Вопрос о завоевании Индии не походит на вопросы, разобранные мною в первом курсе. Правда, английские колонисты в Новом Свете тоже заняли обширную территорию, но то была территория сравнительно ненаселенная. Трудности, которые они встречали, возникали не столько со стороны туземцев, сколько со стороны соперничества европейских наций. Каким путем и благодаря чему Англия оказалась победительницей в этом состязании из-за Нового Света, – я рассматривал. Ответ на этот вопрос, хотя и не бросался сразу в глаза, но не представил нам особых трудностей. Другое дело – вопрос о завоевании Индии: он кажется крайне трудным для понимания.

В Индии было густое население, цивилизация которого, хотя и шла по другому руслу преемственности, но отличалась той же реальностью и древностью, как и цивилизация Европы. Многочисленные примеры из европейской истории учат нас, что почти невозможно покорить умственно развитой народ, особенно если он всецело чужд покорителю и по языку, и по религии. Всей силы Испании не хватило, чтобы в течение восьмидесяти лет покорить голландские провинции с их ничтожным населением. Швейцария не могла быть завоевана в древности, а Греция в новейшие времена. Больше того, в то самое время, когда Англия делала первые шаги на пути завоевания Индии, она была не в состоянии вернуть к повиновению три миллиона населения ее собственной расы в Америке, свергнувшие власть английского правительства. Какое странное противоречие! Никогда англичане не обнаруживали такой полной несостоятельности и недеятельности, как во время американской войны, когда можно было думать, что век величия Англии прошел и началось ее падение. И что же? Как раз в это время англичане являются неотразимыми завоевателями Индии и выказывают превосходство силы, заставившее их вообразить себя нацией героев! Как объяснить такое противоречие?

Историю изучают обыкновенно так поверхностно, с такой слабой надеждой достичь сколько-нибудь серьезных результатов, что противоречие это не обращает на себя внимания, и самое большее – дает случай сказать несколько громких фраз на тему о жизненной силе, таящейся в недрах Англии.

Действительно, чем бы ни объясняли факты, но они сами говорят за себя.

При Пласси, Ассейе и в сотне других сражений английские войска одерживают победу за победой над значительно превосходящими силами.

Здесь, казалось бы, англичане могут смело предаваться национальному чувству самодовольства, сознавая, что, по крайней мере, по сравнении с индусскими расами они действительно являлись молодцами!

Но устраняется ли в действительности трудность вопроса гипотезою превосходства расы? Положим, что один англичанин, как солдат, равняется десяти или двадцати индусам; можно ли даже при этом допущении объяснить завоевание англичанами всей Индии? Когда началось это завоевание, англичан было не более двенадцати миллионов, и Англия была в то время занята другими войнами. Подвиги Клайва отчасти совпадают с Семилетней войной в Европе, а обширные приобретения лорда Уэльзли были сделаны во время войн с Наполеоном. При этом надо помнить, что Англия – не военная держава и в те времена не могла выставить многочисленную армию. Ведя европейские войны, она ограничивалась морскими операциями и для военных действий на суше выплачивала субсидию тому или другому союзному военному государству, обыкновенно или Австрии, или Пруссии.

Каким же образом удалось Англии, несмотря на ее слабость на суше, покорить большую часть Индии – громадную страну почти в миллион квадратных миль, населенную двумястами миллионов жителей? Как сильно должен был этот подвиг истощить военные ресурсы и казну Англии! А между тем истощения вовсе не ощущалось. Европейские войны ввели Англию в неоплатный долг; индийские – нисколько не увеличили национального долга и не оставили после себя тяжелых последствий.

Итак, в ходячем представлении, согласно которому из Англии в Индию отправлялась горсть солдат, которые, благодаря превосходству храбрости и умственного развития, завоевали всю страну, кроется какая-то неверность. В последнюю войну с мараттами (1818) у Англии, как оказывается, было в поле с лишком сто тысяч человек. Но каким же это образом! Ведь это было время крайнего истощения, последовавшего за великой наполеоновской войной! Возможно ли, чтобы три года спустя после битвы при Ватерлоо Англия снова вела обширную войну и содержала в Индии армию, гораздо большую той, какая была у лорда Веллингтона в Испании? Наконец, в настоящий момент Англия имеет в Индии под ружьем армию в двести тысяч человек. Как! Двести тысяч английских солдат, и Англия – не военная держава!

Вы, конечно, догадались, на какой факт я хочу указать. Индийская армия, как нам всем известно, состоит главным образом не из английских солдат, а из туземных войск. Из 200 000 только 65 000, или менее одной трети, – англичане, но и это отношение установлено со времени возмущения сипаев (1857), когда английский элемент войска был увеличен, а индийский сокращен. В эпоху мятежа в Индии было 45 000 европейских войск и 235 000 туземных, т. е. европейцы составляли менее одной пятой части. В 1808 году было 130 000 туземцев и только 25 000 англичан, то есть опять-таки менее одной пятой. То же отношение существовало и в 1773 году, в эпоху акта о регуляции (Regulating Act), когда британская Индия была впервые оформлена. Армия Ост-Индской компании состояла тогда из 9000 европейцев и 45 000 туземцев. Ранее этого европейцев было еще меньше, и они составляли около одной седьмой части войск; в самом же начале индийская армия представляла собою скорее туземную, чем европейскую силу.

Так, полковник Чини (Chesney) следующими словами начинает свой исторический очерк: «Первое основание армии Ост-Индской компании можно отнести к 1748 году, когда, по примеру французов, в Мадрасе был образован небольшой корпус сипаев для защиты этой колонии. В то же время был составлен незначительный европейский отряд из матросов, которых можно было отозвать с прибрежных кораблей, и из людей, заманенных вербовщиками в Англии и посаженных на суда компании».

В первых сражениях, установивших власть компании, при осаде Аркота, при Пласси, в ее войске сипаев было постоянно больше, чем европейцев. Заметим кстати, что мы не слышим вовсе, чтобы сипаи дрались плохо, или чтобы англичане выносили исключительно на себе тяжесть битв. Всякий, кому известно, с каким ребяческим восторгом английские историки предаются национальному тщеславию, не удивится, что, описывая эти битвы, они забывают о сипаях. Прочтите опыт Маколея о Клайве; везде вы встретите «имперский народ», «могучие сыны моря», «никто не мог сопротивляться Клайву и его англичанам». А между тем, раз мы допустим, что число сипаев постоянно перевешивало число англичан и что они не уступали последним в качествах солдата, то вся теория о превосходстве храбрости англичан должна рухнуть. Если мы допустим, что в тех сражениях, где неприятель был вдесятеро многочисленнее, один англичанин равнялся десяти туземцам, и то же самое должны мы сказать и о сипаях. Отсюда следует, что причина несомненной разницы между английскими войсками и их врагами заключалась не столько в расовых отличиях, сколько в дисциплине, в военной науке, а во многих случаях – и в лучшем предводительстве.

Заметьте, что Милль в своем кратком обзоре завоевания Индии не упоминает о естественном превосходстве англичан. «Два главных открытия, содействовавших покорению Индии, следующие: 1-е – слабость дисциплины туземных войск по сравнению с европейскими и 2-е – легкость передачи дисциплины туземцам, находящимся на европейской службе». Он присовокупляет: «Оба открытия были сделаны французами».

Даже если допустить, что англичане сражались лучше сипаев и что они принимали более деятельное участие в тех подвигах, которые совершили совместно, то все же это не дает права утверждать, что английская нация завоевала индийские нации. Эти нации были завоеваны армией, в которой англичане составляли в среднем не более одной пятой. Но обыкновенно не только преувеличивают долю участия в этом предприятии англичан, но искажают и самый подвиг. Из кого состояли остальные четыре пятых армии? Из самих туземцев! Ввиду этого нельзя даже сказать, что Индия была завоевана пришельцами, иноземцами; она завоевала сама себя. Если бы мы имели право олицетворять Индию, как мы олицетворяем Францию или Англию, то мы не могли бы сказать, что Индия была завоевана иноземным врагом; вернее было бы сказать, что она сама положила конец господствовавшей в ней анархии, подчинившись единичному правительству, хотя это правительство и находилось в руках иноземцев.

Но и это было бы ложно и неточно, как и вообще всякое выражение, исходящее из понятия об Индии, как о сознательном политическом целом. Истина в том, что Индии собственно не существовало ни в политическом, ни в другом каком-либо смысле. Индия того времени – это географический термин; потому-то она и была легко завоевана, точно так же, как Италия и Германия легко сделались добычей Наполеона: не было ни Италии, ни Германии, не было даже сильного итальянского или немецкого национального сознания. Германии не существовало, и Наполеон имел возможность противопоставлять одно германское государство другому; сражаясь с Австрией или Пруссией, он имел союзницами Баварию и Вюртемберг. Наполеон понял, что перед ним открыт легкий путь к завоеванию Центральной Европы, совершенно так же, как француз Дюпле (Dupleix) очень рано догадался, что путь к покорению Индии открыт для всякого европейского государства, обладающего в ней факториями. Он видел хроническую войну между индийскими государствами и понял, что вмешательство чужеземцев может создать между ними равновесие; он действовал согласно этому взгляду, и история европейского владычества в Индии начинается вмешательством французов в войну за наследство в Гайдерабаде, вспыхнувшую после смерти великого Низама Уль-Мулька (1748).

Подавление восстания сипаев в Мултане в 1858 году

Итак, прежде всего Индия не чуждалась иноземца, в ней не было сознания национального единства; говоря иными словами, Индии не было, и, следовательно, для нее не могло быть в точном смысле иноземцев. Параллельные примеры, как я указал, можно найти и в Европе. Однако если мы хотим действительно понять поразительный факт завоевания Индии при помощи армии сипаев, то должны помнить, что в Индии царила гораздо большая политическая мертвенность, чем в Германии лет восемьдесят назад. В Германии было очень мало пангерманского патриотизма, но в ней было (хотя тоже не бог знает сколько) патриотизма прусского, патриотизма австрийского, баварского, швабского! Наполеону удалось восстановить Баварию против Австрии, и ту и другую – против Пруссии, но он даже не пытался восстановить Баварию, Пруссию или Австрию против самих себя. Говоря яснее, Наполеон посредством договоров добивается того, что электор баварский поставляет контингент войск во французскую армию, которую император французов ведет против Австрии, но Наполеон не пытается даже создать наемную армию из немцев для завоевания Германии. Но если бы он поступал так, то перед нами была бы точная параллель тому, что делалось в Индии. Если вы хотите иметь на почве Европы гипотетическую параллель завоеванию Индии армией, состоящей из четырех пятых туземцев и одной пятой англичан, то вообразите себе, что Англия вторглась во Францию и, предложив хорошую плату, успела составить там армию из французов, – армию достаточно сильную, чтобы завоевать Францию. Самая мысль кажется вам чудовищной. Как, восклицаете вы, армия французов спокойно идет в сражение против Франции! Но если вы поразмыслите, то увидите, что отвлеченно это – вещь вполне возможная и могла бы осуществиться, если бы прошлое Франции было несколько иным. Мы можем представить себе, что во Франции никогда не возникало национального сознания; представить это тем легче, что еще в двенадцатом столетии не прекращаются войны между королем, царствовавшим в Париже, и королем, царствовавшим в Руане. Представим себе далее, что в различных частях Франции еще ранее установились иностранные правительства, то есть что Франция была завоевана раньше и в момент гипотетического английского вторжения находится под гнетом иноземных правителей. И нам нетрудно будет понять, что такая страна, привыкшая к чужеземным вторжениям, благодаря которым в ней постоянно возникают беспорядки, и война по найму сделалась выгодной профессией, наполнится профессиональными солдатами, готовыми поступать на службу любого правительства и биться против любого правительства, туземного или иноземного.

Таково именно было положение Индии. Не англичане первые ввели в ней иноземное владычество: оно там существовало до них. И мы в наших рассуждениях по этому вопросу обыкновенно исходим из совершенно неверного понятия. Гомогенное европейское общество, определенная территория, занятая определенной расой, одним словом, национальное государство нам кажется чем-то естественным и необходимым, хотя на самом деле это явление гораздо более исключительное, чем мы предполагаем. Все наши понятия о патриотизме и общественной добродетели вытекают из идеи о гомогенном обществе. В Индии же понятие о национальности являлось крайне смутным. Различие между национальным и иноземным, по-видимому, было утеряно. Мусульмане, вторгнувшиеся и наводнившие всю страну, начиная с одиннадцатого столетия, не были первыми ее завоевателями: до них мы видим в Индии смешение рас, господство одной расы над другой. Арийцы – народ, говоривший на санскритском языке и давший Индии, как творец браманизма, известную долю единства, – были сами завоевателями, и завоевателями, которым не удалось затопить и окончательно поглотить более древние национальности. В Европе древнейшая неиндогерманская раса почти исчезла и, во всяком случае, не оставила никаких следов в европейских языках; в Индии, обратно, этот древнейший слой повсюду проступает. Разговорные языки Индии не являются простым искажением санскрита, это – смесь санскрита с другими, более древними языками; языки же юга Индии не имеют ничего общего с санскритом. Браманизм, кажущийся с первого взгляда для Индии универсальным, оказывается при ближайшем рассмотрении неопределенным эклектизмом, придавшим вид единства разнородным, не имеющим внутренней связи, суевериям. Отсюда следует, что по отношению к Индии нет места тем предпосылкам, на которых зиждется вся политическая этика запада. Нет гомогенного общества, из которого возникает государство в собственном смысле слова. Чтобы убедиться в этом, даже нет надобности углубляться в столь отдаленное прошлое. Достаточно заметить, что со времен Махмуда из Газни (1001) в Индию постоянно вливается поток мусульман. Большинство правительств в Индии были мусульманскими еще задолго до Моголов, то есть до шестнадцатого века. Следовательно, еще с того времени в большинстве индийских государств национальные узы были порваны. Правительство перестало опираться на право. Государство утратило возможность апеллировать к патриотизму народа.

При таком положении дел то, что мы называем завоеванием Индии англичанами, можно объяснить, не прибегая к предположению, что туземцы Индии были ниже других рас или что англичане превосходят другие расы. Мы считаем долгом каждого человека сражаться с иноземцем за свое отечество. Но что такое отечество? Если мы разберем это понятие, то найдем, что оно может сложиться только тогда, когда человек вырастает среди общества, которое можно рассматривать как обширную семью, что он, естественно, считает свою родину матерью. Если же общество вовсе не имеет характера семьи, а слагается из двух-трех ненавидящих друг друга рас, если отнюдь не вся страна, а только деревня рассматривается как родина, то не вина туземцев, что у них нет иного патриотизма, кроме патриотизма деревни. Менять одно иноземное иго на другое совсем не то, что подпасть под иноземное иго впервые.

Обратив достаточное внимание на этот важный факт, заметим, что выражение «завоевание», когда мы его применяем к факту приобретения Ост-Индской компанией верховенства над Индией, не только слишком вольно, но и ведет к ошибке: оно побуждает нас ставить это событие в разряд событий, на которые оно вовсе не похоже. Как я уже говорил, выражение это каждый раз, когда его употребляют, требует самого точного определения, ибо оно может иметь различный смысл. Во всяком случае, оно может относиться только к деянию, совершенному одним государством относительно другого государства. Два государства ведут между собою войну; армия одного вторгается в другое, ниспровергает его правительство или, по крайней мере, предписывает ему такие унизительные условия, которые практически лишают его независимости, – вот завоевание в точном смысле слова. Следовательно, когда мы говорим, что Англия завоевала Индию, то мы должны предполагать, что нечто подобное произошло между Англией и Индией. Когда Александр Великий завоевал персидскую империю, была война между македонским государством и персидским, во время которой последнее государство было завоевано. Когда Цезарь завоевал Галлию, он действовал от имени Римской республики, занимал должность, на которую был назначен сенатом, командовал армией римского государства. Ничего подобного не было в Индии. Король Англии не объявлял войны ни Великому Моголу, ни набобам или раджам Индии. Английское государство могло бы и вовсе не принять участия в завоевании Индии, если бы ему не пришлось за это время пять раз вступать в войну с Францией. Эта последняя к тому времени уже создала в Индии значительные поселения, почему англо-французские войны переносились и в Индию, где связывались отчасти с войнами, которые вела Ост-Индская компания против туземных государств. Если мы хотим ясно понять природу явления, то должны игнорировать это обстоятельство, как совершенно случайное, и тогда увидим, что ничего подобного завоеванию в точном смысле слова в Индии не происходило. Купцы, жившие в некоторых портовых городах Индии, были почти вынуждены среди анархии, вызванной падением империи Могола, приобрести военный облик и употребить в дело войска; с помощью этих войск они стали приобретать территорию за территорией и приобрели наконец почти всю Индию; эти купцы были англичане, и часть их армии, хотя и незначительная, состояла из англичан.

Итак, мы видим, что занятие Индии – не завоевание извне, а скорее внутренний переворот. В силу общего закона в каждой стране, где правительство ниспровергнуто и царит анархия, должна начаться борьба между уцелевшими организованными силами, причем наиболее могущественная из них учреждает правительство. Во Франции, например, после падения дома Бурбонов в 1792 году, новое правительство было создано главным образом влиянием парижского муниципалитета; когда несколько лет спустя правительство это возбудило неудовольствие, его заменили военным правлением Наполеона. Индия около 1750 года находилась в состоянии анархии, которая была следствием разложения империи Могола, начавшегося по смерти Аурунгзеба в 1707 году. По всей громадной территории власть империи постепенно утрачивается, и упомянутый закон входит в силу. Меньшие организованные силы начинают повсюду объявлять себя верховными. То были чаще всего, согласно обычаю Индии, наемные банды солдат, предводительствуемые или каким-нибудь провинциальным губернатором упадающей империи, или авантюристом, которому удалось стать во главе их, или, наконец, каким-нибудь уцелевшим местным государством, существовавшим еще до установления владычества Могола и никогда ему вполне не подчинявшимся. Так, гайдерабадское правительство было основано сатрапом Великого Могола – Низамом, майсарское – мусульманским авантюристом Гайдер-Али, выдвинувшимся благодаря своим военным способностям, а мараттская конфедерация правителей, во главе которой стояли Пейшвы, была браминской, а не мусульманской державой и представляла собою старую Индию до времен Могола. Но все эти державы равно отстаивали себя помощью наемных войск и жили в таком состоянии хронической войны и взаимного грабежа, какой вряд ли переживала Европа когда-нибудь со времени разложения Каролингской империи.

Такое положение дел было особенно благоприятно для возникновения новых государств. При других обстоятельствах завоевание требует наличности того, что можно назвать основным капиталом. Никто не может его осуществить, если не располагает признанной властью и армией. Здесь же дело обстояло иначе. У Гайдер-Али были только голова и правая рука, и он сделался султаном майсарским. Наемные армии можно было найти везде; они были к услугам всякого, кто мог платить или импонировать им, а тот, кто командовал наемной армией, был равен самым могущественным властителям Индии, потому что при падении власти единственной силой остается военная сила.

К категории таких местных сил Индии, которые при этих исключительных обстоятельствах могли с надеждой на успех домогаться власти, принадлежали также купцы, имевшие фактории в портовых городах. Правда, они были иноземцы, но в Индии это не делало никакой разницы, так как там большинство ее правительств были иноземными; иноземцем был и сам Великий Могол. Много риторических похвал расточалось перед чудесной судьбой Ост-Индской компании. Правда, в известном смысле она была удивительна; подобной судьбы история не знала, и поэтому никто из современников не мог предсказать ее. Но она не была непостижима в том смысле, что ее трудно объяснить или что нельзя отыскать определенной ее причины. Ост-Индская компания имела хороший капитал для начала: она обладала мощью денег, у нее были две или три крепости, она господствовала на море и пользовалась тем преимуществом, что являла собою корпорацию лиц и, следовательно, не подвергалась опасности быть убитой в сражении или умереть от лихорадки. Мы не особенно удивляемся, когда какое-нибудь одно лицо делается повелителем обширной территории только потому, что это случалось часто, а между тем по существу это гораздо удивительнее. Младший сын бедного дворянина Корсики, властвующий над большей частью Европы, должен гораздо больше удивлять нас, чем завоевание Индии Ост-Индской компанией. Бонапарт не имел ничего: ни друзей, ни денег – и успел в двадцать лет не только достичь высшей власти, но и утратить ее. Точно так же возвышение Гайдер-Али или Сциндиаха и других авантюристов было удивительнее и требовало более благосклонности фортуны, чем возвышение Ост-Индской компании. На основании этих сопоставлений вы замечаете, что я желаю отнести это событие к иной категории, чем та, к которой его обыкновенно относят. Оно не было завоеванием одного государства другим. Оно не было событием, в котором были замешаны непосредственно два государства; оно стояло вне ведения министерства иностранных дел. То был внутренний переворот в индийском обществе, – переворот, который можно сравнить с одной из тех внезапных узурпаций или coups d’etat, которыми завершается обыкновенно период смут. Представим на минуту, что достигшие власти купцы были не иностранцы, и это нисколько не изменит природы событий. Мы можем предположить, что известное число парсийских купцов в Бомбее, желая прекратить анархию, стеснявшую их торговлю, устраивают на свои средства крепости и собирают армию и что затем им удается заручиться способными полководцами. В таком случае они могли бы одержать победы при Пласси и Буксаре, исторгнуть у Великого Могола диван или финансовое управление провинции и таким образом положить начало империи, которая с течением времени распространилась бы по всей Индии. Здесь перед нами было бы то же самое событие, но в его истинном свете. Мы признали бы его внутренним переворотом, следствием естественной борьбы, в которую вступает всякое общество с целью положить конец раздирающей его анархии.

В таком событии мы не находили бы ничего чудесного, а между тем усиление Ост-Индской компании было еще гораздо менее чудесным, ибо Компания была тесно связана с Европой и могла располагать при своих военных операциях европейской военной наукой и дисциплиной. Тот самый француз Дюпле, который так ясно выразил теорию завоевания Индии, понял, что туземные армии не могли ни на минуту устоять против европейских войск, и вместе с тем ясно видел, что туземец Индии был вполне способен воспринять европейскую дисциплину и сражаться не хуже европейца. Вот в чем заключался талисман, которым обладала Компания и который дал ей возможность одержать верх над индийскими государствами; он заключался не в каком-либо физическом или нравственном превосходстве, как многие англичане любят воображать, а в дисциплине и военной системе, которую оказалось возможным передать туземцам Индии.

Сверх этого Компания обладала еще одним важным преимуществом. Хотя она, конечно, не была представительницей английского государства, но связь ее с Англией была для нее в высшей степени полезна. Правда, она должна была сама добывать деньги и людей для завоевания Индии, но в качестве Chartered Company обладала монополией английской торговли с Индией и Китаем, и потому в делах ее были заинтересованы и английское правительство, и парламент. Несколько раз случалось, что война, помощью которой Компания приобретала индийские территории, в глазах английской публики носила характер войны между Англией и Францией и встречала горячее сочувствие со стороны нации.

Это факт первостепенной важности, хотя на него часто не обращалось должного внимания. Началом английского завоевания Индии послужила не ссора между Компанией и каким-нибудь туземным государством, а попытка французов, вмешавшись в вопрос о гайдерабадском престолонаследии (войны 1746–1748, 1750–1761), овладеть Деканом и уничтожить английские поселения в Мадрасе и Бомбее. Первым военным шагом Англии была защита от нападения французов, и с того времени в течение без малого семидесяти лет, то есть до окончания войны с Наполеоном, войны англичан в Индии постоянно имели в большей или меньшей степени характер оборонительных войн против Франции. Вот почему эти войны, хотя они и не велись от лица или за счет государства, казались в известной мере национальными, очень близко касавшимися Англии. Ввиду этого войска Компании получали значительную помощь от королевских войск, а с 1785 года, когда генерал-губернатором сделался лорд Корнваллис, из Англии постоянно посылался тот или другой выдающийся государственный человек для заведования политическими и военными делами Индии. Нападки на Компанию в парламенте, вотум порицания лорду Клайву обвинения против Уоррена Гестингса, последовательные министерские проекты урегулирования дел Компании, из коих один, в 1783 году, взволновал весь политический мир Англии, – все эти вмешательства содействовали тому, чтобы придать индийским войнам англичан характер национальных войн и отождествить Компанию с английской нацией. Таким образом, Компания фактически пользовалась кредитом и влиянием первоклассной европейской державы, хотя эта держава мало участвовала в войнах, посредством которых Компания приобретала территории.

Слова «удивительный», «необыкновенный» часто применяются к великим историческим событиям, и нет события, к которому они применялись бы чаще, чем к завоеванию Индии. Событие может быть, в известном смысле, удивительным или странным и вместе с тем легко объяснимым. Завоевание Индии очень необыкновенно в том смысле, что ничего подобного ранее не бывало, и потому ничего подобного не могли ожидать те, которые в течение первого полутора столетия управляли делами Компании. Без сомнения, ни Джоб Чарнок (Job Charnock), ни Джозия Чайльд (Josiah Child), ни губернатор Питт (Pitt) в Мадрасе (дед великого лорда Чатама), ни майор Лоренс даже и не мечтали, что их потомки когда-нибудь ниспровергнут власть Пейшвы из мараттов и даже самого Великого Могола. Но это событие отнюдь не является удивительным в том смысле, что трудно отыскать причины, которыми оно было вызвано. Припомним прежде всего, что авторитет власти в Индии вследствие падения могольской империи был ниспровергнут, что там все ждало тех рук, которые примут эту власть, что повсюду авантюристы всех родов создавали империи, – и мы не найдем ничего удивительного в том, что купеческая корпорация, обладавшая деньгами для содержания наемной силы, успешно соперничала с этими авантюристами и одержала верх над своими соперниками при помощи английской военной науки и английских военачальников; это тем более естественно, что эта Компания могла всегда опираться на авторитет и силу Англии и управлялась постоянно государственными людьми Англии.

Из всего, мною сказанного, видно, что завоевание Индии не было вовсе завоеванием в обыкновенном смысле слова, ибо оно не было деянием государства и было выполнено армией и деньгами, не принадлежащими государству. Я указал на это с тем, чтобы уничтожить ни с чем не сообразное представление, что Англия, оставаясь невоенной державой, не ощущая истощения и не делая значительных затрат, завоевала Индию, то есть страну, равную по населению Европе и отстоящую на расстоянии многих тысяч миль. Противоречие это объясняется просто. Англия не совершила завоевания Индии в строгом смысле слова. Известное число англичан, которым пришлось жить в Индии в эпоху падения империи Могола, были настолько же счастливы, как Гайдер-Али и Рунджит Синдхья, и потому достигли верховной власти.

По своему фактическому результату событие это равносильно завоеванию Индии Англией, ибо теперь, когда процесс завершен, с упразднением Ост-Индской компании королева Виктория сделалась императрицей Индии, и секретарь по индийским делам является членом английского кабинета, заседает в парламенте и ответствен за управление этой империи. Англия, как государство, этого приобретения не делала, оно само ей досталось. Здесь мы видим воплощение того общего принципа, который, как я указывал выше, управлял со времен Колумба всеми колониями европейцев вне Европы. Как бы они ни были далеки, как бы ни были велики их успехи, они никогда не были в состоянии с самого начала свергнуть с себя свою европейскую гражданственность. Кортес и Писарро раздавили найденные ими в Америке правительства. Почти без всякого усилия они повсюду установили свое верховенство. Им удалось уничтожить в Мексике власть Монтесумы, но они не могли даже мечтать противиться власти Карла V, находившегося по другую сторону Атлантического океана. Благодаря этому все, что ни завоевывали они благодаря своей неудержимой дерзости и силе, – все немедленно, словно по праву, было конфисковано Испанией. То же самое случилось и с англичанами в Индии. После 1765 года Ост-Индская компания номинально заняла высокий пост в империи Великого Могола. Английский парламент издает указ, что всякое территориальное приобретение, которое может быть сделано Компанией, должно находиться под его контролем. Имя Великого Могола почти не упоминается в прениях, и, по-видимому, никто не интересуется, согласился ли он, чтобы управление его провинций – Бенгала, Бихара и Ориссы – находилось под контролем иноземного правительства. Компания являлась одновременно частью двух государств. Она была Компанией, подчиненной хартии английского короля, и в то же время диваном, подчиненным власти Великого Могола. Она низложила власть Великого Могола, как Кортес низложил Монтесуму; но она кротко передала все свои необъятные приобретения под контроль Англии и наконец, в 1857 году, по прошествии ста лет после битвы при Пласси, подверглась упразднению, уступив Индию английскому правительству.