной куклой, привешенной к колесу.

 

Глава четвертая

Восточная граница Земли тельцов, город Арисса. Накануне открытия Арисской ярмарки.

Если выйти из южных ворот Цитадели, миновать оружейные мастерские и жилые кварталы, раскинувшиеся у рыночной площади, свернуть на восток и подняться на верхотуру Башни Тельца, можно увидеть во всей красе и город Ариссу, целиком, до последней улочки, и его окрестности: сам Арисский холм, огибающий его подножье пыльный тракт, уводящий далеко вглубь Скорпионьих гор, к Хлебному перевалу, а еще Арку, перекинутую от городской стены, и перегораживающую тракт в том месте, где он ныряет в ущелье, и крошечный форт на другой стороне. От этих видов захватывает дух, особенно по первости, когда, вскарабкавшись по бесконечной винтовой лестнице, оказываешься на огороженной резной решеткой из ганча крошечной крытой площадке, обрывающейся прямо в пропасть под городской стеной. И кажется, что забрался выше гор, выше облаков, почти постучался в чертоги к самим богам, и если в душе твоей есть хоть малая червоточина, яростный ветер, посланный небожителями, тотчас сбросит тебя вниз, на далекие острые скалы. Мало кто из оказавшихся на вершине башни впервые осмеливается задержаться здесь дольше нескольких мгновений.

Яссен, старый жрец, давно уж позабыл об этих ощущениях, хотя когда-то и сам сполна испытал их, оказавшись один на один с небом в первый раз. Вот уже много десятилетий он поднимался на Башню Тельца трижды в день – в рассветный час, в полдень и в час заката. Так завещал Телец пастырям своих стад: молитвой встречать и провожать светило, а в полдень, обращаясь к богу-покровителю, сообщать ему о прегрешениях народа, и приносить искупительные жертвы за нечестие людей.

Был полдень, припекало раннее осеннее солнце, еще не оставившее летних привычек, и его лучи, пробиваясь сквозь узорную решетку, ограждавшую комнату на вершине башни, яркими пятнами покрыли истертый деревянный пол. Если не приглядываться – настоящий ковер!

Яссен минуту как закончил ритуальное перечисление прегрешений горожан, и теперь собирался приступить к гаданиям. В корзине у его ног лежали короткие связки прутьев, собранных в полупарасанге от города на священной пустоши теми, кто заказывал гадания. К каждому пучку был привязан клочок папируса с именем заказчика – своеобразная весточка, обращенная к небесам и ожидавшая ответа божества. После каждого гадания жрец должен был записать предзнаменование на другой стороне и вернуть просителю. Почти прямая переписка с небом, при его, Яссена, скромном посредничестве.

Установив посреди пола треножник, увенчанный плоской круглой жертвенной чашей в два локтя, жрец разложил в центре ее тлеющие угли, которые принес с собой в горшке. Потом, не глядя, запустил руку в корзину со связками прутьев. Он должен выбирать наудачу, это одна из составных частей таинства.

Корзина была заполнена где-то на треть, собственно, как обычно. Почти всех вопрошающих Яссен знал лично: вместе с гарнизоном в забытой богами Ариссе жило не больше пятисот человек. Правда, в последнее время – жрец поморщился – прибавилось еще несколько дюжин. В основном беженцы из других Земель, спасавшиеся от войны. Редкое отребье, надо сказать. Да еще к ярмарке прибывают купцы со всей округи, и с той стороны Скорпионьих гор. Но эти – ненадолго, ярмарка коротка, как осень в горах. Поторгуют, и разъедутся. А вот беженцы…

Яссен поймал себя на том, что уже целую минуту держит в руках первую связку, и все никак не приступит к делу, думая о проклятых чужеземцах. Старик досадливо тряхнул головой: гаданье не любит пустых мыслей, Телец не приемлет суеты. Нужно отринуть сиюминутное, сосредоточиться. Тем более, что, как ни крути, сегодня у него не самое обычное гадание, ведь в корзине лежала и его собственная связка прутьев, связка с прикрепленным к ней папирусом, на котором сегодня утром он нацарапал нетвердой рукой вопрос о судьбе своей дочери.

Нетвердой рукой… Губы Яссена тронула грустная улыбка. С недавних пор его здоровье стало волновать его помощников куда больше, чем тайны жреческого служения. Пусть стан остался крепок, и ноги носят почти так же легко, как в молодости, – что проку, если зрение и память подводят все чаще и чаще. Давеча утром глянул на себя в зеркало – и не узнал собственное отражение, так плыло в глазах. Лишь по приметам догадался: белое пятно сверху – копна седых волос, белая полоса ниже – пышные седые усы. Милосердный Телец, как он перепугался тогда! Хорошо, дочка оказалась рядом, успокоила, и приступ прошел как будто сам собой…

Мысль о дочери наполнила сердце беспокойством. С ней стало трудно в последнее время, она слишком часто стала покидать отца, пропадать подолгу. А те свиданья!.. Благой Телец, сейчас нельзя даже думать о том, что он видел тогда. Такой грех! Такой срам! Никакого сладу. Что будет дальше? Давно, давно следовало погадать и для себя.

Итак…

Первой просительницей оказалась старуха Шималь, торговка овощами. Яссен печально покачал головой. Вот уже почти десять лет безутешная мамаша задавала один и тот же вопрос: когда выйдет замуж ее единственная дочь, толстуха Фола. «Никогда» – без всякого гадания ответил бы любой горожанин. Несчастная Фола была редкой уродиной, и к тому же славилась стервозным характером. Кому приглянется такое сокровище. Но просьба к небесам есть просьба к небесам, он должен ее передать. Привычным движением распутав бечеву, которой были скреплены прутья, Яссен приступил к гаданию. Через минуту ответ небес был получен, очевидный и простой: никогда. Разве что на этот раз тлеющие прутья образовали на дне чаши узор, не допускавший ни малейшей неоднозначности в истолковании. НИКОГДА. «Странно», – подумал жрец. – «Обычно послания бога невнятны, расплывчаты, требуют разъяснений… А тут – ответ краткий и четкий, как удар меча. До чего же причудливо легли прутья. Уж сколько лет гадаю, никогда такого не видел. Бедняжка Фола, теперь уж точно не видать ей замужества».

Ссыпав в урну пепел, жрец вытащил из корзины следующую связку. На этот раз вопрошал Тельца купец по имени Кишан. Яссен хорошо знал его, он поставлял бронзу городским ремесленникам, а также и Яссену для храмовых нужд. Кишан и сам чем-то напоминал свой товар и внешне и внутренне: кожа его была темна, нрав – жесток, а язык – остер, как лезвие жертвенного кинжала. Он редко обращался с расспросами к небесам, и, стало быть, Кишану предстояло заключить большую сделку, раз его связка оказалась в корзине.

«Так и есть», – подумал Яссен, прочтя записку. – «Спрашивает, пойдет ли торговля в ближайший месяц».

Для Кишана вопрос странный, хотя… Война надвигается… Вздохнув, жрец развязал бечеву.

Ответ удивил Яссена куда сильнее, чем вопрос купца. Узор из прутьев вновь сложился в послание столь недвусмысленное, что, казалось, автором его были не буйные ветры судеб, подвластные лишь богам, а какой-нибудь писец из канцелярии Сына Тельца. По всему выходило, что на ярмарке Кишан не продаст ни пуда. Жрец озадаченно уставился на разбросанные по дну чаши тлеющие веточки. Как же так? Кишан из тех, кто способен обогатиться, продавая камни в горах. А уж не сбыть ни пуда бронзы в ярмарочную неделю? Телец свидетель: Яссен сам собирался закупиться у него, и заказать у кузнеца новый, более пышный треножник. И гадальную чашу, если начальник гарнизона пожертвует обещанную накануне сумму. Странно… Что ж, надо будет посоветовать Кишану принести щедрую жертву Тельцу. Видать, нагрешил, купчина.

Качая головой, Яссен черкнул несколько строк в папирусе, и снова опустил руку в корзину.

О, вот теперь ответ небес точно порадует. Кейше, лучшая в округе сваха, хотела знать, удачно ли пройдет помолвка сына смотрителя городских амбаров и дочери начальника гарнизона. Ха! О намечающейся свадьбе уже несколько месяцев судачил весь город, и все нищие в округе заранее исходили слюной, предвкушая праздничную обжираловку. Молодые души не чаяли друг в друге, их семьи давно мечтали породниться, и причина заминки крылась лишь в многочисленных обычаях, которые необходимо было соблюсти. Такой важный шаг, как женитьба, требует неспешного, основательного подхода, от рожденья присущего тельцам. Гадание Кейше было одним из многочисленных ритуалов подготовки к свадьбе. По сути, пустая формальность с заранее предопределенным результатом, ведь ритуальный вопрос был сформулирован так, что практически любой исход гадания давал положительный ответ на него. Боги хитры, но люди еще хитрее. По сути, можно было сразу написать на папирусе ответ, и бросить прутики, не развязывая, в урну; так поступало, – старик прекрасно знал это, – большинство жрецов.

Но Яссен не принадлежал к этому большинству. Он слишком любил Тельца, и слишком серьезно относился к своим обязанностям, чтобы хоть на полшага отступить от правил. Развязав бечеву, жрец приложил прутики к углям, тлеющим в центре чаши, а затем, прочтя вслух вопрос свахи, подбросил невысоко, так, чтобы занявшиеся веточки не разлетелись за пределы бронзового круга. Короткий причудливый танец огоньков – и вот уже воля божества доступна для толкований. Вот только…

Разобрав ответ, старый Яссен почувствовал, как волосы зашевелились на загривке, а по спине пробежал озноб. На мгновенье ему показалось, что там, на дне чаши, не тлеющие прутики, а голые человеческие кости, из которых свой страшный узор сложила сама неумолимая Судьба.

Предстояло заполнить папирус, но дрожащие пальцы не могли удержать стило. Да и что писать? Как написать, что свадьбы не будет, ибо обоих молодоженов в скором времени ждет смерть? Кто в это поверит? И что может стать причиной? Война? Но вражеские орды застряли у границы Земель скорпионов и водолеев, и неизвестно, сколько еще пробудут там. Конечно, это совсем рядом, но даже если их атаман вздумает двинуться в Землю тельцов, то станет ли задерживаться у такой дыры, как Арисса? Тогда что? Моровое поветрие? Здесь их не бывает; причиной тому – целебная вода, добываемая из недр холма. Но тогда… Что? Беженцы? Святая ярость! В точку! От этого отребья чего угодно можно ждать. Гнать, гнать нечестивцев из города!..

Багровая волна затуманила взор, и Яссену пришлось приложить огромные усилия, чтобы унять пожирающее душу пламя.

– Спокойно, спокойно, старик, – уговаривал он сам себя, будто малого дитятю. – Телец – да славится он выше всех богов! – не любит суеты. Закончи дело, а завтра, в храме, прочти такую проповедь, чтоб горожане сами обрушили свой гнев на головы пришельцев! Главное – успокойся.

Но как ни старался Яссен, полностью восстановить душевное равновесие так и не смог. Странные предзнаменования не давали покоя. Решив пока ничего не писать в папирусе Кейше, выудил из корзины сразу охапку связок. Привычная работа, доведенные до автоматизма движения (Зажечь, подбросить, прочесть. Зажечь, подбросить, прочесть. Зажечь, подбросить, прочесть….), и, неизвестно откуда взявшаяся, из давешних ли гаданий, или из смутных предчувствий, гнездившихся где-то в темных глубинах души, мрачная уверенность в том, что сегодня не будет ни одного доброго предзнаменования.

Смерть. Рана. Увечье. Разлука. Разорение. Смерть… Смерть… Смерть…

Четверть часа спустя старик понял, что не в силах продолжать. Дрожащими руками подтянул стоявший неподалеку табурет, и рухнул на него. Великие боги, что за беда надвигается на городок? Что вообще здесь может приключиться, кроме пары пьяных драк на ярмарку? Откуда весь этот ужас, эти предсказания катастроф, увечий, смертей, смертей, смертей?.. И, самое страшное, – откуда эта определенность? Гадание – вещь эфемерная, туманная, допускающая сотни толкований, разобраться в которых способен далеко не всякий. А здесь… За многие десятилетия, что Яссен гадал людям, он ни разу не получал столь явных, столь недвусмысленных, столь неотвратимых предзнаменований.

Прошло довольно много времени, а он все сидел, не в силах пошевелиться. Снизу, из черного провала лестницы, послышались шаркающие шаги, будто по ступеням ковылял столетний дед. Стало быть, пришло время появиться Носачу – двадцатидвухлетнему служке, у которого вечно не хватало денег на новую обувь, сколько ему ни плати. Через минуту широкая улыбчивая физиономия юнца осветила комнату бесчисленными прыщами.

– Тебе плохо, почтенный? – спросил парень, почти не скрывая своего щенячьего превосходства над старым барбосом.

– Слишком много вопрошающих сегодня, – раздраженно бросил Яссен. – Не уложился в положенное время…

А что еще он мог сказать? Юному олуху абсолютно незачем знать, что за жребий уготовила городу Судьба. Поверит – перепугается. А не поверит – того хуже, разнесет слух, что почтенный жрец рехнулся на старости лет.

– Слишком много народу, – повторил Яссен.

– Но боголюбивый… – наклонившись, Носец заглянул в корзину, и старик невольно последовал его примеру. – Осталась всего одна…

– Не твое дело!!! – будто со стороны услышал Яссен свой визгливый крик. Боги! Он вопит как баба, как испуганная торговка!

Носач попятился, удивленно таращась на наставника.

– Прошу прощения, хозяин… Я…

Но Яссен не слушал. Не отрывая глаз, не мигая, он смотрел на эту последнюю гадательную связку на дне корзины. Еще сегодня утром, затемно, он вернулся со священного луга, и принес в котомке свежесрезанные стебельки. Задолго до зари, при свете масляной лампы, он, думая о дочери, написал на клочке папируса свой вопрос, привязал к связке, и не глядя бросил в корзину, к двум дюжинам таких же, накопившихся за вчерашний день. Еще сегодня утром он лелеял надежду на утешение, на благополучный исход событий, которые так мучали его в последние недели.

И вот, после всего, что случилось сегодня, после того как надежды стольких людей обернулись угрозами, обещаниями мук, катастроф и смертей, его гадательная связка вернулась к нему.

– Забери корзину, Носач, – одними губами прошелестел старик. – Просто унеси.

 

Глава пятая

Скваманда, столица Земли скорпионов. Накануне открытия Арисской ярмарки.

– Ты прав, Фрам, Бурдюк и Глаз были не разлей вода. – Рикатс в ожидании горячего попивал пиво маленькими глотками. – Работали вместе, отдыхали вместе. Делили последний дзанг, когда капризная удача долгое время не показывала им ничего, кроме своей тощей задницы. Наверное, так продолжалось бы и до сих пор, не повстречай они одного Непосвященного.

При этом слове лица Мекита и Фрама тронула презрительная гримаса. Те, кого боги Зодиака не осенили своим покровительством, не заслуживают и плевка в их сторону.

– Да, Непосвященного… – повторил Рикатс, словно споря сам с собой. – Нелепый такой старикан, что-то вроде философа. Этот варвар избежал уготованной ему участи, сказав, что знает, где находится Зеркало богов. Возможно, вы слышали эту историю?

Мекит сидел с раскрытым ртом – в буквальном смысле. Все-таки, при всей его ловкости, при всем уме и таланте, он был еще очень молод. А для исправления этого недостатка нужны годы.

Фрам владел собой заметно лучше. Можно было не сомневаться, и его огорошил неожиданный поворот разговора, но лицо этого никак не выдавало. Разве что руки… руки приобрели излишнюю суетность, начали без всякой необходимости поправлять тарелки на столе.

– Скажу так, – как можно небрежней бросил он. – Я слышал много таких историй.

– Ну так теперь для разнообразия послушай настоящую, – хмыкнул Рикатс.

Эти простые слова выбили Горелого из колеи. Сомневаться в словах начальника Стражи не приходилось. Хотя бы потому, что они объясняли многое, очень многое…

– Значит… Бурдюк и Глаз?.. – переспросил Фрам, и задумчивость в его голосе очень походила на растерянность.

Рикатс в ответ только усмехнулся.

Возникшей паузой воспользовалась служанка, чтобы сервировать стол. Золотисто-коричневые куропатки выглядели совсем крошечными на огромном продолговатом блюде. Их было столько, что, казалось, можно накормить дюжину голодных мужчин. Но Рикатс помнил, как быстро они тают во рту, особенно если сдабривать трапезу терпким красным вином. И изящная амфора именно с таким вином уже стояла на столе, а большие керамические кружки уступили место резным бронзовым кубкам.

Рикатс почувствовал, как улучшается настроение. Любовь вкусно поесть была его слабостью, которой он ничуть не стеснялся. В голову заглянула легкая и глупая мысль, что в «Веселую таверну» стоило прийти хотя бы из-за этих куропаток, которых нигде не готовят так, как здесь.

– Так что там насчет Зеркала… – начал было Фрам, но Рикатс остановил его нетерпеливым движением руки.

– Слушай, подожди, а? Дай утолить хоть первый голод, иначе я захлебнусь слюной, и ты вообще никогда не узнаешь, что было дальше. Ты пробовал когда-нибудь этих куропаток? – обратился он к Мекиту.

Парень помотал головой.

– Двенадцать великих богов! – Рикатс закатил глаза. – О чем с тобой вообще можно говорить? Ешь, ешь немедленно!

Под грозным взглядом и указующим перстом главы сквамандской Стражи юный вор потянулся к блюду. Не прошло и минуты, как он уплетал дичь, почти не уступая в скорости Рикатсу. Не участвовал в пиршестве только Фрам, который медленно потягивал вино и бросал раздраженные взгляды на этих обжор.

Первый голод Рикатс утолил, когда блюдо опустело наполовину, а амфору с вином сменила вторая точно такая же. Кинжал потянулся было за очередной куропаткой, но рука его зависла в воздухе, на какое-то время застыла, а потом медленно, словно нехотя вернулась обратно.

– Теперь я набрался достаточно сил, чтобы рассказать все с самого начала, – почти добродушно проговорил Рикатс. – У меня не так много времени, я должен вернуться к армии сегодня же ночью. Иначе, Скорпион свидетель, эта свора паршивых шакалов может, поджав хвосты, разбежаться по своим норам. Но я буду говорить подробно, так подробно, как только возможно, и ты придешь к тем же выводам, что и я. Если вообще возможно остановить Глаза…

– С чего ты взял, уважаемый, что я буду заинтересован в том, чтобы остановить Глаза? – перебил Фрам.

Рикатс медленно, натужно вздохнул.

– Солнце уже близко к зениту, а до Восточных гор никак не меньше дюжины часов езды – даже на моей повозке.

Фрам недоуменно посмотрел на Рикатса, силясь разобрать, стоит ли считать эту фразу ответом на вопрос, или глава сквамандской Стражи вдруг резко изменил линию разговора. Помолчал немного, ожидая продолжения, однако оного не последовало. Рикатс с видом знатока смаковал вино, вальяжно развалившись на скамье. По всему выходило, что теперь ход за Горелым. Что ж, правила этой странной игры пишет не он, поневоле приходится им следовать.

– Ты не сказал мне ничего нового, Рикатс, – осторожно проговорил Фрам. – Я знаю, где находятся Восточные горы и отдаю должное резвости лошадей в твоей повозке. И уж, само собой, я представляю, какое сейчас время суток. Но…

– Разве я буквально только что не говорил, как мало у меня времени? – Этот вопрос ответа вроде бы не требовал… в отличие от тона Рикатса.

– А разве ты не сэкономил бы немного этого самого времени, если бы не менял тему разговора? – вспылил Фрам. Впрочем, вспылил аккуратно, расчетливо. Нельзя давать Рикатсу совсем уж беззастенчиво верховодить, но и выводить его из душевного равновесия было бы слишком… неуютно.

По всей видимости, рассчитал Горелый правильно. Рикатс хмыкнул, покачал головой и сделал глоток побольше.

– Я меняю тему? Ничуть не бывало. Просто я считаю, что лучше один раз потратить пару минут, чтобы больше ты не убивал драгоценное время своими дурацкими вопросами.

– Дурацкими? – Фрам приподнял бровь.

– Разумеется! Ты думаешь, я бы рассчитывал на твою помощь, если бы не знал, что здесь наши интересы совпадают? Можно принудить к сотрудничеству, но мне нужно больше, намного больше. Мне нужно, чтобы ты, Горелый, вывернулся для меня наизнанку, и ты это сделаешь, потому что Глаз для тебя – как бельмо в глазу, прости мне Скорпион.

Фрам молчал. Он уже успел мысленно обругать себя за свой вопрос. Очевидно, Рикатс знал много, неожиданно много. Возможно, в своей осведомленности о положении дел на захваченной Глазом территории он не уступал самому Фраму. Это было очень неприятно осознавать, но это тоже само по себе являлось любопытной информацией. А информация бывает ценностью дороже золота и оружием опасней секиры.

На этот раз Рикатс не погнушался сделать второй ход подряд, нарушив затянувшуюся паузу.

– А все ведь очень просто, Горелый, если как следует подумать. У Глаза не было времени готовиться к войне, не было у него в запасе и щедрой казны. А война – штука дорогая. Огромную армию нужно не только кормить, у бойцов надо поддерживать боевой дух на достаточно высоком уровне. Его метод – это почти необходимость. Думаю, раньше никто из правителей не додумывался обложить пошлиной воров и разбойников.

– Правитель! – презрительное словечко вырвалось у Фрама сквозь сжатые зубы.

Рикатс посмотрел на него почти одобрительно.

– Конечно, ему сделать это было легче, чем кому бы то ни было. Он сам… да и весь его штаб… В общем, у каждого вора теперь есть только три пути. Первый – вступить в армию Глаза. Второй – отдавать ему треть всей своей добычи. И не дай боги слукавить! У Глаза полно глаз повсюду, такой вот каламбур… И, да – третий путь. Сдохнуть где-нибудь в темном переулке. Кстати, добропорядочным горожанам, не знающим, разумеется, о таком источнике доходов, все эти смерти преподносятся как эффективная борьба с лихими людьми. Многие довольны.

Рикатс криво усмехнулся, и непонятно, что было в этой усмешке, не то неприязнь к коварству Глаза, не то одобрение его находчивости.

Горелый отпил немного вина, чтобы собраться с мыслями. Он вполне обошелся бы без этой маленькой лекции, но, что делать, сам напросился. Пожалуй, теперь Рикатс находился в чуть более выгодном положении, чем в начале беседы.

Впрочем, Фрам не был бы Фрамом, если бы не умел извлекать выгоду из всего. Буквально из всего. Ему навязали сделку с самим начальником Стражи, что ж – он на нее пойдет. Но Горелый мог поклясться своей повязкой, внакладе он не останется.

– Теперь, наконец, ты можешь продолжить рассказ? – с несколько напускной сварливостью спросил Фрам.

– Теперь, наконец, я смогу начать рассказ! – в тон ему ответил Рикатс. – Надеюсь, у тебя хватит мудрости удержать на языке новые глупые вопросы.

Колкость Фрам стерпел стоически.

– Итак, Бурдюк, будучи, наверное, не самым бестолковым из воров, от самой большой глупости в своей жизни не уберегся. Зеркало богов ослепило его, если выражаться поэтическим языком. Он решил добраться до Зеркала, которое, как ты, наверное, знаешь, находилось в Проклятых Землях.

– Это, пожалуй, единственное, что я знаю из этой истории почти наверняка, – задумчиво проговорил Фрам. – Но чего я никогда не мог понять, почему оно там оказалось.

Рикатс смерил хозяина таверны долгим недовольным взглядом. Он хорошо умел владеть собой, но сейчас не смог скрыть того, что оказался в несколько затруднительном положении. Фрам понял, что рассказ возможно будет подробным, но вот полным он не будет наверняка.

– Слишком долго было бы объяснять, Горелый, – подтвердил его сомнения Рикатс. – Если я буду задерживаться на всех деталях, я просто не успею добраться до сути. Быть может, позже, в спокойной обстановке, я как-нибудь загляну к тебе таверну и удовлетворю твое любопытство. Просто по-дружески.

И Рикатс растянул губы в улыбке, от которой у Фрама по спине побежали мурашки. Упаси Скорпион от таких друзей!

– В общем, Бурдюк с Глазом отправились в Проклятые Земли, Непосвященного им пришлось взять с собой.

– Зачем? – удивился Фрам.

Снова заминка. Маленькая, едва уловимая, но Горелый мог поклясться, что она была. Совершенно очевидно, Рикатс старался обойти некоторые места в своем рассказе. С одной стороны, досадно, с другой… Эти места теперь словно отмечены пятнами яркой краски, что давало пищу для размышлений.

– Старик знал очень многое про дорогу в Проклятые Земли, – как можно небрежней сказал Рикатс и быстро продолжил, упреждая возможные новые вопросы. – Так получилось, что в дороге компания пополнилась еще парочкой Непосвященных.

– Трое варваров! – воскликнул Мекит.

– И не говори! – с веселой злостью согласился Бурдюк. – Так что путь продолжили уже впятером… да, впятером. Про старика я уже сказал, еще был здоровенный бугай, мускулы которого своими размерами лишь самую малость уступали его же тщеславию. И с ним молодой парнишка, что-то вроде оруженосца. Забавный юнец… Романтик, пожалуй, хотя и скрывал это под постоянной язвительностью.

Рикатс тряхнул головой. Покрутил между толстыми волосатыми пальцами пустой кубок, посмотрел задумчиво на амфору с вином, но наливать себе больше не стал. Подобрал с блюда пару печеных черносливин, закинул в рот и очень неспешно задвигал челюстями.

Фрам подумал, что едва ли он был все еще голоден, ему просто понадобилась небольшая пауза в разговоре. Странно, ведь у него было достаточно времени как следует подготовить свой рассказ. Хотя бы те двенадцать часов, что он добирался до столицы от Восточных гор. А ведь ему и вправду очень нужна помощь, только сейчас подумал Фрам. Больше чем на сутки оставить армию без командующего… И это при том, что обстановка там далека от спокойной, а решающее сражение может начаться едва ли не в любую минуту.

От этой мысли Горелый почувствовал себя чуть увереннее. Да, он от сделки никуда деться не сможет… Но пикантность ситуации в том, что Рикатс-то, похоже, готов будет платить любую цену. А разве эти два слова не греют душу каждому купцу?

– Не удивляйтесь, что я трачу свое время на этих варваров. Я хочу, чтобы вы поняли, как Зеркало обходится со смертными. Оно выполняет только одно желание, причем никто не может его высказать, Зеркало само извлекает самые сокровенные мечты из глубин души человека.

Рикатс вдруг хищно склонился над столом, обведя собеседников колючим взглядом.

– Если когда-нибудь захотите кого-нибудь проклясть, парни, пожелайте ему заглянуть на самое дно своей души. И не просто заглянуть, а вытащить то, что там валяется, наружу.

И снова Рикатс спокойно и безмятежно сидит на своем месте. Плечи откинуты назад, руки скрещены на объемистом животе. Веки полуприкрыты, губы время от времени посещает легкая улыбка. Даже не начальник Стражи, а просто богатый бездельник зашел предаться чревоугодию и полакомиться изысканным вином.

– У каждого из этой пятерки по отдельности и у всех вместе во время пути было предостаточно возможностей покинуть этот мир. Но они ими не воспользовались и, в конце концов, в полном составе добрались-таки до Зеркала.

– Подожди! – Фрам возмущенно вскинул руки кверху. – Вот так просто и дошли?

– Просто?! – фыркнул Рикатс. – Я ведь сказал, что совсем не просто. Трудно было. Но добрались.

Горелый извлек из своего горла неясный звук, больше всего напоминавший рычание.

– Я не это имел в виду, Рикатс! И растопчи меня Овен, если ты не понял, что я хотел сказать. Ты обещал рассказывать в подробностях, а что получается? Раз – собрались все вместе. Два – они уже у Зеркала. Я не могу назвать это подробным рассказом. А ты, Мекит?

Кинжал в ответ только чуть заметно улыбнулся и смущенно повел плечами. Вернувшись к своей роли тихого и добродушного юноши, он в этом разговоре в основном удовлетворялся участью зрителя.

Не найдя поддержки, Фрам снова уставился в глаза Рикатсу.

– Я действительно обещал подробности, и ты их получишь, Горелый, – с легким нажимом сказал тот. – Но это будут те подробности, которые помогут тебе разобраться, что произошло с Глазом. Те же, что жаждет твое праздное любопытство, я опущу, извини. Иначе мне пришлось бы говорить до самого утра, а то и до завтрашнего вечера. Как я уже говорил, после того, как ты окажешь мне услугу, о которой я прошу, ты получишь мои благодарности. В числе которых, возможно, окажется и полное изложение всей истории.

Напряжение, никуда, разумеется, и не исчезавшее, теперь со всей отчетливостью проступило сквозь повисшую ненадолго тишину. Но когда Рикатс заговорил снова, его голос звучал совершенно обычно.

– Все пятеро добрались до Зеркала. Первым в него посмотрел старик-философ. И мгновенно упал замертво. Не скоро удалось разобраться, что Зеркало честно выполнило свою работу. По-своему честно. Старик достиг своей цели. Ему нечего было больше желать, не к чему стремиться. Впереди у него была пустота. Вряд ли он хотел умереть – осознанно, но эта пустота была воспринята Зеркалом в соответствии с холодной и безжалостной логикой богов.

При этих словах Фрам и Мекит, не сговариваясь, одновременно поднесли ладони к изображениям скорпионов на своих лбах. На безумца, эти слова произнесшего, они смотрели с испугом, но тот словно не заметил своего кощунства.

– Следующим к Зеркалу подошел гигант. Вы, наверное, будете смеяться, но он тоже умер. Правда, не так просто и совсем не мгновенно. С дюжину минут он еще пожил. Как я уже говорил, он мечтал о славе, так вот слава накрыла его с головой. Да еще какая слава! Он… – тут Рикатс в очередной раз замешкался, словно споткнувшись о невидимую преграду. – В общем, он сделал то, что не под силу смертному. Я говорю серьезно.

Подумав, Рикатс все же плеснул себе в кубок вина и сделал жадный глоток. Чем дольше он говорил, тем более жестким становился его голос, тем больше яда проникало в слова.

– Парнишка… Мильк его звали, хотя вам, разумеется, нет дела до его имени. О нем я знаю меньше других, и, быть может, к нему Зеркало было по-настоящему благосклонным. Не могу сказать наверняка, скажу лишь, что он получил любовь прекраснейшей женщины. Что может быть лучше для романтичного юноши, не так ли? Ну а то, что невеста до этого довольно продолжительное время была мертва… нельзя же придираться к мелочам, правда? Что за женщина без недостатков?

Рикатс усмехнулся.

– Ну, про Бурдюка что рассказывать… Получил то, что получил. Правда, при этом ему пришлось расстаться с кинжалом, которым он очень дорожил.

– Хороший ножик? – отстраненно спросил Фрам, не прекращая переваривать полученную информацию.

– Хороший! – фыркнул Рикатс. – Работы мастера Борго!

– Ого! – Горелый причмокнул губами.

Неподдельное восхищение, написанное на его физиономии, заставило Рикатса посмотреть на Фрама с явственно читающимся вопросом.

– Мастер Борго сделал за свою жизнь всего дюжину клинков.

– Негусто.

– Как сказать, – Горелый покачал головой. – Говорят, ценность его оружия нельзя мерить деньгами. Дело отнюдь не только в качествах стали – а она великолепна. Борго был колдуном, причем не из последних. Демоны, которых он поселил в свои клинки, притягивают удачу в бою – это раз. Раны, нанесенные оружием Борго, заживают очень долго – это два.

Глава Стражи задумчиво потер левую руку чуть ниже локтя.

– И три – это оружие смертельно опасно для разной нечисти! – торжествующе, будто мастер Борго приходился ему родным братом, продолжил Горелый. – Даже лича убить можно!

Рикатс какое-то время посидел, качая головой в такт своим мыслям, а затем вдруг негромко и хрипло рассмеялся.

– Что Бурдюк! А Глаз-то, Глаз… Он, оказывается, в честолюбии почти не уступал амбалу-варвару. Зато далеко превосходил его в практичности. Пусть слава будет не такой великой, зато ей вполне можно будет насладиться. Но! Но, но, но… Вы, наверное, уже поняли, как действует Зеркало. Поэтому я уверен, что Глаз не стал сильнее или умнее, не обрел каких-то сверхспособностей. Его секрет – в шатре. Что он там прячет, не знаю, но там его сила. Я знаю это, Горелый, понимаешь, знаю! И ты мне поможешь. Ты найдешь человека, умного, хитрого и ловкого, человека из воровской братии, чтобы вызвать у Глаза меньше подозрений. Этот человек узнает и расскажет мне, что там у Глаза в шатре. И сделает это быстро.

Выдав эту тираду, Рикатс заглянул в свой кубок, недовольно сморщился и отхлебнул вина прямо из амфоры. Фрам молчал, переваривая услышанное. А заговорил Мекит.

– Давайте будем считать, что Горелый уже нашел такого человека. Не хочу показаться нескромным, но я в достаточной степени обладаю всеми перечисленными тобой качествами. Ты не против, Рикатс?

– Скажу честно, я надеялся на это, – Рикатс кивнул. Казалось, глоток вина вернул ему благодушное настроение.

– Тогда, наверное, нам нужно отправляться? Ты ведь подвезешь меня почти до гор, не так ли?

– Подвезу, конечно. Вот только… – Рикатс смущенно улыбнулся Фраму. – Скажи, Горелый, а что у тебя есть из десерта? Думаю, полчаса мы можем себе позволить потратить. Тем более, стоит обсудить кое-какие детали.

Улыбка – на этот раз самая обычная улыбка, не содержащая фальши и скрытой злобы – непрошеной гостьей выползла на лицо Фрама.

– Я всегда восхищался твоим аппетитом… Бурдюк.

 

Глава шестая

Восточная граница Земли тельцов, город Арисса. Накануне открытия Арисской ярмарки.

Хромец не приходил в себя весь остаток дня. Его отволокли к дощатому помосту у дальнего края пещеры, и бросили там, как куль с грязным бельем. Вечером же отнесли в камеру.

Камер в тюрьме Ариссы было ровно двенадцать. Они располагались в том же подземелье, в большом круглом гроте далеко к юго-востоку от Водяной пещеры.

Дюжина деревянных клеток, выстроенных по окружности грота – по загону на каждую Землю Зодиака. Собирать заключенных из разных земель в одной камере строжайше запрещено. Люди и на воле-то не слишком любили чужаков, что уж говорить о темнице. А каждый убитый в поножовщине заключенный – минус одна рабочая сила на водокачке. Убыток.

Работа на сегодня кончилась, заключенных развели по камерам. Часть загнали в самую большую, предназначенную для узников-тельцов, иноземцев же развели по меньшим. Бесчувственного Хромца, рака, оставили в отдельной клетке, соседней с той, в которой «квартировал» Сардар.

Если предположить, что в участи заключенного существуют какие-то положительные стороны, можно было сказать, что Сардару везло. Ему досталось отдельное пристанище, он оказался единственным водолеем в этой дыре. Единственным, хотя граница Земли водолеев пролегала совсем неподалеку, в нескольких парасангах от Ариссы. Водолеи, в отличие от многих прочих жителей Земель Зодиака – мирный народ, никогда не употребляют вина, вино для них – святотатство, надругательство над чистотой воды.

После изматывающей многочасовой работы для узников настало время отдыха, время поразмыслить о своих грехах и послушать жалобы пустого желудка: ужин будет еще не скоро. Сардар в изнеможении повалился на груду соломы, наваленной в углу.

Воздух заполнился обычными вечерними звуками. В камере тельцов затеялась свара, к которой вскоре присоединились скорпионы. Забухали сапоги охранников, свара стала втрое громче, на минуту сделавшись почти оглушительной. Потом раздалось несколько ударов, и все разом стихло. Послышался отдаленный звон, потянуло дымком – то на кухне, затерявшейся где-то в подземелье, повар принялся готовить баланду. Как подтверждение – шорох множества крысиных лап. Любой заключенный мог поспорить даже на вечное заточение: в этом гадюшнике крысам достается куда больше еды, чем людям. Скоро по всему гроту разнесется одуряющая вонь прогорклого жира. То, что варит в чане здешний кашевар, там, на поверхности сочтут отравой даже бездомные собаки. Там, но не здесь. Не в этих проклятых казематах.

Одно воспоминание о еде – и желудок тотчас напомнил о себе мучительными спазмами. Скрежетнув зубами, Сардар повернулся на правый бок. Самое лучшее сейчас – попытаться уснуть, иначе от пытки голодом можно свихнуться. Хорошо старикам, – Сардар почти с завистью посмотрел на Хромца, грудой тряпья лежавшего в соседней клетке, – им, скукоженным сморчкам, хватает нескольких крошек. Но он-то молод! Он сильнее волка, сильнее льва, и еды ему нужно никак не меньше, чем льву!

Нет, прочь эти мысли. Закрыть глаза, забыться, продремать то время, пока клокочет бурда в чане на кухне. Или, если сон нейдет, заставить себя думать о чем-то другом, о чем-то хорошем.

Он вспомнил Кайю. Улыбку, обольстительную гладкость кожи, от одного прикосновения к которой занимался дух. Мягкость губ, поцелуи с ароматом розы…

Из груди Сардара вырвался страстный вздох, и призрачная Кайя вдруг исчезла, превратившись в Иншу. Тоненькую белокурую Иншу. Как странно. Чем-то неуловимым эти две девушки были столь похожи, что порой сливались в сердце Сардара в единый щемящий образ.

Инша… Она шла по пыльной дороге, уводящей прочь от главных ворот Иридианы. Шла вслед за толпой ополченцев, в которой были и они с Бениром. Шла молча, и из ее огромных глаз катились слезы. Трогательное белокурое привидение с заплаканными глазами. Сардар помнил, как старательно отводил тогда взгляд от ее лица. Он знал, что она все понимает, и что они с Бениром могут поступить только так, и никак иначе. Он знал, что сделай они по-другому, она отвернулась бы от них, как от презренных трусов. В его ушах еще звенел ее голосок, возносящий Водолею мольбу о даровании победы их воинству. И все-таки, неизвестно почему, он чувствовал себя виноватым перед ней. Как будто предал ее и сбежал, оставив на поругание врагам.

Ополчение Иридианы, последняя надежда водолеев… Промозглым ранним утром тысячник Вишан отвел их отряд в рощу на берегу реки. Две сотни тяжеловооруженных всадников, триста конных лучников и тысяча легковооруженных пехотинцев – вот и все воинство. Им не требовалось принимать на себя удар врага, им не нужно было ни выстоять, ни переломить силы противника.

– Выскочить, поднять шум, напугать, – говорил Вишан. – Пусть думают, что нас тут тысяч десять.

Так что требовались быстроногие и горластые. Сардар с Бениром и был такими – сами себе циркачи, сами себе уличные зазывалы. Еще в Иридиане, записываясь в городское ополчение, Сардар не очень-то понимал, чем может помочь, ведь самым страшным оружием, которым владел, был нож – для защиты от воров, да праща – для забавы. Но записался не раздумывая, и вот – поди ж ты! – пригодился. И силач Бенир пригодился – его сразу назначили командиром дюжины.

Иридиана, Иридиана, главный город Земли водолеев, Хрустальная Иридиана, где ты теперь?

Полотняные штаны и рубаха и полотняный панцирь были дрянной защитой от холода. Раннее летнее солнце еще не вынырнуло из тумана, нагнанного от реки, что омывала рощу с юга, и от болот, начинавшихся в трех гхальва к северу и востоку от нее. С непривычки от столь раннего пробуждения слипались глаза – и это при том, что сердце колотилось как сумасшедшее в ожидании битвы. Лязгая зубами не то от сырости, не то от накатывавшего волнами возбуждения, Сардар вглядывался в серую зыбкую пелену, пронзаемую стволами деревьев. Слышался приглушенный плеск и невнятное бормотанье, иногда тянуло дымком – то жрецы приносили жертвы Водолею, моля бога об удачном исходе битвы, и прося у него прощения за то, что воды болот могут быть осквернены трупами врагов. Сардар тоже пытался молиться, но ни одна ритуальная формула, из тех, что задолбил еще в детстве, на ум не шла; поэтому, теребя кожаный ремень пращи, он одними губами нашептывал что-то бессвязно-безумное, что-то настолько проникнутое отчаянной надеждой, что небеса должны были прислушаться к его мольбам от из одной только жалости к нему.

Рядом дрожали и молились такие же, как он – набранные по рыночным площадям торговцы, водоносы, носильщики, ремесленники, подмастерья. Горлопаны и бегуны, но ни минуты не воины. Ему еще повезло: Бенир где-то раздобыл для него «доспех» – безрукавую рубаху из нескольких слоев льняной ткани, остальные же вышли на бой в повседневной одежде. Вон коробейник в драном халате, кузнец в прожженных куртке и штанах, знакомый игрок в кости в залатанных шароварах и дорогущем кафтане явно с чужого плеча. А вон жмутся друг к другу бывшие рабы, отпущенные на волю под обещание вступить в ополчение. Эти, несмотря на холод, и вовсе голые по пояс.

Вот такое войско собрала ты, Блистательная Иридиана после того, как первая твоя армия сгинула на дальних рубежах Земли водолеев. Если бы не двести катафрактариев, выделенных из основных сил, весь этот сброд сгодился бы разве что народ на ярмарках веселить.

Ветерок, налетевший с востока, чуть разогнал туман над болотом, отчего стали видны известные только водолеям вешки, обозначавшие безопасные проходы через топь. Эта трясина и была последней надеждой стратегов. Жалкие остатки некогда грозной армии, каких-то полторы тысячи – вот все, чем располагали водолеи против неисчислимой орды атамана Глаза. Полторы тысячи храбрецов в поле и горстка голодранцев в засаде.

Предводительствовал войсками сам Сын Водолея. По его задумке, основные силы, выстроившиеся на клочке твердой земли между рекой на юге и болотами севере и востоке, должны были, медленно отступая, заманить врага в восточную трясину. В тот момент, когда вражеская армия увязнет в топях, в тыл ей должен ударить засадный отряд, и окончательно деморализовать противника. Рискованный план, сплошь состоящий из изъянов, но Сардар предпочитал верить в него, ибо лучше верить в несбыточное, чем не верить ни во что.

Ветер задул сильнее, разогнав туман. Зазолотились кроны деревьев, возвещая о том, что скоро на небе появится дневное светило. Именно на рассвете Сын Водолея рассчитывал вступить в бой, чтобы восходящее солнце слепило противника, не давая разглядеть проходы в топи. Великие небеса, да исполнится все как задумано!

– Будьте готовы! – разнесся по роще призыв Вишана.

Сардар подобрался, расправив пращу, и передвинув поудобней висевший через плечо мешочек с шариками из обожженной глины. Огляделся в поисках Бенира, но нигде не увидел приятеля. Должно быть, он и его люди где-то на другом конце леса.

– Дозорные, к краю рощи, остальным не высовываться! – последовала команда.

Несколько солдат пробежали к западной оконечности рощи, полдюжины офицеров, растянувшись цепочкой, принялись оттеснять ополченцев в гущу деревьев.

– Подальше, подальше, ребята, – говорили они. – Не приведи Водолей, они раньше времени заметят, что здесь кто-то есть…

Ополченцы повиновались – кто ворча, кто с видимой охотой, кое-кто и вовсе пытался пробраться к самой реке, подальше от поля битвы, но таких там встречали другие офицеры, и пинками разворачивали обратно.

Сардару вдруг пришло в голову, что если найти дерево повыше, то с него, пожалуй, можно увидеть место, где стоят основные силы. Задрав голову, он нашел высокую сосну, казалось, прокалывавшую небесные сферы до самой последней, той, на которой живут боги. Несколько минут – и цирковая сноровка вознесла его на самую вершину дерева.

Оглядевшись, Сардар восхищенно охнул. Земля внизу казалась большим зеленым ковром, окантованным синей лентой реки. Справа восставал из небытия малиновый полукруг солнца, а слева, в пяти или шести гхальва, – четкие прямоугольники боевого построения, бесконечно чуждые и солнцу, и лесу, и реке, и болотам, терпеливо поджидающим свои жертвы в тишине нарождающегося утра.

Как следует разглядеть армии Сардару не удалось – и за дальностью расстояния, и из-за того, что доспехи воинов нестерпимо блестели в лучах поднимающегося солнца. Единственное, что со всей очевидностью он смог понять, так это то, что все пока шло по плану Сына Водолея, что противника удалось вызвать на бой, и что вражеская армия столь огромна, столь безмерно велика, что боевые порядки водолеев кажутся рядом с ней горсткой игральных костей, рассыпанных у подножья башни. Сомнений не оставалось: выбранная водолеями тактика единственно верная.

Внезапно внимание Сардара привлекла фигура человека, оседлавшего верхушку дерева, росшего шагах в пятидесяти ближе к краю рощи. Голову и плечи человека украшали торчащие в разные стороны ветви – видимо, маскировка. Человек размахивал руками и делал угрожающие жесты, приказывая спуститься на землю. «Кто-то из дозорных» – пронеслось в голове. – «Наверное боится, что меня заметят и все сорвется».

Повинуясь, Сардар нехотя начал спускаться. Однако перебравшись вниз на два своих роста, вдруг остановился, привлеченный шумом, донесшимся с поля боя. То был крик, вырвавшийся разом из тысяч глоток, крик, в который через несколько мгновений влились грохот, и звон, и треск, и предсмертные вопли.

Началось!

Позабыв и о дозорном, и об опасности обнаружить засаду, Сардар снова устремился к верхушке. Он так торопился, что ступив между ветвей, едва не сверзился на землю. Лишь каким-то чудом уцепившись за сук, сумел остановить падение, и еще долго извивался, пытаясь освободить запутавшуюся в ветвях одежду.

Когда, освободившись наконец, взобрался наверх и бросил взгляд на боевые построения водолеев, от их былого порядка не оставалось и следа. Строй сломался, фаланги смешались, сбились, потеряли очертанья. Масса людей колыхалась от фланга до фланга, подобная гигантскому студню. Казалось, чья-то злая сила всего за несколько минут превратила отборных бойцов в стадо баранов.

Меж тем громада вражеского войска пришла в движение и неотвратимо надвигалась на позиции водолеев. Было в этом что-то невыразимо жуткое, безысходное, фатальное, что-то такое, от чего хотелось вопя от ужаса броситься на утек.

Сардар затаил дыхание. Разведчик на соседнем дереве, минуту назад пытавшийся прогнать парня, похоже давно уже забыл про него, и, вытянувшись в струнку, смотрел туда же, на поле, где сходились армии.

Расстояние до врага стремительно сокращалось, но войско водолеев, казалось, совершенно забыло о надвигающейся опасности. Будто не солдаты вышли на бой, а праздная толпа, выбравшись на лужок, затеяла свару из-за того, в каком месте устроить пикник.

Сто шагов… Семьдесят… Пятьдесят… Сардар не слышал, как жалобно затрещала ветка, в которую он вцепился изо всех сил, не почувствовал боли в сжатых ладонях. В центре и на флангах войска водолеев вдруг заметались цветные искры: это бросились врассыпную алы конной гвардии, главная сила, которая должна была сдерживать врага…

Сорок шагов… Тридцать… Судя по движению в передних рядах противника, лучники, пращники и метатели дротиков разом выпустили снаряды во врага. Толпа водолеев тотчас поредела, будто посеченная градом, но даже это не заставило воинов образовать хоть какой-то строй.

Святая прозрачность, это что, такая военная хитрость?! Способ заманить противника? Или предательство кого-то из военачальников, коварный удар в спину, разрушающий планы водолеев?

Двадцать шагов… Десять…

– Боги!.. – прохрипел Сардар.

Черная лавина в один миг захлестнула армию водолеев, охватила с флангов. В тыл ударила вырвавшаяся слева и справа конница. Люди бросились врассыпную, нескольким группкам удалось вырваться из окружения, но их почти тотчас догнали и перебили почти всех. Кольцо замкнулось и стало неумолимо сжиматься.

Сардар застонал, испытывая почти физическую боль.

Все закончилось в течение получаса. Быстрей, чем на учениях, быстрей чем в страшном сне.

Покончив с основным войском водолеев, армия врага вдруг устремилась к роще, будто тот, кто руководил ею, точно знал о засаде. Еще несколько минут, – понял Сардар, – и они будут здесь, под этими деревьями, уничтожать оставшихся.

– Тикаем! – крикнул он дозорному и быстро, как только мог, устремился вниз. Разведчик вздрогнул от окрика. Парализованный зрелищем разгрома, он наверное так и остался бы там, на верхушке дерева, не в силах пошевелиться.

Ветка, еще ветка, еще одна… Добраться до земли, и к реке. Кого-кого, а водолея река спасет, укроет, не выдаст врагам. Вниз, вниз, вниз!

Когда до земли оставалось совсем ничего, Сардар понял, что дело совсем плохо. Роща уже полнилась звуками смерти. Звон оружия, пунктирный посвист стрел, топот бегущих, вскрики, хрипы, мольбы о пощаде. И на фоне этого, жутким аккомпанементом, от которого темнело в глазах и сводило судорогой нутро, – боевой клич нападавших: резкий, высокий, на пределе слышимости, совершенно нечеловеческий визг. Раскаленной иглой вонзаясь в мозг, он подавлял всякую волю к сопротивлению, оставляя одно единственное желание: удрать, спрятаться, сию же секунду оказаться где угодно, хоть на плахе, лишь бы подальше от этого кошмара…

Едва ноги коснулись мягкой лесной подстилки, Сардар заметался между деревьями, как вспугнутый заяц. Из панического забытья его вывели раздавшийся совсем неподалеку шум схватки. Звенели клинки, в пять или шесть глоток гомонили люди, и над всем этим взметывался могучий рык, до боли знакомый:

– А-а-а, падаль! Кишки выпущу, кривоногие! В Тень! В Тень! В Тень!

Сардар бросился на звук, и через несколько мгновений оказался на краю полянки, на которой разворачивалось кровавое действо.

Громила Бенир, окруженный четырьмя противниками, походил на матерого лесного волка, отбивающегося от псов. Вопреки своим габаритам цирковой силач кружил по пятачку с грацией виртуозного танцора. Раскачивался, нырял, увертывался от выпадов, сам наносил внезапные удары и с меча его слетали алые брызги. Алым было и его покрытое ранами тело.

Обитающие в Тени Зодиака духи уже получили от Бенира изрядную жертву: на земле распростерлись трупы двух врагов. Но несмотря на потери, оставшиеся (три жителя Земли раков и один Нерожденный) продолжали наседать. Сомкнув щиты, они пытались взять противника в «клещи». Судя по щепкам, разметанным по поляне, Бенир уже давно остался без щита, и теперь, несмотря на всю его силу и ловкость, циркачу приходилось очень туго. Еще несколько минут, и…

Обнажив меч, Сардар бросился вперед. Не будучи воином, он и не собирался вести себя как истинный воин. Перед ним были четыре чужака, четыре недочеловека, виновных уже самим фактом своего рождения не в той Земле, и не под той звездой. И эти нелюди нападали на водолея; хуже того, они подняли оружие на его, Сардара, друга!

В несколько прыжков преодолев расстояние, отделявшее его от врагов, Сардар оказался за спиной Нерожденного. Циркачом овладело странное чувство. Будто со стороны он наблюдал, как чья-то рука, так похожая на его собственную, вонзает в правый бок противника короткий бронзовый меч. Как медленно и неотвратимо красное лезвие входит в чужую плоть, а из раны навстречу этому движению вырывается багряная волна, как алые брызги окропляют, уродуют гипсовую белизну Сардарова кулака, стискивающего рукоять.

Непосвященный дернулся, охнул, и стал оседать. Удар оказался неудачным, лезвие застряло между ребрами, и через секунду Сардар оказался безоружен. Повезло еще, что в пылу битвы его заметили не сразу. Когда ближайший из раков обернулся, Сардар уже выхватывал меч из руки поверженного.

Рак сделал выпад, Сардар увернулся. Еще удар – удалось отбить. Снова удар – и лишь вовремя сделанный шаг назад сохранил голову на плечах Сардара. Выставив вперед щит, рак двинулся на противника. Еще удар, потом еще, и еще, и еще… В том, как рак нападал, чувствовалась выучка бойца. В считанные секунды Сардар из воина превратился в жалкого циркача, обязанного жизнью лишь своей кошачьей ловкости. Кружа по поляне, неловко отбивая выпады, он с отчаянной надеждой смотрел на того, кого еще так недавно тщился спасти.

К счастью, Бенир мгновенно оценил обстановку. Хитро извернувшись, он попытался достать мечом одного из двух оставшихся раков. Удар пришелся в край щита, но был столь силен, что противник покачнулся. Бенир сделал шаг, скользнул в сторону, обходя врага, и тотчас едва не пропустил удар от второго из нападавших.

«Не отвлекайся! Не надо помогать!» – хотел крикнуть Сардар, но из глотки его вырвался лишь короткий хрип.

Очередной удар оставил на его бедре длинный алый след. Сардар припал на ногу, нырнул, уворачиваясь от вжикнувшего над головой лезвия. Перекатился на бок, спасаясь от нового выпада.

– Жидкая обезьяна! – выругался рак. – Я тебя достану…

– Краснорожая харя, – уязвил Сардар обидной кличкой, с незапамятных времен приставшей к ракам. – Иди в Тень, пожиратель тухлятины.

Лезвие противника молнией рассекло воздух, но в последний миг Сардар ухитрился отбить удар. Новый удар – шаг назад. Еще замах…

В эту секунду над поляной взмыл отчаянный, полный страдания вопль. Уйдя от очередной атаки, Сардар бросил мимолетный взгляд туда где сражался Бенир. Душа еще одного его противника отправилась в Тень Зодиака, но и сам гигант был изранен, и с трудом отбивался от последнего наседавшего врага.

Короткий взгляд в сторону едва не стоил Сардару жизни. Улучив момент, рак сделал выпад, вложив в него всю мощь своего тела. Сардар изогнулся, уходя от разящего лезвия, и в свою очередь попытался поразить врага – тот слишком понадеялся на внезапность своего удара. Рак сделал движение щитом, но было поздно: острие сардарова меча вдруг превратило его горло в пульсирующий алый фонтан.

Бениру тем временем приходилось совсем туго. Истекая кровью, он едва держался на ногах, с трудом отбиваясь от атак последнего рака. Тело врага еще не успело рухнуть на землю, а Сардар уже устремился на помощь другу. Несколько огромных прыжков, и…

Он опоздал всего на мгновенье. Он видел, как рак взмахивает своим круглым щитом, и как Бенир, измотанный, израненный Бенир, пропускает этот удар. Как его друг, оглушенный, падает навзничь, а противник делает шаг и заносит меч, чтобы его добить. Будто со стороны наблюдал Сардар, как на бегу его правая нога запинается о труп Нерожденного, как катится он кубарем по траве, а предназначенный Бениру клинок пронзает грудь своей жертвы… Как, остановив наконец паденье, он, Сардар, перехватывает свой меч за лезвие и будто копье швыряет в спину врага… И как, отшвырнув труп рака, склоняется над Бениром и обнаруживает, что тот больше не дышит…

Потом было бесконечно долгое бегство, бегство крысы, преследуемой неуемными псами.

Крался ночами, пробираясь к не занятым еще, по слухам, Землям скорпионов и тельцов, днем отсыпался, прячась в кронах деревьев, на островках среди болот или в зарослях у речных берегов.

Когда добрался до стыка границ Земель скорпионов и тельцов, в ущелье, ведшем к Земле скорпионов, вовсю готовились к обороне. Сардар отчетливо запомнил то утро. Сочтя, что враг остался далеко позади, он впервые решил отоспаться ночью, и двинуться в путь, когда рассветет.

Решил, сделал, и едва не попал в передрягу. Выбравшись из кустов, в которых ночевал, угодил прямо под копыта конного разъезда. Мгновение – и вооруженные всадники окружили его, на клинках кровавыми бликами заиграло рассветное солнце.

– Беженцы, беженцы, беженцы, будь они прокляты! – заворчал один из всадников, судя по выговору, телец. Его лицо, изуродованное глубоким косым шрамом, не внушало надежд на удачный исход встречи. – Не вздумай сунуться через границу, малец. Кишки выпущу.

– Ты не с той ноги встал, Лоот, – миролюбиво произнес другой. Подняв глаза, Сардар увидел грузного всадника с крупной бритой головой, с татуировкой скорпиона на лбу.

– Не обращай на него внимания, парнишка, – сказал скорпион. – Он всегда не в духе по утрам.

– А ты у нас добренький, Рикатс, – скривился телец. – Да почему и не быть добреньким, если вся шваль бежит к нам, а не к вам! Вот кто он? Откуда? Что ему здесь надо?

– Кто он, ты и сам видишь… – хмыкнул скорпион. – Боги, за эти дни я насиделся в седле на три жизни вперед. Такое ощущение, что с задницы срезали кожу.

С этими словами он спешился и, подойдя к Сардару вплотную, потребовал:

– Кто ты, и что здесь делаешь?

– Я Сардар, циркач, – назвался юноша. – Был в ополчении Иридианы. После разгрома решил пробираться в свободные Земли.

– Он решил пробираться, – буркнул Лоот. – А что тебе в Земле водолеев не жилось? Глаз – скотина, но, говорят, на занятых им Землях простым людям живется не так уж скверно. Или, – телец осклабился, – душа не принимает разбойничьего царя?

– Душа не принимает то, что он творит, – буркнул Сардар себе под нос. – То, как он воюет. Человеку не дано так воевать…

И тотчас почувствовал на плече железную хватку того, кого звали Рикатс. Скорпион наклонился к самому уху юноши и сказал чуть слышно:

– Об этом помалкивай!

И выпрямившись, возгласил так, чтобы слышали все:

– Допрошу-ка я парня. Может, расскажет что-нибудь новенькое.

– Что он может рассказать! – фыркнул Лоот. – Посмотри на него. Был погонщиком ослов в обозе, едва запахло жареным – драпанул.

Сардар вскинулся, чтобы ответить мерзавцу, но Рикатс, снова сжав пальцы, заставил промолчать.

– Я дотошен, Лоот, – сказал скорпион. – Истина – как золото, надо очень постараться, чтобы добыть хоть крупинку.

– Смотри, не надорвись, – пожал плечами Лоот, и повернул коня.

Сардара привели в небольшой военный лагерь, располагавшийся в ущелье. Оставили под охраной нескольких стрельцов у костра, вокруг которого уже расположились дюжины полторы беженцев из разных Земель. Накормили и напоили.

Через час Сардар уже знал истории всех этих несчастных. Часть из них оказались крестьянами, вынужденными сняться с мест после того как их хозяйства разорила война; еще было несколько купцов, застигнутых разбойниками в дороге; попались четверо стражников, бежавших из города после того, как власть в нем захватили воры Глаза.

Когда речь заходила о дальнейшем развитии событий, почти все сходились на том, что скорее всего атаман Глаз сначала попытается захватить Землю скорпионов, так как он и сам скорпион и, по слухам, претерпел на родине много несправедливостей. Больше всего на свете он жаждет отомстить сородичам – в этом были уверены все.

Скоро охранники стали по одному вызывать беженцев и отводить в стоявшую неподалеку скромную палатку. Большинство не задерживались там и нескольких минут, и потом их вели к другой палатке, наверное, как решил Сардар, чтобы не могли рассказать оставшимся, о чем шел разговор. Ничего страшного, впрочем, с ними явно не происходило, вид они имели самый обычный, и даже веселый.

Наконец, настала очередь Сардара.

Внутри оказался все тот же Рикатс. Он сидел на раскладном стуле, и указал Сардару на такой же напротив.

– Ты представить себе не можешь, как утомительно вести допросы, – сказал скорпион, когда Сардар опустился на стул. – Все эти землепашцы, купчики, беглые магистраты, будь они неладны с их причитаниями о потерянных посевах, упущенных барышах и попранной гордыне. Если еще окажется, что и на твой счет Лоот был прав…

– Смотря в чем, – пожал плечами Сардар. – Если насчет того, что я сидел в обозе, то он ошибся.

– Что ты говоришь, – Рикатс бросил на него скептический взгляд. – Так ты видел битву?

– Не из первых рядов, но зато во всех подробностях, – сказал Сардар.

– Гм… – Рикатс хрустнул костяшками пальцев. – Это хорошо. Рассказывай. С самого начала, ничего не упуская.

И Сардар пересказал события того злополучного дня, когда он был солдатом. Рассказал все без утайки. Рикатс слушал, почти не перебивая. Задавал вопросы, много вопросов, лишь когда рассказ дошел до первых минут битвы и странного поведения армии водолеев перед лицом врага…

Окончив допрос, Рикатс потянулся.

– Спасибо за рассказ, – сказал он. – И проваливай.

– Как… – опешил Сардар. Он почему-то совсем не ожидал, что его вот так легко отпустят.

– Как, как, – проворчал Рикатс. – Ногами. Воин из тебя никакой, а циркачи мне не нужны. Своих клоунов хватает. Ближайший отсюда город – Арисса. Ступай туда, может быть Глаз и впрямь зол на скорпионов, как судачат на базарах. В любом случае, когда я выйду из палатки, в лагере тебя быть не должно. Ступай.

Сардар проснулся от крика. Кричал Хромец. Вцепившись в прутья клетки, широко распахнув беззубый рот, он пронзительно вопил, он выл и подлаивал, как шакал на полную луну. Мятущийся свет факелов, освещавших грот, рождал в глазах старика зловещие всполохи.

 

Глава седьмая

Восточная граница Земли скорпионов. Лагерь Объединенной армии. Ночь накануне открытия Арисской ярмарки.

Михашир оттягивал начало военного совета насколько мог. Поначалу все согласились с его доводами, что командующий армией все-таки достоин чести на этом совете присутствовать, следовательно, Рикатса необходимо дождаться.

Однако, чем гуще становились сумерки, тем сильнее проявлялось нетерпение генералов. Причем, в некоторых случаях нетерпение – это еще слабо сказано. Ситуация требовала разрешения, уж по крайней мере – обсуждения. Практически все военачальники сумели убедить себя, что каждый час промедления может стоить очень дорого.

Где-то в глубине души частично мог с ними согласиться и сам Михашир. Если бы просто подстрелили лазутчика – это одно, но вот письмо… Письмо означало очень многое. Михашир то и дело нервно покусывал губу и мысленно сыпал проклятиями на голову своего начальника, выбравшего столь неудачное время для поездки в Скваманду. Для совершенно сумасбродной поездки, к слову.

Когда обстановка стала совсем взрывоопасной, и Михашир почувствовал, что до прямого неподчинения рукой подать, он принял компромиссное решение, которое – на данном этапе – устроило всех. Начать совет прямо сейчас, но в любом случае дождаться Рикатса, довести до него суть дела вместе со своими соображениями и после этого позволить ему руководить советом.

Собрались очень быстро, неудивительно, что никто не заставил себя ждать, не в пример предыдущим советам. Никакого особого помещения, либо даже палатки для подобных мероприятий предусмотрено не было, так что расселись за своим обычным обеденным столом. Крышей служил навес из плотной ткани, а роль стен исполняли стоящие на почтительном удалении двенадцать (символично!) охранников.

Место во главе стола занял Михашир, но и он сам, и все присутствующие понимали, насколько это формально. Скорпион не стал даже пытаться перебивать главу раков Бадшоса, когда тот начал говорить первым, нарушая всяческие правила.

Бадшос был низкоросл, но очень коренаст и широкоплеч. На могучей груди лежала пышная борода, которая, казалось, росла сама по себе, без какого-либо внимания хозяина. Во время разговора Бадшос имел обыкновение сжимать и разжимать кулаки, отчего на мускулистых руках вздувались вены.

– Прежде всего, – Бадшос громко и четко выделял каждое слово, словно вколачивая его в землю. – Прежде всего, я хочу спросить уважаемых господ, все ли понимают значение произошедшего?

Над столом повисло многоголосое бормотание и нервные смешки, сопровождаемые невнятными жестами. Но Бадшос продолжал стоять. Ни один мускул не дрогнул на его смуглом, почти до черноты, лице. Он ждал ответа, и вся его поза говорила, что для окружающих будет лучше, если он этого ответа дождется.

Ответить решил Лоот, чей лоб украшало изображение рогатой головы Тельца. Говорил он медленно и тягуче, казалось, каждое слово доставляет ему мучительную боль. Впрочем, возможно, так и было. Чудовищный косой шрам через все лицо напоминал о полученном в юности ударе саблей, основательно раздробившем нижнюю челюсть. Мало кто помнит, был ли Лоот красавчиком до получения шрама, но сейчас от одного вида этого изуродованного лица любому становилось не по себе.

– Что тут непонятного? В лагере побывал лазутчик, мы его проворонили. Он нес Глазу послание, которое мы, к сожалению, не можем прочесть, не зная шифра. Но изображение наших укреплений говорит красноречивей любых слов. Послание не доставлено, это хорошо. Но лазутчика допросить мы не может, это плохо. Очень плохо.

При этих словах Лоот не стал бросать косой взгляд в сторону Лимиафа, командира отряда стрельцов, но, медленно повернув голову, посмотрел тому прямо в глаза долгим и тяжелым взглядом.

Лимиаф этот взгляд выдержал, ничуть не смутившись и не опуская глаз. В отличие от Бадшоса он был высок и бледнокож, в отличие от Лоота – по-настоящему красив. И не считал зазорным подчеркивать свою красоту, перетягивая длинные рыжие волосы яркими лентами.

– Позволю себе заметить, почтенный Лоот, первое мне представляется все-таки более значимым, – сказал он с обезоруживающей улыбкой.

Снова с разных концов стола потекли нестройные реплики. Но их пресек шумный звук, с которым Бадшос прочистил горло. Тогда все обратили внимание, что рак продолжал стоять.

– Прежде всего, я хочу спросить уважаемых господ, все ли понимают значение произошедшего? – все с тем же выражением повторил Бадшос.

На этот раз ответом была недоуменная тишина. Каждый пытался осмыслить слова Бадшоса, но думалось тяжело. У рака была очень неприятная манера вести разговор.

Наконец, Михашир вспомнил о своей – пусть и формальной – роли.

– Не будет ли так любезен почтенный Бадшос пояснить смысл своих слов?

Бадшос чуть заметно усмехнулся, обвел цепким взглядом присутствующих.

– Вы все либо непроходимые тупицы, либо трусы, не решающиеся признать очевидное.

На этот раз шум за столом принял явно угрожающий характер. В конце концов, здесь собрались мужи, не случайно поднявшиеся до своего положения. Были среди них более осторожные и менее осторожные, но трусов не было. Кто-то начал привставать, кто-то положил руки на оружие.

Внезапно Михашир оглушительно треснул кулаком по столу. Это возымело по крайней мере эффект неожиданности – все замолчали, многие замерли в неудобных позах.

– Тихо! Всем сесть на свои места! – Глаза Михашира метали молнии. – И! Ты! Бадшос! Тоже! Сядь!

Эти последние слова скорпион выкрикнул прямо в лицо раку, глядя на него сверху вниз. Тот садиться не спешил, но Михашир не отводил глаз. Бессловесный поединок длился достаточно долго. Но Бадшос, несмотря на свой характер, был неглупым мужчиной и понимал, что закон армии не на его стороне. Михашир не вышел за пределы своего права.

Все так же не отводя взгляда, рак опустился на скамью. Тут же, не намереваясь возвышаться над оппонентом, сел и Михашир.

– Спасибо, Бадшос, – открыто, без рисовки сказал он. – Теперь я прошу всех послушать меня, ибо то, что я скажу, касается каждого. Напоминаю, что мы не на попойке, которую стоит закончить веселой дракой. И собрались мы не для того, чтобы выяснить, кто из нас круче. Поэтому, если кто-то из вас… я имею в виду не только уважаемого Бадшоса… если кто-то не в состоянии обойтись без оскорблений и личных нападок… покиньте совет сейчас же. Все вопросы мы будем решать без вас.

После непродолжительной паузы Лимиаф откашлялся и сказал:

– Полагаю, нам следует поблагодарить почтенного Михашира и согласиться с ним. Всем нам следует научиться относиться друг к другу с уважением. А теперь, вероятно, я выражу общий интерес, если еще раз спрошу почтенного Бадшоса, что же все-таки он имел в виду.

Бадшос наконец отвернулся от Михашира. Еще раз выдавив из себя улыбку, он пожал плечами:

– Я всего-навсего хотел сказать, что среди нас – я имею в виду сидящих за этим столом – есть предатель. Я очень надеюсь, что никто из вас не воспримет это как неуважение или личные нападки, – при этих словах он подарил отдельную улыбку, больше похожую на хищный оскал, Михаширу. – Меня крайне печалит отсутствие на этом совете уважаемого Рикатса, ибо я с огромным удовольствием включаю и его в список кандидатов в предатели. Но мое уверенье, что предатель сидит за этим столом, все-таки остается полностью точным, так как уважаемый Михашир, безусловно, может считаться правопреемником своего начальника.

После этой тирады Бадшос, отвесив шутовской поклон, с чувством выполненного долга опустил свое седалище на скамью. На этот раз никто не издавал возмущенных отзывов, не вскакивал с мест и не хватался за оружие. Да, здесь не было трусов, но не было и дураков. К тем же выводам, что и Бадшос, ну разве что не в столь категоричной форме, пришел каждый из собравшихся. Поэтому повисшую ненадолго тишину прервал довольно спокойный голос Лимиафа:

– Я буду благодарен почтенному Бадшосу, если он объяснит, на чем основана его уверенность.

Рак фыркнул, громко и презрительно, заплевав при этом чуть ли не половину стола:

– Может быть, почтенный Лимиаф полагает, что мерзкий голодранец Нерожденный сам написал найденную у него записку?

– Ну, конечно, трудно предположить, что он умеет писать, – Лимиаф чуть смущенно пожал плечами. – Но, в конце концов, мы так мало знаем о Нерожденных…

– Да в задницу его умение писать! – Бадшос с такой силой опустил обе ладони на стол, что пламя всех четырех факелов, освещающих совет, испуганно задергалось. – Ты мне ответь, зачем он стал бы писать эту записку?! Боялся забыть, что хотел рассказать Глазу? Извини меня, Лимиаф, но я всегда считал, что когда не можешь сказать ничего путного, стоит заткнуться и слушать тех, кому есть что сказать.

Михашир при этих словах недовольно поморщился. Неужели все же придется применить власть и выгнать Бадшоса с совета? Это будет плохо, совсем плохо… Не столько для этого совета, сколько для армии вообще. Лишний повод для распрей, да еще какой повод! Но проявить слабость и не суметь поддержать порядок на совете еще хуже.

Помощь неожиданно пришла оттуда, откуда ее можно было ждать меньше всего. Не потрудившись встать из-за стола, заговорил Лоот.

– Бадшос, несомненно, прав: Нерожденный не писал этой записки. Следовательно, предатель есть. Глупо отрицать очевидное. Но прав и Лимиаф: разве мы можем быть уверены, что предатель кто-то из нас? Почему не один из солдат?

– А многие ли из твоих солдат умеют писать, почтенный Лоот? – насмешливо спросил Бадшос, также оставшись сидеть.

– Не многие, – спокойно ответил глава тельцов. – Но такие есть. Кроме того, не стоит забывать о младших офицерах. Среди них грамотные встречаются чаще.

Бадшос скрестил руки на груди и посмотрел на тельца с выражением презрительного превосходства.

– Солдаты! Младшие офицеры! Послушай себя, Лоот! Зачем они Глазу? Что может рассказать Глазу солдат? Сколько вшей поймал прошлой ночью? А, скажем, трехдюженный? Сколько кусков мяса из солдатской пайки сумел закинуть в свое брюхо? Другое дело мы… каждый из нас. Мы владеем информацией, мы строим планы и принимаем решения. Что касается битвы – когда до нее дойдет – какую пользу принесет врагу солдат или даже трехдюженный? Три дюжины – капля в море, если они и повернут мечи против своих недавних товарищей. Не говоря уже про то, что при этом они обрекут себя на верную гибель. Но если все тельцы, скорпионы или стрельцы начнут играть на стороне противника – вот это уже может решить исход сражения. Вот почему я говорю, что за этим столом сидит предатель!

Михашир заговорил быстро, не дав никому времени на ответные колкие реплики, что неизбежно накалило бы обстановку. При этом решил использовать любопытный прием Лоота «вы оба правы»:

– В словах уважаемого Бадшоса, несомненно, есть здравое зерно. Никто не будет спорить, что Глазу неизмеримо выгоднее получить в союзники кого-то из генералов, нежели рядового или младшего офицера. Но я не склонен считать это решенным вопросом. Каждого из вас я считаю во-первых, верным своей присяге офицером, во-вторых, просто порядочным человеком. Немыслимо представить, что один из вас польстился на лживые посулы грязного бандита и предал свой народ и своего бога.

Бадшос прочистил горло. Слишком громко, чтобы это можно было счесть деликатностью.

– Очень красиво говорит уважаемый Михашир! Готов подписаться под каждым его словом, за совсем крошечным исключением. Не надо говорить «один из вас». Меня не затруднит повториться: достопочтенный Рикатс целиком и полностью заслуживает чести встать в один ряд со всеми нами.

– Благодарю за доверие, Бадшос! – громкий насмешливый голос заставил некоторых вздрогнуть.

Впрочем, Рикатс и не думал прятаться, возникнув под навесом из темноты опустившейся ночи. На секунду застыл неподвижно, будто наслаждаясь эффектом от своего появления. Затем неспешно прошел к торцу стола и сел рядом с Михаширом, небрежно и как-то незаметно оттеснив его в самый угол.

На первый взгляд это могло показаться жестом для помощника почти оскорбительным, но если вдуматься… В ответ на вежливое предложение уступить законное место, Михаширу пришлось бы встать и, скорее всего, покинуть совет. Так как своего места за столом он не имел, и никто из генералов не мог приводить на совет помощников. Теперь же получилось так, что только скорпионов представляли двое, причем вышло все настолько естественно, что большинство присутствующих не обратили на это внимания.

Возможно, кое-кому такой поворот не слишком понравился, но общее молчание поглотило в себе готовые сорваться с уст слова недовольства. Нельзя исключать, что свою роль сыграла и широкая улыбка, не сползающая с толстой рожи Рикатса. Никто не любит, когда скорпион улыбается. Хуже улыбающегося скорпиона может быть только скорпион, который уже перестал улыбаться – потому что вонзил в вас свое жало.

– Мне радостно видеть, что судьба армии заботит вас настолько сильно, что вы не смогли дождаться моего возвращения, – сказал он без малейшего упрека в голосе.

– Ты не пропустил ничего интересного, – сказал Лимиаф, быть может, чуть более поспешно, чем требовала внешняя непринужденность обстановки. – Почтенный Бадшос всего-то успел обвинить одного из нас в предательстве.

– Бадшос? – Рикатс смерил рака одобрительным взглядом. – Молодец, старина! А ведь я считал тебя безнадежным болваном.

Ум Бадшоса, всегда отличавшийся скорее основательностью, чем быстротой реакции, тревожно заворочился, силясь определить, чего было больше в словах скорпиона – оскорбления или похвалы. Но всесторонне изучить этот вопрос ему не дал Лимиаф, удивленно вскинувший брови.

– Я так понимаю, почтенный Рикатс, ты в курсе…

– В курсе?! – Свирепое выражение возникло на лице Рикатса столь внезапно, словно он сорвал с себя маску. – Ты спрашиваешь, в курсе ли я, почтенный Лимиаф?! Тринадцатый бог! А ты пройдись по лагерю, попробуй найти хоть одного, кто был бы не в курсе! За какими бесами, ответьте мне, вы не смогли удержать эту информацию в тайне? Может быть, вы считаете, что известие о наличие среди нас предателя поднимет в армии боевой дух? Сплотит ее?

– Не горячись, Рикатс, – подал голос смущенный таким натиском Михашир. – Ясное дело, очень неприятно, что эта новость расползлась, но… – он беспомощно пожал плечами. – Это же армия. То, что знают двое, считай, знают все. Чтобы предотвратить распространение слухов нам пришлось бы перерезать обоим дозорным глотки.

– Так почему вы этого не сделали?! – взревел Рикатс, с нешуточной силой схватив Михашира за грудки.

– Перере… Хм, ты это серьезно, Рикатс? – неосторожно отвлек гнев на себя Лоот.

Рикатс убрал руки от Михашира, чье лицо успело приобрести багровый оттенок, и медленно повернулся к тельцу.

– Серьезно? Не-е-ет, что ты, дружище! Как ты мог подумать, что я могу быть серьезным на военном совете? Мы ведь тут собрались, чтобы весело поиграть в куличики. Или в салочки? Что тебе больше нравится, старина? А война – это так скучно, так неинтересно…

Чья-то рука легла Рикатсу на плечо. Прервав монолог на полуслове, он скосил глаза на эту руку с неподдельным изумлением. Затем перевел испепеляющий взгляд на ее хозяина, но Михашир не отвел глаз.

– Я могу понять твое возмущение, но все же так нельзя, Рикатс, нельзя…

– Нельзя, говоришь? – Рикатс постарался снова взвинтить себя, но гнев прошел, сменившись усталостью и опустошением. – Конечно, нельзя. А что можно, скажи? Развалить армию – можно? Не суметь поднять руку на двух невинных людей, погубив тем самым тысячи жизней, – можно?

Михашир ничего не отвечал, да и кто сумел бы ответить на этот вопрос? Он просто смотрел в глаза старому другу, с которым они прожили такие разные жизни, но вот умирать, вполне возможно, им придется вместе. Что ж, и в Тени Зодиака приятно иметь рядом верного друга.

– Ладно, – сказал наконец Рикатс, возвращая лицу спокойное, почти безмятежное выражение. – Что там было написано, в этой записке?

– Хотелось бы нам знать! – усмехнулся Михашир, выкладывая на столе кусок папируса.

Одного взгляда на него хватило Рикатсу, чтобы понять, что знакомые буквы складывались в двух небрежно написанных строчках в совершенно непроизносимые сочетания, не имеющие никакого смысла.

– Понятно, шифр, – хмыкнул Рикатс. – И, насколько я понимаю, никому из вас он не знаком.

Ответом ему была тишина, и, потратив несколько мгновений на изучение рисунка, Рикатс отложил папирус в сторону.

Совет продолжался еще около часа. Говорили много, горячо и бестолково. Ни к чему новому так и не пришли, да и не могли прийти, наверное. Все согласились, что вероятней всего, как ни прискорбно, предателем был один из присутствующих. Но нельзя полностью исключать, что на сговор с врагом пошел некто рангом пониже. Дружно решили надеяться на второй вариант, но действовать исходя из первого. Вот только как именно действовать – никто предложить не смог. Разве что отдали должное прозорливости Рикатса, придумавшего правило формирования дозоров из разных Земель.

После того, как все начали расходиться, Рикатс едва уловимым взглядом попросил Михашира задержаться. Оставшись с ним наедине, он тяжело вздохнул:

– Плохо все, старина. Клянусь Жалом, просто отвратительно.

– Да уж, – Михашир пожал плечами. – Чего уж хорошего.

– Ты не понимаешь, – Рикатс невесело засмеялся. – Дело в том, что мне знаком этот шифр.

Михаширу потребовалось какое-то время, чтобы суметь закрыть рот и собраться с мыслями.

– Знаком? Но откуда?

Рикатс шумно потянул носом и смачно сплюнул на утоптанную землю.

– Еще бы я его не знал. Это воровской шифр, время от времени им пользуется каждый вор, обученный грамоте. Удобная штука… И вот если об этом прознают наши замечательные коллеги, угадай, кто станет главным претендентом на роль предателя?

 

Глава восьмая

Восточная граница Земли скорпионов, лагерь Объединенной армии. Ночь накануне открытия Арисской ярмарки.

Мало кто из людей способен обойтись в своей жизни без друга, но практически никто никогда не утруждает себя простым вопросом: а кто он, собственно, такой – друг? И в чем следует измерять дружбу – в прожитых вместе годах, в бочонках совместно распитого вина? Или стоит прибегнуть к понятиям более возвышенным, вроде готовности к самопожертвованию во всех проявлениях? Только вот как вычислить эту готовность, пока злая Судьба не приставила нож к вашему горлу?

Рикатс считал Михашира своим другом и с удовольствием плюнул бы в рожу каждому, кто в их дружбе усомнится. Однако если разобрать историю их взаимоотношений по косточкам… Детская дружба, яркая, веселая, но не имеющая под собой основы более крепкой, нежели совместные шалости. Затем жизнь разделила их на долгие, долгие годы и, положа руку на сердце, Рикатс почти никогда и не вспоминал о своем товарище по играм. Можно было не сомневаться, что и Михашир едва ли намного чаще тосковал по Рикатсу.

Случайная мимолетная встреча… Честолюбивый стражник, свежеиспеченный трехдюжинный, не намеривающийся останавливаться на достигнутом – и бывалый вор, сделавший себе имя в тех кругах, что вызывали у Михашира презрительную гримасу… Встреча эта явно смутила обоих.

Снова разлука, на этот раз совсем короткая. После которой вор Бурдюк немыслимым образом становится во главе сквамандской Стражи. Да, он при первой же возможности возвысил Михашира до положения своего помощника, наплевав на многочисленные косые взгляды тех, кто считал себя более достойным этой участи. Но наполнило ли это до краев сосуд михаширова тщеславия? А ведь следующую ступеньку занимал именно Рикатс…

Сейчас они сидели бок обок, и взгляды их скрестились на злополучной записке.

Михашир дотронулся до нее кончиком пальца, коротким брезгливым жестом.

– Ответь мне, Рикатс. Ты не писал этой записки?

Рикатс отвечать не спешил. Он смотрел на своего помощника до тех пор, пока тот не поднял взгляд. Взгляд споткнулся об открытую улыбку Рикатса.

– Спасибо что спросил, Михашир.

– Да сколько угодно. Ответ-то будет?

– Конечно, – Рикатс потянулся, заведя руки за голову. Сдавленно зевнул. – Извини, спать хочу смертельно. Двое суток почти не спал. То думал, то разговоры разговаривал. Ты позволишь, если я сначала спрошу тебя, какие ты видишь причины для моего предательства?

– Я ведь не обвинил тебя в предательстве, я просто спросил…

– Да я понял, не надо оправдываться. Я ведь вполне серьезно поблагодарил тебя за вопрос. Мне было бы куда неуютней, если бы ты затаил подозрения внутри себя. Но раз уж спросил, устроит ли тебя простое «нет»? Мне бы хотелось покончить с этим вопросом, чтобы не дать ему шанса возродиться.

Рикатс перекинул ногу через скамью, усевшись на ней верхом. При возникшем разговоре ему казалось более правильным сидеть с другом лицом к лицу.

Михашир прятать взгляд не стал.

– Хорошо, раз ты так хочешь. Причин несколько. Глаз мог пообещать многое…

– Чушь! – презрительно бросил Рикатс. – Ты даже не думал всерьез об этой причине. Михашир, я имею многое! Гораздо больше, чем мог даже помыслить еще несколько лет назад. Фактически, я второй человек в Земле скорпионов. Забраться еще выше? Ты знаешь меня, я не принял бы этот дар, даже если бы за него не нужно было платить предательством.

Михашир быстро поднес ладонь тыльной стороной ко лбу. Положительно, Рикатс приобрел дурную привычку слишком легко говорить о великих вещах. Порой… да, порой за ним можно было заметить даже недостаточно почтительные высказывания о богах Зодиака.

– Другая причина, – Михашир торопливо продолжил разговор. – Другая причина может заключаться в том, что война практически проиграна. Перейти на сторону Глаза – значит присоединиться к победителям.

– Фу! – скривился Рикатс. – Я очень надеюсь, что ты не мог так подумать про меня. Это слишком смахивает на обыкновенную трусливую подлость. И вот что, Михашир. Война не проиграна. В следующий раз, когда я услышу от тебя эти слова, я вобью твои зубы тебе в глотку. Я не стал бы собирать эту идиотскую армию, не будь у меня надежды на победу. Вести безнадежную войну – дело, наверное, благородное, но не по мне. Не хочу взвешивать наши шансы, чтобы не портить себе настроение, но эти шансы все же есть. Так что не юли, дружище, называй настоящую причину, которая свербит в твоей голове.

На короткое время воцарилась тишина. Михаширу не требовалось собраться с мыслями – он сделал это давно, еще во время совета. Его просто раздражала проницательность Рикатса и его манера вести разговор.

– Хорошо! – Он повел плечами, словно стряхивая с себя липкую неприятность поднятой темы. – Да, Рикатс, есть кое-что, применимое только к тебе из всех наших генералов. Ты долгие годы был другом Глаза…

– И… – настойчиво протянул Рикатс, глядя другу в глаза.

– И, сожри тебя Рыба, ты еще недавно был вором! Ты это хотел от меня услышать?!

Рикатс тихонько засмеялся.

– Не могу сказать, что грезил об этом как о подарке судьбы, но да – если уж подозрение закралось даже в сердце моего друга, полезно… не приятно, а полезно, понимаешь разницу?.. услышать настоящую причину этого подозрения. Я понимаю, как мало значат слова, когда дело идет о предательстве, но я все же постараюсь тебе кое-что объяснить.

Я был вором, Михашир. Честным вором. Никакие посулы и никакие угрозы не заставили бы меня сдать подельника или каким-либо иным способом помочь Страже. Если бы в ту пору мы с тобой встретились при… хм… кризисных обстоятельствах, я не задумываясь проломил бы тебе череп, отстаивая свое право быть свободным.

Своей дорогой я шел, Михашир. Ровно шел, не вихляя по обочинам и не сваливаясь в придорожные канавы. Потом… Потом меня просто взяли и переставили на другую дорогу. Не в человеческих силах было этому воспротивиться. Теперь я стражник. Не вор. Прошлое – в прошлом, понимаешь? Если когда-нибудь мне станет душно в этом панцире, – Рикатс гулко постучал себя кулаком по груди, по черному изображению скорпиона на сером фоне, – я его сниму. Но пока он на мне, не ищи внутри меня вора, Михашир, не найдешь.

Ты играешь в Пять костей? А-а, о чем я, конечно не играешь. И я уже два года как не играю… Но ты наверняка видел игру. Можно сыграть партию белыми костями, а следующую – желтыми. Но нельзя играть и белыми, и желтыми одновременно.

– Жизнь – не партия в кости, – задумчиво проронил Михашир. – И цветов в ней куда больше, чем два, и набор костей иногда достается самый фантастический.

– Это значит, что ты мне не веришь? – играя желваками, спросил Рикатс.

Михашир неспешно покачал головой.

– Это значит, что не надо разговаривать со мной как с ребенком. Мы не в академии на занятиях по риторике. Ты всегда учился лучше меня, но и я в состоянии понять, что при помощи отвлеченных аналогий можно подвести к любым выводам. Вообще, умение владеть словом – мощное оружие. Ты помнишь, как наш учитель Мирдгран с изумительной четкостью доказывал, что белое – это черное?

– Помню. – Рикатс помимо воли улыбнулся. – Я нашел изъян в его доказательстве.

– А я вот до сих пор нет.

Снова помолчали. Но теперь явно раздражен был Рикатс. Это было заметно, и Михашир испытывал мрачное удовлетворение.

– Так что же ты скажешь? – не выдержал Рикатс.

– Я скажу, что тебе достаточно было просто ответить «нет» на мой вопрос.

– Все-таки?..

– Ага.

Рикатс негромко засмеялся. Сначала несколько принужденно, затем более открыто.

– Наверное, это будет преследовать меня всю жизнь, – сказал он с показным покаянием.

– Что именно?

– Упреки в том, что я слишком много говорю.

Теперь посмеялся и Михашир.

– Да уж можешь не сомневаться! Ты обожаешь послушать себя.

– Что поделать, если больше, порой, слушать некого.

– Само собой. Про ровную дорогу это ты красиво излагал. Без вихляний и придорожных канав… Надо будет записать, наверное.

Михашир закатил глаза и прицокнул языком, за что был награжден шутливым тычком в бок.

– Я когда-нибудь говорил тебе, что ты скотина, Михашир?

– Было пару раз.

– Пожалуй, стоит говорить почаще.

Эта незатейливая пикировка была необходима обоим. Чтобы разбить лед напряженности, вставший после неприятного разговора. Неприятного, как ни крути. Является ли преступлением против дружбы подозрение друга в предательстве? Возможно, подлинная дружба должна быть выше подобных подозрений? А если это не так, кого из друзей следует винить?

Впрочем, так или иначе, цель была достигнута. Молчаливым соглашением разговор был оставлен в прошлом.

– Так о чем же все-таки говорится в этой трижды проклятой записке? – спросил Михашир.

Рикатс поднял на него недоуменный взгляд.

– Понятия не имею!

Пришел черед Михашира изумленно смотреть на друга. Возникшая немая сцена длилась несколько секунд, прежде чем в глазах Рикатса засветилось понимание.

– А-а! Я сказал, что мне знаком шифр, и ты сделал вывод, что я могу прочесть написанное.

– Естественно! – Михашир пожал плечами. – Разве это не очевидно?

– Сейчас объясню. – Рикатс покровительственно улыбнулся. – В том-то и достоинство такого шифра, что его могут прочесть только знающие ключ. А это, как правило, два человека – написавший письмо и тот, кому оно предназначено.

– Ключ? – Михашир приподнял бровь, требуя разъяснений.

– Конечно. Ключом может быть любая фраза, желательно, достаточно длинная. Никто и никогда не станет использовать один и тот же ключ более одного раза. Понимаешь, самый примитивный шифр – это когда каждой букве соотносится какой-либо символ. Какая-либо другая буква или цифра, или придуманный значок. Человек, набивший руку на расшифровке, почти всегда сможет прочитать такое письмо. Другое дело наш… тьфу, тринадцатый бог… воровской шифр. Если в двух словах, шифруемый текст как бы складывается с ключом. Буква с буквой, понимаешь? При всей своей простоте такое послание практически невозможно расшифровать, не зная ключа. Ведь одна и та же буква будет зашифрована по-разному на разных позициях.

Михашир, с сосредоточенным видом внимающий другу, медленно покивал.

– Значит, прочитать записку у нас не получится?

– Никаких шансов.

– Что ж, – Михашир щелчком отправил листок папируса подальше от себя. – Тогда выкинем ее из головы.

Рикатс прихлопнул ладонью листок, готовый упасть со стола.

– Не спеши! Да, мы не сможем записку прочитать, но это не значит, что мы ничего не сможем из нее выжать.

Михашир сдвинул брови, пытаясь осмыслить услышанное. Но задача оказалась непосильной, и он пожал плечами.

– Прости, но вот теперь я тебя не понимаю. Что нам выжимать из записки, которую мы не в состоянии прочитать?

Рикатс окинул друга сострадательным взглядом. Не без некоторой нарочитости, впрочем.

– Михашир, Михашир… Да, я действительности много лет дружил с Глазом. Хотя, в общем-то, я не жалуюсь, все же иногда его скудоумие доводило меня до исступления. Но разве можно многого требовать от этого сына трущоб? Теперь я дружу с тобой, а ведь ты – выпускник академии самого Мирдграна Хромого! Так почему же, ответь, стоит мне закрыть глаза, накатывает ощущение, что я вернулся в те годы?

– Ты видишь какой-то смысл в этих своих оскорблениях? – после недолгой паузы спросил Михашир неожиданно спокойным тоном.

По малоподвижному и не слишком выразительному обычно лицу Рикатса пробежала целая волна сменяющих друг дружку эмоций. Злость, раздражение, сарказм… Наконец, сарказм смягчился до легкой ироничности – таким его чаще всего и привыкли видеть люди из ближайшего окружения.

– Да нет, если честно. Это просто недурной способ встряхнуться, хоть немного поднять себе настроение. Знаешь, наорешь на другого и сам себе кажешься лучше. Я бы мог даже извиниться, но вижу, что ты не особо оскорблен. И все же, клянусь Жалом, ты не даешь себе труда хоть немного поразмыслить. Давай я тебе помогу, если ты не против.

– Как будто, если я буду против, это тебя остановит, – фыркнул Михашир. – Давай, расскажи мне, что ты сумел вытянуть из непрочитанной записки.

Рикатс пододвинул лист папируса так, чтобы он лежал прямо напротив Михашира. Осознанно или нет, но он копировал поведение Мирдграна, когда тот хотел заставить ученика самостоятельно обнаружить свою ошибку.

– Посмотри внимательно, Михашир, – менторским тоном начал Рикатс. – Что ты видишь перед собой?

Несколько секунд Михашир глядел в глаза своему командиру, но тот продолжал терпеливо ожидать ответа на свой дурацкий вопрос. Похоже, проще ответить, чем затевать новую словесную перепалку.

– Я вижу перед собой лист папируса, о, Рикатс! – издевка в голосе была спрятана очень умело. – На коем изображены наши укрепления, а также начертаны слова, не доступные для нашего прочтения.

Рикатс одобрительно покивал, словно придя в умиление от усердия ученика.

– Отлично, Михашир! Полный и развернутый ответ. Теперь ответь, кто написал сии строки?

– Очевидно, предатель в рядах нашей армии. Кто-то из самых высших офицеров, я склоняюсь именно к этому мнению. Проще говоря, один из двенадцати военачальников. Хотя твердо в этом уверенным быть нельзя…

Рикатс остановил словоизлияния поднятой ладонью.

– И снова отлично! Не будем сейчас повторять все то, что было сказано на совете. Ответ «предатель» на данном этапе вполне достаточен. У меня остался для тебя всего один простенький вопрос. Скажи, зачем предатель написал эту записку?

Михашир открыл, было, рот, но через какое-то время вынужден был его закрыть. Ехидные слова не нашли выхода. Потому что на простой вопрос… не было простого ответа.

– Сожри меня Рыба, я не знаю!

– Вот! – Рикатс не собирался наслаждаться маленьким триумфом. Видно, он тоже очень хотел найти ответ и рад был получить любую помощь. – Все не так просто, правда? Рисунок – куда не шло, но зачем писать записку? Там ведь всего несколько слов, почему просто не передать их посыльному? Он настолько туп, что не в состоянии их запомнить? Не верю.

– Разумеется, нет! – с горячностью вступил в обсуждение Михашир. – Никто не выбирает посыльным, которому предстоит незамеченным проникнуть в лагерь врага, недоумка. Значит, написанное не предназначалось для его ушей.

– Да, такой ответ напрашивается, – Рикатс сморщил недовольную гримасу. – Но тогда возникает очередной вопрос: почему? Что такого сообщает предатель Глазу, что не должен знать посыльный? Доверенное лицо, между прочим!

Скорпионы, не сговариваясь, сблизили головы, склонившись над листком папируса. Они сверлили строчки глазами, словно силясь сорвать верхний, таинственный слой, под которым должны обнаружиться сокровенные слова.

Молчание нарушил Михашир. На его лице теперь присутствовал легкий налет скепсиса.

– Возможно, в этом нет ничего необычного. Мало ли какие тайны хранят полководцы от своих армий. Ты сам пришел в ярость, когда слухи об этой записке разошлись по всему лагерю. Не все, известное генералу, положено знать солдату.

Рикатс раздраженно прихлопнул ладонью по ляжке:

– Ты излагаешь прописные истины и не хочешь вдуматься в конкретную ситуацию. Я даже не буду указывать, что посыльный – не простой солдат и приучен держать язык за зубами. Не в этом дело. Давай попробуем определить, о чем написано в послании. Не что конкретно, а именно о чем. Что может сообщать предатель Глазу? Численность и оснащенность оружием нашей армии? Глазу это известно не хуже, чем нам. Ведь основную часть этого стада он прогнал через все Земли… Хотя, чего это я. Слишком большая честь называть их стадом, это слово все-таки подразумевает какую-то общность…

Гримаса отвращения исказила лицо Рикатса при этих словах. Михашир, в целом разделяющий мнение друга о доставшейся тому армии, сочувственно кивнул.

– Ладно, что еще? Расположение армии? Оно было у посыльного перед глазами, чего тут писать. Настроение? – тут Рикатс просто сплюнул на землю. – Может, сам Глаз и дурак, но в его штабе наверняка есть думающие люди. Какое может быть настроение… Знаешь что, Михашир, давай включайся в игру. Я не собираюсь разговаривать сам с собой.

– Да? – Михашир позволил себе усмешку. – А на мой взгляд ты только этим и занимался.

– Тем не менее. – Рикатс укол проигнорировал. – Твои предположения о содержании записки?

– Даже не знаю. – Михашир развел руками. – Обеспечение продовольствием? Согласен, не стоит того, чтобы шифровать в послании. Наши планы?..

– Да какие к бесам планы! – скривился Рикатс. – Сидим в ущелье и ждем, когда враг протрубит наступление. Нет у нас никаких планов…

– Вот может об этом предатель и написал в записке? – со смешком предположил Михашир.

В разговоре наступила пауза, смысл которой поначалу укрылся от Михашира. Лишь подняв глаза на Рикатса, он удивился напряженному выражению лица и немигающему взгляду, устремленному куда-то вдаль.

– Что с тобой, Рикатс? Я же просто пошутил.

– Возможно, ты пошутил очень удачно, – медленно проронил Рикатс, после чего снова погрузился в молчаливое созерцание чего-то неведомого.

– Да объяснишь ты в чем дело?! – не выдержал Михашир. – Может, мне тоже хочется посидеть с таким идиотским видом, как у тебя!

Рикатс тряхнул плечами, с шумом выдохнул и сильно растер ладонями лицо.

– Позже! Я совершенно ни в чем не уверен, быть может, это мое больное воображение, усугубленное недосыпом. Мне нужно все обдумать, причем, на свежую голову. Знаешь, – он вгляделся в темноту ночи, – до рассвета осталось каких-то пару часов, и я собираюсь проспать их как убитый. А завтра мы с тобой обязательно поговорим. Или вместе посмеемся над моими бредовыми соображениями.

Подумав, Михашир пожал плечами. Непревзойденное упрямство Рикатса было хорошо известно ему еще с детских лет. Сейчас из него и клещами не вытянешь ни слова на затронутую тему. Обидно, что сам Михашир, хоть убей, не мог понять, что же могло содержаться в оброненной им шутке.

Друзья выбрались из-за стола. Но не успели они сделать и нескольких шагов, как Михашир встревожено положил руку на плечо Рикатса.

– Смотри! – указал он вдаль. – Что-то горит… и это точно не костер. Слишком большое пламя.

Рикатс заскрежетал зубами:

– Конечно, не костер. Я бы очень хотел надеяться, что это горит не обоз с продовольствием… Но, боюсь, на подобное везение нам не стоит рассчитывать.

 

Глава девятая

Восточная граница Земли скорпионов, лагерь Объединенной армии. Ночь накануне открытия Арисской ярмарки.

Спящих в лагере осталось немного. Те, кто не проснулись от шума пожара, были разбужены криками собратьев по оружию. Ярость и неистовство, преобладавшие в этих криках поначалу, вскоре сменились страхом и безнадежной тоской. Раньше или позже, каждый проникался простой мыслью, что возможности заглянуть в харчевню за углом нет и не предвидится.

А продовольствие сгорело все, дотла, до самой последней телеги с зерном. Это само по себе вызывало суеверный ужас…

Рикатс носком башмака ковырял еще тлеющие угли и был мрачнее тучи. Остальные военачальники стояли чуть поодаль и выражали полную солидарность с настроением своего командира.

Подошел Михашир и тронул Рикатса за плечо.

– Кто? – глухо спросил тот, не оборачиваясь.

– Два часа назад на охрану обоза заступили раки, девы и… скорпионы, – последнее слово Михашир произнес после чуть заметной паузы, но твердо. – По шестеро.

– Лоот, – все так же глядя прямо перед собой, позвал Рикатс.

– Да?

– Я слышал, у тебя в армии есть бывший палач, мастер своего дела?

– Есть! Тамкар, он настоящее чудовище, – не без гордости отозвался телец.

– Ему придется сегодня как следует поработать.

Лоот сделал несколько шагов в сторону и отдал распоряжения одному из своих людей. Неожиданно прочистил горло Бадшос.

– Почтенный Рикатс, у меня к тебе просьба. – Вежливые слова, на сей раз без какого-либо намека на сарказм, давались раку с трудом. – В моем войске тоже есть… э-э… специалист в этом вопросе, который, думается, не уступит в искусстве Тамкару.

Вот теперь Рикатс обернулся. С нескрываемым удивлением посмотрел Бадшосу в глаза. Несколько секунд они, казалось, вели молчаливый диалог.

– Хорошо, Бадшос, – сказал, наконец, Рикатс, ткнув рака кулаком в плечо. – Пусть ребята поработают вместе. Но предупреждаю, если хоть один из тех восемнадцати умрет слишком быстро или слишком легко, палачи разделят судьбу своих подопечных. Я с огромным удовольствием лично поупражняюсь в их ремесле.

– Справедливо, Рикатс, – Бадшос с благодарностью кивнул и тоже отошел в темноту.

– Да, я думаю, нет нужды говорить, что прежде всего нужно вытащить из мерзавцев все, что они видели? – сказал ему вслед Рикатс. – Или делали… – добавил он со злой усмешкой.

Рикатс немного постоял молча, подставив разгоряченные от притока крови щеки холодному ночному ветру. Как же зверски все-таки спать хочется…

– Так! – он потер ладонями виски. – Что у нас теперь со жратвой?

– Ты же видишь, Рикатс… – Лимиаф, нервно поведя плечами, указал рукой на пожарище.

– Я не понял, Лимиаф, ты считаешь меня слепым или тупым? – осклабился Рикатс. – Кунапш! – выкрикнул он в сторону седого как лунь мужчины с татуировкой льва на лбу. – Выбери пару офицеров посмышленей, пусть возьмут солдат и пройдутся по лагерю. Все заначки – в общий котел. Каждого, кто попытается припрятать хоть пол-лепешки – убивать на месте.

– Капля в море… – печально прошептал Лимиаф.

На его беду, у Рикатса был хороший слух.

– Лимиаф! – прошипел он, приблизившись к стрельцу вплотную. – Мне сейчас очень хочется кого-нибудь убить – это может хоть чуть-чуть поднять мое настроение. Прошу тебя, не превращайся в слишком очевидную кандидатуру – не люблю, когда меня подталкивают. И, кстати, для тебя тоже есть работа. Среди твоих людей наверняка немало хороших охотников. Пусть три… нет, четыре дюжины лучших на рассвете направляются в ближайшие леса. И если кто-то из них посмеет явиться в лагерь без добычи…

– Да, да, можешь не продолжать, – Лимиаф остановил Рикатса широкой улыбкой. – Убивать на месте, я понял. Ты становишься предсказуемым, почтенный Рикатс…

Стрелец отошел, покачивая головой. Рикатс проводил его свирепым взглядом, в котором к неприязни примешивалось уважение.

– Теперь ты, Михашир. – Казалось, Рикатс боялся остановиться хоть на минуту, ему требовалось непрерывно действовать, говорить, отдавать распоряжения… – Это я не могу поручить никому, кроме скорпионов. Длог или Смавор… нет, все-таки, Длог со своими тремя дюжинами пойдет в две ближайшие деревни. Соберет столько продовольствия, сколько сможет. Лошадей и телеги возьмет там же. До заката солнца они должны быть здесь.

В отличие от остальных Михашир не спешил кидаться исполнять приказание. Луна осветила его потемневшее лицо и плотно сжатые губы.

– Это не очень богатые деревни, Рикатс.

Глава армии нетерпеливо повел плечами.

– Мне это известно. Я и не рассчитываю, что мы сможем восстановить весь ущерб. Если удастся получить отсрочку в пару дней, это будет здорово. За это время мы либо успеем придумать настоящее решение проблемы, либо Глаз уже атакует, так или иначе разрубив этот узел.

Михашир по-прежнему стоял неподвижно. Какие бы отношения не связывали его с Рикатсом, и как бы доверительно они не беседовали всего полчаса назад, сейчас он ходил по краю и понимал это.

– Я не это имел в виду, – медленно проговорил Михашир. – Я говорю, что излишков продуктов у жителей деревень нет. Совсем нет.

– Излишков! – фыркнул Рикатс. – Возможно, у них нет излишков продуктов, но у нас нет продуктов. Эта тонкая разница не ускользнула от твоего понимания? Не зли меня, Михашир, – добавил он после паузы совсем другим тоном, почти просительно. – Я все понимаю. Да, я обрекаю ни в чем не повинных скорпионов на голод, а многих, скорее всего, и на голодную смерть. Да, я поступаю как последняя сволочь. Но мне этого мало, я и тебе приказываю стать сволочью. Мог бы попросить, между прочим, но я приказываю, так тебе будет легче с этим смириться.

Михашир всмотрелся в глаза друга и ему стало не по себе. Несовместимые вещи жили в них – кипящая страсть и холодная отрешенность. Огненная ярость и ледяное спокойствие. У человека с глазами палача и святого нельзя становиться на пути – и Михашир, пожав плечами, повернулся, чтобы отдать чудовищные распоряжения. У него нет столько сил, сколько есть у Рикатса, но он сможет. Потому что Рикатс прав, будь он проклят. Нет продовольствия – нет армии. Нет армии – нет Земли скорпионов. А все остальное второстепенно…

Окрик командира остановил его, едва он успел сделать несколько шагов.

– Постой! Это еще не все задания для тебя. После того, как отправишь людей в деревни, пойдешь к палачам. Я буду в своей палатке, а ты будешь моим связным. Все, что смогут вытянуть палачи, я должен узнавать немедленно.

Михашир кивнул и снова собрался было отвернуться…

– Да стой, кому говорят! – почти прорычал Рикатс. – Пойдешь, когда дослушаешь все до конца, а я именно сейчас начинаю говорить о самом главном. Все о произошедшем должен узнавать я и никто другой. Как ты этого добьешься – твое дело.

По ряду стоящих вокруг военачальников пробежала еле слышная волна изумленных и возмущенных возгласов.

– Ты хочешь сказать, чтобы слухи не разбрелись среди солдат? – с вялой надеждой в голосе спросил только что вернувшийся Кунапш.

– Я всегда точно знаю, что я хочу сказать! – оскалился Рикатс. – И когда я говорю «никто», это означает «никто». Вы все узнаете обо всем – когда я сочту нужным. Кстати, Михашир, позаботься, чтобы палачи не распустили язык после того, как закончат работу.

Одиннадцать взглядов – Лимиаф все еще находился среди своих людей – скрестились на лице Рикатса. И чего среди них не было точно, так это понимания.

– Но почему, Рикатс? – спросил Кунапш, стараясь говорить спокойно.

– Потому что я так хочу.

– Не кажется ли тебе, почтенный Рикатс, – в отличие от своего коллеги Бадшос заговорил с неприкрытой угрозой в голосе, – что нам требуется более веский довод?

– Я так хочу! – с нажимом повторил Рикатс. – Я так приказываю! И мой приказ будет вместо довода!

Тишина. Никогда еще тишина не была такой оглушительной. Каждый из присутствующих, не будучи идиотом, осознавал, что настал момент если не переломный, то по крайней мере критический. И лучше всех это понимал сам Рикатс. Прямо сейчас, сию секунду, армия может развалиться. Рассыпаться в прах. Достаточно слабого толчка, чтобы каменная глыба покатилась с горы, и после этого уже не в силах человеческих будет ее остановить.

Рикатс ждал этого толчка – и не дождался. Тишина стала обычной – просто ночь, просто группа людей, в молчании стоящая над огромным кострищем.

– Несправедливо все-таки… – проговорил Бадшос, но силы не было в его голосе.

– Конечно! – Рикатс скорчил омерзительную ухмылку. – Можешь поплакать об этом в одиночестве. А те, кто не будут заняты рыданиями, пусть подумают, где еще можно раздобыть жратвы на сегодняшний день. Любые разумные меры разрешаю принимать, не советуясь со мной. Неразумными будут считаться меры, которые мне впоследствии не понравятся.

Рикатс повернулся и направился в свою палатку. Спиной он явственно ощущал, что стал ненавидим гораздо сильнее, чем когда бы то ни было. Это приводило его в восторг. Что ж, старина, говорил он себе, ты все-таки стал главой этой нелепой армии. Теперь действительно стал. За это он почти готов был благодарить предателя. Возможно, завтра он так и сделает…

– Рикатс! Рикатс, проснись!

– Отстань!

– Да проснись же ты, кабанья задница!

– Слушай, Глаз, если я сейчас проснусь, клянусь Жалом, ты об этом пожалеешь.

– Благодари Двенадцать богов, что тебя сейчас слышал только я…

Последние слова Михашир произнес заметно тише предыдущих, но, казалось, разбудили Рикатса именно они. Он рывком сел, яростно тараща глаза в темноту палатки.

– Знаешь, и не вспомню уже, когда я в последний раз Глаза во сне видел. А сейчас вот… И, что интересно, во сне я тоже сплю, а он меня будит. А я думаю, чего это Глаз меня Рикатсом называет…

– Вернулся в настоящее? – спокойно спросил Михашир, щелкая огнивом и запаливая толстый огрызок свечи – он не любил разговаривать, не видя лица собеседника.

– Да уж… – Рикатс выглянул за полог палатки. – Сколько я спал?

– Нисколько. – Михашир хохотнул. – Я вообще удивляюсь, когда ты успел задрыхнуть. Ужасно жаль было тебя будить, но и нарушить твой приказ я не посмел.

Рикатс засопел, не то недовольно, не то со смущением.

– Слушай, ты так уж близко к сердцу не принимай…

– Перестань! – Михашир аккуратно хлопнул друга по плечу. – Ты был великолепен. Не порть впечатление оправданиями.

Рикатс оглушительно зевнул, потянулся и растер лицо ладонями в тщетной попытке окончательно прогнать сон.

– Эх, Михашир, если бы ты знал, как глубоко мне плевать на то, какое я произвожу впечатление… На кого? На тельцов, на овнов? Раки, стрельцы, водолеи – как мне противен весь этот цирк!

– Представляю, – кивнул Михашир.

– Нет. Не представляешь. Я сам не представлял до недавнего времени. – Рикатс с яростью, до хруста пальцев сжал кулаки. – Но в одном ты прав, сегодня я наконец-то взял эту армию за глотку и пусть от меня отвернется Скорпион, если теперь выпущу. Разве что мертвым… а это пока еще остается достаточно вероятным исходом. Ладно, рассказывай, зачем меня разбудил. Что так скоро сумели выпытать наши палачи?

Михашир осторожно выглянул из палатки, сложно ожидая там увидеть подосланного шпиона.

– В общем-то, им не пришлось прилагать особых усилий. Никто из караула обоза и не думал скрывать увиденного ночью.

Рикатс недобро усмехнулся.

– Ну, на это я пока не спешил бы ставить. Уверен, что они рассказывают правду, но не поручусь, что всю правду. Так что они говорят?

– Тебе это не понравится. – Михашир тяжело вздохнул.

– Да? – Рикатс озабоченно похлопал глазами. – Тогда, знаешь что, не рассказывай мне ничего. Не хочу расстраиваться!

Михаширу потребовалась добрая дюжина секунд, чтобы понять, что над ним откровенно издеваются. Еще через секунду он понял, что начальник на взводе и вот-вот взорвется. Сделать следующий шаг в своих умозаключениях было совсем просто. Михашир заговорил очень быстро, стараясь выложить сразу всю информацию.

– Все караульные в один голос говорят одно: продовольствие сожгло небесным огнем. Густой огненный дождь пролился с неба прямо на обоз, все длилось считанные мгновенья. Дождь начался внезапно и так же внезапно прекратился, но к тому моменту полыхало уже так, что нечего было и думать пытаться тушить. Впрочем… караульным это и в голову бы не пришло. Как ни крути, более явного знака свыше трудно себе представить.

– Ничуть не трудно! – фыркнул Рикатс. – Боги могли уничтожить меня, тем самым лишив армию единственного человека, пользующегося головой по прямому назначению. Но раз они этого не сделали…

Михашир истово поднес ладонь ко лбу. Этот Рикатс… С ним пообщаешься, глядишь и сам в богохульство скатишься.

– Да, твоя любовь к самому себе мне известна, – сдержанно сказал он. – Но и ты должен понимать, если боги сожгли наш обоз… Значит, они на стороне Глаза.

Рикатс выругался, длинно, смачно и витиевато.

– Я скажу тебе одну вещь, Михашир. Конечно, не в силах человеческих постигнуть замыслы бессмертных богов, и все такое… Но боги – они всегда на своей стороне.

Михашир отпрянул от друга, словно узрев на его месте самого страшного из демонов Оборотной стороны мира. Одними губами вознес мольбу ко всем двенадцати богам. И только после этого заговорил, метнув в Рикатса гневный взгляд.

– Опомнись, Рикатс! Подумай, что ты говоришь… о ком ты говоришь!

– Это ты опомнись, Михашир! – Рикатс вскочил на ноги, нависнув над другом зловещей тенью. – У нас тут война, знаешь ли, и я собираюсь ее выиграть! По большому секрету скажу тебе, что сейчас я ближе к этому, чем пару часов назад. Несмотря на сгоревшее продовольствие… нет, демоны меня раздери, благодаря сгоревшему продовольствию! А тебя я прошу не мешать мне, а лучше – хоть немного помочь. Я могу на тебя рассчитывать?

Михашир задумчиво смотрел на Рикатса, застывшего в неудобной позе – низкий свод палатки не позволял ему выпрямиться в полный рост. Слова начальника выглядели болезненным бредом, возможно, он сошел с ума? Но если так, разве Михашир, как верный подчиненный и старый друг не должен последовать его примеру?

– Хорошо, Рикатс, – Михашир сам удивился твердости своего голоса. – Что ты от меня хочешь?

Рикатс, словно получив долгожданный сигнал, опустился на землю. Одной рукой он порывисто обнял друга за плечи.

– Спасибо! Без твоей помощи мне пришлось бы туго. Теперь возвращайся к палачам и проследи, чтобы известия о небесном огне не просочились в армию. Это самое главное!

– Ты собираешься утаить этот факт? – деловито спросил Михашир.

– О, всего на пару часов! Но эти часы мне нужны…

– Зачем?

– Чтобы выспаться! – рявкнул Рикатс. – Прежде всего, чтобы выспаться. До рассвета меня не буди, что бы там не случилось… ну, разве что Глаз перейдет в наступление. Хотя я сильно в этом сомневаюсь. Перед самым рассветом разбудишь, но постарайся по возможности сделать это незаметно. Не получится – бес с ним, но лучше, чтобы получилось.

Михашир пожал плечами.

– Думаю, с этим я справлюсь. Что дальше?

– Дальше? – Рикатс заглушил зевок коротким смешком. – Дальше мой выход. А ты мне будешь подыгрывать.

Какое-то время Михашир ошарашено молчал, не веря своим ушам.

– То есть… это все?! Ты больше ничего не хочешь мне рассказать?

Рикатс оскалился и закатил глаза.

– О боги! Что тебе еще рассказывать? Михашир, ты видел все, что видел я. Ты слышал все, что слышал я. Теперь я прошу от тебя самой малости – дать мне поспать. Но тебе хочется провести это время за разговорами!

– Не пойму, как ты можешь спать! – Михашир сокрушенно покачал головой. – Неужели тебя не пугает гнев богов?

– Знаешь, дружище, – устало сказал Рикатс, устраиваясь поудобней на медвежьей шкуре, заменяющей ему постель. – Однажды мне уже приходилось идти против воли богов. И посмотри на меня – я прекрасно выгляжу, прекрасно себя чувствую и командую могучей армией… По крайней мере, она станет могучей завтра, ведь теперь мы знаем имя предателя.

– Что?! – Михашир подскочил на ноги, от волнения даже забыв про очередное богохульство Рикатса. – Имя предателя?!

Пару раз всхрапнув, Рикатс заговорил сонным, проваливающимся голосом:

– Ах, да… прости, дружище. Не мы… Это пока только я знаю имя…

Храп стал ровным и размеренным, а лицо Рикатса – безмятежным, как у младенца.

Подавив желание пнуть спящего человека, Михашир порывисто вышел из палатки.

 

Глава десятая

Восточная граница Земли тельцов, город Арисса. Накануне открытия Арисской ярмарки.

Осенний вечер манил мягким теплом последних погожих недель. Усевшись на крылечке, старый привратник Яссена настежь распахнул входную дверь, будто приглашая пылающий глаз закатного Солнца заглянуть в дом и разнести в клочья сгустившийся под его крышей мрак. С того места, где сидел сам Яссен, из темной комнаты с занавешенными окнами и освещенной лишь чадящим огоньком масляной лампы, прямоугольник двери казался ожившей картиной, написанной каким-нибудь великим чудодеем из древних времен. Картина была поистине волшебна. Неведомый художник поместил на ней стайки детей, то и дело проносящиеся из одного края полотна в другой, женщину у правого обреза, ведущую оживленную беседу с кем-то не нарисованным, пылевые смерчики, поднимаемые неощущаемыми, и оттого странно-призрачными порывами ветра. Наполнил свое творение звуками – визгом и смехом детей, стрижиными криками, бормотаньем женщины, шелестом листвы… А еще он добавил запах, один единственный, но такой, от которого у Яссена вдруг защемило в груди – теплый запах уходящего лета.

Старый привратник как мог заботился о своем хозяине, и Яссен был ему за это очень благодарен, вот только… Вот только тревожные предзнаменования, случившиеся днем, никак не шли у него из головы. Результаты сегодняшнего гадания были мрачным предупреждением, угрозой. Будто самый жуткий демон вдруг вынырнул из мрака оборотной стороны и погрозил когтистым пальцем: ждите беды! Но что за беда? Война? Да, она близко, у самого порога. Но знающие люди говорят, что орды Глаза увязли на границе с Землей скорпионов, и вряд ли скоро явятся сюда. Тогда что? Не ярмарка ведь! Ярмарка может быть всякой – шумной, возмутительной, бесшабашной, пьяной, богохульной, пестрой, полной соблазнов… Соблазны! Будь они прокляты, эти соблазны! От одного этого слова мутится разум. И с кем, с кем он ее видел! Как забыть этот позор?!

Нет, нужно успокоиться. Проблема решена, решена давно, нужно выбросить из головы и думать о том, что важно теперь.

Ярмарка. Завтра ярмарка. Эта мысль отрезвила, вернула к реальности. Нужно работать.

Лишь небольшую часть своего служения жрец совершает в храме у алтаря или в башне у гадательной чаши, хотя именно по этой самой работе люди судят о нем. И им невдомек, что большую часть работы он делает здесь, за этим самым столом, обложившись папирусами и зарывшись в старые свитки.

Ярмарка, Хлебная ярмарка. Пахнущая пропыленными мешками с зерном, расплавленным воском печатей, которыми каждый год перед торжищем Смотритель рынков клеймит меры и гири, п о том носильщиков, конским навозом, благовониями, снедью, вином, сеном, углем, медью, башмаками, сыростью, приносимой первыми холодными ветрами с гор, репой, жухлыми цветами, и еще тысячью тысяч запахов, на которые так щедра эта земля.

А еще ярмарка пахнет кровью. Арисса – пограничный город, сюда на торг съезжаются толпы скорпионов, водолеев, наезжают жители иных Земель, и накануне открытия вся эта чужестранная братия приносит бесчисленные жертвы богам своих захудалых земель. Режут баранов, режут коз и свиней, отрывают головы голубям, вспарывают животы рыбам, вытряхивая на жертвенники их вонючие потроха. Реки крови, тысячи оборванных жизней несчастных бессловесных тварей – и все это во имя надежды увезти из-под стен Ариссы чуть больше дзангов, чем в прошлом году. А потом – Великое Постоянство! – эти варвары жгут жир, жгут кости своих жертв, вознося хвалы бесплотным духам, обитающим в Тени Зодиака, приносят жертвы мертвецам, моля их присмотреть за живыми, прося подыскать тепленькие местечки в тех краях, куда когда-нибудь отправится каждый из нас, чтобы остаться там навсегда. И никто из них никогда не примет и не познает истины, с испокон веков известной тельцам. Истины, гласящей, что только твой бог-покровитель может решать, удостоишься ты после смерти его милости или нет. И что никакие жертвоприношения не заменят верного служения своему богу. Дикость! Дикость! Дикость!!!

Великие боги, а ведь когда-то он сам любил эти ярмарки. В детстве. Обожал весь этот шум и толкотню, все эти новые, незнакомые, будоражащие запахи. Ранним утром первого дня, когда после жертвоприношения, совершенного отцом, начиналась торговля, он, маленький мальчик, нырял в толпу, как другие ныряют в волны реки, и проводил дни напролет, рассекая бурлящие людские волны, наслаждаясь их шумом. Проталкивался, протискивался, погружался в неведомые глубины базара, находил в его потаенных уголках невероятные диковинные сокровища, и, если в кармане водились деньги, затевал с их обладателями ожесточенные схватки, из которых почти неизменно выходил победителем. О, он умел торговаться! Он умел заискивать, умел льстить, умел казаться незаинтересованным, умел уходить – но так, чтоб продавец мчался вслед, на ходу сбрасывая цену! А как он сталкивал лбами торговцев, провоцируя их на ссоры, заставляя пускать в ход кулаки, чтобы доказать конкурентам, чей товар здесь лучший. Сколько раз на спор с мальчишками он выторговывал самые невероятные вещи у самых прижимистых купцов. Вечером же, нагруженный трофеями, переполненный эмоциями, он возвращался домой, чтобы похвастаться дневной добычей перед младшими братьями и сестрами. Какой восторг вспыхивал в глазах малышни, когда он раскладывал на полу детской свои богатства: стеклянные и жемчужные бусины из далекой Земли рыб, стрелы-пугачи, снабженные свистками – изобретение хитроумных стрельцов, заморские фрукты, сладости, игрушки, дешевые ножи, какие-то инструменты, и еще безмерное количество разных разностей, от которых разбежались бы глаза и у самих богов.

Вот только отец не одобрял этих его увлечений. Ох и влетало маленькому Яссену, когда папаша ловил его на месте преступления, в ярмарочной гуще, у прилавка какого-нибудь чужеземца! Отец ненавидел ярмарку, и это всегда вводило в замешательство его сына: как может человек ненавидеть этот волшебный мир, это пестрое торжище, об успехе которого каждую осень служит молебны и приносит в жертву Тельцу целые возы отборных плодов?!

А циркачи! Подумать только, будущий верховный жрец Ариссы когда-то боготворил циркачей! Они завораживали его своей ловкостью, смелостью бесшабашной, умением делать и говорить такое, о чем все прочие даже не смеют помыслить. Понятное дело, отец не одобрял и это его увлеченье. До того не одобрял, что однажды, после очередного крупного разговора с родителем, юный Яссен сбежал из дому с крошечной труппой, кочевавшей по окраинам Земли тельцов. Его быстро поймали и наказали примерно, но еще много лет сердце молодого жреца сладко замирало при одном только упоминании о бродячих артистах.

Боги, как давно это было! С тех пор он переменился, разительно переменился. Теперь он куда больше походил на своего отца, и случись чудо, встреться он-теперешний с собой-юным, юнцу, пожалуй, изрядно бы влетело за легкомыслие и неподобающие поступки. Да, старый Яссен изменился. С каким наслаждением месяц назад он отправил в тюрьму этого бродячего акробата, мальчишку-водолея. Лишь бровью повел – и стражники сцапали мерзавца, даже не дав ему поймать яблоки, которыми тот жонглировал. И никто не возмутился, беженцы надоели всем. Одно дело, когда чужаки появляются в городе раз в год, и с них можно получить какую-то выгоду, и совсем другое, когда эти жалкие отродья день и ночь клянчат под окнами. Мать всех теней! Чего ради, спрашивается, жалеть тех, от кого отвернулся даже собственный бог-покровитель? Как можно жалеть нечестивцев, приносящих кровавые жертвы, и этим оскверняющих саму суть человеческого служения бессмертным богам?!

Что же до того мальчишки… О, у Яссена имелся повод расправиться над ним, и прохвост должен быть благодарен своему Водолею за то что остался жив. Повод ужасный, и столь щекотливый, что при одном воспоминании на старика накатывала черная волна злобы.

Найана. Найана, его пятнадцатилетняя дочь, увлеклась этим недоноском. Дважды старик заставал их, когда они миловались в укромном уголке на окраине. Сын Водолея с дочерью Тельца. Этот мир несомненно ждет погибель! Хвала богам, то был действительно укромный уголок, и никто из посторонних не мог увидеть богомерзкую парочку. К счастью, Яссену место было прекрасно известно – он сам показал его Найане несколько лет назад. Ниша в городской стене, слева от боковых ворот, неподалеку от потайного выхода из Ариссы. Он, дурачина, думал, что дает девчонке путь к спасению на случай какой-нибудь беды, а на деле…

Тьфу, мерзость! И как оба раза ему хватило рассудка, не поднимая шума, просто спугнуть шакаленка, лапавшего Найану. Спугнуть – и ни слова не сказать дочери. Придравшись к какой-то мелочи, он просто запретил ей выходить из дому.

Наказал, а сам бросился искать прохвоста-водолея. Нашел. Нашел и дочь, сбежавшую из-под ареста, стоящую в толпе. Едва заметив отца, девчонка шмыгнула за спины зевак, ее никто не заметил, и это облегчило его задачу: скорее он дал бы убить себя, чем позволил кому бы то ни было заметить взгляд Найаны, прикованный к чужеземцу, связать его дочь и проклятого инородца. Нет! Нет, нет и нет. Такой позор был бы хуже самой страшной болезни, хуже самой смерти.

Она сбежала, и только тогда он осмелился действовать. Сигнал, стражники, яблоки, упавшие в пыль – вот и весь сказ.

Лишь Телец Всепобеждающий знает, что испытал Яссен, когда стражники бросили к его ногам мальчишку, когда испуганная и удивленная толпа притихла, ожидая услышать, в чем провинился бродяжка-инородец перед главным городским жрецом, а он, почтенный старец лишь вертел головой, боясь увидеть среди чужих лиц своенравное личико своей дочки. Но обошлось, ее не было уже среди зевак.

Мальчишка барахтался в пыли, пытаясь подняться, но всякий раз дюжий стражник пинками повергал дерзкого в прах. Зеваки вытягивали шеи, ожидая услышать, в чем виновен циркач. Тот же вопрос читался и во взглядах стражников. Ситуация требовала разрешения. И Яссен ее разрешил.

– Он вор, – сказал жрец. – В водяную пещеру подонка. Ему там понравится, он же водолей.

Шутка потонула в дружном хохоте, вина мальчишки тотчас утратила всякое значение, и злосчастный циркач превратился просто в очередного инородца, получившего по заслугам. Все инородцы когда-нибудь должны получить по заслугам, просто потому что они инородцы.

О, он никогда не забудет позорную интрижку Найаны, никогда не забудет, какой ад пережил тогда, как разом на него обрушились все его прожитые годы. Взрослый ребенок – вернейшее средство чтобы почувствовать себя стариком.

Удары дверного молотка вырвали из задумчивости, заставив вздрогнуть. Не стоило и оглядываться, чтобы догадаться: давешняя картина с солнечными лучами, детьми, и болтающей неизвестно с кем женщиной давно исчезла. Снаружи, должно быть, сгущались сумерки, а может и вовсе стемнело. Чем старше он становился, тем быстрее и незаметнее подкрадывалась ночь, будто и у нее был свой возраст, и она тратила отпущенные ей годы на то, чтобы совершенствовать это свое умение.

Скрипнула дверь на женскую половину, и через нее, разгоняя сумрачную молчаливость дома, ворвался звонкий голос Найаны, иногда прерываемый глухим бурчанием старой няньки. Старый слуга, дежуривший за дверью Яссеновой комнаты, что-то проговорил, девушка хихикнула: эти двое всегда перешучивались при встрече. Потом легкие шаги пересекли зал, и вот уже Яссен почувствовал, как на его плечи легли узкие ладони дочери.

– Привет, пап.

– Здравствуй, малышка.

Продолжения не последовало, она стояла за спинкой его кресла и молчала. «Дурной знак», – подумал Яссен. – «Хитрюга затеяла что-то, собирается с духом, чтоб приступить к штурму».

– Завтра ярмарка, – прервала наконец паузу Найана. Она сказала это как бы между прочим, невзначай, будто просто к слову пришлось.

– Нет, – ответил отец.

– Что – «нет»? – в голосе девушки было столько изумления, что не поверить в ее невинность смог бы разве что только самый прожженный мерзавец. Однако Яссен слишком хорошо знал свою дочь.

– Нет, что бы ты ни попросила. Именно потому что завтра ярмарка.

– А я и не собиралась на ярмарку, – голосом Найаны как будто говорила сама Беззаботность.

– Даже так?

– А почему нет? – она нежно погладила отцовские плечи. – Я знаю, как ты не любишь эти ярмарки, так зачем тебя мучить. Я ведь уже взрослая. Завтра я побуду с тобой, как примерная дочь.

– Святая Необоримость! Моя ли это девочка?.. – проговорил Яссен и впервые за время разговора повернулся к ней.

Это был их ритуал, давний ритуал, сложившийся еще в те поры, когда, упрямо пыхтя, малышка Найана поднималась к нему в башню – непременно в часы гаданий. В это время он не мог разговаривать, не мог бросить на нее даже мимолетный взгляд. Он занимался своим делом, а она тихонько стояла за его спиной, терпеливо дожидаясь, когда отец закончит беседу с божеством, и сможет уделить минутку дочери. Когда уставала, она прижималась к отцу, обхватывая его ручонками, но даже тогда он не отвечал: уже само ее присутствие здесь в это время нарушало все мыслимые каноны. Едва служба заканчивалась, Яссен оборачивался к дочери, и вот тогда они обменивались тем самым первым взглядом, что за годы превратился в ритуал. А потом девочка принималась обходить молельню, всякий раз будто впервые осматривая ее диковины. Ее завораживали огненные узоры, сложенные из тлеющих прутиков на жертвенной чаше, запахи благовоний, свитки в корзине; иногда даже Яссен разрешал ей сунуть в один-другой свой любопытный носик. Но больше всего, – он прекрасно знал это, – Найане нравились невероятные виды, открывавшиеся из окон. С одной стороны – вздымающиеся к небесам дикие неприступные горы, и Хлебный перевал, будто ложбина между каменными горбами гигантского верблюда. С другой – голая степь, тянущаяся до самой столицы, а еще – до границы с Землей водолеев. Когда Найана как зачарованная любовалась дальними далями, отцовское сердце сжималось от безотчетной тоски, от странного предчувствия, что настанет день, и она покинет его, покинет, может быть, навсегда.

Итак, Яссен посмотрел на свою дочь. На ее косы угольного цвета, роскошные густые брови, черные жгучие глаза; почему-то она напоминала ему черную бабочку. На ней было длинное строгое платье – крупные антрацитовые цветы на белом. Почти траур, – сказал бы кто-то, – но Найане оно удивительно шло, и она ухитрялась выглядеть в нем такой сногсшибательной, такой невероятно красивой, что рядом с ней потускнела бы любая прелестница, обряженная в самую яркую парчу.

– Тот, кому ты достанешься в жены, будет моим вечным должником, – сказал Яссен.

– Только умоляю, выставляй счет после свадьбы, а то умру старой девой, – подхватила она.

– Ну нет, буду оглашать при первой же встрече с каждым претендентом. Глядишь, еще год-другой удержу свою дочурку около себя.

Они поболтали еще немного, и с каждой минутой, – старик чувствовал это, – уходила тревога, не оставлявшая его все это время.

– Так о чем ты хотела поговорить? – спросил он, когда почувствовал, что готов, наконец, к разговору, которого все равно не избежать. Найана славная девочка, но когда ей что-то нужно, не отступится ни за что. Поэтому лучше сразу взять инициативу в свои руки.

– Да так, пустяки. Я правда не буду проситься на ярмарку. Честно-честно. Не хочу тебя расстраивать, ты ведь так переживаешь всегда…

– Верю, – кивнул жрец. – Тогда о чем?

– Ну, понимаешь… – потупив глаза, она выдержала томительную паузу, от которой старик снова занервничал. – Ты только не сердись, ладно?

– Ну?!

– На Инжирной живет одна подружка, и она… – снова пауза.

– Что она? – поторопил Яссен. Он знал наизусть все уловки дочери, но все равно, не мог выдерживать этих ее пауз, всякий раз предполагая что-то скверное. – Что она?

– Ну, к ним приехал один молодой купец, остановился у них. Привез товары из Земли овнов…

Купец? Что за купец? Снова эта треклятая пауза. Почему именно «молодой»? Это так важно?

– Да не томи же ты! – взмолился старик. – Что у тебя с этим купцом?!

– С купцом? – брови дочери удивленно взметнулись. – Причем тут купец?

– Так ты сказала, что на Инжирной останавливается один молодой купец. И что? Что этот купец?

– Ах, да он-то ничего, – она досадливо всплеснула ручками. – Купец как купец. Но видел бы ты, какое он привез сукно! Папочка, это уму непостижимо! Мягкое, тонкое, легкое как воздух. Клянусь тебе, поднимешь отрез, и кажется – улетит. А цвета… Ты бы видел, какие цвета, папочка! В жизни не видела таких цветов…

– Да пропади ты пропадом! – в притворном гневе взревел старик. – Раз тряпки нужны, так и скажи, чего тянуть!

– Так я ведь и говорю, – воскликнула девушка. – И там не тряпки вовсе, а лучшая ткань во всем мире.

– Вот и говори сразу про ткань, – фыркнул отец, – а то купец да купец, только голову морочишь. Сколько денег нужно?

– Триста дзангов, – живо ответила дочь.

– Там что, шерсть пополам с золотом?

– Ну папочка! – взмолилась Найана.

– Ох, балую я тебя, – проворчал жрец. – Хорошо. Утром скажешь приказчику, чтоб выдал деньги, потом отправишь к этому купцу няньку и с ней кого-нибудь из слуг. Расскажешь няньке, какие отрезы нужны, и к полудню они будут у тебя.

– Как – няньку?! – вскричала девушка. – Я сама хотела пойти…

– Нет, – отрезал старик. Сердце ухнуло в ледяной колодец. Мрачным призраком замаячили события месячной давности.

– Но почему?!

– Сегодня были скверные предзнаменования, – ответил жрец. – Очень скверные. Будь на дорогах поспокойней, я прямо сейчас услал бы тебя из Ариссы…

– Услал? Из Ариссы? Куда?

– В столицу… или в деревню к родственникам матери… Куда угодно, лишь бы подальше отсюда!

– Но папа… – испуганно пролепетала дочь.

– Куда угодно!!! – прогремел Яссен. – И уж точно завтра ты из дому носа не высунешь! Слышишь ты меня?!!

Боги… Жалкий старик, тысячу раз уже он совершал эту ошибку – и в тысячу первый сделал все ту же глупость! С девчонкой нельзя разговаривать в таком тоне! Нельзя орать, нельзя топать ногами. Даже Телец Всеведающий не скажет теперь, какой выходки ждать отцу от своей взбалмошной доченьки…

– Носа не высуну?! – в голосе Найаны звенели все ледники Скорпионьих гор. – Харрашо!

Развернувшись, она вышла.

– Шакр! – крикнул Яссен, когда закрылась дверь на женскую половину.

Тотчас в комнате появился седовласый привратник.

– Девчонку никуда не пускать, – распорядился жрец. – Ни при каких условиях. Запри все двери, замкни ставни. Расставь людей, чтоб даже одним глазком не могла на улицу посмотреть. Если отправит кого-то за тряпками – пусть идут, ее же – ни-ни. Понял?

Шакр кивнул.

– Тогда исполняй.

Остаток вечера Яссен провел пытаясь сосредоточиться на мыслях о завтрашней ярмарке. Церемониальные принадлежности для жертвоприношения давно были приготовлены и начищены до блеска его учениками и храмовыми служками, купцы свезли к храму лучшие жертвенные плоды. Оставалось подновить текст ежегодной проповеди, которую он читал перед открытием каждой ярмарки, но голова была забита другим, и делать этого не хотелось. В конце концов, можно было оставить прошлогоднюю проповедь, многие жрецы так поступали, ведь кто помнит, что говорилось в прошлом году? Однако Яссен слишком любил дело, которому служил, да и эта проклятая война, что стучалась уже в ворота, требовала особых слов. Если не жрец, так кто еще будет говорить с людьми в такое смутное время… Нужно только очистить душу, отринуть все, что так беспокоит, так гнетет в последние дни…

Наконец он собрался. Приказав слуге принести набор для письма и пару масляных ламп поярче, старик повернулся к столу, развернул изрядно потрепанный папирус с текстом проповеди и, когда все требуемое оказалось перед ним, приступил к работе.

Старый текст оказался совершенно негоден. Спокойный и благостный, он годился для мирных времен, для тех счастливых лет, когда прежние войны уже изрядно подзабылись, а новая, пусть и маячила на горизонте бытия, но казалась лишь крошечным облачком, выползшим из-за края земли, чем-то таким далеким и нереальным, от чего люди отмахиваются, говоря: «Э, до нас не докатится». Увы, докатилось. Если бы атаман Глаз не оказался таким упрямцем, и не возжелал в первую очередь захватить именно Землю скорпионов (что доказывает, что боги, в своем непостижимом могуществе могут вложить дельную мысль даже в голову презренного разбойника), кто знает, кто заправлял бы сейчас в Ариссе, что сталось бы с ним, с Найаной, со всем народом… Да, боги пока жалели тельцов, но сколько продлится их благоволение?

Вздохнув, Яссен взялся за стилус.

Однако работа не шла. Снова представился обнимавший Найану подонок-водолей. Старик зарычал от омерзения и гнева. Великий Телец, почему он не велел убить мерзавца? Забить камнями, как бешеного пса! И почему должен и дальше терпеть этих вонючих инородцев? Опасаться, что очередная тварь может попытаться соблазнить его дочь. Бояться отпустить девчонку в лавку – только потому, что там может встретиться инородец купец? Почему? Почему? Почему?!

Боги, как он вымотался! Как постарел за эти треклятые тридцать дней. Как нуждается в отдыхе…

Мысли в усталом мозгу вдруг начали путаться, скользить, уплывать, вихриться, будто ночной туман. Яссена охватило предчувствие беды. Именно предчувствие, смутное ощущение, что с током крови разносится по телу в тот миг, когда сквозь кожу просачивается липкая отрава ненависти и страха. Покорные сигналу, легкие старика вдруг раздались в судорожном вдохе, таком мощном, что захрустели ребра, и Яссен стал проваливаться в жуткий бездонный непроглядно-черный колодец, наполненный всеми ужасами мира.

Яссен заметался, силясь вырваться из-под гнета. Звериный отчаянный изломанный болью вопль вырвался из груди. Невероятным усилием воли он заставил себя вскочить на ноги, что-то ударило по колену, толкнуло в бок, отбросило назад. Перекрыв гул набата, в уши ударил металлический грохот и звон, и вдруг ослепительно яркий луч полоснул по глазам, взорвавшись в мозгу тысячам нестерпимо белых молний.

Старик охнул, покачнулся, но внезапно чьи-то руки удержали его, не дав упасть.

– Тебе приснился плохой сон, господин, – услышал Яссен голос своего привратника.

– Шакр? – прошептал жрец.

Открыв глаза, он будто посмотрелся в зеркало – старый седобородый Шакр был почти точной копией его. Они походили друг на друга как два древних дуплистых дерева, как два замшелых камня, как два старика, проживших бок-о-бок всю свою жизнь, как хозяин и его слуга.

– Он самый, – сказал Шакр. – Доброе утро, почтенный.

– Демон тебя побери, Шакр. Что тут было? Что так грохочет?

– Тебе приснился дурной сон, господин, – повторил Шакр. – Ты так кричал во сне, я от испуга даже выронил поднос с умывальным тазом.

– Вздор! – крикнул Яссен. – Ты что, не слышишь, как грохочет набат?

– Это стучит кровь у тебя в висках, – рассудительно проговорил слуга. – Ты так взволнован. Ты всегда волнуешься перед проповедью.

– Проповедь!!! – в исступлении выкрикнул Яссен. – Будь она проклята, эта проповедь! Я вам покажу проповедь! Пусть сожрет меня Тень, если я дам этим отродьям топтать нашу землю!

– За тобой уже присылали, – пробормотал перепуганный слуга, – скоро жертвоприношение. Не угодно ли…

– Пшел! – рявкнул жрец. – Я устрою им жертвоприношение. Клянусь, ни одна тварь не уцелеет!

Оттолкнув слугу, он бросился вон из дома.

 

Глава одиннадцатая

Восточная граница Земли скорпионов, лагерь Объединенной армии. Первый день Арисской ярмарки.

Черное небо равнодушно смотрело на землю желтым глазом луны. Мекит, словно почувствовав на себе этот взгляд, запрокинул голову и застыл на время неподвижным идолом. Возносил ли он хвалу богам, просил ли их о помощи или просто запоминал рисунок созвездий, чтобы не сбиться ночью с пути, – кто знает.

Возможно, все эти ответы имели под собой достаточные основания. Разве не следует возблагодарить Скорпиона и остальных одиннадцать небожителей хотя бы за то, что он, вор Кинжал, удостоился чести прокатиться в повозке самого главы сквамандской Стражи, да еще в его компании?

Разве может оказаться лишней помощь бессмертных в таком деле, когда придется ходить по краю пропасти? Он сам, так смело и так безрассудно подвел себя к этой пропасти, так может неизмеримо более мудрые боги сумеют удержать его от шага за край.

Ну а звезды – Кинжал немного умел их читать – должны оказаться полезными прямо этой ночью. Укатанная дорога хорошо видна в свете полной луны, но ему предстояло с нее сойти. Рикатс подвез Мекита так близко к Восточным горам, как это было возможно. Гряда полуразрушенной крепостной стеной стояла впереди, а, если затаить дыхание, можно было различить отдельные резкие звуки, долетавшие из лагеря Объединенной армии.

Кинжал, поежившись в холодном воздухе осенней ночи, пошел на север, параллельно цепи Восточных гор. Если идти этим курсом сутки или чуть больше, дойдешь до Земли тельцов. Хвала Скорпиону, такой цели перед Кинжалом не стояло. Все, что ему требовалось – это пройти около двух парасангов. Там уже не было армейских дозоров, зато был удобный и безопасный даже ночью проход через горы – слишком узкий для того, чтобы им могла воспользоваться армия, но вполне достаточный для одиночки. Найти его, если верить Рикатсу, будет легче легкого.

Мекиту еще ни разу не приходилось покидать Землю скорпионов. Отчасти это объяснялось его еще довольно юным возрастом, отчасти – обычной для скорпиона неприязнью к чужим. Ко всему этому примешивалась врожденная осторожность. Кинжал не спешил в Тень Зодиака и взял себе за правило не рисковать без необходимости. Повадки стражников родной Земли были им изучены досконально, а стражники-чужаки могли преподнести сюрприз. Конечно, Кинжал планировал рано или поздно отправиться в путешествие – когда дома станет слишком жарко. И вот, пожалуй, этот момент настал.

Это было одной из главных причин взяться за задание Рикатса. Кинжал и Рикатс поняли друг друга, поняли почти без слов. До того дня Кинжал и не подозревал, как тесно вокруг него расставлены сети. Не прояви он своей благородной смелости, пожалуй, недолго ему оставалось пить хорошее вино в дорогих тавернах. Насквозь пропитанная кровью казненных плаха с жадностью выпила бы и его кровь, а этот момент Мекит хотел бы отложить на как можно более далекое время.

Что ж, теперь ты герой, парень, сказал себе Кинжал, продолжая вышагивать по колено в пожухшей траве. Время от времени он бросал быстрый взгляд на небо, но больше для порядка. Горная гряда по правую руку была отличным ориентиром, сбиться с пути можно было разве что специально.

А это в планы Кинжала не входило. Не только потому, что преисполненный жаждой мести Рикатс мог из-под земли достать. А ведь это уже обоснование ничего себе…

Была еще порядочность. Да-да, самая обыкновенная порядочность, которой Кинжал был отнюдь не чужд. И в своей пока еще не долгой, но уже очень насыщенной воровской жизни ему не раз и не два приходилось делать выбор между лишним барышом и чистой совестью. Причем выбрать первое человек может только единожды в своей жизни – после этого выбор уже не стоит, а совесть послушно переплавляется во что-то более удобное и менее беспокойное.

В этом случае разговор о барыше не шел, но привыкший честно выполнять все условия сделки Кинжал помыслить не мог обмануть чье-то доверие.

Имел место и трезвый расчет. Глаз и, прежде всего, развернутая им кампания, не нравились Мекиту. Идея обложить оброком лихой народ казалась Кинжалу кощунственной, противоречащей самому духу свободного воровского братства. Одно дело поделиться с менее удачливым коллегой в момент своего благополучия. Напрямую или при посредстве заведений типа «Веселой таверны», не суть важно. Но то, что делал Глаз… Если так пойдет и дальше… Кинжал не мог точно представить, во что это выльется, но явно ни во что хорошее. Так что, если есть возможность этому помешать, Мекит к вашим услугам.

Ну и конечно любопытство! Любопытство, так умело разожженное Рикатсом. Тут явно были такие тайны, ради которых Кинжал готов был сунуть голову в пасть льва. Зеркало богов, надо же… Ему самому ох как хотелось бы посмотреться в это Зеркало. И даже вся желчь и злоба в голосе Рикатса не ослабила этого желания.

Как жаль, что ни о Зеркале, ни о том великом походе из Рикатса не удалось больше толком ничего выжать. У них было много времени для разговора – вдвоем на просто шикарной повозке, запряженной четверкой лошадей. Возницу Рикатс с собой не брал, и им приходилось сидеть на козлах поочередно, что немного затрудняло общение, но все равно, Кинжал попробовал… Осторожно и ненавязчиво, окольными путями он выводил собеседника на нужные темы. Но его риторика дала не больше эффекта, чем прямолинейный натиск Горелого. Рикатс ускользал, отговаривался, переводил разговор на другую тему или просто и незатейливо отмалчивался. Но не добавил ничего существенного к сказанному им в таверне.

Лишь однажды Кинжалу показалось, что он нащупал какую-то слабину в непробиваемой броне главы сквамандской Стражи. Тогда, прервав затянувшееся молчание, он спросил:

– Вот ты рассказал о желаниях варваров, Глаза… А как же Бурдюк? Чего желал он? Почему получил такой приз?

Рикатс молчал достаточно долго, чтобы Кинжал в очередной раз счел это ответом. Но в конце концов Рикатс все же заговорил, и Кинжала удивила глубокая печаль в его голосе.

– Я ведь рос в хорошей семье, парень. – Впервые Рикатс перестал говорить о Бурдюке в третьем лице, и от этого по спине Мекита почему-то побежали мурашки. – В богатой и уважаемой. Мой отец был не последним купцом в городе, сам Сын Скорпиона однажды останавливался у нас выпить вина… правда, меня тогда не было дома, я сокрушался об этом еще не одну неделю. Потом… потом все рухнуло. Не стало отца, не стало уважаемой семьи. Я стал Бурдюком и даже имя свое, полученное при рождении, не любил вспоминать.

Мечтал ли когда-нибудь Бурдюк сталь стражником? Нет, точно могу сказать. Правда, того презрения к Страже, что, например, у Глаза из ушей лезло, тоже никогда не испытывал. Неприязнь – да, ненависть – порой, а вот презирать их оснований не видел. Есть, конечно, среди стражников подонки, которых стоило бы в дерьме утопить еще в детстве. Так ведь, положа руку на сердце, и среди воров таких хватает. Люди – они везде люди. А по большому счету вор делает свою работу, стражник – свою. Это как соревнование, понимаешь? Зазевался стражник – в Тень Зодиака. Прохлопал ушами вор – туда же. Напрямую либо через плаху палача.

О чем я мечтал, заглядывая в Зеркало, я сказать не могу. И тогда не смог бы. Только ты еще вот что себе уясни, до Зеркала ведь добраться надо было. И добирались с такими приключениями, не приведи Скорпион. Я бы сейчас по второму разу точно не пошел, даже если бы мне все двенадцать богов пообещали, что в живых останусь. Так что, если б я в Зеркало смотрел в тот самый миг, как про него узнал, это одно. А после того похода…

Душу мне он разворошил. Наизнанку вывернул. А тут еще в самом начале пути мне друг старый встретился, и он стражником оказался. В общем, вот так все как-то и наслоилось…

Рикатс снова погрузился в молчание, из которого вывести его получилось не скоро. Зато после этого он принялся говорить почти без умолку. Рассказывал одну за одной не то байки, не то правдивые, но слегка приукрашенные истории из своего бурного воровского прошлого. Кинжал оставил попытки повернуть разговор в нужное русло. По причине ли молодости, либо по еще какой, рассказ Рикатса его не сильно тронул. Скорее, позабавило сравнение противостояния стражников и воров с соревнованием. Но то, что ушами хлопать никогда не стоит, он и без мудрых наставление знает…

Указанную Рикатсом примету Кинжал заметил, когда начал уже подозревать, что умудрился каким-то образом ее просмотреть. Два часа тянулись слишком долго, пожалуй, они больше смахивали на три.

Ночь достигла своего пика. Наступало то самое золотое время суток, что лучше всего подходит для воровской работы. В эти часы почти безраздельно царствует Сон, покоряя и молодых и старых, не делая различий между нищими и богачами. Уже угомонились те, кто ложится спать за полночь, еще крепко спят те, кому приходится вставать до первых лучей солнца. В это благословленное ворами время даже стражники – не из числа самых ретивых, конечно, – нет-нет да и клюнут носом. А то и вовсе прикорнут где-нибудь в укромном уголке, в наивной уверенности, что в случае чего проснутся от любого шороха.

Кинжал, несмотря на свою профессию, оставался обычным человеком и тоже не удержался от парочки протяжных зевков. Тринадцатый бог, и почему он не воспользовался дорогой, чтобы поспать?! В повозке это было гораздо удобней сделать, чем в степи у подножья гор. Нет, считал нужным провести время с пользой – на разговор с Рикатсом. И что? Теперь он по самую макушку переполнен всевозможными байками, а глаза начинают слипаться.

Но вот они – три тесно жмущиеся друг к дружке остроконечные вершины, напоминающие исполинский трезубец. Средний зуб чуть покороче, левый – немного изогнут, все как рассказывал Рикатс. Вот туда, к левому зубу, Кинжал и направил свои стопы.

Мекит не боялся гор. Не потому, что был опытным скалолазом, а скорее по прямо противоположной причине. Никогда до сих пор не покидавший равнины, он не имел возможности испытать на себе все коварства, заготовленные для человека такими спокойными и мудрыми на вид горами.

Даже эта, на самом деле очень удобная тропа, вполне могла стать причиной сломанной ноги, а то и шеи – особенно в ночное время. Могла, но не стала. И Мекит счел это чем-то само собой разумеющимся…

Подойдя к лесу, Кинжал приветствовал его как старого доброго знакомого. Пусть этот лес располагался в Земле водолеев, деревья границ не знают. Они точно такие же, как возле его родного Плежбада. В том лесу маленький Мекит проводил больше времени, чем все его сверстники, так как в состоящем всего из дюжины улиц городке очень легко можно было нарваться на пьяного отца, обожающего раздавать подзатыльники, или издерганную и вечно всем недовольную мать, норовящую нагрузить непутевого сына работой по дому.

Поэтому, успев с самого утра умыкнуть у какого-нибудь ротозея дзанг-другой, Мекит покупал на сонном и скучном базаре еды – в основном сладостей – и бежал в лес, чтобы вернуться домой уже затемно. Ему никогда не было скучно одному среди деревьев, если же удавалось забрести в лес в компании приятелей, он был непобедимым чемпионом в любых играх. Никто не мог спрятаться искусней, лазать по деревьям ловчее, а передвигаться по лесу быстрее его.

Позже, когда Мекит сообразил, что, украв не пару, а пару сотен дзангов, можно позволить себе не только лепешку и пригоршню сладкого изюма, он покинул Плежбад и почувствовал вкус к большим городам. И хотя его встречи с лесом носили теперь гораздо более редкий характер, детская привязанность не исчезла и была к тому же взаимной.

Быстро миновав подлесок, Кинжал сразу же нашел то, что надо. Кряжистый бук, толстый ствол которого на как раз нужной высоте расходился подобно человеческой ладони на пять толстых ветвей. Подпрыгнув и зацепившись руками за одну из веток, Мекит одним движением забросил себя наверх. Листья еще не начали осыпаться и, вместе с частоколом веток, сотворили неплохую защиту от ветра. Чем не шалаш? Кинжал немного поерзал, устраиваясь поудобней, и наконец пришел к выводу, что лучшего крова на остаток сегодняшней ночи и искать не стоит.

Поплотнее запахнув на груди плащ, минуту или две он вяло думал, что надо бы достать из котомки кусок копченого мяса и поужинать. Наверное, именно за этой мыслью его и застал сон.

Едва ли Кинжал мог точно сказать, отчего он все-таки проснулся. Возможно, от первого луча солнца, сумевшего пробраться к его лицу сквозь ярко-желтую крону. (Вот балбес, надо же было устроиться лицом на восток!) Или все-таки предрассветный, особо противный холод пробил непрочную броню плаща и со злорадным удовольствием принялся вгрызаться в плоть и кровь спящего человека. Впрочем, кто знает, быть может, солнце и холод работали сообща и дружно заставили сон капитулировать.

Кинжал потянулся, недовольно морщась – теперь уже постель из толстых веток не казалась такой уж уютной. Сучки и неровности, которых он вчера просто не заметил, всего за несколько часов умудрились увеличиться в размерах многократно и довольно успешно пробовали себя в роли орудий пыток. Мекит почувствовал, что если пробудет на этом дереве еще хоть минуту, всю оставшуюся жизнь вынужден будет влачить жалкое существование немощного калеки. Разумеется, такая перспектива его никак не могла устроить, и он, недолго думая, просто свалился вбок, по пути почти бессознательным движением рук скорректировав падение. Так что приземлился Кинжал аккуратно, на ноги и следующие несколько минут посвятил спонтанному комплексу упражнений, может быть, не отличающемуся изяществом, но вполне способному разогнать кровь и помочь согреться.

Когда эти цели были достигнуты, Кинжал почувствовал себя, наконец, полноценным человеком, способным свернуть горы. Впрочем, горы остались позади, и до поры до времени он выбросил их из головы.

Лес продолжал оставаться верным союзником – в нескольких дюжинах шагов от места ночлега обнаружился чудесный родник с кристально чистой, хоть и очень холодной водой. Но и этот холод Кинжал использовал, прогнав остатки сонливости умыванием. А вкус у воды был превосходный. Наверное, к нежному копченому мясу лучше подошло бы вино, что подают в «Веселой таверне», но Кинжал привык довольствоваться тем, что есть под рукой. Свое время и место есть для мягких перин и изысканных кушаний, для дорогих вин и еще более дорогих женщин. А в походе нужно и думать по-походному, потому и не стал Кинжал отягощать свою котомку амфорами. Хотя Рикатс, изрядно нагрузив лучшими винами повозку, любезно предлагал поделиться. Окажись Кинжал в лесу даже без пищи – с голоду бы не умер.

Теперь котомка почти опустела. Почти… Мекит нашарил на дне высушенный временем крысиный череп. Амулет мог показаться донельзя странным, но Мекит знал, что чем ближе к живому предмет, тем проще зарядить его магической энергией. Металл, например, для создания амулетов совершенно непригоден, за исключением серебра. Почему в серебре жизнь есть, а в золоте нет, Кинжал не знал, да и задумываться не хотел.

А как вчера вскинулся Горелый!.. При воспоминании об этом Кинжал не удержался от улыбки. Как не хотелось ему делиться своим секретом. Даже с Кинжалом, что уж говорить о главе сквамандской Стражи. Но на попятную идти было поздно, свое согласие он дал, а связь между Рикатсом и Мекитом будет жизненно необходима, что уж тут думать. У Кинжала наверняка не будет возможности путешествовать через границу туда-сюда. Да и время, время…

Но Фрам не успокоился, пока не взял с обоих самую страшную клятву, что они никому и никогда не расскажут о том, каким образом в «Веселую таверну» стекается так много вестей со всех Земель Зодиака. И не используют нигде, кроме как в этой операции, добавил он, многозначительно глядя на Рикатса. Рикатс, как показалось Кинжалу, поклялся совершенно искренне, призвав в свидетели все двенадцать богов. Сам Мекит тоже клятву нарушать не собирался. Но любопытно, видит Скорпион, любопытно… Кинжал даже со всей внимательностью огляделся по сторонам, но, разумеется, никого не увидел.

Искушение сказать «приди!» он подавил – Горелый с пеной у рта втолковывал, что заряд амулета ограничен, не стоит расходовать его из пустого баловства.

Засунув череп обратно в котомку, Кинжал пошел на юг, по границе леса и подлеска. Такой выбор дороги позволял с одной стороны укрыться от глаз возможных дозорных, окажись они неподалеку от леса, с другой – обещал минимум препятствий на пути.

До лагеря Глаза идти было часа два или три, и Мекит чувствовал себя достаточно спокойно. Лес не выдаст. Если Глазу и придет в голову выставлять посты в лесу, Кинжал заметит их первым.

Посты в лесу действительно были и состояли они из совершеннейших ротозеев. Кинжал скривил губы в гримасе профессионального отвращения. Он любил иметь дело с достойными соперниками, ему нравилось разрабатывать хитроумные планы, включать голову на полную катушку и проявлять чудеса ловкости, чтобы добиться желаемого. Вот те восемь… восемь, а не семь стражников, отправленных им в Тень Зодиака, они были профессионалами. Им почти удалось схватить его, и хотя Кинжал возносил хвалу Скорпиону за это «почти», перед убитыми готов был с чистой совестью снять шляпу. А эти… Часовые!..

К одному из них Кинжал прошел так близко, что при желании мог без всякого труда украсть у того меч. Интересно, когда раззява обнаружил бы пропажу? Задайся Мекит такой целью, спокойно и без шуму перерезал бы всех дозорных. И как Глаз с такими растяпами прошел все Земли Зодиака?

Впрочем, именно на этот вопрос, по сути, и нужно найти ответ. А если более конкретно – что находится в шатре Глаза. Что ж, Кинжал склонен был согласиться с доводами бывшего вора. Но и просто осмотреться не помешает.

Армия впечатляла своими размерами, но Мекит был к этому готов. Он, отойдя немного в сторону от дозорных, смотрел на лагерь из-за деревьев, оставаясь для врага невидимым. Южный фланг армии терялся из виду, но и того, что открывалось взору, было достаточно для некоторых выводов.

Прежде всего – на сегодня атака явно не запланирована. Слишком уж вольно льется вино в многочисленных группках солдат. Солнце встало не так давно, а кое-кто из воинов уже с трудом держится на ногах. Конечно, в этом полу-разбойничьем воинстве могут быть изрядные послабления в дисциплине, но такую пьяную ораву не поведет в бой ни один полководец, находящийся в здравом уме. А ведь Глаз в здравом уме? Пока будем считать, что да – иначе не дошел бы до этого места.

Почти у каждого голова повязана ярко-синим платком. Вернее, ярко-синими они были изначально, сейчас сплошь и рядом превратившись в темно-синие и грязно-синие. Поначалу этот факт удивил Мекита. Да, он знал, что разношерстная, собранная по большей части вовсе не из профессиональной Стражи, армия использовала эти платки в качестве опознавательного знака. И офицерам необходимо в пылу сражения видеть своих бойцов, да и самим солдатам при рукопашной желательно отличать недруга от собрата по оружию… Но сейчас, на отдыхе!..

Однако, подумав, Кинжал нашел этому объяснение. И чем дольше смотрел, тем сильнее уверялся в правильности своего предположения. Дело в том, что повязка скрывала татуировку на лбу. Или отсутствие таковой, если речь идет о Нерожденных. Конечно, при желании и без татуировки можно отличить скорпиона от тельца, но… Отсутствовал самый явный, бросающийся в глаза атрибут принадлежности к тому или иному племени. Это должно было если не свести к нулю возможную взаимную агрессию, то хотя бы существенно ее снизить.

Кинжал наблюдал уже около часа – пусть дело и не терпит отлагательств, но он хорошо понимал разницу между «быстро» и «поспешно». И за это время ему не пришлось видеть ни одной более или менее массовой стычки, будь то на словах или на кулаках. Изредка то тут, то там излишек выпитого вина выливался в непреодолимое желание кого-то из солдат показать всему миру, кто есть кто. Но эти вспышки быстро гасились, причем к суду офицеров почти не приходилось прибегать – буйного утихомиривали сами же собутыльники.

В общем, нормальная картина для армии на привале. На длительном привале, не отягощенном воздержанием от спиртного.

Видел Кинжал и шатер. Черный, довольно большой. Пожалуй, великоват для одного человека, но ведь и человек-то не рядовой. Может себе позволить. Действительно, двое часовых возле шатра. Судя по длинным острым мечам, вероятней всего раки. Если верить Рикатсу, где-то еще находится третий страж – с луком или пращой. Но его Кинжал глазами не нащупал. Да и Скорпион с ним.

Вот он, Глаз! Вышел из шатра. С такого расстояния лица не разобрать, но повязку через глаз Мекит смог увидеть. Да и накидкой из горного барса больше никто похвастаться не мог. На груди раз-другой сверкнуло золотом какое-то крупное украшение. Хорошо…

План, частично разработанный еще во время пути, сейчас окончательно дозрел в голове Кинжала, обзавелся последними деталями. План крайне дерзкий – но другие он и не признавал. «Дерзкий» и «необдуманный» – это ведь совсем не одно и то же. И синие платки сыграют ему на руку.

Неприметной тенью выскользнул Кинжал из-за деревьев, за спиной у пошатывающегося солдата, только что справившего в сторонке нужду. Солдат приглянулся Мекиту тем, что синий платок у того был небрежно засунут в карман. Стоит ли говорить, что этот платок в мгновение ока оказался на голове у Кинжала, тогда как солдат, ничего не заметив, продолжил свой трудный путь к ближайшей амфоре вина по коварно неровной земле.

Само собой, этот маскарад был весьма наивен – не пройдет и пяти минут, как чужака разоблачат… Но Кинжалу не нужна была такая пропасть времени, как пять минут. Уверенной походкой он направился прямо к Глазу.

 

Глава двенадцатая

Восточная граница Земли скорпионов, лагерь Объединенной армии. Первый день Арисской ярмарки.

Михашир остался доволен собой, хотя и побаивался гнева Рикатса. Но, в конце концов, приказ начальника он выполнил – оба палача, связанные и с заткнутыми кляпами ртами, точно не смогут распустить языки. Да, Михашир осознавал, что Рикатс, отдавая распоряжение, имел в виду несколько иное решение проблемы, самое простое и на его взгляд самое правильное. Но Михашир, много лет прослуживший в Страже, часто рискуя своей жизнью и отнимая чужие, так и не научился относиться к смерти с подобной легкостью.

Палачи были удивлены таким с собой обращением, не подозревая об альтернативе. Впрочем, когда Михаширу пришла в голову мысль отрезать им языки… Любо-дорого было видеть, с какой готовностью заплечных дел мастера подставляли руки под веревки, как широко разевали свои пасти, помогая просунуть кляп поглубже. Михаширу редко когда доводилось видеть двух настолько счастливых людей. Он покачал головой. Возможно, все-таки стоило… Надежней как-никак… Впрочем, что сделано, то сделано. Хладнокровно перерезать глотки связанным людям – причем, не врагам, а товарищам по оружию, которые к тому же ни в чем не провинились… на такое у него не хватит сил.

Небо, все еще черное, как деготь на сквамандских крышах, озарилось тем почти неуловимым признаком приближающегося рассвета, который способны разглядеть только люди, привыкшие часто бдить ночью. Михашир кивнул в такт своим мыслям. Пора будить Рикатса.

Охраны у палатки не было – Михашир сам отпустил караульных спать, осознав, что это вписывается в непонятные ему пока планы командира. Караульные были изрядно удивлены, но радость быстро вытеснила удивление из их простых душ. Какой солдат не обрадуется внезапно свалившейся возможности лишний раз поспать.

Откинув полог, Михашир зашел внутрь и дал своим глазам время хоть немного привыкнуть к почти полному мраку. Скорее угадав, чем увидев свечной огарок, щелкнул огнивом. Второй раз, третий – руки подрагивали и искра никак не желала высекаться. Наконец огонек занялся и лениво отогнал темноту к дальним углам палатки. Медвежья шкура – постель Рикатса – была видна вполне отчетливо. По крайней мере, достаточно ясно, чтобы убедиться, что она пуста.

Михашир растерянно заозирался со свечой в руке – Рикатса в палатке не было. Голове Михашира, утомленной недосыпанием и пустившимися вдруг вскачь событиями, потребовалось какое-то время, чтобы найти объяснение отсутствию начальника. Но… объяснение само ввалилось в палатку. Совершенно бесшумно, чего трудно было ожидать от такой массивной туши.

– Ты… – начал Михашир, силясь собраться с мыслями.

– Я! – радостно подтвердил Рикатс, улыбаясь до ушей. – Ты предпочел бы увидеть на моем месте кого-то другого?

Михашир глубоко вздохнул и поставил свечку на землю. Старый друг становился для него все более и более непонятным. И это уже перестало раздражать.

– Ты же вроде спать хотел, – он выдавил из себя усмешку.

– Хотел?! – вскинулся Рикатс, закатив глаза и оскалившись. – Ты издеваешься надо мной, дружище? Да я и сейчас хочу спать так, что отдал бы левую руку за дюжину часов спокойного сна.

– Что ж мешает? – вяло спросил Михашир.

Рикатс опустился на постель и подпер голову рукой. Лицо его вдруг приняло серьезный вид. Губы плотно сжались, а глаза жестко выглянули из-под бровей.

– Да все очень просто, друг мой Михашир. За возможность понежиться на этой чудесной шкуре мне пришлось бы расстаться не с рукой… совсем не с рукой. А такую цену я заплатить не готов.

И снова Рикатс встряхнулся, словно сбросив с плеч что-то тяжелое – возможно, самый обыкновенный страх, присущий даже храбрейшим из смертных. Он подмигнул Михаширу, прищелкнув языком:

– Видишь ли, моя голова будет отвратительно смотреться отдельно от тела. К тому же в таком состоянии она не сможет спасти эту дурацкую армию.

Улыбнулся и Михашир:

– Совсем недавно ты называл ее великой.

– Да? – Рикатс пожал плечами. – Спросонья, наверное. Впрочем, одно другому не мешает. Великие армии иногда ведут себя по-дурацки, а дурацким армиям бывают по плечу великие свершения.

– Бессмертные боги, какую чушь ты несешь! – поморщился Михашир.

– Еще бы! А ты не поспи с мое… Еще немного, и я сяду писать трактат о сравнительной тяжести вещей и поступков…

– Чего?! – Михашир изумленно разинул рот. Может, его друг слишком долго не спал?..

– А, не бери в голову! – Рикатс потянулся и широко, но беззвучно зевнул. – Все, иди! Иди, иди, иди…

Свои слова он сопровождал энергичными движениями рук.

– Куда? – обалдело спросил Михашир, чувствуя, что задает глупый вопрос, но не зная на него правильного ответа.

Рикатс издал звериное рычание.

– Встряхнись, Михашир! Ты становишься просто невыносимо тупым. Это может погубить не только тебя, что, в общем, справедливо, но и меня – а это уже нечестно с твоей стороны. Иди куда хочешь… в смысле, в каком угодно направлении, до тех пор, пока не наткнешься на одного из генералов. Обменяйся с ним парой фраз, а потом сделай так, чтобы вы пришли сюда вместе.

– Зачем? – Михашир прикусил губу, но вопрос уже сорвался с языка.

Рикатс приподнялся на локтях и долго пристально смотрел другу в глаза. Но, либо он слишком устал, либо счел дальнейшие отповеди пустым сотрясением воздуха, поэтому просто отрывисто бросил:

– Чтобы разбудить меня, разумеется!

И снова повалился на шкуру.

На этот раз Михашир сумел сохранить молчание. В конце концов, беспросветным тупицей он не был.

Приказ Рикатса Михашир все-таки нарушил. Можно было бы сказать, что нарушил самую малость, но, будучи воином, он прекрасно понимал, что такой оборот не может относиться к приказам. И все же… Первым генералом, встреченным Михаширом, был Лоот, и скорпион, после секундного смятения, обменявшись с ним коротким приветствием, прошел дальше.

Многовековую, впитавшуюся в кровь ненависть к тельцам очень трудно вытеснить одной совместной кампанией. Михашир прилагал немалые усилия, чтобы его чувства не прорывались наружу, на лицо и особенно на язык… и порой завидовал простым солдатам, которых высокий ранг не заставлял быть столь щепетильными. Хотя сам рьяно пресекал многочисленные стычки, раздавая наказания и тельцам, и скорпионам в равных долях.

Так или иначе, Михашир не позволил бы себе поступить вопреки приказу, если бы, отвечая на короткий поклон Лоота, не углядел в паре дюжин шагов от себя длинный балахон, выделяющийся своей белизной даже в неверном свете луны. Спутать Зевуара, главу армии дев, с кем-либо еще было абсолютно невозможно. Одежду столь неудобного в походных условиях покроя носили все его подчиненные, но вопиюще непрактичным белым цветом отличалась только тога генерала. Михашир сильно подозревал, что в вопросе сохранения девственной (нечаянный каламбур!) чистоты тоги не обошлось без колдовства, но благоразумно не высказывал свои подозрения вслух.

Внутренне облегченно вздохнув, но ничем не выдав своего удовольствия внешне, он подошел к Зевуару.

Тот был высок ростом, статен и крепок, и никто не посмел бы упрекнуть его в недостатке мужества. Но подчиненная роль, которую играли мужчины в Земле дев, неизбежно накладывала свой отпечаток на характер Зевуара, чьи реплики на всех военных советах можно было пересчитать по пальцам одной руки. Даже армией дев формально руководил не он, а одна из ближайших родственниц Дочери Девы, которая благоразумно не пожелала присоединиться к своему войску в походе. Михашир слышал ее имя, но давно позабыл и не очень-то стремился вспомнить. Война – дело мужчин, и хорошо, что это понимали даже в чудной стране, где верховодят женщины.

– Доброе утро, почтенный Михашир, – Зевуар поздоровался первым, по обыкновению не подпуская в голос никаких эмоций.

– Доброе, почтенный Зевуар, – скорпион кивнул и тут же невесело усмехнулся. – Слова, пустые слова. Что доброго можно увидеть в этом утре?

Дева улыбнулся одними губами, скрестив обнаженные мускулистые руки на груди.

– Ночь была злая, с этим невозможно спорить, – сказал он. – Но утро только начинается, и в нем не случилось ничего плохого, несовместимого с добрым приветствием.

Теперь Михашир улыбнулся чуть шире. Такой подход его позабавил.

– Да, ты прав. Ничего плохого случиться просто не успело. Или все-таки случилось, но мы об этом пока еще не знаем.

Зевуар коротким цепким взглядом провел разведку на лице собеседника и тут же снова укрылся в своей раковине спокойного равнодушия.

– Довольно пессимистический взгляд на вещи, ты не находишь, почтенный Михашир?

Скорпион не очень естественно засмеялся.

– Может быть, может быть… Но мой пессимизм с лихвой компенсируется неуемным оптимизмом нашего великого полководца, несравненного Рикатса.

И снова – быстрое ощупывание глазами. Михашир вдруг подумал, что Зевуар вынужден жить так постоянно, общаясь с женщинами, вознесенными Девой на высокий пьедестал. Осторожно наблюдать, угадывать настроение, соотносить с ним свои слова и даже мысли… Чудовищно! И это вошло у него в кровь и плоть, по-другому он теперь просто не может.

– Прав ли я, – Зевуар тщательно подбирал слова, – сделав вывод, что ты сейчас не выразил искренне восхищение нашим командующим, а отнесся к нему с изрядной долей иронии?

В этих словах не было ни обвинения Михашира в отсутствии должного почтения к вышестоящему, ни одобрения или простой поддержки его позиции. Просто поддержание разговора, без обозначения своего отношения к его предмету.

Михашир немного постоял молча, склонив голову набок. Затем всем своим видом изобразил, будто ему только что пришла в голову забавная идея.

– Искреннее восхищение, говоришь? Пойдем!

Он, приобняв Зевуара за плечи, увлек его за собой, в сторону палатки Рикатса.

– Куда? – спросил все же глава дев, не пытаясь, впрочем, воспротивиться движению.

– Хочу зарядить тебя оптимизмом, – на ходу бросил Михашир. – Ты должен увидеть, как наш великий полководец готовится спасать армию.

Мысленно Михашир попросил у Рикатса прощение за свой гипертрофированный сарказм в отношении его персоны. Но… его раскаяние не было слишком глубокими и искренними. Будучи настоящим другом, Рикатс мог бы посвятить его в свои планы и рассказать о выводах, к которым пришел.

Рассвет тем временем уверенно входил в свои права. Раскрасил небо в белесые тона, небрежно мазнув багровым по верхушкам Восточных гор, утихомирил ночных птиц, чье зловещее уханье еще недавно раз за разом доносилось из недалекого леса.

Михишир по-хозяйски распахнул полог палатки перед Зевуаром, зашел вслед за ним. Свеча, которую Михашир, оказывается, забыл потушить, чадила, доживая последние минуты. Впрочем, при откинутом пологе в ней уже почти не было необходимости.

К некоторому удивлению Михашира Рикатс действительно дрых – едва ли так можно притворяться. Разметавшись по постели, приоткрыв рот и тихонько похрапывая, самозабвенно и безмятежно, сном младенца. Если, конечно, кто-то может представить себе младенца в семь пудов весом.

– Теперь ты видишь, что судьба армии в надежных руках? – Михашир обратился к Зевуару, подпустив в голос больше яда, чем хотелось бы ему самому.

Зевуар с ответом не спешил. Сначала какое-то время рассматривал спящего, потом скользнул взглядом по окончательно догоревшей свече и, наконец, остановил свое внимание на лице Михашира.

– Я вижу только, что почтенный Рикатс тоже человек. Человеку время от времени нужно спать, даже если он командует армией.

Фраза была ироничной по своей сути, но если Зевуар и иронизировал, этого нельзя было определить ни по голосу, ни по выражению лица.

Михашир нервно пожал плечами.

– В целом я с тобой согласен, конечно. Но согласись и ты, для сна нужно выбирать подобающее время. Злая ночь прошла, наступило утро, и чтобы оно для армии было хоть сколько-нибудь добрым, армии нужен командир. Желательно бодрствующий.

– Рикатс! – довольно громко позвал он.

Ответом был лишь короткий звучный всхрап. Тогда Михашир оставил попытки докричаться до друга и сразу же перешел к более действенным мерам, чувствительно потолкав спящего ногой. Это не моментально, но помогло. Рикатс сначала протяжно засопел, затем издал серию нечленораздельных, но явно неодобрительных звуков и наконец резко, рывком сел, при этом одним движением, даже не открывая глаз, так оттолкнув ногу Михашира, что тот с трудом удержал равновесие.

Веки Рикатс разлеплял медленно, поочередно, с такой гримасой, будто этот процесс доставлял ему невыносимые страдания. С недовольным видом оглядев обоих офицеров, он буркнул куда-то в дальний угол палатки:

– Что стряслось, Михашир?

– Стряслось? – Михашир хмыкнул. – Да в общем-то ничего. Но если утро не является для тебя достаточным основанием, чтобы встать с постели, следовало предупредить меня заранее.

Рикатс еще немного посопел, потряс головой и яростно потер ладонями щеки. Поднял глаза.

– Михашир, это меня только что грубо разбудили.

– А? – Михашир оказался сбит с толку таким поворотом разговора.

– Меня, а не тебя, – строго продолжил Рикатс. – Это я имею право быть желчным, угрюмым и раздражительным. А ты, со своей ясной головой, обязан являть образец жизнерадостности и доброго расположения духа.

Он с сомнением посмотрел на Михашира и чуть снизил планку своих требований:

– Ну, или по меньшей мере, спокойствия и уравновешенности. Обрати внимание на стоящего рядом с тобой почтенного Зевуара и возьми с него пример. Кстати, какого беса ты здесь делаешь, Зевуар?

Глава дев вопрос проигнорировал:

– Доброе утро, почтенный Рикатс.

– Доброе, – не стал спорить скорпион. – Так что, Михашир не смог разбудить меня в одиночку и сбегал за помощью?

Зевуар неспешно покачал головой, сохраняя абсолютно равнодушный вид:

– У меня создалось впечатление, что почтенному Михаширу понадобились не руки мои, а глаза.

Михашир не заметил ни малейшей тени, пробежавшей по лицу Рикатса, в своем же умении контролировать эмоции он не был так уверен. Слова Зевуара могли быть совершенно невинными… а могли и не быть. Себя Михашир чувствовал случайным зрителем, по недосмотру богов оказавшимся на сцене и вынужденном играть пьесу, со сценарием которой его никто не позаботился ознакомить.

А вот Рикатс – тот жил на сцене.

– Руки! – презрительно выплюнул он. – Этот сын осла и обезьяны перепутал руки с ногами, и если он думает, что я об этом забуду… Между прочим, Зевуар, твое присутствие кстати. Раз уж я проснулся, – злобный взгляд в сторону Михашира, – то руководству армии не помешает обсудить случившееся ночью и наши ближайшие планы. Я попрошу тебя, уважаемый, собрать всех генералов за столом.

Зевуар ни слова не говоря кивнул и направился к выходу. Он уже наполовину исчез за пологом, когда его окликнул Рикатс:

– Подожди! Я подумал… не стоит восседать за столом, за которым все равно нечего жрать. Пусть все соберутся возле пепелища. Это зрелище должно подстегнуть…

Рикатс не договорил и махнул рукой. Зевуар вышел. Выждав несколько мгновений, Рикатс поднялся на ноги, сгреб правой рукой стоящий в углу кувшин с пивом, поднес было ко рту, помедлил, сморщился и резким движением отшвырнул в сторону, разлив пиво по земле.

– Невезучий ты, Михашир, – вздохнул он.

– Почему? – Михашир за последнее время успел привыкнуть к обвинениям старого друга в разных провинностях, но новое его удивило.

– Да как тебе сказать… Мое распоряжение ты выполнил здорово, придраться не к чему. Но если бы боги отпустили на твою долю чуть больше удачливости, первым встреченным генералом был бы… не знаю, Кунапш или Лоот…

– Чем плох Зевуар? – Михашир почувствовал, как по спине пробежал неприятный холодок, и оттого голос его звучал чуть резче, чем следовало.

Рикатс положил другу руку на плечо.

– Плох? Да разве я говорю, что плох… – рассеянно сказал он. – Ладно, дружище, ерунда. Есть у Зевуара и несомненное достоинство – с нашей стороны, разумеется. Он никогда не рвется делиться своими соображениями с коллегами. Если, конечно, он будет твердо уверен…

На мгновение пальцы Рикатса глубоко впились под ключицу Михашира, но тут же расслабились и мягко – словно извиняясь – соскользнули с плеча.

– Теперь скажи мне, палачи живы?

Михашир твердо, не отводя глаз, выдержал взгляд Рикатса.

– Да, живы. Связаны и с кляпами во рту – но живы.

– Молодец! – неожиданно похвалил Рикатс. – Я не заострял на этом внимания, знал, что у тебя все равно не хватит духу…

– Рикатс! – Михашир повысил голос. – Нельзя же…

Теперь пришла очередь Рикатса прерывать собеседника:

– Конечно, нельзя! – он энергично кивнул. – Я же говорю: молодец. Пусть совершенно случайно, не по здравому измышлению, а из излишней мягкосердечности, но ты поступил совершенно правильно. Палачи нам пригодятся… В крайнем случае я обошелся бы без них, но так лучше… Так что иди, развязывай бедолаг и веди их туда же, на пепелище.

Михашир сделал шаг по направлению к выходу, но в нерешительности остановился.

– Мне… – он замялся, – поговорить с ними? По поводу того, что стоит говорить, а о чем умолчать?

Рикатс всплеснул руками – он казался искренне изумленным и даже возмущенным:

– Умолчать?! Скрыть что-либо от наших боевых товарищей? Да ты в своем уме?! – голос его гремел. – Иди! Иди, и чтобы я никогда больше не слышал от тебя таких предложений!

Явственно понимая, что он вообще ничего не понимает, Михашир покинул палатку.

При свете зарождающегося дня картина пепелища выглядела еще более мрачно, чем при неверном свете луны. Покрывало темноты, накинутое на сгоревший обоз, прятало от взгляда тоскливые подробности, которые, конечно, и так были понятны каждому, но одно дело понимать, другое – видеть собственными глазами.

Контуры сгоревших телег кое-где прорисовывались черными силуэтами под слоем серого пепла. Но продовольствие выгорело начисто, и это заставляло задуматься о массивности бушевавшего недавно пламени. Вероятно, этим и занимались люди, стоявшие рядом. Несколько часов назад слишком свежий след случившейся трагедии заслонил собой все и вся, но сейчас каждый задавал себе вопрос: что же смогло вызвать такое всепоглощающее пламя? Даже если одновременно поднести горящие факелы к каждой телеге (а даже это представить себе было невозможно – при наличии-то охраны), то должно остаться достаточно времени чтобы если не потушить огонь, то хотя бы спасти часть продовольствия.

Одиннадцать генералов молча стояли, все глубже и глубже погружаясь в мрачное недоумение. За этим занятием их и застал подошедший Рикатс. Скорпион позевывал, почесывал объемистое пузо, и его благодушный вид остро контрастировал с настроением собравшейся компании.

– Приветствую вас, достойнейшие! – Рикатс поднял руку и неспешно обвел всех взглядом.

После нескольких секунд тишины, ответить решил Бадшос, недобро выглядывая из-под густых бровей.

– Здравствуй, Рикатс. Ты удивительно весел.

Рикатс энергично помотал головой, словно отводя незаслуженный комплимент.

– Не весел, Бадшос, вовсе не весел. Всего лишь бодр. И бодрость эта есть следствие доброго долгожданного сна. Если бы вы знали, уважаемые, как сладко я спал!

Лимиаф, стоящий чуть в стороне с отсутствующим выражением лица, негромко откашлялся.

– Я надеюсь, почтенный Рикатс, ты не будешь знакомить нас с подробностями посетивших тебя сновидений?

Рикатс, не глядя на говорившего, преувеличенно тяжело вздохнул.

– Злые вы все-таки… Совершенно не умеете порадоваться за ближнего. Ну, бес с вами, перейдем к делу. Вижу, вы впечатлены масштабами ночного костерка? Гадаете, как такое могло получиться? Вот этим я и отличаюсь от всех вас – я думал об этом еще ночью… Поэтому и заслужил свой сон.

Поистине, Рикатс обладал природным даром настраивать людей против себя – или выработал это умение с годами.

– Не соизволишь ли ты поделиться с нами своими блестящими выводами, о Рикатс? – в ядовитом сарказме Бадшоса можно было услышать не только раздражение, но и угрозу.

Прежде чем ответить, Рикатс долго смотрел в глаза Бадшосу. Смотрел без злости, без вызова, с какой-то добродушной снисходительностью.

– Позже – с удовольствием, – наконец сказал он. – Но пока не лучше ли будет послушать очевидцев… ну, то есть почти очевидцев?

Рикатс несколько картинным жестом указал на подходящую к месту сбора троицу. Перед Михаширом, идущим с отстраненным видом, двигались среднего роста толстяк с татуировкой тельца на лбу и рак – жилистый чуть сутулый старик. Черепа обоих палачей были по традиции гладко выбриты.

– Говорите, достойные, – сказал Рикатс вновь прибывшим. – Рассказываете все, что смогли узнать от нерадивых стражей обоза, не упуская и не утаивая ни малейшей детали.

Палачи переглянулись и телец кивнул раку, отдавая дань его возрасту и предоставляя право говорить.

– Прежде всего, – начал говорить старик неожиданно крепким, совсем не старческим голосом, – хочу уверить присутствующих, что наши подопечные рассказали все, что знали, и рассказали чистую правду.

Он обвел взглядом слушателей, и во взгляде была и гордость за свою профессию, и готовая вырваться наружу ярость в адрес того, кто посмел бы усомниться в его искусстве. Никто не посмел, и палач продолжил, говоря неторопливо, но быстро, без пауз, словно опасаясь быть прерванным:

– Обоз был сожжен небесным огнем. Огненный дождь пролился с неба, и был он совсем непродолжительным – всего несколько мгновений, но очень густым. Тысячи языков пламени родились в небе и упали на обоз. Только на обоз, всего лишь несколько огней подожгли траву в непосредственной близости, а деревья, стоящие всего в дюжине шагов, не пострадали… ну, это вы и сами видите.

Старик постоял еще немного, склонив голову чуть набок, словно раздумывая, все ли он сказал, затем пожал плечами и сделал едва заметный шаг назад, бросив вопросительный взгляд на своего коллегу. Телец только пожал толстыми плечами и коротко кивнул.

Ответом на речь палача была гробовая тишина. Не было ни глупых никчемных вопросов насчет того, уверен ли старик в своих словах, ни пустых стенаний, ни излишних обращений к Двенадцати богам. Никто не счел нужным произносить вслух то, что и так было ясно без слов: сами бессмертные боги недвусмысленно высказали свое отношение к их армии, по непонятной причине – а всегда ли смертные способны постичь волю богов? – они на стороне разбойника Глаза. Эта тишина, а вовсе не ночной пожар стала погребальным костром армии…

А потом заговорил Рикатс. И слова его потрясали своей неуместностью.

– Эх, достойнейшие, если б вы знали, как трудно руководить этой армией! Нет, стоит ли говорить, армией всегда управлять трудно, но этой! Собранной из двенадцати Земель! Командир ведь он что? Он должен возможности каждого своего отряда, да что там – каждого солдата знать. А я? Знал ли я в самом начале, на что способен близнец, водолей или рак? Поневоле пришлось вникнуть…

Он осмотрелся вокруг, словно ожидая поддержки, но все – включая палачей и Михашира – смотрели на него с недоумением. Однако это Рикатса не остановило.

– Вот рак… Скажи, почтенный Бадшос, правда ли, что лучшие мечники-раки способны вести поединок с завязанными глазами?

Рикатс посмотрел на главу раков почти заискивающе, и лицо того чуть разгладилось.

– Да, действительно, наши мастера обучены этому искусству…

– Невероятно! – перебил его Рикатс, потрясая руками. – На мечах – с завязанными глазами! А девы? Все мы знаем, что девы ловко обращаются с пращами. Но я вот узнал – не так ли, уважаемый Зевуар, – что они способны попасть человеку в голову с расстояния в дюжину дюжин шагов!

Зевуар чуть заметно улыбнулся:

– Это не предел, почтенный Рикатс. Для настоящих мастеров не проблема и вдвое большая дистанция.

Рикатс схватился за голову:

– Вдвое!.. Представить себе не могу. Что праща? Полоска кожи. Дайте мне ее – я в лучшем случае сумею не размозжить голову самому себе. Две дюжины дюжин… Теперь возьмем, к примеру, стрельцов. Они стреляют потрясающе точно… и быстро! Скажи, почтенный Лимиаф, сколько стрел успеет выпустить твой боец за то время, которое одна стрела находится в воздухе?

Лимиаф раздраженно поморщился.

– К чему это, Рикатс? – резко спросил он. – Позволь тебе напомнить, что в армии Глаза такие же раки, девы и стрельцы. Кроме того, боги ясно выразили свою волю…

– Ответь на вопрос, пожалуйста! – внезапно прорезавшийся в голосе металл превратил просьбу в приказ.

– Пять… или шесть, – с неохотой ответил Лимиаф.

– Потрясающе! – восхитился Рикатс. – Это же семь стрел в воздухе одновременно – всего от одного лучника. Представьте себе, какой дождь из стрел может устроить три… а лучше, шесть дюжин стрельцов?

Покачивая головой и что-то бормоча себе под нос, Рикатс подошел к остаткам обоза вплотную. Никто не пытался его прервать или что-то сказать – он завладел вниманием присутствующих целиком.

– А еще здорово, что среди нас есть водолеи. Ты прости, Эжхад, комплименты воинскому искусству твоих подчиненных я озвучу позже… Сейчас я о другом. Каждый из нас предпочтет воде вино или пиво, а водолеи пьют только воду, и запас воды всегда есть в нашем обозе. Но если сосуды с вином и пивом всегда плотно закрыты, кувшины с водой стоят открытыми… Воля богов, вы говорите? Конечно, на все воля богов, – Рикатс коснулся ладонью скорпиона на лбу. – Но не решил ли кто-то взять роль богов на себя?

У многих присутствующих зашевелились волосы на голове от таких слов. А Рикатс, внимательно разглядывающий уцелевшие глиняные кувшины, о которых только что говорил, вдруг с радостным видом подскочил к одному из них.

– Нам повезло, друзья! Нам очень повезло! А это везение – вот истинная воля богов, если хотите! – запустив руку в кувшин, он вытащил оттуда что-то и торжественно понес к вытянувшим шеи зрителям.

Еще не понимая, что все это значит, они увидели изрядно обгорелую стрелу со странным утолщением у острия.

– Да, друзья, стрела! Пропитайте тряпку маслом, подожгите… и вот вам отменный огненный дождь!

Двигался Рикатс невероятно быстро. Никто так и не успел разглядеть, как он оказался за спиной Лимиафа, держа обнаженный кинжал возле его горла.

– Клянусь, Лимиаф, если ты расскажешь все, что знаешь, я сохраню тебе жизнь!

 

Глава тринадцатая

Восточная граница Земли тельцов, город Арисса. Первый день Арисской ярмарки.

Проснувшись рано утром, Сардар обнаружил стоящую вплотную к клетке корзинку с овощами. Судя по отсутствию вони, овощи были свежие, и даже в тусклом свете факелов выглядели вполне аппетитно.

«Я еще сплю», – подумал Сардар и снова закрыл глаза.

– Сегодня первый день Хлебной ярмарки, отродья! – резкий каркающий голос главного надсмотрщика заставил его вскочить. Надсмотрщик вышел на середину грота с пятью или шестью подчиненными. Все были в новенькой одежде, начищенные бронзовые нагрудники сверкали как шлюхины наряды.

Халкын, так звали этого ублюдка. «Я ненавижу две вещи», – говаривал он. – «Ненавижу арестантов, и ненавижу лежащих арестантов». Слово «лежащий» трактовалось крайне широко, а ненависть Халкына была немудрящей и действенной, как палка: за малейшее нарушение провинившийся получал десять плетей «от лучшего заплечных дел мастера всех Двенадцати земель». Именно так господин старший надсмотрщик предпочитал себя именовать. Вот почему его карканье поднимало на ноги даже умирающих.

– Так вот, – продолжал Халкын. – Согласно обычаю, который я, будь моя воля, давно бы отменил, город жалует вам, скоты, долю от жертвенных овощей! Жрите, и восхваляйте Тельца Милостивого, не обделяющего вниманием даже такой человеческий мусор, как вы. И еще одна приятная новость. Сегодня в честь открытия ярмарки работа отменяется. Радуйтесь, обезьяны!

Последняя фраза была отнюдь не риторической, арестанты поспешили выполнить приказ, и под сводами грота несколько раз взметнулось нестройное: «Слава Тельцу!».

Когда надсмотрщики удалились, в гроте повисла тишина, нарушаемая лишь шорохом корзин, чавканьем, да глухим шумом потасовок, вспыхивавших из-за особо лакомых кусков.

Сардар ел вместе со всеми, и никогда еще овощи не казались ему такими вкусными!

– Репа слаще меда, а, малец? – донесся из соседней клетки голос Хромца.

Сардар бросил на него удивленный взгляд. Бесноватый старикан стоял во весь рост, навалившись на прутья и просунув руки сквозь решетку. Он сжимал в кулаке крупную полусъеденную репу и, стараясь отставить ее как можно дальше от глаз и откинув голову назад, внимательнейшим образом изучал этот «дар Тельца». Лицо его было совершенно осмысленно, за все время пребывания здесь Сардар еще ни разу не видел старика таким.

«Глядите-ка», – подумал юноша. – «Даже наш юродивый пришел в себя. Что делает с человеком еда!» Вслух же он не сказал ничего, лишь пожал плечами, рот его был набит ароматной свекольной мякотью.

– Огромная репа, – продолжал Хромец. – В этом году нам повезло. Как думаешь?

Сардар снова не мог ответить.

– А повезет еще больше… – старикан вонзил в репу на удивление здоровые зубы.

– Поихот ехо бохе, – заговорил он с набитым ртом. – Охен поихот. Хэто я тефе хаваху.

Сардар проглотил наконец свеклу и решил поддержать разговор:

– В чем же нам повезет? Еще и мясо принесут?

– Нэ. Махо не пхынехут, – ответил Хромец, сглатывая. – Но мы можем его добыть…

Последнюю фразу он произнес заговорщицким шепотом.

– Добыть?.. – хмыкнул Сардар. – Я уж подумал, что у тебя в голове прояснилось. А у тебя просто новый заскок.

– Наглый щенок! – прошипел Хромец. – Между прочим, это из-за тебя я двинулся умом!

– Из-за меня? – Сардар едва не поперхнулся куском моркови. – Что ты мелешь!

– Из-за тебя, мерзавец, из-за тебя! – голос старика наполнился ядом. – Из-за тебя, будь ты проклят!

Отвернувшись, он с хрустом вонзил зубы в бок большой зеленой редьки, и принялся жевать, громко чавкая.

– Что же я такого натворил? – бросил ему в спину Сардар. – Ты что, не видел раньше водолеев?

– А то, сучонок, что ты занял мою клетку, – тявкнул, перестав жевать, Хромец. – Это была моя клетка, клетка для несчастного больного старика, которого обижают молодые бугаи вроде тебя. Но в один проклятый день я вернулся с работы, а в моей клетке – ты, жидкое отродье!

– А иди ты… – Сардар отодвинулся к другому краю клетки и вернулся к еде. Овощи заканчивались до обидного быстро.

– Нет, стой! – взмолился Хромец. – Проклятый тупоголовый… Ох, прости меня… Послушай, я не хотел тебя обижать. Я хотел…

– Поговорить о мясе, – фыркнул Сардар. – И лучше тебе больше не произносить этого слова. Дай хотя бы овощи спокойно доесть…

– Да послушай же! – почти закричал Хромец. Его голос привлек надзирателей. Минуту назад двое, оживленные и веселые, вынырнули откуда-то из глубин пещеры и уселись играть в кости за столом у входа в тюремный грот.

– Эй ты, старая обезьяна! – донеслось оттуда. – Уже сожрал свою ботву? Можно забирать корзину?

– Нет, почтенный, прости! – залебезил Хромец. – Это я от избытка чувств! Возношу хвалы доброму Халкыну, и отцам города за щедрость к нам, убогим…

– Поди-ка ты! – гоготнул стражник, и возвысил голос так, чтобы услышали все заключенные: – Эй, вы, отбросы. А ну, вслед за почтенным старцем орите: «Слава Халкыну и отцам города!»

– Кто не заорет, отнимем пайку, – встрял второй надзиратель. – Ну! Трижды!

– Слава Халкыну и отцам города!.. – разнесся под сводами нестройный хор. – Слава Халкыну и отцам города! Слава…

– То-то, – сказал первый тюремщик, когда все смолкло. – И заткнитесь все теперь. Если кто вякнет, поотнимаю овощи. Вас, свиней, и так кормят как на убой.

– Добился своего, молокосос? – снова услышал Сардар голос Хромца. – Меня завтра поколотят из-за тебя.

– И поделом, – буркнул парень. – Не будешь ко мне соваться.

– Да чтоб тебя! – Зашипел старик. – Глупый мальчишка, подойди ближе! Не заставляй меня кричать. Подойди, слышишь! Подойди, иначе заору. Все отнимут и у тебя тоже! – Тон Хромца не оставлял ни малейших сомнений в том, что он так и сделает.

– Что ты ко мне привязался, – проворчал Сардар, подчиняясь.

– Другое дело, – зашептал Хромец, прижавшись лицом к прутьям клетки. – Слушай старших, дольше проживешь…

– Что нужно?! – рявкнул Сардар.

– Тихо, тихо, тихо, – взмолился Хромец. – Послушай меня, не перебивая, хорошо?

– Ну?

Старик облизнул губы и заговорил:

– Я знаю, как достать мяса. Я говорил тебе… Сегодня первый день Ярмарки, ты ведь знаешь. Все гуляют, народ веселится. Надсмотрщики тоже хотят веселиться. И они будут веселиться, попомни мое слово.

– О0ни уже веселятся, – сказал Сардар. – И что с того?

– А то, что к вечеру они все будут мертвецки пьяны. И нас всех напоят. А еще хлеба принесут. Халкын терпеть не может всех этих вольностей, ничего не говорит, но Ярмарка есть Ярмарка, я-то порядки знаю.

– Откуда это?

– Я уже три года здесь, – сказал Хромец. – Дольше всех, кто здесь сидит.

– Врешь, – бросил Сардар. – Я слышал, больше года здесь никто не выдерживал. Вон, Фаххан, сидит восемь месяцев, так он уже заживо гниет.

– Это вы, молодые, не выдерживаете, – оскалился Хромец. – А я стар. Я и не в таких помойках выживал. Ты будешь меня слушать или нет?! На чем я остановился?

– На том, что тюремщики упьются. Нам-то с этого что?

– А то. Будут разносить вино, ты не пей…

– Я не пью эту дрянь, – фыркнул Сардар. – Я водолей. Нельзя осквернять воду.

– Надзирателю такое не ляпни! – сердито зашипел Хромец. – Не хочешь пить – не пей, раз такой дурак, тебе и не требуется. Но кувшин возьми и поблагодари. И сделай вид, что пьешь, а потом прикинься пьяным. Будто отключился во хмелю, понял? Главное, чтоб они поверили, иначе все дело испортишь.

– Да какое дело? – взвыл Сардар. – Какое дело? Какая разница, пьян я буду в этой клетке, или только притворюсь?

– Дурак ты, – изрек Хромец. – Они в вино специально подмешивают сонное зелье. Чтоб арестанты продрыхли до утра. Потому что сами надзиратели к вечеру будут пьянее обезьян, за нами смотреть будет некому.

– Хорошо, они упьются, а я останусь трезвым, – сказал Сардар. – Что с того? Ты что, знаешь, как перегрызть железные прутья?

– Я знаю, что мозгов в твоей башке меньше, чем яблок на вишневом дереве! Я ведь говорил, что клетка, в которой ты сидишь, раньше была моей. Неужели ты думаешь, что меня так проняло бы это треклятое переселение, если б в ней не было потайного хода, через который можно выбраться наружу? Неужели ты думаешь, что я протянул бы здесь три года, если бы не имел возможности хоть изредка набить пузо нормальной едой, а не тюремной баландой! На Ярмарку, на день Благословенного Тельца…

– Старый болтун! – с досадой воскликнул Сардар. – Я-то думал, ты пришел в себя, а ты оказывается, просто бредишь. Если из этой клетки можно выбраться, какого рожна ты не сбежал?

– Боги, он непроходимо туп, – закатил глаза Хромец. – Да потому что единственный способ выбраться из подземелья – это добраться до штольни в Водяной пещере и воспользоваться подъемником. Только подъемник этот, когда не используется, всегда утягивают наверх, в цитадель. А я не жук, и ползать по отвесным стенам не умею.

– Хорошо, – вздохнул Сардар. – Представим, что я тебе поверил. Как выбраться из клетки? Где этот потайной лаз?

– Так я тебе и сказал, – проворчал старик. – Ты наделаешь глупостей, а я останусь без мяса. Нет, я скажу тебе только когда придет время, и не раньше, чем ты поклянешься вернуться и принести мне с кухни лучшие куски. А не поклянешься – ничего не скажу.

– И не подумаю клясться, – фыркнул Сардар. – Я вот сейчас найду этот лаз, и…

– Ищи сколько угодно, – хихикнул Хромец. – Только задачка тебе не по зубам. А лучше послушайся совета старика: не поднимай шум, не привлекай стражников. В нужную минуту я тебе сам все расскажу.

 

Глава четырнадцатая

Западная граница Земли водолеев. Лагерь армии атамана Глаза. Первый день Арисской ярмарки.

Три четверти пути Кинжал проделал с максимальной скоростью, едва не переходя на бег. Чем быстрее он окажется в непосредственной близости от своей цели, тем меньше шансов поймать на себе недоуменные взгляды, а то и услышать грозный окрик. Конечно, в такой огромной армии все не могут знать друг друга в лицо. Но для провала этого и не требуется. Несмотря на синий платок, скрывающий налобную татуировку, одежда выдавала в нем скорпиона с головой, и, попадись на пути компания соплеменников, или, того хуже, офицер-скорпион…

Удача всегда была верной подругой Кинжала. И, надо сказать, он старался делать все возможное, чтобы поддерживать эту верность, относясь к своей подруге с нежнейшим почтением. Да, он понимал, что ветреный характер Удачи рано или поздно проявит себя, но пусть это будет поздно… как можно позже.

Вот и сейчас Кинжал удостоился от этой капризной дамы легкого мимолетного поцелуя – никто не обратил особого внимания на юношу, по каким-то надобностям стремительно продвигающегося к самому сердцу лагеря. Никто не заметил и того, что за несколько дюжин шагов до шатра Глаза с юношей произошли странные и внезапные метаморфозы. Казалось, кто-то незримый в один момент влил в его глотку пару амфор самого крепкого вина. Рот чуть-чуть приоткрылся, придав лицу бессмысленное выражение, плечи ссутулились, походка стала нетвердой, а движения – неверными и дерганными. И только взгляд странным образом контрастировал с остальной частью внешнего облика, оставаясь твердым и цепким. Но чтобы это заметить, необходимо было всмотреться в лицо, а шанса на это Кинжал не собирался давать никому, поднимая глаза лишь на секунду и снова приспуская веки.

Этих секунд хватало Кинжалу на многое. У шатра действительно двое раков. Эти с мечами управляться умеют, причем учат их драться именно в паре. Кроме того стражи были абсолютно трезвы и не выглядели утомленными или даже просто скучающими. Видно, меняет их Глаз достаточно часто.

Теперь разглядел Кинжал и стрельца, не отводящего взгляда от шатра с расстояния в дюжину дюжин шагов – сущий пустяк для его длинного лука. Снятого с плеча лука, между прочим.

Да, все так, как рассказали Рикатсу его люди. Только есть еще кое-что, что они не увидели… да и не могли увидеть, наверное. Ведь Рикатс снаряжал на разведку стражников, а Кинжал умел смотреть глазами вора.

Четверо скорпионов образовывали вокруг шатра почти правильный квадрат со стороной в пять или шесть дюжин шагов. Они не стояли навытяжку, подобно ракам. Они не держали ладони на оружии, как это делал стрелец. Они просто сидели на земле в расслабленных позах и от своих товарищей внешне почти не отличались. Разве что все четверо предпочли одиночество компании друзей, да жажду утоляли чистой водой. Но Кинжал выделил их из толпы, словно вместо синих платков на их головах были алые. Охрану он умел различить в любом обличии. А пояса с метательными ножами придавали серьезный вес каждому из этой четверки.

Итого семеро. Причем каждый относится к своей миссии с должной ответственностью, этого Глаз сумел добиться. Как? Ну, рассказ Рикатса о сваренных в вине водолеях в какой-то степени дает ответ на этот вопрос.

Плохо. Не просто плохо – безнадежно. Так, Кинжал? Он позволил себе улыбнуться своим мыслям. Если лезть напролом, разумеется, безнадежно. Только каким же нужно быть глупцом, чтобы лезть напролом.

Кинжал пока не знал, каким именно образом он проникнет в шатер, знал только, что время для этого еще не пришло. Сейчас только самое начало плана, гибкого плана, последние пункты которого пока заполнены только в общих чертах. Сейчас он направлен не на шатер, а на хозяина шатра.

Глаз беседовал с каким-то щуплым дохляком отвратительного вида. Тому не помешал бы платок на голову – чтобы скрыть длинный шрам на лишенном татуировки лбу. Нерожденный, – даже в мыслях Кинжал не смог скрыть чувство омерзения. Человек, который не имел права жить, так как мать не успела его родить в установленный Солнцем и звездами срок. Стрелец, рожденный козерогом, или рак, рожденный львом – что может быть нелепее и абсурднее. Но время от времени кощунственное безумие охватывало родительниц, и те, презрев волю богов, не приносили очистительной жертвы, а сбегали из города вместе с отпрыском. Лесные банды, на добрую половину состоящие из таких же Нерожденных, принимали изгоев в свое смердящее чрево. Капюшон в свое время объединил немалое число таких банд, а теперь…

Кинжал оборвал свои мысли. Про себя отметил, что дохляку и на лицо стоило посоветовать нацепить какую-нибудь повязку – настолько отталкивающим выглядела его приплюснутая физиономия с тонким, почти безгубым ртом и круглыми малоподвижными глазами.

Глаз рядом с ним выглядел великаном, хотя роста был среднего или чуть повыше. В те времена, когда Глаз еще, бывало, захаживал в «Веселую таверну», Кинжал только начинал свой путь по скользкой и опасной воровской тропе. Так что сейчас он видел одноглазого атамана впервые. Любопытно… но ничего примечательного, если, конечно, не считать повязки через глаз. Если убрать роскошную меховую накидку… да еще, пожалуй, этот здоровенный золотой медальон на груди, то останется самый заурядный вор, кем, собственно, Глаз и являлся еще пару лет назад. Бритый череп, худое, нервное лицо с выступающими скулами.

А вот за медальон Кинжал постарался зацепиться взглядом как можно внимательнее. Вещь, безусловно, дорогая и удивительно безвкусная, хотя чем-то неуловимо притягательная. Три извивающиеся змеи, сросшиеся хвостами в центре медальона. Глаза змей – шесть зеленых камней, наверняка изумрудов. Размером украшение превосходило ладонь взрослого мужчины и висело не на цепочке, а на толстой полоске кожи. Неудачно, – подумал мимоходом Кинжал. Неудачно, но не трагично.

Одним отработанным движением большого пальца правой руки он выдвинул рукоятку ножа в рукаве из специально изготовленного кармашка в состояние готовности, когда только согнутый палец не давал оружию упасть в ладонь. Пришло время действовать.

Подковыляв вплотную к Глазу и его собеседнику, Кинжал, похоже, опьянел настолько, что едва стоял на ногах. Глаз скользнул по нему равнодушным взглядом, а вот во взгляде Нерожденного просквозила тень подозрения. Но это уже ничего не значило.

Зацепившись одной ногой за другую, Кинжал сделал пару неверных шагов и, чтобы окончательно не потерять равновесие, вынужден был опереться рукой на плечо Глаза.

– Из… ззвини, атаман, – заплетающимся языком пролепетал Кинжал, прилагая, очевидно, немалые усилия, чтобы устоять на своих двоих без дополнительной опоры в виде визави.

Тот, не думая скрывать своего отвращения, дернулся и сильно толкнул пьянчугу в грудь.

– Пшел отсюда, мразь!

И вот тут наступил самый трудный для Кинжала момент. Ведь так просто – уже просто – было сейчас отшатнуться, еще раз нелепо взмахнув руками, и спрятать амулет в рукаве. Все его существо требовало этого, годами тренированные мышцы жаждали выполнить эти движения самостоятельно, не подчиняясь воли хозяина. Ни Глаз, ни стоящий в шаге дохляк ничего бы не заметили.

Но Кинжал стремился как раз к обратному. Нет нужды объяснять, как сложно заставить окружающих поверить в твое мастерство, коим ты не обладаешь. Но мало кто задумывался, что и скрыть свое умение, особенно от собратьев по цеху, совсем непросто. Ибо твое тренированное тело будет играть не на твоей стороне. Искусный стрелок сможет намеренно пустить стрелу мимо мишени – но зоркий глаз коллеги непременно подметит отточенную скупость движений, твердость руки и правильное расположение корпуса при выстреле. Мастер рукопашного боя может сколь угодно талантливо притворяться неуклюжим увальнем, отвешивая в четверть силы размашистые оплеухи, но от серьезного удара уйдет с проворством, недоступным изображаемой им деревенщине.

Хвала богам, сейчас хорошему вору Кинжалу не было необходимости показывать себя полным профаном. Всего лишь недостаточно умелым, пожалуй, слишком юным для задуманного им сложного трюка. И рука чуть дрогнула. Медальон исчез в рукаве не в мгновении ока, в тот самый момент, когда все внимание окружающих было привлечено размашистыми шатаниями Кинжала, а самую малость позже и с едва заметной задержкой.

Стоит ли говорить, что ключевое слово здесь «заметной».

Кинжал не успел сделать и шагу, как почувствовал на своей груди костистую пятерню Глаза, мертвой хваткой вцепившуюся в ворот рубашки. Нерожденный прыгал тут же, размахивая невесть откуда взявшимся длинным кривым ножом. До того момента Кинжал считал, что более безобразной рожи ему уже никогда не суждено лицезреть, но дохляк развеял его заблуждение, выставив напоказ редкие кривые зубы в довольном оскале. Сейчас он как никогда напоминал змею. Мелкую, но смертельно ядовитую.

Оглядываться Кинжал не стал, просто спиной почувствовал, что сзади как из-под земли выросли несколько человек, в намерениях которых можно было не сомневаться. Им нужен был только повод… и поводом этим мог стать даже громкий чих с его стороны.

Несмотря на то, что именно к такому положению Кинжал и стремился, ощущения были не из приятных. Холодный липкий пот струйкой побежал по спине. Уж не сошел ли ты с ума, брат Мекит, спросил он себя, но решил отложить решение этого небезынтересного вопроса на более удобное время. Сейчас спасти его может только… наглость. Открытая и откровенная, граничащая с хамством, а где-то и переходящая эту границу. Кинжал много слышал о Глазе раньше, не пропускал мимо ушей и рассказы Рикатса, знавшего Глаза лучше кого бы то ни было. Выбранная им тактика должна сработать…

– В чем дело, атаман? – спросил Кинжал голосом абсолютно трезвым и скучным, он даже сумел правдоподобно изобразить подавленный зевок. – Ты, вроде бы, кажешься чем-то недовольным?

Если самый трудный момент остался позади, то самый рискованный, пожалуй, вот он. Мог, мог все-таки нервный, неуравновешенный почти до истеричности Глаз убить его прямо сейчас. Но против такого развития событий говорило одно обстоятельство, и Кинжал не без оснований на него рассчитывал. Глаз был уверен, что убьет нахального воришку в любом случае. Так какая разница, сейчас или чуть позже? Любопытно ведь, с чего вдруг он ведет себя так вызывающе.

– Ты!.. Щенок! – Глаз повернул кисть, затягивая ворот безрукавки вокруг шеи Кинжала тугой петлей. – Мой медальон!

Мекит старался сохранить в голосе полную невозмутимость, что было непросто, учитывая затрудненное дыхание.

– Ах, вот ты о чем! – он закатил глаза и покачал головой… ну, по крайней мере, постарался покачать головой. – Уверяю тебя, у меня и в мыслях не было поступить с тобой несправедливо. Просто твоя чересчур стремительная эскапада помешала мне продемонстрировать тебе всю чистоту моих помыслов.

– Моя эспа… что?! – от удивления Глаз чуть ослабил ворот, и Мекит воспользовался этим для восстановления дыхания. – Тьфу ты, тринадцатый бог! Что ты мелешь, малец?!

– Смотри, – Кинжал аккуратно и медленно снял руку атамана со своей груди. Тот не препятствовал – учитывая собравшуюся вокруг толпу, в этом не было необходимости.

Между тем Кинжал спокойными, несуетными движениями извлек медальон из рукава, зажал покрепче в ладони и второй рукой отломил одну из змей. В абсолютной тишине, разлившейся по лагерю подобно молоку из разбитой кринки, он полным достоинства жестом протянул золотого гада Глазу.

Тот автоматически взял его. Потом опустил взгляд на свою руку, словно недоумевая, как он там оказался. Лицо его в данный момент не выражало ничего.

– Что это? – пустым голосом задал он самый нелепый и самый естественный в данной ситуации вопрос.

– Это? Ты меня удивляешь, атаман. – Теперь Кинжал овладел ситуацией полностью. Он был единственным актером в этой толпе статистов, из которой он с изысканной ловкостью выуживал необходимые реплики. – Это третья часть добычи, как и положено. Ты видишь, как свято я чту твои законы. И разве можешь ты сказать, что хоть кто-нибудь когда-нибудь исполнял закон с той же поспешностью, что и я?

Да. Это была та еще шутка. Внутренне сам Кинжал скривил губы в презрительной гримасе. Но именно на таком уровне находилось чувство юмора у Глаза – если верить Рикатсу. В следующие несколько секунд, когда атаман буравил Мекита своим единственным оком, тот с изрядной долей нервозности подумал, не слишком ли большую ставку он поставил на слова главы сквамандской Стражи.

Наконец Глаз громко расхохотался, хлопнув Кинжала по плечу. Чересчур сильно, чтобы это могло считаться дружеским жестом, но все же отнюдь не с убийственными намерениями.

– Этот подонок меня забавляет, слышишь, Званцо? – обратился он к Нерожденному. – Возможно, я убью его не сразу. Нет, определенно не сразу. Я точно знаю, ему ведь еще не терпится поделиться со мной некоторыми своими секретами. Вроде того, что он здесь делает и как сюда проник.

Званцо быстрым движением облизал губы, еще сильнее напомнив при этом змею. Затем вывернул голову в сторону Мекита, уставившись на того немигающим взглядом бесцветных пустых глаз. Кинжал никогда не боялся змей. Людей он не боялся тоже. Но взгляд этого аспида в человеческом обличии вызывал оторопь, заставлял сердце сжиматься в тугой неподвижный комок, а кровь останавливаться в жилах.

– Я точно знаю, у него не может быть секретов от нас, – проговорил он голосом, в котором совершенно отсутствовала угроза. Только холодная уверенность в своих словах.

Глаз, все еще находясь, скорее, в благодушном настроении, протянул руку ладонью вперед:

– Давай!

В развернутом пояснении этой короткой команды Кинжал, разумеется, не нуждался. Сверх необходимости искушать и без того висящую на волоске судьбу он не стал и вложил в протянутую ладонь изувеченным медальон.

Глаз быстро пробежал пальцами по полоске кожи. Задумчиво погладил место среза. Быть может, он не был гением, но чтобы убедиться, что это именно срез, много времени ему не понадобилось. Улыбка медленно стекла с его лица.

– Чем? – глухо спросил он.

Мекит, стараясь делать все быстро, но не резко, позволил кинжалу выскользнуть из рукава, но ухватил его не за рукоять, а за самый кончик лезвия, двумя пальцами. Сохранять внешнюю невозмутимость стоило огромных усилий. Планируя свои действия, он не думал, что ему будет так страшно.

Лицо Глаза перекосила гримаса бешенства. Мекит, забыв на время о необходимости дышать, приготовился к вспышке ярости. И она последовала – но направлена была не в его сторону.

Глаз двумя руками схватил коротышку Званцо за грудки и рывком приподнял в воздух. Тот болтался в его руках подобно тряпичной кукле и не делал никаких попыток протестовать против такого с собой обращения. Кинжал мысленно пообещал себе в самое ближайшее время посетить все двенадцать Храмов и вознести благодарность каждому богу.

– Ты понимаешь, что это значит, Званцо?! – бушевал Глаз. – Понимаешь? Этот сволочной подонок мог зарезать меня как свинью!

Кинжал благоразумно решил до поры до времени не оспаривать выданную ему характеристику, несмотря на свое полное с ней несогласие. Лучше самые грязные ругательства, услышанные в свой адрес, чем вознесенная похвала, услышать которую ты уже не в состоянии. Он заранее простил Глазу даже несколько новых оскорблений, и тот словно подслушал его мысли:

– Какой-то молокосос свободно проходит мимо твоей хваленой охраны, как вода сквозь песок! Держу пари, он даже не заметил, что лагерь кто-то охраняет! Любой паршивый ублюдок может подойти ко мне со своим ножичком размером чуть ли не в локоть, а ты – ты, Званцо, будешь усыпать ему путь лепестками роз! Так что, может, мне стоит сказать ему спасибо за то, что его чуть больше заинтересовал этот медальон, чем моя глотка?!

Все еще не выпуская Нерожденного из рук, Глаз перевел взгляд на Мекита, и тот посчитал это не самым добрым знаком. Если Званцо достаточно ловок и неглуп – а в этом почти не приходилось сомневаться – он одной-двумя удачно ввернутыми фразами сможет отвести грозу от себя. И ему не придется долго выбирать новый объект для излияния злости атамана.

Кинжал решил взять инициативу в свои руки. Снова придется играть смело, балансируя на грани. При этом Кинжал не преминул напомнить себе, что Званцо, пожалуй, живым представляет для Глаза какую-то ценность, а вот он пока таким преимуществом не обладает.

– Не стоит благодарности, атаман, – сказал Кинжал, примерив на себя одну из самых добродушных своих улыбок.

– Чего?! – взревел Глаз, роняя Званцо на землю и оборачиваясь к Мекиту.

– Ты хотел сказать мне спасибо, а я говорю, что в этом нет нужды. Это очень простой выбор: за медальон я легко выручил бы пару сотен дзангов, а что стоит твоя глотка?

– Моя глотка? – Глаз непроизвольно потер ладонью шею. – Ты что же, мерзавец, хочешь сказать, будто моя жизнь ничего не стоит? Да ты знаешь, что за мою голову назначена награда в десять тысяч дзангов?!

Лицо атамана раскраснелось, тон не предвещал ничего хорошего. Кинжал совершенно не к месту испытал приступ зависти – ведь за его голову больше пятисот дзангов не обещали. Десять тысяч – этим действительно можно гордиться. Достигнет ли его, Мекита, карьера когда-либо такого расцвета? Или для этого непременно нужно собирать армию и завоевывать полмира?

Но Кинжал не позволил чувствам просочиться ни на свое лицо, ни в свой голос.

– Это были бы самые легкие деньги в моей жизни, – сказал он и презрительно сплюнул прямо под ноги Званцо.

Жест получился абсолютно недвусмысленным. Кинжал знал, что в данную секунду наживает себе смертельного врага, но ситуация требовала именно этого. Или нет? Стоило признаться самому себе, Званцо ему просто не нравился. Сильно не нравился. Если при выполнении своей миссии Кинжалу удастся попутно отправить этого Нерожденного в Тень Зодиака, он будет считать свою задачу перевыполненной.

Конечно, слова Мекита по сути были пустым сотрясением воздуха. Да, при желании он смог бы убить Глаза, несомненно. Но вот получить заслуженную награду… Насчет возможности уйти после такой выходки Кинжал нисколько не обольщался. Разумеется, говорить об этом вслух он не собирался.

– Но чтобы Кинжал польстился на подачки Стражи!..

На эту фразу (сказанную в нужный момент!) Мекит возлагал определенные надежды. И не прогадал.

– Ты Кинжал? – в голосе Глаза проскользнула слабая нотка уважения.

– Ты слышал обо мне?

– Я слышал о Кинжале, – нейтрально сказал Глаз. – Но мне представлялось, что он постарше.

Мекит улыбнулся. Он все еще держал свой нож кончиками пальцев, а Глаз – сломанный медальон за обрезанные полоски кожи. Будучи твердо убежден, что дела правдивей слов, Мекит, не отрывая взгляда от лица Глаза, направил лезвие большим и указательным пальцем, позволил ему скользнуть вдоль ладони и сделал молниеносное круговое движение кистью. Медальон упал на землю, а в руке Глаза остались лишь два коротких куска кожи.

Какое-то время Глаз смотрел на эти обрезки так, словно они его предали. Затем, разжав пальцы, брезгливо стряхнул на землю. Нож у Мекита забрал, как видно, только сейчас осознав, какой опасности подвергался, не обезоружив его с самого начала. Не утруждая себя поднятием медальона, круто развернулся и бросил через плечо в сторону Званцо:

– Я буду говорить с ним вечером.

После чего исчез в своем шатре.

Когда Званцо лично связывал Кинжалу руки за спиной – само собой, стягивая веревки сверх всякой меры – тот спрашивал себя, можно ли считать первый бой выигранным.

Точного ответа не было.

 

Глава пятнадцатая

Восточная граница Земли тельцов, город Арисса. Первый день Арисской ярмарки.

Хоть ярмарка и принадлежала Ариссе, торговля по большей части шла на стихийном базаре, что каждый год прорастал за одну ночь на поле, раскинувшемся у подножья холма. В крепости продавали лишь деликатный товар, требующий особой охраны – драгоценности, оружие, породистых скакунов. Большинство купцов ночевало здесь же, в поле, у своих прилавков, лишь самые богатые останавливались в единственном постоялом дворе Ариссы, платя жадобе-хозяину вчетверо, а то и впятеро против обычной таксы, или снимали углы у горожан.

Девятнадцатилетний Ашшави Тей, младший сын Ашшави Мийе, одного из богатейших купцов Земли овнов, номинально был как раз одним из таких привилегированных счастливчиков. «Номинально» – потому что месяц назад по приказу разбойничьего атамана с отца и старших братьев Тея живьем содрали кожу, а все имущество забрали в казну. Мать и сестры успели покончить с собой прежде чем до них добрались живодеры Глаза. Тей спасся чудом: за день до катастрофы отец отправил его и своего главного приказчика Меххема с караваном в соседнее селенье забрать товар у поставщиков. На обратном пути бедняга и узнал об ужасе, постигшем его семью.

Справив в чистом поле тризну по погибшим родным, и возблагодарив Овна за то что пощадил хотя бы его, несчастный молодой человек, по совету Меххема, повернул караван на запад, и повел окольными дорогами в Землю тельцов на Хлебную ярмарку, куда каждый год наезжал с отцом и братьями, и где товар его родителя был в огромной чести. Прибыв на место, Тей решил поселиться в том же доме, где всегда останавливался отец – в тихом особнячке на Инжирной улице, что начиналась у Базарной площади и тянулась до восточной окраины Ариссы. Четырех из пяти работников, выживших вместе с Теем, пришлось, правда, оставить в палатке за городскими стенами: за их постой просто нечем было заплатить. Купец и сам охотно остался бы со своими людьми, но честь семейства Ашшави не позволяла его главе останавливаться в неподобающих местах.

Для большей солидности (так по молодости лет он убеждал себя, хотя прекрасно знал, что просто не справится с делами без этого человека), Тей взял с собой ушлого лысоватого толстяка Меххема.

На время ярмарки и туземцы, и приезжие проникались благодушием и терпимостью – качествами, столь редкими в другие времена. Даже скорпионы, мерзкие скорпионы, извечные враги овнов и тельцов, и те могли свободно расхаживать по городу и его окрестностям, не опасаясь нападений. Сказать по правде, своей безопасностью они были обязаны не столько духу всеобщего ярмарочного примирения, сколько жестким эдиктам о защите торговли, ежегодно издаваемым Сыном Тельца. Соблюдение этих эдиктов контролировали особые чиновники, тайным образом отправляемые из столицы то на одно, то на другое провинциальное торжище. Их стараниями за притеснение иноземных купцов можно было лишиться не только имущества, но и головы.

Итак, первый день ярмарки, раннее утро, Арисса, Инжирная улица, комната на втором этаже двухэтажного дома, выходящая окнами на крытые черепицей прилавки базара, за которыми гигантским каменным клыком впивалась в небо Башня Тельца.

Ашшави Тей, взвинченный предстоящей ярмаркой, проведший всю ночь в думах о ней, и лишь перед рассветом сумевший забыться зыбким тревожным сном, проснулся, разбуженный тихим в дверь.

– Можно, господин? – послышался голос приказчика, и сразу, без паузы, дверь отворилась, и на пороге возник Меххем. Он был в суконных штанах и тонкой «выходной» накидке с узором в виде синих волн. Сочтя, что сполна отдал дань своей роли слуги, произнеся «господин», толстяк шагнул через порог и вперил в Тея укоризненный взгляд.

– Ашшави обожают валяться в постели. Хоть ты возьмись за ум, а?

– Отстань! – буркнул Тей. – Я всю ночь глаз не сомкнул.

– А я тебе говорил: выпей настойки! – Меххем выудил из-за пазухи крошечную фляжку из сушеной тыквы. – Я что, зря ее таскаю все это время?

– Таскай сколько угодно. Я дурею с двух глотков этого зелья, а мне сегодня нужна свежая голова. Мне еще идти на жертвоприношение в храм.

– «Свежая голова», – передразнил Меххем. – Посмотрись в зеркало, конечно, если не боишься привидений. Люди будут молиться об удаче в делах, а ты своей зевотой и красными глазами разгонишь всю божественную благодать. В лучшем случае опозоришь фирму, в худшем – тебе переломают ребра.

– А то я не опозорю фирму, если вместо себя пошлю в храм приказчика, – возразил Тей.

Меххем всплеснул руками:

– А то твой папаша, да будет ему светло в Тени, не отправлял меня на молебны! Он был не дурак до бабенок, если ты не знал, и выпить любил, особенно после долгого перехода. Помню, сколько раз…

– Не тронь отца, – прошипел Тей.

– Прости, – приказчик на секунду смешался, но тотчас снова взял себя в руки: – Но послушай, каковы бы ни были причины, на жертвоприношениях я частенько его заменял. Я понимаю, тебе не терпится заявить всему миру, что теперь ты – глава семейства, и дело твоего отца в надежных руках. Ты потому не спал всю ночь, ворочался, думал, с кем встретиться, что сказать, как ловчее ударить жертвенную птицу, чтоб кровь брызнула фонтаном, а не сочилась по капле. Так?

– Н-ну да, – пробормотал, сконфузившись, Тей. – А откуда ты знаешь?

– А то Меххем не был молодым, – хмыкнул приказчик. – А то Меххем не ездил сюда с каждым из твоих старших братьев по мере того как они мужали, да улыбнутся они нам из Тени. У тебя было слишком мало времени на подготовку. Ты здесь почти никого не знаешь, не знаешь с кем и о чем говорить, не знаешь, кому что предлагать и за какую цену. А почти все сделки хороший купец совершает в первый день ярмарки, во время молебна и жертвоприношений. Ты что, хочешь с утра до ночи стоять за прилавком, зазывая покупателей, как какой-нибудь неудачник?

– Но тогда возьми меня с собой, чтобы я мог научиться! – вскричал юноша.

– А как быть с девчонкой, которой ты вчера пускал пыль в глаза? – напомнил Меххем. – Между прочим, очень важное знакомство. Твой отец, да будет Тень благосклонна к нему, много лет подбивал клинья под этого Яссена, а тут раз – и его наследник одним махом очаровал дочку самого Верховного жреца Ариссы. Ведь ночью ты не только о сегодняшней церемонии думал, а?

– Убирайся к воронам! – вспыхнул юноша.

Приказчик коротко хохотнул в ответ.

– Не робей, Ашшави. Обслужи девчонку по первому разряду, и отхватишь лучшего постоянного клиента в этих краях. Только не переусердствуй, помни кто ее папаша. А ближе к вечеру я сведу тебя со всеми, кто хоть что-то значит в благословенной Ариссе.

«Обслужи девчонку» – думал Тей час спустя, раскладывая свой товар под навесом в небольшом внутреннем дворике. – «Обслужи, да так, чтобы и она была довольна, и папаша оказался не в претензии». Неподалеку, бросая на паренька зазывные взгляды, мела каменные плиты двора усатая и косолапая дурочка Хелоша, тридцатилетняя дочь хозяина дома, и соседство этой пародии на женщину придавало слову «обслужи» еще более двусмысленный и весьма неприятный оттенок.

Выкладывая отрезы, Тей старался подбирать их так, чтобы лежащие рядом подходили друг другу по цвету, по качеству, по назначению. Говорят, отец знал чуть не сотню способов так разложить товар, чтобы у клиента захватило дух и разбежались глаза, чтобы руки его сами потянулись к тканям, а когда будет выходить из лавки, чтоб спины его слуг трещали от тяжести покупок. Юноша горько вздохнул: отец, отец, где теперь твои уменья? Где твои старшие сыновья, на обучение которых ты потратил столько сил – и все лишь для того, чтобы боги посмеялись над тобой, вверив дело всей твоей жизни этому вечному оболтусу, самому младшему твоему отпрыску!

Дело шло неважно. Можно было бы спросить совета у Меххема, по части умения ввернуть товар покупателю он и отца мог за пояс заткнуть, но выжига приказчик давно умчался в храм, прихватив с собой вечный запах пота, который не могла перебить даже самая пахучая ароматическая присыпка, свои сальные шуточки, и бесценный опыт. Сделки он отправился заключать, как же! Скорее пошел собирать слухи и сплетни. С возрастом Меххем сделался любопытен и болтлив как старая баба.

Но мешало не только отсутствие опыта. Из головы не шла девчонка, что сегодня должна была явиться за покупками. Вчера Тей не сводил глаз с ее очаровательного личика и стройной фигурки, пока она, окруженная стайкой подружек, прищелкивая языком и ахая, разглядывала и ощупывала товар. Хвала небесам, рядом оказался Меххем, иначе Тей, пожалуй, раздарил бы половину запасов. Вечером у них с Меххемом состоялся на эту тему крупный разговор, и юноша поклялся, что не наделает глупостей, не опустится ни на дзанг ниже условленной между ними цены, и что когда приказчик вернется из города, фирме все еще будет чем торговать.

И вот теперь, занимаясь своим нудным делом, Тей нет-нет, да поглядывал на солнце, что упрямо карабкалось все выше и выше по небосводу. К неудовольствию юноши, его первая покупательница заметно опаздывала.

 

Глава шестнадцатая

Восточная граница Земли тельцов, город Арисса. Первый день Арисской ярмарки.

Самый дурацкий поступок, который в отношении дочери мог совершить отец Найаны – это посадить ее под замок. Девушку заперли в ее комнате, отослав нянек, и приставив к дверям двух дюжих безъязыких евнухов из Земли рыб, которых Яссену когда-то подарил сам Сын Тельца, и которых жрец до поры держал при кухне. Фрукты, немного сыра и мяса, кувшинчик разбавленного вина, флейта, лампа, склянка с маслом к ней, и охапка папирусов со сказками и нравоучительными историями – вот и все, что утром выделил ей от щедрот вставший не с той ноги папенька. Такой поворот стал для Найаны пренеприятным сюрпризом: раньше, после не так уж и редко случавшихся вечерних размолвок, к утру отец всегда отмякал и, когда в душе его суровость жреца окончательно проигрывала схватку с родительской любовью, он, не в силах вынести полный невыразимого упрека взгляд ее угольно-черных глаз, обычно позволял дочери даже больше, чем она просила накануне. Теперь же…

Теперь же сиди на обитой тонкой кожей прикроватной скамеечке, или валяйся в постели, или ходи из угла в угол, или разглядывай свое отражение в зеркале, или займи себя чем-нибудь другим – чтением, вышивкой, музыкой, – все равно останешься здесь, как птица в клетке.

Найана фыркнула, топнула ногой. Бросила косой взгляд в окно, на расчерченный прутьями решетки солнечный диск, поднявшийся уже высоко, даже слишком высоко, чтобы можно было вот так просто сидеть, ничего не предпринимая, и снова топнула. Яркое пятно, нарисованное утренним лучом на расстилавшемся под ногами ковре, навеяло мысли о великолепных сукнах, что привез этот мальчишка из Земли овнов. Найана даже зажмурилась, вспоминая такие живые, такие нежные цвета, почти физически ощущая, как скользит между пальцами драгоценная почти невесомая ткань.

Видение побудило к действию. Подбежав к запертой двери, массивной как крепостные ворота, девушка замолотила в нее кулаками:

– Эй, откройте! Выпустите меня, эй! Так не честно!!!

Ответом была лишь гулкая тишина запечатанного склепа. Оставив дверь, Найана в сотый уже, наверное, раз подбежала к зарешеченному окну. Утренний ветер обдал лицо робким осенним теплом, с улицы донеслись обрывки чьего-то разговора, шелест листьев, и отдаленный гул Большого Гонга. Этот последний звук означал, что частные жертвоприношения в храме закончились, и скоро начнется общая молитва Тельцу, сопровождаемая раздачей жертвенных плодов. Потом на кафедру взойдет ее отец, чтобы прочесть проповедь, сказать напутственное слово, и благословить купцов на честный торг.

Найана ухватилась за прутья решетки, и дернула что было сил. Безнадежно! Клетка. Запертая клетка. Ей никогда не выбраться отсюда.

На секунду в душу закралась мысль о капитуляции. Смириться, дождаться отца, повиниться… Он добрый, он пожалеет и разрешит… Ей даже представилась печальная всепонимающая улыбка, освещавшая его лицо всякий раз, когда она приходила просить прощения…

Просить прощения?!! – Найана в гневно тряхнула головой, отчего черные пряди волос взметнулись подобно крыльям хищной птицы. – Мириться?! Никогда!!! Не она начала эту войну, не ей и выбрасывать белый флаг!

От накатившей волны гнева у девушки на миг перехватило дыханье. Нет, никакого мира! Мало того – она костьми ляжет, но не допустит того, чтобы отец, вернувшись домой, застал ее здесь, взаперти, покорно ожидающую, пока он явится и освободит из заточения собственную дочь! Выскользнет, вырвется. Обратится воробьем и вылетит в окно. А нет – так наложит на себя руки!

Взгляд Найаны вновь заметался по комнате в поисках средства к спасению. Кровать, скамья, сундук с нарядами, зеркало, столик, уставленный баночками и флаконами, стол побольше, на нем – папирусы и горящая лампа… Лампа… Лампа… Язычок пламени над глиняным носиком, похожий на гибкую рыжую танцовщицу, на несколько мгновений приковал внимание. В голове зародился некий план, такой же зыбкий и изменчивый… Девушка снова обвела глазами комнату, теперь уже почти наверняка зная, что ей нужно. Открыла сундук и, запустив руки по самые плечи, долго шарила в его деревянной утробе. Когда искомое было извлечено на свет, дочь жреца обратилась к столику с духами и притираниями, и спустя минуту отобрала два больших флакона. Потом снова обратила все свое внимание на лампу…

Пришлось повозиться, но она справилась, и скоро в углу комнаты отчаянно чадила куча тряпья, щедро политая духами, мазями и притираниями. Дым валил сизыми клубами, быстро заполняя комнату. Становилось трудно дышать, но девушка, закрыв лицо платком, ждала и ждала того момента, пока все помещение погрузится в липкий удушливый мрак. Главное, чтобы ворвавшись в комнату, ее тюремщики ничего не смогли разглядеть. Наконец, когда стало совсем невмоготу, Найана замолотила кулаками в дверь:

– Пожар! Пожар! Пожааар!!!

Ничего не происходило, за дверью не раздалось ни звука. Найана попыталась крикнуть еще раз, но едкий дым разрывал легкие, и она закашлялась. Ее охватил ужас. Великий Телец, что если эти два борова, эти евнухи, оставили пост, и по старой привычке уковыляли на кухню! Она ведь задохнется, задохнется, даже если сумеет погасить собственноручно разведенный костер!

Подвывая от страха, Найана ощупью нашла табуретку, и со всей силы швырнула в дверь.

На этот раз ее услышали. Кто-то закричал, откликнулись несколько голосов, потом снаружи донеслась судорожная возня (кто-то в спешке пытался открыть засов, а он как назло не поддавался). Так же ощупью, девушка примостилась в уголке возле двери и, присев на корточки, почти теряя сознание, молила богов о том, чтобы те поторопили ее спасителей. Наконец дверь распахнулась, комната наполнилась топотом и надсадным кашлем. В затянутом дымом помещении поднялась суматоха. Кто-то сипло выкрикивал имя молодой хозяйки, кто-то бросился к окну, двое сшиблись лбами, кто-то упал. Когда неразбериха достигла апогея, Найана метнулась к прямоугольнику двери, пересекла внутренние покои, и через минуту вырвалась на улицу. В легкие хлынул одуряюще свежий утренний воздух, Найане пришлось приложить невероятное усилие, чтобы не лишиться чувств.

Улица была пустынна, и девушка смогла незамеченной пройти два или три квартала. Ее мутило, колени подгибались, она двигалась на одном лишь упрямстве, и позволила себе остановиться, только добравшись до небольшого открытого водоема – их было несколько вокруг Цитадели, внутри которой, в храме, сейчас приносил жертвы Яссен. Вода в эти водоемы поступала по трубам из подземного озера, и качали ее городские заключенные. Тот водоем, у которого остановилась Найана, располагался на площади у запертых главных ворот Цитадели, обрамленных двумя массивными сторожевыми башнями, хмуро и подозрительно взиравшими на девушку прямоугольниками бойниц. Слева от Цитадели, за рядами казарм высилась городская стена, справа тянулся квартал ремесленников, за ним – жилые кварталы, а за ними, чуть в сторону – рынок, окруженный домами купцов. Туда-то Найане и было нужно.

Вспомнив о цели побега, Найана бросила взгляд на свое отражение в воде, охнула и, выудив из складок платья гребень, принялась расчесывать волосы. От них пахло гарью, от всего ее тела и от одежды пахло гарью. Идти куда-либо в таком виде было немыслимо, тем более отправляться к тому молодому купцу. К тому же, у беглянки не было с собой ни монеты, и не было ни сопровождающих, ни слуг – а нести покупки самой девушке ее положения просто не престало. Показываться дома она тоже не собиралась: злость на отца все еще клокотала в груди, и Найана скорее ушла бы из города, чем вернулась сейчас домой. Однако и оставаться здесь тоже было нельзя: отец наверняка уже начал проповедь, а стало быть, скоро конец церемонии, и самое позднее через полчаса возглавляемая Яссеном торжественная процессия купцов и горожан выйдет из храма и, миновав ворота Цитадели, двинется к рынку. Самые нетерпеливые уже должны покидать храм и спешить на базарную площадь, на ходу давая распоряжения приказчикам.

Самые нетерпеливые… Найану вдруг поразил вид запертых ворот, вид площади, такой тихой и пустынной, что казалось, будто она расположена в мертвом городе, давно покинутом людьми. Ведь несмотря на всю набожность жителей Земель Зодиака, никогда не было такого, чтобы кто-нибудь не улизнул с молебна пораньше, чтобы не было опоздавших, желающих поспеть хотя бы на проповедь, чтобы в ожидании хозяев не слонялись у ворот приказчики и слуги, чтоб не судачили в теньке в ожидании клиентов носильщики, писцы, торговцы снедью, водоносы, проститутки… И не было такого, чтобы из храма не доносились пронзительные взвизги флейт и гулкие удары гонга, отмеряющие каждый этап ритуала. Где, где это все? Почему Цитадель выглядит так, будто у городских стен стоит враг? Почему заперты ворота? Почему даже возвышающиеся между башен золоченые рога над куполом храма не сверкают в лучах восходящего солнца, будто покрыты копотью?

Найане вдруг стало жутко, дурнота, которую она испытывала все это время, вдруг забылась. На несколько мгновений девушке показалось, что какое-то злое колдовство действительно перенесло ее в один из тех мертвых городов, о которых порой рассказывают купцы. Зябко поежившись, она бросила тревожный взгляд по сторонам. Телец Всеблагой, что же все это значит!

Внезапно ее привлекло движение у подножия правой башни. Низенький лысоватый мужчина осторожно выглянул из-за угла и окинул площадь тревожным взглядом. Издали трудно было разглядеть, но, кажется, лоб его украшала татуировка овна. Увидев Найану, мужчина вздрогнул, сделал едва уловимое движение назад, но тотчас остановился, не сводя с нее глаз. Найане подумалось, что она недавно где-то видела этого человека, секунду спустя он вдруг улыбнулся, и тут она вспомнила его: это был приказчик того самого купца, к которому собиралась сегодня. Как же его зовут… Меххем? Да, Меххем.

По всему было видно, что приказчик в свою очередь узнал госпожу, сделавшую в его лавке приличный заказ. Он двинулся к ней, низко кланяясь, и выказывая всю возможную почтительность, но движения его, как показалось Найане, были чуть более торопливы, чем подобает, и беспокойны, будто ритуал приветствия казался ему в эту минуту неуместным.

Когда он подошел вплотную и в очередной раз поклонился, Найана поднялась ему навстречу.

– Приветствую, почтеннейшая Яссени, – улыбаясь, проговорил Меххем. Похоже, он не знал куда девать руки – то потирал ладонь о ладонь, то сцеплял пальцы в замок, то прятал руки за спину.

– Здравствуй, Меххем, – просто ответила девушка. – Можешь мне сказать, что происходит? Ворота заперты, никого нет…

– Твой отец, светлейшая… – Меххем на мгновение запнулся, но Найана была слишком взбудоражена событиями этого утра, чтобы заметить паузу. – Твой отец приказал запереть ворота, чтобы люди не шмыгали во время молебна туда-сюда, как это обычно бывает. Он сказал, что надвигается война, и не стоит небрежением и суетой раздражать богов.

– Вот как? – проговорила Найана. – Да, на него это похоже. Но ты, как я погляжу, все-таки улизнул…

– Увы! – всплеснул руками приказчик. – Ведь никогда не знаешь, что страшней для торговца – гнев Двенадцати Небожителей или недовольство одного клиента. Могу ли я приносить жертвы богам в тот час, когда прекрасная дочь самого Яссена должна явиться в мою лавку за покупками. Да пусть лучше пожрет меня Тень, если я не расшибусь в лепешку, чтобы тебе угодить! Но… я вижу, ты без носильщиков, без слуг… Светлейшая, ты отменяешь сделку?!

Меххем выглядел таким потешно-расстроенным в эту минуту, столько трогательной искренности вложил в свое последнее восклицание, что девушка растерялась. Она не собиралась рассказывать о размолвке с отцом, но другие объяснения просто не шли в голову. К тому же, толстячок глядел на нее таким печальным взглядом… а ведь именно из-за нее он покинул молебен, рискуя накликать на свою голову гнев богов.

– Нет, что ты, – промолвила Найана. – Я ничего не отменяю, просто… Ну, дома случился небольшой пожар, слуги бросились тушить… а я решила пока пройтись по свежему воздуху…

– Пожар! – Меххем округлил глаза. – Какое несчастье! Надеюсь…

– Нет, нет, все в порядке! – перебила Найана. – Упала лампа, много дыма, мало огня, ничего страшного. Слуги проветривают комнаты, и когда закончат, я возьму кого-нибудь из них и приду…

– Но зачем ждать! – воскликнул приказчик. – Идем, я дам тебе в помощь своих слуг.

– Но у меня и денег сейчас нет, – запротестовала Найана.

– Я что, не поверю в кредит дочери главного жреца?! – загорячился Меххем. – Пусть Овен превратит меня в жабу, если я оскорблю тебя недоверием!

– Но мне не престало… – начала было девушка, но напористый приказчик оборвал ее:

– Я вот что тебе скажу, светлейшая. Идем, пока не закончился молебен, и пока все наши товары в целости. Ты ведь знаешь, какие у нас ткани. Едва начнем торговлю – их сметут, оторвут с руками! В лавке будет не продохнуть, будет толпиться весь город. Тебе что, хочется толкаться среди купчих и офицерских жен? Пойдем сейчас, и сможешь без спешки выбрать самые лучшие материи. У меня есть пара таких отрезов – у жены самого Сына Овна, мир ее праху, не было такой красоты! Сторгуемся – и все женщины этого города умрут от зависти, когда ты появишься в платье из моей ткани! Сватов у твоих дверей будет роиться больше, чем пчел на летнем лугу. Небом клянусь.

Найана и сама не заметила, как под эти разговоры Меххем увлек ее к улице, ведущей к рынку.

Они были уже далеко, дома, сомкнувшись, закрыли собой Цитадель, и слуха Найаны не коснулись звон оружия, крики ужаса и стоны умирающих, вдруг заполнившие все пространство под сводами храма. Будь она повнимательней этим утром, то заметила бы, как вжимает голову в плечи сладкоречивый Меххем, как косится назад, и какие усилия прилагает, чтобы не припустить бегом, но двигаться неспешной размеренной походкой.

 

Глава семнадцатая

Западная граница Земли водолеев, лагерь армии атамана Глаза. Первый день Арисской ярмарки.

Кинжал был готов к тому, что его оставят до самого вечера не только без еды, но и без питья. Не из жестокости даже, а из равнодушия, попросту не озаботившись такими мелочами. Атаман сказал, что пленник понадобится ему вечером для разговора – подчиненные эти слова для себя в форму приказа переосмыслили: обеспечить сохранность пленника до вечера. Чтобы, во-первых, был к тому времени еще жив, а во-вторых, не поменял радикально своего местоположения.

Для выполнения второй задачи связанные за спиной руки Кинжала привязали к толстому стволу дерева. Накоротко привязали, но без излишних издевательств: пленник мог достаточно свободно выбирать между сидячим и лежачим положением. Кинжал, в планы которого побег не входил, все же не смог побороть искушения попробовать ослабить узлы. Этого требовала сама природа человеческая. Впрочем, все усилия были абсолютно тщетны, вязать Званцо умел. И все же, насколько возможно удобно устроившись на боку, Кинжал нет-нет да и возобновлял безнадежные и ненужные попытки, бережно ощупывая пальцами тугие переплетения веревки.

Что же касается необходимости оставить пленника в живых, то и для этого было сделано все, что требуется: а именно, его никто больше и пальцем не тронул. Про него словно бы забыли на время, и даже никакой специальной стражи выставлять не стали. Впрочем… какая нужна стража, если ты привязан к дереву в самом центре вражеского лагеря.

Приказа же кормить или поить никто не давал. О смерти от голода или жажды говорить не приходилось, так что Кинжал на подарки судьбы особо не рассчитывал. Однако пить хотелось, и чем выше поднималось солнце, тем сильнее. В полдень же одна из последних попыток осени притвориться летом начала доставлять Мекиту изрядные неудобства. В конце концов, он пришел к выводу, что никакого ущерба его гордости нанесено не будет, если он попросит воды.

Одна беда: просить было не у кого. Вот когда Кинжал с удивлением обнаружил в себе некоторую досаду по поводу отсутствия рядом с собой парочки бравых караульных. Конечно, в вышколенной армии караульным запрещено не то что общаться, а даже слушать охраняемых, но – если судить по всему увиденному – к перечню неоспоримых достоинств орды Глаза железная дисциплина не относилась.

Увы, Кинжал был предоставлен самому себе. Ну и дереву, если так можно сказать. Дерево закрывало от прямых лучей солнца, к дереву можно было довольно удобно прислониться, но как собеседник оно не смогло бы конкурировать с самым тупым из бандитов Глаза.

Орать же во все горло в толпу: «Эй, дайте воды!» Кинжал считал ниже своего достоинства. Считал он так довольно долго, два часа, а, может, и три, но затем начал сомневаться в непоколебимости своей позиции. Если б еще имелась хоть какая-то уверенность в том, что такой крик приведет к положительному результату…

Кинжал пытался отвлечься. Думать о чем угодно, кроме воды. Боги еще не придумали занятия более безнадежного! Вообще трудно по заказу не думать о чем-либо, но не думать о воде, изнывая от жажды!..

Как раз в тот момент, когда Кинжал, усиленно заставляя себя размышлять исключительно о предстоящем разговоре с Глазом, мысленным взором видел как тот протягивает ему большой запотевший кувшин, лицо капризной Удачи озарилась улыбкой.

Мимо Кинжала – совсем рядом – шла девушка. И даже бросила в его сторону полный любопытства взгляд. Раньше Мекит ее не видел, да он вообще не видел ни одной женщины в армии Глаза. Густая челка до самых бровей не позволяла разглядеть татуировку на лбу, но судя по одежде, девушка родилась в одной из восточных Земель. Близнецы или стрельцы… возможно, рыбы. Впрочем, сейчас это интересовало Кинжала в последнюю очередь.

– Красавица! – воззвал он, быстро поднявшись и постаравшись усесться с самым непринужденным видом, насколько это позволяли связанные за спиной руки.

Девушка остановилась в шаге от пленника и теперь разглядывала его пристально и без тени смущения. Что ж, это дало возможность и Кинжалу рассмотреть ее получше. Между прочим, она действительно была красива. Быть может, на вкус Мекита чуть крупновата – он всегда предпочитал женщин невысоких и стройных до худобы – но хороша. Черные волосы до плеч обрамляли плавный овал лица. Глаза, широко раскрытые, тем не менее вовсе не казались удивленными или тем более наивными – взгляд был лукавым и ироничным. Уголки пухлых губ едва заметно приподнимались, выдавая привычку их обладательницы много и с удовольствием смеяться.

Платье – обернутый от груди до колен длинный отрез грубой ткани – не позволяло в полной мере оценить фигуру девушки, лишь обозначая контуры высокой груди, узкой талии и красивой линии бедер.

Кинжал оторвался от созерцания, напомнив себе, что при всей приятности этого занятия, жажда от этого не уменьшается. Да и элементарная вежливость требовала продолжения начатого по его инициативе разговора.

– Извини, что отрываю тебя от важных дел, которыми ты, несомненно, занималась, – Кинжал растянул губы в улыбке. – Но мои друзья, – он обвел глазами лагерь, – так увлеклись, что забыли обслужить мой столик.

Девушка прыснула, но ничего не сказала в ответ. Воодушевившись и такой реакцией, Мекит продолжал:

– Врожденная застенчивость не позволяет мне указать им на эту досадную оплошность. Ведь это может их огорчить. Между тем, ситуация складывается таким образом, что… – он красноречиво, как ему показалось, облизал губы.

Однако девушка продолжала молчать.

– Да-а… – протянул Кинжал, глядя в сторону. – В былые времена женщины умели понимать намеки мужчин с полуслова.

– Тебе об этом мама рассказала? – сказала вдруг девушка, и Мекит от неожиданности поперхнулся.

– Что? – только и смог он выговорить, откашлявшись.

Девушка засмеялась откровенно, хотя и негромко, обнажив белоснежные зубы:

– Про былые времена. И про женщин.

Кинжал с испугом почувствовал, как щеки у него заливает краской. У него, у Кинжала, отправившего в Тень Зодиака восьмерых стражников и еще парочку собутыльников, не сошедшихся с ним во мнениях во время бурных посиделок! Да что ж это такое! Не мальчишка же он, в самом деле!

Отсмеявшись, девушка продолжила, чуть склонив голову набок:

– А этот… как ты сказал?.. намек, – она прищелкнула пальцами, – я поняла сразу. Да тебе и говорить что-то было необязательно, до того выглядишь жалко. Но я жду, когда ты вежливо попросишь меня о том, что тебе надо, вместо того, чтобы извергать фонтаны красноречия.

Мекит наконец справился с собой и даже сумел вполне добродушно улыбнуться. Обижаться на эту так дерзко отбрившую его особу почему-то совершенно не хотелось. И мучившая его жажда к этому не имела никакого отношения.

– Извини, – сказал он. – Я действительно очень хочу пить и прошу тебя сжалиться над несчастным пленником, подвергшимся несправедливым…

Девушка, поджав губы, строго погрозила Кинжалу пальцем, и он осекся.

– Будь так добра, принеси мне, пожалуйста, пару глотков воды, и я вознесу молитвы за твое благополучие во всех двенадцати храмах Земель Зодиака! – почти скороговоркой выпалил Мекит.

– Не слишком ли много за два-то глотка? – девушка поцокала языком. – Пожалуй, принеся тебе полный кувшин, я совершу неплохую сделку. Буду обеспечена благословением богов на всю оставшуюся жизнь.

Продолжая смеяться, она пошла вглубь лагеря, оставив Мекита раздумывать, направилась ли она за водой для него или просто продолжила свой путь, мимоходом от души повеселившись над беспомощным пленником.

Пока она не скрылась из виду, он смотрел ей вслед, и это само по себе было занятие достойное того, чтобы предаваться ему снова и снова. Ткань платья при ходьбе туго облегала крутые бедра, еще больше подчеркивая узость талии. Мекит прикидывал, можно ли обнять эту талию двумя ладонями, и не скрывал от себя, что не прочь бы провести эту проверку на практике.

Красавица отсутствовала ровно столько времени, сколько потребовалось Кинжалу, чтобы убедить себя в извечном коварстве женщин. Появилась она неожиданно, совсем не с той стороны, куда с надеждой всматривался Мекит. В руках у нее, как и было обещано, влажно поблескивал на солнце небольшой кувшин. Кинжал сглотнул.

Девушка поставила кувшин перед ним на землю, но уходить не спешила.

Мекит впился взглядом в вожделенную воду, потом медленно поднял глаза на ту, что спасла его от жажды, но в качестве платы, как видно, назначила еще один повод для насмешки.

– Не знаю, обратила ли ты внимание, но мои руки сейчас несколько заняты, – по мере сил спокойно сказал Кинжал.

Лицо девушки тоже сохраняло невозмутимое выражение, но заметно было, что дается эта невозмутимость ценой немалых усилий.

– Да, но твой язык свободен – по крайней мере, в те редкие моменты, когда не мелет чепухи, – сказала она. – Кувшин полон до краев, и ты вполне способен до него дотянуться.

Мекит глубоко вздохнул.

– Как тебя зовут, спасительница?

Прежде чем ответить, девушка выдержала довольно продолжительную паузу. Но Мекит запасся терпением, к тому же он почувствовал, что жажда мучит его уже не так сильно.

– Юмила. А ты и вправду Кинжал? – голос красавицы впервые дрогнул, любопытство, скрытое за толстым слоем насмешливости, наконец-то проглянуло наружу.

– Да! – Никогда еще Кинжал не испытывал такой гордости за свое имя. Что ж, быть может, слава – не такой уж бесполезный довесок к добытым дзангам…

Юмила изящным движением присела рядом на землю, явив взору Мекита очаровательно круглые колени. Было ли это совершенно невинным действием или отработанным элементом обольщения – Кинжал еще не дожил до возраста, когда задумываются над подобными глупостями.

– Неужели ты действительно зарезал всех стражников, которые пытались тебя поймать?

Да уж, подумал Кинжал, теперь понятно, почему мудрецы говорят, что дела человеческие отбрасывают свою тень на закате… Но вслух сказал другое, надев маску запредельной скромности:

– Им просто не стоило становиться у меня на пути. На самом деле мне пришлось убить только тех, кто подобрался ко мне слишком близко.

Затем Кинжал помолчал и добавил в приступе необъяснимой откровенности:

– И их было всего восемь.

Но и эта цифра произвела на Юмилу впечатление. Глаза ее раскрылись еще шире, хотя это казалось невозможным, дыхание чуть участилось.

– Мне жаль, что тебя сегодня убьют, – сказала она с той душевной простотой, что свойственна большинству женщин и порой вгоняет в ступор большинство мужчин.

Нельзя сказать, будто эти слова оставили совершенно равнодушным Кинжала – войдя в резонанс с копошащимся на дне души страхом, они заставили сердце сбиться с привычного ритма. Но внешне он не показал этого никоим образом. Наоборот, позволил себе беззаботно хохотнуть и придал голосу веселость с легким оттенком надменности:

– Меня?! Что ты, Юмила, мы же с Глазом вот так… – Мекит вознамерился потереть указательные пальцы обеих рук друг о друга и был весьма раздосадован невозможностью проделать это – по крайней, мере на глазах девушки. – В общем, мое нынешнее положение – это что-то вроде старой доброй дружеской шутки. Вечером ты увидишь, как близки мы с Глазом.

На этот раз Юмила не улыбнулась.

– Глаз – не знаю… А вот Званцо тебя точно не любит. Сильно не любит.

Кинжал фыркнул – хотя снова кто-то невидимый сыграл отвратительную мелодию на его нервах:

– Кого волнует мнение этого недомерка?

Юмила опустила глаза и закусила нижнюю губу. Столь явные признаки волнения не укрылись от взгляда Мекита, но неуместность и несвоевременность расспросов была очевидной. Поэтому он быстро сменил тему:

– По-моему, ты собиралась помочь мне напиться…

Еще секунду или две взор девушки продолжал оставаться тревожным, но вот уже в глазах снова заплясали веселые бесенята.

– Я? Что-то я такого не припомню.

Кинжал картинно закатил глаза.

– Ах, да! Я совсем забыл. Чтобы от тебя чего-то добиться, необходимо соблюсти все формальности процедуры вежливой просьбы. Без этого ты не подашь глотка воды умирающему от жажды. Так я прошу, о прекраснейшая, снизойди с пьедестала своей божественной красоты до простого смертного, умоляющего тебя…

Юмила засмеялась, прервав его:

– Знаешь, мне нравится общаться с тобой. Ты галантен и обходителен, говоришь много комплиментов… и при этом совсем не распускаешь руки!

Продолжая смеяться, она поднесла кувшин к губам юноши. Мекит сделал несколько больших жадных глотков и лишь затем, не переставая пить, поднял глаза на девушку.

В этом положении челка уже почти не мешала увидеть ее лоб.

Мекит увидел. Глаза его начали вылезать из орбит, он резким движением подбородка оттолкнул кувшин от себя. Вода плеснула на колени Юмилы.

Шрам был тонким, бледным и почти незаметным – хотя зачастую Нерожденные специально подкрашивали свои позорные шрамы красной или лиловой краской. Но он был – длинный продольный шрам на безобразно чистом, не занятом татуировкой лбу.

Кинжал глотал ртом воздух. Выражение лица Юмилы медленно менялось, пока не дошло до каменной непроницаемости.

Плотно сжав губы, она поставила кувшин на землю, порывисто встала и пошла прочь. Походка ее была совсем не такой плавной, как несколькими минутами ранее, каждым шагом она словно старалась раздавить, растоптать охватившую ее злость.

– Постой! – крикнул Мекит.

Крикнул, прежде чем осознал, что делает. Прежде чем понял, что на самом деле желает, чтобы Юмила остановилась.

Она замерла и несколько мгновений стояла неподвижно. Затем обернулась и сказала, глядя куда-то выше головы Кинжала:

– Что? Ты хочешь еще пить? – голос ее был холоден и спокоен, но губы слегка дрожали.

– Нет… – Мекит хотел что-то сказать, но не мог подобрать слов. Это неудивительно, ведь он собирался объясниться с девушкой до того, как выяснил отношения с самим собой. – Прости меня, Юмила, – только и сказал он.

Постояв еще немного, Юмила усмехнулась, но в той усмешке не было и следа веселья или озорства. После чего девушка ушла.

Осенние вечера коротки. Вот только что, казалось, солнце стояло в зените, поливая золотым светом землю – и уже скатилось со своей гордой высоты, уже касается диском горизонта, словно солнцу, как и простым смертным, спуск с горы дается гораздо легче подъема.

Для Кинжала время пролетело и вовсе незаметно. Он пребывал в преотвратительнейшем расположении духа и сам не мог как следует понять почему. Он хотел бы видеть причину в том, что, находясь в неведении, вел любезную беседу с Нерожденной. Теперь же, когда постыдная тайна раскрылась, ему как всякому порядочному человеку неприятно об этом вспоминать.

Но дело было не в том, и Кинжал не мог себя обмануть. Юмила понравилась ему, когда ее происхождение было загадкой, – и это еще можно было стерпеть. Но она продолжала нравиться и сейчас, а вот это уже никуда не годилось. Мекит чувствовал стыд за свой естественный порыв, за презрительное выражение лица, за полный неприязни взгляд и никак не мог от этого избавиться.

Время от времени он старательно переключал мысли на свое задание, на такой уже близкий разговор с Глазом и, тринадцатый бог, на необходимость выжить. Он спрашивал себя, действительно ли выбранный им безумный план был единственно возможным. Теперь задаваться этим вопросом казалось несколько запоздалым, но… и сейчас Кинжал был уверен, что другого пути у него не было.

Можно было прийти в лагерь Глаза в качестве дезертира объединенной армии или простого вора, желающего присоединиться к побеждающей стороне… Не пришлось бы тогда сидеть, привязанным к дереву, не пришлось бы и дрожать за свою шкуру. Только это не помогло бы сблизиться с атаманом, он стал бы одним из тысяч воинов, для которых шатер Глаза абсолютно недостижим. Наверняка так пытались действовать шпионы, засылаемые Рикатсом ранее. Самое большее, чего кто-то из них смог добиться, это вернуться назад живым.

А вернуться живым все-таки не так уж и плохо, в очередной раз вздохнул про себя Кинжал. И вновь вернулся мыслями к Юмиле.

Глаз подошел к нему, когда сумерки уже начали растворяться в надвигающейся ночи. Множество разложенных костров в содействии с полным кругом всплывшей луны давали достаточно света, чтобы разглядеть щетину на щеках атамана, но прочесть что-либо на его лице Кинжал не мог.

Глаз стоял с совершенно непроницаемым видом всего несколько секунд, но для Кинжала эти секунды растянулись в минуты. Что выкинет этот неожиданно взлетевший на вершину судьбы разбойник в следующий миг? Возможно, размозжит пленнику голову кистенем. Или просто отвернется и уйдет, забыв навсегда о его существовании, молчаливо приказав забыть и всем остальным. Или позовет палача и будет все с таким же равнодушным лицом наблюдать за пытками.

Но случилось другое. Вынув из-за пояса нож – его, Мекита нож – Глаз зашел пленнику за спину (Кинжал моментально вспотел) и быстрым, уверенным движением разрезал веревки, освободив руки. Мекит вспомнил о необходимости дышать и со свистом втянул в себя воздух. Только сейчас он услышал приглушенное расстоянием многоголосое бормотание вокруг, почувствовал, как ветер доносит аппетитный запах жареного мяса… Вода водой, а пожрать тоже неплохо было бы…

Глаз кинул одно короткое слово:

– Пойдем! – и, не оглядываясь, направился к своему шатру.

Впрочем, у Кинжала и в мыслях не было ослушаться или даже чуть замешкаться с выполнением приказа. Неловко поднявшись – все тело затекло, а кистей он вообще не чувствовал, он заковылял за атаманом, стараясь не отстать ни на шаг.

Тот опустился на землю в дюжине шагов от шатра, возле расстеленного полотнища, буквально заваленного разнообразной снедью. Жестом, не поднимая взгляда, приказал Кинжалу тоже сесть – но не возле стола, а чуть поодаль.

Званцо нигде видно не было, и Мекит гадал, можно ли считать это хорошим знаком.

Прежде чем заговорить, Глаз впился зубами в целую баранью ногу, отхватил солидный кусок и прожевал.

– Рассказывай, – бросил он.

– А? – откликнулся Кинжал, глотая слюни.

– Рассказывай, что ты здесь делаешь.

Кинжал пожал плечами и заставил себя улыбнуться.

– Сижу и смотрю, как ты лопаешь баранину.

Какое-то время тишина прерывалась только чавканьем Глаза, с хорошей скоростью очищавшего кость от мяса.

– Рассказывай, что ты здесь делаешь, – повторил он ровным и бесцветным голосом.

И Кинжал понял, что время шуток ушло – по крайней мере, пока. Наглость и самоуверенность тоже лучше отложить.

– Я начну по порядку, если ты не возражаешь, – сказал Кинжал.

Глаз ничем не выдал своего согласия, однако Мекит счел отсутствие отрицательной реакции достаточным одобрением. Не до жиру.

– Меня действительно зовут Кинжал, полагаю, у тебя нет оснований не верить мне. До вчерашнего дня я никогда не покидал Землю скорпионов – по натуре я домосед. Не стал бы я этого делать и теперь, но обстоятельства приперли к стенке. – Мекит решил придерживаться истины настолько, насколько это было возможно. – Стража обложила меня так, что вздохнуть тяжело стало. Я и сам начал ощущать на затылке их дыхание и подумывать о том, чтобы сделать ноги… Но вчера один умный человек меня поторопил. Он объяснил, что от плахи меня отделяет день-другой, не больше.

– Что за человек?

Глаз уплетал мясо, запивая его вином, с таким видом, будто его ничего вокруг не интересует, и меньше всего рассказ Кинжала. Но вопросом выстрелил прицельно, дав Мекиту понять, что петля на его шее затянута все также туго.

– Горелый, – спокойно ответил Кинжал.

По лицу Глаза пробежала тень улыбки.

– Горелый? Он все еще держит «Веселую таверну»?

– Конечно, что ж ему сделается. – Мекит добродушно улыбнулся. К кистям наконец вернулась чувствительность, и сейчас они напоминали о своем существовании сотнями мелких уколов. – Я к нему пообедать зашел, он мне на ухо и шепнул. Беги, говорит, парень, и не просто беги, а все беги и беги, пока от Земли скорпионов тебя не будет отделять хотя бы парочка границ. Я сначала хотел было в берлогу свою заглянуть, дзангов с собой прихватить, из цацек кое-что, но…

– Но? – поторопил Глаз.

– Но только я об этом Горелому заикнулся, он мне по затылку треснул, – Кинжал засопел носом. – Больно, между прочим, от души. Если, говорит, ты на свидание с палачом спешишь, тогда конечно, дуй в свою берлогу, там по тебе соскучились.

– Узнаю Горелого, – буркнул Глаз, и Мекит мысленно расцеловал себя в обе щеки.

– Ну вот, так я и рванул – с пустыми карманами, – продолжил он. – Не беда, конечно, дзанги – дело наживное. Сначала собирался мимо твоего лагеря незаметно проскользнуть, а потом демоны попутали. Из любопытства пустого решил на армию посмотреть, а тут и медальон твой… Что ж, думаю, с пустыми руками в чужую Землю приходить. К новой Страже ведь тоже приноровиться надо, привыкнуть. А у тебя – ты уж прости, Глаз, не обижайся – ротозейство полное. Если б не твоя реакция… Как ты успел меня за руку схватить – до сих пор понять не могу.

Кинжал восхищенно покрутил головой, разведя руками в стороны. Глаз не удержался от самодовольного хмыканья.

– А ты как думал? Парень ты, конечно, ловкий, спору нет. Но учиться тебе еще и учиться.

– Да, я вижу, – Кинжал понурил голову. Но тут же встряхнулся, подняв на Глаза преданный взгляд. – Но ты знаешь, кроме тебя этого никому не удавалось!

«Переигрываешь! – тревожно пискнул голос где-то внутри, – Не совсем же Глаз остолоп». Но… Вид допьяна упоенного лестью атамана заставил усомниться в этом. Тот проглотил все, не поперхнувшись, и, наверное, не отказался бы от добавки. Однако Кинжал счел, что на первый раз достаточно. И решил воспользоваться внезапно улучшившимся расположением Глаза:

– Слушай, будь человеком, а! Дай пожрать, – с должной долей жалобности, но с намеком на дружеские отношения сказал он.

Глаз немного подумал, а потом приглашающе махнул рукой. Мекит не заставил себя уговаривать и уже спустя пару мгновений уплетал за обе щеки все, до чего мог дотянуться, начав, разумеется, с мяса, ибо остывшая баранина есть оскорбление кулинарии.

– Не подумай, что разговор окончен, – ворчливо, но благодушно сказал Глаз. – Ты мне еще подробно расскажешь, как прошел мимо патрулей.

– Расскажу… – торопливо прожевывая и запивая щедрым глотком вина, проговорил Кинжал. – Зачем расскажу? Я тебе покажу, атаман, все покажу. Вот только съем еще три… нет, четыре лепешки.

Неужели все окажется так просто?

 

Глава восемнадцатая

Восточная граница Земли скорпионов, лагерь Объединенной армии. Первый день Арисской ярмарки.

Основным фоном на этом представлении была растерянность. Слишком стремительно сменились декорации. Только что Рикатс, казалось, суесловил, пространно разглагольствовал, щедро разбрасывая налево и направо полные пригоршни лести. И вот он держит нож у самого горла Лимиафа, держит отнюдь не символически, лезвие натянуло кожу на шее стрельца, а на руке Рикатса от напряжения вздулись вены.

В другой руке скорпион все еще держит стрелу, черную, обгорелую, и можно разглядеть, что у острия стрелы намотан столь же обгорелый обрывок ткани. Картина, такая четкая и ясная встает перед глазами. Ночь… Несколько дюжин лучников-стрельцов стоят наизготовку за полосой деревьев… Началось – каждый быстро поджигает стрелу за стрелой от горящих факелов и отправляет вверх, по крутой дуге… Огненный дождь… Горящие телеги…

Неужели так и было? Да, так могло быть… Да нет же, только так и могло быть! Эта, окончательная мысль крепко укореняется в сознании всех присутствующих, стоит только взглянуть в лицо Лимиафа. Растерянность, злость, отчаяние… Рикатс застал его врасплох, и предатель не сумел проконтролировать свои эмоции. Предатель?! Да, предатель.

Постепенно Лимиаф справляется с собой. Лицо его разглаживается и даже осеняется подобием улыбки.

– Браво, почтенный Рикатс! Отличный спектакль! Ты долго его готовил?

– Ты не дал мне много времени на подготовку, Лимиаф, – голос Рикатса ровен.

Стрелец пытается покачать головой, и клинок в руке Рикатса орошается маленькой капелькой крови.

– Для вора и бродяги ты хороший актер.

– Мне искренне жаль, что ты решил служить другому вору и бродяге, – все так же спокойно отвечает Рикатс.

Как ни нелепо пытаться вывести из себя человека, держащего нож у твоего горла, все понимали, что Лимиаф занимается именно этим. Но ничего у него не выйдет – это тоже понимали все. Рикатс мог иногда вскипеть или даже взорваться – но только когда ему это было нужно. А сейчас… проще расплавить гору.

– Один вор или другой – какая разница, скажи, Рикатс? – Лимиаф осторожно пожал плечами. – Так у Глаза хотя бы реальная власть.

Рикатс не позволил себе даже усмехнуться.

– Мы не об этом говорим. Свои измышления оставь на потом… А какое-либо «потом» у тебя будет только если ты примешь мое предложение.

Лимиаф помолчал немного, что-то обдумывая.

– Расширь немного свое предложение, Рикатс, и я буду готов его рассмотреть.

– Говори!

– Добавь еще жизнь и свободу моих людей.

Рикатс удивленно вскинул брови. Правда, Лимиаф все равно видеть этого не мог.

– Ты ведь не думаешь всерьез, что я соглашусь на это?

Лимиаф тихонько засмеялся, отчего еще одна капля крови скатилась по клинку.

– Конечно нет! Но надо ведь дать точку отсчета для дальнейших торгов. Я готов скинуть со своей чаши свободу и оставить только жизнь. Мою и тех, кто пошел за мной.

– Да… Свободу ты ценишь невысоко, не правда ли, Лимиаф?

Стрелец… по выражению его лица можно составить впечатление, что хозяин положения именно он, а нож у горла лишь досадное недоразумение… снисходительно улыбнулся.

– Просто свободу я готов взять с отсрочкой. Понимаешь ли, старина Рикатс, если мы сохраним наши жизни, несвободными нам предстоит быть не очень долго. Три или четыре дня, не больше. А потом… потом Глаз будет решать, кто из вас достоин остаться в живых. Между прочим, мое слово может оказаться довольно весомым.

В первый раз за весь разговор улыбка, хотя и достаточно мрачная, тронула лицо Рикатса. Он покачал головой:

– Не льсти себе, Лимиаф. Уверен, ты преувеличиваешь собственную значимость. Глаз купил тебя, и такие как ты всегда остаются для покупателя всего лишь товаром.

– Если ты пытался оскорбить меня, Рикатс, то просчитался. Каждому из нас в зависимости от сложившихся обстоятельств приходится быть товаром или купцом. Ты не так глуп, чтобы не понимать этого.

– Довольно болтать, – Рикатс решил прервать словесный поединок, у которого не могло быть победителя. – Я повторяю свое предложение: твоя и только твоя жизнь в обмен на полный и подробный рассказ.

Лимиаф выдержал непродолжительную паузу, поведя взглядом вокруг. Потом заговорил, и голос его изменился, утратил тягучесть и ироничность, став просто злым и надменным.

– Ты прав, Рикатс, болтать довольно. Если бы ты знал, как я жалею, что не могу сейчас посмотреть тебе в глаза… Ну да ладно, слушай. Ты дурак, Рикатс. Умный, но дурак.

С этими словами Лимиаф резко дернул головой. Рикатс, видно что-то понявший в самый последний момент, попытался убрать руку с кинжалом, но… Уже бездыханное тело, с перерезанной глоткой и торжествующей улыбкой на губах повалилось на землю.

Рикатс несколько мгновений еще стоял неподвижно, с выставленными вперед окровавленными руками, затем в остервенении отшвырнул стрелу, воткнул кинжал в землю и длинно, яростно выругался, поминая и тринадцатого бога и всех демонов Оборотной стороны.

– Время! Он же просто тянул время, а я и правда дурак! Его помощник… Вы-то что стоите?! – перевел Рикатс свой гнев с себя на более подходящие объекты. – Вряд ли вы уже успеете кого-то схватить, так хотя бы идите к стрельцам… Посмотрите, скольких бойцов недостает.

Недоставало шести дюжин вместе с командирами. Остальные стрельцы, обескураженные и обезоруженные, были построены в окружении плотного караула и напоминали не войско, а испуганную и подавленную толпу.

Долго гадать о том, куда подались изменники, не приходилось – дозорных в ущелье нашли убитыми, а значит, можно считать, что армия Глаза стала на шесть дюжин лучников сильнее.

Рикатс стоял в окружении генералов и мрачно молчал, поигрывая желваками, вот уже довольно продолжительное время. Желающих заговорить с ним первым не находилось. Наконец скорпион прервал свое молчание:

– Михашир, палачей!

Заплечных дел мастера появились настолько быстро, насколько это было возможно. Рикатс подозвал их к себе поближе и обнял за плечи, словно беседовал со старыми друзьями.

– Вам придется поработать, ребята, здорово поработать. Тамкар и… как там тебя…

– Меня зовут…

– Заткнись! – Рикатс с силой оттолкнул обоих, так, что рак с трудом удержался на ногах. – Мне плевать, как тебя зовут! Говорить будешь, когда я о чем-нибудь спрошу.

Он скрипнул зубами и отдышался.

– Так вот. Прежде чем меня грубо прервали, я говорил, что вам придется как следует потрудиться. Вы должны разобрать по косточкам каждого офицера из этого сброда, – Рикатс с отвращением махнул рукой в сторону стрельцов. – Но не только. Еще отберите по одному человеку из каждой дюжины. Сами отберите. Все понятно?

– Понятно, уважаемый, – ответил Тамкар, а рак только кивнул.

– Да, еще вот что. Сможете ли вы работать так, чтобы у… э-э… подопечных не было шансов утаить правду, но – в случае своей невиновности, конечно, – они после этого остались боеспособными?

Тамкар поскреб лысый затылок.

– Скажем так, относительно боеспособными, – осторожно ответил он.

– Пойдет, действуйте, – коротко бросил Рикатс.

После чего повернулся к стоящему рядом Михаширу и сверкнул широчайшей улыбкой:

– Вот видишь, а ты обвинял меня в излишней жестокости. Кстати, – добавил он после паузы совсем другим тоном, словно вспомнив о чем-то неприятном, – посмотри, что там у нас насчет завтрака. Понимаю, что нормально накормить солдат не получится, но чересчур громкие ворчания души в зародыше. Вот тут не бойся быть жестоким. Обещай щедрый ужин.

Михашир с сомнением покачал головой:

– Ты уверен, что ужин будет щедрым?

– Обещай! – почти свирепо бросил Михашир, направляясь к своей палатке.

Ближе к вечеру вернулись скорпионы, отправившиеся на разграбление близлежащих деревень. Каждый из них был мрачнее тучи и казался способным взорваться от любого неосторожного слова… а неосторожным могло оказаться едва ли не любое. Но задание они выполнили – их сопровождали полдюжины телег, груженых по большей части мешками с крупой и овощами. Всего несколько бочонков пива, совершенно ничтожное для такой огромной армии количество вяленой рыбы и недавно битой домашней птицы… Мяса не было вовсе, но рядом с телегами дожидались своей участи несколько коров.

Те из солдат и офицеров, которые оценивали количество провианта и гадали, на три или на четыре дня его можно растянуть, были изрядно удивлены распоряжением Рикатса. Он и не думал экономить продукты, действительно организовав вполне щедрый ужин. Правда, разнообразием и изысканностью блюд он не баловал, но это для солдата в походе вещь обыкновенная, а потому привычная. Главное, что все компенсировалось количеством – порции каши были добрыми, и пару кусочков мяса в них мог найти каждый. После этого запряженные в телегу лошади стали то и дело косить испуганным взглядом на коров. Словно соотносили их скромное, сократившееся вдвое, поголовье с размерами армии и беспокоились о собственной участи.

Разумеется, вопрос о причинах такой неуместной щедрости не мог не возникнуть во время ужина за столом, где собрались генералы. Поднял его Бадшос, со свойственной ему прямотой поинтересовавшийся, за какими такими бесами Рикатс разбрасывается продуктами. Михашир, чье присутствие среди высших чинов как-то незаметно стало привычным, бросил быстрый взгляд на друга и обнаружил, что вопросом тот отнюдь не смущен. Напротив, он, пожалуй, ожидал его с нетерпением.

– Разве ты не знаешь, почтенный Бадшос, как поднимает боевой дух армии обильная и сытная еда? – весело спросил Рикатс, облизывая жирные пальцы. – Даже я, наполнив брюхо, чувствую себя не в пример лучше, а что уж говорить о простых солдатах?

Бадшос смерил скорпиона злым и колючим взглядом.

– Я бы попросил тебя, уважаемый, не валять дурака. Не нужно учиться в академии, чтобы понять, что такими темпами мы уничтожим все продукты уже завтра.

– Завтра! – Рикатс закатил глаза и воздел руки к навесу, словно завтра было чем-то немыслимо далеким. – Зачем говорить о завтрашнем дне, если уже на рассвете мы сворачиваем лагерь и уходим отсюда?

Если Рикатс рассчитывал на эффект этих слов, он явно не прогадал. Половина присутствующих разинула рты, вторая половина не сделала этого только по причине жесткого контроля над своей мимикой. Ошарашены все были одинаковы. Одиннадцать пар глаз в полном недоумении уставились на Рикатса. А тот, как ни в чем ни бывало, выскабливал дно пустой миски обрывком лепешки, собирая остатки жира.

И снова первым оказался Бадшос – на этот раз он раньше остальных пришел в себя.

– Не будет ли слишком невежливым с моей стороны во второй раз за столь короткое время попросить почтенного Рикатса не валять дурака?

Скорпион мощным глотком прикончил кружку пива, сытно выдохнул и посмотрел на Бадшоса чистыми, хотя и несколько осоловелыми глазами.

– О чем ты, старина? – невинным голосом спросил он.

– Пусть от меня отвернутся все двенадцать богов, если ты не понимаешь, о чем я! – рявкнул Бадшос. – Тебе нравится держать нас в неведении, нравится преподносить сюрприз за сюрпризом, но в этот раз тебе придется объяснить нам, в чем дело. Мы не намерены слепо повиноваться!

Рак повел глазами по лицам присутствующих, требуя поддержки, и он ее получил. Пусть не словами, но одобрительными взглядами и кивками.

Рикатс скривился в усмешке.

– Сюрпризы… А разве мои сюрпризы были неудачными? Разве вы не рады тому, что я выявил предателя? – он поднял голову и заглянул Бадшосу прямо в глаза.

Тот не отвел взгляда.

– А вот с этого и начни! Клянусь Клешней, ты знал, что предатель – Лимиаф, еще до того, как нашел стрелу в кувшине.

– Не подумай, что мы не благодарны тебе, почтенный Рикатс, – сказал седой и высушенный годами Прикиар, предводитель козерогов, – но я склонен согласиться с Бадшосом.

Рикатс тяжело вздохнул.

– Ладно! Почему бы не поболтать в приятной компании после сытного ужина. Когда случился пожар… вы все были ослеплены им. Если что-то вообще шевелилось внутри ваших черепушек, то только одна единственная мысль: «нам конец!». Не хочу хвастаться, но я устроен иначе. Всегда сохранять холодную и ясную голову меня учила жизнь, а жизнь – хороший учитель с крепкими кулаками, которые она не стесняется пускать в ход при малейших признаках нерадивости ученика.

– Может быть, покороче? – Бадшос чуть приподнял одну бровь.

– Обойдетесь! – огрызнулся Рикатс. – Захотели слушать, так слушайте. Я стал задавать себе два очень простых и естественных в сложившейся ситуации вопроса: кто поджог? и как поджог? На первый из них легко было ответить в общем виде: пожар устроил предатель при помощи подчиненных. Второй вопрос оказался гораздо интереснее… Самое любопытное, что караульные остались живы! Тут, я полагаю, Лимиаф допустил ошибку. Понятно, чем он руководствовался: ему было выгодно, чтобы охранники смогли рассказать всем про огненный дождь, породив версию о воле богов и полностью деморализовав армию. Но, видите ли, в чем дело, я привык искать объяснения на земле, а не на небе.

Почти все присутствующие потянулись ладонями ко лбам, некоторые что-то беззвучно прошептали.

– Полегче, Рикатс, – негромко проговорил Михашир, уже привыкший к богохульствам друга.

– Ни в коей мере не хотел проявить непочтительности к великим богам, я просто имел в виду, что они не так часто вмешиваются в дела смертных столь явным образом, – быстро сказал Рикатс. – Так вот, подумайте, друзья, как можно устроить такой грандиозный пожар под носом у бодрствующих стражей, при этом не попавшись им на глаза? Вот тогда-то я впервые подумал о стрельцах…

– Ну… – медленно обронил Лоот, – я, конечно, могу в чем-то согласиться… Но этого мало для обвинения.

– Согласен, старина, согласен! – Рикатс покивал. – Но разве я говорил об обвинении? В тот момент у меня всего-навсего зародилось подозрение. Потом был еще эпизод…

Глава армии слегка стушевался, начав осторожно подбирать слова.

– Я говорю про то, когда я устроил маленькую демонстрацию… э-э…

– Если ты имеешь в виду демонстрацию того, кто в доме хозяин, то мы помним, не сомневайся, – насмешливо подсказал Бадшос.

– Спасибо! – казалось, Рикатс благодарил искренне. – Именно это я и имел в виду. Представьте себе, что было бы, прояви кто-либо из вас в тот момент непокорность. Достаточно было бы даже не обязательно явного неподчинения, а просто язвительного замечания, едкого вопроса… Ситуация была такой, что от любой искры мог вспыхнуть ты, Бадшос, или ты, Лоот.

Услышав свое имя Лоот недовольно засопел.

– К чему говорить о том, чего не произошло?

– А именно к тому, любезный мой, Лоот, что этого не произошло! Подумайте, почему таким прекрасным шансом не воспользовался предатель?

– А?.. – так быстро соображать Лоот не был способен.

– Ответ очень прост: потому что предателя в тот момент среди нас не было, – пришел ему на выручку Рикатс. – А если учесть, что там были все, кроме Лимиафа… Мое подозрение чуточку укрепилось. Когда же Михашир рассказал мне об огненном дожде, все окончательно встало на свои места.

– А потом боги помогли тебе, сохранив в целости одну из стрел, – неожиданно подал голос Зевуар. Это было настолько редким явлением, что остальные обратили больше внимания на сам факт реплики, чем на ее содержание.

Рикатс какое-то время сверлил глазами бесстрастное лицо Зевуара. Но вскоре беззаботно улыбнулся.

– Да! Да здравствуют бессмертные боги Зодиака! Когда я вытащил стрелу из кувшина… Достаточно было одного взгляда на Лимиафа, чтобы последние сомнения испарились. Теперь, я полагаю, вам интересно узнать, почему нам нужно сворачивать лагерь?

Если кого-то и удивил такой быстрый переход, то желание узнать причину странного решения Рикатса затмило удивление. Каждый готовился жадно слушать.

– Я уверен, Глаз не пойдет через Восточные горы, – сказал Рикатс. – Думаю, завтра же он перебросит свои войска к границе Земли тельцов.

– Но почему? – изумился Бадшос. Этот же вопрос читался в глазах всех остальных участников совета.

Рикатс обвел присутствующих печальным взглядом.

– Очень просто. Он не будет с нами воевать. – На какое-то время скорпион замолчал, наслаждаясь эффектом от своих слов, но быстро понял, что не стоит заигрываться. – Зачем тратить время, силы и жизни, когда без этого можно обойтись. Захватив Землю тельцов, Глаз фактически станет владыкой и Земли скорпионов тоже. Причем власть не придется брать силой – его будут просто умолять принять ее.

– Кто?! – не в силах сдержать возмущение подобными словами, выкрикнул Михашир.

– Да сам Сын Скорпиона! – в тон ему рявкнул Рикатс. – Если, конечно, не предпочтет гордую смерть для всех своих подданных. Впрочем, я не думаю, что у него будет даже такой выбор…

Скривившись, словно от зубной боли, Рикатс продолжил.

– Я объясню, хотя к этим выводам вы могли прийти и самостоятельно. Мы все – я имею в виду львы, овны, стрельцы, водолеи… – не слишком-то жалуем друг друга. Но никакая неприязнь не может помешать торговле между Землями. Иначе просто не выжить. Даже скорпионы и тельцы один раз в год прячут свою ненависть в карман и меняют бронзу на хлеб, а сталь – на вяленую рыбу. Захватив одиннадцать Земель из двенадцати, Глаз закроет торговлю со скорпионами…

– Но это будет невыгодно самому Глазу! – подал голос кто-то из наиболее молодых генералов. Те, что постарше, молчали.

– Глаз это переживет, – отмахнулся Рикатс. – А скорпионы – нет.

После недолгой паузы слово взял Лоот.

– Это звучит логично, Рикатс. Но позволь тебя уверить, Земля тельцов отнюдь не беззащитна. На границе с Землей водолеев я оставил хороший гарнизон…

– Помолись за их души Тельцу, Лоот, – горячо проговорил Рикатс, – ибо завтра они отправятся в Тень Зодиака. Глаз щелкает такие хорошие гарнизоны как семечки.

Лоот поднес ладонь ко лбк и недовольно передернул плечами.

– Почему же Глаз первоначально планировал идти именно здесь? И что заставило его передумать?

– Да он и не думал идти здесь! – Рикатс даже встал, словно надеясь, что сверху его слова будут звучать более убедительно. – Ему нужно было, чтобы мы так думали – и оставались здесь!

– Чего же он ждал? – скептически спросил Бадшос. – Зачем вообще разбивал лагерь на этой границе?

– Спасибо! – проникновенно сказал Рикатс.

– Чего? – вытаращил глаза Бадшос. Впрочем, не он один.

– Спасибо за отличный вопрос, почтенный Бадшос. Если бы не ты, мне пришлось бы задавать его самому. А я не очень люблю отвечать на собственные вопросы. Вспомните, буквально пару минут назад я сказал, что даже скорпионы и тельцы торгуют между собой… раз в год…

– Арисса! – воскликнул вдруг Лоот. – Ярмарка!

– Именно! – Рикатс удовлетворенно кивнул. – И эта ярмарка, если я не ошибаюсь, должна начаться как раз сегодня. В ближайшие дни караваны с товаром – в том числе и с продовольствием для Земли скрпионов – должны отправиться в путь. Глаз предотвратит это.

Глава армии нерадостно усмехнулся.

– То есть, проделает примерно тот же фокус, что с нашей армией, только гораздо масштабней, хоть и без внеших эффектов. Так что, уважаемые, наш путь ведет в славный городок Ариссу, и пусть боги позволят нам попасть туда раньше Глаза.

Около минуты все переваривали услышанное. Затем заговорил Кунапш:

– Все-таки, я не могу считать твои аргументы бесспорными, прости, почтенный Рикатс. Расскажи, что еще подтолкнуло тебя к мысли, что Глаз пойдет в обход. Сам понимаешь, если ты ошибаешься, эта ошибка будет стоить очень дорого.

– Не дороже, чем решение остаться здесь, если я прав! – оскалился Рикатс. – Причин несколько… Во-первых, записка. Я не смог ее прочесть, как и вы, но я долго размышлял над ее возможным содержимым. Там не может быть ничего, кроме сообщения о том, что мы не разгадали его намерений и не собираемся сворачивать лагерь.

– Почему? – спросил Бадшос, слушавший очень внимательно.

– Подумай сам, уважаемый. Это единственный разумный вариант. Все остальное Лимиаф мог передать посыльному и на словах. А вот если Глаз собирается внезапно изменить свою дислокацию, он будет держать это в секрете от всех, кроме самых старших офицеров. И от посыльного в том числе. Только тогда записка вообще имеет какой-то смысл!

Бадшос, нахмурив брови, несколько мгновений напряженно размышлял. Потом признал этот аргумент значимым, но не убедившим его до конца.

– Есть и другие! – горячо сказал Рикатс. – Понимаете, Глаз – все-таки скорпион. И для него вторгаться войной в Землю скорпионов… Я уверен, он предпочел бы именно нашу Землю завоевать без кровопролития.

– Жаль, что Лимиаф все-таки ничего не сказал… – задумчиво проговорил Бадшос.

– Он сказал! – вскинулся Рикатс. – Вспомните, он сказал, что если мы сохраним жизнь его людям, через три или четыре дня они будут свободны?

– Ну? – Бадшос не понимал.

– Это как раз время, чтобы проникнуть на Землю тельцов! Если бы Глаз планировал наступать здесь, зачем ему ждать четыре дня? Какой в этом смысл? – торжествующе спросил Рикатс.

– Смысл есть, – сказал Зевуар. Второй раз за вечер! И на этот раз его слушали, затаив дыхание. – Очень простой смысл. Выждать время, чтобы у нас окончательно закончились все продукты. Чтобы солдаты начали отказываться сражаться. Чтобы дезертирство приняло массовый характер. Тогда нас можно будет брать голыми руками.

– Ты не прав, Зевуар, – в отчаянии сказал Рикатс. – То, что ты говоришь, звучит здраво, но ты не прав. Я знаю… чувствую, что Глаз пойдет к Ариссе.

– Девы не пойдут с тобой, Рикатс, – коротко сказал Зевуар.

Обхватив голову руками, Рикатс сидел за столом, понимая, что проиграл. Окончательно и бесповоротно, и никакие слова уже ничего не смогут изменить.

Львы не пойдут… раки не пойдут… близнецы… козероги… прости, Рикатс… – слышалось со всех сторон. Это был конец.

– Тельцы пойдут с тобой, – вдруг услышал он твердый голос Лоота.

Рикатс отнял руки от лица и поднял глаза. Через силу улыбнулся.

– Не терпится домой, Лоот?

– Я пойду с тобой не поэтому.

Рикатс покачал головой, не скрывая удивления.

– Вот уж от кого не ожидал симпатии.

Недобрая усмешка легла на безобразном лице тельца.

– Давай на минуточку снимем маски, Рикатс. Я ненавижу тебя так, как ненавижу любого скорпиона… или чуть сильнее, если это вообще возможно. Но ты хороший командир и умный человек, как ни противно мне в этом признаваться самому себе. И я верю тебе. Верю, что Глаз пойдет в Ариссу.

Рикатс покрутил головой, расправил плечи.

– Спасибо, Лоот. Я рад твоим словам и рад буду иметь тебя рядом с собой, хотя будь уверен, наша неприязнь взаимна. Значит, выступаем на рассвете, и да помогут нам все двенадцать богов. Продуктов брать не будем вообще, отожремся в Ариссе. Скорпионы, тельцы… стрельцы идут с нами! – грозно сказал он, обведя взглядом стол.

Никто не посмел возразить.

– Главным вместо себя оставляю почтенного Зевуара, – сказал Рикатс, и снова никто не стал спорить, только сам Зевуар смерил его долгим удивленным взглядом.

Расходились торопливо, словно каждый ощущал за собой смутный оттенок вины. Ушел Лоот, не попрощавшись, а только уточнив время отправления. Оставшийся последним Михашир собрался было тоже уйти, но, уже встав из-за стола, повернулся к погруженному в свои мысли Рикатсу:

– Скажи, трудно украсть стрелу у стрельца?

Бывший командир огромной армии посмотрел в лицо другу и негромко засмеялся.

– Не то, что трудно. Для тебя, например, вообще невозможно.

Засмеялся и Михашир и так, посмеиваясь и качая головой, покинул навес. В тот же миг откуда-то из дальнего угла выскочила некрупная крыса, смело забралась прямо на стол и подбежала к Рикатсу. Окажись здесь сторонний наблюдатель, он бы подумал, что крыса будто специально дожидалась, пока Рикатс останется один. Этот гипотетический наблюдатель очень удивился бы, узнав, что так оно и есть. Крысы и сами по себе весьма умные твари, а уж с применением капельки колдовства…

Скорпион взял зверька на руки и осторожно отцепил от его шеи узкий клочок ткани. Ему потребовалось всего несколько секунд, чтобы, прочитав написанное, справиться с нахлынувшим изумлением.

– Михашир! – крикнул он в спину уходящему другу.

 

Глава девятнадцатая

Восточная граница Земли тельцов, город Арисса. Первый день Арисской ярмарки.

Речи ли Меххема были причиной тому, или свежий утренний воздух прочистил наконец ее кровь, но только голова Найаны стала потихоньку проясняться, и когда они поравнялись с базарной площадью, девушка уже полностью пришла в себя. Меххем, оказавшийся прекрасным рассказчиком, повествовал о горькой судьбе своего хозяина, и о приключениях, которые пришлось им пережить на опасном пути из захваченных разбойниками земель к Ариссе.

Увлекательный разговор скрасил дорогу. Вблизи базарной площади улицы заполнились людьми, и вид занятых обычными утренними делами горожан окончательно успокоил душу Найаны, заставив забыть странные мысли, одолевавшие возле Цитадели.

Им предстояло обогнуть рынок по Возовой улице, а потом пройти два квартала по Инжирной. На Возовой вовсю готовились к скорому шествию из храма: две дюжины метельщиков с таким рвением обрабатывали мостовую, что взметнувшиеся в воздух облака пыли почти скрыли их, превратив в темные силуэты на сизо-туманном фоне. Кашляя и чертыхаясь, в пыли сновали припозднившиеся грузчики, перетаскивавшие товар из окрестных домов на прилавки. У ворот рынка, украшенных осенними плодами, и увенчанных стилизованными бычьими рогами с подновленной позолотой, ошивались дюжины полторы солдат – из тех, что по традиции придаются на время ярмарки в помощь городской страже, дабы охранять купцов от воров и грабителей.

– Почтенный Меххем, давай обойдем по соседней улице, – попросила Найана, когда они вплотную приблизились к поднимаемой метельщиками стене пыли.

Меххем, – он вел рассказ о том, как они с молодым хозяином прятали караван в пещере, опасаясь встречи с очередным разъездом разбойничьей армии, – как будто не услышал ее слов, продолжая двигаться прямо в центр сизого облака.

– Эй! – остановившись, Найана ухватила толстяка за рукав и заставила стать. – Там пыль. Ведь ты не собираешься идти через пыль?

– Что? – встрепенулся овен. – Ах, да, конечно, пыль. Да…

И тем не менее он сделал попытку двинуться в прежнем направлении, однако Найана почти силой увлекла его влево, на узкую улочку, ведшую вдоль Возовой, и выводившую на ту же Инжирную, хотя и сильно вкось. Такой поворот как будто очень расстроил Меххема, но едва Найана попыталась выяснить, в чем причина такой спешки, приказчик возобновил рассказ, и они продолжили дорогу.

Когда они почти добрались до Инжирной, и рассказ Меххема, будто следуя извивам пути, приближался к тому моменту, когда преодолевший тысячу опасностей караван готов был пересечь границу Земли тельцов, со стороны Цитадели вдруг донесся тревожный гул Большого Набатного Барабана.

– Что там? – воскликнула Найана, остановившись.

– Шествие начинается, – проговорил Меххем. – Поторопимся…

– Но это набатный барабан, – возразила Найана. – Когда начинается шествие, звучит гонг и флейты …

– А сегодня решили ударить в барабан, – пожал плечами приказчик. – Так слышнее. Скоро откроется торговля. Хочешь успеть – идем…

– Торговли не будет, – твердо сказала Найана. – Ты чужеземец, не знаешь. Бой барабана означает беду. Там что-то стряслось. Я должна…

Не договорив, Найана сделала движение, чтобы бежать к Цитадели, но вдруг почувствовала, как что-то острое кольнуло под лопатку.

– Мы. Идем. На. Инжирную, – раздельно произнес Меххем, и в голосе его от давешней любезности не осталось и следа. – Будешь паинькой – останешься в живых.

– Прочь руки, инородец! – прошипела Найана. – Забыл, кто я? Забыл, кто мой отец?!

– Помню прекрасно. Именно поэтому ты сейчас пойдешь со мной, – стальным голосом ответил толстяк. – Именно потому, что твой папаша – злобный выродок Яссен.

– Къасавчик Мыээс! Къасавчи-ик! – этот трубный клич означал, что Хелоше надоел легкий флирт, и она переходит к решительным действиям. Отбросив веник, девица вплотную придвинулась к юноше, обдав его убийственной смесью запахов пота, чеснока и давно не мытого тела, и принялась водить грязным жирным пальцем по отрезу драгоценнейшей парчи.

Тревожный барабанный гул, уже некоторое время доносившийся со стороны Цитадели, мгновенно вылетел из головы. Тея передернуло. Его нелюбимый средний братец Месс, ворюга Месс, поганец Месс, за проделки которого, «благодаря» поразительному внешнему сходству, частенько влетало Тею, бабник Месс, похотливый как тысяча козлов, сумел достать брата даже из Тени. Для Месса не существовало непривлекательных женщин, все, что в его скабрезном умишке хотя бы отдаленно соответствовало определению «баба», все подвергалось немедленным, бурным, и по большей части успешным атакам. Без всяких сомнений, братишка, в прежние свои приезды, не пропускал и это разящее п о том существо, умея разглядеть женское начало даже там, где иной не разглядит и начала человеческого. Надо полагать, согретая вниманием обалдуя, Хелоша где-то в безнадежно запутанных лабиринтах своей души считала себя невестой, и страстно и верно ждала каждого очередного появления «жениха». Пожалуй, она и не замечала времени, пролетавшего между ярмарками, год в ее сознании равнялся дню; не заметила она и того, что «суженный» вдруг чудесно помолодел на несколько лет, и стал чуть ниже ростом. Такие мелочи не волновали Хелошу – она жаждала любви, и намеревалась получить ее прямо сейчас и прямо здесь, на каменных плитах двора.

– Мыээс, – страстно промычала дурочка, надвигаясь на несчастного парня, который, рискуя оступиться и свернуть шею, пятился задом вдоль импровизированного прилавка. – Миииый. Это я, твоя куъочка. Поцеуй меняааа. – Хелоша вытянула трубочкой слюнявые губы, отчего ее разбойничьи усы встопорщились, а подбородок стал мокрым.

Тей понял, что еще минута, и его вырвет.

– Нет! – выкрикнул последний из Ашшави. – Я не Месс. Я не твой милый! Отстань, дура! Дура!!!

Это слово подействовало на Хелошу как удар дубиной. Внезапно остановившись, она уставила на Тея взгляд огромных как блюдца коровьих глаз.

– Дуъа? Я дуъа?.. – нижняя губа Хелоши затряслась, отчего слюна еще обильнее хлынула на подбородок.

– Да, дура! – бросил Тей, радуясь тому, что нашел способ остановить чудовище. – Ты дура, а я не Месс. Иди отсюда.

– Я не дуъа!!! – крикнула Хелоша. – Не дуъа! – Ее полные слез глаза стали похожими на две круглые лужи, а голос становился все громче, возрастая до рева военной трубы, до рокота бури. – Я не дуъа! Не дуъа! Не дуъа! Не дуъа!!!

– Хорошо! – в полном отчаянье завопил Тей, когда Хелоша вдруг разразилась громоподобными рыданьями. – Ты не дура! Только замолчи, заткнись, чудовище!

– А-а-а-а-а! – заревела Хелоша и бросилась в дом.

В этот момент за спиной Тея скрипнула калитка. Повернувшись, он увидел ту самую черноволосую красавицу, что обещала прийти сегодня за покупками. И вот, стало быть, пришла. Но следом за Найаной на двор шагнул Меххем, и в руке его блеснул нож, приставленный к боку девушки.

– Ты с ума сошел! – опешил Тей. – Ты что делаешь?!

Вместо ответа Меххем толкнул девушку на середину двора, и запер калитку.

– Вопросы потом, Ашшави, – произнес, наконец, приказчик. – Надо убираться отсюда, как можно скорей. Я присмотрю за нашей… гостьей, а ты беги в дом, забери суму с деньгами. И уходим.

– Уходим? Суму с деньгами?! – вскричал юноша. – А товар?

– К тринадцатому богу товар! – рявкнул толстяк. – Самим бы уцелеть. Бегом!

Тей, привыкший во всем слушаться Меххема, бросился к дому. Из окон, из-за закрытых внутренних ставен доносились истошные вопли Хелоши: «Не дуъа! Не дуъа! Не дуъа!..»

Ашшави дернул дверь. Лязгнул засов, дверь не подалась. Заперто! Тей бросился к черному ходу, но и здесь ждала неудача.

– Хелоша! – заорал Тей. – Хелоша, открой!

– Не дуъа! Не дуъа! – неслось из запертого дома.

Окна нижнего этажа располагались достаточно высоко, однако Тей, подпрыгнув, попытался ухватиться за свинцовый переплет рамы. Звякнули, вылетая из оправы слюдяные пластинки. Полоска свинца, за которую ухватился юноша, подалась, согнулась, и Тей рухнул вниз.

– Хелоша, будь ты проклята! – крикнул Ашшави. – Меххем, эта безмозглая стерва заперла дверь!

Рваный ритм набатного барабана вдруг прервался, и наступил короткий отрезок тишины, нарушаемой лишь стенаниями Хелоши. Потом над городом пронесся натужный скрежет открываемых ворот Цитадели, а вслед за тем – далекое «А-А-А-А-А-А-А!!!», слившееся в единый тысячеголосый крик. И снова забил барабан.

– Оставь! – скомандовал Меххем. Он был рядом с девушкой, острие ножа все также упиралось ей в бок, но взгляд приказчика был устремлен не за калитку даже, а куда-то далеко, за городскую стену, за дальние пределы Земли тельцов.

– Оставь все, уходим, – произнеся это, толстяк подтолкнул девушку к калитке. – В твоих интересах, красавица, двигаться быстро, и улыбаться широко. Мы твои друзья, запомни это, и ты в безопасности ровно до тех пор, пока мы остаемся твоими друзьями. Уяснила?

Найана молча кивнула.

– Отлично, – криво усмехнулся Меххем. – Тогда вперед, быстро! Ашшави, посмотри, нет ли кого на улице.

Осторожно отодвинув засов, Тей выглянул наружу. Он увидел лишь спины горожан, спешивших на шум к Цитадели. Секунда – и последний любопытствующий скрылся за углом.

– Свободно, – сказал Тей. – Теперь куда?

– Направо, к южным воротам, – ответил толстяк. – Надеюсь, туда еще не докатилось. Идем быстро, но не бежим, чтобы не привлекать внимание.

– Что не докатилось? – потребовал объяснений Ашшави, когда они прошли несколько дюжин шагов по Инжирной улице по направлению к городской стене. – Что вообще происходит?

– Это надо спросить у нашей чаровницы, – буркнул Меххем. – Эй, почтеннейшая, что случилось с твоим папашей? Его что, укусил бешеный бык?

– Это тебя укусила бешеная овца, – мрачно ответила Найана. – Пока именно ты ведешь себя как безумец.

– Я?! – вскричал толстяк. – А ты знаешь, что сегодня натворил проклятый Яссен? Велел загнать всех в храм, запереть ворота Цитадели, якобы для того, чтобы никто бесцельным блужданием не осквернил благочиния момента. А потом вместо проповеди обрушился с проклятиями на иноземцев. Ему-де было видение: сам Телец предупредил о готовящемся предательстве и повелел истребить всех чужаков в городе. Ты бы видела, красавица, как бесновались твои соплеменнички, слушая его. Когда стало ясно, к чему все идет, отец Хелоши показал мне тайный выход из Цитадели, и велел нам убираться, ибо не хочет отвечать перед Тельцом за то, что в его доме убили его же гостей. Он смотрел на меня волком, но клянусь, я до самой смерти буду благословлять этого человека. Если бы не он, меня давно прирезали бы как свинью…

– Вздор! – вспыхнула Найана. – Отец знает, что Ярмарка священна! Отец знает, что будет с городом, если соглядатаи донесут Сыну Тельца о притеснениях чужестранцам.

– Соглядатаи! – скривился Меххем. – Их перебили в укромном уголке, я видел трупы тельцов, когда пробирался к лазу в стене. Слышишь эти крики у Цитадели? Пусть пожрет меня Тень, если покойников сейчас не показывают горожанам и не обвиняют иноземцев в убийстве! А потом ту же сказку скормят Сыну Тельца, и он ее проглотит!

– Ты врешь! – взвизгнула Найана, отшатнувшись. – Врешь, сын овцы!!!

– Заткнись! – Меххем сделал движение от которого на боку ее треснуло платье и нож обагрился кровью.

– Не заставляй меня повторять, – зашипел Меххем. – Будешь паинькой – отпущу, когда окажемся в безопасности. А начнешь вякать – порежу на лоскуты. Поняла? Поняла?!!

– Перестань ее запугивать! – крикнул Тей. Поведение Меххема по отношению к девушке бесило его. – И убери нож!

– Еще ты меня учить будешь, безмозглый щенок! – гаркнул толстяк. – Пожалел эту корову? Выберемся – отдам ее тебе, сюсюкай, сколько влезет. А пока мы здесь, я буду поступать так, как мне нужно. И не смей тявкать, я твою шкуру спасаю!

Дальше двигались молча, лишь изредка обмениваясь злобными взглядами. Шум у Цитадели нарастал, становясь громче, отчетливей, набухая огромным, готовым в любую секунду прорваться гнойным фурункулом. Ритм набата все учащался, нагнетая напряжение, подвигая тех, кто его слышал на страшные дела, и вдруг – снова оборвался, и несколько мгновений над городом висела замогильная тишина, тотчас сметенная всеобщим яростным криком. Крик этот, подобно гигантскому аморфному существу, вдруг зажившему собственной жизнью, независимой от исторгнувших его глоток, пришел в движение, потек, побежал, покатился по улицам, круша и сметая все на своем пути, уничтожая всякую жизнь, отличную от той, что его породила. Казалось, сама Арисса взвилась на дыбы, и в буйном помешательстве громит и рвет на куски самою себя.

Со стороны ворот, к которым приближались беглецы, тоже донесся звук – пронзительный, выматывающий душу, воющий скрежет петель, и потом – гулкий удар сомкнувшихся створок.

– Опоздали! – простонал Меххем.

– Что же делать? – Тей вдруг обнаружил, что почти лишился голоса.

– Обратно! – скомандовал Меххем и, ухватив Найану за локоть, развернул ее и подтолкнул в спину. – Назад, бегом! Бегом!

– Теперь-то она нам зачем? – всплеснул руками Тей. – Зачем с ней возиться?

– Она наш последний шанс, – бросил на бегу толстяк. – За нее сам Яссен продаст душу, будь он проклят! И прекрати пялиться на нее с такой жалостью. Нашел, когда слюни пустить, дурак! Бегом, бегом, бегом! Ай!.. – Найана, сделав несколько быстрых шагов, вдруг остановилась, и, налетев на нее, Меххем кубарем покатился по мостовой. Найана метнулась в сторону, и так быстро, как только позволяло ее длинное узкое платье, побежала в сторону бокового проулка. А Ашшави Тей неподвижно стоял, глядя ей вслед зачарованным взглядом.

– За ней! – взревел, поднимаясь, Меххем. – За ней, бестолковый мальчишка!!!

Разлившийся над городом шум приблизился вплотную. Прежде слитный, невнятный, он овеществился, обрел плоть, распался на отдельные составляющие – звон, треск, визг, крики, стоны, стенанья, проклятья. В том конце улицы, где ворота, вдруг возникло облако пыли, в котором, сплетаясь и рассыпаясь, метались и падали смутные тени. Вот из облака вылетело нечто круглое, и капустным кочаном покатилось по мостовой. Бросив взгляд на это нечто, юный Ашшави Тей даже за дальностью расстояния смог распознать в веселом мяче отрубленную голову.

– Бегом, в проулок!!! – резанул слух окрик Меххема. Ухватив Тея за рукав, толстяк понуждал юношу двигаться вперед. – Очнись, парень! Прочь отсюда!

Убедившись, что погоня отстала, Найана остановилась ровно на несколько мгновений – чтобы разорвать сковывавший движения подол треклятого платья. Резкий звук рвущейся ткани – и вот уж получившие свободу ноги понесли девушку по немощеному узкому проулку, стиснутому покосившимися заборами, из-за которых то тут, то там свешивались кроны деревьев. Слева и справа то и дело попадались калитки, но боясь потерять время, Найана даже не пыталась стучаться в них. По ее расчетам улица должна была вывести прямо к базарной площади, а уж там она затеряется в толпе. Поворот, еще поворот, развилка, поворот, развилка, развилка… Налево или направо? Поняв, что потеряла ориентацию, Найана остановилась. Налево или направо? Девушка прислушалась, но уличный шум, просеянный сквозь частое сито деревьев, домов и оград, доносился сюда смутным отдаленным гулом, лишенным направления. Так налево или направо? Проклятая растерянность будто кандалами сковала ноги. Рана, нанесенная Меххемом, вдруг дала о себе знать, прибавив смятения. Налево или направо? Сзади послышался топот преследователей, и Найана вспугнутой ланью бросилась вправо. И через три дюжины шагов, в очередной раз свернув за угол, обнаружила, что попала в тупик.

 

Глава двадцатая

Восточная граница Земли тельцов, город Арисса. Первый день Арисской ярмарки.

Яссен приходил в себя: та вонючая дрянь, что сунул ему под нос лекарь, подняла бы на ноги и мертвеца. Кружилась голова, саднило плечо. Он лежал на чем-то мягком, должно быть, ему подстелили под спину что-то из одежды. Глаза открывать не хотелось. Старик попытался двинуть левой рукой, но, стянутая тугой повязкой, она почти не слушалась.

– Сам Телец хранил тебя, почтенный, – раздался над ухом голос врача. – Правее на одну ладонь, и…

Яссен кивнул. Перед внутренним взором встало искаженное лицо человека, пытавшегося его убить. Судя по габаритам, то был телохранитель кого-то из купцов. Татуировка льва на побагровевшем лбу, побелевшие от ненависти глаза. Этот малый раньше остальных понял, что произойдет через минуту. И попытался остановить руку судьбы. Не схватись этот глупец за нож, кто знает, быть может, все повернулось бы по-другому, и инородцев просто выгнали бы из города. Кто знает…

– Ты прав, Хиффим, – проговорил жрец, открыв наконец глаза и обведя взглядом пространство вокруг. – Удар предназначался мне, но благой Телец обрушил его на самих инородцев. Но боги, во что превратился храм! Кровь… сколько крови…

Пусто и красн о было в храме, он походил на вспоротое, очищенное от внутренностей чрево гигантского чудовища; сходство стократно усиливали потолочные балки, подобно оголившимся ребрам белеющие в высоте. Солнце перевалило зенит, и теперь неспешно катилось к западу, увлекая день к стылой могиле ночи. Яссен передернул плечами, представив, как будет выглядеть храм, когда в его забрызганные кровью западные окна уставится багровый глаз умирающего светила.

Трупы вынесли почти все, лишь неподалеку от жертвенника какой-то человек присел на корточки возле последнего мертвеца. Обнаружив на шее покойника золотую цепь, он заскорузлыми пальцами отчаянно пытался сладить с застежкой.

Яссен приподнялся на локте и велел лекарю помочь ему встать.

– Тебе нужно лежать! – запротестовал Хиффим. – Рана глубокая, и…

– Плевать на рану! – бросил Яссен. – Я должен знать, что творится в городе. Я нужен. Помоги, ну…

Вздохнув, врач помог старику подняться.

В нескольких шагах Яссен увидел перепачканного кровью храмового служку. Тот стоял, закрыв глаза, вытянувшись, и опустив руки по швам, и бормотал:

– Их убили в храме… их убили в храме… их убили…

– Брат мой, во имя Тельца, замолчи, – сказал жрец.

Осекшись, служка уселся на мозаичный пол, еще утром зеленоватый, потом сделавшийся ярко-алым, а теперь начинающий буреть, и стал раскачиваться из стороны в сторону, глядя перед собой застывшим взглядом.

Человек, обыскивавший труп, наконец справился с застежкой, и золотая цепь желтой змеей заструилась меж его пальцев.

Яссен, пошатываясь, двинулся к марадеру.

– Ну, ты, – жрец отвесил незнакомцу пинок, – вынеси падаль из храма!

– Падаль… падаль… падаль… – забубнил служка.

– Хиффим, умоляю, приведи в чувство этого бедолагу! – крикнул Яссен, и его голос надтреснутым эхом заметался под сводами храма.

С площади перед храмом доносились голоса. Морщась от боли, жрец направился к выходу; под подошвами его башмаков жирно чавкала густеющая кровь.

Остановившись на пороге, старик увидел наспех сооруженный матерчатый навес, под которым собралась вся верхушка Ариссы. Едва он появился, постные физиономии собравшихся обратились к Яссену. Городской голова Кашнавс – дородный мужчина с лицом героя, какими их обычно высекают на стелах, устанавливаемых в честь военных побед вокруг дворца Сына Скорпиона – в полной прострации растекся в кресле, остальные стояли слева и справа от него.

Здесь же, у границы отбрасываемой навесом тени, возилась многочисленная похоронная команда – стаскивали трупы и сваливали в кучу под стеной Цитадели. В отличие от начальства, похоронщики, сплошь простые горожане и небогатые купцы, вовсю радовались жизни, и каждая найденная на покойниках побрякушка, каждый бесхозный кошелек с дзангами лишь прибавляли им хорошего настроения. Воздух звенел от охов и ахов счастливчиков.

Руководил людьми Сегеф, молодой помощник начальника гарнизона Ариссы. Прежде веселый и жизнерадостный, в эту минуту он был мрачнее тучи.

Жрец вошел в тень навеса, Сегеф, оставив подчиненных, приблизился к нему.

– Сколько? – кивнув на трупы, спросил Яссен.

– С полсотни, – хмуро ответил Сегеф.

– Мало, – сказал жрец. – Остальным дали уйти.

– Не всех еще собрали, – зло сплюнул Сегеф. – А остальные – куда они денутся, передавим. Главное, выбить тех, что забаррикадировались на базаре.

– Много их там?

– Человек двести. Выбить будет тяжело.

– Почему?

– Они захватили оружейные лавки, вокруг лотки с провизией, вода. Считай, маленькая крепость.

– Крепость, – Яссен сделал пренебрежительный жест. – Там инородцы: купчишки, приказчики и слуги. А против них – весь гарнизон Ариссы, – лучшие воины-тельцы, – и половина горожан. И поди ж ты – крепость!

– Инородцам нечего терять, – выдавил Сегеф. – В отличие от наших. Зря мы послушались тебя и заперли ворота…

– А ты бы предпочел, чтоб они вырвались из города, – саркастически заметил Яссен. – И предупредили тех, кто остался под стенами.

– Я бы предпочел избежать резни, – сказал Сегеф.

– Оставь свои предпочтения при себе, – скривился Яссен. – Что за стенами?

– Два конных отряда прочесывают местность. Добивают наших гостей, – офицер снова сплюнул, слюна упала на землю у самых башмаков старика. – Тех, кто побежит в степь, порубят в капусту.

– А тех, кто подастся в горы? – не унимался жрец, проигнорировав выпад.

– А эти – твоя забота, – прошипел Сегеф. – Поднимись в башню, погадай. И если Телец еще не проклял тебя за то, что ты натворил, он покажет тебе, где они прячутся!

– Стало быть, ты не веришь в знак, что подал мне Телец, – буднично произнес Яссен.

К этому моменту большинство могильщиков оставили работу и, столпившись у навеса, внимательно следили за разговором.

– Знаешь, во что я верю? – прорычал Сегеф. – В то, что мы нарушили священный обычай. Что мы ослушались самого Сына Тельца. Что мы ополчили против себя весь мир, что здесь никогда больше не случится ни одной ярмарки, и этот вонючий городишко сгинет в этих горах, исчезнет покинутый людьми, истлеет, распадется в прах, а его жители будут дохнуть с голоду, будут нищенствовать и просить подаяния в других городах, только им, как клятвопреступникам, не подаст никто! Вот во что я верю, тебе ясно?!

Зеваки, только что изрядно поживившиеся на предательстве, неодобрительно зароптали.

– Мне ясно, – произнес Яссен, опустив седую голову. – Мне ясно, что горстка инородцев кое-кому здесь дороже, чем безопасность города. Мне ясно, – он возвысил тон, – что взятки, получаемые от пришлых, затмили некоторым взор. Мне ясно, что в эти страшные времена, когда у границ нашей Земли стоит враг, не воины и не отцы города следят за происками злоумышленников, а скромный жрец, наущаемый божеством. Мне ясно, – Яссен уже кричал, рискуя сорвать голос, – что пылкому Сегефу плевать на волю бога! Что он готов облобызать кого угодно, даже Нерожденного, а на явный и недвусмысленный знак небес наплюет, как на бредни обезумевшего старика! А стало быть, самому ему место – не в седле вождя, а вон там, – он указал пальцем на гору трупов, – под стеной, среди инородцев, отбросов, таких же, как он сам! Вы, отцы города! – обратился он к Кашнавсу и свите. – Как вы терпите рядом с собой этого… этого…

Старик задохнулся, чувствуя, как возвращается дурнота. К нему бросились несколько человек, чтобы поддержать, принесли кресло, жреца усадили.

Кашнавс, во все время перепалки не проронивший ни слова, пошевелился, будто пытаясь поудобней устроиться в кресле, и поднял на жреца полный мрачных раздумий взгляд.

– Мы терпим всех, кто предан Сыну Тельца и Ариссе, – проговорил городской голова. – Я терплю тебя, Яссен, потому что ты представляешь наш город перед Небом, и я терплю Сегефа за то, что он и его начальник защищают наш город от врагов.

– Я! Я защищаю город от врагов! – в ярости взвизгнул Яссен. – Это я пресек их коварный замысел, а не наши богохульные вояки!

– Проклятый безумец! – взревел Сегеф, бросаясь с кулаками на старика. Пять или шесть придворных тотчас схватили офицера за руки, не дав нанести удар.

Люди вокруг навеса подняли невообразимый шум, требуя наказать солдата, поднявшего руку на жреца.

Кашнавс на секунду прикрыл глаза, вздохнул тяжело, потом поднял руку, призывая к молчанию.

– Ты еще молод, Сегеф, – заговорил он, когда шум стих, – и по молодости своей можешь не понимать каких-то вещей. Можешь сомневаться в божественных знамениях, можешь ставить долг гостеприимства выше знамений богов, выше безопасности народа. Ты храбрый воин, Сегеф, в свои лета ты уже второй человек в гарнизоне. Именно твоя молодость и твоя доблесть – причина твоих заблуждений, а такую причину не грех и простить. Но Сегеф, ведь на площади перед Цитаделью ты вместе со всем народом Ариссы видел трупы несчастных посланников Сына Тельца, вероломно убитых инородцами…

– Да какие инородцы!.. – вскричал Сегеф.

– Их. Убили. Инородцы. – Произнес Кашнавс. – И покушались на нашего жреца. Другой истины нет. И если бы не почтенный Яссен, своей мудростью заслуживший благосклонность Тельца, да будет он славен над другими богами, заговорщики перебили бы стражу в воротах и захватили город. Это такая же бесспорная истина, как и то, что будущий начальник городского гарнизона должен отличаться не только доблестью, но и изрядным умом. Причем лично я на первое место ставлю именно ум. И преданность городу. Ты понимаешь меня, Сегеф?

– Понимаю, – хрипло ответил молодой офицер.

– Отлично, – кивнул городской голова. – Мы все в одной лодке, Сегеф, и каждый должен делать все от него зависящее, чтобы она не утонула. Тебе поручили важную работу. Вокруг столько трупов, и вряд ли кто-то из инородцев выжил в такой резне. Так что у тебя много работы, иди и делай то, что тебе поручили. А об остальном забудь.

Когда Сегеф с подчиненными удалились, Кашнавс повернулся к Яссену:

– Я вижу, тебе изрядно досталось, – он кивнул на перевязанное плечо жреца.

– Пустяки, – прохрипел Яссен. Ему становилось все хуже. – Благодарение Тельцу, я в полном…

Он не был уверен, что закончил фразу: в ушах вдруг зазвенело, загрохотало, он просто перестал слышать собственный голос. Яссен ухватился за чей-то рукав, сознание уплывало, и старый жрец прилагал неимоверные усилия, чтобы сохранить ясность. Он чувствовал, как чьи-то руки подхватили его, чувствовал, как его куда-то переносят, укладывают на что-то мягкое. Перед глазами сгущалась тьма, но старик еще видел врача, хлопочущего возле него. Потом лицо врача вдруг исчезло, и Яссен увидел над собой морщинистое лицо своего старого привратника. По щекам слуги текли слезы, он размазывал их кулаком, но они все набегали и набегали, никак не иссякая. Слуга что-то лихорадочно говорил, его губы двигались, будто бесконечно повторяя одну и ту же фразу, но Яссен разобрал лишь, что речь идет о Найане. Потом лицо привратника исчезло. Исчезло вместе со всем миром.

 

Глава двадцать первая

Западная граница Земли водолеев, лагерь армии атамана Глаза. Первый день Арисской ярмарки.

Кинжал умел располагать к себе людей. Этой способностью его наградили боги, но он развил ее, кропотливо подмечая малейшие, подчас неуловимые черточки в реакции собеседников на слова и жесты, неосознанно сортируя людей по типам и характерам – и определяя для каждого типа линию поведения. Стоит ли говорить, как полезно было это умение в его ремесле, ведь ни одно по-настоящему крупное дело не провернешь без информации, а информацией владеют люди и расстаются с ней далеко не всегда охотно…

Ужин с Глазом продолжался уже больше часа – наверняка это не входило в первоначальные планы атамана, зато вполне отвечало замыслам Кинжала, важной частью которых являлась темнота. И эта темнота уже подступила к лагерю своей тяжелой неотвратимой поступью. Мекит включил обаяние на полную мощность, аккуратно, но уверенно играя на невидимых струнах души Глаза. И подозрительность того отступила, он пил много вина и с каждым глотком становился все разговорчивей, все больше проникаясь к своему новому приятелю – Кинжал уже с некоторой натяжкой мог назвать себя так.

Устроив – больше для проформы – в начале беседы короткий допрос (на все вопросы Мекит отвечал охотно и многословно), Глаз отвлекся и теперь взял на себя добрых три четверти общей доли в диалоге. Впрочем, говорил больше о пустяках, о старых добрых временах… Кинжалу показалось, что он искренне по ним тоскует. Ни разу не упомянув в своих рассказах имя Бурдюка, Глаз много говорил о «моем друге», пару раз изложив те же истории, что Мекит уже слышал от Рикатса минувшей ночью. Пару раз, впрочем, Рикатс удостоился эпитетов «этот хряк» и «толстый засранец».

Да, Мекит определенно понравился Глазу, но у этой медали имелась и оборотная сторона – самому Кинжалу Глаз тоже стал заметно ближе. Это неизбежно, пожалуй, ведь актер, играя на сцене, смотрит на мир глазами своего героя… Нет, Мекит не разглядел в атамане острого ума или глубокой душевной доброты – тот, безусловно, был недалеким, грубым и жестоким разбойником. Но что-то притягательное имелось в этой простой натуре, некая прямота и честность, с которой тот шел по выбранной дороге. Пожалуй, только сейчас Кинжал в какой-то степени получил ответ на вопрос, что могло долгие годы связывать Глаза и хитроумного Рикатса.

Ужин был необыкновенно обилен и разнообразен – наверное, некоторые достойные таверны могли бы позавидовать походному меню атамана. Нежнейшее мясо молодого барашка было очень умело прожарено с тонкими ароматными специями, покрытая румяной золотистой корочкой дичь фарширована фруктами по рецепту, который Мекит никогда ранее не встречал, лепешки из тончайшей белой муки исчезали во рту сами, словно без твоего участия, а вино не стыдно было бы подать к столу сына Скорпиона…

Утолив первый голод, Кинжал с досадой начал придерживать себя за руку, так и не уделив заслуженного внимания восхитительно выглядевшему рассыпчатому плову, копченой грудинке и белому как горный снег овечьему сыру. Чересчур сытое брюхо нагоняет на человека сонливость и лень, и прежде всего лениться начинает голова – а Мекит вовсе не собирался заваливаться после ужина спать. Его ждала работа, не тяжелая, но трудная и опасная, требующая сосредоточенности и быстроты реакции.

С нарастающим раздражением сжевал он пару кисло-сладких яблок, глядя на не прекращающего набивать живот Глаза. Пожалуй, он ничуть не уступал в аппетите своему бывшему другу…

Когда смотреть на все это не было больше сил, Кинжал хлопнул ладонью по земле и встал на ноги.

– Ладно, пошли! – бодро сказал он.

– Куда? – удивленно спросил Глаз, не потрудившись освободить рот от полной горсти плова.

– Как куда? – Кинжал всплеснул руками. – Не ты ли, атаман, просил меня показать, как я прошел мимо твоих патрулей?

Глаз наконец прожевал, запил щедрым глотком вина и громко рыгнул. По его недовольному лицу легко можно было прочесть все, что он думал о самой идее куда-либо идти.

– Не просил, а требовал! – сварливо сказал он.

– Тем более, – резонно заметил Кинжал.

Глаз покачал головой и зачерпнул лоснящимися от жира пальцами новую порцию плова.

– Завтра пойдем, – безапелляционно сказал он. – Засветло. Чего по темноте-то шарахаться.

Подобный поворот дела Кинжала решительно не устраивал.

– Завтра! – он воздел руки к небу. – С такими патрулями не доживешь ты до завтра, атаман!

Но довод не возымел никакого действия. Глаз только сыто хрюкнул и довольно добродушно отмахнулся от Мекита:

– До сегодня как-то дожил, и до завтра доживу.

Пытаться спорить с такой логикой – занятие практически безнадежное. Разговор зашел в тупик, и Кинжал почувствовал раздражение оттого, что его план может провалиться в той части, где он совершенно не ожидал. Обожравшийся и осоловевший от вина Глаз просто не желает идти в лес…

Внешне оставаясь спокойным и безразличным, Мекит лихорадочно искал пути решения проблемы. Чем зацепить Глаза? Брать на слабо? Ерунда, Глаз – не мальчишка. И не трус, а именно трусы чаще всего боятся обвинений в трусости. Попробовать высмеять лень атамана? Тоже не годится. Глаз, как и большинство взрослых состоявшихся людей, своей лени не стыдится – он ею может даже гордиться.

Кинжал зло посмотрел на лежащего на спине разбойника, на щедрую россыпь риса, хлебных и сырных крошек на его волосатой груди, на полусонный, устремленный в небо взгляд единственного глаза…

Решение пришло внезапно.

– Глаз! – задушевно сказал Кинжал. – Мы славно покушали?

Глаз лениво приподнялся на локте и окинул взглядом едва ли наполовину опустошенный стол.

– Если ты не наелся… – начал он, но был прерван.

– Да нет, я не о том. Я говорю, что мы славно покушали и выпили вдоволь славного вина. После такой чудной трапезы остается только одно.

– Ну? – заинтересованность Глаза была слабенькой, но Кинжал с воодушевлением отметил и ее.

– Как следует развлечься, Глаз, как следует развлечься!

– А-а… – Глаз засопел. – Понимаешь, с девками у нас тут…

Перед мысленным взором Кинжала возникла Юмила – в самом деле единственная женщина, виденная им в лагере – но он отогнал видение.

– Ну… это жаль, конечно, но я хотел другое предложить. Пойдем, я покажу тебе, какие разини твои дозорные.

Глаз состроил гримасу отвращения и снова завалился на спину.

– Более дерьмового развлечения ты не мог придумать?

– Да дослушай ты, бестолочь! – в сердцах выкрикнул Кинжал и осекся – не перешел ли он через грань? Но Глаз бровью не повел. – Дослушай, – уже поспокойней продолжил Мекит. – Я не просто сам пройду мимо любого твоего дозорного, я и тебя проведу под самым его носом. А уж после этого…

Кинжал сделал многозначительную паузу, и Глаз услужливо подал нужную реплику:

– Что после этого?

– Как что? Разве ты не захочешь достойно вознаградить преданного воина за столь бдительное несение службы?

Почти минуту Глаз соображал, нахмурившись и сдвинув брови. Мекит уже начал думать, что его усилия пропали даром, но лицо атамана вдруг прояснилось:

– А через пару постов сможешь незаметно пройти?

– Да хоть через три! – проявил щедрость Кинжал. – Главное, чтобы хватило времени потом повеселиться…

– Успеем! – сказал Глаз. – Дай-ка руку.

Мекит помог атаману подняться на ноги. Тот наскоро отряхнул себя от земли и остатков ужина и крикнул в пустоту:

– Званцо!

Кинжал вздрогнул. Нерожденный появился почти мгновенно, словно вырос из-под земли. Мекит с отвращением подумал, что этот недомерок, пожалуй, слышал весь их разговор. И хотя в этом разговоре ничего особенного не было, по спине пробежали мурашки гадливости.

– Званцо, мы с Кинжалом пойдем прогуляемся по лесу. Мне нужны два человека для охраны, – распорядился Глаз.

Нерожденный не сказал ни слова, только поднял вверх руку с четырьмя оттопыренными пальцами.

От группы располагающихся неподалеку солдат отделились четверо – два скорпиона, вооруженные легкими секирами и поясами метательных ножей, и два Нерожденных с кривыми широкими мечами.

Это был плохой расклад. Мекит, конечно, не надеялся, что даже после совместной дружеской попойки Глаз настолько доверится ему, что пойдет в лес вовсе без охраны. Но четверо… Мерзавец Званцо! Кинжал не мог себе позволить словесно прокомментировать инициативу помощника Глаза, но он усмехнулся. Очень, очень гадко улыбнулся, повернув лицо к атаману.

Это подействовало. Глаз оскалился и без замаха влепил Званцо тыльной стороной ладони по морде. Тот, возможно, смог бы уклониться, но счел за благо этого не делать, отшатнулся от удара и отер кровь с разбитых губ.

– Послушай ты, выродок! – бушевал Глаз. – Пусть я не учился в академиях, но до двух считать умею! Когда я говорю два человека, я имею в виду два человека! Не четыре, не шесть и не дюжину! Я командую этой армией, только я! Во всем, ты понял это?!

Званцо кивнул. К неудовольствию и беспокойству Кинжала, он не выглядел ни испуганным, ни даже хоть как-то расстроенным.

– Да, атаман. Командуешь только ты. Я понял свою ошибку и больше не повторю ее.

Это остудило Глаза. Он еще сквозь зубы пробормотал какие-то ругательства в адрес Званцо, потом неприязненно глянул в сторону Нерожденных и махнул рукой скорпионам:

– Вы двое, за нами. Если вам не понравится поведение этого человека, убейте его.

Кинжал поперхнулся.

– Заешь, Глаз… При всем моем уважении, я бы попросил тебя как-то почетче формулировать…

– Не переживай, – Глаз пожал плечами. – Они меня правильно поняли.

Кинжалу оставалось только изо всех сил на это надеяться. Поначалу он пожалел, что с ними пошли именно скорпионы, а не Нерожденные, но потом, взглянув на спокойное лицо Званцо, понял все и решил, что выпавший вариант даже лучше…

Мекит, словно желая достичь максимального эффекта, предложил Глазу самому выбрать пост, который он, Мекит, берется обставить. Единственным условием он положил нахождение поста в лесу, а не посреди чистого поля.

Глаз пожал плечами, подумал недолго и двинулся в западном направлении, в сторону границы. От горной гряды лагерь отделял достаточно широкая проплешина степи и, напротив, узкая полоска леса. В этот лес они и направились, Глаз впереди, Кинжал рядом, отставая на полшага, а два скорпиона замыкали шествие, своими секирами разрушая идиллический облик собравшейся на пикник компании приятелей.

Кинжал нервничал. Впрочем, делал он это почти умышленно, у него вошло в привычку нервничать до начала дела и полностью отбрасывать даже намек на волнение, когда наступала пора действовать. После завершения же работы можно было снова отдаться во власть переживаний – уже задним числом, и переживания эти приятно пощипывали душу.

Лагерь миновали и начали углубляться в лес, причем здесь уже Кинжал возглавил процессию. Лес не был слишком густым, и света луны вполне хватало, чтобы не только различать очертания деревьев, но и не терять друг друга из виду. Шел Кинжал аккуратно, не позволяя хрупким обломкам веток попадаться под ноги, а раздвигаемой им листве шуметь громче своего обычного шелеста на ветру. Делал он это совершенно автоматически, не задумываясь над смыслом и значением своих действий – подходить вплотную к посту в любом случае не входило в его планы. Посты эти, следуя самой элементарной логике, должны были располагаться поблизости от дальнего края леса, чтобы дозорные имели возможность наблюдать за прилегающей к лесу степью, сами оставаясь для приближающегося чужака невидимыми. Кинжал с ведомой им компанией по его расчетам подошли к середине полоски леса… Значит, настало время действовать.

Он остановился так резко и внезапно, что идущий за ним Глаз просто налетел на него. Но Кинжал не предоставил ему возможности выразить свое неудовольствие, развернувшись и картинно уперев руки в боки, он заявил тоном, который, казалось, не терпел возражений:

– Вот что я тебе скажу, атаман, или мы забываем о нашем намерении повеселиться и возвращаемся в лагерь, или дальше мы идем с тобой вдвоем.

Глаз, слегка оторопев от такого натиска, сделал шаг назад.

– Чего? – этим коротким емким словом он не только выразил все свои эмоции по поводу такого крутого поворота, но и потребовал разъяснить причины оного. Что там говорить, если изыскивать плюсы в риторике Глаза, то в первую очередь на ум приходит лаконичность.

– А того! – в тон ему ответил Кинжал, но все же вынужден был пуститься в подробные разъяснения. – Пробираясь этим утром в твой лагерь, я успел убедиться, что, по неизвестным мне причинам, ты предпочитаешь отряжать в дозоры исключительно тугоухих солдат. Но, клянусь Жалом, даже глухой услышит, как продирается сквозь чащу это стадо носорогов!

– Стадо носорогов? – переспросил Глаз, для которого тирада Кинжала была немного слишком витиеватой.

Мекит развернул атамана вокруг себя и широким жестом указал на охрану.

– Я имею в виду этих достойных воинов. Не знаю, многими ли талантами они обладают, но один я назову сходу: за все время нашего продвижения по лесу они не упустили ни единой возможности как следует пошуметь!

Глаз задумчиво почесал затылок.

– Ну… Я попрошу их идти потише.

Кинжал озарил свое лицо грустной улыбкой.

– Эх, атаман!.. Это все равно, что попросить солнце перестать светить, реку – перестать течь, а женщину – перестать сплетничать. Ты можешь приказать своим воинам умереть на месте, я не удивлюсь, если они выполнят приказ. Но идти потише – это просто выше их сил. Вот ты, ты, атаман, меня удивляешь – ты двигаешься бесшумно, как тень. Мне иногда приходится оборачиваться, чтобы убедиться, что ты все еще идешь за мной.

Мекит беззастенчиво врал. Лесть была грубой, откровенной и неприкрытой. То есть, именно такой, которую мужчина чаще всего склонен принимать за чистую правду. Встречаются, конечно, подозрительные типы – их подобными песнями не проймешь… но в Глазе Кинжал не сомневался. И, разумеется, не ошибся. Глаз горделиво усмехнулся, приосанился и окинул снисходительным взглядом охранников.

– Понимаю, что ты хочешь сказать, Кинжал… Но и ты меня пойми. Дело вовсе не в трусости… хотя мне плевать, что ты подумаешь. Просто я брал с собой этих парней не для того, чтобы оставить их на полпути. Мы пойдем все вместе.

Сказано это было абсолютно непреклонным тоном. Это могло бы расстроить Мекита… не предвидь он такой расклад с самого начала. В общем-то, будь Глаз более покладист, и этот ход событий устроил бы молодого вора, но так, пожалуй, даже лучше. Кинжал всегда считал, что врага лучше иметь перед глазами, нежели за спиной.

Он в притворном возмущении развел руками и с видимым недовольством проворчал:

– Ладно… Но тогда… Тогда мне понадобится что-нибудь тяжелое.

При этом Кинжал опустился на корточки и начал шарить руками по пожухшей траве. Он рассчитывал найти подходящий крепкий сук, но судьба была к нему благосклонно и приготовила роскошный подарок в виде увесистого плоского булыжника, очень удобно легшего в ладонь.

– Тяжелое? Зачем? – изумился Глаз.

– А вот зачем…

Мекит неспешно поднялся, взвесил камень на руке и вдруг резко без замаха огрел атамана чуть повыше виска. Тот сразу обмяк и повалился в объятия Мекита. Мекит одним быстрым движением вытащил свой кинжал из-за пояса Глаза и, продолжая поддерживать тело атамана под мышки, крикнул охранникам:

– Сюда, скорее!

Кинжал не раз и не два задавался вопросом, отчего боги наделили людей в большинстве своем такой непроходимой тупостью. Или – иногда он пытался быть великодушным – дело все-таки не в тупости, а в замедленной реакции? Так или иначе, и в этот раз тело сработало быстрее мозгов. Охранники, стоящие в трех шагах от Мекита и Глаза, повинуясь нелепой команде того, кто только что вырубил их атамана, два из этих трех шагов проделали. И только один страж успел перехватить секиру в боевое положение.

Кинжал решил, что это достойно небольшого поощрения, и его железный тезка со свистом разрезал воздух, совсем чуть-чуть, самым краешком задев горло более сообразительного воина. И тот увидел Двенадцать Теней чуть раньше своего напарника.

В сторону второго охранника Мекит толкнул Глаза, толкнул сразу же, не успела еще хлынуть кровь из перерезанной яремной вены первого. Но это было даже излишне: горе вояка, отбросив секиру, которая в данной ситуации могла бы успешно поспорить с кинжалом, тянулся к поясу с метательными ножами, которые могли бы стать очень эффективными двумя секундами ранее. Разумеется, у него не было ни малейшего шанса успеть – Мекит прирезал его с оттенком отвращения.

Присев, он спрятал кинжал в правый рукав – на душе стало тепло и радостно, когда верный спутник занял свое законное место. Сняв с первого охранника пояс с ножами – Мекит верил, что у него они могут быть чуть получше, чем у товарища – он положил ладонь на горло Глаза, нащупывая пульс. Жив. Кинжал мысленно похвалил себя за расчетливый удар и, не распрямляясь, юркнул в сторону за ближайшие деревья.

Ждать пришлось недолго. Сначала Мекит услышал треск, затем увидел среди деревьев два силуэта, спешащих к месту событий. Кинжал позволил себе усмехнуться. Сколь бы презрительно ни относился он к стражникам, сейчас он благодарил богов, что эта парочка, конечно же отряженная Званцо вслед за скорпионами, стражниками не была. Дело тут не в таланте, не в способностях и не в сообразительности. Выучка, ничего больше. Никогда бы работники Стражи не поступили бы так неразумно. В крайнем случае пойти на разведку мог один, а второй наблюдал бы с безопасного расстояния.

Эти же Нерожденные, движимые не рассудком, а чем-то вроде животного инстинкта, спешили увидеть все своими глазами. Кинжал милостиво позволил им это, прежде чем один за другим четыре метательных ножа проделали свой короткий путь. По два на каждого – Кинжал не желал рисковать.

Подойдя к Глазу, Кинжал первым делом убедился, что тот пока не спешит приходить в себя. Как раз сейчас не было бы ничего проще расправиться с атаманом окончательно. Но… Кто знает, что за тайна хранится в шатре Глаза, и не сможет ли этим воспользоваться Званцо. Мекиту бы очень этого не хотелось.

С тоской посмотрев на бритый череп Глаза – ну, что за каприз, как палач, честное слово, Мекит достал свой кинжал, мысленно попросил у него прощения за столь недостойное использование и принялся аккуратно соскабливать волосы с собственной головы.

Через несколько минут Мекит, одетый в одежды атамана и с его повязкой на глазу, смотрел на небо из-за ближайших к лагерю деревьев. Он был бы очень рад доброй грозовой туче, но… как говорил один его товарищ по ремеслу, жри, что дают. Небольшое облако тоже неплохо. Кинжал дождался, когда оно поглотило луну, превратив яркий желтый шар в блеклое размытое пятно, и решительно вошел в лагерь.

Походку, осанку и всю манеру движений атамана он копировал идеально. Ростом он малость уступал Глазу, но это не вызывало у него опасений. Люди видят то, что хотят видеть. Костров в лагере было уже значительно меньше, и Мекит выбирал маршрут к шатру подальше от них. Впрочем, кто из солдат захочет лезть на глаза… то есть, на глаз генералу?

Самое сложное было в непосредственной близости от шатра, и Кинжал прекрасно это понимал. По счастью, Званцо рядом не было. На случай этой нежелательной встречи у Кинжала было заготовлено несколько вариантов на выбор, но одним из самых вероятных из них было бы стремительное бегство.

Два охранника у шатра. На этот раз – девы. Свои знаменитые пращи они оставили где-то в другом месте, но широкие мечи выглядели вполне внушительно. В нескольких шагах от цели Кинжал оглянулся назад, довольно естественным жестом, словно разглядывая нечто, мимо чего только что прошел. А уже входя в шатер и повернув голову обратно, отмахнулся рукой от тучи комаров, кружащих перед лицом.

Еще обдумывая свой план, Мекит гадал, не станет ли помехой на самом завершающем этапе банальная темнота. Искать свечу и огниво в чужом шатре наощупь… С одной стороны, ничего непреодолимого, Кинжал обладал достаточными воровскими навыками. Но с другой стороны, он понятия не имел, что вообще находится в шатре. Это смущало, особенно в свете щепетильности, с которой Глаз к содержимому шатра относился.

Была робкая надежда, что свеча горит в шатре постоянно – в конце концов, такая большая шишка как Глаз может позволить себе не экономить свечи.

Действительность превзошла самые смелые ожидания. Не одна, а целых пять свечей поливали пространство шатра своим светом. Первым делом Кинжал обратил внимание именно на это. Потом на то, что свечи располагались в углах правильного пятиугольника. Потом – на вычерченный чем-то черным на полу контур этого пятиугольника. И только после этого Кинжал поднял глаза и увидел человека внутри.

Человек был стар, если не сказать дряхл. Редкие седые волосы и длинная спутанная борода давно не знали расчески. Просторный черный балахон, скрывающий все тело, был не то, чтобы грязен, но предельно неопрятен. Казалось, удивление Мекита не знает предела, но… Два новых факта, которые он осознал, подняли его изумление на совершенно новый уровень.

Во-первых, он знал этого человека.

Во-вторых… да это было невероятно, в это было почти невозможно поверить, но старик был полупрозрачен – и сквозь его тело, и сквозь лицо просматривалась дальняя стенка шатра и мутным пятном просвечивался огонек свечи.

Старик поднял на Мекита полный злобного безумия взгляд, и Кинжал быстро отвернулся. Всякий знает, не стоит смотреть прямо в глаза колдуну, это может закончиться очень плохо. Даже если этот колдун – неплохой человек. А ведь никому и никогда не приходило в голову сказать что-то подобное про Тарантула – ядовитую отрыжку племени чародеев. Какую бы невероятную мерзость ни породила ваша фантазия, можете быть уверены – все это Тарантул уже либо проделывал, либо планирует проделать в ближайшем будущем, либо счел недостаточно гнусным и потому недостойным своего внимания.

Все так же старательно глядя в сторону, Мекит спросил:

– Что ты здесь делаешь?

Слова спорхнули с губ сами, помимо его воли. Кинжал ощутил нелепость вопроса и собрался с мыслями, силясь придумать другой, который заслуживал бы ответа. И тут краем глаза он увидел, как старик, запрокинув голову, зашелся в диком, безумном приступе безудержного хохота. Кинжал моментально вспотел, подумав, что этот смех привлечет немало внимания в лагере, но… до него дошло, что он видит смех, но не слышит его. Вообще, со стороны Тарантула не доносится ни звука.

Вероятно, способность удивляться Мекит временно утратил. Когда он, протянув к старику руку, наткнулся на невидимую, но твердую преграду, это показалось уже естественным и обыденным.

Что ж, по всей видимости, здесь больше нечего делать. Хотя… одно дело еще осталось. Мекит достал кинжал, помял в пальцах полу белой безрукавки, носимой Глазом под меховой накидкой, и удовлетворенно хмыкнул. Отрезав узкую полоску чуть короче ладони, он перехватил кинжал в левую руку и аккуратно уколол себе указательный палец правой. Этим пальцем он и вывел старательно всего два слова. Рикатс умный. Рикатс поймет…

В осеннем лесу чернила найти легко – почти любая ягода подойдет, но Кинжал совсем не был уверен, что сумеет благополучно добраться до леса. Кроме того, кто знает, возможно, сейчас дорога каждая минута.

Мекит улыбнулся улыбкой ребенка, впервые взявшего в руки новую игрушку, достал из кармана крысиный череп, слегка сжал в кулаке и вполголоса, но отчетливо сказал:

– Приди!

Откуда-то из-под самых ног появилась небольшая серая крыса. Кинжал присел на корточки и взял зверька на руки – тот не сопротивлялся. Свое послание Мекит прочным узлом завязал вокруг шеи крысы. Не удержался и погладил одним пальцем гладкую лоснящуюся шерсть. Кто бы мог подумать, крысиная почта…

Снова сдавил череп и отдал вторую команду:

– Уйди!

Крыса проворно исчезла под дальней стенкой шатра, обогнув отмеченный свечами пятиугольник. После этого Кинжал, продолжая улыбаться, бережно спрятал амулет обратно в карман, глубоко вздохнул и вышел из шатра, бросив последний взгляд на все еще немо хохочущего Тарантула.

Улыбка не оставила его лицо, когда он оказался на открытом воздухе, она лишь приобрела грустный оттенок. Несколько дюжин воинов с синими повязками на головах, ощетинившись разнообразным оружием, образовали плотное кольцо. А прямо перед шатром со скучающим выражением на омерзительном лице стоял Званцо.

 

Глава двадцать вторая

Восточная граница Земли тельцов, город Арисса. Первый день Арисской ярмарки.

Все пошло совсем не так, как предрекал Хромец. Ни вина, ни беспробудного пьянства. Среди надзирателей случился странный переполох: то все до единого они исчезали из тюремного грота, то наоборот, двойной, тройной сменой сбивались в кучу около клеток. То обсуждали что-то шепотом, то поднимали страшный гвалт, врывались в клетки и избивали заключенных.

Постепенно из проклятий и чертыханий надсмотрщиков стало ясно, что там, наверху, произошла страшная резня. И что надзиратели ищут тех, кто сумел уйти.

Для Сардара начался его собственный, «персональный» ад. Его провозвестником и единственным овеществленным воплощением стал Кайсен. Ублюдок явился в подземелье ближе к вечеру, на буром от запекшейся крови лице сверкала улыбка изувера. Будь обернутая вокруг пояса плеть живым существом, она блевала бы красной жижей – до такой степени хозяин насытил ее кровью.

– Жидкий! – едва войдя в грот, заорал Кайсен. – Жидкий, родная душа, я раздавил сегодня две дюжины гадин!

Он был пьян, пьянее самого горького пропойцы, пьянее даже своей плети. Он был пьян от крови, и предвкушал славное продолжение веселой пирушки. Схватив стоявшую у входа скамью, он поставил ее у клетки Сардара, и уселся.

– Двадцать четыре штуки, Жидкий… – заговорил он, запустив пальцы в свои всклокоченные патлы. – Две дюжины гадин вот этими руками. Ты видишь? – он протянул к Сардару темные от крови ладони. Багровые потеки покрывали запястья, затекая в рукава. На ребре правой ладони налип пучок длинных белых волос. – Неимоверно устал. Вот не поверишь, столько глоток перерезал, что под конец затупился нож. Ко мне подтаскивают очередного выродка-водолея, люди, вижу, уже умаялись держать, устали слушать его вопли, а я пилю-пилю, и ничего сделать не могу: нож – затупился!

– Чтоб ты сдох! – в бессильной ярости прорычал Сардар. – Чтоб ты сдох, ублюдок!

– Ведь как трудно с вами, с нелюдью управляться, – продолжал Кайсен, будто ничего не замечая. – Я возился с тем водолеем минут десять, пока он наконец не перестал дергаться. И мне пришлось выбросить нож. В Ариссе отвратительные оружейники, скажу я тебе. Полторы дюжины глоток – и нож уже тупее палки. В столице такого ремесленника и в подмастерья бы не взяли. Куда это годится, Жидкий? Или это ваши водолеевские глотки такие жилистые, а?

– Заткнись, – произнес Сардар бесцветным голосом. Не сводя глаз с ненавистной рожи своего мучителя, он отчаянно шарил в гнилой соломе, стараясь найти хотя бы подобие, хотя бы призрак оружия. Это чудовище нельзя оставлять в живых!

– Только ради тебя, Жидкий, я выбирал по большей части водолеев, – ворковал Кайсен. – Мне говорили: Кайсен, ты так весело их убиваешь. Вот скорпион, убей скорпиона, мы посмотрим. Но нет, я помнил о своем милом дружке, томящемся здесь, в этой жуткой темнице, и прилагал все усилия, чтобы сделать ему приятное. Знаешь, как я это делал?..

– Я убью тебя. Ты покойник, бычья харя, – зашипел Сардар. – Я намотаю твои кишки…

– Так вот. Со мной ходил Хубин, здоровенный такой водонос, ваш постоянный клиент, крысиные отродья. Он таскал с собой огромный бурдюк с самым вонючим, самым тухлым вином, какое только удалось сыскать в здешних притонах. На, понюхай, – он поднял руку. – Мерзко, да? Я насквозь пропитался этой дрянью, но дело того стоило. Мы хватали водолея…

– Выродок! Сын гнилой шлюхи! Коровье отродье! – заорал Сардар.

– …Валили на спину. Четверо держали, я разжимал твари зубы ножом… Ага! Вот, наверное, почему он так быстро затупился!..

– Грязь! Сын грязи!

– Ты заплатишь за своих подонков соплеменничков, они изгадили мой нож. Так вот, я разжимал зубы и вставлял воронку, а Хубин лил в нее это рвотное пойло. И представляешь…

– Ублюдок! – бесновался в бессильной злобе Сардар. – Выпусти меня, недомерок! Я голыми руками тебя раздавлю!..

– И представляешь, – Кайсен всплеснул руками в шутовском изумлении. – Представляешь, им не нравилось! Ох уж эти мне предрассудки. Вода, видите ли, священна, ее нельзя осквернять. Они извивались и корчились, будто в их пасти текло не винцо, хоть и дрянное, а расплавленное олово. Ба! Как я сразу не додумался насчет олова. Подумай, весь день насмарку! Но у меня остался ты. Есть шанс наверстать, а?

– Залей олово себе в брюхо, обезьяна! – рявкнул Сардар.

– И это на тебе испробуем, – подмигнул Кайсен. – Надеюсь, доживешь. Ну так вот, вино было не ахти, и им не нравилось. Они так морщились и кричали, что приходилось резать им глотки, чтобы прервать страдания несчастных. Так я проявлял милость к этим тварям. Я слишком мягкосердечен, не находишь?

– Я нахожу, что ты труп, – процедил Сардар. Его колотило от ненависти.

– Да-да, – вздохнул Кайсен. – В ответ на мою доброту неблагодарные свиньи тоже желали мне смерти. А знал бы ты, чего я наслушался, когда затупился нож, и пришлось добивать этих уродов плеткой. Святой Телец, и это за мою-то…

Под многолетним слоем соломы пальцы Сардара вдруг нащупали некий продолговатый предмет, тяжелый холодный и твердый. Камень? Кусок металла? Предмет идеально лег в ладонь – лишь размахнуться и швырнуть, чтобы размозжить эту набитую червями тыкву, заменяющую Кайсену голову. Но нет, нужна осторожность. Будет лишь одна попытка, и надо сделать все, чтобы она удалась.

Ухватив находку поудобней, Сардар попытался ее поднять. Что-то скользнуло по пальцам, натянулось, и юноша обнаружил, что к предмету прикреплена цепь, если судить на ощупь – старая и ржавая…

– А бабы, – Кайсен блаженно закатил глаза, – слышал бы ты, как визжали эти шлюшки, когда мои ребята использовали их по назначению. Бабий визг – музыка для мужского уха, а, Жи…

Ненависть придала Сардару сил. Рывок! Глухо щелкнув, где-то под слоями трухлявой соломы разорвалась цепь. Шаг, стремительное движение, бросок – и цепь с ржавой железной рукоятью на конце захлестнула горло врага. Мощным рывком Сардар сдернул его со скамьи. Круглое как таз лицо Кайсена впечаталось в прутья клетки, заставив их застонать.

– Ай, молодец, сучонок! – послышался восторженный вопль Хромца. – Оторви башку этому недоноску!

Кайсен захрипел, дернулся, пытаясь освободиться. Сардар отпустил мерзавца на локоть, затем снова рванул цепь. Новый удар, Сардара обдало кровавыми брызгами. Кайсен завыл. Его физиономия стала напоминать ярмарочную игрушку – надутый бычий пузырь в белых и красных вертикальных полосах. Из выпученных глаз хлынули слезы.

– Давай, сучонок! – верещал Хромец. – Размажь! Размажь эту падаль!

Ухватившись руками за обмотавшую шею цепь, Кайсен дернулся еще раз, и снова Сардар рванул его на себя. От сокрушительного удара Кайсен обмяк. Тогда Сардар ногой оттолкнул его лицо от клетки, и вновь припечатал к прутьям…

Ему не дали продолжить. В распахнувшуюся дверь клетки ворвалась, казалось, вся тюремная стража. Сардару заломили руки, повалили на пол. Его бы раздавили, растерзали бы в ту же минуту, но надсмотрщиков набилось слишком много, они попросту мешали друг другу. Все что они могли – это пинать и топтать проклятого водолея. Но Сардар не чувствовал боли, собственное тело как будто перестало существовать для него. Взгляд был прикован к единственной точке, которая сейчас имела значение в этом мире – к поверженному, изувеченному телу Кайсена. И пока несчастная плоть извивалась и корчилась от истязаний, дух Сардара переполняла кровожадная радость свершенной мести.

– Один готов, – шептал про себя Сардар. – Остался еще один. Я и до него доберусь…

В этот день Сардару повезло дважды. Когда надзиратели, понявли, что, столпившись, только мешают друг другу расправиться с инородцем, напавшим на их коллегу, и попытались вытащить его из клетки, под сводами пещеры раздался оглушительный рев трубы. Следом раздался громогласный окрик Халкына:

– Ну прямо обезьяны в клетке, будь я проклят! Эй, отродья! Бросайте эту жабу, и бегом все наверх! Вы нужны там, мародерские хари!

Когда приказывает главный тюремщик Халкын, исполнять нужно еще до того, как стихнет вспугнутое его криком эхо. Надзиратели, толкаясь, бросились вон из клетки. Последний, наградив Сардара пинком под ребра и прошипев: «Сдохнешь сегодня!», с грохотом захлопнул дверь. Лязгнул замок.

Двое, подхватив Кайсена, поволокли его прочь из грота, и цепь, которую так и не удосужились снять, весело дребезжала по камням.

Когда шаги тюремщиков стихли где-то у подъемника, Сардар, скрежеща зубами от боли, приподнялся и сел. Кружилась голова, во рту было солоно, тело, превращенное в сплошной синяк, саднило. Но несмотря на все это, Сардар пребывал в прекраснейшем настроении.

– Я уделал этого червяка, – ощерился он, повернувшись к Хромцу. – Еще немного, и я оторвал бы ему башку.

– Еще немного, и ты оставил бы меня без мяса, щенок! – фыркнул Хромец.

– Ты все о мясе, старый дурак! – воскликнул Сардар.

– Я ждал этого дня целую вечность, паршивец! – выплюнул старик. – Ты хоть понял, чем заарканил этого ублюдка? Ты…

Хромец вдруг зажал рот ладонью и вперил взгляд туда, где сардарова клетка примыкала к каменной стене.

– Проболтался, пень, – хмыкнул Сардар и, поднявшись на ноги, сделал несколько неверных шагов к стене. Там, опустившись на колени, принялся шарить в соломе. Он сам не знал, что ищет, но змеиное шипенье, которым зашелся старик, подсказало, что Сардар на верном пути.

– Чтоб ты сдох! – бесновался Хромец. – Чтоб заживо сгнил! Чтоб захлебнулся вином, проклятый водолей! Чтоб…

Зашуршала солома, целая охапка ухнула куда-то вниз, в разверзшуюся вдруг черную дыру. Лишь отчаянным усилием Сардару удалось сохранить равновесие и не провалиться следом.

– Мясо! Принеси мне мясо, сынок! – вмиг остынув, залебезил Хромец. – Поклянись, что вернешься, и принесешь старику поесть. Эй, ты слышишь меня? Ты слышишь меня, сучонок?! Я требую мяса!!!

– Свернуть бы тебе шею, – беззлобно, почти ласково проговорил Сардар. – Будет, будет тебе мясо, старая обезьяна. Если вернусь живым…

Черный провал притягивал к себе, манил обещанием свободы, и вместе с тем пугал неизвестностью. Оттуда тянуло промозглой сыростью, веяло могилой, запахами плесени и мокрой земли.

Сардар выжидал, сам не зная чего. Казалось, сделай шаг – и ты на пути к свободе, однако внутренний голос заходился в крике, удерживая от этого шага, требуя, упрашивая, умоляя повременить еще чуть-чуть, выждать, осмотреться, выгадать момент, когда удача сама ляжет в руки.

Вот только Хромец ничего не ведал об обуревавших юношу сомнениях. Проклятый старик непрестанно скулил и жаловался, на все лады понося нерешительность Сардара. По временам впадал в исступление, и принимался швырять в соседа всем, что попадалось под руку. Чтобы как-то успокоить полоумного бузотера, Сардар заводил с ним разговоры о том, куда ведет лаз, кем и для чего прорыт, где расположена кашеварня, сколько там поваров, где хранятся продукты, и все такое прочее. Хромец охотно отвечал на расспросы. По его предположениям лаз этот существовал всегда, и когда-то, до постройки насоса, рабы через него спускались к подземному озеру, и поднимали воду в бурдюках. После же появления колеса, лаз закрыли, а потом этот грот заставили клетками и перевели сюда заключенных.

Но едва речь заходила о еде, Хромец снова впадал в раж, и начинал голосить подобно усердной плакальщице, отрабатывающей плату на богатых похоронах.

И в конце концов Сардар сдался. Дело шло к вечеру, надзирателей давно уже не было слышно, казалось, они все убрались из пещер, заключенные зализывали раны. Велев старику замолчать, Сардар сунул голову в лаз и прислушался. Тихая капель – вот единственный звук, что нарушал тишину в этой пахнущей могилой пустоте.

– Ступени! – донесся до него голос Хромца. – Там каменные ступени.

Сардар опустил в провал ногу, и действительно подошва коснулась чего-то твердого и скользкого. Можно двигаться. Бросив последний взгляд по сторонам, – не следит ли кто, – юноша юркнул в лаз.

«Пятьдесят шагов вперед вдоль правой стены», – повторял он слова Хромца, бредя в кромешной темноте по осклизлым каменным плитам. Шажки получались крошечные, осторожные, вряд ли много длинней, чем у старика. «Через пятьдесят шагов проход вправо. Осторожней, там крутые ступени вниз, можно шею свернуть…» Да, вместо влажной стены под пальцами вдруг возникла пустота. Сардар сел на пол, и принялся шарить ногой в поисках спуска. Ага… первая ступень, и гораздо ниже – вторая. «Будешь спускаться – пригни башку, там кое-где низковато». Сардар согнулся в три погибели, но все равно через несколько шагов с такой силой приложился макушкой о каменный потолок, что в глазах засверкали искры. Когда в голове перестало гудеть, он опустился на четвереньки, и продолжил путь так.

«Сорок три шага, поворот налево, двадцать шесть шагов, потом направо, потом…». Боги, этих поворотов здесь больше, чем ветвей на дереве. Пока Сардар полз по низкому лазу, больше похожему на крысиную нору, чем на созданный людьми коридор, то слева, то справа ощущал на лице пронизывающие иглы сквозняка, и, протягивая руку, натыкался на пустоту. Что это? Действительно боковые ответвления подземного хода? Вентиляционные отверстия? Или промоины, за многие столетия пробитые водой в скальной породе? Эх, огня бы сюда. Ведь когда-то это место было освещено – на стенах то и дело прощупывались крепления для светильников, а один раз даже попалась забытая кем-то глиняная лампа. Забытая столь давно, что сколько ни принюхивался Сардар, не смог уловить даже мимолетного запаха гари.

Прошло несколько минут, низкий участок наконец кончился, и Сардар смог подняться во весь рост. Коснулся стены, припоминая указания старика. Где-то здесь должен быть поворот, за ним еще один, а за ним – уже и кухня. «Двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять…» – считал Сардар. – «Двадцать шесть, двадцать семь…». Там, где должен был быть поворот, не прощупывалось ничего кроме мокрой шершавой стены. Сделав для верности еще несколько шагов, юноша остановился. Ничего. Что могло случиться? Возможно, там где пришлось ползти на четвереньках, он неверно оценил расстояние. Да, несомненно. Но в какую сторону он ошибся, в большую или меньшую? Скорее, он преувеличил пройденный путь. Тогда надо пройти еще немного. Не отнимая руку от стены, Сардар продвинулся еще на какое-то расстояние вперед. И снова ничего. Остановившись, он повторил в уме все, что говорил Хромец, сверяя с пройденным. Да, все правильно, он не совершил ни одной ошибки. Тогда что же… Может, он слишком долго полз, и пропустил нужный поворот? Может, одна из тех промоин или вентиляционных отверстий, там, позади, и есть нужное ответвление? Да, но их там великое множество. Которое из них он должен был выбрать?..

Холодно… Святая Прозрачность, как же здесь холодно. Как холодно и темно!

Прислонившись к стене, Сардар вдруг обнаружил, что у него зуб на зуб не попадает от озноба. Место, в котором он очутился, больше всего походило на ту Великую Пустоту, которой был мир до начала времен. Холод и мрак – вот и все, что было тогда. И единственный звук – непрерывная капель, звон падающих с каменного потолка капель, мерный плеск воды, предварявший явление в этот мир первого из богов – Водолея.

Мрак… Капель…

Сардар и сам не смог бы сказать, сколько продлилось оцепенение. Он созерцал тьму, он будто умер, превратился в ничто, в бестелесный призрак, обреченный на вечные скитания в Тени Зодиака. Раздавленный и несчастный, плыл в черноте, был самой чернотой, способной порождать лишь абсолютно черную беспросветную пустоту.

Иногда тьма сгущалась, становясь плотной и вязкой, почти осязаемой, и тогда Сардару начинало казаться, что он видит чей-то силуэт. Черные волосы… изящные тонкие линии… То была Кайя, загадочная ускользающая Кайя являлась из непроглядного омута. Ее губы трепетали, она силилась что-то сказать, но тотчас исчезала, увлекаемая мрачным водоворотом.

Из ступора его вывел звон – как если бы кто-то помешивал черпаком в медном котле. Сардар вдруг ощутил, что от этого звука рот наполнился слюной. К звону черпака прибавились характерные удары, живо вызвавшие в памяти картину мясной лавки, посреди которой мясник разрубает туши острейшим топором. Сардар сглотнул и, влекомый разыгравшейся в желудке истерикой, устремился вперед.

Кухня сыскалась совсем недалеко. Несколько шагов, поворот налево – и вот уж все стало совсем таким, как описывал Хромец. Три ступеньки вверх, узкая галерея, извивающаяся подобно удирающей змее, и в конце ее – тусклое парное свечение. Едва Сардар приметил свет, из груди вырвался громкий надсадный вздох. Остановившись за границей освещенного пространства, юноша стал наблюдать.

«Как крыса из норы» – пронеслось в голове. Узкая, ведущая вверх галерея действительно напоминала нору. Лаз выходил не то в кладовку, не то еще в какое-то подсобное помещение, дверь которого по счастью была открыта, но все равно давала слишком маленький обзор. К тому же, смотреть приходилось снизу вверх, и с того места, где остановился Сардар, был виден лишь кусочек кухни – дальний угол и закопченный потолок.

Вновь послышались звуки кухонной работы, кроме них не было больше ничего, и через минуту Сардар решил подобраться поближе. Выбравшись из лаза, он действительно оказался кладовке, вернее, в дровяном сарайчике. Дрова заполняли почти все пространство, и то, что он первоначально принял за приоткрытую дверь, оказалось просто щелью между двумя поленницами; собственно двери в сарайчике не имелось.

Сардар осторожно выглянул наружу. В кухне трудились двое: повар и мясник. Повар возился у очага, мясник же, стоя у огромного чурбака, разделывал баранью тушу: куски мякоти откладывал в сторону, а голые кости швырял в медный чан – тот самый, из которого тюремщики раздавали варево заключенным.

Завидев мясо, Сардар едва не вскрикнул – от голода скрутило внутренности. На его счастье, кухня, похоже, прекрасно проветривалась, во всяком случае, он не чувствовал запахов съестного, иначе, кто знает, смог бы он удержаться и не наделать глупостей.

Кухонные были заняты делом, не подозревая, что за ними следят, и это дало Сардару возможность спокойно оглядеться. Расположенная в обширном гроте тюремная кухня не могла похвастаться богатым убранством. В центре – большой разделочный стол, заставленный мисками, на одной из которых горкой лежал нарезанный хлеб, справа от стола – чурбак для рубки мяса – вот и вся мебель. Все остальное, – посудные полки, шкафы для продуктов и специй, – заменяли ниши, которыми были испещрены каменные стены. Очаг, у которого возился повар, находился в самой большой из ниш. За чурбаком мясника чернела еще одна, чуть меньших размеров, судя по следам копоти по периметру – еще один очаг, запасной или заброшенный. В дальней от Сардара стене виднелся вход в кухню – низкая арка без дверей, за ней уныло чадил одинокий факел.

Освещение было прескверным: развешанные по стенам масляные лампы давали ровно столько света, чтобы повар мог отличить репу от редьки, а мясник не отрубил себе пальцы. Недостаточно темно, чтобы стащить что-нибудь со стола и удрать, но вполне подходяще, чтобы, улучив момент, прошмыгнуть в кухню и попытаться спрятаться в одной из больших ниш, хоть в том же заброшенном очаге. Да, лучше заброшенного очага места не найти: и до котелка на огне близко, и до мяса недалеко. Голод так одолел Сардара, что несчастный юноша был готов набить живот даже сырой бараниной. А если к тому же где-нибудь поблизости сыщется печень…

«Проклятье!» – мысленно выругался Сардар, – «Меня не выпустит отсюда голодное брюхо. Надо искать пути к бегству, а я…»

Мясник закончил работу и окликнул повара. Подойдя, повар окинул взглядом горку мяса на чурбаке, выбрал несколько больших кусков и бросил в котел, висевший над огнем в очаге. Потом, глядя на чан с костями, кухонные перекинулись несколькими короткими фразами. Как ни напрягал Сардар слух, не смог ничего разобрать. Посовещавшись с мясником, повар нырнул куда-то за чурбак, и тотчас появился, держа в руках два больших деревянных ведра. Одно вручил мяснику, и оба направились к выходу.

Едва они исчезли, Сардар стремительно пересек кухню и, схватив со стола несколько кусков хлеба, укрылся в заброшенном очаге.

Халкын был недоволен своими людьми. Вместо того чтобы искать выживших инородцев, эти ублюдки обшаривали трупы, обирая с них все, что не успели унести другие мародеры. Конечно, в какой-то мере их можно было понять: пока честные горожане резали и грабили приезжих, подчиненные Халкына выполняли свой долг в проклятом сыром подземелье. Их и вызвали-то лишь потому, что гарнизонные раззявы упустили кучку недорезанных купчишек, разбежавшихся по всей Цитадели, а еще несколько десятков инородцев забаррикадировались на базарной площади, и солдаты понадобились, чтобы вышибить их оттуда.

Когда славные тюремщики оказалась на поверхности, к их разочарованию выяснилось, что все сливки на грабеже сняли другие, оставив после себя лишь объедки. От такого кто угодно озвереет, и все же, – ни одна живая душа не смогла бы убедить Халкына, что это не так! – эти свиньи должны были в первую очередь выполнить приказ, а уж потом искать, чем поживиться.

Халкын щедро раздавал тумаки, пытаясь пресечь мародерство, даже отправлял самых неуправляемых обратно в пещеру, но там эти выродки принимались избивать заключенных, приводя тех в негодность, чего допустить тоже было никак не возможно: это означало, что завтра город останется без воды.

Вечером, когда все кончилось, Халкын погнал ночную смену надсмотрщиков обратно в подземелье. Ублюдки скалили зубы и ворчали, оплакивая недоотнятое и недограбленное добро, которым наверняка еще были обильны потаенные щели, в которые забились изворотливые иноземцы. Потом кто-то вспомнил об избитом Кайсене, и хотя все до единого тюремщики ненавидели этого червяка, и сами были непрочь переломать ему ребра, спускать выходку какому-то жиденькому, искалечившему тельца, никто не собирался.

Едва клетка подъемника коснулась земли, ватага надсмотрщиков хлынула в пещеру, гомоня, как стая разозленных обезьян.

– Двое на пост, – распорядился Халкын. – Остальные – на кухню. С утра не жравши, брюхо сводит.

Разговор о еде тотчас заставил головорезов позабыть о зарвавшемся водолее, и устремиться на кухню, где кашевар, должно быть, уже готовил традиционное ярмарочное баранье жаркое для надзирателей и вечернюю бурду для заключенных.

На подходе к кухне их перехватил тюремный костоправ Пайса – тощий дылда с белым, будто окостеневшим лицом. Он появился ниоткуда, просто возник посреди слабоосвещенного каменного коридора. Раскинув руки, длинные и ломкие, как паучьи лапки, он заставил надсмотрщиков остановиться.

– У вашего Кайсена разбита рожа и сломан нос, – произнес костоправ голосом, похожим на скрежет камня о стекло. – Я поставил ему примочки, и это все, что я могу для него сделать. Еще у него истерика, но это уже не моя работа. Заберите от меня эту падаль и накачайте вином. А лучше – дайте яду, я устал штопать заключенных после его забав.

Пайса был неважным лекарем, зато слыл колдуном и чернокнижником, поэтому никто и никогда не решался ему перечить. По знаку Халкына двое свернули в больничный грот и через минуту выволокли под руки безвольно обвисшего Кайсена, с лицом, похожим на втоптанное в грязь лукошко черники.

– Можете совместить, – скривив губы, промолвил Пайса. – Подсыпьте яду в вино.

– Будь прокляты эти крысы! – так сказал повар. Он был прекрасно виден Сардару, притаившемуся в прокопченном чреве заброшенного очага. Подойдя к столу, повар остановился, скособочившись под тяжестью ведра, и выругался. Он заметил пропажу хлеба. Сардар вздрогнул, пальцы сжались до белизны, превращая остатки хлебного мякиша в подобие комка глины. Быстрым движением юноша сунул недоеденное в рот. Накинься на него хоть сотня поваров – он умер бы, но не отдал добычу.

– Что там? – спросил появившийся за спиной повара мясник.

– Крысы полкаравая увели, – прошипел повар. – Если Халкын опять запретит завести кота, положу ему крысу в жаркое.

– Сожрет и не подавится, – хмыкнул мясник. – Ты же знаешь этого кабана.

Сардар выдохнул, вознеся хвалу серым воришкам. Однако оставаться на кухне было опасно. Если повар хоть чуть-чуть пошевелит мозгами, он поймет, что в пропаже хлеба виноваты отнюдь не крысы. Повернувшись, Сардар зашарил руками, исследуя темные недра своего нового пристанища.

Очаг оказался весьма глубок, проникавшего из кухни света хватало лишь на то, чтобы едва обозначить очертания стен. Это был не то грот, не то выход пещерного коридора, замурованный каменной кладкой. По счастью, кладка оказалась настолько старой, что раствор по правой стене давно выкрошился, и камни просто лежали друг на друге без всякой связки. Крайне осторожно Сардар ощупал их, а когда глаза окончательно привыкли к темноте, смог определить, с чего начать работу.

Он начал с того, что вынул камень в самом верхнем ряду, второй справа – потому что тот и сам уже почти выпал. Кладка была довольно высока, Сардару пришлось встать на цыпочки, чтобы дотянуться. За первым камнем он смог легко вытащить еще четыре или пять, но потом начались сложности. Очередной булыжник раскрошился от времени, и едва Сардар коснулся его, дробно осыпался на пол градом осколков. Юноша замер, вытянулся струной, прислушиваясь…

– Проклятые крысы!!! – донеслось из кухни. – Нет, ты слышал, как топочут? Кони, а не крысы! Ведь сколько раз говорил этому дуролому Халкыну…

– Дуролом Халкын внимательно слушает, – оборвал говорившего хриплый бас. – И в тысячный раз повторяет тебе, поварешка: никаких котов! Рядом с этими тварями я чихаю и исхожу соплями как трехлетний малец.

– Но крысы, Халкын… Там сейчас бегало целое стадо. Полкаравая увели…

– Да будь ты неладен со своими крысами! – взревел Халкын. – Вот!..

Что-то ударило в стену в шаге от Сардара, брызнули осколки.

– Угробил кружку из-за тебя, обормота, – продолжал Халкын. – Но надеюсь, полдюжины подшиб. Можешь приготовить из них жаркое для меня, только перестань клянчить кота, и подавай жратву.

– Жаркое так жаркое, командир, – судя по тону, в эту секунду у повара с языка капал яд.

Зазвенела посуда. Не слушая дальнейших препирательств, Сардар продолжил работу.

Прошло несколько минут, Сардару удалось разобрать четыре верхних ряда кладки, как вдруг снаружи снова послышался шум. Торопливый тяжелый топот и несколько мгновений спустя выкрик:

– Жидкий удрал!

 

Глава двадцать третья

Восточная граница Земли скорпионов, лагерь Объединенной армии. Первый день Арисской ярмарки.

– Это плохая идея, Рикатс, – Михашир с сокрушенным видом покачал головой.

Рикатс с шипящим свистом втянул в себя воздух.

– Да я знаю, дружище, знаю! Эта идея даже хуже, чем ты о ней думаешь. Проблема в том, что выхода нет.

– Ты уверен?

Рикатс закатил глаза, набрал побольше воздуха в грудь и… выдохнул. Глядя себе под ноги, пожал плечами с видом растерянным, едва ли не беспомощным.

– Нет. Не уверен.

– И все же поедешь?.. – Михашир насмешливо приподнял одну бровь.

– Да. Поеду.

– Просто из своего извечного упрямства?

Рикатс с грустной улыбкой покачал головой. Таким – серьезным и сосредоточенным, без налета холодного сарказма или веселой ироничности – его редко видели даже друзья. Михаширу было от этого почему-то слегка не по себе.

– Было бы где-то даже приятно объяснить все собственным самодурством. Но на кон поставлено слишком много. Если Глазу помогает лич, причем, судя по всему, лич могущественный, у нас практически нет шансов. С кинжалом мастера Борго эти шансы появятся.

После непродолжительного молчания Михашир вздохнул.

– Давай соберем вместе все, что мы имеем. Ты поверил записке с двумя корявыми словами и сделал вывод, что Глазу помогает лич…

– Было бы глупо не верить собственному шпиону, – в голосе Рикатса прорезалось раздражение. – За какими бесами я бы его тогда посылал. А Кинжал ясно написал: «Тарантул нежить». Если ты можешь интерпретировать эти слова как-то еще, расскажи мне, пожалуйста! К тому же, помощь лича – да еще такого мерзопакостного как Тарантул – хорошо объясняет невероятную победоносность армии Глаза.

Михашир выслушал эту тираду с видом полного спокойствия. И только убедившись, что Рикатс закончил, продолжил говорить.

– Я с тобой не спорю. Хотя мог бы. Но я просто собираю воедино все факты. Дальше. Ты поверил словам какого-то трактирщика, что лича можно убить оружием мастера Борго.

– Не какого-то трактирщика, а Фрама Горелого, который… – начал было Рикатс, но, встретившись с насмешливым взглядом Михашира, махнул рукой. – Ладно, продолжай.

– И ты решаешься отправиться за кинжалом не к кому-нибудь, а к самому Сыну Скорпиона. За тем самым кинжалом, который ты же ему и подарил пару лет назад. К Сыну Скорпиона – пусть все двенадцать богов благословят его – который любит оружие больше, чем собственных детей. Который, позволь тебе напомнить, однажды сварил заживо слугу, уронившего на пол что-то из его коллекции. Так вот, еще раз говорю – это плохая идея.

– Ты забыл еще об одном немаловажном обстоятельстве – о том, что я это делаю в самый неподходящий момент, – с каким-то мрачным удовольствием вставил Рикатс. – Я только что попытался повести за собой армию к Ариссе – с мягко говоря не оглушительным успехом. Но хотя бы часть армии со мной идет – и я ее бросаю.

– Спасибо за помощь! – Михашир отвесил легкий поклон. – Ну и я тогда добавлю. Даже если каким-то невероятным чудом ты выпросишь у Великого кинжал, даже если твоя армия не разбежится, пока ты будешь путешествовать в Ариссу загадочным маршрутом через Скваманду… Как ты собираешься убить лича? Как проберешься в сердце лагеря Глаза?

Рикатс снова пожал плечами – но на этот раз с видом лихой беззаботности.

– Мекиту ведь это удалось.

– Что бы там не придумал твой лазутчик, два раза фокус не пройдет, я уверен.

Рикатс махнул рукой, вопреки всякой логике возвращая себе хорошее настроение.

– Знаешь, давай решать проблемы по мере их поступления. Зачем думать, что нам делать с кинжалом, когда он еще не у нас в руках?

– Затем, что так поступают все разумные люди! Они оценивают последствия своих поступков, они смотрят хотя бы на шаг вперед. Они не прыгают в пропасть, у которой не видно дна, не имея представления, выживут ли при падении и смогут ли выбраться обратно.

Весело засмеявшись, словно услышав какую-то смешную шутку, Рикатс похлопал друга по плечу.

– Отличное сравнение, надо будет запомнить. Но скажи, если пропасть преграждает путь вперед, а сзади наступает смерть, что должен делать твой разумный человек? Безропотно ждать своего конца или все-таки прыгнуть – в надежде, что пропасть не бездонная?

Михашир поморщился, в очередной раз осознав, что в игре словами ему своего друга не победить – тот всегда был более искусным в этом своеобразном состязании. Вот только стоит ли подменять реальную ситуацию отвлеченными образами? Впрочем, он сам начал…

– Разумный человек, возможно, не поставит себя в такое положение, – осторожно сказал Михашир.

– Возможно, – Рикатс согласился неожиданно легко. – Только есть ли смысл теперь говорить об этом? И вообще, – Рикатс самодовольно хмыкнул, – я полагаю, эту войну разумному человеку выиграть не под силу. А я попытаюсь. Все-таки попытаюсь, Михашир.

Настала очередь Михашира беспомощно пожимать плечами. Что там говорить, он с самого начала знал, что отговорить этого упрямца не получится. Остается только молить Скорпиона о чуде – чтобы Рикатс если не победил, то хотя бы остался в живых. Без него жизнь будет не такой забавной.

– Еще не всех лошадей пустили под нож? – весело спросил Рикатс, давая понять, что считает только что обсуждаемую тему исчерпанной.

– Ты ведь не хуже меня знаешь, что лошадей мы пока не трогали, – ворчливо отозвался Михашир.

– Отлично! – сказал Рикатс, скорчив, тем не менее, недовольную мину. – Мне понадобится самая быстрая и самая выносливая.

– Возьми и ту и другую, – сказал Михашир.

Рикатс хохотнул, приобняв друга за плечи.

– Не куксись, дружище! Не спеши отправлять меня в Тень Зодиака. Если бы богам я был нужнее мертвым, чем живым, у них было предостаточно возможностей за последнее время для осуществления задуманного. Нет, мне кажется, я еще задержусь немного на этом свете.

– Да ты прекратишь когда-нибудь богохульствовать?! – вскипел Михашир. – Я уже устал просить всех двенадцать богов простить моего слабоумного друга.

– Что я могу сказать? – Рикатс развел руками. – Видно, твои молитвы действенны. Ладно, пошли к Лооту. Нам предстоит нелегкий разговор. И там я попрошу тебя забыть о своем скептическом отношении к моему плану и преисполниться самым восторженным, причем искренним энтузиазмом. Лоот должен увериться, что я просто быстренько смотаюсь в Скваманду за нашей легкой победой.

– Ты считаешь Лоота идиотом? – спросил Михашир.

Рикатс потер переносицу.

– К сожалению, не таким законченным. Но мы должны быть очень убедительными.

– Насколько откровенным ты собираешься быть с этим тельцом?

– Пока не знаю, – признался Рикатс. – Зависит от обстоятельств. Но если понадобится, я готов рассказать ему абсолютно все. И, к слову, забудь на время об «этом тельце». Я презираю тельцов не меньше твоего, но сейчас Лоот – практически единственный наш союзник…

– Я понимаю, – кивнул Михашир.

– Подожди, я не закончил. Я хочу сразу предупредить тебя, что на время своего отсутствия намерен оставить за старшего в нашем отряде не тебя, а Лоота. Понимаешь…

– Успокойся! – прервал друга Михашир. – Не только понимаю, но и всячески приветствую твое решение. Я готов был сам просить тебя об этом. Спаси меня Скорпион от такого командования.

* * *

Скваманда всегда вызывала у Рикатса душевный подъем, даже если он отсутствовал в столице день или два. Да любой человек, если душа его не совсем пуста, не в состоянии остаться равнодушным к этому величественнейшему из всех городов, гордо глядящему в небо своими черными круглыми крышами. А Жало… Даже живя постоянно в Скваманде, Рикатс не упускал случая остановиться и задержать взгляд на этом возвышающемся над миром храме.

Но сейчас ему было не до того. И предстоящая смертельно опасная затея была лишь второстепенной причиной. Рикатса просто ужасно вымотала дорога. Когда-то в академии он был одним из лучших в искусстве верховой езды, но как давно это было!.. Многолетнее отсутствие практики сказалось куда сильнее, чем он мог предположить. Бесконечно долгая поездка с одним-единственным коротким привалом стала одним из тяжелейших испытаний в его жизни. Рикатс чувствовал себя так, словно провел эти часы не в седле, а привязанным к хвосту лошади. Он пытался найти хоть одну часть тела, которая не отзывалась бы болью, но не преуспел в этом.

– Стар ты стал, Рикатс, – бурчал он себе под нос, подходя к городу. – Стар и толст. Надо тебе поменьше пить пива. И жрать тоже поменьше, да. Двигаться побольше тоже не помешает. Почему бы время от времени не заглянуть на стадион? – Рикатс даже остановился и громко засопел. – Ну, или хотя бы к девкам почаще захаживать…

В город он вошел через Северные ворота, сделав небольшой крюк. Эти ворота были открыты почти постоянно, через них непрекращающимся потоком сновали туда-сюда окрестные крестьяне, группами и поодиночке, везя на телегах или таская на себе товары для сквамандского рынка. К одной из таких групп Рикатс и пристроился невзначай, заведя перед самыми воротами с рябым и сутулым мужиком спор о наиболее правильном времени полива капусты. Полусонные стражники проводили их невидящим взглядом. Хотя Рикатс их помнил, и уж само собой, они знали главу сквамандской Стражи в лицо.

Коня Рикатс привязал в полу-парасанге отсюда, там же оставил и свой кожаный панцирь со скорпионом на груди. Снимая его, он подумал, нет ли в этом некого символизма, но решил не забивать голову. Скрепя сердце снял и бронзовые наручи, с которыми расставался только в исключительных случаях. Теперь в его внешнем облике не было ничего примечательного, но, разумеется, одного этого было явно недостаточно для того, чтобы пройти неузнанным мимо собственных подчиненных.

Однако не стоит забывать, что Рикатс, в те годы, что носил имя Бурдюк, прошел серьезную школу, освоив в том числе сложную науку оставаться незаметным. Ему пришлось учиться старательнее, нежели большинству товарищей по ремеслу, ибо достаточно примечательная комплекция ставила его в заведомо невыгодное положение по отношению к тем, чья стандартная фигура сама по себе являлась маскировкой. Но долгая и успешная карьера вора означала, что экзамен сдан на отлично.

Между тем, злоупотреблять своим везением и уповать на то, что никто из подчиненных его так и не узнает, не следовало. И Рикатс старательно выбирал дорогу к дворцу Сына Скорпиона таким образом, чтобы избегать встречи с патрулями, благо их маршруты были ему известны лучше, чем кому бы то ни было.

В чем же дело? Почему Рикатс пробирался к дворцу тайком, тратя драгоценное время, которого может так не хватить потом? Ответ до отвращения прост. Рикатс, будучи вхож в дом Великого, знал его лучше, чем Михашир. Он отдавал себе отчет, что Сын Скорпиона никогда, ни при каких условиях не отдаст никому ни одной из своих безделушек. А кинжал мастера Борго – едва ли не самая любимая среди них. Он скорее прикажет казнить безумца, осмелившегося просить об этом.

Ночи бы дождаться, – вздохнул про себя Рикатс. Но этого он позволить себе не мог. Значит, надо действовать днем. Рикатс улыбнулся, посмотрел на свои руки и заметил, что они едва заметно дрожат. Но не от страха. От возбуждения. От приятного, раздери его бесы, возбуждения.

 

Глава двадцать четвертая

Восточная граница Земли тельцов, город Арисса. Первый день Арисской ярмарки.

– Как видишь, у богов другие планы на твой счет…

Это был голос Меххема. Толстяк задыхался от долгого бега, от этого речь его напоминала лай. Не оглядываясь, Найана с новой силой заколотила кулаками в дверь, преградившую ей путь. Звуки ударов испуганно заметались по каменному мешку, в который она угодила.

– К такому упорству да еще бы мозги, – прокомментировал Меххем. – Почтенная, побереги руки, до крови сбила. Вот ведь какая штука, девонька: опасаешься нас, но калечишь-то себя.

Найана в отчаяньи прислонилась лбом к двери. Повисла минутная тишина, потом где-то в отдалении загрохотало, послышались душераздирающие вопли.

– Брось дурить! – скомандовал Меххем. Найана почувствовала на запястье мертвую хватку его пальцев. – Успокойся! Даже сейчас у тебя гораздо больше шансов выжить в этом бедламе, чем у нас с Теем. Просто будь умницей и послушай. Все что нам нужно – это целыми выбраться из города, и ты – всего лишь наша страховка. Как только мы окажемся за стенами, мы отпустим тебя, клянусь всеми пастбищами мира. Ну, повернись. Слышишь меня? Ну!

Он дернул ее за руку. Найане едва хватило сил на секундное сопротивление. Эту секунду она потратила на то, чтобы придать своему лицу самое надменное выражение, на которое хватило способностей. Она посмотрела в глаза обоим – взмыленному, багровому Меххему и бледному потерянному красавчику Ашшави. Губы ее брезгливо искривились.

– Так ты, стало быть, предлагаешь сделку. Хочешь увести меня из города, как покорную овцу, в надежде, что я сочту тебя порядочным человеком и доверюсь? Чтобы ты потом требовал с отца выкуп за меня, а, блеющий? – Найана припомнила самое оскорбительное прозвище овнов, и выплюнула его в лицо врагу.

По физиономии Меххема пробежала тень, ему пришлось отвернуться, чтобы овладеть собой.

– Молодость, отсутствие мозгов и дурная наследственность, – сказал он Тею, и снова поднял глаза на Найану. – Если ты возьмешь труд подумать, благородная, ты сообразишь, что войны имеют обыкновение заканчиваться. И когда кончается война, те, кого не выпотрошили ради какой-нибудь высокой цели, возвращаются к старой доброй торговле. Так как ты думаешь, сможем мы с Теем когда-нибудь появиться на Арисской ярмарке, если возьмем в заложницы дочь самого Яссена, будь он проклят?

– Но вы уже взяли меня в заложницы! – крикнула Найана.

– Я смотрю на это по-другому, – ответил Меххем. – Мы всего лишь попросили тебя указать нам безопасную дорогу из города. И лучше придерживаться этой точки зрения, конечно, если все мы хотим остаться в живых. Я ясно выразился?

– Чтоб ты сдох, – фыркнула девушка.

– Наконец-то начала понимать, – хмыкнул толстяк. – Так вот, насчет безопасного пути за город. Боюсь, пока такого не существует, всюду погромщики. Скоро они доберутся и сюда, так что лучше бы нам открыли.

– Там никого нет, – Найана продемонстрировала сбитые в кровь кулаки.

– Тем лучше для нас, – пожал плечами Меххем.

– Они станут обыскивать каждый дом, – подал голос Тей. – Нас найдут.

– Сегодня поветрие какое-то, – проворчал Меххем. – Если кто-то начнет ломиться сюда, дверь откроют не презренные инородцы, а девица с татуировкой Тельца на лбу. Откроет и скажет, что искать здесь некого.

– Для погромщиков и она сойдет за добычу, – возразил Тей.

– Если погромщики будут с ней невежливы, вмешаемся мы. Чем дырявить ножом спину милейшей Найаны, чтобы она не сболтнула лишнего, я лучше перережу глотку какому-нибудь скоту, который вздумает ее обидеть.

– Дверь заперта, – сказала Найана. – Если ее взломать, это будет заметно, и тогда вас не спасу ни я, ни ножи.

– Зачем же взламывать, – улыбнулся приказчик. – У старины Меххема много разных шуток припасено.

Порывшись в карманах, он выудил связку хитро изогнутых железных полос и, присев перед дверью, бросил внимательный взгляд на замочную скважину. Меньше чем через минуту замок сдался.

– Добро пожаловать, голубки! – воскликнул Меххем, распахнув дверь.

– Только вас и ждали, – донесся из-за двери угрюмый голос.

Взглянув в проем, Найана увидела блеск изготовленных к бою клинков. Мгновение – и несколько пар рук втащили беглецов во двор. Дверь с грохотом захлопнулась за их спинами, лязгнул замок.

Двор оказался средних размеров. Он был окружен высокими каменными стенами, между которыми на высоте двух человеческих ростов тянулись длинные тонкие жерди арки, увитой виноградом, разросшимся столь густо, что солнечный свет, пробиваясь сквозь них, приобретал зеленоватый оттенок, отчего двор напоминал заросший водорослями бассейн. Отдельные лучи звездами вспыхивали на остриях мечей и копий, расцвечивая сумрак жутковатыми яркими пятнами.

Лишь когда глаза привыкли к сумраку, Найана смогла разглядеть людей, собравшихся здесь. Их было не меньше полутора дюжин: большинство собрались у калитки, и четверо или пятеро с луками наизготовку застыли на ступенях аккуратного домика, возвышавшегося в глубине двора. Здесь находились только мужчины; судя по одежде и комплекции, большинство из них были купцами. Из общей массы выделялись трое широкоплечих здоровяков – этих, похоже, можно было отнести к телохранителям. Когда глаза еще чуть лучше освоились в тени, и Найана смогла разглядеть татуировки на лбах присутствующих, ее унынию не было предела: все они оказались инородцами. Здесь было всех понемногу: несколько скорпионов, несколько водолеев, рак, близнец, и даже один лев. Не сказать, чтобы она ожидала чего-то другого, но боль умирающей надежды – жестокая боль.

Какое-то время обе стороны молча созерцали друг друга. Потом вперед выступил старик с татуировкой скорпиона. Он выглядел так, будто его полжизни продержали привязанным к дереву посреди самой безводной пустыни в мире.

– Ба! Кого к нам принесло! Меххем! – голос старика был густым и звучным. Казалось, только голос и жил в этом иссушенном теле.

– Санги!.. – Найане показалось, что овен не слишком-то рад встрече. – Уж лет двадцать мне каждый год сообщают, что ты издох где-то в степи, а ты все как новенький! Глядишь, и эту заварушку переживешь.

– Во мне нечему умирать, – хохотнул Санги, – в отличие от тебя, кусок сала. С кем это ты пожаловал к нам?..

Он сощурился по-стариковски, приглядываясь, хотя Найана готова была поклясться, что Санги прекрасно все разглядел, едва они появились на пороге.

– О, Ашшави Тей! Сиротка Тей. Я знавал еще твоего деда, парень… А это кто?..

– Она из местных, – быстро сказал Меххем.

– Знаю, – огрызнулся старик. – Не сказать, что вы так уж тихо шептались там, за дверью. Так стало быть, поработаешь привратницей? «Никого нет дома… Папаша режет грязных инородцев… Братья вот-вот вернутся…» А, девонька? – Санги приподнял голову Найаны за подбородок. От его пальцев исходил резкий запах дурманящего зелья, которое так любят иные старики. – Поможешь нескольким грязным инородцам спасти свои шкуры? Поможешь? А?

Найана ответил молчаливым кивком.

– Вот и славненько, – осклабился Санги, и переходя на шепот добавил: – Будь паинькой. Одно неверное действие, и все находящиеся здесь узнают имя твоего папаши. Сама понимаешь, что за этим последует. Наша задача – убраться отсюда невредимыми. Твоя – пережить хотя бы эту ночь.

* * *

Яссен приходил в себя долго и мучительно. Беспамятство не пускало, обволакивая липкими щупальцами, засасывало в свои обморочные глубины. Старик боролся как мог, но сил хватало лишь на то, чтобы вынырнуть на несколько мгновений на поверхность бытия, – тогда он видел себя то у стен Цитадели, то на носилках, проплывающим по знакомым улицам, то лежащим дома в своей постели, – и, подчиняясь неведомому водовороту, вновь ухнуть во всепоглощающее ничто.

Когда беспамятство отступило, мир встретил его перинными объятиями мягкой постели, запахом лекарств и родного дома. Он был темен, этот мир, по-ночному темен, в нем было окно, и по стеклам этого окна метались красные всполохи, будто отражения бушующего вдалеке пожара. Какое-то время Яссен лежал неподвижно, вслушиваясь и всматриваясь в то немногое, что могли дать царящие в комнате тишина и чернота. Он был дома. Наконец-то дома.

Тихий шорох вернул миру звуки. Рука со свечой принесла свет.

– Найана? – подал голос старик.

– Нет, господин, – ответил голос привратника. – Это я, Шакр.

– Шакр… – прохрипел Яссен. – Что со мной, приятель?

– Говорят, ты схлестнулся с молодым грубияном из гарнизона, – ответил слуга.

– Ах, да, – Яссену достало сил кивнуть. – Проклятый глупец. Я чуть не умер, вдалбливая простые истины в его солдафонскую башку! Общение с дураками выматывает почище самого тяжелого труда…

Замолчали. Шакр, сделавшийся на старости лет несносным болтуном, на этот раз не проронил ни звука, и Яссен был несказанно благодарен слуге за эти несколько минут тишины.

– Ночь… – промолвил жрец. – Там горит что-то… – он скосил глаза к окну, к алым всполохам, плясавшим на стеклах.

– Инородцы забаррикадировались на рынке, – голос привратника был едва слышен. – Говорят, сражаются как демоны.

– Еще б им не сражаться, – зло хмыкнул Яссен. – Цепляются за жизнь, песьи дети… Хвала богам, что я не отпустил сегодня Найану. Она все еще дуется, а? Не отвечай, я знаю. Дуется, вздорная девчонка, раз не явилась ко мне. Но это ничего… Пусть дуется, лишь бы была в безопасности. Верно я говорю, Шакр?

Вместо ответа из горла привратника вырвался лишь сдавленный хрип.

– Чего ты там мычишь? – поморщился Яссен.

Что-то буркнув, слуга принялся поправлять одеяло.

– Оставь, – велел жрец. – Не настолько я плох, чтоб нянькаться со мной как с умирающим. И знаешь… кликни на кухню, пусть принесут поесть. А я… я пойду навещу мою красавицу…

Если бы Яссен чувствовал себя хоть немного лучше, он заметил бы, как Шакр затрясся всем телом после этих последних слов. Но у жреца было больше бравады, чем действительных сил, чтобы осуществить намеренья. Сбросив одеяло, Яссен попытался сесть, и тотчас со стоном рухнул обратно на ложе. Комната поплыла, и старик едва снова не погрузился в забытье.

– Что же ты делаешь! – сквозь гул в ушах расслышал Яссен голос привратника. – Лежи. Лежи! Зачем скачешь, как молодой теленок!

«Одна мумия баюкает другую мумию», – подумал Яссен. – «Будь проклята старость!»

– Лежи! – повторил Шакр. – Ты все еще хочешь есть?

– Желчный старикашка! – проворчал жрец. Он не видел Шакра – тот хлопотал где-то рядом – звон посуды, журчание воды… – Хорошо, буду валяться здесь как придорожный камень. Но будь добр, пришли эту капризулю, мою дочь. Пусть поцелует отца на ночь.

Посуда звякнула особенно громко. Из темноты донесся глухой голос Шакра:

– Она спит, господин. Проплакала весь день, умаялась и спит…

– Вздорная девчонка, – ласково проговорил Яссен. – Ведь достанется же какому-нибудь бедолаге такое счастье…

– Да будут боги милостивы к ней, – еще глуше проговорил слуга. – Выпей, господин, тебе надо поспать…

Яссен увидел пиалу с каким-то снадобьем, протягиваемую привратником.

– А что это ты сегодня не своим делом занят? – подозрительно спросил жрец. – Где Шималь? Где Тайла?

– В городе, – пробормотал Шакр. – Побежали смотреть на пожар, глупые бабы.

– Глупые бабы, – повторил за ним Яссен, принимая питье. Сделал глоток, другой. – Глупые ба…

Когда хозяин уснул, Шакр вышел на цыпочках и затворил дверь. Поплелся к домашнему алтарю, заглядывая по пути в пустые комнаты. Кроме него и Яссена в доме не было ни души: вся челядь отправилась в город искать молодую госпожу. Рухнув на колени перед алтарем, старик затрясся в рыданиях, не в силах вымолвить ни единого слова молитвы.

 

Глава двадцать пятая

Восточная граница Земли тельцов, горная дорога между лагерем Объединенной армии и городом Арисса. Вечер первого дня Арисской ярмарки.

Всю дорогу Михашир изобретал казни для Рикатса. В ход шло все – сажал лучшего друга на кол, привязывал голым возле осиного гнезда, изжаривал на углях, и много чего еще проделывал с жирной тушей беспутного военачальника, бросившего армию в самый ответственный момент ради химерической выдумки.

Ехавший рядом Лоот судя по всему был занят тем же. Насупившись, он бормотал что-то себе под нос, и время от времени разражался такими проклятьями, от которых богобоязненному Михаширу становилось не по себе. Тогда Михашир придерживал коня, разворачивался, и делал круг-другой, объезжая войско.

Хотя, – это прекрасно осознавали оба полководца, – войском их отряд мог назвать только человек с очень богатой фантазией. Его костяк составляли тельцы, около тысячи копий. Эти шли в охотку, осознавая, что возвращаются на родину, и потому упрямо преодолевая все тяготы пути. Следом плелись сотни две лучников из Земли стрельцов. Эти выглядели как бездомные собаки, гонимые и презираемые всеми. Глядя на них, Михашир размышлял о том, что если его армии удастся каким-то чудом одержать победу, весь народ стрельцов на долгие десятилетия а может и на века приобретет дурную славу предателей.

Замыкали шествие шесть сотен скорпионов. Они смотрели не столько вперед или под ноги, сколько оглядывались назад, будто высматривая в туманной дымке убегающую родную землю, будто спрашивая себя: какая нелегкая понесла нас туда, где скорпионам места нет, и не будет!

Ущелье становилось все уже, и все круче уходило вверх. Отряд растянулся по дороге чуть не на полпарасанга и, когда оказываясь в голове колонны, Михашир бросал взгляд назад, ему казалось, что это огромная змея ползет в гору, сверкая на солнце бронзовой чешуей.

– Все не так уж безнадежно, – сказал однажды Лоот, проследив его взгляд. – Коли рассудить, ведь Глаз нас не ждет. Он снялся с лагеря, оставив нас за спиной в полной уверенности, что мы затаимся как крысы в норе, радуясь уходу кота. Если б не больной на всю голову Рикатс, так бы и случилось, помяни мое слово. Ну разве что мы, тельцы, ринулись бы защищать свою землю.

– Угу. Рикатс на выдумки богат, – пробурчал Михашир. – С ним не соскучишься.

– Еще бы он оказался прав насчет кинжала, – бросил Лоот.

– Святые небеса, Лоот! – вскричал Михашир, крепко затвердивший придуманную для него Бурдюком роль. – Ведь мы битый час тебе объясняли, что лича можно уничтожить только оружием Борго. И ты все еще не веришь?

– Где бы я был, если бы верил всем подряд, – прищурился телец.

– Да расслабься ты! – воскликнул он, заметив краску гнева на лице Михашира. – Мы с тобой союзники, ведем ораву головорезов, чтобы надрать задницу одноглазому шельмецу. Сработает кинжал – хорошо, нет – тоже не беда. По мне лучше сдохнуть в бою, чем удирать всю оставшуюся жизнь. Те, кто думает иначе, остались там, позади, и боги их проклянут, помяни мое слово!

Темнота застала отряд на перевале. Нашли относительно ровное место, Лоот распорядился ставить палатки. Несмотря на холод, костры разжигать запретил:

– До Ариссы рукой подать. Увидят – и про внезапность можем забыть, а мне очень хочется одержать победу.

Наконец поставили командирский шатер, Лоот и Михашир улеглись спать. Вот только Михаширу не спалось. Он долго ворочался с боку на бок, и это наконец привлекло внимание Лоота.

– У тебя что, вши? – пробасил телец.

– Лучше бы у меня были вши, – буркнул в ответ Михашир.

– Что стряслось, скорпион? – допытывался Лоот. – Выкладывай. Судя по всему, все равно в себе не удержишь.

– Я и не собираюсь держать в себе, – сказал Михашир. – Я просто не знаю, как подступиться к рассказу.

– Уж как-нибудь, – подбодрил Лоот. – Сдается мне, тебе есть о чем рассказать, вон как ерзаешь.

– Да в том-то и дело, что особенно не о чем, – вздохнул Михашир. – Почти все ты и сам знаешь без меня. Ведь о том, что Глаз использует какую-то магию на поле боя, знаешь, ведь так?

– Ты начал очень уж издалека, – проворчал Лоот. – Последнему пню известно, что этот сукин сын вытворяет на поле боя что-то странное. Иначе на что бы ему лич. Вот только никто не знает, как он проделывает свои штуки. В первых рядах никто не выживает.

– Один выжил, – тихо сказал Михашир. – Рикатс говорил с одним водолеем, который видел, как действует магия Глаза.

– И как же? – Телец навострил уши.

– Глаз насылает что-то вроде безумия, – сказал Михашир. – Солдаты в первых рядах превращаются в одержимых, бросаются с оружием на своих же товарищей, разбивают строй…

– Мне что, удивиться? – Лоот досадливо махнул рукой. – Я-то думал… Этими слухами переполнены все базары. Спроси у любого колдуна, возможно ли наслать безумие на человека, и он ответит, что возможно. Только для этого нужно опоить бедолагу зельем, или прочесть заклинание над восковой куклой, обмотанной волосами и обмазанной слюной жертвы. Как ты себе это представляешь? По-твоему что, перед каждым боем Глаз ухитряется незаметно опоить несколько сотен человек вонючей дрянью? Или его шпионы прокрадываются в спящий лагерь противника, чтобы собрать слюни и волосы врагов?

– Но тот парень видел… – настаивал Михашир.

– Тот парень наложил в штаны, как и все остальные, – оборвал Лоот.

– Во имя богов, Лоот! Забудь хоть на минуту, что ты телец! – вскричал Михашир. – Мне плевать на мнение всех магов мира. Плевать на то, что фокусы Глаза кажутся необъяснимыми. Давай просто вспомним о том, что этот вор захватил почти весь мир, и что без чего-то этакого тут ну никак не обошлось!

– Хорошо, – вздохнул Лоот. – Если это плата за то, чтобы ты дал мне выспаться перед боем, так и быть, я с тобой соглашусь. И что же ты предлагаешь?

– Мы с Рикатсом обдумывали, какую тактику можно было бы применить в случае, если тот водолей не наврал, – проговорил Михашир.

– И?..

– Есть кое-какие соображения, – сказал Михашир. – Должно сработать.

– Рассказывай, что за тактика, – велел Лоот.

 

Глава двадцать шестая

Восточная граница Земли тельцов, город Арисса. Вечер первого дня Арисской ярмарки.

– Жидкий удрал!..

Этот крик породил несколько мгновений тишины, мгновений, стоивших Сардару дюжины лет жизни. Застыв с камнем в руке, он напряженно прислушивался, впитывая всем телом малейший звук.

– Что ты мелешь! Как – удрал? – это был голос Халкына.

– Откуда я знаю! – огрызнулся надсмотрщик. – Мы с Ханзо явились на пост, глядь, а в клетке пусто. И замок на месте.

– Ты пьян?! – рявкнул Халкын. – Он что, стал воробьем и упорхнул?

– Понятия не имею. – По голосу тюремщика было ясно, что тот сыт по горло сегодняшним днем, хочет жрать, и если начальству так нужно, пусть само выясняет, как арестант улизнул из запертой клетки.

– Неделю без жалования! – прошипел Халкын. – И двойные дежурства. И кто хочет присоединиться к этому барану, – он возвысил голос, – пусть остается на кухне и жрет. Остальным – искать!!!

Его крик потонул в дробном топоте подкованных сапог по каменному полу, а потом на минуту стало тихо.

Воспользовавшись передышкой, Сардар утроил усилия. Несмотря на приказ начальника, в кухню то и дело кто-то вбегал и поднималась суматошная возня. Поначалу юноша замирал всякий раз, боясь наделать шуму и привлечь внимание, но после смекнул, что тюремщики под видом усердных поисков заглядывают на кухню, чтобы перехватить чего-нибудь съестного. Схватят кусок, и с криком: «И здесь никого!» мчатся дальше.

Через какое-то время в кухне постоянно толклись уже несколько человек. Из тех, видимо, кому плевать на все, лишь бы набить брюхо. Кто-то орудовал ложкой в миске, громко чавкая и поминутно рыгая. Забулькал кувшин, дзинькнули, сталкиваясь, кружки. Кто-то продолжал делать вид, что ищет беглеца – с шумом двигал чурбак для рубки мяса, гремел крышками котлов и чанов.

Сардар продолжал работу. Очередной ряд камней поддавался слишком тяжело. Можно было попытаться пролезть и так, но лаз располагался все еще достаточно высоко, лезть было неудобно, и юноша боялся, что привлечет внимание, если произведет какой-нибудь нечаянный шум.

Внезапно послышались звуки, заставившие Сардара замереть. С глухим стуком упали несколько поленьев, донеслись проклятья, удаляющийся топот, и вдруг – удивленный вскрик:

– Братцы, что я нашел!

Через минуту кухня наполнилась возбужденными тюремщиками. Что-то приволокли, что-то с глухим стуком ударило об пол, будто бросили мешок с репой. Этот звук вывел Сардара из ступора. Забыв про всякую осторожность он возобновил работу.

– Гляди, куда забились, сволочи, – кто-то из стражников смачно харкнул.

– Опять голодранцы, – в голосе другого сквозило разочарование. – Эй, куда потянул кошель? В кучу клади.

– Куча… – ответили ворчливо и презрительно. Звякнул кошелек.

– А вот глядите-ка! Перстень! Здоровенный. С камнем…

– Стекляшка, – фыркнули в ответ. – Золото дутое.

– Не снимается, зараза…

– Да не мучайся ты. Палец отрежь, и всех делов.

Очень быстро Сардару удалось расширить проем настолько, что он мог спокойно проникнуть в него, не произведя ни малейшего шороха. Сквозняк, начавший поддувать из кухни в лаз, вселял надежду на то, что где-то по ту сторону стены есть выход на поверхность. Ухватившись за край кладки, Сардар подпрыгнул, змеей проскользнул в пахнущую сыростью черноту.

Он упал на что-то твердое, раздался грохот, будто пнули жестяное ведро. Сардар попытался подняться, однако нога запуталась неведомо в чем, и юноша снова рухнул, наделав еще больше шума. От одной мысли, что могут услышать там, снаружи, сердце его на несколько мгновений перестало биться. Сардар замер, вслушиваясь. Долго, мучительно долго не доносилось ни звука, ни малейшего проклятого звука, который дал бы понять, что происходит на кухне. Из груди Сардара вырвалось надрывное сипенье – оказывается он задержал дыханье, и легкие разрывались от нехватки воздуха.

Тишина… Зловещая немота кладбища в полуночный час. Давящая, выматывающая, изнуряющая, высасывающая силы, леденящая кровь, предвещающая пытку, заставляющая жалеть о том, что еще жив…

– Эй… Кто здесь?..

Испуганный шепот, прилетевший не от кухни, а из пещерной черноты, едва не заставил Сардара вскрикнуть. Вытаращив глаза, юноша впился во мрак, пытаясь разглядеть источник звука. В тот же миг над его головой в разобранном проеме полыхнула яркое почти до слепоты пламя, и с той стороны стены кто-то выдохнул удивленно:

– Вот так крысы…

Потом вдруг пламя метнулось вниз, послышался стук осыпавшихся камней, звон разлетающихся черепков, будто разбилась глиняная лампа, потом истошный вопль:

– А-а-а-а-а!!! Горю! Моя нога! Помогите-е-е-е!!!

Пользуясь переполохом, Сардар быстро, как только мог в кромешной темноте устремился вглубь пещеры. Но, не сделав и полудюжины шагов, налетел на препятствие и снова упал. Пальцы скользнули по чему-то гладкому, холодному, тошнотворно-осклизлому…

– Кто здесь?.. – прошелестело над самым ухом.

От неожиданности Сардар отшатнулся, рванулся в сторону, и вдруг ткнулся плечом во что-то мягкое, тихонько зашуршавшее от прикосновения. Вытянув руку, он нащупал складки ткани. Ткани было много, будто здесь в пещере откуда-то появился целый отрез материи. Сардар повел пальцами чуть в сторону, и тотчас отдернул руку: его кожа соприкоснулась с холодной и липкой кожей мертвяка.

– Эй! – снова позвал голос. Голос был молод и очень слаб, срывался в стон. – Не молчи… Хвала богам, ты не телец. Кто ты?

– Не твое дело, – огрызнулся Сардар. – Сам-то кто?

– Лахри. Писарь при караване почтенного Кийвиле. Когда тебя сбросили?

– Сбросили? – переспросил Сардар.

– Да, – подтвердил голос – У меня… что-то с ногой… Я отключился, а когда пришел в себя, услышал… Ты цел?

– Я… да, цел, – промолвил Сардар. – Меня не сбросили, я перебрался сюда из другой пещеры…

– Перебрался?! – в голосе незнакомца послышалось удивление. – Как? Здесь каменный мешок.

– Там, – Сардар мотнул головой в сторону кухни, хотя неведомый собеседник не мог увидеть этот жест. Вопли тем временем стихли, и снова наступила тишина – должно быть несчастному оказывали помощь. – Разобрал кладку, – продолжал Сардар, – и пролез, пока никто не видел. Но откуда ты знаешь? Здесь же хоть глаз коли…

– Я здесь целую вечность, – прошептала темнота. – Когда боль чуть утихает, я… бросаю камни. Их здесь много. И куда ни брошу, везде… один и тот же звук…

– Но как ты сюда попал?

– Говорю же, скинули. Когда все началось, мы были… у входа в храм. Почти все караванщики. К нам прибежал здешний агент Кийвиле, телец. Телец… Этот выродок был больше похож на хорька. Сказал…

Парень умолк, должно быть собираясь с силами. Сардар терпеливо ждал.

– Сказал, что местные в бешенстве, вырежут всех инородцев, – продолжил Лахри. – Сказал, что знает укромное место, и если мы как следует заплатим, он поможет нам переждать, пока закончится погром. Мы отдали все, что было. Четыре дюжины не самых бедных людей вручили прощелыге все, что имели при себе. И он велел нам лезть в какую-то дыру под стеной. Внизу был какой-то скрипучий помост, мы сгрудились на нем, а потом гнилые доски не выдержали, и помост обвалился под нами. Мне повезло, я как-то ухватился за стену и повис. Когда пальцы не смогли больше держать – упал. Остался жив лишь потому что упал на трупы…

– Не радуйся, – мрачно процедил Сардар. – Они нашли мой лаз. Сейчас потушат того осла и явятся за нами…

– Меня они не скоро найдут, – хихикнул голос. – Я сложил в стопку три тела. Если что, просто лягу и навалю их на себя. Выиграю время, пока меня считают покойником.

– Из какой ты земли взялся такой предусмотрительный? – бросил Сардар.

– Водолей, – пробормотал Лахри. – Я здесь целую вечность. Успел освоиться. Попробуй сделать также, тут везде…

– Водолей? – встрепенулся Сардар. – Я тоже водолей! Не того ли Кийвиле ты писарь, который…

Яркий свет, ударивший от кухни, прервал его. Вскрикнув от боли в глазах, Сардар все же успел в краткий миг увидеть внутренность каменного мешка – множество трупов, наваленных кучами, будто кули с мукой на полу мельницы. Метнувшись на землю, он с усилием потянул на себя начинающую коченеть неподатливую тушу, лежащую на самом верху. Он отчаянно надеялся, что есть фора, что в эти первые мгновения тюремщики не смогли ничего разглядеть.

Тюремщики разобрали кладку до последнего камня и вошли внутрь. Принесли огня, и тотчас восторженно зацокали языками – должно быть так ярко засверкали на покойниках цацки, не доставшиеся вероломному агенту. Принялись обшаривать трупы, то и дело срывались в крик, споря из-за добычи. Несколько раз едва не дошло до поножовщины, и тогда сыпля проклятьями, Халкын бросался разнимать своих мародеров.

Наконец Халкын приказал выносить трупы. К тому моменту Сардар, сообразивший, что когда очередь дойдет до него, его непременно узнают, и в лучшем случае снова посадят под замок, успел кое-как натянуть на себя вещи одного из покойников и вымазать грязью лицо.

Сняв верхний слой трупов и обнаружив под ним еще покойника, двое обшарили новую одежду Сардара, затем, схватив за ноги, отволокли его в просторный сырой коридор где-то в стороне от кухни и оставили рядом с мертвецами. И ушли, даже не обернувшись.

Сардар не знал, сколько времени пролежал в абсолютной неподвижности, а тюремщики все таскали и таскали трупы. Он продрог до костей, и пожалуй еще немного – и замерз бы насмерть. Но вот все кончилось, постепенно шум и возня стихли вдали: даже тюремщиков, похоже, утомило безумие этого дня. Выждав для верности еще около получаса, Сардар осмелился шевельнуться. Пространство вокруг, укрытое саваном абсолютной тишины, не тревожимое даже тенью движения, было столь чуждо любому проявлению жизни, что Сардару стоило неимоверных усилий просто открыть глаза.

После минутной борьбы с собственным телом он сумел наконец приподняться на локтях, потом сесть и осмотреться. Он обнаружил себя в гроте, слегка вытянутом, с узкой горловиной-входом, с парой масляных ламп, подвешенных на крючьях по сторонам. Лампы не то чтобы освещали что-то, скорее они делили пространство на сумрак и мрак. Сумрак был жизнью, а мрак – смертью. Непроглядная чернота топорщилась нагромождением жутких теней, скорченных, скрюченных, изломанных, распяленных, распятых, распоротых, разъятых сгустков мглы, вопящих о том, что прежде, совсем недавно, они были живыми людьми и даже не подозревали о надвигающемся кошмаре, о том что в Тени Зодиака для каждого из них уже приготовлено место. Ужас произошедшего, будто пробив незримую плотину отчужденности, до сих пор оберегавшую душу Сардара, вдруг захлестнул ледяной волной. Лязгнули зубы, жестокая дрожь сотрясла тело. Не в силах справиться с собой, он заскулил – тонко и жалобно, как смертельно напуганный ребенок. Он скулил, и скулил, и скулил… Он оплакивал себя, свою несчастную короткую жизнь, казавшуюся в эту минуту крошечным угольком, который вот-вот погаснет, исчезнет, сгинет в черном бездонном омуте смерти…

А потом пришла злость. Раскаленная, алая, шипящая, разящая паленой плотью, она исторглась из Сардарова сердца, хлынула по жилам, выжигая липкие тенета страха. Боги, какое это чудо – злость! Нет чувства чище, яснее, отчетливей, чем злость! Злость – основа мира, его сердце, его суть, его тайный смысл. Ничто на свете не отрезвляет лучше, не придает больше сил, не подвигает на свершения лучше, чем это бодрящее, единственно истинное чувство!

Повинуясь мгновенному импульсу, Сардар вскочил на ноги, оттолкнув труп какого-то бедолаги. Расправил плечи. Затекшие члены отозвались почти нестерпимой болью, но это породило в душе лишь новую волну злости. Будьте вы прокляты все! Хотите убить? Да сколько угодно! Вот он, во весь рост, идите, убейте, если сможете!

Сардар зарычал, давая выход ярости, эхо ответило дюжиной дюжин злых голосов. Язычки пламени над носиками ламп вздрогнули, будто чего-то испугавшись.

– Ты жив, брат… – донесся откуда-то из темноты слабый стон.

– Лахри? – вскинулся Сардар.

– Он самый, – прошептал писарь. Судя по голосу, ему было совсем худо. – Мы с тобой… живучее крыс, а?

– Ты что-то плох совсем, брат, – озабоченно проговорил Сардар. Он повернулся в ту сторону, откуда доносился голос, и вперил взгляд в темноту, пытаясь определить расстояние до раненого.

– Не чувствую ногу, – пожаловался Лахри, Сардар сделал несколько осторожных шагов на звук. – Вовсе не чувствую, будто ее…

Он умолк. Сардар остановился, прислушиваясь.

– Эй, Лахри. Ты где? Не молчи.

– Прости, – чуть слышно выдохнул парень. – Трудно… говорить…

– Ты не говори, не говори, – Сардар заторопился на голос. – Просто звук какой-нибудь подай. Просто стон, просто чтоб я знал куда идти…

Спустя минуту он наконец нашел Лахри. В полумраке узкое лицо бедолаги напоминало птичье лицо каменного божка – из тех, что и по сю пору иногда находят на разоренных древних кладбищах. Парень и сам походил на птицу, таким маленьким и щуплым он был. Если б не прорывающиеся в голосе первые взрослые басы, его, пожалуй, можно было бы принять за ребенка.

Опустившись на колени, Сардар принялся ощупывать ноги Лахри. Долго искать не пришлось – правая была горяча как печь и ниже колена сильно распухла. Парень тяжело дышал, никак не реагируя на происходящее, и это беспокоило Сардара куда сильнее, чем сама рана.

Крылась ли причина в том, что оба они были из одного племени, душа ли восстала против всех ужасов и потерь, что пришлось пережить, но Сардар вдруг решил, что вытащит парнишку, вытащит во что бы то ни стало. Погибнет сам, но заставит жить этого мальца!

– Ты только в Тень не торопись, – заговорил Сардар. – Не торопись в Тень. Где я найду другого водолея в этом свинарнике! Держись, писарь, слышишь? Клянусь Двенадцатью, я тебя вытащу!

– Я и не тороплюсь… – прошелестел Лахри. – Я не хочу… в Тень…

– Вот и славно, – кивнул Сардар. – Вот и молодец.

Пошарив вокруг, он нащупал шерстяную накидку, оставленную мародерами на одном из мертвецов. Стянув ее, укрыл Лахри.

– Держись, братец, я сейчас. Только осмотрюсь – и назад. Держись, слышишь!..

Лахри едва заметно кивнул.

Крадучись, Сардар выбрался из грота в коридор.

* * *

Дележ добычи затянулся за полночь. Делили азартно, забыв про усталость и треволнения дня, оглашая кухню криками и отборной бранью. Долго спорили, как разложить добро по кучкам так, чтоб ни одна не выделялась. Перекладывали, перетасовывали, рвали друг у друга из рук, зорко следили, чтобы ни одна монетка не затерялась в чьем-нибудь бездонном рукаве. Потом поднялась склока за очередность тянуть жребий. Потом кому-то опять показалось, что добро разложено не равномерно, и все началось заново. Даже Халкын отступился, предоставив своре практически полную свободу действий.

Не участвовал в дележе только Кайсен. Разбитый, униженный и несчастный, исходя ядовитой злобой, столичный чудила, как за глаза называли его другие тюремщики, сидел на полу, привалившись спиной к чурбаку для рубки мяса. Он ненавидел всех в эту ночь. Ненавидел других надсмотрщиков, относившихся к нему как к куче отбросов, ненавидел Халкына, проклятого Халкына, чьей прямой обязанностью было оберегать его, Кайсена, тонкую натуру от посягательств этого сброда, и кто вместо этого больше других выражал непочтение к его благородной особе. Ненавидел всю эту убогую вонючую кишащую крысами дыру, по какому-то идиотскому недоразумению именуемую городом. Город Арисса! Боги смеются всякий раз, когда кто-нибудь произносит эту нелепость!

А еще он ненавидел инородцев. Боги, как он ненавидел инородцев!!! До боли, до спазмов, до судорог, до рвотных позывов! Будто кто-то, собрав всю ненависть мира, всю злобу, что обреталась и в Землях Зодиака, и в презренных окраинах Непосвященных, слепил ее в раскаленный, брызжущий ядом комок и вложил в его, Кайсена, пылкое сердце. Никогда еще Кайсен не испытывал ничего подобного. Казалось, объявись инородец хоть в сотне шагов, издох бы через секунду, его убила бы даже не ненависть Кайсена, а тень тени его ненависти!

Великие небеса, как вдруг стало душно! По спине побежали струйки пота. Кайсен охнул, передернул плечами: пот казался обжигающе, мертвенно холодным. Будто не собственная влага просочилась из пор, а чьи-то ледяные пальцы принялись шарить по коже, что-то нащупывая, выискивая, выведывая потаенные слабые места его тела. Это было жутко, невыносимо жутко. Из горла вырвался короткий тонкий звук, похожий на скулеж. Зазудело в ногах – такое ощущение, должно быть, бывает у застывших на старте бегунов. Бежать! Бежать! Бежать… – зачем?.. куда?..

Лишь огромным усилием воли Кайсен сумел взять себя в руки. Боги, что с ним?! Еще никогда не бывало, чтобы он боялся собственной ярости! Это невозможно. Как можно бояться того, что делает тебя сильнее, того, что заставляет других бояться тебя?!

Пораженный этой мыслью, Кайсен окинул затравленным взглядом пространство вокруг. Что-то изменилось?.. Нет, ничего. Уж точно не кухня. Вот куча барахла, вот орава скотов, собранных из самых низов деревенского одонья, грызется за блестящие цацки. Подключились даже повар и мясник. (При виде этой картины Кайсен вдруг почувствовал, что его сейчас вырвет желчью…) И дыра никуда не делась, дыра, пробитая в старом очаге, уродливое черное пятно, скрывавшее, скрывавшее…

Новая волна! Кайсена буквально подбросило от ужаса. Забыв о боли, он вскочил на ноги и бросился вон из кухни, подальше от проклятого провала, бывшего когда-то очагом.

Как ни странно, черное, пахнущее склепом, похожее на свежевырытую могилу нутро подземного мира успокоило его, своей кладбищенской тишиной подарив умиротворение измотанной душе. Сказать по правде, это казалось удивительным. Да, Кайсен обожал убивать, он делал это со страстью ценителя, со вкусом и изощренностью истинного знатока. Но он никогда не любил посещать места упокоения тех, кого отправил в Тень. Он боялся кладбищ, и всегда обходил их за парасанг.

Потому что боялся мертвецов.

Живые хороши тем, что откликаются. Изрыгают ли проклятья, просят ли о пощаде, вопят ли от боли или умоляют прервать пытку милосердным ударом – главное, что они откликаются. Им больно. В этом их слабость, и через эту слабость ими можно и нужно управлять.

А как управлять мертвецом? Как управлять тем, кому больше не можешь причинить боль? Труп можно изрубить, можно сжечь, можно зарыть в землю или утопить, но его нельзя подчинить. Взгляд его стеклянных глаз, ледяной взгляд, – будто загубленная душа смотрит с самого дна Тени, – не оставляет никаких шансов. Покойнику можно опустить веки, можно вырвать глаза, можно набросить тряпку на мертвое лицо, но проклятый взгляд никуда не денется, ибо больше не принадлежит телу…

Однако теперь все было иначе. Кайсен вдруг перестал бояться мертвецов.

– Слышите?!! – проорал он в черноту. – Передохните все, мне плевать! Эй! Эй!!!

«Эй…» – заметалось под сводами заполошное эхо.

В правой ладони запульсировала тягучая боль. Опустив глаза, обнаружил, что сжимает рукоять меча. Надо же! Он не помнил, когда успел прихватить оружие. Да и не важно это. Главное – меч при нем, и теперь кому-то очень не поздоровится. Кому? Тоже не важно! Сплюнув, Кайсен устремился во тьму.

За поворотом увидел чадящий факел, но не взял. Глаза каким-то чудом обрели способность видеть в абсолютном мраке, и свет факела показался нестерпимо ярким. Прикрыв лицо ладонью, – странной, кроваво-красной на просвет, будто не от факела закрывался, а от полуденного солнца, – Кайсен поспешил дальше, в угольное чрево подземелья.

Это казалось абсолютно невозможным, но чем чернее становилось вокруг, тем лучше он видел. Великие боги, что стало с его глазами! Глаза человеческие не способны на такое… такое… такое… и…

Мир вспыхнул, в единое мгновенье озаренный мириадами огней. Исчезло подземелье, исчез треклятый город Арисса, пропали мертвецы и собутыльники – сгинули, рассыпались в прах и, подхваченные охряным ветром, растворились в бесконечности. Даже самая столица, откуда его выслали когда-то, такая недостижимая, и оттого всегда казавшаяся несбыточно-прекрасной, манящей, теперь, в сравнении с тем невероятным, блестящим, восхитительным, что открылось ему, представилась скучной, серой, будничной и ненужной, как обглоданная кость.

Как называлось место, в котором он очутился? Кайсен не знал. И не хотел знать. Мозг отключился, не в силах справиться с наплывом эмоций, не в силах отыскать в клоаке памяти хотя бы тень подобия тех чудес, что предстали перед ним. Прежде безразличный и к музыке и к пению птиц, Кайсен вдруг обнаружил себя погруженным в бесконечный поток самых прекрасных, самых чарующих звуков, какие только могут родиться во Вселенной. Обычно бесчувственный к красотам природы, теперь он трепетал, ощупывая взглядом каждый изгиб, каждый оттенок, каждый блик пейзажа, открывшегося перед ним. Что было там? Укрытые туманом горы? Морской берег? Замок на холме, с башнями, позолоченными восходящим солнцем? Что-то еще? Кайсен не смог бы ответить на эти вопросы, он просто наслаждался, впитывая блаженство каждой клеточкой своего разбитого тела.

А потом все исчезло. Будто оборвалась жизнь. Будто его схватили на свадебном пиру и швырнули в выгребную яму. Будто откупорив приберегавшийся до особого случая кувшин с драгоценным столетним вином, обнаружил внутри дохлую крысу. Будто… будто…

От отчаянья и омерзения Кайсен заорал. К горлу подкатилась тошнота, тюремщик согнулся пополам, его вырвало. Выплюнув поднявшиеся из желудка гнилые ошметки, завыл – истошно, тоскливо.

Потом увидел свет. Два багровых пятна плясали по бокам. Пахло прогорклым маслом и плесенью. Примешивался еще один запах – запах смерти, запах начинающегося тления.

Выпрямившись, Кайсен обнаружил себя стоящим посреди грота, освещенного двумя масляными лампами. Грот с покойниками. Тот самый, куда его ублюдочные коллеги перетащили мертвецов, найденных возле кухни. Да, несомненно, именно то место.

Чудеса исчезли, никуда не делась лишь чудесная способность видеть во тьме. Кайсен издал истеричный смешок. Все что осталось от великого дара, преподнесенного на мгновенье и жестоко отнятого неизвестно кем и неведомо с какой целью, – это способность видеть всю мерзость, все непотребство, все безумие этого мира.

Новый смешок. Затравленный взгляд по сторонам.

О да, мертвецы были здесь. Их изломанные, распятые, распотрошенные тела казались такими бесстыжими в своей поруганной наготе. И глаза… О, эти глаза, эти их мертвые взгляды, это жуткое, пристальное, неотвязное внимание. Так Оборотная сторона встречает душу, которая скоро окажется в ее объятьях!

– Суки! – выкрикнул Кайсен, стараясь остановить панику. – Суки! Навалили мертвяков!

«Мертвяков! Мертвяков! Мертвяков!..» – подхватило эхо.

– Навалили мертвяков и удрали!

«Мертвяков! Мертвяков! Мертвяков!..»

– З-заткнись! – голос тюремщика сорвался на визг. – Заткнись! Заткнись! Заткнись!!!

«Мертвяки! Мертвяки! Мертвяки!..» – не унималось эхо.

– Будьте вы прокляты! – заверещал Кайсен и, судорожно замахнувшись мечом, рубанул голову ближайшего мертвеца. Затрещали кости, клинок вошел до зубов, и лицо покойника, мгновенье назад серое и безжизненное как камень, вдруг странно и страшно преобразилось. От удара голову чуть развернуло; свет ламп, отразившись в мути мертвых глаз, странно оживил их, вселив в каждый по пляшущему демоническому огоньку. Лезвие прошло чуть наискось, оставив большую часть носа слева, и перекривив рот в злобной усмешке. Кайсен дернул меч, мертвая голова повернулась к нему. Правый глаз сощурился, подмигивая, изо рта показался кончик языка, будто дразнил, издевался.

Кайсен в страхе попятился, и – едва не рухнул навзничь: чья-то рука ухватила его за ногу. Взвыв от ужаса, махнул мечом, не глядя, наугад. Короткий хруст. Мертвячья хватка ослабла, но тотчас потянулась другая рука, потом еще одна, и еще, и еще, и еще… Поведя взглядом вокруг, Кайсен обнаружил, что тьма под ногами пришла в движенье, зазыбилась, как болотная вода под осенним ветром, жуткие изорванные тени стали вздыматься, вытягиваться, распрямляться, объединенные единым порывом, единой целью – добраться до его, Кайсенова, горла.

И тут на Кайсена вновь накатила волна ярости. Хотите уничтожить? Уволочь в Тень? Превратить в гнилую слизь, в то, чем стали вы сами, в то, чем вы и были всегда, проклятые инородцы?! А это мы посмотрим сейчас! Это мы…

Мыслям не осталось места, их выжгло лютое пламя ненависти. Издав резкий звериный клич, Кайсен ринулся рубить налево и направо, принялся сечь, крошить, рвать кровожадных умертвиев. Пространство заколыхалось, раздаваясь вширь, обретая черты бескрайнего, бесконечного поля боя. Исчез свет, исчезла тьма, исчезли цвета и формы. Остался лишь зажатый в руке меч, да чудесное зрение, дарованное неизвестно кем, острое и беспощадное, как клинок, способное найти врага, где бы тот ни находился.

 

Глава двадцать седьмая

Восточная граница Земли тельцов, город Арисса. Конец первого дня Арисской ярмарки.

– Не жмись по углам, это выглядит подозрительным, – сказал Меххем, заметив, что Найана старается вести себя как можно незаметней. – Их лучше не злить, все равно если понадобишься – найдут в мгновение ока.

Она сидела на траве, недалеко от крыльца, привалившись спиной к стене дома. Толстяк, кряхтя, опустился рядом, предложил половину лепешки и несколько яблок. Найана с благодарностью приняла подношение. Она с утра ничего не ела, и проснувшееся чувство голода заставило отступить все треволнения на второй план.

– В определенном смысле тебе повезло, что попала именно к Санги, – продолжал приказчик.

– Какая мне разница, – обреченно вздохнула Найана.

– Э, не скажи, – ответил Меххем. – Санги и его люди сопровождают караваны, защищают от разбойников.

– И что? – спросила Найана с набитым ртом.

– Они привыкли иметь дело с инородцами – в самых неприятных ситуациях, и кроме того Санги держит своих ребят в строгости. Его головорезы дисциплинированней любого солдата.

Тем временем оживление, вызванное появлением гостей, улеглось, и люди Санги вернулись к своим делам. Дел, как выяснилось, было не так уж много. Большинство просто улеглись на земле, там, где их застала Найана; часовые вновь отошли к стенам, и принялись скучливо выхаживать туда-сюда.

Если кому и доставало работы, так это тщедушному носатому лекарю Калафери. Оказывается, когда все началось, отряд имел неплохие шансы выбраться из города, препятствием стала только принципиальность Санги. Санги уперся, заявив, что имеет обязательства перед несколькими купцами, что его предприятие – старая почтенная фирма, и он не собирается терять репутацию из-за внезапного помешательства властей Ариссы. В итоге взятые им под охрану купцы были спасены, однако вся компания была вынуждена прятаться в чьих-то покинутых владениях, и коротать время под открытым небом, в то время как под крышей дома изнывали от полученных в последней стычке ран полдюжины бойцов Санги.

«Удивительно», – подумала девушка, – «что никто не ропщет на старого хрыча за его твердолобость. – Разве что лекаришка зыркает волком. Но его можно понять, ему ведь штопать этих несчастных».

Сказать по правде, Найана преувеличивала. Калафери имел не столько раздраженный, сколько усталый вид. Он походил на печальную цаплю, снующую по усыхающему болоту в поисках чего-нибудь съестного. Из дома к колодцу, обратно в дом с ведром воды и ворохом тряпиц – таким был его путь. Иногда он покрикивал на людей Санги, и те мчались выполнять его приказание.

Уже в сумерках из дома вынесли троих, и положили в дальнем конце двора, под нарождающимися звездами. «Последняя привилегия караванщика», – так прокомментировал Меххем. Санги прочел молитву и, помрачневшие, его люди вернулись к своим делам.

Найане стало неуютно, в воздухе витали дурные предзнаменования. Несмотря на хваленую выдержку подчиненных Санги, было видно, что их терпение подвергнуто жесточайшему испытанию. Упустить шанс на спасение из-за каких-то там принципов хозяина, потерять трех товарищей да еще неизвестно, выкарабкаются ли остальные раненые…

Ничего хорошего такой расклад не предвещал. В надвигающейся темноте Найана стала ловить на себе нехорошие взгляды. Меххем и Тей, и другие купцы, судя по всему, чувствовали себя не намного лучше.

Время шло, ночь накатывалась в бесконечном грохоте битвы. То чуть примолкая, то нарастая вновь, он несся разом со всех сторон. Звуки самой страшной сечи прилетали со стороны рынка. В других местах схватки вспыхивали спорадически, никогда нельзя было угадать, откуда послышится предсмертный полный страдания вскрик, где зазвенят мечи, в каком конце города заголосит какой-нибудь несчастный, моля о пощаде, или примутся драть глотки сбившиеся в стаю пьяные мародеры.

Поначалу Найана вздрагивала при всяком резком звуке, когда что-то случалось вблизи, когда вон там, в дюжине шагов, прямо за тонюсенькими досками ворот вспыхивала потасовка, взревывал хмельной голос или просто слышался торопливый звук шагов. Девушке каждый раз казалось, что вот сейчас примутся колотить в ворота, примутся ломать створки, чтобы вломиться в дом и ограбить, и Санги, эта живая мумия, заставит ее открыть. Да, если нагрянут мародеры, Найана будет для инородцев единственным шансом на спасение, единственным способом попытаться без боя избавиться от непрошенных гостей. Все понимали, что это никчемный шанс, и одинокая девчонка-телец в эту ночь в Ариссе ничуть не в лучшем положении, чем любой инородец. Все, на что она могла надеяться, так это на такое удивительное, редкое, химерически странное и в лучшие-то времена человеческое качество, как доброта.

Боги, как ей недоставало доброты! Видит небо, она и сама нечасто могла похвастаться столь сомнительным богатством. Сказать по чести, она редко бывала добра даже с собственным отцом, и вообще доброта не входила в число качеств, присущих людям Зодиака. Это очень опасно – быть добрым, опасно распахивать душу навстречу чужому несчастью, опасно жалеть. Очень невыгодно – помогать, не имея гарантий, что помощь твоя окупится.

И вот, поди ж ты, Найане захотелось доброты! Так захотелось, что весь приключившийся с нею кошмар, все происходящее, вдруг будто бы расплылось, сделалось нечетким, далеким, туманным, как если бы ее отгородили от жестокой реальности стеной из мутного стекла. Привалившись к высокому крыльцу дома, Найана погрузилась в странное забытье, будто спала, не закрывая глаз, видя и слыша, что творится вокруг, но не обращая внимания. Ей пригрезился юноша. Кто он, откуда, хорош ли собой она не знала, это было не важно. А важно было… важно было… Сделав попытку разобраться, чем же так важно появление юноши, она едва не спугнула окутавшее ее блаженство. Но тут спасительный ответ всплыл из глубин подсознания. Важно было то, как этот юноша относился к ней!

Юноша не любил ее, это Найана знала точно. Ни луны с неба, ни цветочных полян, ни пылких песен. И плевать! Плевать на розовый туман, клубящийся в девичьих головах! К демонам любовь. Главное, юноша был добр к ней. Он жалел Найану… Он подошел, взял за руку. Инородцы бросились, было, на него с оружием, но одним коротким движением он остановил их. Взглядом велел Найане подняться и повел прочь со страшного двора. Они вышли на улицу, и ночной мрак принял их в свои таинственные объятья. Юноша устремился вперед, вроде бы к рынку, но почему-то Найане показалось, что она не узнает мест, по которым они идут. Какое-то время она набиралась смелости, чтобы спросить в чем дело, и уже даже дернула юношу за рукав, чтобы привлечь внимание, как вдруг обнаружила себя стоящей у ярко освещенного порога родного дома. От радости перехватило дыхание. Дверь медленно отворилась, и за ней…

Дикий, полный страдания крик вырвал ее из сна. Распахнув глаза, Найана завертела головой, пытаясь понять, что же произошло. Она по-прежнему была узницей, удерживаемой инородцами. Луна печально смотрела с небес, и в лучах ночного светила Найана смогла рассмотреть на земле несколько лежащих человеческих фигур. В первую секунду они показались мертвецами, но вдруг задвигались, приподнимаясь на локтях, сонно озираясь.

Крик повторился, он доносился из дома. Еще более громкий, невыносимый, взмыл к багровым звездам, и вдруг сорвался в хрип, потонул в утробном бульканье и затих. Найана застыла, ожидая, что же будет дальше. Но ничего не происходило. Дом возвышался над ней такой же тихий и неподвижный, выбеленными луной стенами и черными провалами окон напоминающий мертвую голову гигантского младенца.

– Шикан, Варра, проверьте! – услышала Найана голос Санги. А потом и увидела его силуэт. Он походил на скрючившуюся на земле иссушенную виноградную лозу.

Надо же! Проклятый старикашка улегся не в доме в мягкой постели, а во дворе, даже ничего не подстелив, чтобы было удобней. Инородец, дикарь, что с него взять!

Меж тем Шикан и Варра, громилы-весы, поднялись на ноги и, слегка еще пошатываясь ото сна, затопали к дому. Разведчики казались чумными, расслабленными, но едва подошвы башмаков коснулись первых ступенек крыльца, оба преобразились. Движения сделались стремительными, походка беззвучной. Они промелькнули над самой головой Найаны, и через мгновенье черный прямоугольник дверного проема всосал обоих без остатка.

Воцарилась тишина, нарушаемая лишь тихим скрипом половиц внутри дома. Потом что-то щелкнуло, вспыхнул огонек, и все находящиеся во дворе увидели, как узенький трепещущий язычок пламени путешествует от окна к окну, выхватывая из мрака то, что наполняло утробу дома. Блеснуло зеркало… раззявила черную пасть ниша в стене… взлетели в сложном па танцоры на фреске… томно изогнулась дорогая пурпурная драпировка, закрывающая в ход во внутренние покои… Блик пробежал по лезвию ножа, по руке, держащ…

Взмах! Пламя умерло, лампа со звоном разбилась о тьму. Вскрик! Еще один! Шум борьбы. Грохот, треск, тишина.

Тишина… Найана обнаружила себя в дюжине шагов от страшного дома, за спинами мужчин, растерянно глядящих на черные глазницы окон. За воротами поднялся шум. Сначала извилистый пунктир шагов выбивающегося из сил беглеца, следом – дробный азартный, гремящий железом топот преследователей. Где-то в конце улицы – душераздирающий вопль и взрыв хохота. Но все это прошло почти незамеченным. Растерянные, подавленные, люди стояли и смотрели на дом, а дом смотрел на них, и во взгляде его не было ничего доброго.

Щелкнуло огниво, зажгли лампу. Затеплившийся свет развязал языки.

– Он завалил двоих… – наконец пробормотал кто-то.

– Но там только раненые – возразили ему. – Атафи, Шейва, братья… как их… они все калеки…

– Значит не все, – подал голос Санги. – Подойдите ко мне все, я не сова!

– Но там… – начал было тот же человек.

– Там завалили Шикана и Варру, – оборвал старик. – И я хочу знать, кто. Ну, все сюда! Встаньте в ряд.

Мужчины угрюмо выстроились в ряд, подошли часовые, караулившие вдоль периметра забора. Найана тоже пристроилась сбоку, оказавшись рядом с Ашшави Теем. Никакая сила не заставила бы ее в эту минуту остаться в одиночестве. Дом, еще недавно такой желанный, манящий пусть чужим, но уютом, крепкими стенами, надеждой на мягкую постель, вдруг превратился в лютое чудовище, у всех на глазах сожравшее как минимум двоих. «Взгляд» его окон вдруг показался Найане осмысленным, в нем читалось голодное злорадство людоеда, выбирающего очередную жертву.

Санги прошелся вдоль ряда, поднимая повыше лампу, подслеповато всматриваясь в каждое лицо.

– Все здесь, – пробормотал он, закончив осмотр. – Проклятье.

– Может, кто-то забрался снаружи? – сказал Меххем, но запротестовали часовые, дружно заявив, что не смыкали глаз, и мимо них даже мышь бы не проскочила.

Все снова уставились на дом. Дом хранил молчанье. Лунный свет, вливаясь в окна, наполнял внутренность холодным серебряным сияньем, казалось, светятся стены, мебель, вещи…

«…И трупы на полу», – подумала Найана.

– Пять добровольцев, – сказал Санги. – Вытащить шутника наружу.

– Не дури, – покачал головой Меххем. – Там что-то нечисто.

– Вот поэтому нужно пойти и выкурить это что-то. Тебе что, пузырь, мало того, что нас осадили снаружи? Хочешь ждать сюрпризов еще и из дома?

– Но оно… он… ведь не выходит, – поддержал приказчика Ашшави Тей. – Может быть…

– Может быть дождется, пока мы снова уснем, и выйдет. – Санги сплюнул. – Ты это хочешь сказать?

– Нет, что ты, – замахал руками юный Ашшави.

– Надеюсь, – процедил Санги. – Посмотри вокруг, мальчик. У меня едва хватает людей на то, чтобы охранять стены. Люди измотаны. Кого я поставлю стеречь еще и дом? Может, ты пойдешь?

– Могу и я, – пожал плечами Тей.

– Он мне делает одолжение! – Санги повернулся к Меххему. – Весь в папашу, а?

– Не то слово, – буркнул толстяк, пытаясь оттереть юного Ашшави в сторону. Когда тот наконец повиновался, приказчик что-то зашипел ему на ухо. Найана почти не различала слов, единственное, что смогла разобрать, это «…не лезь…» и «…выпустят кишки…».

Тем временем собралась новая партия смельчаков, готовых пойти в дом. Пятеро плечистых караванщиков собрались вокруг Санги и, поигрывая оружием, выслушивали его наставления.

– Держитесь вместе, не лезьте на рожон, – говорил старик. – Если почувствуете, что там… что-то не то, сразу назад.

– Что там может быть не то? – прогудел один из караванщиков, белобрысый верзила с широким как лопата мечом.

– Откуда я знаю, Бейляр, – бросил Санги. – Там были раненные и лекарь. И еще зашли двое здоровых мужиков. Как видишь, не вышел ни один. Поэтому повторяю: будьте осторожны. Вы нужны мне целыми и невредимыми. Потому что если что-то начнется здесь, мне не с кем будет отбиться. Ясно вам? Ступайте. Возьмите факелы, олухи!

Найане было не по себе, затея Санги казалась преднамеренным убийством, жестоким и хладнокровным. Он что, не видит, что дом опасен? Не понимает, что туда опасно соваться, что там – смерть?

Все кроме часовых, сгрудившись в дюжине шагов от крыльца, напряженно следили за происходящим. Дом будто проглотил пятерых смельчаков, раз – и они исчезли, провалившись в разверстый зев двери, и теперь лишь отблески факелов в окнах отмечали их путь по нутру чудовища.

Вот осветились окна в той самой комнате, где смерть застала Шикана и его товарища. Судя по донесшимся возгласам разведчиков, там произошло нечто ужасное. Факелы задержались на несколько минут, потом их свет снова пришел в движение, стал меркнуть по мере того, как мужчины уходили вглубь дома, удаляясь от окон.

– Там есть подвалы, – сказал кто-то Санги. – Они знают об этом?

– А как же, – хмыкнул старик. – Бейляр обнюхал их до последнего закоулка в поисках вина.

Больше никто не проронил ни слова. В повисшем напряженном безмолвии доносившийся со стороны рынка, не умолкавший ни на мгновение шум битвы вдруг сделался выпуклым, осязаемым, почти что зримым. Найане показалось, что она способна различить каждый вскрик, каждый удар оружия, каждый боевой клич…

– Ты тоже слышишь? – от раздавшегося над самым ухом голоса Санги ее сердце на мгновенье остановилось.

– Что слышу? – выдавила она.

– Заварушка на базаре. Там что-то поменялось.

– Что… поменялось? – Найана уже взяла себя в руки, но слова все еще давались с трудом.

– Шум стал ближе, глупая.

– Ближе?.. Да, – согласилась она. – Думаешь, кто-то пробился?

– Не знаю, – покачал головой старик. – Не знаю…

Наверное, он хотел сказать что-то еще, но в это мгновенье характер шума снова изменился. Казалось, битва вдруг распалась на несколько очагов, они пришли в движение, стали растекаться по городу будто пламя пожара.

– Боги, что же там? – прошептала Найана.

Но ей было не суждено сосредоточиться на происходящем снаружи. Дом вдруг взорвался от звуков.

Треск, выкрик, стон, грохот, визг, мольба, хрип, – все это слилось в мгновенный оглушительный залп, в удар грома, сотрясший все вокруг. На мгновение повисла тишина, тотчас уничтоженная новым душераздирающим воплем. Что-то упало, что-то с силой ударило в стену – раз, другой, третий! – потом послышался треск дерева, звон металла, и заглушая все это – отчаянная тирада из отборнейших ругательств. Потом снова все смолкло…

Неподвижность – вот что последовало за этим. Никто не смел стронуться с места, Найана даже перестала дышать.

Новый звук… что-то волочили. По деревянному полу среди разбросанных вещей, похрустывающих, позвякивающих, шуршащих под чьими-то подошвами; по лестнице, так, что можно было сосчитать, сколько в ней ступеней: «бум, бум, бум, бум…»; по коридору, ведущему ко входной двери – бесформенные сгустки сумрака зловеще колышутся в прямоугольном мраке проема…

– Папочка… – пискнула Найана.

– Эта тварь потушила все факелы, – послышался голос Бейляра, его мощная фигура показалась на крыльце. Движение – и у его ног появилось что-то черное, похожее на груду тряпья.

– Кто т-там? – язык плохо повиновался грозному Санги.

– Откуда я знаю, – выдавил Бейляр. – Говорю же… Дайте огня!

Трое или четверо защелкали огнивами, торопливо зажгли факел, и все устремились к порогу. Когда поднесли свет к «груде», ни один не смог сразу поверить в увиденное.

– Да ладно, – выдохнул Ашшави Тей. – Быть не может!

– Тринадцатый бог! – прошептал Меххем. – Бейляр, ты уверен, что это он натворил?

– Уверен, – голос Бейляра был хриплым, мужчина тяжело дышал. – Я ухватил его за глотку, когда он бросился на меня. Каким-то чудом смог удержать, и пришиб. Просто колотил о стену, пока он не сдох. Деревянную обшивку в щепки разнес.

– Но такому бы раза хватило… – покачал головой Санги.

– Раза? – хмыкнул Бейляр. – Вдарил дюжину или больше, а он все рвался к моей глотке. Еще повезло, что сумел выбить у этой сволочи кинжал.

– Боги, – прошептал Санги. – А остальные?..

– Этот ублюдок всех порешил, – буркнул Бейляр.

Только в эту секунду Найана сумела пробиться сквозь плотную стену мужских спин. Оказавшись на краю освещенного пятачка и увидев то, что лежало у ног Бейляра, она вскрикнула, попыталась отступить, но не смогла. И так и стояла вместе со всеми, с ужасом и непониманием глядя на истерзанное, измочаленное тщедушное тело доброго лекаря Калафери.

 

Глава двадцать восьмая

Восточная граница Земли тельцов, город Арисса. Конец первого дня Арисской ярмарки.

Лабиринты сыграли с Сардаром злую шутку: он заблудился. Вроде, прошел-то всего ничего, просто проверить дорогу, а потерялся в темноте как малое дитя. Куда свернуть? Где грот? Он стоял на развилке трех коридоров, освещаемой готовым вот-вот погаснуть масляным светильником, и проклинал себя за глупость. Нечего сказать, сходил на разведку! Без оружия, без пути, посреди странного подземного мира, который как будто отстранился, раздался вширь, оставив юношу наедине с пустотой. В этом зловещем замершем ничто двигалось лишь время. Только время бежало по своим извечным делам, каплями, падающими с потолка, отсчитывало секунды, утекало в вечность, увлекаемое тоненькими струйками воды. Время. Время, будь оно проклято!

Сардар встряхнулся, нужно было что-то решать. Он мог вернуться назад, мог двинуться в двух других направлениях – удача могла ждать за любым поворотом. Понимая, что не теряет уже абсолютно ничего, свернул влево, и зашагал вперед, ориентируясь на тусклый огонек, теплящийся где-то неопределенно далеко. Одно и то же соображение и утешало, и заставляло быть начеку, напрягая все внимание: раз есть огни, значит он все еще в обжитой части лабиринта, и, стало быть – где-то в окрестностях тюрьмы.

Долго ли, коротко ли, но удача, наконец, улыбнулась. Почти добравшись до огонька, Сардар услышал звук, донесшийся из очередного ответвления. Негромкий и абсолютно чуждый для этого места: гулкий утробный хлопок, будто раскололи арбуз. Стараясь ступать неслышно, Сардар двинулся туда…

…И очутился у входа в кухню. В первое мгновение Сардар отпрянул, прижался к стене погруженного во мрак коридора – слишком свежи и мрачны были воспоминания об этом месте, и встреча с тюремщиками не входила в его планы. Однако кухня встретила пришельца мертвой тишиной, свидетельствовавшей о том, что по крайней мере в эту минуту она необитаема. Но откуда тогда исходил тот звук?..

Выждав для верности еще немного, Сардар заглянул в кухню. После темени пещеры заливавший ее свет оказался слишком ярок для глаз, юноша прищурился, пытаясь разглядеть хоть что-то, готовый в любое мгновение сорваться с места и задать деру, или защищаться, если отступление окажется невозможным. Все, что он смог разглядеть, так это то, что кухня действительно пуста. Да, ее покинули даже повара, но, видимо, ненадолго: вон на чурбаке для рубки мяса круглится свиная голова.

Свинина… От одного этого слова рот наполнился слюной, в желудке будто крутанули нож, и Сардар против воли шагнул в кухню. Но едва свет перестал резать глаза, мысли о еде мгновенно улетучились.

В кухне царил разгром. Разделочный стол лежал на боку, похожий на мертвого буйвола. Одна ножка оторвана и переломлена пополам. Пол усыпан черепками вперемешку с тем, что когда-то было содержимым глиняной посуды. Темными лужами растеклось вино. В углу брошено несколько колбас.

Колбасы… Едва это слово мелькнуло в голове, в животе снова взорвался голодный спазм. Сам не свой, Сардар сделал несколько шагов… И отшатнулся. Нет, то были не колбасы, – в свете ламп багровела запекшейся кровью груда отрубленных человеческих рук!

– Боги… – прохрипел юноша.

Бойня, вот что сотворилось здесь. Красные потеки – не вино, кровь. Она всюду, будто плескали из чана. В бурых лужах – клочки волос, некоторые – с лоскутами кожи. И руки в углу. И…

Порывисто обернувшись, Сардар уставился на разделочный чурбак. Проклятье! Он и представить не мог, что когда-нибудь пожалеет эту сволочь. И вот, пожалуйста: он смотрит на отрубленную голову Халкына, и ему жаль этого подонка. Почему? Наверное, потому, что осознает: нечто, убившее Халкына гораздо, гораздо страшней и опасней, чем бывший начальник надсмотрщиков.

Сардар почувствовал, что его колотит, как в лихорадке. Нужно бежать, бежать как можно дальше от этого проклятого места! Поведя взглядом, Сардар увидел кухонный нож. Схватив его, бросился прочь из кухни.

Оказавшись в темноте коридора, Сардар прижался спиной к волглой холодной стене и попытался успокоиться. Тишина, погони нет – уже хорошо. Еще плюс: теперь он вооружен, и знает, в какой стороне грот. Подобрать Лахри, и выбираться отсюда, выбираться наверх. Как выбираться – об этом он имел пока самое смутное представление.

Пора. Вперед. Дорога во мраке – путь на кончиках пальцев, шарящих по осклизлым стенам. Идти медленно, осторожно, не оступиться, не наделать шуму, не привлечь внимание. Идти, идти, идти…

Сардар так сосредоточился на этой мысли, что не сразу заметил, как что-то острое и холодное уперлось в спину между лопаток.

– Как ты торопишься. – Голос скрипучий, пробирающий до костей. В нем звучала насмешка, и Сардару он показался до боли знакомым. – Есть куда спешить?

– Уже нет, – буркнул Сардар, остановившись.

– А зря, – сказал человек. – Ты видел, что стряслось, и должен бы драпануть так, что только пятки б засверкали.

– Здесь темно, если ты заметил, – сказал юноша и, вспомнив, кому принадлежит голос, добавил: – Пайса…

– Надо же, узнал, – сказал Пайса. – Я думал, у тебя от страха память отшибло.

– Что тебе надо? – спросил Сардар.

– Много чего, – ответил телец. – Для начала предупредить, чтобы ты не пытался размахивать ножиком, когда я уберу меч. В данный момент у нас с тобой общая цель.

– Какая же? – произнес Сардар.

– Выбраться отсюда живыми, – проговорил Пайса, убирая меч.

– Зачем понадобился я? – спросил юноша повернувшись. В темноте силуэт Пайсы напоминал высокое дерево с тонкими длинными ветвями. В вышине, – Сардару пришлось задрать голову, – блестели двумя беспокойными искрами глаза лекаря.

– За тем, что вдвоем у нас чуть больше шансов выжить, чем поодиночке, – прошептал телец. – И для начала неплохо бы убраться подальше от кухни. Он сейчас где-то там.

– Он? – не понял Сардар. – Кто – он?

– Потом, – бросил лекарь. – Ты ведь шел куда-то? У тебя должно быть убежище, так?

– А с чего ты взял, что я его покажу, рогатый? – ощерился водолей.

– Не будем спорить, – проговорил Пайса, и Сардар почувствовал, как что-то холодное ткнулось в его ладонь.

– Это мой меч, бери. – Продолжал Пайса. – Ты мне не доверяешь. Само собой. Но вот я безоружен, теперь легче? Остальные мертвы, ты сам видел.

– Но… – начал, было, Сардар, однако Пайса вдруг ткнул его кулаком под ребра:

– Уходим отсюда, идиот!

Сардар повиновался, и не оглядываясь двинулся к гроту, где оставил Лахри.

Когда отошли достаточно далеко от кухни, Пайса шепотом поведал о том, что произошло. Когда дележ добычи был в самом разгаре, Халкын вспомнил о заключенных, и велел лекарю проведать тюремный грот. Придя туда, Пайса застал картину совершеннейшего разгрома. По клеткам будто смерч прошел, заключенные изрублены на куски. В живых остался только старикашка Хромец. Ему удалось незаметно зарыться в солому, однако нападавший, не найдя жертву, принялся кромсать мечом подстилку, и несколько раз ранил Хромца. Когда появился лекарь, старик выбрался из своего укрытия, на это ушли все его силы. Он ждал смерти, и все, что смог узнать о случившемся Пайса – это имя убийцы.

– Кайсен, – прохрипел Хромец. – Ублюдок Кайсен. В него словно демон вселился…

Это были последние слова старика. Пайса бросился на кухню, чтобы сообщить о случившемся, но и там застал только смерть. Сказать по правде, не поверил бы, что всему виной был Кайсен, если бы сам не увидел того за работой. Пайсе повезло: заслышав несущийся из кухни шум, он решил проявить осторожность и, остановившись у входа, тихонько заглянул внутрь. Увиденное потрясло. Пол завален трупами, между ними с мечом в руках мечется Кайсен, вымазанный кровью от макушки до пят. Бросается то к одному телу, то к другому, и принимается остервенело рубить, превращая мертвую плоть в фарш.

– Не знаю, сколько я там проторчал. Пошевелиться боялся, – признался долговязый Пайса. – А он, натешившись, принялся стаскивать то, что осталось от парней в дыру в старом очаге. Тут-то я попытался улизнуть, но эта тварь меня услышала. Не знаю как, я умею передвигаться бесшумно, но он услышал меня и бросился следом. Мне хватило мозгов спрятаться не у себя в берлоге, а в кладовке неподалеку, о которой никто не знает.

– И что? – прошептал Сардар.

– Повезло, этот паскудник пролетел мимо. Вломился в мою комнату и изрубил в щепки все что было внутри. Когда он убрался, я туда заглянул. Даже Халкыну в самом лютом гневе не хватило бы сил на то, на что оказался способен этот хлюпик Кайсен. Я не знаю, что с ним стало, что в него вселилось, но если мы не уберемся отсюда, нам конец.

– А как выбраться? – проговорил Сардар. – Подъемник? Не выйдет.

– За шахтой подъемника есть старая скобяная лестница. Халкын велел сбить нижние скобы – на случай, если кто-то из арестантов о ней прознает и решит сбежать.

– Поэтому тебе нужен я, чтобы помочь до них дотянуться, – сказал Сардар.

– С дураками проще, – вздохнул лекарь. – Что ж, ты прав, мне повезло, что я встретил тебя.

– Но с чего ты взял, что я стану тебе помогать, подсаживать тебя? Ты телец, я водолей. Что тебе помешает просто не протянуть мне руку, когда окажешься наверху?

– При чем здесь тельцы и водолеи?! – фыркнул Пайса. – Мы с тобой заперты в одной комнате с бешеным псом. Если не поможем друг другу, он просто нас убьет. Если не доверяешь мне, что ж, я подсажу тебя. Надеюсь, ты протянешь руку…

– Надейся, – буркнул Сардар. – Кстати, нам направо.

Они стояли в небольшом зальчике, освещенном масляной лампой. Слева и справа чернели горловины коридоров. К правому вела бурая дорожка из запекшихся кровавых пятен.

– Водяная пещера налево, – возразил Пайса.

– Пещера налево, а нам направо. Я должен кое-кого забрать, я обещал…

– Засунь свои обещанья знаешь куда!.. – взорвался лекарь. – Каждая минута на счету!

– Поэтому лучше не спорить, – уперся Сардар. – Я вытащу парня, чего бы это ни стоило.

Грот оказался недалеко. Все было прежним, тусклый свет двух масляных ламп по-прежнему освещал нутро каменного мешка, вот только…

Сардар вздрогнул, едва переступив порог.

– Боги! Что здесь…

– Он и здесь побывал, – шепотом сказал Пайса, окинув взглядом царивший внутри хаос. – Выродок питает слабость к мертвецам. Если тот, кого ты ищешь, был здесь, забудь.

– Заткнись! – рявкнул Сардар. – Эй, Лахри! Лахри!

Эхо взметнулось и стихло.

– Нет его! – зашипел Пайса. – И не ори больше, идиот. Жить надоело?

– Лахри! Лахри, чтоб тебя! – крикнул упрямый Сардар. Грот ответил лишь насмешливым эхом. Но вот снаружи… Снаружи донесся далекий резкий звук: «дзынь!». И «дзынь-звяк!» И «щелк!»

– Доорался, – выдохнул Пайса. – Сдох твой Лахри. И ты сейчас сдохнешь. И я вместе с тобой, будь ты проклят!

– Не каркай, – огрызнулся Сардар.

– Хватит! – Пайса нетерпеливо взмахнул рукой. – Хочешь – оставайся, жди, а я ухожу. Вдвоем у нас были шансы выжить, но раз уж в тебе проснулся осел, другого выбора нет. Прощай.

Развернувшись, он шагнул к выходу. Сардар бросил взгляд на недвижные останки. Мертво, все мертво. Цедя сквозь зубы проклятья, водолей устремился за лекарем.

«Дзынь-звяк! Щелк!» Звук приближался со стороны кухни. Распространяясь где-то под землей, звук просачивался сквозь подошвы башмаков прямо в пятки, вынуждая ускорять шаг. Хвала богам, света редких факелов и ламп хватало, чтобы хоть немного осветить беглецам путь. Не так чтобы мчаться сломя голову, но для быстрого осторожного шага – вполне. Вот только беда в том, что преследователь, похоже, мог обходиться вовсе без света, и двигался с куда большим проворством.

– Крысиный выродок. Облезлый шакал, – бормотал Пайса. – Шелудивый недоносок, зачатый пастухом и свиньей. Блевотина чахоточного верблюда…

Сардар не знал, адресовались ли ругательства ему, или нагонявшему их чудищу, да это и не имело значения. Лекарь не ныл – уже хлеб.

Впереди стало светлей, и вскоре вырисовалась обширная внутренность Водяной пещеры.

– Быстрей, – бросил Пайса.

Звуки позади сделались громче. Похоже, Кайсен тоже увидел пещеру и поддал ходу.

До пещеры оставалось всего ничего. Уже были видны гаснущие факелы, их давно никто не менял.

Кайсен вынырнул из тоннеля в тот момент, когда беглецы, обогнув водяное колесо, повернули к дальнему концу зала, туда, где в тусклом свете догорающих светильников виднелась грубо сколоченная клетка подъемника. Остановился на мгновенье, звук «дзынь-звяк! щелк!» оборвался, и так Сардар и Пайса узнали, что они здесь не одни. Оба вдруг остановились и повернулись на отсутствующий звук…

То, что было когда-то Кайсеном, стояло, накренившись на правый бок, и глядя в никуда. Оно было вооружено: в одной руке иззубренный бурый меч, в другой – обломок копья с таким же бурым наконечником. Одежду, руки, лицо покрывала короста из волос, лоскутьев, ошметков, и еще чего-то невыразимо тошнотворного. Глаза чудовища были скрыты под нависшими слипшимися патлами, но Сардар мог поклясться, что глаза этому новому Кайсену не нужны, что он обладает теперь каким-то неведомым, невиданным доселе зрением, и ничто не укроется от его жуткого взгляда.

Мгновенье полной неподвижности, длившееся, казалось, целую вечность, оборвал Пайса. Тихо икнув, он ухватил Сардара за локоть и потянул за собой. Через секунду они уже мчались со всех ног.

Подъемник. Обрывающаяся в бездну узкая расщелина, через которую перекинут мостик. У самой стены пещеры – гора сломанных ящиков и какого-то хлама. За ней – лестница.

Старая скобяная лестница, которой давно не пользовались, кажется, что осклизлые проржавелые ступени рассыплются от одного лишь взгляда. От нижних скоб остались только отверстия в каменной стене.

– К демонам такую лестницу! – прошептал Сардар.

И все же выбора не было. Прижавшись спиной к стене, он сплел пальцы в замок, кивнул Пайсе, приглашая. Сардар не был уверен, что сможет удержать долговязого лекаря, но времени на сомнения не оставалось.

Пайса поставил ногу, оттолкнулся – так, что у Сардара едва руки не выскочили из суставов; перебрался выше, взгромоздившись на плечи, и Сардар почувствовал, что за шиворот ему сыплется ржавчина.

Через секунду Пайса взмыл вверх, и тотчас Сардар увидел его руку.

– Хватайся!

Мгновенье – и Сардар оказался на лестнице. Пайса уже проворно карабкался вверх. Он был похож на удирающее по стене жутковатое насекомое с непропорционально длинными конечностями. Сардар устремился следом.

Конец лестницы терялся где-то во мгле на невыразимой высоте. Древние ступеньки еще держались, под толстым слоем ржавчины ощущалась надежная сердцевина. И пусть они отчаянно скрипели, под тяжестью беглецов, у Сардара появилась надежда выжить.

Они поднялись на дюжину локтей, когда от земли донесся шум. Бросив взгляд вниз, Сардар заметил Кайсена, которому каким-то чудом удалось добраться до нижних скоб. Зажав в зубах меч, тот проворно карабкался вверх. Глаза по-прежнему были залеплены склеившимися волосами, но Сардар ни на секунду не сомневался: чудовищу это не мешает.

– Пайса, поднажми! – крикнул юноша.

Лекаря не нужно было уговаривать. Выказав невероятную прыть, тот оторвался от Сардара уже на три или четыре человеческих роста. Сардар тоже поднажал.

Взглянув через короткое время вниз, он увидел, что Кайсен уже почти нагнал его. Собрав в кулак все силы, оставшиеся в изможденном теле, забыв об осторожности, Сардар устремился вверх так быстро, как только мог. И…

Почувствовал вдруг, как что-то скользнуло по штанине. Отдернув ногу, Сардар посмотрел вниз. Кайсен был совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки. Его пятерня ростком хищного растения тянулась вверх, и только чудо спасло Сардара от мертвой хватки заскорузлых от крови пальцев.

Мгновение – и монстр сделал новую попытку схватить. На этот раз ему удалось зацепить пальцем дыру в штанине. Рывок! На миг юноше показалось, что его сейчас сбросит с лестницы. Ветхая ткань с треском разорвалась, и в руках Кайсена снова не оказалось ничего кроме пустоты.

– С-сучий выродок! – прохрипел Сардар.

Он поднялся еще на ступеньку, Кайсен скакнул на две, вскинул руку… Нечеловеческая сила сжала лодыжку. Рывок. Таким движением мальчишка пытается сдернуть с дерева засевшего воздушного змея. Сардар вскрикнул. Осклизлая ступенька поплыла под пальцами. Лишь в последний миг юноше удалось удержаться, вцепившись в твердую сердцевину. Сардар лягнул ногой, но не попал. Монстр поднялся еще на локоть. Теперь обе лодыжки были зажаты как в тисках. Юноша дернулся, пытаясь освободиться, но не тут-то было. Кайсен издал торжествующее урчанье.

– Ублюдок! – крикнул Сардар.

Кайсен сделал попытку сбросить его, дернув двумя руками сразу, сорвался и, извиваясь, повис у Сардара на ногах. Юноша застонал, пытаясь удержаться.

Кайсен не переставал дергаться. Похоже, под ним подломилась ступенька, а может случившиеся с ним перемены затрудняли ему движения, или Кайсен решил уничтожить врага любой ценой, пусть даже ценой собственной гибели.

Сардару приходилось туго. Пальцы едва держали, скоба ходила ходуном, и юноша с ужасом ждал момента, когда она не выдержит и переломится…

– Что с тобой? – донесся сверху голос Пайсы.

– П-помоги… – прошептал Сардар, но, подняв взгляд, понял, что помощи ждать не приходится. Пайса был уже очень далеко, и даже если бы захотел, не успел бы спуститься…

Кайсен сделал еще одну остервенелую попытку сбросить Сардара. От страшного рывка пальцы соскользнули с перекладины, и Сардар почувствовал, как обрывается вниз.

Не слыша собственного крика, он пересчитал ладонями несколько перекладин, и вдруг каким-то чудом пальцы уцепились за одну из них, так что едва не оторвало руки! Удар, треск разрываемой ткани – и вдруг Сардар почувствовал, что сделался невесомым, стал легче пушинки, легче самого воздуха!

Боги, благословите поношенные штаны! Благословите залатанную ткань, расползающуюся при малейшем усилии!

Сардар бросил взгляд вниз. Кайсен лежал на земле и был похож на марионетку в руках слепца: извивался всем телом, вертел головой, судорожно дергал руками и ногами, и не имел ни единого шанса подняться.

Сардар не знал, сколько времени провел в неподвижности, мертвой хваткой вцепившись в перекладину, обвив ее руками, и ощущая под подошвами не пустоту, но благословенную твердость металла. Он не знал, где Пайса, должно быть, того уж и след простыл. Оно и к лучшему: Сардар имел изрядный зуб на тельцов, и единственному из этого проклятого племени, кому он не собирался мстить, имело смысл держаться как можно дальше.

Почувствовав, наконец, что пришел в себя, юноша продолжил путь наверх, в черную пустоту, навстречу враждебному городу.

 

Глава двадцать девятая

Восточная граница Земли тельцов, город Арисса. Конец первого дня Арисской ярмарки.

Тело Калафери оттащили к стене и зарыли. Санги сменил караулы, и Ашшави Тей попал в число часовых, ему выпало стоять у дальней стены, отгораживавшей двор от соседнего. Остальным Санги велел спать, и пока все не улеглись, жестоко пресекал любые разговоры.

Меххем сходил в дом, и вынес два толстых стеганых одеяла.

– На, закутайся, – он протянул одно из них Найане. Девушка не стала спорить, ее била дрожь – от холода, и от всего случившегося. У нее был шанс лечь под крышей, даже сам Санги уговаривал ее укрыться в доме, но Найана отказалась наотрез: теперь она скорее предпочла бы замерзнуть насмерть, чем оказаться там, внутри.

Они расположились на ровной площадке под старым абрикосовым деревом, подальше от дома. Здесь же облюбовали место почти все свободные от стражи люди Санги.

– Постарайся заснуть, – прошептал Меххем, укладываясь рядом. – Завтра будет трудный день.

«Возможно, завтра будет последний день моей жизни» – подумала девушка. Ей не хотелось спать. Ночь накануне последнего дня жизни трудно истратить на сон.

– Как думаешь, что с ним случилось? – прошептала Найана.

– С кем? – пробормотал Меххем. Он улегся рядом, завернувшись в одеяло как в кокон и, как ни удивительно, явно намеревался уснуть.

– С лекарем, с Калафери. Какая муха его укусила?

– Не знаю. Я купец, а не лекарь.

– Может, он двинулся умом от всего, что произошло? – не унималась Найана.

– Может… – сонно поддакнул Меххем.

– Или выпил по ошибке одно из своих зелий…

– Или, – согласился Меххем.

– Или его прокляли, – высказала Найана очередное предположение.

– Сейчас я тебя прокляну, несносная девчонка! – зашипел Меххем. – Мне, может, завтра подыхать, а по твоей милости я сойду в Тень невыспавшимся. Спи!

Найана не собиралась спать. Повернувшись на спину, подложив руки под голову, она смотрела в темноту, перебирая в голове события прошедшего дня. Боги! Еще вчера вечером она ведать не ведала, что ждет впереди. Вечер… Вся беда вечером – ссора с отцом. Чего он взъелся? Может, она что-то лишнего сболтнула об Ашшави? Отец тогда, вроде, зацепился за ее слова о том, что купец молодой. Глупости! Лишнего она не болтала, да и не о чем было болтать. Они виделись-то один раз, в лавке. И ее интересовали сукна, а не он. Тогда что же? Ах, да, отца расстроили результаты гадания. На нем лица не было, когда он говорил с ней. Но значит… Ой-ой… Это значит, что ее предостерег сам Телец, а она не вняла, удрала из дома. Сам бог позаботился о ней, а она прогневила его!

– Великий Телец, – зашептала Найана одними губами. – Позволь искупить ослушание. Если ты оставишь меня в живых, клянусь… – она запнулась на мгновенье, раздумывая, чем бы умилостивить бога, – клянусь каждое утро в течение года жертвовать в твой храм корзину фруктов!

Какое-то время она размышляла о том, достаточно ли такой жертвы, и не пообещать ли еще чего-то, но на душе стало легче. Всхрапнул Меххем. Покосившись на него, Найана увидела, что толстяк спит, широко открыв рот, и по щеке стекает струйка слюны. От Меххема мысли ее снова перешли на Ашшави. Может, и впрямь отцу было, отчего волноваться? Тей молод. Привлекателен. И смотрел на нее… Как он смотрел? Найана закрыла глаза, пытаясь вспомнить. Уж точно не зверем, как смотрел Меххем, когда все началось. И не равнодушно, как скользит взглядом купец по лицу тысячного покупателя. Он смотрел… нежно? Заинтересованно? Да, скорей заинтересованно. Не так уж мало, если подумать.

Найане в голову вдруг пришло, что Тея поставили часовым, и в душе колыхнулся легкий огонек надежды. Конечно, он не у калитки, а у глухой задней стены, но зато, сколько она могла видеть, в карауле стоит один. Если подойти, пошептаться, пожаловаться, всплакнуть… Вдруг да сработает? Он ее пожалеет и поможет незаметно перебраться в соседний двор и убежать, а за это она…

Нет, он просто поможет, и она убежит.

Храп Меххема сделался громче, ему вторили еще несколько глоток. Приподняв голову, Найана обнаружила, что бодрствует здесь только она одна. Девушка осторожно встала, и ощупью направилась к задней стене. Хвала богам, ее никто не окликнул.

Было очень темно, сквозь плотный полог виноградника, укрывавшего двор, не проходил ни свет небесных светил, ни отблески пожарищ, и все-таки Найана сумела разглядеть фигуру купца, черным силуэтом выделявшуюся на фоне стены, обрамленную слева и справа извивами виноградной лозы. Ашшави Тей стоял, вытянувшись в струнку, слегка покачиваясь на каблуках. Он походил на кобру, готовую к броску.

Найана хотела, было, окликнуть, но не решилась: в чуткой тишине двора даже шепот прозвучал бы как крик. Нет, нужно подойти вплотную, прошептать на ушко, одними губами, чтоб даже самой еле слышно…

Вот только идти нужно осторожно: насколько помнила Найана, ближе к стене то там, то здесь выглядывают из земли корни виноградника; в такой темноте это все равно что силки, неверный шаг – и сломал ногу.

Вытянув руки, не отводя глаз от Ашшави, девушка сделала несколько шажков. Тей по-прежнему не сходил с места и, похоже, не замечал ее. Найана подошла уже довольно близко, а он ее не видел. «Может, спит?» – предположила девушка. – «Ведь бывает же, когда спят стоя».

Она сделала еще шаг, и вдруг что-то хрустнуло под ногой. От неожиданности Найана отпрянула, и, потеряв равновесие, отчаянно замолотила воздух руками…

Реакция Тея была внезапной и смертоносной. Нескладный силуэт сжался, сделавшись пружинистым и хищным. Что-то мелькнуло, взрезало воздух. Найана пикнуть не успела, как фигура Ашшави Тея с жуткой, нечеловеческой ловкостью метнулась к ней.

Что произошло потом, Найана так до конца и не поняла. Она все-таки упала, и это, по-видимому, спасло ей жизнь. Что-то больно ударило по ноге, послышался пронзительный звон, и черная тень пролетела над Найаной.

Девушка завизжала. Вскочила. Рванулась в сторону. Кто-то вскрикнул, послышался треск раздираемой ткани, звук падения. Послышались чьи-то испуганные вопли, поднялся невообразимый гвалт, вспыхнуло несколько факелов, а потом… Потом над двором снова заметался шум нежданной битвы.

Тей был ужасен. Выхватываемый из тьмы дрожащими огнями факелов, он смертоносным вихрем носился по прямоугольнику двора. Застыв в оцепенении, Найана зачарованно следила за его отточенными молниеносными движениями. Взмах – удар – противник повержен – поворот – взмах… Каким-то чудом юный Ашшави Тей превратился из купца в искусного убийцу, и это было одновременно и жутко и завораживающе.

Лишь с огромным трудом Найан заставила себя оторваться от зрелища. Сейчас, когда безумие овладело Теем, людям Санги будет не до нее. Нужно бежать – теперь или никогда! Тихонько, бочком, стараясь не привлекать внимания, девушка двинулась к стене. Только бы не увидели, только бы не заметили, только бы…

Вот и стена. Протянув руку, Найана едва не вскрикнула от восторга. Грубая каменная кладка, по которой карабкаются вверх толстые плети виноградника – что может быть лучше! Сколько раз в детстве она карабкалась по таким стенам!

Теперь не спешить, выбрать место, убедиться, что не оборвется лоза. Да, кажется, нашла. Вот здесь виноградная плеть намертво вросла в кладку, десятерым не оторвать. Теперь осторожно…

– Ай!!!

– КУДА?!

Чьи-то пальцы впились в плечо. Найана забилась от боли и ужаса.

– Куда это ты собралась? – голос принадлежал Санги. Мерзкий старикашка, как он ее выследил?! От отчаянья и злобы у Найаны перехватило дыханье. Она рванулась, пытаясь высвободиться, лягнула Санги что было сил – раз, другой, третий – и вдруг получила оглушающий удар в лицо, сбивший с ног.

– Ты мне еще понадобишься, сучка, – прошипел старик.

* * *

Убедить Лоота было непросто, но Михашир все же справился с задачей. Еще затемно телец распорядился созвать командиров дюжин, и лично дал им распоряжения. А когда восток высветлился настолько, что стало возможным различить дорогу, с места снялся разведывательный отряд. Под предводительством Михашира пять дюжин скорпионов, пять дюжин тельцов и пять дюжин стрельцов устремились к Ариссе.

Выкрашенный восходящим солнцем в розовое, издали город Арисса напоминал изящную безделушку, забытую кем-то на вершине холма. Игрушечный домик, над которым вьется дымок. Однако чем ближе подходил отряд, тем более зыбким и поверхностным становилось первое впечатление. Вблизи оказалось, что «безделушка» обладает суровым неуступчивым нравом, что несмотря на свои размеры Арисса – крепость серьезная, которую не то что с наскока, но и по всем правилам осадного искусства непонятно как взять. Глядя на толстенные стены, выраставшие из крутых каменистых склонов холма, на извилистые дорожки, почти тропинки, ведущие к воротам, на каменную арку, перекинутую в самом узком месте ущелья от городских стен к небольшому, но грозно ощерившемуся бойницами форту, приютившемуся на скале на противоположной стороне, Михашир молил богов о том, чтобы осада этого города минула его, ибо, казалось ему, под небесами нет более бесполезного занятия, чем пытаться завоевать Ариссу.

Дорога в очередной раз нырнула вниз, вильнула вправо. Арисса надолго скрылась за горой, а потом, за очередным поворотом, вдруг будто выпрыгнула навстречу, встала на дыбы, взметнув к небу массивы неприступных стен. Арка циклопических ворот, перегораживающих ущелье и одновременно служащих мостом к форту на другой стороне, нависла над дорогой как топор палача. Время от времени ее заволакивал дым, поднимавшийся над стенами города, отчего зрелище становилось еще более зловещим. До крепости оставалось не более тысячи шагов, Михашир приказал отряду остановиться.

Вернулись высланные вперед разведчики.

– Ворота никем не заняты, – доложил их командир. – Вокруг пусто. Ни разбойников, ни кого-нибудь из Ариссы. Глаз стоит лагерем внизу, в долине. Похоже, появились ночью, даже палатки не успели как следует установить, спят на земле за возами. Возле города его людей нет, во всяком случае пока.

– Да уберегут нас боги от штурма, – проворчал рыжий Хемма, командир Первой Дюжины скорпионов, заместитель Михашира в этом походе.

– Не уверен, – разведчик покачал головой. – В городе творится что-то неладное. Внутри тихо как в могиле, и все ворота заперты. К главным мы не пошли, там все на виду у Глаза, но в боковые постучались. Ни одна собака не ответила.

– Ярмарка, – пожал плечами Хемма. – Наехали купчишки, а тут Глаз. Вот и заперлись.

– Скорее прошмыгнули бы через боковые ворота и драпанули из города к перевалу, – сказал Михашир. – Во всяком случае, скорпионы. Хоть дюжина-другая самых отчаянных. Но мы никого не встретили.

– А еще дым, – вставил слово его помощник. – Не так, чтобы много, но как ветер в нашу сторону – глаза ест. Видать, ночью был пожар.

– Тринадцатый бог! – выругался Хемма.

– Повозмущался и будет, – бросил Михашир. – Теперь займись делом. Отправь самых быстрых к Лооту, пусть мчится сюда, надо занять город, пока Глаз прохлаждается в лагере. Дюжину – к боковым воротам, пусть попробуют пробраться в город. Остальные – к арке. Занять позиции, не высовываться, чтоб, не дай боги, не увидели из долины. Выполнять!

– Слышали?! – заорал Хемма. – Гасанак, бери двоих, и бегом к Лооту, пусть спешит сюда. Фаюз, твои – к боковым воротам! Остальные…

Несколько мгновений суеты, и вот уже приказания Михашира выполнены. Трое скороходов мчатся к Лооту, дюжина скалолазов во главе чернявым жилистым Фаюзом обследует боковые ворота, выходящие в ущелье по сю сторону Арки, а остальные бойцы занимают зубчатые стены высотой в два человеческих роста, простирающиеся по обеим сторонам дороги на сотню шагов – от Арки и вглубь ущелья. Все эти укрепления, и сама Арка, с проходом столь узким, что едва протиснутся два навьюченных мула, вселяют в душу Михашира робкую надежду на удачный исход дела.

– Занять бы еще форт, – мечтательно проговорил Хемма, когда солдаты заняли позиции на стенах и суета улеглась.

Проследив за его взглядом, Михашир снова увидел форт – серые каменные глыбы стен, квадратные зубцы, хищный прищур бойниц.

– Говорят, там есть смолокурня, – подал голос стоявший рядом с Хеммой солдат-телец. – Мой дядька служил в местном гарнизоне. Гиблое место, еле вырвался…

– Ты сказал «смолокурня», – перебил Михашир. – И что?

– А, да, в форте смолокурня. И дядька говорил, что из форта проложены трубы по арке, а в самой арке сверху есть отверстия… – он ткнул пальцем, – вон, видишь, будто черные дырки в сыре…

Задрав голову, Михашир действительно увидел в каменных блоках арки множество круглых черных дыр.

– Так вот, – продолжал телец. – Дядька говорил… Только никому, это секрет. Дядька говорил, тому кто выболтает, лично сам Сын Тельца выпустит кишки…

– Да говори же ты! – рявкнул Хемма.

– Так вот, – продолжал словоохотливый племянник, – в смолокурне заваривают огромные чаны со смолой, и когда неприятель прорывается под Арку, опрокидывают чан, смола льется из тех дыр, отсекает прорвавшихся, а лучники с этих стен преспокойно их добивают.

– Надо занять форт! – не сговариваясь выпалили Михашир и Хемма.

Сложись обстоятельства по-другому, оба немедленно приступили бы к составлению плана. Но не получилось. Не успел Михашир сосредоточить внимание на подходах к форту, как прозвучал сигнал часового, означавший, что кто-то приближается к Арке.

Едва Михашир и Хемма оказались возле проема, из их глоток вырвался заряд приглушенных проклятий: со стороны главных ворот надвигался отряд головорезов Глаза. Их было не меньше сотни.

– Что им здесь надо?! – прошипел Михашир.

– Похоже, у них что-то не срастается с главными воротами, – ответил Хемма, – и они решили зайти отсюда.

– Проклятье! Тогда я не завидую жителям Ариссы! – воскликнул Михашир.

– Что верно, то верно, – откликнулся Хемма. – Не приведи боги оказаться в городе, который берет штурмом Глаз.

Враги приближались. Две дюжины конных, остальные пешие. Двигались кучей, без порядка. Всего и делов-то – добраться от одних ворот мертвого города до других.

– Тринадцатый бог! – выругался Хемма. – Что делать будем, командир?

– Придется встречать, – выдавил Михашир. – Если уйдем, вернуться уже не сможем.

– Проклятье! – рыкнул Хемма. – Ладно, этих мы уделаем. Но за ними явятся остальные, все, кого притащил Глаз. И эти его фокусы, будь они прокляты…

– К тому времени подоспеет Лоот, – сказал Михашир. – Тут идти-то…

– Глаз все равно куда ближе, – махнул рукой Хемма. – Особенно, если эта его тварь действительно способна околдовывать на расстоянии. Нет, раз уж мы принимаем бой, надо показать Глазу, что нас здесь много. Огромная армия. Пусть он не бросается на нас очертя голову, а потянет время, посидит подумает с какого бока подступиться.

– Ай, жук, – хлопнул его по плечу Михашир. – Тогда приказ: когда начнется, всем орать в три глотки, тем, кто вне схватки, бить мечами в щиты, греметь камнями, шуметь всеми доступными способами. И чтобы ни одна Глазова сволочь отсюда не ушла!

– И сидеть всем тихо, пока последний не войдет в Арку! – добавил Хемма.

 

Глава тридцатая

Восточная граница Земли тельцов, город Арисса. Второй день Арисской ярмарки.

Лишь с появлением первых признаков утра Яссен смог разлепить глаза и пошевелиться. В сине-серых сумерках, подсвеченных всполохами из окна, комната напоминала внутренность склепа – в тот момент, когда, унося факелы и свечи, его покидает похоронная процессия, оставляя мертвеца наедине с вечностью.

Старик поднялся, охнул от накатившей волны слабости. Кашлянул, чтобы прочистить горло, и позвал слугу. Ответа не последовало. Сообразив, что голос слишком тих, Яссен воззвал громче. И снова никого. Прождав несколько минут, жрец собрался с силами и поднялся.

Дом был пуст. Пуст, как нутро треснувшего кувшина. Ни единой души – ни помощников, ни слуг, никого.

Комната Найаны встретила кислой вонью недавнего пожарища. Подняв лампу повыше, Яссен долго с недоумением разглядывал обугленное пятно на полу, закопченную мебель… Беспомощно заозирался, ища хоть кого-нибудь, кто смог бы объяснить, что здесь произошло. В голову лезли мысли одна страшней другой, не хватало воздуха, сердце разрывалось от осознания какой-то невероятной, страшной беды, причиной которой, возможно, стал он сам.

Яссен трижды обошел дом, будто была надежда на то, что все куда-то спрятались, чтобы разыграть его, старика. Наконец, поборов собственное малодушие, шагнул за порог.

Казалось, целую вечность он простоял у дверей дома, не зная, куда идти. Было почти по-ночному темно, мрак разгоняло только зарево пожаров в районе рынка, да начинавшая светлеть полоска неба на востоке. Утренний ветерок ледяными пальцами шарил под одеждой. Ничего этого Яссен не замечал. Не мог сосредоточиться даже на предстоящем маршруте – горе вдруг прорвало заслоны надежды, обрушилось свинцовым валом, раздавив душу, уничтожив волю. Мысли путались, ускользали. В какой-то момент старику захотелось умереть. Идея показалась заманчивой, и жрецу стоило огромных усилий выбросить ее из головы.

Наверное, именно эти усилия позволили ему не потерять связь с реальностью. Больше не в силах оставаться на месте, Яссен повернул влево, и заковылял в сторону Цитадели.

* * *

Внешний мир встретил Сардара багровой теменью, дымным смрадом и неясным гулом, доносящимся невесть откуда.

Перевалившись через край колодца, изможденный юноша почувствовал под лопатками шершавый холод каменных плит мостовой. Прислушался. Если не считать далекого гула, было мертво и тихо, как на кладбище. И темно. Спасительно темно.

В небе пронеслась звезда. Злой пронзительный ветерок пересчитал прорехи в одежде, заставив вздрогнуть всем телом.

– Надо идти, – одними губами прошептал Сардар. – Я скоро пойду. Вот сейчас отдышусь немного – и пойду… Закрою на минутку глаза, и…

Он уснул. Приснилась Кайя. Она улыбалась, гладила его по щеке, шептала что-то нежное. Сардар протягивал к ней руки, но все никак не мог обнять, и злился оттого что не понимал, почему так происходит.

Когда проснулся, в небе явственно читались признаки подступающего утра. Чуть просветлело, на фоне блекнущих звезд проступили грозные очертания Храма. Стало быть, он в Цитадели.

Сардар сел. Повел взглядом по сторонам. В истончающейся темноте то тут, то там стали видны следы вчерашнего побоища. Несколько трупов. Украшенный лентами опрокинутый паланкин; ветер слегка касается лент, и они шевелятся, похожие на умирающих змей. Брошенная жертвенная чаша, фрукты, раскатившиеся вокруг. Еще трупы…

И над всем этим – всеобъемлющая, распространившаяся, казалось, до самых границ мироздания, давящая, абсолютная тишина.

– Пора идти, – пробормотал Сардар. Хотелось услышать хотя бы собственный голос. – Пора идти, вот только…

Взгляд снова вернулся к фруктам вокруг жертвенной чаши. Желудок взвыл от голода. Нужно поесть. Плевать, что фрукты предназначались в жертву богу, Телец свое уже получил, сполна.

Юноша поднялся, сделал, шатаясь, несколько шагов, снова опустился на мостовую. Раскинул руки, подгребая благоухающую медом добычу. На следующие полчаса мир исчез для Сардара, заслоненный восхитительным вкусом во рту, и урчаньем желудка, требовавшего еще, еще, еще!

Наконец он смог оторваться от еды. Пора было уходить. Вот только куда идти, Сардар представлял лишь в самых общих чертах. Здесь, наверху, творится демоны знают что. Воспользовавшись неразберихой, можно попытаться выбраться из города. Выбраться из проклятой Ариссы, и никогда сюда не возвращаться.

Уйти, никто не помешает. Тюремщики перебиты, Пайсы след простыл, да и зачем это лекарю. Уйти. Вот только… Юноша поморщился: перед мысленным взором всплыло лицо поганца-старикашки, донесшего на него. Сардар задохнулся от ненависти. Сколько раз он клялся отомстить старой сволочи! Сколько раз, снося измывательства Кайсена, мечтал, что когда-нибудь проделает все эти фокусы над проклятым стукачом. Сколько раз представлял, как, выдрав с корнем эту длинную седую благообразную бороду, душит ею старого упыря! Уйти?! Ну, нет. Уйти, не попрощавшись с «дедушкой», никак не возможно, ибо вернуться вряд ли удастся. Теперь, отдохнув и утолив голод, Сардар был готов к мести.

Одним богам известно, чего стоило Сардару выяснить, где живет старик. Заключенные его адреса знать не знали. Подступать с расспросами к тюремщикам было опасно: для чего вору искать того, кто упек его в каталажку? Быть может, иди речь о простом горожанине, все было бы проще. Но речь шла о Яссене, верховном жреце города Ариссы. И зуб на него точил даже не телец, а презренный инородец. Но все-таки Сардар справился.

Поднявшись на ноги, он осмотрелся, намечая путь. Прямо перед ним сквозь разверстую пасть ворот серела площадь. Выйдя из Цитадели, Сардар это прекрасно помнил, нужно дойти до колодца, от него повернуть направо, и выбрать третий справа же проулок. Дальше вниз до самого большого дома. Хорошая инструкция – половина дела. Достать бы еще оружие…

Юноша двинулся вперед, попутно оглядывая трупы. Мертвецов здесь было в изобилии, но на многих из тех, что лежали во дворе Цитадели, не имелось даже исподнего, не говоря уж о чем-то ценном. Переходя от одного покойника к другому, Сардар наливался черным гневом. Ни одного тельца, сплошь инородцы. Скорпионы, раки, девы, львы, водолеи… Обезображенные останки троих его соплеменников лежали рядком под самой стеной, от синюшной наготы их тел волосы вставали дыбом, и по телу растекался липкий ужас. Лицами вверх, старик и двое молодых, все трое удивительно похожи друг на друга. Разорванные рты обнажали десны без зубов – должно быть при жизни несчастные были настолько состоятельны, что могли позволить себе украсить зубы золотом.

Сардар зашипел от ненависти, в глазах потемнело. Его счет к тельцам стал просто неоплатным.

Площадь за воротами являла собой не менее ужасную картину. Битва здесь была еще более жестокой, чем в Цитадели. Трупы, изрубленные в кровавую кашу, части тел, багровые обрубки… Сардар зажмурился, не решаясь ступить в это буйство ночных кошмаров. Долго, мучительно долго стоял, застыв в оцепенении, стараясь успокоить сердце, рвавшееся из груди.

Наконец, справился с собой. Смог продолжить путь, обрел способность смотреть по сторонам. Тем, кто сражался здесь, похоже, было уже не до грабежа. Не пройдя и дюжины шагов, Сардар увидел меч. Рукоять сжимала чья-то отрубленная рука. Похоже, прежний владелец не слишком-то хорошо владел оружием: на клинке не было ни капли крови.

Наступив на мертвое запястье, Сардар ухватился за лезвие и потянул. Холодные пальцы не спешили размыкаться, будто и после смерти незадачливый воин не желал расставаться с оружием. Но приложив усилие, юноша все-таки высвободил меч. На душе сделалось чуть спокойней: теперь он вооружен.

И сможет отомстить куда более изощренным способом.

Сардар обвел взглядом площадь в поисках колодца. Тот обнаружился – почти скрытая за горой трупов каменная чаша ближе к правой стороне. Сардар присмотрелся, сощурившись: в разжижающихся сумерках ему вдруг почудилось какое-то движение. Что-то поднялось и опустилось. Проснувшиеся птицы слетаются на пир? Очнулся раненый? И снова что-то поднялось и опустилось. Сверху действительно донесся птичий грай: вороны, поднятые на крыло рассветом, спешили к угощению. Нет, то, что он видел, белое и слишком большое, на птицу не похоже.

Сжав покрепче меч, Сардар двинулся в сторону колодца. До горы трупов оставалось с полторы дюжины шагов, когда навстречу поднялся тощий длинноволосый седобородый старец. От неожиданности юноша застыл на месте.

– Кто ты? – спросил старик сильным голосом, и от этого звука, такого знакомого, Сардара продрал мороз.

Сардар молчал, рассуждая. Нет, быть того не может. Здесь какой-то подвох. Боги не бывают столь щедры, чтобы вот так, на блюдечке преподносить такие дары.

– Кто ты? – повторил старик. Голос его дрожал.

– Водолей! – задыхаясь от гнева, выпалил Сардар. – Водолей, циркач, которого ты, сучье отродье, обвинил в воровстве. Помнишь?!

Не сознавая себя, он вдруг рванулся к белой фигуре, бросив меч, вцепился в одежду, встряхнул раз, другой, третий. Ударил что было сил по лицу, сбил с ног, и принялся с наслаждением охаживать ногами. Старик молчал, стиснув зубы и хрипло дыша.

Волна ярости схлынула столь же внезапно, как и поднялась. Чувствуя опустошенность, юноша отступил на шаг, поднял меч. Пусть он не испытывает больше ненависти, старику от этого легче не будет, Сардар все равно его убьет. Слишком велика вина.

Телец пошевелился, охнул. Попытался встать. Сардар занес меч:

– Молись.

И тут старик поднял взгляд… Никогда, никогда не встречал Сардар такого взгляда. В нем не было страха, не было мольбы о пощаде. В нем сквозила пронзительная, безысходная, безнадежная тоска, тоска человека, хоронящего последнюю надежду. От этого взгляда в душе Сардара снова заворочалась черная ненависть.

– А ты что, думал, я тебе все спущу? Скажи спасибо, если убью быстро, а не вздумаю резать по частям. Я могу…

– Поступай как знаешь, – одними губами пролепетал телец. В уголках его глаз блеснули слезы, во взгляде читалось смятенье. Яссен явно вел какую-то внутреннюю борьбу, причем, Сардар готов был поклясться: мысли жреца были заняты отнюдь не его собственной судьбой. Это сбивало с толку. Не было ни просьб, ни уговоров, ни молений о пощаде – ничего из того, что он мог ожидать.

Меж тем, видимо, решившись, старик сложил руки на груди, и заговорил – быстро, лихорадочно, сбивчиво:

– Убей, как будет угодно, я виноват перед тобой. Но прежде, чем взмахнешь мечом, поклянись выполнить мою просьбу.

– С какой стати? – нахмурился Сардар.

– Это очень важно. Поклянись, и я скажу, как ты сможешь забрать мое золото. У меня его достаточно для такого молодца, как ты.

– Золото?! – хохотнул Сардар. – Свихнулся? Как я его вынесу из города? Мне бы просто ноги унести!

– Есть подземный ход, есть подземный ход… – старик принялся раскачиваться из стороны в сторону. – Я скажу, как выбраться из Ариссы, только поклянись, поклянись, поклянись…

– Да в чем я должен поклясться, будь ты проклят?!

– Беда, страшная беда, – шептал телец. – Беда, беда, беда… Поклянись, ты должен поклясться, если хочешь выбраться живым. Я прошу не за себя, убей меня хоть дюжину раз, мне все равно.

По щекам старика покатились слезы, он не отрывал от Сардара взгляда, полного мольбы.

– Демоны с тобой, я выполню твою просьбу, если не станешь канючить о пощаде, – процедил Сардар.

– Поклянись…

– Клянусь, что приложу все силы. Этого достаточно?

Яссен кивнул.

– Что я должен сделать? – спросил Сардар, предчувствуя, что ввязывается в очередную скверную историю.

– Должен спасти мою дочь, – ответил жрец. – Она в районе Инжирной улицы, это за рынком. Во всяком случае, я надеюсь на это.

– Сдурел? – выдохнул Сардар. – Я плохо знаю город, я не знаю твою дочь. Как я ее найду?

– Ты узнаешь ее, – упавшим голосом сказал старик. – Ты видел ее… Видел… прекрасная, юная… Видел, грязный ублюдок, видел, видел… Мне тяжело… тяжело об этом говорить. Не мучай меня, ты сам все знаешь…

– Что я знаю? – крикнул Сардар, тряхнув старика. – Что я знаю?

Лицо жреца исказила гримаса муки, он что-то забубнил, но сколько Сардар, ни пытался, не смог разобрать ни слова.

– Старый баран! – с досадой воскликнул юноша. – Как буду искать твою прекрасную дочь, которую якобы знаю? Выкладывай все. Золото. Подземный ход. Подробно приметы дочери, как зовут. Что вытаращил глаза? Да, я не помню ее. Удивлен? Выкладывай, а я подумаю о твоей судьбе.

Спустя четверть часа, Сардар шагал в сторону рынка, на ходу стирая тряпицей с клинка свежую кровь.

Он очень долго не встречал живых. Трупы, трупы, трупы… Истерзанные, изрубленные на куски, лишенные человеческого облика – будто туши на какой-то безумной скотобойне. «Как там, на кухне» – пронеслось в голове. Но – тринадцатый бог! – на кухне заправлял полоумный Кайсен. А что стряслось здесь?

Сардар дошел до того места, где находился рынок. Над каменными стенами поднимались густые клубы дыма. Бушевавший всю ночь пожар полностью уничтожил все, что было внутри. Каким-то чудом огонь не перекинулся на близлежащие дома, и это уберегло город.

Хотя… Сардар с содроганием огляделся. Царство мертвецов. К изрубленным в крошево здесь добавились сгоревшие. Много, очень много. Не приведите боги увидеть, как они гибли. Этому городу лучше было бы сгореть дотла, распасться в прах, чтоб не осталось даже камней, чем такое…

Первого живого человека Сардар увидел, ступив на Инжирную улицу. Окровавленный, в изодранной одежде, мужчина, двух сотнях шагов впереди, под деревом. Он стоял, вытянув руки по швам, раскачиваясь из стороны в сторону, как раскачиваются водоросли на дне омута, колеблемые коварным водоворотом. Он казался безобидным тихим сумасшедшим, но среди всего того ужаса, что творился в Ариссе, такая наружность была равносильна сигналу набата. Поэтому, едва завидев незнакомца, Сардар юркнул за ближайший угол.

Он оказался в тупичке, образованном каменными заборами трех домовладений. Плохо. Отсюда было удобно наблюдать за улицей, но случись что – удрать бы не вышло. Ограды в два человеческих роста, прочные калитки, больше похожие на крепостные ворота – в этом районе жили зажиточные купцы, и пробраться внутрь было не так-то легко. Между тем, дом, где предположительно находилась дочка жреца, стоял дальше по улице, чтобы добраться до него, пришлось бы пройти мимо того странного типа, а вот как раз этого Сардар всеми силами стремился избежать. Ему вдруг вспомнилась старая мудрость о том, что опасаться следует исключительно живых, и он был полностью с этим согласен. Встретить живого в городе, заваленном мертвецами, – не к добру.

Сардар осторожно выглянул наружу. Почудилось – или странный тип оказался ближе? Окровавленная фигура по-прежнему раскачивалась из стороны в сторону в просвете между деревьями, вот только Сардару казалось, что на дюжину шагов ближе, чем минуту назад.

Чтобы рассеять сомнения, юноша решил проследить за незнакомцем. Ничего не происходило. Тот раскачивался как заведенный, уставившись в одну точку, ни на что не обращая внимания. Будто изнурял себя таким вот странным послушанием. Сардар начал уставать от однообразия картинки. Оторвал взгляд, обвел глазами близлежащий участок улицы, прикидывая, куда двигаться дальше. Чуть вперед наискось виднелся узкий проулок, обрамленный буйно разросшимися кустами жасмина. Если юркнуть за ближайшее дерево, потом рвануть через мостовую к кустам, возможно, этот и не заметит…

Кстати, а где «этот»? Он… Водолей подавил удивленный возглас: тип обнаружился всего в сотне шагов. Стоял лицом к Сардару, неподвижно, вытянувшись в струнку, будто принюхиваясь. Как гончая, взявшая след. Как Кайсен, когда сделался окончательно безумен.

По спине пробежал холодок. Уж очень схожими казались два безумца, уж очень походили друг на друга искрошенные трупы в подземелье и здесь, на поверхности. Если так, пора удирать.

Тем временем незнакомец, как будто, утратил интерес к Сардару, и снова принялся раскачиваться из стороны в сторону. Момент показался удачным. Сорвавшись с места, юноша в три прыжка пересек улицу, и ухнул в сумрачную щель проулка. Переждал несколько мгновений, прижавшись спиной к стене, потом сделал шаг в противоположном направлении и осторожно выглянул из-за куста.

Незнакомец стремительно приближался. Он двигался каким-то чудным манером, боком, развернувшись чуть не в пол оборота, волоча ноги, но при этом удивительно быстро. В вытянутой наотлет руке он сжимал длинный узкий меч, сплошь покрытый коркой запекшейся крови. Не медля ни секунды, Сардар бросился наутек.

Проулок, уводивший вглубь квартала, вдруг вывернул на небольшую каменную площадь, от которой разбегалась целая сеть улочек и переулков. От неожиданности Сардар на мгновение застыл на месте, и тотчас сзади послышалось торопливое шарканье. Ждать было нельзя, Сардар свернул вправо в первую попавшуюся улочку и побежал.

По его расчетам улочка должна была вывести обратно на Инжирную, однако она вильнула влево, и если не уводила от Инжирной, то уж точно шла параллельно. Она была прямая как стрела, густо обсажена кустами и деревьями, и конец ее терялся где-то в зеленом мареве.

Оглянувшись, Сардар увидел преследователя. Тот двигался в прежнем ритме, не отпуская ни на шаг. Силы иссякали, гонка по улице неминуемо вела к схватке, и эта схватка, скорее всего, стала бы для Сардара последней, он был слишком изможден.

Сардар закрутил головой в поисках спасения. Впереди справа в тени инжирных деревьев маячил высокий каменный забор, и в нем – приоткрытая окованная железом калитка. Не раздумывая, юноша метнулся туда.

Влетев во двор, он захлопнул калитку. Щелкнул засов, и в тот же миг снаружи на калитку обрушился сокрушительный удар. Сардар отпрыгнул. От второго затрещали доски и застонал засов, но калитка выдержала.

Сардар бросился вглубь двора, обогнул хозяйский дом, миновал узкий проход между стеной и сараями и очутился в пустом внутреннем дворике, окруженном глухими каменными стенами в полтора человеческих роста. От нового удара калитка жалобно заскрипела, ей оставалось недолго. Нужно было как можно скорее перебраться через забор.

Сардар вернулся к сараям, рванул дверь ближайшего. Пахнуло сухой травой и пылью, под ногами зашуршало. Сеновал. После короткого перерыва на калитку обрушились новые удары. Юноша бросился дальше. Во втором сарае повезло: в глубине стояла старая рассохшаяся бочка. Должно быть хозяева использовали ее вместо стола: бочку покрывал деревянный щит, на котором лежали какие-то инструменты, стоял закупоренный кувшинчик с потеками масла на боках, масляная лампа, огниво и трут. Сардар повалил бочку, предварительно сам не зная для чего сунув под мышку кувшинчик и огниво.

Полминуты возни – и вот уж бочка стоит под забором, взобраться на нее – и перемахнуть забор.

Новый удар, треск разлетающихся досок. Преследователь здесь, пора удирать! Но вместо этого Сардар бросился к сенному сараю.

Несколько охапок сухой колкой травы.

Шаркающие шаги, противник топчется у входа в дом.

Открыть кувшин… Проклятье, тугая пробка не поддается…

Снова шаги, громче!

Времени нет. Кувшин с размаху о землю, вдребезги! Боги, только бы масло не попало на огниво…

Темный силуэт в проходе между сараями. Все так же вполоборота, быстро, неотвратимо.

Огниво. Удар… удар… Удар!!! Раздуть.

Шуршание соломы. Почти вплотную. Жуткое бурое месиво вместо лица. Мертвый взгляд. Меч пошел вверх…

Не чуя ног, Сардар бросился к забору. Сзади ухнуло, загудело пламя. Вспрыгнул на бочку, уцепился за верхушку ограды. Только бы хватило сил подтянуться… Хвала богам, кладка из крупных камней. Р-раз!..

Уже оседлав ограду, Сардар бросил короткий взгляд во двор. Задумка почти удалась. Ноги чудовища полыхали, как факелы, и все-таки оно не собиралось отступать. Он спрыгнул вниз, когда тварь забиралась на бочку.

 

Глава тридцать первая

Восточная граница Земли тельцов, город Арисса. Второй день Арисской ярмарки.

Их оставалось всего трое: Найана, Санги и Меххем. Их оставалось трое во дворе, набитом странными и жуткими смертельно опасными манекенами. Один из них стоял всего в дюжине шагов от несчастных троих, втиснувшихся в небольшую нишу на уровне фундамента, у спуска в погреб. Они прижимались к двери – даже не запертой, просто прикрытой! – и не решались ее открыть: любой звук, любое движенье могли привлечь убийц. Не решались даже перешептываться, так и лежали на ступенях погреба, молясь богам, и с ужасом наблюдая за тем, как под лучами занимающегося рассвета медленно и неотвратимо тает ночная мгла, их последнее прибежище.

Железному Санги время от времени удавалось задремывать. Найана смотрела на него во все глаза, удивляясь такому хладнокровию. Привалившись спиной к двери старик прикрывал глаза, и начинал тихонько посапывать. Потом голова свешивалась на грудь, и вот тут главное было не зевать: едва Санги всхрапывал, Найана принималась изо всех сил терзать ногтями его локоть, чтобы разбудить.

Пожалуй, Найана была благодарна старику: он не давал впасть в безумие. Меххем же, сидевший между ними, впал в полную прострацию. На его лице застыла жутковатая улыбка, из приоткрытого рта вытекала струйка слюны и расплывалась на одежде темным озерцом. Немигающий взгляд был уставлен в одну точку, и даже боги, наверное, не знали, что такое там видится толстому приказчику.

Мимо проковыляли двое.

Странно, у них, первоклассных воинов, вдруг изменилась походка, изменились движения, повадки. Будто тела стали их тяготить, превратились во что-то маловажное, случайное, во взятое на подержанье барахло. Еще они перестали общаться друг с другом. За много часов – ни словечка, ни даже взгляда в сторону товарища. Они напоминали кукол, которых водит на веревочках невидимый кукловод. Постоять, повернуться, пройти по двору – строго определенным маршрутом. Они как будто разбили двор на квадраты, и каждый обходил свой участочек – приглядываясь, прислушиваясь и принюхиваясь.

О том, сколько времени прошло, Найана не имела ни малейшего представления. Санги после недолгого востроглазого бодрствования снова засопел, и Найана почувствовала, что, несмотря на весь ужас происходящего, на пронизывающий холод и боль во всем теле, ее саму того и гляди сморит сон. Она тряхнула головой, и вдруг боковым зрением заметила, как пошевелился Меххем.

Найана повернулась к приказчику. По его телу пробежала судорога, лязгнули зубы. Глаза выкатились из орбит, взгляд сделался совершенно безумным. Девушка застыла в ужасе, не зная, как быть. Меххема била крупная дрожь, на губах выступила пена, из глотки вырвалось сдавленное рычанье. Потом толстяк взмахнул руками, будто собирался поймать какую-то невидимую тварь и, повернувшись к Найане, уставил на девушку совершенно остекленевшие глаза.

«Боги! Теперь и у него!» – пронеслось в голове у девушки. Нужно было что-то делать, как-то спасаться, но Найана не могла пошевелиться. Внезапно возникшая опасность сковала волю. Найана поняла, что погибла…

Помощь пришла совершенно неожиданно. Санги, казалось, абсолютно отрешившийся от реальности, вдруг проявил бешеную активность. Схватив толстяка приказчика за шиворот, он резким коротким толчком отбросил его на несколько шагов прочь от двери, к самому краю спуска; Меххем плюхнулся на живот и, казалось, застыл. Санги же тем временем, отдернув в сторону Найану, распахнул дверь, втолкнул девушку в погреб и прошмыгнул следом, захлопнув дверь за собой.

– Проклятье, замка нет! – ругнулся он, пошарив в темноте по старым доскам. – У нас несколько секунд. Шевелись, девка!

Найана представления не имела, как будет перемещаться в кромешной тьме. Но Санги не дал времени на колебания: схватив за руку, он потащил ее куда-то в чернильное нутро погреба.

Погреб был плотно заставлен чем-то твердым, и только чудо, должно быть, уберегало Найану и Санги от опасности свернуть шеи. Девушка могла сосчитать каждый шаг по ноющим ссадинам, на ступнях, коленях, бедрах, локтях и запястьях. Спустя всего несколько мгновений они, дважды или трижды свернув, стали подниматься по шаткой скрипучей почти вертикальной лестнице. Впереди, над головой, прорезался тонкий светлый прямоугольник – должно быть, дверь.

– Там кладовка, из нее лаз на чердак, – сказал Санги. – Осторожно, лестница ста…

Его голос потонул в оглушительном грохоте, донесшемся сзади. От неожиданности Найана выпустила руку Санги и, оступившись, съехала вниз на несколько ступенек. Правая нога провалилась в какую-то дыру, что-то врезалось в кожу, вспоров ее от лодыжки до колена.

– Вышибли дверь! – выдохнул старик. – Не отставай!

В залившем помещение тусклом свете Найана увидела его удаляющуюся тень. Послышался скрип, ослепил на мгновение прямоугольник открывшейся двери, и вот уж Санги исчез, оставив ее одну.

Сзади послышались шаркающие шаги, они приближались. Найана тихонько заскулила, пытаясь выдернуть ногу из капкана. С третьей попытки это удалось, и девушка бросилась вверх к заветной двери. Преследователи устремились за ней.

За дверью обнаружился узкий пыльный чуланчик, едва освещенный. В конце его Найана увидела еще одну лестницу, ведущую к небольшому люку в потолке. Секунда – и девушка уже карабкалась по ней.

Наконец, откинув крышку люка, она оказалась на плоской крыше дома, под пологом светлеющего неба. Было по-ночному прохладно, хотя на востоке уже набухала алая рана зари.

Найана поежилась, озираясь. С трех сторон крыша обрывалась в пустоту, со стороны же двора имелось своеобразное продолжение в виде зеленого ковра из виноградных листьев. Лоза покоилась на перекладинах высокой деревянной арки, тянувшейся до самого забора.

У восточного края крыши девушка увидела Санги.

Снизу послышались шаги. Захлопнув крышку люка, Найана бросилась к старику.

– Куда теперь? – спросила она.

– Ты – по рейкам до забора и вниз, – ответил Санги. – Ты легкая, арка выдержит.

– А ты?

– Я слишком стар для таких фокусов. Умру, встречая рассвет.

Крышка люка с треском отворилась. Не теряя ни секунды, Найана бросилась к зыбкой конструкции, поддерживавшей виноградник. Присев, зашарила под листьями, нащупывая место, где горизонтальные жерди отстояли друг от друга не слишком далеко.

– А, Байсан, малыш! – донесся сзади громкий голос Санги. – Наконец-то доберешься до моей глотки, ублюдок. Давно мечтал, а?

Не оглядываясь, Найана легла на виноградный полог и, поскуливая от страха, поползла наискось влево, в ту сторону, где сквозь листву угадывался забор. Со стороны крыши послышался звук удара, короткий всхрип, потонувший в бульканьи и клокотаньи хлынувшей крови. Кончено. Найана осталась одна.

Казалось, прошла целая вечность, а край виноградника почти не приблизился. Тонкие деревянные жерди угрожающе скрипели, виноградные плети царапали руки, зеленые усики вцеплялись в волосы. Пыль забивалась в нос, и Найана прилагала неимоверные усилия, чтобы не чихнуть: любое резкое движение – и она рухнет вниз, на головы монстрам. Те пока вели себя подозрительно тихо, но это не означало, что их там нет.

Девушка оглянулась, чтобы оценить пройденное расстояние. Оно оказалось не так уж мало, и было бы чему радоваться, если б не двое громил на крыше. Один, покачиваясь, стоял над окровавленным телом Санги, второй, опустившись на колени у края виноградника, ощупывал жерди – явно намеревался пуститься в погоню. Найана попыталась ползти скорей, но усилившийся скрип умерил ее пыл. Снова оглянулась. Головорез, следуя ее примеру, осторожно улегся на зеленый ковер и пополз.

От его движений арка заходила ходуном. Найана обернулась снова, и вскрикнула от ужаса: враг приблизился чуть ли не вплотную. Она не успеет добраться не то что до края виноградника, она не успеет продвинуться и на несколько шагов, как он схватит ее за ноги!

– Отцепись ты! – чуть не плача, прошептала она. – Великий Телец, помоги, помоги, помоги!..

Отчаянье придало сил. Не слишком представляя, что делает, Найана перевернулась на спину и, в надежде сломать жерди, принялась колотить пятками по зеленому ковру. Арка затряслась еще сильнее. Задники сандалий из тонкой кожи почти не защищали, и каждый удар причинял страшную боль.

Найана не была уверена, что подломила жерди, но оставаться на месте не могла: преследователь уже почти дотягивался до ее ног. Несколько пядей – и вдруг выбросив вперед невероятно длинную руку, он схватил девушку за лодыжку! Девушка рванулась изо всех сил, пытаясь высвободиться, но не тут-то было! Тогда она принялась отчаянно молотить по его пальцам свободной ногой. Безрезультатно. Все равно, что пытаться разбить железный столб.

Монстр продвинулся еще на локоть. В руке возник заскорузлый от крови тесак. Другая рука, скользнув выше по ноге девушки, сжала колено. Из горла Найаны вырвался пронзительный визг. Забыв обо всем, она заметалась, забилась, как схваченная кошкой птица. Шаткая конструкция арки заходила ходуном, затрещали, застонали тонкие жерди. Что-то хрустнуло под плечами Найаны, почувствовав, что теряет опору, она разметала руки, пытаясь ухватиться за виноградную лозу, и не переставая свободной ногой наносить удары убийце.

Тот продвинулся еще на два локтя, сковав Найане обе ноги и нависнув над ней кошмарной бурой куклой. Глаза – оловянные пуговицы смотрели сквозь нее, как сквозь мутное стекло, которое необходимо разбить, чтоб не застило свет. Убийца занес нож над ее животом. Найана зашлась в отчаянном, диком крике. Удар!..

Ее рвануло, потянуло вниз. Вокруг затрещало оглушительно, небо стало зеленым, поплыло, потом сделалось черным… И вдруг все остановилось. Захлебнувшись криком, Найана умолкла. Стало тихо, мертвенно тихо… Пронесся легкий ветерок, что-то зашелестело, защекотало щеку и нос. Тут только Найана обнаружила, что зажмурила глаза. И не решалась открыть.

Она приходила в себя. Заныли пальцы – так крепко она вцепилась в виноградные плети. Закололо спину – стало быть, она все еще высоко над землей, на арке… Ноги свободны, на них ничего не давит… Убийца с ножом исчез? Нож… Живот… Боги! Он ведь целил в живот! Найана так испугалась этой мысли, что, распахнула глаза, и уставилась на живот. Из груди вырвался стон облегчения. Цела.

Переведя взгляд на ноги, обнаружила, что под ступнями ее в пологе из виноградных листьев появилась огромная уродливая дыра. «Спасена!» – пронеслось в голове. – «Вот только… Ведь эти-то все еще внизу!»

Девушка попыталась перевернуться на живот, чтобы увидеть, что творится во дворе. Неловкое движение – и вдруг одна из жердей треснула, и Найана почувствовала, что сползает вниз!

Спасло лишь то, что она так и не разжала пальцы, вцепившиеся в лозу. Жерди под ее плечами разломились и больше не держали. Под пятками та же история – иначе бы она не отбилась от убийцы. Опора была только на уровне бедер, и эта опора прогибалась и стонала при каждом движении.

– Боги-боги-боги, как руки болят! – прошептала Найана. Пальцы стремительно слабели. Нужно выбираться, иначе еще минута – и лоза выскользнет из рук, и последует короткий полет вниз, к смерти.

Нужно было рисковать. Осторожно, крайне осторожно Найана перевернулась на правый бок, потом, перебирая изодранными в кровь пальцами, подтянула тело к ближайшей продольной жерди… И только утвердившись на более-менее прочном участке, осмелилась посмотреть вниз.

Их было пятеро, они стояли неподвижно, задрав головы, и не отрывая от Найаны ненавидящих взглядов. Они не собирались ничего предпринимать, явно надеясь на то, что она вот-вот сама упадет к ним в руки, как переспевший плод. Да, весь их интерес состоял в том, чтобы разорвать ее живьем, раскромсать бьющееся от страданий тело. Труп им не интересен. Они будут ждать. И если решатся метнуть копье, или как-то по-другому стащить ее вниз, то только в самом крайнем случае, если возникнет реальная угроза, что она убежит.

– Не дождетесь, уроды, – прошептала Найана. – Сдохну, а вам не дамся.

Повернув голову, она оценила расстояние до края виноградника. Дюжины с полторы шагов, или около того. Теперь, когда никто не гнался за ней, расстояние показалось почти ничтожным. Добраться до края, спуститься на стену, по стене спуститься на улицу… О том, что ждет там, она предпочитала не думать.

Несколько минут спустя, уже у края виноградника, посмотрела вниз, на улицу. Там ждали трое. От отчаянья и усталости Найана заплакала.

 

Глава тридцать вторая

Восточная граница Земли тельцов, город Арисса. Второй день Арисской ярмарки.

Едва успели передать приказ по рядам, как под Аркой появились всадники. Их заботили боковые ворота, расположенные за Аркой, взгляды всадников были прикованы к тропе, ведшей туда по крутому склону холма. Вражеский отряд неспешно втягивался в пространство между стенами, за всадниками показались пешие воины. Судя по доспехам, здесь были представители практически всех Земель Зодиака, отчего эти люди напоминали скорее ярмарочную толпу, чем войско.

Растянувшийся без всякого порядка пеший строй еще втягивался под Арку, когда всадники достигли начала ведшей к городу тропы. И тут у Михашира екнуло сердце: боги! ведь он оставил дюжину солдат там, у боковых ворот! Если их заметят…

Несколько событий произошло почти одновременно. Конь под всадником, двигавшимся впереди колонны вдруг вскинулся на дыбы, заржал отчаянно. Седок, не удержавшись в седле, рухнул наземь. Двигавшиеся следом, шарахнулись в стороны, закричали.

Колонна в замешательстве остановилась. Бросив стремительный взгляд на ее «хвост», Михашир с досадой отметил, что еще не все солдаты миновали Арку. Хорошим знаком было то, что они еще не поняли, что произошло, сказать по чести, этого не понимал и сам Михашир. Оставалось только надеяться…

Свист стрелы, хрип, звук падающего тела. Под самой Аркой. Проклятье! С той стороны еще не меньше дюжины бойцов Глаза!

Возле убитого началась толкотня, ближайшие солдаты бросились назад, прочь из ущелья, снаружи понеслись удивленные возгласы.

– Пускайте стрелы!!! – во всю глотку заорал Михашир. – Вперед!!!

Его крик потонул в общем реве и грохоте, взорвавшем тишину первого замешательства. Воздух наполнился свистом, звоном, воплями. С обеих сторон на противника обрушился ливень из стрел и дротиков, при этом солдаты во всю старались выполнить приказ и шумели так что наверное было слышно на небесах.

Враги метались по зажатой между стенами узкой дорожке, и участь их была незавидна. Несколько всадников смогли вырваться из западни в ущелье, но их судьба не беспокоила Михашира. Скверно было то, что дюжине или около того удалось улизнуть из капкана в долину. Многого они увидеть не могли, но главное, они не могли увидеть здесь, за Аркой сколько-нибудь серьезной силы. Если среди них найдется хоть один глазастый и сметливый, Глаз передавит здесь всех задолго до того, как подоспеет Лоот…

Все это пронеслось в голове Михашира за доли секунды, а еще через мгновенье, он увидел Хемму и дюжину стрельцов, бегущих к Арке через быстро редеющую толпу врагов. Не успел Михашир досчитать до десяти, как они исчезли на той стороне. Спрыгнув со стены на скользкие от крови камни дороги, Михашир бросился следом.

Он не поспел даже к развязке. Стрельцы уже поднимались к Арке, следом топал Хемма. За их спинами, на спускавшейся в долину узкой извилистой дороге чернели трупы.

– Пошлю кого-нибудь из тельцов подобрать их, – сказал Хемма. – Не оставим Глазу ни одной зацепки, пусть поерзает.

«А эти чем плохи?» – хотел было спросить Михашир, но осекся. Кто же теперь полностью доверится стрельцам.

Трупы свалили в овраг выше по ущелью. Потерь среди своих оказалось немного – только бедолага из дюжины, отправленной Михаширом к боковым воротам. Командир дюжины отправил его вниз доложить, что ворота заперты и стража на той стороне не отзывается. Спускаясь по извилистой тропе, ничего не подозревающий парень налетел на всадника, вдруг появившегося из-за кустов.

Стали ловить разбежавшихся лошадей, и когда поймали последнюю, выше по ущелью показался авангард основного отряда с Лоотом во главе.

Лоот, в лучшем своем парадном панцире, сверкающем как новенькая медная лампа, при всех генеральских регалиях, верхом на белом скакуне, изукрашенном по случаю Великого Наступления до такой степени, что ломило глаза, имел вид величественный, геройский, но при этом до того шутовской, что Михашир при его приближении едва подавил улыбку. Не отставали от предводителя и прочие тельцы, отчего приближающееся войско походило скорее на ярмарочную процессию, чем на готовый к бою отряд.

Вглядевшись в двигавшихся позади основной колонны скорпионов и стрельцов Михашир увидел, что они в пышности нарядов постарались не отстать от тельцов. Все самое лучшее, все самое яркое, приберегавшееся для особого часа. И вот час настал, и было в этом хвастовстве и напыщенности что-то такое, что закрыло бы рот даже самому языкастому любителю поязвить. Люди шли на верную гибель.

Михашир коротко рассказал о случившемся.

– Так что ты пропустил все самое интересное, – сказал он напоследок.

– Самое интересное? – Лоот поднял бровь. – Мальчонку цапнула собака, а он уж решил, что знает, каковы зубы у медведя.

– Медведя я припас для тебя, ты жирнее, – не остался в долгу Михашир.

Лоот коротко хохотнул, хлопнул скорпиона по спине – так что эхо удара заметалось по ущелью – и оба направились к Арке осматривать позиции.

Оставалось пройти не меньше трех сотен шагов, когда от арки навстречу метнулся вестовой. Почти мальчишка, он в ужасе круглил глаза и, тыча пальцем куда-то за спину, кричал срывающимся голосом:

– Идут! Командиры, они… они…

Не сговариваясь, Михашир и Лоот разом перешли на бег.

Лагерь Глаза раскинулся в двух с половиной – трех тысячах шагов вниз от стен Ариссы – ни дать ни взять след от пожарища, пожравшего жухлые травы долины. Окруженная повозками россыпь темных – не то от времени и грязи, не то изначально – палаток, между ними вьются дымы костров, еще более усиливая сходство со свежим пепелищем. С такого расстояния не разглядеть подробностей, однако не приходилось сомневаться: солдаты Глаза готовились к выступлению. Отряд в три или четыре сотни пеших в сопровождении нескольких групп всадников уже выдвигался к городу, а следом, из импровизированных ворот, образованных двумя повозками, смертоносным потоком, сверкая на солнце доспехами и оружием, выхлестывала и вовсе бессчетная масса.

– Ты, небось, надеялся, что они там проваландаются до вечера, – обращаясь к Михаширу, буркнул Лоот.

– Было дело, – кивнул Михашир. – Еще удача, что из первого отряда перебили всех. Останемся живы – награжу Хемму, его заслуга.

– Лучше не откладывать, – мрачно заметил Лоот.

– Как думаешь, что они предпримут? – спросил Михашир.

– Разумней всего захватить город, – ответил Лоот. – Не представляю, как такое возможно, но внутри или все мертвы, или уж и не знаю, что еще с ними могло случиться. Но раз мы торчим здесь с самого утра, и оттуда не явилось ни одной живой души, значит там все очень плохо. Так что сопротивляться им вряд ли будут.

Перед вражеским лагерем продолжалось движение. Солдаты в поле разбились на несколько колонн, возле каждой возникли длинные осадные лестницы. Передовая группа пеших и всадников устремилась к стенам Ариссы.

– Ненавижу, когда я прав, – прорычал Лоот. – Все, Михашир, времени нет. Бери две сотни людей, делайте что хотите, но вы должны открыть боковые ворота и оказаться в городе раньше Глаза. Пять сотен ставим здесь, держать Арку. Из них полсотни лучников …

Он умолк, выглядывая кого-то среди солдат…

– Хемма! – и, повернувшись к Михаширу: – Правильный выбор?

Михашир кивнул, а потом задал вопрос, ответ на который уже знал:

– А остальные?

– Мог бы и не спрашивать, – ворчливо ответил Лоот.

Лоот выводил свой отряд на открытое пространство почти полчаса. Узкое горло ущелья, узкий выход из Арки, где в ряд могли пройти всего несколько воинов; крик Лоота, перекрывающий всеобщий шум: «Лучников пропускайте! Лучников вперед! Бегом к воротам!!!»; жуткий, пробирающий до костей вой разбойников, поднявшийся над долиной, едва первые воины Лоота показались на открытом пространстве, вой, казалось, приближавшийся с каждой минутой, становившийся все громче, страшнее…

Михашир не мог видеть того, что творилось за Аркой. Ему казалось, что если головорезы Глаза прибавят ходу, они вполне могут оказаться у ворот раньше людей Лоота, и тогда…

– Трехдюжинные! – кричал Лоот, и дурные предчувствия Михашира на короткий срок отступали. – Помнить приказ! Следить в оба! Кто зевнет, шкуру спущу живьем, вы меня знаете!..

Когда последний солдат Лоота исчез за проемом Арки, над ущельем повисла благодатная тишина. Михашир подавил желание отправиться посмотреть, что творится снаружи. Это не его забота, есть дела поважней. Досчитав до десяти, – ровно столько времени он дал себе на то, чтобы собраться с мыслями, – Михашир отдал необходимые распоряжения Хемме, которому предстояло руководить обороной Арки, и, дождавшись, когда командиры дюжин отберут две сотни людей, хоть что-то смыслящих в осадном деле, повел свой отряд вверх по тропе к боковым воротам Ариссы.

Люди, которых он послал сюда прежде, исчезли. Лишь свисающие со стены колеблемые ветром толстые веревки напоминали о том, что не так давно Михашир отрядил сюда нескольких ловкачей, чтобы те осмотрелись, попытались войти в контакт с гарнизоном или на худой конец разведали, как открыть ворота. В итоге ни солдат, ни единой гарнизонной рожи наверху, ни открытых ворот. Здравствуйте, вот они мы.

– Нужен самый горластый! – сказал Михашир. – Может кто-нибудь гаркнуть так, чтоб услышали олухи по ту сторону стены?

– Я могу, – послышался зычный бас, и вперед протолкался скорпион лет сорока. Он был на две головы ниже Михашира, зато объемист как полтора Рикатса, в темноте его можно было принять за бочонок.

– Что кричать? – осведомился толстяк.

– Что хочешь, лишь бы откликнулись и открыли ворота.

– Как скажешь, – ответил толстяк и вдохнул так, что затрещали ребра…

Михашир крепился как мог, но через три минуты велел ему заткнуться. В ушах звенело, а крепость, будто издеваясь, хранила мертвое молчание.

– Будем считать, мы вежливо постучали и нам не ответили. Теперь слушайте все. Кто умеет карабкаться по веревке – выходи вперед.

Умельцев набралось дюжины две.

– Хорошо, – продолжал Михашир. – Мы с вами лезем на ту сторону и пытаемся открыть ворота. Танаф! – он поманил к себе бородатого крепыша-скорпиона. – Танаф будет командовать оставшимися. Если ворота откроются – отправляешь вестового к Хемме и ведешь своих внутрь. Если не откроются через час – у тебя под рукой к этому моменту должен быть таран, чтобы вышибить их к тринадцатому богу. Все ясно?

– Ясно! – рявкнул Танаф и, повернувшись к подчиненным заорал: – Ну, что встали! Ты, ты, ты и ты – берите свои дюжины, ищите подходящее дерево хоть по всему ущелью, но через час здесь должен быть таран. Остальным – очистить площадку перед воротами. Через час здесь не должно быть ни камней, ни кустов. Выполнять!

Поднялась суета, солдаты бросились исполнять приказания. Между тем Михашир и его люди, задрав головы, разглядывали верхнюю кромку стены, пытаясь предугадать, что ждет их по ту сторону.

Святое упрямство – они успели! Они заняли подходы к воротам до того, как жирные битюги Глаза вскарабкались на холм. Стрельцы и тельцы оказались проворней. Особенно стрельцы, клеймо предателей жгло им пятки. В полном соответствии с приказом они рассыпались, укрылись за камнями, перекрыв дорогу, отогнав самых резвых врагов. Под их прикрытием солдаты Лоота успели выстроиться у ворот.

Видя, что попытка наскоком прорваться к воротам не удалась, воевода Глаза отвел своих головорезов к подножью холма. Сверху, от стен Ариссы, они выглядели чернильным пятнышком, растекшимся по бурой бумаге степи. И все бы ничего, если б не огромная черная волна, медленно накатывавшая от лагеря.

Перевалившись через край стены, Михашир бросил быстрый взгляд по сторонам. Пусто, лишь несколько осенних листьев кружат в последнем танце, подхваченные крошечным вихрем. Через мгновение слева и справа между зубцами стали появляться головы его людей. Первым, отдуваясь, взобрался белобрысый телец Кайалу. Гора мускулов, взгляд мудреца, слава отчаянного рубаки. С первого взгляда и не скажешь, что парню всего двадцать с небольшим. Михашир назначил его своим заместителем, и телец старался изо всех сил. Вот только тараканье лазанье по стенам не было его коньком.

– Забирайся, – сказал Михашир, протягивая руку. – Ну…

Рывок – и Кайялу рядом и, вытянув шею, с ужасом заглядывает в пространство между зубцами.

– Ты что, чудик, высоты боишься? – спросил Михашир.

Кайялу виновато кивнул.

– Герой, – похвалил Михашир, еще раз оценив расстояние до земли. – Только в следующий раз предупреждай.

Они помогли взобраться остальным, и поспешили к ближайшей башне, надеясь, что внутри найдут спуск со стены. Спуск нашелся. Преодолев несколько пролетов каменной лестницы, две дюжины солдат вышли в город.

– Тихо как, – произнес один из них.

Остальные закивали, озираясь. Город действительно был будто погружен в сон. Впереди, облепленная домишками, высилась Цитадель. Кривые улочки, уводившие вглубь жилых кварталов, деревья, выглядывавшие из-за оград, даже сами камни, из которых была сложена мостовая, – все замерло, Арисса будто затаилась, прислушивалась, выжидая чего-то.

– Там вроде кто-то лежит, – сказал, указывая куда-то вглубь квартала, абсолютно лысый низкорослый солдат, имени которого Михашир не знал.

– Потом разберемся, – сказал Михашир, – сейчас все к воротам.

От внутренней части города подход к воротам отгораживало старое каменное сооружение. Похоже, когда-то горожане намеревались выстроить на этом месте сторожевую башню, однако по каким-то причинам оставили эту затею, доведя высоту башни всего до двух третей стены. В торцевой стене сооружения чернел прямоугольный проход, настолько низкий, что даже самому невысокому из людей Михашира пришлось бы согнуться в три погибели, чтобы не ссадить макушку о притолоку.

– Арисса слишком долго не воевала, – покачал головой Михашир.

– Интересно, почему первая команда не открыла ворота? – Кайялу почесал затылок.

– И куда они все подевались? – подхватил лысый, озираясь.

– Может быть там завал, – предположил Михашир, – и они направились к главным воротам…

– Надо посмотреть… – с этими словами Кайялу шагнул к проходу, но тотчас вперед чернявой молнией метнулся странный тип, которого все и за глаза и в глаза звали Выскочка Фалай. Он был из убежденных, идейных подхалимов, и сколько бы ни били его солдаты, как бы брезгливо ни относились к нему командиры, подобострастно выгнутая спина Фалая была непременным атрибутом любого затевавшегося дела, сулившего возможность выслужиться.

– Разреши, господин?! – он застыл, преданно заглядывая в глаза Кайялу, будто пес, ожидающий подачки.

Кайялу скривился, будто в нос пахнуло дерьмом, пальцы сжались в кулаки, лицо сделалось багровым. Тем не менее, парень овладел собой, лишь не смог скрыть презрения в голосе:

– Валяй.

Отвесив поклон, Фалай повернулся к проходу. Однако лишь только он стронулся с места, маска подхалима исчезла, явив новое лицо Выскочки. Пригнувшись, двигаясь с хищной грацией охотящейся кошки, Фалай приблизился к проходу и, прислушиваясь, замер на несколько секунд, прижавшись спиной к стене у его края.

– Шут гороховый, – Кайялу досадливо сплюнул под ноги.

– Фалай, встань красивше! – хохотнул кто-то из солдат. – Расправь плечи. Не сутулься, ты же воин!

Все дружно загоготали.

Тем временем, видимо, удостоверившись, что опасности нет, Фалай послал начальству последний выразительный взгляд и шмыгнул внутрь.

– Не заблудись там, в темноте, – подначивали вслед солдаты. – Если что, иди на красную рожу Кайялу. Или зови на…

Гомон оборвался, когда, брызжа кровью, из темноты прохода к ногам Кайялу выкатилась отрубленная голова Фалая. Глаза вытаращены, рот распахнут в так и не родившемся крике. Сделав несколько оборотов, голова замерла, обращенная к шутникам, уставив на них укоризненный невидящий взгляд.

– К-какого рожна… – затравленно озираясь, выдохнул Кайялу.

Разбойники есть разбойники, Лоот скривился от презрения. Похоже, командир головного отряда не отличался ни выдержкой, ни дисциплинированностью, ни элементарной сообразительностью. Лава основного войска еще пребывала в движении, еще текла по равнине, не имея ни формы, ни цели, еще не опустел лагерь, кольцо повозок продолжало изрыгать все новых и новых головорезов, когда головной отряд вдруг качнулся вперед и устремился к единственной узкой дороге, ведущей по склону холма к запертым воротам Ариссы.

– Приготовились! – крикнул Лоот. – Угостите ублюдков от души, чтоб здесь и остались!

Глупая, глупая это была затея. Крутой склон, усыпанный валунами, устланный многочисленными коварными осыпями. Узкая дорога длиной в тысячу шагов извивается змеей, заставляя идущего бесконечно долго играть роль добровольной мишени для стрелков, засевших на вершине холма. И все же Глазов горе-воевода отправил людей на бойню.

Зазвенели луки, стрельцы даже не целились толком, но там, внизу, будто ураган прошел. Тем не менее, уцелевшие разбойники упрямо двигались вверх. На тех, что наступали в авангарде, не было даже доспехов, а в руках эти бедолаги держали маленькие круглые щиты, абсолютно бесполезные под градом стрел. Их лбы были скрыты под желтыми повязками, так что даже и не узнать, из какой земли явились эти безумцы. Опустошая колчаны, лучники дюжинами косили несчастных, а те все шли и шли, покорно, будто скот на убой.

– Что-то здесь не так, – бормотал Лоот, глядя на избиение. – Какого рожна? Что за смертники, будь они прокляты! И почему… почему они так идут?..

О да, на эту походку стоило посмотреть! Будто каждый в изрядном подпитии, будто заставь их не карабкаться вверх по горной дороге, а просто пройти по абсолютно ровной поверхности, иные не выдержат и этого испытания, не удержатся на ногах.

– Опустить луки! – заорал Лоот. – Прекратить стрельбу!

Звон тетив мгновенно стих. Командиры стрелков недоуменно уставились на генерала.

– Наверняка это пленные, – сказал Лоот. – Их накачали какой-нибудь дрянью и погнали на нас.

– Но зачем? – спросил Кафар, командовавший всеми стрельцами.

– Чтобы почистить ваши колчаны – ответил Лоот. – Много осталось стрел у бойцов?

– Еще порядочно, – задумчиво проговорил Кафар. – Но… ты прав, такими темпами мы в конце концов останемся безоружными.

– Вот и я о том, – кивнул Лоот.

– Но как быть? – Кафар сделал жест в сторону наступающих.

– Камни, – ответил Лоот. – Все вокруг усыпано валунами. Используйте их.

Черный прямоугольник прохода, дорожка кровавых брызг на мостовой, в конце ее – отрубленная голова.

– Позволь мне, Михашир! – лицо Кайялу налилось черной яростью. – Я быстрый. Раз – и внутри. Изрублю…

– Никого ты не изрубишь, – устало ответил Михашир. – Мы не знаем, сколько их там…

– Вот и узнаю! – перебил белобрысый юнец.

– Не узнаешь, – отрезал Михашир. – Здесь – солнце, там – темно. Пока привыкнут глаза, тебя десять раз убьют. Нож метнут в спину, и тебя нет. Остальных, наверное, так и порешили, если им хватило дурости сунуться туда всем разом.

– Что же делать? – в глазах Кайялу промелькнула растерянность.

– Выкурить этих сволочей, – подал голос Ганай, начинающий седеть солдат, чье жилистое тело, казалось, было сплетено из кожаных ремней.

– Выкурить, – повторил он. – Вон, зайти в любой дом, собрать мебель, сложить у входа и поджечь. Прыснут наружу как тараканы.

Михашир посмотрел туда, куда указывал Ганай. За пустырем шириной сотни в полторы шагов начинались жилые кварталы. По краю – домишки неказистые, кособокие, грубой каменной кладки, под соломенными крышами, но дальше тянутся к небу черепичные крыши добротных высоких домов.

Нет, мебель, конечно, они брать не станут: у голытьбы ее и нет, а грабить состоятельных горожан себе дороже. Но вот утащить несколько охапок соломы – самое оно. Солома дымит так, что можно выкурить кого угодно, хоть демонов с Оборотной стороны.

– Ганай, Кайялу – со мной, – сказал Михашир. – Остальные – остаются здесь. Если кто-то высунется оттуда, сделайте так, чтобы он об этом очень пожалел.

Они двинулись в тот проулок, где несколькими минутами ранее увидели лежащее тело. Труп был ужасен. Скорее даже уже и не труп, а брошенная мясником почти разделанная туша – еще несколько ударов, и куски можно развешивать на крюки над прилавком. При виде этого кошмара у Михашира ком подступил к горлу.

– Знатная работа, – хриплым голосом произнес Ганай.

– Боги-боги-боги… – одними губами забормотал Кайялу, делая охранительные знаменья.

– А не из наших ли он?.. – наклонившись, Ганай ухватил за волосы полуотрубленную голову, повернул лицом к себе. Михашир судорожно сглотнул: сквозь кровавые пятна на лбу явственно проступала татуировка скорпиона.

– Это как же? – тяжело дыша, выдавил Кайялу, он явно боролся с тошнотой. – Наши, получается, тоже ходили сюда за соломой?

– Получается. – Ганай бросил взгляд по сторонам.

– Но как же… – начал, было, Кайялу, но Михашир оборвал его:

– Никак. Потом разберемся. Берем солому – и назад. Надо открыть ворота.

Калитка в ближайший двор была сорвана с петель, Михашир не сразу и понял, что вот эта россыпь досок под стеной – и есть калитка. На огороженном полуразвалившимся каменным забором дворе они увидели еще два трупа. Для себя Михашир определил их стариком и старухой, хотя понять, кем были несчастные при жизни, не представлялось возможным, да это и не имело ни малейшего значения. Главное, эти двое держали коз: из запертого загона в конце двора неслось жалобное меканье, а под стеной высилась куча соломы.

– Взяли и пошли, – скомандовал Михашир, и ухватил охапку побольше.

Кайялу последовал его примеру. А вот Ганай прежде чем выполнить приказ отдернул задвижку и распахнул дверь загона, выпуская коз.

– Не подыхать же им.

Когда они вышли на улицу, у башни творилось что-то неладное. Михашир увидел, что несколько его солдат, сгрудившись у входа, напряженно вглядываются в полумрак.

– Недоноски, – проворчал Ганай. – Ведь сказано же было…

– Эй! – заглушив его бурчанье, крикнул Михашир. – Вам что, плетей захотелось?! А ну…

Ему было не суждено договорить. Один из солдат там, впереди, вдруг дернулся и стал заваливаться на бок. Стоявший с ним рядом отшатнулся, чуть согнул ноги в коленях, должно быть, собираясь отпрыгнуть, но внезапно, к ужасу Михашира, тело несчастного будто раздвоилось: ноги еще готовились к прыжку, в то время ка торс, отделившись от них, опрокидывался назад, как если бы неведомая сила переломила тело пополам. Еще один солдат рухнул как подкошенный, потом еще один, и еще…

Михашир не успел досчитать до десяти, как остался без отряда.

– Драпаем! – Ганай дернул его за руку.

– Сдурел?!!! – взвился Михашир.

– Драпаем, пока до нас не добрались!

Ухватив Михашира и Кайялу за одежду, Ганай мощным рывком втащил их обратно во двор.

– Тихо! – прошипел. – Не приведи боги, услышат.

Михашира распирала злоба, однако он понимал, что Ганай прав. Ганай тем временем повис на плечах Кайалу, зажимая тому рот и приговаривая:

– Не будь дураком. Не будь дураком, парень. Одним богам известно, что там стряслось…

Обретя, наконец, способность соображать, Михашир осторожно высунулся из-за забора. Возле башни он увидел две человеческие фигуры, красные с головы до пят. Абсолютно, сплошь красные, без изъятья. Слипшиеся волосы, одежда – алые лохмотья. Проклятье! Он даже не мог определить, мужчины это или женщины. Оба стояли неподвижно, лишь поводя вокруг взглядами из-под прилипших ко лбам волос. У одного в руках меч, у второго – топор.

– Их двое, – прошептал Михашир, обернувшись к подчиненным. – Вдвоем перебили всех наших… Но как такое может быть?

– Предпочту не выяснять, – передернул плечами Ганай.

– Я тоже, – кивнул Михашир. – Стало быть, эти ворота для нас закрыты. Нужно идти к главным…

 

Глава тридцать третья

Восточная граница Земли тельцов, город Арисса. Второй день Арисской ярмарки.

Сардар брел по Инжирной улице, преследуемый вонью паленого мяса и треском горящей человеческой плоти, уже давно не слышимым, но все еще стоящим в ушах. Если оглянуться – он знал наверняка – увидит на мостовой пожираемый пламенем чадящий труп.

Далеко впереди показались башни, обрамляющие главные городские ворота, через которые Сардар вошел когда-то в Ариссу. Открыты ли они? Можно ли выбраться через них из проклятого города? Даже слабая тень надежды заставила сердце бешено биться. В плену сладких мыслей, ничего не видя вокруг, Сардар протопал не одну сотню шагов. Из задумчивости вывел громкий хруст, от которого мороз продрал по коже. Опустив глаза, юноша обнаружил, что наступил на кисть отрубленной руки. Вздрогнув, сделал шаг назад, повел вокруг непонимающим взглядом…

Он наткнулся на место еще одного ночного побоища. Трупы громоздились один на другой, истерзанные, изрубленные на куски. Большинство мертвецов – иноземцы. Несколько десятков несчастных пытались пробиться к воротам, чтобы вырваться из города. Вряд ли хоть одному это удалось.

Развернувшись, Сардар сделал с полсотни шагов назад и опустился на каменную скамью, стоявшую в тени оплетенной виноградными лозами арки, ведшей к калитке какого-то дома. С этого места был виден лишь кусок мостовой, да цветущий розовый куст на другой стороне улицы. Кусочек жизни, не изуродованный враждой, островок покоя и благоденствия среди беснующегося моря ненависти.

Иной философ – подумалось Сардару – вспорол бы здесь брюхо, чтобы умереть, любуясь нетронутой красотой. И тем самым сгубил бы чудо для остальных. Впрочем, умирающему плевать на остальных. А Сардару было плевать на придуманного им философа. Он просто нуждался в отдыхе, в короткой передышке, прежде чем двинется в дальнейший путь. Куда? Об этом тоже нужно было подумать.

Клятва, данная треклятому жрецу, никуда не делась. Она была с ним, давила исподволь, не давая покоя. Сардар мог думать что угодно, но именно клятва и ничто другое заставила его повернуть вспять. Мертвецы? Он их навидался сегодня на дюжину жизней вперед. Не мертвецы заставили отступить, а страх перед гневом богов. Боги не любят клятвопреступников. Боги не для того даровали ему удачу остаться в живых и выбраться из застенка, чтобы он нарушил клятву и удрал. Тень убитого старика не даст ему покоя во всю оставшуюся жизнь, если он не сдержит обещания и не вызволит девчонку из беды.

– Как будто в первый раз вляпался, – пробормотал Сардар. – Выберусь как-нибудь. Раз выбрался из подземелья, значит, и теперь не пропаду. Знать бы еще…

Его размышления прервал отдаленный крик. Высокий голос – не то детский, не то девичий – взывал откуда-то из глубины квартала. Сардар поднялся, прислушиваясь… Да, сомнений быть не могло: далекое «Помогите!» слышалось отчетливо. Правда, вряд ли доносилось из дома, где, судя по словам старика, должна была находиться его дочь. Тот район Сардар миновал по параллельной улице, улепетывая от кровожадного безумца. Возвращаться далековато, но… Но клятва есть клятва, он должен ее выполнить.

С огромным трудом Сардар заставил себя сделать несколько шагов в сторону, противоположную от ворот. Теперь, когда долг был осознан, а терзавшие смутные страхи и сомнения – отринуты, эти шаги дались неимоверно тяжело. Тем не менее, Сардар продолжил путь.

Крик донесся снова, на этот раз гораздо ближе. Голос не оставлял сомнений: кричала молодая женщина. Сардар приближался к углу очередной узенькой улочки, убегавшей вглубь квартала и ведшей, возможно, до самого рынка, и вопль о помощи доносился явно из какого-то дома на ней.

Юноша остановился в нерешительности. Спасать сразу двух девиц казалось сущим безумием, одну бы вывести невредимой. С другой стороны, взывающая о помощи бедняжка – наверняка не из проклятого рода тельцов, в отличие от той, к которой он направлялся. Так что же, он спасет отродье этого ядовитого племени, а несчастную жертву бросит погибать?..

Размышляя так, он сам не заметил, как свернул на улочку и двинулся вперед, подчиняясь ее прихотливым изгибам. Пришел в себя, лишь когда за очередным поворотом, в сорока шагах, увидел троих. Без всякого сомнения, они были из этих, одурманенных. Та же неподвижность, те же пристальные взгляды. Будто коты, затаившиеся, чтоб не спугнуть сидящую на ветке птицу, они следили за девушкой, что стояла на высоком каменном заборе. Подняв к небу лицо, она взывала о помощи.

Сердце Сардара разом будто ухнуло в ледяную бездну и воспарило к небесам. Она! Боги, это она!

– Кайя! – во всю глотку заорал он.

Кайя повернулась на голос. Ветер трепал длинные черные волосы, они лезли в глаза, лишь с третьей попытки девушке удалось их отбросить.

Едва их взгляды пересеклись, Сардар опешил: в ее глазах не читалось ни радости, ни даже понимания.

– Кайя?..

– Сар… Сардар? – было видно, каких усилий стоило ей вспомнить его имя. – Сардар! Сардар, помоги мне!

– Наконец-то! – проворчал Сардар. – Оставайся там! Сейчас что-нибудь…

Сардар осекся. Двое одержимых, вдруг разом повернувшись на каблуках, устремились к нему.

– Я приду за тобой! – крикнул юноша, поспешно пятясь.

* * *

Им удалось выстоять, но Лоот прекрасно понимал, что это одна победа. Передовой отряд отступил, влился в черную массу разбойничьей армии, и теперь предстояло иметь дело с основными силами противника.

Лоот гадал, что предпримет Глаз, а у того широчайший выбор. Он мог вывести вперед всех лучников и пращников, мог обрушить ливень из стрел и камней на головы обороняющихся, обездвижить, заставить прятаться за кусты и камни, и дать своей пехоте спокойно подняться в гору. Мог сделать обходной маневр, направив часть войска к Арке, с тем, чтобы пройдя под стеной, солдаты ударили во фланг Лооту, зажать его в тиски. Скверная перспектива, хотя, по здравом размышлении, Глаз должен был принять во внимание бойцов, засевших в ущелье за Аркой. Ведь он не знал сколько их там, быть может там засела целая орда, и только того и ждет, чтобы разбойники разделили войско пополам. А еще он мог повторить трюк с пленными. Не приходилось сомневаться, что пленных у него предостаточно, и прояви Глаз настойчивость, он мог бы буквально завалить отряд Лоота трупами. Проклятье! Ожидание – изощреннейшая из пыток!

Хотя… Чего ради он должен ждать?! Они что, бараны – ждать заклания?! Созвав командиров, Лоот отдал приказы, и вот уже несколько дюжин вооруженных кирками и лопатами солдат устремились вниз по склону холма. Поднялась пыль, воздух наполнился лязгом и звоном. Не прошло и получаса, как на вертикальных участках петляющей дороги стали расти каменные завалы – прямо на глазах изумленных вражеских генералов (так надеялся Лоот).

Тем временем сам Лоот озабоченно косился направо, на дорогу, ведущую к Арке и от нее, вдоль стены, – к тому месту, где стоял его отряд. Все его существо кричало о том, что нужно поставить заслоны и там, что нужно максимально затруднить удар в это уязвимое место. Однако если он поступит так, получится, что он сам собственными руками покажет Глазу, куда нужно бить. Нет уж! Пусть сученок помается, поломает голову – с какой это стати враг повернулся к нему спиной. В конце концов, Лооту все равно некого отрядить на защиту подходов к Арке, у него и так слишком мало людей. Так что надо приложить все усилия, чтобы обходной путь показался Глазу западней. Для большей убедительности Лоот приказал двум дюжинам лучников сделать несколько ходок вдоль стены – от ворот к Арке и обратно, будто пополняют запасы стрел. Младшие командиры смотрели на этот цирк косо, но Лооту было плевать на младших командиров.

Итак, исходя из каких-то своих видов, противник предоставил Лооту время на подготовку, и Лоот использовал его вовсю, когда случилось то, чего он никак не ожидал. Удивительно, что в ту минуту его взгляд был прикован именно к тому месту, где все и началось. В сотне шагов вниз по склону шестеро солдат перегораживали валунами самый верхний вертикальный участок дороги. Среди них был плешивый тип неопределенного возраста, тощий и изможденный, казалось, едва державшийся на ногах. Типу не хватало сил на то, чтобы ворочать камни, и он просто слонялся за бригадой, делая время от времени вялые взмахи – наверное, пытался помочь советами. Увидев его, Лоот прищелкнул языком и развел руки в извечном жесте: «Куда катится мир!» Тем временем плешивому, видать, стало совсем худо. Он схватился за голову, покачнулся, сделал несколько неуверенных шагов… Один из солдат задел его плечом, плешивый отшатнулся. Лоот затаил дыхание, ожидая, что бедолага вот-вот рухнет…

Но случилось непредвиденное. Присев, плешивый доходяга подхватил с земли булыжник размером с две своих головы и с невероятной легкостью запустил в обидчика. Тот как раз присел на груду камней рядом с еще двумя солдатами. Удар, хруст, истошный вопль – и армия Лоота стала меньше на два человека. Оставшиеся в живых ринулись на бросавшего, но через секунду плешивый размозжил одному голову камнем, а второму вспорол брюхо невесть откуда взявшейся лопатой.

Всеобщая оторопь стоила жизни еще двоим. Наконец несколько лучников очнулись от ступора, и в безумца полетели стрелы. Но даже падая, тот умудрился метнуть камень и убить одного из нападавших.

Едва рухнуло утыканное стрелами тело, откуда-то справа донеслись вопли ужаса и шум битвы. Через минуту перед Лоотом предстал один из командиров дюжин, с головы до ног перемазанный кровью. Наклонившись к самому уху генерала, он прошептал:

– Началось. Все как предсказывали вы с Михаширом.

– Бегом назад! – рявкнул Лоот. – Все как я приказывал: каждый следит за каждым, при малейших подозрениях пускать кровь. Вестовые!

Перед ним тотчас выросло три десятка вестовых.

– Передать всем командирам: гром грянул! Слово в слово: «Гром грянул», слышали? Кто напутает – выпотрошу живьем. Исполнять.

Вестовые исчезли столь же неуловимо, как и появились, а Лоот принялся беспокойным взглядом обшаривать свое воинство.

Шум схватки донесся сразу с трех сторон. По одному из направлений оборвался почти сразу, зато на двух других лишь набирал силу. Солдаты оставили работу и, вытянув шеи, пытались разглядеть, что же происходит. В глазах сквозил испуг.

Будь проклят Михашир с его карканьем! Сглазил, сучий скорпион! С досады Лоот ударил кулаком в ладонь. Сколько они простоят, пока начнется паника? Она начнется, непременно. Да, командиры знают что делать. Да, сейчас они рассказывают подчиненным сказочку о том, что раскрыт заговор сторонников Глаза, и идет уничтожение предателей. Вопрос в том, как долго люди будут верить в этот бред…

Новая схватка вспыхнула буквально в нескольких шагах. Что-то вспороло воздух возле самого уха. Лоот нырнул в сторону, развернулся, выставив меч. Боги! Это был Бетем. Старина Бетем, вечная тень, командир телохранителей! Незнакомцам он казался угловатым и неуклюжим, но Лоот знал, на что способен этот человек…

Его меч, описывая немыслимые кривые, обрушивался то на одного, то на другого противника, нанося сокрушительный урон. Люди пятились, не в силах противостоять натиску, убитые падали к ногам обезумевшего. С каждым мгновением у Лоота становилось на одного, на два телохранителя меньше. Бетем прорубал в их рядах огромные бреши, и они ничего не могли ему противопоставить.

* * *

Двое… Двое одержимых. Сардар не был хорошим фехтовальщиком, меч в его руках мог испугать труса, но был бесполезен даже против средненького бойца. Не говоря уже об одержимых. Вроде Кайсена или вроде этих.

Их двое, и они неутомимы. Могут преследовать сколько угодно, пока он не свалится с ног от усталости. Учитывая его теперешнее состояние, на это не так уж много времени. Проклятье! Ну что стоило за этими двумя увязаться и третьему? Ему, Сардару, все равно не уцелеть, но тогда Кайя смогла бы спастись.

Но ведь нет же! Их двое, и теперь Сардар просто обязан выжить, чтобы справиться еще и с третьим, и спасти эту Найану.

Не то чтобы возможность остаться в живых не манила юношу, просто он был слишком измотан, у него почти не оставалось сил.

И все же двое… Такие же неспешные, как остальные, со странной шаркающей походкой и угловатыми движеньями. Будто кто-то вселился в их тела, кто-то, имеющий лишь смутное представление о таких вещах, как ходьба или бег, или элементарное человеческое общение, но зато мастерски, виртуозно умеющий убивать. Нечего и думать о том, чтобы победить этого жуткого кого-то в открытой схватке. С мечом в руках против него нет шансов. Остается только хитрость. Нужно придумать что-то… придумать что-то… придумать что-то…

Свернув на Инжирную, Сардар имел смутное представление, как поступить. Поравнявшись с домом со скамьей, толкнул калитку. Проклятье, заперто! Небось, хозяева забаррикадировались где-то в подвале и трясутся от страха. Тогда дальше.

Следующая калитка заперта. И та, что за ней. И следующая… На бегу Сардар задрал голову, прикидывая… Боги, до чего же высокие здесь заборы! Можно попробовать перемахнуть, но эти двое слишком близко, а он чересчур измотан, и если не хватит прыти…

Сардару повезло лишь перед самым перекрестком, там, где он наткнулся на следы недавней резни. Мощная, окованная железом калитка вдруг подалась неожиданно легко, и юноша, едва не потеряв равновесие, влетел во двор. Развернулся, лихорадочно нашаривая засов. Шарканье снаружи приближалось. Наконец засов с громким щелчком вошел в паз, и тотчас на калитку обрушились громовые удары.

Отскочив подальше от двери, Сардар пытался сообразить, что же делать дальше, как вдруг на его плечо легла чья-то тяжелая рука. Вскрикнув от неожиданности, Сардар обернулся. Перед ним стояли двое. Тот, что коснулся его – лысый жилистый телец в летах. Второй – скорпион, гораздо моложе первого, хотя и старше Сардара.

– Тише, – сказал телец. – Не дергайся, свои.

Не одержимые. Почувствовав резь в груди, юноша сделал судорожный вдох.

Калитка затрещала от натиска.

– Нужно масло! – воскликнул Сардар, пытаясь обойти этих двоих и пробиться к дому в глубине двора. План в его голове окончательно созрел, и лишняя помеха только раздражала.

– Масло? – спросил скорпион.

– Да, масло, чем больше, тем лучше.

– Но зачем?..

Сардар не ответил. Заставив незнакомцев расступиться, он бросился в дом.

Несколько минут поисков – и вот он уже снова на пороге, держа в одной руке большой кувшин светильного масла, а в другой – огниво и трут.

Калитка к тому моменту держалась только на честном слове. Незнакомцев перед ней не оказалось. Заглянув за угол дома, Сардар увидел, что они поспешно отступают к заднему двору. И у него не поворачивался язык назвать их трусами. Он бы и сам задал стрекача, но был слишком изможден и измотан.

– Эй! – крикнул Сардар. – Бегством все равно не спастись. Вернитесь, я знаю, что делать! Скорей!

Новый удар. В разные стороны полетели обломки досок, один ударил в кувшин с маслом, едва не расколов его.

– Живей! – рявкнул Сардар, пытаясь поудобней перехватить огниво, и при этом не выронить кувшин.

Щелк… щелк… Снопик чахотошных искорок – вот и все, что он смог получить. Щелк…

Еще удар. От калитки остался только скелет, рама из железных полос. Заскорузлая рука просунулась внутрь, нащупывая ушко засова.

Щелк. Щелк…

– Дай подержу, – послышался голос скорпиона, и Сардар почувствовал, что у него забирают кувшин. Взмах мечом, и глиняное горлышко отлетело в сторону, кувшин превратился в ведерко.

– Дай сюда… – это телец выхватил огниво. Обернувшись, Сардар увидел в его руках новенький смоляной факел.

– Отойди, – скомандовал телец. – Ну!

Сардар неохотно сделал шаг в сторону. Да, они поняли, что делать, план принадлежал ему, и юноша собирался участвовать в нем до конца.

Калитка распахнулась. С мечами наготове одержимые протискивались во двор.

– Цель в головы! – крикнул телец. – Давай!

Скорпион окатил обоих врагов маслом. Жирная желтая струя одному окатила лицо, другому ударила в грудь, расплывшись на одежде черным пятном. Мгновение – и телец, подскочив, наискось перечеркнул обоих пылающим факелом.

Когда все было кончено, все трое обшарили кладовые нескольких окрестных домов. Кувшины с маслом сносили к калитке. Время от времени ветер приносил с заднего двора вонь паленого мяса, отчего к горлу подступала тошнота, но ничто не могло испортить им настроения.

– Молодец, парень, – нахваливал скорпион. – Жаль, сами не додумались. Ты бы видел… мы ж как крысы ползли, по щелям прятались от этих… А у ворот их знаешь какая прорва!

– Сначала девчонка, – в сотый раз упрямо напоминал Сардар. Он млел от похвалы, но не забывал упрямо гнуть свою линию. Его новые знакомцы были не в восторге от его затеи, но в миг победы, на волне эйфории Сардар сумел взять с них обещанье, и теперь обоим некуда было деваться.

«Спасут Кайю – и больше не нужно ничего» – думал он, и от одной только этой мысли на душе становилось тепло и все ужасы отступали на задний план. – «Спасти Кайю, уж с дочкой треклятого жреца я сам как-нибудь разберусь».

Подготовившись, взяли два кувшина масла и факел, и, оставив еще дюжину кувшинов для атаки на ворота, устремились туда, где Кайя спасалась от одержимцев.

Сардар шел впереди. Инжирная улица, поворот налево. Путь между глухих заборов, вихляет из стороны в сторону пьяный узкий проулок. Наконец, впереди тот поворот, за которым…

От неожиданности Сардар встал как вкопанный. На него налетел шедший следом телец, спину обдала липкая струя масла. Сардар почти не обратил внимания. Он стоял, глядя во все глаза на картину, открывшуюся впереди.

Кайя по-прежнему оставалась на заборе, не своде настороженного взгляда с одержимцев. Их стало трое, и они…

Они лежали вповалку на мостовой. Три свалившихся кулем неподвижных тела. Они были мертвы.

– Они просто упали, – говорила девушка, когда ей помогли спуститься вниз. – Разом, как подкошенные. И там, во дворе было несколько, они тоже. Вы… вы ничего не делали?

Мужчины переглянулись. Если кто и был причиной произошедшего, так точно не они.

– Может, и возле ворот тоже… – проговорил скорпион.

Не сговариваясь, он и телец бросились прочь из проулка. Схватив за руку Кайю, Сардар последовал за ними.

Поворот, Инжирная улица, место резни. В двух сотнях шагов дальше, огромным прямоугольником в городской стене – массивные главные ворота, перед ними – дюжины полторы неподвижных тел. Телец и скорпион оттаскивали их в стороны, чтобы не мешались, когда откроются ворота.

Сардар остановился, чтобы отдышаться и дать передохнуть Кайе. Весь путь девушка покорно проследовала за ним, не сопротивляясь, не жалуясь. Она осталась в живых, и этого было ей вполне достаточно.

– Все передохли, – отдышавшись, сказал Сардар. – Хвала богам, все передохли. Может… может и не надо теперь спасать ту девчонку. Обойдется старичина, будь он проклят!

– Какая девчонка? Какой старичина? – промолвила Кайя, и Сардар вдруг уловил в ее голосе тревожные нотки. С чего бы?

– Местный жрец… – медленно, тщательно подбирая слова, ответил юноша. Он проклинал себя за то, что вообще заговорил об этом мерзавце-тельце. Забыл, в чьей находится Земле. – Старый жрец. Он… просил позаботиться о своей дочери. Его… ранили, и перед смертью…

– Ранили?! Перед смертью?!! – Кайя вскрикнула так громко, что Сардар отшатнулся. – Где! Где он?!!

– Т-там, – пробормотал водолей, махнув рукой в сторону Цитадели. – Там. А п-почему…

Он не закончил фразы. От промелькнувшей догадки перехватило дыханье, потемнело в глазах. Проклятье! Сволочной старикашка достал его и оттуда, из Тени!

– Почему ты спрашиваешь? – смог он выговорить наконец, моля богов, чтобы страшная догадка оказалось ошибкой, бредом воспаленного измученного сознанья.

– Как его зовут? – неживым голосом спросила Кайя.

– Яссен, – голос Сардара дрожал.

Услышав имя, девушка закрыла лицо ладонями.

– Его звали Яссен, – продолжал водолей, и по мере того как догадка превращалась в уверенность, голос его обретал твердость, становился сухим, злым. Он не смотрел на девушку, не мог смотреть. Она обманывала его. Кайя? Ха! Дочь старого выродка, такая же лживая, как папаша. – Жрец Тельца Яссен. Перед смертью просил спасти свою дочь по имени Найана. Девчонка потерялась посреди резни… Но теперь, я вижу, нашлась. Что скажешь… КАЙЯ?

Выплюнув это последнее слово, Сардар наконец смог посмотреть на нее, и на душе стало совсем скверно. Кого и в чем он пытается уличить? Чего можно ждать от девушки, решившейся встречаться с инородцем? От дочери жреца, да сгниет он непогребенным!

– …Как он умер?.. – ее слова не сразу дошли до сознанья.

– Он? – Сардар тряхнул головой, пытаясь сосредоточиться. Нужно было что-то сказать. Правду? К демонам правду! Не сейчас. Ей и так досталось сегодня.

– На него… на него напал одержимец. Смертельно ранил. Он был еще жив, когда я подошел. Был жив…

– Был жив… – эхом отозвалась Найана. – Ты… Ты можешь отвести меня к нему?

Сардар прикрыл глаза. Сквозь набатный грохот сердца он вдруг расслышал шум битвы, доносившийся из-за стены.

 

Глава тридцать четвертая

Восточная граница Земли тельцов, город Арисса. Второй день Арисской ярмарки.

– Лучники! – заорал Лоот. – Стрельцы, будьте вы прокляты!

Они отозвались не сразу. В полусотне шагов вспыхнула еще одна заварушка, там бесновался командир стрелецкой дюжины, и соплеменники бросились его усмирять.

Бетем приближался. До него оставалось четыре ряда телохранителей. Лучшие бойцы ничего не могли противопоставить бешеному натиску лучшего из лучших. Три… Лучшего из лучших, в которого вселился демон. Ухватив покрепче меч, выставив перед собой щит, Лоот принял боевую стойку. Два… Щит одного из телохранителей разлетелся в щепки. Парень вскрикнул, теряя равновесие. Бетем нанес разящий удар, и бедолага рухнул. Проклятый Бетем, он был неудержим, но… Великие боги, но он и сам уже еле держался на ногах! Он подобрался уже так близко, что Лоот видел каждую рану на теле бывшего соратника. Изодранная в клочья кольчуга, кожа, кровавыми ремнями сползающая с рук, обнажившиеся мышцы, лицо… святая зелень, у него не осталось лица! Комок рубленого мяса, в который чья-то злая рука вдавила глаза – вот что было на плечах Бетема. Не знай генерал, в чем дело, пожалуй, задал бы стрекача, решив, что перед ним мертвец, восставший из Тени. Но нет, этот был жив, и…

Взгляд Лоота встретился со взглядом Бетема, и генерал отшатнулся, будто заглянул в самый жуткий омут Тени. Скоро… недолго… сейчас Тень поглотит и его самого. Смерть на расстоянии нескольких ударов…

Лоот так и не понял, что его спасло. Картинка смешалась, несколько событий, случившихся одновременно, перепутались, и внимание не смогло удержать нить. Краем глаза генерал вдруг заметил движение у городской стены. Невольно повернув голову, Лоот с удивлением обнаружил, что створка ворот медленно отворяется, открывая взору внутренности Ариссы. Через мгновение несколько солдат бросились к воротам, открывая их все шире и шире. А потом Лоот услышал тихий звук – не то вздох, не то стон – и понял, что Бетем больше не представляет опасности.

Хвала богам, путь в город был открыт!

* * *

Около полудня Рикатс въехал в Ариссу через распахнутые настежь боковые ворота.

Позади остался изматывающий опасный путь в столицу и обратно, путь, на который обычные люди в обычные времена тратят по двое суток в один конец, Рикатс же уложился в сутки в оба конца. Позади осталась встреча в ущелье с тремя дюжинами дезертиров, в совершеннейшей панике драпавших из города; меч в ножнах, забрызганных свежей кровью, был тревожным напоминанием о ней.

Много чего еще осталось позади. Карьера и весь образ жизни, которую Рикатс вел в последние годы. Гонка в Сквамаду и обратно, похищение кинжала Борго у самого Сына Скорпиона – этот подвиг, достойный богов, перечеркнул тот давнишний, еще более великий подвиг, перечеркнул все, что даровало Зеркало вору Бурдюку, чудом превращенному в почтенного Рикатса.

Рикатс… Пора забыть это имя. Скоро его звуки перестанут слетать с чьих бы то ни было уст, ибо его хозяин, вполне возможно, последний день топчет эту землю. Либо молодчики Глаза прикончат его в бою, либо, после боя, то же самое сделают убийцы, посланные Сыном Скорпиона, этим бесноватым замухрышкой, который скорее позволит всему миру провалиться в Тень, чем добровольно расстанется хотя бы с одной из своих любимых игрушек.

Порыв ветра, качнувший створку ворот, заставил ее скрипнуть, и звук вывел Рикатса из состояния мрачной задумчивости. Проклятье! С чего вдруг начал жалеть себя, стареет что ли?!

Город встретил пятнами крови на мостовой, растерзанными трупами, отдаленным шумом битвы, доносившимся со стороны кварталов, примыкавших к главным воротам. Пришпорив шатающуюся от усталости лошадь, Рикатс попытался заставить ее двигаться в том направлении. Однако несчастное животное, лишившееся последних сил, поднимаясь на холм, не сдвинулось с места.

– Уговорила, пройдусь, – буркнул Рикатс, спешиваясь. По левому бедру хлопнули ножны с кинжалом мастера Борго, и это прикосновение вдруг придало сил. Будто легендарное оружие шепнуло на ухо что-то ободряющее.

Свернув направо, Рикатс двинулся вдоль городской стены. Наверное, можно было срезать путь, найдя подходящую улицу, но он не знал города. Следуя изгибу стены, дорожка повернула влево, и тут Рикатс едва не налетел на группу солдат, о чем-то ожесточенно споривших. Не больше дюжины, но шум стоял такой, будто собралась целая сотня.

Трое держали какого-то бедолагу: двое, выкрутив руки за спиной, поставили на колени; третий, запустив пятерню в длинные черные кудри бедолаги, оттягивал голову назад, обнажая тощую кадыкастую шею; еще один примеривал к шее острие кинжала. Остальные же, разделившись на две партии – одни пытались помешать убийцам, вторые поощряли убийц – готовы были броситься друг на друга с оружием.

Вглядевшись в лицо пленника, Рикатс вдруг с удивлением узнал в нем Вагафа, одного из младших командиров скорпионов, а в остальных – его подчиненных.

– Вы что творите, недоноски! – рявкнул он, протолкавшись к Вагафу и сбив с ног типа с кинжалом. – В Тень захотели?! А ну…

Ему не дали договорить: сверкнул клинок, один из «партии убийц» бросился в атаку. Качнувшись в сторону, Рикатс подставил ногу, незадачливый боец растянулся в пыли. Короткий взмах мечом, удар. Тело забилось в агонии.

Рикатс повернулся к остальным.

– Еще желающие есть?!!

– Генерал Р-рикатс… – всхлипнул Вагаф.

Эти слова подействовали на остальных как удар хлыста. Признав Рикатса, они вдруг как будто поняли всю кошмарную нелепость происходящего. Трое спрятали руки за спины, пытаясь убрать с глаз начальства оружие. Один не удержал, звон бронзы о мостовую заставил всех вздрогнуть.

– Командир Вагаф!!! – заорал Рикатс. – Что происходит?!

Прежде чем ответить, Вагаф поднялся на ноги. Колени дрожали, один из заламывавших руки, с круглыми от ужаса глазами, кинулся поддержать под локоть, но Вагаф отшатнулся и со всей силы пнул его в пах. Издав горловой звук, солдат скорчился на земле.

– Дезертиры, генерал, – проговорил Вагаф, повернувшись, наконец, к Рикатсу. – Пытался остановить, и вот…

– Сучьи дети… – голос Рикатса сделался стальным и безжалостным. – Сегодня будет бой, и если кто-то из вас не сдохнет геройской смертью в первых рядах… Марш назад!!!

Сшибаясь, дезертиры подхватили корчащегося на земле собрата, и стремглав бросились вдоль стены к главным воротам. Рикатс удержал за рукав устремившегося, было, за ними командира.

– Ты-то куда? Пойдешь со мной, расскажешь, что тут творится.

Вагаф оказался толковым рассказчиком. Через четверть часа Рикатс имел полное представление о произошедшем.

– Так, говоришь, хоть вы с Лоотом и укрылись в городе, бесноватые никуда не делись?

– Так точно, – Вагаф кивнул. – Мало того, отыскали по подвалам нескольких местных, так они рассказали, что эта дьявольщина творится в городе со вчерашнего дня. Говорят, сутки резали друг друга как безумные. Будто науськивал кто…

– Будто науськивал… – эхом отозвался Рикатс. – Михашир жив?

– Был жив, когда я уходил за этими… – Вагаф махнул в сторону улепетывавших солдат. – Он меня и отправил. По чести сказать, генерал…

Он замялся.

– Говори, не мямли! – с досадой рыкнул Рикатс.

– Сказать по чести, скоро все разбегутся, – пробормотал Вагаф. – Михашир и Лоот еще как-то держат их в узде, но когда творится такое… Отсюда еще не слышно, а подойдем к воротам… дух перехватывает, так смердит паленое мясо. Масло тягают уже за квартал. Каждую секунду только и ждешь, что за спиной свистнет меч, и тебе снесет башку твой собственный брат.

– Тем слаще будет вспороть брюхо этому ублюдку, – процедил Бурдюк.

– Которому, генерал?

– Глазу, конечно! У меня для него знатный гостинец.

Встреча была короткой и смутной. У Лоота и Михашира хватило сил лишь на вялое удивление тому, что Рикатс жив и вернулся. Известие о том, что сюда движется армия Зевуара подбодрило их немногим больше.

– Нужно продержаться еще пару часов, – сказал Рикатс. – Они скоро будут здесь.

– Дождемся, а что толку? – Лоота не покидало мрачное настроение. – Ты видишь, что творится. Тысячей больше, тысячей меньше…

– Это скоро прекратится, уверяю тебя, – сказал Рикатс. – Я привез, что обещал. Осталось только применить.

С этими словами он ухватил Михашира за рукав, собираясь отвести в сторонку.

– Лоот, ты единственный настоящий полководец здесь, – сказал Рикатс прежде. – Говори что хочешь, что хочешь обещай. Произнеси свою самую пламенную речь, но удержи их. Каждый солдат на счету. И отбери три дюжины самых отчаянных. Для них будет работа.

Потом повернулся к Михаширу:

– Отойдем. Есть разговор.

– Кинжал мастера Борго у меня, – сказал Рикатс, когда отошли за угол ближайшего здания.

Михашир посмотрел на друга так, словно видел в первый раз.

– Невероятно… Чтобы Сын Скорпиона согласился отдать кому-либо такую вещь! Уж не украл ли ты ее?

Последнюю фразу Михашир проговорил сквозь усталый, нервный смех. И смех начал затихать, увязая в нахальной, без тени смущения, ухмылке на лице Рикатса.

Михашир схватился за голову.

– Ты… Да ты… – Подходящих слов он не находил, да их и не было, наверное. – Нет, не говори ничего. Я не хочу слушать!

Рикатс наконец перестал ухмыляться, и это вызвало хотя бы слабое облегчение.

– Ладно, сменим тему, пока тебя не разорвало напополам противоречие между дружбой и служебным долгом. Как здесь обстановка?

– Ты не можешь себе представить, чего нам стоило находиться все это время здесь, – мрачно сказал Михашир. – Здесь был ад, поверь мне. Я сам едва жив и порой завидую тем, кто уже в Тени.

Как будто в подтверждение его слов, от ворот донеслись отчаянные вопли и звон оружия.

Рикатс потупился и закусил губу. Вся его самоуверенность и бровада вдруг исчезли, осыпались скорлупой, оставив на месте свирепого и циничного генерала обычного человека.

– Михашир… – начал он. – У меня к тебе разговор, которого я хотел бы избежать. Но не могу. Я сделал только половину дела, причем, легкую половину.

– Что ты имеешь в виду?

Рикатс потупился было, но потом взял себя в руки и заглянул другу в глаза. Заговорил быстро, будто опасаясь, что если прервется, не найдет в себе сил продолжить.

– Я добыл кинжал, которым можно убить лича. Но довести дело до конца сам я не могу. Без меня эта армия – не армия. Глаз и без помощи Тарантула втопчет ее в грязь. Кто-то должен возглавить отряд, который проберется к шатру. Это я мог бы доверить либо себе, либо… тебе.

– Мне? – бесцветным голосом повторил Михашир.

– Да. – Голос Рикатса, полный боли, все же не дрогнул. – Я хочу отправить тебя почти на верную смерть. Но знай, что у тебя есть выбор. Ты можешь отказаться, я не упрекну и никогда в жизни не вспомню потом этот разговор. Мы останемся друзьями. Мы…

– Заткнись! – оборвал Михашир. – Заткнись, ты становишься похож на сопливую девчонку. Еще чуть-чуть и мы разрыдаемся друг у друга на плече. Взять кинжал, убить поганца? Легко! Если хочешь знать, ты меня даже порадовал. Я лучше выйду с голыми руками против всех демонов Тени, чем проторчу здесь еще хотя бы четверть часа, ожидая ножа в спину.

– Спасибо, Михашир, – прошептал Рикатс. Прочистил горло и заговорил прежним тоном. – Ты всегда был болваном, и помрешь, видимо, так и не поумнев. Зато героем.

– Сегодня слишком много всякого произошло, – покачал головой Михашир. – Я не герой, я трус, бегущий от неопределенности. Пробудешь здесь с мое…

– Хватит завывать, – перебил Рикатс. – Итак, кинжал Борго у нас есть, командир есть, Лоот подбирает людей. Знать бы еще, как незаметно выбраться из города и проникнуть в лагерь Глаза.

– Думаю, с этим проблем не будет, – сказал Михашир. – Один паренек, водолей, обмолвился, что знает тайный выход из Ариссы.

– Даже так? – проворчал Рикатс. – Я начинаю опасаться, что нам как-то уж слишком везет.

– Сейчас узнаем, – пожал плечами Михашир. – Лоот ведет обещанных головорезов… Эй, кто-нибудь! Приведите сюда этого водолея, Сардара!

Пока бегали за Сардаром, Рикатс успел переговорить с Лоотом.

– Собрал тебе самых паскудников, – сообщил Лоот, широким жестом обведя свое воинство. – Ради доброй драки родного отца укокошат.

– Хороши, – кивнул Рикатс. – Зверские рожи. Лучшие бойцы. Скорее всего, ты их больше не увидишь. Не жалко расставаться?

– Здесь от них все равно только вред. Горцы. Слишком горячий народец, сидеть за стенами не привыкли. Так для чего они тебе?

– Мы не сможем дать Глазу бой, пока его лич не отправится в Тень, – сказал Рикатс. – Я раздобыл оружие против лича, ты привел людей, которые лича убьют. А потом мы раздавим Глаза и его банду.

– Но они должны как-то добраться до этого лича, – развел руками Лоот. – Добраться незаметно…

– Михашир нашел проводника, – ответил Рикатс, не чувствуя на самом деле и сотой доли уверенности, звучавшей в голосе. – Не местный, но дорогу знает. А вот и он…

Рикатс прищурился, вглядываясь в изможденное лицо длинного тощего паренька-водолея, которого вел солдат.

– Ба! Вот уж не ждал, что это ты! – воскликнул, узнав. – Ты видел начало истории, и ты же присутствуешь при завершении. Символично, а?

– Не знаю, – пожал плечами Сардар. – Эта история, как ты ее называешь, выпила из меня все соки. Поэтому давай поскорее закончим. Чем угодно, лишь бы все кончилось.

– Золотые слова, – воскликнул Рикатс. – Тогда твой ход. Говорят, ты знаешь тайный выход из города. Так?

– С одной поправкой, – сказал Сардар. – Я им никогда не пользовался. Один местный рассказал мне о нем… перед смертью.

– Что за бред! – фыркнул Лоот. – Водолей вещает о тайнах тельцов. Надо найти местного, и…

– Не думаю, что простые смертные знают об этом проходе, – перебил Сардар. – Он для избранных. Если только сможете найти и допросить кого-то из отцов города. Тот бедолага… он был жрецом. Я поклялся спасти его дочь, и он рассказал, как вывести ее из города. Не через ущелье, сейчас там опасно, а тайной тропой.

– Жрец? – протянул Лоот. – Будь ты проклят, водолей! Почтенный Яссен мертв?

– Он что, сделан из бронзы? – прошипел Сардар. – Три четверти жителей города отправились в Тень. Трудно увильнуть…

– Может быть расскажешь, как он умер? – надвинулся на водолея Лоот. – Ты что-то слишком скалишься, когда говоришь о нем. Не ты ли…

– Хватит! – рявкнул Рикатс. – Ты другого времени не нашел, Лоот? Парень знает дорогу, этого достаточно. Допросишь его потом… если оба останетесь живы.

– Он мне и в тот раз не понравился, – проворчал Лоот, припомнив первую встречу с Сардаром. – Водолей… все они скользкие, водолеи…

– Заткнись, – прошептал ему на ухо Рикатс. – У нас есть считанные минуты, потом последние солдаты разбегутся как перепуганные бабы. Парень нам нужен… конечно, если ты не на стороне Глаза. Ведь нет?..

– Какая же ты сволочь, – выплюнул Лоот.

– Что есть, то есть, – ответил Рикатс. – Отстань пока от парня. Разберешься с ним, когда все кончится…

– Хватит секретничать! – окрикнул Михашир. – У нас что, куча времени? Можем отправляться прямо сейчас. Сардар вызвался пойти с нами.

– Тоже мне, проводник, – не удержался Лоот. – Выведет прямо в лапы к Глазу.

– Нам туда и надо, – ответил Михашир угрюмо. – У тебя нет возражений, почтенный Лоот?

– Как ты поведешь их? – проигнорировав выпад Михашира, Лоот обратился к Сардару. – Я должен знать, чтобы подсказать, какой путь выбрать по долине. Я немного знаю эти места.

– Над Аркой в форт на той стороне ущелья, – заговорил Сардар. – Из форта есть выход в потайную галерею, вырубленную в скале, от нее одна тропа уводит в горы, другая ведет за скалами вниз, в долину. Старик говорил, она выводит в долину возле камня, похожего на колонну.

– Ага, – кивнул Лоот. – У этого камня начинается большой овраг, по нему можно обойти лагерь Глаза справа. Поднимемся на стену, я покажу, его должно быть хорошо видно. Говорю сразу: Глаз будет последним идиотом, если не выставит там охрану.

– Эй, почтенные! – ворвался в разговор задорный молодой голос. – Покойников принимаете?

Рикатс, Михашир и Лоот разом обернулись на зов, и если Лоот и Михашир лишь удивленно вздернули брови, то Рикатс вытаращил глаза так, будто и впрямь увидел ожившего мертвеца. По той же самой улице, по которой чуть раньше прошел и он сам вальяжной походкой приближался ни кто иной, как Мекит. Об руку с ним плыла ладно скроенная девица, лоб которой был закрыт густой темной челкой.

– Ты видишь парня? – стараясь выдержать бесстрастный тон, вполголоса спросил Рикатс Лоота.

– Угу, – кивнул телец.

– А ты? – Рикатс повернулся к Михаширу.

– Само собой, – пожал плечами тот. – Что стряслось? Ведешь себя так, будто увидел чуть ли не кого-то из богов.

– Ты мне льстишь, – оставив девицу чуть позади, разбитной юнец подошел уже почти вплотную и слышал последние слова. – Какой из меня бог. Так, скромный посланец, явившийся с доброй вестью.

– С какой вестью, что ты мелешь, – насупился Лоот.

– С такой, о телец, что по ущелью сюда с минуты на минуту подойдет армия во главе с Зевуаром.

– Че-го? – выпалили разом все три командира.

– Что слышали, – грубовато ответил Мекит. – Зевуар ведет армию вам на подмогу. И в этом, между прочим, есть толика моих стараний. Будьте вы неладны. Эй! Что ж вы стоите столбами! Ну хоть глоточек вина, а? Мы мчались сюда впереди лошадей, с ночи в горле сухо.

– Будет тебе глоточек, – пришедший наконец в себя Рикатс ухватил Мекита за локоть и повлек к ближайшему двору. Девица тенью двинулась следом, за ней потянулись Михашир и Лоот.

Рикатс обернулся к военачальникам:

– Допрошу его один. Занимайтесь своими делами.

– Сколько угодно! – фыркнул Лоот. – Зевуар ведет армию. Чудно! Нам от этого полегчает?

Развернувшись, Лоот и Михашир ушли, и только девушка, как ни в чем не бывало, продолжила путь за своим кавалером.

 

Глава тридцать пятая

Восточная граница Земли тельцов, город Арисса. Второй день Арисской ярмарки.

Как же случилось, что Кинжал сумел совершить столь великие деяния, самым сложным из которых было, пожалуй, сохранение собственной жизни? Ведь мы оставили его в ситуации, которую весьма снисходительно можно именовать критической. Один против целой армии, настроенной более чем недружелюбно.

Мекит, избрав опасное ремесло вора, не планировал жить вечно, но и безропотно отходить в Тень Зодиака не собирался. Сейчас, вглядываясь в суровые, насупленные или полные ярости лица, читая в каждом из них свой смертный приговор, он пытался измыслить план спасения. Хоть какой-нибудь, самый безумный, но дающий шанс выжить, пусть даже ничтожный. Увы. Мекит был ловким малым, поумнее и посмелее многих и многих, но сказочным героем, способным в одиночку справиться с целым войском, он не был. Да и сказочный герой, окажись он в столь незавидном положении, вполне мог спасовать. Стоящие кругом люди не шутили и руки на оружие держали отнюдь не символически. Любое резкое движение Мекита неминуемо закончилось бы его смертью, оставалось только гадать, что ее принесет: стрела, меч, булава либо что-то еще. Все зависело от того, кто окажется самым расторопным.

Нельзя сказать, чтобы Кинжала так уж занимал этот вопрос. Смерть всегда смерть. В конце концов, убедившись в безвыходности положения, он решил, что наихудшим выходом будет попасть в руки палачей. Продление своей жизни такой ценой Кинжал счел глупым и никчемным. Подивившись немного холодности и спокойствию собственных мыслей, он собрался просто ринуться напролом сквозь строй врагов. В таком случае они просто вынуждены будут его убить…

Мекит уже напряг мышцы для последнего в своей жизни резкого движения, как был остановлен звуком голоса знакомого и чарующего.

– Что здесь происходит? – с невинным любопытством спросила протиснувшаяся к эпицентру событий Юмила. – Что-то интересное?

Кинжал восхищенно оглядел ее статную фигуру, поблескивающие в свете луны черные волны волос и широко распахнутые глаза… Глаза, которые смотрели прямо на него, пристально и неотрывно. Мекит отложил ненадолго осуществление своего фатального плана. Раз уж боги позволили ему еще несколько мгновений полюбоваться прекрасной женщиной, будет просто нечестно отказываться от такого подарка.

– Ничего особенного, Юмила, иди в палатку, – раздраженно, но с некоторой осторожностью сказал Званцо.

Юмила картинно надула губки и подошла к коротышке вплотную, глядя на него сверху вниз.

– Милый, – сказала она, и волна отвращения прокатилась по телу Кинжала, окатив и душу. Он понял, что представляла собой та, что так бесцеремонно проникла в его сердце.

То есть, если как следует задуматься, он мог бы прийти к такому выводу и самостоятельно. Что еще, во имя Двенадцати богов, могла делать девушка – да к тому же столь привлекательная – в армии? Сказки о прекрасных воительницах, сражающихся наравне с мужчинами, вызывали у него недоверчивую ухмылку даже в детстве.

Значит, Юмила могла скрашивать одиночество ночи либо каждому, кто имел пару лишних дзангов, либо кому-то одному – из числа первых людей армии.

Да, но Званцо, Званцо!.. Этот Нерожденный! – При этой мысли Мекит ощутил внезапный приступ смущения и какого-то неясного чувства вины. – Этот мерзавец, этот подонок, этот отвратительный змееныш! – с изрядной поспешностью скорректировал он направление своего негодования.

Все это промелькнуло в голове Кинжала так быстро, что на авансцене ситуация успела измениться весьма незначительно. Юмила только обвила руками шею Званцо и наклонилась к его лицу.

– Милый, ты что-то скрываешь от меня, – тоном маленькой обиженной девочки произнесла она. – Мне же ску-у-учно!

Прозвучало это безумно неестественно. Юмила играла какую-то роль и играла довольно неумело. Зачем ей это понадобилось и что она задумала, Кинжал понять не мог, но сам факт дешевого представления был для него абсолютно очевиден. А раз так, стоило ли удивляться, что и Званцо насторожился.

– Юмила, – начал он, но продолжить не успел.

С кошачьей ловкостью девушка оказалась у него за спиной, продолжая обвивать шею руками. Только в одной руке непостижимым образом оказалось нечто тонкое, чуть длиннее ладони. И это нечто было крепко прижато к щеке Званцо.

Всмотревшись – благо луна словно из любопытства нависла совсем низко над лагерем – Мекит опознал в этом шипе отравленную стрелу от духовой трубки. Варварское оружие, популярное в восточных землях. Несомненно, Званцо тоже ее узнал. Очень возможно, ему самому приходилось пользоваться духовой трубкой и видеть жуткие мучения, в которых умирали жертвы.

– О… осторожно, – чуть слышно прохрипел он, боясь не только пошевелиться, но и громко говорить. – Что это значит?

Двигаясь плавно и аккуратно, Юмила вместе со своим пленником повернулась в сторону, чтобы дать возможность всем зрителям в полной мере оценить расклад сил. Судя по неподвижно застывшим фигурам, опешившим лицам и широко раскрытым ртам, все всё видели, но никто ничего не понимал. Впрочем, и Кинжал в этом вопросе недалеко ушел от остальных.

– А это значит, милый, – на сей раз в это слово было вложено столько язвительности, что на душе Мекита стало тепло, – это значит, что мы с тобой сейчас вот так тихонечко постоим… ну, скажем, дюжину минут. И, разумеется, все твои доблестные воины составят нам компанию. А ты, – Юмила стрельнула взглядом в Кинжала, – я надеюсь, бегаешь быстро.

Ерунда, пронеслось в голове Мекита, это ведь всего лишь Званцо… Но, видя, что никто из солдат не посмел даже сдвинуться с места, он понял, что явно недооценивал значимость змеелицего коротышки для армии. Боялись ли его или любили – трудно понять, но жизнь его ценили высоко, в этом все сомнения отпали.

Если Кинжал сейчас побежит, ему дадут уйти, действительно дадут. Вот он – тот самый шанс. Чудесный, невероятный, словно посланный самими богами. Однако Мекит не бежал. Он только сделал несколько шагов вперед, остановившись поблизости от Юмилы.

– Ну? – сказала она, не скрывая раздражения, – чего ты ждешь? Хочешь произнести прощальную речь или полагаешь, что в мои планы входит стоять вот так до утра?

– Я не побегу, – сказал Мекит, сам удивившись и своим словам, и твердости в голосе.

– Что?! – опешила Юмила.

– Я не побегу один. Ты пойдешь со мной.

Ненадолго воцарилась тишина, которую разрушил грубый, злой смех Юмилы.

– Очень благородно, прекрасный юноша, но не стоит того. Ты думаешь, что моей жизни угрожает опасность? Ты ошибаешься. Званцо всегда прощает мне самые безумные капризы. Это не первый и не последний.

– Последний. Ты пойдешь со мной, – с нажимом проговорил Кинжал.

– Идиот! – выплюнула Юмила. – Ты вообразил, что я делаю все это от большой любви к тебе? Смешно! Я просто не хочу, чтобы тебя убивали. Ты не вызываешь во мне ничего, кроме жалости.

– Врешь, – очень спокойно сказал Мекит. И в третий раз повторил: – Ты пойдешь со мной.

– Но почему? – внезапно ослабшим голосом почти прошептала девушка. Но пальцы ее продолжали крепко прижимать острие стрелы к лицу Званцо.

– Потому что… – Кинжал тоже почувствовал накатившуюся слабость и вынужден был прокашляться. – Потому что жена всегда должна идти, когда ее зовет муж.

И снова Юмила засмеялась. Только совсем по-другому, не так, как минуту назад. Тихо и неуверенно, смешав в этом смехе радость и печаль, надежду и отчаяние.

– Это твое признание в любви?

– Оно стоит любого другого, – усмехнулся Кинжал.

Они вели этот разговор, чудовищно неуместный в сложившейся ситуации. Вели так, словно были только вдвоем. Словно не было ни сотен враждебных глаз вокруг, ни онемевшего от страха или изумления Званцо между ними.

– Стоит, – прошептала Юмила, но тут же надменно вскинула голову и с горечью произнесла: – только ты, красавчик, наверное, забыл об одном маленьком изъяне в моей внешности.

Свободной рукой она задрала челку, обнажая свой позорный шрам на лбу.

– Он тебе очень идет, – просто сказал Мекит, и в эту секунду готов был разорвать на куски каждого, кто усомнился бы в искренности его слов.

Юмила нервным движением оправила челку. Она сама не смогла бы сейчас объяснить, что творится в ее душе. В такие моменты любая женщина захотела бы почувствовать себя слабой, но жизнь почти не предоставила ей возможности узнать, что это такое. Будучи изгоем с самого рождения, она имела очень простой выбор: быть сильной или умереть. Вот и сейчас Юмила очень быстро уняла предательскую дрожь в коленках и усилием воли высушила готовые появиться в уголках глаз слезы.

– Все это очень трогательно, – сказала она даже резче, чем ей бы хотелось, – но, по-моему, мы с тобой немного заболтались. Или ты собираешься прямо здесь и сейчас устроить свадебное торжество?

– Если ты того пожелаешь, – задорно усмехнулся Кинжал.

Юмила позволила себе потратить секунду или две на шутливую видимость раздумий.

– Нет, – сказала она затем. – Для такого торжественного момента я предпочту что-нибудь более традиционное.

– Тогда пошли, – сказал Мекит. – Только… позволь мне подменить тебя.

Двигаясь плавно, но быстро, он переместился за спину к Званцо, мягко оттеснив Юмилу в сторону. Правда, едва ли Нерожденный что-либо выиграл от этой перестановки, так как теперь к его горлу плотно был приставлен кинжал Мекита.

– Ты мне не доверяешь? – с негодованием процедила Юмила.

Кинжал был чрезвычайно юн, и весь его опыт общения с прекрасным полом ограничивался кругом девиц определенного сорта. Ему еще только предстояло узнать, что даже лучшие из женщин обладают потрясающим умением отыскать повод для скандала где угодно, и сдерживающих факторов вроде «не время» и «не место» для них не существует.

Кинжал мог погибнуть прямо сейчас. Но… он обладал тем качеством, которое можно назвать интуицией, а можно звериным чутьем. И именно это качество подсказывало ему верные решения там, где недоставало знаний или мудрости. Он улыбнулся своей названой жене обезоруживающей улыбкой.

– Как ты могла такое подумать? – с глубочайшей искренностью сказал он. – Просто ты гораздо лучше меня знаешь окрестности лагеря. Нам нужно на север, показывай дорогу, а я пойду за тобой.

Мужчина смог бы поискать изъян в логике такого объяснения. Но Юмила была женщиной. Она успокоено кивнула и собралась уже идти, когда Кинжал попросил ее чуть задержаться. Он справедливо решил, что небольшое обращение к многочисленной аудитории будет совсем не лишним в их положении.

– Как видите, друзья, мы покидаем вашу замечательную компанию, – громко провозгласил он. – Настоятельно рекомендую не провожать нас, такая трогательная забота смутит меня, а в смущении я обязательно наделаю глупостей – то есть, перережу глотку нашему дорогому Званцо от уха до уха. В сущности, я сделаю это, если услышу малейший шорох у себя за спиной – а слух у меня превосходный. Проявив же должную тактичность и спокойно подождав вашего друга здесь, вы будете сполна вознаграждены. Клянусь, я отпущу Званцо живым, как только мы отойдем на безопасное расстояние. Дорогая, – обратился он на этот раз к Юмиле, – не будешь ли ты столь любезна освободить нашего спутника от оружия.

– Тебя нужно будет непременно вылечить от привычки молоть языком, – фыркнула девушка, ловко отстегивая пояс с оружием Званцо.

Юмила была неправа. Кинжал отнюдь не был болтуном. И если и обладал способностью складывать слова в более или менее витиеватые фразы, то в ход пускал ее редко, не в пример обожающему послушать себя Рикатсу. И, как правило, из сугубо практических соображений. Произвести впечатление на девушку, отвлечь внимание собеседника от какой-либо скользкой и опасной темы…

Сейчас причиной был страх. Опасаться за собственную жизнь было для Мекита делом не новым, но в этот раз – впервые! – он боялся за кого-то еще. И этот страх неожиданно оказался сильнее и пронзительней привычного ощущения загнанного зверя.

Преимуществом Кинжала перед многими и многими заключалось в том, что его страх никогда не перерастал в примитивную панику, сковывающую тело и разрушающую способность здраво рассуждать. Напротив, в критические минуты голова начинала работать с удвоенной энергией.

Кинжал, отодвинув до поры на задний план мысли о головокружительной перемене, так внезапно случившейся в его жизни, сосредоточился на задаче выбраться вместе с Юмилой из этой передряги. О да, боги ниспослали ему шанс, но это всего лишь веревка, спущенная провалившемуся в глубокую яму. Выбираться по этой веревке придется самостоятельно.

Сейчас они с Юмилой выглядят хозяевами положения. Взяв в заложники одного из главарей этой огромной банды, ничтожную жизнь которого это отребье почему-то ценит до чрезвычайности, они могут уйти. И все действительно было бы достаточно просто, будь врагов три или пять. Тогда каждому из них можно незаметно заглянуть в глаза и понять, что от него можно ожидать.

У толпы слишком много глаз – во все не заглянешь. Если какому-нибудь самонадеянному взбредет в голову, что камень из его пращи успеет раздробить Мекиту затылок прежде, чем тот перережет глотку дражайшему Званцо… Это будет заблуждение, но Кинжал уже не сможет позлорадствовать над опростоволосившимся.

Толпа растворяет в себе силу и смелость отдельных ее представителей, но может придать решительности трусу. Однако у толпы есть свои недостатки и именно на них рассчитывал Мекит. Если у трех врагов три головы, то толпа монолитна, в ней нет личностей. С толпой следует говорить как с единым организмом, и если ты подчинил себе толпу, значит, подчинил себе каждый комок живой плоти, из которых слеплен этот чудовищный монстр. Если толпа признала свое поражение, значит, ты победил всех.

Трепля, как полагала Юмила, языком, Мекит на самом деле тщательно выбирал слова. Он внушал армии уверенность в собственной неуязвимости и полном контроле над ситуацией, показывал кто здесь победитель и при этом старался никоим образом не оскорбить побежденных. Обещая же оставить Званцо в живых, Кинжал подслащал пилюлю, не выставляя поражение фатальным.

Это сработало. И все же, проходя сквозь расступившийся строй врагов и продолжая безмятежно улыбаться, Мекит чувствовал обильный холодный пот, ручьями лившийся по спине. Он мягко ступал в двух шагах позади Юмилы, следя, чтобы нож ненароком не разрезал кожу на горле Званцо – вид крови мог разъярить толпу, – но и не отодвигая лезвие ни на волос.

Когда лагерь остался позади, Мекит почувствовал, что волосы на его затылке перестали шевелиться. Он глубоко вздохнул, но еще с дюжину минут продолжал идти в полном молчании. Хвала Скорпиону, Юмила тоже не говорила ни слова, благоразумно молчал и Званцо, видимо, прикидывая свои шансы остаться в живых и не собираясь уменьшать их.

Наконец Кинжал вполголоса сказал:

– Постой.

Юмила послушно остановилась и обернула к Мекиту светящееся радостью лицо. Тот понял, что она преждевременно сочла задачу выполненной, нахмурив брови покачал головой и прижал палец к губам. Несколько секунд все стояли неподвижно, затем Кинжал, удовлетворенный услышанной тишиной, махнул рукой вправо наискосок:

– Сворачиваем туда.

– Зачем? – Юмила не была бы женщиной, если бы не задала этого вопроса. – Разве мы идем не на север?

– Сделаем небольшой крюк, – терпеливо ответил Кинжал. – Иногда длинная дорога оказывается намного короче короткой.

В эту ночь случилось уже немало чудес, настало время для очередного: Юмила не стала спорить, лишь покачала головой, недоуменно передернула плечами и пошла в указанном Кинжалом направлении. О том, что этот маневр спас им жизни, никогда не узнала не только она, но и сам Мекит. Он просто предпринимал одну из тех предосторожностей, которые в девяти случаях из десяти оказываются излишними. Зато десятая с лихвой окупает и потерянное время и потраченные силы.

Так они шли часа полтора или два, изредка обмениваясь короткими репликами. Званцо в разговоре участия не принимал, справедливо полагая, что свое положение может только ухудшить. К его горлу больше не был приставлен нож. Мекит ограничился тем, что связал пленнику руки за спиной и, идя следом, в одной руке держал конец веревки, а из другой не выпускал свой кинжал. Попытаться бежать при таком раскладе было бы настоящим безумием, хотя – Кинжал про себя усмехнулся – сам он все равно попытался бы. Так или иначе, новый порядок значительно увеличил скорость передвижения их компании.

Но всему на свете приходит конец. Настало время, когда Кинжал рассудил, что в дальнейшем они вполне могут обойтись без общества Званцо.

– Я обещал отпустить тебя, и я тебя отпускаю, – процедил он сквозь зубы, глядя Нерожденному под ноги. – Руки развязывать не буду, прости. Думаю, повозившись немного, ты справишься с этой задачей и сам. Впрочем, даже если нет, едва ли тебе что-либо грозит, а до лагеря не так уж далеко. На прощание я хочу тебе сказать вот что: сейчас меня сдерживает клятва, но когда я в следующий раз тебя увижу, ты умрешь. Запомни мои слова хорошенько, это обещание.

Какое-то время Званцо стоял молча, и Кинжал уже подумал было, что он так и уйдет, не сказав ни слова. Но Нерожденный заговорил:

– Ты мне не понравился с первого взгляда, скорпион. Я не убил тебя сразу, это моя ошибка. Но я привык исправлять свои ошибки. Сейчас меня сдерживает веревка на руках, но когда я увижу тебя в следующий раз, умрешь ты. Да, это тоже обещание.

Кровь вскипела в жилах Мекита. Он с трудом преодолел искушение разрезать веревку на руках Званцо, чтобы предоставить ему шанс попытаться исполнить свое обещание немедленно. К счастью, он быстро понял, что вполне возможно именно этого Нерожденный и добивался, рассчитывая на горячность молодости.

Несколько принужденно рассмеявшись, он обратился к Юмиле:

– Милая, напомни точно, что я обещал относительно этого мелкого шакала?

– Ты обещал оставить его в живых, – обеспокоенно ответила девушка. – Ты ведь не собираешься нарушать клятву? Боги этого не любят…

– Да я сам этого не люблю! – всплеснул руками Мекит и тут же, резко повернувшись, ударил Званцо рукояткой кинжала по голове.

Не успев увернуться или защититься, тот рухнул как подкошенный.

– Я ведь ничего не обещал по поводу состояния его здоровья, – пояснил Мекит. – А это даст нам дюжину-другую минут форы. Поверь, эти минуты могут оказаться не лишними.

– Не перестарался? – деловито спросила девушка.

На всякий случай склонившись над распростертым на земле Званцо, Кинжал отрицательно помотал головой.

К рассвету они без всяких приключений добрались до гор, перевалили их по подсказанной Рикатсом тропе и только на той стороне позволили себе забыться коротким тревожным сном. После чего направились к лагерю объединенной армии, где Мекит рассчитывал обнаружить Рикатса.

Все это Кинжал пересказал, разумеется, с существенными купюрами и сокращениями, передавая только самую суть. Однако когда он счел свое повествование завершенным, Рикатс удивленно вскинул бровь.

– А где же окончание твоей истории, парень?

– Что ты имеешь в виду? – снова надевая маску деревенского простофили спросил Мекит.

– Ты, сожри тебя Рыба, прекрасно понимаешь, что я имею в виду! – рыкнул Рикатс. – Как, как во имя всех богов, тебе удалось уговорить Зевуара прийти сюда?

Кинжал испустил долгий покаянный вздох.

– Должен признаться, Рикатс, мне это и не удалось.

– То есть… как не удалось?

Выражение лица у главы армии сейчас было исключительно потешное, и Мекит им наслаждался. Хотя виду, разумеется, не показывал.

– Никак! – сокрушенно признался он. – Чего я только не делал, чтобы его убедить, разве только головой об стол не бился. Все напрасно.

Лицо Рикатса покраснело, глаза готовы были вылезти из орбит. Он готов был взорваться, и взрыв этот вполне способен был уничтожить ближайшее окружение.

– Если ты не убедил Зевуара, – медленно, проговаривая каждое слово, начал Рикатс, – то…

– То его убедила я, – встряла в разговор Юмила.

– Ты?! – теперь краска стремительно сходила с лица Рикатса.

Юмила просто кивнула.

Несколько мгновений Рикатс еще молчал, а потом внезапно разразился хохотом. Все встало на свои места. Зевуар может быть сколько угодно умным и хитрым, скрытным и подозрительным. Прежде всего он остается Девой. Этого не сотрешь и не изменишь. Разумом он может не доверять женщине, но в глубине души… Слова женщины для него всегда будут более вескими и значимыми, чем слова мужчины. И если он мечется, балансируя на грани между верой и неверием, именно женщина – не мужчина! – способна подтолкнуть его в нужную сторону.

– Забавно. Это надо запомнить, – пробормотал Рикатс, выходя за ворота.

 

Глава тридцать шестая

Восточная граница Земли тельцов, город Арисса. Второй день Арисской ярмарки.

Кто бы мог помыслить еще вчера: Кайя, то есть, Найана, красавица Найана, дочь главного городского жреца, сиротливо стоит на пороге отцовского опустевшего дома, и не сводит заплаканных глаз с инородца, удаляющегося прочь по мертвой улице. Сардар не оглядывался. Он сделал для нее все, что мог в сложившихся обстоятельствах: довел до дома.

Он ушел, не попрощавшись, не хотел с ней говорить. О чем говорить? Зачем говорить? В его ситуации говорить – значит оправдываться. В чем оправдываться?! В том, что пустил кровь старому упырю, ее папаше? В том, что бросает одну в умирающем городе?

К демонам! К демонам! К демонам! Он не для того вырвался из застенка, чтобы погубить ее. Убийство жреца, пусть и гнуснейшего поганца – плевок в лицо божеству. Телец не потерпит оскорбления и отомстит, непременно отомстит, не сейчас, так позже, когда разберется со всеми прочими неправдами, творящимися в его Земле. Ей лучше держаться подальше от него, всему миру лучше держаться от него подальше.

И да, этот Яссен, он был не чьим-нибудь, он был ее отцом. Она умоляла показать, где лежит его тело, но Сардар отнекивался, ссылаясь на то, что плохо знает город, на нехватку времени, на то, что через четверть часа должен оказаться в распоряжении Михашира, чтобы вести его отряд потайными путями, о которых поведал все тот же Яссен. Отговаривался, прекрасно понимая, что не стал бы помогать ни при каких обстоятельствах, и оттого с каждым сказанным словом злился все больше на эту несчастную беспомощную дуреху. В итоге развернулся и ушел, не прощаясь.

Уходя, твердил про себя, бесконечно, по кругу, повторяя и перебирая причины, по которым не может остаться.

Военачальники не хватились Сардара: он сумел улизнуть во время сборов, и вернулся ровно в тот момент, когда суматоха улеглась. Людей прибавилось. Пять дюжин бойцов стояли на площади поодаль от ворот, готовые к делу. На головах красовались синие повязки, снятые с убитых врагов.

Едва Сардар появился перед Михаширом, тот дал приказ выступать, и отряд двинулся вдоль стены в сторону Арки.

Не успели сделать и двух дюжин шагов, послышался шум: истошный вопль, звон оружия, град черепков от разбившихся кувшинов с маслом, треск огня, смрад горящей плоти… так Арисса провожала свою единственную надежду на спасение. Едва выступив в путь, они потеряли двоих раненными, троих зарезанными, двоих сожженными.

Хвала богам, горцы оказались нечувствительны к подобным мелочам; куда больше чем потеря товарищей их волновал тот факт, что их, тельцов, ведет в бой какой-то скорпионишка, а в проводниках у него водолей. Предвидя такой поворот, Михашир еще перед выходом произнес перед ними небольшую речь, смысл которой сводился к тому, что он им не нравится, и они ему тоже, и что когда все кончится, они могут перерезать ему глотку, если сочтут нужным, но пусть сначала помогут избавить их никчемную страну от нашествия этого ублюдка Глаза и его облезлых выродков. Это было честно, и это сработало; во всяком случае, недовольство солдат выражалось лишь глухим бухтением за спиной.

Следуя за Сардаром, они поднялись на стену и, пройдя через искусно замаскированный проход (чувствуя спиной ненавидящие взгляды, юноша долго шарил по кладке, отыскивая камень, о котором говорил Яссен, и который нужно повернуть), оказались в узкой галерее, проложенной вверху Арки. Михашир приказал остановиться и подошел к бойнице.

– Прекрасный вид, – сказал он. – Куда лучше, чем со стены. Можно рассмотреть подробности…

Ожидая командира, солдаты сгрудились у дальнего конца галереи. Лишь Сардар остановился поблизости, и тоже уставился на долину. Два инородца среди чужаков – сами боги велели им держаться вместе.

– Вон тот овраг, справа, – сказал Сардар, – тянется почти до самого лагеря…

– Слишком далеко уводит вправо, – отозвался Михашир. – Большой крюк.

– Зато глубокий, – заметил Сардар. – Меньше шансов, что заметят.

– Пожалуй, – согласился Михашир. – И холмы… Из-за холмов его от лагеря не видно. Может быть, они вовсе не знают о его существовании. И до шатра рукой подать.

Сощурившись, он какое-то время вглядывался в черный конус, возвышавшийся над палатками простых воинов. Глаз постарался расположить свое тайное оружие как можно дальше от городских стен, чтобы в случае вылазки – из главных ли ворот, или из-под Арки – шатер оказался вне досягаемости врага. Лишь одного не предусмотрел – тайной тропы, ведущей далеко в обход.

– С каким удовольствием я пущу это в ход, – пробормотал Михашир, похлопав ладонью по ножнам с кинжалом Борго.

– Эй, – подал голос один из горцев, – смотрите!

Он стоял у бойницы, выходящей в ущелье. Бросив взгляд в том направлении, Сардар увидел множество людей, пеших и конных, движущихся со стороны перевала. Реяли штандарты, блестело оружие.

– Надо же, Рикатс и тут не соврал, – хмыкнул Михашир. – Кто бы мне рассказал, каким чудом Зевуар заставил их действовать…

Они простояли молча еще несколько секунд, сами не зная, чего хотят дождаться, а потом продолжили путь.

Арка вывела в притулившийся на скале крохотный форт о двух башенках, с полуразрушенной смолокурней посередине. За смолокурней, если верить Яссену, крылся люк прорубленного в породе лаза, ведущего к замаскированной галерее позади и пониже форта. Здесь действо повторилось. Сардар обшаривал каменные плиты, пытаясь отыскать приметы, сообщенные жрецом, а толпа тельцов сверлила спину взглядами, полными ненависти и презрения.

Наконец, преодолели и это препятствие, и полчаса спустя вся ватага оказалась у подножия горы, в расщелине, выводившей к камню, похожему на колонну.

Подняв руку, Михашир привлек внимание солдат.

– Идем по тому вон оврагу, – сказал он. – До самого лагеря. Движемся тихо, ни единого звука. Впереди полдюжины разведчиков, ведет Майтаф. В случае опасности – сигнал… сорокой кто-нибудь умеет кричать?

– Я умею, – сквозь толпу протиснулся тот самый Майтаф – блеклый коротышка с кривыми ногами.

– Отлично. Мы будем в полусотне шагов позади. Одиночных часовых режьте, но не лезьте не рожон. Нас не должны обнаружить. Все поняли?

Ответом был нестройный гул голосов.

– Тогда вперед, – распорядился Михашир.

Бесшумными тенями солдаты устремились к оврагу. Сардар сделал, было, шаг следом, но Михашир ухватил его за руку.

– Ты-то куда? – удивленно спросил скорпион. – Мы в долине, твоя работа кончилась.

– Тебе что, не нужен лишний меч? – ответил Сардар, похлопав по ножнам, висевшим на бедре.

– Какой прок от меча, если он в руках у скелета, – скривился Михашир. – Ты на себя посмотри, будто неделю не спал и не ел. Возвращайся в Ариссу, отдохни, поешь…

– Я лучше в овраге сдохну, чем вернусь в этот город, – грубо перебил Сардар. Недавние сомнения с новой силой всколыхнулись в душе, и это несказанно раздражало. – Не хочешь брать с собой – подожду, пока отойдете, и поплетусь следом.

– Чудак человек, – покачал головой Михашир. – Тебя там девчонка ждет, а ты рвешься умереть. Что ты взбеленился?

– Папаша этой девчонки отправил меня в тюрьму месяц назад, а вчера устроил резню инородцев, – прошипел Сардар. – А сегодня утром за все за это я его укокошил. Как думаешь, рад я этой девчонке? А она будет рада, если узнает что к чему?

– Ты убил жреца?! – в ужасе прошептал Михашир.

– Бешеную собаку я убил, – выплюнул Сардар. – Он устроил резню в храме. Боги отвернулись от него, я был лишь орудием мести в их руках.

– Демоны с тобой, – прошептал Михашир, делая охранительный знак. – Хорошо, идешь с нами, может быть, у богов есть еще планы на твой счет. Но цацкаться я с тобой не буду. Обессилишь, упадешь – выбирайся как знаешь.

– Не беспокойся, я двужильный, – криво усмехнулся Сардар.

Солнце давно перевалило за середину небосвода, и в овраге стояла прозрачная знобкая прохлада. Первый сорочий вскрик раздался, когда прошли с половину пути. Отряд тотчас остановился, через минуту из-за поворота показался посланный Майтафом разведчик.

– Конный разъезд, – сказал он. – С полдюжины. Лучше переждать.

Ждать пришлось около четверти часа, потом пришел приказ продолжать путь, но почти тотчас снова застрекотала сорока.

На этот раз все оказалось куда хуже. Около полутора дюжин отбившихся от рук головорезов Глаза, расположившись на краю оврага, в лощинке, закрытой от лагеря холмами, пили вино и жарили мясо. Проскочить мимо них незамеченными не имелось ни малейшей возможности. Михаширу и разведчикам пришлось разыгрывать целый спектакль с переодеваниями, чтобы заманить тех, кто потрезвей в овраг, а остальных без шума перебить на поверхности.

Наконец двинулись дальше.

– Кем ты был до войны? – спросил Сардар Михашира.

– Странное время выбрал для любопытства, – заметил Михашир.

– Наоборот. Когда еще поболтать, как не перед смертью. Так кем ты был?

– Стражником в Скваманде, – ответил Михашир. – Под началом почтенного Рикатса.

– Знатная, должно быть, работенка?

– Как сказать, – Михашир пожал плечами. – Каждый день иметь дело с выродками вроде Глаза – удовольствия мало. Хотя, уважение, почет. Дети сыты, жена не пилит из-за денег. А ты? Ты кем был?

– Циркачом, – грустно улыбнулся Сардар. – Показывал фокусы, жонглировал. Нас трое было. Громила Бенир, Инша и я. Бенира убили. А Инша…

Сардар умолк, ему не хотелось развивать тему.

– Что – Инша? – Михашир не заметил его смущения или, возможно, счел, что в такой момент можно оставить деликатность.

– Инша? – повторил Сардар. – Не знаю. Она осталась в Иридиане. Я ничего не слышал о ней с тех самых пор. Проклятье! Я должен был вернуться за ней, а я…

– Мог погибнуть, не приблизившись ни на шаг, – заметил Михашир, и, помолчав, добавил: – Да, с девчонками тебе не везет. Или им с тобой. Пожалуй, у той, которую ты спасал в Ариссе, не было шансов.

– Наверное, – пробормотал Сардар. – Ее папаша… И какие, к демонам, шансы! Она телец, я – водолей. О чем вообще говорить!

– Не скажи, – покачал головой Михашир. – Война все так перемешала, что… я даже не знаю, что будет с миром, когда она закончится.

– Еще наглядишься, – уверил Сардар. – А когда седым старикашкой сойдешь в Тень, расскажешь и мне.

– Торопливый ты, – сказал Михашир. – Небось, и эпитафию на могилку присочинил?

– Смейся, смейся, – грустно ответил Сардар. – Да только у доходяги вроде меня в такой заварухе шансов никаких.

Сардар умолк, погрузившись в мрачные раздумья. Через минуту посыльный сообщил, что разведчики дошли до конца оврага, и до лагеря Глаза оттуда не более двух сотен шагов.

Добрались. Впереди желтой скатертью лежало абсолютно голое пространство шириной в две сотни шагов. Дальше – составленные абы как телеги обоза, а над ними черной стрелой смотрел в небо шатер с притаившимся внутри колдуном. Вокруг шатра – двойное кольцо солдатских палаток, судя по дымам костров, далеко не все они были пусты.

Пока Сардар разглядывал подробности, Михашир велел пятерым снять повязки и устроил последний инструктаж.

– Не дергаемся, идем спокойно. Для достоверности можно время от времени отвешивать тумаки тем, кто без повязок, вряд ли у Глаза церемонятся с пленными. Первая задача: не вызывая подозрений подойти как можно ближе к шатру. Вторая задача: вот этим кинжалом, – он похлопал себя по ножнам, – убить тварь в шатре. Третья задача: когда дело будет сделано, запалить шатер, чтобы подать знак нашим. Д е ржитесь вплотную ко мне, не выпускаете меня из вида. Если меня ранят или убьют, ближайший берет кинжал, и все охраняют его. Важно только одно: доставить кинжал в шатер и убить тварь. Если мы это сделаем, наши имена не забудут и через тысячу поколений. Готовы? Вперед!

Сорвав с головы повязку, Сардар присоединился к «пленным», за что удостоился одобрительного взгляда Михашира. И то верно: он был слишком изможден, изодран, и при этом слишком высок, чтобы сойти за солдата, зато как нельзя лучше годился на роль жертвы. Жаль, меч пришлось оставить в овраге, он портил образ.

«Пленных» связали длинной веревкой и неторопливо вели к лагерю, всячески демонстрируя «товар» всем, кто мог наблюдать процессию. Время от времени принимались лупить то одного, то другого; на взгляд Сардара получалось излишне натурально, и он, ругаясь сквозь зубы, потирал ушибленные места.

Все ближе и ближе. Пять дюжин шагов… четыре дюжины шагов… три дюжины…

В лагере на них обратили внимание. Семь или восемь головорезов выстроились на краю, разглядывая приближающихся, потом прибавилось еще несколько, и к тому времени, когда до крайних телег оставалось с полсотни шагов, перед ними собралось дюжины две зевак.

– А смотрите, каких сусликов в степи наловили! – крикнул им Михашир, демонстративно ткнув Сардара кулаком под ребра. Сардар покачнулся, но удержался на ногах.

– Сколько раз говорить, ублюдки: без разрешения из лагеря ни ногой! – крикнул в ответ какой-то скользкий тип, один вид которого вызывал тошноту. – Кто такой? Назови пароль!

– Нет, вы видели! – всплеснул руками Михашир, обращаясь одновременно и к своим людям, и к аудитории на краю лагеря. – Ты делаешь дело, ловишь всякую подозрительную шваль, а оно недовольно! Мне что, обратно их вести?!

Он снова саданул Сардара в бок и тот, поняв, что от него требуется, застонал и картинно, как срубленное дерево, повалился на землю. Люди Михашира продолжали идти, не сбавляя шаг, так что через несколько мгновений связка «пленных» уже волокла Сардара по земле, а тот молил богов, чтобы не развязался не слишком-то тугой узел, перехватывавший запястья.

– Ну, что ты наделал! – накинулся на скользкого Михашир, когда протопали еще дюжину шагов. – Из-за тебя я теряю рабов. Из длинного теперь получится разве только пестик для ступы.

Аудитория дружно загоготала, оскалили зубы и солдаты Михашира. И только скользкий не среагировал на шутку.

– Назови пароль! – упрямо твердил он. – Что-то я не помню твоей рожи.

– Он не помнит моей рожи! – возмущение в голосе Михашира прозвучало столь натурально, что не чуждый актерству Сардар мысленно зааплодировал новому приятелю.

– Он не помнит моей рожи! – обиженно повторил Михашир. – Как выпросить лишний бурдюк вина или одолжить горсть дзангов, так все чуть ли не брататься лезут. А как честный солдат гульнет минутку на стороне, так сразу харя кирпичом, и «никогда не встречались!» Мы вольные люди, а он нам дисциплиной тычет! Где справедливость, братцы?!

Похоже, слова Михашира снова нашли отклик в сердцах разбойников: люди у телег одобрительно загалдели. И только скользкий был по-прежнему неколебим. Сузив глаза, он отступил на шаг, и вдруг заверещал высоким бабьим голосом:

– Охрана!!!

Из ниоткуда, будто из воздуха, слева и справа от него вдруг объявились с полдюжины лучников.

– Стоять!!! – взвизгнул скользкий. – Я сказал…

Несколько отточенных неуловимых движений – и люди Михашира окружили командира, закрыв своими телами. Звон тетивы, короткий свист пущенных почти в упор стрел – и отряд потерял трех бойцов. А через краткий миг после того скользкий остался без лучников. Еще через мгновенье Сардар обнаружил, что остался один, а его товарищи, боевыми кличами взрывая воздух, прорываются между телегами вглубь лагеря. Вскочив, он устремился следом, на ходу пытаясь сбросить с рук веревку.

Проклятый узел затянулся слишком туго, и Сардар ворвался в самую гущу схватки связанным. Кто-то наступил на конец веревки. Сардар оглянулся, рванул, пытаясь высвободиться, но был слишком слаб, чтобы противостоять крепышу в синей повязке. Ухмыляясь щербатым ртом, тот нагнулся, протянул руку, пытаясь схватить веревку. Сардар бешено замахал сложенными лодочкой руками, пытаясь избавиться от пут. Избавиться не удалось, но веревка каким-то чудом обмоталась вокруг шеи щербатого. Рывок – и тот, потеряв равновесие, плюхнулся в пыль. Не удержавшись на ногах, Сардар и сам упал, едва не напоровшись на меч, торчащий из бока опрокинутой телеги. Молниеносное движение – и вот уж Сардар свободен и при оружии.

Сорвав с трупа синюю тряпку и повязав на голову, Сардар бросился догонять своих.

Заметно поредевший отряд миновал обоз, и теперь схватка шла у первой линии палаток. Многократно умножившись в числе, враги наседали со всех сторон, пробиться не было почти никакой возможности. Сардара спасла лишь тряпица на голове – на него не обращали внимания, а он исподтишка дырявил врагам спины.

Везение сходило на нет: хоть фактор внезапности сыграл свою роль, и отряду относительно легко удалось преодолеть ограду из телег и первую линию палаток, но скоро на шум примчалась подмога, между палатками и на площадке перед шатром собралась разношерстная ватага головорезов, ощетинившаяся мечами и копьями, и вторая линия палаток оказалась вдруг неприступна, как крепостная стена.

– К шатру! К шатру! – сквозь грохот битвы доносился до Сардара крик Михашира. – Поднажмем, братцы! Две дюжины шагов! Всего две дюжины!

Но, судя по всему, эти две дюжины шагов им не суждено было пройти.

Кто-то бросился на Сардара с мечом. Юноша отбил первый удар, оступился и, не удержав равновесие, повалился на палатку слева. Судорожное движение, взмах клинком, треск разрываемой ткани – и вдруг Сардара окутала душная темнота, пахнущая жженым маслом, ладаном, пылью и чем-то пряным. Потом темнота раздалась в стороны: кто-то, раздвинув прореху, заглянул в палатку. Прямо над Сардаром возникло перепачканное кровью лицо; повязка сбита на затылок, на лбу – татуировка весов. Одним молниеносным движением Сардар ударил мечом в эту татуировку. Череп лопнул, чаши весов разлетелись в стороны. Снова стало темно.

Поднявшись на ноги, Сардар огляделся. Под потолком висела масляная лампа, дававшая ровно столько света, чтобы можно было ходить, не рискуя споткнуться. Похоже, он оказался в палатке колдуна или знахаря. Висели пучки сушеных трав, в углу громоздился стол, уставленный ящичками и склянками, содержимое которых, к счастью, было не разглядеть. На столике рядом, пониже, тускло поблескивали какие-то жутковатые инструменты. А левее… Мысль, промелькнувшая в голове, еще не успела оформиться во что-то внятное, а Сардар уже опустился на корточки перед кувшином и сорвал крышку. Так и есть – масло! Боги, и он знал, как его применить!

Кувшин был достаточно тяжел, но сильному человеку ничего бы не стоило метнуть его на дюжину шагов. А больше и не надо. Пошарив вокруг, Сардар нащупал длинную узкую тряпицу, должно быть, бинт. Быстрыми движениями скрутил жгут, пропитал маслом и просунул в горлышко на половину длины. Оставшуюся снаружи часть обмотал вокруг горлышка и завязал узлом. Убедившись, что фитиль держится надежно, подхватил кувшин и потащил к выходу, цепким взглядом обшаривая пространство в поисках… Есть! Бронзовая подставка обнаружилась у выхода, а в ней – три заготовленных смоляных факела. Вознеся благодарность богам, пославшим столь предусмотрительного хозяина, Сардар схватил один из факелов, зажег от лампы, и выскочил из палатки в безумие битвы.

За несколько минут его отсутствия отряд продвинулся на полдюжины шагов и сильно поредел. Солдаты Глаза стояли стеной, полные решимости не пустить противника к шатру – такому близкому и такому недостижимому.

– Дорогу! – заорал Сардар, ввинчиваясь в то, что осталось от отряда. – Михашир! Эй, Михашир!

Он не рассчитывал, что Михашир жив, и услышит. Выкрикивая имя командира, он всего лишь надеялся, что в пылу схватки не прирежут свои.

– Михашир!..

– Чего орешь? – обернулся к нему громила в искромсанном кожаном панцире.

– Брат! Вот! – выпалил Сардар, протягивая горцу свои находки. – Масло, факел. Мне сил не хватит добросить. Понимаешь?

– Не тупой, – громила мощными лапами сграбастал трофеи. – А ну, тельцы, р-р-расступись!

Шаг назад в мгновенно образовавшемся пустом кружке; огонь, скакнув с факела, весело побежал по фитилю…

– Цель в толпу, не попади в шатер! – крикнул Сардар.

– Поучи еще…

Мощный замах – и смертоносный снаряд, гулко жужжа, полетел во врага. Удар, яркая вспышка, крики, визг, вой. Стена перед шатром вдруг раздалась, расплескалась живыми факелами, и в пылающий коридор устремились остатки отряда во главе с Михаширом.

Полдюжины шагов, еще полдюжины… Смятение, охватившее врагов, улеглось столь же быстро, как возникло. Еще полдюжины… Коридор вот-вот схлопнется, вновь превратившись в сплошную ощетинившуюся железом стену. Еще полдюжины…

Они прорвались! Сардар видел, как Михашир и еще трое, вспоров стену шатра, скрылись внутри. Остальные, не больше дюжины, развернулись к противнику, пытаясь выиграть для Михашира хоть несколько секунд.

– Держи, – тот самый громила протянул Сардару факел. – Запали шатер, когда Михашир закончит.

Схватив факел, Сардар юркнул вслед за Михаширом.

Оказавшись в шатре, сощурился – так было светло. Свет исходил из середины, из странного пылающего вихря, внутри которого можно было различить жутковатую призрачную фигуру. Оказавшись ближе, Сардар увидел Михашира и обступивших его горцев. Время будто застыло, превратившись в поток клейкой патоки. Сжав в руке кинжал, Михашир, не отрываясь, смотрел на призрака, а призрак смотрел на него, из полупрозрачных глаз сочилась ненависть. Они что-то говорили друг другу, но из-за шума битвы слов было не разобрать, а может, говорили без слов.

Внезапно сразу в дюжине мест стены шатра раздались в стороны, снаружи хлынул багровый свет, и в его потоках внутрь устремились воины в окровавленных синих повязках, с окровавленными мечами…

«Не успеет» – подумал Сардар, поворачиваясь к Михаширу. – «Все кончено, не успеет…»

Но Михашир успел. Время вдруг встряхнулось и понеслось вскачь. Неуловимым движением Михашир выбросил вперед руку с кинжалом. Вонзившись в светящийся вихрь, лезвие вспыхнуло нестерпимо алым. Алый луч ударил призрака в живот, поднялся вверх, взрезая грудь, кроша шейные позвонки, круша череп…

Световой вихрь взорвался тысячами багровых искр. Послышался душераздирающий вопль, что-то гулко хлопнуло, будто разбился арбуз, и вихрь погас.

Единственным источником света в шатре теперь был факел Сардара. Поднявшийся вдруг ветер набросился на пламя, заставляя корчиться в агонии. В суматошных всполохах Сардар видел, как ворвавшиеся в шатер обрушились на Михашира и его помощников, откатились под ударами мечей, и обрушились вновь, с утроенной силой. Сардар видел смерть каждого, смерть каждого навеки запечатлелась в его сердце, как смерть пламени, раздавленного тьмой.

Когда все было кончено, он шагнул к стене, поднес факел и запалил шатер. Пламя победило.

 

Глава тридцать седьмая

Восточная граница Земли тельцов, город Арисса. Второй день Арисской ярмарки.

В этом было что-то от безумия, но вид пылающего шатра и собравшихся в долине несметных толп напомнили Рикатсу празднование Нового года в Земле львов. Есть в тех краях такой обычай: на ничейном пустыре между двумя деревнями складывают костер, большой или маленький – зависит от смелости соседей и от их желания помахать кулаками. В первый день нового года костер запаливают, и жители деревень схватываются на кулаках, и дубасят друг друга, пока он горит. Дубасят с размахом, от души, изо всех сил стараясь заставить противника дать деру. Чья возьмет, тем и будет улыбаться счастье весь предстоящий год. Забавные параллели порой подбрасывает память.

– Что это ты осклабился? – голос Лоота вывел из секундной задумчивости. – Придумал, как одолеть эту орду?

Они стояли в двух десятках шагов впереди объединенной армии: эти двое и остальные генералы. Широким жестом телец обвел вражеское войско, выстроившееся перед ними.

Зрелище было ужасающим. Армия разбойников заполонила всю долину, казалось, строй тянется от горизонта до горизонта. В первых рядах Глаз выставил профессиональных вояк: сверкающий металл, сомкнутые щиты, гребни, рога, плюмажи, цвета всех Земель… От одного взгляда на это грозное великолепие враг должен наделать в штаны и броситься наутек, вопя и причитая.

Дальше, за спинами солдат, поганили белый свет самые жуткие, самые отъявленные разбойничьи рожи. Разудалое царство шрамов, татуировок во все тело, вырванных ноздрей, щербатых пастей; лес самодельных копий, ножей, дубин, топоров, и одним демонам известно какого еще смертоубийственного инструмента.

И позади всего этого кровожадного великолепия – волнующаяся несчетная масса прочего люда, пусть не столь колоритного, но столь же кровожадного и опасного. Там реял штандарт Глаза – прямоугольник черно-синей ткани на высоченном шесте. Должно быть, именно там Глаз устроил свою ставку.

Против этого воинства Объединенная армия смотрелась жалкой и потерянной, как стражник-новобранец, сдуру оказавшийся посреди бандитской сходки. Один щелчок – и Тень примет безумца в свои ледяные объятья, один удар – и уже через неделю никто не вспомнит, что жили на свете такие смельчаки, как Рикатс, Лоот, Зевуар, и было у них под началом целое войско.

– У парней поджилки трясутся, – проворчал Лоот. – Если эти переберутся через овраги и зайдут к нам во фланги, пиши – пропало. Только пятки засверкают.

Полководцы озабоченно уставились на два оврага, что слева и справа обнимали их армию как две огромные руки. Эти овраги, промытые вешними водами, стекавшими из ущелий пообочь Арисского холма, далеко врезались в долину, и обрывались примерно в середине ее, не сойдясь друг с другом всего шагов на пятьсот. Воспользовавшись суматохой в лагере Глаза, объединенное войско вышло к этой узкой полосе в расчете на то, что противнику будет трудно перебраться через буераки и ударить с флангов.

– Надо держать фланги, иначе конец всему, – мрачно подытожил телец. Остальные военачальники одобрительно загудели.

– Сколько повторять, забудьте про фланги! – вскричал Рикатс.

– Опять за свое! – схватился за голову Лоот. – Как – забыть?

– Навсегда. Так, будто их нет, – заявил Рикатс. – Плевать на фланги.

– Рикатс, – вздохнул Лоот. – Ты показал себя большим полководцем. Я, телец, признаю это перед всеми присутствующими. Напомню, что поверил тебе, даже когда больше никто не верил. Ты сделал для армии больше, чем все мы вместе взятые – я и это признаю. Но теперь… теперь, Рикатс, не место общим рассуждениям, сколь бы они ни казались мудрыми. Предоставь действовать профессионалам. Здесь вступает в силу тактика, военная наука. Не менее точная, чем арифметика. И твои слова, прости меня, конечно – это лепет ребенка, убеждающего учителя, что два плюс два – шесть…

– Пусть шесть! Пусть даже двенадцать! – вскинулся Рикатс. – Ты со своей арифметикой проиграешь войну, Лоот…

– Оно понятно, твоя арифметика удобней, – фыркнул Лоот.

Более или менее скрываемые усмешки остальных были ему поддержкой. Рикатс заскрежетал зубами, но сдержался. Они спорили все то время, что Михашир пробивался к Шатру, но так ни к чему и не пришли.

– Да послушайте, вы! – прорычал Рикатс. – В сотый раз говорю. Пусть даже там собрались сильнейшие в мире воины, да пусть сами боги…

Лоот в смятении от таких речей судорожно поднес ладонь ко лбу, остальные последовали его примеру.

– Пусть боги, – с нажимом повторил Рикатс, – но вспомните, упрямые ты остолопы, в скольких настоящих битвах им пришлось участвовать в последние годы. Сможете сказать? Нет? А я скажу. Ни в одной! За них все делал лич. Эта тварь, Тарантул, заставлял их врагов вспарывать друг другу животы, а бравым солдатам Глаза оставалось только разгонять пинками немногих оставшихся и собирать трофеи. Теперь Тарантула нет, и этим, – он бросил презрительный взгляд в сторону Глазова воинства, – придется воевать по-настоящему, одной ногой стоя в Тени Зодиака. Они не готовы к этому, клянусь, не готовы! Один бешеный натиск – всеми силами, без резервов, без тыла и флангов, с одним только фронтом – и они побегут. Они забыли, что такое настоящая война, что такое смерть, они к этому не готовы…

– Выживем – поспорим еще, – жестко проговорил Лоот. – Я не дам тебе угробить армию. Мы не дадим. Высунемся за овраги – нас зажмут с флангов и перебьют. Останемся на месте, выдержим удар, измотаем их, и они отойдут. А к утру начнут разбегаться. По той же самой причине: не привыкли воевать без лича.

– Не разбегутся они! – вскричал Рикатс. – Они выйдут на сражение без лича и выстоят. Вы, вы покажете им, что они способны воевать собственными силами, без помощи со стороны. Вы дадите им уверенность в собственных силах. И если кто и побежит, так это наши. Оглянитесь, посмотрите на них. Они измотаны, они голодны. Если им не дать быстрой победы, вот прямо сейчас, завтра они вообще ни на что не будут годны.

– Почтенный Рикатс, – подал голос Зевуар. – Все сто раз обговорено, никого из нас ты не убедишь. Почтенный Лоот прав, оставь тактику тем, кто обучался ей ни один год. Пора возвращаться к своим людям, скоро начнется.

Едва он произнес это, со стороны армии разбойников донесся протяжный рев боевого рога, тотчас подхваченный мерным гулким боем огромных барабанов. Огромная человеческая масса заколыхалась, готовая двинуться вперед.

Ругаясь на чем свет стоит, Рикатс бросился к расположению отряда скорпионов. Он почти добрался до места, когда вражеская армия устремилась в атаку.

Рикатс устроил свой «штаб» на небольшом кургане в глубине правого фланга, отсюда было прекрасно видно окрестности и приближающегося врага. Глаз знал, что делал. Первые ряды, состоявшие из профессиональных солдат, двигались ровным строем, как на учениях, четко выполняя команды офицеров. За несколько сотен шагов до армии противника они перестроились в фалангу, и ощетинившееся копьями огромное каре устремилось точно к центру объединенного воинства.

Взревели трубы. Засуетились вестовые, разнося последние приказания Лоота. Взметнулись к небу клинки, протяжный боевой клич уничтожил остатки сомнений. Вышло хоть и нескладно – каждый следовал обычаям своей Земли – зато настолько громко, что у Рикатса зазвенело в ушах.

Отряд скорпионов располагался на правом фланге, вдоль берега оврага. Рикатс отдавал последние приказания, предоставив Лооту и другим генералам самим решать свою судьбу. О нет, он не покорился их воле. Просто счел момент неподходящим для того, чтобы тратить силы на пустые препирательства. У него своя голова на плечах, и есть пара козырей в рукаве, и он и не из таких передряг выбирался. Но… Но великие боги, сделайте так, чтобы обошлось без крайних мер!

Рикатс тряхнул головой, возвращаясь к действительности. Бросил несколько сухих фраз заместителю, лысоватому крепышу по имени Длог. Расторопностью и сообразительностью тот ничуть не уступал Михаширу, но не был Михаширом, и это определило взаимоотношения начальника и подчиненного.

Едва Длог отправился исполнять приказы, тотчас, будто из-под земли выросла тощая фигура Мекита. Знаменитый своей осторожностью Кинжал, вернувшись со смертельного задания, стал вдруг жаден до опасностей. Вместо того, чтобы получив награду за труды, усадить подружку в седло и исчезнуть, он напросился к Рикатсу вестовым, и всего за несколько часов дослужился до помощника по особым поручениям. Бурдюк дал парню пару весьма сложных и щекотливых поручений, которые нужно было выполнить втайне от других генералов, и тот справился с ними легко и непринужденно, будто не головой рисковал, а бегал в ближайшую таверну за кувшином вина. Последнее дело, которое дал ему Рикатс, и вовсе было ничем иным, как попыткой саботажа во время боя, но, судя по довольной физиономии парня, и это задание он выполнил играючи.

«Смена растет, будь она неладна» – мысленно проворчал Рикатс. Вслух же сказал:

– Услал бы девчонку в крепость. Пропадет.

– Куда я без нее, – улыбнулся Мекит, оглянувшись на стоявшую неподалеку Юмилу. И добавил шепотом: – Не пропадет. Кое в чем еще нам с тобой фору даст. Да и не отстанет все равно.

Странная подружка Мекита действительно неотступно следовала за своим возлюбленным, куда бы тот ни направлялся. Она была из Нерожденных, всех вокруг это бесило, но возможно именно ее присутствие позволяло Кинжалу виртуозно исполнять приказы Рикатса: пассия отвлекала на себя все внимание.

Через секунду бой поглотил Рикатса с головой. В центре враг подошел на расстояние выстрела. Завыли, взрезая воздух, ремни пращей, зазвенели тетивы. Сотни снарядов полетели в солдат Глаза. Тотчас последовал ответ: на мгновение Рикатсу показалось, что от камней и стрел, летящих с той стороны, померк дневной свет. Рикатс вскинул щит. Кто-то из солдат ругнулся: стрела оцарапала плечо. Хвала богам, стрелки еще не подошли достаточно близко. Но следующие залпы нанесут гораздо больший урон.

– Не опускать щиты! – заорал Рикатс. – Раззяв, которые дадут себя подстрелить, прирежу лично! Вы мне целые нужны!

Вражеская армия приближалась. Объединенное воинство не двигалось, исполняя план генералов – держать оборону. Рикатс в тысячный окинул взглядом овраги, прикрывавшие фланги. Линия обороны, чтоб ее. Хвала богам, есть овны, с их знаменитой тактикой, вся надежда на них. Целая сотня овнов на весь его фланг…

Рикатс выругался. Вояки, будь они неладны! Да, люди измотаны. Да, горе-генералы уже совершили небывалый подвиг, просто приведя сюда отряды. Все понятно и объяснимо. Но, сожри вас Тень, уж коли вы здесь, так хотя бы попытайтесь что-то сделать, не стойте, как бараны на бойне! В приступе бессильной ярости, он ударил мечом в щит. Наплевать на все, дать команду, рвануть вперед. Пока фаланга не вступила в промежуток между оврагами, пока еще есть место для маневра, ударить вбок силами одних скорпионов, заставить заколебаться, напомнить солдатам Глаза, что Тарантул издох, что теперь придется проливать собственную кровь!

Ох, нет, надо держаться. Если следом не пойдут другие отряды, а они наверняка не пойдут, ну, разве кроме тельцов, такая атака станет самоубийственной глупостью. Сотни скорпионов погибнут ни за что, вогнав остальных в еще большее уныние и воодушевив врага. Нет, или должно действовать все войско разом, или…

Сделав жест, Рикатс подозвал Мекита, и дал ему еще одно поручение. Тот умчался исполнять.

На армию обрушился новый град стрел и снарядов, и не прекращался несколько минут. Стрельцы и девы огрызались, их луки и пращи работали без остановки, но стрелков было слишком мало. Щиты помогали скверно, жалящие наконечники находили щели и зазоры и впивались в живую плоть. Строй огласился стонами и проклятьями.

А после ударила фаланга, и Рикатс возблагодарил богов за то, что его люди стоят не в центре. Мир потонул в звоне, треске, грохоте, отчаянной брани, воплях, хрипах. Сверкали клинки, копья, ломаясь, выстреливали фонтанами щепок.

Как и ожидал Лоот, основной удар пришелся в центр, туда, где стоял отряд козерогов. Превосходные копейщики, они сделали то, чего от них ждали полководцы – заставили фалангу сбавить темп.

– Все готово, – это Мекит вновь возник будто из воздуха. – Ждем твоего приказа.

– Ждите, – кивнул Рикатс. – И молитесь, чтобы его не последовало.

Рикатс и сам молился. Молил богов о том, чтобы другие генералы оказались правы, а он – неправ. Чтобы непуганный настоящими битвами враг сник, встретив ожесточенное сопротивление в центре, и отступил, чтобы их пассивное топтание на месте не внушило ему ложных надежд, не распалило его боевой дух. Чтобы…

– Почтенный Рикатс… – снова Мекит: дергает за рукав, тычет пальцем куда-то вправо.

Парню не пришлось заканчивать фразу, Рикатс увидел все сам.

Вал разбойников, двигавшийся за фалангой, разделился надвое, и правый отряд, сомкнув щиты, стремительно приближался прямиком к позициям Рикатса. Клубившаяся над полем пыль мешала рассмотреть что-либо на расстоянии дальше пары сотен шагов, но скорпион готов был поклясться, что и на левом фланге происходит то же самое.

В лучах опускающегося к горизонту солнца первые ряды сверкали начищенными латами и выглядели весьма устрашающе. Шагов за пятьдесят до оврагов строй вдруг раздался в стороны, и между рядами стали просачиваться десятки воинов, тащивших сколоченные из длинных досок мостки, жерди и большие плетеные щиты. Вместе с этими на поле высыпали десятки лучников и пращников. Оружие держали наизготовку, всем видом показывая, чем грозит любая попытка помещать саперам.

– Глаз, может, и дурак, – прошипел Рикатс, – но за ним явно есть кому присмотреть. Что ж, и у нас найдется пара сюрпризов.

Взмахом он дал знак трубачу. Взревела медь. Повинуясь сигналу, солдаты-овны, которых поровну распределили по двум крыльям войска, подняли до того лежавшие на земле огромные щиты, превратив берег оврага в подобие крепостной стены. Их была всего сотня, тем не менее, они встали на пути противника практически непреодолимой преградой.

Рикатс подал другой знак, и немногие лучники, которых ему удалось заполучить, натянули тетивы.

– Давай! – крикнул Рикатс.

Со злым свистом сотни стрел полетели во врага. Несколько саперов и стрелков рухнули на землю. Еще залп – и потери противника еще увеличились. Поднялась суета. Побросав орудия, дюжины две саперов бросились назад в надежде укрыться за щитами пехоты. Стрелки принялись осыпать снарядами овнов; огромные щиты дробно затрещали, будто на них обрушился крупный град.

Рикатс поднял руку, готовясь скомандовать третий залп, как вдруг по строю вражеской пехоты будто прошла огромная трещина, расколовшая его на две части, и в глубине ее…

Рикатс так и застыл с поднятой рукой, не отрывая глаз от чудовища, явившегося ему. Разлапистая катапульта, настолько огромная, что, казалось, была способна метать бревна – вот что припасли люди Глаза для непокорного противника. Она была взведена, массивный бронзовый наконечник снаряда поблескивал в лучах солнца. Вражеский строй раздался еще трижды, пропуская еще три кошмарные машины.

Короткий миг невыносимого напряжения – и все четыре катапульты выстрелили разом. Снаряд одной – самой дальней справа – пролетел слишком высоко, но остальные…

Два щита, брызнув щепками, рухнули на солдат. Третья стрела, пройдя между щитами, врезалась в строй, проделав в нем огромную брешь. Воспользовавшись замешательством, лучники Глаза обрушили на солдат Рикатса град стрел. Дюжина смельчаков, бросившихся поднимать поваленные заграждения, погибла на месте. К заграждениям, прикрываясь щитами, устремились еще несколько человек, но искусные лучники Глаза били по ногам, целили в щели между доспехами, всеми силами затрудняя восстановление импровизированной крепости.

Тем временем саперы на той стороне, подхватив мостки, бросились к оврагу. Рикатс дал знак стрелкам, но их усилия не имели особого успеха: латники Глаза, бегом преодолев оставшиеся до оврага полсотни шагов, закрыли саперов щитами.

Последовал новый залп катапульт, причинивший еще большие бедствия. Сразу вслед за ним саперы перекинули через овраг несколько дюжин мостков, и самые отчаянные воины бросились по ним на другую сторону. Завязался бой. Солдаты Глаза ворвались в бреши, пробитые катапультами, и упорно продвигались вглубь, стремясь рассечь строй на несколько частей. Бойцы Рикатса дрались геройски, но были слишком измотаны, чтобы противостоять врагу.

Тем временем запыхавшийся вестовой доложил, что далеко на правом фланге через овраг перебрался еще один отряд, и теперь стремительно приближается, норовя зайти в тыл. Еще четверть часа, – сказал он, – и они будут здесь.

Медлить дальше не имело смысла. Пусть задумка была безумна и сулила верную гибель, другого выхода не оставалось.

– Мекит, пора! – Рикатс пытался перекричать шум разгоревшейся битвы. Кивнув, парень умчался выполнять приказание.

У Рикатса оставалось не больше пары минут, чтобы оглядеться. Фланг пока держался, однако, хотя бойцы продолжали оказывать ожесточенное сопротивление, бреши, проделанные катапультами, и наводненные головорезами Глаза, неумолимо расширялись. Стена из огромных щитов, изрядно порушенная, все еще удерживала основные силы противника на другом берегу оврага, но было очевидно, что это ненадолго.

В центре дела обстояли тоже не блестяще. Фаланга продолжала натиск, заставляя объединенное войско медленно, но неостановимо отступать к Ариссе. Они почувствовали свою силу, эти шакалы, почуяли слабину врага, и теперь, чтобы отыграть один единственный шаг назад, придется сделать дюжину шагов вперед!

Проклятье! Какого рожна он тянул столько времени, ведь знал же, чем все обернется! Нужно действовать, действовать сейчас, пока у бойцов осталась хоть капля надежды!

Заслышав цокот копыт, Рикатс обернулся. Мекит вел в поводу двух здоровенных коняг.

– Самые огромные, каких только удалось найти, – парень осклабился, довольный собой. – Одного увел у Лоота, одного – у кого-то из раков. Выбирай, почтенный.

Завидев коней, подбежал Длог:

– Командир, ты уверен, что должен отправляться сам?

Рикатс ударил его по плечу.

– Теперь ты командир, Длог. Ты знаешь, что делать. Не подведи.

Отряд в две сотни всадников собрался в тылу правого фланга, ожидая сигнала. Вид их был грозен до дикости. Рикатс приказал раздобыть для этих людей самых мощных лошадей и самые лучшие доспехи, и украсить их всем, что только найдется в округе яркого и жуткого. Латы и конскую сбрую увесили рогами, черепами, плюмажами, отрубленными конечностями, колдовскими амулетами. Солдатам раскрасили лица сажей. Все делалось впопыхах, и повстречай Рикатс это сборище в обычной обстановке, надорвал бы со смеху живот. Но в бою этот маскарад мог сработать. Обязан был сработать, будь он неладен.

Жаль, обходной маневр разбойников заставлял резать план по живому. Подъехав к отряду, Рикатс дал распоряжение, и четыре дюжины конников отделились от него. Им предстояло отбивать нападение с фланга.

Когда все было готово, Рикатс дал знак Мекиту начинать.

«Из парня выйдет неплохой командир. Надо будет наставить на путь истинный… если выживет» – подумал Рикатс, наблюдая за Кинжалом. Тот как раз подавал сигнал трубачам. Взревела медь – оглушительно, резко, протяжно. Музыканты старались кто во что горазд, их целью было не выдать команду, но извлечь из инструментов самые дикие, самые душераздирающие звуки, на какие только способны армейские трубы. Но вместе с тем это было и знаком для посвященных командиров. Едва заслышав какофонию, они приказали солдатам расступиться. Не прошло и минуты, как перед диковинными всадниками возник коридор до самого оврага. Коридор оканчивался глухой стеной из огромных щитов, надежно укрывавшей происходящее от взглядов противника.

– Галопом! – скомандовал Рикатс, и под рев и визг труб отряд устремился к оврагу.

Все шло по плану. Чем ближе стена щитов, тем громче, надсадней, страшней взревывали трубы. За секунды до столкновения солдаты, поднатужившись, толкнули тяжелые щиты вперед, и те, взметнув тучи пыли, с грохотом рухнули поперек оврага, создав импровизированный мост. Промчавшись по нему, дикая ватага с воплями и гиканьем врезалась во вражеский строй. Даже явление самого жуткого демона из Тени не произвело бы такого эффекта. Передние ряды разбойников брызнули в стороны. Отряд преодолел две сотни шагов, не встретив сопротивления.

Оставив позади ряды тяжеловооруженной пехоты, они влетели в расположение конного отряда, который Глаз, должно быть, держал в резерве. Едва завидев нападающих, горе-вояки, пришпорив лошадок, бросились наутек, оставив незваных гостей одних на небольшом пятачке свободной земли.

Пока все шло на удивление гладко. Пора было брать левей, Рикатс приподнялся в седле, пытаясь разглядеть штандарт Глаза. И тут удача закончилась. Трусливые всадники, которые только что в ужасе улепетывали прочь, вдруг развернули лошадей. Почуяв неладное, Рикатс наконец обратил на них внимание…

– Стрельцы!!! – чей-то отчаянный вопль предвосхитил его собственную реакцию.

Степные стрельцы, будь они прокляты! Не утонченные изнеженные сукины дети наподобие Лимиафа, но кровожадные степняки, всю жизнь проводящие в седле и с луком в руках. Этих не вызовешь на честный бой, не заставишь взять в руки меч и сражаться; вместо этого они будут вертеться вокруг на своих юрких коняшках, и пускать в противника стрелу за стрелой, пока не превратят в ежа. Попробуешь напасть – бросятся прочь, пуская стрелы; попробуешь убежать – ринутся следом, и будут стрелять, стрелять, стрелять… И колчаны у них почти бездонны!

– За мной! – заорал Рикатс, направляя коня в гущу разношерстного сброда, преграждавшего путь туда, где снова заприметился черно-синий штандарт, а стало быть, находился и сам Глаз.

Запели стрелы, послышалось ржание, крики. Бросив взгляд назад, Рикатс с болью осознал, что его отряд разом уменьшился на полдюжины человек.

Секунда – и кони врезались в толпу. Вдруг выяснилось, что оборванцы, которых Рикатс принял за обозную прислугу или кого-то в этом роде, отнюдь не безобидны. Взметнулись копья, кроваво вспыхнули тесаки. Нескольких бойцов вырвали из седел. Рикатс сам едва избежал гибели, когда какой-то громила с багром чуть не сбросил его на землю. Спасло лишь умение искусно метать ножи.

Без устали орудуя мечами, они шаг за шагом продвигались вперед. Стрельцы остались позади, их оттеснила толпа, которая, вопреки ожиданиям, отнюдь не редела по мере удаления от поля боя. Рикатс потерял счет времени и счет убитым – своим и чужим.

Но вот, наконец, лагерь: палатки, телеги, костры. Лагерь встретил безумной беготней, беспорядочными перемещениями огромных масс народа. Кто-то, завидев врагов, бросался на них с оружием, другие же, двигаясь как сомнамбулы, не обращая внимания ни на что, стремились к им одним известным целям.

Вон чеканит шаг ровное каре воинов-раков, направляясь к полю боя. Мимо них, в противоположном направлении, в полном беспорядке трусит, звеня доспехами, отряд рыб. Ватага голодранцев вьется вокруг телег, и не поймешь – не то грузят, не то сгружают. Вот сразу трое Нерожденных, бросаются на Рикатса; лезвия ножей отдают алым – не то от крови, не то по прихоти заходящего солнца. Вон знахари тащат куда-то раненого, и вдруг бросают и разбегаются в разные стороны, а над бедолагой с гиканьем проносится эскадрон стрельцов…

В какой-то момент Рикатс почувствовал, что не в силах бороться с этим странным водоворотом, что общая суматоха затягивает, тащит по полю кругами, не давая приблизиться к цели. Оглянувшись, он не обнаружил рядом ни одного из своих людей. Лишь между палатками будто бы промелькнули силуэт Мекита, преследующего какого-то скользкого коротышку.

Рикатс настиг худую, чуть ссутулившуюся фигуру за холмом.

– Куда-то торопишься, Глаз?

Атаман доживающей последние минуты армии обернулся с нарочитым спокойствием, скрестив руки на груди и не делая попытки потянуться к оружию. В конце концов, реакция у его бывшего друга все равно всегда была лучше.

– Да скорее, наоборот. Не тороплюсь в Тень Зодиака.

Рикатс засмеялся, прислонившись к чахлому кривоватому деревцу, сиротливо растущему на склоне.

– Надо же! Ты стал более красноречив, дружище.

– Ты тоже изменился… господин Рикатс.

Рикатс наморщил лоб.

– Что это сейчас было? Попытка оскорбить?

– Да бес его знает, – после некоторого раздумья ответил Глаз.

– А-а, – протянул Рикатс.

Повисшее было молчание нарушил Глаз:

– Ты собираешься меня убить?

– Наверное, – легко ответил Рикатс. – Думаю, это куда гуманнее, чем доставить тебя в Скваманду живым.

– Это точно. Спасибо. Обещаю, что не буду просить отпустить меня. Это было бы нечестно.

Рикатс снова засмеялся.

– И тебе спасибо.

Он обернулся, вглядываясь в сумерки. Никто не шел за ним, битва все еще идет, хотя и итог ее уже очевиден. В горячке боя легко не заметить исчезновения командира.

– Не боишься поворачиваться ко мне спиной, Бурдюк? – спросил атаман.

Имя вырвалось само собой, словно вынырнув из прошлого. И Глаз почувствовал, как легко оно легло на язык.

Рикатс вздрогнул.

– Знаешь, Глаз, – сказал он после паузы. – Пару лет назад, когда ты умер – ну, ты помнишь… я сказал над твоим телом, что никогда не боялся повернуться к тебе спиной.

– Я тоже не боялся… когда-то.

Рикатс мотнул головой, отводя несправедливые обвинения.

– Не я начал эту войну, Глаз. Как тебя вообще угораздило связаться с этой тварью, Тарантулом?

– Как-как, – проворчал Глаз. – Конечно же Зеркалу спасибо, вот как. Как я в него посмотрелся, меня швырнуло прямиком в одно ущелье в Земле стрельцов. В пещеру. Там этот выродок Тарантул чего-то колдовал. В тот раз, как ты попросил его связать ваши с тем Непосвященным души, ты заронил ему в башку какую-то сумасшедшую мысль.

– Какую мысль? – спросил Рикатс.

Стемнело. Шум битвы распался на отдельные очаги, и те быстро затухали, как затухают угольки, оставшиеся после большого костра.

– Какую мысль? – повторил Рикатс.

– Да не выразить мне! – огрызнулся Глаз. – Под хорошее настроение он пытался мне втолковать, но так заумно, что я понимал хорошо если одно слово из пяти. Вроде как он нашел местечко на Оборотной стороне мира, где обретаются, не то заготовки людских душ, не то души, не получившиеся у богов, не то что-то такое-этакое, демон его разберет. И после того случая Тарантулу взбрело на ум, что он может этими заготовками управлять…

Глаз умолк. Бурдюк не торопил, для бывшего его приятеля речь и так была слишком длинна.

Тишина длилась недолго. Со стороны лагеря темноту разорвали огни вспыхнувших вдруг факелов, и донеслись голоса:

– Рикатс! Генерал Рикатс!..

– Смотри-ка, потеряли, – хмыкнул Рикатс. – Рассказывай, пока не мешают.

– Охоч до сказок, дитятя, – проворчал Глаз. – Что рассказывать. Тарантул перечитал кучу книг и поперся в самое колдовское во всех Землях место осуществлять план. Заперся в пещере, начертил пентаграмму, нагромоздил в центре каких-то амулетов, сварил зелье, чтоб отделить душу от тела, и полетела его душа в это непонятно куда. И в эту же самую минуту я посмотрелся в Зеркало, и меня кинуло в ту пещеру, прямо в центр пентаграммы. Я отбил себе зад и разметал амулеты. А он из-за этого застрял между мирами. Я чуть не обделался, когда поднял с земли какой-то моток веревок, и вдруг из пентаграммы ударил свет, и явилась полупрозрачная беснующаяся харя Тарантула. Ему бы хитростью взять, но он был настолько зол и перепуган, что выболтал кое-что лишнее, и я понял, что он у меня в руках, и будет делать все, что я велю. Сунул я тот моток в карман и пошел наружу.

Он снова замолчал, выдохся.

Огни приближались, голоса становились громче…

Глаз снова заговорил:

– Сперва я испытал Тарантула на одном атамане… Капюшон его звали. Редкий уродец. Со своими людишками подступил ко мне, мол, сейчас будем резать. Гляжу, а там все Нерожденные, ну, думаю, хана, удружило Зеркальце. В сердцах сжал амулет в кулаке, а в башке вдруг как рванет голос Тарантула! Злющий! Мол, я их сейчас всех уделаю, только руки не распускай, скотина. Ну и напустил на них эти порченные души, среди которых теперь обретался. В первый раз жутко было глядеть, что они творят, вселившись в людей, а потом пообвыкся. Собрал остатки той банды, велел соорудить передвижной шатер, нарисовал на полу пентаграмму, бросил в середину амулет, чтоб, значит, эта свинья Тарантул являлся зримо, как там, в пещере, а не в башке моей вещал. Вот так и появился на вашу погибель атаман Глаз.

– Атаман… – скривился Рикатс.

– Да, атаман! – Глаз злобно оскалился. – На себя бы посмотрел, пес сторожевой…

– Не стоит, дружище, – оборвал Рикатс. – Взаимные упреки сейчас не к месту.

– Ты прав.

– Здравствуй, Глаз.

– Здорово, Бурдюк!

Два заклятых друга, два закадычных врага обнялись так, что захрустели кости. После этого сели рядом, плечом к плечу.

Первым заговорил Рикатс.

– Ты счастлив, Глаз?

Глаз, похоже, такого вопроса никак не ожидал. Повернув голову, долго всматривался в лицо друга, но тот хранил молчание.

– Как тебе сказать. Я ни о чем не жалею. Неплохо повеселился.

– Что, правда, весело было? – Рикатс спрашивал без всякой иронии в голосе.

На этот раз Глаз замолчал надолго. Но Рикатс его не торопил.

– Нет… – хрипло выдавил из себя, наконец, Глаз. – Это бесово Зеркало обмануло меня.

– Нет, Глаз, – Рикатс покачал головой. – Нечего пенять на Зеркало, зеркала не врут. Это ты обманул себя… мы обманули себя.

Глаз вдруг громко выругался.

– Сожри тебя Рыба, Бурдюк! Знаешь, сколько раз я представлял, как встречу тебя и поговорю. Я ненавидел тебя, слышишь, ненавидел, но хотел этого разговора. Я скучал по тебе, Бурдюк. И вот мы встретились. Поговорили. И мне тошно от этого разговора!

Рикатс обнял Глаза за плечи.

– Я тоже рад тебя видеть. Но если тебе так тошно, могу убить тебя побыстрее.

– Давай, – кивнул головой атаман. И это было просто просьбой.

Глубоко вздохнув, Рикатс убрал руку с плеч друга.

– Скажи, а если бы тебе снова довелось посмотреть в то Зеркало…

– Ни за что!

– Да ты не перебивай. Если бы тебе самому разрешили загадать желание.

Глаз невесело засмеялся.

– Я бы просто попросил все вернуть назад. Быть простым вором, и чтобы рядом был такой мерзавец как ты.

Рикатс поднялся на ноги и начал стягивать с груди панцирь. Глаз смотрел на него, ничего не понимая.

– Так на кой нам Зеркало? – сказал Бурдюк, избавившись наконец от серого кожаного панциря с черным скорпионом на груди. – Пошли. У нас не так много времени, чтобы убраться отсюда как можно дальше.

И две тени исчезли в длинном, уводящем в сторону степи овраге.