I

Казалось, еще совсем недавно работал в Полянске, а столько лет с той поры минуло.

Да, да, я тот самый Максимов, бывший оперуполномоченный уголовного розыска Полянского райотдела милиции. Теперь я — начальник отдела по борьбе с преступлениями против личности Управления уголовного розыска области.

Одно название отдела выговорить непросто, а что уж говорить о работе. Поверьте, не хвастаюсь, и цену себе не набиваю. Звание — майор милиции. Если честно, то и в мыслях никогда не держал, что буду работать в областном аппарате, да еще и возглавлять столь непростую службу. Получил двухкомнатную квартиру, забрал из деревни матушку, хватит ей одной на старости лет в деревне мыкаться, случись что — как потом людям в глаза смотреть. С женой Наташей разменяли второй десяток совместной жизни. Кроме дочки Нади у нас родился сын Сергей, который ходит во второй класс и уже мозгует пойти по стопам отца. Но это пока лишь детские мечтания, хотя как знать — учится неплохо, а по вечерам спешит в детскую спортивную секцию, где осваивает приемы самбо и карате. Характером настойчив, жена говорит, весь в меня. Ничего плохого в этом не вижу. Квартира, конечно, маловата, но, думаю, что со временем и эта проблема разрешится, а пока потерпеть можно, если к тому же учесть, что дома меня совсем редко видят.

Мать, Мария Петровна, рада, что сынок по службе пошел круто вверх, но, как и каждая мать, остро переживает за меня. Жизнь-то вон как перевернулась. Столько появилось всевозможных неурядиц и криминальных разборок, кончающихся гибелью людей. Вот с этой «мишурой» моей службе и приходится разбираться.

На работу хожу обычно по тихой улочке. Пока неспешно дойду, обо всем передумаю: что предстоит за день решать, чем заниматься. Форму почти не ношу, но сегодня пришлось одеть, так как провожу селектор и не исключено, что меня удостоят присутствием генерал и начальник Управления уголовного розыска.

В это утро иду как всегда не торопясь, думаю о том о сем, однако у троллейбусной остановки решил все-таки пару остановок подъехать, чтобы перед селектором на свежую голову поизучать некоторые отчетные справки из райотделов. На остановке никого, «час пик» наступит не раньше как минут через сорок. Стою себе преспокойно и жду троллейбус. Ночью прошел небольшой дождик. Погода хоть и осенняя, но теплая, благодатная, в помещение совсем не хочется. Вижу, к остановке вихляющей походкой приближается мужичок лет пятидесяти с гаком. Другие люди стали подходить. Лицо у мужичка сплошь в красно-синих прожилках, в сумке позвякивают пустые бутылки. Ясно, что у него с утра одна забота — как бы побыстрей опохмелиться. В своей милицейской форме я ему будто на больную мозоль наступил. А возможно, мне лишь почудилось. Форму-то, повторюсь, одеваю редко, и в этот раз мне казалось, что все смотрят только на меня, причем критически оценивают, каждый о чем-то соображает. Может быть, я ошибался, и просто срабатывало мое воображение. Мужичок же тем временем остановился, с трудом запалил от спички потухший, почти прилипший к губам окурок сигареты, и уставился на меня как на невидаль какую-то. Кивнув собравшимся, трескучим голосом изрек:

— Ты, глянь, такой молодой, а уже… майор милиции. — Вроде послышалось, что он при том ввернул матерное слово, но я был так занят собственными мыслями, что не сразу сообразил, о чем это он. А люди с интересом смотрели то на меня, то на мужичка с бутылками. «Ну и ну, — подумал я. — И чего буробит, алкаш несчастный, чем помешало ему мое милицейское спецзвание?» Хотел «повоспитывать», но тут подошел троллейбус, и я решил не терять времени на спившегося остряка — селектор важнее. Выпивоха, по всей видимости, уже и сам позабыл, что брякнул секунду назад в мой адрес, да и спешил к тому же в гастроном сдать посуду.

Ехал и думал. Обидно вообще-то, что столько нелицеприятных слов порой приходится выслушивать. «Мент», «легавый», «мусор» — чего в этом хорошего? Понимаю, что это прежде всего относится к тем нерадивым работникам, кто своими поступками дискредитирует милицию. Вот за них и краснеешь. Но все равно к этой несправедливости я всегда относился и отношусь болезненно.

Вскоре троллейбус остановился около длинного университетского корпуса. Я вышел и завернул за угол четырехэтажного дома и вскоре вошел в дверь серого строения («Серый дом», так в городе называют милицейское областное управление). Он и на самом деле внешне выглядит непривлекательно.

Поднявшись по полукруглым ступенькам, остановился перед молодым сержантом милиции и показал служебное удостоверение. Сержант молод, энергичен, документы проверяет у каждого входящего. «Правильно делает, — подумал я. — В УВД бывает столько разных посетителей, что всякое может случиться». На третьем этаже открыл дверь, зашел в небольшой кабинет и сразу же уткнулся в подготовленные к селектору справочные материалы. Этот день начался в обычном рабочем ритме, кроме, конечно, случая на троллейбусной остановке. Да-а, не думал, не гадал, что именно с этого дня для меня начнутся такие проблемы и испытания, о которых я в жизни не помышлял.

 

II

Селектор начался, как всегда, ровно в восемь тридцать утра. Я вздохнул с облегчением, когда увидел своего шефа, полковника милиции Грузнова Андрея Нифентьевича (к его отчеству никак не могу привыкнуть) без генерала Махинова. «Слава Богу», — подумал про себя. Вообще-то и шефу пора бы мне в этом деле больше доверять, но уж таков он, мой наставник — все любит доводить до логической «кондиции». Недавно он мне с неудовольствием высказал:

— Ну чего ты все время стараешься быть этаким добреньким и сладеньким. Только и слышишь — «убедительно прошу, будьте любезны, сделайте одолжение, Андрей Николаевич»… А этот Андрей Николаевич завалил раскрываемость, преступность в районе подскочила дальше некуда! А ты с ним цацкаешься… Да я бы уважаемого так отчехвостил по селектору, что он ночами бы не спал, а шевелил мозгами, как немедленно исправить положение. Между прочим, и другим было бы неповадно, тоже пусть на досуге мозгуют, что к чему. — Грузнов укоризненно качал головой, всем своим видом показывая, что в моем нынешнем должностном положении главное не только суметь раскрыть тяжкое преступление, но и научиться руководить, заставить подчиненных крутиться «как белка в колесе», не забывая, что среди них немало бездельников, которые вкалывать по доброй воле абсолютно не желают. Им лишь бы зарплату вовремя получать да пыль в глаза пускать, рассуждая о неимоверных трудностях и лишениях службы. Вот раньше, вспоминал он, хоть и штаты были куда меньше, зато как люди работали, какова была от них отдача! Грузнов при этом вздыхал и чмокал губами.

На замечания шефа я не обижался, понимал, что руководитель областного масштаба из меня пока слабый. Да и в самом деле, — размышлял я, — к чему эти телячьи нежности, тем более, по селектору? Кого это касается, наверное, после моих нравоучений не только посмеиваются, но и вовсю надо мной же издеваются. Хотя сам помню: как, бывало, сверху за что-то накрутят, так сразу оборотов в работе прибавляли. Но я отвлекся, пора перейти ближе к делу.

Итак, только я по селектору разговорился, как раздался звонок от генерала. Этот звонок ни с каким другим не перепутаешь. Пришлось извиниться перед невидимой аудиторией и на время прерваться. Едва я взял трубку, Грузнов тут же занял мое место и повел селекторное совещание.

— Слушаю, товарищ генерал, — ответил как можно спокойней.

— Вы чем там занимаетесь? — Голос начальника УВД был не то чтобы недовольным или злым: нет, генерал умел держать себя в руках, он казался скорее расстроенным, будто его обидели.

— Провожу селектор, — сказал, не понимая, к чему вопрос, ведь генерал знал, что по понедельникам у нас селектор. Сам, между прочим, внес предложение.

— Грузнов с вами?

— Так точно.

— Пусть он ведет, а вы быстренько зайдите ко мне. Через пару минут я был в его кабинете. Как раз сдавал дежурство начальник дежурной части. В руках у него несколько толстых журналов, подготовленные справки по оперативной обстановке за прошедшие сутки. Увидев меня, генерал вышел навстречу.

— Значит так, — сказал, остановившись и внимательно paзглядывая меня, будто стараясь лучше понять, что я собой представляю и можно ли мне доверить важное дело. — Полчаса назад по дороге на работу убит директор фирмы «Надежда», некто Рюмин, — произнес он четко, словно молотком вколачивая гвозди. Хотел что-то добавить, но зазвонил прямой телефон от главы областной администрации. Я об этом догадался потому, что наш всегда такой невозмутимый и сдержанный генерал вдруг круто повернулся, спешно подошел к столу и не взял, а прямо схватил телефонную трубку.

— Слушаю, Иван Семенович, — ответил услужливо (я был прав). Генерал весь внимание, стоит, будто манекен в витрине магазина. Бросив на меня и на дежурного косой взгляд, несколько расслабился, повернулся лицом к старинным часам с боем, что стояли в углу кабинета, видно сообразив, что не следовало бы так наглядно демонстрировать при подчиненных свое послушание перед областным начальством. Для нас-то он был, есть и будет — генерал, перед которым мы сами должны вытягиваться в струнку. Чувствовалось, что разговор не из приятных. Махинов отвечал коротко, сжато.

— Да, да, минут сорок назад… Перед светофором, в машине… в упор из обреза. Водитель отделался испугом… Без охраны? Не знаю, но разберусь и доложу. Следственно-оперативная группа выехала… Слушаюсь, сделаю как сказали… — Положив трубку, тяжело вздохнул, какое-то время стоял неподвижно, видимо, прокручивая в голове то, о чем только что говорилось, затем быстрым шагом подошел ко мне. Теперь он уже не разглядывал меня, а говорил, отводя взгляд в сторону, будто домысливая о чем-то своем, меня не касающемся.

— …Значит, убит фирмач Рюмин в упор из обреза на дорожном кольце в Юго-Западном. Разговор со Скоркиным слышал?

Я кивнул.

— Тогда делай выводы, что это за убийство. Быстро свяжись с Тереховым из следствия, возьми кого потолковее с экспертно-криминалистического отдела, и, как говорят, одна нога тут, а другая — там. — Генерал разговаривал со мной то на «вы», то на «ты». Разнозвучно затрещали телефоны. — Все, поезжай, жду результатов, — договорил он, снимая трубку «вертушки» (телефона для руководителей области высокого ранга).

В кабинет заглянул секретарь приемной и попросил генерала взять трубку — звонил мэр города, желавший знать подробности убийства Рюмина. Генерал от секретаря отмахнулся.

По всей видимости, Махинову смерть Рюмина принесла в это утро немало нервотрепки. Весть об убийстве распространилась так быстро, будто кто-то специально по городу растрезвонил. Сколько же у него оказалось друзей и покровителей! Звонили из городской и областной администраций, из разных АО, фирм и банков, близкие и знакомые. Все вдруг вспомнили о начальнике УВД, просили, чтобы он рассказал подробности убийства, утешил, успокоил. Генерал не понаслышке знал, что Рюмин и сын главы администрации области имели не только деловые связи, но и общались не хуже иных самых близких родственников. Звонок старшего Скоркина был далеко не случаен. Теперь он будет проявлять особый интерес к ходу расследования, точно кроме данного случая важней в жизни органов внутренних дел области больше ничего не существует.

Я между тем быстро спустился в свой кабинет, взял блокнот и ручку, затем зашел в ЭКО, но начальник отдела сказал, что эксперт Дунаев уже ждет внизу. Вновь отвлекать Грузнова от селектора не стал, приеду — доложу подробно. Все время голову сверлила мысль, что убийство заказное. Рюмин фирмач крупный, с кем-то что-то не поделил или кому-то встал поперек дороги. Но это лишь догадки, мысли. Если так, то вычислить киллера будет далеко не просто. Такие убийства теми, кто их совершает, основательно продумываются, при этом предпринимается все, чтобы следствию не за что было уцепиться. У входа в УВД стоял УАЗ, члены следственно-оперативной группы дожидались меня в машине. Поздоровавшись, я сел на заднее сидение рядом с Тереховым.

 

III

Прибывшие на место происшествия работники милиции никого из любопытных к машине с убитым не допускали. Старшина дорожно-патрульной службы регулировал движение автотранспорта. Около иномарки «Вольво» с разбитыми боковыми стеклами стояли начальник районного отдела милиции подполковник Кучин и прокурор района Корнеев. Нашего приезда ждали. Начальник милиции в общих чертах доложил о случившемся, сказав, что судмедэксперт вызван и скоро прибудет, кинолог уже был, но собака след потеряла, потому что убийца скрылся на машине.

Не знаю кого как, но лично меня каждый осмотр места происшествия, особенно с гибелью людей, всегда волновал. А тут такой из ряда вон выходящий случай. Подошли к машине, открыли правую переднюю дверцу, осмотрели кособоко привалившийся к сиденью труп Рюмина, вернее, то, что с ним стало. Лицо убитого не для слабонервных: сплошное кровавое месиво, череп разбит, шлепки мозгов на сиденье и по бокам машины. По всей видимости, преступник стрелял картечью и в упор. Сбоку, на бордюрном камне, обхватив голову руками, сидел водитель и стонал. Это он после случившегося вызвал по «02» милицию.

Дунаев занялся осмотром и фотографированием трупа и автомашины, а я с Тереховым (позже расскажу о нем более подробно, так как нам пришлось работать напару по одному преступлению до перевода в областное УВД) беседовали с очевидцами, водителем, чтобы составить относительно полную картину случившегося утром преступления. Для оперативности разделились так: я с Кучиным, а Терехов с прокурором Корнеевым. Кучин возмущался, что убийство было совершено, когда люди шли на работу, — убийца как бы в назидание всем продемонстрировал особую наглость и жестокость — мол, любого, кого это будет касаться, ждет подобная участь. Мне нечего было возразить начальнику милиции — преступник действовал не только нагло, но и уверенно. Чувствовалось, что все хорошо заранее обдумал. А вот конкретных свидетелей трагедии почти не было. Не исключаю, что кое-кто просто побоялся иметь с нами дело. В таких случаях обычно играет роль страх и нежелание людей вступать в контакт с милицией. Те, кто нас дождался, единодушно отметили, что машина с Рюминым остановилась на красный свет, стекло с его стороны было опущено, и сам он нападения не ожидал. Других машин, как с одной, так и с противоположной стороны, почти не было. Преступник поджидал Рюмина, привалившись к дереву, изображая из себя пьяного. Как только машина остановилась, почти сразу раздались выстрелы из обреза. Пока люди разобрались, что к чему, убийца успел перебежать дорогу, сесть в ожидавшие «Жигули» и уехать в обратном направлении. Куда потом свернул — неизвестно. Каков из себя? Среднего роста, в сером плаще и в темных очках. На голове фуражка с коротким козырьком. Может, и повторюсь, но лично у меня теперь не было ни малейшего сомнения в том, что убийца заранее основательно все продумал и подготовился к преступлению. Им до минут был изучен график постоянного маршрута поездок Рюмина на работу. Не случайно выбрано именно это место для убийства. Здесь, на кольцевой развязке, перед светофором водители или останавливают машины или движутся на зеленый свет с минимальной скоростью. Автодорожная развязка была для преступника выгодна и удобна. Тут не выставлялся пост ГАИ, зато скрыться можно было в любом направлении.

Прибыл судмедэксперт и занялся своим делом. Ко мне подошел Дунаев и показал пыж, найденный под сиденьем водителя. Я осторожно его разгладил. Это был лист из книги-песенника, страницы сто девятнадцатая и сто двадцатая. С одной стороны листа — ноты песни «Чайка» из кинофильма «Моряки», с другой — текст песни. Я подал измятый лист Терехову. Тот взял и стал вместе с Корнеевым внимательно рассматривать.

— Надо же! — воскликнул Терехов. — Песня-то моя любимая. Как-никак, — повернулся он ко мне лицом, — а три года отслужил на Балтике… И чья-то злая рука вбила в гильзу вместо пыжа. Печально, но факт.

— Кто же он, — вздохнул Корнеев. — Моряк или любитель песен? Рецидивист или алкаш, а может, наркоман? Тот мать родную за наркоту запросто угробит. Найти песенник непросто. Тиражи таких книжек выпускались в десятки, а то и сотни тысяч экземпляров. Но сбрасывать это со счетов нельзя. Надо узнать время и место издания песенника, покопаться в библиотеках, домах культуры, глядишь, и повезет. Чем черт не шутит?

— Маловероятно, — усомнился Кучин. — Это что иголку в стоге сена искать.

— Такие песенники, кстати, есть во многих семьях.

— Проблема не из простых, — поддержал я Корнеева, — но ведь и не отмахнешься — улика весомая. Из обреза с этим пыжом убит Рюмин.

Дунаев, забрав у Терехова страничку, стал о чем-то разговаривать с судмедэкспертом. Начальник милиции и прокурор еще раз осмотрели машину. В моей же голове рой мыслей, вопросов, пока что, к сожалению, безответных. Как только осмотр закончится, надо послушать мнение каждого. Кому все-таки было выгодно убрать Рюмина? Кто заказчик, а кто исполнитель? Почему в это утро Рюмин ехал на работу без охраны? Интересуясь по долгу службы жизнью крупных коммерсантов, я знал, что при поездках их обычно сопровождает вооруженный телохранитель. За это он получает деньги, и немалые. Между прочим, есть охранники из числа ранее судимых. Об этом не мог не знать киллер. В данном случае он должен был или идти на риск, или подстраховаться. Но как и с чьей помощью? Безусловно, надо всесторонне разобраться с водителем и охранником. Кто они, каковы их жизненные пути-дороги? Сегодня же следует дать объявление о случившемся по радио, сказать о полученных приметах убийцы, назвать телефоны для справок. Не может быть, чтобы кто-то не видел преступника, его машину, детали и подробности убийства. Справа от кольцевой развязки несколько многоэтажек, с балконов и из окон площадь хорошо просматривается. Попросил Кучина направить сотрудников для опроса жильцов всех близлежащих домов.

Подошли Терехов, Корнеев, Дунаев и судмедэксперт. Обменялись мнениями. Они у нас мало чем отличались. Подъехала машина, и труп отправили на экспертизу. Вскоре уехал прокурор. А мы возвращаться в УВД не спешили, полагая, что подойдет кто-то из очевидцев. Однако никто не подходил. От полковника Грузнова поступил сигнал: после осмотра места происшествия всем членам следственно-оперативной группы явиться к нему в кабинет. Грузнов предупредил, что на совещание прибудет начальник департамента административных органов областной администрации Сушков. Что ж, мы с Тереховым (я ему рассказал об услышанном разговоре главы администрации области с генералом) и не ожидали другой реакции. Работать спокойно нам не дадут. Это уж точно.

 

IV

Предыстория моего перевода в УВД была непростой. Осенью прошлого года меня неожиданно вызвали в кадры УВД. Вначале со мной беседовал начальник Управления уголовного розыска Грузнов, потом заместитель начальника УВД по кадрам Елфименко, а ближе к вечеру — сам генерал Махинов. О причине вызова я толком ничего не знал до тех пор, пока наш куратор-кадровик не раскрыл секрет: подбирают кандидата на должность начальника отдела Управления уголовного розыска. Казалось бы, ну как тут мне не уцепиться за это предложение, все-таки город — не село. Но в город я не стремился, и предложение воспринял без особого энтузиазма. В общем, попросил генерала, чтобы меня, если можно, оставили в райотделе, так как в Полянске принесу больше пользы. Но именно отказ сыграл обратную реакцию. Неожиданно для меня генерал стал уверять, что не боги горшки обжигают, и все мои сомнения старался развеять, вселить уверенность. При этом не раз ссылался на себя: тоже из села, рос без отца, и лиха хватил не меньше других. Этим меня в конце концов убедил. Вызвав кадровика, Махинов приказал подготовить приказ о переводе.

Приехал домой, а там уже обо всем знают, и меня, как именинника, сослуживцы и знакомые поздравляют. Грустно было расставаться с прежней работой и товарищами, многие из которых стали для меня как родные.

Однако время шло, а выписка из приказа о переводе почему-то задерживалась, и День милиции я встречал в Полянске.

Десятого ноября встал по привычке рано. Седьмой час, а на улице темным-темно. Стараясь не разбудить детей, надел спортивный костюм, нащупал ногами на паласе тапочки и осторожно вышел в соседнюю комнату. Дети спали, жена встала чуть пораньше и колготилась на кухне — сегодня на праздничный обед придут гости, и ей надо успеть подготовиться. Но от моей помощи Наташа, как всегда, отказалась. Она вообще меня в домашних делах щадит. Вот такая она у меня заботливая.

Вышел во двор. Сверху падал легкий снежок. Его пока мало, и он, будто играясь, не спешит улечься на землю. Безветренно. Деревенская тишина со скрипами, навозным запахом, петушиными переливами. Хотелось помечтать, порадоваться жизни. Дом, в котором я живу, стоит на небольшом взгорке. Со двора хорошо просматривается восточная кромка неба. Она в это утро была абсолютно чиста, будто за ночь ее старательно вымыли. Цвет утренней зари нежен и ласков, а весь нижний, от земляной кромки, просвет, напоминал разлив большой, схваченной перволедком, реки. Зато чуть выше просвета, грузно придавливая небесную белизну, громоздились мрачные, иссиня-темные каскады облаков, больше походившие на крутые изломы берега реки.

Звезды гасли, исчезая в небесной сини, небольших проемах облаков. Желтая, выщербленная половинка месяца то беззащитно пряталась за холодными облаками, то появлялась в просветах и вновь исчезала. Наступал новый день.

Настроение — слов сразу не подобрать! С детства люблю все первое: замерзшие лужицы с похрустывающим стекловидным ледком, первый снежок, первый гром, первоцвет в садах, неподвижный запах лугового разнотравья. Но размечтаться не пришлось — в открытую форточку крикнула жена: к телефону! Звонила землячка Ольга Петрина. Поздравив с праздником, сказала, что придет с кавалером, как и договорились, часам к двум дня. Я не возражал, так как и сам хотел поближе познакомиться с ее ухажером. Кроме них в гости придет Дорохов с женой и детьми. Дорохов, если помните, мой шеф-наставник, бывший начальник розыска.

С Олей мы вместе росли и учились. После школы она окончила лесотехнический институт и три года отработала по распределению на Дальнем Востоке. Но заболела мать и ей пришлось возвратиться домой. С трудоустройством не ладилось, вот тогда-то я и предложил ей работу в милиции в должности инспектора по делам несовершеннолетних. Оля — дивчина крепкая, воспитывалась с братом без отца, трудностей хлебнула немало. Посоветовавшись с матерью, согласилась и через несколько месяцев стала сотрудником милиции. Теперь она старший лейтенант, форма ей идет, службой довольна. Осталось устроить семейную жизнь и погулять на ее свадьбе.

День обещал быть спокойным, добрым, радостным. Чего греха таить — так мало их, к сожалению, выпадало на время моей милицейской службы. Но как верно говорят, человек предполагает, а жизнь, обстоятельства жизни располагают. Только сели завтракать, раздался звонок. Мне этот звонок сразу не понравился — какой-то резкий, неприятный. В общем, как в воду глядел — дежурный нудным голосом передал, что объявлен сбор всего отдела. До работы не больше десяти минут пешего хода, и вскоре я уже сидел в кабинете Дорохова (Кирьянов теперь на пенсии, а мой шеф занял должность начальника районного отдела милиции), от которого узнал, что в лесопосадке вдоль автотрассы на Ростов обнаружено четыре трупа с множеством ножевых ранений. Все обезглавлены.

На место происшествия выехали сразу же, едва подъехал районный прокурор. Он у нас давнишний, как работал, так и работает. К нам, сотрудникам милиции, относится, я бы сказал, с некой пренебрежительностью, будто мы «некондиционные». В свое время я лично испытал это на себе. Кирьянов умел с ним ладить, а у Дорохова отношения не складывались. Перед отъездом Дорохов доложил о случившемся в дежурную часть УВД.

До автотрассы на машине минут двадцать, не больше. Обычно этот участок дороги проезжаешь незаметно, но как же томительно долго километры тянулись в это утро. Наконец свернули на трассу и вскоре увидели инспектора дорожно-патрульной службы, который выехал из отдела раньше. Хорошо, что он до нас здесь появился, иначе было бы скопление машин и людей. Теперь же транзитный транспорт проходил не задерживаясь.

Убийство произошло в придорожной лесопосадке, рядом с временной стоянкой для водителей. Здесь, на заасфальтированной площадке, они могли остановиться, покушать и отдохнуть. На площадке не было никаких строений и даже туалета. Именно сюда в полшестого утра зарулил длинномер «КамАЗ», перевозивший лес с Рязанской области в сторону Ростова. Поставив машину, водитель (он был один) зашел по нужде в лесопосадку и, поскользнувшись на подтаявшем снегу косогорчика, чуть не упал на лежавший сбоку от протоптанной тропы труп. То, что это труп человека, он разглядел не сразу. Серый рассвет только занимался, а тут тело пожилого человека в необычной азиатской одежде, да еще и без головы. Водитель выбежал на дорогу и стал кричать, размахивать руками, останавливать машины. Несколько машин остановилось. Водители и пассажиры углубились в посадку, а там еще три мужских трупа, находившихся друг от друга в тридцати-сорока метрах. Все они были обезглавлены, изуродованы каким-то рубящим предметом. Начало светать. Люди кучковались, спорили, доказывали. В этой неразберихе кто-то наконец сообразил предложить, что ходить по посадке нельзя, и что о случившемся следует срочно известить милицию. Проезжавший в сторону райцентра водитель «Жигулей» согласился это сделать. Он-то и рассказал дежурному отдела милиции о трупах в лесополосе.

Прокурор, Дорохов, я и эксперт обходили трупы убитых. Впереди шел молодой водитель «КамАЗа». Он постоянно оборачивался и срывающимся голосом говорил, что за картину мы скоро увидим. Ситуация была не та, чтобы спешить, суетиться. По свежим следам… Хотя какие они свежие, когда уже везде толпились посторонние.

Но старались все же запечатлеть картину происшедшего, не упустить мелочей: они порой так важны для следствия. Картина предстала жуткая, от нее у меня душа разрывалась. Да и все, кто был рядом, находились в каком-то нервном шоке. Ведь не война, а сразу четыре трупа, да еще с отчлененными головами. У всех из них были близкие, родные, все жить хотели, и вот — постигла такая участь. Можно ли на все это взирать равнодушно? Нет. Прокурор дымил сигарету за сигаретой. Бледный как полотно шел Дорохов. Не подумай, читатель, что это плод моей фантазии. Нет, так действительно было. Меня подташнивало от обилия той кровищи, что выделялась красно-бурыми пятнами на снегу, вокруг каждого трупа. Слабак? Да, на такие картины я в самом деле слабак, и вряд ли приучу себя к бездушному спокойствию. А вот водитель «КамАЗа» держался, эксперт тоже не показывал своего волнения. Но ему часто приходится иметь дело с подобными случаями, а может быть, просто у них нервишки покрепче. У нас с Дороховым, когда мы вместе выезжали на тяжкие преступления, сложилась своя метода проведения осмотра места происшествия. Вообще-то в ней нет ничего особого, но лично нам это неплохо помогало. Нисколько не сдерживая и не навязывая друг другу своих мыслей, суждений, спорили по ходу осмотра, высказывали предположения, старались подметить то, что можно было уцепить свежим взглядом. Часто не соглашались, отстаивая каждый свое мнение, свое видение какого-то факта. Все это лучше запоминалось и помогало составлять протокол осмотра.

В данном случае было о чем поговорить и поспорить. Вопросов возникало немало. Осмотр начали с самого крайнего трупа.

Перед нами лежал молодой обезглавленный человек. Не вызывало сомнения, что он убегал от убийцы, но споткнулся о пень и это стоило ему жизни.

— А ведь мог уйти от преследователя, — мрачно сказал Дорохов. Нагнувшись, поднял сбитый носком ботинка кусок подгнившего пня.

— С десяток метров — и впереди трасса, а там машины, люди, — продолжил я его мысль. — Удалось ли хоть кому в этом побоище спастись?

— Если б кто и остался, то по идее, уже должен был объявиться, — вздохнул он. — Видимо, не тот случай. Никак не пойму — это что, результат какой-то разборки? Почему именно здесь? Ясно, что люди заезжие, скорее всего, азиаты. Это видно по цвету кожи, одежде: халаты, тюбетейки. Возможно, узбеки или туркмены, таджики. Hе исключаю, что произошла обычная ссора, перешедшая в драку — когда лупят друг друга чем попадя. Хотя вряд ли, слишком страшные последствия.

Я тоже не согласился, что все это результат обычной драки. А как под рукой оказались острорежущие и рубящие предметы? Вопрос. Да ведь невооруженным взглядом видно, что тела раскроены. Это не палкой, не монтировкой. Экспертиза уточнит. Не стал углубляться в спор. Спросил:

— Почему считаешь, что орудовали убийцы, а скажем, не один?.. — так и не назвал убийцу человеком.

— Один против четверых? Шутишь! Нет, маловероятно. Топор да нож — не правда ли, данное утверждение не выдерживает критики?

— Огнестрельное оружие, по крайней мере, здесь не применялось, — сказал эксперт, слушавший наш разговор и делавший свое дело.

— Согласен, — поддержал его прокурор, потом повернулся к Дорохову. — Ясней ясного, что залетные. А каков почерк! Это же зверье! Нет, если б действовали свои, то с таким необычным ритуалом они себя где-нибудь уже проявили бы.

— Но почему свершилось именно в этом месте? — пытался понять я. — Что это: случайная остановка, а потом, чего-то не поделив, да слово за словом — и пошло-поехало. Или надо искать кого-то из местных: завезли, скажем, и подстроили. Однако как увязать с почерком убийства? Подобных случаев здесь в самом деле никогда не было. Это уж точно. Если четверо убито, то в одной машине все они с убийцами вряд ли могли разместиться. По крайней мере, должно быть не менее двух машин.

— Сколько работаю, но такого видеть не приходилось, — произнес Дорохов. — Даже жестокость бывает разная. Тут орудовали не дилетанты, а профессионал или профессионалы, причем с опытом. Надо же: отрезали головы. Где они теперь?.. Зверье, да еще какое! Хорошенько пошарь в карманах или в одежде и документы и все, что может помочь следствию, — попросил он эксперта. — Это важней важного.

— Пока что пусто, — пожал плечами эксперт. — Карманы кем-то вывернуты и начисто выпотрошены.

— Кому-то не хотелось оставлять лишней зацепки, — заметил я. — Теперь надо размножать фотографии, объявлять в розыск. Ждать, ждать, а время уходит…

— Не будем сгущать краски, — сказал Дорохов. — Да и не все еще осмотрено. Кто-то спешил — рассвет подгонял. Следы убийц обязательно будут. Жаль, что «помощники» поднатоптали. Надо обувь тех, кто ходил, посмотреть и потом не напутать.

— У трупа, что рядом со стоянкой, я видел хороший отпечаток ботинка — сказал эксперт. — Это след не тех, кто ходил после. Кто-то стоял за деревом и поджидал.

— Вот и отлично, — обрадовался Дорохов. — Уверен, что будут и документы, а может, и еще кое-что, надо только ничего не упустить.

Подошел кинолог с собакой. Ему, видно, пришлось немало побегать со своим четвероногим помощником по кустам — одежда мокрая, ботинки в грязи, вид уставший.

— Чем обрадуешь? — спросил прокурор.

— Абсолютно ничем. Скорее всего, сделав дело, преступники сели в машину и укатили.

— А следы от протекторов машины? Кто-нибудь этим занимался?

— Бесполезно, все порастоптано и заезжено, — вздохнул эксперт. — Хорошо, что гаишник раньше подъехал. Хотя водитель «КамАЗа» говорил, что следы были, скорее всего, «Жигулей», и потом снег подтаял, машин понаехало.

Ко мне подошел Дорохов.

— Надо, — попросил он, — собрать объяснения от водителей, особенно тех, кто первыми приехали. Потом сделать звонок в дежурную часть УВД, чтобы дали команду постам ГАИ о проверке транспорта и подозрительных пассажиров. И заодно созвониться с дежурным отдела, чтобы выслали транспорт для доставки трупов в городскую судмедэкспертизу.

Пока я разбирался с этими вопросами, эксперт-криминалист заканчивал осмотр третьего трупа. Убийство и здесь совершено аналогичным способом; документов никаких. Кто же они? Что за люди? Откуда? Преступники не хотели оставлять следствию документов погибших. Настроение у всех препаршивое. С момента убийства прошло не так много времени, а зацепок никаких.

Перешли к осмотру последнего, обезглавленного трупа, того самого, о который споткнулся водитель «КамАЗа».

Перед нами лежало тело явно пожилого человека, одетого в халат. Под халатом, подпоясанным широким поясом, летняя куртка, рубашка с нагрудными карманами, нижнее белье. В карманах брюк, рубашки и куртки документов никаких. Эксперт тщательно прощупывал халат и пояс и наконец-то! Из вшитого в пояс кармана достал паспорт и немного денег. Дорохов взял паспорт, и все мы, сгрудившись вокруг, стали рассматривать. На фотографии — пожилой туркмен из Чарджоу. Кто-то не знал, где спрятан паспорт, и теперь в наших руках важная зацепка. По крайней мере, есть с чего начинать и кого искать.

— Далеко же забрались, — резюмировал прокурор. — Слава Богу, что хоть один документ нашелся. — Взяв у Дорохова паспорт, стал листать его, потом, покачав головой, возвратил эксперту.

— Надо срочно направить человека в Чарджоу — сказал я Дорохову.

— Да-да, вот подготовим фотографии и посоветуемся. Дело непростое, деликатное, не исключено, что вам и придется ехать.

— Мне кажется, — перебил его прокурор, — надо вначале разобраться и определиться, кто будет заниматься этим делом. Как только приедем — переговорю с областной прокуратурой. Стопроцентно yвеpeн, что дело у нас заберут. Не тот случай.

Эксперт попросил никому не сходить с тропинки — есть четкий след ботинка убийцы, стоявшего сбоку дерева.

— Сейчас мы этот слепочек аккуратно изготовим… — бормотал он, разговаривая сам с собой. — Он нам еще пригодится.

— Что водитель «КамАЗа» показал? — спросил меня Дорохов.

— Что встречного транспорта, за исключением двух грузовых машин, — самосвала и машины под тентом, — не было. Издали видел, как на дорогу в райцентр свернула легковушка, но марку и цвет не разглядел, а от поворота до площадки встречных машин вообще не было. Попутно обгоняли, навстречу ни одной.

— Не густо, не густо, — вздохнул Дорохов.

У меня тоже на душе скребло. Так хорошо и безмятежно начинался день: тишина, снежок, предстоящая встреча с друзьями — и вдруг все перечеркнуто. Словно угадав мои мысли, Дорохов сказал:

— Это ж надо так все поиспортить! Профессиональный праздник — и вот… Какой же теперь праздник…

— Ничего не поделаешь, — посочувствовал прокурор. — Но пора, однако, закругляться… Водителей, если объяснения взяли, отпустить, проследить, чтобы трупы отправили в судмедэкспертизу. А нам, — поглядел он на меня и Дорохова, — пора возвращаться и совместно обмозговать план действий. С нас его немедленно в УВД затребуют. Работа предстоит немалая. Мы с Дороховым ничего не ответили. Я-то понимал, что значит «совместно обмозговать» этот план действий. Кроме общих установок и пожеланий от прокурора ничего не получишь. Дай Бог ошибиться — случай-то неординарный. Устало вышли из посадки. Дорохов поблагодарил водителей за оказанную помощь. Оставив на месте преступления эксперта, следователя и наряд милиции, мы возвратились в отдел.

 

V

С Алексеем Тереховым я познакомился на третий день после группового убийства в лесопосадке. До этого я его вообще не знал, так же как и он меня. После убийства туркмен была скомплектована и утверждена следственно-оперативная группа, совместно с прокуратурой составлен план мероприятий по расследованию преступления. Руководителем следственно-оперативной группы был прокурор района, я вошел в нее на правах заместителя. Дорохов предупредил, что важнее этого задания ничего быть не может. Меня, собственно, убеждать в этом и не следовало: сам понимал обстановку. Группа заработала сразу же и, надо сказать, на первых порах небезуспешно. Уже на второй день из поездки по автотрассе возвратились сотрудник ГАИ и оперуполномоченный уголовного розыска, посланные собрать информацию по проезжавшим в автомашине туркменам.

«Если они ехали ночью, — считал я, — а в это время поток машин сокращается до минимума, и вполне вероятно должны были где-то засветиться». Так оно и вышло. На одной из заправочных станций, на окраине города, женщина-оператор подтвердила, что заполночь, точное время не запомнила, к АЭС подъехали светлые «Жигули», из которых вышли несколько человек «нерусской национальности». Они заправили машину и тут же уехали. Машина была одна, и больше продолжительное время заправляться никто не подъезжал.

Недалеко от АЗС сотрудник стационарного поста ГАИ подтвердил, что светлые «Жигули» с туркменами проезжали в южном направлении автотрассы. Он даже назвал по журналу точное время. Чего-либо особенного сержант не заметил, кто был за рулем, не обратил внимания, так как в это время подъехал командир батальона дорожно-патрульной службы, проверявший перед Днем милиции исполнение подчиненными нарядами своих служебных обязанностей.

Лично меня это не совсем устраивало. Да, хорошо, что стало известно, когда и в каком направлении прошла машина с туркменами. Но сколько человек в ней сидело? Кто находился за рулем? Ведь только погибло четверо. Они что — друг друга убивали? Я предполагал, что должна быть, по крайней мере, еще одна машина с людьми, а может быть, даже и две. Не мог представить, чтобы одиночка мог с топором и ножом пойти на подобное преступление, да еще в лесополосе. Возможно, другая машина прошла раньше или в условленном месте поджидала. Ехавшие должны знать друг друга, зачем иначе останавливаться с незнакомыми, да еще ночью? Погибшие могли быть с обеих сторон, хотя, как знать, потерь со стороны убийц могло и не быть. В общем, масса безответных вопросов. Хорошо бы побыстрее получить на них ответы, хоть какие-нибудь зацепки. Но все, с кем приходилось встречаться, что-либо конкретного сказать не могли.

Как-то сидел в кабинете и грустно размышлял о нелегких перспективах дела. В День милиции у меня из друзей так никто и не побывал. Сидел и думал, что до тех пор, пока преступление не раскрыто, о переводе в город и речи быть не может. Что ж, так даже лучше. Из головы не выходило зрелище зверского убийства. Почему же все произошло именно в этом, ничем не примечательном местечке? Это что — случайность или продумано заранее и имеет какой-то свой смысл? И сколько надо провести встреч с людьми, отобрать по крупицам нужную информацию, выстраивая догадки в зацепки, не успокаиваясь, продолжая работать и работать, пока докопаешься до истины. Как эта истина пока далека!

Дверь скрипнула (все забываю принести машинного масла, чтобы смазать петли), я поднял голову. В кабинет вошел молодой, рослый, в расстегнутом светлом плаще с подстежкой, я бы даже сказал, красивый мужчина. О его внешности нисколько не преувеличиваю: с таких, как говорят, только картины писать. Бывают же люди, которых Господь Бог статью не обидел. Вошедший представился старшим следователем по особо важным делам УВД Алексеем Тереховым. Поздоровались. Я понял, что приезд Терехова не случаен, да тут и понимать-то, собственно говоря, нечего. Ясно, что в связи с нашумевшим убийством в лесопосадке. А ко мне Терехов зашел потому, что Дорохов был в отъезде; к кому же в таком случае, как не ко мне, идти?

Терехов сел напротив, достал пачку сигарет.

— Закурите? — протянул мне сигареты через стол.

— Спасибо, бросил.

— А мне разрешите? — смотрит с хитринкой, изучающе.

— Да, пожалуйста. — Я переставил с подоконника на стол оставшуюся от моего предшественника, пропитанную пеплом и никотином пепельницу. Все собирался ее выбросить, да каждый раз передумывал, так как она время от времени кому-то пригождалась и была в кабинете своего рода памятной достопримечательностью.

— Кто бы мне в этом помог, — сказал Терехов, прикуривая и добродушно улыбаясь. — У вас, значит, хватило силы воли, а моего терпения хватает на неделю, не больше.

Вот так и познакомились с Тереховым, потом разговорились, без какой-либо натяжки, скованности, а сразу и запросто, будто старые добрые приятели, давно знавшие друг друга и расставшиеся не позже чем вчера.

Терехов сказал, что приехал по заданию руководства УВД более подробно ознакомиться с обстоятельствами убийства туркмен, пояснил, что руководством УВД и областной прокуратурой сформирована следственно-оперативная группа, которую возглавил заместитель областного прокурора.

Увидев на моем лице улыбку, спросил:

— Чему улыбаетесь? Небось думаете, что теперь и гора с плеч долой? Не-ет, Максимов, уж кому-кому, а нам с вами по этому преступлению придется повкалывать как никому другому. Это уж точно. — Заметив мой вопрошающий взгляд, пояснил, что есть приказ начальника УВД о моем переводе в Управление уголовного розыска и что я, уже в новой должности, включен в состав следственно-оперативной группы. Протянул руку, чтобы поздравить. Но я был так ошарашен сказанным, что даже не сразу сообразил, в связи с чем он меня поздравляет. «Зачем все это?..» — внутренне убеждал сам себя.

— Слышал, слышал, как у генерала отказывались, — засмеялся Терехов. — Тут вы в самую точку угодили. Генерал таких принципиальных «отказчиков» как раз и берет на повышение: скромных, к большим чинам не стремящихся, хороших профессионалов. Да ладно об этом, к слову пришлось. Но жену можете обрадовать, что в городе для вашей семьи двухкомнатную квартиру подобрали. Кстати, в одном доме будем жить, по соседству. Скажу честно, не всем квартиры выделяют вот так, сходу… Прямо-таки счастливый вы человек, Максимов. — Он иногда обращался на «вы», иногда — на «ты».

Нет, бывает же, встретишь человека, поговоришь с ним, послушаешь, и как будто давным-давно знакомы. Терехов мне пришелся по душе своей раскованностью и уважительным отношением к собеседнику. Сколько сотрудников раньше наезжало, да и наезжает из УВД с разными проверками. Бывало, что у иного и должность так себе, а уж гонора, спеси, такую держит «дистанцию» от периферийных работников, что диву даешься. А по-моему, все это просто от бескультурья.

— Ладно, не будем торопить события, — сменил тему разговора Терехов. — Получите копию приказа, тогда и оформите отъезд как положено. Менять место работы всегда непросто, по себе знаю. О чем только не передумаешь. Желаю, чтобы у вac это прошло безболезненно. Ну а пока Дорохов не подъехал, распорядитесь, чтобы гонец в Чарджоу не выезжал. Думаю, что кому-то из городских придется туда ехать. Скорее всего, мне, так как у вас грядет переселение, а это огромная проблема. Хотя вполне разрешимая. — Он улыбнулся.

В этот день Терехов въедливо изучал собранные материалы следствия по убийству туркмен, потом вместе с ним выезжали на место преступления. На следующий день он подготовил для следственно-оперативной группы района несколько конкретных заданий.

Жить в гостинице мы с Наташей Терехову, конечно же, не разрешили, так что знакомство продолжилось, но теперь уже в семейной обстановке. Нам было о чем поговорить. Выяснилось, что мы не только одногодки, но и родились в одном месяце — январе, оба, так сказать — Козероги. Оба воспитывались без отцов, с детства познали крестьянский труд, и разговоров на эту тему у каждого было хоть отбавляй. Нас будто сама судьба свела. Терехов, не перебивая, слушал мои откровения, я — его. Говорил он без прикрас, с легким прищуром голубых глаз, отчего на щеках обозначались ямочки, а лицо добрело и еще больше располагало к себе.

Скажу откровенно, свой перевод в город я воспринял спокойно во многом потому, что встретился с Тереховым. Меня устраивало, что на первых порах я буду работать с ним в одной упряжке, да еще и жить по соседству. Может быть, кому-то это покажется смешным и неубедительным, но именно Терехов, как никто другой, воодушевил меня на переезд в город. В то же время, город и вся моя дальнейшая работа, уже в новой должности, казались каким-то огромным, неосвоенным и неизученным таинством. Но все это еще впереди…

 

VI

Вот уже почти год как работаю в областном управлении милиции. Если честно, то никак не могу привыкнуть. Причин несколько. Сколько же в городе проблем и каверз, как непросто нашему брату бороться с этой мафией. Бывало, и в Полянске тоже вмешивались, звонили, просили, когда зацепишь и начнешь раскручивать кого-нибудь покрупней. В подобных случаях обычно прикидывался эдаким простачком: мол, моя хата с краю… Срабатывало, хотя и не всегда. Здесь же, в городе, лавировать куда сложней. Отдел, которым руковожу, непрост, а при «диком рынке» работы невпроворот. Ропщу, хотя потихоньку и осваиваюсь. Как всегда мешает мой язык. Верно подмечено, что язык твой — враг твой. Вспоминаю, как когда-то не складывались отношения с полянским прокурором. Мои слова в оправдание Орлова он тогда и слушать не хотел. А ведь я, не он, оказался прав. Почему-то ему казалось, что молоденький опер ничего не соображает, а туда же — учить самого прокурора собрался! Но это к слову.

Сегодняшний день чертовски закручен. Убийство Рюмина спутало все мои планы. С утра выслушал наставления генерала, потом — осмотр места происшествия, а теперь вот сидим в кабинете заместителя областного прокурора Епифанцева. Должен еще придти и начальник департамента по руководству административными органами областной администрации Сушков. Поначалу это совещание планировалось провести у Грузнова, но потом по чьей-то воле переиграли.

С Сушковым сталкиваться пока не приходилось, как говорят — Бог миловал.

Однако наслышан о его причудах предостаточно.

Что за личность? В молодые годы Сушков — комсомольский активист, затем — партийный функционер районного масштаба.

Несколько лет поработал в городских службах, потом перешел в милицию — там больше платили, да и на пенсию уйти можно пораньше. Это устраивало со всех сторон. Поначалу служба шла без особых проблем, как мог «воспитывал» стражей правопорядка, но потом, злоупотребив служебным положением, был уволен. По его же мнению никакого злоупотребления не было. Везде объяснял, что придрались и ни за что выжили. Другой бы забился в щель и больше не «вякал», но не таков Сушков. Он не только не пал духом, а еще и посчитал себя оскорбленным, униженным.

В обществе тем временем надвигались грандиозные перемены, и Сушков это вовремя усек. Полагая, что от партии коммунистов ничего теперь не возьмешь, «страдалец» ударился в «новое мьшление». Поболтавшись на митингах и собраниях, Сушков показал себя умелым «говоруном-перестройщиком», за что был кем надо замечен и при новой власти назначен начальником отдела областной администрации по руководству правоохранительными органами. Новая должность устраивала как нельзя лучше. Еще бы! Это же лафа, манна небесная! Кругом массовые сокращения, люди лишались куска хлеба, а штаты правоохранительных органов разбухали, росла и зарплата сотрудников. Никаких тебе проблем с комплектованием. Это раньше на службу силком тащили, сейчас сами в очередь стоят. Прорваться в органы непросто, тут без «мохнатой руки» не обойдешься. Сушков в это сразу врубился и с огромным рвением принялся помогать «комплектовать кадры». Столько к его «лохматой руке» обращалось просителей, чтобы попасть в органы, одному Сушкову известно. Помогал, звонил генералам и их замам, начальникам служб и в кадры, чтобы лично приняли его кандидатов. Принимали — а как откажешь столь важному «куратору»? Сегодня откажешь, а завтра он тебя с отчетом куда надо вытащит, да разнос, скажем, у губернатора, устроит. А тот чикаться не любит, рубит с плеча.

Все, буквально все, поменялось на волне «перестройки», в том числе и жизненные принципы. Плохие кадры стали хорошими, хорошие — плохими. А кому какое дело? Важно, что осуществлялся принцип Сушкова: жизнь есть борьба за получение наибольшей для себя выгоды. А она была, это самая выгода, да еще какая! Каждый протолкнутый им в органы стремился отблагодарить повесомей. Сушков не скромничал, вовсю старался не упустить так долго ожидаемого «своего часа», одновременно считая, что делает исключительной важности государственное дело, и достоин за это всяческого поощрения.

Он и раньше не чурался всевозможных увеселительных кампаний, а теперь стал просто нарасхват. Поглядев на него, никогда не подумаешь, что он отлично поет, может исполнить этакий душевно-замысловатый мотивчик на гитаре, перекинуться в преферанс, вовремя рассказать анекдот, да так, что все обхохочутся, а он, как младенец, лишь невинно улыбнется. Обо всем этом я слышал-переслышал, рассказать о Сушкове можно много, но тут мои мысли прервались появлением высокого начальства.

В кабинет вошли Сушков, Грузнов и Епифанцев. Сушков со строгим взглядом шел впереди, а сзади, будто почетный экскорт Грузнов с Епифанцевым. При их появлении все дружно встали и сели лишь после того, как вошедшие степенно расселись в креслах за небольшим коричневым столом.

Потом Сушков поднялся, неспешно расстегнул пуговицы на светло-сером костюме, пухлой ладонью пригладил голову, внимательно оглядел каждого из нас. Не знаю, как для других, но мне почему-то не понравился взгляд его выпукло-холодных глаз. Он был каким-то презрительно надменным.

Казалось, будто мы для него так себе — букашки. Глуховато, как о чем-то прискорбно-важном и безотлагательном, Сушков стал излагать цель совещания.

«Ну и ну, — думал я. — Столько свершается убийств в области, но подобной экстренности еще не бывало. Убили какого-то малоизвестного коммерсанта, а наверху завозились, будто произошло сверхневероятное ЧП. Губернатор нравоучал генерала, последний инструктировал подчиненных, а теперь вот собрали с места происшествия всю следственно-оперативную группу в прокуратуру. Надо послушать, что полезного скажет «господин Сушков»…»

— Полагаю, что члены следственной группы сами понимают причину данного совещания, — изрек он. — Это в какой-то степени облегчает суть моего выступления. Но!.. — тут Сушков сделал небольшую паузу, чтобы прозвучало убедительнее. Видимо, полагал, что уж если он так озабочен происшедшим, то нам и подавно следует еще глубже проникнуться этой озабоченностью.

— Убит коммерсант, — говорил он между тем с трагической нотой в голосе, — убит руководитель фирмы «Надежда»… — Для весомости при этом прижал руки к груди и посмотрел в угол кабинета, будто там висела икона, и он просил Господа Бога впредь не допускать подобных злодеяний. — Как свершилось подлое и наглое убийство уважаемого в городе человека говорить не стану, вам это лучше меня известно…

«Это уж верно», — подумал я, а Сушков стал монотонно вещать о том, что Рюмин и ему подобные — наш завтрашний день, а кому-то это как кость в горле. Вот почему областная администрация данному убийству придает особое значение. Подчеркнул, что Рюмин был другом сына губернатора Скоркина. «Нет, они были не просто друзьями, — уточнил Сушков. — Это больше, глубже, ближе родства». Как бы между прочим оратор напомнил, что губернатор, безусловно, будет проявлять к ходу расследования повышенный интерес и, следовательно, задача правоохранительных органов в целом и следственной бригады в частности — не ударить в грязь лицом. Поглядев поочередно на Грузнова и Епифанцева, Сушков подытожил, что теперь было бы полезно обменяться мнениями.

Терехов толкнул меня в бок. Не оборачиваясь, прошептал: «Ну вот и наш черед настал. Приготовься!..» С Тереховым мы дружим семьями, на праздники ходим друг к другу в гости, делимся радостями и печалями. Ладят между собой и наши супруги. Для меня не менее важно и другое — наиболее сложные преступления нам поручают раскрывать на пару. Скажу так, что если бы не эти встречи да не дружеская поддержка Алексея, то ей-Богу не представляю, как пришлось бы адаптироваться в городе. По службе пока получалось, хотя убийство туркмен в лесопосадке до сих пор не раскрыто. Сделано немало, но окончательная точка в этом мрачном деле не поставлена. Словом, преступление зависло, сроки то и дело продлеваются… Однако я порядком отвлекся. Вызвали для отчета Дунаева, но что он мог сказать, если собранные отпечатки пока исследуются. Между тем Сушков напирал, ему хотелось единым махом заполучить что-то сенсационное. Но Дунаев, как и следовало ожидать, сказал, что никакими конкретными данными пока не располагает. Все, что по горячим следам изъято на месте преступления, находится на исследовании в лабораториях. Сушкова же это не устраивало.

— У меня складывается впечатление, — сказал он, — что к данному совещанию вы просто не готовы. Как же в таком случае будете раскрывать преступление?

Дунаев не понимал, чего добивается от него областной чиновник, и с мольбой поглядел на Грузнова.

— Говорите, говорите, не верю, чтобы в голове не было ни одной путной мысли! — требовал Сушков.

— Ну почему же ни одной! — возмутился наконец Дунаев. — Есть мысли и предложения, надо только еще поработать по отпечаткам обуви, тот же бумажный пыж нельзя сбрасывать со счета, дробь попримерять… Но это будет уже не моя работа. — Он обернулся к нам, словно ища защиты и поддержки.

— Ах, ладно, садитесь, — недовольно махнул рукой Сушков. — «Моя», «не моя»! Наша, не наша! — рассердился он. — Да-а, что-то я совсем не чувствую здесь заинтересованности — будто совершена всего лишь мелкая кражонка. Ну и кадры пошли, — повернулся с раздражением к соседям «по президиуму». Но те думали о чем-то и совсем не отреагировали. После Дунаева слово держал старший следователь областной прокуратуры по особо важным делам Гребенкин. (Он, кстати, был в составе cлeдcтвeннo-oпepaтивнoй группы по расследованию убийства туркмен.) На место преступления Гребенкин по какой-то причине не выезжал и докладывал со слов районного прокурора Корнеева. Кое-что добавил, правда, и от себя. Он считал, что Рюмина мог убить либо «псих», либо кто-то из обиженных при дележе прибыли. Сказал, что Рюмин был молод, не женат, вел разгульный образ жизни, путался с замужними женщинами, за что по телефону не раз получал угрозы о расправе. Обо всем этом Гребенкина управился проинформировать заместитель Рюмина Григорий Парамошкин. Сушков Гребенкина не перебивал, а в конце спросил:

— Так вы уверены, что преступник будет найден?

Гребенкин молча кивнул. Видимо, это несколько успокоило Сушкова, и попросил вести совещание Епифанцева.

Не буду касаться выступления Терехова, оно было как всегда с анализом и конкретными предложениями. Епифанцев посоветовал ему уделить больше внимания изучению круга лиц, которым он мог встать поперек дороги.

Настала и моя очередь. Перед совещанием из картотеки информцентра была получена интересная информация, которой я решил поделиться. Грузнову и Терехову об этом сказать не успел, сам понимал, что не обо всем можно говорить во всеуслышание, кое о чем следовало бы и умолчать. Да ладно: понравится или не понравится кому-то, черт с ней, новой должностью, не очень-то она меня прельщает. В худшем случае отправят в Полянск, а там Дорохов с радостью заберет обратно к себе. Короче говоря, я своей информацией окончательно испортил Сушкову настроение. А всего-то и было сказано, что Рюмин не такая уж знаменитость и что ранее, до «реформ», он привлекался к уголовной ответственности за спекуляцию дефицитными товарами, но отделался штрафом. Себя Рюмин окружал лицами с темным прошлым. Его заместитель Парамошкин также штрафовался за спекуляцию. Против него возбуждалось уголовное дело за хищение государственного имущества, но прекращено по ряду обстоятельств. Одно из них — освобождение от должности директора торговой базы. Ну а охранник, так тот дважды судим за кражу и нанесение тяжких телесных повреждений. Что касается водителя Кузнецова, то к судебной ответственности не привлекался, зато лечился от алкоголизма в ЛТП.

Сушков заерзал на стуле, не по душе пришлись ему мои слова, они шли в разрез с его выступлением. Смотрит то на Грузнова, то на Епифанцева, но те уткнулись в бумаги и что-то молча записывали. «Ага, — думаю, — достал значит, сейчас еще добавлю». — И добавил, что охранник Рюмина за день до убийства своего шефа был задержан за кражу кожаных курток с базы Облпотребсоюза и в данное время содержится в СИЗО. Кража была совершена раньше, но только несколько дней назад оперативники вышли на преступников. Именно поэтому охранник и не сопровождал Рюмина на работу.

Грузнов оторвался от бумаг и с интересом стал слушать, а его глаза будто спрашивали — почему же не доложил?

Я пояснил, что об аресте охранника узнал в последнюю минуту, да и из картотеки информцентра данные поступили впритык к совещанию. А поделился всем этим потому, что убийцу или заказчика убийства скорее всего надо искать среди лиц, окружавших Рюмина, многие из которых далеко не безупречны и ради личной выгоды могут пойти на любые подлости, вплоть до убийства.

Грузнов кивал головой, — поддерживает. Терехов давит ботинком на ногу — значит, пора закругляться и больше не влезать в дебри «взаимоотношений» в среде коммерсантов. По глазам вижу, что и Епифанцев одобрительно отнесся к информации.

Наклонившись к Грузнову, Сушков спросил вроде бы и тихо, но, наверно, не только я отчетливо услышал:

— Это что еще за гусь?

Грузнов ответил, кто я такой, но Сушков недовольно скривился:

— Я с ним до перевода беседовал?

— Нет, ваш зам, — последовал ответ. — Вы как раз были в отпуске.

— Ну и ну, — покачал Сушков головой. — Нашел где об этом говорить.

Лично мне его нуканье не предвещало ничего хорошего. Теперь спуску не даст, думал я и оказался близок к истине. Видимо, мои откровения о том, кто есть кто из «деловых людей», ему не понравились. До конца совещания он меня в упор не видел, будто моей персоны вообще в кабинете не было.

 

VII

Сушков спешил, у него встреча с главой администрации области Скоркиным. Пошептавшись с Епифанцевым, встал и пошел к дверям. Епифанцев вышел проводить, попросив Грузнова и еще нескольких человек задержаться. Сушкову пояснил, что надо обсудить кое-какие проблемы, хотя последнего это мало интересовало, его свои проблемы волновали. Вскоре он уехал, а Епифанцев вернулся, велел секретарю ни с кем по телефону не соединять, а потом шутливо сказал, что с начальством хорошо, а без него — лучше. Заместитель областного прокурора был настроен явно недоброжелательно, однако расслабиться не дал. Тут же нахмурился, снял наручные часы и положил их перед собой. «Начинайте, — кивнул Грузнову, — что там у вас?»

Тот встал, оперся руками о стол.

— План оперативно-следственных действий должен быть готов сегодня же. — При этом Грузнов посмотрел на меня и Терехова. — Утвердить вечером, без напоминаний. Учтите, в нас будут тыкать каждодневно и никуда от этого не уйти. — Грузнов показал рукой на стул, где только что сидел Сушков. — Сами только что слышали, но еще раз повторяю — никакого расслабления… Не та ситуация. Надо четко определиться, кто доработает по месту происшествия, кто должен заняться окружением Рюмина. Сегодня же… — Но, посмотрев на меня, тут же поправился: — Нет, не сегодня, а лучше завтра, с утречка, начать работу c охранником и водителем. С охранником — в первую очередь. Пощупайте, не подкуплен ли? В наше время все возможно.

Грузнов говорил медленно, постукивая в такт сказанному по столу карандашом. Голос его рокотал как бас-труба.

Я старательно записывал в блокнот все, что говорил шеф, так как его слова, это, считай, основа для работы следственно-оперативной группы. Знал, что полковник Грузнов не любит об одном и том же повторять дважды. В подобных случаях он обычно вздыхал и укоризненно напоминал сотруднику: «вы же меня на планерке слушали…» О том, что я при Сушкове наговорил лишнего, а с ним не посоветовался, он в присутствии заместителя областного прокурора не скажет, но позже один на один напомнит. Любимая поговорка Грузнова — семь раз отмерь, один раз отрежь. Главный принцип работы: хорошо подумай, прежде чем сказать, тем более сделать.

Грузнов закончил и из-под очков оглядел каждого, будто спрашивая, все ли его правильно поняли.

Продолжил Епифанцев:

— Все верно, Андрей Нифентьевич, достаточно об этом. И так слишком увлеклись, других дел невпроворот. Говорите, что еще беспокоит.

Слова попросил Терехов:

— Вопросов, Никита Олегович, немало, мы… — показал рукой на меня и Гребенкина, — хотели определиться по ходу расследования убийства туркмен в лесополосе под Полянском. Сроки истекли, но нас вновь другие дела выбивают.

Епифанцев согласно кивал головой, а Грузнов, нахмурившись, поправлял ладонью седые волосы. Какое-то время все молчали. Подумать было не о чем. Все, кто находился в кабинете Епифанцева, причастны к расследованию убийства туркмен. Времени прошло немало, а ясности никакой. Снова надо готовить ходатайство в Генеральную прокуратуру о продлении сроков расследования.

— Давайте еще разок воспроизведем по памяти, что сделано, на чем застопорились и что в первую очередь следует предпринять. Только покороче и как можно конкретней. Кто первый? Вы? — посмотрел он на меня. — Что ж, говорите. — Достав ручку, пододвинул к себе чистый лист бумаги.

До этого мне не раз приходилось отчитываться перед Епифанцевым, и я был готов к тому, что полностью высказаться он мне не даст, а по ходу информации задаст немало вопросов. Так было и сейчас. Я напомнил, что погибших четверо, все они из Чарджоу. В Москву поехали за покупками, там планировали купить машину.

— А почему оказались в наших краях? Может быть, тут есть какая-то увязка? — прервал Епифанцев.

Я пояснил, что у нас с Тереховым есть на этот счет одно предположение: старший из группы в Отечественную войну воевал под Каменогорском. Об этом говорили и родственники погибшего. Возможно, в этом кроется какая-то взаимосвязь.

— Значит, собирались купить машину? — сказал задумчиво Епифанцев.

Я ответил, что это подтвердили родственники убитых, билеты покупались в Москву.

— А что дала ваша поездка в Москву? Если память не изменяет, вы туда втроем ездили? Каков результат?

Ответил, что в Москве работали я, Терехов и Гребенкин. Изучили на рынках порядок купли-продажи машин, искали, где могли остановиться туркмены. Но, увы, безрезультатно. В разное время потом побывали в Туапсе, Харькове, Краснодаре, Сочи и Зугдиди, где перепроверялись копии доверенностей на куплю-продажу автомашин.

— Почему именно в этих городах? — спросил Епифанцев.

Пояснил, что на рынках в Москве, как нами было установлено, верх держали три организованных преступных группы: краснодарские цыгане, армянская и грузинская. Они полностью контролировали куплю и продажу машин. Краснодарская группировка, самая многочисленная, в основном состояла из жителей Сочи. Дело оказалось не таким уж простым. До сути так и не докопались, хотя кое-какую полезную информацию для себя собрали.

— В Каменогорске проверили?

— Да, отработали. И не только в Каменогорске, но и в районах области. К сожалению, тоже никаких зацепок.

— Садитесь. Вы что-то хотели добавить? — спросил Епифанцев Терехова.

— В свое время, — сказал тот, — нами была направлена обстоятельная справка по убийству туркмен в МВД. — Нас интересовало, совершались ли за последнее время убийства с отсечением головы и где?

Так вот, ответа долго не было, но недавно мы его получили. Оказывается, подобным манером совершено по одному групповому убийству в Алма-Ате, Сибирске и Озерске. В общей сложности, как явствует из ответа, погибло шесть человек. Причем все нерусские и все обезглавлены. Заслуживает внимания еще одна деталь — убийства по времени были совершены в пределах полугода. Кто-то явно спешил.

— Факт, конечно, сам по себе убийственный, — резюмировал Епифанцев. — Так что вы предлагаете?

— Из отдела МВД явствует, что убийства в Алма-Ате и Сибирской области совершены аналогичным образом. Думается, что туда надо срочно ехать и поработать. Желательно в прежнем составе, потому как нами уже многое изучено. Но все мы в группе по Рюмину. Как быть?

— Сколько прошло времени как получили ответ из МВД?

— Около месяца.

— Почему же за это время никого не послали? — с недовольством спросил Епифанцев у Грузнова. — Потерять столько времени!..

— Вы же знаете, Никита Олегович, — попытался объяснить начальник управления розыска. — Одно убийство хлеще другого. Вот и опять…

— Но можно было бы хоть дела запросить?

Грузнов опустил голову.

— Есть ли возможность других сотрудников подключить? Обговорите с генералом.

— Других не хотелось бы, хотя посоветуюсь, конечно. Лучший вариант, это за счет других сотрудников усилить группу по Рюмину, а вот их, — Грузнов кивнул на меня и Терехова, — направить в Москву и по местам идентичных убийств. В Москве, похоже, не доработано, туркмены не могли по воздуху летать. Кто-то же их видел, с ними общались, где-то они, в конце концов, жили.

— Да-а, ну и вопрос задали, — покачал головой Епифанцев. Снял очки, протер их, потом опять надел.

— Понимаю, что не здорово получилось, — говорил между тем Грузнов. — Надо как можно активней по убийству Рюмина раскручивать, а тут приходится снимать ведущих спецов и направлять их по другому делу как минимум на полмесяца. За это, если узнают, по шеям надают и правильно сделают.

— Зачем же тогда их включили в группу по Рюмину? Что, больше никого не было?

— Вы же знаете, генералу специально звонил Скоркин.

— В общем, надо выкручиваться, — сказал Епифанцев. — Информация получена, и по ней ничего не сделано. Тут нас никто не поймет. Выход один? Группу Рюмина усилить, а «незаменимых» срочно в командировку. День-два здесь — и в дорогу. Не тянуть, нам дорог каждый день и час. Своего шефа попытаюсь в этом убедить.

— А я тем временем свяжусь с Сибирском и Алма-Атой, попрошу местных товарищей помочь, — продолжил Грузнов. — Сколько людей может еще погибнуть! Преступники-то на воле.

— В Полянске есть хоть какие зацепки? — спросил меня Епифанцев, зная, что я работал в этом районе.

— Увы, — развел я руками. О светлом «Жигуленке» говорить не стал. Кроме того, что он светлый, тоже нет никакой ясности. Где машина, куда ушла? Может, спрятана где-то под боком, а возможно, уже перегнали в другую область. А в какую?

Епифанцев поднялся и задумчиво прошелся по кабинету. Остановившись около Грузнова, сказал:

— Специфика и объекты убийств свидетельствуют о неординарности преступлений. Думаю, действует высокопрофессиональная группа, одному такие «подвиги» не под силу. Хотя чем черт не шутит… Давайте разбираться. — Поглядев на меня и Терехова, жестко добавил:

— Работать по двадцать часов в сутки и искать, искать зацепки. Они должны быть. В то же время не забывайте, что вам поручено расследование убийства Рюмина. Пока вас не будет, все вопросы по Рюмину станут координировать Грузнов и Гребенкин. Меня информировать ежедневно. Вам ясно, Владлен Эммануилович? — обратился Епифанцев к Гребенкину.

— Да-да, все понятно.

— Повторяться не хочется, но сами знаете, Сушков может пригласить в любое время, учтите это… Вы тоже (это мне и Терехову) почаще информируйте о своих делах. Можете звонить Грузнову, а мы тут свяжемся. В общем, как говорится, решение принято — и с Богом!..

 

VIII

Мать Пети Красавина, Галина Семеновна, образования не имела. Росла в многодетной крестьянской семье, с детства испытала голод и холод, побои отца и причитания вечно забитой нуждой матери. Сбежала из дома в Полянск, устроившись разнорабочей на свеклопункте. Работу не раз приходилось менять, хотя и выбора особого не было. Главные орудия труда: лом, ведро и лопата. Поработав в ремонтно-строительном участке, ушла на железнодорожную станцию, после этого устроилась на элеваторе. Больше всего продержалась на сахарном заводе. Работа тут хоть и была сезонной, но платили больше. Однако и с завода пришлось уйти. На то имелись свои причины.

В двадцать лет вышла замуж. Муж бросил, оставив с малолетней девочкой. Потом муж как в воду канул. Всякие ходили разговоры — будто подался за длинным рублем куда-то на Север или в Магадан золотишко добывать. Никаких вестей о себе не подавал, дочь воспитывала одна. Своего жилья в Полянске долго не имела, снимала у частников углы и комнаты, расплачиваясь из скудной зарплаты.

На сахарном заводе познакомилась с Демьяном Красавиным, мужиком видным, сильным и красивым, но бабником и любителем покутить. Демьян работал грузчиком, зарабатывал неплохо, а еще приворовывал где только можно на стороне. Деньги у него не держались, почти весь заработок пропивал.

В Полянск Демьян приехал из соседней области, воспитывался, по его словам, без родителей. Жил где придется. Галине Семеновне не советовали выходить за него замуж, говорили, что хлебнет горя, но она не послушалась, потому, как влюбилась.

Семейная жизнь начиналась неплохо. Поначалу Демьян сдерживал себя в выпивках, был приветлив к неродной дочке. Зарплату хоть и не всю, но отдавал. Завод вскоре выделил им в барачном доме небольшую двухкомнатную квартиру. Столько было радости, что наконец-то заимели собственное жилье. А тут в семье прибавка — сын родился! Назвали его Петей. Расстраивало, что мальчик рос слабым и болезненным. Таким худеньким и в школу пошел. Столько у Галины Семеновны было переживаний из-за учебы, но оказалось, что волновалась зря: сын был хоть и болезненный, но головой пытливый, цепкий, учеба давалась ему легко. На родительских собраниях Петю хвалили и в пример другим ставили. Как это радовало мать! Как она любила бывать на родительских собраниях! Они были для нее ни с чем не сравнимым праздником.

— Я, сынок, образований не имею, — говорила ему, — а тебя вот, ей-Богу, вся иссохну, но выучу. — Рассказывала Демьяну об успехах сына, но того это нисколько не интересовало. Он начал пить по-прежнему, гулять, помощи в семье никакой. Зарплату теперь приходилось выбивать, проморгаешь — пропьет. Младший Красавин редко видел отца трезвым. Сколько себя помнил, ему за него всегда было стыдно. Отец им вообще не занимался: ему все равно — есть сын или нет, хорошо учится или плохо. Постоянно слышал от знакомых и соседей, на улице и в школе, что сын от непутевого родителя. Донимала ребятня, местные заводилы издевались, всерьез его не принимали. Больно было слышать: «Ах, это тот самый…» Особенно доставалось от Мишки Козлобаева и братьев Гунькиных. А что он им плохого сделал? Их из себя выводило, что Петя-Петушок учится лучше, что его нахваливают, а их критикуют, за что родители дают дома взбучку. Кому такое понравится? Вот и «воспитывали» Красавина. А после домашних выволочек вообще прохода не давали.

«Как быть? Что делать?» — не раз в слезах думал Красавин. Отцу не пожалуешься, у него на все один ответ: уйди с глаз долой, а то вломлю. Это когда пьяный, а трезвый плакался: «Что ж ты такой уродился доходяга, даже вмазать никому не можешь!» Рассказывал, как это у него получалось.

А мать всегда твердила одно и то же: «Стерпи, сынок, не связывайся с дураками. Им все равно хуже будет. Господь все видит и вознаградит за терпение».

Вот и терпел, и сносил обиды. Плакал по ночам, строил одну слаще другой картины мести.

Но как-то (это было в шестом классе) на большой перемене все-таки дал отпор Козлобаеву. Мишка в тот день совсем оборзел: хамил, обзывался, толкал. Красавин ко всему привык «не связывался». А Мишка еще наглел. От неожиданного толчка Красавин грохнулся на пол, больно ударившись головой об угол парты. На какое-то время совсем отключился, а потом кое-как поднялся, увидел стоявшую в углу метровую, всю в меловых пятнах линейку. Взял ее и что было силы треснул Мишке по лбу. Тот растерялся, закрутил головой, а его и без того выпуклые, будто приклеенные к глазницам глаза стали набухать влагой. И вдруг Мишка, этот драчун и обидчик, заревел во весь голос. Это видели и слышали все, кто был рядом и кто потом прибежал из соседних классов. Всех удивило — такой здоровяк, а орет от удара линейкой такого слабака Петьки. Мишка поорал-поорал и метнулся домой за отцом. Его папаша пришел в школу злой-презлой, и сразу в учительскую. Забегали, засуетились учителя, такой в учительской сыр-бор поднялся. Красавин был уже и не рад, что ударил Мишку. Классная руководительница, так всегда нахваливавшая его матери, сказала, чтобы он тоже сбегал за родителями. Будто не знала, что отец, если б и был дома, то в школу не пошел бы. А мать, как узнала, сразу в слезы — подобного с Петей никогда не бывало. Но пошла спасать своего ангелочка.

Оглядываясь по сторонам, будто в чем провинилась, мать вошла в учительскую, а Петр остался ждать своей участи в коридоре. У учительской стоял Козлобаев, рядом с ним крутились братья Гунькины. Они специально опоздали. «Хорошо, что уроки идут, — подумал Красавин. — Сейчас бы ребята словно мухи со всех сторон облепили. Это ж надо самого Мишку по башке трахнул!»

Со второго этажа спустился и прошел к учительской директор школы: строгий, подтянутый, еще недавно носивший офицерские погоны. Гунькиных от Козлобаева как ветром сдуло. Пробегая мимо Красавина, старший Гунькин, чуть приостановившись, негромко сказал: «Ну ты и натворил, Петух», — потом намекнул, что его наверняка исключать из школы будут. А младший Гунькин с восторгом добавил: «Везет же некоторым!»

Время шло, скоро должен раздаться звонок, а в учительскую так и не вызывали. Красавин подошел поближе. Козлобаев состроил рожу и погрозил кулаком. Засунув руки в карманы, Петр подошел еще ближе, тем самым показывая, что нисколько не боится.

Из учительской вышла старшая пионервожатая Елизавета Петровна. Ей девятнадцать лет, рослая, подвижная, с короткой стрижкой. Ребята звали ее тетей Лизой.

— Так-так, ждете, значит, голубчики, — сказала, остановившись рядом с Мишкой. Придирчиво оглядела сверху его голову.

— Болит?

— Ой, так болит, так болит! — заканючил Мишка.

— А у тебя, Красавин?

— Сейчас меньше.

Подошла, рукой голову потрогала:

— Э-э, да у тебя и в самом деле ушиб! Ладно, пошли в учительскую.

— А я? — удивился Мишка.

— Подожди здесь, и чтобы — никуда.

Петр, как только вошел, так сразу определил по глазам матери, что дело не такое уж безнадежное. Мишкин отец, наоборот, сидел, недовольно опустив голову.

— Красавин, — спросил директор, подойдя к нему, — ты зачем ударил линейкой Козлобаева?

— Он меня сам бил, постоянно…

— Но можно же как-то по другому. Сказал бы классному руководителю или Елизавете Петровне.

— Было бы хуже.

— Что верно, то верно, — вздохнула классная руководительница. — Паренек слабый и Козлобаев над ним просто издевался.

— Подтверждаю, — сказала Елизавета Петровна. — У него и сейчас голова травмирована. Козлобаев и Гунькин над ним не первый год потешаются, об этом вся школа знает. Сколько просили, уговаривали, предупреждали — им как о стенку горох.

— Согласны, — единодушно закивали и находившиеся в учительской преподаватели. — Козлобаев ведет себя безобразно, никому прохода не дает. Отцу надо им заняться. Это что ж такое!..

— Слышали? — спросил директор отца Мишки.

Тот еще ниже опустил голову.

Мишку из школы не отчислили только из-за того, что отец слезно упросил оставить его. А вечером дома устроил головомойку. На какое-то время Козлобаев и Гунькины от Красавина отстали.

В тот вечер отец Петра пришел домой как всегда «под газом». И надо же было матери ему обо всем рассказать. Не дослушав, отец больно щелкнул сына по голове.

— Ну и дурак же ты, Петруха, — сказал хриплым голосом. — Зачем бить в классе, да еще при людях? Надо подкараулить где потемней и как следует врезать, понял?

Петр смолчал, но про себя подумал, что Мишка оказался не такой уж герой и к тому же нытик и трус. Силен с Гунькиными, которых подкупает, а без них не рыпается. А Гунькиным лишь бы над кем похохмить. Это они заставляли Красавина гавкать по-собачьи на пожилую Марию Григорьевну, которая ставила братьям двойки за безграмотные диктанты, или громко материться, когда мимо проходил тугой на ухо учитель химии Иван Петрович. Все, кончено, теперь не дождутся. А Мишку еще проучит. Верно отец сказал: надо подкараулить и врезать. Только так, чтобы никто не видел. И у Красавина план мести созрел сам собой.

Ударить Мишку из-за угла Красавин не решался. Может быть, потом, но не в этот раз. У него появился другой план.

Напротив Красавина сидел Артем Струков, сын райвоенкома. Сильнее Струкова из ребят в классе никого не было. Артем добродушный, спокойный, никогда и ни с кем не связывался. На переменах большинство ребят обычно курили у туалета, а он или разминался на спортплощадке, или что-нибудь выстругивал ножом из дерева. У кого в классе не было его деревянных свистулек? Выстругивал он зверушек, ложки, трости с незамысловатым орнаментом. Нож ему подарил брат, он у него военный. Да и сам Артем собирался после школы поступать в военное училище. С ножом Артем почти никогда не расставался, только иногда, по забывчивости, мог оставить в парте. Мишка Козлобаев пытался выменять у него нож, но бесполезно. Хотел украсть, уж так он ему приглянулся, но и от этой затеи отказался. Хотя у ребят нет-нет да что-то из мелочи приворовывал и об этом все знали.

Красавин решил украсть этот нож и подложить его в Мишкину сумку. Надо только выследить, когда Артем оставит его в парте. Наконец ему это удалось, и нож тут же перекочевал в Мишкину сумку, а в дневник Струкова сунул нацарапанную кое-как записку из нескольких слов: «Нож в сумке Козла».

Прибежав с перемены, Артем ножа ни в сумке, ни в парте не нашел. Весь урок перекладывал тетрадки, учебники, возился, оглядывался, думал, что кто-то подшутил и сейчас отдаст. Несколько раз учительница делала ему замечания. Ножа не было.

Но, записывая в дневник домашнее задание, Артем наткнулся на «анонимку». Прочитав, стал тут же в упор глядеть на Мишку. Тот вначале улыбался, потом почувствовал неладное и стал отворачиваться. Закрыв глаза, Красавин радовался — получилось! Главное теперь — не проморгать, что дальше будет.

Прозвенел звонок. Учительница в этот раз в классе не задержалась, и Струков тут же подошел к Мишке. Тот хотел улизнуть, но был остановлен.

— Отдай нож, — сказал не то чтобы с угрозой, но с намеком: мол, хуже будет.

— Как-к-ой нож, ты что?.. — забормотал, ничего не понимая, перетрусивший Мишка.

— На фиг нужен мне твой ножик? Подумай сам — зачем он мне?!

— Смотри, — пригрозил Артем. — Если найду, ты у меня потом «пофигаешь».

— Да ищи сколько хошь, нет у меня твоего ножа! Подумаешь, ценность, задарма не взял бы. Хочешь, поспорим? Хочешь?

Артем немного замешкался, но потом твердо сказал:

— Давай на десять щелбанов. Идет?

— Идет-идет, готовь лоб.

Ребята сгрудились, шумят. Среди них Петька: и не подумаешь, что это он заварил всю кашу. Смотрит умильными глазенками, а в душе злорадствует, с нетерпением ждет развязки. Ох, побыстрей бы, ох…

Артем выложил из сумки на парту книги, потом тетрадки, карандаши и ручки. Мишка уже был готов крикнуть: «Ну что, нашел!» — Но в это самое время в руке Струкова появился такой знакомый всем нож. Ребята разом охнули. Кто-то жалобно пропел:

— Скоро у козлика вырастут рожки!..

Мишка понял, что опозорен, и главное — у всех на виду получит щелбаны. А у Струкова щелбаны ой-ей-ей какие! Он обреченно подставил лоб.

Артем долго целился, потом щелкнул, и все, кто смотрел, дружно выкрикнули:

— Р-ра-з!..

Красавин тоже с каждым ударом вздрагивал и кричал, думая про себя, как же он раньше об этом не догадался. Ведь все оказалось так просто… Ну, Мишка, ну, Гунькины, берегитесь!..

 

IX

У Петра была старшая сестра Нина, по отцу не родная. Разница в годах с ней почти десять лет. Окончив школу, Нина уехала в Каменогорск и после ПТУ стала работать маляром в строительном тресте. У сестры свои проблемы. Встречаясь с парнем, тоже строителем, забеременела, а того вскоре призвали в армию. Получилось хуже некуда: Нина рожала, а в это время отца мальчонки привезли в цинковом гробу. Но родители от Нины не отказались, взяли к себе и вместе с ней стали растить внука.

Сколько помнит Петр, семья, как при отце, так и после его смерти, не жила, а существовала. Мать работала уборщицей — какие там заработки, еле концы с концами сводили. Ах, как Петр завидовал тем дружкам, что жили в достатке и не думали о еде или что одеть-обуть. Мать же вечно ломала голову, в чем сына проводить в школу, особенно по весенне-осенней хляби. Придет Петр домой с мокрыми ногами, а мать так же как вчера и позавчера спросит: «Ты, сынок, будешь борщ или картошку?» — Петру все равно. — «А может, картошку? Подрумянилась и до того вкусна!» — «Давай картошку», — соглашался он. — «Нет, пожалуй, борща налью — он подогретый, да и ты заодно согреешься, а картошку назавтра оставим», — передумывала мать. И так изо дня в день одно и то же.

Петр рано понял, что помощи ждать не от кого, надеяться надо только на себя. Часто, особенно перед сном, когда оставался один на один со своими мыслями, мечтал быть сильным. Книгу «Граф Монте-Кристо» читал бы и читал. В ночной тиши детское воображение рисовало картины одну краше другой. Вообще-то Петр хотя и был телом худоват, но лицом красив, мать и сестра не раз говорили, что внешностью в батю пошел. Когда ему влетало от ребят, мать, сокрушаясь, сквозь слезы причитала, что уж лучше бы девчонкой родился — меньше хлопот.

Все изменилось совсем неожиданно. В школу прислали нового учителя Парамошкина. Григорий Иванович вел уроки физкультуры. Жил он с женой на частной квартире, неподалеку от школы, детей у них не было. У учителя была своя, далеко не новая, но чистенькая и всегда на ходу машина. За лето Парамошкин построил гараж с подвалом и двумя ямами. Причем все работы выполнил сам, без чьей-либо помощи.

Казалось бы, что тут особенного, ну приехал в школу учитель, сколько их приезжает и уезжает, а сколько работает? Но не таким оказался Парамошкин. Он, кроме уроков, стал вести кружок автолюбителей и спортивную секцию по вольной борьбе. Районные власти (учитель нашел и к ним подход) выделили для занятий по автоделу списанную машину и помещение. Никто и не предполагал, сколько ребят изъявит желание поучиться в кружках, что вел Парамошкин. Петр Красавин сразу записался в автокружок. Он хотел заниматься и в спортивной секции, да Григорий Иванович, посмотрев на него, отказал. Уж очень Красавин показался ему хилым. Как ни просил и не умолял Петр, учитель не сжалился.

В кружке же автолюбителей Красавин занимался так, что ему не было равных.

 

X

Петр всем своим нутром чувствовал, что «линейку» Мишка ему не простит. Рано или поздно, но позор свой припомнит. Только вот когда? Видно, дожидается удобного случая. Иногда Петр замечал, что Мишка ходил за ним. Как-то сказал: «Чего как хвост прицепился? Не надоело?»

— А мой папа тоже машины ремонтирует, — ответил «ни к селу ни к городу» Мишка.

— Ну и что? — не понял Красавин.

— А ты хорошенько подумай, ты ведь у нас грамотный, — туманно протянул Мишка.

Сколько Красавин ни думал, но так ничего и не понял. В Полянске многие знали, что Мишкин отец ремонтирует машины. Но ему-то какое дело? У них с учителем тоже дел хватает. Мишка опять сдружился с Гунькиными. У них так — то сойдутся, то разойдутся. Отец отдал Мишке старый мотоцикл, вот и гоняют на нем втроем. Мишка хвастает, что скоро отец купит ему новый. Однако все знают, что Мишка отцу не помощник. Недавно Мишкина соседка говорила матери Петра, что родители Козлобаеву постоянно в нос тычут, что, мол, какой-то Красавин помогает чужому дяде, а он ради отца палец о палец не постучит. Матери лестно такое о сыне слушать. Не кого-нибудь, а Петра учитель выбрал себе в помощники. Он и в школе не хуже других, и на занятиях по автоделу первый. Теперь вот деньги, хотя и небольшие, домой стал приносить. Мать их прячет.

Встречи с Мишкой Красавин и боялся, и не боялся. Но если и боялся, то не так, как было раньше. Тогда все было по-другому. Приказывали на кого-нибудь по-собачьи гавкать — и он гавкал, заставляли громко, чтоб все вокруг слышали, ругаться — и матерился, да так, что хоть уши затыкай. Теперь дудки — не будет этого. Но в школу и из школы один не ходит. К кому-нибудь пристраивается, чаще к Струкову: тот сильный и мог заступиться. Да и мать волнуется, даже в гараж его провожает, хотя Петру это не по душе. Но куда денешься? Знал, что мать просто так не отстанет. Из гаража Красавин обычно возвращался с учителем. Иногда Парамошкин подвозил его домой на своей машине. Мать поджидала у дома, и сколько же было у нее радости!

Но все равно на душе неспокойно. Подлости от Мишки Красавин ожидал каждый день и знал, что это случится наверняка неожиданно. Продумывал разные варианты защиты. В мыслях получалось так, что Мишка каждый раз оставался с носом. Но это в мыслях, а как будет на самом деле? Козлобаев по-прежнему гоняет с Гунькиными на мотоцикле. Он и им дает покататься.

В пятницу работать в гараже закончили раньше обычного. Учитель сказал, что ему надо проехать по делам. Петр знает, по каким делам и куда ездит каждую пятницу Парамошкин, от него ничего не скроешь. А поедет учитель на торговую базу, опять что-нибудь купит из дефицита, а потом с выгодой продаст. Красавина это если и волновало, то лишь потому, что не хотелось раньше обычного возвращаться домой.

Парамошкин попросил подождать, пока он переоденется, и Петр решил дождаться учителя на взгорке, откуда хорошо виден военный аэродром. Он мог сколько угодно смотреть на тренировочные полеты истребителей. В это время они один за другим начали взмывать в безоблачное небо. В запасе было минут пятнадцать-двадцать, и если что, учитель посигналит. Он побежал, но случилось то, чего так долго ожидал. Сразу же за поворотом дороги его настиг мотоцикл. Протарахтев, остановился.

Красавин был спокоен. Может быть, потому, что вот-вот должен подъехать учитель, а уж он-то в обиду не даст. Мишка и Гунькины об этом не знали. Козлобаев, не заглушив мотоцикл, подошел, как всегда, наглый и уверенный.

— Ты, Петух, помнишь, о чем я тебе недавно говорил? — процедил с угрозой.

— Чего-то не припоминаю, — ответил Красавин, и Мишка тут же поцарапал пятерней по лицу Петра. На глаза навернулись слезы, выступила кровь.

— Щас не припомнил?

— Не-ет… — стоял на своем Петр.

В ответ удар по голове, потом еще и еще. В глазах потемнело.

— Ах ты, гад! — закричал Красавин и с кулаками бросился на Козлобаева.

Но перехватили Гунькины.

— Тихо, тихо, Петух, не буянь. — А Мишке того и надо.

— Я те говорил, что батя машины ремонтирует? Говорил. А для чего? Чтоб ты не помогал Парамошкину. Усек? Усек или нет, спрашиваю?

— Нет, не усек! — закричал Красавин, моля Бога, чтобы побыстрей подъехал учитель. Уж он-то им покажет, он им даст!..

А Гунькины не отпускают.

— Ну че ты, Петух, упираешься? Подумаешь, важность какая — отстать от учителя. Зато лупить не будем.

— А вы лупите, лупите! Вам за это Мишка покататься на мотоцикле даст. Предатели! Отпустите руки! Он же трус, трус, он меня боится. Вы сами видели, какой он трус!

— Значит, не бросишь? — заорал Мишка.

— Нет! Нет, не брошу!

— Тогда получай! — Мишка схватил Красавина за волосы, дернул вниз и стукнул лицо о приподнятую коленку. Из носа на рубашку и штаны закапала кровь. Гунькины бросили его руки. И Мишке:

— Мы так не договаривались. Просил попугать, а сам нос квасишь!

Этого и надо было Красавину. Он тут же вцепился в Мишкино лицо, хватал его за нос, уши, губы, приговаривая:

— Это тебе за побои… Получай, гад!..

Все-все припомнил. Какое ему дело, больно Мишке или нет. Мишка такой напористости не ожидал. Гунькины бросились их разнимать, но Красавина от Козлобаева не оторвать, будто прилип.

— Атас! — заорал вдруг старший Гунькин, увидев подъезжавшую машину учителя. Трое бросились к мотоциклу (хорошо, что не заглушили) и мигом нырнули по тропе в посадку.

Подбежал Парамошкин.

— Кто бил? За что? — Дал платок вытереть кровь. Он явно был взволнован.

— Значит так, сейчас поедешь со мной, а потом решим, как быть. В таком виде к матери заявляться негоже. — Красавин и сам понимал, что видик у него неважнецкий. Но собой был доволен. Да, ему досталось, но и Мишке физиономию разукрасил. Теперь запомнит.

О стычке с Мишкой матери не рассказал. Про синяки и царапины соврал, что упал, хотя мать и не поверила. Зато после драки Парамошкин отчислил Козлобаева и Гунькиных из автокружка. Сам ходил к их родителям и о чем-то с ними разговаривал. Но главное даже не в этом: Красавин несказанно обрадовался, когда учитель разрешил ему приходить на тренировки в спортивную секцию. Сбылось то, о чем он так долго мечтал.

И начались тренировки. Петр себя не щадил. Ему было тяжелее других, но учитель послаблений не делал, говорил, что кому не нравится, можете уходить. А этого Красавин как раз и не хотел. Вспоминался Козлобаев, Гунькины, их наглые рожи. Как они любят над ним поиздеваться! «Ну-ка давай, Петушок, погавкай, а теперь поматерись!..» Нет, такие пасуют только перед силой и он станет сильным…

Вновь и вновь назойливо возникали злорадные мыслишки: «Еще дождетесь…» Все с большим упорством осваивал приемы борьбы. Парамошкин это подмечал, но не хвалил, в пример другим не ставил, хотя и видел, что занятия в спортивной секции идут Красавину на пользу. Парень окреп, возмужал, его приемы стали уверенными, точными. Да и в классе его стали воспринимать по-другому, даже девчонки. Если раньше они его просто не замечали, в лучшем случае жалели, мол, такой уж вот слабак уродился, то теперь — дело иное. Петр в их глазах возвысился, к нему пристало неизвестно кем брошенное лестное прозвище — «Красавчик». Но его девчонки почти не интересовали. Хотя — на одну, из параллельного класса, глаз положил. Но это, убеждал себя, несерьезно, его влечет совсем другое, к примеру, машины. Он уже кое-чему у учителя научился, иногда в голову лезли мысли, что неплохо б было самому машину заиметь, хоть старенькую, такую, как у учителя или даже похуже. Уж он бы ее привел в порядок!..

Но это мечта. О какой машине речь, когда дома вечные проблемы с деньгами! Красавин вздыхал и… вновь думал о том, как бы он лелеял машину, а Козлобаев и Гунькины пусть завидовали бы… С такими мыслями, под стук настенных ходиков, и засыпал.

 

XI

Как-то, закончив ремонт, как говорил учитель — «больной» машины — он несколько раз опробовал двигатель и остался доволен. Мотор работал ровно, его тихое урчание убаюкивало. Протерев руки смоченной бензином тряпкой и потом, вымыв их с мылом, Григорий Иванович присел на стул и стал загадочно смотреть на Красавина. И наконец сказал:

— Завтра работы у нас с тобой немного, а посему займемся одним хорошеньким дельцем.

Каким «дельцем», не сказал, но попросил прихватить с собой спортивные трико.

Красавин приставать с расспросами не решился, учитель этого не любил. «Вот будет день, — говорил он в таких случаях, — будет и пища». Но все равно весь вечер Петр ломал голову над словами Парамошкина, стараясь угадать, что же это за дельце такое появилось? Может, решил с ним борьбой в гараже заняться? Петр своими успехами в спортивной секции вообще-то недоволен. Но при чем тут гараж? На Парамошкина это никак не похоже, уж кто-кто, а он рабочее время ценит. У него просто так не посидишь. Но тогда зачем трико?

Сомнения рассеялись, как только Красавин на другой день зашел в гараж. Машин в нем не было, Парамошкин выкатил их на площадку. Зато почти полгаража было застелено спортивными матами, две ямы заложены досками, а все лишнее сдвинуто к стенам и разложено по стеллажам.

Обычно Григорий Иванович приходил в гараж в модных джинсовых брюках, светлой рубашке, а если было прохладно, то в легкой куртке. Переодевался в рабочую одежду и почти сразу принимался за дело. Но в этот раз на нем были знакомые шерстяные спортивные брюки и майка с динамовской эмблемой. Поздоровавшись, учитель спросил:

— Форму не забыл?

Красавин достал из сумки старенькое трико.

— Тогда быстренько переодевайся. — Сам, между тем, стал передвигать маты ближе к открытым воротам. Изредка бросал взгляды на Красавина, подмечая, что за время тренировок в секции тот явно окреп. «Ладно, — подумал про себя. — Пора учить мальчишку серьезно, и не вольной борьбе… Хваткий, легкий, настойчивый, у него получится…» Когда-то, еще в институте, Парамошкин увлекался, причем довольно успешно, карате (его даже в мастера спорта прочили), и не только карате. Однако жизнь сложилась по-другому. Парамошкин, сам не зная почему, чувствовал себя причастным к судьбе Красавина. Петр ему нравился: он умен, уважителен, точен, с лишними вопросами не лезет. Один раз, правда, когда умолял зачислить его в спортивную секцию, а он ему несправедливо отказал. Теперь-то Парамошкин понял причину той просьбы. Мысль обучить Петра приемам восточных единоборств пришла после того, когда увидел, как трое более сильных пацанов издевались над ним и как неумело мальчишка от них отбивался. Тогда-то и решил научить его куда более действенным приемам самозащиты и… нападения. Это парню в жизни может ох как пригодиться.

Надо было на какое-то время привезти из зала несколько матов, что он и сделал, да по-умному использовать появившиеся окошки свободного времени.

— Петя, — сказал он негромко, когда мальчик переоделся. Он с ним всегда разговаривал как с равным. — Я вот подумал, что было б не лишним обучить тебя некоторым приемам. Борьба боевая, интересная, когда-то сам ей увлекался.

— Но ведь я ее почти освоил, сами говорили! — удивился Красавин.

— Борьба бывает разной, — улыбнулся Парамошкин. — Ту, с которой я буду тебя знакомить сейчас, особая, как уже сказал — боевая. Используется она и для самозащиты, и для… Вот недавно тебя три охломона мутузили, а владей ты некоторыми приемами восточных единоборств, им бы от тебя крепко досталось.

— Козлобаеву и без этого досталось.

— Да не обижайся, знаю, что молодцом держался. Но ведь нападать могут и трое, и четверо, причем не слабаков и не робкого десятка. А если на их стороне еще и внезапность нападения? Как тогда выйти из положения? Приемы, которые ты должен освоить, как раз это и предусматривают. Вот смотри. Меня хотят побить двое. Один стоит сзади, другой — спереди. Теперь наблюдай за моими движениями. — Учитель прогнулся и сделал сильный выброс правой ногой в сторону воображаемого нападавшего сзади, потом быстро распрямился и резким взмахом руки нанес удар по «второму».

— Ну как? — спросил, заправляя выбившуюся из спортивных брюк, майку.

— Класс!.. — восторженно охнул Красавин. Он всегда восторгался своим учителем. Парамошкин все-все может, он не такой как другие. Но ведь так-то ему никогда не научиться. Тут хотя бы немного силы поднабраться и освоить самые элементарные приемы.

Парамошкин между тем показал ему еще несколько приемов. Закончив, сказал:

— Ты в шахматы играешь?

— Нет, у нас их никогда не было.

— Верю, что не было, но в школе-то есть? Просто скажи, что ты этим не увлекся. Я это к чему, в борьбе, которую будешь осваивать, надо как шахматисту уметь предугадывать поведение своего противника. И не просто предугадать, но и дать достойный отпор. Понимаешь?

Петр молчал. Он пока ничего толком не понимал, так много сразу свалилось. Учитель говорил больно мудрено. Как это — «предугадать»? На него, вообще-то, кроме Козлобаева да Гунькиных никто не нападал. А учитель все говорит и говорит, теперь уже о том, что надо научиться двигаться, причем бесшумно, как тень. Что это непросто, сложно, но исключительно важно.

— Что ж, начнем как раз с этого, — сказал он и встал. — Будь сосредоточен и уверен в себе. Без этого победы не добиться. — Петр, соглашаясь, кивал головой. Он поймет, обязательно поймет и все усвоит. Глаза Красавина выдавали его тревогу, и, заметив это, учитель похлопал его по плечу: — Не бойся, все будет нормально.

Взяв со стеллажа короткую, но толстую как скалка биту, дал ее Петру и не сказал — потребовал:

— Я иду на тебя, мы злейшие враги. Ты должен меня вот этой палкой ударить по голове, груди, плечам — как тебе удобно. — Та-ак, иду навстречу, подхожу… Бей! — крикнул он. Но Красавин никак не мог поднять биту на учителя, стоял и непонимающе моргал глазами.

— Я же сказал, что ты меня должен ударить, а я попробую отразить твой удар. Ты нападаешь. Ну? Действуй!

Петр наконец решился. Выбрав, как ему показалось, удобный момент, он размахнулся и только хотел, — нет, не сильно, слегка, — опустить биту на плечо учителя, как тот молниеносно отпрянул в сторону и ударом ноги выбил ее из рук мальчика. Не удержав равновесия, Красавин шлепнулся на мат, а бита со стуком покатилась в угол гаража.

— Нет, Петя, так не пойдет, — сказал учитель недовольно. — Ты меня жалеешь и думаешь: как же это — бить, и кого — меня! А надо действовать четко, быстро, опережая соперника. Только тогда что-то получится. Меня не жалей, считай, что я это не я. Запомни — нападавшие тебя щадить не станут. Давай повторим.

Учитель менял позицию: он стоял или быстро двигался, и, казалось, Красавина вообще не замечал, а был занят только своими мыслями. Петр волновался, вот он, в который уже раз, подкрадывается и готов нанести удар, но учитель, будто играючись, делает точное движение и снова выбивает биту.

— Бесполезно, — говорит Красавин упавшим голосом. — Вы такой сильный, куда уж мне…

— Да, сильный, ну и что? Главное — не допустить удара, вовремя его заметить и отразить. Сумеешь — спасен, нет — пеняй только на себя. Присмотрись к сторожевой собаке. Кажется, лежит себе и ничего не замечает. Но попробуй подкрадись к ней незаметно. Не выйдет. Она учует по шороху, по малейшему движению, по дыханию и даже взгляду.

Вообще-то Григорий Иванович не любил много говорить, но в этот раз слов не жалел.

Наконец вновь стал в стойку. Потребовал быть предельно внимательным и в точности запоминать все его действия…

Возвращаясь домой, Красавин думал про слова учителя о собачьей реакции. Решил проверить, так ли это на самом деле. Благо, недалеко от дома, рядом с мусоркой, уже второй год как прочно обосновался кривой и хромой на заднюю левую ногу, с обрубленным хвостом кобель по кличке Дымок. Людей он не трогал, но ни одной псины к своим владениям не подпускал. Дымок в любое время суток бодрствовал, оглядывая полуприкрытым глазом все, что происходило вокруг.

«Попробую», — решил Красавин и стал осторожно подбираться к разбитой кирпичной стене, за которой лежал Дымок. Оставалось сделать лишь несколько шагов, и Красавин уже думал над тем, как разочарует учителя, но Дымок неожиданно вскочил и с такой злостью залаял, что Петр чуть не дал деру. Благо, что Дымок вовремя опомнился и завилял куцым хвостом. Да-а, прав, выходит, учитель…

Для Петра наступили дни не просто тренировок и учебы, а настоящего самоистязания. Но привыкал. Сколько раз за время тренировок Парамошкин говорил ему: «Приготовься к нападению», — но как только Петр принимал стойку, учитель подходил своей кошачьей походкой, трогал его за плечо и внушал: «Не так, не пойдет, ну чего ты опять в комок сжался? Расслабься, постарайся не напрягаться». «Как же так? — думал Петр, — приготовиться к нападению или отражению атаки и не напрягаться?» А учитель вновь и вновь твердил: «Успокойся, доверься своему телу, расслабь мышцы». Иногда сам забывал, что только учит, тогда ударчики перепадали что надо. После, оправдываясь, Парамошкин говорил: «Ну совсем забыл, что ты зеленый! Прости, брат, больше так не буду». — И вновь повторял, что держать себя постоянно в напряжении нельзя, но и расслабляться надо знать, когда и как. Требовал зарубить на носу, что рассчитывать следует только на себя, только на свои силы и ловкость. И вновь — работа до седьмого пота.

Шли день за днем. Красавин отрабатывал приемы, он уже умел делать сальто, всевозможные выпады, подножки, броски через себя, передвигаться осторожно, тихо, будто тень. И все равно ясно было, что учитель поддается, и это злило. Но чем больше злился, тем уверенней и настойчивей работал на другой день. Хотел, чтобы его похвалили.

— Ну, вот это уже кое-что, — сказал наконец Григорий Иванович, улыбнувшись, когда Красавин закончил тренировку без обычных погрешностей.

Но почему у него улыбка иногда такая мрачная? Или это только кажется? Да нет, нет, учитель относится к нему хорошо, почти как к брату или даже сыну!..

 

XII

Гриша Парамошкин родился в семье сельских учителей. Родители поженились будучи еще студентами. По распределению их направили в сельскую школу.

Отец Гриши, Иван Фомич, спортивного телосложения мужчина, вел уроки физкультуры и труда. Мать, Клавдия Александровна, небольшого роста, всегда спокойная и малоразговорчивая, преподавала химию и биологию.

Дом Парамошкиных из трех небольших комнат и кухни стоял метрах в ста от школы. Рядом с домом — сарай, разделенный перегородкой на две части: в одной — вместительный погреб и деревянный ящик для угля, в другой — коза и куры. За школой начинался сад — гордость Парамошкиных. Это они вместе с учениками посадили и вырастили его. За садом — колхозное поле. Прямо перед домом — спортплощадка. Пришкольный участок и все строения огорожены невысоким штакетником.

Гриша был поздним, долгожданным ребенком, оттого родители в нем души не чаяли. Учеба давалась ему легко, физически был крепок, участвовал во всех спортивных соревнованиях, но больше был известен как капитан футбольной команды, занимавшей призовые места в соревнованиях школьных команд района. Спортивные успехи Гриши — несомненная заслуга отца, и Иван Фомич этим гордился.

Со временем родители стали все чаще задумываться о будущем сына. Куда поступать? Было два варианта: в сельскохозяйственный или педагогический институты. С тревогой замечали, что с годами тяга Гриши к учебе охладевала. Математику он вообще терпеть не мог, зато все больше увлекался спортом. Но именно это увлечение уже не устраивало родителей. Они не хотели в семье еще одного физкультурника.

Когда разговор заходил о том, где он намерен учиться, Гриша больше отмалчивался. А если с расспросами подпирали, то обещал подумать, ссылаясь на то, что время еще есть, что предстоит служба в армии. Как ни странно, но учительский сынок решил поступать в институт лишь после воинской службы. Вот так патриотично он был настроен. Вообще-то планов и задумок о жизни после армии у него было много, но о них он распространяться не любил, зная, что родителям тут не все понравится, а друзья так вообще на смех поднимут. Потому и помалкивал. В принципе, он уже давно определился. Жизнь в деревне его явно не устраивала. «Ну что хорошего видели предки?» — вопрошал сам себя. Вечные уроки и уроки, а после них торчат на огороде или на школьном участке. Зимой возня с углем, печкой и козой. И так из года в год. Зато как малые дети радовались всему, что вырастили своими руками и припасли на зиму. «Это — наше!» — любила повторять мать, угощая кого-нибудь из коллег наливочкой, грибками, вареньями разных рецептов, выставленными на стол в баночках-скляночках. У родителей свой, лубочный мирок. Они всем довольны, только бы Гриша с ними остался, — «тогда и умирать будет не страшно».

Нет, такая нудная жизнь ему не по нутру, он хотел быть у всех на виду. А почему и нет? Что в этом плохого? Пусть другие видят, восторгаются и завидуют. Эгоизм и высокое самомнение пришли с тех пор, как Гриша стал капитаном футбольной команды. И не Бог весть какими были спортивные достижения, но вот «прелесть славы» на себе сразу почувствовал. Это, оказывается, крепко греет душу и возвышает.

Своими сокровенными планами даже с родителями никогда не делился. Ну как он мог им сказать, что мечтает жить только в городе? И при этом иметь приличную квартиру, машину, гараж, дачу. Чтобы жена (да-да, думал и об этом) была не какая-нибудь серая мышь, а всем на загляденье. У Гриши не возникало сомнений в том, что все это, а возможно и больше, у него обязательно будет, что планы сбудутся. Он мечтал стать спортсменом и не каким-нибудь третьестепенным, а таким, с которым многие бы желали дружить, встречаться, а от девушек вообще отбоя не было бы. О нем, как о важной спортивной персоне будут говорить и писать, с ним будут советоваться крупные чиновники. Условия жизни только идеальные, да по-другому и быть не должно.

Время шло. Приятные грезы таяли, исчезали, на смену им приходила жизнь — такая, какой она была без прикрас: однообразная, скучная, в которой было не так уж много приятных для души моментов.

Через полгода экзамены на аттестат зрелости, а родители от него ничего путного о планах на будущее не услышали. Отец замыкался в себе, все чаще хмурился, а мать плакала.

Как-то в конце марта, под вечер, к Парамошкиным заехал председатель колхоза Семен Кузьмич Огнев. Когда-то он был примерным учеником Парамошкиных. Грише председатель нравился, и не только как болельщик их футбольной команды, но и тем, что во всем помогал. Скажем, отвезти, привезти или что другое, Семена Кузьмича упрашивать не надо, понимал с полуслова.

Огневу лет тридцать пять, он крепок и ладно скроен. Его внешность такова, что раз посмотришь и потом на всю жизнь запомнишь. Это был не просто рыжий, а огненно-рыжий человек, сплошь усеянный по лицу, шее, рукам конопушками, да такими яркими, будто он годами загорал под специальным ситом где-то на африканском солнцепеке. Фамилия председателя как нельзя точно подходила к его «огненной внешности».

Родители ушли в сад обрезать деревья, а Гриша готовился к урокам. Поздоровались. Огнев посмотрел на Гришу как всегда добродушно, будто спрашивая, чем бы его этаким одарить. Положив широкую в конопушках ладонь на плечо, сообщил:

— Надо кое о чем потолковать. — Расстегнув куртку, сел на стул. Какое-то время молчал. Гриша стоял рядом, не понимая, о чем хочет толковать с ним председатель.

— У меня к тебе, Григорий, мужской разговор, — сказал наконец Огнев и оценивающе посмотрел на него. — Начну сразу и без утаек, чтоб не было никаких домыслов. Твои родители волнуются, переживают, что без тебя доживать придется. Мне это понятно, сам когда-то в таком же положении находился. В общем, просили поговорить с тобой, а потому прошу ответить как на духу.

Что скажешь, если направим тебя от колхоза учиться на агронома? Безусловно, не сейчас, а после армии. Отслужишь, отучишься, а там как раз и наш колхозный агроном на пенсию собирается уходить. Обеспечим стипендией, отдельным жильем, если захочешь. Решай. Но учти, без обмана. Мне надо заранее смену агроному готовить. Сам должен понять: для председателя это вопрос далеко не простой.

«Ну и ну!» — подумал, надув губы, Гриша. Он-то полагал, что Огнев заехал просто поговорить с родителями — он и в гости с женой к ним не раз приходил: мол, может, помощь какая нужна? А тут то же самое, с чем родители покоя не дают. Как и что ответить? Было лестно, что Огнев сделал такое предложение не кому-нибудь, а ему, хотя бы и по просьбе родителей. Но кто их просил об этом? Чего вмешиваются? И как ответить, если жить в деревне не собирается? Не будет же посвящать председателя в свои планы. Услышит — засмеет, за дурачка примет. А зачем, собственно, говорить? Какая в том нужда? Впереди армия, а за это время многое может измениться. Ну что ж, придется малость покривить душой.

— Чего молчишь? Не ожидал? — подал голос председатель.

— По правде — да, как-то все это неожиданно… — Гриша невесело улыбнулся.

— Мне надо знать твой настрой в принципе и заранее. Понимаю, что застал врасплох, однако рано или поздно такой вопрос тебе решать придется. Так согласен на мое предложение или нет?

«Прижал, да еще как, — подумал Гриша. — Нет, а родители хороши! Знали о его приезде, все тут договорено, недаром шушукались, а потом срочно засобирались яблони обрезать. Хитрецы-мудрецы! Но этот ведь ждет ответа…»

— Если уж так надо, то можно, — выдавил тихо.

Огнев нахмурился:

— Давай безо всяких «если». При чем тут «если»? Говори прямо и конкретно, по-мужски. Не люблю, когда чего-то не договаривают. Зачем нам с тобой в прятки играть? Так что?

— Согласен, — ответил младший Парамошкин, в первый раз покривив душой, от чего лицо стало таким же красным, как и у председателя.

— Вот и хорошо. Другого, признаться, и не ожидал. Пойду родителей обрадую, а то совсем старики покой из-за тебя потеряли.

Об этом разговоре председатель попросил не трезвонить, но и не забывать.

 

XIII

Ближе к вечеру к гаражу подъехал милицейский «уазик». Он вынырнул неожиданно из-за гаражей. Красавин работал в яме. Григорий Иванович, увидев остановившуюся машину и почувствовав неладное, вышел из ворот. К нему подошел молодой, рослый, в гражданской одежде человек, а с ним еще двое в милицейской форме. Тот, что был одет по-цивильному, спросил:

— Вы гражданин Парамошкин?

— Да, я учитель Парамошкин, а в чем, собственно, дело, молодой человек? — Учитель и сам не стар, но в разговоре с теми, кто моложе его, всегда добавлял «молодой человек». Это звучало снисходительно, вежливо, как бы подчеркивая разницу в возрасте и само положение Григория Ивановича, — учитель.

— Так вы или не вы? — недовольно переспросил приехавший.

— Я, а что дальше?

— А то, что у меня имеется санкция прокурора на проведение в вашем гараже обыска. — Он вытащил из внутреннего кармана пиджака удостоверение с листом бумаги и протянул Парамошкину. Учитель бумагу читать не стал и махнул рукой, что означало — обыскивайте, раз приехали. Красавин видел из ямы, как он побледнел и поджал губы. Так было, когда Григорий Иванович волновался. Из соседних гаражей, естественно, высыпали любопытные, ожидая дальнейшего развития событий. Один из милиционеров привел понятых, и обыск начался. Старший, показав на Петра, спросил у Парамошкина:

— Родственник, что ли? — Но тот был так расстроен происходящим, что промолчал, а милицейский чин вопросов больше не задавал.

Красавин вылез из ямы. Впервые вот так близко он столкнулся с милицией, и где — в гараже учителя! Петр болезненно воспринял приезд милиции, считая, что милиционеры Григория Ивановича незаслуженно унижают. Хотя знал, что Парамошкин приторговывает дефицитным товаром. Где покупает и что это за товар, тоже знал. В гараже он ничего никогда не держал. Место хранения, скорее всего, было на окраине Полянска. Если кто-то приходил или приезжал из покупателей, то Григорий Иванович заводил машину и уезжал. За несколько дней до этого он дважды отлучался и возвращался довольный — значит, сделки удачные. В тот раз, когда на Красавина напал Мишка с дружками, они с Парамошкиным ездили на торговую базу, но покупка не состоялась. Как-то Парамошкин сказал Красавину, что очень хотел бы построить в Полянске дом и что годика через два должен на это дело подсобрать деньжат. Пожаловался, что жить на частных квартирах осточертело.

А обыск шел полным ходом. В гараже все было сдвинуто и перевернуто вверх дном. Но как стражи порядка ни старались, того, что их интересовало, не нашли. К Парамошкину подошел старший. Красавин слышал, как он сказал:

— Закрывайте гараж, проедете с нами.

— Это на каком основании?

— Не задавайте лишних вопросов, основания имеются. — И тут же достал из бокового кармана заранее приготовленный протокол задержания.

Запирая гараж, Парамошкин попросил Петра передать жене, чтобы не беспокоилась. В гараж велел до его возвращения не приходить.

Слух о том, что Парамошкина забрала милиция, распространился по райцентру необычайно быстро. Что только при этом не додумывалось! Одни говорили, что он занимался воровством и втягивал в это детей. — «А еще учитель!..» Другие, что Парамошкин уже привлекался к уголовной ответственности и теперь ему влепят. В общем, домыслов было немало. И в школе тоже разговоров хоть отбавляй. Учителя знали, что Красавин ремонтировал с Парамошкиным машины, но с расспросами не приставали. Братья Гунькины и Мишка Козлобаев ухмылялись, однако при всех на рожон не лезли: Петр теперь и сдачи мог дать.

Да, вражда с Красавиным у Мишки давняя. Один случай на зимних соревнованиях по лыжам чего стоил. Это когда Петр обошел его и занял первое место. Раньше всегда он, Козлобаев, побеждал, а в этот раз даже хитрость не помогла, уж лучше бы не хитрил. На последнем заходе Козлобаев, отставший от Красавина, срезал круг и оказался впереди. Но послушный ягненочек, этот недавний хлюпик, молчать не стал. С таким позором сняли с соревнований! Да разве только это? А случай с линейкой. Орал-то в этот раз не хлюпик, а он сам. Да, Красавин стал каким-то не в меру борзым. Так и не удалось его как положено отдубасить у гаражей, помешал Парамошкин. К тому же и выгнал их из автокружка. Козлобаев до этого хвастал, что Парамошкин с его отцом — «вась-вась», подумаешь, Красавин! Но отец, говорят, Мишке такую трепку задал, что тот долго на заднее место не мог присесть. Нет, за все это Красавина пора ставить на колени, пусть будет как прежде — шавкой. Гунькины помогут. Они гоняют на его мотоцикле больше, чем он сам. Можно и еще кое-чем приманить. К примеру, отдать бинокль, он ему все равно надоел.

И Красавин знал, что Мишка непременно ему отомстит. Никакого авторитета во всех стычках с Петром тот себе не заработал. Наоборот, над ним стали посмеиваться, особенно после драки у гаражей. Красавин не знал, что отец хоть и побил Мишку, но заодно и дал понять, чтобы при случае отвадил Красавина от учителя. Словом, чтобы тот ему больше в ремонте машин не помогал… не знал Красавин и того, что никто другой как Мишкин отец написал на учителя анонимку, чтобы опозорить его на весь Полянск.

И в один из дней после того как Парамошкина увезли в милицию, в конце последней перемены, Козлобаев не утерпел. Когда Красавин выходил из туалета, стоявшего на краю спуска к речке, он и Гунькины окружили его. Долго-долго они такого случая поджидали. Троица вела себя задиристо. Перемена кончилась, и рядом никого, самый раз влепить Красавину. Втроем-то небось свалят и намнут бока.

— Так где твой Рожкин-Мошкин? Куда подевался? — загримасничал Козлобаев, вытягивая перед Красавиным и без того длинную шею. — Ах, в милицию забрали? Может, поплачем? Давайте, ребята, вместе поплачем по Рожкину-Мошкину!

Гунькины тоже выпендривались и толкались. Мишка схватил Красавина за воротник рубашки и с силой, так что отлетела верхняя пуговица, притянул к себе:

— Какой противный Петрушка! Эй, да он уже в штаны наложил!

— Га-га-га! — ржали довольные Гунькины.

Красавин оторвал Мишкину руку и, стараясь сдержаться, как можно спокойней проговорил:

— Трое на одного? Вот бы кто увидел — ей-Богу, со смеху помер бы!

— А тут кусты, понимаешь, кустики, и не видать.

— Отстаньте, хуже будет, — нахмурился Петр. Он помнил, как учил действовать в таких случаях Григорий Иванович. Учитель как будто предвидел, что это вскоре пригодится.

— Да еще грозит! — вдруг завопил Козлобаев. — У него память начисто отшибло! Забыл, как недавно гавкал! Щас, щас вспомнишь! Заставим!

Он бросился Красавину под ноги, а Гунькины с силой толкнули Петра на него. Но тот, недаром же столько занимался, сделав сальто, вмиг разметал нападавших. Гунькины опомниться не успели, как кубарем покатились вниз по склону, а Козлобаев, отлетевший от удара ногой в кусты сирени, хватал раскрытым ртом воздух и даже не пытался оттуда выбраться.

О случившемся Красавин никому не сказал, а драчуны, чтобы еще раз не опозориться, на время попритихли. Петр же переживал за Парамошкина и с надеждой ждал его возвращения.

 

XIV

Когда силы стали сдавать, а сердце пошаливать, Галина Семеновна устроилась уборщицей в райисполком. В этом у нее была своя выгода: хотелось решить квартирный вопрос, а где это проще сделать как не в райисполкоме? Рассчитывать на мужа не приходилось, он спивался и все чаще не приходил ночевать. Жить с двумя детьми на зарплату уборщицы было невыносимо тяжко. Красавина экономила рубли и копейки, но денег все равно не хватало. Приходилось перехватывать, потом при получке рассчитываться с долгами, а после вновь занимать.

Перед Новым годом от воспаления легких умер муж. Подкалымив, он напился с дружками до потери сознания и всю осеннюю ночь провалялся у заводского забора. А ночью ударили заморозки, он перемерз, заболел, а вскоре и скончался. Галина Семеновна поплакала, но не так по мужу, от которого никакой радости сроду она не видела, а больше о своей горькой женской доле. Как смогла помянула его на девять и сорок дней. Помогли с работы и соседи. А весной райисполком выделил ей однокомнатную отдельную квартиру. Хоть она была и в старом доме, но с барачной, где раньше жили, никакого сравнения.

Дочь уехала в город, и Галина Семеновна переключила все свое материнское внимание на сына. Плакала вместе с Петей, когда ему влетало от ребят, что постарше. Успокаивала, говорила, что как вырастет и станет сильным, уж отомстит своим обидчикам. Пете это нравилось. Что и как будет после этой мести с обидчиками, по ночам додумывал, фантазии у него хватало.

Обрадовалась, когда в школе появился учитель по физкультуре и труду — Парамошкин. Сын сразу привязался к нему, записался в автокружок. Повеселел. Галина Семеновна каждую неделю ходила в церковь и ставила свечку за здравие Григория, а потом молилась и благодарила Господа Бога. Когда Парамошкина забрали в милицию, сын места себе не находил, молчал, вздыхал, от еды отказывался, с матерью почти не разговаривал. Она тоже переживала, но старалась поддержать и успокоить сына.

— Ты, Петь, не давай волю нервам, придет он, никуда не денется, — говорила ему.

По утрам, для поднятия духа, сны рассказывала. Начинала обычно так:

— Уж такой сон, сынок, приснился — теперь ясней ясного: нонча к обеду как есть и заявится.

Но учитель не заявлялся.

День, о котором пойдет речь, тоже начался с рассказа матери о сне. И все у нее получалось так складно, что Парамошкин никак не мог после этого не придти. Мысли Петра сразу заработали. Где лучше с учителем встретиться: у гаража или там, где он снимает квартиру? А что если после уроков завернуть к гаражу? Придет, а он уже там. Вот здорово!

Как только уроки закончились, Красавин сразу пошел к гаражам. Мишки он теперь не опасался. Знал, что с Гунькиными у того не лады, а один напасть побоится. В который раз вспоминал по пути как учитель по-доброму ему помогал. Если что и не получалось, то никогда не кричал и не обижал. А без него все опостылело, даже учиться не хотелось. Петр шел, не оглядываясь. Пройдя длинную улицу, он свернул направо, пересек железнодорожное полотно, убегавшее в сторону сахарного завода, и вскоре вышел к гаражному кооперативу. Часть гаражей была построена раньше, а вот дальняя площадка, где находился и гараж Григория Ивановича, сплошь была завалена кирпичом, плитами, блоками и другими стройматериалами. Готовых гаражей на площадке было немного.

Красавин не мог даже подумать, что за ним, стараясь оставаться незамеченным, шел, постоянно озираясь по сторонам, Козлобаев.

В открытую с Петром он связываться не хотел, не раз обжигался. Решил бить из-за угла. Запомнив дорогу, по которой петлял Красавин, вскоре отстал и стал поджидать его возвращения. Петр дошел до гаража, расстроился, не увидев учителя, какое-то время покрутился у закрытых ворот и медленно побрел обратно.

Кругом было тихо и спокойно. Зато в выходные дни тут шума хоть отбавляй. Подумал, что завтра надо зайти к жене Парамошкина. Он у учителя дома был всего один раз, стеснялся.

Из-за угла недостроенной гаражной стены мелькнуло что-то недлинное, но упругое, и тут же из глаз посыпались искры, и он, вскрикнув от боли, упал рядом с плитами. Козлобаев ударил гибким металлическим прутом с гайкой на конце. Прут был обернут куском темной тряпки. Удар пришелся по касательной и не гайкой, да и больше по затылку и спине, но кожа на голове была рассечена. Упавшего Красавина Мишка бил пинками, пока тот не потерял сознание.

Проезжавший мимо водитель «Жигулей» выскочил из машины и бросился за убегавшим Козлобаевым. Но не догнал, тот юркнул за кучи кирпича. Вернувшись, достал бинт и стал перевязывать Петру голову. Мальчишка застонал.

— Слава Богу, жив, — сказал пожилой водитель. — Это кто ж тебя, малый, так отколошматил?

Петр не ответил. Открыв глаза, шепотом попросил отвезти домой.

Мать встретила плачем и причитаниями, но приставать с расспросами не стала. Знала, что сын когда надо сам расскажет. Бегать по соседям тоже не было резона — начнут пытать, что да почему. Пусть Петр сам разбирается.

Тело ныло, голова раскалывалась на части. Мать хотела отвести сына в больницу, но он отказался. Лежал на диване, уставившись в потолок, и воспроизводил в памяти случившееся. Внутри все кипело: догадывался, что это козлобаевские проделки. Это он для папаши, гад, постарался!.. Чем же ударил? И сколько же можно подкарауливать и бить из-за угла?! А вообще-то и сам хорош: успокоился, думал, что теперь Мишка побоится, а он как раз на это и рассчитывал. Ну, дождется, гад! На подлость — подлостью! Он знает, где это лучше сделать. Местечко тихое, безлюдное, кричи не кричи — никто не поможет.

Мать, как всегда, пыталась поддержать. Смысл поддержки один и тот же: «Господь бандюгу накажет, ему все наперед зачтется».

 

XV

Короткий осенний день незаметно сменили сумерки. Свет в комнате Красавины не включали. Петр лежал на диване с забинтованной головой. Два дня после случая у гаража в школу не ходил. В коридоре раздался звонок. Мать встала и включила свет. Петр подумал, что пришел кто-то из соседей, а может быть, из школы. Там уже знали о случившемся и сочувствовали. Но как только услышал знакомый и такой родной голос, сразу понял — это он! Несмотря на боль, поднялся с дивана и вышел в коридор… Да, это был Григорий Иванович, его учитель! Наконец-то! Глаза Петра наполнились слезами, скорее от радости, чем от боли. Передав матери коробку конфет, Парамошкин снимал с себя плащ. Он все такой же: сильный, красивый, только, может, чуть-чуть бледнее обычного. Увидев Петра с забинтованной головой, нахмурился:

— Это еще что?

— Ой, да у нас такое горе, даже сказать не знаю как, — ответила скороговоркой Галина Семеновна вместо сына. — После школы побили, а кто — не говорит.

— Ну и ну, — сузил глаза Парамошкин и внимательно посмотрел на Петра. Поздоровавшись с ним за руку, прошел в комнату, оглядел обстановку, развешенные фотографии в рамках, похвалил Галину Семеновну за чистоту и порядок. Она тут же хотела рассказать, с каким трудом выхлопотала квартиру, но Петр так на нее посмотрел, что мать ушла на кухню готовить чай.

Парамошкин сел, привалившись к спинке дивана. Помолчав, спросил:

— Это кто ж тебя так?

Петр рассказал как было. Парамошкину он никогда не врал, от него скрывать нечего.

— Не сынок ли нашего конкурента по ремонтным делам?

— Скорее всего он и есть, зараза! Из-за угла бил, чем-то тяжелым.

— А ты позволил! — упрекнул учитель. — Разве этому я тебя учил?

— Так он же по-подлому, не в открытую. Если б по-честному, я бы ему показал! — Петр прикоснулся ладонью к повязке.

— Не надо ушами хлопать. Так, чего доброго, и убить могли или калекой на всю жизнь оставить. Понимаешь это хоть сейчас своей больной головой? Ай-яй-яй, сколько раз говорил об осторожности. Пойми, без этого нельзя. Зачем в гараж ходил?

— Думал вас увидеть.

— Ну вот тебе раз, не было печали… Ладно, хватит об этом, — свернул он разговор, увидев, как из кухни вышла с подносом мать Петра. Тихо добавил: — Потом договорим.

Мать на радостях, что в гости явился такой уважаемый человек, старалась угодить. На подносе блестел чайный сервиз, которым давно никто не пользовался, и все, что положено к чаю. Щеки матери порозовели, губы в улыбке. — А может, чего покрепче? — предложила она. — У меня ради такого случая найдется. — Но Парамошкин замахал руками.

Разливая в чашки заварку, мать полюбопытствовала, все ли удалось уладить с милицией? Но учитель, разворачивая конфету, будто не расслышал, и мать больше не приставала.

Петр все делал как учитель. Тот отпивал чай маленькими глотками вприкуску с конфетой, и он точно так же. Как только учитель отодвинул от себя чашку, тут же и он закончил чаепитие.

Ослабив на шее светло-коричневый галстук и, расстегнув на рубашке верхнюю пуговицу, Григорий Иванович, улыбаясь, поблагодарил хозяйку за замечательный чай, а потом, вздохнув, сказал, что зашел не только навестить, но и кое о чем посекретничать. Мать, едва про «секрет» услышала, села с понятливым видом на диван и вся-вся — внимание. Настроение у Петра улучшилось, даже боль в голове стала не такой острой как раньше. Только вот непонятно — какие тут могут быть секреты? Петра эти слова насторожили.

А Парамошкин начал издалека:

— Хочу, Петя, поговорить с тобой не как учитель с учеником, а как со взрослым человеком, которого уважаю. — Мать при этих словах даже слезу пустила.

А потом — будто обухом по голове: работать и жить в Полянске после того, что произошло, стало невозможно. С женой посоветовались и решили уехать в областной центр. Переедут сразу, как только продадут гараж и утрясут кое-какие формальности. Григорий Иванович хотел добавить что-то еще, но Петр, не выдержав, спросил с болью и надеждой:

— А как же я?

Григорий Иванович поглядел на него так, будто в чем-то перед ним провинился. Ответил не сразу и как можно спокойней.

— Тебе, Петя, школу надо кончать. Это сейчас важнее важного, а вот как устроюсь, тогда и определимся.

— Возьмите меня с собой, дядя Гриша, — сказал с дрожью в голосе Красавин. — Возьмите! Я буду для вас все что хотите делать!

Мать подобного от сына явно не ожидала. Скрестив на груди руки, молча глядела на учителя. Отъезд сына ее никак не устраивал.

— Но это же несерьезно! Как я могу тебя взять, если сам не устроен. Подумай, как? Вот закончишь школу, тогда и поговорим. Я же сказал — определимся.

— Петя, а ведь Григорий Иванович дело говорит, — робко вздохнула мать. Она никогда с сыном не спорила, а всегда вот так вежливо вроде как советовала. — Зачем же школу бросать?

Григорий Иванович согласно кивал головой. Он понимал, какие мысли бродят в голове мальчишки. Да, он помог ему утвердиться, да, приобщил к полезному делу. Петр нравился Парамошкину необычным упорством. Со временем из него получится незаменимый помощник в любом деле. Но свои карты учитель раскрывать пока не собирался, всему свое время. Еще раз повторил. Что как устроится — пригласит в гости.

Петр молчал. А что сказать, если учитель, конечно, всегда прав. Он невесело подумал, что еще не раз придется столкнуться с дикими выходками Козлобаева и его новых дружков. Был бы учитель… Но что теперь об этом.

Парамошкин стал посматривать на часы и на Галину Семеновну. Та сообразила, что учитель хочет остаться с Петей наедине, и засобиралась к соседке, решать какой-то домашний вопрос. Как только она ушла, Григорий Иванович спросил Петра:

— Так говоришь, Козлобаева сынок постарался?

Кивнув забинтованной головой, Красавин ожидающе посмотрел на Парамошкина.

— И что дальше? — спросил тот. Спросил таким тоном, что, мол, я тебе ничего не собираюсь советовать, но сам должен соображать.

— Это ему с рук не сойдет, — ответил Петр не сразу. Вначале он не собирался говорить, как его пытались избить у туалета, но рассказал и об этом. Видел, как учитель тер пальцами лоб, щеки, значит, новость его задела.

— Только не надо спешить, — сказал тихо. — Сам знаешь, что бывает, когда поспешишь… — Парамошкин дал понять, что тоже зол на старшего Козлобаева. Это он, теперь точно известно, написал в милицию анонимку. Никто другой не мог знать, кому и что ремонтировал Парамошкин и чем подторговывал. Он, старший Козлобаев, заложил его. Хорошо, что штрафом отделался, могло быть и хуже. А вот сынок действует внаглую, да еще и других привлекает. Такого следует хорошенько проучить, чтобы впредь борзеть было неповадно. Глаза Парамошкина зло сверкнули.

Словно читая мысли учителя, Петр преданно смотрел на него и точно слышал то, о чем думал сам. Он неплохо изучил характер Парамошкина, знал, когда и чем можно ему угодить. — Глазами сверкнул, подумал он, значит семейка Козлобаевых ему не просто досадила. Лишиться работы и с позором уехать из Полянска — такое не прощается. Ладно, спешить он не станет, все как надо продумает, пусть только страсти поутихнут. А с младшим Козлобаевым он обязательно рассчитается…

Парамошкин легонько обнял Петра, потом встал и пошел одеваться.

На следующее утро он привез на машине продолговатый узкий железный ящик и попросил Красавиных, чтобы тот постоял пока у них в кладовке.

 

XVI

Прошло несколько месяцев, как Парамошкин с женой уехали из Полянска. За все это время он не подал о себе ни единой весточки, будто в воду канул. Петр Красавин места себе не находил. Как же так, ведь сам говорил, что непременно известит и… ни ответа, ни привета. Если бы даже что и случилось, все равно надо дать сигнал. Вместе с сыном переживала и Галина Семеновна. «Не может быть, — говорила она, — чтобы такой хороший человек нас обманул. Тут что-то другое, видно, жизнь в Каменогорске не клеится». Убеждала сына, что прописка в большом городе — дело сложное, а устроиться на работу — проблема из проблем. Постепенно острота переживаний стала понемногу спадать. «Значит, тому и быть», — думал Петр. Нажимал на учебу, тем более, предстояли выпускные экзамены на аттестат зрелости. Вспоминал слова Григория Ивановича, что школу надо закончить как можно лучше. Да и времени на учебу теперь стало куда больше. Не надо ходить на занятия в автокружок и в спортивную секцию, нет теперь работы в гараже. Тренировки он не забросил. Дома никто не мешал, и в тренировках Красавин находил для себя успокоение. Знал, что это и в армии пригодится. В армию пойдет сразу после школы: в четвертом классе Красавин из-за болезни учился два года, так что никакого перерыва не будет. Да он и сам хотел поступать в институт только после армии.

Красавин подружился с Гунькиными, которые давно рассорились с Мишкой Козлобаевым. Они оказались не такими уж плохими ребятами. А Мишка хвост поджал: его новые приятели один раз попытались с Петром «поговорить», но ничего из этого не вышло. Красавин их не только рядком на землю уложил, но и пригрозил, чтоб больше не путались под ногами. После этого они с Мишкой раздружились.

С Козлобаевым Петр счеты сводить не спешил. Пусть забудется их вражда, и особенно последние стычки. Чтобы потом не было всяких подозрений. А иногда думал даже, что, может, и злоба на Мишку как-то забудется, притупится. Мало ли что бывает. Может, Мишка и одумается. Кулакам он теперь волю не давал, а вот насмешки сыпались постоянно, его это явно забавляло. Потому и обида не гасла. Из себя выводило и Мишкино бахвальство: мол, вот у него все есть, а Петух (он только так его и звал) — нищий. «Что ж, пусть забавляется, пусть… Цена ему известная, а свое, придет время, получит, обязательно получит…» — твердил, успокаивая сам себя, Красавин. И он сделает это без особых усилий. Отец был хоть и пьяница, но подсказку однажды сделал верную. Главное, никто не подумает, что это Красавин сотворил. Нет, для всех он останется хорошим, примерным…

Закончились экзамены, выпускники получили аттестаты. У ребят началась вольная, необычная жизнь. Когда в школу ходить не надо. Кто отдыхал, а кто в техникумы да институты готовился. Мишка гонял на мотоцикле в клуб на танцы, он никуда уезжать не собирался. Его маршрут возвращения домой с танцев Красавин изучил как свои пять пальцев. Чаще всего, чтобы не делать большой крюк, Мишка ездил через временный мостик. Речка тут неширокая и неглубокая, а мостик — лавы довольно крепкие, пешком идти по ним весьма удобно. Мишке надо было лишь поддать газку, чтобы с ветерком выехать по тропинке на крутой берег.

Красавин заранее притащил и спрятал в кустах сухой обрубок старой ветлы. Стал ждать. Как только раздался треск мотоцикла, он быстро положил чурку поперек лавы, а сам, берегом речки, воровато озираясь и стараясь остаться незамеченным, пошел домой. Издали слышал, как Мишка кричал: «Караул! Спасите!» Злорадствовал, цель достигнута.

Наутро кто только в Полянске не знал, что Мишка Козлобаев свалился на мотоцикле с лав и с переломами ноги, руки и сотрясением мозга доставлен в больницу. Ударившись об обрубок дерева, Мишка не справился с управлением мотоцикла, причем на большой скорости, и кувырком полетел в речку. Благо, она неглубокая. Таких травм, возможно, и не было бы, но упавший мотоцикл придавил Мишке ногу. Ему недолго пришлось звать на помощь, его вытащили из речки шедшие через лавы люди.

Разговоров по этому поводу было много. Высказывались разные предположения. Одно из них — Мишкино падение с лав подстроил парень, у которого он отбил девушку. Или, что Мишка перессорился с бывшими друганами, а те ему отомстили.

О причастности к Мишкиному падению Красавина разговоров вообще не было. Петр торжествовал. Довольно спокойно к происшедшему с сыном отнесся Мишкин отец. Он сказал, что нет худа без добра, зато теперь в армию служить не пойдет. А кости срастутся.

 

XVII

Почтальон вручил Галине Семеновне повестку из военкомата. Читать и писать она не умела, поставила крестик и стала ждать сына, который ушел на речку — аттестат получен без троек, почему бы и не отдохнуть. Почтальон же сказал, что через два дня Петра заберут в армию. Мать села на кухне и расплакалась. Когда вернулся сын, она уже не плакала, а Петр к известию отнесся спокойно, считал, что хуже от этого не будет. Вместе с ним будут провожать и братьев Гунькиных. Мишку Козлобаева из-за травм, как и предсказал отец, в армию не взяли.

Вечером мать ушла поплакаться к соседям, а Петр лежал на диване. Свет не включал. Любил вот так, без света, полежать, когда никто не мешает, и думать, думать, пропуская через себя все, что волновало. Не было дня, чтобы не вспоминал об учителе. От него никакой весточки. Может, позабыл? Раньше Петр успокаивал себя, что Парамошкин непременно объявится. Теперь же, если он и даст о себе знать, то Петра уже в Полянске не будет. А как хотелось бы встретиться! Столько можно ему рассказать! Если б не армия, Петр обязательно бы поступил в сельскохозяйственный институт. Мог бы учиться на механическом факультете и помогать Григорию Ивановичу. Верил, что у Парамошкина, если и были трудности, то временные, не тот он человек, чтобы спасовать перед ними и не выйти победителем.

Военно-врачебная комиссия признала Красавина годным к службе в военно-десантных войсках. В который раз с благодарностью подумал о Парамошкине, так кстати обучившем его восточным единоборствам. Будто знал, что в скором времени это пригодится. Подумал, что в голову лезут одни и те же мысли: все больше об учителе, будто зациклился… Нет, надо переключиться на что-то другое.

Вспомнился выпускной вечер, как всем классом после праздничного застолья выбежали в школьный сад. Сад старый, от него почти ничего не осталось. Усадьба была когда-то барской, теперь в ней школа. Из фруктовых деревьев сохранились лишь несколько яблонь да груш, все остальное — березы, тополя, черемуха и много кустов сирени.

В тот раз небо было темно-голубым, безоблачным. Светила луна, кругом покой и сказочная таинственность. Классный руководитель Александра Михайловна, молодая, красивая преподавательница биологии, вышла на полянку и, тряхнув золотистыми волосами (они и впрямь при лунном свете были как из золота), интригующе сказала:

— Ребята, хотите я скажу, кто из вас кем станет? — В ответ радостные крики, визг, девчонки захлопали от нетерпения в ладошки. Ну кому не хочется узнать о своей судьбе, своем будущем.!

Красавин, отойдя в тень сиреневого куста, с интересом слушал «Ивушку»: фамилия Александры Михайловны — Ивушкина. Он тоже хотел бы узнать, что его ждет впереди, но молчал, не хотел, чтобы этот интерес был замечен. Ждал, хотя мало верил в реальность предсказаний Александры Михайловны. Игра есть игра, но какая-то доля истины в этом была. Ивушкина хорошо знала интересы, увлечения и мечты своих выпускников. В тот раз Александра Михайловна почти всем предсказала хорошую судьбу. Повернув лицо к луне, будто вглядываясь в недоступное для остальных таинство, под одобрительные возгласы изрекала то, что каждый ожидал. Какие только не предсказывались профессии: ученые, учителя, врачи, агрономы, инженеры, даже артисты. А Витька Петрин, добродушный и спокойный увалень, неоднократный чемпион на олимпиадах по физике, под рев ребят удостоился в тот вечер стать космонавтом. Красавин ждал, что вот-вот Ивушкина скажет что-нибудь и о нем. Нет, не сказала, как будто здесь его и не было. Когда радостный шум возбужденных ребят несколько поутих, он, не утерпев, негромко спросил:

— А что меня ждет, Александра Михайловна? — Его вопрос сопровождался дружными возгласами: «Да-да, кем «Красавчик» станет? Петька, ну иди на поляну! Ты чего в кустах спрятался?»

Учительница не растерялась. Сделав небольшую паузу, громко, по-военному, скомандовала:

— Лейтенант Красавин, выйти из укрытия! — Не ожидавший такого поворота, приученный к послушанию и дисциплине, Петр так же четко, по-военному, ответил:

— Есть выйти из укрытия. — Сделав несколько шагов вперед, он остановился, вытянувшись в струнку и прижав руки по швам.

Ивушкина между тем объявила:

— Слушайте, слушайте! При всех открываю тайну будущей жизни Красавина. Вижу его в военной форме. Он смел и решителен и как всегда красив!

Радостные крики, поздравления заглушили последние слова Александры Михайловны. К Красавину тянули руки, чтобы поздравить, обнимали, хлопали по спине…

«Что ж, может быть и так…» — подумал Петр, лежа на диване. Когда-то учительница ему об этом уже говорила. Ей нравилась исполнительность Красавина, его успехи в спорте. Восхищалась, как это он смог так быстро всего добиться.

… Народу на проводы собралось немного. Пришли соседи, да и то не все: приехала сестра матери из деревни (родители умерли), еще две пожилые женщины с прежней работы матери и подруга с мужем-гармонистом. Гармониста все звали Петровичем.

К столу, что стоял в комнате, был приставлен еще один, кухонный, и теперь, хоть и тесновато, но можно было разместить всех приглашенных. Мать старалась накрыть стол получше, чтобы сын запомнил, да и люди ничего плохого не говорили.

Гармонист — пожилой, сухонький старичок, ворот ситцевой рубахи в коричневую крапинку расстегнут, рукава засучены. Пошептавшись с женой, он сел на валик дивана, приладил на плечах ремни гармони и заиграл обычные при проводах в армию песни. Старался. Подбадривал взглядом людей, привставал с дивана, но петь никто не стал. Попробовал «мотаню», и «страдания», но в круг тоже никто не пошел. Мать спешила выставить все на стол. Она в черной юбке и кофте, лицо бледное, плаксиво-припухшее. Проходя в очередной раз на кухню, наклонившись к Петровичу, сказала:

— Давай после… — Тот понимающе крякнул и поставил гармонь на подоконник.

Петр сидел на диване рядом с сестрой матери. На нем новые брюки в полоску и голубенькая с короткими рукавами рубашка. Мать предупредила сына, что у военкомата придется переодеться в одежду похуже, потому как в армию можно уходить все равно в чем. Там и оденут, и обуют.

Соседи и знакомые с ним здоровались, чего-то спрашивали, советовали, потом томливо оглядывали стол, ожидая приглашения рассаживаться. Тетка назойливо пыталась узнать, почему Петр не приезжал в деревню, потом допытывалась, куда он собирается после армии поступать учиться. Петр отвечал иногда невпопад, думалось совсем о другом. Никак не мог понять, почему молчит учитель? Если бы Петр знал адрес, то сообщил, что его забирают в армию и что встреча будет не скорой. Предупредил мать, чтобы немедленно сообщила, как только узнает адрес Парамошкина.

Пришла классная руководительница Александра Михайловна. Щеки красные, светлые волосы сзади перехвачены резинкой. Все зашевелились, освобождая ей проход к Петру. Он смущенно привстал с дивана. Подойдя ближе, Александра Михайловна оглядела Красавина. Разговор в комнате стих.

— Ну вот, Петя, — сказала ласково, — настал и твой черед послужить Родине. Помнишь, что я на выпускном говорила? — Петр кивнул головой. — Я рада, что твоя мечта начинает сбываться. Не забывай, прошу тебя, — она прижала руки к груди, — школу, маму, своих друзей, пиши нам. — Прими на память скромный подарок. — Передав книжку и конверт с деньгами, обняла Красавина и поцеловала в щеку.

Гости дружно захлопали, подтверждая, что все сказано верно. С пустыми рюмками и стаканами вошла мать. Поздоровавшись с учительницей, громко пригласила всех за стол.

— Александра Михайловна, — попросила она, — а вы рядом с Петей оставайтесь. Не откажите… Куда же вы? — заволновалась, когда учительница, поблагодарив за приглашение, пошла к двери. — Садитесь, не обижайте!

— Но ведь мне еще… — пыталась что-то сказать Ивушкина.

Сказать не дали.

— Нет-нет! Не отпустим! Останьтесь! — загалдели разом.

Начали рассаживаться за стол. По бокам от Красавина сели тетка и Александра Михайловна. Она сказала, что была у Гунькиных, поинтересовалась, помирился ли Красавин с ними.

— Да уже давно, — кивнул Красавин и почему-то вспомнил, как бегал по приказанию Александры Михайловны за матерью. Она его тогда за Мишку крепко отчитала, требовала, чтобы он извинился. Теперь же говорит:

— Правильно, нечего вам друг другу нервы трепать, и так проблем хватает…

За свою жизнь Красавин выпивал всего дважды. Один раз дома, когда исполнилось семнадцать лет, второй — на выпускном вечере. На семнадцатилетие быстро запьянел и все порывался пойти с обидчиками рассчитаться. Мать с трудом уложила в постель. На выпускном же почти не пил, хотя захмелевшие ребята приглашали пойти с ними в кусты и обмыть аттестат. Помнил просьбу матери — не пей, а то худо будет. Мать все время стращала отцом, что таким же станет, а таким, как отец, младший Красавин быть не хотел.

В день проводов выпивать вообще не собирался. Стесненность и скованность собравшихся держались до первого тоста. Застолье открывать пришлось матери Петра. Смотрел на нее, слушал и диву давался — сроду не думал, что она так ладно все скажет. Вот тебе и безграмотная уборщица! Мать вспомнила как жили-мучались при отце и без отца, какой сынок оказался старательный в учебе, как любит мать и сестру. А уж когда сказала, как она его любит, у многих на глаза слезы навернулись. Подошла, выпила, поцеловала сына.

Петр выпил воду, но «обман» тут же заметил гармонист Петрович. Он, как единственный из приглашенных мужчина, тоже собирался речь держать и заявил, что если «солдат» не выпьет водки, то и играть музыки не будет. Его поддержали. Красавин встал, оглядел собравшихся. Все галдели и, воодушевляя, тянули к нему рюмки. Мило улыбавшаяся Александра Михайловна одобрительно кивнула головой, в глазах же матери он на мгновение уловил что-то вроде испуга… Но нет, показалось, мать тоже согласно кивала головой.

— Что ж, поехали, — сказал и решительно выпил до дна, а пустую перевернутую рюмку, чтобы видел Петрович, поставил себе на макушку. Всем понравилось.

Закусывать не стал и почти сразу начал пьянеть, в глазах поплыло. Пить вторую рюмку его и заставлять не пришлось. Пропала стесненность, зато появились смелость и решительность. Налил, выпил, опять не закусывая. По третьему заходу не удалось: подсевшая мать рюмку отставила, а перед носом Петровича потрясла кулаком.

Тот взял гармонь и заиграл. Спели несколько песен, потом дробно и звучно застучали ногами «Мотаню».

Петр сидел на диване, разглядывая книжку, что подарила классная руководительница. Она уже ушла. «Человек, который смеется», — прочитал на твердой обложке. — А почему это он, интересно, смеется?.. Стал листать, но в голове все путалось и мешалось. Мать взяла книгу, нашла в ней конверт с деньгами и спрятала его. Деньги, что ему подарили, тоже забрала. Вышли на улицу. Петрович вовсю наяривал «страдания» и сам запевал трескучим голосом:

Тетка тоже в частушках старалась никому не уступить, при этом топала так, что далеко было слышно.

А уж Петрович-то, Петрович так перед ней выгибался, что совсем о жене позабыл, и та несколько раз его одернула.

Мать вынесла графин с вином и бутерброды. Стала наливать тем, кто пришел проводить сына. Люди не отказывались, пили, желали Петру побыстрей возвращаться домой. Петр всего этого не замечал: он увидел сидевшего в стороне пса Дымка. Вспомнился разговор с учителем и как потом осторожно подкрадывался к мусорке, чтобы застать собаку врасплох. Взяв у матери бутерброд с колбасой, отдал его Дымку. Тот мигом съел и преданно завилял куцым хвостом. Красавин стал гладить его по голове и рассказывать, что вот, забирают служить, что он бы и его с собой взял, да нельзя… Парень совершенно опьянел. Не помнил, как, держась за мать и тетку, с песнями дошел до военкомата, как на радостях обнимался и целовался с Гунькиными. Потом мать его переодевала…

С отправкой вышла задержка, и Красавин кричал, грозился побить Мишку Козлобаева. Потом началась икота, и его стошнило. Он кое-как доплелся до сидевшей на земле у забора матери и, положив голову ей на колени, тут же уснул.

 

I

С утра пораньше я поехал в ИВС (изолятор временного содержания) для допроса охранника убитого предпринимателя Рюмина по кличке Сильный. В день гибели «шефа», его, как известно, с ним не было. Вначале мне дали неправильную информацию о том, что он якобы помещен в следственный изолятор. Нет, Сагунова Романа Викторовича с двумя подельниками, оказывается, поместили в ИВС. Звоню на КПП. Милиционер охраны, увидев меня в глазок (видно, я достаточно примелькался) открыл сразу же. Заявка о цели приезда была сделана заранее, мне лишь оставалось уточнить у дежурного, свободна ли комната для проведения допроса, что я, поднявшись на второй этаж, и сделал.

Допросы, допросы, сколько их было и сколько еще будет… Дожидаясь, когда приведут Сагунова, оглядываю мрачную с убогой обстановкой комнату. Она невелика. Около зарешеченного окна стол, два стула, ближе к двери — скамья. Все это накрепко прикреплено к полу, давно не крашенному, с белыми, ободранными пятнами. На столе несколько телефонов внутренней связи, на потолке пять продолговатых рамп дневного света, но горят лишь две. Пепельницу на столе заменяет пустая коробка из-под сигарет.

Думаю о том, как поведет себя Сагунов, когда узнает о гибели Рюмина. Получится ли тот эффект, на который рассчитываю? Сам пока не уверен.

Скрипнула дверь, конвоир доставил Сагунова. Бросив на него взгляд, я отметил, что не зря ему дали кличку Сильный. Фигура и в самом деле более чем внушительная. Совсем не разобрать, есть ли у этого человека шея — голова с туловищем слиты воедино. Голова крупная, подбородок и скулы остро выпирают. Цвета глаз не разглядеть, они затерялись глубоко в глазницах. Я знал, что Сагунов был мастером спорта по вольной борьбе, что когда-то его имя в спортивной среде было весьма известно.

Но большой спорт Сильный забросил — слишком много надо было работать, чтобы поддерживать на уровне свою форму. Да и зачем все это, если можно заработать куда как больше и проще. «Охранник. Пугало, вышибала», — говорили о нем. Ну и что? Кому какое дело? Зато житуха — не то что раньше… Однако денег все равно не хватало. Приладился к кражам. Нашлись и дружки-подельники, которые его обожали. Но жизнь стала давать сбои, и — вот, судимость. Когда вышел после второй отсидки, с работой долго не клеилось. Сунулся к одному-другому «авторитетам», а у тех свой круг и свои карманы, лишнего нахлебника брать под крыло не захотели. Как-то повстречал давнишнего подельника и тот предложил «почистить» базу облпотребсоюза. Свой человек с базы поведал, что на склад недавно завезли ходовой товар — кожаные пальто и куртки. Надо было спешить — «кожанки» вот-вот должны были уплыть по районам. В ночь под выходной проломили тыльную стену склада (особых усилий не потребовалось) и под завязку загрузили легковушку. Товар хранили на квартире подельника. Продавали, делились, шиковали. А вскоре Сагунову вообще повезло. Его свели с «толковым» предпринимателем Рюминым. Тот не сразу, но все-таки взял его в свою охрану. Запомнился разговор с ним.

— «Хвост» есть? — спросил Рюмин и окинул оценивающим взглядом Сагунова.

— Нет, — ответил тот. О краже с базы решил умолчать.

— Ты мне приглянулся, беру, — скартавил Рюмин, да так, что Сагунов его понял не сразу.

Новый босс похлопал ладонью по широкой борцовской спине Сагунова, а потом вдруг резко схватил его за мочку уха и притянул голову к себе. Будущий телохранитель увидел ледяные глаза Рюмина.

— Запомни, — произнес тот, чеканя каждое слово. — Если продашь и со мной что случится, тебя мои люди везде найдут… Оттолкнув, строго добавил: — Учти, это не шутка. — Сагунов не относил себя к робкому десятку, но после угрозы на душе будто кошки заскребли. Он был наслышан о нравах коммерсантов, которые ради личной выгоды ни с кем и ни с чем не считались…

Я понимал, что сейчас волнует Сагунова больше всего. Да, кража с базы ничего хорошего не сулит, и он это понимает. Будет использовать любые возможности, чтобы запутать следствие и уйти от ответственности. Но Сагунов не знает, что подельники арестованы и что еще вчера тот, у кого на квартире хранились остатки вещей, во всем сознался, да и второй недолго молчал. С ними работали оперативники райотдела и меня о результатах допроса вечером известили. Работники ИВС были предупреждены, чтобы об убийстве Рюмина Сагунов не узнал. Я решил вообще не касаться кражи с базы, а почти сразу же раскрыл все свои карты. На мой взгляд, в данной ситуации надо было действовать неожиданно. Мне было важно увидеть реакцию охранника на известие о гибели шефа, чтобы понять, замешан он в убийстве или нет.

Представился, но с первым вопросом не спешил. Заметил, что Сагунов нервничает: вначале расстегнул зеленую куртку — жарко, значит, стало, — потом зашаркал ботинками на толстой подошве, несколько раз подтянул к коленкам черные в обтяжку джинсы. Одежда на нем модная и дорогая.

Я попросил бы вас, Роман Викторович, — негромко начал я, — вспомнить, когда и кто интересовался жизнью и работой Рюмина. Может быть, кому-то надо было узнать время и маршруты его движения, как на работу, так и с работы, места, где он любил бывать, отдыхать. Расскажите.

Сагунов, ожидавший любого другого, но только не этого вопроса, уставился на меня абсолютно непонимающим взглядом. В его глубоко посаженных глазах — удивление: а при чем здесь Рюмин?!

Вопрос не праздный, — пояснил я. — Поэтому хорошенько думайте и отвечайте.

Сагунов на какое-то время задумался, лоб покрылся продольными морщинками. Крутые плечи подались вперед:

— По шефу ко мне никто не обращался, — сказал наконец хриплым голосом. — И вообще… никогда ничего такого не было…

На этом его небогатый лексикон окончательно иссяк.

Я тоже сделал паузу, стараясь уловить любые изменения в поведении и внешности подследственного. Неспешно произнес:

— Вчера утром по дороге на работу коммерсант Рюмин, которого вы, кстати, должны были сопровождать, был убит. А просто так, как вам известно, не убивают. Значит, кто-то был в этом заинтересован. Но кто и в связи с чем? К убийству нужна основательная подготовка и, следовательно, сам собой напрашивается вывод — убийце кто-то помогал. А вы, еще раз повторяю, телохранитель Рюмина и за его жизнь отвечали головой. Не так ли?

Я увидел, что Сагунов не просто опешил — нет, он остолбенел, одеревенел, обезумел. Он был, наконец, ошарашен: нижняя челюсть отвисла, а в запрятанных под нависшим лбом глазах появились страх и смятение. Мне подумалось, что он уже толком не вникал в последние слова и пытается осмыслить услышанное.

Я ждал. Молчание было долгим. Сагунов и в самом деле отключился, но потом встряхнулся, откашлялся и хрипло произнес.

— Зачем же так шутить, гражданин начальник? Ну, влип я, как говорится, по самые уши, с кем не бывает, но…

— Рюмин убит, — оборвал я. — У нас есть подозрение, что вы к этому причастны — прямо или косвенно, надо еще разобраться, но причастны. Так что давайте-ка говорить начистоту.

— Да вы чего?! Ну, подумайте сами, зачем мне его убивать?

— Не прикидывайтесь, Роман Викторович, что ничего не понимаете. Коммерсантов, как известно, иногда убивают и вы об этом отлично знаете. Иначе для чего коммерсантам охрана? Пожалуйста, отвечайте, но по существу дела.

— Да нет, ничего не знаю, — развел руками Сагунов. — Может, что потом вспомню, а пока в башке ни одной путной мысли, ей-Богу!

Жаль, очень жаль. А я рассчитывал на вашу помощь. Вам бы это, если говорить языком закона, зачлось.

Я как мог старался подключить Сагунова к раскрытию преступления и поиску зацепок, хотя внутренне и чувствовал: если бы охранник был хоть как-то замешан в убийстве, то вел бы себя совершенно по-другому. Ну, не мог он так артистически сыграть, хоть чем-нибудь — волнением, тоном, глазами, но выдал бы себя. Что ж, ладно, пусть подумает, может, и правда что вспомнит.

Спросил:

— А к краже с базы вы тоже непричастны? — Подумал: интересно, а какова будет реакция?

Сагунов долго молчал, словно взвешивал все «за» и «против». Было видно, что волнуется, мучается, думает, как бы не прогадать.

Срок, что он должен был получить за кражу, его ни с какой стороны не устраивал. «Ну, а если все-таки сумею выкрутиться и окажусь на свободе?» — возможно, мыслил он лихорадочно. Даже страшно подумать, что ждет впереди. Вспоминалась угроза Рюмина, а ведь он просто так слов на ветер не бросал… Почувствовал, как по всему телу волнами побежали мурашки, ладони повлажнели, а на небольших залысинах заблестели капельки пота. Он вытирал их взмахом широкой, будто саперная лопатка, ладонью. «И ведь никому не докажешь свою непричастность к убийству Рюмина». А улыбчивый и такой «обходительный» мент напирает… И те парни церемониться не станут, они будут действовать. Знать бы, кто именно?.. Но что же делать-то?

— Нет, ответил наконец. — Вот кражу как раз и не отрицаю. Не могу отрицать, потому что виновен и готов, как говориться, нести ответственность. — На какое-то время Сагунов бросил на меня тоскливый взгляд, свидетельствующий, как нелегко далось ему это признание, а потом спрятал глазки под выпуклыми, с негустыми белесыми бровями, лбом.

— Ладно, — легонько стукнул я ладонью по столу. — Вот бумага, напишите все, как было. Но у меня к вам есть еще один вопрос. Скажите, какие отношения были между Рюминым и Парамошкиным? Они что, дружили, ссорились или еще что?

— Мне кажется, — ответил Сагунов сразу же, — в основном хорошие у них были отношения. — Добавил: — Уважали друг друга, часто на вечеринках встречались. Хотя, — но это уже лично мое мнение, оно может и неправильное, — думается, что хитрили оба и больше подстраивались друг под друга. Не такие уж они на самом деле были приятели. А вообще-то, кто ж их разберет, могу и ошибиться. Надо подумать…

Я торопился — на вечер взяты билеты на самолет до Иркутска. Командировка не ближняя да и по времени не короткая. Еще предстояло побывать в Усть-Илимске, потом — обратный заезд в Москву. Сижу как на иголках, все чаще поглядываю на Сагунова, уткнувшегося в лист бумаги. Торопить тоже нельзя, иначе можно все испортить. Показалось, что ко мне он расположен, и это надо использовать. Признаться в краже ему было совсем непросто, но из двух зол выбрал меньшее. Сагунов еще не отошел от услышанной новости, но в конце допроса вел себя уже вполне разумно. Однако слишком уж долго пишет, а время просто бежит. Наконец все написано, перечитано и подписано. Эти показания меня очень интересовали, хотелось как можно больше узнать о жизни Рюмина, о подробностях, которые мог знать охранник. По Парамошкину он кое-что написал, хотя, возможно, не все и еще «подумает». Позже разговор о Парамошкине и его взаимоотношениях с Рюминым продолжим. Уж так тот старался раскрыть похождения Рюмина, что мы аж диву давались. Чего он хотел этим добиться? Зачем все выложил Гребенкину?

— Значит так, Роман Викторович, — сказал я и вышел из-за стола. Он тоже встал и смотрел на меня, будто прощался навсегда.

— Ч-что?..

— К следующей встрече «подумайте» над тем, что вам известно о разбойных группах. Следствию будут важны в этом плане любые зацепки. Кто налетчики, чем промышляют, где собираются? Обещаю: все сказанное будет сохранено в абсолютной тайне и безусловно повлияет на сокращение срока при вынесении вам приговора. — Добавил, что если задержусь, то с ним встретится сотрудник моей службы. Назвал фамилию.

Конвоир увел Сагунова. Я тоже стал спускаться вниз. Шел и думал. Мне показалось, что при упоминании о разбойных группах глазки телохранителя Рюмина блеснули. Что это значит? Может, предстоящую возможность свести с кем-то личные счеты, а возможно, и что-то другое…

 

II

Через дорогу, напротив здания УВД, увидел оживленно беседующих Терехова и Гребенкина. Обычно спокойный и «малозаводной» Терехов, энергично жестикулируя, доказывал что-то мрачному, блестевшему окулярами очков Гребенкину. Моему появлению оба обрадовались, поздоровались, но результатами допроса охранника не поинтересовались. С чего бы так?

— Давайте зайдем ко мне или к Максимову и потолкуем без пригляда, — предложил Терехов, и мы пошли за ним к главному входу.

«Наверное, определиться по отъезду», — подумал я, проходя мимо дежурного. У лифта, как всегда, толкучка, на третий этаж поднимались по лестнице. Пока я нашарил в карманах ключ от кабинета, Гребенкин наконец удосужился спросить про Сагунова. Открывая дверь, я ответил, что предполагаемые надежды не оправдались, хотя кое-что имеется. «Но об этом потом, потом. Сначала надо узнать, с чего это коллеги так завелись».

Усевшись в кресла, Терехов и Гребенкин терпеливо дождались, пока я ответил на встретивший нас телефонный звонок, и, как только разговор был окончен, Терехов озадачил:

— Ты хорошо помнишь, Денис, отпечатки обуви, что были обнаружены на месте происшествия в лесополосе под Полянском? Ну-ка, напряги мозги.

Когда он разговаривал с кем-то на полном серьезе, то добрых ямочек на щеках как не бывало.

Как же не помнить, отлично помню, — ответил я, стараясь уяснить, к чему он клонит. — Высокие, сантиметра под четыре каблуки с несколькими оригинальными бороздками; углы каблуков стоптаны. Я эти отпечатки, ночью разбуди, вспомню.

Ну, ночью тебя будить пока что никто не собирается, а вот это возьми и прочти. — Передал из папки заключение криминалиста.

Прочитав бегло раз, потом второй, но уже вникая в каждое слово, я удивленно присвистнул: Вот это новость так новость! Выходит, отпечатки одни и те же, только поперечные полоски да стоптанные углы каблуков в данном случае не такие четкие. Так ведь в лесополосе после первого снежка было сыро, вот они и четче просматривались. Здесь же, у световой опоры, хотя и дождь ночью прошел, земля тверже… А остальное все как есть сходится, это ж надо! Получается, что и в лесополосе и на развилке в городе действовало одно и то же лицо.

Протирая очки, Гребенкин вздохнул: — У меня самого, ей-Богу, в голове не укладывается. В лесополосе убийство совершено топором и ножом, а тут ружье двенадцатого калибра, вернее, обрез. Выходит, что убийца «мастер» по убийствам на все руки?

В лесопосадке погибла группа туркмен, в людном месте областного центра убит бизнесмен. Какая между этими преступлениями может быть взаимосвязь? Что общего? Надо тщательно изучить данные экспертиз. Возможно ли совпадение?..

Владлену Эммануиловичу Гребенкину под пятьдесят. Он выше среднего роста, подтянут, стрижка под бобрик. Выглядит моложаво, но лицо всегда задумчивое и даже грустное. Он близорук, ходит в очках с толстыми линзами. После университета Гребенкин долго работал следователем и старшим следователем районной прокуратуры. У него двое взрослых детей. Сын тоже юрист и работает в милиции. Владлен Эммануилович широко известен в низовых подразделениях и службах тем, что при выездах с инспектированием с особым пристрастием изучал отказные дела. Как правило, после его проверок немало нерадивых сотрудников наказывалось, и работы потом всем хватало. Я с ним познакомился по делу туркмен, и не его и не наша вина, что преступление пока не раскрыто. Это Гребенкин настоял на разговоре с Епифанцевым по убийству в посадке, и мы получили разрешение на командировку. В этот раз заговорил о возможном случайном совпадении отпечатков обуви, смотрит то на меня, то на Терехова.

— Да вряд ли, — успокоил его Терехов, просматривая заключение эксперта-криминалиста. — Как могут одновременно повториться такие оригинальные в рубчик полоски и идентичный стес по углам? Помнится, мы твердо убедились в том, что каблуки ручной набивки, а не заводского изготовления. Они должны принадлежать одному и тому же человеку, скорее, среднего или выше среднего роста, сильному и крепкому. Другое дело, сами случаи и специфика убийств трудно сопоставимы. Вот тут действительно возникают вопросы, на которые пока ответов нет. Что скажешь, Денис?

А то, что нам надо как можно основательней заняться расследованием убийства туркмен. Жаль, по горячим следам раскрыть не удалось. Значит, убийца не так прост и предстоит кропотливейшая и нуднейшая работа. Версий немало, но все они до конца не отработаны. Уверен: поездка принесет пользу. Вот тогда и поулыбаемся, — закончил я с пафосом.

Зафилософствовал, — понял мой юмор и усмехнулся Терехов. — В одном пока есть твердая уверенность: преступник опытен, хитер и жесток. Орудия убийства — обрез, топор и нож.

Гребенкин посмотрел на часы.

— Значит, так, до отъезда, вернее, вашего отлета, остается около семи часов. Пора расходиться, в дороге на разговоры времени хватит. Поправив очки, добавил: И попрошу… — Посмотрел на меня и Терехова. — Во-первых, взять копии заключений экспертиз. Они, я думаю, пригодятся. Во-вторых, дать задания по всему тому, что подпирает и может подпирать по срокам. Особенно по делу Рюмина. Тут раскрутить на полную катушку: Сушков напомнит и не раз. Так вот, чтобы никого не подставить, дайте ребятам поручения и пусть работают. Я Епифанцева по полученной экспертизе извещу, а вы Грузнову тоже скажите. Звоните, жду сигналов.

Прежде чем разойтись, договорились по времени отъезда в аэропорт.

 

III

Мы с Тереховым несказанно обрадовались, в назначенное время к дому подкатил на дежурке старший оперуполномоченный уголовного розыска УВД Валентин Сидоров. Он небольшого роста, с бородкой, отчего и прозван уважительно — «Борода». Поставив дорожный портфель на землю и всем своим видом выражая крайнее недовольство, стал выговаривать:

— Ну, кто же так, братцы, делает? Идиотизм какой-то! Три часа назад «Якорь» (так между собой оперы величают Грузнова) вызвал будто на пожар и говорит — одна нога тут, другая в Сибирске! Разве ж так можно?!

— Дорогой Валя! А мы-то тут ломали голову, как вдвоем будем управляться! — заговорили с Тереховым разом от избытка чувств, да так крепко обняли Сидорова, что он заойкал.

Терехов тотчас же отреагировал:

— Слушайте. И этот бородатый чувак есть грозный дротик?!

— Хватит лапшу кидать — воскликнул Сидоров, отвечая на шутку шуткой.

Пошутили, посмеялись и в машину. Прощаться было не с кем: дети в школе, жены на работе.

Терехов, учитывая, что он толще всех, сел рядом с водителем, а мы с Сидоровым — на заднее сиденье. Терехов полуобернулся к нам. Да так и просидел, разговаривая до самого аэропорта. Мы не раз с благодарностью вспоминали Грузнова. Молодец шеф, он даже нашел время позвонить насчет билета для Сидорова в линейный отдел милиции аэропорта. В общем, и в этом плане проблем никаких.

До Москвы летим вместе, потом расстаемся. Мы с Сидоровым держим курс на Сибирск, а Терехов — в Алма-Ату. Дальнейшая связь по телефону — через дежурных УВД. Лично для меня участие Сидорова крайне важно. Он опытный специалист и нет слов какое подспорье. Теперь, с учетом дефицита времени, не надо разрываться между Сибирском и Озерском. Проблема снята, но что дни грядущие готовят?..

Пока все идет по плану. В Москве расстались с Тереховым. Жаль, конечно, с ним всегда легко работается.

И вот уже второй час как летим с Сидоровым к Сибирску. В который раз мысленно пытаюсь воспроизвести все, что связано с убийством туркмен в лесополосе. Кое-что из материалов расследования прихватил с собой, должно пригодиться. Хочется предугадать результат поездки, но мысли настолько расплывчаты или до абсурда нереальны, что тут же вылетают из головы с монотонным гулом самолета. Вспомнил, что Грузнов обещал в Сибирске какой-то сюрприз. Может, пошутил, с ним это иногда бывает. В городе, где ни разу не был, сюрпризов можно ожидать сколько угодно. Ладно, поживем-увидим. Глаза стали слипаться и я погрузился в приятную дрему. А почему бы и не вздремнуть, ведь последние дни были загружены до предела. Откинувшись на мягкую спинку кресла, рядом со мной спокойно посапывал Сидоров.

«Сюрприз» Грузнова открылся сразу же, как только мы спустились по трапу самолета. К нам подошел невысокий, но плотный, лет под сорок с гаком человек в кожаной куртке и в темных очках.

Из Каменогорска?

А разве не видно? — удивился я.

— Приметы вроде бы совпадают, — засмеялся встречавший и снял очки. — Ну, здравствуйте, дорогие земляки, с прибытием вас в Сибирск. — И представился: — Начальник областного управления уголовного розыска Попов. — Помолчав, добавил: — Зовут Петром, а по отчеству — Григорьевич.

Глаза у Попова добрые и радушные. «Так вот, оказывается, в чем заключался секрет Грузнова», — подумал я, присматриваясь к земляку, ведшему нас к автостоянке. Грузнов не сказал, что уголовный розыск в УВД Сибирской области возглавляет земляк. Ну, легче будет работать. Пока ехали на светлой «Волге» до Сибирска, Попов рассказывал, что проходил здесь срочную, а потом остался работать на заводе тяжелого машиностроения. Коллектив завода рекомендовал на службу в милиции, а теперь вот он и родителей к себе перетянул. Отец как дома, так и здесь работает в лесничестве.

— Что же мы до сего времени не встретились! — посожалел я.

— Да вот, все собирался поехать, но никак не получалось, — вздохнул Попов.

— Хотя на родине теперь уж никого и не осталось. — А как узнал из сводок МВД о гибели туркмен, решил: еду, но вы опередили. — Он нахмурился. — Если дело не пойдет, не исключено, что не раз еще придется встречаться.

— Выходит, не было бы счастья, да несчастье помогло, — сказал я.

Попов пожал плечами:

— Выходит так, но теперь уж, если приеду, то обязательно с женой. Надеюсь, встретите?

— На высшем уровне, — заверили мы с Сидоровым.

У гостиницы вышли из машины. Попов предложил вначале разместиться, привести себя в порядок, а потом пообедать и идти представляться в УВД.

 

IV

Я внимательно вчитываюсь в каждую строчку уголовных дел по убийствам, аналогичным «нашему», в лесополосе под Полянском. Их два, с интервалом в месяц. Со времени последнего прошло около года. Одно убийство совершено в пригородном районе Сибирска, второе километрах в тридцати от Озерска. Попов велел пригласить ко мне на беседу всех членов следственно-оперативных групп. Не явилось три человека, в том числе заместитель начальника следственного отдела областной прокуратуры Трубин. Он в командировке и приедет послезавтра. Встреча с прокурорским работником особенно важна потому, что он возглавляет следственно-оперативные группы и как никто может внести ясность о том, что для меня пока что туман. Зато я долго пытал вопросами работников следственного управления и экспертов-криминалистов. Хорошо, что все они оказались на месте.

Постепенно передо мной, хотя бы частично, приоткрывалась тайная завеса над совершенными преступлениями.

А Сидоров тем временем работает с агентурой, пытается выудить что-нибудь полезное. «Агентурист» он опытный. С этой, далеко не простой категорией лиц умеет налаживать и чисто человеческие, и деловые контакты.

Я сижу в отдельном кабинете и изучаю, как уже сказал, материалы уголовных дел. В перерывах беседую с приглашенными.

Зашел Попов. Сказал, что сейчас подойдут еще два сотрудника, а Трубин приедет из командировки завтра, и участливо спросил:

— Ну что?

Я пожал плечами, потом со вздохом ответил: — Сами понимаете.

— Да уж как не понять. С такими исходными данными оснований для оптимизма нет. Но не буду отрывать, позже обменяемся впечатлениями. У двери остановился. — Слушай, а если вечерком у меня посидим? Жену предупредил, Сидорову позвоним. Как смотришь?

А может, «посидим» поближе к отъезду? — попросил я, хотя в душе был благодарен Попову за приглашение. Но ведь после дороги отдохнуть надо, да и завтра денек предстоит сумбурный.

— Да, на завтра неплохо бы поехать по местам происшествий, — согласился Попов. — Сидорова можно в Озерске оставить, а вы тут, со мной. Тянуть нечего, все равно ехать придется.

— Ну вот и отлично, — поддержал я, довольный тем, что Попов все правильно понял и не обиделся. — А посему супруге уж дайте «отбой». Вот прилетит Терехов из Алма-Аты, да мы тут кое-какие «бабки» подобьем, тогда можно и посидеть, в самый раз.

— Логично-логично! — улыбнулся Попов и пошел в свой кабинет.

Он ушел, а я в раздумьях. «Оно, конечно, посидеть у земляка было бы неплохо. Но какое сиденье, когда на душе кошки скребут. Изучение материалов дел вызывало глубокое уныние: недаром же Попов согласился, что с такими исходными данными особо не возрадуешься. Уж он-то понимает, что к чему. О чем речь, коли по групповому убийству под Озерском до сего дня не установлены имена погибших, и лишь совсем недавно стали известны данные на убитых в пригороде Сибирска. Вновь и вновь перечитываю справки, объяснения, показания…»

«Два брата прибыли из Азербайджана. На работу в СМУ были приняты без документов, так как по их словам паспорта и деньги у них украли. Сделали запросы по месту жительства, но ответ не получили. Со временем братьям выдали новые паспорта. Началась перестройка. Кавказцы бросили работать в СМУ и занялись торговлей. Поездки в Японию, Китай, Турцию. В последний раз уехали в Японию. Знакомым сказали, что на обратном пути должны у кого-то купить подешевле машину. С тех пор как в воду канули».

Выйти на азербайджанцев помогло подробное описание особых примет погибших. Они таковы, что ни с какими другими не спутаешь: у одного на спине необычная татуировка, у второго была когда-то сильно травмирована рука. По радио и в печати были сделаны объявления, чтобы установить фамилии погибших, и вскоре нашлись люди, знавшие азербайджанцев. С их помощью было установлено, кто убитые, чем занимались и их последние планы. Семьями братья не обзавелись, жили замкнуто, на общение с людьми шли неохотно, денег от торговли, по словам знакомых, имели, и немало. Однако документов и денег у погибших не оказалось. Короче, все как и в случае под Полянском.

Задаю вопрос сам себе: «Так что же на первый день удалось выяснить?» И сам себе отвечаю: «Фамилии установлены лишь по одному случаю убийств, да и по нему больше тумана, чем ясности… Надежда на встречу с Трубиным и Поповым. Может быть, что-то прояснится. Попов обещал позвонить через часок. Пока известно точно, что убитые — азербайджанцы. Способ убийства аналогичен, о чем свидетельствуют результаты экспертиз. В них сказано, что орудиями убийства, по всей вероятности, были топор, нож. И еще совпадение: преступления совершены на обочине дороги.

Учитываю еще один немаловажный факт: кавказцы-«челночники» были при больших деньгах. И опять «проходит» покупка машины. Но теперь не в Москве, а в Сибирске. Кто же продавец машины? Кто он, этот жестокий убийца?..»

 

V

Зазвонил телефон. Посмотрел на часы — было семь вечера. Снял трубку.

— Это Попов, — услышал знакомый голос. — Заходи.

Мы еще в машине, когда ехали из аэропорта, договорились обращаться только на «ты». Быстренько собрал в «дипломат» разложенные на столе бумаги и к нему. Захожу, а там Сидоров. Сидит себе за столом в кресле, всем своим видом показывая, что он-то бы еще поработал, да вот оторвали…

— Надо посоветоваться, — сказал Попов, выйдя из-за стола. — Во-первых, пора перекусить, а то, чего доброго, загнуться можно. Учитывая, что жене дан отбой… — при этом он кивнул на меня — предлагаю вместе поужинать в уведевской столовой. Столик в отдельной комнатке заказан, накормят не хуже, чем в гостинице. Поедим, попьем пивка, а заодно и обменяемся мнениями. В дневной сутолоке сделать это практически невозможно. Кроме того, надо определиться по завтрашнему дню. Идет?

Какие могли быть возражения. Нам и объяснять нечего — сами в этой сутолоке постоянно варимся. Спустились на второй этаж. Комнатка и в самом деле оказалась уютной. Столик на троих был уже накрыт: салаты, бифштексы, пиво. Официантка ушла в основной зал, попросив самих подогреть потом кофе и предупредить ее, когда будем уходить.

— Проголодался однако, — сказал я и принялся за овощной салат. Попов с Сидоровым последовали моему примеру. Открыли по бутылке «Жигулевского».

— Что дали встречи с «агентами»? — Нарушил тишину Попов и посмотрел на Сидорова. Продолжая уплетать салат, тот ответил не сразу:

— Хвалиться нечем. Так, мелочевка.

— Да ладно, Валь, не скромничай, говори, что удалось узнать, — подзадорил я Сидорова.

Он пожал плечами:

— Если по существу, то ничего путного. Несли кто во что горазд, хотя есть и рациональные зерна. Одни, к примеру, увязывают убийства с местью, другие считают, что появился какой-то выродок-мясник, третьи, что все это из-за тити-мити. И почти все едины в мнении, что это дело рук чужаков — не здешних. Если б свои, то решение местной стрелки наверняка бы просочилось.

Все верно, — согласился Попов. — Думаю, они близки к истине. — Помолчал. — К сожалению, сам порой не знаю, что людям сказать. Разве это нормально, что до сих пор не установлены личности всех убитых? Нет, конечно. И обидно, что убийства, как нарочно, произошли после моего назначения.

— Совпадение, ни больше, ни меньше, — попытался успокоить я Попова. — Если следовать этой логике, то и у меня подобный расклад. Только решили перевести в УВД, как смерть туркмен. Перевели в УВД — и разом посыпались тяжкие, одно другого хлеще. А перед самым отъездом к вам — убийство фирмача Рюмина. Ясно, что заказное, только нам от этого не легче. Порой просто не знаешь, за что хвататься!..

Валентин явно не ожидал, что своим ответом так зацепит нас за живое. Еще раз повторил, что все, с кем пришлось встретиться, твердили одно и то же: убийства совершены залетными.

— Только вот кто они и откуда прилетели? — вздохнул я.

— Сложа руки не сидим, — нахмурился Попов. — Проверена не одна версия. Недавно дела объединили, усилили следственно-оперативную группу. Отработан авторынок, психо-неврологическая больница, взяты на контроль лица с неуравновешенной психикой, очерчен круг «фанатов» и так называемых «кустарей». Не раз выходили на «авторитетов», предупредили их. Приметы погибших, метод убийств расписаны, размножены и разосланы. Однако результатов пока нет. Теперь вот начнем вместе молотить, вы — там, мы — тут. Связь держать будем. Пойдет дело, не может не пойти.

— Обязательно пойдет, — поддержал я Попова. — Только не надо распыляться, многое от нас зависит.

— А может, в основе всего — месть? — подал голос Сидоров. — Если пораскинуть мозгами, то и этот вариант заслуживает внимания и отработки.

— Здесь непонятно, — сказал Попов, — почему везде фигурирует покупка машин? Месть есть месть, но при чем машины? Вспомните фильм, когда борец за справедливость угонял автомобили, продавал их, а деньги отправлял в детские дома. Там все ясно — машины покупались на деньги, добытые неправедным путем. Есть идея — восстановление справедливости. А мы что имеем? Сплошное зверство. Ради чего, ради какой цели?

— Ну да, возможно, в покупке машин, а потом и гибели людей, имеется своя жестокая тайна, которая не стала явью, — подбодрил он нас.

Попов потер лоб ладонью и сказал, что буквально несколько дней назад появилась еще одна зацепка по машине. Но по ней еще надо разобраться.

— Интересно, интересно! — воскликнул я. — Может, приоткроете завесу, хотя бы в общих чертах?

Но Попов отрицательно покачал головой: мол, подобные случаи уже были, а потом ничего не подтвердилось. Болтуном же он быть не хотел.

После стал обговаривать план на день завтрашний. К гостинице Попов приедет в семь утра. Дальше поездка в Озерск. Валентин там остается на тройку дней. Если что, то можно и дольше. Мы же возвращаемся и крутим здесь.

Подогрели и попили кофе. Попов вызвал машину — после дороги надо хорошо выспаться. Предупредил официантку, что уходим, и довез нас на дежурке до гостиницы.

 

VI

Утром Попов, я и Сидоров выехали по точкам (местам убийств). Не хочется называть эту поездку по «местам» — ассоциируется с местами боевой и трудовой славы, какая уж тут слава!..

Прибыли в Озерск, посмотрели, сравнили. Сидорова, как и было договорено, оставили, а сами, не задерживаясь, двинули обратно в Сибирск.

Что скажешь? — спросил Попов, когда уже подъезжали к городу. Большую часть дороги он промолчал, а я с расспросами не лез. Да и хотелось получше запечатлеть в памяти поездку. — Так каковы впечатления? — повторил он.

— Красота что надо! Теперь понимаю слова песни. — И как мог пропел: — «Ты навеки нам стала близкою, величавая Ангара…»

— Да не о красотах природы спрашиваю, — поморщился Попов.

— Ах, об этом? — вздохнул я. — Что ж, раз не до лирики, то могу высказаться и на сей счет. Мыслишки кое-какие имеются.

— Прости, что перебил, — вдруг извинился Попов. Возможно, пожалев, что «сдернул» меня с лирического настроя. Не так уж часто в жизни оперативников бывают минуты, когда душа поет… Я на Попова не в обиде, понимаю, что в голове у него днем и ночью один вопрос: как раскрыть преступления? На другое просто времени не хватает. Грустно это…

— Напрашивается мысль, — начал я, хотя об этом уже и говорили, — что без машин тут не обходилось. Но… — сделал паузу. — Почему жертвы останавливались километрах в тридцати-сорока от населенных пунктов? По «нужде»? Не думаю. Нет, в этом определенно что-то кроется. Убийства вершились (сужу по актам проведенных экспертиз) в полночь или даже заполночь. Такая же картина и у нас. Почему? Здесь тоже, как мне кажется, заложен свой смысл. Не надо иметь семь пядей во лбу, чтобы не заметить: движение транспорта в ночное время по автомагистралям практически прекращается. А раз так, то можно действовать уверенней, без подстраховки.

— Я тоже об этом думал, — кивнул Попов. — Вот кто-то приспособился вершить свои поганые дела именно по ночам.

Въехали в город. Я попросил Попова заодно рассказать о достопримечательностях Сибирска. Понятливый водитель не только сбавил скорость, но и кое-где явно отклонился от обычного маршрута. В результате я узнал, где в Сибирске жили декабристы, увидел драмтеатр, краеведческий музей, университетскую библиотеку. Город похож на Каменогорск. Как две капли воды смотрятся некоторые здания в центре, одинаковые названия у стадионов — «Труд», и многих улиц, скверов, бульваров. Первые впечатления всегда ярки. Потом все примелькается, станет обыденным и начинает смотреться уже без той, первоначальной, остроты восприятия. Наверное, так бывает со всеми.

Попов попросил водителя остановить машину. Вышли. Передо мной открылась обычная заводская панорама: разброс больших и малых корпусов, заводоуправление, проходная, опоясывающая завод кирпичная стена.

— Вот это и есть мой родненький завод тяжелого машиностроения, — вздохнул земляк. — Будто только вчера ходил через эту проходную… Отсюда и в милицию ушел.

— А жена не тут ли работала?

— Попов посмотрел с хитрецой.

— Откуда узнал?

— Сыщик же я, в конце концов, или нет?

— Угадал, черт побери! Здесь работала, здесь мы с Валей и познакомились. — Приоткрыв дверцу машины, спросил: — А скажи-ка, сыщик, куда будем сейчас путь держать? Или слабо?

— Нет, почему же… — Посмотрев на часы, я прикинул, что для обеда вроде бы рановато, но… Стоп! Вчера Попов обещал прояснить по машине. Возможно, кого-то уже задержали?..

— Ну?

— В ИВС или СИЗО, — ответил твердо, хотя и были сомнения.

— Нет, так неинтересно, ты и впрямь как бабка-угадка. — Похлопав меня по плечу, Попов сел в машину. До ИВС молчал; лишь один раз пробормотал: — Что ж, поглядим, поглядим…

В комнате для допросов, куда должны привести задержанного на трое суток Стеклова, Попов вкратце ввел меня в суть дела.

Месяц назад пассажиры пригородного автобуса увидели горящую машину. Ее кто-то спустил в неглубокий буерак, поросший с обеих сторон низким кустарником. В машине никого не было. Общими усилиями пассажиры автобуса ее затушили, а потом вызвали милицию. Машина — «Жигули» шестой модели, не старая, но и не новая, светлого цвета. Ее отбуксировали в райотдел и ГАИ стала выяснять насчет владельца и как она оказалась в этом глухом местечке. Вскоре нашли человека, водившего машину по доверенности. Им оказался некто Стеклов, дважды судимый, состоявший на учете в наркодиспансере, без постоянного места работы, но работавший ранее в школе ДОСААФ инструктором вождения. Собрать эти данные было несложно, проблема оказалась в другом: кто же настоящий хозяин машины? Паспортные данные на некоего Гвоздева оказались не его. Паспорт Николаем Гвоздевым был утерян и им воспользовался «некто» при регистрации машины. Кто он, этот таинственный незнакомец? Стеклов работал с ним в автомастерской, занимаясь шиномонтажем, развалом колес и еще кое-чем. Мастерская была оформлена на Стеклова. Платил псевдо-Гвоздев неплохо, был внимателен, оформил доверенность на право пользования машиной, которая, кстати, и стояла в гараже Стеклова. Свою машину он давно продал, деньги истратил на покупку наркотиков, но гараж продать не успел.

В коридоре раздались шаги, и в дверь заглянул конвоир:

— Можно заводить, товарищ полковник?

Попов кивнул и достал из папки несколько листов бумаги для ведения протокола допроса.

Стеклову лет под тридцать. Длинный, худой, голова толкачиком, глаза бесцветные, равнодушные, волосы редкие, сальные, нерасчесанные.

— На каком основании задержали? — Стеклов сразу же бросился в атаку.

— Основания имеются, — спокойно ответил Попов и представился. — Можете жаловаться прокурору, но допрос согласован со следствием и вот еще что. В отношении вас, Стеклов, на дальнейшее время избрана мера пресечения в форме заключения под стражу. Учтите это. После допроса вас водворят в следственный изолятор. О причине такой меры пресечения узнаете по ходу допроса.

Стеклов к подобному обороту был не готов. По всей видимости он полагал, что произошла ошибка и его отпустят до истечения трех суток. Бледное лицо стало еще бледнее, он напрягся, ловя каждое слово Попова, и препираться больше не стал.

— Ответьте мне, Стеклов, — сказал Попов, — откуда в машине, которой вы пользовались по доверенности и которая долго стояла в вашем гараже, кровь? Поясняю: полученные акты экспертиз свидетельствуют о наличии человеческой крови как в салоне под ковриками, так и в багажнике. Мало того, обнаружена кровь не одного человека — нескольких.

Стеклов, соображая, что ответить, поджал тонкие губы и заморгал ресницами. Но думал недолго.

— Никакой крови там не было, туфта это. Сам мыл машину и ничего не видел. Может, хозяин руку поцарапал? Бывает ведь.

— Да, бывает. Однако, повторяю: кровь разных групп. Это как объяснить?

— Машина не моя, вожу по доверенности. Можете в ГАИ проверить. Ищите хозяина, я-то при чем?

— Где искать, подскажите?

— Откуда я знаю, он мне не докладывал. Вам надо — вы и ищите.

— Слушайте, Стеклов, я ведь не случайно начал с изменения в отношении вас избранной меры пресечения. Причина? Пожалуйста. Из наведенных справок установлено, что машиной в основном пользовались вы и стояла она в вашем гараже. Выходит, вы и причастны к остаткам обнаруженной в машине крови. Это не шуточки. Про групповые убийства с отсечением головы, надеюсь, слышали? Сейчас об этом столько всяких разговоров. А теперь ответьте — почему машина оказалась за городом? Кто поджег ее?

Этого вопроса Стеклов явно не ждал, потому и вел себя спокойно. Пусть полковник говорит что хочет, — машины-то нет; накрылась, сгорела, уж он-то знает. А выдумки про кровь — блеф, вдруг, мол, да клюнет. Нет, не на того напал. Хмыкнув, Стеклов заявил, что машину угнали и по этому случаю он обращался в органы.

— Не дурачьте себя и нас, никто ее не угонял. Вас же, Стеклов, видели именно в этом месте. Вы ловили попутку. Выходит, сами поджигали? Зачем?

— Да не поджигал я! На кой мне поджигать чужую машину?! Хозяина ищите, у него и спрашивайте!.. Стеклов стоял на своем, полагая, что «менты» его просто-напросто дурят. Да, он видел кровь, смывал ее. Откуда взялась — понятия не имеет. У Гвоздева не спрашивал. Может, тот мясо на машине привозил.

— Не нам, а вам Гвоздев нужен, — заметил я, встревая в ход допроса. — Не пытайтесь, Стеклов, умничать, не получится. Тут не игрушки. Вот сличат результаты экспертиз крови в машине и крови погибших — тогда сами понимать должны, какая лично вам светит перспектива. А Гвоздев может вообще не появиться. Какой ему резон? Так вот, хотите облегчить свою вину и помочь следствию. Пишите как есть. Зачтется. — Посмотрел на Попова. Тот, одобрительно кивнув головой, продолжил:

— Нас о Гвоздеве интересует все: когда и при каких обстоятельствах вы встретились, откуда он родом, где может находиться сейчас. Хорошо было бы припомнить, когда в течение года он брал машину. Уж это-то вы наверняка не забыли? Может быть, до отъезда не брал? Зачем она ему? Собрался уезжать, доверенность оформил… Да, кстати, а когда он уезжать собрался?

— С полгода, может, больше.

— Куда?

— Говорил, что в Харьков или Каменогорск.

— А что еще говорил?

— Сразу не припомню. Подумать надо.

— Так когда же он уехал? — спросил я.

Стеклов думал, хмуря лоб и топорща губы. Несомненно, думал, как бы не сказать лишнего, как бы из-за Гвоздева самому не попасться на крючок. Но ведь и молчать нельзя…

— Да, месяцев пять прошло, может, меньше.

— А вас не смущает, что Гвоздев отдал машину как мелочь какую-то?

— Но я же на него работал!.. — ища сочувствия, Стеклов бросал взгляды то на меня, то на Попова. Однако что Гвоздев приезжал и брал машину, говорить не стал. Брал. Пришел, как всегда, со своей сумкой, два дня где-то пропадал, потом поставил «Жигули» в гараж и сказал, что теперь его долго не будет. Тогда Стеклов впервые обнаружил в машине кровь, стал ее смывать, но, видно, смыл не до конца. Откуда взялась? Может, свиные туши кому на рынок подвозил? Да вряд ли, мужик денежный: обещал подарить «жигуленка», а себе, сказал, купит «Ниву». Клюнул, хотелось как лучше… А потом — болтовня вокруг этих убийств. Один очевидец доболтался по радио, что видел у колхозного сада, где нашли два обезглавленных трупа, светлые «Жигули».

А что, если?.. Нет, даже представить страшно!.. Ну а все-таки?.. От недоброго предчувствия заломило в голове. Думалось о сумке — чего это он каждый раз с ней за машиной приходит? Что в ней? Одежда или что другое? Молил Бога, чтобы побыстрей назад вернулся. — Тогда уж спросит, откуда в машине кровь. А может, лучше и не спрашивать? Зачем себя выдавать? Вернет из рук в руки доверенность и дело с концом. Жалко, однако. Машина, все-таки, продать можно. На что соломку или таблетки покупать? А без них хана… Гвоздев не появлялся, а кругом все мусолят и мусолят про убийства, даже награду пообещали.

Выехать в малолюдное местечко за городом решился не сразу. Но выехал, со слезами на глазах спустил «жигуленка» в овраг, поджег. В милицию об угоне заявил на другой день…

Но надо ж было на автобус тот нарваться! Запомнили! А может, менты брешут? Неужели и правда не сгорела? Надо было еще канистру с бензином взять; пожадничал — плеснул что оставалось на донышке, а теперь вот ломай голову… Мысли то ворочались тяжело, недобро, то мельтешили, не давая зацепиться за какую-нибудь спасительную ниточку. Хотелось бы верить, что мусора только стращают. Однако, головы у них варят, просто так, на хапок, не проведешь. А чего, собственно, бояться. Он же никого не убивал, это факт. Напишет, если прижмут, что к мокрухе никакого отношения не имеет. Да, вместе работали, ну и что? Припомнит какие-нибудь вшивые детальки, чтоб отвязались, но он не шалава.

Сидя напротив, я чувствовал, как Стеклов судорожно ищет выхода из положения, в которое попал из-за Гвоздева. Ясно, что хитрит, недоговаривает, пытается разжалобить, взвешивает все «за» и «против», чтобы не попасть впросак. Вдруг хозяина сцапают, а тот его самого с потрохами заложит: знать, мол, ничего не знаю!..

Между тем Попов стал закругляться. Напомнил Стеклову, что от него требуется, потом того увел конвоир, а мы вышли на улицу. Постояли, жадно дыша свежим воздухом. Подытожили вновь открывшиеся обстоятельства. Пока Стеклов в смятении, нельзя дать ему опомниться, а нужно выудить как можно больше, проверить круг общения и его, и Гвоздева. На последнего срочно подготовить фоторобот и разослать по областям, городам и весям.

— Что скажешь, сыщик? — спросил довольный результатом допроса Попов. — Кажись, появилась зацепка, а не зацепочка! — у него даже щеки порозовели и глаза заблестели. «Как все-таки мало надо нашему брату-оперативнику, — подумал я. — Но почему Попов не сказал мне обо всем утром, перед выездом, ведь ему уже были известны результаты экспертиз». Решив не предвосхищать события, пожал плечами:

— Закрепляться по-умному надо. Как говорит в таких случаях мой шеф Грузнов, куй железо, пока оно не остыло.

— Правильно говорит твой шеф. Вместе будем ковать, — кивнул Попов. — Вечером встречаюсь с Трубиным, дам ему информацию, пусть подключается. Ну, а теперь — обедать.

 

VII

Работать с Поповым было легко. Мои просьбы он выполнял с ходу, и я попросил его организовать мне встречу с «вором в законе», и желательно поавторитетнее.

Общеизвестно, что «вор в законе» — бесприкословный авторитет в преступной среде. Занять такое положение удается далеко не каждому: надо не только завоевать признание, но и потом строго блюсти воровские законы и традиции. Не раз я встречался с «авторитетами» разных группировок, интересовался их жизнью, доходами, взаимоотношениями между собой. Живут они, в общем-то, по-разному, в зависимости от своего ранга. Оказал кому-то услугу — получи «Жигули», а то и иномарку, — смотря какой была «услуга». Пробиться в этот узкий круг непросто, для этого нужно иметь поддержку двух-трех авторитетов со стажем. После за оказанное поручительство придется отрабатывать своей поддержкой и преданностью. Таков порядок.

Перед встречей, о которой пойдет речь, Попов в шутку сказал, что данный «субъект» по шкале воровской власти котируется где-то на уровне вице-мера областного центра, что он любит пофилософствовать, хотя и выходец из простой рабочей среды. Остальное, мол, сам поймешь, только наберись терпения и выслушай. «Субъект» наш до того был в отлучке и с неделю как вернулся. Времени вполне достаточно, чтобы вникнуть в обстановку. Меня личность-то его, если честно, интересовала меньше всего. Волновал один-разъединый вопрос, ради которого и приехали в Сибирск: сможет ли он помочь? Знаю, что Попов уже со многими авторитетами встречался, однако надежды не оправдались. Возможно, не хотели открыться до конца, а может, и сказать было нечего.

В общем, доехал. Машину оставил подальше от места рандеву, чтобы глаза не мозолила. Авторитеты не любят светиться с подобными встречами.

Подхожу к скамейке, а на ней сидит не старый еще человек в фуфайке и кирзовых сапогах, довольно плотный, в руках метла. На правой ладони неразборчивая наколка. Перехватив мой взгляд, спрятал ладонь в снятой с головы спортивной адидасовской шапочке. Стрижка короткая. На лбу чуть выше бровей желтоватый рубец.

— Это я чтоб не отвлекаться, — сказал, кивнув на спрятанную ладонь. — Ошибка молодости, сейчас не одобряю. Алексей, — представился он, не вставая. — Алексей Алексеевич. Дворником значусь. В прошлом — токарь завода, а сейчас работаю с метелкой. Хотя о чем я, вас Попов с моей анкетой наверняка ознакомил, не так ли? — смотрит въедливо, изучающе.

Я тоже кивнул и сел рядом с ним на скособоченную скамейку. Тоже представился.

— Слышал, что из Каменогорска приехали?

— Да, оттуда. Видно, Попов сказал.

— Правый, левый берег?

— Правый.

— Служил когда-то у вас в стройбате.

— Нет теперь стройбата, пограничники в тех казармах разместились. Область-то стала пограничной.

— Знаю-знаю, — ответил Алексей Алексеевич, вроде как не замечая моего вопросительного взгляда. — Союз развален, экономика угроблена, порядка в стране никакого, границы под самым носом, зато фирмачи и чиновники жируют, хапают все подряд. В наших кругах это многие не одобряют.

Я удивился:

— А что так?!

Он пояснил:

— Реформаторская братва слишком прожорлива. Я ведь после армии неплохим токарем был. Служил в Каменогорске — кумекаете? Потом с работы, попросту говоря, выгнали, озлобился, и пошло-поехало. Срока хоть и небольшие, но схлопотал, оттрубил две ходки. Говорю как было.

— Ну, теперь-то ваш брат чиновникам да фирмачам не по зубам.

— Это верно. Знаем побольше ментов про их шуры-муры. Берем, как когда-то татары брали, мзду и напоминаем силой, коли не желают делиться. Между прочим, фирмачи сами с нами дружбы ищут.

Я посмотрел на часы.

— Понимаю, торопитесь. Небось думаете, что не нашего это ума дело.

— Да нет, говорите-говорите, — пожал плечами я, вспомнив наказ Попова. Вокруг никого, почему бы и не послушать, если «Клиент» разоткровенничался. Видать, наболело.

— Лишь единственный примерчик, не больше, — продолжил собеседник, опершись на метлу. — Был когда-то на нашем заводе начальником сбыта продукции один деляга, Алексеем Алексеевичем величал, вот ведь до чего стал высок наш авторитет. Если можно, говорит, помогите, в долгу не останусь. И как бы вскользь — тысчонок двадцать за услугу на первый случай подброшу. Двадцать — слышите? На него, значит, крутые напирают, в угол как волка загнали. Вот и испугался, защиты ищет, но не у ментов, вы извините за грубость, а у меня! Менты и бабки отберут, и ославят, а ему такой славы не хочется. И так повсеместно, куда ни кинь. Я ведь недавно дружка в Каменогорске похоронил. С жизнью покончил, семью кормить стало нечем. Письмо детям без слез не прочитать. Вот и получается: одним жрать нечего, а другие не знают, куда деньги девать.

Вновь посмотрел на часы. Что-то уж больно разболтался «авторитет»-философ. Пора бы и о деле.

— Так вот, что касается дела, — точно угадал мои мысли. — Кто вершит дела эти поганые, мне неизвестно. У вас там тоже четверых порубали?

— Откуда знаете? — удивился я.

— Это несложно: слишком необычно само дело — постоянно на слуху. Не думаю, что местные. Знали б, шила в мешке не утаишь. Но прошу передать «Попу», извиняюсь, Попову, что один фактик на днях прояснился. Вам не говорю, потому как дело наше местное и запутанное. Он скорей разберется. Все, привет Каменогорску. Пошел мести, а то вон домоуправ катит. Он у нас не хуже фирмача. Сейчас втык сделает…

Подъехала иномарка. Из нее вышел жирноватого телосложения молодой человек в коричневом пиджаке и широких, мышиного цвета, брюках.

— Ты чего это в рабочее время лясы точишь? — набросился с ходу на подчиненного. — На носу зима, а на твоем участке и конь не валялся. Еще раз такое замечу — уволю. И не оправдывайся! — отрезал, едва лишь мой собеседник попытался объясниться. — Сказал: уволю, и весь разговор!

Хлопнув дверью, уехал.

— Все, пора за метлу браться, а то ведь и впрямь уволит. Что делать тогда буду? — глаза Алексей Алексеича хитро блестели.

 

VIII

Неделя в Сибирске пролетела как один день. Впереди дорога в Москву. Знаю, там будет нелегко. Мне так не хватает Терехова. С Алексеем работается увереннее и спокойнее, с ним можно всегда посоветоваться и разъяснить, казалось бы, неразрешимый вопрос. А разговоры перед сном? О чем только не наговоримся. Пока сон не осилит.

Наконец Терехов прилетел. В гостиницу не пошел, а после завтрака в буфете сразу же «врубился» в изучение уголовных дел. Другого от него я и не ожидал. Ближе к полуночи успеем наговориться.

Звонил из Озерска Сидоров, обещал приехать последним рейсом автобуса. О своих делах промолчал, но ведь по телефону не обо всем можно говорить. Сегодня наша группа будет в полном сборе.

Спрашиваю себя — удалась ли командировка? Появились ли зацепки? Думаю, что да, удалась. Взять хотя бы Стеклова. Как здорово, что он не смог избавиться от машины. Мы лишились бы тогда очень весомой улики. Короче, раскрутка началась, Попов в СИЗО днюет и ночует. Пока большие неясности, и прежде всего по хозяину машины Гвоздеву, но тайная завеса постепенно приоткрывается. Сличение результатов экспертиз крови, обнаруженной в машине с кровью погибших, свидетельствовали об идентичности групп. Видимо, в машине Гвоздева перевозились головы убитых. Не вызывало сомнения, что следствие вышло на убийцу или группу убийц. Подготовленный фоторобот с подробным описанием внешности Гвоздева уже был разослан во все концы, и в первую очередь в Москву, где он мог бывать и сам. Большего ожидал от встречи с заместителем областного прокурора Трубиным. К сожалению, ничего нового не услышал. Понял, что основной раскрутчик по делу о групповых убийствах — Попов. С ним и связь держал.

Каждый день изучаю круг лиц, с кем Гвоздев общался или мог общаться. Настораживает, что никто из опрошенных не мог сказать, где тот проживал, чем увлекался кроме ремонта машин, откуда родом, где живут родители и есть ли они у него вообще. Прихожу к выводу, что в Сибирске Гвоздев появлялся наездами и жил без прописки. Не случайно автомастерская была оформлена на Стеклова, чтобы лишний раз не светиться.

Стеклов же, как мне кажется, все хитрил, выжидал, недоговаривал. Но благодаря усилиям Попова каждый день появлялось что-то новое. Вот лишь некоторые детали, характеризующие Гвоздева: возраст лет под тридцать, среднего роста, лицо смуглое, красивое. Хорошо натренирован, развит физически, малоразговорчив, в контакт с незнакомыми вступает неохотно, хорошо разбирается во всех отечественных марках легковых машин, не женат, но вроде собирался жениться. В Харьковской или Каменогорской области у него есть невеста. На поясе часто носит сумку для денег. Однажды, после очередного возвращения в Сибирск, из кармана куртки Гвоздева выпал авиабилет. Стеклов его незаметно поднял и сунул в пустую банку из-под кофе. Сейчас билет изъят и изучается.

С помощью Стеклова удалось установить дни, когда Гвоздев брал машину из гаража и уезжал в неизвестном направлении (о маршрутах своих никогда не говорил) на несколько дней.

Проверка ж свидетельствовала, что именно в эти дни были совершены групповые убийства. Кто он, этот неизвестный спортсмен, и на все руки мастер? Где скрывается? Когда снова появится в Сибирске? А может, и не уезжал?

 

IX

Выпало окошко свободного времени, и я решил черкнуть домой письмо. Звонил еще в день приезда. Жена обрадовалась, сказала, как всегда, что дома без проблем, что все по мне скучают и ждут не дождутся. Такая вот моя жена — никогда не жалуется, чтобы лишний раз меня не волновать. От нее, как бы тяжело не было, не услышишь недовольства или ропота, что вот муж на работе днюет и ночует, теперь еще и командировки, а она еле управляется с детьми, да еще работа в школе!.. Сижу, думаю, представляю: как они там? За дочь спокоен, она как мамин хвост, от нее никуда. А вот сыну не хватает отцовского пригляда. Сергей добрый, ласковый, мечтает о работе в милиции, но иногда забывается и делает не то, что надо, или, как мы говорим — глупости, чем волнует меня и Наташу. Вспомнилось, как недавно пошел в школу и остановился на городской площади, где в это время перед праздником маршировали курсанты военных училищ. Забылся, засмотрелся, размечтался, а в школу явился лишь к третьему уроку. Или как за десяток километров от города уехал автобусом посмотреть дачу родителей одноклассника. Дружок решил хвастануть, а Сергей не смог ему отказать. Дачу посмотрели, да со временем не рассчитали, последний автобус уже ушел, денег на попутку не было. Стало темнеть. Хорошо, что милицейский патруль заметил незадачливых экскурсантов и доставил их в город. Наташа, разыскивая его, чуть с ума не сошла. Что сынок может еще натворить? Был бы я сам дома…

В кабинет вошел Терехов. Подойдя ко мне, положил руки на плечи, участливо спросил:

— Письмо никак пишешь? — и, не дожидаясь ответа, похвалил: — Молодец. А я вот никак не настроюсь. До того, Денис, обленился, что сам себе противен. Вечерком последую твоему примеру, а то нехорошо выйдет. Твоя Наташа письмо получит, жене по-соседски об этом скажет, а та, ясное дело, расстроится. Нет. Вечером обязательно напишу… Слушай, тебе Попов не звонил?

— Не-ет, а что случилось?

— Да ничего, приглашает зайти, я сказал, что сам тебе об этом передам. В общем, пошли, раз зовет.

Попов приглашал редко, стараясь не отнимать у нас драгоценного времени, но зато каждую мою просьбу выполнял без задержки. Встретил как всегда радушно. Секретарю наказал, чтобы ни с кем по телефону не соединяла, дверь закрыл на ключ. Открыв небольшой холодильник, предложил минералки, и мы не отказались. Потом они с Тереховым задымили, а я, некурящий, попивал «Боржоми».

— У меня к вам, — посмотрев на нас, сказал Попов без лишних церемоний, — всего-навсего два вопроса. Первый: прошу только не обижаться, но жена совсем запилила и просит узнать, когда же мы, черт побери, встретимся. Если честно, то не хочет ударить в грязь лицом перед моими земляками. Так что решайте.

Мы, ясное дело, попытались отговорить его от этого застолья, и без него можно обойтись, встретимся как-нибудь потом, позже, но Попов и слушать не стал.

— Вы земляки или кто?! — ну что тут ответишь? — Определяйтесь, — повторил он категорично.

Другой его вопрос — обсудить в спокойной обстановке (была суббота) итоги совместной работы, решить, как будем держать дальнейшую связь. И передал просьбу своего генерала, который изъявил желание встретиться с нами перед отъездом.

Что касается прощального обеда, то тут, в общем-то, все ясно. Если Сидоров приезжает сегодня, то завтра можно и в гости сходить. А в понедельник — встреча с генералом. Нового он нам ничего не скажет, просто даст очередное ЦУ, да попросит передать привет нашему генералу. Потом — поездка в СИЗО, она важна как ничто другое. Может, и в самом деле что-то удастся вытянуть из Стеклова. А ближе к вечеру — в путь-дорогу на Москву. Осталась еще пара деньков, и прощай Иркутск. Грустно, думал я, как-то уже попривыкнули к городу, к обстановке, к земляку — Петру Григорьевичу, вжились в проблемы, которые здесь приходится решать…

— Ну как «клиент»? — перебил мои мысли Попов. С ним я, кстати, так и не успел поделиться результатами встречи с «философом».

— О-о, «философ» что надо! — воскликнул я. — Жаль, что домоуправ нам договорить не дал. Но если по делу, то лично для меня ничего нового. Однако вам обещал при встрече рассказать о каком-то прояснившемся фактике. Так и сказал — «фактике».

— Интересно-интересно, что бы это значило? — протянул Попов.

— Просит встречи.

— Завтра нельзя, а в понедельник… — задумался. — Что ж, в понедельник можно и заскочить. Но тебе почему не сказал?

— Говорит, что дело ваше, местное, запутанное, что вы быстрее меня разберетесь. А может, просто не захотел, тут уж что поделаешь.

— Какое у него впечатление в целом?

— То же самое, что и у других: не наши, чужаки. О своих бы, мол, знали.

— Да, негусто, негусто, черт побери… — посмотрел на Терехова. — С делом ознакомились?

— Только что прочитал.

— И есть что-нибудь такое?… — но что за «такое», так и не пояснил.

Терехов пожал плечами:

— Да особо зацепиться не за что.

— Значит, кроме Стеклова у нас никакой стоящей зацепки нет? Ну, может, философ что-нибудь еще скажет, но это пока вилами по воде писано.

Терехов был не в курсе дела Стеклова и вопросительно поглядел на Попова:

— Что-то интересное?

Полковник в общих чертах обрисовал новые обстоятельства, сделав упор на то, что предпринято по розыску Гвоздева.

Версия с подожженной машиной Терехова заинтересовала. Как опытный следователь он понимал, что выйти на убийц-гастролеров будет далеко не просто, но портить настроение нам не хотел, тем более, что действительно есть крепкая зацепка.

— Поднажмем и как-нибудь с двух сторон осилим, — воодушевил он нас. И попросил Попова организовать встречу со Стекловым.

— Договорюсь, — пообещал Попов, — но на завтра и только до обеда. Не забывайте и о другой встрече.

Мысль Терехова я понял — он хотел еще раз поговорить со Стекловым о связи Гвоздева с Каменогорском. Только этот вопрос и ничего другого. В прошлый раз у меня, как ни пытался, ничего не получилось. Однако после этого Попову удалось вытянуть из Стеклова про авиабилет Гвоздева из Каменогорска. Может, что еще прояснится? Авиабилет — зацепка что надо. Если хорошо поработать, то можно выйти на след убийцы. Хоть это и тяжко, нудно, но придется установить всех до единого пассажиров того авиарейса. Не может быть, чтобы на Гвоздева никто не обратил внимания.

Меня и Попова обрадовали результаты поездки Терехова в Алма-Ату. Не без его участия, по вновь разосланным приметам, наконец-то удалось установить личности убитых. Ими оказались коммерсанты, и тоже нерусские. Мало того, опросы тех, кто их знал, показали, что они занимались и перепродажей машин. Большой удачей можно считать и совпадение отпечатков следов убийцы с точно такими же отпечатками обуви в лесополосе на Ростовской трассе: высокий каблук с оригинальными бороздками. Бороздки, правда, расплывчатые, но ведь и упор на каблуки мог быть не слишком сильным. Терехов показал отпечатки с места обеих убийств.

— Ну и ну… — покачал головой Попов, придирчиво сравнивая их. — Любопытная вырисовывается картина, любопытная география… — и добавил, что большие каблуки явно свидетельствуют о небольшом или среднем росте их владельца.

— Вполне вероятно, — поддержал я его. — Зачем высокому человеку иметь обувь с высокими каблуками?

— Тот, кто, как вы говорите, скрывается под фамилией Гвоздев, тоже среднего роста, — заметил Терехов.

— Сейчас скажу точнее, — кивнул Попов. Достал тетрадь, полистал: — Ага, вот. Согласно показаниям того же Стеклова, а они с ним как-то мерялись, кто выше, у Гвоздева где-то под метр семьдесят два.

— Чем нас обрадует Сидоров и обрадует ли? — сменил я тему. — По телефону, по-моему, он что-то не договорил.

— Подождем — узнаем, — Попов опять закурил. — Думаю, если бы что было, то озерский начальник милиции мне обязательно позвонил бы.

Долго обговаривали детали дальнейшей связи в ходе расследования убийств. Договорились использовать телефон, фельдсвязь, шифрограммы; не исключались взаимные визиты. Все это будет зависеть от того, как пойдет расследование.

 

X

Сидоров приехал поздно вечером. Услышав стук в дверь, мы с Тереховым одновременно крикнули: «Открыто!» Он вошел хоть и бледный, но глаза довольно блестели. В левой руке походный портфель, правой автоматически поглаживает бороду. Борода же у Валентина — просто произведение искусства: густая, окладистая, цвета вороньего крыла. Он ее через каждую неделю аккуратно подстригает.

— Наконец-то соизволил явиться! Ну здравствуй, здравствуй! — загудели мы радостно.

— Привет, чинуши. Думал, вы седьмой сон смотрите.

— Пока пятый.

— Не может быть!

— Заходи, кончай у двери столбом торчать.

— Может, и местечко найдете переночевать? — прислонил он портфель к шкафу.

— Койка не занята, я, как видишь, обосновался на диване, — повел рукой Терехов.

— Могу поменяться. Мне диванчик в самый раз. Да и по старшинству положено.

— Кончай, Валь, трепаться, — не выдержал я. — Давай рассказывай, да поскорей.

— Эй, позвольте хотя бы раздеться, привести себя в порядок, черти полосатые!

— Приводи, но побыстрее, а то терпение лопнет.

На этом обмен любезностями закончился, и минут через двадцать Сидоров сидел на кровати. Периодически позевывая, рассказывал.

— Мое хобби — агентура, это вам известно. Другие нос воротят, а мне не то что в удовольствие, но и не слишком обременительно. Ехал я, значит, в Озерск и думал: вот явлюсь, пошурую и увижу то, чего местные не смогли разглядеть. Ведь со стороны всегда виднее. Но как ни старался — впустую. Хорошо, что дали по телевидению объявление: текст обычный, если кто видел, и номер телефона, по которому можно позвонить анонимно. В кабинете с этим номерком торчал денно и нощно. День молчал телефон, другой, а на третий, представьте себе, — звонок. Слышу: мы к вам по объявлению. — Валентин длинно и звучно, до хруста в челюсти, зевнул.

— Кончай тянуть, можно пошустрей, — поторопил Терехов.

— В самом деле, что за привычка! — поддержал и я.

— Можно и пошустрей. Тогда дальше я просто изложу суть звонка. По делу об убийстве под Озерском, как я уже раньше отмечал, фигурировал некто Кононов. Он работал недалеко от места преступления сторожем на свиноферме. И вот в ту ночь Кононов видел, как по дороге вдоль посадки в сторону пруда проезжали светлые «Жигули». Номера он, естественно, не разглядел: час ночи. Возможно, те, кто в ней находился, не привлекли внимания поста ГАИ. Обратно, по всей видимости, машина вернулась утром. Я говорю об этом, забегая вперед, потому что после обнаружения трупов проверка постов ГАИ ничего вразумительного о светлых «Жигулях» не дала. Звонок же о трупах поступил на третий день. Кононов рассказал работнику милиции то, что видел, но если бы он знал, что видели в ночь его дети, то вряд ли бы вообще рот открыл. И вот почему. Кононов скрыл, что ночью к нему на мотоцикле с люлькой приезжали два сына, четырнадцати и семнадцати лет. Им он должен был передать украденного на ферме поросенка (сторож и раньше приворовывал поросят со свинофермы). Ребята поставили мотоцикл в кустах, сбоку от плотины, и стали ждать отца. Светила луна, и было довольно светло.

Они видели как в сторону плотины выехали светлые «Жигули». Не доезжая до них метров сорока, а машина остановилась, и из нее вышел мужчина в куртке, похоже, не старый, потому что он легким шагом спустился с плотины, куда обычно в половодье спускают воду из пруда. Мужчина держал в руках какой-то пакет. Вскоре он вновь поднялся наверх, но уже без свертка. Сел в машину и уехал. «Что же, интересно, он там оставил?» — подумали ребята, но ночью искать побоялись: решили вернуться днем и найти таинственный сверток. Через полчаса пришел отец и передал краденого поросенка. О машине сыновья ничего ему не сказали, а наутро приехали на пруд и, основательно повозившись в низине плотины, обнаружили полиэтиленовый мешок, крест-накрест перевязанный бечевкой. Вытащили его из воды, развязали и… чуть с ума не сошли от ужаса, увидев две отчлененные мужские головы и весь в крови топор. Кое-как связав мешок, закинули его в коляску мотоцикла и выбросили по пути домой в яму. О страшной находке никому, даже отцу, не сказали. Шло время. Об этом убийстве не раз передавали по телевидению, говорили, что их отец видел ночью машину, просили помочь найти преступников. Потом передачи прекратились, а недавно милиция вновь попросила помощи населения. И вот, после долгих раздумий, ребята решились позвонить по телефону доверия и попали на Сидорова. Тот проявил особый такт и подход и сумел расположить их к себе, да так, что ребята рассказали даже зачем приехали в ту ночь на пруд. Просили не говорить об этом отцу, иначе убьет. О разговоре с подростками Сидоров не стал никому рассказывать. В этот же день он вместе с ними приехал на то место, где был выброшен сверток, посмотрел содержимое, а вечером вернулся в Сибирск, чтобы решить, как быть дальше.

В общем, нам предстояло срочно определиться: кого оставлять в Сибирске? Как поступить с ребятами? Сыновей сторожа подводить было нельзя, но в то же время кражи поросят с фермы следовало пресечь. Однако по-другому.

В Сибирске решили оставить Сидорова и держать с ним постоянную связь. Дети Кононова ему доверились — ему и карты в руки. Обговорили некоторые детали взаимодействия Валентина со службой Попова.

 

XI

Суетным оказался последний день пребывания в Сибирске. Еще не было шести утра, как проводили Сидорова. До Озерска Валентин будет добираться попуткой, да и вообще его приезд в Сибирск мы не афишировали. Все обговорили, что называется, разложили по полочкам.

И вот едва Сидоров сообщил руководству Озерского отдела милиции о страшной находке, все сразу закрутилось и завертелось. Начальник милиции немедленно доложил начальнику УВД генералу Бобкову. Тот срочно собрал совещание, на которое в полном составе вызвал следственно-оперативную группу. На совещание пригласили и нас с Тереховым.

Генералу Бобкову под пятьдесят. Он невысок ростом, держится прямо, даже чересчур прямо. О таких обычно говорят: дорогу животом прокладывает. Голова у Бобкова с большими залысинами, волосы редкие, аккуратно причесаны. Носит очки. В разговоре он их то снимает, то одевает, чем привлекает к своей персоне дополнительное внимание.

Мне от этой встречи требовалось совсем немногое: передать Бобкову привет от нашего генерала и договориться о взаимодействии в работе. Хотя этот вопрос с Поповым обсужден, но, как говорится, кашу маслом не испортишь. И еще — договориться о встрече в СИЗО со Стекловым. Эта встреча нужна мне и особенно Терехову, который со Стекловым еще не встречался.

Интересно наблюдать за ходом совещания со стороны. Так все знакомо — ну точь-в-точь будто Махинов проводит планерки. Тот тоже как наподдает пару, что будто в парилке побываешь. Не раз я спрашивал себя — ну неужели нельзя обойтись без этого?

Бобков преподнес весть из Озерска как доброе начало по раскрытию ставших притчей во языцех преступлений. Похвалил Сидорова, вышедшего на источник информации. Потом в пух и прах раскритиковал свою следственно-оперативную группу за волокиту и казенщину в работе. Долго объяснял, что значит работать творчески. Потом жаловался, как надоело за всех получать пинки. Досталось и Попову. Он тут же, прямо с совещания, был отправлен в Озерск. Какими глазами он смотрел на нас — сорвалась встреча на дому.

Но, как говорят, нет худа без добра. После совещания нас принял генерал. О чем пошла речь? Бобков задал несколько дежурных вопросов, поинтересовался оперативной обстановкой в области, спросил — защитил ли Махинов кандидатскую диссертацию? А я про себя подумал: и откуда только знает про диссертацию, если даже наши не все знают, что генерал собрался защищаться.

Бобков расслабился и дал волю чувствам: посетовал на слабую раскрываемость, за что ему постоянно влетает от чинуш из областной администрации. Мы с Тереховым посочувствовали, ведь и нас пилят не меньше. Вспомнили недавнее убийство Рюмина, и какой после этого начался ажиотаж. Один Сушков чего стоит, хотя тут наверняка своих «сушковых» хватает.

— Это мне знакомо, — кивнул, улыбаясь, Бобков. Он после недавнего запала стал приходить в себя. Сняв трубку, попросил принести кофе. Пока его готовили, расспросил, где и как разместились, когда уезжаем, есть ли билеты? Я не мог не похвалить за гостеприимство земляка Попова, и отметил как несомненную удачу оперативников — выход на Стеклова. Бобков по Стеклову был в курсе, а то, что Попов наш земляк — не знал. Покачав головой, сказал, что на совещании не следовало бы его так при всех песочить. Дело с мертвой точки сдвигается, и теперь есть над чем поработать вместе. После кофе Бобков вообще раздобрел. Когда Терехов попросил организовать перед отъездом встречу со Стекловым, тут же дал нужные указания, а потом распорядился выделить свою машину для отправки нас в аэропорт. Когда вышли от генерала, секретарь в приемной передал нам короткую записку от Попова. В ней тот сетовал, что застолье сорвалось, просил не обижаться… но нам с Тереховым объяснять его состояние и не надо было.

… И вот мы в самолете. Летим на Москву. Уже другие проблемы забивают голову. Сомкнув веки, спокойно дышит Терехов. Меня в сон не тянет. Вспомнил, что так и не закончил письмо домой. Положив портфель на колени, дописал письмо. Теперь надо не забыть опустить в почтовый ящик. «Нет, что ни говори, — думаю, — а Терехов сто раз был прав, решив перед отъездом встретиться со Стекловым. Время потрачено не напрасно». Нас особо интересовал вопрос связи Гвоздева с Каменогорском. Ехали в СИЗО и думали, а вдруг да появится тот самый «лучик света». После которого и начнется настоящая раскрутка по делу. Ведь пока была одна лишь зацепка — авиабилет. Если судить по дате приобретения, то владелец авиабилета побывал в Каменогорске около двух месяцев назад. Зачем он приезжал? К невесте? Но кто она и где живет? Копию авиабилета мы в Каменогорск уже отправили, как приедем — подключимся. В Сибирске тоже не теряют времени: сделали нужные объявления, используют и другие возможности. Мы попросили Сидорова, пока он не уедет, держать этот вопрос на контроле…

Мысли бегут одна быстрей другой. Они неодинаковы, и по значимости, и по сути… Стеклов… Это был уже не тот нагловатый Стеклов, который раньше старался хитрить, водить нас за нос. Теперь понял, что дело пахнет керосином. Да еще неизвестно как поведет себя Гвоздев, если попадется в руки правоохранительных органов. Теперь он вовсю старался помочь и даже был доволен, если это ему в чем-то удавалось. После долгих раздумий вспомнил, наконец, — но не имя или фамилию, не дом и не улицу, а всего лишь часть названия населенного пункта близ Каменогорска, начинавшегося (он это запомнил точно) с «Под». Мы стали помогать, однако по части Подлесного и Подгорного Стеклов усомнился сразу. В конце концов пришли к выводу, что таким населенным пунктом являлось село Подклетное. Расположено оно недалеко от Каменогорска, рядом с Доном. Стеклов тут же подтвердил, что село, по словам Гвоздева, на Дону, куда он, приезжая, ходил купаться. В Подклетном у Гвоздева проживал кто-то из родных или близких. А вот кто — предстояло узнать. Это была неплохая нить; не дай Бог, чтобы она оборвалась.

Была и еще одна удача. Терехов спросил, брал ли Гвоздев топор. Стеклов ответил сразу, без раздумий: брал. Даже приблизительно припомнил, когда. По времени топор Гвоздеву потребовался как раз тогда, когда было совершено убийство двух человек под Озерском. Гвоздев же, якобы, хотел вырубить хороший черенок для лопаты. Ну, экспертиза покажет, что он там вырубал, и тот ли это топор, что найден у пруда. Стеклову о находке мы говорить пока не стали.

И еще деталь. Именно после того случая Стеклов обнаружил в машине кровь. Раньше крови не замечал, хотя за машиной следил аккуратно.

… Ночь. В иллюминаторе виден лоскуток звездного неба. На душе и удовлетворение, и предчувствие новых забот. Скоро Москва; с чего начинать в огромном городе? Часть гостиниц проверена раньше, и проживание в них туркмен не установлено. Придется вновь работать по гостиницам и общежитиям. У туркмен в Москве знакомых не было. Близкие сказали, что старик раньше переписывался с кем-то из фронтовиков-однополчан. Но однополчанин умер, и переписка оборвалась, а адрес не сохранился. Вполне возможно, что туркмены снимали комнату где-нибудь неподалеку от авторынка.

Одолевал сон. «Весомо, грубо, зримо», во всей своей бородатой красе, предстал и сразу же исчез Сидоров… Надо бы дать ему телеграмму из Москвы, а лучше созвониться… Уснул и спал, пока самолет не пошел на посадку, и бортпроводница попросила пассажиров пристегнуть ремни.

 

XII

Поздно. Людей в московском метро не густо. В вагоне тишина: кто дремлет, кто читает газету или книгу, а кто, как например мы, свою думу думает. В Москве я третий раз. Уже не удивляюсь, что немало москвичей в любом виде транспорта читает. Сидят этак спокойненько и не тратят времени зря. Мы едем в гостиницу «Комета»: места забронированы заранее. В самолете малость поспали, теперь бодрствуем. Наклонившись ко мне, Терехов негромко сказал:

— Вот скажи людям, зачем приехали, ей-Богу не поверят. Зацепиться за туркмен — в Москве, без адреса, вдвоем и за какие-нибудь шесть-семь дней?! Скажут, шутить, ребятки, изволите. Как думаешь, осилим?

— А черт его знает, — пожал я плечами. — Если б время не подгоняло… Но вообще-то, как повезет.

— Все, раз Денис зачертыхался, значит и впрямь дело швах.

— Ну хотя бы за пару недель… — продолжал я. — Не знаю, как тебя, а меня от одной рожи Сушкова наизнанку выворачивает. «А это что еще за гусь объявился!..» — прогундосил я голосом Сушкова. — Представляешь: я — «гусь»! Небось поизмучил там всех.

Терехов успокоил:

— Выбрось из головы. Если б что — ребята позвонили бы. Раз губернатор ему хвоста накрутил, вот и выслуживался. Не дергайся.

— Рад бы, да не получается. Чует сердце, что непросто будет.

— Да хватит тебе! — поморщился Терехов. — Лучше давай определимся, с чего завтра начнем.

— Давай, — вздохнул я и подумал: «Да и в самом-то деле, чего преждевременно киснуть? Наше спасение — в нашей работе. Сумеем преступление раскрыть — никакой Сушков не страшен, а вот ежели забуксуем, то только управляйся подставлять то голову, то шею. Однако лимит времени пока не исчерпан, и в уныние впадать рано. Туркмены где-то жили, с кем-то общались. Где? С кем? В прошлый раз это установить не удалось, хотя работала бригада из шести человек. Теперь нас всего двое, и времени гораздо меньше…»

— Ну так какие соображения? — поинтересовался Терехов.

— Я думаю, надо заняться авторынком, что на речном вокзале. Сам говорил, родственники старика упоминали про рынок речного вокзала.

— Но ведь мы там уже лопатили?

— Ну и что? Попробую еще раз. С одним опером там хороший контакт нашел. Поможет.

— А мне?

— Придется помотаться по райуправлениям. Ты представительный, не то что я. Бумага с УВД, какая положено, имеется. В первую очередь надо подключить отделы, где есть авторынки. Пусть участковые допроверяют гостиницы, общежития. Ума большого не надо, да и фамилии есть.

— Значит, я представительный и с этой задачей, на твой взгляд, справлюсь? Ну спасибо, друг, тронут!

— Не скромничай, — я похлопал Алексея по плечу и заметил, что некоторые пассажиры уже начали на нас коситься.

— Ладно. Но кроме подключения участковых, надо бы заодно обговорить по работе в камерах, — понизил Терехов голос.

— Само собой. Не зная всей подноготной, что творится на рынке, нечего вообще за дело браться. Опер подскажет, кого из цыган задержать. И все-таки мне кажется, что туркмены могли пару ночей переспать в домах, что поближе к рынку. Надо еще раз поспрашивать, кто там сдает квартиры временным постояльцам.

На остановке метро «Фрунзенская» в вагон ввалилось много пассажиров. Мы с Тереховым на время приумолкли. Я вспомнил, что раньше на авторынке речного вокзала верх держали краснодарские цыгане. Они, что называется, с боем вышибли группировку грузин из Зугдиди, кое-кого пустили в расход. На соседнем же авторынке действовала группировка армян, ею руководил некто Мартгян. Еще тогда у нас возник вопрос: а не могло ли быть, скажем, что одни уничтожали других?.. Хотя зачем в таком случае куда-то вывозить, где-то на стороне убивать своих противников? Нет, это отпадает. Беседы с работниками милиции, задействованными в охране авторынков, мало что дали. Ясно, что рынки для мафиози были лакомым куском и частью своего дохода они делились с работниками охраны. Вот те и смотрят потом на действия бандгрупп сквозь пальцы. Уже тогда мы располагали данными, как некоторые работники милиции за взятки содействовали угону машин. Тысячу рублей на руки — и ворота рынка ночью услужливо открывались. Об этом с Тереховым мы неоднократно говорили. Представляли такой вариант: бандиты за деньги угоняют машину, продают ее, допустим, кавказцам, а потом от покупателей освобождаются… но откуда все же такая жестокость? И почему машину угоняли «к черту на кулички»? не хотели вершить зверства под носом, чтобы не было лишних зацепок? Вряд ли. Тогда мы установили, что пострадали в основном дети «чинуш», послов, торгашей, богатенькие евреи. У них отбирали деньги, а потом на дороге, надавав как следует тумаков, выбрасывали из машины. Продавцам «авто» совали «куклы», а пока неопытный человек разбирался, что к чему, преступников и след простывал.

Узнали мы и другое. За взятку или богатое подношение нотариусу владелец машины мог заполучить доверенность на право ее сбыта где угодно и кому угодно. Весь вопрос заключался лишь в том, как подешевле оформить так называемую генеральную доверенность.

Столько возможностей и столько разных вариантов в махинациях с машинами: доверенности, угоны, «куклы» и, в то же время, трудно с чем сравнимые по своей жестокости убийства, причем лиц только определенных национальностей. Голову сверлила мысль: нет, тут что-то другое кроется, здесь какой-то неизвестный нам пока мотив. Но какой? И кто воплощал его в жизнь? Да, было бы здорово при отработке в камере хотя бы частично зацепиться. Но особенно хотелось узнать, способны ли бандгруппы, действующие на авторынках, на подобные убийства? Есть ли у них связь с периферией, тем же Каменогорском? С кем она поддерживается? Может, завершали дела другие?..

До остановки метро «Проспект Вернадского», где неподалеку располагалась гостиница, езды до центра минут тридцать-сорок, в зависимости от потока пассажиров. Вскоре Терехов сказал: «Приехали». Встали, пошли на выход. Ладно, додумаю перед сном. Я, что называется, зациклился.

 

XIII

Если бы в сутках было часов тридцать или больше, наверное, нам с Тереховым и их не хватило бы. Однако все по порядку. Разместились в гостинице, по нашим меркам, отлично: двухместный номер с телефоном, телевизором, ванной; этажом ниже — буфет. Рядом с гостиницей остановка метро. Что лучшего желать нам, периферийным работникам, не избалованным жизнью?

Дали телеграмму Сидорову, позвонил домой. Жене сказал, что письмо отправил еще из Сибирска. Спросил, что привезти из столицы. Ответила как всегда — ничего, побыстрей сам приезжай, соскучились. Подумав, добавила: «У сына скоро день рождения». Спасибо, что напомнила, мог бы в суете и впрямь позабыть.

Определись так. Терехов с утра поедет по райуправлениям. Задача непростая: убедить местное милицейское начальство подключить нам в помощь в допроверке гостиниц и общежитий участковых и оказать, по мере надобности, содействие в работе с задержанными в камерах. Да, помотаться придется немало. Москва — не Каменогорск и не Сибирск. Я, как и планировал, начал с авторынка, что на Речном вокзале.

Раньше уже упоминал про опера, с которым в прошлый раз наладил неплохой контакт. Его фамилия Жвакин. Имя — Виктор, он лет на пять моложе меня. Наши проблемы знал, сочувствовал и не важничал, как это нередко бывает во взаимоотношениях с некоторыми столичными сотрудниками органов. Учитывая, что я старше, выше по должности и званию, Виктор обращался ко мне по имени и отчеству.

Ходим с ним по рынку. Рост у Виктора под два метра, и ему далеко видно, что где творится. По характеру несуетлив, спокоен, уверен в себе. У нас в Каменогорске тоже работал в ГАИ сотрудник такого же роста, его называли «полтора Ивана». Кажется, ушел на пенсию…

Виктор рассказывал про обстановку на авторынке. Группировка краснодарских цыган никого и близко сюда не подпускала. Цыган все называли «кровососами». То ли мзду большую брали, то ли занимались сбытом наркотиков. Грузины как-то попытались было вернуть утраченные позиции, но ничего из этого не вышло. Есть изменения в охране: заменен начальник, а прежнего за плохую работу уволили из органов; за связь с «кровососами» осужден один милиционер. Как было установлено, он открывал ночью шлагбаум за тысячу рублей, чем поспособствовал немалому числу угонов.

Подойдя к доске объявлений, Виктор обронил: «Вот тут как раз квартиросдатчики и собираются. Но что-то пока никого не видно».

Я записал в блокнот несколько адресов — и вновь ходим по рынку. Виктор пояснил, что цыгане обычно заявляются неожиданно, чаще в обеденное время или поближе к вечеру. Держатся осторожно, стараются на глаза милиции не попадаться. Посетовал на свой «каланчевый» рост.

Зашли перекусить в кафе. У входа шум, толчея, крики. Сержант из отделения охраны выводил на улицу женщину, а та сопротивлялась, вырывалась, кричала.

— В чем дело? — спросил Виктор у сержанта.

— Да вот, бродяжка, остатки пищи с тарелок в пакет сгребала.

— Я вам не бродяжка! — закричала женщина, пытаясь вырвать у официантки полиэтиленовый пакет с остатками еды. Пакет разорвался, его содержимое посыпалось на пол. Это еще больше взорвало женщину. Лицо бледное, глаза поблекшие, руки не промытые, одежда заношена и болтается на худом теле — обычный вид человека без нормального питания, проживания и ухода за собой. Всегда грустно видеть подобные картины. В голове не укладывается, как такое могло произойти, когда сравниваешь опустившуюся женщину с Женщиной-матерью, хранительницей домашнего очага.

— Все, все, успокойтесь, никто вас не обидит, — сказал Виктор спокойно и внушительно. Женщина притихла.

— Где живете?

— На Набережной, — последовал ответ.

Кто-то из обслуги кафе крикнул:

— Жила, да сплыла. Теперь болтается между небом и землей.

— Как зовут? — спросил я.

— Меня, что ли? — не сразу поняла, к кому я обращаюсь. — Ну, Альфабэтой Семеновной нарекли, — ответила негромко, но с каким-то вызовом, я бы сказал, гордостью за столь необычное имя, которым взбрело в голову назвать ее родителям.

— Да кто ж не знает Альбэту Семеновну! — вмешалась в разговор пожилая официантка, сметавшая с пола в ведро остатки разбросанной еды. — Глядеть противно! Достукалась, что родная дочь в дом не пускает.

— Сами разберемся, — урезонил Виктор официантку, он явно не хотел устраивать базар при всех и попросил сержанта отвести задержанную в отделение милиции.

Женщину со странным именем увели, а мы решили пообедать. Обслуживала та же пожилая официантка, которая, видно, неплохо знала Альфабэту Семеновну. Она ее звала Альбэтой. От нее мы узнали, что задержанная не всегда была такой.

Какие могут быть разговоры между оперативниками? Да все о тех же заказных и незаказных убийствах, о зарплате и выслуге. Нам, работникам с периферии, известно, что московской милиции платят больше и вовремя, что бывает далеко не везде. Но все равно многие сотрудники столичной милиции подрабатывают: кто в какой-нибудь фирме, кто в магазине или киоске. Фирмачи стали обзаводиться охраной — тоже недурной приработок.

Из кафе зашли в отделение милиции. В уголке на стуле прикорнула Альфабэта Семеновна. Сержант дал почитать Виктору взятое у нее объяснение. Я со стороны наблюдал за ним: Виктор то хмурился, то улыбался, что-то его явно заинтересовало. Дал почитать, сказав, что женщина не глупа и даже с юмором. В этом я и сам убедился. Вот текст ее объяснения: «Я, Бородкина Альфабэта Семеновна, 1935 года рождения, проживая с дочерью Лилией на улице Набережной в доме 7, квартире 16, была в мае этого года направлена ею в интернат для престарелых. Так дочь решила избавиться от меня за то, что, по ее словам, я — алкашка. Да, пила, но не настолько часто, и никакая я не пьяница. За время пребывания в интернате критически проанализировала свое прежнее поведение. Оценив вину перед дочерью и обществом, резко исправилась. Исходя из моего поумнения и покаяния, облсобес дал согласие, и я была из интерната досрочно отчислена. Жила у подруги, пока не приехал из Киргизии ее сын с семьей и не попросил меня освободить комнату. Так я осталась без жилья. Дочь настаивает, чтобы я вновь возвращалась в интернат, куда меня теперь под расстрелом не затащишь. Жизнь там такова, что если власти хотят с наказываемым поступить милостиво, то его лучше сразу убить, но не помещать в интернат. Слава Богу, что вовремя успела оттуда вырваться. Хотя дочь меня не принимает, но с помощью милиции поймет, что по отношению к родной матери она не права, а я ей и милиции обещаю больше не подвести. В чем и расписываюсь».

— Каково? — спросил Виктор.

— Ты прав — с большим юмором. Кстати, одно из объявлений о сдаче жилья как раз с улицы Набережной. — Достав блокнот, посмотрел. — Точно: улица, номер дома, квартира — все совпадает. Надо же!

Значит, дочка квартирантов пускает, а мамаша пусть объедки собирает! Несправедливо.

— Так что предлагаете?

— Отпустить, — ответил я.

— Быть посему, — согласился Виктор. — Пусть заходит, — сказал сержанту.

Войдя в кабинет, Альфабэта Семеновна огляделась и притулилась к стене, глядя то на Виктора, то на меня. Но больше на Виктора, он держал ее объяснительную.

— Что же с вами делать? — вздохнул для вида, дабы показать, что дело не такое простое, Виктор.

— Отпустите, я все честно написала.

— Но ведь пить начнете, да и дочь жить с вами не хочет.

— Пить не стану, клянусь! Поверьте, пропивать нечего, одни болезни остались.

— А дочь? Мы же не можем вас к ней силой втолкнуть?

— Дочь хоть и злится, но меня любит. Я знаю — любит. Если поднажать — пустит, никуда не денется. Она трусиха. — Альфабэта Семеновна закашлялась, шмыгнула покрасневшим носом. Отвернувшись к стенке, вытерла ладонью слезы. Посмотрев на меня и, видимо, почувствовав мое к ней расположение, жалобно попросила: — Помогите, по-человечески прошу.

— Поможем-поможем, как не помочь пожилому и больному человеку, — сказал я и посмотрел вначале на часы, а потом на Виктора.

— Спасибо, — ответила Альфабэта Семеновна, приложив руки к сердцу.

Виктор меня понял и что-то написал на объяснительной.

Пока добирались до Набережной, а это не далеко, но и не близко, почти все узнал о своей попутчице. Да, в молодые годы беззаботной птахой порхала по жизни: работала во Дворце бракосочетаний, потом массовиком-затейником в Доме культуры, затем билетером в кинотеатре, торговала газетами, мороженым. Опускалась все ниже и ниже. Пять раз выходила замуж, но каждый раз неудачно. Сын умер, с единственной дочерью не в ладах. Сама не заметила, как пристрастилась к спиртному. Началось-то еще со Дворца бракосочетаний, где были почти ежедневные поздравления молодоженов под звон бокалов. Потом — вечеринки в Доме культуры. Столько всяких причин находилось. Но увы… Уходили мужья, да и мужья ли это были — так, сожители-выпивохи. Дочь не раз предупреждала, что отправит мамашу в интернат. Она считала, что та помешала ей выйти замуж.

Как-то само собой получилось, что и я поведал, зачем оказался в Москве. На всякий случай дал номер телефона отделения милиции авторынка. Альфабэта Семеновна расчувствовалась, обещала помочь, в чем я, откровенно говоря, был совсем не уверен. Чего не наобещаешь в ее-то положении.

Дочь, как и следовало ожидать, дверь не открыла. На мамашины всхлипывания и причитания не среагировала.

Я стоял у дверей как дурак. Но сколько же можно стоять? Ведь надо что-то делать. Не вести же Альфабэту Семеновну обратно в отделение милиции. Нет, шалишь, дочурка Лилия! И мне кажется, что в тот раз я в деле по "вселению" Альфабэты Семеновны сам себя переплюнул. Помню, с каким накалом в голосе говорил, что так это не оставлю, что скоро придет участковый с понятыми и мы взломаем дверь, а дочке за издевательство над матерью влетит. Напомнил, что мать прописки не лишена, так как в интернате находилась менее полугода. В общем, нес что в голову взбредет. Вышедшие на шум соседи меня поддержали, отчего Альфабэта Семеновна расплакалась…

Короче, ломать не пришлось. После некоторых препирательств дочь дверь открыла, и Альфабэта Семеновна так шустро юркнула в коридор, что даже спасибо мне не сказала. Ничего, переживу.

Остаток дня прошел в какой-то апатии. В полусонном состоянии ездил по оставшимся адресам, потом изучал в конторе рынка журнал учета и другую документацию по купле-продаже машин. Прошел дождь, и мы с Виктором бродили по незаасфальтированным дорожкам. С его помощью я вживался в открытую и невидимую постороннему взгляду жизнь авторынка.

Встретился с новым начальником отделения милиции Ручкиным. Он весь день просидел на совещании в районном управлении. Спасибо, что Виктора от меня не забрал. Под вечер повезло — задержали двух цыган из группы "кровососов". Приехали втроем собирать "Оброк", но третий сумел скрыться. Задержанных отправили в изолятор временного содержания. Так что назавтра Терехову работа обеспечена.

Он, молодчина, сумел побывать в большинстве райуправлений. Завтра этот вопрос дорешает, а утром примется за цыган. М-да-да, день пролетел, а результаты малоутешительные.

…Уходят день за днем. Никто из "кровососов" больше не засветился. Те двое, что были задержаны, упорно стояли на своем: никаких денег не вымогали, а просто пошутили. Слово "рэкет" вообще слышат первый раз в жизни.

Начала поступать информация по проверкам гостиниц и общежитий. Туркмены нигде не значились.

Сидоров названивал каждый вечер. Обрадовал, что Стеклов признал найденный в свертке топор. Отпечатков пальцев на ручке топора нет, видимо, Гвоздев или кто-то другой работал в перчатках. Сидоров просил уточнить, куда ему ехать: к нам в Москву или в Каменогорск. Ладно, завтра решим. Позвонил Грузнову и доложил обстановку. Тот, не перебивая, выслушал и сказал, чтобы закруглялись. И ни слова по расследованию убийства Рюмина. Может, и правильно — приедем, сами узнаем.

 

XIV

Очередной день в Москве ушел на все те же поездки по адресам квартиросдатчиков. Таких набралось немало. Я выбираю адреса, что поближе к авторынкам. Отдаю предпочтение району речного вокзала. Уверен, что здесь больше вероятность напасть на след туркмен. Адреса дают те люди, к кому приезжаю: они знают друг друга по встречам на авторынках. Хотя надежд с каждым днем становится все меньше и меньше, поездки не бросаю, пытаюсь убедить себя в том, что не все потеряно. Мучают сомнения. А почему, к примеру, адресаты должны быть недалеко от авторынка? Почему? А если туркменам удалось снять комнату подешевле в каком-нибудь более отдаленном районе? Такой вариант вполне возможен, и к чему тогда все мои ежедневные разъезды, беседы, расспросы, вся эта опостылевшая, нудная и бесполезная канитель? Похоже, все зря.

На сегодня осталось пять адресов, но их разброс огромен: совершенно разные концы Москвы.

Закончил поздно и все так же безрезультатно. Все, точка, хватит мотаться. К тому же, Грузнов торопит. Видно, без нас приходится туго, иначе бы не просил закругляться.

Алексей все эти дни изучает на авторынках документацию: вдруг за что-то да удастся зацепиться. Он же в основном работает по камерам и, как у нас, оперативников, принято говорить — "по коридорам". На каждом рынке есть люди, которые больше других владеют информацией, знают, что на них творится. Это вездесущие обыватели, которые успевают почти все увидеть и услышать. Сядешь с таким работником торговли или с кем другим в уголке коридора или остановишься в укромном местечке, представишься как положено и заведешь разговор на нужную тему… Нередко можно получить неплохую информацию. Но и тут не везло.

С Алексеем встретились поздно вечером. Неохотно рассказал ему еще об одном зря потраченном дне, он мне — о своих безрезультатных беседах.

Позвонили в Сибирск Сидорову. Передали, чтобы возвращался в Каменогорск. Терехов купил билеты на поезд; завтра вечером и мы уезжаем. Посоветовавшись, решили пригласить отобедать к нам Виктора Жвакина. Он молодец, как мог, старался нам помочь, и не его вина, что ничего не вышло. Возможно, придется встретиться еще, так что связь на перспективу терять не будем.

 

XV

Когда утром приехал на авторынок Речного вокзала, Виктора в отделении милиции не оказалось. Искать его по рынку смысла не было, сам в назначенное время подойдет. Стоял у входа и дожидался. В голове бродили далеко не радостные мысли. Вторая поездка в Москву по сути провалилась. Времени катастрофически мало, нельзя же и правда вдвоем, что называется, "галопом по Европам"… И вдруг слышу:

— Здравствуйте, Денис? Можно мне вас так называть?

— Почему же нельзя, можно, — ответил автоматически, полагая, что обратился кто-то из конторских работников. В конторе я провел немало времени за изучением документации. И… О, Боже!.. Кого я вижу?! Так это же Альфабэта Семеновна! Но какая разительная перемена! От той утомленной и крикливой бродяжки ровным счетом ничего не осталось: покрашены в темно-русый цвет и аккуратно причесаны волосы, на голове хотя и не новая, но молодящая лицо шляпка, удобно облегает сохранившуюся еще оказывается фигуру костюм из светло-коричневого сукна, в руках, как и положено культурной даме, небольшая сумочка. Но главное — лицо! Оно заметно посвежело: глаза приветливые и сверкают добротой, неподдельная улыбка… Смотрел и думал: как же мало человеку надо для радости и счастья! Вот так Альфабэта Семеновна, ну удивила!.. Нет, недаром столько лет проработала во Дворце бракосочетаний и в Доме культуры. Артистка! Восторг был написан на моем лице, и это Альфабэте Семеновне, естественно, льстило.

— Я пришла, Денис, чтобы поблагодарить вас. Тогда все так быстро произошло, что даже слова доброго сказать не успела.

— О чем вы! Я рад, что все нормально. Лишь бы у вас жизнь наладилась.

Она улыбнулась:

— Бога гневить не стану — жизнь налаживается. С дочкой обошлось, а остальное уже от меня будет зависеть. Вы, Денис, сделали для меня то, что надолго запомнится. Могли бы плюнуть и забыть, сколько нас таких горе мыкают. Нет же, поехали, сумели дочь уговорить. Я правда вам очень благодарна…

Я, конечно, засмущался, даже покраснел. Хотя слышать подобное было, не скрою, приятно. Хоть одно доброе дело в Москве сделал.

— А у меня, Денис, есть для вас сюрприз. Думаю, вас он обрадует. — Альфабэта Семеновна открыла сумочку и принялась перебирать ее содержимое. Я подумал, что подарит вот сейчас на память какой-нибудь сувенир, пожалел, что у меня с собой ничего нет, не смогу ответить тем же… Но ошибся. Альфабэта Семеновна протянула мне небольшой листок бумаги.

— Вот по этому адресу проживали те, кого вы так долго разыскиваете.

Для меня это был не просто сюрприз — нет, это был шок!..

— Неужели нашли? — спросил я с волнением и дрожью в голосе, все еще не веря словам собеседницы. А на глазах — слезы, вот ведь как разобрало.

— Да-да, это были они. Я тогда хоть и была несколько не в себе, простите, но хорошо запомнила по рассказу и описанию. Четверо туркмен, среди них старик, ночевали две ночи, потом с кем-то неожиданно уехали. Хозяйка обо всем расскажет. Я ей сказала, что непременно приедете. Слава Богу, что успела! — Альфабэта Семеновна приложила кулачок к сердцу.

И с моей стороны тоже началось словесное извержение, даже прохожие стали оглядываться. Но я нисколько не стыдился говорить слова благодарности. Эта женщина даже не представляла, что для меня, для нас сделала! Собирались уезжать ни с чем — и вдруг нежданно-негаданно счастье подвалило. Вспомнил слова матери: "А ведь есть Бог на земле…" Точно. Есть.

Мы отошли в сторону, чтобы не слишком привлекать к себе внимание. Альфабэта Семеновна рассказала, как ей удалось разыскать нужный адрес. Она правильно рассчитала, что четверых вряд ли пустили на постой хозяева небольшой квартиры. Да и с большой площадью мало найдется желающих приютить такую ораву. На это могли решиться лишь те, у кого сложилось трудное положение с деньгами или кто уже превратил свою квартиру в полупритон. Несколько таких семей в своей округе Альфабэта Семеновна знала. С хозяйкой одной переговорила, другой — так и вышла на нужный адрес.

Подошел Виктор. Он тоже не сразу узнал в собеседнице недавнюю "клиентку". Конечно же, тоже обрадовался, что наши мытарства наконец-то кончены.

… Альфабэта Семеновна распрощалась и ушла, а я еще долго смотрел ей вслед и думал, какие все-таки порой бывают невероятные повороты судьбы — и не занешь, где тебя поджидает удача. Вот не зашел бы тогда с Виктором в кафе и… Нет, который уже раз убеждаюсь, что за добро люди платят добром.

Волынку тянуть не стал, поехал по адресу. Помнил просьбу Альфабэты Семеновны — не наводить сразу "шмон", иначе ей потом не поздоровится.

По грязной, некрашеной, пожалуй, с момента заселения двери, можно было безошибочно предположить, какой кавардак творится в самой квартире. Не спрашивая, кто пришел, дверь открыла средних лет женщина, основательно зачуханная, непричесанная, неухоженная, — в общем, "мрак". Так и подмывало спросить: что ж тебе, баба, надо, чтобы снова стать нормальным человеком? Было слышно, как только что она на кого-то кричала; вскоре выяснилось, что на двух ее, таких же грязных и неухоженных, лет пяти и семи, сыновей. Как только прошел в комнату, мальчишки высунули свои любопытные мордашки из-за соседней двери. Да, квартира и впрямь запущена, ей-ей чистый притон: кому ни лень приходи, пей, спи, уходи, опять возвращайся…

Узнав, кто я, и что мне нужно, женщина пожаловалась, что муж в отсидке, а она растит детей как может.

Я подошел к столу и сел на полуразбитый шатающийся стул. Хозяйка бросила в мусорное ведро несколько пустых банок из-под консервов, опорожнила от окурков пепельницу, собрала в чашку зачерствевшие куски черного и белого хлеба, потом ладонью смахнула на пол оставшиеся крошки, после чего уселась напротив.

Я достал из папки фотографии туркмен и дал их ей посмотреть. Ребятишки тут же прильнули к руке матери.

— Это они, — сказала она уверенно. — Мне тогда повезло, сосед зачем-то ходил на рынок и привел на постой сразу четверых. Деньги уплатили вперед.

— Не говорили, зачем приезжали?

— Поначалу не говорили, потом, перед самым отъездом, сказали, что купили машину и едут в Каменогорск, там оформлять станут. Дальше к себе домой поедут, в этот, как его, все время на языке вертится, и не выговоришь…

— Может, Чарджоу?

— Вот-вот, он самый. Днем принесли всякие подарки, что накупили для домашних: рубашки, обувку, носки. А вот этот, самый старый, — женщина ткнула рукой в фотографию старика, — купил чайный сервиз. Хороший сервиз, дорогой.

— Где покупали?

— Сказали, что в магазине "Весна", тут неподалеку.

— Что-нибудь еще говорили?

— Ничего; старик шутил, что будет теперь пить чай из московской посуды.

Больше хозяйка ничего интересного сказать не могла.

Когда уже собрался уходить, ко мне стрелой подскочил старший сын и протянул пеструю, похожую на шатер в миниатюре, тюбетейку. На ней не было никаких надписей, и я надел ее мальчишке на голову.

— Не помню, кто из них подарил, — пояснила женщина.

Ехал в гостиницу и думал, что все же появилась одна зацепка, которую надо теперь раскручивать. Факт, что туркмены у кого-то купили машину и, по словам хозяйки квартиры, выехали в сторону Каменогорска. Там должны были оформить куплю-продажу. Что же это означало? Может, кто-то обещал в Каменогорске оформить подешевле? Вполне возможно. А потом им ехать на юг. Но кто же продавец машины? Как на него выйти?

 

XVI

Из Москвы до Каменогорска поездом добираться удобно. Вечером сядешь в фирменный вагон, ночь переспишь, а утром — здравствуй, Каменогорск! "На посошок" пили с Виктором в буфете гостиницы пиво; он поехал и проводить нас. У Виктора, оказывается, жена родом из наших мест, пообещался при случае заскочить в гости.

Перед отъездом Алексей позвонил в дежурную часть УВД и попросил прислать машину. Багажа у нас не было — пустые портфели, так как уезжали по-авральному, даже командировочных получить не успели. Но у сына день рождения, и потому я спланировал, подзаняв деньжат, купить Сергею давно обещанный велосипед. Если удастся, то заглянем домой, а потом уж в УВД.

Смотрю в окно и в который раз думаю, что в принципе поездка удалась. Хоть и не все (так в жизни бывает редко), но кое в чем обстановка прояснилась и мы получили хорошие зацепки, по которым теперь работать да работать. Главное — есть договоренность с коллегами из Сибирска действовать в одной упряжке, а это немаловажно… Утро пасмурное, накрапывает дождь. Низко над землей плывут облака.

Колеса вагона монотонно выстукивали по рельсам свою мелодию. За окном замелькали знакомые места.

Скоро Каменогорск. Мы с Алексеем успели побриться и умыться. Постепенно пассажиры начали подтягиваться с вещами к выходу. Соседи по купе тоже засуетились, а мы не спешили — чего толкаться в проходе. Настроение хорошее, да и почему ему быть плохим, домой же едем. Алексей мурлычет что-то себе под нос, галстук ослаблен, верхняя пуговица рубашки расстегнута. Ко мне тоже назойливо липнет мелодия на стихи собственного сочинения.

Слышу звуки я те, что когда-то…

Растревожили сердце мое…

Романс, да и только. Словно назло осенней хмари вспоминалась весна, огромное, дышащее теплом поле и безустальное пение в бездонной небесной глади жаворонка. Больше всего из времен года люблю весну.

— Слушай, Алексей, а почему бы нам вечерком не собраться? Сереже девять, причина веская, — предложил я.

— Неужели девять? — наигранно удивился Алексей. — Это что ж, Сергей Денисович, будущий знаменитый сыщик, сын известнейшего в Каменогорской губернии и далеко за ее пределами Пинкертона, всего лишь на полгода моложе моей любимой дочурки Мариночки? Ты смотри, как время скачет! Ай-яй-яй!.. Слушай, а Наташа случайно не разгонит?

— С ума спятил, это нас-то разогнать, после почти двухнедельной командировки?.. Хотя, вообще-то, может и турнуть, если не будем паиньками, — решил и я подыграть.

— А що це таке — "паиньками"?

— Ну-у, мне, к примеру, сыну велик надо срочно купить. Давно, понимаешь, обещал это сделать будущей семейной знаменитости. Остальным домочадцам тоже чего-то из сластей прихватить. Потом — винца нам и водички ребятишкам…

— Так на то ж треба уйму денег?

— Мой вопрос, не твой. Было б желание, а оно, у меня, кстати, имеется. Так что будь добр, загляни по-соседски совместно с женой Поленькой и дочуркой Мариночкой. Премного буду рад, и уверен, что при таком раскладе нас Наташа моя никак не разгонит.

— Ну, озадачил! Это ж надо с собой прихватить подарок, да то-се… А? Правильно мыслю?

— Абсолютно. Прихватывай и часикам этак к девятнадцати — думаю, что раньше не получится, — жми на кнопку звонка.

— А вдруг Грузнов озадачит чем-нибудь сверхнеординарным?

— Но ведь надо же и совесть все-таки иметь! — парировал я.

— Сдаюсь, деваться некуда. Нагрянем всем своим небольшим семейством, — Алексей поднял руки вверх и улыбнулся, отчего тут же на щеках появились ямочки.

Наш "фирменный" плавно, без единого толчка, остановился на первом пути перрона, и началась толкотня. В окошко увидели, как к вагону спешит Сидоров с водителем дежурки.

— Пошли, кажется нас поджидают, — сказал Терехов и легонько подтолкнул меня к выходу.

Сидоров потискал за плечи Алексея, потом меня, вырвал у нас из рук портфели и повел к машине. По пути сказал, что прилетел вчера в полдень, так что уже освоился. Выглядел он вполне отдохнувшим и до краев напичканным новостями. Доложил, что Грузнов приказал без всяких заездов домой срочно везти нас к нему. Сердце екнуло: знать, припекло. Сидя рядом с водителем и полуобернувшись к нам, Валя рассказал то, чего бы и не слышать: водитель, что вез Рюмина на работу в день его убийства, странным образом утонул в реке, а телохранитель, что был задержан за кражу кожаных курток со склада облпотребсоюза и сопровожден в СИЗО, тот самый охранник Рюмина по кличке Сильный, повесился в камере.

Ладно, в деталях сами разберемся, не при водителе же выяснять… Хотя меня так и подмывало спросить — узнали ли что-нибудь дельное у Сагунова? Ведь перед нашим отъездом в Сибирск тот обещал "подумать" и написать некоторые подробности. Написал ли?.. Терехов тоже расстроен.

— Как же так проворонили? — спросил поникшим голосом Сидорова. — Надо быть просто полными идиотами и лопухами, чтобы не уберечь ключевых свидетелей!

— Сам ругался как прослышал, да что толку, — вздохнул Сидоров. Он сказал, что делом охранника занялась специально созданная генералом комиссия, и там вполне могут все раскрутить, так как прояснилось много непонятных закавык. — А по утопленнику в принципе все ясно: экспертизой в крови обнаружена большая доза алкоголя. Может, переживал, из-за чего напился и решил с горя покончить с собой. А возможно, пригрозили ему или, может, жене. Он недавно женился, души в ней не чаял. Угрозы ведь разные бывают, — предположил Валентин.

… Да так все, все так, но ведь от этого нисколько не легче, думал каждый из нас. Сработано кем-то четко и оперативно.

— Эх, нам бы теперь вот так же хватко разобраться, — сказал я, думая, что такое бывает только в сказках. Подобного мы даже предположить не могли. Уж если расследованию гибели Рюмина официально было придано такое значение, то все должны были "стоять на ушах"! Образное, конечно, сравнение, но факт остается фактом: кому-то нужно было срочно убрать важных свидетелей. И этот "кто-то" их убрал.

Спросил, как отреагировало на эти случаи начальство? По опыту знал, что подобные факты немедленно становятся достоянием общественности. Еще бы, любая газета, а их вон сколько сейчас, с удовольствием все разрисует и обсмакует во всех деталях и подробностях. Сидоров подтвердил: информация прошла почти по всем газетам области, а по радио и телевидению — неоднократно. Губернатор потребовал от Махинова внести ясность, Сушков вызвал "на ковер" Епифанцева и Грузнова. Можно было предположить, какую он им устроил взбучку, как учил уму-разуму. М-да… учить-то всегда легче, чем самому делать.

Обернувшись, Сидоров посмотрел на нас такими глазами, будто что-то еще не досказал.

— Давай уж, выкладывай до кучи, — буркнул Терехов. — Надеюсь, хуже того, что уже услышали, не будет.

— Смелей, Валь, руби до конца, — поддержал и я.

— Да у меня, собственно, ничего особенного, так, два пустяшных фактика, — оживился Сидоров и неожиданно изрек: — Денис, а ведь ты, ей-Богу, в рубашке родился.

— Мне и мама об этом не раз говорила, — ответил я, полагая, что он просто-напросто шутит.

— Мама, конечно, говорила, не сомневаюсь, но факт налицо: около восьми утра в твоем кабинете штукатурка с потолка обвалилась. Потолки-то, сам знаешь, какие у нас говенные, зато слой штукатурки в толщину с силикатный кирпич. Короче, стол и два стула вдребезги. Моли Бога, что не попал под бомбежку, иначе бы черт знает чем все кончилось.

До меня факт обвала потолка в кабинете как-то не сразу дошел, голова была забита идиотской смертью шофера и охранника Рюмина. Да я и не придал этому, в общем-то, никакого значения. Правда, сам раньше слышал, что потолки в здании УВД сделаны сразу же после войны и на ладан дышат. Махинов устраивал "втыки" коменданту и строителям СМУ ОКСа, но ремонт каждый раз откладывался за неимением средств. А ведь кусок штукатурки мог и по голове долбануть, ведь в восемь утра я как штык всегда в кабинете.

— Значит, Денис, тебе суждено долго жить, коли Господь Бог беду отвел, — сказал Терехов и дружески обнял меня.

— Говори свой второй "фактик", — напомнил я Сидорову. — Еще, случаем, ничего нигде не обвалилось?

— Да нет, с этим вроде нормально.

— Не тяни за душу, — поторопил и Терехов. — Ну и встреча, — покачал он головой, — сплошные сюрпризы. Еще один такой сюрприз, и меня инфаркт хватит.

— Потому и говорить не хочу, лучше пусть сам Грузнов. А то получается, что поперед батьки в пекло лезу.

— Да скажешь ты, в конце концов?! — вскричали мы почти разом. — Чего тянешь?

— Успокойтесь, граждане-товарищи, успокойтесь, ничего страшного не услышите. И уж раз требуете, то… В общем, Сушков вызывает вас к себе: Грузнова, Епифанцева, Гребенкина, ну и тебя с Алексеем.

— И во сколько часов состоится аудиенция? — спросил я.

— Приедем — узнаем, вчера не было известно.

В груди неприятно заскребло. Вижу, что точно такое же пакостное настроение и у Терехова.

— Жаль, очень даже жаль, — поморщился Алексей. — Ежели его высочество Сушков до сего времени не соизволил определиться по встрече, да еще вдруг назначит ее, к примеру, на вечер, что вполне вероятно, то вряд ли состоится запланированный сабантуй. Чертовски не вовремя Сушков решил провести с нами беседу.

— Вы уж, ребята, извините, — стал оправдываться Сидоров. — Думаю, что лучше знать сразу… Какая разница…

— Ты-то при чем? — успокоил его Терехов и похлопал по плечу. — Давай лучше покумекаем вот над чем…

Склонившись к нему, Терехов стал что-то нашептывать на ухо. Тот согласно кивал головой. Валентин, подумал я, настоящий друг. Даже постеснялся спросить, чем закончилась поездка в Москву. О том, что по туркменам появилась хоть и небольшая, но ясность — не ведает. Ну, не будем торопить события, скоро узнает в подробностях. А Терехов все перешептывался с Валентином. Меня это нисколько не интересовало. Мне абсолютно нет дела до их секретов. Внутренний голос въедливо вопрошал: почему Сушкову так неймется? Неужели думает, что без его подхлеста мы перестанем работать? Неужели не верит в нас? Но это же абсурд, не надо всех мерить своими мерками. А может, как и каждый ретивый чиновник, он готов ради собственного реноме перед губернатором землю носом рыть? В прошлый раз, помнится, обмолвился, что убийство Рюмина надо выделить особо. Значит, на остальные, пока это не будет раскрыто, можно временно закрыть глаза. Нет уж, господин Сушков, перед законом все равны: и туркмены, и Рюмин, и самый простой человек, не имеющий высоких покровителей. Неужели Сушков другого дня не нашел? Да и наверняка не для того приглашает, чтобы раз-два — и до свидания. Слово доброе мы там в свой адрес вряд ли услышим. А еще и у Сережки день рождения, ждать отца будет…

 

XVII

Грузнов нас принял без задержки. Нас — это меня, Терехова и Сидорова. Когда вошли в просторный кабинет, он стоял за столом в цивильном сером костюме и говорил с кем-то по телефону. Костюм не новый, но всегда ухоженный: брюки выглажены, белоснежная рубашка, темный галстук с поперечными светло-голубыми полосками. Ботинки у шефа блестят. Но вот лицо… Оно у Грузнова еще больше побледнело, глаза усталые, под ними обозначились припухшие, с нездоровым коричневым оттенком мешки. Нелегка служба начальника областного розыска. Положив трубку и поздоровавшись, сказал, что сейчас подъедут Епифанцев с Гребенкиным. Сидорова тут же отпустил, так как его отчет уже состоялся.

Областная прокуратура от УВД в двухстах метрах. Обычно мы в прокуратуру приходим, а не они к нам. Но, по словам Грузнова, так решил в этот раз Епифанцев, а он его лучший друг, о чем мы наслышаны.

Хорошо, что в вагоне успели перекусить, подумал я, не то сидели бы голодные. У нас в розыске так частенько случается, особенно с обедом. Обо всем приходится помнить, кроме собственного желудка. Потом, ясное дело, начинаются гастриты, колиты, а то и язвы желудка, как, к примеру, у Грузнова, отчего и мешки под глазами. И времени полечиться не выкроишь. Это уж только когда совсем прижмет.

Сидели, разговаривали, прикидывали с Алексеем, как бы пооперативней отчитаться о поездке да побыстрей войти в курс дел. Грузнову сообщили по внутреннему телефону, что пришли Епифанцев с Гребенкиным. Только успел шеф положить трубку, как они вошли в кабинет. Поздоровались. Епифанцев сел рядом со столом Грузнова, а Гребенкин подсел к нам и стал протирать очки. Процедура отчета казенна. Надо не только доложить, что удалось сделать, но и подробно отразить результаты командировки в справке. Первым, как всегда, говорил Терехов, за ним — я. Нас перебивали, выясняя детали и подробности. Но с каждым словом глаза у Грузнова и Епифанцева теплели. А когда доложил, что удалось найти квартиру в Москве, где останавливались туркмены, Грузнов, не выдержав, добродушно прогудел:

— Не спеши, сбавь скорость, давай поподробней.

Пришлось говорить поподробней: сколько туркмены жили в Москве, что покупали в магазинах, куда потом с продавцом машины путь держали. Добрым словом вспомнил об Альфабэте Семеновне. Когда закончил, Епифанцев, потерев руки, возбужденно сказал:

— А все-таки не зря поездку организовали! Хоть и пришлось кое перед кем отбрехиваться, но ради этого стоило. Смотрите какие козыри нам в руки попали! Да с ними просто грешно преступников упустить! Да-да, грешно!

— Поработать есть над чем, — поддержал Грузнов. — Надо же, почти всюду — машины, топор, отпечатки обуви. Одного пока не пойму: или это делалось по неопытности, или — вера в абсолютную безнаказанность? По всей видимости, расчет на всеобщий раздрай и, естественно, нашу неосведомленность. Вряд ли кому, мол, придет в голову соединять все воедино, да при таком географическом разбросе.

— Абсолютно согласен, — сказал Епифанцев. — Преступники наверняка полагали, что следствию будет затруднительно выйти на личности туркмен. И в самом деле, как это сделаешь без документов и фотографий?

Епифанцев спросил у Терехова:

— Скажи, а Гвоздев, или кто там под этой фамилией скрывается, он из нашей области или из Сибирска?

— Трудно сказать, — пожал плечами Алексей. — Но не исключено, что он Каменогорский. Эксперты из Сибирска сообщили, что в паспорте замечена подтирка в фамилии, после чего Гроздев стал Гвоздевым. Розыск Гроздева положительных результатов не дал. Известно, что некто Гроздев пропал с пол-года назад и до сих пор не найден.

— Думается, что надо еще раз, исходя из новых возможностей, определиться по версиям, — подал голос молчавший до того Гребенкин. Он предложил расширить число населенных пунктов, особенно в пригороде Каменогорска, в целях розыска родственников Гроздева-Гвоздева.

Наши шефы согласно кивали головой. Это, пожалуй, главное, с чего следовало начинать. Тем более, что у нас имелся отличный фоторобот. Хотя ясно, что преступник мог и изменить свою внешность: бородой, усами, бакенбардами, возможно, и пластической операцией.

Я предложил заняться автомастерскими по ремонту машин. Если Гроздев-Гвоздев имел мастерскую в Сибирске, то почему бы ему не иметь другую в Каменогорске или пригородах? Со мной согласились; начали сообща развивать эту мысль: в автомастерской можно было разбирать угнанные машины и заново комлектовать их для продажи. При мастерской и могла сформироваться дерзкая бандгруппа.

Версий поднабралось столько, что начала пухнуть голова. Шучу, конечно. Ну как можно было не воспринять предложенную Тереховым версию под условным названием "Невеста". Ведь Гроздев-Гвоздев, по словам Стеклова, имел то ли в Харькове, то ли в Виннице, а возможно и в Каменогорске невесту и уезжал именно к ней. Дельное, хотя и трудное для проверки предложение. Надо подготовить и разослать нужные запросы. Или даже организовать командировки по типу нашей.

Вздохнув, я подумал, что в версиях этих запросто можно утонуть, если хвататься то за одну, то за другую, третью, не доведя их до логического завершения. Да и какими силами хвастаться? Той группой, что утверждена на коллегии УВД? Но ведь это не реально? Следственно-оперативную группу надо по крайней мере утроить.

— Не забывайте, что варианты отрабатывать придется, предостерег, словно угадав мои мысли, Грузнов. — Давайте соизмерять силы и возможности, — многозначительно поглядел на Епифанцева. — Думаю убедить Махинова расширить следственно-оперативную группу. Вы тоже со своим шефом обговорите. Главное, не упустить время, иначе опять начнем топтаться. К отработке по машине приступать немедленно. Тут, что называется, кровь из носа. Как на нее выйти? Через ГАИ или автомастерские? А может быть, частник злодействует или есть другой вариант? К таким жестоким убийствам кто-то должен быть подготовлен. Как физически, так и психологически. В общем, нужна система в работе. Смотрите, что получается: если кто-то повез туркмен в Каменогорск, то значит, здесь есть какая-то привязка. Вот и надо отыскать ее и тем самым выйти на владельца машины. Или наоборот. Не упускать из виду Полянский район — преступление совершено там, забывать это никак нельзя. Особо взяться за город. Киллер действовал по чьему-то заказу. Значит, у кого-то был интерес убрать Рюмина. Кто этот человек, в чем проявлялся или заключался его интерес? Почему он решил убрать Рюмина? В следующий раз займемся окружением Рюмина. Действуйте, откладывать нельзя. Да и гибель двух свидетелей говорит о многом. Комиссия работает и внесет на этот счет свои предложения.

— Андрей Нифентьевич верно подметил, — сказал, глядя на нашу обособленно сидящую троицу, Епифанцев. — За время вашей командировки кроме неприятностей, о чем, наверное, уже наслышаны, нет ничего путного. Пока нет. Даже то, что по программе-минимум было намечено, осталось невыполненным. Так что впрягайтесь побыстрее.

Я поглядел на часы: ого-о, сколько набежало! Разговорились однако: успели и отчитаться, и в курс дела войти; обсудили множество версий, но оставили самые ударные; заодно и пересмотрели план работы следственно-оперативной группы. Зато просидели почти полдня. Ей-Богу, не выношу совещаний. Здорово в командировках. Там хоть и есть свои проблемы, но зато никто не "совещается", работай сколько влезет. А ведь сегодня еще встреча с Сушковым!.. Почему я его не воспринимаю? Почему он так мне противен? Чи-ну-ша! При-спо-соб-ле-нец! Работает на показуху, лишь бы ему было выгодно.

Мы с Алексеем стали все чаще поглядывать на часы — пора бы и перерыв на обед сделать. Шеф, заметив это, спросил:

— Вы хоть завтракали?

— Да так, чайку попили, — скромно ответил Алексей. Я вообще промолчал.

— И все? А мы тут говорильню развели. Хватит, заканчиваем! У вас еще что-нибудь будет? — это к Епифанцеву.

— Да нет, вроде все обговорено. Пусть хлопцы собой займутся, да и в семьях небось заждались. Выходит, попали прямо с корабля на бал.

— Отдых-то вряд ли получится, — подал я голос. — Передали, что Сушков к себе пригласил.

— Насколько мне известно, его интересует лишь ваша персона, — пояснил Епифанцев. — Опергруппу он пока приглашать не намерен.

— Моя?! — удивился я. И сразу почувствовал, как кровь хлынула к лицу. У меня так от волнения часто бывало. — И что — одного?.. Зачем?

— Видно, приглянулся, — пошутил Епифанцев.

— Скорее, наоборот, — покачал головой я, вспомнив отпущенную в мой адрес реплику Сушкова на недавнем совещании в областной прокуратуре.

— Разве вы ему еще не сказали? — спросил шефа Епифанцев. — Надо перенести встречу, какая необходимость в спешке? Не успели прибыть, как совещание за совещанием. Сам позвонишь или мне?

— Сам, конечно, о чем разговор. А вообще-то лучше к нему заехать. Он кое в чем просил помочь разобраться. Вот заодно и проинформирую. Только… — Грузнов посмотрел в нашу сторону. — Отдыхать пойдете лишь после того, как отдадите справки и план работы следственно-оперативной группы машинистке. Чтобы я их управился согласовать с Махиновым и областным прокурором, да еще прихватил по экземплярчику для Сушкова.

Нас с Тереховым такой расклад вполне устраивал.

 

XVIII

Думали, что после обеда с заданием быстренько управимся, но куда там. Состав следственно-оперативной группы надо было заново согласовывать с руководителями служб, а их то одного, то другого на месте не оказывалось. Замы же на себя ответственность брать не хотели. Дело-то, в принципе, несложное, но с определенным нюансом. Следовало выделить лучших из работников, то есть оторвать их от решения своих повседневных проблем. А кому это хочется?

В моем кабинете кавардак. После обеда там появились штукатуры. Утром, когда увидел, что произошло, подумал: шлепни меня по голове кусок штукатурки помассивней, и вряд ли довезли бы живым до больницы. Работал с Алексеем в его кабинете, ему тоже хотелось поскорее разделаться с заданием Грузнова. Позвонил Наташе. Узнав о ЧП в кабинете, она разохалась. Как мог, успокоил, попросил маме ничего не говорить, иначе слез не оберешься. Сказал, что с утра подзагрузили, и приеду ближе к вечеру. Наташа обрадовалась, узнав, что придут Тереховы.

Ну, наконец-то управились: отпечатали, считали, выправили и передали Грузнову, а тот договорился с дежурной частью, чтобы нас подбросили домой на машине. Живем недалеко, но в такую погоду и подъехать не грех. Спустились с Тереховым вниз, а там Сидоров стоит и посмеивается, вид добродушно-заговорщический. Гляжу — а у стены велосипед в разборе и еще два пакета. Так вот, оказывается, о чем по дороге шушукались. Поблагодарил, но сказал, что деньги отдам не раньше как завтра. Друзья пошутили, что задержка может мне дорого обойтись, так как начнет расти пеня. Валентин ехать ко мне отказался наотрез. Понять можно — тоже столько дней не был с семьей.

А дождь на улице льет не переставая. Кругом лужи, а вдоль высокого бордюра ручей катит мутную, с бликами от бензина и машинных масел воду вниз, к пойме водохранилища. Потоки грязной воды, что попадают в реки и озера, я по аналогии сравниваю с растущей преступностью. Она тоже катастрофически растет, а власть имущие не знают, как с ней покончить. Вряд ли Сушков и ему подобные сумеют что-либо дельное противопоставить валу преступности. Их больше заботит благополучие "новых русских", но ведь забота о появившейся "элите" и невнимание к простым людям как раз и есть причина всех бед, в том числе и роста преступности. Почему на это закрывают глаза? И каким, интересно, будет сегодня разговор Грузнова с Сушковым? Что он даст? Эти мысли проскочили одним залпом. Стараюсь отвлечься. Удивительно, но каждый год в эти октябрьские дни на ум приходят стихи Пушкина: "Октябрь уж наступил — уж роща отряхает последние листы с нагих своих ветвей…"

Припомнилось, что в прошлом году октябрь был менее дождливым. Мы тогда еще жили в Полянске, окруженном сосновым бором и смешанным лесом, так что видеть и ощущать эту прелесть можно было ежедневно. Теперь все изменилось: большой город, новая обстановка, да к тому же дождь и слякоть…

Лобовое стекло то и дело заливают брызги воды от ударов на колдобинах колес встречных машин; спешно работают "дворники". Не люблю осеннюю хмарь. Успокаивает лишь то, что октябрь еще не кончился: несомненно будет и тот, который воспел великий Пушкин.

Звоню. Сердце набирает обороты, за дверью слышится радостное разноголосье, топот. Наконец дверь открывается — и вот он, мой прочный, надежный, как у нас в милиции принято говорить, тыл. Сколько раз, находясь в отъезде, вспомнишь о матери, жене, детях, а сколько у них переживаний обо мне! Недаром же принято считать семью для человека в погонах надежным тылом. Встречали, как всегда, по установленному порядку и ранжиру, от самого младшего к старшему: Сергей, Надя, Наташа, мама. О ноги терлась кошка Муська. Сергей, увидев велосипед, радостно закричал: "Во-от здорово!" Поцеловал, взял его и тут же ушел в другую комнату собирать.

Жена и дочка обнимали вдвоем. Наташа осторожно гладила ладонью по голове, может, думая, что я все же пострадал от обвала штукатурки. Глаза дочери тоже говорят, как она рада приезду отца. Мать же встречает так, будто хочет передать мне всю свою любовь и ласку. С возрастом от ее чрезмерного ко мне внимания становится даже неудобно перед своими детьми.

Знаю, что спросит, не трудно ли там было. "Там" — в командировке. А еще — как с питанием? Назидательно выскажет, чтобы на желудке не экономил. Отвечу, что все, мам, нормально. Ну и хорошо, вздохнет, а то я дюжа беспокоилась. На этом разговор закончится, мать достанет клубок шерстяных ниток со спицами и примется за работу. Сидит обычно в уголке, чтобы никому не мешать, но так, чтоб всех видеть и слышать. Муська забирается к маме на колени, сворачивается калачиком и дремлет.

Но вот официальная, буду так ее называть, часть встречи закончилась. Выложил из сумок провизию. Молодцы, друзья, постарались, взяли то, что надо. Домочадцы довольны, особенно Сергей, у него теперь забот с велосипедом хоть отбавляй. Вот только осенняя слякоть для поездок на нем не совсем подходит.

Пришли Тереховы, шумные, говорливые. Они уже стали для нас как родные. Вообще-то Наташа в выборе друзей привередлива. После первых знакомств, а их было немало, сразу определяла кто есть кто. Иногда я с ней был не согласен, даже спорили, потому что вопрос стоял ребром — дружить или "поддерживать связь". И время подтверждало, что права оказывалась она. В общем, умела Наташа отличать в людях порядочность, искренность и доброту от напускной фальши.

С Тереховыми никаких осечек не было. Мы сдружились сразу и накрепко, появились какие-то общие симпатии и интересы: у нас с Алексеем свои, у жен и примкнувшей к ним Наде — столько своих, чисто женских проблем, что каждый раз говорят не наговорятся. И у Сергея с Мариной — свои, школьные и чисто возрастные интересы. Они нисколько не скучают, правда, иногда слишком громко выясняют отношения. Ну, дети есть дети.

Стол был уставлен наисвежайшими и наивкуснейшими, как любит хвастнуть моя Наташа, блюдами. По домашним котлетам, салатам и всему прочему мы с Алексеем соскучились и уплетали за обе щеки. Имениннику же недосуг: быстро поев, он для приличия посидел у меня на коленях, а потом с Мариной ушел к велосипеду. У нас же начались "тары-бары". Рассказали о похождениях в командировке, вспомнить и посмеяться было над чем. Надя с нами. Дочь относится ко мне вполне нормально, но к жене, кажется, лучше. Как-то сказал Наташе об этом, а она ответила — зато Сергей в тебе души не чает. Ничего не попишешь — права.

Потихоньку, чтобы не привлечь внимания матери, прокомментировал потолочную эпопею. Мать же, словно почувствовав неладное, тотчас прекратила вязать и навострила уши. Находчивый Алексей в момент рассказал анекдот про "нового русского".

Суть его банальна. Приснился "новому русскому" сон, что ходит он голодный, в одних штанах, по рынку и денег ни копейки. Рынок ломится от всяческой вкуснятины, но и цены там кусаются, что не подступиться, лишь пирожки более-менее дешевые. Попросил: дайте хоть один, умираю с голоду. Продавец — гони денежки. Нету, отвечает. Тогда снимай штаны. Стыдно без штанов-то. Тебе видней. Живот сводит, уже нет никакой мочи. Стал штаны снимать… и проснулся.

От души посмеялись — какой же это "новый русский" без штанов? Вижу, мать успокоилась, опять принялась вязать и потихоньку напевать какой-то мотивчик. Матушка столько носков навязала, что вся семья в холод их надевает, да еще друзьям и знакомым дарим. Меня она любит, но если между мной и Наташей возникает ссора, всегда держит сторону жены. И я на нее нисколько не в обиде. Вот и сейчас: вяжет, вяжет, а на меня поглядывает. Какая уж тут лишняя рюмка — так посмотрит, что сразу руки опускаются. Жену и детей я люблю, и это мать привила мне любовь к семье.

— Мария Петровна, — чуть громче обычного обратился к ней Алексей. — Посидели бы с нами.

— С вами скучно, — ответила она не сразу. — Все о работе да о работе. А какое же застолье без песни?

— К чему соседей беспокоить? — возразила жена Алексея. Я то знал, что Полина петь не любит, даже в больших компаниях, когда почти все поют, старается отмолчаться или же только для вида шевелить губами. Да и Алексей не слишком большой любитель песен.

— Не знаю, не знаю, — говорила между тем мать. — Вот раньше хоть и жили куда бедней, но зато как пели. И, представьте себе, никого не боялись. Теперь же все за решетки попрятались. Какая уж тут песня.

— Что верно, то верно, — согласился Алексей.

— Ну мам, посиди с нами, — попросил я. — Уважь честную компанию.

— Нет, сынок, лучше в другой раз. Завтра на работу, а вам отдохнуть надо… — я знал, что дальше просить бесполезно. Если б было настроение, то и к столу подсела бы, и свою коронную завела. Заметил, что с тех пор как в город переехала, она стала меньше петь. А ведь сколько знает старинных песен! Все собирались переписать их, но как обычно времени не хватает. Сегодня у матери настроение хорошее. Когда она вяжет и считает петли, то о чем-то своем думает, а возможно, и волнуется; когда же потихоньку напевает — значит, на сердце отлегло.

Вот и сейчас что-то мурлычет, а кошка Муська, что свернулась на ее коленях, ей мирно вторит. Муська умна и никогда не помешает матери. Живет с нами с первых дней переезда из Полянска, мне подарил ее водитель Грузнова. Для всех она стала желанной, а для мамы — особенно. Они так сдружились, что Муська, в прямом смысле слова, ходит за ней по пятам.

Однако долго засиживаться некогда. Попили кто чай, а кто кофе, вспомнили еще раз про именинника, и Тереховы засобирались к себе. Дом и даже подъезд у нас один, так что идти недалече. Все довольны. Но что-то день грядущий нам готовит?

 

XIX

Утро. Мерное, убаюкивающее тиканье часов, домашняя обстановка, постель, родной семейный запах, блаженство. Как всегда неожиданно громко раздался звонок будильника. Вставать не хотелось. Все повторяется по отработанному ритму. Раньше всех встала мама: она спит вместе с детьми. Слышу, как негромко прошептала известную мне молитву с обращением к Божьей матери. Потом осторожно прошла на кухню, включила свет, помыла картошку и стала ее чистить. Набрала в чайник воды и поставила на плиту. Мать старается помочь невестке.

Поднялась Наташа, о чем-то посоветовалась с мамой. Услышал голос матери: "Пусть малость понежится". — "С полчаса можно и…" — дальше голос жены заглушил свист чайника.

Мама пошла будить Надю и Сергея. Надя проснулась сразу и стала одеваться. Сергей с первого раза обычно не поднимается, но сегодня встал на удивление быстро. Умывание, одевание, реплики.

На плите что-то шкворчит, скорее всего, картошка с яичницей и ломтиками поджаренной колбасы.

Встаю, здороваюсь, привожу себя в порядок. И все-таки на душе пакостно. Оснований для беспокойства дома никаких, это все Сушков — он, предстоящая встреча с ним. Но стараюсь не подавать вида.

Мать спросила:

— Как спалось, сынок?

Ответил:

— Нормально.

— Я тоже давно так хорошо не спала, — призналась она. Потом говорила что-то еще, но я включил электробритву.

Завтракаем, обсуждая вчерашнее застолье. Мать смеется, вспомнив анекдот Алексея. "С глушью, с глушью, а расслышала во всех подробностях", — подумал я.

Сергей никак не нарадуется велосипеду… после школы планирует обкатать. Наташа и мама дают соответствующие наставления, но вижу, что до сына они не доходят. Вмешиваюсь, привожу "примеры из жизни".

Первыми уходят в школу дети, потом я, после меня — Наташа. Мать говорит мне, чтобы особо не задерживался. "Особо" — значит слишком долго.

На улице поджидает Алексей. Он выглядит бодрячком. Увидев меня, сказал:

— Однако опоздал на целых две минуты. — И тут же: — Хочешь анекдот? — сколько же Алексей их знает?.. Но анекдот на меня не подействовал. Товарищ это заметил, спросил: — Чего такой хмурый? Может, нашим приходом домашние недовольны?

— Да ты что! — возмутился я.

— Тогда объясни, в чем дело. И ради Бога, не строй из себя индюка, это тебе не идет.

— А кто же еще?

Надо бы обидеться, а на что? Алексей прав. По всякому можно расценить мое молчание. Надо реабилитироваться, негоже настроение друг другу с утра портить.

— Ты же знаешь, — начал я, — Грузнов обещался с Сушковым переговорить. Вот и думаю, чем вся эта бодяга закончилась.

— А ты не думай. Да-да, не думай, выбрось из головы. Желает встретиться? Пожалуйте! Встречайтесь на здоровье. Ты-то в чем перед ним виноват?

— Глупости говоришь, — не стерпел я.

— Тем более, незачем голову забивать. Нам и без того есть над чем думать. Кстати, сейчас-то и начнутся ягодки. Пора, как говорится, брать быка за рога, и лично от меня пощады не жди.

Поглядел на Алексея, а он и впрямь озлился. На щеках не видно ямочек, глаза, всегда такие добрые, насквозь пронизывают. В общем, он и в этот раз выбил из моей головы ненужные мысли.

Дежурный предупредил, чтобы я зашел к Грузнову. Скорее всего, тот скажет, где можно перекантоваться несколько дней, пока не закончится ремонт кабинета. Но я уже определился — буду с Тереховым. Алексей пошел к себе, я — к Грузнову. "Зайдешь потом", — попросил Алексей и стал доставать ключи из кармана плаща. Я кивнул. Ох, как мне хотелось, чтобы шеф заговорил о кабинете, или о чем другом, но только не об этой злополучной встрече с Сушковым. И почему она меня так цепляет?

Тысячу раз была права матушка, когда говорила, что человек предполагает, а судьба располагает. У каждого человека своя судьба, и она может преподнести как доброе, хорошее, так и такое, что тебе совсем не по душе. Недаром же говорят: судьба-злодейка.

Уже по одному внешнему виду начальника было ясно, что Грузнов (фамилия-то какая тяжелая) не в настроении. За время службы мы научились это безошибочно распознавать. В общем, не успел доложиться, как он, словно спеша сбросить тяжкую ношу, с ходу заявил:

— Поверь, убеждал как мог, но не получилось, — и словно оправдываясь, беспомощно развел огромными ручищами. Тут же придирчиво спросил: — Чего нос повесил? Не нравится, да? А думаешь, мне было приятно целый час вдалбливать Сушкову, что ты толковый специалист и нам позарез нужен?

— Во сколько? — спросил я, понимая, что отделаться от встречи не удалось. Ну и черт с ней, с этой встречей, всю голову она мне заморочила.

Грузнов посмотрел на часы:

— В девять. Через полчасика выходи. Тут ходу пять минут, не больше.

Предупредил, чтобы в разговоре больше помалкивал и не ерепенился, так как "сушковы приходят и уходят", а нам надо работать. Вздохнув, уже более спокойно спросил:

— Где разместился?

— У Терехова.

— Оно и верно, — одобрил. — Вас сейчас как влюбленных разлучать нельзя. Ему от тебя нужна оперативная поддержка, тебе от него, сам знаешь что надо. — Предупредил: — Вернешься — загляни. И не забудь насчет выдержки…

Главный вход в здание администрации области. Простые смертные и раньше сюда не особенно стремились ходить, а сейчас тем более. Постовой из роты охраны спросил:

— Вы к кому? — услышав ответ, сказал: — Пропуск заказан, проходите, — назвал этаж и номер кабинета.

Поднялся, постучал в искомую дверь. Словно издалека донесся голос Сушкова — "входите". Дверь двойная. Подумал, что для чиновников всех рангов стало модным сидеть за двойной дверью. Еще по дороге ломал голову, как представиться. Форму одевать не стал, значит, и руку к голове прикладывать не придется. Скажу, что такой-то по вашему вызову прибыл. Прибыл или явился? Так и не додумал. Остановившись посреди кабинета, назвал должность, звание и фамилию.

Сушков оценивающим взглядом оглядел меня с головы до ног, потом с непонятным намеком произнес:

— Не знаю такого…

Ну и ну!… - шарахнуло по голове. Как это "не знает"? А зачем пригласил? Он что, издевается?! Моя реакция была мгновенной.

— Разрешите выйти?

Сушков, видимо, не ожидал такой прыти. Глаза его растерянно забегали: на меня и в сторону, вверх-вниз. Однако быстро взял себя в руки и даже как ни в чем не бывало соизволил улыбнуться. Ох и улыбочка получилась, не улыбка — гримаса больного человека.

— А вот и не разрешаю, — изрек категорично. — Ишь чего захотел! Садитесь, — и этак небрежно махнул рукой на приставной стул.

Сел, конечно, а куда денешься. Вспомнил наставления Грузнова: максимум выдержки и не ерепениться.

— У меня от вашего выступления на прошлом совещании, — нахмурив лоб, перешел к делу Сушков, — остался весьма неприятный осадок. Хотел поставить точки над "i" сразу, но вы уехали в командировку. Вот теперь этим и займемся.

— Вины за собой не вижу, — пожал я плечами, решив не хитрить и не юлить. — Говорил только факты, чем же они вас не устроили?

— Факты действительно упрямая вещь, но как вы их преподнесли… — покачав головой, продолжил: — На мой взгляд, вы опорочили уважаемых предпринимателей, наше, так сказать, будущее. Все они, по вашему мнению, воры и жулики, по которым давно плачет тюрьма. И потом, как вы посмели не поддержать просьбу губернатора? У вас что, бока слишком крутые?

Я прищурился:

— Это угроза?

— Максимов, какая может быть угроза? Нет, что вы, просто совет более опытного в жизни человека. Вы хоть помните, что наговорили?

Я попытался ответить, но Сушков начальственно махнул рукой:

— Вот, послушайте… — достав блокнот, полистал и прочитал: "Убийц надо искать среди лиц, окружавших Рюмина, многие из которых не безупречны и ради личной выгоды готовы пойти на любые подлости, вплоть до убийства". Ваши слова?

Сунув блокнот в стол, Сушков с этаким превосходством посмотрел на меня. Знакомая картина, когда-то полесский прокурор вот так же пялил глаза.

— Все правильно, мои. Я говорил, что убийцу надо искать среди окружения Рюмина. Это мое предположение, или версия убийства предпринимателя Рюмина, считайте как хотите.

— К чему же так акцентировать. Зачем поливать грязью всех? Это же непорядочно!

— Красок не сгущал и грязью не поливал. Все, о ком говорил, привлекались к уголовной ответственности. Да вы и сами об этом не хуже меня знаете. Не понимаю, почему я должен бросать расследование находящихся у меня в производстве дел по убийствам и в срочном порядке переключиться на Рюмина!

— Вы по-прежнему считаете, что в убийстве предпринимателя Рюмина замешан кто-то из своих?

— Да, считаю.

— Но ведь не сказавши "гоп", не прыгают. На вашем месте такими заявлениями разбрасываться не следовало бы, ведь так можно и опростоволоситься. А вы, не разобравшись, бросаете тень на плетень. Это сродни болтовне, а не работе профессионала.

— Считайте как хотите. Еще раз повторяю: да, уверен, что Рюмина убили люди из его же окружения. Мне это подсказывает интуиция. Хотя на сегодня, возможно, мне и не следовало бы вот так говорить. Согласно букве закона это пока должно звучать как одна из рабочих версий, которую надо еще доказать. Однако почему я не должен высказывать своего мнения? Неужели лучше думать одно, а говорить другое? Но это же будет лицемерие. А я хотел быть откровенным.

— Говорить можно что угодно, но не следует вот так спонтанно противопоставлять…

— Я не противопоставлял.

— Не выкручивайтесь. Ваши слова, что Рюмин не заслуживает внимания, потому как — мафиози. Это что за лексикон? Вы кому, Максимов, служите?

Я посмотрел в глаза Сушкову. Они не просто хитро, а злорадно блестели. Мол, давай, говори, несмышленыш, подписывай себе приговор. А я… Я уже был не в силах остановиться. Ведь велели же Грузнов с Тереховым больше помалкивать, — нет, опять связался. Но отступать было уже поздно. В голове мелькнула мысль: эх, была не была, выскажусь до конца, все равно в городе не работать!..

И — сказал. Что губернатор и его ближайшие помощнички, придя к власти, заново переженились, выбрав женщин помоложе. Так что ж, всем теперь их примеру следовать? И еще, что люди это не одобряют. Мало того, что жен поменяли, так еще квартирные и многие другие вопросы заодно порешали. Будто спешат, что не успеют. Заметил, что простым смертным это не только недоступно, но и непонятно.

— Хотите сказать, что и ваш Махинов жену поменял? — подсказал Сушков вдруг помягчевшим, елейным голосом. Ох, как обрадован моей промашке.

— Вы же знаете.

— И представитель президента?

— Да, и он тоже.

— Неужели, Максимов, вам и сказать больше нечего?

— Почему же нечего?

— Можно подумать, что у оперативников жареных фактов не хватает и заняться кроме нечем.

— Есть и что сказать, и чем заняться, но что у людей именно это на слуху.

— Ну даете, Максимов! Да вы просто…

Но сказать, кто же я есть, он не успел. В кабинет быстрым шагом вошел полномочный представитель президента Лев Гаврилович Корнаков. Он мой земляк. После школы окончил вуз, защитил кандидатскую, стал доцентом. На волне перестройки, которую активно поддержал, вознесся до необычайно редкой и большой должности. Был женат, но развелся и вновь женился на молодке, в дочки годящейся. Меня Корнаков знал, так как при встречах с жителями Полянска я "закреплялся" за ним в качестве персонального охранника. В позапрошлом году, за день до его приезда в Полянск, мне пришлось задерживать с одним участковым вооруженного рецидивиста, и я чудом остался жив.

На фуражке и брюках вечером обнаружили с Наташей две дырки. Рецидивист сдаваться не хотел, отстреливался из ружья и обреза. В перестрелке он был убит. Обо всем рассказали прибывшему Корнакову, и тот, естественно, постарался придать случившемуся особое звучание. На первых порах мне это даже льстило: еще бы, сам представитель президента мой поступок возвеличивал. Не вникал я тогда в его деловые качества, да и вникать-то, собственно, некогда было. Слышал, что из него мог бы со временем получиться неплохой ученый-химик, однако Лев Гаврилович решил посвятить себя политике.

Корнаков подошел ко мне и поздоровался как со старым знакомым, чему Сушков был несказанно удивлен. Он то собрался меня пропесочить, а тут сам Корнаков за ручку здоровается. По лицу видно, что Сушков мучительно соображает как себя повести. Корнакова надо остерегаться, мало ли что может "наверху" сказать.

Лев Гаврилович между тем участливо и, как мне показалось, вполне искренне, улыбнулся:

— Слышал, слышал, что в УВД перевели и должность неплохую дали. Рад, ей-Богу, от души, Денис, рад! Скажи, а постреливать тут еще не приходилось?

— Да нет, пока Бог миловал, — ответил я, несколько смутившись.

Сушков, скорее всего, не знал о случае задержания мной в Полянске опасного рецидивиста, и, видимо, думал, что это обычная трепология Корнакова. Бывший доцент легко мог раздуть из мухи слона. С намеком ухмыльнулся:

— Стреляет, Лев Гаврилович, постреливает, только в основном по нам с вами.

— Ничего не понимаю, — удивился Корнаков, переводя взгляд с Сушкова на меня и наоборот. — Что значит "по нам"? Шутите?

Сушков поджал губы.

— Да нет, не патронами, конечно, но… Но тем не менее ведет себя Максимов не совсем прилично. Это еще мягко сказано. Перевели в город, дали хорошую должность, обеспечили квартирой — казалось бы, что еще простому смертному надо? А он вместо благодарности строит из себя этакого борца за справедливость, а попросту — выкаблучивается. У меня о нем, Лев Гаврилович, не совсем хорошее мнение.

— Поясните, в конце концов, что тут произошло? — потребовал Корнаков. — Только без этого самого… тумана. Терпеть не могу, когда неизвестно в кого стреляют и кто стреляет-то!

— Может, вы, Максимов, внесете ясность?

Я пожал плечами, давая понять, что тоже хотел бы услышать пояснения Сушкова. Уж пусть до конца выскажется, думал я, чем недоволен мной не просто большой областной чиновник, а к тому же еще и непосредственный куратор, с которым придется не раз выходить на прямые служебные контакты. А… придется ли?

— Помните, Лев Гаврилович, нашумевшее убийство предпринимателя Рюмина? — сказал наконец Сушков.

— Как же не помнить, помню, только я, кажется, был в отъезде. Ну и что?

— Так вот, на одном из совещаний, которое я проводил с представителями силовых структур, Максимов во всеуслышание заявил, что Рюмин и все его окружение ни больше ни меньше как мафиози и что отдавать приоритет расследованию его убийства он считает нецелесообразным и даже вредным. На просьбу губернатора не среагировал, мало того, по-прежнему придерживается мнения, что расследование следует вести в общем порядке. Заявил, что персоне Рюмина и так слишком много уделено внимания.

— Обожди, обожди! — прервал Корнаков. — Поясни, в связи с чем у Скоркина эта просьба возникла? Я как-то не придал этому значения.

— Поясняю. После гибели Рюмина губернатор пригласил меня к себе и сказал, чтобы его как можно быстрей раскрутить.

— А при чем тут Рюмин и Скоркин?

— Сын Ивана Семеновича дружил с Рюминым.

— Ясно. Что дальше?

— На совещании я высказал на этот счет мнение губернатора, а о реакции Максимова вы только что слышали.

— Это правда? — спросил меня Корнаков.

— Не совсем… — ответил я, но Сушков опередил:

— Смысл слов Максимова заключается в том, что губернатор якобы не должен давить на работников следственно-оперативной группы, а теперь еще припомнил, что он и его, как было сказано, ближайшие помощники — двоеженцы, и что народ этого не одобряет.

— Неужели?

— Только что заявил.

— Правду говорит Сушков? — вновь обратился ко мне Корнаков.

— Нет. Я говорил совсем в другом плане, — стал рассказывать о появившихся зацепках в расследовании убийства Рюмина в ходе поездки в Сибирск и Москву. — Что же касается дел семейных, то просто привел их как пример, которому не следует бездумно подражать.

— Да как вы смеете об этом говорить! — перебил Сушков. — Какое вам до этого дело? — И назидательно постукивая пальцем по столу: — Учтите, Максимов, миндальничать с вами никто не будет. Можете в одночасье погон лишиться и из органов вылететь! — Сушков вскочил, раскраснелся.

Меня это крепко задело. Ах ты, думаю, выскочка! Грозишься погоны сорвать и выгнать из милиции? Да кто тебе дал такое право? Вслух же сказал: — Не вы меня в органы принимали, не вам и решать, служить мне или не служить.

— Ну и закрутили… — покачал головой Корнаков. — Я-то думал, тут сверхважные проблемы решают, а они в трех соснах заблудились, — подойдя к Сушкову, спросил: — Но все-таки, кто и в кого стрелять собрался?

— Образно сказано, Лев Гаврилович, однако не мог же я равнодушно отнестись к столь вредным заявлениям. Сегодня он нам говорит, а завтра будет трезвонить в любом другом месте. Вот я и посчитал необходимым дать укорот. Кстати, и по вашим семейным делам Максимов высказался, не думайте, что такой ангелочек.

Вот зараза, подумал я, и тут подставил. Ведь сам, гад, намекнул, а я только поддакнул.

Корнаков какое-то время молчал, мы с Сушковым тоже прекратили выяснять отношения. Лев Гаврилович, видимо, решил сгладить конфликт: неожиданно громко рассмеялся, будто между мной и Сушковым вообще ничего не произошло. Посмеявшись и вытерев платком слезы, спросил:

— Неужели и обо мне вспомнил?

— Да-да, только что, — услужливо поддакнул Сушков.

— Ну что ж, правильно сделал. На то и демократию заимели, чтобы люди не боялись правду говорить. Скажи, Сушков, можно такое раньше было напрямую высказать какому-нибудь партийному боссу? — Сам ответил: — Нет, конечно. Подумать нельзя было, не то что сказать. За это ой-ей что последовало бы, — бросив на меня взгляд — я так и не понял какой: хитрый, злой или безразличный — скорее всего, "комплексный", Корнаков кивнул:

— Идите, Максимов, и раскрывайте преступления, в том числе, естественно, и убийство Рюмина. Для вас их своевременное раскрытие будет крайне важным.

Руки не подал. Да мне, собственно, это и не нужно было. Шел по коридору и думал: вот наконец свершилось то, о чем столько передумано. И все-таки такого неприятия, в общем-то, совершенно некрамольных слов, я не ожидал. Ясно, что Сушков теперь мне спуску не даст.

 

XX

Шел из областной администрации в УВД и пропускал через себя итоги встречи на столь высоком для меня уровне. И что удивительно, я как-то успокоился. Не то, чтобы совсем, нет, но все-таки с души отлегло. Теперь, по крайней мере, я знал все сушковские ко мне претензии. Задним числом понимал, что надо было бы вести себя повыдержанней, спокойней, а не как с ровней. Ну какой я ему ровня? Ясно, теперь не упустит момента накапать генералу. Надо же было влезть в этот чертов "семейный вопрос" — будто кто за язык дергал. Хотел-то по-доброму, сослался на негожий пример… М-да-а, похоже, вольнодумие это мне дорого обойдется. Сушков не тот человек, чтобы по-человечески понять и простить. Даже в блокнот записал и ждал удобного момента уколоть побольнее. Что ж, мое спасение — в результатах моей работы, об этом ясней ясного сказал Корнаков. Так что негоже будет опростоволоситься, Сушков только этого и ждет.

Увидев меня, Алексей спросил как о самом обыденном:

— Сходил?

Я кивнул и стал снимать плащ.

— Вот и хорошо, — смотрел понимающим взглядом до тех пор, пока не повесил плащ в шкаф. Потом сказал: — А теперь, будь добр зайти к Грузнову — ждет. Но только ради Бога, долго не задерживайся, а то одни встречи: то с Сушковым, то с Грузновым, а там глядишь, и к самому Махинову. Никак не пойму, почему они в тебя такие влюбленные?

Я развел руками, быстренько причесался и бегом наверх.

Секретарша сказала, что у Грузнова начальники городских райотделов. Вскоре они вышли. Увидев меня, Грузнов недовольно покачал головой:

— Тебя, братец, оказывается, одного к начальству никак нельзя отпускать — что-нибудь да напортачишь.

Мне после этих слов подумалось: "Начал с читки морали, будто отбившемуся от рук ребенку".

— Ну что ты там наговорил, если Махинов при мне объяснялся то с Сушковым, то с Корнаковым? Спасибо последнему — иначе тебе головы б не сносить. Что произошло?

— Да ничего, — прикинулся я простачком. — Мирно побеседовали, он мне задавал вопросы, я отвечал, а потом расстались. Корнаков даже руку пожал, теперь с неделю мыть ее не буду.

— Кончай травить, дело говори.

Шефу мой развеселый настрой явно не нравился.

— Страшного ничего не было, — пожал плечами я.

— Ладно, тебе видней. Не хочешь — не говори, а кончай мороку и берись за дело, — он снял телефонную трубку, что означало — свободен. — Да, — остановил он меня, — учти, что по Рюмину будем информировать губернатора каждую пятницу. Лично — соображаешь?

Махинов не вызвал. У него, скорее всего, других забот хватало. Ну, и на том спасибо, что не клюнул на интригу Сушкова. С Тереховым после обеда определились так: я еду по трем пригородным селам искать родственников Гвоздева. Захватил несколько копий фоторобота. По телефону из дежурной части предупредили, чтобы начальники отделений розыска и участковые были на месте.

Терехов остался в Каменогорске разбираться в фактах неожиданной смерти охранника Сагунова и водителя Кузнецова. Им уже сделаны соответствующие запросы, в том числе и по получению актов экспертиз. Потом будет встречаться с Гребенкиным, который, кстати, возглавил комиссию по выяснению загадочной гибели двух важных для нас свидетелей.

А Сидоров второй день вплотную занимается установлением пассажиров авиарейса, которым летел из Каменогорска в Сибирск Гвоздев. Рабочие встречи наметили на семь тридцать утра каждого следующего дня в кабинете Терехова. Перед отъездом в Подклетное я попросил Грузнова освободить нас с Сидоровым от оперативок и без надобности не отвлекать на мелочевку. Покряхтев, тот согласился.

Много ли за полдня сделаешь? Да если еще с выездом за город? Нет, конечно. Но меня будто кто подталкивал и нашептывал на ухо: спеши, поезжай, не теряй драгоценное время. Хотя, в общем-то и подталкивать не стоило, тем более после встречи с Сушковым.

Каждое из трех сел расположено с разных сторон города, что, безусловно, накладывало определенные неудобства. Что ж, если не управлюсь за день, продолжу завтра.

Расписывать поездку в деталях и подробностях не собираюсь, потому что это никому не интересно. Вот как, к примеру, было в селе Подклетном. Приезжаю и захожу в кабинет участкового. Хотя какой это кабинет — десятиметровая комнатка, выделенная ему правлением колхоза. Участковый молод, неопытен, работает первый год. Поздоровались. Говорит, что скоро подъедет начальник розыска. Показываю фоторобот и спрашиваю — выяснял? Да, отвечает, но… и разводит руками. Ясно, что никакого "выяснения" с его стороны не было. В принципе я был не далек от истины: "доверенных лиц" у участкового нет, и, соответственно, никакой информации он не получал. Да и от кого получать? Грустно и смешно. Подумал, вот если б ему, ветеринару по профессии, коров лечить, тут он и проявил бы себя на все сто процентов. Хотя и в милицейские премудрости пытается вникнуть, но до профессионала ой как далеко. К сожалению, таких участковых сейчас много, а ведь от них в немалой степени зависит оперативная обстановка на местах. Да и мне от этого тоже не легче.

Подклетное — село большое. Его жители работают на огнеупорном заводе в райцентре и на пригородном — силикатного кирпича. Многие трудятся в Каменогорске или занимаются выращиванием овощей. Движение людей большое. Это не в какой-нибудь сельской глубинке, где каждый человек на виду. Попробуй, уследи за постоянным людским потоком. Тут и опытному участковому далеко не просто овладеть обстановкой.

Вот-вот должен подъехать из райотдела начальник розыска. Он когда-то работал в Подклетном. Питаю надежду на его осведомленность и былые связи: а вдруг?

Наконец приехал начальник розыска. Посмотрев на лежащий рядом с моей папкой фоторобот, покачал головой. Думаю, может, не врубился и стал рассказывать ему о поездке в Сибирск, Алма-Ату и Москву. Решил озадачить эмоционально, ведь, по сути, ему больше всех придется крутится с нами. Выслушав меня, участковый невольно поежился:

— Неужели этот зверь может быть где-то у нас?

Говорю, что вполне вероятно и надо, что называется, сквозь сито пропустить всех жителей Подклетного. Напомнил про работу с общественностью, предупредил о даче ежедневной информации в УВД.

Сели отрабатывать варианты установления Гвоздева и его родственников. Как сделать так, чтобы не спугнуть? Попотеть пришлось немало, а когда вышли на улицу, и я посмотрел на часы, то подумал, что при таких темпах сегодня вряд ли удастся все выполнить. Но это меня не расстраивало. Главное — сделать хороший задел. Спешка помощник плохой. Участковый вдруг вспомнил, как к нему недавно заходил один местный пожилой житель и рассказал, что видел очень похожего на разыскиваемого нами человека.

— Проверил? — спросил я.

— А зачем? Да ерунда. Скорее всего, обознался.

— Что значит "обознался"? — вспылил я.

— Да старик сам не уверен, потом приходил извинялся.

Я же решил докопаться до истины. Пример Альфабэты Семеновны постоянно напоминал, что в нашем деле мелочей не бывает. Оказалось, что сын старика строится, и отец ему помогает. И вот как-то по дороге к сыну на "жигуленке" полетела передняя подвеска. Хорошо, что до ближайшей автомастерской было рукой подать: один частник его добуксировал. И там-то старик увидел подъехавшего на "Жигулях" человека, вроде похожего на того, которого разыскивает милиция. Водитель поговорил с молодым автослесарем и почти сразу уехал. Да и деду, в общем-то, было и не до него — о подвеске голова больше болела.

Распрощавшись с начальником розыска, я попросил участкового проводить меня до старика. По дороге рассказал, что Гвоздев в Сибирске имел свою автомастерскую.

— А я и не знал, — признался тот, теперь-то, наверное, понимая, что разыскиваемый мог и здесь заниматься этим ремеслом. На инструктаже в райотделе, где о том говорилось, участковый не был. Ему передали фоторобот, он приклеил его на доске объявлений, вот и вся его работа. Видимо, придется вновь кого надо собрать в УВД, причем не затягивая.

Старик оказался дома. Вначале стал отнекиваться, даже посетовал, что, мол, зря заморочил людям голову, однако постепенно разговорился. Я узнал адрес мастерской, облик подъехавшего, цвет "Жигулей" и описание двух работников мастерской.

Домой вернулся около полуночи. Устал чертовски. Плохо, что в двух других селах вообще никаких зацепок не было. Может, еще появятся?

Мать и жена не спали. Ясно, что порядком переволновались. Вижу на их лицах немой укор: как же так, ведь просили пораньше! Хотя бы позвонил! Что и говорить — поступил по-свински. Обнял, расцеловал, попросил прощения, заверив, что подобное не повторится. Поохав, мать ушла спать, а Наташе пришлось рассказать о встрече с Сушковым и поездке по пригородным селам. Успокоилась. Видит, что совсем замотался. Жена понимает меня с полуслова. Между нами никогда не было и нет вранья. Только правда и ничего кроме правды.

 

XXI

Лег в кровать, а уснуть не могу. Наташа моет на кухне посуду, и я вспомнил нашу первую встречу. Нет. Что ни говори, а с ней мне крепко повезло. Хотя какой жене понравится, если муж пропадает на работе днями, ночами и даже выходные прихватывает? Вряд ли много таких терпеливых найдется. Потому и люблю я ее, знаю, что она меня всегда ждет и не только ждет, а и любит.

Познакомились мы на вечере в День милиции. Как всегда после официальной части начались танцы. Наташа пришла с подругой, мать которой у нас работала в отделе. В Полянск Наташа приехала после пединститута и только начала работать в школе. Ясно, что друг друга мы до этого не знали. Подруга танцует, а она стоит недалеко и волнуется. Может, показалось, но она явно была не в своей тарелке. Что касается меня, то с девчатами я всегда чувствовал себя неловко, а тут, ну ей-Богу, глаз отвести не могу. Показалось, что и она мной заинтересовалась. Нет-нет, да бросит взгляд. "Вот она, моя судьба!.." — думаю про себя. Объявили белый вальс, и, представьте себе, прекрасная незнакомка подошла, нет, не подошла, а плавно, как сказочная царевна, появилась передо мной. И мы закружились. До сих пор помню этот танец. Как легко она вальсировала! Словно птица порхала! Потом узнал, что еще студенткой Наташа ходила в кружок бальных танцев. Узнал также, что кроме танцев, она любит готовить, обожает детей, любит мать и младшего брата. Оказалось, что жизнь у Наташи была далеко не безоблачной. Отец бросил семью, когда они с братиком были совсем маленькими. Нелегко пришлось матери ставить их на ноги, видно, потому она так мало прожила. Когда Наташа училась в пединституте, брат служил в армии, а после демобилизации поступил работать в пожарную охрану. Они вновь были вместе, часто встречались и поддерживали друг друга. Но при тушении пожара брат погиб, и Наташа осталась совсем одна. Теперь-то я понял, почему у нее был такой грустный, задумчивый взгляд, — она будто ждала какой-то новой беды. Но мы разговорились и… танцевали, танцевали… Мне в Наташе буквально все нравилось: нежный, доверчивый взгляд карих глаз, бледное красивое лицо, прическа, фигура, в меру приталенное скромное платье. Весь тот вечер мы никого вокруг не замечали.

Потом стали встречаться. Но встречи были необычными. Наташа вместе со мной, молодым опером, дежурила как дружинница, приглашалась в качестве понятой, а один раз я даже оставил ее одну в кабинете с задержанным. Меня срочно вызвал к себе начальник, а я ничего другого не придумал, как оставить ее с матерым задержанным, которого только что допрашивал. Ох, как я бежал в свой кабинет от начальника! Вернулся и вижу, что лицо ее было не бледным как всегда, а пунцовым. Спросил: что-то случилось? Нет, ответила, все в порядке. Уже после задержанный как бы мимоходом бросил, что хорошая у меня будет жена. О чем они без меня говорили, я так и не узнал, а Наташа не открыла.

Вскоре мы поженились. Теперь дежурить со мной Наташа не ходила, зато к особенностям милицейской службы ей было уже не привыкать. Но всегда, когда бы ни уходил на службу или уезжал в командировку, по глазам видел, что волнуется, да еще как! Обнимет, прижмется и скажет одно лишь коротенькое, но такое нужное слово — жду. Я не считал и не считаю это излишней сентиментальностью. Жизнь до меня у нее была нерадостной, да и кого же ей кроме меня ждать?

Наконец, закончив подготовку к завтрашнему утру, вернее, сегодняшнему (часы показывают второй час ночи), Наташа пришла. Легла, прижалась, спросила:

— О чем думал?

— О тебе, о ком же еще, — ответил я.

— А не обманываешь?

Поцеловав, сказал:

— Разве я тебе когда врал, тем более, в таком вопросе?

— Верю, верю, верю, — прошептала. — А теперь расскажи, что еще наговорил тебе Сушков?

Я поморщился:

— Да ну его, этого Сушкова, давай лучше о чем-нибудь другом. — С чувством отцовской гордости сказал: Замечаешь, как дети подросли? А Надя так уже невеста!

— Еще бы, только и годы быстро летят. А нам с тобой даже поговорить некогда.

— Вот уйду на пенсию…

— Слишком долго ждать, да и стоит ли торопиться. Помнишь, как первый раз в роддом отвозил?

— Спрашиваешь… Была зима, но на улице сырость, дождь, лужи. Ты говорил — роди сына. Лежу в роддоме, а тебя как назло в командировку, под Ростов, брать кого-то направили. Родила девочку, вот, думаю, приедет и обидится. Ко всем приходят, а ко мне хоть бы кто. Оказалось, что ты даже в отделе никому не сказал, что жену отвез в роддом.

— Думал, что быстро вернусь.

— Зато увидела тебя веселым и невредимым. Да с огромным букетом цветов и с гостинцами, — сразу все переживания как рукой сняло!..

Слушаю и сам вспоминаю те дни: как домой их с дочкой вез, как быстро решили насчет имени. Потом пришли друзья и были поздравления. Это еще когда жил на частной квартире, а через несколько месяцев Дорохов помог с однокомнатной. Словно сквозь сон услышал:

— Я тебя, Денис, так люблю, что словами не передать. Молюсь, когда тебя нет, и благодарю Бога, что послал мне тебя…

— Не согласен!

— Что-то не так сказала? — заволновалась Наташа.

— Все ты сказала правильно, только я тебя люблю еще больше.

— А ты докажи, — чуть слышно прошептали ее губы, и вся она, дорогая, нежно-ласковая, потянулась ко мне. И мы обо всем сразу забыли. Это было так хорошо, как когда-то в наш первый медовый месяц.

 

XXII

В назначенные семь тридцать "невысокая тройка", так окрестил наш сбор Сидоров, была не в полном составе. Не хватало самого Сидорова. Дожидаясь его, мы с Тереховым перебрасывались обычными фразами насчет оперативной обстановки: сколько и каких совершено за сутки преступлений, какова их раскрываемость по горячим следам, кому повезло, а кому нет. Домашних дел не касались. Наконец раздался знакомый стук в дверь. Извинившись за опоздание, Сидоров молча притулился рядом со мной. Жил он на окраине города и частенько опаздывал на работу из-за отвратительной работы общественного транспорта. Этим, кстати, грешили многие сотрудники УВД, так как жилье для милиции строилось в основном на окраинах.

Но Сидоров молча усидеть не мог.

— Давайте начинать, — сказал он. Пожаловался, что дел невпроворот.

— Начинай, — согласился Терехов.

— Я, что ли? — удивился Сидоров. Он-то рассчитывал отмолчаться, а тут тебе: "начинай". — А о чем?

— А о том. О тех самых делах, каких у тебя невпроворот. Только не тяни кота за хвост. Доложи, что сделано по установлению пассажиров на известный авиарейс? Сколько потребуется тебе времени, чтобы окончательно с этим разобраться? — Терехов уже не шутил, и Сидоров посерьезнел.

— Мороки хоть отбавляй, разброс страшный, — начал он. — В кассах аэропорта ничем не помогли. Спасибо паспортникам, без них трудно представить, как пришлось бы крутиться. Созванивался с Сибирском, у них такая же свистопляска. Вот, собственно, и все. Да, мне срочно надо в три района проехать, возможно, повезет.

— Много не установлено?

— Да как сказать… Не так чтобы очень, но есть. Если всех пассажиров обозначить за воз с тележкой, то воз разгребли, а тележка пока не тронута.

— Никак человек не может без шуток-прибауток, и что за характер, — покачал головой Терехов. — Попробуй, разберись в таких мудреных разъяснениях. — Но вступать в дискуссию не стал, зная, что Валентин подключился к этой работе в Каменогорске всего лишь несколько дней назад. Посоветовав ему вытягивать телегу как можно быстрей, бросил взгляд на меня.

Моя информация тоже настроения никому не прибавила. Да и чему радоваться, если работа по установлению Гвоздева с помощью фоторобота по сути не велась, инструктажи в райотделах не проводятся, а к автомастерским вообще не подступался.

— Этого надо было ожидать, — резюмировал Терехов. — Указания и шифровки из УВД сыпятся как из рога изобилия. Попробуй сообрази, чему отдать предпочтение, коли в каждой бумаге грозим персональной ответственностью. К ним просто-напросто привыкли. Вот если с отчетом на совещание приглашаем, тогда совсем другой коленкор.

Терехов прав, меня в этом убеждать не следовало. В районном звене, слава Богу, проработал и знаю, как захлестывают свои проблемы. Но на то мы, какая никакая, а "тройка", чтобы вносить руководству УВД свои предложения. Придет время, и с нас сполна спросят. Так что надо озадачить Грузнова насчет немедленного проведения если не общего сбора оперсостава, то хотя бы кустовых совещаний. Разговаривать есть о чем.

Терехов после приезда из командировки подключился к Гребенкину, тот выяснял причины гибели водителя и телохранителя Рюмина. То, что он рассказал, нас шокировало. Результаты судмедэкспертизы свидетельствовали, что смерть того и другого была не самоубийством и несчастным случаем. Водитель Кузнецов по всем сведениям отлично плавал и никак не мог утонуть в спокойном водохранилище. Ни в какие рамки не вписывалось и то, что случилось с Сагуновым. Как мог этот, богатырского телосложения, уверенный в себе человек вот так запросто повеситься? Гребенкину удалось установить, что за несколько дней до смерти Сагунов получил записку, которую потом нашли в носке его спортивной обуви. В ней несколько слов: "Смерть — лучший исход. Твой доброжелатель". Сагунов не внял требованиям неизвестного "доброжелателя". Тогда к нему подсадили некоего Федора Кошкина. По кличке "Мрак". Кошкин — личность темная. Не раз привлекался к уголовной ответственности. Сидоров аж руками всплеснул, когда услышал знакомую фамилию. Год назад он занимался Кошкиным. Тот проходил по одному нашумевшему в городе убийству. Доказательств его виновности, как всегда, собрано не было, и Кошкин остался на свободе. Теперь же схлопотал заключение под стражу, но по мелочевке.

Все было сделано чин-чинарем: кто-то сигнализировал о его причастности к преступлению, кое-что подтвердилось, и почти сразу прокурор района санкционировал заключение Кошкина под стражу. К Сагунову никого на пушечный выстрел нельзя было подпускать, а вот Кошкина посадили. Все, что произошло дальше, покрыто тайной. Кошкин же был вскоре освобожден. Этого и следовало ожидать, ведь истинной причиной смерти Сагунова могли заняться в любой момент.

— Ну и ну!.. Что же такое творится!.. — взволнованно восклицали мы с Сидоровым. Кто в этом заинтересован? Кто и почему? Ведь абсолютно ясно, что просто так это не делалось. Кому-то выгодно. Наш пыл осадил Терехов.

— Я тоже бил себя кулаком в грудь, — сказал он, да что толку? Гребенкину требуется наша помощь. Поэтому надо поскорей заканчивать то, что намечено, и быть готовым подключиться к нему.

Наша планерка на этом закончилась. Подойдя ко мне, Сидоров сказал:

— Ну, я еду. Если что, скажешь тут.

— На чем едешь-то? — спросил я, зная, что транспорт на подобные поездки нам не выделялся.

— Попуткой, на чем же еще, — пожал Сидоров плечами и ушел.

Я тоже не собирался сидеть в УВД. Пойдем с Тереховым к Грузнову, обговорим с ним по сбору оперсостава, и займусь автомастерскими. Надо не забыть проехать в мастерскую, где старик из Подклетного видел человека, похожего на Гвоздева.

— Пошли, что ли, к Грузнову? — сказал я Алексею, как только он закончил телефонный разговор.

— Сейчас, сейчас пойдем. Так ты настроился на автомастерские? — будто прочитал мои мысли.

— Да, проеду по районным администрациям, соберу данные, а завтра запущу оперативников. Так, чтобы за неделю разобраться.

— Учти, мастерские не все регистрируются. Чиновнику за взятки скроют что угодно.

— Знаю, поэтому к оперативникам, так сказать, под персональную ответственность, подключу участковых. Уж они-то свой участок должны знать.

— Правильно. А что с родственниками Гвоздева? Да и он, возможно, где-то здесь скрывается.

— Если повторная проверка ничего не даст, а это займет дней пять-семь, не больше, то начнем работу по всей области. За тем и к Грузнову сейчас идем. Заодно изучим и ряд других направлений, я тебе о них говорил.

— Да, да, помню: спортсмены, афганцы, охотники, лица с психическими отклонениями. Набирается немало, управимся?

— А что делать? Как говорится, отступать некуда, позади — Сушков.

Ладно, не зацикливайся. Объем предстоящей работы действительно немалый. На какое-то время я отключусь, а возможно, и вам придется подключаться к Гребенкину. У него открывается черт знает что. Даже на душе неспокойно.

Я насторожился:

— А ну-ка давай, Алексей, без загадок.

— Скажу-скажу. Только смотри: никому об этом, сам понимаешь.

— Обижаешь, будто новичок какой.

— Тем не менее, предупреждаю. Будем знать пока трое: Гребенкин, я и ты.

— Да говори ты, чего тянешь!

— Так вот, слушай и запоминай. Подсадить Кошкина к Сагунову распорядился исполняющий обязанности начальника СИЗО Клюшин. Сам-то начальник срочно отбыл в отпуск, а Клюшина "забыл" предупредить, чтобы к Сагунову никого не подсаживали. А дальше все просто: поступила наводка на Кошкина, молодой следователь районной прокуратуры подготовил заключение, и дело закрутилось. Ну, со следователем и прокурором Епифанцев сам разберется, а вот когда прижали Клюшина, тот раскололся и сообщил, что на него надавил Негода. Этого ты не знаешь.

— Знаю… — Полковник внутренней службы Негода взлетел по служебной лестнице неимоверно быстро. Был замом в обычной колонии, к тому же на периферии. И неожиданно его переводят начальником колонии в город. А примерно через год провожают на пенсию начальника управления исправительных наказаний (УИН), и Негода выдвигается на эту должность. А теперь он не только начальник УИНа, но и заместитель генерала Махинова.

— Вот ведь как иным светит фортуна, — не удержался я.

— Да-а, светит… Об этом мы еще поговорим. Дело сейчас совсем в другом. Гребенкину удалось собрать немалую информацию по преступной деятельности Негоды. Подсадки как к Сагунову — не единичны. Кончались обычно смертью соседа по камере. Кроме того, практикуется расконвоирование заключенных, причем не каких-нибудь там обычных "зеков", а убийц, — и на работу за пределами зоны.

— Постой-постой! Что, расконвоировали рецидивистов?!

— Вот именно. А некоторых еще и досрочно освобождали из колоний. Можешь себе представить, что они творили на воле. Безусловно, делается это не за красивые глазки, а за подношения, которые нашему брату и не снились.

— Так надо же эту сволочь изобличить, сколько можно! Он же всех нас позорит!

— Не торопись, дело не такое простое, как кажется. Владлен Эммануилович Гребенкин, пока мы катались то в Сибирск, то в Москву, сумел собрать на Негоду кое-какие материалы. По ним можно судить, что покровители хотели перевести его в Каменогорск еще раньше. Но тогда не получилось: руководство УВД не поддержало.

— Так кто же они, эти покровители, если не секрет?

— Для тебя не секрет. Это заместитель губернатора области Сливкин Николай Николаевич. Личность весьма колоритная: строится, живет с размахом, причем большим. А еще — брат Негоды, управляющий каменогорским Промстройбанком. Его прозвали "Кремнем", видно, потому, что получить у него ссуду рядовому человеку невозможно. Но то рядовому. А так — он знает, кому и за что выделить ссуду; у Гребенкина есть факты. Затем, как известно, сменилась областная и городская власть… — Терехов, вздохнув, замолчал.

— И что же?

— А то, что теперь провернуть назначение Негоды им удалось.

— Значит, Малахов… — начал я, но Терехов перебил:

— Значит, он тоже ответственен за дела своего зама. Он не препятствовал и взлету Негоды по служебной лестнице, хотя не мог не догадываться, почему того так усиленно тянули в областной центр.

— Но что же тогда не предпринимать со своей стороны никаких мер?

— Вот этого я пока, Денис, сказать не могу… Слушай, давай закругляться. Продолжим, если не возражаешь, вечером, когда никто не будет мешать. Да и к Грузнову запросто опоздать можем…

 

I

Парамошкин с женой Ириной перебрался в Каменогорск с мечтой обустроить жизнь не то что бы шикарно, а хотя бы более или менее прилично. Считал, что у него для этого всего, кроме денег, достаточно. Ну, почему, собственно, он должен жить хуже других или прозябать где-нибудь в деревенском закутке? Как мужик — силен, да и внешне недурен, кроме того, у него золотые руки. Спасибо родителям. А главное — есть огромное желание не влачить полунищенское существование, не считать копейки и не ловяжить в долг. Как все это до чертиков опостылело! Хватит, намыкался, наскитался со своей красавицей супругой.

Перед ним стояли две задачи: найти жилье и устроиться на какую-нибудь неплохую работу. С жильем в Каменогорске повезло: сняли квартиру у одинокой старушки — в частном доме на берегу водохранилища. Квартплата божеская, да и дом почти в самом центре города. Жене место пришлось по душе.

А вот с работой не получалось.

Объехал всех, кого знал и на кого мог рассчитывать. Кое-какие варианты поначалу были, но все же это такая хилота, что всерьез не принималось. Он-то думал, что его, Парамошкина, в Каменогорске ждут не дождутся, что толковые предложения посыпятся со всех сторон. А это просто издевательство — идти работать на учительские полставки! Да как же он будет после этого жене в глаза глядеть! Нет, научительствовался, хватит!

Один влиятельный знакомый предложил поработать в службе охраны коммерческого банка. "Спортсмен, владеешь оружием и всякими там приемами, такие как раз и нужны". По дурости отказался. Не хватало, мол, еще торчать на всеобщем обозрении в пятнистой форме. Потом жалел, но поздно, блатное место уже было занято.

Деньги за проданный гараж между тем таяли. Все чаще считали их с женой и думали, что скоро вообще жить не на что будет. Ругал себя уже и за отказ от учительства — все какая-никакая была бы зарплата. Нет же, хотел журавля в небе ухватить, а синицу, дуралей, упустил.

Ишь, вбил в голову — жить не как все живут. Но ведь так, как хочется, вообще не бывает, или бывает крайне редко. Вспомнил, что в школьные годы мечтал заиметь не где-нибудь, а в Каменогорске квартиру, машину. Много денег и обязательно — красавицу жену. Чтобы все ему завидовали. Почему лезли именно такие мысли, теперь и сам не знает. И как они вообще могли появиться у него — сына сельских учителей, всегда довольствовавшихся тем, что имелось? Логика их жизни была предельно проста. Ведут в школе уроки — и хорошо! Имеют домик с небольшим приусадебным участком — еще как хорошо!! Есть сын Гриша — отлично!!! Все у них хорошо или отлично. Единственное, что пугало и беспокоило, — вдруг Гриша не будет жить с ними. Но пока, слава Богу, жизнь у сына складывалась так, как они того хотели.

После армии Григорий поступил в пединститут, на тот самый факультет, что когда-то окончил отец. В сельскохозяйственный, на агронома, расхотелось. Да простит его председатель колхоза Огнев, что не сдержал своего слова. Оставалось всего несколько месяцев, и он должен был приехать домой. Родители радовались, что сын скоро вернется в отчий дом. Они уже и невесту Грише присмотрели. А там и внуки пойдут…

Но тут-то и начались у Григория жизненные завороты. Не планировал, а пришлось в срочном порядке жениться. Все получилось нежданно и негаданно. Вообще-то на последнем курсе многие студенты женились. Планы у каждого были разные: кто в городе хотел остаться (таких большинство), а кто для жизни на селе подбирал спутника или спутницу жизни. На свадьбе друга, который как раз решил остаться в городе, Григорий познакомился с Ирой. Свадьбу играли в студенческой столовой. Первый день ее не было, а на второй — появилась. Когда она вошла в посудомойку, Гриша, засучив рукава, мыл посуду. Подойдя к нему, девушка спросила:

— Помочь?

Он повернулся и ахнул — такая красота! Раньше где-то видел, скорее всего, на фестивале студенческой песни, и ни разу вот так близко. Ответил не сразу, от волнения язык будто присох. Придя в себя, сказал:

— Вам ли мыть посуду?

— Почему бы и нет, — пококетничала незнакомка. Как ее зовут он узнал позже.

— Вы не для того созданы.

— Да что вы говорите, — удивилась Ира. Вот не знала. — Она явно с ним заигрывала. Ей понравился рослый, сильный, красивый парень. Да еще посуду сам моет.

— Если б вы были моей женой, — расхрабрился Григорий, — то не только посуду не мыли бы, но и… — На какое-то время замялся.

— Так чего бы еще я не делала? — игриво улыбаясь, переспросила Ира.

— Вообще бы не работали бы.

— Даже так? Ха-ха-ха! Об этом мне еще никто из моих обожателей не говорил.

— Много обожателей-то?

— А как вы думаете?

— Думаю, что недостатка нет.

— Но свою судьбу пока так и не встретила, — вздохнула Ира, как показалось Григорию, немножко грустно. — Ладно, давайте, наконец, знакомиться, и уж посуду я домою сама, — сказала она, категорично не принимая никаких возражений.

Григорий с Ирой поженились. Свадьба была скромной. Он даже не известил родителей, что женится. Рассчитывали, что теперь-то их наверняка оставят в городе. Ехать в село ни он, ни она не хотели. Но комиссия по распределению молодых специалистов решила иначе. Пришлось собирать чемоданы в путь-дорогу. Домой Григорий возвращаться не захотел: знал, что отец ради него собирается уйти на пенсию. Лучше преподнести сюрприз с женитьбой родителям не сейчас, а попозже. Потому решили поискать счастья на стороне. И начались обычные мытарства с красивой неработающей женой. Пенять было не на кого, сам так решил. Вкалывал на полторы, на две ставки, подрабатывал. Уж чего только не научился делать своими руками. Жизнь, однако, не улучшилась, и заветная мечта пожить красиво отодвигалась все дальше и дальше.

С годами кое-как осилил купить старенькие "Жигули" первой модели выпуска. Если б не занимался ремонтом машин, то и того не имел бы. Закрутил небольшую "коммерцию" в Полянске — и попался на крючок правоохранительных органов. Исход известен.

Однако Парамошкин давно подметил, что радости и печали всегда чередуются. По крайней мере, так было в его жизни: горе компенсировалось чем-то хорошим, добрым и, наоборот, после этого хорошего начиналась полоса невезения. Тяжело переживал случившееся в Полянске, но вида жене не показывал и держался бодро. Да она и без того чуть что — в слезы. Такой уж видно у красавиц характер. Григорий же характером в отца, а тот, как бы ни было трудно, духом не падал, считал, что радость и горе, как две неразлучные сестрицы, шагают по жизни рядышком. Вот и сын тешил себя надеждой, что лучшие времена скоро настанут.

 

II

Вот уже более года Парамошкин не имел постоянной работы. Если б родители видели, как их Гришенька зарабатывает на хлеб, то, наверное, с ума посходили бы. Не знала об этом и жена. Ей Григорий говорил, что ведет спортивные секции, так что Ирине было и невдомек, что муж вкалывает грузчиком. Работал же Парамошкин один или с напарником, получал прилично, но поиски работы, которая его устроила бы, не прекращал. Посвящал этому два дня в неделю, каждый раз уверяя себя, что уж сегодня-то обязательно все решится. Теперь он был согласен на любую работу, лишь бы прилично платили, — но только, конечно, не грузчика! Проклинал всех и вся, и жене порой тоже доставалось. Каким-то особым чутьем Ирина определяла, когда супруг при деньгах, и забирала их, удивляясь при том, как же хорошо, оказывается, платят за какие-то тренировки. Григорий же, оставаясь с пустыми карманами, вновь отправлялся на заработки.

В то утро встал как всегда рано. Поставил чайник, поздоровался с вышедшей из другой комнаты на кухню хозяйкой. С расспросами она обычно не приставала. И теперь молча села чистить картошку.

Ирина еще понежится. Когда вставал, только сонно мурлыкнула, чтобы сам завтрак приготовил. Ирина поспать любит. Встанет не раньше десяти, позавтракает, что муж приготовил, и станет прихорашиваться. У нее сейчас две заботы: лишь бы видом не оплошать, да муж на хорошую работу устроился бы. Детей у них не будет. Причиной тому — сделанный Ириной аборт. Сглупили по молодости, боялись, что ребенок свяжет по рукам и ногам. Теперь-то близок локоток… Правда, Григорий стал замечать, что отсутствие детей Ирину не слишком огорчает. Он жену старается любить. То, что она соня и утром не накормит, его пока не удручает, привык. Зато вечером одарит такой любовью, что голова идет кругом.

На сегодня решил съездить в университет. Может быть, там повезет. Неделю назад пообещали взять на кафедру физвоспитания.

Машину припарковал напротив длинного пэ-образного здания. Взяв коричневый потертый "дипломат", вышел из машины и стал закрывать дверцу. Рядом тихо приткнулась новенькая светло-синяя иномарка. Из иномарки вышел человек лет тридцати с небольшим в светло-коричневом пиджаке и широких черно-глянцевых брюках. Внешность деловая: короткая прическа, русые волосы и бородка, в руке вместительный черный "дипломат".

Парамошкин прошел мимо, но что-то заставило оглянуться. Приглядевшись внимательней к хозяину иномарки, узнал в нем Игоря Рюмина. Рюмин когда-то ухаживал за Ириной; Григорию же с ним пришлось встретиться только один раз, на собственной свадьбе. Тогда Игорь пришел без приглашения, с большим букетом алых роз. Вручив невесте цветы, он поцеловал ее, а жениху перед уходом шепнул, что завидует. Ирина рассказывала потом, что к ней Игорь всегда приходил с розами, из-за чего девчонки прозвали его "Розарием". Парамошкины уехали по распределению в деревню, а вот Рюмин сумел поступить в целевую аспирантуру университета. Вскоре он успешно защитил кандидатскую диссертацию по истории КПСС; говорили, что как ученый подавал большие надежды. Однако с началом перестройки Рюмин забросил науку и занялся "челночным" бизнесом. В этом деле тоже преуспевал. Теперь Григорий видел это собственными глазами. Какое-то время мужчины с любопытством смотрели друг на друга.

— А вы случайно не Мошкин? — прервал молчание Рюмин. — Зовут Григорием, муж Игины… я не ошибаюсь?

"Вспомнил, — подумал Григорий. — Хотя фамилию сократил почти наполовину. И про любовь свою не забыл". Скартавил, что в нем так не нравилось жене. Ирина рассказывала, что просто слышать не могла, когда Рюмин называл ее "Игусей", "Игочкой", "Игонькой" или "пгекгасным созданием". Да и внешне Григорий смотрелся куда лучше Игоря. С ним было не страшно гулять в позднее время в городском парке. Да, с Григорием судьбу связала Ирина, а не с Игорем, но Парамошкин еще долго припоминал жене их с Рюминым поцелуй на свадьбе. Не мог забыть, как тот прямо-таки впился своими толстыми губами в ее уста.

— Да, верно, я Григорий, муж Ирины. И фамилия будет верна, если к "Мошкину" добавить четыре буквы — "Пара".

Так и подмывало Мошкина ляпнуть — а вы случайно не "Гюмкин"?

Но это не в его правилах. Парамошкин привык из каждого знакомства извлекать для себя выгоду, а тут такая возможность!

— Где живете? Есть дети? Как здоровье супруги? — посыпались вопросы.

"Всем поинтересовался, — подумал Григорий. — А может, и к лучшему? Только отвечать надо по-умному". Сказал, что недавно чуть в тюрьму по доносу не угодил. Сесть не сел, но с работы рассчитали. Теперь вот никак не устроится, да и жена тоже сидит пока без работы. Объяснять не стал, что она вообще ни дня за свою с ним семилетнюю жизнь не работала. Пусть бывший ухажер посожалеет их бедственному положению.

— Да-а, говоря словами классика, дело швах, — посочувствовал Рюмин. — А я думал, что процветаете. Когда-то Ирина вас взахлеб расхваливала. Я сам, честно говоря, вам завидовал, да и сейчас завидую. Естественно, хорошей белой завистью.

— А вы-то как? — спросил Григорий, стараясь переключить разговор "ближе к делу". Преподаете? Слышал, что стали кандидатом наук? От души рады за вас.

Рюмин поморщился:

— Ну, наука нынче не в моде, платят мало. За кафедру держусь лишь ради перспективы, мало ли как жизнь повернет, сейчас всего можно ожидать. Занялся бизнесом — слышал о "челноках"?

— Конечно-конечно. У нас в Полянске кто-то курсировал за границу. Товар — деньги, деньги — товар. Но ведь тяжело, говорят, что есть проблемы, особенно на границе.

— А у кого нет проблем? Разве что у тех, кто вообще не работает. Вы, кажется, когда-то были неплохим спортсменом? Ирина, помню, не раз восторгалась вашими успехами.

— Да, было… Вообще-то спорт я не бросил. Тренирую иногда, обучаю восточным единоборствам. — Парамошкин отвечал, а сам думал, почему Рюмин поинтересовался его спортивными делами? Показалось, что впереди замаячило, хотя и может вот-вот исчезнуть в сплошном тумане жизненного невезения именно то, что так долго искал. Ответами старался угодить Рюмину: а чем черт не шутит, вдруг да поможет. Теперь ведь все перевернулось с ног на голову и не знаешь, где и от кого сможешь получить поддержку.

— Как с деньгами? Есть первоначальный капитал?

Парамошкин хитрить не стал. Ответил как на духу — осталось всего ничего. Добавил, что снимают с Ирой квартиру, перебиваются с хлеба на воду. Сам на погрузке-загрузке вкалывал, помогали родители, да и из Полянска приехали не с пустыми руками. Уж кого-кого, а Ирину на хлеб с водой не посадишь. Она к постной пище не привыкла.

Рядом остановилась точно такая же, как у Рюмина. Иномарка. Из нее вышел длинный как жердь мужчина в светлом плаще. Он был худой, узкоплечий, с очками на остром носу, ну прямо взрослый Буратино. Обращаясь к Рюмину, очкарик сказал:

— Я тебя, Игорь, искал. Спасибо, машину увидел, а то проскочил бы. Так что, поездка не отменяется?

— Нет, все как решили, на двадцать пятое.

— Тогда — чао. Сегодня же начну у мэра пробивать отпуск. Если что, созвонимся.

Как только "Буратино" отъехал, Рюмин важно пояснил, что это глава администрации района, Григорий Анатольевич Шлыков. Мужик что надо. Бросив взгляд на часы, вернулся к прерванному разговору:

— Значит, с деньгами туговато, но кое-что наскребете и можно еще подзанять?

— К чему клоните?

Григорий не сразу понял смысл сказанного, помешала картавость Игоря. Но тот пояснил:

— Двадцать пятого едем в Варшаву. Слышал, что Шлыкову ответил? В группе "челноков" я за старшего. Могу взять с собой. — Вновь посмотрев на часы, заторопился: — Для растолкования, — сказал, пожимая руку, — у меня, к сожалению, времени нет. Детали можно обсудить у меня, часов в восемь вечера. Возьмите координаты. — Покопавшись в дипломате, Игорь подал визитку, напутствуя посоветоваться с Ириной и обязательно передать ей поклон. — До отъезда — целых десять дней, можно хорошо подготовиться. Ну, воодушевил? — Да, вот еще что. Могу помочь в получении загранпаспорта и закупке некоторых товаров, а это уже кое-что.

Вместе вошли в просторный, но какой-то неухоженный вестибюль университета и распрощались. Парамошкин на всякий случай заглянул к проректору насчет работы. Тот ничем не обрадовал.

— Жди, — сказал устало. — Сам знаешь, в каком котле варимся.

"Вот так везде — не отказывают, но и не решают," — вздохнул Парамошкин.

Ехал и думал, как же Ирине обо всем потолковее рассказать? О челночничестве он раньше даже и не помышлял. И с чего это Рюмин решил помочь? А если прокатает последние деньги, что тогда? Хотя что он, собственно, теряет? Рюмин закупить товар поможет, а продать его всегда и везде можно, было бы что продавать. И потом, уж если Рюмин сумел обогатиться, если такие тузы, как Шлыков, занялись бизнесом, значит здесь прямая выгода.

 

III

Вернувшись домой, Григорий застал жену у гардероба. Она уже позавтракала, сделала обычный макияж. Подумал, что если подбирает наряд, то собралась или навестить кого-то из бывших подружек, или сделать променаж по магазинам. Ясно, что сидеть дома одной скучно. Увидев мужа, Ирина радостно воскликнула:

— Как кстати ты приехал!

— Куда-то ты собралась? — спросил Григорий.

— Да так, купить кое-что из еды. — Подвезешь?

— О чем разговор, не пешком же в город тащиться.

Подойдя к мужу, Ирина обняла его. Поцеловав, спросила:

— Чем порадуешь, милый? Вижу по глазам, что обрадуешь свою женушку. Быстрей рассказывай, сгораю от нетерпения.

Вот такая она у него, ласковая "кошечка", все заметит по глазам и всегда вовремя приласкает. После ее ласки усталость и волнения как рукой снимает. Ирина это знает. Частенько тут же воспользуется его слабостью: то деньжат попросит что-нибудь купить, то еще чем-то озадачит. И ведь не откажешь. Интересно, как воспримет известие о встрече с Рюминым и, особенно, его предложение поехать с "челночниками" в Польшу. Тянуть не стал и вроде бы шутя, не слишком акцентируя, сказал:

— Знаешь, кого я только что в городе повстречал?

Ирина на мгновение задумалась, сдвинула к носу крылышки темных бровей и, надув пухленькие, слегка подкрашенные губки, спросила:

— Кого-нибудь из девчонок?

— А вот и нет.

— Из моих бывших поклонников?

— Уже теплее, можно сказать, почти горячо. А кого конкретно?

— Федю Даниленко?

— Это еще кто? В первый раз слышу.

— А-а, приставал когда-то, на историческом учился. Наглый такой, сразу целоваться полез. Отшила. Плакался потом, письма писал.

"Не вспомнила, — подумал Григорий довольно. — Значит, Рюмина в душе не держит". Он ревновал жену и не хотел, чтобы она сразу вспомнила Игоря. Да и потом, когда сам сказал, что видел Рюмина, восприняла буднично. Со стороны это выглядело так: ну подумаешь, чем удивил! — "Ах, тот самый Розарий". И артистически, с ударением произнесла: "Гадость моя", — и весело рассмеялась.

— Да-да, тот, что на свадьбе целовал тебя, помнишь?

— Ты мне, милый, об этом все уши прожужжал. Будто я этого хотела или просила его. Ну, поцеловал, и что с того?

— Ладно, не заводись. К слову пришлось. Знаешь, что он мне предложил?

— Откуда же я могу знать.

— Поехать в Варшаву и торгануть. Обещает оформить загранпаспорт, помочь подкупить нужного товара. — Помолчав, вздохнул. — Были бы деньги. Кстати, о тебе расспрашивал, привет, вернее, поклон передал.

— Спасибо, спасибо, — ответила Ирина, и ее щеки покрылись легким румянцем.

"Как же она все-таки хороша, — подумал Парамошкин. — В такую нельзя было не влюбиться". Спросил:

— Как считаешь, ехать или нет?

— Почему бы и не поехать, тут, по-моему, и голову ломать нечего. Ясно, что ехать. Кто ни ездил, все остались довольны. Поездки себя оправдывают. Да и сколько можно искать работу, ей-Богу, с ума можно сойти. Уж лучше так.

Тут же размечталась на предмет, что тогда у них лишние деньги появятся и можно будет хорошо приодеться. В Каменогорске одеваются не то что в Полянске.

"Ну, завела старую песню на новый лад", — подумал Парамошкин.

— Постой-постой, ты не особенно спеши приодеваться, — сказал он. — Прежде надо смотаться туда-сюда, а тогда уж и соображать, что к чему. А для того, чтобы поехать, нужны деньги. Где они у нас?

— Я, Гришенька, пошутила, а ты даже помечтать не даешь. Ты же у меня самый умный, самый сильный и самый любимый. Небось давно все решил. Верю, дорогой, что у тебя отлично получится! — обняв, поцеловала, и сомнений будто не было. Умеет же вот так подзарядить мужа.

Достав из "дипломата" визитку, протянул Ирине.

— Что это?

— Смотри, тут координаты Рюмина. Вечером приглашает обговорить детали "операции". Может, вместе поедем? — сказал это неспроста. Решил еще раз проверить свои сомнения: помнит-не помнит, любит-не любит. Хотя и был на все сто процентов уверен, что Ирина любит только его и никого другого. Об этом и думать было смешно. Однако вот спросил — и то заволновался, запереживал, вдруг да согласится? Он как раз этого и не хотел.

Когда Ирина категорически отказалась, с души отлегло. Григорий рассмеялся и, довольный, поцеловал ее. Тут же предложил немедленно ехать за покупками в магазин. Чего только муж не сделает для любящей его жены.

 

IV

Парамошкин был точен. Ровно в восемь вечера он нажал пальцем на кнопку дверного звонка. Раздался приятный музыкальный мотивчик. Дверь Рюмин открыл не сразу, переспросил, послушал голос и посмотрел в глазок кто это. Защелкали замки. "Много замков, побаивается", — мелькнула у Григория мысль. Хозяин извинился, что дома кавардак: мать уехала к больной тетке, а ему не до уборки. Он был в спортивном костюме и теплых тапках. Пригласив в комнату, показал на кресло и тут же спросил, что лучше подать — чай или кофе? Григорий отказался.

— Тогда можно на выбор: винца, водочки или коньячку?

— Так я же на машине, — ответил Григорий, осматривая жилье бывшего Ирининого ухажера. И в самом деле порядка никакого. Не квартира, а склад — все в ящиках, сумках, мешках. Это ж на сколько поездок заготовлено товара? Игорь прошел в другую комнату и скоро вышел оттуда с ручкой и несколькими листами чистой бумаги. Усевшись рядом в кресло, спросил:

— А что без Ирины? Посидели бы.

— К сожалению, приболела.

— Ну, тут уж никуда не денешься. Намотаешься, голова кругом идет. Жаль, конечно, да ладно, время для встреч, надеюсь, у нас с вами будет. Перейдем к делу.

"Это на что ж намекает? — подумал Григорий. — На какие такие встречи? Уж не Ирина ли покоя ему не дает? Посмотрим, посмотрим, а то ведь на все сто восемьдесят градусов развернусь — и будь здоров!.."

— Пишите, — услышал голос Рюмина. — Я буду вам называть наиболее ходовые товары в Польше и их цены. Кое-чем помогу. Но полностью рассчитывать на меня было бы смешно. Могу сказать заранее, что продам несколько комплектов постельного белья, есть еще небольшой запас белья женского и мужского, чулки, колготки и кое-что по мелочи. Так вот: запишите, на чем, на мой взгляд, можно сделать в Польше бизнес.

Парамошкин взял ручку и стал записывать. Перечень товаров получился довольно длинный.

— Но где же все это достать? — спросил вслух скорее сам себя. — На прилавках пусто.

— Как это где? — ответил Рюмин вопросом на вопрос. — На базах, конечно, в магазинах. Товар пока имеется. Но его сейчас хватают, растаскивают оптом и в розницу. Скоро ничего не останется. Надо успеть, а для этого выйти на начальство тех же баз, магазинов, через кого угодно, но выйти. — Еще раз внимательно поглядев на Григория, повторил: — Да-да, выйти! За взятки, за подношения, как угодно, но закупить и подготовиться к поездке. Не успеете — кто-то другой опередит. Сейчас время — деньги, большие деньги. Надо успеть и не опоздать.

Парамошкин задумался. Просмотрев еще раз список и цены в злотых на каждый вид товара, покачал головой. То, что предлагал продать Рюмин, особой выгоды не даст. Так, мелочевка, больше места займет, но и отказываться нельзя, иначе можно испортить отношения.

— Чего головой крутите? — спросил Рюмин.

— Дорого все, нужны большие деньги. — Стал было называть цены, но Рюмин его перебил:

— Не надо, я лучше вас знаю, что сколько стоит. Сам покупал и "командирские" часы, и фотоаппараты, и электродрели, и утюги, и миксеры. Но прошу учесть, что там любая проданная вещь себя трижды окупит. Вот и морокуйте.

— Говорят, что водка в хорошей цене?

— Да, коньяк, водка, сигареты, особенно такие как "Мальборо". Но опять же проблема с перевозом — все строго ограничено.

Если найдут лишки в Бресте — заставят сдать в приемный пункт или продать до отправки поезда. Обычно сдают, а возвращаясь обратно, забирают. Так что приходится рисковать и прятать бутылки, икру между простынями, в общем, где-нибудь в тряпках. То же самое с сигаретами. Но вначале их нужно заиметь, не так ли? Как получше спрятать — подумаем.

— А что с загранпаспортом? Не опоздаем?

— Переговорю со знакомым в ОВИРе, а послезавтра созвонимся. Время для оформления еще есть.

— Кому-то надо заплатить?

— Потом скажу. Но послезавтра с утра позвони, возможно, вместе поедем в ОВИР. Надо заранее сфотографироваться и иметь при себе паспорт.

— Что-то еще приготовить?

— В ОВИР?

— Нет, для поездки.

— Да, конечно. Прежде всего, несколько больших сумок. Их можно купить, а можно и самим сшить. Поговори с Ириной. Все зависит от того, сколько товара везти, а налегке мотаться нечего.

— А что, и обратно придется чего-то везти? — не понял Парамошкин.

— Почему бы и нет? Скажем, закупим и привезем на продажу японских магнитол. Их тут с руками будут рвать. Но об этом посоветуемся перед отъездом.

"Идея с магнитолами неплоха. Было бы что везти, — подумал Григорий, — для него это не проблема. А сумки Ирина какие угодно сошьет". Вслух же сказал:

— Может, задобрить в Бресте того же контролера, или как он теперь называется? Таможенник что ли?

Рюмин хмыкнул:

— Это уже не раз обкатано. Есть такса, мы собираем доллары и вручаем через проводника. Ему тоже перепадает. Важно, кто придет с проверкой. Есть такие твердолобые, что не подступишься.

— Ясно как божий день, — сказал Григорий. Хотя, если честно, до полной ясности было ой как далеко. В голове крутились разные мысли: где достать товар, который был бы там в цене? Во сколько обойдется паспорт? Может быть, продать машину? А вдруг поездка все-таки сорвется? Пока хоть старая, но машина есть. Так ведь без риска никак нельзя, все рискуют. Тот же Рюмин катается на иномарке, и квартиру в центре города сумел купить. И это лишь начало. Подумал: а почему он, собственно, за него ухватился? Нет, чего-то не договаривает, а ведь наверняка все рассчитано, просчитано… Вот тебе и кандидат наук.

Рюмин заметил, что Григорий стал плохо слушать.

— Может, все-таки кофейку? — вновь предложил он. На этот раз Парамошкин не отказался. Кофе пили маленькими глотками. Разговор шел обо всем и ни о чем. Григорий слушал болтовню хозяина, но чувствовал, что Рюмин что-то другое хочет сказать — да пока не решается.

Когда засобирался домой, Рюмин, отбросив всякие формальности, дал понять, что его труды надо хотя бы частично компенсировать. Начал, загибая пальцы, перечислять свои услуги…

— Зачем все это, — перебил Григорий. — Скажите, что от меня требуется — мы же с вами люди цивилизованные. Вы мне помогаете, я вам. Не вижу проблем.

— Да-да, абсолютно правильно. А то я все миндальничаю, а на эти вещи надо смотреть проще. Вопрос-то в принципе плевый — довезти оттуда в Каменогорск тройку моих магнитол. Я куплю — вы доставите, вот и вся проблема. Не думаю, чтобы вас это обременило.

"Умеет же клянчить, — подумал Григорий. — Ишь как глазки строит".

— Согласен, — ответил не задумываясь.

— Вот и отлично! — Рюмин начал собирать со стола чашки. — Я вижу, — сказал не глядя, — что домой торопитесь? Мне тоже кое-куда надо подскочить.

Встал, протянул руку:

— Значит, как договорились — жду звонка послезавтра утром.

Парамошкин спускался лифтом и думал, что Рюмин так обрадовался за свои магнитолы, что даже Ирине привет забыл передать.

 

V

Нет, оказывается, далеко не просто подготовиться к поездке за кордон, ой как не просто. Попробуй — отоварься, загрузи сумки. Чем? За что? А без товара там делать нечего — это дураку понятно. Поехать в Польшу — не прогуляться с Набережной до центра Каменогорска. Парамошкин понимал, что рассчитывать придется на себя да на Ирину, на свою изворотливость, на те небольшие связи, что у них были. Время неумолимо подталкивало, всего-то оставалось чуть больше недели. "Эх, — думал Григорий не раз, — были б деньги или в родстве "лохматая рука". Но денег кот наплакал, "а лохматой руки" днем с огнем не сыщешь. Придется ехать к родителям и потрясти их. По-другому не получалось.

Свое обещание насчет загранпаспорта Рюмин сдержал: Григорий принес паспорт домой, показал Ирине.

— Ну вот, — сказала она, разглядывая его, — теперь отступать некуда.

— А я отступать и не собираюсь, — буркнул Григорий. Он понимал, что виза получена, а это уже кое-что значит. Начался отсчет дней и часов. Рюмин продал обещанное белье, но этого так мало, что даже смешно всерьез воспринимать. На эти тряпки капитала не заимеешь. Григорий набрался наглости и обратился с просьбой о помощи к Шлыкову. У главы администрации района, думал он, возможностей побольше, чем у Рюмина. И в самом деле тот оказался несколько щедрее Рюмина: помог приобрести несколько миксеров, электродрель и даже фотоаппарат. Спасибо и на том. Парамошкину ясней ясного, что Рюмин и Шлыков могли бы помочь больше, но не хотят. Да и с какой собственно стати? Он что, им родственник или брат? Хорошо, что с собой берут, а уж с товаром барахтайся сам как можешь. И он барахтался, волчком крутился. Объездил друзей и озадачил их, постоянно заглядывал в магазины, надеясь там что-нибудь купить по счастливому случаю. Подключил к этому Ирину, которая проявила себя молодцом. Через удачно выскочивших замуж подружек Ирина находила людей, что могли хоть чем-то помочь. Парамошкину оставалось потом куда-то съездить, представиться и привезти покупку. Но это был тоже не выход.

И как-то вечером, после долгих обсуждений, Ирина вдруг радостно вспомнила:

— А ведь у меня, милый, кажется появился неплохой вариант. Помнишь, мы посылали приглашение на свадьбу моей тетушке Алевтине Михайловне?

— Помню, и что с того?

— Так ведь она работала главбухом на чулочно-носочной фабрике. Понимаешь — главбухом!!! Как же это я забыла! Она еще мне ко дню рождения то колготки, то чулки присылала. Сейчас-то на пенсии, но возможно, поможет? Сегодня же напишу письмо.

— Привет, вспомни сколько деньков до отъезда осталось.

— Тогда дам телеграмму или позвоню… Ой, а я даже не знаю, есть ли у нее телефон или нет.

— Тоже мне племянница, даже тетушкиного телефона не знает, — укорил жену Григорий. — Таких родственников забывать нельзя, тем более, в нынешнее время.

— Ты всегда меня, милый, критикуешь, — стала оправдываться Ирина. — Да, виновата, давно не писала и забыла. Как-то не подумала, но ведь нам с тобой было не до этого. Возможно, и фабрика не работает, но… Но что-то надо делать! — воскликнула совсем расстроенно. — Кончик носа у нее покраснел, глаза заблестели, вот-вот расплачется. Этого только не хватало.

Григорий обнял жену, приласкал.

— Знаешь, — сказал, как только Ирина успокоилась, — а не лучше ли к тетушке поехать? Сколько там езды?

— Около суток.

— Ну вот, сутки туда, сутки обратно и пару суток там — вполне можно управиться. Денег, правда, маловато, но скажи, что продадим машину и сразу же вышлем. А товара бери побольше, я встречу. — Может быть, не раз еще придется за границу мотаться — пригодится. Рюмин говорил, что наши чулки-носки у поляков в цене. Тем более легкие, надрываться не придется. Это не скобы и гвозди тащить на себе.

— Ох, так не хочется одной к ней ехать, — вновь приуныла Ирина. — Может, вместе, а? Заодно и познакомитесь. Ты ей понравишься. Поедем, Гриша, вместе?

— Исключено. Рюмин сказал, чтобы я никуда не отлучался. Вдруг что изменится. Вместе как-нибудь потом съездим. Так и скажи ей.

…Вовремя Ирина вспомнила про свою тетушку-главбуха. Все обошлось как нельзя лучше. Та, хоть и не работала, но связь с фабрикой не потеряла и помогла закупить товар по фабричной цене. Причем за свои деньги, в долг. Уж как там Ирина сумела поплакаться и расположить к себе Алевтину Михайловну, только им двоим известно, но дело было сделано. Кроме того, тетушка посоветовала Ирине от ее имени обратиться в Каменогорске по своим бывшим связям. Так Парамошкины вышли на директора торгово-закупочной базы, обслуживающей галантерейные магазины. Кстати, база была расположена в районе, где главой администрации работал Шлыков. А через директора базы Григорий вскоре вышел и на директоров этих нескольких галантерейных магазинов.

Наконец-то Парамошкины вздохнули свободнее, повеселели, вечерние обсуждения предстоящей поездки теперь не были такими мрачными, как раньше. Григорий нахваливал Ирину, видел как ей это нравится; она его тоже подхваливала, и им было хорошо.

Что ж, товар закуплен. Теперь рассчитаться с долгами, в первую очередь с тетушкой. Машину продали в два дня удачно. Повезло с покупателем — тот взял не торгуясь. Сумки Ирина сшила сама. Они получились довольно громоздкие, но это даже к лучшему — больше можно увезти. В предпоследний вечер старательно укладывали в них все, что закупили. Вещи подороже прятали между комплектами белья. Икру, коньяк, водку, сигареты Ирина запрятывала так, что не сразу и найдешь. Фантазии у нее хватало.

Провожать Григория на вокзал Ирина не пошла. Взгрустнула. Ей это так шло, что просто бальзам на душу мужа. Прижавшись к широкой груди Григория, трогательно прошептала: "Приезжай побыстрей, милый. Жду…" Так не хотелось с ней расставаться, так ее будет не хватать.

— Дай, Боже, найти свое место в жизни! Помоги, Боже, чтобы все удалось. Сделай так, Боже, чтобы жизнь с Ириной стала еще счастливей и радостней! — все это Григорий прошептал как молитву, поцеловал прослезившуюся Ирину, не забыл попрощаться с хозяйкой и с огромными сумками вышел из дома.

С этого дня у него начиналась новая жизнь.

 

VI

Размеренным, неторопливым шагом от Набережной до вокзала идти минут тридцать, не больше. Григорий явился в назначенное место, как и договорились, ровно за час до отправления поезда. Поставив сумки недалеко от входа на перрон, огляделся. Обычная суета: кто-то приехал, другие, как и он, уезжают. Но почему напарники не спешат? С Рюминым и Шлыковым-то он знаком, а Скоркина в глаза не видел. Знал, что зовут Вениамином, что ему под тридцать и работает инженером в НИИ. Да, папаша еще у него директор крупного завода. Перед отъездом Григорий с женой не раз обговаривали, как лучше втереться в доверие к Рюмину и его братве, чтобы стать своим человеком. Решили, что лучше всего хорошо угостить, затраты потом окупятся.

На "Волге" подкатил долговязый Шлыков. Водитель стал разгружать и подтаскивать чемоданы поближе к сумкам Парамошкина, а Шлыков с коричневой папкой в руках (будто на совещание собрался). Поздоровавшись, стал рядом. Он был в светлом плаще, в коричневых остроносых ботинках.

— Не слишком ли легко? — спросил Парамошкин.

— Да нет, плащ на подстежке, под ним свитер и теплое белье. Не думаю, что будет похолодание. — Помолчав, добавил:

— Сами-то тоже, смотрю, почти по-летнему.

— Это видимость. Под курткой, как и у вас, теплые вещи. Кроме того, я же в прошлом спортсмен.

— Ах да, этого я как раз и не учел, — рассмеялся Шлыков. Разговор завязался сам собой. — Знаете, — сказал Шлыков, вот ехал я и думал, что Рюмин опоздает, во всяком случае приедет после нас. Как видите, не ошибся. Ну откуда у него такие замашки?

Только проговорили, как подъехали Рюмин со Скоркиным. Последний невысокого роста, но крепкий, одет в голубую с множеством карманов и застежек пуховую куртку, на голове черная шерстяная шапочка.

— Веня, — и достал сигареты.

Рюмин же здоровался шумно, радостно, будто встречался с самыми близкими людьми: обнимал, похлопывал по плечу и чуть не лез целоваться. Это Парамошкину не понравилось. Рюмин, как и Шлыков, оглядел Григория снизу доверху и тоже заметил, что тот оделся легко. Парамошкину пришлось выпятить грудь и расправить плечи, на что Рюмин тут же отреагировал:

— Да-да, спортсмен, понимаю. Вопросов больше нет, — и посмотрел на сумки и чемоданы. — Так-так — эти полосатые сумари, — Рюмин хитро поглядел на Парамошкина, — бьюсь об заклад, что ваши. Полагаю, не мякиной набиты. Точно? Раз так, то не зря время тратили.

— От вас ничего не скроешь. Все-то видите и подмечаете, — отшутился Парамошкин.

— А как самочувствие, настроение? Радостное, тревожное или поганое?

"Вот прилип, — подумал Парамошкин. — До сих пор присматривается. Изучает? Нет, не с распростертой душой "челноки" в свою компанию принимают, такая, видно, у них психология". Но ему, собственно, таиться нечего. Доволен. С женой помотались не зря. Теперь главное — довезти груз и поудачнее его продать.

— Все нормально, еду как на праздник!

— Даже так? — удивился Рюмин. — Вот это похвально. Сам признаюсь, в первый раз здорово волновался. Ну а по проторенной дороге куда легче, правда?

— Зато у первопроходцев больше славы и почета. Факт неоспоримый.

— Это философия, хотя частично я с ней и согласен. Однако не будем углубляться. — Повернулся к Шлыкову? — Это не твой водитель в машине дремлет?

— Мой, а что? — ответил Шлыков и стал протирать очки.

— Пусть за пивком в киоск смотается. Что-то после селедки пить захотелось.

— Да, совсем неплохо по паре бутылочек пропустить, — поддержал его Скоркин и полез в карман за деньгами.

— А может, с часок потерпим? — предложил Парамошкин. — Как только отчалим, обещаю и пивко и кое-что покрепче.

— Раз так, то никаких проблем, — за всех ответил Рюмин.

"Вот же неугомонный, — подумал Парамошкин. — Сколько в нем энергии! До всего есть дело, всюду сует свой нос. Шлыкову и Скоркину до фени, какие у кого сумки, что в тех сумках, а этому обязательно надо знать. Ишь, "не мякиной набиты?!"

Наконец объявили посадку. Григорий будто играючись рассовал сумки вверх-вниз, на что все обратили внимание, а Рюмин похвалил:

— Ну и силушка у тебя, братец!

Какое-то время молча постояли у окна. Вскоре позади остался шумный, светлый перрон, прощальная суета. И вот уже за окном темень. Она чередуется с мельканием придорожных и городских огней. Небо почти сплошь покрыто облаками, лишь изредка появляются голубые просветы с мерцающими далеко-далеко звездами и тут же исчезают в облачной мгле.

— Ну что, двинемся в купе? — предложил Скоркин. — А то что-то ноги замерзли.

Парамошкин вошел первым. Понимал, что ему весь вечер придется быть своего рода мишенью, что именно к нему будет приковано общее внимание. Остальные-то давно знакомы, а вот что он за фрукт — будут выяснять. Что ж, он готов и к этому.

Войдя в купе, Парамошкин достал из-под нижнего сиденья сумку с припасами. Знал, что Ирина постаралась. Скоркин тоже захотел что-то достать из висевшей над головой сетки, но Парамошкин жестом руки остановил его:

— Я же предупредил, что угощаю. — Все у него было продумано. Небезосновательно полагал, что перед дорогой каждый дома плотно поел, да и напиваться на ночь не резон — поезд прибывает в Москву рано утром, а там, по словам Рюмина, еще предстояло решить кучу вопросов. Парамошкин по характеру не был скрягой, но сорить зря деньгами не любил. В этот же раз решил, что называется, взять быка за рога. Небольшой столик вскоре был заставлен бутылками и деликатесами: копченая колбаса, копченая курица, окорок, поллитровая банка красной икры. Это сразу ж вызвало всеобщий восторг.

— Икру друг-спортсмен, когда-то вместе выступали, привез из Астрахани, — по ходу дела пояснил он. — Вот она сегодня как нельзя кстати.

Не отказывался от помощи: кто резал помидоры, огурцы, кто готовил бутерброды с икрой и окороком. Перед тем как открыть бутылку с настойкой, предупредил, что ее приготовила жена и просила дать оценку ее стараниям.

— Ничего себе угощение, — похвалил Шлыков.

— Да уж, — поддержал Скоркин.

— Это все жена, я тут ни при чем, — пожал плечами Парамошкин. Заметил, что Рюмин бросил на него быстрый взгляд, но ничего не сказал.

Аппетит разыгрался до предела. Уже раздавались недовольные реплики: хватит тянуть волынку, пора начинать. Что ж, господа хорошие, можно и начинать.

 

VII

Произошла маленькая заминка. Это когда нарезали, открыли и налили. Кто-то же должен речь толкнуть? Как без этого? Взяв стакан, Рюмин спросил:

— Кому слово?

— Говори, говори, "командор"! — загалдели разом как о само собой разумеющемся.

— Что ж, тогда предлагаю выпить за Гришу номер два. Его имя совсем недавно знали, почитали, ценили. Уверен, у нас он обретет второе дыхание. Добавлю: нам с ним, если откровенно, крепко повезло. Теперь будем чувствовать себя спокойней, ибо рядом человек, способный оградить нас от возможных казусов, которые, к сожалению, иногда в дороге случаются. За тебя, Григорий, за твою удачу.

Упрашивать никого не надо было, слова "командора" все поддержали восторженно. Парамошкин такой похвалы не ожидал, надо же — закатил целую речь. Было не по себе, но, как ни говори, приятно.

Потом пили за общую удачу, за предстоящие поездки… Тост за "командора" пошел на ура. Парамошкин старался: то колбаски подрежет, то воды нальет, то бутерброд с икрой кому-то ненавязчиво подсунет. Слава Богу, что еды и пития хватало. А сам все о чем говорилось слушал да на ус мотал. В купе стало теплее и уютнее. Шлыков со Скоркиным были уже на хорошем взводе. Спать никто не хотел, да и какой тут сон, если чертовски истосковались по свойской компании, по сокровенным разговорам, которым никто не мешает. Шлыков пытался что-то напеть, но его не поддержали.

Парамошкин в меру угождал Шлыкову, обнимался со Скоркиным, клялся в верности Рюмину. Понимал, что тот хитер, умеет влиять на напарников. "Нет, не настолько прост, как казался поначалу со своей елейно-приторной улыбочкой", — думал он.

Хлопнув вдруг себя ладонью по лбу, Рюмин с артистичной картавинкой, воскликнул:

— Друзья мои, я должен вас сейчас так ошарашить!.. Даже представить себе не можете, о чем пойдет речь!

Все замолкли, стараясь угадать, чем же он решил их "ошарашить". А Рюмин явно не торопился, молчал, набивал цену. С этакой хитроватой ухмылкой то и дело посматривал на Скоркина, будто между ними существовал некий тайный сговор. Но какой? Скоркин даже глаза вниз опустил. Скромняга.

— Ну говори, "командор", говори, не тяни, — зашумели, перебивая друг друга. Даже о застолье на какое-то время позабыли.

— Достало? — радовался Рюмин. — То-то, а вот как секрет узнаете, — еще не то будет.

"Ну и тянучку устроил, — подумал Парамошкин. — Может, дело выеденного яйца не стоит, а столько масла в огонь подлил".

— Все, — приложил руку к груди Рюмин, — больше на психику не давлю. Слушайте и радуйтесь. Так вот, друзья мои… — Не говорил, а чеканил, словно преподносил каждое слово, вначале тихо, потом громче, громче…

— Батя Вениамина, нашего верного друга и товарища, стойко переносящего тяготы "челночной жизни", в ближайшем обозримом будущем может занять пост (тут Рюмин прервался и поднял вверх палец)… Да, пост, — повторил он, — губернатора области.

Если бы речь шла об отце Парамошкина или Шлыкова, то младший Скоркин несомненно отреагировал криком "ура", или еще как-то в этом же духе, но о своем отце он промолчал, а Парамошкин со Шлыковым восприняли новость сдержанно, без всяких "ура" и рукоплесканий. Это нисколько не повлияло на азарт Рюмина. Он продолжал:

— Нынешний-то губернатор, как известно, крепко наколбасил, и его дни, можно сказать, сочтены. Веня сказал мне по секрету, я вам тоже по секрету, что с отцом недавно беседовали в соответствующих властных структурах. Как сами понимаете, бить в барабаны пока рано, но хоть на минуту давайте представим, что тогда за фурор будет. А теперь представим, что лично нас ожидает? Соображаете, господа "челноки"?

Все сидели будто враз языки проглотили. Потом радостно завздыхали, зачесали макушки, загалдели, и ничего, кроме шумных восклицаний, не разобрать. "Ну и хитер, бестия, прямо артист да и только, — подумал Парамошкин. — Так подыгрывает, так стелится перед сынком будущего губернатора! Знает с кем дружбу водить".

— Вообще-то, — сказал раскрасневшийся от водки и тепла Шлыков, — разговоры в наших кругах ходили и ходят. Лично слышал. Но если откровенно, не поверил. Зачем директору завода одевать себе на шею этот хомут? Ну скажите, зачем? В жизни столько неразберихи, что сам черт в этой власти ногу сломит. Ты-то, Вень, давно об этом узнал? — Но младший Скоркин соизволил молчать. Его пьяненькое лицо и помутневшие глазки будто говорили: а вот и не скажу, покумекайте сами.

— Так их, наверно, кандидатов-то, на эту должность не один и не два, — выручил Шлыкова Парамошкин.

— Ясно, что не один, — кивнул Шлыков. Он хоть и подпил, но быстро сообразил, что к чему, и решил на всякий случай подстраховаться. — А вот как мне с моей колокольни кажется, — повысил голос, — достойнее отца Вени никого нет. — Помолчав, продолжил в той же категоричной форме: — Это уж точно, что нет. Скоркин старший — фигура, профессионал, не то, что интеллигенты вшивые… — Поняв, что ерунду сморозил, бросил очкастый взгляд в сторону Рюмина: — К тебе это не относится! — Потом стал городить городушку дальше.

Парамошкин был даже рад, что разговор переключился на губернаторство и всех отвлек от застолья. Он уже заволновался, что его запасов на полчаса не хватит. Но основное дело сделано — себя показал, всем понравилось, чего еще желать? Пусть теперь выговорятся. А Рюмин-то каков! Вот ведь как обыграл с отцом Скоркина! Однако по лицу видно, что не до конца выговорился, есть еще что-то за пазухой. И точно, долго ждать не заставил. Выждав удобный момент, когда все умолкли, тот сказал:

— Тысячу раз согласен с тем, что выбор кандидатов на губернаторский пост не то что бы не богат, а его вовсе нет. Посему пожелаем удачи отцу нашего друга и затвердим это по единой. — Парамошкин быстро добавил в стаканы, и так же быстро все выпили. Прожевав кусок колбасы, Рюмин вдруг негромко запел:

Но его тоже никто не поддержал, почему-то в этот раз не пелось. Да и сам он, видно, не был настроен на песни, потому как прервавшись, задумчиво сказал:

— Если у меня в перспективе будет какое-то дело, а оно будет, в этом уверен, то хотел бы назвать его "Надеждой". Мне нравится это слово. Сколько в нем таинственно-манящего, я бы сказал — волнительного. Давайте выпьем за нашу общую "Надежду".

Выпили. Парамошкин, посмотрев на остатки спиртного, покачал головой, его почти не осталось. Заметив это, Рюмин успокоил: не переживай, закругляемся, а то и в самом деле завтра… — глянув на часы, поправился, — не завтра, а уже сегодня, не поднимемся. Спросил у Шлыкова:

— Так когда у нас выборы мэра города?

— К чему клонишь? — насторожился тот.

— Отвечай, если спрашивают.

— Ну, по срокам — следующей осенью.

— Правильно, в сентябре. Теперь ответь мне, Григорий Анатольевич, сколько лет как вол пашешь в должности главы администрации района?

— Четвертый, и что?

— Так вот, братцы-кролики, послушайте, что я вам еще скажу… Веня. Протри глаза и не спи, ты тоже, Шлыков, не клони голову. Именно тебя это в первую очередь, черт очкастый, касается. Ну-ка возьмите в пример Парамошкина: глаза блестят, свежий как огурчик. — Все наконец-то навострили уши. — Так вот, слушайте мою пока что нигде не зарегистрированную идею. Продаю бесплатно. — Рюмин на какое-то время приумолк, оглядел всех снисходительным взглядом и тут же гвозданул:

— Нам надо избрать Шлыкова мэром Каменогорска. Задача сложная, но для нас необходимая и вполне реальная. Скажете, что неправ? — Молчание. — Вот то-то! — Опять молчание, лишь на стыках рельсов слышен стук колес.

Первым опомнился Шлыков:

— Ты что, всерьез?

— В таких делах не шучу. А что, сам ни разу об этом не задумывался?

— Даже мысли не допускал.

— Вот и плохо, что не допускал. — Считаешь, рановато? Или, по-честному, как на духу — боишься? — Шлыков пожал плечами. — Тогда не брыкайся. Учти, хуже будет, если пересидишь и начнут как мячик перебрасывать по горизонталям. А теперь ответь: кто должен вершить перестройку? Молчишь, не знаешь, что сказать. Так вот — молодежь, а не какие-то старперы, да еще из "бывших". Каждому дураку понятно, что на них мода прошла.

— Не скажи, — возразил Шлыков. — У меня отец, хотя по годам и старпер, но иного молодого за пояс заткнет.

— Видно, и ты в батю пошел, — подыграл Рюмин.

Парамошкин прислушивался к разговору, но молчал. Скоркин отрубился и потихоньку клевал носом. Рюмин же разъяснял Шлыкову детали:

— Настанет время — займемся агитацией, подключу студентов. Выдвижение организуем от учебных заведений, хотя можно и от строительных организаций. Если память не изменяет, ты по образованию строитель, а потом как у всех — комсомол. Верно? Хор-рошее сочетание! Вузовская молодежь поддержит, а строитель — мэр — это как раз то, что надо.

— Ну ты даешь! — воодушевился наконец Шлыков. — Прямо как в сказке.

— Правильно говорят, что под лежачий камень вода не течет, — поддержал Рюмина Парамошкин. — Значит, надо этот камень сдвинуть на нужное место.

— Вот именно, — похлопал Рюмин Парамошкина по плечу. — Давайте, Григорий Анатольевич, еще раз пошурупим мозгами… Опять стали шурупить, и, убирая со стола, Парамошкин прислушивался, чем же все это закончится. Разговор воспринимался им по пьяной лавочке не всерьез. Хотя чем черт не шутит — мало ли как может все повернуться.

— Однако пора спать, — предложил он, показывая глазами на уснувшего Скоркина.

— Сейчас, сейчас, закругляемся, осталось самое малое, — ответил Рюмин. В конце концов он настроил Шлыкова, что только тот и никто другой на очередных выборах должен стать мэром города. Прежний мэр себя не проявил, и его пора убирать, Шлыкову надо морально подготовиться и определиться, без этого нельзя. Если на пост губернатора пройдет старший Скоркин, то поддержка от него Шлыкову будет обеспечена.

… Но — спать, спать. Через три часа Москва. Парамошкин забрался на верхнюю полку последним. Перед этим вместе с Рюминым уложили на нижнюю полку, как какую-то особую драгоценность, Скоркина. Засыпая, Парамошкин подумал, что все обошлось нормально, его приняли, и неплохо. Ну а если свершится то, о чем сегодня болтали, то вообще наступит рай пресветлый. Все говорило за то, что он на верном пути. Долго не мог уснуть, будущее представлялось по-разному. Не спал, ворочаясь на нижней полке, и Шлыков. Словно соревнуясь друг с другом, храпели Рюмин и Скоркин.

 

VIII

За день так натолкались по магазинам, что ноги гудом гудели. Как назло весь день моросил мелкий, по-осеннему холодный дождь. Держались попарно: впереди шли Рюмин со Скоркиным, следом Шлыков с Парамошкиным. Были злы и голодны. Больше всех ныл Скоркин, но Рюмин делал вид, что не замечает. К нему он был расположен снисходительно, ободрял, подхваливал, что называется, гладил "по шерсти". Но как только выразил недовольство никому не нужной беготней Шлыков, Рюмин его тут же осадил:

— Уж не мне вам, Григорий Анатольевич, доказывать, для чего все это нужно. До чего ж привыкли жить одним днем — дальше собственного носа ничего не видим.

— У меня ноги мокрые и в животе пусто, — злился Шлыков. — Сколько можно по лужам шлепать? Давайте хоть куда-нибудь зайдем и по-человечески поедим? Или вернемся на вокзал.

— На веревке никого не тащу. Не нравится — оставайтесь и идите куда угодно. Встретимся вечером у вокзала.

Но Шлыкова поддержал Скоркин:

— Григорий верно говорит, устроили какие-то гонки — то в магазин, то на базу. Даже в туалет некогда заскочить.

— У нас только так. Вот набьем вечером живот и всю ночь будем ворочаться, — никак не успокаивался Шлыков.

— Все, все, убедили, будет вам и буфет, и туалет. Мне тоже приспичило, но терплю.

— Бог терпел и нам велел, — сказал молчавший все время Парамошкин. Он понял, что Рюмин на обострение идти не хочет, тем более со Скоркиным, которому чуть в рот не заглядывает.

— Вот Парамошкин молодец! — похвалил его Рюмин. — Не нравится, а трет к носу, терпит, не ноет. С него пример берите.

Завернули в метро, чтобы вернуться на Белорусский вокзал. Когда Рюмин со Скоркиным несколько оторвались, Шлыков, не утерпев, сказал:

— Слишком зарываться стал наш "командор". — Последнее слово произнес с издевкой. — Привык один за всех решать. Помолчав, добавил. Забывает, кто ему помогает отовариваться. Не я, давно бы мотал за границу с полупустыми чемоданами или вовсе дома сидел. Верно говорят, что каждая килька считает себя селедкой.

Парамошкин удивленно посмотрел на него. Вон оказывается, как они любят друг друга! И это есть "маленький сплоченный коллектив"?!

— Да-да, представьте себе, что без меня ему не было б никакого разворота. Абсолютно.

"Обиделся, — подумал Парамошкин. — Дает понять, что каждый сверчок должен знать свой шесток". Этот намек, видимо, и к нему относится. Что ж, можно и поугождать, хуже от этого не станет. Заметил, что в разговорах с ним Шлыков идет на откровения. Может, доверяет, а может, хочет проверить.

… Каков же был итог дневных хождений? Кое-что подкупили. Присмотрели ходовой товар, который можно взять после возвращения из поездки или потом приехать специально. Побывали на двух базах и наладили контакт с начальством. Делали все на официальной основе. Главную скрипку, по подсказке Рюмина, тут играл Шлыков — как глава администрации района из Каменогорска. Задача всех остальных заключалась в подыгрывании. Убедились, что ассортимент товаров на этих базах значительно шире, чем у них в Каменогорске. Договорились "развивать торговые связи".

И какое же блаженство после долгих хождений оказаться в теплом купе!

— Выпить можно, но не напиваться, — предупредил Рюмин, открывая бутылку водки и многозначительно поглядывая на Скоркина.

— Уж это как получится, — засмеялся тот, подставляя стакан. Он выпивал не больше других, но быстро пьянел, хотя вел себя, в общем-то, безвредно.

Выпили и жадно набросились на еду. На какое-то время стало тихо, работали только челюсти.

— А вы и в самом деле молодец, — похвалил еще раз Рюмин Парамошкина. — Чувствуется спортивная закалка. Вот этого кое-кому из нас пока явно не хватает.

— Не надо захваливать, — поскромничал Парамошкин. Каждый человек по-своему хорош.

— Согласен, тем не менее… Мы вот взяли как-то с собой одного интеллигента, так он всю поездку чуть не испортил. Таким хлюпиком оказался, для нас это было настоящей мукой. С вами же — никаких проблем. — Откашлявшись, продолжил: — Кое-кто по-дилетански считает, что для "челноков" за кордоном — сплошной рай пресветлый. И таких, скажу, немало. Сам слышал: мол, мы ничего не делаем, а деньги гребем лопатой. Вот и едут погрести, да только ничего не получается.

Рюмин успел поменять носки и переодеться. Поглядев на всех, сказал:

— Так что, закругляемся, или раздавим еще одну? Но учтите — завтра без поблажек.

Все были за то, чтобы распить еще одну. На этот раз наливал Шлыков. Парамошкин же голову не ломал. Он считал, что после вчерашнего обильного ужина никому совесть не позволит заявить, чтобы он и сейчас угощал. Дело сделано. Вообще-то он не любитель напиваться так, иногда пропустит две-три рюмки для настроения. Знает меру. Отец частенько говорил, что с водки шубу жене не сошьешь. Он это хорошо запомнил. Тем более, когда жена не работала, а одеваться ой как любит.

Выпили без тоста и стали молча жевать.

— Ну, как теперь настроение? — спросил явно с намеком на недавний разлад Рюмин. — Не будем дуться, хватит.

— А мы и не дуемся, — пожал плечами Скоркин. — Будешь дуться — еще лопнешь. Ха-ха-ха! — он раскраснелся, улыбка не сходит с лица, но уже начал зевать — наверное, скоро уснет. — Вот и хорошо, раз так. Значит, можно кое о чем потолковать. Веня, дай-ка мне сигарету.

— Пожалуйста, пожалуйста, сколько угодно! — воскликнул Скоркин.

Прикурив, Рюмин затянулся. Пожаловался, что никак не бросит. Из обрывка газеты свернул для пепла кулек.

— Так о чем мы говорили? Да о нашей с вами перспективе. Не знаю, кого как, а меня этот вопрос крайне волнует. Хочется обустроиться и пожить не как все. Но чтобы так жить, нужны деньги, много денег, так сказать, неплохой первоначальный капитал. Сейчас мы этим и занимаемся. Думаю, свой момент не упустим. А дальше что? Куда капитал выгодно вложить? У меня, к примеру, нет никакой ясности. Может, кто ответит? Есть что сказать, Григорий Анатольевич? Ну расслабьтесь, давайте потолкуем.

Шлыков, по всей видимости, не ожидал от Рюмина вопроса, а возможно, не был настроен на разговор. Парамошкин вспомнил недавно сказанные им с обидой слова, что Рюмин стал слишком зарываться и привык решать за всех. Да еще насчет кильки и селедки.

Рюмин между тем, поглаживая бородку, ждал ответа.

— Почему я, а не кто другой? — буркнул Шлыков. — На мне что — свет клином сошелся?

— Ну, слушай, хватит обижаться. Походили, кое-что узнали, есть польза. А ответить прошу потому, что ты глава районной администрации, наша власть. А власть больше других должна знать, как нам жить и что делать дальше.

— Ничем не обрадую. Прежде чем деньги куда-то вкладывать, их надо иметь. Вот этим пока и занимаемся. Как появится что-то стоящее, не премину сообщить, можете не сомневаться.

Разговор, на который Рюмин явно рассчитывал, не клеился.

— Ладно, — пожал он плечами. — Видно, сегодня с вами кашу не сваришь.

— Мужики, а может, еще раздавим? — подал голос Скоркин. — Могу пожертвовать.

— Никаких бутылок, — перебил его Рюмин. — Согрелись, перекусили, хватит. Завтра день непростой. — Поглядев на Шлыкова, добавил: — Еще неизвестно, кто проверять будет. Хоть бы не та бабенция, что шерстила в прошлый раз. Ох и баба — колода неподкупная. Слава Богу, проводник с ней общий язык нашел.

— Надо опять через него. Только предупредить и, соответственно, не обидеть, — пробурчал Шлыков.

— Согласен, — кивнул Скоркин и полез на верхнюю полку.

— Это так сложно? — поинтересовался Парамошкин.

— Еще бы, — усмехнулся Рюмин. — Инспекторша может так потрясти сумки, что в них и половины того, что везем, не останется.

— Вещи забирает?

— Предлагают сдать в приемный пункт, что на вокзале. Но от этого не легче. Так что давайте соображать, как на крючок не попасться. Может, и обойдется, а если нет? Рассчитывать, что пронесет — слабое утешение. Нужны и другие варианты — Рюмин потянулся, зевнул и стал разбирать постель.

Все, кроме Парамошкина, уснули сразу, а Григорию не спалось. Столько с Ириной пришлось покрутиться, и кто-то в одночасье может все перечеркнуть. Нет, этого допустить нельзя. Рюмин прав — надо думать, думать. Но он-то что может предложить? Эх, знать бы эту "бабенцию"…

 

IX

Рюмин встал раньше всех. Убрал постель, умылся, но в купе еще не зашел, разговаривал с кем-то в коридоре. Парамошкин слышал, как он что-то говорил, потом охал и ахал. Скоро Рюмин вернулся и стал всех будить: Подъем, подъем, сони! Хватит дрыхнуть. Ну, вставайте же, кончайте спать!

Замурчал спросонья как разнеженный кот Вениамин Скоркин. Помурчал-помурчал и, повернувшись на другой бок, снова затих.

Лениво свесив с верхней полки длинные волосатые ноги, Шлыков искал в карманах костюма очки. Нашел и стал протирать стекла, не спеша спускаться вниз.

Парамошкин быстро натянул спортивные брюки, убрал постель и пошел умываться. Видел, как за его действиями молча наблюдал Рюмин. Подумал, чего это он? Что ему от него надо? Вроде бы ничего плохого тот ему не сделал, а вот возникало какое-то неприятное ощущение, и к каждому его действию Рюмин относился критически. Может, из-за Ирины? Но ведь она сказала, что между ними ничего не было и быть не могло. Нельзя на этом постоянно зацикливаться, иначе можно нажить неприятности. А еще… А еще понял, что Рюмин не терпит, когда его игнорируют.

Завтракали по сборной программе — кто что положил на стол из домашних запасов, которые еще не иссякли. Получилось вполне прилично. В купе весьма кстати с чайным подносом заглянул молодой проводник:

— Чаек нужен?

Поглядев на всех, Рюмин ответил:

— Можно-можно, по паре стаканчиков.

— Почему по паре? — возразил Скоркин. — Мне три, и погорячее.

— Гляди, тебе потом в туалет бегать, — напомнил Рюмин. — Можешь брать хоть пять, только вспомни, сколько придется в вагоне сидеть.

Но Скоркин как непослушный ребенок настоял на своем. Шлыков же и Парамошкин молча жевали, слушали и понимающе переглядывались: Рюмин и тут за всех думал.

Стали обсуждать план дальнейших действий. Парамошкин с надеждой ждал этого момента. Сам решил не соваться, а молчать и слушать. Но Рюмин начал с него.

— Так что, Григорий, надумал? Есть что-нибудь дельное? — Спросил и этак елейно улыбается.

— Не знаю, не приходилось, уж лучше вы сами. У вас опыт, не то что у меня.

— Хитрец, однако, ну и хитрец. Я-то думал, на свежий взгляд что полезное подскажешь. — И тут же переключился на Шлыкова со Скоркиным.

— А каковы ваши, господа, предложения? Или проспали и тоже подумать не успели?

— Можно сказать, что и так, — неторопливо ответил Шлыков. — Есть уже знакомый вариант, его и надо использовать. Ты как, — посмотрел он на Скоркина.

— У меня никаких дельных мыслей пока не имеется, — ответил тот.

— Вот так-то, — пожал плечами Шлыков. — Мы из купе выйдем, а ты пригласи проводника, поработай с ним, дай на лапу, ну и соответственно на лапу тому, кто будет проверять. У тебя это получится лучше чем у нас.

— По скольку сбрасываться? — спросил Парамошкин.

— Обычно по двадцатке с брата.

— Меня это вполне устраивает, — согласился Григорий.

— Долларов, не рублей, — уточнил Шлыков.

Парамошкин опешил:

— Да откуда у меня доллары?

— Я внесу, — сказал Рюмин. — Потом рассчитаемся. — И, в порядке разъяснения: — Ясно, что долларов. Наши "деревянные" тут никому не нужны. — Помолчал и снова стал поглаживать бородку. — И все-таки нужен какой-то иной неординарный вариант. Кончайте дремать, думайте и не забывайте, что в других вагонах тоже не дураки едут. Там тоже думают, и долларов у них не меньше нашего. Повторяю, нужно что-то неординарное.

Наступила тишина. Думали. Причем долго. Мыслишки появлялись, но мелкие, Рюмин их тут же отметал. Вновь думали, вновь кое-что приходило в голову, и опять лопалось как мыльный пузырь. Нет, не то. Не то!..

Повернув голову к окну, Рюмин молчал и с безразличным видом смотрел, как за стеклом мелькали столбы, деревья, лесные полосы, черные квадраты пашни. Молчание стало тягостным. Но Рюмин вдруг чему-то загадочно заулыбался. Что-то придумал? И чем больше улыбался, тем больше обращал на себя внимание.

"Любит же на нервах поиграть, — поморщился Парамошкин. В принципе, он догадывался, как поведет себя сейчас Рюмин. Прочитав мораль, скажет, что ему надоело за всех ломать голову. — Будто его просят! Не хочешь, не ломай, а коли нравится играть "командора", то будь человеком и не набивай себе цену. Не делай из остальных дураков!.."

— Черт с вами, так и быть, подброшу одну идейку. Но учтите — в последний раз, — весело пригрозил Рюмин, хлопнув себя ладонями по коленям. Начал тихо. — Значит так, в соседнем купе едет поторговать бывший "мент". Очень важный, уверенный и исключительно спокойный пенсионер. Я с ним, пока вы тут дрыхли, по душам успел поговорить. Так вот, шепнем проводнику, а тот проверяющему — и им заинтересуются. Он мне сказал, что везет коньячок армянский, сигареты "Мальборо", икру и еще что-то интересное. Таких уверенных, как он, ей-Богу, давно не встречал. Вот и пусть его потрясут. Нам лишь бы время выиграть.

— Но ведь это не совсем порядочно, — неуверенно протянул Парамошкин. И — сам не обрадовался.

— Что-что? Я не ослышался? — переспросил Рюмин. Улыбочка разом слетела с лица, в глазах холод.

"Слышал, все он слышал, — подумал Парамошкин. Черт, и зачем только, идиот, ляпнул, пусть выделывался бы. Видно, зацепило не на шутку".

— А вы что же хотите? — повысил голос, но не настолько, чтобы было слышно в соседнем купе, Рюмин. — Чтобы у нас вместо мента шмон устроили? А потом все бегом в камеру хранения? Тогда, извините меня, зачем сидим и ломаем голову? Интересно, интересно. Может, кто еще так думает? — Глаза буравят, лицо раскраснелось. Но Скоркин и Шлыков промолчали. — Хорошо хоть так, — тяжело вздохнул Рюмин. На лице появилось подобие улыбки — такой гаденькой, недоброй. Надо выкручиваться…

— Да нет… — замямлил Парамошкин. — Я хотел сказать, что все это, мягко говоря…

Рюмин перебил:

— Никаких "мягко"! Ты пойми, наконец, что нам не до риска. Мы уже не раз видели, как тут шерстят. Это не дай Бог, в сумках ничего не оставляют. Из-за этого люди возвращаются домой, а что же еще? Локти кусают, да поздно. Думать сейчас надо.

— Да я подумал… Вовсе и не хотел… С языка сорвалось, так получилось…

Чем больше Парамошкин выкручивался, тем противнее становился сам себе. Понимал, что поступает гадко, не по-человечески, но по-другому не мог. Что скажет потом Ирине? Нет, он даже представить себе не мог, что вернется ни с чем. Такие планы с ней строили, такие задумки — и вдруг все будет перечеркнуто…

Видимо, Рюмин догадывался, какие чувства бурлят в душе Григория и каково ему сейчас. Потому и сменил гнев на милость. Весь его облик словно говорил: ладно-ладно, ну ошибся, ну поспешил, не подумал, с кем не бывает. Наступила тишина. Какая же она бывает порой неспокойная и постыдная!..

— Вернемся к деталям, — перешел Рюмин к главной теме разговора. — На себя беру проводника и соответственно настраиваю его. Баксы отдадим сейчас же, чтобы не опоздать.

 

X

О Боже, переживал Парамошкин. Еще позавчера, собирая с Ириной сумки, они и в мыслях не допускали, что возникнут такие проблемы с провозом товара через границу. Нет, опасались, конечно, но не настолько. Рюмин в то время не озадачил, и они были спокойны. Парамошкин заметил, что озабочены пассажиры не только в их купе. Все что-то втихаря соображают, шепчутся, суетятся.

В идею Рюмина — подставить "мента" Парамошкин не особенно верил, но со счетов не сбрасывал. Чем черт не шутит, возможно, инспекторша и клюнет.

В купе заглянул проводник. Предупредил, что в соседнем вагоне уже "шуруют". Рюмин что-то шепнул ему, и проводник пошел встречать ту самую "бабенцию", которой так стращал Игорь. А тот достал с верхней полки две сумки, свою и Скоркина, положил их под полку, на которой сидели, а те, что были там, переместил наверх. Поглядев на напарников, успокоил: так надо.

Наконец появилась "мадонна" в таможенном костюме, ладно сидящем на ее рослой и статной фигуре. Шаг в шаг ее услужливо сопровождал проводник.

— С этими у меня, в общем-то, никаких проблем, — сказал проводник, едва только суровая инспекторша втиснулась в купе. Добавил, что "ведут себя вполне нормально".

"Что значит нормально?" — подумал Парамошкин. Проверка его пугала. Знал, что деньги проводнику переданы, и что проверяющая вначале зашла к проводнику, все это было по секундам отслежено. Каков же будет результат?

На проверяющую слова проводника, по всей видимости, не подействовали. Поводив глазами по верхней полке, она тут же перевела взгляд вниз, нахмурилась и попросила всех освободить купе. Когда купе опустело, достала те самые сумки, которые Рюмин только что переложил.

— Чьи? — спросила строго.

— Вот эта моя, — ответил Рюмин, — а вторая — его, — и указал на Скоркина.

— Заходите сюда, — сказала таможенница.

— Ну, началось, — прошептал Парамошкин. — Правильно говорили, сущая стерва.

— Не спеши с выводами, — перебил Шлыков. — Пока все идет по плану. Обрати внимание на Рюмина — он спокоен, значит, клюнула. А это все видимость, показуха. Зато попробуй обвини ее, что пропустила, пожалела. Нет, ни в чем не попрекнешь, все на полном серьезе.

— Неужели? — не верил глазам Парамошкин.

— А как же еще, смотри сам, да на ус наматывай.

Инспекторша между тем "раскручивала". Достав из сумки большой сверток, спросила что в нем.

— Часы с кукушкой, — пояснил Рюмин и хитро поинтересовался: — А что, нельзя?

— Можно, почему нельзя, — ответила таможенница и лицо ее наконец-то тронула еле заметная улыбка. Пускай поляки послушают русскую кукушку, — проворчала добродушно.

— Вот и я так подумал, — подыгрывал Рюмин. Места, правда, многовато занимает.

— Где еще лично ваши вещи?

— А вон, в коричневом чемодане, что наверху. Достать?

— Не надо-не надо. — И проводнику? — Пошли дальше, тут и в самом деле порядок.

— Извините, не знаем как вас величают, — крикнул вдогонку Скоркин. — Возьмите от нас в подарок коробочку конфет.

Остановилась. Строго поглядев, сказала:

— А вот подарки как раз и не надо.

— Что я говорил, — толкнул Парамошкина Шлыков. — Правда, представление с комедией?

— Господи, глазам своим не верю…

— Слава Богу, пронесло! — вздохнули все разом. И будто гора с плеч свалилась.

— Это ему спасибо, нашему "командору", — говорил Скоркин, обнимая Рюмина. — Как он это умеет! Век не додумался бы! Ну и голова!..

— Да ничего, в общем-то, сложного, — улыбался Рюмин. — Баба есть баба. Зная психологию, нетрудно догадаться, куда она сунет нос. Что ж, дело сделано.

— По такому случаю можно бы и по соточке пропустить, — неуверенно предложил Скоркин. — Я сейчас на вокзал смотаюсь.

— Зачем на вокзал, все имеется, — заверил Парамошкин, довольный, что пронесло и опасаться теперь нечего. Бутылкой больше, меньше, какая разница! Да и перед Рюминым за недавний ляп надо как-то реабилитироваться.

— Что ж, можно и отметить, — согласился Рюмин. — Хотя к спиртному, вы знаете, я не особенно, да и время отдыха еще не наступило.

— Бог даст, наступит, — сказал Парамошкин.

— Бог-то Бог, да сам, как говорят, не будь плох. Вот поработаем, а потом и попьянствуем.

— А я люблю повеселиться, особенно если выпить да с хорошим закусоном. Это ж милое дело! — воскликнул, потирая ладони, Скоркин.

"Какой же я все-таки лицемер — говорю одно, а думаю другое. И зачем со своей бутылкой полез? — мысленно костерил себя Парамошкин, в то же время старательно разливая водку по стаканам и даже улыбаясь Рюмину. Тот тоже ему улыбался.

А в соседнем купе потрошили сумки пожилого "мента". Слышалось, как он что-то доказывал инспекторше, грозился, что будет жаловаться. Но это на нее не действовало.

Парамошкин и Шлыков вскоре вышли в коридор.

— Ну вот и еще одно полезное дельце провернул наш "командор", — съехидничал Шлыков. — Все довольны и в ладошки хлопают.

— Да уж, — понял намек Парамошкин. — Куда денешься, если в угол загнал.

— Это еще не угол, а проверка на прочность.

— И как это у него любой вопрос с ходу решается. Мы думаем-гадаем, а он раз-два и в дамках.

— У него и не такое получается. Вот помотаешься с нами, сам убедишься. Главное — каким путем все это достается. Согласись, что не здорово, когда режут по живому.

Из соседнего купе вышел весь красный как вареный рак мент. Ни на кого не глядя, пошел с сумкой к выходу.

— Куда это он? — спросил Парамошкин.

— "Куда-куда", вот непонятливый! В камеру хранения вещички сдавать. Инспекторша теперь не успокоится, пока до конца не добьет.

И будто в подтверждение вдогонку "менту" понесся звонкий голос проверяющей:

— Не вздумай что-нибудь оставить — проверю.

— Будь уверен — проверит. Вот это и есть работенка нашего "командора", — повторился Шлыков.

— Ей-Богу. Как-то нехорошо, — поежился Парамошкин. — Это ж можно и нас вот так заложить?

— Почему же нельзя, все можно. Только ему об этом не вздумай сказать. У него память на такие речи аховская.

Инспекторша дождалась "мента" с пустой сумкой и заставила сдать еще бутылку коньяка и несколько банок с икрой, что заметила в оттопыренных карманах куртки. Тот больше спорить не стал, а пошел и сдал. У входа в вагон его встретил Рюмин.

— Да-а, — посочувствовал он, артистично вздыхая. — Кому как повезет. Даже подумать не мог, что вот так можно поступить с работником органов. Люди, можно сказать, одной системы и не понимают друг друга. Странно…

Не дослушав его, пожилой человек пошел в свое купе.

 

XI

Колеса поезда отстукивали километры по польской земле. По вагонам прошли польские пограничники. Можно б и поспать, но не спится. Рюмин читал купленную в Бресте газету, Скоркин со Шлыковым резались в карты. Приглашали и Парамошкина поиграть в "козла", но тот отказался. Карты он не любил. Когда-то, еще в студенческие годы, попал в компанию заядлых картежников, думая, что игра на деньги — шуточки. А когда продул все свои небольшие наличные, да еще в придачу часы, понял, что влип. После этого дал зарок — в карты на деньги не играть.

Встав, вышел из купе, чтобы набрать в кружку кипятка. В тамбуре увидел того самого пожилого "мента", чемоданы которого в Бресте распотрошила въедливая таможенница. Он стоял и курил. Парамошкину этот человек чем-то напоминал отца. Такой же крупный, седой, с усталыми глазами. Захотелось побыть с ним рядом, посочувствовать, ведь на его месте мог оказаться каждый.

— Вы наш сосед? — спросил подойдя.

Загасив папиросу, тот ответил, что так оно и есть. Добавил, что утром один из их купе его уже спрашивал. Помолчали. Собеседник, видимо, желая сгладить не совсем тактичный ответ, поинтересовался:

— В первый раз по торговым делам или уже приходилось?

— В первый, — вздохнул Парамошкин.

— Я тоже, да вот не ждал, что так обернется. Знал бы, не поехал. Ей-Богу, не поехал бы… Девчонка издевалась!..

— А знаете, бывает, что и подставляют… — протянул Парамошкин, и тут же пожалел.

А "мент" оживился. Повернувшись к Парамошкину, сказал:

— А знаете, мне эта мысль тоже приходила в голову. Именно — подставить, найти козла отпущения. А иначе чем я мог привлечь какое-то особое внимание? Не пойму. Может тем, что работал в милиции? Возможно, кто-то сыграл злую шутку? Нашего брата не шибко любят.

— Вы уж не расстраивайтесь, все равно этим не поможешь.

— Да, понимаю, но… слушайте, утром один картавый из вашего купе все выведывал у меня, кто я и откуда. А когда узнал, что работал в милиции, аж обрадовался. Как же так, говорит, работник органов, пусть и бывший, а такими делами решил заняться. Можно подумать, мы не люди. Не исключено, что именно он мог накапать. Хоть, как говорится, не пойман — не вор. Но поверьте моему опыту — человек он скользкий. Натянутая улыбочка, холодные глаза… Будьте с ним поосторожней, молодой человек. Да вон он вышел из купе и, кажется, кого-то ищет…

Парамошкин был уже не рад, что затеял этот разговор. Еще не хватало, чтобы Рюмин его заподозрил в "предательстве". Увидел, что Рюмин показывает на дверь купе.

— Спасибо, учту, — торопливо пробормотал он, спеша по узкому проходу. А чего это вдруг его позвал "командор"?

Парамошкина ждали. Скоркин со Шлыковым в карты уже не играли, Рюмин сидел, опершись подбородком на ладонь.

— Садись, посоветуемся, — сказал он. Посмотрел на Скоркина: — Так что, Вениамин, в этот раз не подведешь?

— Не должен, — ответил тот, почесав пальцами лоб.

Парамошкин не понимал, о чем речь. Что значит подведешь — не подведешь? Теперь-то все страсти позади. Осталось доехать, снять жилье да поудачней расторговаться. Больше злотых — больше долларов, а доллары всегда можно поменять на рубли. Если получится так, как прикинул, то и с долгами свободно рассчитается и про запас останется.

— Что-то серьезное? — тихо спросил Шлыкова.

— Как сказать, — ответил тот уклончиво и стал протирать очки. Он всегда если не спешил с ответом, то начинал протирать очки. — Нам ведь надо в график уложиться. — Посмотрел на Рюмина: — А если так, то в одном местечке, куда скоро приедем, придется совершить своего рода небольшой марш-бросок.

— Не понимаю, — пожал плечами Парамошкин. — Какой марш-бросок? Мы что, солдаты?

— Верно подметил, что не солдаты, а вот пробежечку, да еще с нашими громоздкими вещичками, сделать придется, — сказал Рюмин. — Потому и советуемся. Для вас, спортсмена, это ясно, не проблема, а вот для Вени — очередное испытание на прочность. Да и у вашего тезки ноги нередко заплетаются… — Он посмотрел на Шлыкова, мол, правильно?

Шлыков, опустив голову, деликатно промолчал.

— Короче так, — продолжил Рюмин и достал из бокового кармана пиджака ручку. Не глядя на газету, стал чертить на ней какую-то ерунду.

"У каждого своя манера разговора", — подумал Парамошкин, слушая Рюмина.

— И все? — удивился он, когда тот закончил. — Всего-то дел — перебраться с одной железнодорожной платформы на другую?

— Именно, но для некоторых это проблема, и немалая.

— Да за это время можно и не такое расстояние осилить. — Парамошкину захотелось чуть-чуть прихвастнуть, напомнить, что он тоже кой-чего стоит.

— Конечно-конечно, если б не некоторые, "но"… Во-первых, толкучка, что творится при выходе из вагона и в туннеле. А там еще спуск и подъем, да время утреннее, по-нашему — "час пик". Поляки к электричке спешат. Кроме того, немалая поклажа…

— Это не страшно. Кстати, не возражаю, чтобы меня дополнительно поднагрузили.

— За это спасибо, другого ответа не ждал, — кивнул Рюмин. Сошлись на том, что Рюмин поможет Скоркину, а Парамошкин — Шлыкову. Сумки заранее перенесли поближе к выходу и остались возле них дежурить.

Поначалу все шло как нельзя лучше. Из вагона выбрались первыми. Обвесившись сумками Шлыкова, Парамошкин легко маневрировал среди людского потока. За ним еле поспевал Шлыков. Рюмин со Скоркиным проталкивались впереди. Рюмин "прокладывал дорогу" где окриком, а где удачным лавированием. Поляки при окриках расступались, что-то по-своему "пшекали", качали головами, смеялись. Вид Рюмина и Парамошкина вызывал у них явное любопытство. Это ж надо, столько тащить на себе!

И все было бы хорошо, но подвел Шлыков. Верно говорил Рюмин, что у того ноги иногда "переплетаются". Стараясь не отставать от Парамошкина, он все время предлагал помочь, однако, на выходе из подземного перехода оступился, подвернул ногу и упал, ударившись коленом о ступеньку. Еле поднялся и, хромая и чертыхаясь, стал все больше и больше отставать. Парамошкин не знал что делать. Взять его "на буксир", но сам обвешан сумками и чемоданами как верблюд. Рюмин заметил заминку, хотел вернуться, но в это время раздался первый свисток электровоза — он вот-вот должен тронуться, а тогда придется ждать еще полдня. Обидно, всего-то осталось полторы сотни метров. Что-то сказав Скоркину, Рюмин неожиданно побежал к электричке. Все, что произошло дальше, было для Парамошкина как во сне. Он подумал, что Рюмин их бросил, видя, что тот успел ухватиться за поручни предпоследнего вагона. Как же теперь быть? Где они встретятся?.. И вдруг услышал радостный крик Скоркина. Тот показывал рукой на электричку, которая внезапно резко остановилась. Теперь спешить, спешить… Даже Шлыков в этот раз не отставал. У двери вагона увидели Рюмина, который сообщил, что сорвал "стоп-кран".

— Ну ты даешь! — воскликнул запыхавшийся Скоркин, подавая Рюмину чемодан. — Век бы не додумался!

— А что делать, если ползете как черепахи!

По вагонам забегали проводники, контролеры. Кто сорвал "стоп-кран"? Почему? Поляки показывали на них. Рюмин не обращал на это ни малейшего внимания. Вскоре почти весь проход в вагоне был заставлен сумками и чемоданами.

— Что будем делать? — спросил Парамошкин.

Рюмин, словно ничего не произошло, пожал плечами:

— Подарим машинисту и бригадиру по часам, вот и угомонятся. Кроме того, придется уплатить штраф. Много не сдерут. — И пошел искать бригадира поезда.

Наконец электричка тронулась. Вскоре вернулся Рюмин. Он не стал выяснять отношения со Шлыковым, оставив это на потом. Главное сделано. Время не потеряно, инцидент со "стоп-краном" исчерпан.

Парамошкин, закрыв глаза, мысленно спрашивал себя, а смог бы он вот так поступить? Нет, вряд ли. Да и какая вроде необходимость, полдня больше — полдня меньше. Рюмин хитер, все просчитал наперед…

Шлыков трет ладонью ушибленное колено и что-то рассказывает Скоркину. Парамошкину их разговор не интересен. Вот если б узнать мысли Рюмина… Вчера тот заявлял, что думать за всех ему осточертело. И в самом деле — улыбочка у него натянутая, фальшивая, а глаза холодные, мрачные. Вот тебе и "доцент по истории КПСС". Но ведь есть же, есть чему у него поучиться…

 

XII

Парамошкин знал, что торговать придется или на варшавском стадионе, или в небольшом городишке близ столицы Польши. А возможно и там, и там. Рюмин пока сам не решил, чего-то все взвешивал. Наконец объявил — торгуем в пригороде, а там как дело пойдет.

— А почему не в Варшаве? — спросил Парамошкин. Уж так Григорию хотелось побывать в столице, а потом рассказать обо всем жене. Но Рюмин пояснил, что погода ветреная, холодная, а торговать на самом верхнем ярусе стадиона далеко не мед. Найти же место пониже — бесполезно. Простоять весь день на верхотуре при сильном ветре — можно и концы отдать. Парамошкин лишний раз убедился, что Рюмин любой вопрос обдумывает основательно. Свою же задачу он видел в том, чтобы запоминать, что может пригодиться, а лучше кое-что даже и записывать. Мало ли как дальше повернутся события, не исключено, что и одному придется ездить. Тогда спросить будет не у кого.

Комнату сняли недалеко от вокзала, рядом с рынком. За Парамошкина заплатил Рюмин.

— Сколько там набежало? — спросил Григорий ради любопытства.

— Не переживай, лишнего не возьму.

"Возьму-не возьму", — морщил лоб Григорий. Еще неизвестно как торговля пойдет, а должок-то растет, накапливается…

Утром Рюмин разбудил всех. Молча оделись, перехватили бутербродов, взяли приготовленные с вечера сумки — и на рынок. Ночью прошел небольшой дождь, было сыро и еще темно. Остановившись у неширокой протоптанной дороги, Рюмин сказал: "Располагаемся тут". Оглянулись, кое-где "челноки" уже раскладывали на подстилках свой товар. Сколько же их здесь, и где их только не встретишь? — подумал Парамошкин. Он думал, что рынок будет как рынок, а тут никаких удобств. Пристроился рядом с Рюминым. Так и подмывало спросить: а где же сам рынок-то? И что за торговля, если нет элементарного, прилавков, скажем? Света тоже нет, туалет неизвестно где?

Но спрашивать не стал и правильно сделал. Рюмин сам пояснил, что настоящий рынок находится чуть дальше, за оградой, но там места уже распределены. А тут собирается "толпа". Посоветовал не терять время, так как к рассвету вся площадь будет занята.

Особого рвения к торговле у Парамошкина никогда не было. Но коль жизнь заставила, придется и эту премудрость осваивать. Если своего ума не хватит, Рюмин посоветует, потому и пристроился к нему поближе.

Старался как мог. На сухое место расстелил старенькую клеенку, по краям, чтобы ветер их не задувал, положил небольшие грузики. Еще с вечера выпросил у хозяина квартиры два картонных ящика, спрессовал их и связал. Стоять на картоне куда теплее, чем на сырой земле. На плечи набросил армейскую плащ-накидку. Сам бы вряд додумался — подсказала Ирина. Она же показала, как лучше разложить товар и научила торговаться с покупателями. Рюмин бросал в сторону Парамошкина одобрительные взгляды, даже шепнул на ухо, что у него хорошие перспективы.

Торговать начал с ходу. Подошла полька, посмотрела постельное белье. Оно ей понравилось.

— Это из льна, — сказал он. — Спать на простынях — одно удовольствие.

— Она же не понимает, — встрял Скоркин.

— Понимаю, все понимаю, — ответила на чистом русском полька. — Сколько стоит?

Парамошкин — за советом к Рюмину. Тот шепнул две цены: сколько просить и за сколько отдавать. Полька, не торгуясь, купила сразу два комплекта.

Лиха беда — начало. Попросив Рюмина присмотреть за товаром, не торопясь, прошелся по рядам и поприценялся. Зачем каждый раз спрашивать у Рюмина, если самому можно определиться.

И чего же он только не увидел! Иконы и картины, всевозможный антиквариат, ковры и люстры, одежда и обувь. Не ожидал увидеть столько новехонькой военной формы, выставленных целыми иконостасами как царских, так и современных орденов и медалей. Как же все это перевозилось? Ведь среди икон и картин есть ценные, старинные, известных мастеров, о чем свидетельствовали крутые цены.

И собой остался доволен: товар привез ходовой, цены держит нормальные. Подумал, насколько же они с Ириной разумно поступили, что, хотя и влезли в долги, но затоварились не скупясь. Не с мелочевкой, в конце концов, прикатил за кордон! Настроение поднималось. Уж не так, оказывается, и плох челночный бизнес.

А толпа гомонила на польско-русско-украинско-белорусском и других языках. Встав так, чтобы не заметили, Парамошкин стал наблюдать за своими компаньонами.

Застегнув до самого подбородка куртку и, натянув на уши адидасовскую шерстяную шапочку, Рюмин прижимал к груди треугольной формы настенные часы и куковал: "Ку-ку, ку-ку…" Потом обращался к проходящим мимо полякам: "Покупайте часы с кукушкой! Они прокукуют, сколько вам осталось жить на этом свете. Купите, не пожалеете!.."

Скоркин держал перед собой теплые женские рейтузы и выкрикивал:

— Теплые, мягкие, элегантные! Самые лучшие женские трусы в России! Почти бесплатно! Женщины, не проходите мимо, покупайте, вам подойдет!

Рядом с ним средних лет мужичок шпарил стихами:

Какой-то "пан" взял бутылку, перевернул ее горлышком вниз, посмотрел и вернул обратно.

— Спасибо, — сказал и пошел своей дорогой.

— Спасибо в стакан не нальешь! — крикнул ему вдогонку мужичок. Ишь, взяли за моду, коньяк кверху задом разглядывать! Нечего его вертеть!

Шлыков в длинном плаще, в очках, щеки впалые, чуть-чуть порозовевшие. Когда он говорит, то острый подбородок становится еще острее.

— Чудо техники — миксер! Сбивает кремы, яичные белки и желтки, картофельное пюре! На кухне незаменим!..

Вечером Парамошкин подсчитал дневную выручку: она получилась немалая. Даже сам не ожидал. Часть злотых еще днем поменял на доллары, это было не сложно. Хотелось побыстрее рассчитаться с Рюминым, и подойдя к нему, сказал:

— Хочу должок погасить.

Игорь перекладывал вещи из чемодана в сумку. Повернувшись, предложил:

— Может, завтра? Или горит?

— Да чего тянуть-то.

— Ну что ж, раз так, подожди пяток минут. — Поставив сумку к двери, кивнул: — Надежды оправдываешь, молодец! Хорошо придумал — картон под ноги, плащ-накидочку на плечи… Доволен?

— Вроде нормально.

Не "нормально", а хорошо. Не надо хитрить — я наблюдал. У меня похуже, да еще замерз как собака. Часы так и не продал. И зачем взял, столько места занимают. А ты продолжай ковать железо, пока оно горячо. — Усмехнулся. — Нам недавно вдалбливали, что счастье не в деньгах. Как бы не так, с ними все-таки куда удобней. Или у тебя другое мнение?

— Да нет, совпадает, — Григорий решил "командору" пока не "тыкать". — Между прочим, — сказал он, — вы сами недавно этим делом довольно успешно занимались.

— Каким?

— Студентам вдалбливали историю КПСС.

Рюмин усмехнулся:

— Было дело, было. Но какой же, оказывается, ты ехидный — не в бровь, а в глаз. Ладно. Будем считать, что один-ноль в твою пользу. Ах да, посмотрим, каков за тобой должок. — Рюмин достал из кармана блокнот с ручкой и стал подсчитывать. Скоркин со Шлыковым навострили уши — им тоже рассчитываться. — Значит так, — сказал Рюмин, — твой долг составляет не много и не мало, а эту вот сумму. Иди, смотри.

Наклонившись, Парамошкин стал прикидывать. Рюмин пояснял. Вроде все сходилось тютелька в тютельку, и Григорий спорить не стал.

 

XIII

Суббота есть суббота. "Толпа" в этот день была многолюдной, и продали больше.

На квартиру вернулись хотя и продрогшими, но в радужном, приподнятом настроении — поторговали удачно, вскладчину накрыли стол, поставили несколько бутылок водки. Еще не пили, но в предвкушении застолья потянуло на разговоры.

— И как ты тормознул целый поезд! — громко вспомнил Скоркин. — Не страшно было?

Рюмин доволен, улыбается, изредка говорит что-то типа: да вот, все ради вас, балбесов, потому как чертовски вас люблю. В подтверждение сказанного постучал себя в грудь.

Парамошкин интуитивно догадывался, что все это не более чем фарс, бутафория. Никого кроме себя Рюмин не любил и не любит. Глаза как были, так и оставались холодными, будто их легким морозцем прихватило.

А поддержать болтовню ему все-таки придется. От Рюмина отгораживаться нельзя, он пригодится. Неспешно встал, расправил плечи и, чуть-чуть наклонив голову в сторону "командора", сказал:

— За нашего лучшего друга! Будем же ему верной опорой!

И понимал, что фальшивит, говорит не то, что на душе, но по-другому не мог. Зато как обрадовался Рюмин и восторженно загалдел Скоркин. Даже сдержанный Шлыков тихо буркнул — мол, присоединяюсь. Рюмин же кивал головой и негромко повторял:

— Спасибо, друзья, спасибо, тронут.

После Парамошкина торопливо вскочил Скоркин. Кому нужен его очередной хвалебный повтор? Рюмину? Нет. Но сына будущего губернатора он не перебьет, даст выговориться. Хитер — бобер!

Не мог просто так отсидеться и Шлыков. Да и как отмолчишься, если, по сути, из-за него Рюмину пришлось электричку останавливать. Хочешь не хочешь, а извиняйся, заверяй, хвали как отца родного.

"Не можем, однако, без дифирамбов, нет, не можем", — думал Парамошкин. Будто свет клином на Рюмине сошелся. Такой уж он хороший-прехороший, ну прямо бог плодородия Дионис. И все-то у него получается, а без него была бы крышка. Надо же! Но ведь сам и завел хвалебную бодягу. М-да-а, хорош: думает о Рюмине одно, а говорит — другое.

Их глаза встретились, и ему почудилось, что Рюмин догадывается, о чем он только что подумал. Григорий покраснел. Но нет, Рюмин сказал совсем другое:

— Мне кажется, у нас с вами неплохой тандем в перспективе получится. Не правда ли, вместе крутить педали легче?

Парамошкин вежливо улыбнулся: Рюмин будто мысли его прочитал. "Интересно, интересно, что это он задумал насчет тандема? Сейчас опять ошарашит каким-нибудь очередным сюрпризом. Он же без этого не может…"

Так и есть. Рюмин встал, натянутая улыбка с лица исчезла.

Начал стихами, да какими!

— Друзья, прекрасен наш союз!… - Потом проза: — Поверьте, говорю сердечно — тронут, очень тронут. Это чертовски трогательно. У нас впереди огромная перспектива, приблизим же ее нашими трудами!

"Но картавит, аж слушать противно! — поморщился Парамошкин. — Уж зная свой дефект, выбирал бы слова без "р"…"

Рюмин меж тем перешел к делу:

— Значит, планы у нас следующие: завтра утром на электричку и в Варшаву. Там дораспродадим остатки, закупим магнитолы и вечером на Брест.

— Уже? — удивился Парамошкин. — Хоть бы еще денек здесь прихватить, а уж потом Варшаву посмотреть…

— Смотреть да отдыхать после будем, — фыркнул Рюмин. — Во вторник я должен быть на работе, тут уж никуда не денешься. Еще раз объясняю: в Варшаве можно шмотки быстрее распродать, там же купим и магнитолы. Да и погода наладилась: на верхотуре стадиона дуба не дадим. Короче, нравится — не нравится, а укладываем сумки и бай-бай. — Самое сложное завтра — это сесть в вагон. — Помолчал, посмотрел оценивающе на Парамошкина. — Мы, Григорий, очень рассчитываем на твои спортивные способности.

Тот удивился:

— Что так?

— Пробиться в вагон практически невозможно, из-за огромного наплыва "челночников".

— Неужели так сложно?

— О-о-о! — заохали все разом. — Это видеть надо! Да завтра сам убедишься. Одни "быки" чего стоят…

— Чепуха какая-то. У вас, ей-Богу, проблема на проблеме и проблемой погоняется. Теперь еще какие-то "быки" появились…

— Ну, другим словом — вышибалы, — пояснил Шлыков. — У них крепкие руки-ноги (прости за сравнение), оловянные задницы и пусто в черепках. Вот они и проталкивают своих в вагон.

— Выходит, и меня считаете из их породы? — обиделся Григорий. — Значит, и у меня в черепе, — постучал пальцем по голове, — пусто?

Не надо же так в лоб понимать! — стал выкручиваться покрасневший Шлыков. — Я не это имел в виду. Ты — совсем другое. Извини за дурацкое сравнение.

Рюмин и Скоркин молча укладывали сумки. Рюмин поднял голову.

— Да ладно, — сказал он Парамошкину. — Чего обижаться. А в вагон нам без твоей помощи никак не прорваться. Посмотри на них, — махнул рукой в сторону хрупких, далеко не спортивного вида Скоркина и Шлыкова. — Разве они на такое способны? Ясно, что нет. В общем, не обижайся, а помоги, в долгу не останемся. — Рюмин, кажется, впервые просил Парамошкина войти в положение и помочь.

— Да ладно, — кивнул Григорий. — Завтра сориентируюсь по обстановке…

Перед сном решали, какую брать в Варшаве для продажи аппаратуру. Музыкальный центр известной фирмы "Осака" слишком дорог, на нем в Каменогорске много не наваришь. Магнитола "Панасоник" тоже дороговата, а вот магнитола фирмы "Осака" по стоимости и спросу как раз устраивала. Единственное неудобство — громоздка, но с этим придется смириться. Уж как-нибудь довезут. Парамошкин прикидывал, сколько штук сможет купить. Везти придется с учетом трех рюминских магнитол. В который уже раз за время знакомства с ним убеждался, что тот из всего делает выгоду. Если взять даже десяток магнитол, — думал, засыпая, — то какой же будет навар?… Надо прикинуть… но это завтра… завтра…" — заснул и словно отрубился. Рюмин и Шлыков еще о чем-то разговаривали.

 

XIV

Увидеть Варшаву, погулять по центральным улицам — не получилось. Как рано утром вышли из электрички, как втянул их в себя людской поток, так и двигались точно в русле полноводной речки, вбирающей в себя ручьи и ручейки из горожан и "челноков".

Купили билеты, прошли на стадион, поднялись на самую верхнюю площадку и разложили остатки товара. Укутавшись потеплей, начали торговать. В самом деле, как на семи ветрах, до того продувает, а главное — никуда не спрячешься и нигде не приткнешься. Набросив на себя плащ-накидку, Парамошкин стоял "как кум королю".

— Ты умница, что додумался накидку прихватить, — с завистью говорил Рюмин, пряча под нее свою страусиную, с рыжеватой бородкой, голову.

Цены договорились особенно не гнуть, а побыстрее распродать товар и пораньше закупить магнитолы. Самое сложное началось вечером, на одной из городских железнодорожных станций. На широкой платформе бурлила людская толпа. Она будто пьяная качалась из стороны в сторону, всем хотелось уехать.

Подошел Рюмин. Он ходил узнавать, с какой стороны платформы подадут поезд. Сказал тихо, чтобы рядом не услышали. Передвинулись, и началось долгое, мучительное, с еще неизвестным исходом, ожидание. По радио объявили, что отправка поезда задерживается. Толпа гудела, нервничала.

Рюмин который раз поучал: прорываемся кто как сможет, занимаем купе, сумки подавать через окно. Особые надежды возлагались на Парамошкина.

— Ну как? — опять спросил его Рюмин.

— Нормально.

— Удивляюсь, ей-Богу, удивляюсь! Кругом все с ума посходили, а ему нормально. Вот человек!

А Парамошкин в себе уверен. Предупредил только, чтобы держались плотнее друг к другу и не зевали.

Стоп! Кажется, он! Наконец-то прибывает! Как же долго ползет и как медленно останавливается. Но вот в последний раз состав дернулся и застыл. И… начался штурм. К двери прорывались по центру и с двух боков. Откуда-то перед Парамошкиным оказалась крошка-женщина с двумя объемными сумками. Она же ему мешает! Тыркается туда-сюда, и ни с места. Но не давить же ее…

В вагон между тем прорывались новые пассажиры. В окна потоком поплыли сумки и чемоданы. Стоявший рядом Рюмин стонал:

— Пропустили, пропустили!.. Чего же ты ждешь?! Давай!

Парамошкина подгонять не надо. Понимает, что зря встали по центру, да еще и эта женщина… С большей силой толпа даванула слева и всех, кто стоял перед Парамошкиным, смело в сторону. Ан нет, всех, да не всех. Эта женщина к нему словно прилипла. Два амбала пропускают своих. Что ж, на силу — силой!

Р-раз — и женщина оставлена. Теперь никто не мешает. Несколькими рывками Григорий освободил проход к двери. Внимания на крики и угрозы не обращал. Резко повернувшись, стал пропускать Рюмина, Шлыкова и Скоркина. Подняв сумку вверх, вошел следом. Услышал крик Рюмина, чтобы сумку оставил в туалете.

Зачем? — не понял Парамошкин. — Запрещено ведь.

— Ставь, другие займут!

Поставил и отошел к окну. Вернулся злой-презлой Рюмин. все купе заняты, проход почти заставлен. Хорошо, что туалет вовремя заняли, там аппаратура в сохранности.

Прижавшись к окну, Парамошкин увидел ту маленькую женщину. Потеряв надежду пробиться, она стояла беспомощная, жалкая, вытирая слезы. Сдвинув рывком вниз стекло, Григорий крикнул:

— Идите сюда, помогу!

Подошла, в глазах мольба.

— Давайте сумки, скорее!

Молчит, не решается — а вдруг жулик? Но потом поверила. Так, сумки в вагоне, теперь ее втянуть… Получилось! Слава Богу, даже с души отлегло.

— А я-то вас ругала, так ругала, уж простите!..

Рюмин недоволен. Зачем эта женщина, когда самим не повернуться.

К ночи в вагоне утряслось, расставилось, уплотнилось. Освободились проходы, появились места в купе, где можно было присесть и вздремнуть. Туалеты же по-прежнему завалены сумками и чемоданами, кому приспичило — терпят.

Впереди показались станционные огни. Поезд стал притормаживать. Объявили десятиминутную остановку. Из вагонов с грохотом посыпались пассажиры в поисках туалета. Туалет на станции один, пассажиров — тьма, время стоянки ограничено… Картина, конечно, еще та: массовый туалет на всеобщем обозрении. Мужчины и женщины, не стесняясь, оголяются, ни на что не обращают внимания, лишь бы-лишь бы… Поляки плюются: варвары! дикари!

— Не могу смотреть, — сказала попутчица и отвернулась. — Маразм да и только. Какие-то идиоты забили сумками туалеты. Что о нас подумают?

Парамошкин молчал. А что скажешь, если сам из числа этих "идиотов". Не раз вспомнил недобрым словом Рюмина, который давно похрапывал в купе. Ему-то наплевать на все.

Поезд тронулся. До Бреста теперь остановок не будет.

 

XV

Первый вояж Парамошкина в Польшу подходил к концу. Для него он оказался не таким уж сложным. Теперь все позади, и можно сказать прямо: поездка удачная, даже сам не ожидал. Если так пойдет и дальше, то лучшего и желать не надо.

Из Москвы в Каменогорск возвращались не вчетвером, а вдвоем с Рюминым. Шлыков решил остаться погостить в столице у своих родственников. Его отпуск еще не закончен. Скоркин, позвонив домой, узнал, что отец вечером выезжает в Москву и просит утром встретить. Причину приезда отца в столицу Вениамин не объяснил, а возможно, и сам не знал.

Кроме Парамошкина и Рюмина в купе была молодая, по-видимому, совсем недавно поженившаяся, пара. Они ворковали как голубки, абсолютно не обращая внимания на своих попутчиков. Чтобы не смущать молодоженов, Рюмин с Парамошкиным вышли в коридор.

Парамошкин этого разговора ждал. Он хотел, наконец, ясности насчет поездок: будут они еще или нет, возьмет его с собой Рюмин или на этом все закончится. Рюмин закурил и сделал несколько глубоких затяжек.

— Знаешь, я им сейчас завидую, — сказал он.

— Кому? — не понял Парамошкин.

— Молодым, что в купе милуются. Счастливые… Ладно, перейдем к делу. — Приоткрыв заднюю дверь, Рюмин бросил окурок и тот, сверкая искрами, полетел вниз.

— Не знаю как я тебя, Григорий Иванович, но ты меня вполне устраиваешь, — сказал он, откашлявшись. — Выносливый, врубаешься в суть с полуслова и, конечно же, сильный. Уверен, что не продажный.

— Вот еще! — недовольно загудел Парамошкин.

— Да-да, а в деле это тоже немаловажно. Думаю, что наш "тандем" должен неплохо сработать. Не скажу, что я — мед, но и не губошлеп какой-нибудь, трепать попусту языком не привык.

— Уж это мне известно, — сказал Парамошкин, подыгрывая Рюмину. — Не раз думал: а как бы я поступил в той или иной ситуации и, если честно, то не ровня тебе. До тебя мне пока далеко.

— Ладно-ладно, — ухмыльнулся довольный похвалой Рюмин. — Теперь о наших планах. Через пару недель опять махнем в Польшу. Резон имеется. А дальше… Дальше загадывать пока не будем.

Ну а теперь — о "тандеме". Я планирую открыть в Каменогорске дело. Какое? В свое время узнаешь. Одно скажу — откладывать "в дальний ящик" не собираюсь. И еще. Через тройку месяцев устроим тебя директором торговой базы. Мы этот вопрос со Шлыковым уже обговорили. "Челночничать" уже, естественно, не придется. Твоя задача — обеспечивать кого надо товаром. А взамен будешь получать свою долю. Клиентов — пруд пруди. Что скажешь?

Парамошкин выпучил глаза:

— Прямо врасплох застал. Ей-Богу, ошарашил! Не думал, не гадал. Так неожиданно!.. — Но Григорий лукавил. Как это "не думал, не гадал", если в мыслях не раз видел себя на должности завбазой. Решил прикинуться простачком, который чуть не визжит от радости. Горячо поблагодарив благодетеля, осторожненько свернул разговор на другую тему.

— А что за дело, если не секрет? — Подумал, а может, не стоит проявлять излишнее любопытство? Но как узнать по-другому? Ирина-то обязательно спросит.

— Я же сказал, — нахмурился Рюмин, что к этому вернемся позже. Мне еще самому надо кое в чем разобраться. — Спросил, знаком ли Парамошкин с азами строительства? Даже поинтересовался его уроками труда.

О "строительстве" Парамошкин ответил расплывчато — смотря какое оно будет.

— Ну, не многоэтажки строить, а скажем, киоски или что-то в этом роде.

— Это в принципе несложно, — ответил Парамошкин. Добавил, что строил гаражи.

— Отлично. На досуге прикинь, сколько и каких материалов потребуется для киоска, скажем, метра три на четыре и потом напомни. Пожалуй, пока все. Пойду спать, а то завтра в девять лекция. — Зевнув, Рюмин шагнул к купе.

А Парамошкину спать не хотелось. Выйдя из накуренного тамбура в коридор, стоял и смотрел в темное окно. Ничего, кроме мерцающих вдали огней, не видно. До дома остались считанные часы. Ирина, наверное, спит: она-то ждет его послезавтра. Тем неожиданней и приятней будет встреча…

 

XVI

Подойдя к дому, Григорий увидел, что входная дверь закрыта изнутри. Подумал, что хозяйка, наверно, ушла на рынок, а Ирина заперлась и вставать не спешит. Да и то верно, зачем суетиться, если ждет его только завтра.

Зашел во двор. Поставив сумки, разделся до пояса, включил водяной кран-"гусачок" и стал мыться. Подобную водяную процедуру совершал каждое утро и жалел, что с наступлением морозов этого удовольствия лишится — воду придется перекрыть, чтобы не лопнула труба. Тогда будет ходить на водохранилище и купаться в проруби. Это совсем недалеко, а удобное местечко он уже присмотрел.

На стене дома на гвоздике всегда висит полотенце, рядом, в небольшом шкафчике, — паста и зубные щетки. Неспешно помылся, а потом растирал полотенцем грудь, спину, руки до тех пор, пока не почувствовал во всем теле горячую легкость.

Одевшись, подошел к окну. Оно было занавешено, и разглядеть что-либо внутри дома невозможно. Осторожно постучал условным для Ирины сигналом. Тишина. Никакого звука. И вдруг занавеска медленно отодвинулась в сторону, и он увидел свою Ирину, ее сонные, но радостные глаза, улыбающиеся губы, чуть-чуть вздернутый носик и милое, влекущее к себе, лицо. Ахнув, она тут же бросилась открывать дверь.

Встреча была такой, какую Григорий не раз себе представлял. Как только они слились в долгом, страстном, упоительном поцелуе, все остальное для них перестало существовать. "Как здорово, что хозяйки нет дома…" — только и успел подумать Григорий, нежно прижимая к себе жену. Да и она прижалась — не оторвать. Григорий подхватил Ирину на руки и понес к еще теплой постели.

"Я тебя люблю…" — "Я тоже…" — "Любимый мой…" — "Солнышко мое…" — "Так тебя ждала…" — Какие только нежные, ласковые слова они в то утро не сказали друг другу. Жаркая кровь в молодых телах еще долго не хотела остывать.

Каким-то внутренним чутьем Ирина, как только увидела мужа, поняла, что поездка удалась. И — разговоров не перечесть. В этот день решили никуда не ходить, сегодня у них будет день покоя и любви.

… Вставать Григорий не спешил. Ему не хотелось двигаться и что-то делать. Он блаженствовал, наслаждаясь домашним уютом и покоем. Наблюдать за женой из постели — одно удовольствие. Она у него умеет не только нежиться, но и работать, да так, что залюбуешься.

Ирина чистила картошку и нет-нет, да бросала взгляд в его сторону, будто спрашивая: "Ну как, муженек, не стала я хуже чем была?" — "Нет-нет! — отвечал он ей мысленно. — Ты стала для меня еще милей и желанней!"

Картошку жена чистит удивительно легко. Тонюсенькая шкурочка плавно опускается в ведро. Ирина не транжирка, запаслива и практична. Бывало, из клочков ткани, купленных в магазине по дешевой цене, сошьет себе такой наряд, что залюбуешься. "Это мне дано от Бога!" — похвалится пошитым нарядом и мило засмеется.

Слова, что ее угощение в день отъезда больше всех нахваливал Игорь, восприняла как должное. Он-то думал, что начнет расспрашивать, но жена даже бровью не повела. Подумал: к Рюмину Ирина относится более чем равнодушно, не то что к нему, своему Гришеньке. Все-таки Григорий ревновал жену, хотя ей об этом не говорил… Надо бы вставать, сколько можно прохлаждаться. Столько дел впереди, но так не хочется нарушать покой.

Жена поставила жарить картошку и принялась готовить салат. Не забывает и на муженька поглядеть истосковавшимся, заигрывающим взглядом. Вытерев руки, подошла, а у самой бесенята в глазах. Вытянув губки "дудочкой", бросилась на него и стала целовать. Успокоившись, сказала:

— Вот ведь как по тебе соскучилась. Все время думала, что тебе там холодно и ты замерзаешь. Молила Бога, чтобы сильного ветра не было. Думаешь, вру?

Григорий пожалел, что приехал без подарка. Так бы это было сейчас кстати. Знает, что жена подарки любит, не раз посмотрит, попримеряет, если это одежда или обувь.

— Не обижаешься, что без подарка приехал? — спросил, обнимая Ирину.

— Да ты что! Все равно не угодил бы. Сам знаешь, какая я капризуля. — Обернувшись к мужу, Ирина приняла соответствующее выражение лица, но тут же рассмеялась.

"Шустра, ох шустра! — подумал Григорий. — Все-то знает, все понимает". Ее слова насчет холода и ветра за душу зацепили. Значит, дорог, если так за него переживает.

Григорий обнял жену так крепко, что она ойкнула. Освободившись, легонько ударила его по крепким плечам:

— Медведь! Разве ж так можно давить на хрупкую и беспомощную женщину!

— Извини, не рассчитал. — Григорий и сам понял, что переусердствовал, но уж больно крепко соскучился.

Ирина помешала шкворчащую на сковороде картошку, которая так аппетитно пахла. Муж уже давно глотал слюнки: на завтрак только чаек попили. Но жену не торопил, она этого не любит. Ирина достала скатерть и стала накрывать на стол. Не дожидаясь хозяйки (да они и не особенно ее ждали), счастливые Парамошкины сели за стол и начали угощать друг друга.

 

XVII

После суток покоя и любви Парамошкин опять с головой окунулся в "челночную" круговерть. Если говорить спортивным языком, — а он считал себя спортсменом, — для Григория начался бег на разные дистанции. Истосковавшись по работе и устав от безуспешных попыток найти ее, Парамошкин наконец-то приступил к осуществлению своей заветной мечты — жить не как другие живут. Какого-то другого пути для себя не видел: "челночная" карусель закружилась без особых затруднений. Вот не ждал не гадал, что так быстро врубится в этот своеобразный бизнес. Даже Рюмин не мог ни в чем к нему придраться.

Молодец Ирина. Она взяла на себя подготовку мужа к поездкам. Парамошкин уезжал, а жена готовила сумки для следующего рейса. И так из раза в раз. За полтора месяца Парамошкин с Рюминым (тот временно нашел себе на работе замену) дважды побывали в Польше и сделали пробный вояж в Турцию. Работали без передыха, понимая, что лафа может вот-вот кончиться. Все было подчинено решению главной задачи — накопить побольше долларов и начать свое дело. Проблема была лишь в одном: не хватало нужного товара.

Торговые базы в Каменогорске осаждались "челноками", и что-либо там купить становилось все сложнее и сложнее. Наиболее ходовой товар распродавался не доходя до баз. Каждый стремился урвать себе кусок пожирнее. А что ж? На то он и "дикий рынок" с его дикими порядками.

Из Турции домой возвращались накануне Нового года. Билеты взяли в купе "СВ" на двоих, чтобы никто не мешал. Купили водки, пива, закуску. Почти всю дорогу ели, пили и разговаривали.

То, о чем в ту ночь пошла речь, Григорий никак не ожидал.

— Это что, серьезно? — переспросил Рюмина, предложившего ему поработать заведующим торговой базой. В прошлый раз, когда об этом шел разговор, Парамошкин не придал ему особого значения. Посчитал шуткой — ну какой он завбазой?

— Серьезней быть не может, — ответил Рюмин. — Сам ведь только что говорил о нехватке товара. Вот и сделай так, чтобы нужный товар на твоей базе был. И именно для нас. Помотайся в Москву, еще кое-куда. Тебя учить не надо, сам понимать должен.

— Но почему я, а скажем, не ты?

— У тебя лучше получится.

— Смеешься, да? Ну давай, давай…

Рюмин как-то кисло поморщился. Высморкавшись в платок, сказал:

— Я же доцент университета, какая необходимость терять такое место. Возможно, пригодится. Что же касается тебя, то ты ничего не теряешь. Наоборот — выигрываешь.

— Не знаю-не знаю… — не сразу ответил Парамошкин. Да и было над чем задуматься. Этот Рюмин опять сам за него все решил. Сначала сделал одолжение, взяв в свою команду. За это спасибо, все идет как нельзя лучше. Но вот стоит ли лезть в торговлю? Налил в стакан пива: водку решил не пить — утром встреча с Ириной. Выпил, пожал плечами:

— Если б такое предложение поступило до нашей встречи — посчитал бы за великое благо…

— И что же изменилось сейчас?

— А то, что поездками доволен, они меня со всех сторон устраивают. А вот что буду иметь с должности завбазой? Кроме тычков, нервотрепки и нравоучений от разных чинуш — ничего?

— Зря так думаешь. Намекну: иметь много будешь, во всяком случае, больше.

— Не понимаю.

— А я объясню. Помнишь в первую поездку в Польшу ты помог мне привезти за мои бабки три магнитолы? Цену каждой штуки знаешь. Так вот: я лично обеспечиваю, поставляю, называй как хочешь, тебе хлопцев, которых ты за денежки отоваришь. Они же тебе за эту услугу доставят или нужную технику, или лучше всего — баксы. Ясно, что не бесплатно, за твой товар. И не надо никуда мотаться, делай спокойненько свое дело. Теперь дошло?

— Дошло, но… Да и не в том дело. Просто не хочу на шею ярмо одевать. Знаю, какой сейчас ажиотаж вокруг баз. Там можно так вляпаться, что потом не отмоешься.

— Так это ж, дружище, от тебя будет зависеть. А волков бояться — в лес не ходить. Ясно, что думать надо, кому товар дать, а кому отказать, кого просить об услуге, а кого нет. Но я ведь сказал, что обеспечу надежными людьми. Они будут привозить тебе не меньше, чем сам привозил за поездку. Кроме того, зарплата по должности, плюс всевозможные навары. А они будут, посмотри, как жизнь перевернулась и как поменялись всяческие ценности. Ты просто не зришь в корень. Для всех ты будешь божеством, тебя будут уважать, на руках носить!

— Да уж, скажешь — на руках. Пожалуй, надорвутся.

Рюмин пил водку глоточками, понемножку, почти не закусывал, но не пьянел.

Долго, во всех деталях, обговаривали предстоящую работу, порядок и закупку товаров, их распределение. Парамошкин все больше убеждался, что Рюмин в торговых делах дока. Вспомнили совместные хождения по базам Москвы, когда все были им так недовольны. На московские базы надо ехать немедленно и устанавливать с ними связи. Не сразу, но постепенно, продумывая все "за" и "против", Парамошкин убеждался в разумности и выгодности предложения Рюмина. Особенно, когда тот сказал, что рано или поздно базы тоже перейдут в частные руки. А что он, собственно, теряет? Да ничего. Товар-то в его распоряжении. Кому захочет, тому и даст. Сколько захочет, столько и продаст. Он хозяин, к нему пойдут на поклон, так же, как и сам когда-то, в Полянске, за подношения. Выгода явная и прямая. В общем, согласился, хотя и сказал, что посоветуется с женой. Одно было Парамошкину непонятно — почему Рюмин так спокойно отпускает его от себя? Ведь сработались и ему с ним удобно? С кем он намерен выезжать впредь? Хотя желающих найдется немало. Он же их потом и оброком, пока не окрепнут, обложит, а они "командору" будут еще и в рот заглядывать.

Решили так. Рюмин сразу по приезде утрясает все со Шлыковым. Тот насчет него договаривается, показывает кому надо и решает вопрос о назначении. На все это уйдет не больше десяти дней.

 

XVIII

В ночь перед разговором со Шлыковым Парамошкину приснился сон — будто стал он директором необычного магазина. В его магазине можно было купить любую часть человеческого тела, изготовленную из спецматериалов. И надо же такому причудиться! Парамошкин всегда спал спокойно и безо всяких снов. А тут — вроде как запчасти, только не для машин, а для человека. Можно, к примеру, запросто купить голову, руки, ноги, сердце, печень, в общем, все-все, у кого что поизносилось, заменить. И люди валят валом, в основном пожилые, хотя немало и молодых. О магазине же и его директоре столько разговоров в телепередачах, от журналистов отбоя нет. Никто теперь не сравнится с популярностью завмага Парамошкина. И Ирина стала работать. Она заведует складом, откуда Григорий получает для магазина эти самые "запчасти". Только вот отношения между ними ухудшились. Они теперь не муж и жена. Но он-то знает, что Ирина была его женой и когда-то они жили душа в душу… От этого стресса у Григория забарахлило сердце, и знакомый врач посоветовал немедленно его заменить. Однако в магазине как назло нужного сердца не оказалось. Тогда он обратился к Ирине — выдай, да получше, ведь чай не чужими были. А та походила, посмотрела и развела руками: нет, на складе ни одного хорошего сердца не осталось, а не далее как вчера продала Рюмину последнее, что для себя держала. Обиделся Парамошкин, ох как обиделся! А в это время заявился Рюмин, как всегда вальяжный и веселый (сердце-то новехонькое, почему бы и не быть веселым). Подойдя к Ирине, стал ее целовать, а ей, видно, это нравится. Парамошкина взорвало — надо же так обнаглеть, при нем с Ириной целуется! Схватил обидчика за грудки, чтобы как следует проучить, но Ирина-то какова! Говорит: ты чего это, Гриша, разволновался? Или забыл, в какое время живем? И смеется как дурочка. Нет, думает Парамошкин, уж я-то знаю, в какое время живу, и этому гаду голову все равно оторву. Начал отрывать и… проснулся.

Было еще темно. Ирина спала рядышком. Кое-как растолкал ее и рассказал сон. Но жене было неинтересно слушать этот вздор. Муж рядом, жив-здоров, зачем расстраиваться? Глупые сны. Сказав, что все это чепуха, тут же опять уснула. Григорий же долго не спал, все думал и думал о том, что бы все это значило. Утром вновь рассказал Ирине странный сон, но она только посмеялась. Потом стала ласкаться, целовать его, и он совсем успокоился, а тревожные мысли вскоре вытеснили другие заботы.

К встрече со Шлыковым готовились серьезно. Позвонив, Рюмин намекнул, что желательно не с пустыми руками. Что подарить — не сказал, мол, сами соображайте. Вот и думали вдвоем с Ириной.

— Может, отдадим ружье? — сказал Григорий первое, что пришло в голову.

— А кстати, где оно? — спросила Ирина.

— У Красавиных оставил. Можно поехать и взять. Я тогда не захотел с собой брать, а они люди надежные.

— Помню, помню Петю, симпатичный паренек. Он тебе неплохо помогал. Но дарить ружье с такой историей…

У ружья и в самом деле была мрачная история. Когда-то муж родственницы Ирины поехал осенью на велосипеде на уток, и что уж там по дороге случилось — или упал с велосипеда на ухабине, или курок за что-то зацепился, но был роковой выстрел, стоивший жизни владельцу ружья. После того как уголовное дело прекратили, ружье вернули жене убитого, а та отдала его Парамошкиным, чтобы лишний раз не напоминало о смерти мужа. Григорий хотел зарегистрировать ружье в Полянске, но попал в милицию в связи с подозрением в спекуляции. В Каменогорск ружье не взял, оставив у Красавина. Петру Красавину он не писал, так как узнал от случайно встретившегося в университете выпускника полянской школы, что того в начале августа призвали в армию.

В конце концов решили с Ириной купить Шлыкову золотые часы и пару бутылок хорошего конька. Григорий знал, что Шлыков предпочитает водке коньяк, а потому расщедрился на два "Наполеона". О затратах малость посожалели, но что поделаешь… если дела пойдут нормально, то все окупится.

Как и было велено, на прием к Шлыкову Григорий пришел в понедельник к двум часам дня. Понедельник — день приемный. Народу столько, что в коридоре не протолкнуться.

— Это что, все к главе администрации? — спросил он стоявшую последней старушку с восковым лицом.

— К нему, к голове, очередуем, — ответила та, вздохнув. Грустно добавила, что этот куст (приемная, значит) никогда не бывает пуст.

"Но мне-то зачем стоять в очереди?" — подумал Парамошкин и, зайдя к секретарю, попросил передать Шлыкову, что такой-то прибыл по его личной просьбе. Та позвонила по прямому телефону, и буквально через несколько минут из кабинета вышел посетитель, а за ним — Григорий Анатольевич. Будто родного брата, обнял Парамошкина, назвал тезкой и пригласил в кабинет. Секретаршу предупредил, чтобы с полчаса ни с кем не связывала.

Зашли в комнату отдыха. Шлыков извинился, что пригласил в приемный день, но дело не терпит отлагательств. Спросил:

— Чай или кофе?

— Если можно, кофе.

— Ну, рассказывай, тезка, как живешь-могешь? Каковы успехи в бизнесе? Рюмин не нарадуется, говорит, что они у тебя поразительные. Оказывается в тебе скрывался врожденный коммерсант. Да я и сам в этом убедился. Кстати, частенько вспоминаю ту поездку. Помнишь, как Рюмин из-за меня остановил электричку? Это ж умора! А как в вагон пробивались? О, Боже, и смех и грех! Да, Рюмин человек неординарный и решения принимает неординарные. Сейчас вот давит, чтобы побыстрей определить тебя на базу. Говорит, что можем проспать и другого сунут. Ладно, я тут пока бутерброды приготовлю, а ты не молчи, говори что-нибудь.

Парамошкин в ответ на слова Шлыкова "живешь-могешь" хотел вначале похохмить. Встретились, мол, два пенсионера, и один говорит другому: "Ну, как живешь-могешь?" А тот отвечает: "Живу — ничего, а могу — плохо". Однако передумал, решил не превращать столь важную встречу в шутку. Лучше уж не выпендриваться. Скромно сказал:

— Вы меня, Григорий Анатольевич, слишком расхваливаете. А дела идут, и, в принципе, неплохо. А еще недавно сидел без денег и без работы! Благодарен и искренне признателен в первую очередь вам и Рюмину, что поддержали в трудный момент.

— Ерунда! Хорошо помогать тому, кто воз тянет. У вас, тезка, отличные задатки, далеко пойти можете. Естественно, при соответствующей поддержке. А она будет, лично от себя такую поддержку я гарантирую, — Шлыков снял и начал протирать очки.

— Огромное спасибо, Григорий Анатольевич! Клянусь, что на меня вы всегда можете рассчитывать. В жизни, сами знаете, всякое бывает. Мы вот с Ириной приготовили для вас небольшой сувенирчик: коньячок, ну и там…

— А вот это напрасно. Да и, право, неудобно как-то. Зачем? Вы меня, тезка, ставите в весьма щекотливое положение.

Парамошкин же, будто не слыша, достал из пакета коньяк и коробочку с золотыми часами. Шлыков, посмотрев на часы, молча покачал головой и положил их на край стола. Никаких эмоций. Зато коньяк принял с восторгом и радостью:

— Вот это да! Вот это коньячок! Давненько не приходилось такого пробовать!

"Однако хитер-бобер, — подумал Парамошкин. — Часы вроде так себе, пустяк, а вот коньяк — да! Пытается значимость подарка принизить. Не исключено, что и своего коньячку предложит, пусть, мол, видит, что Шлыков не жмот какой-то. Хотя коньяк не покупает, ему его с винзавода приносят. Рюмин говорил".

Шлыков наконец закончил свои приготовления, поставил на поднос кофе с бутербродами. Парамошкин как в воду глядел: хозяин кабинета достал из холодильника початую бутылку коньяка, наполнил рюмки.

— А может, не надо? У вас прием, столько народу, — засомневался Парамошкин.

— Ничего-ничего, взбодриться тоже полезно. Мы же не напиваться собрались, а понемножку, тем более, что я сегодня практически не завтракал, а теперь раньше девяти вечера все равно не освобожусь. Тогда будет и обед, и ужин. Так что давай, дружище, не терять зря время, — улыбнулся. — Я от души рад, что ты согласился пойти на эту должность. Она по нынешним временам — ого-го, брат! В общем, за встречу, за твои успехи, за тебя!

Пропустили по одной, потом по второй, стали жевать бутерброды и пить кофе. Разговор пошел сам собой. Парамошкин постепенно понял, что отношения у Шлыкова с Рюминым деловые, однако не совсем дружеские. Шлыкову не по душе, когда им командуют, а Рюмин без этого не может. К Парамошкину Шлыков пока расположен явно доверительно. Возможно, строит какие-то свои планы. Поддерживая разговор, Григорий думал, что связь с ним ему пригодится, ну а если Шлыков станет мером города, то лучшего и желать не надо: мер есть мер. А потому и себя надо вести соответственно: каждый сверчок должен знать свой шесток. Шлыкову такой стиль нравится. Да и надоедать лишними просьбами пока не следует, всему свое время. Дожевав бутерброд и выпив кофе, Парамошкин тактично поглядел на часы, что не осталось незамеченным.

— Торопишься, торопишься, тезка, будто малые детки ждут не дождутся. Кстати, как Ирина? Кажется, супругу так величают?

— Спасибо, все в порядке. Привет передавала.

— Ей тоже от меня передай. Как-нибудь семьями встретимся. Да, о самом главном забыл. Сейчас позвоню в мерию и в обладминистрацию, договорюсь о "смотринах". Дня через три пойдем на беседу, а там — приказ, и впрягайся в новое дело. Постарайся в эти дни далеко не отлучаться и жди сигнала. Чтобы знать, где тебя искать, мой водитель домой отвезет.

Шлыков встал, убрал рюмки и бутылку, а остальное накрыл салфетками. Улыбнувшись, спросил:

— Вопросы есть?

— У матросов нет вопросов, — бойко ответил Парамошкин и тоже встал.

— Да, совсем позабыл, что ты, к тому же, еще и матрос. — И дружески похлопал Парамошкина по плечу.

 

XIX

За работу Парамошкин взялся, что называется, засучив рукава. А как же по-другому, ведь должность-то не простая — золотая. Раскручиваться начал основательно, не жалея ни себя, ни тех, кто с ним работал. Помнил, как Шлыков, а потом в областной администрации предупреждали, что на базе рутина, сонное царство и никто в этом сонном царстве пальцем о палец не стучит. Иными словами — проматывали и проматывают последнее. Так, оно, собственно, и оказалось. Старый директор дорабатывал и себя берег. Надо ему кататься по городам да весям в преклонном возрасте? Позвонит в Москву или еще куда знакомому торговому чинуше, потолкует о поставке товара, заручится поддержкой и тем доволен. Но поставки все чаще задерживались, а потом вообще прекратились, остатки товаров таяли, полки на складах пустели. Парамошкин же решил с этим "сонным царством" покончить раз и навсегда. К тому же в нем заговорил азарт спортсмена.

В свой первый рабочий день Григорий собрал в кабинете всех сотрудников базы и заявил: работаем отныне не меньше как по полторы смены; чаще надо бывать в командировках, а спекулянтскую лавочку без его ведома прекратить. Все вопросы решать только через него. Если кому это не нравится, убираться может на все четыре стороны. Своему заму, вертлявому, лет под сорок, мужичку сказал, что если и дальше будет протирать штаны на базе, то они не сработаются. Тот приторно улыбнулся и обещал исправиться. Шептуны Парамошкина вдруг предупредили, что у него очень важная клиентура, и что с ним лучше не связываться. Но вид зама не внушал никакого доверия, да и фамилия соответствовала внешности — Гнидкин. Парамошкин к советам доброхотов не прислушался.

После работы Парамошкин решил несколько облагородить свой кабинет. Материалы на базе нашлись, а руки у него чего только не могли сделать. Всем любопытным, заглядывавшим посмотреть на "непутевого" директора, пояснял, что как театр начинается с вешалки, так и их база должна начинаться с приличных, особенно директорских, рабочих мест. Его пример оказался заразительным, вскоре и другие начали наводить у себя марафет.

Через неделю Парамошкин поехал в Москву на знакомые ему оптово-торговые базы. Съездил удачно и не раз помянул добрым словом Рюмина. Вскоре из Москвы поступил товар. Парамошкин на этом не успокоился и вновь отправился в столицу, прихватив с собой побольше подарков и местных деликатесов, зная, что москвичи на подношения падки. В этот раз вышел на руководство еще нескольких баз; ему позарез нужны были не только отечественные, но и импортные товары, которые как раз в это время стали поступать в столицу, и москвичи сами были заинтересованы в постоянных заказчиках. Парамошкин остался доволен, что оперативно опередил других. Возникли проблемы с доставкой товара. Свой транспорт был в полуразвале, в этом он как опытный авторемонтник, убедился сразу же. Заказывать машины было дорого, да и не хотелось попадать к кому-то в зависимость. Узнал, что рядом расформировывается войсковая часть и распродаются новехонькие грузовики, причем недорого. Свои машины продал, а у военных купил; доплата в итоге оказалась невелика. С доставкой товара теперь проблем не было. Рюмину об этом говорить не стал. Зачем? От того можно ждать любого сюрприза, тем более если узнает, что часть машин Парамошкин оформил на себя.

Работники базы народом оказались довольно скрытным. Каждый крутился в своем закутке и думал только о себе. Никакой живой мысли, никаких толковых предложений. Выходит, он должен выбивать товар, а они будут его шуровать направо и налево? Нет, милые, так не пойдет. Опять собрал подчиненных и пообещал, что в третий раз нравоучениями заниматься не будет. Гнидкина отчитал при всех, и тот смолчал, чему-то таинственно улыбаясь. "Довольно странный и, кажется, опасный тип", — подумал Парамошкин. Разогнал, кого положено, по командировкам, но вернулись ни с чем. Предупредил, что в другой раз поедут за свои денежки, а если снова прокатаются впустую, то пусть сразу пишут заявления на увольнение. Некоторые уволились, не дожидаясь очередного разноса. Вместо них брал молодых, понимая, что коллектив нововведения воспринимает неоднозначно, кое-кто затаился и будет использовать любой его промах.

Советчиком и помощником по всем вопросам была жена. Она и товаровед, и экономист, и бухгалтер. Ее задача — находить по звонкам и объявлениям в газетах ходовой товар. Дальше действовал уже сам. Разрешил Ирине работать в своем кабинете. Но хватит ей вкалывать за просто так. Надо было устроить Ирину официально, однако в тресте сказали, что брать жену к себе в подчиненные не положено. Бухгалтерша, которую собирался при первом же удобном случае уволить, подсказала, как провернуть этот вопрос, и теперь Ирина получает зарплату по фиктивным документам. Бухгалтерша же лебезит, заискивает, и увольнять ее уже вроде как и неудобно. На душе у Парамошкина пакостно: от таких помощничков, как Гнидкин и эта баба можно ждать любой гадости. Почему и решил поговорить вначале один на один с Гнидкиным. Пригласил к себе вечером, когда люди стали по домам расходиться. Заместитель вызова не ожидал, видно было, что волнуется. Достал сигареты, хотел закурить, но, наткнувшись взглядом на табличку "У нас не курят", сунул пачку обратно в карман. У Гнидкина две клички: "Гнида" и "Сморкун". Первая — от фамилии, вторая — из-за того, что постоянно сморкается. Зимой и летом, весной и осенью, на улице и в помещении. Гнидкин сморкался, прижимая пальцем ноздрю и поворачивая голову в ту или другую сторону.

— Да вы курите, курите, — любезно разрешил Парамошкин, решив ради налаживания контакта поступиться своим принципом не курить в кабинете. Зевнув, добавил: — Люблю аромат хороших сигарет, — знал, что Гнидкин курит только "Мальборо". Это при его-то мизерной зарплате? Интересно, а сколько же имеет слева? И дошел ли до зама смысл намека? Вслух сказал: — Я уже один раз говорил, Никита Петрович, что хотел бы иметь надежного и активного зама. А вот приглядываюсь, приглядываюсь к вам и никак не могу взять в толк, почему это вы меня игнорируете? Причем в открытую, на глазах у людей, даже как-то неудобно получается. Может, помешал вам это место занять, но ведь не сам же я сюда напросился.

Гнидкин пожал плечами.

— Не понимаю, о чем речь, Григорий Иванович. Работаю как всегда работал. Прихожу исправно, не болею как другие, не какой-то там алкаш. А люди разное наболтать могут, на то у них и языки. Я лично рад, что директора поменяли. Старый был и ничего не делал. Об этом я даже информировал кого следует, — Гнидкин затушил окурок и, не найдя, куда его выбросить, сунул в спичечный коробок.

"Так вот, оказывается, кто писал анонимки, о которых предупреждали в администрации? Сам признал, — подумал Парамошкин. — Ишь ты — "прихожу исправно", "не алкаш". Или не понимает, о чем речь, или больно хитер. Скорее, последнее".

— Это верно, что на работу ходите исправно. Да что толку? Надо работать, пример подчиненным подавать, а? Еще не хватало мне зама пинком в командировку выталкивать! Это как понимать? Саботаж? Лень? — Повторяю: мне нужен надежный помощник во всех делах. Вопрос ставлю ребром — или работайте, и чтоб без понуканий, или расстанемся.

Гнидкин прищурился.

— Все-то у вас, Григорий Иванович, просто. Чуть чего — и до свидания. Будто мы тут не люди, а дерьмо собачье, взял, поддел пинком и выбросил. У нас, чай, и семьи есть! Никак не пойму, чем же я вам не угодил. На базе провкалывал пятнадцать лет. Между прочим, меня уважают и даже ценят некоторые ответственные работники. А ошибок у кого нет, они у всех есть. Их и у вас сколько хошь накопать можно. — Помолчав, уточнил: — Если как следует поковыряться.

— Интересно, интересно, это какие же такие у меня ошибки? Вроде и работаю всего ничего, когда ж это я успел наделать?

— Обижайтесь, не обижайтесь, но скажу откровенно. Разве верно, что всю работу на себя замкнули? Без вас теперь тут никто пикнуть не смеет. Вот и крутите со своей женой. Она то работает, то не работает, а денежки, говорят, получает. Это как? Нам, значит, клиентов обслуживать Боже упаси, а вам все можно? Тогда уж и вы положительный пример покажите, а то как-то однобоко получается. Я считаю, что каждого человека надо поддерживать, тогда и работа пойдет веселей…

Парамошкин слушал Гнидкина и диву давался. Это как же надо все переиначить и поставить с ног на голову. Он его вызвал, чтобы мораль прочитать, а этот бездельник не только не испугался, но даже понимать ничего не хочет. Ишь как отчитывает, ишь как слезит! Ему бы работать как раньше работалось: никаких тебе командировок и поездок, никаких накачек, сам себе хозяин, а другие пусть катаются. Черт, эта скотина каждый его промах берет на заметку. Пока молчит, но надо будет — "просигналит" кому надо. И приедут, начнут копать и что-то, естественно, накопают… И зачем связался с бухгалтершей из-за Ирины? А намек на "особое" отоваривание клиентов? О чем же эта Гнида еще умолчала?.. Поймал вдруг себя на мысли, что начинает побаиваться Гнидкина. Надо же! Но нет, пусть обо всем говорит, пусть до конца выговорится, чтобы никаких "заначек" не осталось. Как можно сдержанней произнес:

— Так-так, Никита Петрович, что там еще про запас? Хотел бы знать все, от начала до конца. Говорите, выкладывайте как на духу, не стесняйтесь. Откровенность за откровенность.

Гнидкин, видимо, ожидал, что Парамошкин сразу вскипит, наорет, пригрозит заявлением на выкидон. А тут тишина и спокойствие. Это что ж за тип такой? Может, переборщил с откровениями? Но и отступать некуда. Теперь гнуть до конца.

— Так что ж замолчали, Никита Петрович? Говорите, не стесняйтесь.

— Скажу-скажу, — каркнул Гнидкин хриплым, прокуренным голосом. Хотелось еще закурить, да ладно уж, потерпит. Главное — обломать Парамошкина, подчинить своей воле, чтобы как бывший старый пердун без его совета — никакого решения. Удастся ли?.. Откашлявшись, начал: — Слушайте, бандюги, их сейчас рэкетирами называют, пристают постоянно. Грозятся, деньги требуют. Они, бывало, к директору, а тот меня с ними общий язык находить заставлял. Самому-то не хотелось с мразью связываться.

— Вот даже как… — проговорил Парамошкин. Участливо спросил: — И как, находили язык с этими, "рэкетирами"?

— А как же, — ответил Гнидкин. — Не найдешь — работать не дадут. Это ж зверье, не люди!

— И много отстегивали?

— Когда как.

— А все-таки?

— По-разному, — уклонился Гнидкин. Не будет же он всю правду говорить про то, на чем можно не только деньжат, но и авторитет себе подзаработать. Тем более, уже своя она, шайка-то, давным-давно купленная. С ними всегда можно договориться. А Парамошкин, видно, клюнул, раз заинтересовался, сколько приходится отстегивать. Главное — не переборщить. Сказал, что бандиты, в принципе, понимают их проблемы. Сейчас нечем платить, так они и не шибко пристают, а как товар пойдет — молодчики тут как тут. Все знают, сволочи, будто стукача на базе имеют? Увидев на лице Парамошкина недоверчивую улыбку, с обидой добавил? — Уж не думаете ли, что я загинаю? Все как есть, без грамма брехни, зачем мне это? Сами еще не раз столкнетесь.

— И много приходит этого самого "зверья"? Пять, десять человек?

— А когда как, но конечно, не пять и не десять, зачем тень на плетень наводить. По два, по три шастали… — сказал и уставился в глаза, пытаясь понять, дошло ли до Парамошкина или нет? Уж ему-то, Гнидкину, не знать, сколько когда приходило и придет еще!

Григорий медленно кивнул:

— Ладно, как снова появятся, тогда и поговорим, — сказал, что этот вопрос его больше не интересует. — Что еще, Никита Петрович, наболело?

— Больше вроде ничего… Да, еще один маленький вопросик. Мне даже как-то и неудобно, хотя и надо: как-никак вместе работаем. Вопросик мелкий и не слишком заковыристый. Ко мне ведь тоже с разными просьбами иногда люди обращаются. Ясно, что всех не обслужишь, кому даю от ворот поворот, а кому и помочь надо. Нынче я ему, завтра он мне. Жизнь такая она пошла. Если желаете, буду персонально докладывать?

Парамошкин развел руками, мол, не моя забота, главные требования известны — вот и выполняй.

Да-а, с Гнидкиным надо держать ухо востро. Придется посоветоваться с Ириной, она в этих делах разбирается получше него. Но спешить некуда, стоит приглядеться, а утро было всегда мудренее. Гнидкину сказал, что их отношения будут зависеть только от его работы. Предупредил, что безделья и болтовни не потерпит. И намекнул, что засиживаться на базе не собирается, так что у Никиты Петровича все еще впереди. Последние слова явно пришлись заму по душе.

 

XX

Парамошкин в душе не раз возмущался и ругал Рюмина за его наглость, жадность, самоуверенность, однако и часто восхищался им за неординарные подходы к решению самых разных вопросов. Насколько же он практичен, точен и изворотлив. И слово у него не расходится с делом, вот и в этот раз сделал все как обещал. Теперь он, а с ним еще три молодых лба отоваривались у Парамошкина. У каждого для директора базы — персональная сумка. В ней, по списку, только его вещи на продажу. За них Парамошкину привозят "зелененькие". "Челноки" отоваривались без задержки. Принцип "услуга за услугу" работал отлично.

Гнидкин не мог не видеть всего этого. Он психовал, не разговаривал с Парамошкиным, шептался с другими работниками, в общем, пытался нагнать страха на директора. Но из этого ничего не вышло, и тогда он внаглую стал отоваривать свой круг клиентов. Теперь задергался Парамошкин: "Как выбивать товар на стороне, так Гнидкина нет, а вот как решать свои проблемы — тут он первый". Но пока делал вид, что ничего не замечает, хотя мог взорваться в любой момент. Сдерживала жена. Ирина просила с Гнидкиным не связываться — хуже будет: ведь с трудоустройством они крепко напортачили.

Сам Парамошкин постоянно мотался по командировкам. Он уже стал своим человеком на многих московских торговых базах, и коллектив понимал, что как руководитель он незаменим. Отношение к нему менялось, его стали уважать, и все бы хорошо, если б не Гнидкин и та бухгалтерша. Они так спелись — водой не разлить.

Однажды утром Парамошкину позвонил Рюмин и попросил отоварить Веню Скоркина. У Вени, сказал, плохо с деньгами, Веня сидит на мели и он решил его взять в поездку. Парамошкина упрашивать не надо. Сам понимает, что с Веней рвать нельзя. Да, пока с его отцом вопрос не решен, но именно поэтому его надо поддержать, такое помнится. Рюмин не дурак, просто так в свою "челночную" команду никого не возьмет. У него все наперед рассчитано.

Потом позвонил и Веня, предупредил, что заскочит после обеда. Сам Веня обычно машину водил редко, жаловался на плохую реакцию. "Значит, подвезет кто-то из друзей", — подумал Парамошкин.

Он уже решил, что обедать домой не поедет. Зная, что младший Скоркин на дурнячка не прочь выпить, решил встретить его так, как самого недавно встречал Шлыков: хоть и не дорого, зато сердито. Упоить Веню желания не было: от пьяного вообще ничего не добьешься.

Веня приехал в три часа дня. Парамошкин уже начал волноваться, что встреча сорвется; тем более, потратился и даже обедать домой не пошел. Ирина, небось, все глаза проглядела, дожидаючись. Ладно, потом все ей расскажет. Наверняка его затея жене понравится. Обрадовался, когда увидел Веню, вышедшего из светлой "Волги", приткнувшейся рядом с металлическими воротами.

Скоркин достал из багажника сверток, наверное, с сумками, сказал что-то водителю, потом неспешно направился к калитке. Парамошкин вышел навстречу. Встретились так, будто не один месяц сидели бок о бок во фронтовых окопах. Обнимались, хлопали друг друга по плечам. У Вени даже слезы на глаза навернулись, и он несколько раз повторил, что старый друг — лучше новых двух. Вид у Скоркина был далеко не респектабельный. Парамошкин не заметил в нем былой важности и уверенности в себе. На вопрос, как живется, Веня расстроенно махнул рукой: мол, не жизнь, а сплошные страдания. Оглядевшись, Веня сказал:

— А у тебя тут, старик, совсем даже неплохо! — Тех, к кому Веня питал симпатию, он называл "старик" или, чаще — "дружище". Впрочем, в поездке в Польше, у него все были "дружищами" и "стариками". Вздохнул: — У меня голубая мечта когда-нибудь заняться торговлей. Ну ее к черту эту инженерию. От нее ни прока, ни навара. Другое дело — торговля. Скажу только тебе и по секрету, что даже магазинчики кое-какие на бойких местах присмотрел. А что? Совсем даже неплохо. Отец сказал, что все пойдем в рынок. Он же у меня не чистый промышленник, а, так сказать, больше по коммерции, сбыту. И-е-х, кабы все задуманное сбылось бы, заимел магазины, набрал в них клевых девочек!.. Здорово, а? Не жизнь, а малина! Но это пока, сам понимаешь, в мечтах, потому как не больно-то верю, что эти планы сбудутся… — Скоркин умолк, видимо, сообразив, что не надо говорить в столь упадническом тоне. Это не прибавит ему ни веса, ни авторитета.

Парамошкин раньше не замечал за собой особого умения подыгрывать собеседнику; это пришло к нему относительно недавно. Но зато теперь он порой сам себя не узнавал: артист, да и только.

— А что- заговорил Веня уже более уверенным голосом. — Если с батей прорежется, то еще посмотрим. Уж тогда кое-кто попляшет!

— Конечно-конечно! — твердил Григорий. — Твой отец — фигура высочайшего класса. Таких, как он, — да мы об этом уже говорили, — днем с огнем не сыщешь. Это не шушера какая-нибудь интеллигентская, у которой на дню по семь пятниц. Те только и могут, что языком трепать.

— Вот это ты, старик, верно подметил, ей-Богу, точней и не скажешь. Батя говорит хоть и коряво, зато не словоблуд. А мужик он настырный, даже сокрушительный, по себе знаю. От него просто не отвертишься. Только таким власть и доверять. Вся эта интеллигентская шелупень отсеится и отпадет, а он останется. Это точно.

Парамошкин решил разговор временно свернуть, до застолья. А когда Веня подопьет, сам выложит все свои планы и тайны. Интересно знать — каковы они? И что за перспективы у старшего Скоркина? Не все же одному Рюмину знать.

— Значит так, дорогой Веня, — сказал он, достав из верхнего ящика стола папку с бумагами. Развязал тесемку, взял в руки несколько листков и протянул Скоркину. — Вот тут можешь посмотреть, чем мы на сей день и час богаты. Выбирай, что душе угодно. Цены сбоку обозначены, — встав из-за стола, Парамошкин шумно потер ладони, мол, для Вени ему ничего не жалко. Вскользь напомнил, что потом вместе отобедают… Тут, рядышком… Заметил, как глаза гостя сразу повеселели.

— Так это что? — спросил он, показывая на листы.

— Перечень товаров и цены на них. Я же сказал, что можешь выбирать. Потом дам команду, отберут, упакуют и счет без накруток представят. Сегодня пятница, мы закругляемся пораньше, так что поспеши. А лишние люди пусть уходят. Не люблю лишних глаз. Мы же с тобой, Веня, посидим как положено, повспоминаем… Нам есть что вспомнить. Правда?

Но Веня, отодвинув от себя бумаги, сказал:

— Не, тут ты сам решай. Давай на свой вкус. Я тебе, Гриша, доверяю. Вот все мои наличные груши, — он достал из бокового кармана портмоне, вытащил из него пачку денег и положил на стол, а портмоне засунул обратно в карман. — Если не хватит, верну, старик, после приезда. Обезденежил, так сказать. Выручай.

— Хорошо-хорошо, — кивнул Парамошкин. — Какие вопросы! — стал звонить, чтобы позвать работницу склада и дать ей задание, но увидел, что дверь чуть приоткрыта. Подойдя, резко распахнул, чуть не сбив стоявшего за дверью Гнидкина.

— Ты чего тут стоишь? — зло спросил своего заместителя. — Подслушиваешь?

— Да нет, домой хотел пораньше отпроситься, — стал оправдываться тот.

— Иди, кто тебя держит, — Парамошкин разозлился не на шутку. Чувствовал, что Гнидкин подслушивал его разговор с Вениамином. Значит, не успокоился, ищет компромат. Буркнул: — Иди-иди, не держу. Только не торчи больше под дверью, а то в другой раз нечаянно могу и зашибить.

— Да вы никак, Григорий Иванович, обиделись? За что, спрашивается?

— А вот за то и обиделся, что терпеть не могу кто подслушивает. Ясно?

— Нет, не ясно, но уйду, раз гоните. Вам ведь со мной не о чем поговорить. Лучше с кем угодно, только не со мной!.. — а сам уперся глазами в Скоркина. Потом неохотно вышел в коридор.

— Засранец, — бросил ему вдогонку Парамошкин и громко захлопнул дверь.

— Это кто такой? — спросил Веня, с интересом слушая возникшую перепалку между Григорием и незнакомцем.

— Да есть тут один, заместитель мой, по фамилии Гнидкин. Подслушивает, пишет анонимки… В общем, "Гнидой" кличут.

— Гниду надо давить, чтобы она не стала вошью и не кусалась, — посоветовал Веня.

— Вот и стараюсь, да еще не все как надо получается. А она, эта гнида, пока покусывает, — Парамошкин вздохнул: — Черт с ним, разберусь. Лучше пошли за стол.

— О, это я завсегда готов! На сей счет у меня возражений не имеется.

Непредвиденная словесная перепалка с Гнидкиным испортила Парамошкину настроение, но он решил вида не показывать. Стол получился неплохой. Веня завелся, а это как раз то, чего он желал.

Парамошкин вызвал работницу и, передав ей сумки Скоркина, разъяснил, что надо сделать. Слышал, как сзади Веня негромко напевал бодренький мотивчик "застойных" лет. Вот и ладно.

Разговор об отце Скоркина никак не получался. Парамошкин и так, и этак подбрасывал Вене вопросики — бесполезно. Тот хмурился, поджимал губы и — опрокидывал рюмку за рюмкой. Зато когда речь зашла о совместной поездке в Польшу, сразу заулыбался.

Григорий чувствовал, что Веня скоро начнет отрубаться. Стараясь все чаще поглядывать на часы, мысленно ругая за неоперативность молодую работницу. Сколько же можно возиться на складе? Да и Веня становился неинтересным. Не хватало еще тащить его на себе к машине.

Наконец, работница пришла, поставила сумки и положила на стол лист с подсчетами. Денег у Вени, как и предвидел Григорий, не хватило, но говорить об этом сейчас бесполезно. Придется ждать возврата из поездки. Потом попросит помочь Рюмина, у того не сорвешься.

А Вене так понравилось сидеть в уютной комнатушке, что и не выпроводишь. Кое-как все-таки поднял, подвел к машине и усадил рядом с водителем. Вздохнул с облегчением, когда машина с Веней тронулась и вскоре свернула за угол.

Хотя какое там облегчение. На угощение потратился, сколько товара пока бесплатно отдал… а все Рюмин. Он всегда работу найдет.

 

XXI

Утром на работу к Парамошкину заехал Рюмин. Как всегда — сверхделовой, что ни слово, то истина в последней инстанции. После того как Рюмин сбрил рыжеватую бороду, он стал выглядеть более ухоженным и привлекательным.

— Ехал мимо, дай, думаю, заскочу, — сказал, поздоровавшись. — Думал, не застану, но оказывается, ты тоже любишь штаны на стуле протирать.

— Минут через десять ты бы меня и не застал. Считай, что повезло. А насчет протирки штанов ошибаешься: сам не протираю и другим не даю.

— Ладно-ладно, уж и пошутить нельзя, — сгладил разговор Рюмин. Сел рядом, огляделся, похвалил за отделку кабинета. Знал, что Парамошкин все это сделал своими руками. — Так, значит, не даешь торгашам дремать, — спросил, улыбаясь. — Что ж, совсем даже неплохо ставить их на путь истинный. А то небось разболтались при старом-то начальнике?

— Да уж стараюсь, хотя кое-кому это не по душе. Нескольких бездельников уже выгнал.

— Может, и правильно. Только делай так, чтобы комар носа не подточил. Кстати, что это ты тут натворил с транспортом? Хорошие машины, говорят, распродал за бесценок, купил развалюхи, да еще с доплатой?

— Это кто ж такую ахинею придумал? Неужели я похож на идиота?

— Неизвестный доброход обратился с письмом в городскую администрацию. А копию шуранул в областную, просит разобраться в творимом тобой произволе.

Парамошкин хотел было возмутиться, но Рюмин взмахом руки остановил:

— Не горячись, выслушай. Шлыков звонил. Анонимки ему прислали для проверки. Сам вчера их читал и тоже возмущался. Сказал Шлыкову, что не мог ты дойти до такой глупости.

— Он мог бы и мне позвонить или приехать. Все стали такие деловые и занятые, — сказал с обидой Парамошкин.

— Это ты зря. Не едет, значит, не хочет лишний раз перед твоими архаровцами светиться. Не забывай, кто тебя сюда протолкнул. Хочешь, чтобы и на него пошли потом жалобы? Этого нам еще не хватало.

— Ничего я не хочу. А что касается транспорта, то все поставили с ног на голову.

— Не сомневаюсь. А теперь насчет Ирины. Она что, в самом деле работает на базе? В анонимке утверждается, что только числится, а денежки каждый месяц аккуратно получает. И немалые…

Парамошкин покраснел. "Значит, Гнидкин или бухгалтерша все-таки "просигналили". Этого как раз он и боялся больше всего. Накапал скорее всего Гнидкин, он по части подметных писем опыт имеет. Но факт остается фактом, и от него никуда не денешься… Пришлось рассказать все как было. Не утаил, что подсказала, как лучше провернуть аферу с трудоустройством жены, бухгалтерша, а он с Ириной на нее, как дураки, клюнули.

— Ну зачем же так наглядно себя подставлять? Да и не только себя, — выговорил Рюмин. — Ведь не для этого тебя сюда направляли, чтобы по глупости потерять нужное для нас место.

— Что же теперь делать? — расстроенно спросил Парамошкин. Он и без нотаций понимал, что допустил ошибку, из-за которой может пострадать не только сам, но и Шлыков. Глава районной администрации водил его по инстанциям и представлял как толкового работника.

— В общем, влип, — резюмировал Рюмин. — Но не все потеряно. Я посоветовал Шлыкову списать данный случай на твою неопытность. Так ведь оно на самом деле и есть. Но учти: впредь без подобных штучек. Ирине тут вообще делать нечего. Советую побыстрее вернуть деньги, что получила. Не жадничайте, верните копейка в копейку, не обедняете. А ей подберем работу в другом месте. Да, вот еще что: напиши на имя Шлыкова объяснительную. В духе раскаяния, что все это из-за неопытности, что осознал и больше не допустишь, а деньги вернули. Заскочи к нему и переговори. Разберись, кто это на тебя нацарапал, и посоображай, как лучше с этим писателем поступить. Только поаккуратней, не в лоб.

— Да я уже разобрался. Есть тут один борзописец по фамилии Гнидкин. Обижен, что не ему, а мне должность досталась. Хотя, как говорят, не пойман — не вор.

— Это верно. Но не забывай, что у таких, как Гнидкин, всегда находятся надежные покровители.

— Разберусь, не волнуйся.

— Ладно, хватит об этом. Я, собственно, не за этим приехал. У нас с тобою, Григорий Иванович, впереди дел невпроворот. Настоящих дел, не мелочевки. Вот съезжу еще разок за кордон, и начнем раскручиваться. Дело стоящее, время упускать никак нельзя. — Рюмин встал и подошел к угловому столику. Налил в стакан из бутылки минеральной воды. Выпил неспешно. Отставив стакан, сказал:

— Хвалю, что Веню толково обслужил. Он так тебя расхваливал, так ему у тебя все понравилось, да и просто обалдел от проявленной заботы! Это хорошо. Веня нам с тобой еще пригодится.

Парамошкин хотел сказать, что младший Скоркин за часть товара пока не расплатился, но передумал. Вот когда вернется из поездки, тогда и напомнит. Рюмин между тем стал развивать мысль насчет предстоящего дела. В ближайшие пару-тройку месяцев следовало организовать торговлю ларьков. Но перед этим надо решить кучу вопросов: юридически оформить фирму "Надежда", завезти из Москвы товар, подобрать киоскеров…

— Да, проект киоска готов? Ну, тот, что просил тебя сделать? — напомнил он.

Парамошкин ждал этого вопроса, но лучше б его не было. Замотался в делах да поездках, а просьбу Рюмина все откладывал да откладывал. Теперь вот отвечать, а язык не поворачивается. Ведь знал, что с Рюминым шутки плохи. Сказал как есть. Видел, что глаза Рюмина его насквозь пронизывали. Ох, не любит "командор", когда его вот так подводят. Парамошкин ждал, что Рюмин врежет на полную катушку, и готов был принять этот удар. Сам виноват. Он же взял его к себе в помощники, он ему доверяет, советуется. Но Рюмин в этот раз напирать не стал. Устало сказал:

— Если будем так и дальше работать, то никакой "Надежды" у нас не получится. Доверием друг к другу надо дорожить. Исполнение только безоговорочное. И запомни: никаких оправданий впредь принимать не буду. Слишком многое на кон ставится. Да и "овчинка", как я думаю, стоит выделки. Другое дело, если сам не хочешь со мной работать. Тогда сразу и скажи, держать не буду. Зачем мне и себе голову ломать. Так что?

Парамошкин, опустив голову, молчал как напроказивший школьник. Нет, он работать с Рюминым будет, чего бы это ни стоило. С ним не пропадешь. Оправдываться не стал, как мог заверил в своей преданности.

— Сколько дней понадобится, чтобы сделать проект киоска? — спросил Рюмин.

— Завтра передам, — заверил Парамошкин.

— Ну вот и договорились.

— Думал, все это не к спеху, потому и откладывал, — продолжал оправдываться Парамошкин. — А дело-то, выходит, непростое.

— В делах не шучу. Скоро вообще закружимся как белка в колесе. Мы и так упустили время. Подумай на досуге, как лучше закрутить торговый механизм. С Ириной посоветуйся: ум хорошо, а два-три — лучше. Как приеду, встретимся и вместе обмозгуем. Да, вот еще — подбери пару хороших местечек для хранения товара, что начнем завозить из Москвы. Желательно не у "черта на куличках", а поближе к центру. Ну и самое щепетильное: все наличные денежки с нынешнего дня никуда без надобности не тратить. Все пойдет на закупку товара, оплату киосков и всевозможные оформления-разрешения. Боюсь, как бы не хватило.

Теперь Парамошкин понимал, что дело заворачивается нешуточное. Это сколько же надо заказать киосков, да набрать в них людей? А сколько закупить и завезти товара? Какая же должна быть бухгалтерия?.. Стоп, вот куда пристроить Ирину! Ну и голова у Рюмина! Сам бы, пожалуй, на это никогда не решился. Словно читая его мысли, Рюмин, глядя в упор, спросил:

— Что, слабо? Или наш с тобой "тандем" все-таки заработает?

— Вообше-то в голове и в самом деле полный сумбур, — честно признался Парамошкин. — Да и деньжат, полагаю, потребуется немало. Сколько будем заказывать киосков?

— На первый случай десяток, может, штук пятнадцать, а потом посмотрим. Лиха беда — начало. Надо подсчитать гроши, с этого и начнем танцевать. Но главное не это. Куда сложней оформить "Надежду". Чиновники по три шкуры сдирают, так что вся надежда на Шлыкова.

— Да-а, это будет похлеще челночных поездок.

— Это уж точно. Потому и держись тут да опыта набирайся. Он нам пригодится. Мало ли как судьба распорядится.

Рюмин встал, попросил не провожать. Парамошкин видел в окно, как он вышел из ворот, сел в машину и уехал. Столько вопросов назабивал, да каких! Закрыв глаза, сидел и прокручивал в голове весь разговор. Надо было кое-что записать для памяти. Да-да, обязательно запишет. Не хватало еще снова опростоволоситься. Не услышал, как в кабинет вошел его горе-заместитель, как всегда со своей "гнидкинской" улыбочкой.

— Ну что там у тебя? — спросил Григорий холодно. Ох, как противна ему эта мерзопакостная рожа! "Информатор", анонимщик, борец за правду, а на самом деле — гаденыш из гаденышей. С ним обязательно надо разобраться, но не сейчас, попозже. Сказал:

— Я занят.

— Хорошо-хорошо, — тут же согласился Гнидкин и не торопясь пошел к двери. Однако, повернув голову, многозначительно добавил: — Там, это самое, рэкетиры пришли, хотят поговорить.

— Ах, вот как, — протянул Парамошкин. — Ну и где же они?

— У первого склада, трое, понимаешь, приехали…

— Трое так трое, — спокойно кивнул Парамошкин. Он хотел показать своему заму, что это его нисколько не взволновало. Уже вдогонку крикнул Гнидкину, чтобы ждал его у себя и никуда не уходил.

 

XXII

Гнидкин ушел, а Парамошкин, закрыв глаза и обхватив ладонями лоб, задумался. В душе боролись два чувства. До чертиков хотелось проучить наглых пришельцев, выгнать их взашей за ворота базы, доказав тому же Гнидкину, что подобные шутки с ним не пройдут. Можно и позвонить в милицию, но пока наряд приедет да начнет разбираться, уйдет немало времени. К тому же возможны осложнения, и еще неизвестно, какими окажутся последствия. Проще решить все самому. Вот только б не напортачить, а тот же Рюмин выскажет: "Ну куда тебя понесло? Почему не посоветовался?" К тому же у рэкетиров найдутся сообщники, начнут мстить, а этого только не хватало. Между бандгруппами идут постоянные разборки и дележ зон влияния. На такие дела обычно идут "шестерки", "тузы" отсиживаются и вмешиваются лишь в крайнем случае. Какова же во всем роль Гнидкина? Уж слишком странно ведет себя — будто радуется приходу незваных гостей и ждет не дождется исхода их встречи с Парамошкиным. А "незваных" ли? А что если именно он и навел их на базу?

Одно ясно: надо хорошенько обмозговать. Тянул время — то кто-то с бумагами на подпись заходил, то звонил телефон, а если честно, и самому не хотелось идти. Но сколько можно волынить? Двух молодых ребят, по всей видимости, просителей-"челноков", попросил с полчасика подождать…

Еще издали увидел у световой опоры трех молодчиков в камуфляжной форме. Вспомнил, что Гнидкин говорил именно о такой одежде рэкетиров. Надо же, все кому не лень напяливают на себя военную форму! Ничего себе "десантники"!..

Бандиты держались спокойно и уверенно, будто у себя дома. Подойдя, Григорий тихо спросил:

— Это вы хотели со мной встретиться?

— Нам хозяин нужен, — процедил сквозь зубы самый рослый из тройки. Вид у него хотя и внушительный, а труха-трухой, беглым взглядом оценил молодого амбала Парамошкин.

— Вы, что ли, старший? Настойчиво переспросил Григорий, оглядывая верзилу с головы до ног.

— Мы тут все старшие. Отвечай: ты хозяин? Если нет, то катись, пока цел.

— Я-я. Только не надо "тыкать". Вначале сопли под носом утри, а уж потом "тычь". Спрашиваю: кто старший? — Парамошкин стал заводиться. И в самом деле — заявились сопляки и командуют. Нет уж, кланяться он не собирается!

"Рохля", так окрестил Парамошкин наглого пришельца, угрожающе засопел:

— Думает, если блин на башку напялил, то самый умный? — ища поддержку у дружков, добавил: — Он, братва, совсем охамел. Может, схлестнемся?.. — Его явно понесло, но выговориться не дал самый невзрачный из троих. Он был мал и тщедушен, Парамошкин сперва на него даже внимания не обратил: мальчонка не мальчонка, мужик не мужик. А тот вдруг, выплюнув жвачку, с надрывом прикрикнул на "Рохлю":

— Ша! Кончай базар! — потом Парамошкину: — Мы за "тити-мити" пришли, а не баланду травить.

"Рохля" хотел что-то вякнуть, но малыш оборвал:

— Усохни!

Тот надул губы, однако в разговор больше не встревал.

Парамошкин с любопытством оглядел старшего. А он, оказывается, с характером, этот "шибздик".

— Что ж, — сказал ему, — пошли поговорим в кабинете.

— Зачем же в кабинете, хозяин? Можно и тут.

— Нет уж, — уперся Парамошкин. — Я не дурак, чтобы завтра о вас тут работники базы говорили. — Помолчав, с усмешкой добавил: — А может, мандраж берет? Тогда так и скажи, что дрейфишь.

"Шибздика" это задело за живое. Он попытался вывернуться, но не получилось.

— Ладно, не психуй, — осадил его Парамошкин. — Никаких сюрпризов там, — махнул рукой в сторону конторы, — не будет. Если б хотел заложить, давно бы это сделал.

Старший, хотя для важности и попыжился, но поплелся вслед за Парамошкиным. Григорий еще не знал, о чем и как пойдет разговор, но был абсолютно спокоен. Уж с этой-то троицей он сумеет справиться.

Остановившись перед входной дверью, потребовал:

— Остальные пусть тут покружатся. Нечего у кабинета светиться.

Старший спорить не стал. Поднимаясь на второй этаж, Парамошкин уже твердо решил: на наглость отвечать наглостью, мзду пусть платит Гнидкин, а этого Малыша нужно постараться привлечь на свою сторону. И кстати он придержал в приемной двух "челноков". Пусть рэкетир пошурупит башкой.

При его появлении они почтительно встали и, что называется, глазами ели директора базы. Проходя в кабинет, Парамошкин небрежно бросил:

— Ко мне никого. Ждите вызова…

Дверь закрыл на ключ и, не теряя времени, спросил:

— Какова такса?

Пришелец в "таксу" не врубился и стоял, хлопая глазами.

— Ну, не "такса", так "бабки" или как там по-вашему?

На "бабки" отреагировал с ходу.

— Шеф сказал: сколько давали, столько и давать должны. А дальше время покажет.

— Но ведь за халяву деньги не платят, — прищурился Парамошкин. — Нужна работа, надежное прикрытие. Каковы гарантии?

— На базу кроме нас никто не сунется.

— А вдруг?

— Исключено, — гость отвечал как робот. Прислонившись к стене, правую руку он держал в кармане кожаной куртки.

"Видно, струхнул, что я дверь закрыл, — подумал Парамошкин. — И небось с испугу уцепился за нож. А что если рискнуть на один фокус? Но вначале разговорить, расслабить его…" Григорий завел обычную бодягу: предложил попить чайку-кофейку. Гость отказался, молчал, слова не вытянуть. Лишь один раз уточнил, когда можно получить "бабки"? Парамошкин с ответом не спешил, этот вопрос надо обговорить с Гнидкиным. Заверил, что первый конверт передадут не раньше как к концу недели. Малыш воспринял это как должное, однако руку из кармана так и не вынул.

"Ну и черт с тобой! — фыркнул Парамошкин. — А фокус я тебе все равно покажу, знай, с кем дело имеешь".

Подойдя вплотную, спросил:

— Цирк любишь?

Пришелец будто онемел и молча таращил на него глаза.

— Что за оружие в кармане?

— А тебе-то какое дело!

— Сейчас уточним.

Несколькими быстрыми движениями Парамошкин заломил рэкетиру руки назад, и выкидной, с пластмассовой ручкой нож оказался в его ладони.

— Хороша штучка, — сказал, разглядывая нож. — Пользовался?

— Пр-и-и-ходилось, — ответил его владелец. Он был ошарашен и не мог сразу прийти в себя. Тяжело дыша и уже без былой спеси промычал: — Ну и приемчик!..

— Как зовут-то?

— Меня?

— Тебя-тебя, кого же еще.

— Коляном… Колькой, значит.

— Так вот слушай меня внимательно, Николай. Забери свой нож и без нужды за него не хватайся, а то могу и руку сломать. Да садись, не стой как лошадь на привязи. Так вот, я хочу, чтобы ты мне кое в чем помогал. Не бесплатно, конечно. Деньги вам мой заместитель будет платить, тут никаких проблем. Ты же будешь получать еще и от меня. Понял? Но за дела. Окажешь услугу — получай наличными. Но ни гу-гу, иначе… Да и братва у меня, — мотнул головой на дверь, — из бывших спортсменов. А впрочем, не неволю, решай сам. Хочешь — будем дружить, а нет — и разговора нет.

Николай согласно кивал. Его это устраивало. После "фокуса" с ножом он неожиданно разговорился. Рассказал, что сидел за грабеж. Пришлось кое-кого спасать, но уж лучше бы не спасал: после отсидки никто руку не протянул. Долго мотался без дела. Спасибо Ястребу (кличка шефа), что сжалился и взял под свое крыло. Служить Парамошкину согласен, но так, чтобы не дошло до Ястреба. Иначе ему хана.

Кто-то настойчиво постучал в дверь.

— Подождите! — недовольно крикнул Парамошкин. Оставалось уточнить насчет Гнидкина. Колян намек понял с полуслова и тут же подтвердил, что их визит организовал через Ястреба Гнидкин. Обговорив порядок дальнейших контактов, Парамошкин открыл дверь, и Николай тут же юркнул в нее.

В приемной стояла бухгалтерша.

"Странно, — подумал Парамошкин, — чего это вдруг ей приспичило? Скорее всего — разведка по просьбе Гнидкина. Ну, пусть подождет. Вначале отпущу заждавшихся ребят…"

Встречей с Коляном Григорий остался доволен, тот ему еще пригодится. Своего человека в воровском мире иметь надо.

Парамошкин рассеянно слушал, что тараторила бухгалтерша. А она довольно привлекательная, но какая же лицемерка! Говорит с улыбочкой, однако при первом же удобном случае продаст. С ходу выложила Гнидкину про "устройство" Ирины.

А Гнидкин — настоящая скотина. Ему бы сидеть и не рыпаться, но нет же, решил не мытьем так катаньем освободить для себя директорское местечко. Не выйдет, не на того напал.

 

ХХIII

Парамошкин злился: до чего же денек колготной выдался! Сплошные проблемы: то встреча с рэкетирами, то бухгалтерша чего-то вынюхивала, теперь вот предстоял неприятный разговор с Гнидкиным (противна не столько фамилия, как он сам). Работник никакой, зато столько спеси и апломба! Да, если эту "гниду" не раздавить, крови попьет немало. Шел к нему неохотно. По пути прокручивал варианты разговора. Лучший из них — спросить открытым текстом: ты, мол, подлец, написал анонимку? Ты зачем пригласил рэкетиров? Ты почему делом не занимаешься? Ты когда прекратишь мне ставить палки в колеса?

…"Но", "но" и "но"… Об анонимках лучше пока промолчать. Это ведь не докажешь. И выдавать Коляна резона нет, он ему еще пригодится. А позже можно будет встретиться и с Ястребом.

Но это потом, когда начнутся большие дела. Тогда надежная "крыша" будет нужна как воздух. А пока неплохо б было пристроить Коляна на временную должностенку, чтобы владеть обстановкой, знать, что против него замышляется. И Ястреба это устроило бы — свой человек на базе.

Как Парамошкин и предполагал, Гнидкин обслуживал очередного клиента. Они были так заняты выбором дефицитного товара, что его прихода не заметили. Клиент же (точнее, по-видимому, его жена) оказался привередливым. То и дело слышалось: нет-нет, это супруга не любит, а это ей вообще не подойдет, уж я-то знаю.

Парамошкину надоело слушать их препирательства, и он громко кашлянул: Гнидкин обернулся.

— А-а, Григорий Иванович! — воскликнул едва ли не восторженно. — Прошу познакомиться: это работник одной уважаемой областной службы… Ну и как ваша встреча прошла? — спросил, прищурив хитрые глазки.

Но Парамошкин не был настроен миндальничать с Гнидкиным. Окончательно же вывел из себя вопрос о "встрече". Сам, зараза, навел, а еще спрашивает!

— Я сколько раз говорил: никаких "уважаемых" без моего разрешения не обслуживать! Не понятно. Да?

Гнидкин стушевался. Он не ожидал от Парамошкина подобной резкости, да еще в присутствии клиента.

— Григорий Иванович, — пробормотал, стараясь как-то смягчить ситуацию, — мне ваш тон не понятен. Все-таки я ваш заместитель, а не какой-то там нашкодивший пацан. Несерьезно и, ей-Богу, обидно.

Словно очнулся и клиент. Подойдя к Парамошкину, с явным неудовольствием сказал:

— Может быть, потом между собой разберетесь? Нельзя же поднимать сыр-бор при постороннем человеке? Лично мне это не нравится.

— А посторонним тут вообще делать нечего! — отрезал Парамошкин. Он понимал, что взял слишком круто, что вначале следовало бы разобраться, узнать, кто клиент и откуда. Но остановиться уже не мог — весь день на нервах. Кроме того, бесило двуличие Гнидкина. Нет, начатый тон следовало выдерживать до конца.

— Я из БХСС, — веско промолвил меж тем с ударением на каждую букву клиент. Он достал из нагрудного кармана свое служебное удостоверение и протянул Парамошкину.

Тот отмахнулся.

— Меня абсолютно не интересует, откуда вы: из БХСС или санэпидээс. Вы здесь не по службе, и мне не представлялись, а посему прошу вас немедленно покинуть базу.

— Хорошо, — кивнул работник правоохранительных органов. — Но вы об этом, господин директор, еще крепко пожалеете.

Клиент Гнидкина ушел, хлопнув дверью, а зам не то расстроенный, не то обрадованный таким относительно мягким исходом конфликта, заметался по подсобке.

— Что же вы наделали, Григорий Иванович! Он же курирует торговлю. Он вам этого никогда не простит!

— Уймитесь и не мельтешите перед глазами. Пусть ваш бэхээсэсник делом занимается, с жульем и ворьем борется, а не по складам для решения личных вопросов шастает. Так и передайте ему, у вас это получится. Теперь что касается рэкетиров. Вы с ними связь держали, деньги для них находили, поэтому, если считаете нужным, то и продолжайте в том же духе, однако меня в эти бандитские штучки не втягивайте. У меня и других забот по горло, к тому же, как мой заместитель, вы абсолютный ноль. Предупреждаю еще раз: дальше так дело у нас с вами не пойдет. Помолчав, добавил:

— Не нравится — не держу. Готов хоть сейчас подписать заявление на увольнение.

— Но… — хотел что-то сказать Гнидкин.

— Все-все, хватит, никаких "но", никаких оправданий и ссылок на ваших "уважаемых" клиентов. Выкручиваться, знаю, умеете. Однако, учтите, настанет время, когда никакие выкрутасы вам уже не помогут.

— Что значит "не помогут"? На что намекаете? — зло прищурился Гнидкин. Это был уже другой Гнидкин, вся елейность отброшена. Такому сунь палец в рот, он всю пятерню отхватит. Нет, этого прохиндея голыми руками не возьмешь.

— А я вовсе и не намекаю, — усмехнулся Парамошкин. — Да и есть ли смысл намекать, ведь любая тайна, а у вас она не одна, рано или поздно прояснится. Смекаете, о чем речь?

Парамошкин специально напускал тумана, рассчитывая, что Гнидкин все поймет и сам, без нажима с его стороны, освободит место. В противном же случае придется проучить, только чтобы об этом никто не узнал.

 

XXIV

С середины ноября резко похолодало. Земля без снега студеная, а морозы жахают под двадцать пять — не шутка! Воскресное утро было обычным — промозглым и мрачным. Облака серыми хлопьями облепили все небо.

Парамошкин встал в семь, скорее по привычке, чем по желанию. В выходной день можно б поспать и подольше, но вчера в гости напросился Рюмин, позвонивший сразу после возвращения из очередной "челночной" поездки. Так что с утра надо было проехать на рынок и подкупить продуктов. А до рынка — купание в проруби. Оно бодрит и настраивает на деловой лад. Местечко на водохранилище облюбовал и обустроил еще с лета. Иногда с ним к проруби ходила и Ирина, но окунаться в ледяную воду боялась и только смотрела, как это здорово получается у мужа, смеялась и ежилась. Но сегодня не пошла, решив лишний часок понежиться в постели. Поездка Рюмина, по его словам, удалась. Значит и Григорию перепадет зелененькими: в группе были люди, которых он отоваривал.

А в конце разговора Игорь предупредил, что приедет не один, а с "мадам". Кто она? Ясно: Рюмин что-то затевает. Скорее всего, речь будет о киосках. Просто так и не пришел бы.

За глаза Парамошкин костерил Рюмина вдоль и поперек, однако при встречах всегда заискивал. В такие минуты сам себе становился противным.

С Ириной вчера договорились, что все деньги вкладывать в общий котел пока не будут, с весны начнут строиться. Сколько ж можно скитаться по квартирам? Рюмин, кстати, уже успел купить квартиру, построил дачу и начал возводить для продажи коттедж. Молодец, да и только! А мысль о доме подкинула бабка Фрося. Она предложила не ломать голову, строиться на ее участке. Дом старый, еле держится, но участок неплохой и в хорошем месте. Ей, если потом выделят комнатенку, то лучшего и желать не надо. Да и лишней для них она тоже не будет. Мало ли какие в семье могут возникать проблемы: глядишь, ребенок появится, рассуждала она.

Парамошкина ее предложение заинтересовало. В самом деле — зачем выбивать участок под застройку, причем за немалые деньги? Да еще и неизвестно, где выделят. Они согласились и стали завозить кирпич, блоки, плиты. Соседи же думали, что к бабке приехали родственники, которые по весне начнут строиться. Парамошкиных беспокоил лишь один вопрос — как на все это посмотрит Рюмин? Ведь он просил Григория деньги не мытарить.

Настроение у Григория с утра было не ахти какое. Еще и дурацкий сон приснился: будто огромный паук связывал его по рукам и ногам. Нити тонкие, бесцветные и вроде бы на глаз совсем незаметные, но сковывают — не пошевелиться. Паук был уже готов в него впиться, да Григорий вовремя проснулся. К чему бы все это? Хотя в принципе — ясней-ясного: Рюмин и есть тот самый паук. Это он его со всех сторон опутывает. А может, Гнидкин? Отношения с замом обострились до предела. Заявление на расчет не пишет и все время провоцирует. Нет, все-таки паук — Рюмин. Он, похоже, и к Ирине тихой сапой подбирается. Любые вольности "командора" в отношении Ирины Парамошкиным воспринимались болезненно, как посягательство на его личную собственность.

В общем, искупался без обычного удовольствия. Растерев тело полотенцем, оделся и заспешил домой, чтобы переодеться, взять сумки и идти на рынок.

… В назначенное время Парамошкин вышел на улицу и стал поджидатьРюмина. Тот со своей "мадам", женщиной лет под тридцать, не подъехал на такси, а спустился к набережной пешком. Поздоровались. Спутница представилась Надеждой. Надо же, подумал Григорий, фирму решили назвать "Надеждой", а теперь еще и особа с таким же именем объявилась. Парамошкин отметил не по-женски крепкое рукопожатие Надежды и проницательный взгляд ее светло-голубых глаз. Рюмин сказал, что Надя его дальняя родственница, родители ее живут на Украине, а она, после окончания финансово-экономического института работала в селе, и вот теперь переехала в Каменогорск и занялась предпринимательством. "Кто только нынче этим не занимается", — подумал Григорий и пригласил гостей в дом.

— Никак строиться собрался? — спросил Рюмин, кивнув головой на сложенный кирпич.

— Да, планируем весной начать. Но проекта пока нет, с участком не определились, — схитрил Григорий.

— Стройка — дело хорошее, — одобрил Рюмин. — У всех, кто строится, есть перспектива в жизни. Помнишь, что должен сделать человек за свою жизнь?

— Помню-помню: дом, сад, дети…

— Вот-вот, так что начинаем постепенно претворять эту формулу в жизнь. А потом будет и сад, и детки.

"Слава Богу, пронесло", — подумал про себя Григорий. Он боялся, что Рюмин начнет придираться за трату денег не по назначению.

Радостная Ирина стояла у калитки. "Молодец, вовремя вышла", — подумал Григорий. Рюмин артистично опустился перед Ириной на одно колено и поцеловал ей руку. Потом передал пакет. Довольная, она со смешком спросила:

— А где же цветы? Раньше без роз ко мне на встречу не приходил.

— Ах, розы! — воскликнул Рюмин, вставая. Его это явно смутило, однако тут же вывернулся: — Розы, Ириша, тебе теперь муж дарить должен. Но обещаю, что впредь твое пожелание учту.

Во двор вышла бабка Фрося. Она не стала мешать молодым своим присутствием — старушка с понятием.

Рюмин между тем шумно засопел и зашмыгал носом.

— Ну и Парамошкины! Ну и умеют стол накрыть! — восторгался он. — Надя, ты посмотри на мясные блюда и салаты! Какой аромат! Ей-Богу, я весь слюной изойду!

— Скажешь тоже, Игорь. Тут все на скорую руку, — кокетничала Ирина.

"Ничего себе — на "скорую"! — мысленно возмутился Парамошкин. — Весь день как угорелые крутились!" И потом, кто ее дернул за язык говорить о цветах? Розы ей, видите ли, нужны! Григорию это не понравилось, он это ей не спустит. Пригласил гостей помыть руки и сесть за стол… Нет, а Рюмин-то каков! Назвал жену Иришей и обещал учесть пожелание. Этого еще не хватало!..

— Как у вас все чудесно! — повернувшись к Григорию, Рюмин пожаловался: — а я порядком отвык от таких пиршеств. Везет же тебе!

Меж тем Ирина, раскладывая хлеб, рассказывала Надежде о том, как готовит свои фирменные котлеты "по-полянски", с косточкой, и салат "Черепашка".

Рюмин, пока наполняли бокалы, рассказывал под всеобщий хохот анекдот о еврее, покупавшем в магазине чеснок. У него с его картавинкой это здорово, особенно место, когда еврей говорил непонятливой продавщице: "Пгодать шестьнох".

Пили-ели вдоволь, а потом переключились к делу, ради которого, собственно, и собрались. Начал Рюмин. Вытерев салфеткой губы, он сказал:

— Ну, а теперь по существу, друзья мои.

И ничто сейчас не напоминало в нем того Рюмина, злого и порой жестокого, не терпящего ни малейших возражений.

— Да, друзья мои, — повторился он. — Давайте отбросим все формальности и условности и наконец-то осознаем, что именно сегодня, здесь, в этом милом кругу, свершится то, к чему упорно стремились.

Вот документы (Рюмин достал из внутреннего кармана пиджака пачку бумаг), в которых отныне и навсегда зафиксирована созданная нами… — он на какое-то время умолк и обвел всех глазами — фирма "Надежда". "Надежда"!! Вдумайтесь, слово-то какое обнадеживающее! Не буду вдаваться в детали, да это и ни к чему, но хочется еще раз напомнить, что это лишь наша с вами первая победа. Теперь будем делать денежки здесь, в родном Каменогорске. Потом жизнь покажет, возможны и изменения. Нисколько не исключено географическое расширение применения наших с вами действий по созданию капитала. Для этого есть все, а главное — наше желание, стремление не сидеть сложа руки. Это же прекрасно! Не надо будет с сумками мотаться по заграницам. Отныне на обычном "челночничестве" мы ставим большой крест. За это предлагаю выпить шампанского. Пьем за нашу "Надежду"!

— А шампанское кончилось, — произнесла раздосадованная Ирина. — Есть коньяк, водка. Может, обойдемся без шампанского?

— Где мой пакет?

— В прихожей.

— Тащи сюда. Я прихватил с собой на всякий случай.

… Пили смакуя и возбужденно переговариваясь, думая не столько о прошлом, сколько о настоящем и будущем.

Парамошкин не преминул похвалить Рюмина как человека исключительно прозорливого, запасливого.

Посмотрел на Надежду. Та в основном молчала. Ела мало, будто оберегая не такую уж и хрупкую фигуру. "А на мордашку ничего, да и в теле упругая", — подумал.

Заинтересовавшись родственницей (родственницей ли?), Григорий стал ее исподволь разглядывать. Но так, чтобы Ирина не заметила. Жена болтала с Рюминым и на мужа не обращала внимания. До Парамошкина долетало, как Рюмин втулял Ирине, насколько распрекрасной теперь будет у них жизнь. Она сомневалась: на словах-то все получается хорошо, а вот как будет на деле? На что Рюмин напоминал неоспоримую истину: как станут вкалывать, таков будет и результат. Обещал со своей стороны послаблений никому не давать, разве что ей, да и то самую малость. Уж она-то знает о его к ней давнем влечении.

Посмеялись как над шуткой, но Григория кольнуло. А не слишком ли много Рюмин себе позволяет? Это что же дальше будет? Надежда, словно догадываясь о тайных мыслях хозяина, понятливо посмотрела на него, потом встала и вышла из комнаты. Надежда не Ирина. Ирина красива, но хрупка, такую только на руках носить, а Надя сама кого угодно может подхватить на свои крепкие руки. Во время перекура Рюмин обмолвился, что большой любви у нее в жизни не было. Те, кто набивался, ее не устраивали, да и побаивались "керосинщицу", зная, что можно схлопотать по шее (Надежда начинала торговать в сельмаге, а там приходилось и керосин разливать).

В шутку или всерьез Рюмин предложил "посодействовать", или она ему приглянулась, хотя тут же и посмеялся над своим предложением. С чего бы это? Убедившись, что у Рюмина с Ириной разговор закончится не скоро, он встал и вышел на веранду. В проеме двери одиноко стояла Надежда. Остановился рядом. Некоторое время они с удивлением и нескрываемым любопытством рассматривали друг друга. Григорий ощутил на себе чистый, с грустинкой, но упрямый взгляд, окинул всю ее крепкую, до краев наполненную бабской силой и упругостью фигуру и, не выдержав, смущенно опустил глаза. Заметив это, Надежда сняла с головы легкую шапочку и потрясла короткой стрижкой светлых волос, бросая в то же время осторожный взгляд в его сторону и ожидая, что он скажет. Не дождавшись, заметила:

— Хорошо тут у вас. Воздух чистый, и вода рядом. Не рыбачите?

— Нет-нет, я не рыбак, но "морж" заядлый.

— Вы?! — удивилась Надежда.

— А что ж тут такого, прорубь рядом, можем даже попозже пойти охолонуться.

— Ни разу не пробовала. Мне кажется, что сразу замерзну и ко дну пойду.

— Там неглубоко. И чистый песок. Советую попробовать.

— Насчет дна я пошутила. Когда-то разряд по плаванию имела. Но купаться зимой не приходилось, — сказала, сверкая глазами.

Их отсутствия в доме, наконец, хватились. Выпорхнула Ирина.

— Ах, вот вы где, голубки, уединились! — подойдя к Надежде, Ирина негромко сказала: — Смотри, Надя, не смущай Гришеньку и не вздумай его у меня отбивать.

— Обязательно отобью, только об этом всю жизнь и мечтала. Скоро купаться пойдем.

— Ладно-ладно, поплавать успеете, а пока Рюмин вас ждет не дождется. Что-то еще хочет сказать. Пошли.

Рюмин собрался выходить, но увидев, что все вернулись, недовольно пробурчал:

— Оставили одного наедине со своими мыслями. Никакого уважения и почитания к директору фирмы "Надежда".

Все переглянулись, а потом вопросительно уставились на Рюмина.

— А у вас есть другие кандидатуры? — прищурился он. Все молчали. — Тогда давайте сразу изберем и моего зама. Как в народе говорят, не страшен сам, как страшен зам. Так вот, я хотел бы иметь у себя в замах Григория. Вот он, полюбуйтесь.

— Все правильно, — вставила Надежда и как-то загадочно посмотрела на Парамошкина. — Кого же еще?

Ирина молча кивнула, ей-то чего не соглашаться. Все происходящее воспринималось ею как детская игра. Но это была не игра.

Рюмин внес предложение назначить ответственной за финансы и бухгалтерский учет Надежду, а Ирине предлагалась должность товароведа и заведование кадрами. Начать торговлю в киосках решили в ближайшие три-четыре недели.

Начало было гладким. Вопросы возникли, когда стали определяться по суммам вложения личных средств в общий котел.

"Ответственная за финансы" напомнила, что кто сколько денег вложит, тот столько, соответственно, будет в дальнейшем получать процентов прибыли. Споры и выяснения (выясняли Парамошкины) сразу прекратились.

Заодно определились и по резервному фонду на расширение торговли и на всякие "пожарные случаи". По всей видимости, Рюмин заранее подробно обговорил все детали финансовой деятельности со своей родственницей, и когда она говорила, молчал, кивая головой.

Осенний день короток. Начало темнеть. Вернулась бабка Фрося. Ее пригласили к столу. Достав бутылку водки, Парамошкин предложил выпить "на посошок". Но Надежда не согласилась и напомнила Григорию насчет купания в проруби.

— А что, — сказал Рюмин, — как раз этого нам и не хватает, — поглядев на жену Парамошкина, добавил: — Не выгоняйте. Искупаемся, а потом продолжим.

Хозяевам деваться некуда. Ирина стала собирать в пакет еду и выпивку. Когда уходили, бабка Фрося напутствовала, чтобы в воде долго не сидели…

У проруби, когда Григорий ее приготовил, начали торговаться — кому лезть первым. Григорий раздеваться не спешил, Надежда тоже, а Ирина вообще купаться не хотела. Пример подал Рюмин. Раздевшись и подойдя к проруби, он с трагичексой миной произнес:

— Прощайте, братцы! — но опускаться долго не решался, все пробовал пальцами ноги воду и ойкал.

Ирина насмешливо подзадорила:

— На кого ж ты нас, благодетель, покидаешь! Что теперь станет с "Надеждой"?

Рюмин, наконец, с причитаниями бултыхнулся в воду. За ним решилась Надежда. Быстро скинув с себя одежду, с возгласом "Куда шеф, туда и я!", она стала опускаться в воду.

— А ведь и в самом деле недурна, — оценивающе посмотрел на нее Парамошкин. — Ишь, какова крепышка! Классные бедра, чудесная грудь!…

Рюмин помог Наде спуститься в прорубь. Они подались чуть в сторону, освободив место для Григория. Тот раздевался не торопясь. Подошел к проруби и опустился в нее так, чтобы все видели красоту его спортивного тела и то, что купаться в холодной воде для него — удовольствие. Уловил, какими восторженными глазами уставилась на него Надя. Ирина же доставала из сумки рюмки и бутерброды.

— Ириша, оставь стекляшки, иди к нам! — крикнул Рюмин.

— Обойдетесь! А кто бутерброд с рюмкой водки подаст?

"Черт побери, — подумал Григорий. — Вот заладил: Ириша да Ириша. Будто жена она ему!" — но это промелькнуло в мыслях уже без прежней озлобленности на Рюмина. Раньше кроме Ирины для Григория никого не существовало, а теперь… теперь рядом Надя, вон как на него смотрит. Не хотелось предугадывать, чем все это закончится, но пока ему очень даже хорошо. Взяв за руки Рюмина и Надю, Григорий радостно сказал:

— А ведь и в самом деле такое не забывается!

— Пока живу — буду помнить, — поддержала Надежда. Ее упругие ноги скользнули по ногам. Гм… явно хотелось чего-то необычного.

— Это когда у нас все валом прут к проруби? — спросил Рюмин.

— На крещение, — ответила Ирина. — Скоро, кстати, будет. Бабка Фрося как-то говорила, что ужас сколько в эту ночь народу на водохранилище собирается.

— Вот когда еще искупаемся, — сказал Рюмин. — А пока хватит, на первый раз достаточно. Не забывайте, что бабка Фрося говорила. Давайте вылезать. Ирина, подай руку.

Но Григорий опередил жену. Он легко выбрался из проруби и помог подняться сначала Надежде, а потом Рюмину.

 

XXV

Домой возвращались бодрые, веселые и довольные. Прогулка и купание всех взбодрили. Рюмин и Ирина всю дорогу шутили, смеялись. Ирина запела:

Ей картаво вторил басом Рюмин. Потом он что-то нашептывал Ирине на ухо. Чуть поотстав, шел под руку с Надей Григорий. Только что она была так весела, а теперь почему-то скисла. Его мысли вновь и вновь возвращались к спутнице. Интересно, как у них сложатся отношения? Ирина хоть и в шутливой форме, но дала понять ей, что будет, если вмешается в их личную жизнь. Григорий и сам понимал, чем это для него пахнет. Но все равно, что-то необъяснимо волнующее запало в сердце от этой встречи. Такого после женитьбы с ним еще не бывало. Сам себя убеждал, что с Надей ничего лишнего не позволит, как понравилась, так и разонравится. Это всего лишь мимолетное увлечение, оно несерьезно и пройдет, а потом, в житейской круговерти и вовсе позабудется. Ирина была и останется для него единственной в жизни, той, о которой мечтал с детства. С ней столько прожито и прочувствовано… Жаль, что сегодня она подпила лишнего, потому и щебечет с Рюминым без умолку. Это ее слабость и беда. Надо, чтобы больше не пила. Рюмин — жук тот еще…

Задумавшись, Григорий не сразу услышал слова Нади.

— А вы еще и молчун. — Они пока были на "вы".

— Да нет, вовсе я не молчун. Но порой неплохо и помолчать. А ведь здорово искупались? — перевел он разговор на другую тему. Лично я будто тяжкий груз с себя после купания сваливаю.

— Было чудно! В моей голове до сих пор никак не укладывается, как это я зимой искупалась! Если откровенно, то трусила: вдруг не осмелюсь.

Григорий почувствовал, как Надя благодарно прижалась к нему:

— Мне давно не было так хорошо. К тому же теперь удостоверилась, что вы и на самом деле настоящий красавец-морж!

— Не вгоняйте в краску, ей-Богу, даже неудобно. Да и нет в этом ничего особенного. У вас, кстати, получилось нисколько не хуже. Если же учесть, что в первый раз, то можно представить какой классной моржихой вы станете в следующем сезоне!

Бабка Фрося встретила их ворчливо:

— Наконец-то явились! Думала, не случилось ли чего. Слава Богу, все в порядке. Проходите, раздевайтесь и — за стол. Накрыла как могла. Получилось, правда, не ахти, но уж не ругайте старую… — бабке Фросе явно хотелось угодить как своим квартирантам, так и гостям.

— Ничего себе угощеньице! — нахваливал Рюмин. — Грибочки, огурчики, рассыпчатая картошечка — и это "не ахти"? Скромничаете, бабуля, скромничаете! — приговаривал он, усаживаясь по-хозяйски за стол.

Бабка хотела уйти в свою комнату, но ее не отпустили. Бразды правления, как всегда, взял на себя Рюмин. Для начала он напомнил, что теперь они как одна семья. Это их первая встреча, и такие встречи будут еще. Вновь ударился в дела. Ведь только что сам похвалил бабку Фросю за аппетитный стол, а теперь как робот переключился. Посожалел, что не управился посмотреть складское помещение!. Стал об этом расспрашивать Григория, и если бы не Ирина, долго мучил бы его расспросами. Со смешком в голосе она вдруг спросила:

— Склад для нас, конечно, важен. Но может, скажешь, где будет, как теперь принято называть, наш офис? Не станем же мы собираться у бабушки Фроси?

Молчавшая за столом хозяйка дома, услышав, что речь идет о ней, встрепенулась:

— А почему бы и нет! У меня места на всех хватит. Да и мне с вами веселей. Глядишь, кое в чем помогу. Я еще в силе.

— О чем речь, бабуля, — расплылся в улыбке Рюмин. — Конечно, подыщем и вам что-нибудь, но потом, попозже.

— Да это я так, к слову пришлось, — смутилась бабка, смекнув, что, пожалуй, хватила через край.

Рюмин не замечал, что его разговорами все уже сыты по горло, но молчат; перебивать шефа никто не решался.

— Насчет офиса, — кивнул он, — Ирина правильно подметила. Я упустил. Так вот, под офис фирмы отдаю купленную мной квартиру. Разместимся с шиком. Возьмем компьютер, — посмотрев на Надю, сказал: — Надюша компьютер уже освоила, так что все у нас пойдет по науке. Офис поставим под охрану. Без этого нельзя, все кругом разворовывается.

— А когда завозить товар? — спросил Григорий, зная, что этим делом заниматься придется ему.

— Обсудим на трезвую голову, завтра. Времени в обрез. Тем более, что товар не только закупить, привезти, но потом и распределить по киоскам надо. Их установкой займусь сам.

Да, кстати, надо срочно заказать новую партию киосков. А теперь о поездке. Если завтра определимся со складом, то сразу и отправляйся, ходового товара в Москве много…

Добавил, что ехать придется на машинах Григория. Парамошкин не думал, что Рюмин вот так запросто, даже не посоветовавшись с ним, решит завозить товар на его машинах. Словно догадавшись о мыслях Григория, Рюмин сказал, что поначалу каждому соучредителю фирмы придется кое-чем поступиться на общее дело. Но это временно и, естественно, зачтется. А скоро у фирмы будет и свой автотранспорт. Потом он стал что-то доказывать Ирине. Надя же, наклонившись к Григорию, чуть слышно сказала:

— Советую стройку коттеджа отложить. На эти деньги можно будет в скором времени взять такие проценты, которые вам и во сне не снились.

Григорий улыбнулся. Повернувшись к ней, так же тихо ответил:

— Постараюсь ваше пожелание учесть.

— Вот и хорошо, только не тяните…

Григорий заметил, что его собеседница вновь заскучала. Почему она посоветовала не спешить со строительством коттеджа? Проявляет заботу? Надо это с Ириной обмозговать. Прислушался, о чем разговаривают Рюмин с женой. Их общение уже раздражало, хотя вроде бы никаких причин для этого нет. Рюмин всего-то просил Ирину принимать киоскеров "с запасом", чтобы было из кого выбрать. Что ж, он как всегда прав. Мирную беседу неожиданно прервала бабушка Фрося. Она с обидой в голосе сказала:

— Я так старалась, старалась, а вы заболтались. Сколько же можно долдонить об одном и том же? Неужели у вас больше времени не найдется? Вон и картошка остыла!

Этих слов будто ждали — тут же посыпались упреки Рюмину. Он поднял руки вверх и принялся извиняться. Началась трапеза. После купания все проголодались, и бабушка Фрося еще не раз отлучалась за своими припасами. Но Рюмин не был бы самим собой, если бы и тут не задавал тон. Ему вдруг захотелось, чтобы Надя ублажила всех своей любимой песней. Та не соглашалась, и ее долго упрашивали. Наконец она запела:

Грусть песни никак не увязывалась с тем боевым настроением, который только что царил за столом, но слушали не перебивая, бабушка Фрося даже всплакнула.

Потом пели по очереди, каждый свою любимую. У Рюмина получалось скверно. Он несколько раз назойливо заводил: "Надежда — наш компас земной", но его не поддерживали. Бабушка Фрося потихоньку уносила со стола на кухню посуду. Григорий с Надей ей помогали. Как ни пытался Григорий уследить за женой, она все-таки еще добавила спиртного. Танцевала под убаюкивающие мелодии только с Рюминым. Они будто прилипли друг к другу.

"Ну, завтра я тебе устрою!" — сердился Григорий. Однако злость к Ирине гасила своим присутствием Надя. Она такая загадочная и манящая… Господи, мог ли он еще вчера подумать, что встретит женщину лучше Ирины? Даже в мыслях не допускал. Чем-то все закончится?… Успокаивал себя, что ничего лишнего себе не позволит. Он не юнец, который влюбляется по случаю и без случая. А Ирину просто разбаловал.

"Ты мой ангелочек!", "Ты самая красивая!", "Ты никогда не будешь работать!"… Вот любимая и отсыпалась. А в компании за ней глаз да глаз нужен. Если примет лишнего — обязательно закуралесит. Таким был и ее папаша, сама рассказывала. Утром-то, конечно, по-другому запоет…

Бабушка Фрося вскоре ушла на покой. Пора бы и всем расходиться. Надя несколько раз намекала Рюмину, но тот будто оглох: танцевал с Ириной, и она не отказывала. Вот и верь теперь, что Рюмин ей безразличен. Когда они вновь закружились, из комнаты в кухню первой вышла Надя, а за ней Григорий. Света на кухне не было. Ничего не говоря, они обнялись и медленно, тихой морской волной, закачались из стороны в сторону. Потом был страстный и долгий поцелуй. Все, что Григория недавно волновало, куда-то мгновенно исчезло…

И вдруг из комнаты послышался резкий возглас Ирины:

— Убери руки!

Григорий отстранился от Нади. Когда вошел в комнату, раскрасневшаяся жена торопливо сворачивала со стола скатерть, а Рюмин с обиженной физиономией надевал пиджак. Не глядя на Григория, буркнул:

— Пора по домам, завтра дел невпроворот.

Встретиться договорились после обеда. Прощание с Рюминым было натянутым: из головы Григория не выходили слова Ирины: "Убери руки!" Это что же он себе позволил? Хотя и сам-то хорош. Видел, как радостно горели глаза Нади. Значит, и она ни о чем не жалеет. Ладно, время покажет, что к чему. Вспомнились слова романса, что пела Ирина, когда возвращались после купания:

Надя тогда с грустью сказала, что этот романс очень любила петь ее бабушка. И добавила, что бабушки уже нет, а родители живут на Украине…

 

XXVI

Иногда Парамошкин просил бабку Фросю разбудить его пораньше. В этот раз тоже попросил старушку — не был уверен, что сам вовремя встанет, да и на жену не надеялся — любит поспать! Бабка Фрося просьбу выполнила.

К проруби Григорий не пошел, решив, что достаточно и вчерашнего купания. Он-то пил мало, так что чувствовал себя вполне нормально. Не хватало еще напиться при Наде. Нет, в выпивке он умел себя сдерживать.

Готовя на завтрак омлет со свежими помидорами, прокручивал в голове вчерашнюю встречу. При воспоминании о поцелуе с родственницей Рюмина все тело заполнила приятная истома. Хороша, ничего не скажешь, такая не может не понравиться. Прикрыв глаза, медленно провальсировал по кухне со сковородой в руке… Черт, решиться на флирт с малознакомой женщиной, да еще в присутствии жены — такое случается с ним впервые. Себя оправдывал тем, что повод дала сама Ирина, чье бестактное поведение вывело его из себя. Действительно, жену в этот раз будто магнитом притягивало к Рюмину. Надо же, на мужа — ноль внимания, а с Игорьком танцулька за танцулькой. Хотя если быть самокритичным, то и сам вел себя не лучшим образом. Ни на один танец жену не пригласил, разговаривал с ней сухо и все время увивался вокруг очаровательной гостьи.

Почему бы в таком случае жене его и не проучить?.. Нет, но что-то ведь там было, не померещился же, в конце концов, ее крик: "Убери руки!" Рюмин, видно, посчитал, что Парамошкин увлекся Надей, и теперь у него руки развязаны. Нет, Игорек, ошибаешься, не на ту напал. Ирина в этом плане — кремень. Хотя чего это он вдруг ее так оправдывает? Не она ли с Рюминым весь вечер кружилась? Могла бы уж заняться и чем-нибудь другим, а не портить мужу настроение.

Мысли приходили и уходили. И чего, собственно, Рюмин так настырно лезет к Ирине? Забыл, что отвергнут? А теперь решил их поссорить, возможно, и с помощью своей родственницы? Нет-нет, только не это, Надя тут ни при чем! По ее глазам, улыбке видно, что она с ним откровенна, не играет. Он бы фальшивость заметил. А жена — что жена? Спит-отсыпается, ей все до фени.

Парамошкин был настроен к Ирине весьма критически. С ним это хоть и не часто, но бывало. То готов на руках ее носить и любить до безумия, то вдруг начинал поносить: и такая-сякая, и "сонуля", и "неразворотная"… Подобных слов в таких случаях находилось сколько угодно.

Помыв посуду, Григорий стал собираться на работу. В это время услышал полусонный голос Ирины:

— Ты уходишь, милый? А почему женушку не поцелуешь?

Григорий недовольно проворчал, но деваться некуда: подойдя к постели, нагнулся и поцеловал жену.

— И это все? — сказала Ирина обиженно. — Даже не погреешь?

— Спешу на базу. Надо кое-какие дела с утречка решить, — ответил Григорий и посмотрел на часы. Открыв шкаф, выбрал галстук. Как бы между прочим намекнул:

— Да тебя за вчерашнее греть не стоит.

Он не хотел ругаться. Любой разлад в семье будет сейчас во вред большому делу, о котором вчера было столько обговорено, но сказать, что думает о ее дурацком поведении, непременно скажет. Пусть обижается, считает это беспочвенной ревностью. Ее право. Сама, между прочим, частенько повторяла, что своего Гришу любит просто ужас как. И что же? Вчера он убедился в обратном. Вот это с ее стороны сюрприз!

Высказал почти все, что думал, стараясь при этом не смотреть в глаза Ирины, потому как совесть за вчерашнее самого мучила. Почуяв в поведении мужа перемену, Ирина села на кровать, подтянув колени к подбородку и накинув на плечи серый плед, который он купил во время одной из поездок за "кордон". "Поза обиженной", — подумал Григорий, чувствуя, что теперь он просто обязан расставить все точки над "i". Когда закончил свою речь, услышал:

— Значит, меня можешь ревновать, а я тебя ревновать не могу? Но ведь я не чурка без души, разума и сердца!… - говорила тихо, даже спокойно, будто сама с собой.

— Впервые слышу! — воскликнул Григорий. — Ты меня ревнуешь?! К кому, если не секрет? — вообще-то он предполагал ее ответ и не хотел его услышать, даже побаивался, но уж коли пошла такая откровенность…

— До вчерашнего дня я об этом даже и не заикалась, — усмехнулась Ирина. — Не было оснований. А вчера они появились. Тем более, что ты сам затеял этот разговор. Так вот, Гриша, ревную и я тебя. А если конкретно, то к вчерашней гостье.

Парамошкин всплеснул руками:

— Да это же смешно! Мы первый раз увиделись, и абсолютно не знаем друг друга. За кого ты меня принимаешь? Я что — ловелас какой-то? — Григорий кривил душой, краснел, что-то придумывал…

— Не надо хитрить, Гриша, ведь я все видела. Только слепая не заметила бы, как вы мило беседовали на веранде. А какие умильные взгляды ты бросал за столом! Не говорю уж о кухне, где вам вдруг так приспичило уединиться. И какие же проблемы вы решали в темноте? Ты, наверное, ждал, что и у меня с Рюминым будет то же самое. Кстати, он как раз этого и добивался. Если б ты видел, как Игорь обрадовался, когда вы неожиданно испарились. Да зря радовался — по рукам получил, — посмотрев на сникшего мужа, Ирина добавила: — Не знаю, чего ты в этой Наде нашел. Обычная, далеко не красавица, ноги и плечи как у мужика. Может, я не права, так поправь. Рада выслушать. Или совсем сказать нечего?

Григорий молчал. Он уже сообразил, что некстати затеял этот разговор. Слова жены били не в бровь, а в глаз. Выходит, она весь вечер притворялась и не была пьяна. А он-то развил такую любовную деятельность! Вот дорвался, даже более укромного места не нашел для поцелуев, чем кухня! Черт, нечего было лезть на рожон. Еще удивительно, что Ирина так спокойна.

Деланно рассмеявшись, Григорий присел на краешек кровати и, как мог, начал выкручиваться. Говорил, что да, и он в чем-то виноват, но жену любил и любит, а уж о преданности и говорить не приходится. В подтверждение сказанному обнял и стал целовать. Ирина не противилась, но и не отвечала ему так, как это было раньше. Когда же спросил, неужели и теперь ревнует, ответила хитро, как в детской игре: стало теплее, но еще не жарко.

— Нет, скажи, — добивался Григорий, еще крепче обнимая жену. — Ты и в самом деле меня ревнуешь? — ему это льстило и хотелось слышать об этом вновь и вновь.

— Да, да и да.! Ревную, мой милый, — ответила Ирина, снова ложась в постель и притягивая к себе мужа. — Мне надоело миллион раз повторять, что Рюмина я не выношу. Слышишь? Не выношу! А с Надеждой шуры-муры кончай! Вчера я сразу все заметила, но дай, думаю, прослежу, чем закончится. Просто настроение на стала всем портить.

— Прости, милая, грешен, но не настолько. Пощади!

— Пощада будет только при одном условии.

— Согласен на любые кары и лишения от любимой.

— Это не лишение, милый. Ты обо мне, оказывается, совсем плохо думаешь, игриво улыбнувшись, добавила: — Прощаю при условии, что крепко сейчас меня полюбишь. Заодно и чувства проверю.

Да горячему мужику такое условие — одно удовольствие. Григорий закрыл дверь, быстро разделся и юркнул в постель, сразу соприкоснувшись с теплом Ирининого тела…

Позже, когда он одевался, Ирина, наблюдая за ним, с улыбкой сказала:

— Ты, любимый, хорошо постарался. Теперь вижу, что еще не разлюбил свою женушку. Подойди, я тебя еще разок поцелую.

— На работе поди заждались, — вздохнул Григорий. — Ни разу не было, чтобы я опоздал. Вот небось носятся с бумагами. А Гнидкин радуется, это вроде как на меня компромат.

Сам виноват, что столько времени держишь возле себя бездельника, — Ирина встала и начала одеваться. Мужа она не стеснялась.

"Греческая богиня! — подумал Григорий, окидывая жену оценивающим взглядом. — Нет, это не Надежда, такую надо как цветок лелеять. И с чего это вдруг я вчера решился на шуры-муры с Надей? Будто наваждение какое нашло…"

Задумавшись, не расслышал, что говорила Ирина. Уловил лишь последние слова.

— Тебе же Рюмин сказал, что с базой пора кончать. Теперь не до этого будет…

"Опять этот Рюмин, — болезненно поморщился Григорий. — За что ни возьмешься, куда ни тыкнешься — кругом Рюмин, Рюмин, Рюмин!" Разозлился, но жене ничего не сказал. Подойдя к ней, спросил:

— Как я выгляжу?

— Ну прямо Аполлон — ни больше, ни меньше, — ответила Ирина, сияя восторженными глазами. — Когда придешь-то?

Парамошкин развел руками. А по дороге на работу думал, что Ирина запросто поставила его на место. Может, так и лучше. Теперь надо подумать как быть с Надей. Нельзя же ее вот так запросто отшить. Все-таки, как ни крути, а работать вместе придется.

 

XXVII

Вскоре у Парамошкиных появились деньги. Стали думать, как их использовать. Планы строились разные. К примеру, накупить дорогих вещей и жить в свое удовольствие. Или уехать в столицу и побарствовать там. Чего только в голову Ирине не приходило. Но Григорий доказывал, что это несерьезно, деньги рано или поздно кончатся, и что дальше? Первое, на что решились единогласно — строить дом. Что за жизнь без крова? Сколько можно ютиться у чужих людей?

Рюмин стал агитировать открывать свое дело, чтобы деньги давали деньги. И он искал единомышленников. Да, наконец-то его мечта осуществилась: заработала фирма "Надежда". Став ее соучредителями, Григорий и Ирина закружились и завертелись. С каким азартом ездил теперь Григорий за товаром в Москву. Товар-то закупался не чужому дяде, а для своей фирмы и на свои собственные денежки.

Надо было видеть в эти дни Рюмина. "Надежду" он создавал самозабвенно. Установить киоски зимой — дело далеко не простое. Рюмин сумел этот вопрос провернуть за считанные дни.

Не теряя времени, сделал заказ на изготовление новой партии киосков. Одновременно, через районные власти, пробивал места для их установки! Его энергии можно было позавидовать. Он то договаривался в горэнергосетях о подводке света к киоскам, то закупал для киоскеров электронагреватели, то смотрел продававшиеся квартиры на первом этаже. Пока не афишировал, но квартиры подбирал, чтобы переоборудовать их под магазины.

Ирина решала кадровые проблемы, и у нее это получалось. Перед каждой поездкой Григория в Москву собирались вместе и определяли ассортимент закупаемых товаров. Слово Ирины и тут было весомо. После произошедшего казуса с Рюминым, она сделала вид, что, в общем-то, ничего страшного и не произошло. Рюмин это оценил. Он чаще других хвалил Ирину, даже обещал к Новому году премировать.

Надю в первые дни работы фирмы финансовые проблемы не особенно утруждали. Рюмин попросил заняться ее благоустройством офиса. В офис она пришла на следующий же день после вечеринки с купанием в проруби; Парамошкин с Рюминым как раз оформляли аренду на складские помещения. Теперь Григорий мог ехать в Москву за товаром.

Рюмин торопил, просил отправляться этим же вечером. Сам он вскоре уехал по своим делам, а Парамошкину предстояла встреча с Надей, чтобы получить у нее деньги для поездки. Увидеться с ней Григорию и самому не терпелось: подталкивало мужское самолюбие. Вчера она была к нему расположена очень и очень… Но вот мешала Ирина.

А вдруг влюбилась? У него ведь так и было с Ириной. Хотя в любви к жене стал теперь сомневаться. Просто обычное влечение как к красивой женщине. Но Надя так к нему тянулась, такие слова шептала, с такой любовью смотрела!.. Наверное, это и есть любовь, убеждал сам себя. Но возникали и другие мысли. К примеру, встретит и скажет: "Пообнимались, помиловались и хватит. Поставим на этом точку".

М-да, с такими вот разбросанными чувствами подъехал Парамошкин к офису "Надежды". Входная дверь была не закрыта. Он осторожно вошел и еще из коридора увидел Надю. Она была в спортивном костюме и протирала тряпкой окна. В помещении кроме нее никого не было. Это хорошо. Первое, что подумал — как же она хороша и желанна. Легонько кашлянул, и Надя, ойкнув, быстро обернулась. Увидев его, поправила выбившуюся из-под косынки прядь повлажневших волос и, смущенно улыбнувшись, сказала:

— Ой, Гриша, как ты меня напугал! — вытерев руки, подошла ближе. — Даже и не слышала как вошел.

— Да вот, вечером еду за товаром. Пришел деньги получить, а заодно и свои принес. Как видишь, к твоему совету прислушался.

— Молодец, — одобрила Надя. — Может, чашечку кофе?

— Нет-нет, спасибо… — Григорий понимал, что разговор следовало начать совсем по-другому. Вот обрадовал, что отложил строительство коттеджа и деньги привез. Кстати, эти деньги мог бы просто взять с собой, а потом отчитаться. Дураку понятно, что пришел к ней, чтобы увидеть, поговорить, продолжить вчерашнее. Вспомнил жаркие объятия, поцелуи и покраснел. Сейчас Надя еще более привлекательна: лицо в румянце, глаза радостью блестят — значит, рада.

— Я столько о тебе думал, — наконец выдавил из себя.

— Я тоже. Все было так здорово, особенно купание в проруби.

"Будь что будет", — решил Григорий. Подойдя к Наде, обнял ее, теплую, крепкую, податливую. Она прильнула, их губы слились в поцелуе, и все куда-то сразу поплыло, а проблемы были уже не столь существенны. Лишь изредка, да и то где-то далеко-далеко всплывало в голове Григория обиженное лицо Ирины, но скоро исчезло.

— Я тебя, Гриша, ждала, — шептала Надя. — Наконец-то мы вместе. Ты — моя мечта!

— Но ведь я женат.

— Не будем об этом, пусть судьба рассудит, — и вновь прижалась к Парамошкину, и вновь зашептала: — Ты мой, мой, мой… Мне хорошо с тобой, а тебе?

— Разве не видишь.

"Любит она меня, любит", — радостно подумал Григорий и, подхватив Надю на руки, вертел ее по комнате.

— Все-все, хватит, голова закружится!

Какое-то время стояли молча. Григорий почему-то вспомнил утренний разговор с женой и как он потом старательно ее ублажал. Если б Надя все это слышала и видела, то, наверное, и близко бы к себе не подпустила, не то что любить. А если б Ирина узнала, что он тут проделывает…

А может, это шутка или сон? Просто он сам решил дурью помаяться? Нет-нет, с Надей все не так, он, похоже, и правда влюбился. И она его тоже любит…

Приближалось время отъезда. Заметив его короткий взгляд, Надя спросила:

— Уже пора?

Григорий молча кивнул. Скоро начнет темнеть, а надо еще заскочить домой к Ирине. Получив деньги, уходить, однако, не спешил. Может, побыть еще с полчасика? Нет, пора. Прощаясь, сказал, что как вернется, сразу же приедет.

— Решай сам, — ответила Надя грустно. — Я жду тебя всегда.

 

XXVIII

Командировка у Парамошкина на этот раз оказалась почти двухнедельной. Рюмин велел побывать не только в Москве, но и в некоторых других городах. "Это нам на перспективу пригодится", — сказал он. С поставленной задачей Григорий справился и в Каменогорск возвращался довольный. По всему выходило, что до Нового года он вряд ли еще поедет в командировку, это значит, можно и расслабиться. Ну, первые дни уделит жене, по-другому и быть не должно. А уж потом выберет удобное времечко для встречи с Надей. Пока все идет как нельзя лучше. Встречаются у нее на квартире, не слишком часто, о встречах никто не знает. Больше всего Григорий опасался жены и Рюмина. Чувствовал, что все больше и больше отдаляется от жены. Нет, разводиться он не собирается, потому что спешить незачем, да и в Наде до конца не уверен. Но она его просто покорила. Главное — никаких проблем и условий. Когда заводил с ней разговор, отвечала одно и то же: не будем, любимый, об этом, судьбой определено кому с кем жить.

— Ну, а если ребенок? — спрашивал Григорий.

— Буду рожать, — отвечала. — Не век же одной куковать, — добавляла при этом, что ребеночек обязательно будет здоровеньким, весь в папу. Успокаивала Григория, чтобы не переживал, об этом никто и никогда не узнает. Тот слышал раньше, что немало женщин решают проблему ребенка таким вот образом. А ведь все закрутилось с этой памятной вечеринки, когда была официально создана фирма "Надежда".

Внешне Григорий с Ириной жили как и прежде: друг к другу внимательны, никаких ссор в семье, а если что и было, то незначительное. Каждый занимался своим делом. Но это внешне. Григорий играл роль любящего мужа, и у него вроде получалось. Ирина, возможно, и догадывалась о чем-то, но молчала, хотя несколько раз говорила, что он стал какой-то не такой…

Загнав машину с товаром на склад, который охранялся надежным сторожем, Парамошкин поехал домой. Транспорт еще ходил. Выйдя из троллейбуса на центральной улице, дальше пошел пешком.

Увидев мужа, Ирина обрадовалась:

— Наконец-то, милый! — обняла, стала жадно целовать. — Ой-ей-ей, какая щетина! Ты что, вообще там не брился?

— Некогда было. В этот раз замотался основательно. Но слава Богу, все сделал. — У тебя-то как? Чего слезливая?

— Угадал, Гриша, угадал, — шмурыгнула Ирина носом. — Телеграмма вот пришла, Иван Фомич при смерти.

— Отец! — воскликнул Григорий. — Не может быть!..

— На, читай, — Ирина достала с книжной полки телеграмму и дала мужу. Тот стал читать. Слова прыгали, в ряд не выстраивались. Успокоившись, прочитал: "Дорогие дети… У папы инсульт, приезжайте. Мама". — Недовольно посмотрел на Ирину. — А говоришь — при смерти. Инсульт он ведь разный бывает!

— Знаю, что разный, потому и маме звонила. Передала, что тебя нет. Она мне сказала, что надежды на выздоровление отца никакой. У него, оказывается, перед этим был инфаркт. Нам писать не стали, Иван Фомич не захотел тебя беспокоить.

— А когда телеграмма пришла?

— На третий день после твоего отъезда. Думала тебя разыскать, но где и как?

— Сама бы поехала, а мне оставила записку, — начал заводиться Григорий.

— Рюмин не отпустил, знаешь же, какой он.

— Да плевать я хотел на Рюмина! Отец болен, понимаешь ты это или нет? О чем можно говорить? Он что, вообще, с ума спятил? Лучше сказала бы, что ехать не захотела, и нечего на Рюмина валить!

— Гриша, ты не прав! Твой отец мне небезразличен, и ты это знаешь. Я звонила, выясняла все, что надо, Клавдия Александровна подтвердит…

— Только на маму не ссылайся. Она не тот человек, чтобы слезу пускать.

Парамошкин не мог простить жене, что она не проявила к отцу элементарного внимания. Какое в деревне сложится после этого о нем мнение? Отец тяжело болен, а их — никого! "Рюмин не отпустил!" Этот деляга ничего не видит кроме денег. Надо еще разобраться, не крутила ли женушка с ним любовь? Уж очень он с ней любезен. Поощрить решил! Подарок какой-то готовит! С чего бы это?..

Верно говорится, что каждый думает в меру своей испорченности. Так было и с Парамошкиным. Ему, что называется, шлея под хвост попала. Он не мог остановиться и все валил в одну кучу. Собирая в дорогу сумку, выговаривал жене:

— Вспомни, как ты к своему отцу относилась! Да он для тебя был никто, чужой ненужный человек. А к матери? Вот если подарочек дочурке привезет, тогда ты ей уделишь внимание. Но ведь она покупает за последние крохи. Как-то сама мне сказала, что ты для нее — все! А ты, по-моему, о ней вообще не помнишь!..

Ирина, не понимая, почему муж вдруг так завелся, то молча слушала, то зажимала ладонями уши, чтобы ничего не слышать, то нервно ходила из угла в угол. Вообще-то она знала, что Гриша мог иногда подобное отчебучить, но в тот вечер совсем не предполагала, что все так обернется. С нетерпением ждала его, собираясь сразу же вместе поехать к больному отцу… Себя ни в чем не винила, а Рюмин есть Рюмин, пусть сами разбираются. То, что Григорий наговорил — уму непостижимо. Было дело — спорили, но чтоб вот так? Нет, унижать себя она не даст!..

— Ты или с ума спятил, или думаешь, что тебе все дозволено! — не выдержав, закричала Ирина. А теперь я хочу спросить: почему ни разу не позвонил и не поинтересовался, как тут у нас идут дела? Почему? Ах, времени не было! Был загружен днем и ночью? Домой-то не нашлось времени позвонить, а вот приветы кое-кому передавал. Тут у тебя время нашлось! Ишь, какой ангелочек нашелся. Можно подумать, что с утра до вечера о родителях печешься! Как бы не так! Уж чья бы собака рычала, а твоя молчала. Если я к своим предкам отношусь плохо, то и ты не лучше. Не строй из себя заботливого сынулю! Ха-ха! Уж до того заботлив, что по три года глаз домой не кажет!..

Ирина умела поставить мужа на место. Как всегда срабатывала чисто женская интуиция. Просто так намекнула, что кому-то нашел время привет передать, а попала в самую точку. Поумерив пыл, Григорий начал соображать, откуда жене стало известно о его звонке Наде… Но звонил он на второй или третий день после отъезда — заскучал по ней. Надя ничего об отце не сказала. Выпустив пар, стал мыслить более спокойно. Что даст ссора с Ириной? Ничего. Разобидится и начнет копать под него яму. И накопает. Нужно ли это ему сейчас? Нет, нет и нет. Зачем же заводиться, когда можно все решить спокойно. Тем более, что отец жив: если бы случилась беда, то пришла бы телеграмма, а ее нет. А к родителям надо ехать вместе.

— Позвонить, позвонить!.. Думаешь, все так просто, — сказал обидчиво, но без прежнего раздражения. — Будто я там только и делал, что ломал голову, как бы кому-то позвонить! — И сразу — в наступление: — А за поклеп ответишь. На выдумки всегда была горазда. В общем так: ты как хочешь, а я еду. Немедленно, сейчас же. Случись что, как людям в глаза смотреть? Родной отец при смерти, не кто-нибудь.

— Что значит — еду?! Ночью, один, после такой дороги. Нет, не пущу. Поедем утром вместе. Бог даст, за ночь ничего не случится. Да пойми ты — нам хоть как-то подготовиться надо. Деньги снять, продукты закупить. Прикинь, сколько дома не был? Вот удивишь, если с пустыми руками заявишься!

— Ладно-ладно, уговорила, — не сразу, но согласился Григорий. — Пусть будет по-твоему. И вообще, что-то на меня нашло: стал такой раздражительный, сам себя не узнаю. А все командировки — ни поесть путем, ни поспать, ни помыться. Ты уж не дуйся!

Но у Ирины про запас остался еще один беспроигрышный вариант давления на мужа. Слезы. Они полились как по команде, придав красивому личику беспомощный и жалкий вид. От ее слез Григорий всегда не знал куда деться. Стал и в этот раз обнимать, просить прощения, целовать. Посопротивлявшись, Ирина сдалась. Неожиданно вспыхнувшая бурная ссора закончилась страстной любовью, ведь столько не виделись и истосковались друг по другу. В своих чувствах к жене Григорий старался быть искренним, и беда, к тому же, сближает. Недавняя ссора была тут же забыта.

Ирина радовалась, что вновь сумела погасить семейный конфликт. Григорий тоже не хотел скандалов перед поездкой к родителям. Встречи с Надей, решил он, пока придется приостановить. Она поймет.

Жена уже спала, а Григорий долго не мог уснуть. Думал о родителях. Такие они у него деревенские трудяги. Все-то у них есть, и ничего-то им не надо. Лишь бы сынок с женой почаще в гости приезжали, да внучок появился…

А съездить к родителям все никак не удавалось. То долго работу искал, то теперь нашел, а времени в обрез. Хотя… хотя просто свинья порядочная, вот что!

Отец-отец… Почему ты так неожиданно заболел? Был всегда подвижным, крепким, хвори тебя обходили стороной. Говорил мало, но Грише почти все запоминалось. Например, его рассказ о маленьких лягушатках. О них отец заводил речь, когда Гриша капризничал, и такое бывало! Вот бросили двух зеленых лягушат в кринку с молоком. Один тут же утонул, даже не побарахтавшись. А другой долго барахтался, пока не сбил кусочек масла, потом стал на него и выпрыгнул. В жизни надо в любой ситуации барахтаться, учил сына Иван Фомич. Сколько раз потом Григорий вспоминал об этом.

Отец любил порядок во всем, и мать частенько его в пример сыну ставила. А как они после зимних снегопадов снег расчищали! Отец придумывал всевозможные соревнования, и работать с ним было легко. Повторял, что у хорошего хозяина перед домом и во дворе всегда должен быть образцовый порядок.

К спорту сына стал приучать рано. Вначале к боксу, но Грише бокс не понравился. А вот с футболом мальчишка подружился. Отец помог собрать футбольную команду, капитаном которой стал сын. Секцию по вольной борьбе Иван Фомич вел сам, и сыночку на тренировках доставалось больше других. Теперь-то Григорий понимает, ради чего отец все это делал. Характерец у него был тот еще, к советам родителей не всегда прислушивался…

Встали пораньше. Часа три ушло на подготовку. Известили Рюмина. По дороге Григорий обдумывал как вести себя, что говорить, а о чем лучше и умолчать. Спасибо Ирине, что поехали не с бухты-барахты, а хорошо подготовившись. Жена справа подремывает, изредка бросит взгляд на мужа и вновь кемарит.

Новенькая "Ауди" легко мчит по асфальту. Машина — класс! Давно о такой мечтал, и селяне это оценят. В душе шевельнулось удовлетворение от сознания собственной значимости. Грешен, хвастнуть всегда любил. Поможет родителям, теперь он в силе. А если что, то и к себе возьмет. Не сейчас, конечно, — со временем, когда коттедж построит. Или купят квартиру. Каким родителям такая забота не понравится? Возможно, встретится с одноклассниками. Вот было бы интересно узнать, как у них жизнь сложилась.

Вдали завиднелось родное село. Сейчас спуститься вниз. Повернуть направо, а там, через пару километров, школа и отчий дом. Григорий почти спокоен. Отец приезду обрадуется. Он все поймет и простит. В конце концов, не баклуши бил, а делом занимался. Капиталец имеет, можно сказать, в люди выбился. А там, глядишь, и отец на поправку пойдет.

… Но встреча с родителями оказалась тягостной и совсем не такой, как Григорий ее себе представлял. Прижавшись к сыну, мать устало сказала:

— Наконец-то приехали. Думала, не дождусь.

— Да ты что, мам! — стал оправдываться Григорий. — Не получилось сразу, в командировке был…

— Папе очень плохо? — спросила Ирина.

— Да можно сказать, что последние часы доживает… Только врач сделал укол. Пошли к нему, поговорим потом…

Вот тебе и радостная встреча, вздохнул Григорий. У двери остановился. Почему кругом такая ташина? Только подумал, как прозвенел звонок, и вслед за ним раздался знакомый ребячий гомон. Все как и было раньше…

Вслед за матерью вошли в спальную комнатку. Отец лежал в постели. Его лицо было бледным и высохшим. Как же скрутила его болезнь! Казалось, Иван Фомич мучительно-трудно что-то вспоминал, наверное, прожитую жизнь, где всякого хватало: и хорошего, и плохого. А может быть, думал о сыне, которого ждал перед смертью. Мать предупредила, что отец парализован и почти совсем не разговаривает. Но с ее "переводом", возможно, удастся поговорить. Нагнувшись к нему, мать ласково сказала:

— Ваня, Гриша с Ириной приехали. Слышишь меня? Говорю: Гриша с женой приехали.

Губы Ивана Фомича дрогнули, в глазах блеснули лучики жизни, они стали искать сына.

— Я здесь, здесь… — Григорий подошел к отцу, поцеловал в лоб, щеку, взял в руки его ладонь, лежавшую поверх одеяла.

Подошла Ирина и тоже поцеловала. Столько думал Григорий по дороге, что лучше всего сказать при встрече, а тут слов подобрать не мог, язык будто стал деревянным. Понимал, что говорит совсем не то, не те слова, которые был обязан сказать отцу в таком состоянии…

— Батя, ну ты держись!.. Теперь я приехал, и все пойдет на поправку. Как же ты так, а?.. Вот и Ирина приехала…

Ирина дернула его за рукав:

— Послушай! Он что-то говорит, — прошептала негромко.

— Сынок… сынок… детки… — скорее стонал, чем говорил отец. — Ждал… ждал… думал!..

Дальше было невнятно, какие-то несвязные звуки. Нагнувшись к отцу, мать стала "переводить": только она могла понять, что хочет сказать Иван Фомич. Повернувшись к сыну, Клавдия Александровна вздохнула:

— Рад что приехали, переживал, а теперь, говорит, и помирать не страшно…

Григорий почувствовал, как отец крепко сжал его ладонь. На глазах у младшего Парамошкина появились слезы, он погладил руку отца. Ирина тоже всхлипывала. Она стояла рядом и кивала головой. Разговор Ивана Фомича утомил и он прикрыл глаза. Вышли в другую комнату. Григорий принес из машины поклажу: сумки с продуктами и подарки. Ирина купила Клавдии Александровне и Ивану Фомичу по дорогому костюму. Клавдия Александровна хотя и приняла подарок, но тут же пожурила, что не надо было так тратиться.

Мать с Ириной ушли на кухню готовить еду. Клавдия Александровна стала рассказывать невестке про сон, что приснился прошлой ночью, — будто в коридоре разбилось зеркало. Столько это зеркало стояло, и так к нему все привыкли, а тут — вдребезги.

— Как бы не умер мой Иван Фомич! — сокрушалась она. Ирина же ее убеждала, что не каждый сон сбывается, а сны со Среды на Четверг — так вообще никогда.

После обеда показали подарки отцу. Тот с улыбкой одобрительно кивал головой. Кивнув на костюм, что-то пробормотал. Ловившая каждый его звук мать отвернулась, на глазах ее были слезы. Упавшим голосом сказала, что отец просил похоронить его в подаренной детьми обнове. Григорий стал ободрять отца, но Иван Фомич хоть и улыбался, а глаза были словно застывшие. Ближе к вечеру ему стало немного лучше. Мать вышла из спальни и сказала, что отец хочет поговорить с Григорием. Как понимала, переводила его бессвязную речь. Отец посожалел, что так и не дождался внука, потом долго молчал, с укором глядя на сына. Что-то говорил еще, но мать вдруг перестала "переводить". Иван Фомич заволновался, на бледных щеках появились красные пятна, а на верхней губе — светлые бисеринки пота. Он бросал недовольный взгляд то на жену, то на сына.

— Мам, чего он хочет? — спросил Григорий. — Что-то серьезное?

— Для тебя да, серьезное. Просит, сынок, чтобы ты бросил свое предпринимательство.

— Почему? — удивился Григорий.

— Говорит, к добру это не приведет. Ты и без этого сможешь неплохо прожить, — от себя добавила, что этот вопрос его уже давно беспокоил, он даже собирался письмо написать. Обернувшись к мужу, уточнила: — Я правильно сказала?

Иван Фомич слабо кивнул и прикрыл веки. Ему снова стало плохо, и он забредил, а потом задремал. В спальне осталась Ирина, Клавдия Александровна с Григорием вышли во двор. К их ногам бросился щенок. Он скулил, повизгивал, и Григорий стал с ним играть.

— Вот и собачку взяли, — вздохнула мать. — Отец с ней тоже любил повозиться. Живет вместе с козой. Охранять вроде бы и нечего, зато остатки еды теперь не пропадают.

Сидя на корточках и легонько поглаживая щенка, Григорий проговорил:

— Ей-Богу, не пойму, чем не нравится ему мое дело? Чего он-то переживает? Наоборот, порадовался бы. Можно сказать, я и зажил-то по-человечески, только когда занялся торговлей. Да, много мотаться приходиться, но ведь и результат налицо. Сама как считаешь?

— Не знаю-не знаю, сынок, — опустила голову мать. — Но отец просил считать это как бы его завещанием. Я ведь говорила, что собирался даже письмо писать. А я что? Решай, тебе виднее.

Григорий недовольно хмыкнул:

— Надо же — "завещание"!.. К сожалению, на попятную идти я уже не могу, — он встал и подошел к матери. — Планирую построить коттедж, смотри, какую купил машину. Смог бы я ее, работая учителем, купить? Нет. Хочу скопить на всякий случай капиталец. Не помешает.

— Решай сам, сынок. А отца понять можно. Ты у нас один. Знал бы, как он переживал, что к нам не заглядываешь.

— Мам, ну простите, виноват, исправлюсь.

— Все хотел уберечь тебя от беды. В самом деле, как ни послушаешь по телевизору, только и говорят: то там убили предпринимателя, то там. Никак деньги не поделят. Что легко дается, легко и уходит.

— У меня не так.

— Верю, что не так. А про внука? Сколько раз говорил мне: поезжай и узнай в чем дело. Может, полечиться надо. Такой мужик — и без потомства. А я ему — сам поезжай. Не ехал, боялся меня одну оставить. Ведь мы всю жизнь вместе.

— Знаю, знаю, — сказал Григорий. — Вас не разлучить. А о ребенке не хотелось бы говорить. Непросто все у нас с Ириной. По всей видимости, своего уже не будет. Мы и сами переживаем…

Клавдия Александровна на эту новость никак не отреагировала. Да и до этого ли ей было в этот вечер? Мороз крепчал. Заспешили к Ивану Фомичу.

… Он умер, так и не приходя в сознание, ближе к утру. Мать с Ириной отдыхали в соседней комнате, а Григорий дежурил у постели больного. Не выспавшийся за последние сутки, он уснул. Разбудил неожиданно раздавшийся вскрик отца. Когда вскочил, Иван Фомич был уже мертв; лицо повернуто к стене, а руки безжизненно свесились с кровати. Григорию приходилось видеть мертвых людей. Чаще всего выражение лица у них болезненно-капризное. Оно и понятно: когда человек умирает, ему не до улыбок. Лицо же отца было утомленно-спокойным. Григорий не сразу осознал, что в дом пришла смерть самого близкого ему человека. Рука отца была еще теплой, но пульс не прослушивался. Разбудил женщин — сразу причитания и слезы. Мать вспомнила недавний сон.

— Вот и не верь теперь в предзнаменования!… - вытирала она платком слезы. — Сердце-вещунье подсказывало, а его не обманешь…

Похоронили отца на кладбище, что на окраине села, отгородившимся со всех сторон плотной стеной разросшихся акаций. Летом это зеленая стена. На похороны пришли учителя, школьники, односельчане. Был и председатель колхоза Семен Кузьмич Огнев. Посочувствовав Григорию, он напомнил, что тот не сдержал своего слова. Григорий и сам помнил свою вину перед этим человеком, обещавшим после учебы в сельскохозяйственном институте устроить его работать в колхозе.

Именно об этом просил и Иван Фомич, а теперь отца не стало… Григорий понимал, что тоже виноват в его смерти. Но почему все-таки отец требовал бросить предпринимательство? Что видел в этом плохого? Жаль, не удалось с ним поговорить. Теперь-то он уже ничего не скажет, можно только догадываться.

Перед отъездом Григорий и Ирина долго разговаривали с Клавдией Александровной. Да, она убита горем, одинока, и ее по-сыновьему жаль. Но как же быть, если сами пока квартируют? Григорий обещал помогать материально и забрать немедленно, как только построит коттедж. Мать от помощи отказалась, ей и своего хватает. А к сыну переедет лишь когда со здоровьем станет совсем невмоготу, и никакие уговоры не подействовали.

Через день после похорон Григорий с Ириной уехали в Каменогорск.

 

XXIX

Казалось, Григорий убит постигшим его горем. После смерти он был неразговорчив и мрачен. Все, кто знал о свалившемся на него несчастье, сочувствовали. Работники базы собрали деньги на похороны, заходили, выражали свои соболезнования. Не было Гнидкина, но тот, якобы, загрипповал.

Позвонил глава администрации района Григорий Анатольевич Шлыков. Посочувствовав и, выдержав скорбную паузу, таинственно сообщил, что ожидаются большие перемены. Какие перемены, по телефону говорить не стал, но пообещал как-нибудь пригласить тезку на чашечку кофе. Ближе к обеду раздался звонок от Рюмина.

— Я из офиса, — сказал он. — Ты чего это, дружище, к нам не заскочил? Ждали, ждали с Надей… — раньше, когда Рюмин ему звонил, то всегда называл Григорием.

"Как обходителен! — подумал Парамошкин. — "Дружище"!.. А ведь три дня назад этот дружище жену не соизволил отпустить к больному свекру". Ничего, он ему при встрече напомнит и выскажет.

— Чего торопился? Мог денек-другой с матерью побыть, в себя придти, успокоиться, — картаво ворковал Рюмин. — Это я от души, в порядке дружеского сочувствия, — помолчав, добавил: — А теперь по делам нашим. Если не возражаешь, то часиков в шестнадцать загляни в офис. Скоро Новый год, итоги подведем, да и определимся, как говорится, на день грядущий. Будет и кое-что приятное. Однако не неволю. Если устал, можешь не приходить.

"Ага, как бы не так! — усмехнулся Григорий. — Сегодня ты вон какой, а завтра запоешь по-другому".

— Ирину тоже приглашать? — спросил он.

— Не волнуйся, известим. Или сам заскочу, или Надю пошлю.

"Только его еще дома не хватало! — недовольно представил себе картину Григорий. — Какие он там с Ириной отколет выкрутасы?!"

— Хорошо-хорошо, постараюсь приехать. Столько дней не был, пора в курс дела войти. Я, правда, собирался в горпромторг, но туда можно и завтра.

Положив трубку, подумал, что вел себя верно: не унижался и не сюсюкал. Вообще-то, он стал прямо-таки артист, умеет, когда надо, славировать… Смерть и похороны отца еще вспоминались, но больше как недалекое прошлое, уже ушедшее. Да, пришлось попереживать и порядком поволноваться — отец, не кто-нибудь умер. Но не хныкать же теперь всю оставшуюся жизнь. Отцу благодарен, что на свет произвел, уму-разуму как мог научил, любовь к спорту привил. Это его заслуги. Теперь сам идет своей дорогой, без чьих-либо подсказок. И пока, тьфу-тьфу, как бы не сглазить, получается.

Волновало, как всегда, одно — лишь бы Рюмин не подложил свинью. Странно, но он почти постоянно об этом думает. Как же можно дальше так работать? Мысли тут же переметнулись на Надю. Захотелось ее увидеть, побыть вместе…, с ней отдыхает. Но этого делать пока нельзя. Гаденькая мыслишка и тут червоточила: а вдруг его связь с Надей подстроил Рюмин?

Еще с утра Парамошкин сделал в календаре пометку: разобраться по "челнокам". Надо было внести деньги за неоплаченный товар, что выдавался им лично для себя. За это каждый раз привозили доллары. Достал из папки записки кладовщика и стал подсчитывать. Сумма получилась приличная. Приплюсовал то, что не доплатил еще Веня Скоркин.

Посмотрел на часы — ого, уже опаздывает на встречу. Стал быстренько собирать со стола бумаги. Как всегда не вовремя впорхнула бухгалтерша. Чему-то загадочно улыбается. Спросила, может ли он ее принять?

— Все-все-все, опаздываю! — Парамошкин вышел из-за стола. — Давайте завтра и пораньше. Или горит?

— Вообще-то… Но если вам некогда, то можно и завтра.

— Ладно, завтра, значит завтра, но только пораньше. Все.

Парамошкин, закрыв кабинет, чуть не бегом направился за ворота базы, где ждал знакомый водитель.

… И все-таки опоздал. Когда повесив куртку, вошел в офис, Рюмин стоял у окна, а Ирина и Надя суетились у накрытого стола. Успел подумать: с чего бы неожиданное застолье? И еще — шеф весь в черном, уж не беда ли какая с ним приключилась? Рюмин подошел, обнял и, приложив щеку к щеке, со вздохом сказал:

— Скорблю, мужайся.

Достав из нагрудного кармана пиджака плотный конверт, подержал его на ладони.

— Тут деньги. Прими от нашей фирмы. Думаю, матери пригодятся.

Подошла Надя. Посочувствовав, крепко пожала руку. Так хотелось обнять ее, но рядом жена и неожиданно расчувствовавшийся Рюмин.

Ирина заканчивала сервировку. Взяв Парамошкина под локоть, Рюмин медленно повел его к столу. Оправдываясь, говорил:

— Я был, дружище, не прав. Сам не знаю, что случилось. Будто затмение нашло. Конечно, замотался, но меня это никак не оправдывает, потому и казню себя.

Как же еще недавно Парамошкин хотел отчитать его, просто внутри все кипело. А вот теперь что-то и запал весь пропал.

— Считай, что простил, — сказал, все еще хмурясь, Григорий, делая вид, что сильно переживает за отца.

— Ну, прости, сказал, что казнюсь. Вот стол помянуть накрыли. Я у Ирины прощения уже просил.

— Просил, просил, — подтвердила жена.

"Хитер, однако, — подумал Парамошкин. — Вот у кого артистизму поучиться можно. И денег дал, и стол накрыл, и прощения попросил. Попробуй — придерись. Артист так артист…

— Нам, Гриша, — говорил между тем Рюмин, — жить надо дружно. Если начнем ссориться — толку не будет. Еще хуже, если станем друг друга ненавидеть. Где-то читал, что ненавидеть легче, чем любить. Верно сказано. Для ненависти особых причин не нужно, у каждого из нас имеется куча недостатков. А вот любить человека, да еще с недостатками, непросто. Скажи, не такие уж мы плохие, а?

— Ну о чем ты, ясно, что не хуже других, — ответил Григорий шутливо. Рюмин будто читал его мысли.

— Вот и я об этом. Однако разговорились. Женщины, — обратился к прекрасной половине компании, — что-то долго резину тянете. Можно как-то ускорить?

— Ишь, какой быстрый! — фыркнула Ирина. — Нас-то подгонять нечего — сами себя подгоняем.

Григорию такие сценки с женой знакомы. Она не любит, когда ее торопят, и работать привыкла без понуканий. Но вот наконец пригласили к столу. Надя налила в рюмку водки и положила сверху ломтик хлеба. Это для Ивана Фомича. "Все-то она помнит", — с благодарностью подумал Григорий.

— А себе? — спросил Рюмин, взяв у нее бутылку.

— Водочки, но чуть-чуть — на пальчик.

— Можно и на пальчик, кто бы спорил, — налил всем водки, встал. — Давайте помянем Ивана Фомича, и пусть земля ему будет пухом.

Выпили. Потом наливали в основном Рюмину и Парамошкину, и каждый сказал свое слово об Иване Фомиче. Григорий был самокритичен. Признал, что отец для него был примером, а вот он этого не ценил. Времени не хватало лишний раз домой приехать да помочь родителям, поддержать их. А все потому, что больше думал о себе, а не о стариках. Его поняли и посочувствовали: картина с предками почти у всех одна и та же.

Вскоре разговор перекинулся на дела фирмы. О первых успехах фирмы говорила, как ее Рюмин в этот раз представил, Надежда Викторовна. Парамошкину было интересно слушать ее, такую статную, способную и уверенную в себе. Нет-нет да сравнивал с женой. Как бы вновь прочувствовал последнюю встречу. С ним, вдвоем, они совсем друзья, но как умеет держать себя на людях! Как хранит тайну! Когда Ирина бросила на него взгляд, моментально покрылся краской. "Уж не догадывается ли? — мелькнула мысль. — Нет, не должна. Если б догадывалась, в молчанку не играла бы — тут же преподнесла бесплатный концерт…" Слышит слова Нади:

— Денежные поступления от торговли за это время во много раз перекрыли наши затраты. Если так пойдет и дальше, то через несколько месяцев имеем полную возможность покупать под магазины квартиры…

Ирина шепнула мужу:

— Иногда кажется, что все это сон. У тебя такого ощущения не бывает?

— Бывает-бывает, но об этом потом, — кивнул Григорий.

Рюмин улыбается. Он все слышит, и у него вид победителя. Вот мол, если б не я, ничего этого вам бы не светило. Сейчас встанет и возьмет бразды правления в свои руки.

Парамошкин уже изучил порядок подобных сабантуйчиков. Первым делом Рюмин определит каждому конкретные задачи. Он их не записывает, но будет помнить и спросит каждую мелочь. Потом предложит выпить, чтобы расслабиться. Если б не траур, запел бы, скажем, свою любимую "Надежда — мой компас земной!" В этот раз песни не будет, зато, скорее всего, начнутся воспоминания типа: "А помнишь, Гриша, как я говорил про наш союз? Это при твоей первой поездке, когда было чудесное Иринино угощение. Ира, это было бесподобно!.." Потом еще о чем-нибудь вспомнит.

Но Парамошкин ошибся.

— Знаете, друзья мои, — сказал Игорь после очередной рюмки. — Мне тоже иногда хочется сбросить с себя тяжкий груз, что давит и давит, днем и ночью, постоянно. Хожу как заведенный, боюсь, как бы чего не упустить, чего-то не сделать. Но ведь нельзя же быть роботом, какой-то бессловесной и бессердечной железякой? Нельзя вкалывать и думать, думать, что время — деньги. Так можно и с ума сойти. А ведь нам с вами надо еще пожить, причем хорошо пожить. Думаю, с этим любой согласится. Потому предлагаю Новый год, а он не за горами, встретить вместе. Согласны?

Еще бы! Все были согласны, хотя без ура и визга. Парамошкин при этом подумал о встрече с Надей. Поглядел на нее — покраснела, значит, тоже о нем подумала.

— Надо только решить где встречать, — сказала Ирина. — Можно у нас.

— А чем плохо здесь, в офисе?

— Нет экзотики, — не согласился Парамошкин. — Вот у причала, на водохранилище, стоит корабль-ресторан "Витязь". Что, если там? Директора я знаю. Кстати, там можно и крещение встретить. Посидим, окунемся в ледяную купель. Как в прошлый раз.

— А что, я согласен! — воскликнул Рюмин. — Мне такое купание по душе: бодрит, понимаешь, воодушевляет. Ты как, Надежда Викторовна?

— Без проблем, но без загадываний. Не люблю загадывать.

— А что скажет Ирина? — спросил Рюмин.

— Куда муж, туда и я. Ведь без меня вам никак не обойтись. Вспомните, кто подавал водочку с бутербродами. Кто?

— Ты Ирина, ты подавала, — ответил за всех Рюмин. — Только теперь и ты должна с нами окунуться.

— Нет уж, не дождешься, Игорек.

Шутили, смеялись, строили планы. Перед тем, как разойтись, Рюмин спросил Парамошкина, собирается ли он поехать на поминки отца? Девять дней уже послезавтра.

— Хотелось бы, — ответил Григорий, не ожидавший от шефа такого вопроса.

— Так вот, мы с Надеждой Викторовной посоветовались и решили отпустить вас на три денька. Думаю, что как-нибудь справимся. Или мало?

— Хватит-хватит, вполне достаточно, — ну что мог ответить Григорий? Он о поминках даже не думал, а Рюмин не только вспомнил, но и отпустил. Это перед самым-то Новым годом, когда столько хлопот. Нет, все-таки во многом Григорий к нему несправедлив.

— Ой, Игорек, какой же ты умница! — обрадовалась Ирина и, подойдя к нему, звонко чмокнула в щеку. Не ожидавший от нее такого всплеска эмоций, Рюмин смутился.

— Я и всегда был таким. Или тайну для себя открыла?

— Нет, сегодня ты не такой, как всегда, — не согласилась Ирина, вытирая носовым платком с его щеки губную помаду.

— Рад слышать, тем более, от тебя.

Григорий на поцелуйчик жены не обратил внимания. Весь вечер мысли кружились вокруг Нади. Может, показалось, но в этот раз она была с ним холодна. Уж не появилась ли между ними трещина? При прощании все прояснилось: глаза Нади блеснули озорно и обнадеживающе. Видно, так было надо.

 

XXX

Парамошкин легкой трусцой бежал от проруби к дому. Было сумрачно, вьюжило, ветер гнал по льду податливые струйки снега. Метель начиналась с вечера. Вчера, при прощании, кивнув головой на водохранилище, Рюмин сказал:

— Заметет за ночь прорубь. Денек пропустишь?

— В семь часов как штык.

— Вот это я понимаю — мужчина! — похвалила Надя.

— После купания от пьянки ничего не останется. Хоть заново начинай, — пошутил Григорий.

— Сядем, но не раньше как договорились. Слово свое держу, — сказал Рюмин.

Григорий вчерашней встречей остался доволен. В этот раз у него к Рюмину претензий не было: денег не пожалел, домой отпустил — мать-то как приезду обрадуется. Воодушевляли и перспективы работы фирмы, они просто сказочны. А каков был прощальный взгляд Нади. Он и посейчас в глазах стоит. Но расслабляться нельзя, жизнь идет: надо все взвесить и ничего не забыть. Первое — придти пораньше на базу и встретиться с бухгалтершей. Зачем приходила? К чему намекала — "горит-не горит"? Видимо, что-то хотела сказать, а он, как всегда, спешил и не принял. А ведь мог и поговорить, ничего бы не произошло страшного. Теперь вот думай и гадай, что к чему. Появилось волнение, но тут же погасло, заглушенное ожидаемыми приятными переменами. "Да, до отъезда к матери не забыть внести деньги за товар", — подумал он.

Уже у дома взгляд Григория неожиданно наткнулся на стоявший возле забора милицейский "УАЗик". Машина словно магнитом стала притягивать к себе. Вновь волнения: встречи с милицией Григорий не хотел. В голове замелькали мысли одна беспокойнее другой. Неужели за ним? Да нет, чепуха какая-то! Бывают же поломки и всякие непредвиденные обстоятельства. Зачем волноваться, вот сейчас подойдет и все узнает.

Остановившись у калитки, стал стряхивать с себя снег, искоса наблюдая за машиной. Еще теплилась надежда, что это не к нему, а просто случайность или кого-то ждут. В кабине водитель и еще один человек. Этот второй, открыв переднюю дверцу, вышел из машины. В доме тоже хлопнула дверь. В наспех накинутом пальто выскочила Ирина. Парамошкин пошел навстречу. Глаза у жены заплаканы, в них растерянность и тревога.

— Что случилось? — спросил как можно спокойнее.

— Эти, — Ирина нервно махнула рукой на милицейскую машину, — за тобой, — и опять в слезы.

— Да перестань! Можешь толком объяснить, что все это значит? — волнение жены стало раздражать. Ну не пойдет же он к милиционеру спрашивать: вы, уважаемый, ко мне или к соседу приехали?

— Вот. Он пусть тебе и скажет, — ответила Ирина.

"Он" — это появившийся в калитке сержант милиции, подтянутый и хмурый.

— Вы директор торговой базы Парамошкин?

— Я, а в чем, собственно, дело? — подобный диалог ему уже знаком.

— Мне поручено сопроводить вас на базу.

— На базу?! — переспросил Григорий удивленно. Уж чего-чего, но этого он не ожидал. — И в связи с чем же я удостоин столь высокой чести? — в душе заиграла педагогическая струнка. Надо показать сержанту, что он не какой-то там рядовой обыватель.

— База утром будет опечатана, и вы, как директор, должны при этом присутствовать.

— Сержант, а вы не ошиблись? На каком основании опечатана?

— Есть соответствующее решение. Вас с ним ознакомят.

Григорий понимал, что просто так за ним никто бы не приехал. Злая весть путала все планы. Значит, будет проводиться ревизия. И когда? Перед увольнением с работы. Идиотизм да и только! А разве сам не идиот, что оставил вчера на столе тетрадку с записями выданных "челноками" товаров. Там вся его с ними денежная арифметика! Может, бухгалтерша именно поэтому и заходила. Теперь-то близок локоток… А что, если попытаться проскочить на базу раньше милиции и успеть забрать злополучную тетрадку? По деньгам, что не вернул, потом что-нибудь придумает. Эти и другие мелочи проскочили в голове единым залпом. Надо было что-то делать, машина во дворе на ходу.

— Успокойся, ничего страшного не произошло, — сказал Ирине. — Опечатывают, значит так надо. И потом сержанту: — Сейчас быстренько позавтракаю и приеду. Можете тут или у базы подождать. Ради Бога, не беспокойтесь, никуда не денусь, — у Григория уже созрел план действий: пока милицейский драндулет доберется до базы, которая на окраине города, он будет уже там. Лишь бы сержант согласился. Тот, к счастью, не возражал и вскоре "УАЗик" затарахтел вдоль набережной.

Григорий крикнул Ирине:

— Быстренько приготовь мне пару бутербродов!

— С чем?

— Хоть с чем, только скорей. Поняла?

Метнувшись в дом, он скинул с себя спортивный костюм, быстро переоделся, взял со стола ключи от машины и бегом во двор. Аккумулятор новый, масло залито для зимнего сезона, так что машина завелась сразу. Пока она прогревалась, Григорий очистил щеткой от снега лобовое и заднее стекла, потом открыл старые деревянные ворота.

Ну что за жена! Вечно волынит. Вот уж кто не приспособлен работать четко и оперативно. Черт с ними, с бутербродами. Тетрадь важнее. Сев в машину, включил скорость. Уже на улице плаксивый голос Ирины:

— Куда же ты, Гриша? А бутерброды?…

Теперь не до бутербродов. Надо во что бы то ни стало опередить милицию. Поехал самым коротким путем.

Парамошкин мчался к базе по еще непрочищенной от снега дороге и молил Бога успеть приехать пораньше сержанта. Понимал, что если тетрадь попадет в органы правопорядка, то его ожидают большие неприятности. Нужны ли они сейчас, когда дела в фирме пошли в гору, когда только-только зажили с Ириной по-человечески, когда перестали считать в кармане рубли, а впереди столько задумок и планов! Не хватало всего этого лишиться. А ведь кто-то его подло заложил…

Кто?..

Кажется, успел, подумал обрадованно и свернул к воротам базы на неглубокую снежную колею. Кто ее так рано оставил? Может, сторож на своем "Москвиче"? Или заезжал наряд вневедомственной охраны, проверявший объект? Беспокойная мысль появилась и тут же исчезла. Поставив машину и даже не закрыв ее, побежал к воротам. Вошел во двор базы — и лучше бы не заходил. Кого там только не было: работники милиции и люди в штатском; тут же Гнидкин и бухгалтерша. Но уж кого он не предполагал увидеть, так это клиента Гнидкина, которого когда-то выгнал с базы. Того самого, что представлялся работником БХСС.

— А вот как нельзя кстати пожаловал и сам хозяин базы, — процедил тот тоном, не обещающим Парамошкину ничего хорошего. При слове "хозяин" мрачно поглядел на него, потом отвернулся и, как показалось Парамошкину, подмигнул Гнидкину.

"Ясно, что Гнидкин все подстроил, — думал Григорий. — Но теперь-то какое это имеет значение?" Было слышно, как за воротами остановилась машина. Скорее всего, это тот самый "УАЗик". Он угадал, во двор вошел приезжавший за ним сержант милиции. Проходя мимо Григория, сержант негромко бросил:

— Быстро вы, однако, управились позавтракать.

И не понять, что он хотел этим сказать. Отпросившись, сержант тут же уехал, а бэхээсник произнес:

— Мне, старшему оперуполномоченному областной службы БХСС, Соломкину Вячеславу Семеновичу, в присутствии руководства базы горпромторга и понятых, — он кивнул головой вначале на Парамошкина, потом на людей в штатском, — поручено исполнить поручение и опечатать базу в связи с проведением в ней внеочередной ревизионной проверки.

Соломкин был одет в дубленку темно-коричневого цвета, в теплые полусапожки и шапку из норки. В руках он держал папку. "В такой одежке не замерзнет", — усмехнулся Григорий. Он уже смирился с тем, что тетрадь по-дурацки проморгал, и теперь пытался найти хоть какой-нибудь другой вариант. Может, попросить Соломкина зайти и взять ее с кое-какими личными вещами? Но ведь не разрешит. Однако спросил: а вдруг да удастся? Нет, тот даже слушать не захотел. Остался последний вариант — попросить бухгалтершу, чтобы приняла от него деньги и внесла в кассу. Пока прикидывал, как это лучше сделать, Соломкин неторопливо направился в его сторону.

— Разрешите ключи, — сказал требовательно и протянул руку.

— Какие ключи, зачем? — попытался сыграть под дурачка Парамошкин.

— Не надо строить из себя непонятливого. Давайте ключи от своего кабинета и первого склада, в который вы или кто-то по вашему заданию имел доступ.

— Ах, эти! Пожалуйста, возьмите! Я-то думал, от дома.

— Не надо нервничать, мы с вами не в цирке.

Отстегивая ключи, Парамошкин еще раз попросил забрать личные вещи. Соломкин не возражал, но только завтра и лишь то, что не потребуется для проведения проверки.

Началось опечатывание служебных помещений. Парамошкин подошел к Гнидкину.

— Выздоровел? — спросил тихо.

— Не совсем. Попросили приехать на случай, если вас вдруг дома не окажется, — сказал так, будто ко всему, что происходило, он нисколько не причастен. Глаза холодные, хотя нет-нет да появлялись в них искорки злорадства, которые он пытался скрыть.

— Что ж, долечивайся, потом разберемся.

— Вы это о чем, Григорий Иванович? Никак грозите? Как бы с вами теперь не разобрались.

— Это мы еще посмотрим, — нагнувшись, шепнул Гнидкину на ухо: — Запомни, подлюка, тебе это даром не пройдет! — улыбнувшись, крепко похлопал своего заместителя по плечу. У Гнидкина перехватило дыхание, он учащенно засопел, что-то хотел сказать, но вышло только невразумительное мычание. Выпучив глаза, боязливо смотрел на Парамошкина: знал, что Григорий очень силен и бывает невыдержан. Угрозу проглотил; потом, после, расскажет Соломкину, да и не только об этой угрозе.

У Парамошкина в душе все кипело. Ругал себя за то, что так и не убрал Гнидкина. Теперь неизвестно чем все может кончиться. Но надо еще переговорить с бухгалтершей. Попросил ее отойти с ним в сторонку.

— Что теперь будет-то, Григорий Иванович? Ведь у нас не все в порядке. Должок за вами немалый. Вчера, словно чуяла, хотела поговорить, да у вас времени не нашлось, спешили куда-то.

"Ишь, слезу пускает — "хотела поговорить"! — подумал Парамошкин. — Если б хотела, то поговорила б, и никакого сыр-бора не было. Слишком хитра…" Но ссориться не стал. Зачем? Может, возьмет все-таки деньги? Попросил как можно обходительней, намекнув, что проверка пройдет, а им еще вместе работать. Но не тут-то было. Собеседница, будто ее крепко обидели, громко возмутилась?

— Да вы что, Григорий Иванович, мне предлагаете? Это же подсудное дело! Нет уж, выкручивайтесь как хотите, а меня в свои махинации не втягивайте.

— О чем шум? — тут же вырос рядом Соломкин.

— Сами разберемся, — буркнул Григорий. Вот и последняя надежда рухнула. Бухгалтерша по-своему права: зачем ей лишняя нервотрепка? А сопереживала для видимости, на деле же небось будет рада, если его с треском попрут с директорства. Это при лучшем исходе, а вполне возможен и худший вариант — уголовное дело. Парамошкин все это понимал. От утреннего радостного восприятия жизни ничего не осталось. Надо было что-то делать, но что?..

После опечатывания служебных кабинетов Соломкин, доверенные лица, а за ним и остальные потянулись к складским помещениям. Гнидкин отпросился и ушел, к Парамошкину подошли работники базы — спросили, что делать? Он же и сам толком не знал, сколько дней продлится ревизия? Может, неделю, может, больше. Да это его и не интересовало. Вот каковы будут последствия? К кому обратиться за помощью? Кроме Шлыкова да Рюмина не к кому…

Но вот процедура опечатывания, наконец, закончена. Соломкин отпустил всех кроме Парамошкина. Было заметно, что ему доставляет удовольствие поиздеваться над ним и показать свою значимость. Григорий и сам был не рад, что в тот раз обошелся с ним по-свински. Да и особых причин тому не было, просто разозлился на Гнидкина. Сколько всевозможных клиентов-просителей с утра до вечера отиралось на базе, и надо же было нарваться именно на Соломкина. Но не просить же у него прощения? Какой в этом смысл теперь, когда колесо закрутилось?

Соломкин же с издевкой спросил:

— Ну, как настроение, господин директор? Что-то совсем скисли. Успокойтесь, вы же тут хозяин! Вспомните, как недавно меня при своем подчиненном унижали. Будто я и не человек совсем. Да, моя должность не для всех приятная, ну и что? Обидели, унизили, а ведь я вас просил…

Парамошкин скрипнул зубами.

— Не надоело куражиться, Соломкин? Думаете, буду в ноги кланяться или слезу пускать? Не дождетесь. А за угрозы и издевательства ответите.

— Ой, как напугал, прямо со страху падаю! Нет уж, теперь мы вывернем тут все наизнанку. А вы будете сидеть дома и ждать результатов нашей проверки. Они, уверяю, вас не обрадуют, это уж точно. Наковырять можно всегда, было бы желание, а оно у меня есть.

— Мне идти? — спросил Григорий, не желавший больше спорить. В любом случае спор этот ничего хорошего ему не даст.

— Почему бы и нет, идите, пожалуйста, только подпишите вот этот документ, — Соломкин протянул лист бумаги и ручку.

— Это еще что такое?

— Подписка о невыезде. То есть, уезжать без нашего разрешения вам теперь никуда нельзя. Можем вызвать в любое время. Ясно?

— Чего уж тут неясного, — проворчал Григорий, ставя свою подпись.

 

XXXI

Парамошкин ходил мрачнее тучи. Знал, что ревизия на базе началась, но как проходит и сколько продлится — неизвестно. Все его попытки вернуть тетрадку с записями успехом не увенчались. Соломкин, видно, с ней ознакомился и на все его просьбы отвечал отрицательно. Парамошкина, словно в издевку, называл не иначе как господин директор. У Григория от всяких думок голова трещала. Речь о поездке на девять дней отца и не шла. Какие тут поминки, если сидишь и ждешь повестку. Ложился и вставал с одной лишь мыслью: вызовут-не вызовут.

Когда о случившемся узнал Рюмин, устроил такой разнос, какого у Парамошкина никогда в жизни не было. Надя больше молчала, хотя намеками и дала понять, что поступок его считает несерьезным. Ирина нервничала, плакала, строила всякие предположения. В общем, из-за Парамошкина нарушался ритм работы фирмы "Надежда". Без своевременного завоза товара из Москвы сворачивалась торговля в киосках, хотя до этого все было уже отлажено. Пришлось выкручиваться. Дважды за товаром выезжала Ирина. Ныла, ворчала, а куда деваться, надо выручать мужа. Рюмин злился, постоянно выговаривал Григорию, что тот своевольничал, его не слушал и вот — подвел фирму.

Неожиданно хоть как-то успокоил Шлыков: как и обещал ранее, пригласил Григория на чашку чая. Сидели в уютной комнате в районной администрации. Был поздний вечер, и никто не мешал. Шлыков пополнел и, как показалось Парамошкину, посолиднел, стал меньше суетиться, реже протирать свои очки. К Григорию он всегда относился уважительно, при каждой встрече любил повспоминать об их первой совместной поездке в Польшу. Говорил, что из Парамошкина со временем получится толковый предприниматель. Если же у Шлыкова исполнится все что задумано, то он возьмет Григория в свою команду. Когда-то, с легкой подачи Рюмина, Шлыков лишь мечтал стать мэром Каменогорска, теперь же он являлся одним из основных претендентов на эту должность.

Настроение же у Парамошкина было сверхпаршивое. "Какая уж теперь "команда Шлыкова", — думал, размешивая в чашке сахар, — теперь вот-вот поступит другая команда…" Рассказал все как было, ничего не утаивая. Шлыков ел бутерброд, запивал крепким чаем и, не перебивая, слушал. Перед чаем пропустил рюмку коньяка. Предложил выпить Парамошкину, но тот отказался.

— Нет, ну надо же оставить против себя такую "компру"! Сам говоишь, что коллектив говенный, что и раньше следили и доносили… А это похуже головотяпства. Ей-Богу, не ожидал такого легкомыслия! — но в общем-то он был корректен и не унижал как Рюмин.

— Раскисать не надо. Это не в нашем духе. Давай думать и думать. Так говоришь, Вениамин тоже у тебя отоваривался?

— Да у кого же еще! — рассказал как славно посидели в последний раз и как долго не мог отправить Веню домой. Не то чтобы наябедничал, скорее, для поддержания разговора вставил, что за полученный товар Веня полностью так и не рассчитался.

— Вот и отлично! — обрадованно воскликнул Шлыков. — Это как раз и поможет тебе выкрутиться.

— Не понимаю, — пожал плечами Григорий. — Да чем тут поможешь, когда все так запутано?

— Э-э, братец, и не такие дела порой вершатся! Жди и моли Бога, чтобы отца Вени побыстрей назначили губернатором области. Я уже говорил по телефону, что грядут большие перемены. Имел в виду как раз назначение на губернаторский пост старшего Скоркина. Насколько мне известно, там, наверху, все на мази. Вопрос решится не сегодня-завтра. Тогда не только твоя проблема будет снята, а и кое-какие вопросы покруче. Вспомни наши прежние разговоры.

— Вы это серьезно?

— Серьезно на все сто процентов! Но, не дожидаясь официального решения, советую еще разок встретиться с Вениамином и хорошенько поплакаться. Не помешает. Посидите, потолкуйте, повспоминайте.

— Будет сделано! — обрадовался Парамошкин. Организовать для Вени сабантуйчик им с Ириной раз плюнуть. Она постарается с угощением, его же задача — пригласить Веню.

Спросил, почему же Рюмин ему об этом не сказал? Ведь знал же… Шлыков снял очки, стал их, как всегда, старательно протирать.

— Рюмин есть Рюмин, видно, ожидал удобного момента.

— Ну, дорогой Григорий Анатольевич, спасибо, что хоть немного успокоили. Не знаю как и благодарить!

— Меня-то за что? Теперь моли Всевышнего, чтобы задержки с назначением нового губернатора не было. В этом твое спасение. Но советую не трезвонить, да и с Веней при встрече веди так, будто ничего не знаешь. Рюмину тоже пока ничего не говори. Всему свое время.

Два Григория встали, обнялись, похлопали друг друга по плечам. Парамошкин вскоре уехал домой. Впервые после опечатывания базы он был относительно спокоен.

 

XXXII

Малюсенькая, но все же надежда на спасение, появилась. А где есть надежда, там не все потеряно. Парамошкин ехал в офис и думал, думал о парадоксах своей жизни. Как быстро все поменялось. Совсем недавно ничего не предвещало беды и горя, все было ясно и понятно. Теперь же кругом одни "надежды". Фирма "Надежда", что так прочно стала утверждаться, но он, один из соучредителей, мог ее запросто лишиться. Неожиданная встреча и любовь к Наде-Надежде. Неужели его счастье в ней, а не в Ирине? Но и Надя пока для него загадка. А теперь вот появилась надежда на спасение собственной судьбы. Будет ли она в этот раз к нему милосердна или погубит, исковеркает жизнь?

Почти всю ночь после беседы со Шлыковым Парамошкины не спали и строили планы. Встречу с Вениамином решено было не откладывать. Все будет зависеть от него — придет или заупрямится? В голову лезли всякие сомнения: теперь-то Веня может и возгордиться. Встречу обговаривали до мелочей. Кажется, все учли.

С утра Григорию надо было определиться по работе: на базе делать нечего, сказано — ждать вызова. Но где ждать? У бабки Фроси? Или в офисе? Однако откуда Соломину знать о фирме "Надежда"? Парамошкин боялся еще в чем-либо ошибаться и заехал в офис. Рюмин кому-то названивал. Сомнения Григория его не взволновали.

— Боишься о фирме узнает? — спросил, хмуро посмотрев на него. — Ничего страшного. Соучредитель ты или нет- кому какое дело? А вот работать надо. Подумаешь — подписка о невыезде. Если что, в городе всегда найдет. Не хватало еще дома отсиживаться. В общем, будешь товар по киоскам развозить. Тут дел невпроворот.

Рюмин держался с Григорием на отдалении. Что хочет этим доказать? Унизить? Или ждет, чтобы он перед ним заискивал? Ведь знает же, что в области скоро будет новый губернатор, а молчит. Наверное, думает потом сюрприз в своем стиле преподнести. Показать, какой он добренький и как много о Парамошкине заботится. Это уже не раз бывало, хотя промашки и не прощает.

Весь день Григорий развозил товар по киоскам. Работа, разговоры с людьми помогали коротать время и успокаивали. Но надо было опять ехать в офис и доложиться Рюмину. Такой тот установил порядок.

В офисе было немноголюдно. Иногда заходили посетители, в основном киоскеры или ищущие работу. Женщины занимались своим делом, между собой общались мало.

Рюмин опять заворчал:

— Ну и натворил же ты дел, братец! Такую пилюлю перед Новым годом подложил!

— Будто мне от твоих нареканий легче! — огрызнулся Григорий.

— Это не нарекания — боль души. Понимать надо.

— Может, хватит об этом? Дома, на работе, везде одно и то же. Чего же мне теперь, по-твоему, делать?

— А вот и не знаю. Привыкли, чтобы я за всех думал. Сам пошурупь мозгами.

— Сколько дней шуруплю, да никакого толку.

— Надо ехать за товаром в Москву, а кому? Тебе нельзя. Ирине? Но справится ли она в предновогодней суете? Вот над чем надо шурупить, — Рюмин вновь стал кому-то звонить по телефону. Навострив уши, женщины слушали, но в спор не встревали.

В офис зашли люди, и, расстроенно буркнув "до свидания", Григорий вышел. Сказал, что поедет на склад, а потом по киоскам. Но на самом деле двинул к Вениамину Скоркину. Для Парамошкина это было куда важнее, чем пустой перебрех с Рюминым.

Веню нашел на работе. Тот, выйдя на проходную, с пафосом воскликнул:

— Не-т, что ни говори, а верно подмечено: старый друг лучше новых двух! — подошел, обнял, а чуть отстранившись, спросил: — Чего пасмурный? Или встал не с той ноги? А? Ведь не просто так заглянул? По глазам вижу, что не просто. Говори, не молчи.

— Угадал, есть проблема. Но давай отойдем от проходной. Не люблю, когда с ног до головы как на медкомиссии разглядывают.

— Может, в кабинете чайку попьем?

— Некогда, времени в обрез, — отошли к засыпанной снегом скамейке. Веня закурил. Он все такой же суетной и разговорчивый, но не хнычется, как в последнюю встречу на базе.

— Отца похоронил, — вздохнул Григорий.

— О-о-о, от всего сердца соболезную. Это трагедия! Я бы смерть бати, пожалуй, не перенес. Для меня он — все!

— Отец есть отец, — согласился Григорий. — Но тут и другая беда свалилась, — придав лицу скорбный вид, помолчал.

— Ну чего тянешь, говори, — поторопил Веня.

— В общем, базу недавно бехээсники опечатали.

— Это как?!

— А вот так. Кто-то настрочил анонимку и закрутилось. Предполагаю, что тот самый Гнидкин, мой заместитель, да я тебе о нем говорил. У него свой человек в БХСС.

— И что теперь?

— На базе ревизия, а чем закончится — сам не знаю. Не подпускают.

— Советовал же тебе: гони его, нет, не послушал! — завелся Вениамин.

— Легко сказать — гони! Все не так просто. Я же говорю — у него связи.

— Ну и хрен с ними, пусть проверяют-ковыряют. Это, в конце концов, их работа. Не думаю, что у тебя там полный провал.

— Провала нет, но зацепки будут. — Рассказал, что давал кое-кому товар, а деньги по оплошности сразу не внес. Да Веня и сам об этом знал.

— Помню-помню, — почесал он лоб. — Я, кажется, тоже имею перед тобой небольшой должок. Верну, обязательно верну. А вообще-то надо не спешить и хорошенько все обмозговать. Не так страшен черт, как его размалевывают.

— Да-а, подумать есть над чем. Ты уж, Веня, извини, что влез со своими проблемами. Их у каждого хватает. У тебя-то как?

— Пока никак, но скоро может быть, — ответил с непонятным, но обнадеживающим намеком Скоркин.

— Неужели замаячило что-то на горизонте? — будто не догадываясь, спросил Парамошкин.

— Ха, "замаячило"! Уже не маячит, а можно сказать, хорошо просматривается.

— Ну говори, не тяни кота за хвост! Иначе кондрашка хватит.

— Никаких кондрашек, ясно? Никаких! — отрубил Веня. — Знай: на днях или раньше, как любит говорить мой батя, он станет губернатором. Так-то, друг Гриша.

— Да ты что?! Даже так? Ну и обрадовал! Это же наша сокровенная мечта. Помнишь, как ждали, хотели, чтобы сбылось? Слава Богу! Дай я тебя, друг, обниму! — началось тисканье. Веня охал, Григорий боялся, как бы не перестараться. Наконец угомонились.

— Не поверишь, — прерывисто дыша, сказал Веня, — у меня все из рук валится. Не могу работать, жду-не дождусь назначения отца! Быстрей бы…

— Я-то тебя как никто понимаю. Тут не просто радость, а радость особая. Слушай, а почему бы нам это не отметить? Зайди вечерком в гости. Только никаких отговорок. Глядишь, и сам малость развеюсь, а то совсем духом упал. Потолкуем. Помечтаем. Ирина сделает все как надо.

Веня заулыбался — значит, предложение Григория пришлось по душе. Распрощавшись, обрадованный Парамошкин заспешил домой предупредить жену о предстоящей встрече.

… Говорить, что застолье состоялось — ничего не сказать. Оно прошло с шиком, эффектно, будто на одном дыхании.

До выпивки Парамошкины, как и было заранее ими договорено, поплакались гостю. Радостно потирая ладони от предстоящего угощения, Веня заявил, что он скоро поможет им избавиться от злого рока. Для убедительности еще раз напомнил: Парамошкины — его лучшие друзья, и он их в беде не оставит.

Потом пили, пели, плясали. Тосты так за душу брали, что слезу вышибали. А как плясали! Это надо было видеть. Бабушку Фросю, чтобы не мешала, супруги заранее попросили удалиться к соседке. Все шло по задуманному плану, но одного Парамошкины не учли: Веня в этот раз не только сам много пил, но и заставлял пить остальных. Григорий еле "спас" Ирину, а не то пить бы ей наравне с мужчинами. Веня милостиво разрешил Ирине пить по неполной рюмке и через раз, хотя и того ей было предостаточно. Спорить же с подвыпившим Веней было бесполезно. Обычно он быстро косел, на что Григорий с Ириной и рассчитывали, но в этот раз, как назло, гостевание у Парамошкиных ему так понравилось, что после непродолжительного сна на диване он вновь уселся за стол. Пьянка продолжилась, но Парамошкины к этому были готовы. По-другому никак нельзя, ведь решалась судьба.

Не узнать Ирину! Григорий будто впервые ее увидел такой не похожей на Ирину прежнюю, слабую, часто капризную. Веню она просто очаровала. Вот снова налила в рюмки водку, сказала тост о Вене — друге и спасителе, — тут же выпила, а пустую рюмку водрузила себе на голову.

— Кла-асс! Ну даешь!.. — таращил на нее глаза Веня и осушал очередную.

В другой раз Григорий урезонил бы жену, намекнул, чтобы поменьше на людях выпендривалась, а теперь, выходит, ее благодарить надо. Если нравится Вениамину, то должно нравиться и ему. Парамошкин сидел и улыбался. "Ничего, потерплю, — думал он, — лишь бы Скоркину этот вечер понравился!" При мысли, что не сегодня-завтра могут забрать, тело прошиб озноб. Нет, помочь может только Скоркин-младший.

А тот тем временем бацал цыганочку. Тяжело перебирая непослушными ногами, он словно вбивал в пол гвозди. Подойдя к Ирине, стал приглашать на танец. Парамошкины и это обговорили. Ирина должна не подкачать. Глянув на мужа и получив кивком головы его согласие, она, подергивая плечами, вышла Вене навстречу. Обошла его по кругу раз, другой, остановилась — и заработала своим легким, подвижным телом. Веня тоже старался не ударить в грязь лицом и "гвозди" начал вбивать чаще, не сводя при этом глаз с Ирины.

Парамошкину же ничего не оставалось, как в такт танцу громко хлопать в ладоши.

В Ирину будто бес вселился, ее не перетанцевать. И Веня скоро сдался. Видя, что партнер выбился из сил, Ирина подошла и поцеловала его в потный лоб. При этом уважительно сказала:

— Ты настоящий мужик и джентльмен! — Веня был доволен. Обняв Ирину, он восторженно изрек:

— А ты такая красивая! Недаром же…

— Что "недаром"? — прищурилась Ирина.

— А то, что Рюмин в тебя втюрился! — но поглядев на будто ничего не слышавшего Парамошкина, пожал плечами: — Безответная любовь.

… Расстались только под утро. Григорий хоть и был выпивши, но отвез Веню домой. Прощание было долгим, много раз друг-друга благодарили, обнимались и целовались. Когда вернулся, Ирина уже спала. На столе не убрано. Ложась в постель, услышал полусонный голос жены:

— Как я вела себя, милый?

— Вообще-то неплохо, только зачем целоваться? Ведь знаешь, что терпеть не могу.

— Хотела как лучше. Зато ему понравилось. Как думаешь?

— Наверно, понравилось, — буркнул Григорий, засыпая. Он устал и хотел спать. До Нового года оставалось четыре дня.

 

XXXIII

Вылезать из-под теплого одеяла чертовски не хотелось. После вчерашнего перебора голова у Григория раскалывалась на части, во рту — сухость и дико хотелось пить. Надо же было так наклюкаться! Радовало одно: Веню довел до нужной кондиции, и ему у них понравилось, а все остальное — чепуха. Теперь только ждать и ждать, когда его папаша станет губернатором. Но в душе все равно заноза засела и червоточит, червоточит сердце. Раньше время летело быстро, теперь же в тягость каждый день и час. Ложился в постель и вставал с одной мыслью: вытащит Соломкин в УВД или нет? Хоть бы перед Новым годом не вызвал. От одной этой мысли внутри холодело. О Соломкине он собрал кое-какую информацию. Личность во многом непонятная. Свою трудовую деятельность начал следователем по раскрытию тяжких преступлений. Но нервы не выдержали и со скрипом перевелся в БХСС, доверили курировать торговлю. Тут проблем не было — нужный "процент" всегда давал и стал числиться в передовиках. Появились связи и знакомства, а это (кроме оклада) к бюджету семьи навар немалый. Всего и надо — по-умному связями пользоваться. С сослуживцами держался в основном на дистанции. Мог при случае на товарища и накапать. Получил кличку — "Крендель", с нехорошей добавкой — "из унитаза". Еще работая следователем, имел странное увлечение — выставлять в кабинете фотографии погибших девушек. Фотографии были на стене и на столе под стеклом.

Говорят, что он ими давил на психику подследственных при допросах. Григорий в это и верил, и не верил — мало ли что могут наболтать.

А вот то, что клика Соломкину подходила — однозначно. Да, Парамошкин в свое время погорячился и наговорил ему глупостей, выгнал с базы. А все из-за Гнидкина. Теперь же Соломкин мстит и угрозу свою выполняет.

Черт, неужели же Гнидкин будет и дальше подличать, а его, Парамошкина, Крендель засадит в колонию?

Григорий поднялся, подошел к крану и стал умываться. Надо бы пробежаться к проруби, но нет настроения. Освежая голову и лицо холодной водой, ругал себя. Это уже вошло в привычку. В который раз называл себя безмозглым тупицей, который вечно спешит и допускает ляпы. Поставив на плитку чайник, подошел к окну. На улице морозно, молодые деревья в густом инее. Было еще сумрачно, рассвет просачивался медленно и неохотно, но день уже начался. По-хозяйски расставив передние лапы, посреди дороги сидела рыжая собака. Она приблудная и появилась совсем недавно. "Рыжуха", как ее прозвали, вертела вдоль дороги головой, дожидаясь, что кто-то из прохожих чем-нибудь подкормит. Рядом на дереве, осыпая иней, перепрыгивали с ветки на ветку и без умолку стрекотали две сороки. Им от Рыжухи перепадали крохи еды. Григорий подумал, что все хотят есть: люди, собаки, сороки… Да получше, пожирнее. А вот работать — не каждый. Вновь шевельнулась мысль, что если посадят, может потерять многое из того, что с таким трудом нажито. Нет-нет, этого не должно случиться, тут же успокаивал сам себя. Веня, Рюмин, Шлыков… особенно Веня, не оставят в беде.

С включенными габаритами промчалась по дороге машина. Зайдясь громким лаем, Рыжуха — хвост трубой, рванула вслед за ней, но тут же вернулась и села на прежнее место. Зевнув (спал мало и не выспался), Григорий пошел пить чай. Ирина спит. Она еще вчера предупредила Рюмина, что с утра задержится. Разве мог тот ей отказать? Вскоре Григорий поехал в офис.

А Соломкин перед Новым годом Парамошкина все-таки вызвал. Сидя в длинном, с множеством дверей коридоре УВД, Григорий в который раз прокручивал в уставших мозгах как лучше вести себя. С Ириной решили, что на рожон лезть нечего, к хорошему это не приведет. Да и Веня пока молчит, вдруг и тут сорвется. Открыв дверь и окинув Парамошкина беглым взглядом, Соломкин сказал:

— Заходите.

— Захожу, — почтительно ответил Григорий и встал со стула. И дальше разговор шел в том же духе.

— Садитесь.

— Сажусь.

— Слушайте внимательно, — Соломкин положил перед собой нетолстую папку с бумагами. На папке крупными буквами и цифрами было обозначено: "Дело" и его номер.

— Слушаю внимательно.

Отложив бумаги, Соломкин подозрительно посмотрел на посетителя.

— Вы со мной, Парамошкин, дурачка не валяйте, — помолчав, спросил: — А может, наконец-то, прозрели?

— Именно так, но без дурачков. Прозрел и понял, что хорошо смеется тот, кто смеется последним.

Соломкин почесал лысоватый лоб, подумал и, вновь прищурившись, будто пытаясь угадать, шутит Григорий или нет, сказал:

— Вот-вот, мне кажется, сейчас вы абсолютно точно подметили свою незавидную роль: жаль, что поздно опомнились. Наверное, когда на меня орали, совсем не думали, что в скором времени будете сидеть здесь, в столь серьезном учреждении? Директор торговой базы, молодой и неглупый мужик, можно сказать "новый русский", а понятия никакого. Да разве так можно себя вести? Что ж, сам виноват, самому и расхлебывать.

Сказано было хоть без прежней злобы, но тоном победителя. Григорий молча слушал. В свои слова он вкладывал совсем другой смысл, полагая, что с помощью Вени он, а не Соломкин будет смеяться последним. Нет, он не дурак, сейчас ему об этом не скажет, но то, что именно он посмеется над Соломкиным последним, успокаивало.

Соломкин принял деловой вид. Началась игра нервов — что же конкретно его ожидает?

— Ревизия закончена, — сказал как о чем-то заурядном Соломкин. И сразу будто обухом по голове: — Для вас результаты плачевные. Об этом вы не хуже меня догадываетесь, хотя наверное на что-то рассчитывали. Мол, вдруг да пронесет. Нет, так не бывает, — с сожалением посмотрел на Парамошкина. Тот слушал, опустив голову, и не хотел встречаться глазами с Соломкиным. Эти глаза и весь он, прилизанный чистюля, у которого все так правильно и хорошо, но который может испоганить ему всю жизнь, противен.

— Так вот, — продолжал бэхээсэсник, — ревизия вскрыла на базе недостачу товара. По нашим меркам, немалую. А это уже кое-чем пахнет.

— Так получилось… стечение обстоятельств… Готов, если можно, внести деньги.

— Сейчас это уже бесполезно. В проверке крепко подсобила ваша тетрадочка. Надо же было такую свинью себе подложить! Вся ваша махинаторская деятельность в ней как на ладони. Да-а, с таким мне встречаться не приходилось: ну все напоказ. А это потому, — повысил голос Соломкин, — что как директор почувствовали себя абсолютно неуязвимым и безнаказанным, работали по принципу: что хочу, то и ворочу. Вот и наворочили.

Парамошкин кивал головой, а про себя думал: "Давай, давай, Крендель вонючий, радуйся, учи жить, сегодня твой верх. Но смотри, на пути не попадайся. Гнидкин тоже. Встретить бы вас в тихом местечке да припечатать…" Парамошкин знал, что мечты эти из области неосуществимых, но думал, грезил, а сам кисло улыбался и согласно кивал головой. Чтобы разжалобить Соломкина, упавшим голосом спросил:

— А может, как-то замнем? Заплачу, не обижу… — сказал и сам себе противен стал. Надо же так унизиться! Но с другой стороны, утопающий цепляется за соломинку. Ведь не кому-то, а ему придется срок мотать. А еще вдруг имущество конфискуют? Что станет с Ириной? Спутается с Рюминым, тот к ней обязательно подкатится, а Надя его, Григория, позабудет… И зачем тогда жить? Заметил, что после просьбы глаза Соломкина вспыхнули каким-то торжествующим самодовольным блеском. Наступило молчание. Как хотел бы Парамошкин знать, о чем в это время думал Соломкин! Он еще надеялся, что тот смилостивится. Робко добавил:

— Суд, насколько понимаю, будет принимать решение с вашей подачи, верно?

— Верно. Но не только с моей. Ревизию проводила комиссия, с материалами ее работы вы ознакомились. Так что никакой уж "особой" моей подачи не будет.

— Об одном прошу: еще разок посмотрите, и не слишком… накаляйте…

— Зря просите, — Соломкин так посмотрел на Парамошкина, что тот понял всю бессмысленность дальнейших уговоров. А мучитель недовольно покряхтел, достал сигарету и закурил.

— Но вижу, Григорий Иванович, вы осознали тяжесть своего положения. И в самом деле гадко. Чего хорошего, если светит тюрьма? Да-да, зачем нам с вами в прятки играть? Вещи надо называть своими именами — тюрьма есть тюрьма. Хотя, конечно, последнее слово за судом. Сочувствую, но на ваше предложение дать согласие не могу. Был сигнал, проверка шла коллективно, все подтвердилось. Теперь, выходит, мне надо дать задний ход, просить пойти вам навстречу следователя? Зачем же мне рисковать? Зачем ставить себя под удар? Рисковать работой, своим именем, положением, благополучием семьи? Не-ет! Хотя можете письменно изложить свои мысли на имя руководства УВД: мол, осознал, прочувствовал. Вдруг примут во внимание.

Как ни был Парамошкин удручен, но заметил, что Соломкину его боль доставляет удовольствие. Нет, он нисколько не сочувствовал, он злорадствовал, издевался, старался уколоть побольнее. А внешне вроде заботлив, что-то советует. Видя, что Парамошкин совсем сник, Соломкин добавил:

— Плохо. Что раньше в спекуляции засветились. Правда, легко отделались, но все равно это не в вашу пользу. Надо было бы выводы сделать.

"И до этого докопался, — подумал Григорий. — Все выведал, подлюка! Нет, такой не пощадит. "Сигнал" ему поступил! Видите ли, поручили проверить стряпню друга Гнидкина. "Крендель" с "Гнидой"! Два сапога пара!.." — Григорий мысленно грозил, проклинал, строил планы мести, а в душе — мерзопакостно. Соломкин же сказал:

— Вообще-то я планировал взять вас под стражу сегодня же. Есть все основания. Но за вас просили, ручались, да и вы вроде бы все осознали. Потому и продолжайте пока сидеть на подписке о невыезде. Все ясно? Или пояснить?

— Зачем же, — ответил Парамошкин. — Мне ясно, а вам спасибо за доверие и понимание…

Григорий говорил, а сам думал, что теперь без помощи Вени ему не выкрутиться. Только он может помочь. Но кто же звонил Соломкину или его начальству? Кто за него просил? Скорее всего, Шлыков — будущий мэр города.

 

XXXIV

Через день — Новый год. Раньше, когда и с деньжатами было туговато, Григорий с Ириной готовились к нему легко и радостно. Строились самые разные планы — и никакого упадничества. Теперь же для Парамошкиных Новый год стал раздражителем. Чего хорошего, если впереди одно расстройство? Какое веселье? Мрачной непроходимой стеной все наглухо перекрыло уголовное дело и предстоящий суд. Оттого-то нет радости и давит, давит со всех сторон дичайшая тоска.

На улице темень, в доме будто покойник. Григорий в постоянном волнении. Лишь малость забывался на работе, хотя и там ощущал неприязнь к себе, чего раньше не замечал в отношениях с Рюминым и, особенно, с Надей. Нет, Надя его не отталкивала, да и по работе не возникало никаких проблем, но он-то не слепой, видит, что появилась трещина. Может, кажется? Нет, что-то все-таки есть, он это чувствует, только причину никак понять не может… Эх, дурак он да и только! С Ириной ему хорошо сейчас как никогда, а он думает о Наде. Надо бы хоть на время выбросить ее из головы, а не получается.

Мысли копошатся, мечутся и не находят ответов на, казалось бы, простые вопросы. Что, к примеру, будет с его долей в фирме "Надежда", если посадят? Надо ли ее заранее переоформить на жену? Может, еще обойдется? А если нет? Перенесет ли мать?..

Все, все упиралось в Соломкина. Он — главная язва. Как же Григорий его ненавидит! И Гнидкина тоже. Это из-за них в семью пришла беда. Злоба не утихла, наоборот, все больше и больше разгоралась. Он ее пока сдерживает, не выплескивает…

Стукнула входная дверь. Бабка Фрося понесла Рыжухе остатки ужина. Собаку подкармливает не только она, но и соседи, даже место для ночлега ей сбоку сарая определили. Рыжуха лает с утра до вечера.

В декабре темнеет рано. Парамошкины уезжают на работу затемно и возвращаются при зажженных фонарях вдоль всей набережной. День короток, зато вечер и ночь стали невмоготу длинны. Григорий с Ириной обо всем успевают переговорить. Уж лучше так, чем молчать и думать, думать. Нежданно возникшие проблемы сблизили Парамошкиных, они стали лучше понимать друг друга. Раньше Григорий слышал, а теперь и сам убедился в том, что при общей беде появляется страсть и ненасытность в любви: будто люди боятся все это потерять. Любовь на какое-то время гнала прочь волнения и тревоги, успокаивала.

В этот вечер спать не ложились долго. Обсуждали разные новости, смотрели телевизор, хотя в голову ничего не лезло. На улице залаяла Рыжуха. Обычно она брехала на каждую проезжавшую машину, но в этот раз собаку потревожил явно человек. Лай Рыжухи становился все напористей и злее, и вскоре послышался сильный стук в калитку.

Сердце у Григория екнуло — неужели пришли?.. Он боялся, что могут взять под стражу до суда, какая вера Соломкину? Из кухни выглянула Ирина, в ее глазах — волнение и страх. Григорий встал с кресла и пошел открывать.

Он шел к калитке и думал: "Кого принесла нелегкая?" Ждал плохого. Издали, в слабом отсвете фонаря, увидел военного в камуфляжной форме. Мелькнула мысль, что пришел посыльный — предупредить. Военный между тем подал голос:

— Это вы, Григорий Иванович?

— Я, кто же еще, — буркнул Парамошкин сердито. Открыл калитку.

— Не узнаете? — спросил военный.

Парамошкин прищурился: знакомый голос и лицо знакомое…

— Я - Петр Красавин. Неужели не узнали, Григорий Иванович!

— Красавин? Петька, ты?! А ну-ка, ну-ка повернись к свету! Точно, ты и есть! Здорово! Заходи, заходи, родной!.. — обнялись, расцеловались. Григорий поворачивал Красавина туда-сюда, разглядывал, восторгался. — Ирина! — крикнул громко и радостно. — Ты смотри, кто к нам пришел! — прикрыв калитку, потащил Красавина в дом. Ирина уже вышла на веранду. По голосу мужу она поняла, что беда пока миновала.

— Смотри, кого Бог нам послал! Узнаешь? Это же Петя, Красавин!

Теперь и Ирина при свете разглядела гостя и по-женски стала расхваливать.

— Господи! А возмужал-то как! Встретила бы на улице — не узнала.

Вышла и бабушка Фрося. Она уже легла спать, но шумели так громко, что разбудили старушку.

— Какой солдатик красивый, — улыбнулась она. — Ваш, что ли, знакомый?

— Как брат родной, — радостно пояснил Григорий и тут же скомандовал: — Женщины, быстренько готовьте по такому случаю ужин. Сами знаете какой!

Парамошкин и сам не ожидал, что его так обрадует встреча с Красавиным. Когда-то он помогал этому парню в трудное время, иногда вспоминал о нем, даже собирался навестить мать Петра, но все как-то не получалось. Теперь же он сам рассчитывал на помощь Красавина. В чем будет заключаться эта помощь, толком и не знал, но был уверен, что Петр ему предан и выполнит любую просьбу. А в последнее время Григорий чувствовал себя одиноким и нуждался в дружеской поддержке.

Пока женщины хлопотали на кухне, мужчины разговаривали. А поговорить было о чем.

— Как же ты меня разыскал? — удивился Григорий.

— О-о. Это было непросто. Но я служил в разведке, и не где-нибудь, а в Чечне, так что чутье разведчика помогло. А если серьезно, то очень хотел вас увидеть, Григорий Иванович. Мне так вас всегда не хватало.

— Спасибо, брат… Скажи, а… на базе был?

— Был и на базе, там мне адрес ваш дали.

— Выходит, все знаешь?

— Не все, но вполне достаточно, чтобы иметь представление. Видел издали вашего зама, паренек один показал. Важный, как пузырь. Подходить я к нему не стал.

— Он-то и подложил свинью, — зло процедил Парамошкин. — Но об этом потом. Помолчав, спросил: — Значит, в Чечне повоевать пришлось?

— Было дело. Даже медалью "За отвагу" награжден, — похвастался Красавин.

— Вон как! И за какой подвиг, если не секрет?

— Какой тут секрет, раненого командира из-под обстрела на себе вынес. А он — сынок крупного военачальника, вот и наградили. Могли даже и орденом, но я медаль такую захотел.

— Тяжело было?

— Кому как, а мне, к примеру, ваши тренировки помогли. Помните, как учили? А вообще-то все это не для слабонервных. Можно сказать, в рубашке родился.

— Слава Богу, что жив остался. Столько ребят полегло, кошмар! А где остановился?

— У сестры. Она в пригороде с родителями мужа живет.

— Отлично! Но давай договоримся, что сегодня от нас никуда. Идет?

За столом сидели втроем. Бабушка Фрося помогла Ирине, порасспрашивала Петра о матери и ушла спать.

Красавин устал, проголодался, и его радовало все: гостеприимство хозяев, домашняя обстановка, роскошный ужин. Любимый учитель и его жена встретили удивительно тепло. Такой встречи Красавин не ожидал. Хозяйка так к нему внимательна, так мило улыбается и все расспрашивает, расспрашивает: то о службе в Чечне, то о доме и матери, даже поинтересовалась, есть ли у него девушка.

Красавин разговорился. Он впервые в гостях у учителя, столько раз об этом думал, представлял, а получилось даже лучше, чем в мечтах. Жаль, что не может ему помочь, однако и мысли не допускает, что Парамошкина посадят. Уж кто-кто, а Григорий Иванович сумеет вывернуться. Петр пил сдержанно, хотя хозяева упрашивали и даже обижались, что выпивает не по полной. Все равно соблюдал меру, заметив, что это и Парамошкиным понравилось. Ирина включила музыку, спокойную, убаюкивающую, и пригласила Красавина на танец.

— В сапогах-то могу и ноги отдавить, — предупредил, сам не зная почему, ведь танцевал неплохо. Удивительно легко вела его в танце хозяйка, а в конце даже похвалила за умение.

После танца Парамошкин пригласил Красавина посмотреть машину. Вышли во двор, включили свет. Машина стояла припорошенная снегом.

— Кла-асс! — воскликнул Петр при виде иномарки. Он обошел вокруг нее, постучал пальцами по капоту. — У Козлобаевых такая же, только цвет другой, — сказал в порядке информации.

— Это у бывших "конкурентов"? — уточнил Парамошкин, хотя помнил, что других Козлобаевых в Полянске не было. — Мне кто-то говорил, что младший Козлобаев с мотоциклом в речку свалился и крепко разбился. Это верно?

— Было такое, — неохотно буркнул Петр. — Громыхнулся, но уже давно поправился. На днях я его на танцах встретил. Пришел в форме, с наградами, так он, гад, трепанул: зачем я эти побрякушки нацепил? Медаль "За отвагу" — побрякушка! Посмотрел бы я, как он в этом месиве себя вел. Зато на "Ауди" в клуб приезжает!..

Злость на Мишку Козлобаева у Красавина была в крови. Парамошкин это почувствовал и больше о Козлобаевых не расспрашивал. Красавин же, в свою очередь, не стал говорить учителю, что это он "замочил" своего обидчика. Зачем? Мишка схлопотал за все прошлые обиды, а если станет подличать, схлопочет еще.

— Слушай, Петр, — сменил тему Парамошкин. — А ружьишко, что я приносил в ящике, никуда не делось?

— А куда ему деться, лежит в кладовке.

— Ты при случае привези его, пусть теперь у сестры полежит. Чтобы, так сказать, под рукой находилось. Возможно, поохотимся.

— Привезу. Могу к вам, могу и к сестре.

— Нет, к ней. Да, вот что еще: как планируешь жить-работать?

— Если честно, то пока не думал. Жить-то у сестры, там места хватит. Может, поступлю учиться, но это к осени. А пока где-нибудь поработаю.

— Логично, — одобрил Парамошкин. — Насколько помню, с учебой у тебя было без проблем, — помолчав, достал пачку сигарет, закурил.

— Вы курите?! — удивился Красавин.

— Тут не только закуришь… Кури, если хочешь, — Парамошкин протянул сигареты.

— Нет-нет. В Чечне не курил, хотя там такое бывало!.. — Петр нахмурился, что совершенно не шло к его красивому лицу. Тут же, расслабившись, спросил: — Значит, одобряете? Спасибо, Григорий Иванович. Ваше слово для меня — закон. Уж извините, но от души, поверьте.

Парамошкин помолчал.

— Что бы я хотел, Петр, тебе предложить… Не навязывать, а в порядке дружеского расположения. Ты для меня и правда как брат. Так вот, а что если тебе открыть автомастерскую? Дело знакомое и прибыльное. Помещение на примете имеется, бокс вместительный, теплый, с хорошей ямой. Надо только все это оформить да объявления дать и помощников подобрать. Деньгами поначалу помогу — глядишь, через год и своей машиной обзаведешься. "Своей" — звучит?

Петр слушал и чуть не задыхался от волнения. Да мог ли он о таком помыслить? Это же его давняя мечта! Машина, своя машина!..

— О чем говорите, Григорий Иванович, — сказал дрожащим голосом. — Да я руками и ногами за! Не подведу. А вам буду благодарен по гроб жизни!..

— Ладно-ладно, — Парамошкин похлопал Петра по плечу. — Мы с тобой об этом на днях подробно поговорим. Все было бы без проблем, если б не мой каверзный вопрос. Завис над головой как дамоклов меч. — Парамошкин вздохнул и опять закурил.

— Если б я мог чем-то помочь, — расстроился Красавин, — все бы сделал. — Парню так хотелось помочь учителю, но как и чем?

Парамошкин загасил сигарету о снег.

— А между прочим, у меня есть одна неплохая идейка. Только сам не знаю, нужно ли это делать или нет? Хотя, в принципе, можно и попробовать.

— Что за идейка? Григорий Иванович, говорите. Если в моих силах — сделаю.

Парамошкин давно хотел отомстить Гнидкину, но все тянул и боялся: вдруг да органы раскрутят. А что если попросить провернуть это Красавина? Силен, владеет приемами, в Чечне всего нагляделся. Убивать Гнидкина не стоит, а вот проучить следует. Заодно и предупредить, чтобы заявление из БХСС забрал. Как он это сделает — его проблема. Вновь засомневался — стоит ли связываться, но Красавин был настойчив.

И Парамошкин дал Петру адрес Гнидкина, приблизительное время, когда тот возвращался с работы. Его просьба была лишь в одном — не переборщить и не попасться.

— Да не волнуйтесь, — успокоил Петр. — Все будет как в разведке: переоденусь, возьму маску, изменю голос. Если сорвется, заеду и объяснюсь. Но не думаю, что сорвется. А потом на какое-то время уеду к мамаше в Полянск. Вернусь после Нового года.

— Ко мне заходить лучше поздно вечером, — попросил Парамошкин. Он по-прежнему трусил и уже ругал себя за то, что втянул Красавина в это дурацкое дело. Но пора и в дом, к столу, Ирина уже в окно выглядывает.

 

XXXV

Последний предновогодний день. Суета несусветная. Фирма "Надежда" открывает десять новых киосков. Планировали пятнадцать — не получилось: впереди новогодние праздники и нужно много товара. Еще вчера Рюмин на двух машинах укатил в Москву, вот-вот должен вернуться. Григорий занят местными проблемами. Если б не уголовное дело, в Москву поехал бы он, а не Рюмин. За день так намотался, что о старшем опере БХСС Соломкине и не вспомнил. О Красавине — да, мысль не раз мелькала. Сделает ли Петр то, о чем он просил? И что будет дальше?

О фирме "Надежда" в Каменогорске заговорили, часто с завистью. Надя как-то сказала Григорию, какие деньги поступают с торгового оборота, так он ахнул. Вовремя развернулись; скоро, как это бывает с удачливыми рыбаками, их плотно обступят со всех сторон. У налоговой службы сейчас не сорвешься, а что будет дальше? Сколько появится конкурентов? Нечнет донимать рэкет, и не только рэкет. Сейчас Рюмин почти всю выручку направляет на закупку товара и на открытие новых торговых точек.

Жизнь соучредителей фирмы идет по принципу — не упустить момент и побольше урвать денег. Григорий воспринимал это с какой-то внутренней опаской. Он боялся, что все может плохо закончиться. Недавно вот тоже хотел на базе побольше урвать, да не получилось и теперь локти кусает. Ну и жизнь пошла! Вроде бы и с Ириной стало ему лучше, а на душе неспокойно и во всем неуверенность.

Вечером в офисе намечен праздничный сбор, Новый год будут встречать в узком кругу. Должен зайти Шлыков, возможно, заглянет Веня. Григорий представил, как Надя с Ириной наводят в офисе марафет. Им надо елку нарядить, гирлянды и всякую мишуру развесить, закупить еды, спиртного. Рюмин распорядился на угощение не скупиться.

…Рюмин, Рюмин, всюду и везде Рюмин! Жена с Надей не дружат, просто общаются. Ирина вряд ли догадывается о его интимной связи с Надей. Идти на вечер не хотелось: посидели бы с Ириной дома — и в постель, тем более, что завтра все равно работать, даже больше, чем в обычные дни. Но Рюмин отговорок не принял. Он теперь строг.

А не отделиться ли? Сейчас это делается сплошь и рядом: соучредители фирм расходятся, хотят быть самостоятельными и не от кого не зависимыми. Но в одиночку выживают далеко не все. Нет, без Рюмина ему пока нельзя. С ним трудно, но и… легко. Сколотить за столь короткое время такое богатство мог только Рюмин. Он знает, как это сделать. И в себе уверен, не мечется, как другие.

Возвращаясь в офис, Григорий вновь вспомнил о Красавине. Проучил ли он Гнидкина? Можно позвонить на базу, той же бухгалтерше, поздравить с Новым годом, уж она-то бы сказала. Но вдруг насторожится, что-то заподозрит…

Рюмин еще не приехал и пока не звонил. Стол заставлен тарелками с едой и бутылками. Женщины переоделись и сидели без дела. Неужели что в дороге случилось? Если б задержался в Москве — позвонил бы. Значит, в дороге.

После открытия городской елки в офис заглянул Шлыков. Он продрог и рад был "согреться". Узнав, что Рюмин не приехал, успокоил:

— Да бросьте переживать, с таким как Рюмин ничего не случится. — Стал протирать запотевшие линзы. И от угощения не отказался: вместе выпили и закусили. Шлыкову наливали побольше, и вскоре, поблескивая окулярами, тот уже весело смеялся и подшучивал над женщинами.

— Какие вы тут тепленькие и очаровательные, прямо уходить не хочется!

— Так оставайтесь, Григорий Анатольевич. И нам, и вам будет хорошо.

— Рад бы, красавицы, да гостей жду.

Уходя, обещал позвонить попозже, а Григория пожурил, что мрачен и не веселит дам. И опять сели ждать Рюмина. Что же с ним случилось? Все чаще посматривали на часы: пора бы. Когда уже потеряли всякую надежду, дверь открылась и вошел долгожданный "командор". Еще из коридора громко заявил:

— Если б вы знали, как я проголодался! — быстро разделся, помыл руки. Держался бодро, с дамами как всегда галантен — поцеловал им ручки и сразу попросил всех к столу.

— Потом, потом расскажу, — отмахнулся от расспросов. — Поверьте, с утра во рту ни крошки. Да и пора старый год проводить, он был для нас не такой уж плохой.

Быстро наполнили бокалы и выпили за уходящий год. Ждали, что Рюмин, как всегда, речь толкнет, а он впервые обошелся без своего коронного выступления. Видно, и в самом деле живот к спине присох. Об одном лишь спросил: заходили ли Шлыков и Скоркин.

После первого бокала выпили еще, теперь за соучредителей фирмы "Надежда". Ну как за себя не выпить? После чего Рюмин основательно принялся за еду, и ему не мешали. Сам потом обо всем расспросит и сообщит.

Наконец, отложив вилку, Рюмин сказал:

— Загрузился я в Москве под завязку. Но такие были очереди! Вавилонское столпотворение, да и только!

— Под Новый год всегда ажиотаж, — кивнула Надя и стала подкладывать ему в тарелку еды: Рюмин любил, когда за ним женщины ухаживают.

— Денег с собой надо больше брать, — заметил он. — А у меня было в обрез: гаишники словно оборзели. Почти на каждом посту останавливали. Пришлось выкручиваться, — и Парамошкину: — Решай, да побыстрей, вопрос по "прикрытию" фирмы. Нужна "крыша", и понадежней. В дорогу тоже без охраны не рискуй. Хватит. Столько жутких случаев порассказали.

— Ну, начал, господин "командор"! — воскликнула Ирина. — Сразу — дела, дела… Можно хотя бы перед Новым годом обойтись без этого? Ведь голова трещит. Ждали, ждали — и дождались!

— Ирина, подожди. Еще один момент, и больше никаких агиток. Так что? — спросил Парамошкина. — Есть кто на примете для охраны?

— Найдется, с оплатой только решить.

— Милиция милицией, а самим тоже соображать надо, — заметил Рюмин. — А с оплатой решим, это не вопрос. Скупой, как говорят, платит дважды. И быстрее бы твоя уголовная канитель закончилась. Связал по рукам и ногам.

Григорий смолчал. Зачем портить предновогоднее настроение, тем более шеф настроен миролюбиво.

Женщины занялись сервировкой стола. Рюмин предложил покурить в коридоре.

Закурили. Прислонившись к стене, Рюмин ослабил на шее галстук и сделал несколько глубоких затяжек.

— Наверно, считаешь, что я грубый и бездушный, что ничего понять не хочу, а на тебя мне наплевать? Можешь не возражать, вижу. Глубоко ошибаешься. Никакой я не зверь и не пугало огородное. Пойми, дело, за которое мы взялись, особое. У нас не должно быть проколов, тем более таких идиотских, как у тебя. Обижайся-не обижайся, но твой "ляп" буду помнить долго. — Он снова глубоко затянулся. — Ладно, не будем об этом, день сегодня не тот. А дуться переставай. Я тебе не враг, — он выбросил окурок. — Давно Вене звонил? Что он говорит?

— Ничего не говорит, — проворчал Григорий.

— Ты правильно сделал, что в гости его пригласил. Хотел подсказать, но сам догадался. А Веня обязательно поможет. Не помнишь номер его домашнего телефона?

— Где-то записано, найти?

— Не надо. Кажется, сам вспомнил. Давай-ка его поздравим. Скажу, что все в сборе, но без него скукотища дремучая. Заодно насчет тебя прозондирую, идет? — Рюмин стал набирать номер.

"Зачем тогда у меня спрашивал? — подумал Парамошкин. — Показать, что обо всем помнит? Пускай зондирует. Может, Веня чем и обрадует".

Трубку взял сам Веня; Рюмин распрямился, на лице появилась добродушная улыбка. Он подморгнул Григорию, мол, слушай и на ус мотай. Парамошкин показал на часы и на стол, что времени в обрез. Рюмин согласно кивнул головой.

— Веня, привет, — сказал бодро. — Узнал? Слава Богу, что друзей по голосу узнаешь. Говорю откровенно — без тебя скучаем. Особенно женщины, — помолчал, с улыбкой слушая откровения Вени. — Понимаем, понимаем, что не можешь, — шумно вздохнул. — Но имей в виду — за тебя у нас будет персональный тост. За нас тоже? Ну, дружище, спасибо! Вообще-то жаль, что ты не с нами. Тут женщины так постарались, говорят: вот Веня оценил бы! Передам твой привет с поцелуями… Они тоже шлют поцелуй всмятку. Не понял, повтори. А-а, чтоб Григорий не страдал? Нос не вешал? Передам и потребую. Да, надо помочь, кто же еще поможет. Хорошо, встретимся и обговорим. Привет семье. Обнимаем.

Рюмин, довольный, положил трубку.

— Ну что? — спросил Парамошкин.

— Думаю, не помешает. Слышал, что он сказал? Не ломай голову. Отца Веня уже озадачил.

— Серьезно? — недоверчиво переспросил Григорий. Он и верил, и не верил.

— Обижаешь, — сказал Рюмин с обидой. — На, перезвони. — Снял трубку телефона.

— Да верю! — Парамошкин стал благодарить Рюмина. Тот был настроен лирически. Достав из кармана пиджака несколько светло-голубых коробочек, негромко, чтобы не слышали женщины, сказал:

— Здесь кольца и серьги с бриллиантами. Два комплекта: для Нади и Ирины. В Москве брал, думаю, понравятся. — Открыв одну коробочку, поднес к свету и залюбовался. — Правда, чудо? Хотел купить бриллианты с жемчугом, но не стал. Эти лучше. Тебе нравятся?

— В этом деле я профан, — признался Григорий и вновь позавидовал Рюмину: он и тут его обскакал.

— Сейчас обрадуются. Золото, бриллианты для них — мечта. Значит так, когда станем дарить, возьмешь тут, за дверью, розы. Ты им — розы, а я — кольца с серьгами.

Услышали голос Нади:

— Ах, вот вы где уединились? Ну и накурили — не продохнуть. К столу, к столу!… - Когда Григорий проходил мимо, Надя будто невзначай поймала рукой его ладонь и крепко сжала.

Рассаживались как всегда: Ирина напротив Рюмина, а Надя перед Григорием. Потерев ладони. Рюмин сообщил:

— Люблю небольшие компании. Все как-то по-семейному… — Он хотел встать, но Надя опередила:

— Нет, Игорь, позволь нам с Ириной.

— Какой вопрос, говорите.

— В общем так, дорогие наши мужчины! Мы вас, естественно, любим и ценим. Без вас, как это ни банально прозвучит, своей жизни не представляем. А посему примите от нас самые добрые пожелания и скромные подарки.

— Умницы! — воскликнул Рюмин и хитро посмотрел на Григория. Надя достала из шкафа вместительный черный кейс и подошла к Парамошкину.

— Это тебе, Гриша… для разных тетрадочек и записных книжек, чтобы впредь они никогда не терялись. — Передав кейс, поцеловала.

А Ирина надела на голову Рюмина шапку.

— Это тебе, Игорь, чтобы твоя умная голова была всегда надежно защищена от всякой непогоды, — и тоже поцеловала.

"Может, и впрямь неравнодушна к Рюмину? — подумал Григорий. — Мне говорит одно, а на самом деле у них давняя любовь".

Его раздумья прервал Рюмин.

— Гриша, цветы!

Парамошкин принес из коридора розы, да какие! У женщин даже глаза засверкали. А когда Рюмин вручил им кольца и серьги, Ирина от радости громко завизжала и стала целовать то мужа, то Рюмина. Надя вела себя более сдержанно, но и ей подарки явно пришлись по душе.

"Молодец все-таки Рюмин! — думал Григорий. — Такой устроил женщинам праздник! Что ни говори, а подход к жизни у него свой, особый".

Потом под бой курантов с бокалами шампанского встречали Новый год. Пили, ели и много танцевали: Григорий с Надей, а Рюмин с Ириной. Может оттого, что прилично выпил, а скорее от близости Нади, Григорий не переживал как прежде флирт жены с Рюминым. Целует, прижимается к нему, смеется — ну и пусть. Он тоже прижимается к Наде, и от этой близости у него слегка кружится голова. Вначале не понял, потом расслышал шепот:

— Приходи завтра, буду ждать.

…Такси заказали под утро. Рюмин предупредил, что до обеда будет отсыпаться, женщины тоже не были настроены работать. Парамошкину же предстояло развозить по киоскам товар. Его это устраивало: он уже прикидывал, когда удобнее заскочить к Наде, и им никто не помешает.

 

XXXVI

Под утро землю припорошил легкий снежок, и кругом стало белым-бело. Идти к проруби не хотелось, но, вспомнив приглашение Нади, ее таинственный многообещающий шепот, Григорий быстро надел спортивный костюм. Во дворе столкнулся с бабушкой Фросей.

— Неужто не спавши пойдешь окунаться? — спросила она, прислонив к стене лопату, которой расчищала с дорожки снег.

— Ничего, бодрей буду, — сказал Григорий. Прихватив топорик для обрубки льда и обвязав шею полотенцем, он затрусил к проруби. Все последние дни из головы не выходили Соломкин, Гнидкин и Рюмин. Как ни странно, сегодня о них не думалось. На первом плане — Надя. "Соскучилась? Не может жить без меня? Что-то хочет сказать?" Да ему только подай сигнал, и он будет тут как тут. Григорий понимал, что ведет себя подло: вроде блудного кобелька, — то с женой милуется, то к Наде на встречу бежит. А если б Ирина с Рюминым закрутила? Ведь тот ее любит, да и она стала меньше над ним хихикать. Сам видел, как глаза загорелись, когда Рюмин преподнес ей кольцо и серьги с бриллиантами. Обещал отметить за примерную работу и слово сдержал. Так уж за "примерную" ли? Может, только повод? Григорий такие подарки жене не делал: не на что было покупать, еле концы с концами сводили.

А что если Рюмин решил с помощью подарков приблизить Ирину к себе? Купить? Живет один, денег много, а Ирине покоя не дает? Нет. Если б она с Рюминым закрутила, он бы с ней жить не стал. Не хватало, чтобы она ему рога наставляла!..

После купания и завтрака заехал в ближние киоски, но никаких проблем с товаром там не было. Люди еще отсыпались, и торговля шла вяло. Для Григория — самый удобный момент встретиться с Надей. Оставив машину на стоянке, он пошел к знакомому подъезду. Оглянулся, но ничего подозрительного не заметил.

При одной мысли, что сейчас Надежда выйдет навтречу в своем мягком ночном халате, нежно обовьет шею руками, крепко-крепко к нему прижмется, кровь в жилах закипела и он готов был птицей взвиться в небо (а лучше с Надей на пару) и долго-долго парить в небесной выси.

Надя встретила так, как он и представлял: аж дух захватывало. Но сам чуть все не испортил — слава Богу, обошлось. Отдышавшись от поцелуев и ласк, Григорий без всякого умысла сказал:

— Веришь, Надюша, вчера так хотел тебя закружить вокруг елки. Это когда ты меня поцеловала.

— И что же помешало? — глаза Нади погрустнели.

— Будто сама не знаешь.

— Ах да, жены испугался. Ясненько, ясненько… Как любить, Гриша, так хочешь полной ложкой. Но при этом трусишь и боишься, что кто-то узнает. Верно?

— Зачем же так? Сама знаешь, что с Ириной лучше не связываться.

— Тут ты прав. За свое счастье каждый борется как может. Ладно. Не будем. Меня и то, что есть, устраивает. Ты не пьяница, здоровый, красивый, чего еще желать одинокой женщине? Никаких претензий не имею, я уже говорила.

— Хочешь, я тебя покружу? Хочешь, а? — Григорий хотел хоть как-то реабилитироваться.

— Подожди, не спеши кружить! — засмеялась Надя. — Раздевайся, помой руки, будь как дома. Ледяную купель принимал?

— Конечно. У меня это строго.

— А душ?

— Какой у бабки Фроси душ!

— Тогда быстрей в ванну. Я тебе спину потру.

— Ей-Богу? — обрадовался Григорий. Для него это предел мечтаний.

Вскоре Надя мылила и терла Григорию спину, а он блаженствовал и от близости к ней возбуждался до одури, но Надя была строга и просила потерпеть.

Когда принял душ и вытер разгоряченное тело полотенцем, Надя, развязав поясок на халате, сказала долгожданное:

— Теперь можешь и покружить, только не слишком сильно, слышишь? Не сильно…

Парамошкин только и ждал этого момента. Подхватив Надю на руки, он легко и плавно закружил ее, как малого ребенка, целуя в губы, грудь, шею, нос. Шептал: "Ты моя Венера, Венера… Ты чуточку поправилась, но тебе идет…"

— А ты мой Аполлон, — вторила ему Надя. — Я — Венера, а ты — Аполлон!.. Ой-ей-ей, Гриша! Не урони нас!

— Не бойся, не уроню… Подожди. Кого это — "нас"?

— Какой непонятливый! "Нас" — это меня и нашего ребеночка. Я, Гриша, беременна.

— Что?! — Григорий стал как вкопанный, и если бы Надя вовремя не обхватила его за шею, упал бы. "Вот так сюрприз, вот так новогодний подарок", — подумал, остывая. Раз от раза не легче. Как же теперь?.. У него будет ребенок. Он — отец!..

Григорий был ошарашен, совершенно забыв, что держит Надю, к которой только что пылал страстной любовью. Он растерялся. Ирина после аборта не могла иметь детей. Надя знала об их семейной проблеме и по-женски сочувствовала. Когда стала встречаться с Григорием, то постаралась убедить его, что если и забеременеет, то к нему никаких претензий иметь не будет. Узнав на приеме у врача, что забеременела, долго думала — говорить или не говорить? Решила сказать, чего в прятки играть, все равно рано или поздно узнает.

"Трусоват оказался", — с сожалением подумала о Парамошкине. Но ею был продуман и этот вариант. Пока решила свести все к шутке, беззаботно рассмеялась.

— А ты поверил? — спросила, освобождаясь от его объятий.

Григорий будто очнулся и только теперь заметил, что все еще крепко сжимает Надю, а она пытается вырваться. Халат при этом распахнулся, обнажая манящую женскую наготу.

Она пошутила?.. А раз так, то и нечего на этом зацикливаться. Надюша его любит. И он ее любит. А ребенка ведь он сам хотел, да и сколько об этом родители говорили, чего же испугался? Нет, просто сглупил, не подумав, что Надя его разыгрывает, проверяет, насколько он ей предан. Обычные женские штучки, не больше того. Но он не дурак и в таких делах тоже кое-что соображает. Что ж, на шутку — шуткой.

— Слушай, а я обрадовался… Да успокойся, перестань вырываться, все равно бесполезно. Я тебя еще мало покружил. Только не бойся: как же я могу уронить тебя и нашего ребеночка? Он папе нужен так же, как и мамулечке!..

Перестав вырываться, Надя совсем по-другому посмотрела на Григория. Так вот, оказывается, какие у него были мысли! А она-то подумала… Тихо и не совсем уверенно спросила:

— Ты не пошутил, что любишь меня и нашего ребенка?

— Клянусь!

— Поцелуй меня.

— Солнышко мое…

— А теперь я хочу тебя любить!

— А разве не… — Григорий замялся.

— Глупый, пока можно! — и стала его целовать…

После обеда, отдохнувший и довольный, Григорий опять поехал развозить товар по киоскам: Рюмин, отоспавшись, мог проверить, а попадаться ему на крючок не хотелось. Вчера речь шла о "прикрытии" фирмы — надо не забыть встретиться с Коляном и разузнать, что за тип этот Ястреб. А Красавин подошел бы для сопровождения грузов из Москвы: наверняка, справится, а заодно и подработает… Хотя нет, он пригодится в чем-нибудь другом, пусть пока займется автомастерской. Главное, чтобы рядом с ним не светился.

А в голове застрял, и теперь, видно, надолго, вопрос: беременна Надя или нет? Пока вроде бы не заметно…

 

XXXVII

За день до Рождества Парамошкина вызвал Соломкин. По дороге в УВД Григорий готовился к худшему и не ошибся.

— Ознакомьтесь с обвинительным заключением, — сухо сказал Соломкин и протянул сброшюрованные листы. Справку по ревизии Григорий уже читал, его больше интересовал вывод, к которому пришел следователь. Прочитал и сник. И зачем только просил в прошлый раз замять дело, даже обещал отблагодарить. Соломкин записал беседу на магнитофонную ленту, и теперь просьба звучит как обвинение. В общем, "не осознал, не раскаялся", а предлагал работнику УВД при исполнении тем своих служебных обязанностей взятку! Вот как!

— Что от меня требуется? — спросил, дочитав обвинительное заключение.

— Подписать, и дело пойдет в суд.

— Подписывать без адвоката не стану.

— Тогда встречаемся через три дня в это же время. Приходите с адвокатом. Не забудете?

— Нет, конечно, как такое забыть!

— Ориентировочно суд состоится в конце января. Не забывайте о подписке о невыезде. В случае нарушения подписки ее можно заменить взятием под стражу, что, думаю, для вас нежелательно. — Если Парамошкин раньше хоть на что-то рассчитывал, то теперь кроме Вени надеяться было не на кого. А он молчит. Счет же времени до суда пошел на дни.

Дальнейший разговор с Соломкиным был довольно странным. Того вдруг заинтересовал режим работы Парамошкина. Потом, что называется, по часам и минутам, выпытывал, как он провел один из предновогодних дней. Григорий терялся в догадках, и лишь когда Соломкин спросил его о Гнидкине, дошло: Красавин сработал.

— Так когда в последний раз видели Гнидкина? — назойливо допытывался Соломкин. Он не сводил острых глаз с Парамошкина, стараясь заметить беспокойство или замешательство. Но Григорий был спокоен и свою радость, что месть свершилась, ничем не выдавал.

— А это так важно?

— Не было бы важно, не спрашивал бы.

— Тогда объясните, почему пытаете о Гнидкине, которого я не видел с тех пор, как опечатали базу? Могу поклясться, если это вас устроит. Что же касается работы, я всегда на виду: развожу товар по киоскам.

— Хорошо. Скажу, но без афиширования: на вашего заместителя недавно совершено бандитское нападение. Вечером, в маске, с угрозами…

— Но я-то при чем? Зачем на меня давить? В прошлый раз тюрьмой грозились, теперь Гнидкина шьете! Это что, так положено? Суда не было, а тюрьмой стращаете!

— Никто вас не стращает, но за фокусы, что творили на базе, по головке не погладят. Говорю вполне серьезно.

— Тогда арестовывайте, в чем же дело? Но зачем грозить?! — Парамошкин завелся. Совет жены — не психовать и в спор не вступать, забылся. Его злило, что Соломкин с самого начала отнесся к нему предвзято.

— Не орите и не учите, как мне работать! — ощетинился Соломкин. — Герой нашелся! Прямо орденом награждать надо вас — за аферы. Взятку предлагали? Предлагали. Прекратить дело просили? Просили. Все, не отбрыкаетесь. И попробуйте не придти в назначенное время — приводом доставим…

Взяв пропуск и выйдя из здания УВД, Парамошкин позвонил знакомому адвокату. Встречу с ним назначил на завтра. Хотел позвонить на базу и узнать, что же произошло с Гнидкиным, но, поостыв, решил этого не делать: от Гнидкина сейчас лучше держаться подальше.

До вечера Григорий развозил товар по киоскам, иначе Рюмин может проверить и устроить разнос. Сам он все предрождественские дни занимался переоборудованием двух купленных квартир под магазины. В офис ехать не хотелось, но надо: Рюмин должен озадачить работой на завтра. Скорее всего, придется заниматься отделкой магазинов. Планы у Игоря и впрямь наполеоновские: открыть до конца года с десяток продовольственных и столько же промышленных магазинов. Квартиры подбирает лично и на бойких местах.

Оставив машину у подъезда, Григорий не спеша поднялся на лестничную площадку второго этажа. Рюмин был один, женщин — никого. Как же много он разговаривает по телефону! Вот и сейчас кого-то убеждал, что лучшей цены клиенту никто не даст. Положив трубку, спросил:

— Чем обрадовал Соломкин?

— Ничем. Ознакомил с обвинительным.

— И что?

— Раскрутил на полную катушку. Я подписывать не стал, посоветуюсь с адвокатом.

— Верно. Накатай на этого Соломкина жалобу в прокуратуру: мол, грозил тюрьмой, издевался.

— Я ему об этом сказал.

— Зря. Зачем предупреждать? А там пусть проверяют. Тебе главное время протянуть. Давно звонил Вениамину?

— Да стыдно надоедать.

— Стыдно без штанов ходить. Хочешь, позвоню?

— Не надо. Завтра сам к нему заеду. А где женщины?

— Надя что-то приболела, а Ирину пораньше отпустил. Переживает за тебя, волнуется. Даже на обед не пошла, пришлось в кафе пригласить. Ты только не психуй.

— Я и не психую. Жаловалась?

— Тут и без жалоб видно — в узде держись.

— Как-то раньше не замечал, — у Григория на скулах заходили желваки. "Наверное, поплакалась, — подумал он. — Нашла, кому хныкаться". Вслух же сказал: — Муж и жена — одна сатана. В семье всякое бывает. Только не люблю посредников, уж как-нибудь сами разберемся.

— Успокойся! На сегодня больше никаких заданий. Иди и отоспись хорошенько. А завтра займись ремонтом магазинов, я вот тут написал что сделать. Будь здоров.

Парамошкин шел к машине и думал, что за последнее время у них с Ириной стычки по мелочам стали все чаще. В чем причина? Ну, пригласил ее Рюмин в кафе, и что в этом плохого? Потанцевал, пообнимал, вручил дорогой подарок… Стоит ли из-за этого трепать друг другу нервы? Скорее всего, дело не в Рюмине, а в Наде. К жене он поостыл, больше тянет к Надежде…

Вздрогнул, когда с заднего сиденья машины раздался голос, нет, даже не голос, а шепот. Инстинктивно надавил газку, и машина легко рванула вперед.

— Здравствуйте, Григорий Иванович! Это я, Красавин.

Парамошкин засопел.

— Ну и напугал же ты меня, Петр! Разве так можно?

— По-другому нельзя, Григорий Иванович. Сами говорили, чтоб домой не заходил. Вот и караулил у офиса. Между прочим, советую поставить сигнализацию, иначе машины лишитесь.

— Да все некогда… — Машина спустилась вниз к водохранилищу. Чуть притормозив, Парамошкин свернул направо. Проехав метров двести, остановился под кроной старого суковатого тополя.

Григорий пересел на заднее сиденье.

— Ну, здравствуй, дорогой Петя, здравствуй! — обнял Красавина, прижал к груди его голову. — Как там Полянск?

— Полянск все такой же, мама прибаливает, передавала вам огромный привет. Как она сказала, длиной на все сто тридцать километров.

— Спасибо. Я уж думал, что-то случилось — тебя нет и нет. А сегодня в УВД вызывали и допытывались насчет Гнидкина. Понял, что ты сработал, иначе Соломкин не выяснял бы, где я в тот день был и чем занимался. Удачно прошло?

— Как учили. Вы же знаете: ваш враг — мой враг. Думаю, что писать на вас он сможет не скоро.

— Это почему же?

— Сломал ему правую руку. Предупредил, что в следующий раз переломаю ноги.

— Господи! Откуда в тебе такая жестокость?!

— Жизнь научила, Григорий Иванович, особенно Чечня. — Он говорил и улыбался, этот совсем еще молодой красивый парень. Парамошкин вспомнил, что когда-то в Полянске трое драчунов постоянно унижали Петю, заставляя лаять, мяукать и материться, потому что он был слабым и всего боялся. Неизвестно, чем бы все закончилось, если б Парамошкин не помог пареньку поверить в себя, не научил тому, что… что, возможно, и привело его к такой жестокости. Мысль пролетела молнией. Нет, надо занять Красавина каким-то конкретным делом, а если и привлекать, то только в исключительных случаях.

Парамошкин решил не жалеть денег на открытие Красавиным в Каменогорске автомастерской. Назвал место, где это можно сделать. Договорились, что в дом на набережной и в офис он приходить не должен, звонить тоже. Если потребуется, Парамошкин сам его найдет. И вообще, Красавин должен меньше светиться, вести тихую жизнь. Петру это не понравилось, но смолчал: ведь просит любимый учитель. Григорий же пообещал помочь купить к концу года, а может и раньше, "жигуленка".

Вышли из машины.

— Да, а что с ружьем делать? — спросил Петр.

— С каким? — не сразу сообразил Парамошкин.

— С вашим. Я оставил у сестры.

— Мы же договорились, пусть пока там и побудет…

Вскоре Парамошкин поехал домой, а Красавин пошел пешком на вокзал, чтобы оттуда уехать электричкой к сестре.

О встрече с Красавиным Ирине Григорий решил не говорить. Зачем в такие дела ее посвящать? Припарковал машину, как всегда, во дворе, возле сарая. Закрывая дверь на ключ, вспомнил слова Петра — поставить сигнализацию. Он прав, надо это сделать, и поскорей. Когда подъезжал, свет горел только в их комнате, теперь появился на кухне и во дворе. Почувствовал, как проголодался. В кафе он ходил редко, обычно брал что-нибудь поесть из дома. В этот же раз ничего не взял и в кафе зайти не удалось.

— Милый, что так долго? — капризно встретила Ирина.

— Вроде не знаешь, что Соломкин вызывал! — недовольно ответил Григорий. — А потом выполнял задание Рюмина. Не с каждым же шеф в кафе обедать ходит, — подковырнул, не стерпел.

Хитрая Ирина сразу поняла, что муж не в духе — значит, голоден или опять ревнует к Рюмину. Обняла, поцеловала, поставила ужин на стол. Григорий ест, а Ирина рядышком сидит и новостями делится.

— Не забыл, милый, — завтра Рождество? Я все что надо купила, а то холодильник был совсем пустой. Тебе чай, кофе или сок?

— Чай, и покрепче.

Наливая чай, то ли спросила, то ли пожаловалась:

— Так весь день волновалась, уж чего только не передумала. А от тебя ни звонка. Обычно обедаю с Надей, а она в больницу ушла. Вот Рюмин и пригласил. Сама я, что ли?

— Надя-то чего в больницу?

— Говорит, по-женски, но мне кажется, как бы не беременна. На соленое тянет, да и пополнела — животик округляться стал. Интересно, от кого? Узнаю — скажу.

Григорий вспомнил последний разговор с Надей о беременности и покраснел. Жена заметила.

— Ты чего это, милый, весь краской залился?

— Горчицы лишку хватил. Слушай, давай о чем-нибудь другом. У нас что, кроме и поговорить не о чем? Какие, к примеру, планы у Рюмина?

— Сердитый что-то. Меня упрекает, что психую, а сам злится по поводу и без повода.

— За товаром надо ехать, вот и злится. Магазины — не киоски. А впереди задумки похлеще. Так кто же в Москву поедет?

— Говорю, я согласна. Ведь ездила, и ничего.

— А он?

— Считает, что надо ехать мужику. Он же ждет-не дождется, когда кончится твоя подписка.

— "Кончится"?! Да Соломкин хоть сейчас готов направить дело в суд. Но я, конечно, еще потяну с адвокатом. А Рюмин посоветовал жалобу на Соломкина написать.

— Ох, быстрей бы отца Вени назначили, — вздохнула Ирина и стала убирать посуду. — Кроме него рассчитывать не на кого.

— Так как же все-таки с Москвой? Кому ехать?

— Говорит, или самому, или вместе со мной.

— Нет уж, дудки! С тобой! Нашел попутчицу. Я поеду! Черт с ней, с этой подпиской!

— Ну чего ты, милый, раскипятился? Никак ревнуешь? — подошла, села на колени, обняла за шею и замурлыкала кошечкой.

Парамошкин стал чуть-чуть оттаивать, забывая неурядицы. А жена успокаивает: все пройдет и утрясется. Ласки Ирины возымели свое действие.

Спросил:

— А где баба Фрося?

— Ушла в церковь.

— Тогда, может, пораньше бай-бай? День был какой-то дурацкий.

— Не надо, милый, об этом! — многообещающе блеснула глазами Ирина. И — очаровала своей любовью, помогла забыться. После, как всегда, быстро уснула. Григорий же засыпал медленно, мысли переплетались…

Вот Красавин в мастерской. Как же быстро он ее открыл! Но к чему огромная вывеска с надписью: "Парамошкин плюс Красавин"? Надо сказать, чтобы снял… Увидел себя в детстве. Он на Рождество бегает по улице и славит Христа…

Григорий очнулся, и виденье исчезло. А вскоре он крепко уснул, теперь уже без снов.

 

XXXVIII

Жизнь в Каменогорске текла в своем обычном ритме. Хватало всего: новостей, обыденщины и вялости. Каждая свежая новость быстро облетала город. Больше стало разговоров о скорой смене областной и городской властей. Каждый по-своему оценивал приход к губернаторству директора завода Скоркина. Одни считали его руководителем, который поправит дело: в рот никому не заглядывает, а если надо, то может и матом кого угодно обложить. Другие считали его предателем, слишком быстро перевернувшимся и на гребне реформ выбросившим партбилет. Для критики находилось немало и других причин: завод приходит в упадок, проматываются последние накопления, сотни рабочих уходят, а те, что еще остались, влачат жалкое существование. Зарплату урезали до невозможного, платят не вовремя, если кто недоволен, то разговор один: не хочешь — уходи.

В Каменогорске появлялись все новые и новые ларьки и магазины частников, рынки и мини-рынки. "Челноки" и другие деловые люди, которых окрестили "новыми русскими", торговали где только можно. Одновременно, как естественное приложение к проводимым реформам, начал свирепствовать рэкет, появились бандгруппы, промышлявшие убийствами и вымогательством. Решетки и бронированные двери становились явью, к ним жители привыкали, считая, что теперь без этого не обойтись.

У Парамошкина — день как день, сплошные мотания. Пораньше заехал к адвокату Науменко.

С Виктором Науменко Парамошкин впервые встретился на областных соревнованиях по вольной борьбе. Это было еще в студенческие годы. Науменко, как и Григорий, увлекался, кроме вольной борьбы, восточными единоборствами. Виктор учился на юрфаке университета, Григорий — в пединституте.

Не раз встречались на студенческих вечеринках и танцах. В компании Виктор — великолепный рассказчик анекдотов. Григорий и посейчас помнит некоторые из них. К примеру, анекдот про "мужские кондиции". Это когда судья спрашивает у подсудимого:

— Так скажи мне, каковы у тебя мужские кондиции?

— Чего-чего? — не понял тот вопроса.

— Кондиции, говорю? Ну, сколько можешь спиртного глотнуть?

— Так бы и сказали, что глотнуть, а то кондиции какие-то выдумали…

После учебы Науменко несколько лет отслужил в органах внутренних дел, потом уволился и стал работать адвокатом. О том, что он перешел в адвокатскую контору, Парамошкин узнал при встрече с ним после переезда в Каменогорск. Науменко тогда предложил Григорию поработать охранником в Каменогорском банке. Парамошкин отказался, хотя потом об этом сожалел. Науменко же как в воду глядел, вручив Парамошкину свою визитку: мол, вдруг пригодится. И вот встреча.

Науменко пополнел, лицо добродушное. Все говорило за то, что жизнью он доволен и встрече рад. Зашли в пивной бар. Парамошкин заказал пива, достал из "дипломата" завернутого в газету вяленого леща.

— Соленого нельзя, почки стали барахлить, — поморщился Науменко. — Но ради такого случая — давай уж.

Выпили по бутылке пива, пожевали рыбки. Закурили.

— Ну, рассказывай, старик, что случилось. Только без воды.

Парамошкин как мог обрисовал, что с ним произошло. Науменко изредка перебивал, уточняя. Когда Григорий закончил, сказал:

— Да, гипотетическая ситуация явно не в твою пользу, — он еще в студенческие годы любил ввернуть в разговор не каждому понятное словцо. — А почему сразу не позвонил? Ум хорошо, а два все же лучше. Или не так?

— Думал, сам обойдусь, да и рассчитывал кое на кого.

— И что же?

— Надо потянуть недельки три-четыре, а может даже меньше. Поддержка будет, это железно.

— Если так, то ситуация несколько меняется в твою пользу. На какой день Соломкин тебя вызвал?

— На послезавтра.

— Отлично, послезавтра и явлюсь. А пока давай-ка сочиним на Соломкина жалобу. Как только состряпаем, отнесешь ее в приемную областной прокуратуры. Вечером она поступит на подпись, завтра направим начальнику УВД. Думаю, не помешает. Вот так. А уж насчет шантажа, угроз и издевательств изложим, как надо.

С жалобой провозились почти два часа. Когда Парамошкин переписал копию, Науменко еще раз перечитал ее вслух.

— Слушай, а ведь неплохо получилось! — сказал он. — За такой труд кому-то пришлось бы мне немало заплатить! С друзей не беру, — замахал он руками, видя, что Григорий полез в карман. — Еще подумаешь, деньги лопатой гребу. Но согласись, что получилось неплохо. Представляю, как Соломкин завертится. Пусть, пусть попроверяют, а ты твердо стой на своем. А уж если совсем прижмут, со мной посоветуйся. Понял?

— Какой разговор. Для меня эти дела — темный лес.

— Это уж точно, что темный. Да, и вот еще о чем давай договоримся: идти тебе к Соломкину или лучше мне одному?

— А так можно?

— Почему нет, если, скажем, ты вдруг неожиданно заболел. Естественно, должна быть медицинская справка. Достать можешь?

— У Ирины, кажется, знакомые медики есть.

— Отлично. Решайте и мне — звоночек. Вот так, — протянул, доставая из кармана сигареты, — то одно, то другое, глядишь, и отсрочка суда. А может, его и вообще не будет. Хотя и суд принимает разные решения. Вернет, к примеру, материалы на доследование. Извини, но хотел бы ради любопытства спросить — поддержка у тебя надежная? Сильно "лохматая" рука вмешается?

— Да, очень "лохматая". — Парамошкин рассказал о дружбе с Вениамином Скоркиным и Шлыковым.

Науменко спешил, посмотрел на часы.

— Столько дел, старик, столько дел! — и поднялся.

— До вечера! — хлопнули, как бывало в молодости, ладонь о ладонь.

 

XXXIX

За полчаса до назначенной встречи Соломкину позвонил Парамошкин и сказал, что из-за болезни явиться в УВД не сможет. Потом из бюро пропусков позвонил Науменко, представился и попросил заказать на него пропуск. Пропуск был тут же заказан.

Соломкин к адвокатам был внимателен. Зачем адвоката настраивать против себя? Ведь он может преподнести какую угодно пилюлю. С Науменко раньше не виделся, потому и не посчитал зазорным спуститься вниз и встретить его лично. Потом предложил выпить чашку чая. Науменко отказался. Что ж, дело хозяйское, было бы предложено. Лишь после этого, как бы между прочим, поинтересовался:

— У Парамошкина со здоровьем что-то? Вроде не из доходяг — и вдруг заболел?

— Он вам, Вячеслав Семенович, должен позвонить. Скажу лишь, что справку об освобождении сам видел, и тут все в порядке. Скорей всего, нервишки сдали, а нервы — ключ ко всему.

— Вы, Виктор Степанович, неплохой психолог. Или ошибаюсь? — О том, что Парамошкин уже звонил, Соломкин смолчал.

— Да, психологией увлекаюсь. Это помогает в работе.

— Вы как хотите, а я все-таки чашечку чая выпью. Не передумали?

— Нет-нет, только что пообедал. — Подумал, что Соломкин уж слишком навязчиво пристает со своим чаем. Видно, что-то пытается разведать. Решил не тянуть.

— Значит так, Вячеслав Семенович, я должен известить вас, что Парамошкин написал и уже отправил в областную прокуратуру и, одновременно, вашему руководству письма. Он информирует инстанции о неправомерных с вашей стороны к нему действиях. Советовался со мной, и у меня не было оснований его в этом переубедить.

— Интересно, интересно! В чем же конкретно выражаются его ко мне претензии?

Соломкин сделал несколько быстрых глотков уже остывшего чая, потом закурил.

"Заволновался, — отметил про себя Науменко. — Видно, подобного хода от Парамошкина не ожидал". Вслух же сказал:

— Зачем мне повторяться, если и сами не сегодня-завтра узнаете. Хотя, если хотите, то в общих чертах я…

— Нет, не нужно. Зачем, в самом деле, если скоро узнаю во всех подробностях.

Жалоба в прокуратуру и УВД Соломкина никак не устраивала. До этого у него проколов по службе не было, приближалось время для присвоения очередного спецзвания. Удачное завершение дела по базе еще больше укрепило бы его авторитет как профессионала. Можно было ожидать и повышения по службе, вакансии скоро появятся. Шеф с его подачи уже доложил начальнику УВД, что на подходе интересное дело, которое, несомненно, заинтересует общественность. И вот все рушится…

Науменко сел в сторону и стал изучать материалы дела, а Соломкин чем бы ни занимался, думал о предстоящем разборе жалоб. Парамошкин недоволен? Чем же? В общем-то, представлял, но больше пытался додумать и оттого нервничал. Науменко подсел к столу и вернул дело. Ничего подписывать не стал. Теперь это откладывалось до завершения рассмотрения жалоб. Чтобы не молчать, Соломкин спросил:

— Как, на ваш взгляд, смотрится тетрадочка с записями? Не правда ли, оригинально разоблачил сам себя?

— Мне Парамошкин об этом рассказывал. Он никакого криминала для себя здесь не видит. Обычный учет. Да и я не вижу тут ничего сверхособенного. Приходили просители, чтобы купить вещички, их столько сейчас. Желание огромное, а денег, как всегда, не хватает. Вот и создалась недостача, не такая уж, кстати, и крупная. Он же просил разрешения погасить задолженность?

— Просил. Но какое это имеет значение? Я что, должен покрывать растратчика?

— Ну. Это слишком громко. Не покрывать, об этом никто не говорит. Хотя бы по-человечески понять. Он мне рассказал, что вы тоже приходили кое-что закупить. Но путем не разобравшись, а может, в тот день и час был не в настроении, он сглупил и попросил вас покинуть базу.

— Ничего себе "попросил"! — воскликнул Соломкин. — Он на меня наорал, унизил и с позором выгнал! Выгнал — понимаете? Это не одно и то же.

— Кстати, с этого инцидента все и закрутилось. Парамошкин говорит, что, уходя, вы даже пригрозили. В своих письмах отмечает, что с самого начала ощущает предвзятое с вашей стороны отношение. Вы унижали моего клиента и постоянно грозили тюрьмой. Разве так можно, Вячеслав Семенович?

— На слове меня не ловите. Ишь, какой нашелся страдалец!

— Да я и не ловлю, а констатирую. Вчера он мне рассказал, что дружит с Вениамином Скоркиным, который неоднократно приезжал на базу и всегда что-то покупал. Это сын уважаемого в городе человека — директора крупнейшего завода, который вот-вот станет у нас губернатором. Наверно, слышали?

— Ну слышал, и что?

— А то, что Вениамин в последний раз на базе отоварился, а денег не хватило. Привез должок через несколько дней, но базу уже опечатали. Не думаю, чтобы сын не попросил отца-губернатора вмешаться и помочь своему другу. Отец позвонит начальнику УВД и обрисует все в нужных красках. Обязательно расскажет, что вы и сами туда не раз окунались далеко не по служебным делам. Но вот однажды у вас что-то не получилось, и вы решили директору базы отомстить. А уж за своего сыночка, поверьте, папаша постоит. Нет, Вячеслав Семенович, надо не спешить, а еще и еще раз все до мелочей продумать. Вы же раскручиваете на полную катушку. Зачем? Какая в этом необходимость? Не боитесь, что может случиться громкая осечка?

Соломкин почтительно слушал этого вежливого адвоката с хохляцкой фамилией, а в мыслях на чем свет стоит костерил Гнидкина. Почему тот ничего не сказал о Скоркине? Черт, не стоило ему вообще влезать в это дело и пробивать Гнидкину дорогу в директорское кресло! Гнидкин сам, дурак, сидит теперь со сломанной рукой, и ему все это может крепко навредить. В самом деле, есть над чем подумать. Отложив папку в сторону, сказал:

— Какие у вас предложения?

Науменко понимал, что зацепил Соломкина за больные струны. Перед ним сидел уже не тот самоуверенный и нагловатый милицейский чиновник. Соломкин, видно, предполагал, что никаких осложнений с адвокатом не будет. К тому же явно трусоват: уже ищет выход, советуется. Что ж, можно и подсказать.

— Наказать Парамошкина, — ответил он, — конечно, надо. Недостатки на базе имели место, хотя и не такие уж большие. Но Парамошкин и работал как лошадь. За всех, за того же Гнидкина. Можно сказать, что торговую базу с колен на ноги поставил. А это непросто при нынешнем-то повсеместном раздрае. С учетом того, что работал непродолжительно, лучше освободить Парамошкина от должности директора базы. Такое решение, на мой взгляд, будет наиболее удобным. Но это только предложение, хотя на суде я его буду твердо отстаивать. А решать вам.

— Что ж, подумаю, посоветуюсь со следователем и руководством, — сказал уже без прежнего апломба Соломкин. Встал, вышел из-за стола и даже проводил Науменко до выхода.

 

XL

Соломкин не был бы Соломкиным, если бы в тот же день не собрал информацию по Скоркиным. Собрал — и не обрадовался. Да, директор завода Скоркин Иван Семенович в ближайшее время должен стать губернатором области. Гарантия, как подтвердили опытные и всезнающие источники — стопроцентная.

По младшему Скоркину оказалось сложнее. Никто толком не знал о его взаимоотношениях с Парамошкиным. Лишь Гнидкин, который сидел на больничном, подтвердил факт неоднократного отоваривания Вениамина Скоркина на их базе. Все вопросы с ним решал лично Парамошкин.

— Так дружат они или нет? — разозлился на Гнидкина Соломкин.

— Может, дружат, а может, и нет, — обиделся Гнидкин, у которого до сих пор болела упрятанная под гипс рука.

— Мо-ж-жет! — передразнил Соломкин. — Знать надо, а не трепать языком. — Больше разговаривать с Гнидкиным не стал.

Стоп-стоп! Его вдруг осенило: а если закинуть удочку главе администрации района Шлыкову. Он же звонил насчет Парамошкина и просил не действовать слишком круто. Мол, неопытен, поправится.

Тут же позвонил и витиевато сформулировал свой вопрос. Шлыков однозначно подтвердил, что Парамошкин и младший Скоркин дружат, хотя и не так долго, но друзья настоящие.

— Спасибо, — поблагодарил Соломкин, но трубку класть не спешил. Услышал:

— А в чем, собственно, проблема? Дружат-не дружат… Это так важно? Когда, кстати, дело закончится?

Вот этого Соломкин и ждал. Теперь надо поговорить по душам. В силовых структурах все чаще стали поговаривать, что Шлыков — один из основных претендентов на должность мэра Каменогорска. Портить отношения с таким человеком нельзя, наоборот, из всего случившегося с Парамошкиным можно извлечь для себя неплохую выгоду. Отвечал больше намеками, но довольно прозрачными.

Да, говорил, словно раскрывал большой секрет, дело, в основном, закончено. Осталось согласовать. Кстати, вашу просьбу учел. А что касается, дружат или не дружат Парамошкин со Скоркиным, то сами понимаете, при согласовании это не лишне учесть. Было бы совсем неплохо, если и он, Григорий Анатольевич, позвонит начальнику службы. Не помешает.

Шлыков уточнил:

— Что я должен сказать?

— То же, что и мне. Он же ваш протеже, не так ли? Молод, неопытен, но человек порядочный. Или уже у вас о нем другое мнение?

— Нет, почему же, мнение каким было, таким и осталось, а позвонить позвоню. В данном случае рубить под корень нельзя. Да, оступился, да, надо поправить, но не слишком круто.

— Мое мнение с вашим полностью совпадает. Думаю, что раскручивать на полную катушку не следует. Это было бы жестоко. Всего доброго. До свиданья…

Соломкин встал из-за стола и подошел к окну. Было еще светло. Сквозь стекло хорошо видно, как, догоняя друг друга, словно играясь, падают легкие снежинки. У входа в УВД стоят несколько легковых машин. Это начальства. Кто-то приехал или должен уехать. Остальная "армада" паркуется подальше от Управления. Начальство… Гм, а кому не хочется пробиться в начальство? Вот и ему, Соломкину, хочется, хочется, чтобы о нем заговорили, писали о его успехах в газетах, чтобы ему посвящали передачи на телевидении. Но ведь это кому как повезет.

Так уж получилось, что в свой первый день на работу в Управлении шел вместе с одним крупным милицейским чином. Тот жил недалеко от УВД и всегда ходил на службу пешком. Видно, приглянулся ему чем-то новый молоденький, шустрый сотрудник, и он тогда сказал Соломкину слова, которые тот запомнил надолго: в органах внутренних дел у каждого начальника есть свои любимчики, к кому они благоволят и кого поддерживают. В принципе, Соломкин по службе не был обижен вниманием руководства, особенно когда перешел в БХСС. Но надо было и самому шевелиться, держать нос по ветру: кому-то из начальства предложить сапоги для жены получше и подешевле, кому-то плащ… Главное — завязать контакты, а там "заказы" сами посыпятся. Начальники тоже люди, но им некогда. И вот — его поддерживали, хвалили, ставили в пример. Но этого так мало; вот если бы чем-то блеснуть, чтобы заметили первые лица из администраций города и области. Это, конечно, трудно, но иногда неплохо сработать на перспективу. К примеру, с тем же Парамошкиным. У парня просматриваются мощные связи. Чего стоит один Шлыков! А Скоркин? Правда, успел порядком насолить Парамошкину, но это поправимо. Мысленно Соломкин уже решил, что по делу Парамошкина надо переиграть. Только так и никак по-другому.

Следователя переубедит. По начальнику службы поможет звонок Шлыкова. Не теряя времени, Соломкин пошел к следователю. Мужик он покладистый, все поймет. Потом с обвинительным заключением и постановлением нужно успеть попасть к руководству службы и УВД.

…Подходя к машине, Парамошкин глянул на часы. Надо было торопиться, он уже выбивался из рабочего графика. Рюмин дал кучу заданий по открывающимся в субботу магазинам: купить и завести холодильные шкафы, светильники, замки, дверные ручки и много чего еще. Нужны деньги — поехал в офис. Если Рюмин там, то начнет допытываться, где пропадал. К счастью, его в офисе не оказалось. Жены тоже не было. Надя сидела за компьютером; увидев его, заулыбалась. Обнялись, стали целоваться.

— Во сне приснилась, — откровенничал Григорий, обнимая Надю. — Будто приворожила чем. Места без тебя не нахожу.

— Но ведь ты женат. Помнишь, что говорил?

— Говорил, ну и что? Жена, она как была, так и есть. Ты не жена, а будто магнитом притягиваешь. Как с тобой — будто огнем полыхаю.

— Смотри не сгори, с кем тогда останусь?

— Смеешься, а мне не до смеха. Говорю честно: просто горю!

— Чего во сне видел-то, горячий мой?

— Точно уже не помню.

— Ну вот, даже вспомнить не можешь.

— Почему же, сон такой хороший, будто мы с тобой у нас в деревне. Я тебя крепко-крепко обнимаю. Вот так…

— Нельзя крепко, сколько же тебе говорить!

— А может, дверь на ключ закрою?

— Ни в коем случае. Рюмин вот-вот подъедет.

— Ох уж этот "командор". Никак не даст нам спокойно побыть вместе, — Григорий молча стал гладить голову Нади.

— Можно у меня встретиться, — сказала она. — Там никто не помешает.

— Когда?

— Лучше в субботу, после торжественного открытия магазинов. Придешь?

— А спинку потрешь?

— Еще как.

— Тогда о чем спрашиваешь! Да я, только дай сигнал… — снова стал обнимать и целовать.

— Все. Все, хватит! Кто-то идет.

— Это не к нам. Послушай, Надюша, а чего ты в поликлинику зачастила? Что-то не так?

— Тебя это волнует?

— Должен же я, в конце концов, знать!

— Не волнуйся, все в порядке.

— Я так и знал. Но ты, если что, говори мне.

— Все, милый, кончай допрос. Кажется, в самом деле Рюмин идет. Так сколько будешь брать денег?

Зашел Рюмин. Посмотрев на Надю и Парамошкина, сказал:

— Что-то раскраснелись, будто в бане побывали.

— Только оттуда вернулись, — отшутилась Надя.

— Везет же людям! — рассмеялся Рюмин. — Надо было бы сходить, а лучше поплавать в проруби. Когда у нас Крещение?

— Через десять дней.

— Вот тогда и купнемся ночкой лунною. Ну, все, хватит шутки шутить, — посмотрел на Григория: — Все в магазины завез?

— Нет, деньги вот заехал получить.

— Так чего ж ты тут торчишь?! Погляди на часы! Работнички!..

Когда Григорий подходил к двери, услышал:

— Готовься в пятницу ехать за товаром в Москву.

— А подписка?! — опешил Григорий.

— Плюнь на эту подписку. Если болен, искать тебя никто не станет. Подбирай второго водителя. Поедете на двух машинах. И вообще, скоро основательно займемся штатом фирмы и техническим оснащением. Откроем в субботу магазины, а на подходе еще три; собственными силенками нам уже не справиться. Поедешь в пятницу. Нужен товар, много товара. Чего стоишь-то, поезжай, рабочие плитку ждут. — Рюмин сел за стол и начал звонить. Он уже отключился.

Григорий и Надя переглянулись: встреча в субботу срывалась.

Уже на улице Григорий подумал: а кто, интересно, сказал Рюмину, что он на больничном? Ирина? Но почему она все докладывает? Почему не прижмет язык? Дойдя до машины, остановился.

Надя беременна, скоро это будет заметно. Родится ребенок, не чей-то, а его. Как вести себя? Сколько можно будет обманывать Ирину, если она сама собирается докопаться, от кого Надя забеременела? Одна проблема хлеще другой…

 

XLI

Красавин не ожидал приезда Парамошкина. Они с напарником ремонтировали старую "шестерку". Тут же на подхвате кружился владелец машины, худощавый, черноволосый парень в морфлотской форме. Он что-то подносил, подавал, поддерживал, в общем, помогал. В боксе тепло и светло. Парамошкин не мог не заметить, что на площадке перед боксом стояли, ожидая очереди, еще несколько машин.

Красавин легко выпрыгнул из ямы и, вытирая тряпкой ладони, подошел к Парамошкину. Приходу своего учителя он рад. Обнялись.

— Как хорошо, что надумали заехать, — сказал, улыбаясь, Петр. Повернувшись к машине, представил напарника и клиента в тельняшке. Им оказался начинающий предприниматель, некто Ресин.

— Откуда так подробно знаешь о клиенте? — спросил Парамошкин.

— А он уже не впервой приезжает.

Отошли поговорить к верстаку.

— Вижу, неплохо освоился, — сказал Парамошкин, оглядывая бокс. Ему понравились порядок и чистота. — А очередь — это здорово! — похвалил Григорий Красавина.

— Обижаться не на что. Водители подмечают, где поменьше берут да получше делают. Работать можно. Бокс теплый, просторный, для зимы — лучше и не надо.

— Беретесь за все подряд или специализируетесь?

— Почти за все. Как когда-то с вами, помните?

— Еще бы, такое не забывается. Есть планы?

— О-о, планы есть, и немалые! — воскликнул Красавин и рассмеялся. — Тут недалеко присмотрел еще один бокс. Думаю, через пару месяцев осилю взять в аренду. Вот где займемся специализацией: сваркой, покраской, "костоправством".

— Молодец да и только, — одобрил Парамошкин.

— Скоро должок начну возвращать.

— Не спеши, управишься. Лучше собирай на машину. Как сядешь на свои колеса да купишь еще пару боксов, тогда и рассчитаешься. А может, еще деньжат подбросить?

— Нет-нет, спасибо. Вы мне и так крепко помогли. Без вас ничего б не вышло.

— Пустяки, тебе — и не помочь? Главное, чтоб польза была. А она есть. Честно скажу — мне у тебя понравилось.

— У вас какой-то вопрос? — спросил Красавин.

— Пока никаких вопросов. Просто заехал посмотреть, как идут дела, — бросив взгляд в сторону машины, спросил: — Так говоришь, хозяин — предприниматель?

— Да-а, мужик интересный. Его "хобби" — окна и двери. Специалист классный, сам видел. Хотите познакомлю?

— Можно и познакомиться, только не сейчас. Спешу. Возьми на всякий случай у него телефончик. Сам позвоню.

К Парамошкину подошел Ресин.

— Значит, решаем проблему окон и дверей? — спросил Григорий. — И получается?

— Да вроде получается. Было бы побольше деньжат да поменьше налогов, такое дело можно развернуть, — сказал Ресин мечтательно: — Но ведь давят, на корню давят, развернуться не дают!

— Болячка общая, — согласился Парамошкин. — Чиновничий беспредел, грабят белым днем, а главное — никакого просвета.

— Григорий Иванович — мой шеф-наставник, — пояснил Красавин. — Весной собирается коттедж строить. Так, Григорий Иванович?

— Да, если ничего не помешает. В общем, ждите звонка. Если стандарт столярки устроит — будет заказ, а для вас — поддержка.

Парамошкин спешил на встречу с Науменко и вскоре уехал, пообещав Красавину заглядывать.

 

XLII

Науменко в этот раз пожелал встретиться на набережной. Ему хотелось посмотреть, как живет Парамошкин. Григорий предлагал где-нибудь в другом месте: ну что смотреть у бабки Фроси? — бесполезно. У тебя, и все. Заезжать в офис у Григория времени не было; хотелось побыстрей узнать, чем же закончился разговор друга-адвоката с Соломкиным. К Красавину можно было и не заезжать, но что сделано, то сделано. С ним надо держать связь и во всем ему помогать. Петр предан и может пригодиться…

А Ресин чем-то напоминает Рюмина. Во всяком случае, тоже знает, чего хочет от жизни. Такие, как он, добиваются своего. Надо обязательно выбрать время и посмотреть его хозяйство, пригодится.

Но как же быть с Надей и Ириной? С кем строить свою жизнь? Рано или поздно придется определяться. Если Надя родит ребенка, то работать в фирме какое-то время не будет, и кто ее заменит? Его больше тянет к Наде. Никогда не думал, что ждать своего ребенка так радостно и так тревожно. С Ириной, скорее всего, неминуем разрыв, а это в любом случае скандал. Хотя возможен и мирный расход… Да он сам не знает, половинчатость какая-то во всех его поступках, нет твердости, какой, к примеру, обладает Рюмин. Мысли скачут одна за другой, повторяются, остаются без ответа…

Так и не заехал к матери. Хорош сынок! Столько наговорил, наобещал на похоронах отца, а теперь — молчок! Другие дела, видишь ли, все отбили. Потому, наверно, отец и не хотел видеть его предпринимателем: очерствеет, позабудет родителей… А мать с Надей, пожалуй, сдружились бы. Надя не белоручка, любит землю, хозяйство. Да и внук! Григорий уверен, что если будет ребенок, то мальчик. Его так хотел отец.

Машина спустилась вниз и свернула направо. Маршрут известен, и все давно примелькалось. Издали, напротив дома, заметил красную "девятку": значит, Науменко опередил. Выйдя из машины, увидел Рыжуху. Распластавшись недалеко от ограды, она старательно обгрызала кость. На него не зарычала — свой.

Науменко встретил громкой тирадой:

— "Приходи, кума, в гости, когда меня дома нет!"

В самом деле, Ирина не пришла, его нет, хорошо, что бабка Фрося дома.

— Чай, кофе, водку, коньяк? — предложил Григорий, обменявшись с Науменко рукопожатием.

— Какая водка, какой коньяк! — воскликнул адвокат. — Ты забыл, что я за рулем. Чаю, и покрепче.

Григорий попросил заняться этим бабушку Фросю, а сам сел на диван рядом с Науменко. Ему не терпелось узнать подробности встречи.

— Рассказывай, Виктор, как поговорили, чем закончилось? Этот Соломкин такая зануда.

— Подожди. Ну что ты заладил: рассказывай, рассказывай! Человек приехал в гости, дай хоть оглядеться. — Науменко развел руками, покрутил головой.

— Потом оглядишься. Да и ничего ты тут особого не увидишь. Стены старого частного дома разве что. Давай по-существу.

— Ну и занудный ты мужик, Григорий! Не даешь набраться впечатлений. Ладно, черт с тобой. В общем, встретились. Как мне кажется, я выбил, причем основательно, этого Соломкина из седла. Он теперь не на коне с шашкой наголо, а будет топать пешочком ножками.

— Ничего не понимаю! Какое седло? Какие ножки, при чем тут шашка?

— Это образно, чего ж не понять. А если по-существу, как ты говоришь, то я заставил его кое над чем глубоко задуматься.

Пришлось, правда, раскрыть ему наши секреты. Первый: что ты плюс Веня Скоркин и Шлыков — дружбаны до гроба. Только не морщись. Заодно обрисовал, кем скоро станет Шлыков и старший Скоркин, и что потом может ожидать опера БХСС УВД Соломкина, если он законопатит тебя в колонию.

— Ну зачем же так! Ведь просил. Как посмотрят на это Веня и Шлыков? Не здорово получается.

— Ишь, распсиховался — "не здорово"! Мне виднее, что здорово, а что не здорово. Повторяю, что я лично почувствовал перенастрой Соломкина. Да он теперь все факты перепроверит и еще раз взвесит. По-другому и быть не должно. Я ему сказал, что ничего сногсшибательного в деле нет, а значит, и нечего накручивать. Кругом вон все растащили-развалили. Понимаешь?

— Понимаю, но как-то не очень прикрываться чужим авторитетом. А вдруг эти планы вообще не свершатся?

— Если "вдруг не свершатся", то ты погоришь стопроцентно, а тут появился отличный шанс. Надо быть дураком, чтобы его не использовать.

— А про жалобы?

— Сказал и о них. Сработают опять же в твою пользу.

— Ладно, чего уж теперь, когда дело сделано.

— Вот это совсем другой разговор. А то тебе и хочется и колется. Тут уж что-то одно выбирай. Теперь будем ждать результата, а он, я думаю, не задержится. Соломкин сказал, что посоветуется со следователем и с начальством. Для него это не просто, но это его проблемы.

Давай-ка малость отвлечемся, — предложил Науменко. — Помнишь, как однажды на соревнованиях я тебя положил на лопатки? Помнишь, конечно, не забыл. Так вот, в твоих глазах, еще в стойке, я на какое-то мгновение увидел сомнение, растерянность… Не знаю, как лучше сказать. А дальше — рывок, и ты на лопатках, хотя был опытнее, сильнее меня. А сейчас я увидел глаза Соломкина, увидел, что Соломкин на мои "козырные карты" клюнул. В самом деле, если твоим друзьям скоро подфартит, ему есть над чем подумать. А чиновник он весьма конъюнктурный, держит нос по ветру. Это и без очков видно.

…В то время, когда Парамошкин с Науменко пили чай и мирно беседовали, Соломкину из бюро пропусков позвонил Гнидкин и попросил принять его. Соломкин поморщился, но пропуск все же заказал. Ему не хотелось не только встречаться, но и вообще видеть Гнидкина. Еще не закончены материалы дела, которые шеф ждет к концу рабочего дня, да и вообще, что он нового ему скажет? Начнет хныкать, мямлить, выпытывать про Парамошкина. Надоело!

Вскоре раздался осторожный стук в дверь, а потом, в свойственной только ему манере, в нее не вошел, а втиснулся, словно угорь в узкую расщелину, сам Гнидкин. Правая рука на перевязи, вид жалкий, обиженный. Только вошел, и сразу с претензиями:

— Вячеслав Семенович! Вы меня крепко обидели! Я не виноват!

— Стоило из-за этого с больной-то рукой ко мне тащиться, — огрызнулся Соломкин. — У меня работы невпроворот.

— Места себе после звонка не нахожу. Даже разговаривать не стали. В чем провинился?

— Соображать надо. Соображать, шурупить, понял?

— Не пойму, в чем соображать.

— В том, кто на базу приходит. Взвешивать и просчитывать. Парамошкин-то умнее нас с тобой оказался. Посмотри, какие у него связи. Какая перспектива! А мы на него — уголовное дело. Дурачье!

— Но ведь не я — вы просили подкинуть анонимку. Сам бы я на это не пошел.

— Да уж куда тебе! Кончай хитрить-мудрить, ангел с крылышками! А кто мне постоянно зудел? Все, хватит! Иди, у меня работы по горло.

— Гоните?! — У Гнидкина от обиды даже глаза заслезились.

— Не гоню. Работы много. Лучше б вспомнил, кто тебе руку покалечил? Парамошкин?

— Нет, не он, кто-то был другой. И еще предупредил, что если стану опять писать, то ноги переломает.

— Да-а, незавидная перспектива… — Наступило молчание. Гнидкин думал, что бы еще узнать у Соломкина и как расположить его к себе, связь с ним не потерять. А Соломкин ждал, чтобы Гнидкин побыстрей покинул кабинет. Он его раздражал.

— Так Парамошкин-то будет работать на базе или нет? — спросил вкрадчиво, осторожно Гнидкин.

— Нет, работать не будет. Можешь не переживать. Это твердо, — сказал Соломкин и повел глазами на дверь, показывая Гнидкину, что пора уходить.

— Слава Богу! — обрадовался он. — Я уж чего только не передумал! Какие мысли в голову не лезли! — Он протянул за пропуском здоровую руку и, так же как вошел, выскользнул в полуоткрытый проем двери.

В пятницу, в день отъезда Парамошкина в Москву за товаром, его вызвали в УВД. Григорий, как всегда, волновался и трусил. Позвонил, чтобы подстраховаться, Науменко. Тот спокойно напутствовал:

— Поезжай и не дрожи. По моим прогнозам, буря миновала.

— Какая буря?

— А вот поедешь, там и узнаешь. Позвоню потом.

Обычно мрачного, неприступного Соломкина в этот раз будто подменили: весь — радушие и внимание. Рядом с ним сидел молодой человек в очках, которого Соломкин представил как следователя. До этого Парамошкин его не видел.

"С чего бы такие перемены?" — соображал Парамошкин. А Соломкин все больше удивлял — вышел из-за стола и поздоровался за руку, потом поинтересовался здоровьем. Сев за стол, на мгновение задумался, но тут же приветливо улыбнулся:

— По вашему делу, Григорий Иванович, мы вот с коллегой, — кивнул на очкарика, — многое переосмыслили, на всех уровнях посоветовались и в результате приняли решение — дело прекратить. Постановление на сей счет сейчас прочитаете. В связи с этим, естественно, отменяется и подписка о невыезде. Радуйтесь, Григорий Иванович, живите, работайте. Довольны? — спросил, улыбаясь.

— Еще бы! Признаться, не ожидал.

— Да, такая вот метаморфоза. Взяли, как говорится, грех на свою душу. Но для вас это хороший урок наперед, делайте выводы. Извините, если в чем был неправ.

Парамошкин смотрел на Соломкина и видел, с каким трудом давались тому извинения. Подумал: а гадкий ты человек, но вида не подал.

— Однако, — Соломкин снова посуровел. — Должен вас огорчить, что от директорства базой вы будете освобождены. Хотя это отстранение, уж будем откровенны, самое минимальное из того, что вас ожидало. Вопросы есть?

— Да никаких, — обрадованно ответил Григорий.

— Тогда ознакомьтесь с постановлением и завизируйте его.

Григорий стал читать постановление о прекращении дела. Следователь как молча сидел, так молча и вышел из кабинета. Получив пропуск, вскоре ушел и Парамошкин. Соломкин его провожал. Странно это выглядело. Ведь так недавно унижал и оскорблял, а теперь перелицевался и стал совсем другим. С чего бы? Значит, клюнул на наживку Науменко.

Надо ему позвонить. Молодец, так быстро сумел все раскрутить. С плеч свалился огромный груз, который все эти дни давил, давил со всех сторон. Хотелось петь, выкинуть от радости что-нибудь неординарное, поделиться с кем-то так нежданно свалившимся счастьем. С Ириной? Надей? Рюминым? С матерью? В офис заедет сейчас же. Там обрадуются. А как вернется из Москвы, так сразу к матери в деревню. Вот кто обрадуется! Уж Рюмин по такому случаю отпустит. О Боже, как мало надо человеку для счастья и радости!..

 

XLIII

Только теперь, когда уголовное дело было прекращено, Парамошкин вздохнул с облегчением. Даже дышать стало легче. Позвонил друзьям, а со Шлыковым встретился лично и подарил ему золотые часы. Тот не отказался. Потом посидели по душам. Пили коньяк. У Шлыкова впереди борьба за кресло мэра Каменогорска, дерзкие планы. Нужны деньги, деньги, деньги… Вспомнил, как в вагоне Рюмин предлагал разные варианты проталкивания Шлыкова в мэры. Теперь за них пора браться.

И Рюмин доволен, что уголовное дело прекращено. Отныне в работе Парамошкину никакого послабления, задание за заданием, и спорить бесполезно. Парамошкин уже не раз смотал в Москву, товара завез столько, что хватит на киоски и на новые магазины. Купили еще четыре квартиры под магазины. "Деньги должны делать деньги," — только и слышно от Рюмина. Купили несколько новеньких автобусов для перевозки товара, оформили на работу водителей. Теперь есть кому развозить товар, и Парамошкину облегчение. Рюмин отстранился от отделки квартир под магазины, у него другие заботы. На перспективу прорабатывает вопрос покупки акций предприятий города. Его интересуют предприятия переработки, транспорта, связи. А вся хозяйственная работа легла на плечи Григория. Он теперь главный организатор и ответчик за подготовку и ввод новых магазинов. Сроки, как всегда, сжатые, и Рюмин их держит на особом контроле.

Надя целиком погрузилась в бухгалтерию. Одной уже не справиться: приняли в помощь ей двух девушек, владеющих компьютером. Прибыль и затраты скрупулезно заносятся в компьютер. Хитрят с Рюминым с зарплатой: истинной и той, что напоказ налоговикам. Напоказ — ведомость с минимальной зарплатой, чтобы меньше налог платить. Другая же ведомость — тайная, где каждый работник получает согласно договоренности. Веня через отца постарался, чтобы фирму "Надежда" налоговые службы меньше беспокоили, и сам тоже занялся торговлей. Отец помог ему взять льготный кредит и купить в центре города несколько магазинов, которые уже давно приглядел.

Ирина за последнее время стала для Рюмина незаменимым человеком. Домой приходит позже мужа. Товар и кадры, эти вопросы Рюмин обговаривает чаще с ней, нередко вдвоем. К беременности Нади Ирина по-прежнему относится подозрительно, но с Григорием об этом разговор не ведет. И Парамошкин терялся в догадках. Почему? Неужели узнала?! Рюмин с Ириной стали чаще обедать в ресторанах, особенно когда Григорий уезжал в командировку. С каждым днем он ощущал отдаление жены от него. К тому же Рюмин балует Ирину подарками, а она на них падка. Недавно у жены появился дорогой перстень, и когда Григорий спросил, откуда, Ирина ответила, что сама немало зарабатывает. Соврала, конечно, и дураку понятно, что Рюмин подарил, а она не устояла. Вранье жены не просто обижает, а выводит из себя. Как же ей можно верить? Если раньше в подобных случаях Ирина действовала лаской, и он отходил, то теперь подолгу отмалчивается. Обозлиться бы да плюнуть и уйти к Наде!.. Хотя зачем спешить? Всему свое время.

А Надя его всегда ждет, и живот у нее припухает. Встречает с радостью. Прижмется и ласкает, ласкает, потом помечтает, каким будет их ребеночек. Сказала, что рожать будет в Каменогорске, но вызовет мать с Украины. Можно было бы уехать к матери, но возникнут проблемы по оформлению ребенка. К Григорию никаких претензий; он не раз пытался узнать — говорила ли Рюмину, от кого ждет ребенка? Отвечала, что нет, а сама смеется. Вот и пойми! Заметил, что с Рюминым у нее не всегда хорошие отношения. Бывает, что и дуются, не разговаривают. В чем дело? Ему говорила, что это касается только ее.

Григорий на три дня съездил к матери: Рюмин свое слово сдержал, отпустил. Поехал один, без Ирины. Деньги мать брать не захотела. Сколько было разговоров и воспоминаний. Вместе сходили к отцу на могилу. Там так тихо и покойно, что уходить не хотелось. Про Ирину мать не расспрашивала, сам все рассказал. Не умолчал и про Надю, и что скоро у них будет ребенок. Ждал, как среагирует. Ответила как всегда — решай сам. Это не отец, тот бы вник во все подробности. Пригласил мать в гости. Обещалась, но попозже, когда сын свое жилье заимеет и в семейных делах разберется. Она как всегда права. С Ириной ей лучше пока не встречаться.

Как-то, подвыпив настойки, Григорий хвастанул матери, какими деньгами теперь ворочает. Думал удивить, но это ее нисколько не обрадовало.

— Зачем тебе это накопительство, сынок? Зачем?

— Так деньги же, мама, за них можно купить все, что хочешь.

— Ну что — все?!

— Вещи, жилье, машины, поехать отдохнуть…

— А счастье?

— Что — счастье?

— А то, что счастье за деньги никогда и нигде не купишь. Мы с твоим отцом не имели больших денег, но, поверь, были счастливы. Друг друга любили и понимали. Зачем тебе столько денег? Это же вечные проблемы, бессонница, если хочешь, болезнь. Она перейдет к детям, внукам, и еще неизвестно, чем все закончится.

— Ну ты прямо жуткую картину нарисовала. Зачем усложнять? Неужели люди, которые обогащаются, — дураки? Посмотри, что кругом творится?

— Вижу, не слепая. Но отец твое богатство не одобрил бы, а он хотел тебе счастья, уж я-то знаю. Счастье должно быть в хорошей семье, в умных детях, а не в накопительстве.

Так ни к чему и не пришли, каждый остался при своем мнении. Настроение и у матери, и у Григория было испорчено.

А на другой день Парамошкин отыскал в сарае отцовские лыжи. Ботинки в самый раз. Решил вспомнить молодость. Катался по лыжне вдоль леса, где обычно проводились школьные соревнования. После ужина вышли с матерью во двор, с визгом подскочил Рекс. Он подрос, но дворняга есть дворняга: прыгает, назойливо пристает. Пошли по тропинке в сторону школьного сада. Деревья по нижние ветки завалены снегом. Рекс бегал от дерева к дереву, совал морду в сугробы и смешно фыркал. Первозданная, до звона в ушах, тишина. В окнах школы ни огонька. Вспомнили, как сажали сад, как потом за ним ухаживали. Отец осенью всегда проводил обрезку деревьев. Кто теперь будет их обрезать и спиливать?

А по небу плыли редкие облака. В разрывах между ними, в нежно-голубой холодной бездне, ярко перемигивались звезды. Месяц — словно выкупанный младенец, чист и свеж. Хотелось смотреть на него и трогать руками…

Когда вернулись домой, совсем стемнело. Григорий признался матери, что давно не чувствовал себя так спокойно. Поглядев на сына повлажневшими глазами, Клавдия Александровна вздохнула:

— Ты чего? — спросил он и осторожно обнял ее. Мать для Григория всегда была строгой и немного замкнутой. Свое горе или волнение она внешне не проявляла. Сына упрекала редко, хотя и было за что. Отцом же, сколько помнит, была всегда довольна. Если спрашивали, как живут, отвечала: "Отлично. Так хорошо сейчас никто не живет".

— Мам, ты что? Я тебя чем-то обидел? — вздохнул Григорий.

— Нет-нет, все в порядке. Давай-ка, сынок, лучше посоветуемся… — стали думать, когда теперь встретятся. — Лучше б в июле или в августе, — предложила Клавдия Александровна: тогда и она смогла бы поехать в Каменогорск. О многом хотелось поведать сыну. О своей прошлой и теперешней жизни. Но поймет ли?

Стоит ли говорить, что жизнь их с отцом не баловала. Что они были недокормлены и недоласканы, особенно в войну и после войны. Выжили. С ранних лет стали не по-детски серьезными. Он же сам не раз говорил, что она — сухарь в очках. Сухарь!.. Сухарь-то в воде тоже мягчает…

Всегда довольствовались тем, что имели. А вот сыновней ласки не хватало. Нет внуков, на что с отцом так надеялись, а одной стало совсем худо. Рано или поздно, но с сыном жить придется. У него же свои проблемы: денег много, а в семье все зыбко, непрочно. Говорить об этом сейчас? Нет, не станет. Отложит до лета. А в душе колокольчиком позванивает беспокойство, тревога за сына. Как же он, как обойти беду стороной?..

В Каменогорске Григорий с головой окунулся в ремонтно-строительные и отделочные работы. Решил доказать Рюмину, что досрочно подготовить к сдаче магазины может не только "командор". А вообще-то, после поездки домой, захотелось повкалывать. Дело же это, при желании, не такое уж сложное, были бы деньги.

Выкроил время и заехал к Ресину. Фирма, как и предполагал, небольшая, помещение не ахти какое, а продукция (окна-двери) вовсе даже неплохая — Ресин собрал вокруг себя профессионалов. Жаловался, что замучили просьбами, всем хочется оформить заказ подешевле. Его мечта — работать не по разовым заказам, а так, чтобы продукция шла конвейером. Но нужны нормальные условия: хорошие помещения, высокоточные станки и рабочие-профессионалы. Пока же за проданную квартиру купил несколько подержанных рейсмусовых станков и двадцать кубеметров леса. В скором времени намерен перейти в другое, более удобное помещение. Там будет где развернуться. Парамошкин не пожалел, что заехал к Ресину. Если удастся весной строить коттедж, то столярку закажет только у него.

Все время откладывал решение вопроса по "прикрытию" фирмы и однажды утром Рюмин с ехидцей напомнил:

— Может, мне самому этим заняться?

Проблемы-то, в общем, никакой, надо только уловить Коляна, того самого, что приходил на базу требовать мзду. Застать его по данному самим же адресу никак не удавалось, но в этот раз удача наконец улыбнулась: дождался, хотя и просидел в машине чуть ли не до полуночи. Издали увидел, как Колян идет домой, и решил ради спортивного интереса напомнить, с кем тот имеет дело. Вышел из машины и затаился за углом дома, а когда ничего не ожидавший Колян поравнялся, сграбастал его, да так, что парень пикнуть не успел. Оттащил в темное место, на всякий случай вытащил из кармана нож.

Колян перетрухнул не на шутку. Когда узнал Парамошкина, то не понять: радости было больше или досады. Скорее, хватало того и другого. Успокоился не сразу, все твердил как истукан:

— Ну, блин, ты и амбал! Нам бы такого!

— А пахан пригреет? — поинтересовался Григорий ради хохмы.

— Сукой буду, пригреет!

— И на том спасибо.

— Такие нам во как нужны, — не унимался Колян, тряся над головой сжатым кулаком.

— Все-все, теперь о деле, — перебил Парамошкин и вернул Коляну нож. Стал договариваться о встрече Рюмина с главарем бандгруппы — Ястребом. Где и когда, да чтобы не затягивать и безо всяких закидонов, отвечать придется головой. Он легонько сдавил башку Коляна ладонями. — Хорошо понял?

— Усек, блин, — просипел Колян.

— Ничего ты не усек… — Парамошкин сделал вид, что недоволен. Многозначительно прошептал: — За охрану выделим большой куш. Понимаешь? — Помолчав, добавил: — Из рук в руки. Каждый месяц. Скажи — здорово? Но… — Парамошкин на какое-то время замолк. — Моему шефу не понравится, если кто-то еще к нам будет совать свой нос да лапы тянуть. Учти это, Колян, и Ястребу своему передай. Кстати, дай его адресочек.

Глаза Коляна забегали. Зачем адрес Ястреба? У него их несколько, на одном месте не сидит. Потому и Ястреб, что летает.

Словно читая его мысли, Парамошкин успокоил:

— Ладно, не дрожи. Со встречей не тяните, и без всяких хитростей. Да, вот что еще — с наших киоскеров и магазинов бабки не трясите. Проверять будем.

Договорились, что о встрече с Ястребом Колян известит Парамошкина лично.

 

XLIV

Колян, не подумавши, трепанул Парамошкину, что сам сведет их с паханом, а после запаниковал. И кто за язык тянул? Зачем надо было выпендриваться? А если Ястреб не пойдет? По таким делам он не ходок, светиться лишний раз не любит. Как теперь вывернуться? Этот амбал еще и адрес просил. Ну и влопался! Может, Сагунова подключить? Пусть схлестнутся…

Колян взвешивал и прикидывал. Вспомнил про свой день рождения: в воскресенье все равно братанов и Ястреба приглашать. Но сделать это придется со смыслом — позолотить пахану руку. Он это любит. Заодно, без лишнего базара, сведет с Сагуновым. Мужик сильный, что надо. У него и кличка — Сильный. Болтается после зоны без дела. Под завязку же организует встречу с шефом Рюмина или Парамошкина. Что он за птица? Вся проблема предстоящей бухалки пока что в подарке. Что положить пахану на лапу? Колян терялся в мыслях. Можно б вручить конвертик с баксами, но их у него нет. Ружье, нож, карабин? Этого добра у Ястреба, говорят, полным-полно, даже сабли и два огромных меча на стенах висят. Вот если б золотишка, да такого, чтобы у пахана глаза загорелись. Только где взять? Разве что у братьев Кошкиных. Когда-то Колян Федора и Ваську Кошкиных от тюрьмы увел. Им, не единожды судимым, срок светил под самую завязку. Теперь пусть и они выручают.

Младший брат — Санек Кошкин — недавно проболтался, что скоро у них на крючке окажется богатенький торгаш. "Карасиков" Кошкины наловили уже немало. У братьев, как Федор решит, так и будет. Встречаться надо только с ним.

Федор Кошкин — старший из троих братьев. После второй отсидки долго не мог нигде приткнуться. В основном отирался у гастрономов: грузил, разгружал, подносил, был на подхвате. Младший брат Василий еще валяется на тюремных нарах. Скоро и он должен вернуться. Федор кормил глухую бабку и младшего брата — Санька. Санек — родной по матери, а мать умерла. Жили на окраине Каменогорска в полуразвалившемся доме.

Через полгода вернулся Василий. Работать, как все, не захотел. Шныряли в одной из бандгрупп Ястреба, собирая оброк. Кто бы мог подумать, что Витька Кондратьев из Ястребка станет Ястребом — паханом всего заводского района. Ждали и Кошкины своей фортуны: на долю с оброка не слишком-то разгуляешься.

Мысль осенила Федора как-то совсем неожиданно. Болтаясь по недавно открытому на стадионе рынку, Федор подумал, а почему бы братьям не поработать на рынке уборщиками? Тут столько "карасиков", да с такой "икричкой", что просто руки чешутся. Размечтался о перспективах жизни, и они виделись ему только в розовом цвете. Директор рынка принял на работу сразу всех троих. С этого и началось восхождение Кошкиных к богатству. Обзавелись нужным инструментом, за работу взялись так, что сразу были отмечены директором и заслужили хорошую репутацию. Но это внешняя сторона, а была и внутренняя — малозаметная и сокрытая от глаз людских. Кошкины стали прислушиваться, изучать и провожать до дома тех самых богатеньких "карасиков". И вскоре поползли слухи и разные страшилки об ограблениях квартир торговцев, ранее торговавших на рынке стадиона. Участились случаи убийств. Кошкины слушали разговоры, сочувствовали и продолжали вершить свой жестокий промысел.

Поехав под вечер к Кошкиным, Колян предупредил Ястреба, где он будет. На всякий случай: от Кошкиных всего можно ожидать, с ними давно знаком. Об одном случае и вспоминать не хотелось. А было так. Федор и Василий, с которыми он чистил квартиры, решили угнать машину, а потом продать ее на запчасти. Колян должен был лишь остановить тачку: пацану на окраине города, да еще поздно вечером, сделать это куда легче, чем взрослому. Машину он остановил. Братья тут же ворвались в салон и приказали водителю ехать к лесополосе. Там его оглушили, обобрали и выбросили из машины. Может быть, их план осуществился бы, если б не проверка документов на посту ГАИ. Федор с Василием дали деру, а Колян попался. Он понимал, что братья его подставили и все принял на себя. Даже был доволен, что о нем в преступной среде заговорили.

… Николай Грошев остался без матери с сестрой, когда ему было неполных тринадцать лет. Отца вообще не помнил. Сестра работала на фабрике, а он, бросив школу, связался с братьями Кошкиными. В основном обворовывали квартиры. Рослый Федор Кошкин, подсаживая Колю к открытой форточке, каждый раз напутствовал:

— Полезай, котенок, да дверь побыстрей открывай… — Воровали, наворованный товар сбывали, и все было шито-крыто. Грошеву почти ничего не перепадало.

— А зачем тебе? — хмурил лоб Федор. — Вспомни, какую носишь фамилию, а? Грошев, а не какой-нибудь Рублев, Десяткин или Сотников. Так что пока обойдешься грошами да бесплатной кормежкой.

Василий при таком разговоре обычно посмеивался. Он тоже — здоровяк и в плечах широк. "Котеночек" Грошев Федора и Василия боялся и делал все, что они ему велели. Третьего брата, Санька, старшие к воровскому делу пока не подпускали: рано еще. Федор считался человеком рассудительным и грамотным, хотя и кончил всего восемь классов. Под настроение читал стихи, чаще Есенина. Если удавалось взять хорошую добычу, прикрывал в щелочку глаза и мечтал.

— Вот заимею машину, — говорил, поглаживая колени, — посажу в нее братьев и укачу куда-нибудь подальше!.. Может, к морю. Там здорово!

— А меня возьмешь? — просил Коля. Ему тоже хотелось рвануть к морю и увидеть большие корабли.

— Обязательно прихвачу, ведь ты, котенок, нам почти как брат.

Шло время. И вот случай, когда влопались с машиной: Кошкины его подставили…

Вначале через знакомых они слали передачи, подхваливали и советовали, как вести себя на допросах. Потом заявили, будто он по своей дури попался на краже. Колян злился, и злоба то росла, то гасла.

Когда вышел на волю, Кошкины Грошева первое время в упор не замечали. Все, как и раньше, когда пацаном был: у них только "хи-хи" да "ха-ха". Или: "Ты, котенок, молодчага!" Прямо хоть прыгай от такой похвалы. Видно, братья считали, что большего Грошев не заслуживает. Но Ястреб подпортил братьям карты: старшим бандгруппы поставил не Федора, а Коляна. У Ястреба были на то причины, Кошкиных недолюбливал. Потому и подарок ему будет, решил Колян. Пусть драчуны посоображают, особенно Кошкины.

Дорога знакомая. Когда Грошев подошел к дому Кошкиных, из калитки торопливо вышел Федор. Увидев Коляна, остановился, в глазах недовольство: мол, какого черта так не вовремя приперся?

Потом опомнился, глаза вроде бы потеплели, но в дом не пригласил. Не беда, Колян обойдется и без персонального приглашения.

— Хоть бы предупредил, а то как-то не тово получается, — нашарив в кармане сигареты, Федор закурил. Курит по-прежнему "Приму". Сердито сплюнув, сказал:

— В дороге побазарим, идет?

— Можно и в дороге, — хмыкнул Грошев. — Мне-то без разницы. — "Все дурачка из меня лепит", — подумал про себя.

Пошли к остановке, на ходу болтая о том-о сем. Больше говорил Федор, он перед Грошевым словно оправдывался.

— Надо бы кутнуть, да все недосуг. То одно, то другое. Жизнь — морока.

— Слышал, что строишься с сауной да разными прибамбасами.

— Откуда треп? — нахмурился Кошкин.

— Да от ребят не скроешь.

— Ну и пускай языками чешут. Столько развелось завистников. Как у кого получше, так сразу — ах, откуда взялось! Ах, почему у меня нет! Говори, чего пришел? Может, помощь нужна? Мы тебе по гроб обязаны, вину признаю.

А это что-то новенькое! Совсем недавно в упор не замечал. Что же изменилось? Почему Федор вдруг так перевернулся? Раньше Грошев был для него то "котенком", то "клопиком" (хотя и "вонючим"), и вдруг — запоздалое раскаяние. С чего бы?.. Ладно, с Кошкиными в одной бригаде работать придется, и случиться может еще всякое. Но пора переходить к делу:

— Приглашаю на день рожденья. Всех троих, как положено.

— О-о, спасибо, спасибо, что не забываешь! Думаю, придем. А с братьями поговорю сегодня же. Еще раз спасибо, что помнишь.

— Таких разве забудешь? — не удержался, подковырнул Грошев.

— Ну ладно-ладно, — поморщился, как от зубной боли, Федор. — Что было, то прошло, но знай: для меня ты как брат родной. Может, все-таки чем помочь? Говори, для тебя все сделаю.

"Какой, однако, стал вежливый и обходительный", — подумал Грошев, собираясь с мыслями.

— В общем, один вопросик есть, — сказал после раздумья. — Мне для Ястреба нужен подарок. Он тоже придет на именины. Лучше, если и ему, и жене.

— Что за подарок? Деньги, вещицу?

— Желательно из золота и покруче.

Федор опустил голову и затянулся сигаретой. Откусив кончик и пожевав его, сплюнул. Он всегда курил, понемногу откусывая заслюнявленный конец сигареты.

— Не слишком ли загоняешься? Сам небось пустой?

— Нет, так надо.

— Хорошо, будь по-твоему. Завтра к вечеру принесу.

— Ты не думай, я верну, рассчитаюсь, — заверил Грошев.

— Ладно, сочтемся, — буркнул Федор.

Подошел автобус. Сели. По пути расстались: Грошев сошел первым.

 

XLV

Федор Кошкин спешил на "дело". Оно уже закручено, младшие братья задействованы. Начался "улов" очередного "карася", которого обрабатывали больше месяца. Узнали все, что нужно: чем и сколько торгует, где и с кем живет, чем можно поживиться. "Клиент" со всех сторон устраивал. Торговал давно, имеет запас дефицитного товара, живет с женой в двухкомнатной квартире. Жилье на первом этаже и пока под охрану милиции не сдано. Близорукий, всегда в очках, особого сопротивления не окажет. "Устраивала" и его новенькая "семерка", а также гараж, куда он ее отгоняет. Могла помешать лишь жена, но она с родственниками уехала за товаром. Короче, лучшего момента и ждать нечего.

Освободившись от не вовремя нагрянувшего Коляна, Федор пересел в трамвай и поехал в сторону гаража "клиента". Старший Кошкин в который раз прокручивал в голове план действий. Казалось, все учтено, лишь бы к "клиенту" на ночевку никто не подвалил. Тогда он мог поставить машину в гараже своего друга, что рядом с домом. Операция могла сорваться, если очкарик приедет в гараж не один, а с кем-то. Такое уже бывало.

Каждый из братьев получил конкретное задание. Василий на "пикапе" дожидается своего часа вблизи дома. Задача Санька (взяли впервые и его) — следить за квартирой и "клиентом". Если что будет срываться, он должен немедленно известить братьев. Ваську с машиной Федор хотел не подключать, а вернуться самому на "семерке" "клиента", но посчитал это опасным: машину "очкарика" соседи знают и можно привлечь внимание. Да и не ясно, все ли в гараже получится так, как спланировал. А вдруг осечка? Нет, не говори "гоп"…

С подготовкой "дела" Федор, как всегда, не спешил. Помнил, что у них с Василием уже по две ходки за колючку имеются. Не хватало схватить третью. Если это случится, то она будет самой длинной. За почти год "улова" срывов пока не было. Замочить пришлось одного "клиента", остальных оглушал, завязывал глаза и связывал. "Клиенты" не должны видеть никого из братьев. Увидел — смерть. По "замоченному" пока обошлось, менты на след не напали.

А утром Федор с Васькой поругались. Васька винил старшего брата в перестраховке и медлительности, из-за чего "рыбка" может уплыть. Федор, как всегда, больше молчал — пусть брательник накукарекается, но в чем-то с ним соглашался. Если "клиент" поставит квартиру на пульт охраны, это все усложнит. Да и жена скоро вернется, что тоже не сулило ничего хорошего.

Взвешивал до последнего. Когда-то и сам, как Васька, горячился, хотел все обтяпать побыстрей. Но потом себя пересилил: дров наломать — ума большого не надо, а вот все о "клиенте" вызнать ох как не просто. Вон сколько машин каждодневно паркуется у рынка. Поди разберись, кто есть кто и откуда? Начнешь у палаток назойливо отираться, могут всякое подумать. Нет, давно убедился, что спешка в их деле недопустима. Потому и продумал вариант, которому, как считал, цены нет.

Федор разыскал свою дальнюю родственницу, работавшую в областном ГАИ. Должность у нее невеликая, даже не аттестованная — вольнонаемная паспортистка, но зато девица оказалась пронырой, каких мало. Вот ей-то и стал давать номера машин нужных "клиентов", а от нее получал адресочки. Теперь можно было работать не вслепую. Родственнице на подарки не скупился, а заодно и пригрозил, что ожидает, если проболтается.

В нужном месте Федор вышел из трамвая. На всякий случай оглянулся, но ничего подозрительного не заметил. Запетлял по улочкам, оглядываясь еще не раз: береженого Бог бережет. Скоро вышел к гаражу. Гараж кирпичный, полуторный. Кроме ворот, есть дверь сбоку — входная. Ворота закрываются изнутри, а хозяин выходит через дверь. Гараж куплен весной. Строил какой-то городской чин, потом продал. Наблюдать за приездом "клиента" тут удобно. Можно стоять в руинах полуразрушенной фабрики и все видеть из глазницы окна или спрятаться за деревянную ограду строящегося дома. Место тихое, тупиковое.

Стало темнеть. Закурил. Убивать "клиента" в планы Федора не входило. "Мокруха" ни к чему; как всегда, оглушит, свяжет, набросит на голову мешок и заткнет рот. Уж с "очкариком"-то справится. Лишь бы в гараж войти незаметно, так, чтобы тот его лица не увидел, а остальное — дело техники. Главное — заполучить ключи от квартиры и вовремя умотать отсюда.

А если подъедет не один, а с кем-то? Ведь и такое может случиться. Плюнул. Который раз задает себе этот дурацкий вопрос! Переступая с ноги на ногу, курил и бросал мрачные взгляды на угол улочки, откуда должна появиться машина. Федор вообще-то всегда мрачен. Недаром и кличку получил — Мрак. Мысли в голове шевелились медленно. Грабить торгашей ему не жалко. "Сам хлебнул, пусть и другие с мое похлебают", — подумал он.

"Клиент", однако, задерживался. Что-то не сработало? Но если так, то известил бы Васька или Санек, а их нет. Значит, обычная неувязка, вот-вот подкатит. Идиотски медленно тянется время, просто терпение лопается. Хорошо, что в переулке ни одного фонаря и никто не видит его в этой трущобе, разве что заметен огонек сигареты. Нервничает, вот и смолит одну за другой. Где же "клиент"?.. Повернувшись к стене, Федор со злостью раздавил об нее окурок, вон их уже сколько раздавлено… И тут же вздрогнул от бокового прострела фар.

Машина! Наконец-то, "клиент"!.. Да, это его "семерка". В переулке нет и ста метров, и машина уже остановилась напротив гаража. При свете фар видно, что "клиент" вышел один и пошел открывать боковую дверь. Что же он стоит? Чего ждет? Спотыкаясь о битый кирпич, куски стекла и пустые банки, Федор бросился к выходу. Думал только об одном — не опоздать бы, успеть. Пока все складывается удачно.

А придавить — придавит так, что тот не пикнет. Нащупал в кармане нож, шнур и мешок. Кастет брать не стал, кулак что кувалда. Лишь бы не подвели дурацкие случайности. Оглянулся: людей никого, чисто.

Когда подошел к гаражу, "очкарик" успел уже и ворота открыть, и машину загнать. Федор юркнул в приоткрытую дверь: "клиент" стоял к нему спиной и мыл над умывальником руки. Это хорошо, теперь только бы не спугнуть. И чуть в холодный пот не бросило, когда услышал:

— Чего надо?

Поначалу Федор даже не сообразил, кому этот вопрос. Если к нему, то как он его увидел? Ведь задом стоит! Ничего другого не придумав, спосил, что первое пришло в голову:

— Откуда увидел?

— А вон зеркало, — махнул "очкарик" мокрой рукой на квадрат зеркала, вделанный в угол стены. И тут же удивленно воскликнул: — Вы-ы!..

Видно, все-таки заприметил, когда Федор у палатки крутился с метелкой и ящиком для мусора. Ну, а как иначе — иногда даже кивали друг другу.

— Я, я, — мрачно подтвердил Федор, приближаясь к "клиенту".

— Что вам надо, выйдите из гаража! — закричал он, но было поздно. Федор обхватил его за шею и стал давить, повторяя:

— Не надо было смотреть, не надо…

И чем больше "клиент" трепыхался, тем жестче давил и злее приговаривал старший Кошкин:

— Не надо было смотреть, не надо…

Забрав ключи и деньги, бросил обмякшее тело в угол гаража. Потом быстро закрыл ворота и начал осматривать содержимое полок. В ящиках были куртки и дубленки. Загрузив машину, вывел ее из гаража и снова закрыл ворота. Больше возвращаться сюда смысла не было. Машину потом продаст или разберет на запчасти.

…А чуть позже братья Кошкины "чистили" квартиру. Пожива немалая — спешили: хватали самое ценное, что можно было увезти на двух машинах: телевизор, музыкальный центр, видики, хрусталь, дорогую одежду. Санек прихватил видеокамеру. В мебельной стенке нашли изделия из золота и пачку долларов.

Сматывались в недавно купленный частный дом. Он не новый, но довольно крепкий. Главное, что расположен на окраине города, почти рядом с лесопосадкой и огорожен высоким дощатым забором. Лишь бы удалось проскочить мимо гаишников…

И в этот раз Кошкиным опять повезло.

 

XLVI

Федор Кошкин, как и обещал, привез Коляну "красный товар": для пахана — золотую цепочку, для его жены — серьги, тоже золотые и с бриллиантами. С последнего "улова" из квартиры "очкарика".

Серьги Колян взял сразу, а вот цепочка показалась ему жидковата. Слышал, что Ястреб любит штучки массивные, такие, чтоб впечатляли. Крутил, вертел, морщился. Неожиданный каприз Коляна взвинтил Федора.

— Бери. Сойдет! — сказал с обидой. "Ему, засранцу, принес, — думал про себя, — а он еще нос воротит. Да если б не опекал тебя пахан, так вмазал бы по башке, но ведь Витек Кондратьев потом сожрет с потрохами… Тоже хозяин нашелся! Приучает молодняк к почитанию воровских порядков и собачьей преданности".

— Не-ет, не пойдет, — сказал Колян и протянул цепочку обратно.

— Чего-чего?! — сморщился Федор.

— Не пойдет, говорю.

— Это объясни, почему?

— Надо… — Колян сжал ладонь в кулак и потряс им перед Федором. — Надо покруче. Я ж говорил.

— Ах, покруче?! — Федор руку Коляна с цепочкой зло оттолкнул и недовольно засопел. Внутри все кипело. "Сопляк! Котенок! Шибздик!.. Было время, не рыпался, а теперь голос подает. Да кто ты такой? Подумаешь, пахан пригрел!.."

Но и Колян завелся. Сколько раз там, на зоне, мечтал врезать старшим Кошкиным в лоб, в глаза, напрямую, чтобы дошло до их мозгов, как подло его подставили! За них, не за кого-то, срок отбухал, а они жмутся, скупердяйничают, благодетели! "Ты нам как брат". Хватит, поиздевались! Да, было время, за кормежку в форточку лез. Было, да сплыло. Ох, выплеснуть бы все, что накопилось, в эту мордастую мрачную харю! Но нет, обойдемся без психа. Что значит покруче? Вот она, на его толстенной шее болтается. Не цепочка — цепь! Пусть ее и снимет…

Успокоившись, сказал все это без напряга. Ему-то чего бояться? Это Кошкины пусть боятся. Им есть из-за чего трястись. Он-то, Колян, догадывается, но закладывать Ястребу не собирается. Пока, а там видно будет.

— Мне подачек не надо. А за добро добром платят, — Колян зыркнул глазами на Федора, но тот уставился куда-то в одну точку и молчал. — Отдай свою цепь, и квиты. — И добавил: — Тебе же лучше будет.

— Почему лучше? Объясни, — сказал после долгого молчания Федор. Его так и подмывало проучить обнаглевшего пацана. Усмехнулся:

— Может, прикажешь, чтобы заодно и штаны снял? Ты чего себе позволяешь?

— Я вас продал? Нет, не продал. Хотя хотелось, ох как хотелось проучить!.. Но молчал. Вот и вы малость поделитесь. Я цепь пахану отдам за его добро ко мне и скажу, что штучка твоя, и мы теперь квиты.

Федор закурил и отвернулся. Курил долго. "А ведь дело "котенок" говорит, — подумал. — Отдам — глядишь, и Витек ко мне будет помягче. Барахла столько натырили, что сразу не растолкать, так чего жадничать?"

Повернувшись к Коляну, Федор не спеша расстегнул на рубахе верхние пуговицы, снял цепочку, подбросил ее на широкой ладони, вроде как намекая, с чем расстается, и протянул Коляну.

— Бери, дело говоришь. Другую тоже оставь, карман не протрет. Половинке своей отдашь. Только ша — нечего вертеть, понял, "котенок"? Не дуйся, для меня ты был и есть "котенок". — В глазах Федора блеснуло какое-то подобие ласки, но может, это Коляну просто показалось?

Он не ожидал, что Федор вот так сразу поведет себя с ним по-мирному. Характер у него жестокий, а жадность в воровских кругах известна. Значит, или дошло, или решил схитрить. Перед тем как разойтись, напомнил о завтрашнем сборе. Сказал, где и во сколько.

 

XLVII

Собрались у Колькиной марухи. Баба не болтливая. Она старше Коляна, роста, как и он, небольшого, безмужняя, накрашенная, с рыжеватыми завитками волос.

— Лида, — представлялась каждому, кто приходил.

От умершего мужа ей досталось полдома, детей не было. Другая половина дома временно пустовала: жена с ребенком уехала погостить к родителям, а муж дома несколько дней не появлялся. Колян сначала планировал собраться за городом, где-нибудь на турбазе, но потом решил, что лучше места, чем у Лидухи, не сыскать.

К назначенному времени бандгруппа собралась в полном составе. Все восемь человек. "Половин" с собой не брали: какие бабы, если пахан придет — у него без раскруток не обходится. Подарки вручали не раздевшись, прямо у двери. Братья Кошкины не поскупились: Колян с Лидухой глазам не поверили, когда те преподнесли "телек" с "видиком", конверт с пачкой баксов и надели на полец Коляну золотую печатку. Видно, и в самом деле подействовал разговор Грошева с Федором.

На столе всего вдоволь. Лида глаза не мозолит, больше на кухне кружится. Ее задача — подавать и убирать.

Разряжаться начали, как всегда, по-своему. За "старшего" был лишь один тост. Федор Кошкин встал, оглядел всех и напомнил, что Колян ему как брат родной, а потому и пусть живет, пока не надоест. Братва краткость ценит. Рохля обнимал именинника и спрашивал, сколько же тот жить собирается?

Вначале выпили без закусона, чтобы согреться и разговориться. Когда кровь по телу заколобродила, начали шухарить. Верховодил Васька Кошкин. Он на это мастак, недаром в самодеятельности на зоне призы брал. Фантазии хоть отбавляй, каждый раз преподносит что-нибудь свеженькое. Сам заводится и других заводит. Вот и сейчас застихоплетничал:

"Ах", "ох", "аги-га" — загалдела, радуясь, братва, снимая кольца, печатки, цепочки, вынимая припрятанный в карманах красный товар. Каждому хочется хвастануть своим золотцем. Не обходится и без стычек, спора — у кого цветняки больше и лучше. Арбитр — Васька Кошкин. Только он умеет утихомирить братву и внести ясность. Потом пили за победителя и все остались довольны.

А Васька все накручивал. Шпарит, как псих ненормальный:

А как крепки наши кулаки? Как мы ими богатых бить будем? Хрясь, хрясь! Сильнее, еще сильнее! Стучим по бокам, коленкам, по столу! Вот так! Вот так! Теперь покажем свои коготки! Они у нас любую мордашку разукрасят! Цап-царап, цап-царап! Бьем кулаками вместе, дружно — и цап-царап, цап-царап!…

Санек Кошкин прихватил видеокамеру и как змея извивается, чтобы заснять "на память" весь концерт. Шум и гам Федору надоел, он вышел покурить. Колян волнуется, то и дело глядит на часы. Несколько раз выскакивал на улицу, но пахана и Рюмина пока нет. Пришел Сагунов, пить отказался. Покрутился, поглазел и ушел на летнюю кухню.

— Ну и шкаф! — проводил его взглядом Федор.

А в доме куролесят. То скачут так, что стены ходуном ходят, то песни орут. "Раскрепощаются". Морщась, Федор сказал Коляну:

— Пойди остуди малость, а то перепонки лопнут.

— Пускай поорут. Да и Ваське говори не говори.

— Это верно, отходит после зоны. Подарками доволен?

— Спасибо.

— Не знаешь, чего пахан задумал?

— Догадываюсь.

А в доме бушуют страсти. Слышится:

— Все равно свое возьмем!

На Васькино "возьмем!" рявкнули в шесть глоток: "Возь-мем!"

— Скажи Лидушке, пусть хоть двери прикроет. Люди дураков услышат, — пробурчал Федор. Колян пошел и сам закрыл входную дверь. Звуки малость поутихли. Озадачил Лидушку, чтоб была готова встретить главных гостей.

Вообще-то Федор и сам догадывался, что скажет пахан. Скорее всего, о новых таксах. Слышал, что Кондратьев с претендентом на пост мэра города встречался, обещал поддержку.

Деньги начали собирать директора магазинов и рынков. Они-то знают, какой мэр им нужен. Кавказцы на рынках зашевелились: недавно их "авторитет" с юга приезжал и дал своим задание. Так его претендент в мэры потом поехал в аэропорт провожать. Вот как угодил.

— Поделись, о чем ты "догадываешься", — предложил Федор.

— Думаю, что общак придется наполнять. Много денег на разные дела потребуется.

— Так и я думал. Значит, поднимет таксу, а нам собирать.

Подъехал Парамошкин. Прикрывая калитку, сказал:

— Ну и орете вы тут! Такие ядреные голоса, черт знает откуда слышно. — К нему подошел Колян, поздоровались. Федор Кошкин пошел в дом предупредить братву, чтобы поутихли.

— Ну, где твой шеф? Знакомь.

— С минуты на минуту подъедет, — стал выкручиваться Колян. — Может, пропустим по рюмашке?

— А в честь чего гульба?

— Я именинник.

— Поздравляю, поздравляю, но пить не буду. Сам должен понимать: Рюмин мне поручил переговорить.

— Тогда идем на летнюю кухню, познакомлю с одним человеком. Помните, просили подыскать потолковее для сопровождения грузов?

— Показывай, — Парамошкин пошел за Коляном к небольшому строению. Такое задание он от Рюмина действительно получил и даже хотел определить на это место Красавина, но потом передумал. Увидев Сагунова, воскликнул:

— Вроде виделись — лицо знакомое! Спортсмен?

— Вольная борьба, — кивнул Сагунов. — Роман Викторович, я помоложе, но вас помню.

— Судим?

— Было дело.

— И в чем проблемы?

— Безработный.

— Да он не подведет, — поддержал Сагунова Колян.

— Ты-то откуда знаешь?

— Знаю, не подведет.

— Смотри, сам будешь отвечать, — пошутил Парамошкин. — Так, сколько на наших натикало? Ага, уже девятнадцать ноль-ноль. Ладно, если шеф появится вовремя, к Рюмину успеем.

Оставив Парамошкина с Сагуновым, Колян пошел к калитке. И как угадал: на "джипе" подъехал пахан. По городу, тем более в позднее время, он никогда без охраны не ездил. В машине остались два охранника. Увидев Коляна, Кондратьев сказал:

— Ну кто по такой погоде раздетым на улицу выскакивает? Так и заболеть можно. А вообще-то, кстати.

Он вернулся, взял из машины пакет, вытащил из него дубленку и — Коляну:

— Ну-ка, примерь, именинник. Смелей, смелей надевай, а то и в самом деле грипп схватишь. Смотри, как чудненько, будто по заказу пошито. Точь-в-точь, — похлопал по спине: — Носи на здоровье! — И тут же спросил: — Так где твоя братва?

— В избе, Виктор Игнатьич. Но тут дельце одно есть, я говорил вам о нем. С фирмы "Надежда" человек приехал, насчет "крыши" договориться.

— Веди, будем договариваться.

Но договорились не сразу: пахан старался вызнать все о фирме и ее перспективах. Долго торговались по сумме оплаты. Парамошкина, в свою очередь, интересовала надежность охраны, ведь деньги будут платиться немалые. Он высказал недовольство пьянкой и криками на всю улицу. Нет, несерьезно, зачем внимание привлекать? Окончательный ответ Григорий обещал дать после согласования с Рюминым, но не позже, чем через пару дней.

Потом Парамошкин с Сагуновым сразу уехали, а Кондратьев с Коляном пошли в дом.

При появлении пахана галдевшая братва смолкла и почтительно встала. Колян стоял чуть сзади, дубленку снимать не стал, пусть поглазеют, особенно Федор. Вспомнил, что говорил Ястреб, когда брал под свое крыло.

— Кто у нас в районе главный? — спросил он тогда.

Колян растерялся и вякнул что-то насчет "головы".

— Угадал, глава администрации. Это официальная власть. Но есть и неофициальная, как теперь принято говорить — теневая. Это — я, ты и все наши братаны. И еще неизвестно, какую власть люди больше боятся. Уразумел?

— Ну да… — Как же мог по-другому ответить Колян, хотя во власти он разбирался плохо.

— Запомни, с нами будут считаться, если каждый и все мы вместе проявим себя. Это значит, надо примечать все: где что делается, кто какие гребет денежки, и сразу — такса: пусть делятся. Не хотят — заставить! — Пахан блеснул глазами.

"Ястреб и есть, — подумал Колян. — Такой заклюет".

А Ястреб словно вошел в раж:

— Где надо, людей своих поставим, — говорил он, — во власть прорвемся. Вот тогда мы станем официальной властью и все нам станут подчиняться… — Говорил много и явно гордился тем, как у него все складно получалось.

Мячиком подкатила к пахану Лидушка, а сама глаз с дубленки не сводит. Взяв бутылку водки, налила высокому гостю, но тот громко, чтоб слышали, внес ясность:

— Не пью.

Колян показал сожительнице глазами на кухню, а заодно передал дубленку — хватит, покрасовался.

— А почему вы меня и себя не уважаете? — неожиданно строго, хотя тихо спросил пахан. Цепким взглядом оглядел подвыпивших братанов.

— Да нет… откуда… почему… — обиженно загудели все.

— Только что один клиент мне в нос ткнул, что вы тут орете на всю округу. Говорит, как с такой шарагой дело иметь? Объяснитесь.

Рохля что-то пытался пояснить, но пахана не убедил.

— Заткнись, — прервал тот его. Колян вытянулся в струнку: чуял, что и ему достанется.

— Недотепы! К нам, не в милицию люди идут! Просят прикрыть, защитить, а мы как идиоты — отпугиваем, горлопаним! Да кто вы после этого есть? Нажрались водки и орете! Чтобы люди знали, что бандиты собрались?! Почему я не пью и не ору, как вы? Почему? Да потому, что думаю за вас. Пропадете же без меня! — повернуся к Коляну: — И ты тоже хорош! Развел тут… Может, помочь? Или убрать со старших?

— Не надо, я сам. Не подведу.

— Нам с ним, Виктор, хорошо, — заступился за Коляна Федор. — Молодой, вникает, строгость проявляет. Это мы малость маху дали. Исправимся.

Пахан долго и насмешливо рассматривал Федора. Когда-то вместе начинали коготки показывать. Федор жаден, не любил с другими делиться, все под себя греб…

— Не сомневаюсь, что тебе хорошо. Только вот в "общак" меньше всех от Кошкиных денег поступает. Почему? Может, забыл, как надо собирать? Да нет, помните, но не хотите, своим промыслом занялись. А не мешало бы лишний раз вспомнить тех, кто на нарах валяется и нюхает там вонючий воздух. Что скажешь, Федор?

— Ну зачем такие выводы? Не лучше ли выпить, чтобы лучше понимать друг друга? Разреши, Виктор Игнатьич!

— Мне кофе, — обернулся пахан к Коляну. Тот бегом к Лидушке. А Кондратьев долбил: — Время для нас самое благодатное. Столько можно урвать! И что же? Не шевелимся, а бабки как вода в песок мимо утекают. Надо все через своих знать! Набросил кто-то лишку на мороженое или еще что — делись с нами, отстегивай. В другой раз подумают, как грабить трудящихся. Но только не мокруха. Нас тогда сразу придавят как тараканов. До меня дошли слухи, что двух торгашей кокнули. На стадионе торговали, и их замочили. Не думаю, что чужаки орудовали, — сказал, не спуская глаз с Федора. — Это свои, точно свои. Обострять пока не стану, но если узнаю, кто — берегись. Не наш стиль — мочить, не советую. Мы должны работать цивильно…

Колян принес кофе. Кондратьев, отодвинув тарелку, поставил чашку на стол и сел сам. И все сели.

— Пейте, — позволил он. Выпили и еще налили. Федор косил глаза на бывшего другана: "Ишь, какой ты, Витек, правильный! — злился он. — Так болеешь за "общак", прямо ночи не спишь. Брехня все это! "Общаком" прикрываешься, а свой карман завсегда ближе. Слышал, как недавно накрыл одного коммерсанта на крупную сумму. Вроде на "общак", а денежки между собой поделили…"

Федор Кошкин хотел с Кондратьевым один на один объясниться, но тот, попивая кофе маленькими глоточками, отвернулся, давая понять, что слушать его не намерен.

…Как только пахан уехал, братаны не в настроении стали расходиться. Старшие Кошкины недовольны больше всех — Кондратьев испортил всю "малину". Федор подошел к Коляну:

— А ведь я говорил тебе унять горлопанов? "Нет, пусть наорутся, выпустят пар!" Вот и выпустили.

— Да, хреново получилось, — согласился Колян. Он переживал и боялся, что пахан скинет его со старших.

— Послушался бы меня, а то все сам, сам! Подарки отдал?

— Не успел. Завтра отдам.

— Ты верни сережки, подберу что-нибудь другое. А вообще-то можно и цепочками обойтись. Слышал, как насчет "общака" мозги засирал? Прямо без Кошкиных завал. Ну и крутанул! Придется поправляться. С паханом нельзя в ссоре жить. Давай сережки-то.

Колян спорить не стал и вернул серьги. Откуда ему было знать, что серьги с последнего "улова" Федора и тот боится из-за них погореть.

 

XLVIII

"Вор в законе" Виктор Кондратьев спешил на "джипе" в автохозяйство. Там младший брат Генка работает. Вчера он сказал, что директор лично разыскал его и попросил без болтовни организовать с братом деловую встречу. Так и сказал — деловую. Автохозяйство "дальнобойщиков" "КамАЗов" специализируется на перевозке грузов на дальние расстояния. Когда-то и сам Виктор поработал в нем, правда, недолго и подручным. А потом вторично загремел в исправительно-трудовую колонию…

Хозяйство находилось в Заводском районе. Учитывая, что в нем работал брат Генка, "рекетирская" такса для транспортников была терпимой.

Кондратьев вел "джип" и удивлялся тому, как быстро меняются люди. Ведь вчера еще директор его в упор не заметил бы. Теперь же нате — срочно потребовался. Вообще-то Кондратьев догадывался, в чем загвоздка. Потому и назначил встречу специально попозже: пусть знает, что он тоже человек занятой.

В "джипе" включен обогрев, раздается негоромкая музыка, тепло и блаженно. Кондратьеву под сорок, он среднего роста, плотный, короткая стрижка под "бокс", на щеке шрам. Сзади в четыре ноздри молча сопят два телохранителя.

Вспомнилось детство. Десятиметровая комната в коммуналке с общими "удобствами". Жили вчетвером, отец с матерью и он с братом. Отец работал грузчиком. Он хоть и без образования, но приучил сыновей к послушанию старшим. Помнится, когда Виктор решил бросить школу, отец сказал: подвешу к потолку за ноги и будешь вместо лампочки болтаться. Поглядел Витька тогда на потолок и подумал: "Так ведь и подвесит". Отец говорил не много, но уж если скажет…

А его собственная любовь к голубям? Их он просто обожал. Как-то в голубятню на чердаке высотки забралась кошка и уничтожила почти всех птиц. Витька был взбешен и долго плакал. Кошку поймал и сбросил с чердака, а потом отнес на помойку. Отец же его поддерживал, сказал матери: пусть Витька голубями занимается, лучше учиться будет.

Отец умер рано. Школу Витька бросил, и началась вольная житуха. Пошел по отцовским стопам — в грузчики, а по вечерам стаей таких же, как он, дружков самоутверждались на улице: драться ему равных не было. Первая ходка в зону была в шестнадцать лет. Отбыл, как он считал, достойно, а после устроился в автохозяйство. Вольная жизнь, однако, оказалась недолгой: по пьянке угнали машину и поехали за водкой, но перевернулись. Вновь посадили. На лице остался шрам. Выйдя на волю, дал зарок — не пить и не курить. Братва его уважала как на "зоне", так и на гражданке за характер и честность. Несколько "авторитетов" дали рекомендации, и Кондратьев стал "вором в законе", уважаемым человеком в криминальной среде. Под его командой несколько групп, а это больше полсотни гавриков.

Не каждый "авторитет" спешит брать к себе тех, кто приходит с зоны, — самим денег всегда не хватает. Он же таким не отказывает, хотя и не каждого берет в помощники. Знает, что о нем распространяется много небылиц и брехни. Будто даже на пальце носит печатку с бриллиантами аж в четверть ладони. Кому-то хочется сковырнуть его из "авторитетов". Взять тех же Кошкиных; он им — враг, не дает развернуться. Ведь последние убийства — их рук дело. Федор понял, о чем он намекнул. Не уймется, пускай на себя пеняет. А Коляна поддержать надо, иначе Кошкины его сомнут. Молодняк забивает наркота и пьянка, даже его пример не помогает.

Есть у Кондратьева и мечта — выбраться из теневиков в официальную власть. А что, школу худо-бедно, в колонии закончил. Диплом можно купить — столько сейчас вузов на коммерческой основе! Прикупил магазин, несколько киосков, будет еще брать. Это пока лучший вариант прокручивания криминальных денег. Вспомнил недавнюю встречу с кандидатом в мэры Каменогорска Шлыковым. Долго искал к нему подходы, пока наконец нашелся человек, что свел. Посидели в одном тихом местечке. Шлыков все удивлялся — "вор в законе", а не пьет, не курит, что большая редкость по нынешним временам даже среди простых смертных. Виктор пообещал поддержку своих братанов и деньги на нужды предвыборной кампании. Теперь надо четко сработать и не затянуть. Потому и разнос делал группе Коляна. Да все группы озадачил. Шлыков обещал не забыть оказанных услуг.

Вот и знакомые ворота. Раньше, бывало, заходи кому не лень. Теперь ворота массивные, метра под три, и закрыты наглухо. Видно, боятся кого-то главные "дальнобойщики". Выйдя, взял с собой одного телохранителя не из боязни, а эффекта ради — пусть видят. Второй на "джипе" во двор заедет, а он малость пройдется, так лучше. Позвонил. Калитка открылась, и сам директор, улыбаясь, руки тянет здороваться.

— Пропусти машину, — командует своему охраннику в камуфляжной форме. А сам: — Виктор Игнатьич, пройдемся или подъедем?

Виктор Игнатьич себя ценит, цедит сквозь зубы:

— Пройдемся. Полезно…

— Что верно, то верно, — согласился директор. — Особенно нам, технарям.

Шли. Перебрасывались кое-какими незначащими фразами, и вдруг Виктор свернул в ремонтный цех. Директор за ним. Посреди цеха остановились. Виктор молчал. А директор ждал, что он скажет.

— Вот тут я работал на подхвате… "Витек, подай! Витек, отнеси! Витек, подержи!.." — Кондратьев театрально всплеснул руками.

Директор сочувственно крякал, пожимал плечами: мол, какой ужас!..

— Пойдемте в контору, — предложил он, чтобы как-то разрядить обстановку. В приемной вся в улыбке — молоденькая секретарша, а в директорских апартаментах для важного гостя уже приготовлен стол с выпивкой и закуской на две персоны. Хозяин кабинета любезно помог раздеться, показал, где можно помыть руки и привести себя в порядок, потом, как положено, предложил пропустить "по грамульке", сам при этом от удовольствия потирая ладони.

— На выбор, — улыбался он. — Что больше уважаете — водку или коньяк?

"Наверное, считает, что я сейчас несказанно обрадуюсь, — подумал Кондратьев. — Как же все это наигранно, как старо и пошло! Будто по-другому и вопроса не решить, а обязательно с выпивкой. Ишь как рад стараться угостить не за свои кровные. Ждет ответа, а руки уже по привычке тянутся к коньяку. Знает, что мало найдется таких, кто откажется на дурничку пропустить пару рюмок хорошего коньячку".

— Я не пью, — сказал Кондратьев, и у директора округлились глаза.

— Да-а?.. — протянул он удивленно, будто услышал что-то сногсшибательное, не вписывающееся ни в какие рамки.

— Говорите, что там за вопрос ко мне.

— Да-да, вопрос… Но… но как-то не тово, — показал он руками на стол. — Готовился, старался, и все зря?

— Ничего. Обойдемся. Вот кофейку выпить можно.

— Хорошо-хорошо, будет кофе. Шурочка! — крикнул директор. — Принеси нам кофе.

"А интересно все-таки получается, — думал Кондратьев, наблюдая за суетой директора. — Стал бы он угощать водкой или коньяком, да еще с таким отменным закусоном, всего лишь несколько лет назад, когда я работал подсобником в ремонтном цехе? А теперь лебезит и чуть в рот не заглядывает…"

Секретарша принесла кофе и тут же удалилась. Директор кряхтел, собираясь с мыслями и помешивая ложечкой кофе.

— Понимаете, Виктор Игнатьич, — сказал наконец. — Мы, "дальнобойщики", пожалуй больше всех беззащитны и ущемлены. Работа специфическая, водители в семье почти не бывают. Да что я говорю, вы и сами не хуже меня знаете. А тут еще всевозможные препоны и каверзы. Где-то с полгода назад пришли люди от некоего мафиози. "Глотники" с тех пор нас просто затерроризировали оброком. Вот мы думали, думали и решили обратиться к вам. Помогите!

— А чего ж в милицию не обращаетесь?

— В милицию… Если честно, то и наш брат, и коммерсанты милиции в таких делах доверяют меньше. Знаете почему? Да с нас же сдерут потом больше налогов. Уж лучше с вами, по договоренности и без волокиты. Но вы, ради Бога, не думайте, оплатим, как положено. Вот, собственно, и все. Что скажете?

— Что скажу, что скажу… — глубокомысленно хмыкнул Кондратьев. — А то, что противник сильный. Его просто так, на хапок, не возьмешь. Надо все продумать. Но попробуем, раз просите.

— А вы этого Глоткина знаете?

— Еще бы!

— Как все поменялось. Это ж надо! Даже представить раньше было смешно, а теперь какой-то Глоткин командует, и ведь ничего с ним не поделаешь.

— Что верно, то верно. Но ведь и раньше, согласитесь, кто жил, а кто существовал. Так как будем рассчитываться? Только без договоров, надеюсь, понимаете, что мы их не подписываем. Тут вера на слово, и мы не подводим. Да и всякой канители меньше. Сами только что говорили про милицию.

— С оплатой будет так. Ваш брат Геннадий Игнатьич просил продать ему "КамАЗ". Обещаю продать, ну, скажем, за половинную стоимость.

— Старье небось?

— Нет, никакое не старье. "КамАЗ" почти новенький. Дадим денег. Кроме того, ваш брат просил кое-что из запчастей. В обиде не останется.

— Ладно, согласен, — сказал, подумав, Кондратьев. — Считайте, что договорились. — И, не допив кофе, стал одеваться. Вскоре он с охранниками выехал за ворота автохозяйства, а довольный директор потирал руки.

…А на другой день, ближе к вечеру, Кондратьеву позвонил Парамошкин и сказал, что Рюмин обговоренные предложения по оплате принял. "Крышей" фирме "Надежда" будет группировка Виктора Кондратьева.

 

XLIX

Наконец-то давняя мечта Рюмина и его друзей осуществилась! Иван Семенович Скоркин, директор одного из крупнейших заводов Каменогорска, Указом Президента назначен губернатором области. С утра об этом сообщили средства массовой информации. Новость каменогорцами встречена, как и следовало ожидать, по-разному. Сторонниками "перестройки" — на ура, противниками — с возмущением, что, мол, вот еще один коммунист, переметнувшийся в демократы, дорвался до большой власти. Оценки категоричные и не в его пользу: завод развалил, теперь угробит и всю область.

А больше всех были рады этому назначению друзья сына Скоркина Вениамина: Шлыков, Рюмин и Парамошкин. Судьба свела их с младшим Скоркиным в "челночных" поездках за "кордон". Когда-то они об этом только мечтали, теперь дождались своего часа и хотели как можно быстрей осуществить при новом губернаторе свои задумки и планы.

Григорий Шлыков полагал, что старший Скоркин поддержит его кандидатуру на должность мэра Каменогорска. Его поддержка могла сыграть для него решающее значение.

У Рюмина с Парамошкиным были свои планы. Они хотели создать фирме "Надежда" льготные условия, и без Скоркиных тут не обойтись. С Веней нужно срочно встретиться. Человек он эмоциональный, податливый и пока сам, при папашиной-то поддержке, не увяз в личных торгово-хозяйственных проблемах, надо озадачить. Рюмину поручалось договориться о дне встречи. Парамошкин с Ириной должны были закупить все необходимое для застолья, а Шлыков взялся подобрать место встречи. Оно должно быть удобным, неброским, а главное, чтобы там никто не мешал. Зачем светиться — пойдут потом всякие разговоры и домыслы!

Все получилось именно так, как и планировали. Рюмина Веня уважал больше всех и во встрече ему не отказал, а остальное было делом техники. Местечко, куда друзья приехали на двух машинах, всем понравилось, оно было уютным и удобным. Главное, что не было никого из посторонних, кроме дежурившего на входе старика и двух водителей, подобранных лично Шлыковым. Они сидели в машинах.

Обслуживанием занимались Надя и Ирина, выглядевшие великолепно. Но вот все приготовлено, расставлено, налито. Стали рассаживаться.

— Помните, как в песне поется: "Милый друг, наконец-то мы вместе…" Я бы эти слова перефразировала по другому: "Что ж, друзья, наконец-то мы вместе!" — сказала Надя.

— Умница, Надюша, — похвалил ее Рюмин. — Но не будем сейчас углубляться в лирику, а срочно предоставим слово для тоста нашему дорогому Вениамину Скоркину. Веня, говори!

Веня встал, взял рюмку, оглядел своих друзей. Лицо простецкое, радостное, но если чуть-чуть повнимательнее всмотреться в глубину карих глаз, то можно заметить, что они в данный момент хитровато-самодовольные. Но это, если приглядываться. Каждый хотел высказать Вене личную преданность. Ждали, что скажет именинник, от него теперь зависит многое. И Веня это, несмотря на внешнюю простоту, понимал, потому и прищур глаз хитроватый: "Вот, мол, как жизнь обернулась. Теперь не я, а вы ко мне дорогу искать будете". Думал так, но вслух сказал другое.

— Нет, братцы, что ни говорите, а есть Бог на свете, — начал на торжественной ноте. — Назначение отца не только моя радость, нет, это радость, прежде всего, наша общая. Мы ее вынашивали в своих помыслах и надеждах, можно даже сказать, что эту радость мы с вами выстрадали. Теперь-то многие хотели бы заиметь со мной дружбу. Столько желающих появилось ко мне присосаться и, знаете: тю-тю-тю… Даже противно! К вам, моим друзьям, это, заявляю категорически, не относится. — Он хмыкнул и глубокомысленно изрек на латыни: — О темпоре, о море.

— Ну и голова! — не преминул подхвалить Рюмин. — Оно и верно: каковы корешки, таковы и отростки.

Веня сделал вид, что не заметил реплики "командора". Удивительно, но он словно позабыл о выпивке, ему вдруг захотелось выговориться.

— Значит так, — сказал, отставив рюмку. — Ваши проблемы мне известны. Чай, не первый день друг друга знаем. Могу, если надо, вспомнить и по пунктам назвать. Это: помочь Анатолию Григорьевичу по выборам. Так? — спросил Шлыкова.

Тот согласно кивнул головой.

— Вам, — Веня посмотрел на Рюмина с Парамошкиным, потом на женщин, — дать побольше простора и льгот для "Надежды". По льготам в налогах я пока не разобрался, но твердо обещаю это сделать. Тем более, это ведь и мне потребуется. Что еще? Да, приватизация, пакеты акций. Надо не проспать, отхватить. Отцу подскажу, а он кому надо даст задание, так что обделенными не останетесь. Только сами не тяните, заранее готовьте денежки. Ну как?

— Да ты словно бабка-угадка, — ответил за всех Рюмин. — Все по полочкам разложил. Ей-Богу, не ожидал!

Веня довольно улыбнулся:

— Ладно, и так замучил словесами, но сами виноваты. Понимаю, что для этого и собрались. Я же теперь вроде как пуп земли стал. Но уж кого-кого, а вас поддержу. Заявляю в полной трезвости, — засмеялся, и все засмеялись.

— А теперь, черти полосатые, хватит балаболить, давайте выпьем за нашу с вами дружбу, чтоб она крепла и чтоб мы всегда помнили друг о друге!

Веня выпил, и все выпили, восхищаясь, как здорово он сказал про дружбу.

Рюмин обобщил:

— Толково, а главное, с большим смыслом. Лучше не скажешь. Добавлю, что нас только смерть может разлучить.

— Кончай, Игорь, чепуху городить, — оборвал его Веня. — Этого еще не хватало в такое-то для нас всех время!

— Да и правда, — морщился Рюмин, понимая, что о смерти ляпнул зря.

— Сам-то определил, чем заняться? — спросил Веню Шлыков.

— Торговлей, чем же еще. Помните, говорил, что подберу магазины, наберу туда клевых девочек? Ну, таких как Надя с Ириной, и начнем с вами соревноваться. Сразу галопом рвать не стану, а там видно будет.

— Позволь с тобой тут не согласиться, — осторожно заметил Шлыков. — Рвать, конечно, не надо, но и откладывать в долгий ящик не следует. Я насчет беспроцентной ссуды. Бери, а там жизнь сама подскажет. А за поддержку спасибо. Ты, Веня, настоящий друг.

— Так мы, значит, самые красивые? — улыбнулась Ирина.

— А ты и не знала? — удивился Веня. — Неужели Григорий не разу не сказал?

— Постоянно говорю, что у меня жена лучше всех на свете, — опередил Ирину Парамошкин. — Если надо, то и сейчас громогласно заявлю.

Ирина покосилась на мужа, но смолчала.

— Что-то мы, братцы, ударились в разговоры. Не пора ли срочно выпить? — предложил Рюмин.

А Веня и рад стараться, да и остальные не против, тем более, если сам Рюмин предложил. Пили, ели, веселились. Наклонившись к Григорию, Веня шепнул:

— Разрешишь с супругой сбацать? Как тогда у вас, помнишь? Мне ух как понравилось!

— О чем речь, Веня!

— Ирина, как насчет "сбацать"? — крикнул Веня. Он явно начал заводиться.

— Какой разговор, Венечка! — откликнулась Ирина и, кокетничая, вышла из-за стола.

— Тогда начнем с чечетки, а там куда вынесет. Музыки вот жаль не прихватили, но обойдемся. — И пошел, пошел выстукивать да притоптывать вокруг игравшей плечами, руками, всем своим телом, Ирины.

— Хорошо, что завтра выходной, — сказала Надя Парамошкину. Они громко, в такт танцующим, хлопали в ладоши. Рюмин и Шлыков о чем-то спорили. — Слушай, — шепнула Надя, — скажи Ирине, чтобы предложила окунуться в проруби.

— И сама будешь?

— С удовольствием бы, да боюсь. Сам знаешь почему.

Нагнувшись, Григорий чуть слышно сказал:

— Все понимаю, моя умничка. Береги нашу крошечку.

— Весьма тронута, папаша, — ответила Надя.

Тем временем Веня с Ириной с чечетки перешли на обычную расходную. Веня даже частушку пропел:

Подошли Рюмин со Шлыковым. Теперь хлопали в четыре пары рук.

— Откуда Веня частушки знает? — спросил Григорий.

— У него бабка-певунья в деревне живет, — пояснил вездесущий Рюмин. — Надо как-нибудь пригласить баяниста да устроить "концерт".

А Григорий подумал, что его Ирина и есть та "сербияночка", за которую он все делал, особенно как только поженились.

Пляска закончилась. Победителей в этот раз не было. Ирина подошла раскрасневшаяся и довольная.

— Чего это тут шепчетесь и на меня киваете? — спросила Надю.

— Спор один зашел, — пояснил Григорий. — Надя предлагает поехать и искупаться в проруби. Я говорю, что ты купаться не станешь, а Надя твердит, что жену плохо знаю. Так как?

Все с интересом ждали ответа Ирины. Поедут или не поедут к проруби? Ирина, помолчав, согласилась, и все захлопали в ладоши, а Надя рассмеялась. Загорелся желанием взбодриться и Веня. Он, оказывается, об этом давно мечтал, да не было подходящего случая. От купания отказались Надя и Шлыков. У Нади — причина известная, а Шлыков схитрил.

— Мне, братцы, простывать перед выборами никак нельзя, — сказал дипломатично. — Да и спасатели, если что, под рукой будут.

Быстро собрались и уехали. Ирина входила в воду с таким визгом, что слышно было по всему водохранилищу. Зато потом ее как королеву носили на руках то Рюмин, то Скоркин. И столько было у всех восторга!

Странно ведет себя женушка, расстроенно думал Григорий. Будто все назло ему делает. И это уже не в первый раз. Когда пришли к бабке Фросе и по-новому продолжили гулянку, Парамошкин демонстративно танцевал только с Надей.

Под конец Веня все-таки перебрал. Перед отъездом заплетающимся языком расхваливал отца, говорил, какая у него умная голова.

— Вот увидите, батя и село вытянет, — пьяно твердил он. — Па-на-ча-лу зерно, гов-ворит, вытяну, потом пад-дер-жу мясо и яйца… И сделает, он такой! — После расхваливал друзей. Какие они верные и как здорово было, особенно в проруби.

Домой его повез сам Рюмин. Дело сделано, и все довольны.

 

I

Мать Петра Галина Семеновна на проводах сына в армию была до конца, пока поезд с новобранцами не тронулся. Она плакала. Сестра Нина проводить брата не приехала. Девушка, которой Петр симпатизировал, уехала сдавать экзамены в институт, да и слава Богу.

Впервые Красавин напился до чертиков, так, что в вагон еле втолкнули. Теперь это вспоминается, как в сплошном дурмане. Он с Гунькиными и другими такими же стрижеными парнями орали песни. Не раз потом сравнивал себя с отцом-пьяницей, и самому себе становился противен.

Но вот и пролетели два года службы Отечеству… Нет, время не всегда летело. Поначалу — да. Потом была зима и Чечня. В Чечне время словно замерло и почти не двигалось. То, что пришлось там пережить, надо было увидеть своими глазами и пропустить через свое сердце, свою душу. И посейчас, словно сумасшедший, весь в холодном поту вскакивает по ночам с постели.

А началась служба совсем даже неплохо. Во всяком случае, Красавина все устраивало. Хотя и были порой небольшие казусы и даже проблемы, но они не слишком его огорчали. Однообразие службы в памяти постепенно стирается, забывается, растворяется. Зато остаются отдельные наиболее яркие куски, моменты солдатчины, которые сквозь решето памяти не просеить и не забыть до конца жизни. Так было и с Красавиным.

С Гунькиными он расстался в Каменогорске. Их направили на Балтику в морфлот, а его — под Кострому в воздушно-десантные войска. Майор-"купец", что приехал отбирать, был придирчив, проверял призывников дотошно, особенно вникая в их физическое состояние. Петр показал, на что способен, и майор остался им доволен. Даже уважительно открыл секрет, что будет служить в разведвзводе. А туда не каждого берут.

…Служба в армии — ежедневный, в одно и то же время подъем и отбой, построения в шеренгу и в колонну, прохождение строем и с песней. Это солдатские завтраки, обеды и ужины в столовой, изнурительная строевая и физическая подготовка, изучение и применение вверенного оружия и много чего еще… И ко всему надо привыкнуть. Для кого-то служба так и остается в тягость. Ну что это: вставать — и сразу на физзарядку, а вечером, опять же, по команде, отбой. Не всем нравится отдавать честь, а точнее, приветствовать начальство, и не только офицеров, а и сержантов. Если же не будешь выполнять уставных обязанностей, начнешь получать наказания: предупреждения, наряды вне очереди, арест с пребыванием на гауптвахте. Нормальная служба немыслима без хорошей физической подготовки. Если такой закалки нет, то надо тренироваться, чтобы легче служилось. А кому хочется тренироваться до седьмого пота?

"Дедовщина" — понятие широко известное не только в армии. Некоторые старослужащие издеваются над молодыми солдатами-"сапогами", как когда-то над ними издевались. "Дедовщина" проявляется по-разному и в определенной мере касается почти каждого новобранца.

За физические нагрузки, освоение оружия и техники Красавин был спокоен. А вот как сложатся отношения с сослуживцами и, особенно, с командирами? Слышал, что и отдельные из них любят поиздеваться над новичками. Настраивал себя на то, что все притрется, притерпится, обойдется.

…Один из первых подъемов. Топот, сопение, спешка и толчея при построении. Из казармы вышел старшина Пятков: высокий, темно-русый, молодой, глаза добрые. Старшина о чем-то пошептался с помощником командира взвода Хромых, и тот согласно кивнул головой. Подойдя к строю, старшина указал пальцем на Красавина:

— Останься.

Взвод побежал на спортплощадку, а Красавину с напарником дали по ведру со шваброй и — шагом марш в казарму делать уборку. Красавин набрал воды и без волынки начал драить полы. Напарник — "старик" из другой роты, видя, что "салага" и без него справится, ушел на перекур. Старшина мимоходом несколько раз заглядывал и спрашивал у Красавина, куда подевался напарник, но Петр молча пожимал плечами. Не будет же он выдавать! А сам не просто старался — даже плинтусы тряпкой протер. Напарник появился под самый конец.

Потом было построение. Командир взвода лейтенант Дворкин доложил майору, что личный состав на завтрак построен. Красавин не ожидал, что майор прикажет ему выйти из строя. Вышел и услышал:

— За добросовестное исполнение служебного наряда рядовому Красавину объявляю благодарность.

Надо б было по-солдатски ответить: "Служу Отечеству", да стушевался. Пролепетал "спасибо" и дубовато встал в строй.

А напарнику за то, что сачканул, объявили три наряда вне очереди.

Вообще-то Красавин не ожидал, что за такую мелочь, как уборка казармы, можно получить благодарность. Зато предчувствовал, что "старик" теперь его в покое не оставит. Так и вышло. Перед отбоем к нему подошел незнакомый солдат и предложил пройтись на воздух. В кустиках, сзади казармы, к Красавину подошли еще трое "старичков". Обступили со всех сторон, разглядывают. "Бить будут", — подумал Красавин, увидев среди них и напарника по утренней уборке. Шевельнулась злость — сам сачканул, а теперь дружков собрал выяснять отношения. Что ж, попробуйте! Он попятился к стене и занял удобную позицию.

— Сейчас мы тебя, салажонок, малость уму-разуму поучим, — сказал напарник. Как показалось Красавину, он будто радовался. Начал с морали: — Плохо, что заложил, а мне из-за тебя три наряда влепили. Еще хуже, что не уважаешь. Или ошибаюсь? А вот проверим. Ну-ка, снимай ботинки и отдай их вот ему, — показал на стоявшего рядом с ним солдата. — Мой друг скоро уходит на "дембель". А как уходить в старых ботинках? Нет, только в новых, в твоих. И отвечай, почему старшине на меня накапал? Мыл бы себе полы и мыл. Отвечай!

— Отвечаю честно: никого я не закладывал. Не веришь — спроси у старшины. А ботинки не отдам. Попросили бы по-человечески, в казарме, а не в кустах, может, и отдал бы, а так не выйдет.

Красавин был спокоен. Хотя "стариков" и четверо, но они пока не знают, с кем имеют дело, и будут лезть напролом.

— Да он нас, мужики, за дураков принимает. Гляди, какой грамотный нашелся! Складно брешет.

— Брешут собаки и еще кое-кто с ними. Если смелый — зачем же на подмогу дружков собрал? Четверо против одного "салаги" — не стыдно?

— Заткнись, не тебе указывать! Нет, похоже, придется проучить, только не хнычь потом. Но если признаешься и ботинки снимешь, — пощадим. Как, братва?

— Только так. — "Старички" хихикали в ожидании предстоящей забавы. Интересно, как молодой "кролик" станет отбиваться? Сам виноват: борзый какой-то, да еще болтает. Таких бьют и плакать не велят.

"Кажется, беседа кончилась, — подумал Красавин. — Теперь в ход пойдут кулаки. Что ж, пора и мне переходить к делу…"

— И кто первый учить станет? Ну, давайте, учите "салагу", — все так же спокойно сказал Петр.

— Ну получай, "зеленый"! — крикнул "напарник" и бросился на Красавина, но тот легко увернулся в сторону и нападавший грохнулся о стену. Двумя точными ударами Петр уложил его себе под ноги.

— Кому еще ботинки нужны? — спросил сдержанно. — Снимайте, а заодно поучите. Вас вон сколько собралось.

— Ах так!.. — Петр не расслышал, что дальше проорал второй "старик". Он, видно, тоже посчитал, что "салажонка" можно запросто сбить, но не тут-то было. Несколькими ударами рук и ног Петр и его уложил рядом с первым. Все свершилось в считанные секунды. Первый нападавший зашевелился, но Петр, придавив его ногой, предупредил:

— Не дергайся. Кто еще? — бросил теперь уже с вызовом оставшимся "старикам". Но тут из-за казармы раздался крик:

— Разведчика бьют!..

Двое целых бросились наутек. Картина же, когда подбежали разведчики, впечатляла. У ног Красавина лежали два поверженных старослужащих. Они не шевелились — будто спали.

Но в тот день проблемы Петра еще не закончились. Подошел командир отделения сержант Митюшкин и отругал за драку. Даже слушать не хотел, что не Петр виноват.

"Старики" встали, начали приводить себя в порядок, а заодно лили грязь на Красавина.

И Митюшкин разорялся: почему без разрешения вышел да еще и в драку ввязался? Ах, ботинки пожалел!.. Ну, теперь еще и перед командиром взвода отвечать. "Стариков" Митюшкин отпустил, а Красавина повел в красный уголок и продолжил песочить там. Уже там Петр узнает, почему Митюшкин так себя повел. Оказывается, двое из нападавших были его земляками. И неизвестно, чем бы все закончилось, если б в комнату не вошли старшина роты Пятков и помкомвзвода Хромых. Увидев Красавина, старшина с ходу похвалил:

— Молодец! Хорошо службу начал! — пояснил Хромых: — Старательный малый. Один утром в казарме уборку сделал. Даже плинтусы тряпкой протер и на "старика", который сачканул, не пожаловался. Да что я говорю, ты же на построении сам слышал.

— Уж лучше б не поощряли, — буркнул расстроенно Красавин.

— Почему?

— Побить хотели.

— Кто?

— Да чепуха, — перебил Митюшкин. — Бить никто не собирался. "Старики" попугать решили, а он мордобой устроил.

— Зачем неправду говорите?

— Знаю, что говорю. Молод еще!..

В общем, со слов Митюшкина выходило, что не четверо пришельцев затеяли драку, а он, Красавин, за что и должен отвечать.

Но Хромых и Пятков Митюшкина не поддержали. Красавин рассказал все как было, в том числе и про ботинки, что хотели снять.

— Мне о тебе говорил майор Гуров, — кивнул Хромых, — но я, извини, не сразу придал значения. Значит, двух уложил, а двое удрали?

— Так точно.

— Молодец! Такие нам и нужны. Иди отдыхай, завтра лично доложу командиру.

Хотя Хромых и сам был крут с солдатами, но Красавин ему понравился. О помощнике командира взвода в первый же день порассказывали немало небылиц. Хромых по-своему требовал соблюдения порядка и чистоты. Он мог, к примеру, поднять ночью взвод по тревоге и совершить марш-бросок на десяток километров, чтобы "похоронить" на лесной полянке окурок, найденный у кого-нибудь в тумбочке. Вот и тащит бедолага-разведчик на горбу тумбочку с окурком. Остальные брали с собой лопаты, чтобы выкопать для окурка могилку и похоронить его, а на холмике поставить крест. Прямо настоящие похороны, только ночью, чтобы потом помнили и блюли порядок. Один раз за такую пробежку, глубокой ночью, в ненастную погоду, разведчики хотели его как следует проучить, да пожалели: сам с ними переносил все "тяготы и лишения".

А вот командира отделения Митюшкина Хромых терпеть не мог. Не любил за барство по отношению к солдатам, особенно молодым. Тот провинившихся заставлял копать и закапывать ямы, а сам сидел рядом и спокойно наблюдал. Издевался до тех пор, пока уставший солдат не выдерживал или самому не надоедало. А его знаменитые пробежки по кругу! Как таковой физзарядки не было — взвод бегал по кругу, причем до изнеможения. Круг — восемьсот метров. Митюшкин становился посреди круга, чтобы видеть, как бегут подчиненные, и давал команду: "Шире шаг! Быстрей!.." Вот за это солдаты его ненавидели.

…Утром Хромых встретил командира взвода Дворкина. Лейтенант молод, подтянут, силен. Красавин узнал, что он отлично владеет приемами самбо и каратэ, командиром взвода назначен недавно, после окончания военного училища. Отец Дворкина — командир воздушно-десантной дивизии, но сын генерала службу познавал безо всяких скидок.

Красавин стоял неподалеку от помкомвзвода Хромых и видел, как он докладывает командиру взвода Дворкину.

За ночь Петр все передумал: как вести себя, что говорить, а о чем умолчать, готовился, если понадобится, показать приемы, которым обучал учитель. Жаль, что долго не тренировался. А возможно, и показывать не придется. Поймет ли его командир взвода? Что, если вообще слушать не станет? Он сынок генерала, мало ли что в голову взбредет. Нет, только не унижаться, он же ни в чем не виноват. Переживал — решалась судьба. Услышал, как после доклада Хромых лейтенант Дворкин неторопливо сказал:

— Ну показывай бузотера! Надо же, только прибыл, а сколько наделал шума!

— Он не виноват. "Старики" решили над ним потешиться, да не вышло. Отбился. Но как? Класс! Двоих уложил, а двое драпанули.

— Четверо на одного? А командир роты расписал так, будто им ни за что влетело. Ладно, давай его сюда.

Хромых обернулся и махнул рукой Красавину. Лейтенант Дворкин к мнению своего помощника прислушивался и нередко с ним соглашался. Хотя на Хромых и жаловались, что палку перегибает: с солдатами груб, замучил "экспериментами". Лейтенант в таких случаях обычно отвечал, что у него не просто солдаты, а разведчики, и они должны быть готовы к любым нагрузкам и неожиданностям. Спорить никто не решался. Попробуй, поспорь, когда у него папаша комдив.

Подойдя к командиру взвода, Красавин, как положено, представился. Тот долго и внимательно разглядывал его со всех сторон, потом глаза лейтенанта вдруг потеплели, и в них появились веселые, озорные искорки.

— Говоришь, вчетвером окружили?

— Так точно.

— Не сдрейфил?

— Даже в мыслях не было.

— Почему?

— В себе уверен.

— Каким приемам обучен?

— Восточные единоборства… Там много всего…

— А кто обучал?

— Мастер спорта по борьбе, учителем у нас работал.

— Отлично. Сегодня же покажешь, на что способен. — Повернувшись к Хромых, сказал: — Помоги парню подготовиться: подбери спарринг-партнеров и все, что надо.

— Слушаюсь, — кивнул Хромых. — Можете идти, Красавин.

— Есть идти, — ответил повеселевшим голосом Петр. По глазам лейтенанта понял, что гроза миновала, он его заинтересовал. Теперь надо постараться, показать все, что умеет.

В армии Красавин, пожалуй, впервые почувствовал свою полезность и нужность, и это его воодушевляло. Видел результаты работы, радовался им. Уволились в запас командир отделения Митюшкин и обидчик-старослужащий, и Красавин сразу же был назначен на должность командира отделения. Этой новостью поспешил поделиться с матерью. В ее ответном письме было столько материнской радости! Безграмотной матери писать письма помогала Алена Снежкова, соседская девчонка. Она была моложе Петра на три года, и он на нее внимания на гражданке не обращал. Та девушка, что ему нравилась, поступила в институт, но переписываться с ним не пожелала. Долго переживал, но что тут поделаешь. Писем от матери ждал с нетерпением. Постоянно вспоминал и об учителе. Хотя бы одна весточка! Что случилось? Почему не пишет? Из писем матери узнавал, что Григорий Иванович в Полянск больше не приезжал. Получил и письмо, в котором Алена писала о школьных делах, а еще, что его фотографию недавно поместили на стенд в военкомате. Ребята в школе об этом знают и им гордятся. Это все лейтенант Дворкин. Он подготовил на Петра служебную характеристику и заставил сфотографироваться. Еще одна приятная новость — остался на сверхсрочную службу Хромых. Это хорошо, с таким в разведку идти можно.

 

II

Как-то незаметно пролетели осень и зима. Весна была ранней. Снег за каких-то пару недель сошел, земля подсохла, на деревьях появилась зелень.

Служба Красавину не была в тягость. В профессиональной подготовке никаких проблем, на стрельбах результаты одни из лучших. Сделал несколько прыжков с парашютом. Кормили лучше, чем питался дома. Постоянные спортивные тренировки помогли ему еще больше окрепнуть, возмужать, посерьезнеть. Появился авторитет среди десантников, теперь у Петра были свои ученики в ротах и батальонах полка.

Со взводным Дворкиным и его помощником Хромых отношения самые доверительные. По выходным командир взвода вел секции самбо и каратэ, после чего перенимал у Красавина отдельные приемы, которыми сам не владел. Иногда втроем встречались за кружкой пива. Дворкин женат, но жена с ребенком живут в Сибирске, и одинокую жизнь скрашивало увлечение спортом. Все трое не курили и спиртным не увлекались.

Как-то, дней за десять до Дня Победы, к Красавину подошел Дворкин и сказал:

— Поговорить надо. Зайдем ко мне, — Петру показалось, что командир чем-то возбужден. Зашли в комнатку взводного.

— Дело такое, — начал лейтенант безо всяких предисловий. — Сегодня меня вызывал командир полка и "обрадовал", что на День Победы отец в гости обещался. Намерен, так сказать, посмотреть, как мы тут живем. Но это повод, причина, сам понимаешь, в другом — меня навестить. Мама, наверно, запилила: один я у них.

— Ну и радуйся, что с батей встретишься, — пожал плечами Петр, а про себя подумал: вот ему бы такого отца. О своем почти не вспоминал, да и что вспомнить? Сплошные пьянки и угрозы?

— Так-то оно так, но командир полка решил организовать показательные соревнования, в том числе и по нашему с тобой профилю. Хочет, чтобы я показал, на что способен сынок командира дивизии.

— Уж постарайся, покажи товар лицом. У вас получится, товарищ лейтенант, — успокоил Красавин.

— Да ладно, — поморщился Дворкин. — Бате абы как показывать нельзя. Он хоть и генерал, но в спорте не дилетант.

В разговоре Красавин переходил с "вы" на "ты", но Дворкин не обижался.

— А раз так, значит придется поработать на публику, — посоветовал Красавин.

— Вот и готовься, друг, поработать на эту самую публику, — улыбнулся лейтенант.

— Я?! Да мне и блеснуть-то особо нечем. Вот если бы через годик-другой, тогда еще куда ни шло. — Сказал, а самому предложение командира взвода понравилось: такая честь!

— Ничего-ничего, выступишь. Отберешь потолковей ребят, вместе продумаем, как выходы обставить. Хромых поможет, он на такие дела мастер. Да и впереди целых полторы недели. Только знай, тренировки каждый день, я кому надо об этом уже сказал. Иначе и браться нечего. Ну как, озадачил?

— Если откровенно, то да.

— Все, обратного хода нет. Теперь давай поконкретнее. Кого думаешь задействовать?..

Начались ежедневные тренировки. Для этого спортсменам дали "зеленую улицу": выделили спортзал, освободили от службы, дали форму. Перед комдивом никому не хотелось ударить в грязь лицом.

Думал ли Красавин, что придется выступать на таком ответственном мероприятии? Нет, конечно. И если б только себя показать, а тут еще и ученики. Как не волноваться? Выход один — тренировки до седьмого пота. Тем более, что созданы все условия.

Сколько раз вспоминал в те дни Красавин об учителе. Как не хватало его советов. Уж он организовал бы тренировки. Что ж, будет воспроизводить по памяти и прорабатывать каждый проведенный когда-то с ним бой. Парамошкин перед тренировкой обычно говорил:

— Ну чего сжался, как ежик? Успокойся и расслабься. Внимательно приглядись к противнику и сумей найти у него слабые места. Удары проведи яростно, но продуманно. Свои действия доводи до автоматизма…

Соревнования Красавину запомнились надолго. Еще бы им не запомниться — все в этот день было необыкновенно: яркое весеннее солнце, радостные добрые лица, уверенность в себе. То, о чем когда-то мечтал в детстве, свершилсь. Он не просто замечен военным начальством, но стал знаменитостью в полку. Петр произвел настоящий фурор. Да, пришлось выложиться полностью, но ведь и было ради чего.

Спортивный праздник проводился на городском стадионе, до отказа заполненном людьми. Было много военных. Дворкин показал, где сидит отец. Генерал был при всех регалиях. Там же и командование полка.

Выступление Красавина стадион встретил восторженно и поддерживал одобрительными возгласами каждый удачный прием. Учитель остался бы им доволен. А генерал потом порекомендовал организовать обучение приемам восточных единоборств младшего начсостава.

…Проводив отца, лейтенант Дворкин взял оставленный тем пакет с гостинцами и зашел к Хромых и Красавину. В свободное время он, в основном, только с ними и общался.

Друзья удалились в комнату взводного, предупредив дежурного, чтобы в случае чего подал сигнал. Почему бы и не расслабиться чуть-чуть в День Победы.

Дворкин выложил на стол гостинцы матери: кусок свиного окорока, сыр, палку копченой колбасы, пакет пирожков с мясом. Кроме того, было несколько вяленых вобл под пиво. Пиво и воблу, скорее всего, положил отец. Он знал, что сын к спиртному равнодушен, а вот от пива не откажется.

Почистили рыбу, налили в кружки пиво. Спешить некуда. День хоть и колготной, но удачный, впечатлений столько, что сразу не переговорить.

— Отцу понравилось? — спросил Хромых взводного, смакуя кусочек воблы с пивом.

— Разве по нему не видно? Доволен, конечно. Хотя был какой-то не такой как всегда. Я спросил — говорит, что все нормально, просто устал. Зато у нас тут подзарядился. Да, тебе, — Дворкин посмотрел на Петра, — персональный привет. Сказал, побольше бы таких, как ты, нашей армии, и тогда никакой враг не страшен. Гордись, отец на похвалу скупой.

— Спасибо, — улыбнулся Красавин. — Я теперь будто на седьмом небе витаю с ангелочками. Весной всегда жду чего-нибудь приятного. Вот и сбылось.

— Значит, с ангелочками летаешь? — спросил Хромых. — Только не слишком высоко залетай. Хотя твоим успехам от души рад. Считай, что у тебя теперь появилась своя школа — школа Красавина! Звучит?

— Какая школа, только работать начал. Вот если бы сюда моего учителя — он такое развернул бы.

— Кстати, я попросил отца подобрать что-нибудь из новинок литературы. От жизни отставать нельзя. Но хватит об этом, лучше давайте по паре глотков за нашу дружбу. Пусть она никогда не даст трещин.

— За это можно и не по паре, — кивнул Красавин. — Пивко что надо, хотя я в этом, признаться, ни шиша не соображаю.

— Куда тебе, если все свои соображения вкладываешь в мордобой, — пошутил Хромых. — Завидую, но поверь, белой завистью. Что-то повторяюсь, видно. Пиво по мозгам шибануло.

— Мне тоже, — признался Красавин. — Вообще-то я на это дело слаб. На проводах так наклюкался, что аж память отшибло. После дал зарок — ничего кроме пива. Держусь пока. Да и отец, можно сказать, помог, царство ему небесное. Вспомню, как он пил, так и стакан в горло не лезет.

— Это бывает, — подтвердил Дворкин. — Отрицательные примеры часто воздействуют положительно. Держись, Петр, не следуй примеру предка. Нет, — вздохнул, — мне с отцом повезло. У него в выпивке норма: а больше — проси, не проси, — бесполезно. А курить я помог бросить! Сколько помню, он курил "Беломор". Где бы ни был, везде после себя наширяет в пепельницу окурков… Потом стал кашлять. Раз, два сказал — бросай, отец, курить. Поначалу и слушать не хотел, но потом все же бросил и как отрубил. Характер тот еще. Мне как-то сказал, что из-за меня бросил. Боялся, что сам стану дымить, и решил пример показать.

— А я вообще не пойму, что в куреве хорошего, — сказал Хромых. — Уж лучше иногда рюмку пропустить, чем коптить себя изнутри.

— Да хватит об одном и том же! Можно подумать, нас это сильно заботит. Я вот все же думаю, чем отец был так озадачен?

— Может, и правда устал? — пожал плечами Хромых. — Бывает же, когда у человека нет настроения? Говорят, что у хохлов это с утра случается, а у русских — после обеда. Или наоборот, не помню, — Хромых рассмеялся.

— Все может быть, — улыбнулся Дворкин. — Только, как мне кажется, он обеспокоен чем-то другим, на мелочи он не реагирует. Да ладно, не будем омрачать такой день и вечер. Кстати, вот что еще вспомнил: отец командиру полка об усиленной подготовке снайперов говорил и просил этот вопрос контролировать.

— Что бы это значило? — удивился Красавин.

— Сам не знаю. Может, получено какое указание сверху? Их столько сейчас. Но для десантников я тут особой проблемы не вижу: уж что-что, а хорошо стрелять мы просто обязаны. Но вообще-то, неплохо, когда есть и снайперы. Еще лучше, если каждый будет снайпером.

— Каждый, да не каждый. Скоро пополнение прибудет — и такие появятся "снайперы"! Больше по бутылкам, — заметил Хромых.

— Не утрируй, а вопрос этот во взводе возьми на контроль! В разведвзводе все должны быть снайперами. Или нет?

— Какой вопрос, это и дураку понятно, — Хромых был уже явно навеселе.

— Братцы, понемножку, понемножку, а ведь все умяли, — перевел разговор на другую тему Красавин. — Да и как не умять такую вкуснятину!

— Если учесть, что за день израсходовали столько энергии, то не так уж и много съели, — сказал Дворкин и разлил оставшееся пиво. — А мама молодец! Все так кстати и главное, вовремя!

— Привет ей от нас большущий, — сказал Хромых.

— Что ж, давайте выпьем за наших родителей, за наших дорогих мам. Пусть они будут всегда за нас спокойны, — предложил Дворкин и посмотрел на хронометр. Хромых и Красавин поняли — пора закругляться. Через несколько часов наступит новый день.

 

III

В полк прибыло пополнение. Новички смотрели на все окружающее широко открытыми, удивленными глазами. Глядя на них, Красавин вспоминал, что год назад и сам был таким же "желторотым". А как наезжал Митюшкин! Если бы не Хромых и Дворкин, худо пришлось бы. Но выдержал и год прокантовался, теперь все это позади. Наверно, и мать успокоилась, хотя в почтовый ящик заглядывает каждый день. Не часто, но раз в неделю Петр пишет домой: о себе, о том, как служится. Алена, естественно, под диктовку матери, отвечает без задержки. Вот опять написала, что ходили в военкомат смотреть на его фото. Их там уже приметили.

В разведвзвод из пополнения привели троих пацанов. Держатся обособленно, кучкой. Но внимание Красавина привлек "салажонок" из соседней роты: уж очень тот напоминал ему себя самого в детстве. Впервые Петр увидел молодого десантника на спортплощадке. Тот подтягивался на перекладине, но так тяжело, что Петр не утерпел и решил показать, как надо. Он демонстративно легко проделал несколько упражнений, потом покрутил "солнышко" и пружинисто соскочил на землю. "Салажонок" от удивления открыл рот. Поправив гимнастерку, Петр спросил:

— Откуда прибыл?

Тот, словно ожидая этого вопроса, назвал соседнюю с Каменогорской область.

— Да мы почти земляки, — сказал Красавин и, представившись, пожал ему руку. Как же обрадовался новобранец! Как засияли его глаза! В армии, как, пожалуй, нигде, ценятся дружеские отношения между земляками. Вдали от родителей, от привычного уклада жизни, особенно дорога помощь и поддержка друзей.

— Саша, — представился молодой десантник и добавил: — Петров. У нас в деревне, — сказал с улыбкой, — много Петровых, даже село называется Петровкой. А где вы служите?

— В разведвзводе.

— Здорово! А меня туда не возьмут, — вздохнул с сожалением.

— Почему?

— По физическим данным не подойду. Меня и в десантники еле взяли. Напросился, хотя запросто мог остаться на гражданке.

— Нравятся воздушно-десантные войска?

— Мечта детства. — Помолчав, добавил: — Хочу… как это… утвердиться.

— Захочешь — все получится.

— Буду стараться!

Красавину понравился этот слабенький, но душевный и бесхитростный деревенский паренек. Договорились, что будут изредка встречаться.

Около месяца они не виделись. Петров сам не приходил, а Красавин был занят по горло: дали для обучения новую группу десантников, и надо было успевать и по службе, и в спортивных тренировках, жертвуя даже выходным. Но через месяц все же встретились. Петров выглядел хуже, чем тогда: худой, какой-то издерганный, взгляд неспокойный. Такой был раньше говорун, а теперь совсем сник.

— Что-то случилось? — спросил Красавин. Петров только пожал плечами, но ничего не ответил. Больше молчали, чем разговаривали.

Петров ушел в расположение своей роты, но Красавин поведению молодого десантника не придал особого значения. Мало ли что могло случиться? Может, человек не в настроении, или долго не получал от любимой девушки писем. Да и процесс адаптирования к солдатской жизни у многих проходит болезненно. О "дедовщине" Петр почему-то не подумал: ведь предлагал же, в случае чего, свою помощь?

Потом Красавин встретился с Петровым при совсем неожиданных обстоятельствах. Разведчики ехали на боевые стрельбы. Должен был ехать и Дворкин, но он заболел. Стрельбище — километрах в двадцати от военного городка.

Была осень, мелкий дождик сеял словно через сито, то слабея, то усиливаясь. Дорога разбита колесами машин. Ехали медленно, выбирая проезд поудобней. В кабине с подогревом было тепло, Хромых и Красавин подремывали. Встряхнул их негромкий, но отчетливый голос водителя:

— Загоняет ведь парня, зараза!..

Открыв глаза, Красавин увидел метрах в двухстах впереди, сбоку дорожного массива, колонну десантников. По всей видимости, совершался марш-бросок при полной солдатской экипировке; колонну вел молодой офицер. Один десантник, нагруженный, ко всему прочему, пулеметом, все время отставал от своих товарищей. Как только он отрывался от колонны, офицер разворачивал строй и заводил его к отставшему, который уже еле передвигал ноги. А офицер кричал:

— Рота, слушай мою команду! Правое плечо вперед!.. — Машина уже проехала мимо колонны, но что-то больно знакомым показался Красавину этот десантник. Он попросил водителя остановиться и через приоткрытое стекло увидел, что отстающий — не кто иной, как Петров. Обернувшись к Хромых, сказал:

— Знакомый парень из последнего пополнения. Выйду.

Вышел и догнал офицера. Представившись, попросил его остановить колонну. Началась словесная перепалка: "зачем", да "кто ты такой", "доложу"… Только, когда Красавин пригрозил Дворкиным (кто не знал, что его отец командир дивизии?), офицер остановил колонну. Вместе подошли к Петрову. Красавин соврал офицеру, что он его земляк.

Вид у Петрова был плачевный. Давили амуниция и пулемет, на ботинках — ошметки прилипшей грязи. Парня шатало из стороны в сторону. Казалось, дунь на него посильнее — шлепнется на землю. Глаза красные, слезятся, и какие-то неживые. И сам он будто неживой…

Красавин взял у него пулемет и как бы сам себе пробормотал:

— Можно бы по такой нелетной погоде дать что-нибудь и полегче.

Подошел Хромых и тоже представился офицеру. Спросил молодого десантника:

— Тяжело?

Тот, отвернувшись, промолчал. Разведчики отошли с офицером в сторонку, стали убеждать, что нельзя так налегать на слабого новичка. Тот спорить с ними не стал, хотя удивлялся, чем это сержанты из разведвзвода, собственно, недовольны? Ведь это лишь один из обычных методов воспитания и тренировки слабаков…

Потом ехали на стрельбище и лишь изредка перебрасывались словами. Настроение, то ли от осенней хмари и хляби, то ли от увиденного, было невеселым. Почесав затылок, Хромых сказал:

— Земляка-то надо б перевести, где полегче.

Красавин и сам уже думал поговорить об этом с командиром взвода, как только тот выздоровеет.

А через день или два после этого случая, на учениях, бронетранспортер задавил десантника. БТР шел на большой скорости по поросшей травой и мелким кустарником обочине дороги, на борту его сидели десантники. В одном месте тяжелую машину слегка качнуло, после чего солдаты увидели тело. Это, как после выяснилось, оказался рядовой Петров — он даже на привале держался в стороне от всей роты…

Особенно тяжело смерть Петрова перенес Красавин. Он считал себя в какой-то степени виноватым в этой смерти, так как не успел переговорить с Дворкиным.

 

IV

А лейтенант после болезни ушел в отпуск. Вернулся же из отпуска на неделю раньше положенного срока и в субботу пригласил в гости Красавина и Хромых. Квартировал Дворкин теперь в частном доме, куда до этого дня в гости друзей никогда не приглашал.

"С чего бы, вдруг, сегодня? — думали Хромых с Красавиным. — Да и вернулся лейтенант какой-то задумчивый и нерадостный. На него не похоже".

День был сумрачным, нудно моросил дождь. Вся осень с постоянными температурными перепадами: то дождь, то небольшой мороз, потом вновь потепление и снова дождь.

Пока Дворкин с Хромых готовили немудреный стол, Петр, чтобы не мешать им, вышел во двор. С интересом оглядел подворье. В доме жила одна хозяйка. Ей под пятьдесят, единственный сын, офицер, служит в армии. Хозяйка вынесла Красавину зонт, а сама пошла в погреб за соленьями. У нее небольшой огород и сад с яблонями и грушами.

Дождь то усиливался, то переставал. Петр видел на ветках деревьев мутные капли. Как здесь все напоминало Полянск! Коричневато-желтые макушки укропа густо украшены серебристым бисером, на неубранных зонтообразных листьях капусты воды набралось столько, что кочаны привалились к земле. С шиферной крыши дома слышится мерное: кап, кап, кап…

Располневшая от дождей земля, казалось, перенасытилась влагой. Ветра не было, плотные дождевые тучи словно прижались к земле. И — тишина, время как бы приостановилось. Но это только кажется. Под дождевые капли оно отмеривало ни от кого и ни от чего не зависимый свой временной шаг.

От раздумий Красавина отвлек голос Хромых:

— Смотри, Петр, не улети с зонтиком к своим ангелочкам! — и рассмеялся.

— Не бойся, не улечу, — мотнул головой Петр. — А уж если придется летать, то лучше с тобой на пару. — Подойдя к Хромых, добавил: — У нас с мамой в Полянске тоже небольшой земельный участок, вот под дождичек и потянуло на воспоминания.

Из комнаты вышел Дворкин. Он по-домашнему — в тапках и спортивном костюме.

— Ну и погодка, — поежился. — В такую неплохо посидеть за столом, попить хорошего пивка, что мы сейчас и сделаем. Все. Пошли, пошли, а то картошка остывает. Не знаю, как вы, а я проголодался.

— Куда спешить? Даже свежим воздухом подышать некогда. Можно подумать, что сейчас передадут какое-то важное сообщение, — проворчал Хромых.

— Угадал. Хоть и не в стиле левитановского, но сообщение будет.

— Тогда какой разговор, командир! — тут же "перестроился" Хромых. За ним, свернув зонт, в дом вошел Красавин. "Что же скажет лейтенант? — думал он. — Приехал сам не свой. Да и приглашение это явно не случайное. Дружба дружбой, а определенную дистанцию Дворкин все же держал". Сели за стол и стали ждать, чем же обрадует лейтенант. Обрадует ли? А тот принялся за картошку с солеными огурцами. Будто век не ел, да еще предупредил, что пока не поест, никаких новостей они не услышат. Пришлось тоже приниматься за еду. И только когда открыли по банке пива, Дворкин напомнил о разговоре с друзьями в День Победы.

— Я еще тогда понял, что отец чего-то недоговаривает… — лейтенант тянул глоточками пиво и хмурился. Его чистый лоб пересекла тонюсенькая продольная морщинка. — А тут он собрался в отпуск и предложил мне оформить отпускное предписание. Мол, почему бы нам вместе не отдохнуть, да и мать просила. Так вот: как-то, один на один, он мне сказал, что наш полк скоро перебросят под Грозный. Там намечаются боевые действия…

— Да, давно пора чеченцев проучить! — воскликнул Хромых. — Зарвались окончательно. Сколько наших повыгоняли, а как издеваются!

— Не спеши с "учебой", — буркнул Дворкин. — Все не так просто. В Чечне мы оставили столько оружия, что можно вооружить не одну дивизию. А их настрой? Думаешь, позабыли сталинскую депортацию? Не-ет, помнят и еще долго помнить будут.

— А почему именно наш полк? — спросил Красавин.

— Хороший вопрос, и я его, откровенно говоря, ожидал. Значит так. От дивизии, насколько отцу известно, направят пока лишь один полк. Дальше все будет зависеть от ситуации. Теперь сами подумайте, что скажут, если он не пошлет наш полк? Отвечаю. А то, что это все из-за меня, из-за своего сыночка. Отец на это, сами понимаете, не пойдет. Он так и сказал мне и матери. Теперь представьте, что за беседы велись у них каждодневно. Отец убеждал, я, как мог, успокаивал. "Подумаешь, — говорил матери, — прокатимся на пару-тройку неделек". Не действовало. Весь отпуск прошел в разговорах и слезах, потому я и уехал раньше — невмоготу стало.

Дворкин явно волновался. Да и понятно: мать есть мать, думал Красавин. А как перенесет это известие его мать? Здоровье плохое, сердце слабое… Уж лучше ей об этом и не писать.

А Дворкин переживал, что подумают друзья? Не обвинят ли его в слабости, или еще хуже — в трусости? Только того не хватало.

Выручил своей обычной прямолинейностью Хромых.

— Не ломай голову, лейтенант, — нарушил он тягостное молчание. — Все нам понятно. Я так скажу: если попадем в Чечню, то наша дружба станет только крепче, в этом можешь не сомневаться. — Посмотрел на Красавина: — Может, я не прав?

— Я тоже хотел об этом сказать, да ты, как всегда, опередил.

— В нашей дружбе я не сомневаюсь, — вздохнул Дворкин. — И, ей-Богу, не из-за этого разговор завел. Хотелось просто поделиться, а с кем же еще, как не с вами?

— Все ясно, — успокоил командира Хромых. — И в любом случае — поедем мы или не поедем, надо к этому готовиться. Тем более нам, разведчикам. С чего начинаются боевые действия? Можете не отвечать, сам скажу — с разведки. Так-то.

Дворкин кивнул:

— Готовиться надо. Я за отпуск малость поотстал в делах наших. Как там со снайперским делом и группой Красавина? Кстати, отец о тебе вспоминал. Сказал, что на День Победы ты работал как часы, даже лучше меня.

— Везет же человеку! Сам генерал постоянно о его высочестве вспоминает! — ухмыльнулся Хромых. — Да Красавин вообще стал знаменитостью, его теперь везде знают. Между прочим, он еще и лучший снайпер. Вот какой он у нас, Петр Красавин.

— Не надоело подкалывать, а? "Лучший", "знаменитый"… Каждый по-своему хорош, — поглядев на Дворкина, Петр шутливо попросил: — Уж вы, товарищ лейтенант, не говорите больше об этом, а то наш друг совсем расстроится.

— Учту-учту, тут я маху дал. Никак в себя прийти не могу.

— Простите великодушно, больше наезжать не буду, — пообещал Хромых. — Я ведь из-за того подначиваю, что слишком у нас как-то официально получается. Осталось только добавить, что сын генерала Дворкина поедет в Чечню из высоких патриотических побуждений. Извини, лейтенант. Да я был бы руками и ногами — "за", если б туда побольше сынков "новых русских" направили. А то они тут будут балдеть, а мы их должны в Чечне защищать.

— Не ворчи. Во-первых, не только их, а, во-вторых, есть еще и немало других понятий.

— Вот-вот, я только что об одном говорил: патриотизм и любовь к Родине! Разная у нас, русских, выходит любовь. Одним лишь бы кошельки потуже набить, а другие — защищай их.

— Хватит! Какой-то ты дерганый. Давайте лучше сменим пластинку, да и вообще — зря я, наверно, про Чечню сказал.

— Поговорим о погоде, — кивнул Красавин. Он больше молчал и слушал. Понимал, что весть о поездке в Чечню никого не обрадует. Потому, видно, и Хромых стал ершиться.

Друзья еще долго сидели в тот вечер за столом. Разговаривали, порой горячились. Ели картошку с солеными огурцами, пили пиво, строили разные планы. Они еще не ведали, какие трудности буквально через несколько месяцев обрушатся на каждого из них.

 

V

Все закрутилось неожиданно с поступления срочного приказа о переброске полка в Чечню. С насиженного и такого привычного места снимались в спешке, словно боялись опоздать. Как же все оказалось непривычно и тягостно!..

Войск и техники под Грозный стянули немало. Разведвзвод, как и положено, разместился вместе со штабом полка — неподалеку от небольшого пригородного селения. Кругом тихо, мирно, вроде бы и никакой войны не намечалось. Разве что то слева, то справа вдруг грозно заревут моторы танков, но потом и они замолкают и вновь воцаряется тишина. Технику расставляли согласно утвержденной командованием дислокации. Федеральные войска готовились к решительному броску на Грозный.

Красавин с двумя разведчиками своего отделения наблюдал в бинокль за селением, дорогами, речкой. Все так буднично и в то же время необычно: земля, люди, горная местность. Ко всему надо привыкнуть. Как внимательно ни смотрели, но никаких передвижений отрядов боевиков не заметили. А может, все это какая-то ошибка? Зачем столько техники понагнали? С кем воевать? Какие они окажутся, боевики Дудаева? Что им надо? Почему нельзя договориться мирно? Или кто-то задался целью проучить дудаевцев?.. Столько вопросов и ни одного вразумительного ответа.

Погода стояла такая же, как и перед отправкой в Костроме. Настроение муторное. Километров двадцать за селением — Грозный, столица Ичкерии. Как объясняло командование, там скрывается весь корень зла. Красавин глядел то вправо, то влево, не спешил, все что можно, запоминал. Разведчики лежали рядом в укрытии. Предупредил, чтобы зря не высовывались. Не исключено, что в ближайшие дни полк получит приказ идти на Грозный.

Вспомнился Полянск, мать, сестра. Как там они? Сестра на проводы не приехала — заболел сынишка. Странно у нее все в жизни. Родила сына, а в это время доставили из Афганистана гроб с телом погибшего мужа. Рождение и похороны… А он, ее брат по матери, сейчас в Чечне. Жаль, что у сестры так и не побывал. Писала, что с родителями мужа живет хорошо, что сын подрастает, шустрый и непоседливый. Племянника Петр видел только на фотографии. Может, написать сестре письмо и сообщить, где он теперь? А матери писать пока не станет. Жаль, что какое-то время не будет получать вестей от Алены. Прочитаешь ее письмо — и будто в Полянске побывал.

Ночью полк на бронетранспортерах и вездеходах приблизился вплотную к Грозному. До города оставались считанные километры. Утром Грозный хорошо просматривался из бинокля. Никакого сопротивления при передвижении войсковых колонн оказано не было.

Поступила команда остановиться и рассредоточиться. А может, и вообще никакого сопротивления не будет? Вот было бы здорово! Радуют и разговоры, что скоро все закончится. Ну как может кучка боевиков сопротивляться такой силе? Нет. Несерьезно это.

Маленькая Чечня и огромная Россия… А вдруг боевые действия все же затянутся? Зима есть зима, и не очень-то здорово зимовать в солдатской палатке. Противнику куда легче — он у себя дома.

Командиры спешат на совещания, где получают указания. Поступили первые сведения об убитых и раненых десантниках. Заработали чеченские снайперы. Они знают местность, хорошо укрываются и бьют без промаха. Дворкин выставил боевое охранение, а заодно предупредил разведчиков, чтобы без нужды не высовывались. Хромых занялся снайперами, пора и им приступать к работе.

Группу из трех разведчиков направили в Грозный для получения разведданных. Ее возглавил младший сержант Кичкаев. Он родом из Оренбурга. Отец — чеченец, мать — русская; в этих местах раньше не бывал. В группу подобрали ребят, смахивающих внешностью на кавказцев и, естественно, переодели под местных жителей.

Красавин с напарником к вечеру вышли к небольшой рощице; за ней там, как на ладони, видна окраина Грозного.

Кичкаев с группой вернулся заполночь. Его ждали и волновались, все же первая разведка в Грозный.

— Ну как там? — спросил Кичкаева Дворкин, когда разведчики подошли к штабному автобусу.

— В общем-то, спокойно, будто нас и не ждут. Ходят сплошь гражданские. Групп боевиков не встретили, оружие может и есть, но не на виду.

— Странно, что боевиков не видно.

— Гражданских много: старики, женщины, дети, молодежь. Хотя кто их знает, на лбу ведь не написано, кто боевик, а кто мирный житель.

— Что верно, то верно, на лбу не написано. Пошли докладывать. Вспомни еще раз, что видели: детали, подробности. Не хватало еще обмишулиться.

К начштаба зашел командир полка. Сообщение разведки он и начштаба восприняли по-разному. Начальник штаба долго пытал Кичкаева вопросами, потом удовлетворенно сказал:

— Боевики просто-напросто нас испугались, а постреливают оставшиеся кучки бандитов. Но это им не безоружные жители, а регулярные войска.

— Думаешь? — недоверчиво спросил командир полка.

— А где же тогда отряды вооруженных до зубов бандитов?

— Возможно, они и есть, не отрицаю, но не в зоне нашего действия.

— И все же, я считаю, надо перепроверить разведданные. Не может быть, чтобы нас не ждали. Где-то тут подвох, — покачал головой командир полка. Посмотрев на Дворкина, спросил:

— Где сейчас твой супермен, ну, тот самый? Отдыхает небось?

— Никак нет. Ушел с винтовкой на "охоту".

— Молодец! Так надо каждому снайперу делать. Вот и давайте его пошлем в Грозный. Решите сами, кого ему в помощники дать.

О полученных разведданных срочно проинформировали штаб группировки войск.

Находясь в засаде, Красавин видел, как вернулась группа Кичкаева. Уходить с облюбованного места не стал. Напарник тоже остался.

Было тихо и спокойно. Красавин оборудовал шалаш-приманку, то же самое посоветовал сделать и напарнику. Оставалось терпеливо ждать и ничем не выдать своего местонахождения. Главное — не замерзнуть, а уж потерпеть — потерпят. Но "поохотиться" в этот раз Красавину не удалось: пришел Хромых и сменил его. Петра ждали в штабе полка. Вскоре он получил новое задание. Идти в Грозный решено было утром, а пока можно отоспаться.

 

VI

С Дворкиным и Хромых разведчики расстались у края рощицы. Шли осторожно, то и дело замирали, выжидая. До Грозного километра полтора.

"Почему командир полка решил меня послать? — думал Красавин. — А если не справлюсь?" Вспомнился разговор с Дворкиным. Тот опасался, как бы ребята не завалили дело, не зная местности и людей. Да как можно! Хорошо, что Кичкаев согласился вторично пойти: видно, сержант чувствовал, что в первый раз не довел задание до конца. Кичкаев шел рядом и постоянно зевал — не выспался. Оделись в "гражданку", под студентов. Если вдруг задержат боевики, скажут, что ездили к больной бабушке. В штабе снабдили документами и дали адрес недавно умершей пожилой женщины — может, и пройдет. Кичкаев сам плохо ориентировался на местности, но все же.

Восемь утра. Начался сумрачный зимний день. Дождя не было, хотя облака плотным слоем облепили небо. Вышли к неширокой, но длинной улице, долго выжидали. Если не задержат, то пойдут не спеша. Кичкаев будет разговаривать по-чеченски, а Красавин — молчать. Важно не привлечь к себе внимания и смотреть, смотреть в четыре глаза.

Пока никто не остановил, и разведчики решили заново повторить ночной маршрут Кичкаева. Значит, надо побывать на пяти улицах. Название первой — Советская. Улица длинная, говорит Кичкаев, с поворотами. На ней в прошлый раз насчитали с десяток групп чеченцев: молодые, старые женщины, дети… И сейчас опять собрались.

— Смотри, точно в этих же местах. Рано, а торчат! Зачем? — Кичкаев говорил тихо, чтобы чеченцы не услышали.

— Посмотрим, посмотрим, — буркнул Красавин. Заметил, что в каждой такой группе человек по пятнадцать-двадцать. В самом деле: женщины, старики, дети и без оружия. Чего так рано повылезли? Делать нечего?

На одном из поворотов улицы кучей свалены строительные блоки. Кто-то затеял стройку? Проезд оставлен настолько узкий, что колонна может элементарно угодить в ловушку. Тут же, неподалеку, еще две группы вроде бы мирных чеченцев. О чем говорят? Что обсуждают? Ничего не слышно.

Прошлись по другим улицам; картина та же: боевиков нет, стоят мирные на вид, далеко не воинственные жители. Одна улица перекрыта, проход оставлен совсем небольшой. Кто и зачем перерыл? Надо это место запомнить.

— Слушай, — спросил Красавин, — а тебе не кажется, что все это видимость, будто нас тут не ждут? Все так тихо, никаких боевиков…

Кичкаев остановился:

— Если честно, то такая мысль и у меня была, и я об этом доложил, — признался он. — Ждут, черти, но по-хитрому. Для отвода глаз согнали стариков и детей.

— Взял бы да и поговорил с кем-нибудь из них. Ты же наполовину чеченец.

— Вчера пробовал, ничего не вышло. Сразу обступили, начались расспросы Нет, думаю, так можно и влопаться. А если в центр махнуть?

— В центр нельзя. Наша задача тут разобраться.

— Тогда зайдем в кафе — поедим, а заодно и послушаем. Есть хочу — терпения нет.

Зашли в кафе. Ели, прислушивались, но информации — никакой. Чеченцев заходило мало, да и те держались настороженно. Выйдя на улицу, Кичкаев закурил.

— Что же делать, что же делать… — протянул Красавин. Напарник молчал. В самом деле, надо что-то придумывать. Станут ходить по улицам — могут приметить и задержать. А почему везде мельтешат группы чеченцев? Прямо посиделки какие-то. Погода мерзопакостная, а они торчат. Ответ, скорее всего, надо искать именно здесь. Вчера были, сегодня… Создают видимость? Чего? Что прикрывают?

— Сделаем так, — сказал Петр Кичкаеву. — Я поболтаюсь у поворота, где блоки, а ты у траншеи. Понаблюдаем за жителями. Глядишь, что-то да прояснится.

Встретиться договорились часа через три, в том же кафе.

Недалеко от строящегося здания Красавин приглядел дом, брошенный, с заколоченными дверями и окнами, стекла разбиты. Таких на улицах немало. Выбрав момент, юркнул во двор, сорвал с окна две доски и забрался внутрь, а потом поднялся на чердак. Стал наблюдать за группами чеченцев, следить за происходящим отсюда было удобно: сверху хорошо видно, кто подходит, кто уходит.

Долго не было ничего интересного, уже и в сон потянуло. Но вдруг… К разношерстной группе чеченцев подошли три молодых человека; потом они направились к строящемуся зданию и скрылись в нем. Через какое-то время из подвала вышли три молодых чеченца, но уже других. Выходит, интуиция не обманула: в подвале или на первом этаже дежурят боевики. Сколько их? Как воружены? Все это предстояло узнать. Но наконец-то найден ключ: коли где, якобы без толку, слоняется "мирное население" — ищи поблизости огневую точку. Сидеть на чердаке больше смысла не было.

Кичкаева нашел у кафе. У него тоже новость. Боевая группа скрывается в каменном сарае. От сарая до траншеи метров семьдесят. Кичкаев даже видел, как чеченцы пронесли в сарай несколько гранатометов. Ничего не скажешь, хороша ловушечка для колонны! Подбивай головные машины и бей потом на выбор. А рядом еще гнездо боевиков. Вот и открыт секрет, радовались разведчики.

— Что будем делать? — спросил Кичкаев и посмотрел на часы. — Может, пообедаем, или сразу к своим?

Было два часа дня, но зимний день короток. Не оглянешься, начнет темнеть.

— Надо "языка" взять, — предложил Красавин. — От него можно узнать очень многое. Есть смысл рискнуть.

— А не влипнем?

— Риск есть риск.

Решили, как только стемнеет, приблизиться к чеченцам, кучкующимся недалеко от рощицы, и там ждать языка. Но перед этим еще предстояло обнаружить огневую точку. Ладно, а пока можно еще разок в кафе заглянуть.

Все произошло, как и спланировали. Лишь стемнело, Красавин и Кичкаев, подобравшись насколько было можно, стали следить за чеченцами и определять огневую точку.

В этом им помогла подошедшая смена. Оказывается, блиндаж находился на огороде — сразу и не заметишь, так его хорошо замаскировали. Из блиндажа вышли трое. Переговорив, разошлись. Двое двинулись в сторону центра города, один — к окраине, то есть к заветной рощице. Решили использовать простой прием: Красавин прикинулся в стельку пьяным, а Кичкаев попросил боевика помочь. Остановившись, тот спросил:

— Чего это он?

— Да вот жена друга родила сына, он и перебрал малость.

— Хороша малость, — только и успел сказать боевик. Его взяли без шума и крика. А вскоре их встретили Дворкин и Хромых. Командир взвода повел ребят на доклад в штаб полка. Он был рад, что все обошлось нормально. Полученные разведданные и результаты допроса "языка" оказались как нельзя кстати.

— А ты счастливчик! — сказал Красавину Хромых. — В самом деле, будто ангелы помогают.

— А как же иначе, — пожал плечами Петр и широко зевнул.

Хотелось спать, спать, спать…

 

VII

Петру выспаться разрешили. Разведка прошла удачно. "Язык" оказался довольно информированным и помог командованию полка кое в чем разобраться, особенно насчет огневых точек. Вроде бы радоваться надо, а на душе неспокойно и тревожно. С чего бы? Еще окончательно не проснувшись, Красавин то и дело слышал повторявшуюся за палаткой фамилию помкомвзвода: Хромых, Хромых… При чем тут Хромых? Хотелось спать. Но фамилия друга навязчиво повторялась, и это мешало уснуть.

Пригнувшись, в палатку вошел командир взвода Дворкин. Лицо мрачное, растерян, смотрит исподлобья. Вначале Красавин даже не понял смысл сказанного:

— Вставай, Хромых убили!

— Ну, знаешь. Не шути так!

— Мне не до шуток, — тяжело вздохнул Дворкин. — Снайпер, совсем недавно. — Слова будто молотком били по черепу.

Красавин оцепенел:

— Не-ет! Не может быть!!! Хромых? Он же опытней других! — Петр вскочил с раскладушки и быстро оделся. — Где он?

— Тут, недалеко…

По дороге Дворкин говорил:

— Чуть стало светать, Хромых ушел подыскивать удобные точки для снайперов. Он еще сказал: "Петр проснется, а я ему хорошее запасное местечко подобрал". А вражеский снайпер был где-то поблизости. Видно, приметил его и выбрал удачный момент. Два выстрела, чтобы наверняка: один в голову, другой — в шею. Оба — смертельные.

У тела помкомвзвода стояли разведчики. Один из них сдернул угол темного покрывала с головы погибшего. На лбу небольшая, всего-то с копейку, рана. Рана на шее не видна. Не верилось — Хромых и мертвый!.. Прикоснувшись рукой ко лбу друга, Петр почувствовал холод. Что-то говорил Дворкин, Красавин уловил лишь слово "месть". За друга будут мстить. Да-да! В этом Петр уверен.

А что он, собственно, знает о Хромых? Совсем мало. Даже о своих родителях тот ничего не говорил. Родом с Урала, и все! Оставаться на сверхсрочную долго не хотел, потом все же решился, хотел материально помочь родителям. А как болезненно воспринял отправку полка в Чечню! Словно чувствовал, что найдет здесь свою погибель. Нелепая смерть.

Разведчики деликатно отошли в сторонку. Знали, что Хромых был дружен с Дворкиным и Красавиным.

— О чем думаешь? — спросил лейтенант.

— Сам не знаю. Все в голове перемешалось…

— Надо будет его родителям письмо потеплей написать, и вещи, какие есть, отправить… Вот она — война. Теперь нас двое с тобой осталось…

— Значит, говоришь, удобную точку хотел мне подыскать? — перебил Красавин.

— Да, так и сказал, что проснешься, а он тебя обрадует.

— Покажи. Где это случилось, — Петр не хотел повторяться. Зачем сейчас лишние слова. Он уже решил, что за друга отомстит. И тянуть с этим не станет.

— Завтра идем на Грозный, — предупредил Дворкин. — Нам с тобой надо сформировать группы для подавления огневых точек боевиков. Сколько точек, столько и групп. Пойдем первыми. Командир полка выделяет нам для поддержки взвод десантников.

— Дай Бог, чтобы эти точки местонахождение не сменили.

— Ты что! Если сменят — плохо будет. Ладно, пошли покажу место, где Хромых убили.

 

VIII

Что бы Красавин ни делал, все мысли кружились вокруг Хромых. Петр был благодарен ему за поддержку в первые дни службы. Младший сержант Митюшкин мог тогда здорово жизнь ему испортить, а Хромых и старшина роты Пятков поддержали, помогли утвердиться.

За добро платить добром — главный принцип Красавина. И ему он всегда оставался верен.

На душе тяжело. В голове не укладывалось, что Хромых мертв…

Теперь Дворкин и Красавин почти не разлучаются, это помогает приуменьшить боль утраты. Только что закончили комплектование боевых групп для завтрашнего уничтожения огневых точек противника. В каждой группе от пяти до семи человек. Утром десантники пойдут на Грозный.

Задача этих групп — обеспечить проход основным силам полка. Боевики, по всей вероятности, хотят заманить "федералов" в ловушку. Может, потому и пропустили разведчиков. Зато после "языка" они как с цепи сорвались, и вовсю заработали снайперы.

Петр думал: " А Дворкин неправ. Письмо родителям, безусловно, нужно, но лучше самим к ним поехать". Сказал об этом лейтенанту, и тот, хлопнув себя ладонью по лбу, воскликнул:

— Какой же я олух! Сам не догадался! Сейчас же пойду к командиру полка и забью вопрос. Хотя знаешь… — Дворкин с сомнением посмотрел на Красавина, — лично я далеко не уверен, что отпустят.

— Почему?

— А вот посмотришь.

От командира Дворкин вернулся быстро. Лицо недовольное.

— Ну что? — спросил Красавин.

— Сказал, чтобы зашел через час.

— Ну и зайдешь, чего переживать-то?

— Не отпустит.

— Это почему? Ведь мы же с Хромых…

— Ясно, что были друзьями, — перебил Дворкин, — и он знает об этом, но непременно согласует с моим отцом. Не забывай, что я сынок генерала. Кроме того, завтра наступление на Грозный. Да разве ж мой батя отпустит перед наступлением? А что подумают в подразделениях? Тебя тоже не отпустят. Ты вроде как моя правая, а теперь и левая рука. Да нет, лучше тут за друга отомстить. Хотя по-человечески и обидно. Проводить его в последний путь к родителям лучше б было нам с тобой…

Дворкин оказался прав. Отец не разрешил ему и Красавину отлучаться перед наступлением. Тело погибшего повезут на Урал штабисты.

— Скоро начнет темнеть, — сказал Дворкин. — Пойду-ка поговорю с разведчиками. Денек будет завтра тяжелый, но думаю, прорвемся. Как считаешь?

— Я о другом голову ломаю. Возьму-ка винтовку и посижу до темноты в своем гнездышке. Ей-Богу, руки чешутся.

— Кого-нибудь тебе дать?

— Там же сидит вчерашний напарник.

— Будь осторожен. Не хватало еще, чтоб тебя подстрелили.

— Типун тебе на язык!..

До темноты оставалось часа три. Искать другую точку времени уже не было, да и не днем же этим заниматься. Заглянул в шалашик, сделанный для отвода глаз вражескому снайперу: перед уходом в разведку оставил там "куклу". Осторожно вытащил ее из шалаша…

Красавин был не робкого десятка и не вздрогнул, увидев в голове куклы пулевое отверстие. Выстрел мастерский — прямо в лоб, точь-в-точь, как в голову Хромых. Значит, снайпер клюнул. "Куклу" на прежнее место класть не стал, а осторожно отполз назад. Потом, пригибаясь, поспешил к напарнику. Не на шутку испугался, а вдруг и его… Услышав сзади шорох и увидев Красавина, напарник (слава Богу — живой!) не торопясь покинул свое место.

— Никак дремал? — спросил Петр полусонного десантника.

— Клонит в сон — мочи нет, — признался тот и покраснел.

"Хоть не соврал", — подумал Красавин. Десантник — с Вологды, крепыш с пухлыми красными щеками и добрыми глазами. Он неплохо поет, постоянно участвует в полковой самодеятельности. Особенно хорошо у него получается песня про родной город: "Вологда, Вологда, Вологда — гда…"

— Сделал, о чем я говорил? — спросил Красавин.

Напарник нахмурил брови.

— Да, а зачем все это?

— Чтобы снайпер твое место засек.

— Да никаким снайпером тут и не пахнет. Спокойно, как в гробу.

— А ты был в гробу-то?

— Просто к слову пришлось.

— "К слову"… Приказы надо выполнять, — рассказал о ране в голове "куклы". — Где-то совсем рядом действует вражеский снайпер. А может, и не один. Шутить с нами они не будут, Хромых тому пример, — Красавин говорил и видел, как вологжанин беспокоился.

— Что, и выстрела не слышал? — спросил Петр.

— Да нет, тут один танк или БТР все урчал.

Петр стал объяснять свою задумку. Мысль следующая: ровно через час напарник должен отвлечь на себя внимание чеченского снайпера. Если тот еще здесь, то обязательно себя обнаружит. Но важно, чтобы и вологжанин при этом не подставился.

После инструктажа Красавин пополз на свое место. Залег и стал наблюдать. Где же противник? Не ушел ли? Винтовку с оптическим прицелом положил рядом. Дождя не было — уже хорошо. Посмотрев на часы, вновь прильнул к биноклю.

Красавин по-своему коротал время на "охоте". Вначале искал естественные, природные зацепки, где снайпер мог бы укрыться. Потом сам с собой молча спорил, убеждал и не соглашался. Опыт — дело наживное, надо только почаще выходить на "охоту". А у него этих выходов — раз-два и обчелся.

"Так, так, что же мы имеем на сей раз?" — поднес он к глазам бинокль. Что же привлекает внимание, и где сам он, будь на месте вражеского снайпера, свил бы "гнездо"?

Ага, куча валежника. Вчера ее видел. Кто-то осенью собрал, да так и не увез. А возможно, подстроено. Во всяком случае, надо присмотреться. Спрятаться в валежнике можно вполне, да еще и под ним выкопать "схрон". Хотя место открытое, добраться и уйти непросто, все как на ладони…

А дальше — мостик. Тут можно притулиться, хотя бы за камнями, что по бокам подъезда к мосту. Подход и отход удобные. Возможно, что именно здесь враг и притаился. Посмотрим, что еще на горизонте нового…

Нет, больше вроде ничего особенного. Хотя стоп! А это что на обочине дороги? Куча сена или соломы. Раньше не обратил внимания. Видно, везли на тракторе или грузовике, да по пути потеряли, — и торчит себе копенка в канаве. Канава удобная, запросто можно и подползти, и отползти. Чем плохо, прикрывшись сеном, вести оттуда наблюдение? Местечко неброское, зато по всем параметрам для снайпера удобное и выгодное.

Больше, сколько Красавин ни смотрел, глаз ни на чем не задерживался.

А время бежит. Осталось минут пять, после чего напарник даст о себе знать. Клюнет ли противник? Хоть бы успеть до темноты…

Красавин в который раз прильнул к оптическому прицелу винтовки. Хорошо, нет дождя, вновь подумал он. Что ж, пункт первый — камни у мостика; потом сено в канаве, а дальше — валежник. Три точки! Надо не проморгать и успеть, только без суеты. Лишь бы вологжанин не сплоховал с чучелом и привлек внимание. Темнеет, но это даже к лучшему: противнику труднее будет понять, что его обманывают. Выстрелил бы раз, а то и два, как в случае с Хромых. Этого Красавину достаточно, чтобы засечь и уничтожить боевика.

…В оставшиеся минуты Петр пытался ни о чем другом, кроме "трех точек" и ответном вытреле, не думать. Но не получалось: то вспоминал Хромых, то думал, как бы не забыть выставить на ночь боевое охранение у мостика, то о завтрашнем наступлении полка. Неизвестно еще, как оно пойдет…

Шум, произведенный вологжанином, и раздавшийся почти сразу же хлопок — выстрел — оказались все же неожиданными. Откуда выстрел? Навел прицел на кучу валежника, но там ничего не заметил. Потом быстро перевел прицел на кучи камней у мостка — тоже пусто. А вот в канаве…

Да-да, оконце в шапке сена и ствол винтовки. Точно ствол!

Выстрелы последовали практически одновременно. Противник бил вторично, чтобы поразить цель наверняка, и — ответный выстрел Красавина. Кажется, попал — ствол винтовки противника задрался вверх, да так и остался в таком положении. Сделав еще два страховочных выстрела, Красавин осторожно покинул снайперское гнездо и пошел забрать вологжанина. О результатах поединка узнать можно будет завтра утром.

 

IX

До наступления оставались считанные часы. Боевые группы должны сняться раньше основных колонн полка, и Красавин с "охоты" вернулся как раз вовремя. Дворкин с Кичкаевым завершали последний инструктаж старших боевых групп: уточнялось вооружение, боекомплект, время и место сбора, размещение по бронемашинам, порядок высадки и действия в заданных точках. Для подстраховки брали еще две группы — резерв. Действия по уничтожению огневых точек боевиков должны быть четкими, быстрыми, без пробуксовки и топтания на месте. Особая роль отводилась Красавину и Кичкаеву. Только они знали месторасположение огневых точек боевиков. Их задача — вовремя доставить туда группы десантников.

Настроение у "федералов" боевое, даже несколько самоуверенное. Куда боевикам устоять против такой-то силы! Да их просто сомнут и пикнуть не дадут! Силы и в самом деле подтянуты немалые. С флангов десантников поддержат танковые части, у танкистов настрой тоже сверхпобедоносный.

Наконец инструктаж закончен. Старшие групп вышли из палатки. Посмотрев на Красавина, Дворкин нетерпеливо спросил:

— Ну, какие пироги?

— Да вроде подстрелил, но надо проверить, — рассказал о "кукле", о том, как все было. Заодно попросил выставить боевое охранение у мостка: там не исключена закупорка.

— Докладываю, — шутливо начал Дворкин, — что по охране мостка вопрос уже решен, а вот с твоими пирогами, считаю, надо немедленно разобраться.

— Может, завтра? — якобы засомневался Красавин. — Уже темно, да и можно нарваться на боевиков. Стоит ли рисковать перед наступлением? — говорил, а самому не терпелось узнать, чем же закончилась его "охота"?

— Стоит-стоит, — кивнул головой Дворкин. — Снайпер убил нашего друга, мог еще кого-то подстрелить, а мы должны ждать до утра? Нет-нет, прямо сейчас. Один пойдешь?

А Красавину только этого и надо.

— Обижаешь, командир, — сказал с обидой. — Ясно, что один и никого мне не нужно. Я там каждый бугорок, кустик, каждую ямочку знаю, могу пройти даже с закрытыми глазами. А вы, если что, подстрахуйте.

— Нет вопросов, — согласился Дворкин. Рядом с ним стоял вологжанин. Ему тоже не терпелось узнать, чем закончился поединок с вражеским снайпером.

Взяв автомат, нож и фонарик, Красавин растворился в темноте. Вот где пригодились навыки ходить тихо, как кошка. Автомат и фонарик решил использовать лишь в крайнем случае. Опасался одного — засады. Но и засада боевиков могла себя чем-то выдать.

Засады Петр не встретил. Хотя если бы вышел чуть раньше, то мог бы и нарваться на боевиков. Один раз услышал отдаляющийся шум и приглушенный разговор. Группа из нескольких человек, как понял Красавин, уходила в сторону Грозного. Открывать по ним огонь никакого смысла не было.

Буквально через несколько минут, подойдя к заветной канавке, Красавин все понял. Не дождавшись своего снайпера, боевики, по всей видимости, решили проверить, в чем же дело, и наткнулись на его труп. Вот его-то они и унесли с собой. Осторожно прикрыв рукой свет от фонаря, Красавин увидел там, где только что лежал снайпер, лужу крови. Похоже, вражеский снайпер был убит.

Дворкин же и вологжанин ждали в условленном месте. Оба обрадовались, особенно был доволен Дворкин.

— Это наш первый ответ за смерть друга, — похлопал он Красавина по спине. — Сегодня же доложу в штаб полка. Ты, Петр, молодец! И ты молодчага, — повернулся к десантнику. — Надо же, как лихо все провернули! Ладно, вы небось голодные?

— Как волки, — кивнул Красавин.

— Тогда пошли ко мне.

В этот предновогодний вечер Красавину и его друзьям-десантникам все казалось каким-то необычным. Внешняя бодрость и радость дополнялись щемящим беспокойством и необъяснимым волнением. Потому и хотелось друг с другом поговорить, поделиться вдруг нахлынувшими сокровенными мыслями. И хотя перед наступлением надо было выспаться, спать никому не хотелось.

 

X

Проводить боевые группы и дать десантникам последние указания пришел сам начштаба полка. Было еще рано, сумрачно, хотелось спать. А майор стоял щегольски ладный, форма с иголочки, глазами так и зыркает. О наступлении на Грозный говорил как о чем-то обыденном и пустяшном, и что бояться и зацикливаться на этом нечего.

— Чего такие хмурые, сонные? — спросил, оглядев строй. — На десантников и не похожи. Посмотрите, какую мы собрали силу! Все это скоро двинем на Грозный, а кучки боевиков, если от страха в штаны не наложат и не разбегутся, будут уничтожены. Мы их просто раздавим, сомнем, сотрем в порошок. Помните, наш успех в быстроте и натиске. Покажите-ка на деле, на что способны…

Красавин стоял рядом с Дворкиным и Кичкаевым. Последний все время зевал и шмыгал носом — простыл.

— Настроение поднимает, — буркнул Красавин. Когда начштаба говорил, что боевиков запросто сомнем и раздавим, он покачал головой: — Думает, что чеченцы такие дураки…

— У нас уже есть образцы для подражания исполнения воинского долга, — с воодушевлением вещал между тем майор. — Только вчера в напряженном снайперском поединке с противником победил наш разведчик Красавин. Вот с него и надо всем брать пример.

Дворкин толкнул Петра:

— Выше нос, младший сержант! Чуешь, чья работа? Однако почему он о твоем напарнике умолчал? Странно.

Петр пожал плечами:

— У него фамилия не такая звучная, как у меня. Сам сравни — Бредчуков и Красавин.

— Брось шутить, я правда ему говорил, а он мимо ушей пропустил.

— Да не расстраивайся, командир. Об этом ли сейчас голову ломать?

— Это понятно, но все равно нехорошо…

Начштаба заметил, что Дворкин переговаривается с Красавиным, но замечания не сделал, хотя любому другому офицеру быстро бы заткнул рот. Вскоре последовала команда "по машинам", и три бронетранспортера с десантниками двинулись на Грозный. От разведчиков десантников сопровождали Красавин и Кичкаев. Дворкин со взводом пойдут чуть позже.

А рядом готовились к выступлению основные силы полка и соседи-танкисты. То зимнее утро больше запомнилось всем голосами людей и гулом боевых машин.

…Проскочить и уничтожить боевиков "одним махом", как напутствовал начштаба полка, не удалось. Чеченцы к встрече с десантниками подготовились основательно.

Первые сотни метров бронетранспортеры проскочили быстро. Удачно высадили и несколько боевых групп. Красавин ехал в первой машине. Авангард десантников приступил к уничтожению огневых точек боевиков, и вот тут-то началась пальба со всех сторон, да какая!..

Два бронетранспортера вскоре свернули на параллельные улицы. Головной прорывался к тому повороту улицы, который был перерыт широкой траншеей. А узкий проезд находился под прострелом боевиков. Огневые точки следовало подавить, закрепиться и дождаться подхода основных сил полка. Такова задача.

Почти у самой траншеи бронетранспортер был подбит выстрелом из гранатомета. Удар пришелся по передним колесам, и машина сразу ткнулась носом в землю. Боевики открыли плотный огонь из автоматов.

Некоторые десантники выскочили из машины и залегли, другие отстреливались из самой машины, несколько человек попрыгали в траншею. Красавин лежал на холодной земле и пытался разобраться, откуда ведется огонь. Две огневые точки он знал: из одной стреляли, но другая молчала. Зато раздавались автоматические очереди со стороны небольшой пустоши. Но там же ничего не было!..

От дробного, зловещего перестука пуль по броне сердце екает. А десантники, что лежат рядом, боязливо озираются, смотрят на него с надеждой и к земле жмутся, жмутся. Но она мерзлая, стылая, неласковая, чужая. Впервые Петр почувствовал страх. Он был где-то внутри, но еще не расползся по всему телу и сейчас исчезнет. Нет, сердце в пятки не уйдет и никуда не выскочит! А ребята смотрят на него и ждут. Он же среди них — старший. Но что он может? Чем лучше их? Однако, пора действовать, причем дерзко, мгновенно и там, откуда меньше всего ждут боевики. В этом спасение как его самого, так и однополчан.

Неужели расположение огневых точек сменили из-за "языка"? Испугались, что выдаст? Еще ведь по пути заметил, что не все выявленные в разведке точки действуют, зато появились другие, и это нарушило планы боевых групп. "Влопались в жир ногами", — вспомнил выражение матери. Вот тебе и "мирная обстановочка!" Но что же делать? С чего начать? Нельзя же просто лежать и дожидаться, пока всех перебьют. Могут запросто и в БТР еще разок пальнуть из гранатомета, но пока этого не делают. Хотят сохранить его для себя?

Среди десантников появились убитые и раненые. О, Господи! Это же совсем другая жизнь, даже не вчерашний день, когда он вел поединок с вражеским снайпером. Там все было на равных, и победил тот, у кого оказались крепче нервы.

Появилась мысль: а что если по траншее добраться до дома на противоположной стороне улицы и под прикрытием десантников приблизиться как можно ближе к объекту, а потом оттуда забросать боевиков гранатами? А пустошь лучше обойти с обратной стороны… Посмотрел на прижавшегося рядом к земле десантника. Фамилии его не помнит, только то, что он из Ростова и аккуратно ходил на все занятия в его, Петра, секции. Парень ловкий, подвижный, выносливый. Надо взять его с собой.

— Сколько у тебя гранат?

Тот сказал. Нормально, хотя можно и подзанять у соседей.

— Делай, как я, — сказал ростовчанину. Тот кивнул, и они тут же упруго оттолкнулись от земли и прыгнули в траншею. Там уже сидели пятеро десантников, и Красавин объяснил им свой план.

Пригибаясь, переместились к краю траншеи. До дома метров пять-шесть. Это как раз тот самый проезд, что оставлен как ловушка для техники. Пора, однако, начинать…

Как только стрельба немного поутихла, Красавин с ростовчанином выпрыгнули из траншеи и в несколько прыжков преодолели простреливаемый сектор. Это уже хорошо, это уже совсем неплохо. Посмотрим, кто кого…

Теперь они для боевиков недосягаемы. До объекта метров тридцать пять-сорок. Отвлечь внимание врага огнем должны десантники, которые сидят в траншее. Как только начали стрелять по объекту, тут же в подвальные оконца полетели гранаты. И Красавин с напарником, подбежав, тоже бросили в подвал по гранате. Группа боевиков была уничтожена полностью, а окопы, занимаемые боевиками на пустоши, забросали гранатами с трех сторон. Двух чеченцев взяли в плен, остальные были убиты. Красавин выставил боевое охранение, так как вполне возможно было нападение врага.

— Вот это дали, — улыбнулся, утирая пот со лба, ростовчанин. — Дрались, можно сказать, как львы.

— Еще бы часок прочухались и ни одного льва не осталось бы, — с иронией заметил Красавин. Он тоже вспотел, хотя только что замерз.

— Ты, командир, голова, умно все придумал, а главное, быстро.

Старшие групп доложили о потерях с обеих сторон. С нашей четыре десантника были убиты и трое ранены, двое из них тяжело. Раненых и пленных надо было побыстрее отправить к месторасположению основных сил. Но бронетранспортер подбит, на чем отправишь? И ждать нельзя. Прошлись по домам. Кое-как одного жителя упросили дать свою машину…

Отправив раненых и пленных, десантники немного расслабились, но Красавин был начеку. Стрельба в разных районах города то вспыхивала, то стихала. Где-то недалеко отчетливо слышались выстрелы из гранатометов. В чем же дело? Почему колонны не пришли?

Своих дождались ближе к обеду. На бронемашинах прибыла рота из первого батальона и взвод разведки. Красавин доложил командиру роты обстановку.

— Сработано профессионально, — сказал тот Дворкину. — Не каждый офицер бы так справился. Молодец, да и только. Все, отдыхай, теперь я займусь.

Подошел и обнял Петра Дворкин:

— Как же я за тебя боялся! Слава Богу, все хорошо закончилось.

— Да пока вроде ничего, хотя есть потери.

— Знаю, знаю. Нам твои посланцы уже все рассказали. Но могло быть и хуже, ведь полку готовилась ловушка. Да, Кичкаев убит, опять снайпер. Жаль парня… — вздохнул. — Но ты молодец. И раненых с пленными сразу куда надо отправил. Пленные боевики на многое глаза нашим отцам-командирам открыли. Ведь те думали, авось задавим. Не вышло на авось-то.

— Эх, Кичкаев, Кичкаев, — Красавин опустил голову. Долго молчали. Потом Петр спросил: — Но почему не пришла колонна? Что-то случилось? Мы ждали-ждали.

— Тут, брат, стряслась такая заваруха, такой провал, что, кажется, все перевернулось с ног на голову. В общем, танкисты напоролись на засады, и их начали щелкать. Столько понащелкали, что страшно сказать. Из гранатометов и ручными гранатами со всех сторон били по танкам, а снайперы не давали выйти танкистам. Боже мой, столько ребят по-дурацки погибло! Срочно пришлось идти им на подмогу. Как же прав был отец, когда предупреждал, что в Чечне можно по самую макушку завязнуть. Так и получилось…

Петр кивнул:

— Я сам в этом убедился. Кругом огневые точки. На каждой улице, в каждом переулке. Кстати, у нас тут появились новые, которых раньше не было. Это уже после нашего "языка".

— Так у нас хоть были разведданные, а в соседних частях вообще шли напролом! И так схлопотали. А снайперы? Помнишь, отец говорил? Все подтвердилось.

— Ты скажи, что с наступлением, будет или нет?

— Я знаю, что пока оно сорвано из-за чьего-то жуткого головотяпства. Война необычная: кого, куда и как бить? Что, всех подряд? Сам говорил, что на лбу у них не написано: боевик это или мирный житель? Ладно, я тебя совсем заболтал, а ты же с утра ничего не ел. Пошли в БТР, накормлю. Капитан теперь сам всем займется.

— Выходит, наступления не будет?

— Я этого не сказал, — Дворкин остановился. — Да, начало не в нашу пользу. Если честно — то сорвано. Но наступление будет, хотя и, наверное, с большими потерями. Теперь начнем дубасить по городу с воздуха, потом опять пойдем вперед, пока не остановят. Вновь примемся бомбить. Но сверху не всегда видно, на кого упадет бомба. Боюсь, что в Кострому мы вернемся не скоро. Это уж точно.

 

XI

Да, война велась так, как говорил об этом после наступления на Грозный лейтенант Дворкин. Если на земле с боевиками не получалось, начинали долбить их с воздуха. В откровенных разговорах солдаты и офицеры матерились на тех, кто развязал войну, кому она была нужна.

Возвращение полка на места постоянной дислокации задерживалось. Даже Дворкин, при его-то связях, не знал, когда придет замена.

Красавин не сразу, но все-таки решился написать матери о том, где теперь служит. Но писать старался так, чтобы она меньше волновалась. Первое время, судя по ответам, мать себе места не находила. Да и немудрено: столько было противоречивых передач и газетных статей про войну в Чечне. Потом мать немного успокоилась. Писала, что стала чаще ходить в церковь и молиться за него. Каждое послание начиналось с того, сколько раз она побывала в церкви, сколько поставила свечек и как просила Бога хранить сына. Да, мать Красавина — единственное и, пожалуй, самое святое, что было и осталось в жизни. Сам поблагодарил Бога, что не умолчал про Чечню. Теперь трудности и лишения переносились им спокойнее: помогали письма из дома. Петр видел, как мучились те десантники, кто не сообщил родным об отправке в Чечню, и как им не хватало писем из дома.

Алена писала довольно часто. Подробно излагала новости, произошедшие в Полянске. Получалось это у нее интересно, и через переписку Красавин все больше привязывался к ней, часто думал о девушке, представлял их встречу.

Алена прислала свою фотографию, написала о родителях, дедушках, бабушках, младшем братишке. Только теперь наконец-то вспомнил, чья она дочь — родители Алены еще молоды. Так получилось, что на нее он не обращал внимания.

А Алена на фотографии ребятам понравилась. Командир долго ее рассматривал и потом сказал:

— А тебе не кажется, что она и моя жена чем-то похожи? Нет, точно! Смотри, глаза, нос…

Красавин спорить не стал, похожи так похожи. На фотографию и сам часто заглядывался.

С Дворкиным они были неразлучны. Лейтенант говорил, что Петр ему как родной брат. В свободное время мечтали о послевоенной жизни. Дворкин обещал пригласить в родной Сибирск, познакомить с матерью, женой. У них дача, а места на Ангаре такие, что залюбуешься! Петру хотелось побывать у друга, но это после службы. Зачем сейчас загадывать? Загадывать он не любил.

Получал письма и от сестры. Жизнь у нее шла без особых изменений, хотя, судя по письмам, изменения все же были. Подрастал сын Мишка. Сама устроилась, правда, уборщицей на работу в зверосовхоз, а малярничать бросила. Купила швейную машинку и пошла учиться на курсы кройки и шитья. Со стариками живет дружно, они во внуке души не чают. В каждом письме сестра приглашает Петра в гости. Ясно, что после увольнения навестит.

 

XII

Ночью Петр спал плохо: снились дурацкие сны. Утром рассказал о них вологжанину. Тот рассудил по-своему: день без еды, а на ночь живот набил, вот и мучился. Красавин не согласился — раньше перед сном тоже переедали, но такой беспокойной ночи, как в этот раз, не было. Скорее всего, нервы стали сдавать. Стычки с боевиками, ночные рейды в разведку просто так не проходят. Петр где-то читал, что человек даже от нормальной жизни со временем устает, а тут Чечня, где каждый день — испытание. Нет, ночные кошмары не случайны. Душа будто предчувствует недоброе.

Наступил день как день: зимний, хмурый, неуютный. Что же он преподнесет?

Из штаба полка вернулся командир взвода. Старается держаться спокойно, но не очень у него получается, явно чем-то озабочен. Попросил Петра отойти в сторонку — значит, новость не для всех. За время службы в Чечне Дворкин сильно изменился. Это был уже не тот мечтательный лейтенант, которому хотелось проверить себя на прочность. Такая проверка хороша, когда все находятся в одинаковом положении, но он-то знал, как барствуют и берут от жизни все сынки "новых русских". Этих в Чечню на аркане не затащишь. Выводила из себя дикая несправедливость — зачем надо было заваривать в Чечне кашу, чтобы потом вот так ее расхлебывать? До глубины души Дворкина потрясла и смерть Хромых…

— Завтра утром в Грозный пойдут две группы, — сказал он Петру. — Одну поведешь ты, другую — я.

— Спасибо за доверие, но почему ты, командир?

— Сам попросился. Пойми, я тут ни разу в разведке не был. Полк выведут и вспомнить нечего будет, — попытался пошутить Дворкин, но шутка получилась какая-то невеселая.

— Утром, говоришь? Лучше бы вечером или ночью.

— Может и лучше, но нас поддержит авиация. Во время налета и проскочим. Командованию нужны свежие разведданные по скоплениям боевиков.

— Да ведь день не ночь, как бы не напороться.

— Решение принято и не нам его отменять. Давай-ка лучше обмозгуем… — стали обговаривать, сколько в каждую группу взять людей, кого конкретно, какое иметь вооружение.

До утра Петр думал об одном и том же. Столько всякой дребедени в голову лезло!.. Дворкин сказал, что надо выспаться, но не спится. Написал письма домой и сестре, потом, закрыв глаза, лежал и думал. Рядом с палатками разведвзвода стоят палатки первой роты. Слышно, как в соседней переговариваются десантники.

— … Нам с командирами еще повезло, а во второй ребята от своих воем воют. Ротный злой, замы такие же. Недавно сам слышал, как ротный чехвостил писаря. Говорит, если надо, будешь воду мне на животе греть…

У него борода скобой, так он ее каждое утро ровняет, а писарь для этого теплую воду в чайнике приносит. Как в настроении, говорит писарю: "Борис Иванович, а где у нас теплая водичка?" Но как злой: "Писарь, бегом за водой!" А недавно писарь воду в чайниках перепутал — он еще носит холодную умываться заместителю. Что там было!..

— Не повезло, выходит, писарю, — вздохнул другой десантник. — Уж лучше на передовой, чем вот так прислуживать. Черт знает, что командиру в голову взбредет. Угадай, попробуй.

— Уважение должно быть к рядовым, — сказал начавший разговор. — Я знаю старшину, который нашего брата кроме как хлебожуями, не называет. Это же унижение. Видите ли, нервы у него не выдерживают!..

— Я на днях письмо из дома получил, пишут, что дядька повесился, — встрял в разговор еще один десантник. — Хороший дядька был, двое ребятишек остались.

— С чего повесился? — спросил кто-то.

— Без работы остался. Семью кормить нечем было.

— Не дело, конечно, вешаться, а с другой стороны — как еще поглядеть. Детей-то кормить надо, а чем? Нет, мужику без работы нельзя.

— Когда в армию провожал, помню, говорил: охраняй Отечество! Вот я охраняю, а его уже нет…

Его перебил голос глухой, простуженный:

— У нас один в тюрьме не раз сидел. За человека не считали, а тут торговлей занялся и пошел, пошел… Женился, дом отгрохал, "джип" купил. Его девчонку спрашивают: "На чем ездить будешь?" — "На дзипе", — говорит. — "А купаться где станешь?" — "В шауне". Говорить еще не научилась, а подавай ей "джип", сауну.

— Не всем же торговать, — вздохнул тот, у которого дядька повесился. — У нас кто торгует или при власти, тот и живет. Потому и люди стали дерганые.

— Мы не лучше, — ответил простуженный. — Мне дед говорил, что с Отечественной мужики вернулись добрые, потому как все едины были. Нет, и тогда попадались психи, но не столько, сколько сейчас.

— Вот-вот! Тогда именно все были едины, вместе тяготы переносили. А теперь одни на дурничку миллионы "зеленых" хапнули, им отдали газ, нефть, заводы. Зато такие, как мой дядька, подыхать с голоду должны. На них, выходит, наплевать. Потому и воевать настроения никакого нет…

Простуженный голос сокрушенно добавил:

— Как же мы все низко пали! Во всем, за что ни возьмись.

В разговор вмешался кто-то еще.

— Мы не пали, нас сознательно опустили, причем так, что ниже некуда. Работы нет, жрать нечего, да что за жизнь пошла!..

В палатку, откуда слышался разговор, видно, зашел командир. Десантник, говоривший про миллионы "зеленых", подал команду:

— Встать, смирно!

— Вольно, вольно. Сидите. Ты, Федоров, опять небось антимонию разводишь?

— Никак нет, товарищ сержант. Про наступление толковали.

— Откуда знаешь про наступление?

— Так если вы нас не ругаете — значит быть наступлению.

— Шустрый ты, однако, Федоров. И языком трепать умеешь. Так вот, возьмите с Деревянкиным лопаты и пошли покажу, где надо яму выкопать.

— Никак хоронить кого-то?

— Не "кого", а "чего". Мусор, отходы всякие. Мы не должны оставлять после себя… — Петр уже не услышал, что же нельзя оставлять после себя. Он задремал.

Вздрогнул, когда подошел и присел Дворкин. Кроме них в палатке никого не было.

— Скажи, у тебя страх есть? — тихо спросил он Петра.

— Есть маленько.

— У меня тоже. Раньше не было, да и не думал я об этом. Только сейчас дошло, почему мать так не хотела, чтобы я попал в Чечню.

— Даст Бог, пронесет и в этот раз.

— Спасибо, что правильно понял, — Дворкин пожал руку Петру; а как только стало светать, разведгруппы выдвинулись на исходные позиции.

Ждали поддержки с воздуха. Будет два захода вертолетов. После первого группы должны незаметно вклиниться на территорию, занятую боевиками; после второго — углубиться в тыл противника. Ожидание томительное, нервозное. Наконец в воздухе послышался гул, и вертолеты начали обрабатывать предполагаемые опорные пункты противника. За пять минут до окончания бомбардировки разведгруппы рассредоточились и бесшумно двинулись вперед. У каждого разведчика своя задача. Место сбора перед возвращением обратно в полк определено.

Но тут-то и произошло то, чего разведчики никак не ожидали. Они наткнулись на крупный отряд боевиков, наступавших на "федералов". Численное превосходство врага было явным, и завязался неравный бой. Боевики взяли разведчиков в кольцо, но выручили вертолеты — они вновь повисли в воздухе и начали бомбардировку. Боевики явно не ожидали воздушного налета. Отстреливаясь, они попадали на землю, и Красавин этот момент решил использовать. Что было силы он рванул к старому кирпичному строению и залег около стены. Только определил место для очередного броска, как раздался взрыв, и стена, рядом с которой он лежал, рухнула. Хорошо, что отделался только ушибами, но зато оказался в каменном мешке. Однако это его и спасло. Почти тотчас рядом появились боевики и начали палить по вертолетам из автоматов. Обогнув развалины, они остановились. Петр хорошо их видит и слышит. Вот боевики подтащили двух пленных. Один в крови и стонет. Но это не разведчики, своих Петр узнал бы. Подошла еще группа боевиков. Среди них выделялся рослый чеченец — видимо, полевой командир. Похоже, ему доложили, что прорывавшийся отряд "федералов" разбит, лишь один остался в живых, но подстрелен и лежит как приманка. Полевой командир подошел к пленным и что-то сказал стоявшему рядом чеченцу. Тот молод, самоуверен, весь как на шарнирах. Выйдя вперед, он громко обратился к пленным:

— Вы победители, да? А мы побежденные? Вы нас пришли убивать? А сами в плену и будете наказаны. Вот нож и топор — смотрите, вот они! — боевик поднял нож с топором над головой и повертел ими. Руки в перчатках, удобных для стрельбы. — Это ваша смерть. Поняли? Победителей станет меньше.

Положив топор на землю, боевик подошел к окровавленному пленному. Вид у пленных был понурый, они понимают, что обречены, но все еще на что-то надеются. Раненый парень — даже стонать перестал — с мольбой смотрит на такого же молодого, как и он, чеченца. Во взгляде немой вопрос: может, просто пугает?

— Ты муж-жик, да? — крикнул с каким-то идиотским жужжанием боевик. Он не настроен шутить, пугать. Нет, ему совсем другое нужно. — Отвечай, ты — муж-жик? — резче, звонче заорал он. Но пленный, видимо, не понимал, чего от него добиваются.

— Так ты муж-жик или кто?! Сымай штаны! Сымай быстра!.. Покажи, какой ты муж-жик. Ну-у!

Опустив руки, пленный не шевелился. Боевик стал бить его пинками, с оттяжкой, в самые больные места. Слышались тупые удары и мучительные вскрики избиваемого. Он потерял сознание. Боевик же срезал ножом пуговицы на его брюках, стащил их и стал что-то по-чеченски лопотать своим.

Те ухмылялись. Кто-то притащил ведро воды и плеснул на окровавленную голову пленного. Тот застонал, зашевелился, хотя голова была по-прежнему бессильно опущена. Но муки его не кончились. Ударив еще раз со всей силы пленника ногой, боевик ткнул рукой в перчатке ему в пах — взмахнул ножом…

Раздался дикий крик. Поджав колени к голове, несчастный скорчился и заорал — страшно, беспрерывно, такого крика Петр никогда в своей жизни не слышал. Он и сам инстинктивно дернул ногами, хотел поджать их к животу, но больно ударился о придавившие его со всех сторон куски кирпичной кладки.

— Зверье! Гады!.. — Каких только проклятий не слал он боевикам, хотя понимал, что товарищу этим никак не поможешь. Второй пленный валялся на земле и стонал, потрясенный увиденным. А боевики потешались, им было весело. Истязатель ржал:

— Был муж-жик, а теперь ты — никто! Слышишь — никто! Евнух ты, понял? Евнух!

Но и на этом палач не успокоился. Размахивая ножом, он бросился к истерзанному пленному. Орал, что "федералы" убили его брата, называл еще кого-то из погибших. Его пытались удержать, но бесполезно. Тогда командир что-то крикнул, и ему не стали мешать. Боевик же подскочил к сжавшемуся в комок пленному, схватил его за волосы, запрокинул до хруста в шее голову назад и одним взмахом ножа перерезал горло. Тело пленника враз обвисло и задергалось в предсмертных конвульсиях, из зияющей раны хлынула кровь.

— О Боже, будь милосерден! — взмолился Петр и крепко-крепко сомкнул веки. — Зачем же так?! Зачем?!. - услышал гортанные возгласы боевиков: "О-о, Аллах акбар!"

А головорез все больше входил в раж. Теперь он втолковывал второму пленному, чтобы тот притащил сюда раненого "федерала".

"Кого же подстрелили и держат за приманку? — думал Петр. — Что же дальше-то будет?.."

Боевик тем временем взял топор и сказал пленному, что если тот не выполнит приказ, то будет четвертован и обезглавлен. Тут же отрубил у только что убитого солдата руки и ноги, а затем отчленил голову. И все это делалось под одобрительные возгласы боевиков. А наш солдат дергался от каждого взмаха топора, словно его самого четвертовали, и хватал воздух широко открытым перекошенным ртом.

— Так притащишь его? Или?.. — и боевик играясь завертел над головой пленного топором. И вновь возгласы одобрения.

Парень покорно кивнул головой.

"Боже, какая дикость! Да что же это творится?! Человек убивает человека, и как? Будто мясник. Какую же надо иметь злобу… И вообще — зачем они здесь, в Чечне? Кому это надо? Кому, Господи?.. И кто ты, неизвестный парень-мученик? В каком доме жил и в какой школе учил понятия о человеческой доброте и подлости? Кто твои родители?.. — Петру хотелось рычать, выть, рвать на себе волосы, но он не пошевелился. — Боже! За что такая несправедливость? За что этому солдату выпала столь страшная доля? Кто затеял эту войну?.. Будьте же вы прокляты, нелюди!!!" — Петр со стоном уткнулся лицом в кусок кирпичной стены. Он больше не мог видеть эту резню. Тут же вспомнил об уползшем пленном. Неужели предаст и сейчас принесет разведчика?.. Кого же подстрелили? Кого?.. А ведь и с ним самим будет так же, если попадет в их руки. Лишь бы не заметили. В лучшем случае — изрешетят из автоматов…

В голове Петра страшный сумбур. Он видел, как солдат под радостные возгласы боевиков медленно пополз к раненому. Несколько чеченцев, вскинув автоматы, взяли его на прицел… Дальше, из-за завала, обзор терялся. Но, видимо, чем ближе солдат подползал к разведчику, тем громче горланили боевики. И вдруг крики разом стихли, и слух резанули автоматные очереди. Значит, что-то произошло: пленный либо убежал, либо погиб.

Чеченцы засуетились, загалдели. И, разбившись на группы, побежали в сторону передовой. Сторожить раненого разведчика оставили двух боевиков. Надо что-то делать, не сидеть же вечно в этом завале…

До боевиков метров сорок — и Петр начал осторожно ощупывать, где удобней проделать лаз. Вперед не получится, мешают несколько крупных кусков кирпичной кладки. Выбраться через верх тоже нельзя, все может рухнуть и придавить. И с боков бесполезно: с одной стороны стена, с другой огромный завал, не повернуться. А что, если попробовать сзади? Попробовал. Ноги уперлись во что-то твердое, но слегка поддающееся. Тоже кусок кладки, но меньших размеров… Один боевик пошел за угол, другой — следил за разведчиком. Со стороны передовой началась беспорядочная стрельба: похоже, чеченцы напоролись на первую и третью роты.

Красавин с силой надавил ногами на кусок кладки и отодвинул его. Появилась дыра, через которую он, осторожно изгибаясь, выбрался из-под завала. С облегчением вздохнул и огляделся. Из-за боя его не заметили. Теперь надо быстренько убрать дежурившего. Сейчас, сейчас, только спокойно… Прицел — выстрел. Боевик упал. Где второй? Жаль, что это не "головорез", сейчас бы точно получил свое. Вот и угол кирпичного строения; в руке у Петра нож…

Столкнулись почти нос к носу. Петр молниеносно взмахнул ножом — и быстрее к раненому разведчику. Только сейчас разглядел знакомую куртку с черным воротником. Это же куртка Дворкина!..

Лейтенант лежал неподвижно, пульс из-за потери крови едва прощупывался. Нельзя терять время! Вновь, уже близко, раздались автоматные очереди. Подхватив командира, Красавин отнес его к заброшенной надворной постройке. Дворкин застонал. Приготовив свои и вытащив из кармана куртки взводного гранаты, Петр положил их рядом с собой и стал ждать. Почти тотчас же показались отступавшие боевики, которых теснили десантники.

— Слава Богу… — вздохнул Петр с облегчением.

 

XIII

Война в Чечне затягивалась. Боевые действия то начинались, то, по непонятным причинам, приостанавливались. В войсках считали, что боевикам нарочно давали передышку, и причем тогда, когда оставалось всего-то ничего, чтобы с ними покончить. Значит, кому-то это было выгодно. В последнее время начали раскручиваться переговоры между Москвой и Грозным, готовилось соглашение. Конечно, солдатам война надоела, каждый подсчитывал оставшиеся дни и месяцы до демобилизации. Такой арифметикой занимался и Петр Красавин. Все, что произошло с ним за это время в Чечне, воспринималось как дурной сон. Но это был не сон — жизнь.

Как-то его пригласил на беседу заместитель начальника штаба полка и предложил остаться служить по контракту. Красавину предложение польстило. Вспомнил, как на выпускном вечере классная руководительница Александра Михайловна предсказала ему быть военным. Тогда светила луна, было сказочно красиво, и "Ивушка" скомандовала:

— Лейтенант Красавин, выйти из укрытия! — Он стоял в кустах сирени. Как же это было и давно, и недавно… Теперь отношение Петра к службе было двойственным… Капитан не скрывал, что Красавин их устраивает со всех сторон: в боевых действиях себя проявил, удостоен правительственной награды, многое сделал для профессиональной подготовки личного состава. С ответом капитан не торопил, советовал обговорить все с матерью и родственниками.

Петр написал три письма: матери в Полянск, сестре Нине и своему другу Василию Дворкину в Сибирск. Бывший командир разведвзвода, после госпиталя, где ампутировали ногу, там долечивался и жил с семьей. Вскоре получил ответы. Что касалось "служить — не служить", то все ответы были почти одинаковы.

Мать была категорически против. Алена так и написала: "или мать, или служба". Своего единственного сыночка она хоронить не хотела. Алена в конце сделала и от себя приписку, что лучше бы он вернулся домой.

От сестры Петр тоже другого ответа и не ждал. Нина написала, что, потеряв мужа в Афганистане, она не хотела бы потерять и единственного брата. Они с матерью словно сговорились. Кроме того, сестра убеждала, что сегодня Чечня, а завтра и еще не известно где придется воевать. Да и кого защищать? Тех, кто народ ограбил?

Больше всего ждал ответа от своего бывшего командира. Что напишет? Но Дворкин тоже советовал уйти на гражданку. Коротко, ничего не разъясняя. Как всегда, приглашал к себе в Сибирск.

Буквально через несколько дней Петр получил от него еще одно письмо, в котором Василий сообщал, что отца переводят с повышением в Москву, и он их всех скоро заберет с собой. Лично для него это будет даже лучше: в Москве закажут хороший протез, и он станет заново учиться ходить. Еще писал, что дачу продавать не будут и он может приезжать и жить на ней когда захочет.

А еще Петр даже глазам своим не поверил: Дворкины дарят ему машину "Жигули". Не новую, правда, но и не старую, за то, что спас Василия от смерти.

Перед их отъездом все будет оформлено, так что может приезжать и делать с ней все, что посчитает нужным.

Забота семьи Дворкина его взволновала. Петр знал раньше, что дача их на берегу Ангары и приспособлена для проживания в любое время года. Знал и что Василий в своих решениях тверд, и уж если что решил, то так тому и быть.

После полученных писем Красавин уже больше не колебался, а пошел в штаб и от предложения остаться служить отказался. Его ответ заместителя начальника штаба огорчил. Тот пытался как-то воздействовать на Красавина, рисовал радужные перспективы продвижения по службе, но Петр свое решение не изменил.

Проводы были с напутствиями, клятвами в дружбе, с водкой и пивом. Да, вспомнить было что… Потом — поезд и встреча с матерью. О своем приезде он сообщать не стал, хотел появиться неожиданно. Сколько раз эту встречу представлял, но вышло все совсем по-другому.

С вокзала шел пешком. Вид бравый: берет на затылке, значки, награды, пуговицы сверкают, форма выглажена, ботинки блестят, в руке легкий чемоданчик. День был не солнечный, но еще теплый. Надел черные очки, не хотел, чтобы его сразу кто-то узнал. Прохожие оглядывались на стройного, подтянутого сержанта.

И вдруг — увидел пожилую женщину, шедшую ему навстречу. Узнал сразу — мать! Сердце в груди радостно забилось.

Узнает или не узнает? Специально отвернулся, будто разглядывал что-то интересное в витрине, и уже прошел мимо матери, как вдруг услышал тихий и такой родной голос:

— Петя!…

Ну, тут уж деваться некуда, да и хватит играться. Узнала! Сердце материнское подсказало. Он снял очки и подхватил пошатнувшуюся от волнения мать. Поцелуи, объятия, слезы радости. Мать разглядывала его, а он ее, постаревшую, еще больше высохшую, в своей обычной простенькой одежонке. Мать, вытерев платком слезы и повеселев, говорила:

— Иду, значит, в больницу и вижу, хоть и слепая, — солдатик. Думаю, вот кому-то счастье в дом подвалило. А солдатик, как ненормальный какой-то, — осенью, а в очках, да к тому же головой крутит… Не сразу, но поняла, сердце подсказало — сынок мой домой вертается.

… Дома накрыли стол, и пошли разговоры. А за столом-то всего трое: мать, Петр и Алена. Об Алене речь особая. Он встречи с ней долго ждал.

Петр ожидал увидеть тонюсенькую, нескладную девчушку — этакую стрекозу, а увидел совсем другое. Застенчивые — он сразу и не разглядел, какие они у нее, — глаза, от волнения красивое лицо. И фигурка чудная, словно точеная. Теплые ладони с длинными, без маникюра на ногтях, пальцами. Это они, эти пальчики, писали ему во время службы письма, которые он так ждал! И губы у Алены не накрашены. Петр не любил размалеванных девиц, и вообще, он к женскому полу был раньше равнодушен.

Мать потчевала, чем могла. Она не готовилась к встрече, потому и угощение было приготовлено наспех. Выпили за встречу, Алена пила лимонад. Странно, но Петр замечал все, что она говорила, что делала и как вела себя. Форму снимать не стал — пусть мать им полюбуется. Хотелось понравиться и Алене, она ведь не такая, как все — она ему нравится. Все в ней ему по душе. Одета, хотя и простенько, но со вкусом. Мать говорила, что идти в гости долго не соглашалась, стеснялась, еле уговорила.

Мать стала частенько отлучаться на кухню, чтобы молодым дать наговориться. Сама-то еще успеет и порасспросить и о себе рассказать. Хотя чего рассказывать, ведь обо всем с Аленой писали в письмах. Приходили соседи. Поздравляли Петра с возвращением, дивились, каким молодцом вернулся.

Вечером Петр с Аленой пошли на дискотеку. Все так необычно, только что служил, а теперь — танцы, и не где-нибудь, а в родном Полянске. Одноклассников почти никого не было, зато встретил сына военкома Струкова. Артем — курсант милицейской школы; он все такой же и мало чем изменился. Артем встрече обрадовался. Долго тряс Красавина и все смотрел на медаль.

— "За Отвагу" получил? Ну ты даешь! А я вот пошел в милицию. Хотя знаешь, работников органов тоже в горячие точки направляют, и часто.

Артем рассказал о соклассниках, кто где учится, служит, работает. Братья Гунькины еще не вернулись, но об этом мать Петру уже сказала.

Потом танцевали. Алена стала меньше его стесняться, иногда спрашивала что-то, но больше молчала и разговор поддерживал Красавин. Он уже знал, что Алена поступала в университет на экономический факультет, но не добрала баллов. Опять готовится. Устроилась в швейную мастерскую, зарабатывает деньги. Но для поступления учиться за плату этого мало, а других возможностей у ее родителей нет.

На танцах Алене понравилось. Особенно — быть с таким красивым и важным кавалером. Она видела, что на них смотрят и многие девчонки ей просто завидуют. Однако старалась вести себя строго и независимо. Чтобы вдруг чего плохого о ней не подумали.

Вечер испортил появившийся в окружении подвыпивших, вальяжных парней Мишка Козлобаев. В перерыве между танцами он вместе с ними подошел к Красавину. Все затихли, ожидая, что будет дальше: с Мишкой у Красавина вражда давнишняя. Мишка смотрел на Петра так, будто тот ему что-то должен. Может, догадался, кто ему подстроил кувырок с мотоциклом в речку? — думал Петр. Но нет, вряд ли. Раны у Мишки давно зажили, да и гоняет он теперь не на мотоцикле, а на иномарке. Его отец — один из самых богатых и влиятельных людей в Полянске, с ним ищут дружбы и ему прислуживают. Обо всем этом Красавин знал из писем Алены. Может, Мишку и злило то, что Красавин его игнорирует?

— Ну, чего уставился? — сказал Красавин, когда молчанка явно затянулась.

— А что? Думаешь, если нацепил разные побрякушки, так и глядеть нельзя? Рано нос задрал. — Повернувшись к приятелям, с пренебрежением произнес: — Перед вами, друзья, Петя-Петушок, в прошлом большой специалист материться, кукарекать и гавкать по-собачьи. Вот так-то, и прошу об этом знать. В армии Петя, видно, все позабыл, но давайте его все вместе хорошо попросим… — Дружки громко захохотали и захлопали в ладоши.

Красавин напрягся. Такой подлости он даже от Мишки не ожидал. Алена, прижавшись сбоку, шептала: не вяжись, успокойся. Если б Петр был один, а не с Аленой, то быстро сбил бы спесь с зарвавшегося наглеца. Но зачем ее впутывать, ведь завтра начнутся суды-пересуды. Это им ни к чему, лучше бы Козлобаев отстал. Отвернувшись, сделал вид, что Мишкина болтовня его нисколько не интересует, однако тот и не думал униматься.

— Ах, какой Петя! Он не хочет! А может, просто забыл, как надо кукарекать? Тогда попросим его курочку — пусть напомнит петушку. Правда, она еще не курочка, а так, цыпленок… Цып-цып-цып! Кукарекни, Петушок, а то как бы гавкать не пришлось.

— Заткнись, мразь! Пожалеешь, — тихо процедил Красавин.

— Вот покукарекай, тогда и заткнусь. Верно говорю? — крикнул Мишка, ища поддержки.

Кто-то хихикал в предвкушении драки, кто-то возмущался наглостью Козлобаева. О его выходках все знали и старались с ним не связываться: все равно потом ничего не добьешься, так как отец, где надо, уладит. А Красавин был спокоен. В рамках он себя удержит, но проучить наглеца придется.

Ничего больше не говоря, Петр схватил Мишку за плечи и с силой толкнул на его же дружков. Не удержавшись на ногах, Мишка шлепнулся. Друзья его подхватили и всем кагалом набросились на Красавина.

Отодвинув Алену в сторону, Петр стал их по одному укладывать на землю, приговаривая:

— Это — за побрякушки! Теперь получите за собаку! А это — за цыпленка!…

Шло прямо-таки показательное выступление Петра, как когда-то в День Победы. Ему хлопали, его поддерживали. Мишкина же компания, словно вязанка дров, вскоре лежала у его ног. Подняв Мишку и сильно встряхнув, Красавин спросил:

— Еще кукарекнуть?

Чем бы все закончилось, неизвестно, но вмешался Артем Струков. Все знали, где он учится и кто его отец. Схватив Мишку за грудки, Артем что-то зло шепнул ему, а потом развернул и дал пинка под зад.

Больше Мишка возникать не стал и вскоре со своей компанией, под свист и улюлюканье, покинул танцплощадку.

Подойдя к Артему, Петр пожал ему руку.

— Не думал, что Мишка и на танцах верх держит.

— К сожалению, — вздохнул Струков.

— Если не секрет, что ты шепнул ему на ухо, отчего он сразу хвост поджал?

— А ничего особенного, сказал, что Полянск — это не Чечня.

— Он чеченец?!

— А ты не знал? Ну да, по отцу — чеченец, а по матери — русский.

— Со мной служил один такой же, по фамилии Кичкаев. Младший сержант, командир отделения разведвзвода. Отличный был малый, в разведку вместе ходили. Погиб в Грозном.

— Все люди разные, — насупился Артем. — Какие на завтра планы? Наверно, прийти в себя от Чечни хочешь?

— Да нет, через пару-тройку дней поеду в Каменогорск, кое-какие дела решать.

— Тогда до встречи…

После танцев Петр с Аленой посидели на скамейке перед ее домом. От нее шло волнующее тепло, а кругом было удивительно тихо и спокойно. Уже холодало, и Петр вдруг захотел крепко обнять Алену, но она неожиданно воспротивилась.

— Не надо, — сказала тихо. — Нас могут увидеть.

— Пусть смотрят. Мы же ничего такого не делаем.

— Все равно не надо. Лучше скажи, почему так быстро уезжаешь?

— А ты хочешь, чтобы остался?

Алена ничего не ответила. Потом сказала, что пора домой. Петр попросил посидеть еще немного. Совсем недавно он знал ее только по письмам, а теперь она ему нравится и расставаться так не хочется. Петр слышал от ребят немало баек о встречах с девушками. Иногда таких, что слушать стыдно. Сам еще толком ни с кем не дружил, и похвастать победами на этом фронте не мог. Но как можно обидеть Алену? Она такая беззащитная. Вспомнилась нелегкая жизнь матери с отцом, потом сложное замужество сестры. Нет, такую, как Алена, обижать грешно, и он этого никому не позволит. Вот Мишка уже схлопотал…

До отъезда в Каменогорск Красавин встречался с Аленой еще два раза. А потом уехал, так как решил во чтобы то ни стало отыскать Парамошкина.

 

XIV

Если бы Петр ехал в Каменогорск к кому-нибудь другому, а не Парамошкину, мать его ни за что бы не отпустила. Но учителя она уважала, помнила, как он помог сыну, и перечить не стала. Хотя не могла понять, почему Григорий Иванович до сего времени сам не подал о себе никакой весточки. Петр же заверил, что если Парамошкина не найдет, то вернется в Полянск и будет здесь устраиваться на работу. На этот счет Галина Семеновна уже и сама соображала: сходила в районо, и там пообещали взять Петра учителем физкультуры. Ее это устраивало, сына отпускать от себя она не хотела. У Алены планы были несколько иные. Поработают с Петром пока в Полянске, думала она, а потом вместе уедут в Каменогорск поступать учиться.

Но события развивались совсем по-другому. Григория Ивановича Красавин в конце концов нашел, и тот его не только хорошо встретил, но и помог открыть свое дело. Жить Красавин остался у сестры Нины. Сватам брат невестки понравился, племянник был от него в восторге, и все шло ладно.

Вскоре Красавин скопил денег и открыл в районе авторынка еще одну автомастерскую — хорошее место помог подобрать Парамошкин. Мастерская работала с большой нагрузкой и давала неплохую прибыль. Парамошкин изредка заезжал, давал советы, но каких-то других заданий Красавин от него не получал. Не прошло и года, как Петр купил себе машину, не новую, но вполне приличную. В своей же мастерской довел ее до ума: кое-что подновил, подварил, заново покрасил, и получилась красивая "тачка"! Теперь Петр на работу и с работы ездил на машине. У сестры тоже пока все ладилось, но работать всю жизнь уборщицей в зверосовхозе она не собиралась. В скором времени в совхозе освобождалась дожность кладовщицы, вот на нее-то и метила. Директору совхоза, еще не старому мужику, Нина нравилась. У него год назад скоропостижно умерла жена, и кто знает, как могли дальше сложиться их личные отношения. Во всяком случае, он обещал назначить Нину на место уходившей на пенсию кладовщицы. А должность — блатная.

Нина не случайно училась на курсах кройки и шитья и купила швейную машинку. Все делалось с дальним прицелом, и прицел этот — шапки. Она полагала, что если научится шить шапки, то шкурки всегда купит, причем без наценок, тем более, если станет кладовщицей. А шапки — отличный бизнес.

Своими планами поделилась с братом. Он ее поддержал, да по-другому и быть не могло. Петр радовался, что отношения с сестрой стали такими, какими и должны быть между близкими людьми. Единственное, что его настораживало, так это повышенное внимание директора совхоза к сестре. Как бы не повторилась судьба матери! Но сестра развеяла все его сомнения: директор одинокий, не пьяница, каким был отец, ничего лишнего в отношении к ней себе не позволяет. С другой стороны, Петр и сам понимал, что замужество сестры было чисто номинальным, с мужем она почти и не жила. Почему же вновь не должна попытаться обрести семейное счастье?

Но были у брата с сестрой и проблемы. Одна из них — болезнь матери. Петр не знал, что мать тяжело больна, но терпит и от него все скрывает. А последние анализы показали, что болезнь — рак желудка, усиливается. Но Петру-то об этом не говорили.

А время шло, переписка с Аленой продолжалась. Она работала в швейной мастерской и готовилась к поступлению в университет. Изредка писал и Дворкин. Он осваивал протез, скучал по боевым товарищам и приглашал в гости. Но пока Петру было не до поездок. Мастерские работали нормально, напарников Красавин подобрал молодых, а главное — не пьяниц. Как только купил машину, сразу поспешил обрадовать мать и Алену. Наконец-то давние мечты начали осуществляться.

Когда-то мать говорила Петру, что беда в дом входит без стука и приглашения и, как правило, не одна. "Пришла беда, — не раз горевала она, — отворяй ворота". Надолго запомнил Петр те слова.

Галина Семеновна даже и не предполагала, что беды, одна за другой, посыпятся на сына с получением известия о ее болезни. В письме Алена написала, что мать положили в больницу и ей надо помочь лекарствами. С этого все и началось. К матери поехала Нина. Вернувшись, сестра сказала, что у матери рак, но врачи делать операцию опасаются из-за слабости ее сердца. Однако есть возможность лечения препаратами, и на их покупку нужны немалые деньги. Стали советоваться, как быть. У сестры денег не было, у Петра основное богатство — машина. Он ее только что купил, машина — мечта всей его жизни. "А как же мать? — думал от. — Что дороже?" После долгих размышлений Красавин принял решение "тачку" продать и купить нужные лекарства.

Вспомнил, как сам покупал машину — по объявлению. Да, можно по объявлению, а можно и поехать в выходной на авторынок, что почти рядом с автомастерской. Никаких проблем не видел, никому ничего не сказал и с собой решил никого не брать. Цена, само собой, — сумма, заплаченная при покупке, плюс расходы на ремонт.

И вот ранним воскресным утром Петр приехал на авторынок, размещавшийся на окраине Каменогорска. Машин столько, что глазом не окинуть. Нашел местечко, приткнулся и пошел по рынку посмотреть цену. Все сходилось, и он в цене не загнул, но и не прогадывал. Да и машина смотрится, вчера с напарником ее неплохо подмарафетили. Ладно, теперь дело за покупателями.

Подошли два кавказца и с интересом стали рассматривать машину. Один высокий, небритый и мрачный, другой — среднего роста, худой, дотошный. Этот забросал вопросами: какой километраж, давно ли менял кольца, на каком бензине работает движок? Чувствовалось, что в машинах соображает. Потом спросил цену. Красавин назвал. Посмотрев на высокого и мрачного, дотошный сказал:

— Слушай, чего ходить, давай брать будем.

Петр не ожидал, что все получится так быстро и просто. Порадовался, что вовремя поможет матери. А машину, придет время, еще купит. И покупатели нормальные: не торгуются, цену не сбивают. Он им рассказал, почему срочно пришлось продавать машину. Посочувствовали — мать есть мать. А когда узнали, что Петр в Чечне воевал, совсем обрадовались. Оказывается, они родом из Гудермеса, но давно оттуда уехали и работают в Каменогорске. Где и кем работают, правда, не сказали, да Петр и сам не спросил.

Потом отдали деньги в пачках. Петр неспешно пересчитал, все сходилось. Оставалось снять машину в областном ГАИ с учета, а уж ставить на учет они будут сами. Но ГАИ в выходной не работает, значит, оформлением придется заняться завтра.

Петр хотел вернуть деньги, но кавказцы даже обиделись:

— Зачем?! Разве мы не должны друг другу верить?

В самом деле, подумал Петр, все честь по чести: он передает машину с документами, они ему отдали деньги копейка в копейку. Чего тут не так? А завтра встретятся в областном ГАИ и все, что надо, быстренько оформят.

— У нас есть хороший знакомый в ГАИ, он за час провернет. Жаль, что сегодня дежурит, но можно заскочить и договориться, когда удобней приехать. Зачем в очереди стоять? Давай? — спросили покупатели Петра.

— Давайте, — кивнул он. Действительно, по окружной дороге езды всего-то полчаса.

— С хорошими людьми приятно дело иметь, — сказал высокий кавказец и сел на заднее сиденье. Его напарник, усевшись впереди, заявил, что заодно и убедятся, как машина бегает.

Ну, за машину Петр был спокоен. Выбравшись из авторынковской толчеи, свернули на окружную дорогу. Петр уже прикидывал, что деньги на днях сам отвезет матери, а заодно и встретится с Аленой. Это же здорово!

Кавказец, что сидел рядом, похвалил движок. Он работал ровно и тянул хорошо. Но неожиданно, положив руку на плечо Красавину, сосед попросил остановиться. Ему захотелось "по-легкому". А тут с обеих сторон лесок — удобно.

Сидевший сзади молчун проворчал, что не надо было так много напиваться чая, а у Красавина на миг шевельнулось какое-то опасение, но тут же исчезло. Чеченец помочился в кустиках, затем подошел к машине и… вдруг присел: что-то его заинтересовало. А встав, поманил пальцем Петра.

— Чего там? — спросил Красавин, опустив стекло.

— Да вот, сам не пойму, что-то с колесом…

— Не может быть! Колесо новое.

— Иди, смотри, я что, вру?

Петр вышел. Одновременно вышел на дорогу и молчун. Но Красавин на это даже не обратил внимания.

— Ну, что тут?… — Петр нагнулся, и… получил такой удар по голове сзади, что упал и тут же потерял сознание.

В себя пришел не сразу. Пошевелился, болезненно застонал. Голова словно раскалывалась на части. Что же произошло?… Мысли путались. Долго не мог ничего сообразить, и вдруг, точно прострелило: машина! Чеченцы из Гудермеса!… Но почему он в лесу? Ударили? Ах какой дурак! И зачем с ними поехал!…

Пощупав голову ладонью, осторожно перевернулся на бок. Где же деньги и документы?

В карманах — пусто. О-о, Боже!

Пересилив боль, Петр сел на пахнущие смолой сосновые иголки и заплакал. Ведь сказал же им, что деньги для больной матери. "Мать есть мать", — вспомнил слова "покупателя". Какая подлость! Как же так можно?…

Домой вернулся поздно. А когда рассказал о случившемся, сестра разрыдалась. Да и старики были потрясены: это настоящая беда.

— Надо в милицию сообщить, — всхлипнула Нина сквозь слезы.

— Уже заявил, — вздохнул Петр. Он больше не плакал. Внутри все будто окаменело. Но что же делать? Закрыл глаза, в них точно отдавалась головная боль. А по черепу будто кто молотком стучал. И — все вокруг куда-то поплыло…

 

XV

В этот же вечер Красавин на машине "скорой помощи" был доставлен в нейрохирургическое отделение городской больницы. Он не смог предупредить Парамошкина и тех, кто работал с ним в мастерских. В мастерские на другой день послал сестру, а Парамошкину позвонил сам. Удар по голове был нанесен сильный, но не смертельный. Могло быть и хуже. Врачи обещали выписать через месяц.

Красавин легче переносил боль физическую, чем моральную. Его трясло от обиды, что вот так нагло и подло чеченцы обвели его вокруг пальца. И где? В родном городе! В боях не раз участвовал и остался живым и невредимым, а тут…

Сколько раз вспоминал слова учителя, что никогда нельзя расслабляться, надо быть готовым к любой нежиданности. Почему же так глупо доверился? Ведь можно было догадаться, что чеченцы — жулики. И до слез обидно, что помочь матери теперь не сможет. Навряд ли милиция найдет машину. Наверняка уже ее на запчасти разобрали. Ищи теперь ветра в поле.

Приходила сестра и успокаивала. Красавин понимал, что еще легко отделался, но поделать с собой ничего не мог: нервничал, психовал, был всем недоволен. Почему? Ну почему это случилось именно с ним?!

Встречи с Парамошкиным Красавин ждал и в мыслях на что-то надеялся, а на что, и сам толком не знал. Учителя он не только уважал, но и побаивался. Ясно, что пропесочит. Скажет: а еще разведчик! И будет тысячу раз прав!

Петр сам себя больше всех казнит. Вспомнил, как были рады Парамошкины, когда зашел к ним после "дембеля". Тогда просьбу учителя выполнил четко, и он остался им доволен. Да и после все делал так, как тот говорил. Автомастерские оформлены на подставных лиц, старается не светиться и лишних связей не заводить. Учителю не звонит и не заходит. Зачем только эта чрезмерная осторожность? Для каких таких дел он его приберегает? Ведь можно было бы устроить жизнь совсем по-другому. Фирма богатая, подобрал бы для него, как мать выражается, должностенку, и не надо больше ничего. Но нет, у учителя что-то свое на уме…

Парамошкин навестил Красавина перед выпиской из больницы. Не скрывал, что произошедшим крайне недоволен. Однако, связь с лечащим врачом он поддерживал постоянно, и это Петр ощутил еще в самом начале. Его перевели в одноместную палату, появились нужные лекарства, а главное — повышенное внимание медперсонала.

Парамошкин в этот раз куда-то торопился. Положив на тумбочку пакет с фруктами, сел рядом на стул. Спросил о самочувствии.

— Какое тут самочувствие, — пожаловался Петр, — если на душе погано?!

— Это понятно, — согласился Парамошкин и вздохнул. — Но ведь ты сам виноват, и претензии предъявляй только к себе. Хотя бывают дела "погирше" твоих. Так что духом не падай.

— Да как же не падать-то!

— О-о, в жизни, брат, порой бывает такое, что трудно даже представить. Жизнь — штука сложная, потому люди и должны держаться друг друга. У тебя беда — я поддержу, у меня — ты тут как тут. Это же элементарно и если откровенно, то меня ей-Богу, удивляет, почему не посоветовался? Разве я тебе не помог бы? Поддержал бы и советом, и деньгами, и ничего подобного не произошло бы. Мой шеф Рюмин как-то верно подметил, что один опрометчивый шаг порой оборачивается человеку тройной бедой. Запомни. Голова на то человеку дана, чтобы он мозгами своими шевелил. А ты эту голову бандюгам подставил. Непозволительная роскошь. Чем же думать собираешься? Слава Богу, что еще обошлось.

В палату заглянула сестра, она была явно чем-то расстроена. Увидев незнакомого мужчину, Нина закрыла дверь, но потом все-таки решилась войти. Поздоровалась. Красавин представил ее Парамошкину. О нем сестра была много наслышана как от матери, так и от брата.

— Ну, говори, что стряслось? — спросил Красавин. Повернувшись к Парамошкину, добавил:

— У моей сестры и радость, и печаль всегда на лице написаны. Сейчас видно: сама не своя. Так что там произошло, говори, не тяни.

— Есть одна новость, брат, но плохая. Даже и не знаю с чего начать. Вроде как и неудобно говорить при… — посмотрела на Парамошкина.

Тот поднялся.

— Могу выйти, если у вас секреты.

— Останьтесь, никаких секретов от вас нет. Выкладывай, — попросил Петр сестру.

Нина прикусила губу.

— Выкладывать ничего не буду, сам читай. — Протянула письмо. На конверте адрес матери, но почему почерк не Алены?…

Стал читать и вдруг схватился рукой за голову и застонал, Нина начала успокаивать брата, но ему от этого еще хуже, на глазах — слезы.

— Да что происходит? — недовольно буркнул Парамошкин. — Может, вы скажете? — Глянул на Нину. Но ей говорить ничего не пришлось — Петр протянул ему письмо, а сам отсутствующим взглядом уставился на окна палаты. Парамошкин прочитал письмо и задумчиво произнес:

— Сколько же всякой дряни землю топчет! Это же звери, в них нет ничего человеческого. Пострадала твоя девушка, да?

Красавин молча кивнул. Он сжал губы, хмурил брови, на скулах легко вздрагивали еле заметные бугорки. Повторял про себя строки из письма: "…Алену изнасиловали. Перед этим чем-то ударили по голове. Ничего не помнит. Лежит в больнице…" Каждое слово болью отдавалось во всем теле. Еще больнее было от сознания того, что насильники на свободе. И он в больнице, какое жуткое совпадение!…

— Что собираешься делать? — нарушил Парамошкин тягостное молчание.

— Поеду разбираться, — мрачно и не сразу ответил Петр. — Убью гадов! Они еще поваляются у моих ног. Но никакой пощады…

— Да кому никакой пощады? Ты о ком говоришь?

— Я знаю, чьих это рук дело! Нашли, подлюки, над кем издеваться. Но ничего…

— Хочешь совет? — Парамошкин подсел к Красавину на кровать. Обнял, погладил по спине. — Так вот, Петя, навестить Алену надо, поддержать ее, побыть рядом, успокоить. Ей сейчас тяжело, и она твоему приезду будет рада. Тем более что в выходные тебя тут все равно никто лечить не будет. Но запомни — никаких глупостей. Никаких, понял? Этого от тебя и ждут. Как только поступит сигнал в милицию, тебя тут же задержат. Ты этого хочешь? Ясно, что нет. А насильников пусть ищут, кому за это деньги платят. Преступникам от кары все равно не уйти.

— Не знаю, не знаю…

— Повторяю — никаких самосудов. Ты что, совсем ничего не понимаешь? Смотри, к койке привяжу, и тогда уж точно никуда не поедешь. Я не шучу, ты меня знаешь.

— Но ведь это же они, гады, они, Козлобаев с дружками! — взвыл Петр.

— Петя, Петя, Григорий Иванович верно говорит. Тебе только в тюрьму угодить не хватает. Подумай, что тогда с нами будет. Мать этого не перенесет! — всхлипнула Нина.

Парамошкин кивнул:

— Вот-вот. И о матери, и о себе подумай. Разборками делу не поможешь, а только навредишь. Действовать надо по-другому. Но пусть вначале страсти поутихнут. Дам денег, купишь матери и Алене лекарства и все что надо, а там видно будет. Не горячись, прошу тебя.

— Но как такое простить?!

— Пускай разбираются, кому положено. И учти, если наломаешь дров — потом не обижайся. Еще и еще раз заруби это на носу. Вернешься из дома — сразу ко мне.

Денег от Парамошкина Петр не взял, но тот передал их Нине. Через несколько часов Красавин уехал автобусом в Полянск.

 

XVI

Увидев Петра, мать как-то даже слишком буднично сказала:

— А я ждала тебя, сынок. Сон приснился, что приедешь.

Сны матери предсказывают как хорошее, так и плохое. Петр об этой ее особенности знал. Про Алену рассказала сразу. Кроме того, узнал, кто этим делом занимается в прокуратуре.

В больницу пошли вместе, взяли подарки и цветы. Женщины поплакали, а Петр, чтобы не мешать, вышел в коридор. К нему подошла молодая девушка в больничном халате, сказала, что работает медсестрой и его узнала.

Откуда? — удивился Петр. Оказывается, запомнила по случаю на танцплощадке, когда он расшвырял всю Мишкину компанию. Красавин понял: за Алену в больнице переживают и надеются, что насильники будут установлены.

Вышла мать, а Петр вошел в палату. Да, Алену просто не узнать. Она и так была худенькой, а тут совсем осунулась: под глазами темные круги, губы потрескались, смотрит сквозь слезы, будто перед ним чем виновата. И Петр-то не знает, куда себя деть. Он наклонился и поцеловал Алену в щеку. На бледном лице девушки появился легкий румянец. Взяв ее, всегда теплую, а теперь кипенно-белую ладонь, на которой просматривались все жилочки, спросил:

— Больно?

— Голова болит и спина. Но было хуже. Надолго приехал?

— Дня на три.

— Не думала я, что вот так получится. — Отвернулась, чтобы скрыть слезы. Потом, посмотрев на Петра, испуганно спросила:

— А у тебя что с головой? Что случилось?

Красавин поморщился:

— Да так, неосторожно ударился. — По глазам видел, что не поверила, но смолчала. Не говорить же, что сам недавно так влип… Нина про машину будет молчать, но об этом Алена и не спросила: голова забита совсем другими мыслями. О том, как все произошло, Петр Алену не расспрашивал — неудобно, да и мать уже рассказала. Ее ударили по голове, потом завязали глаза, а дальше она ничего не помнит — была без сознания.

Петр прошептал:

— Найду гадов и отомщу. — Алена благодарно сжала его ладонь и так же тихо, чтобы не услышала лежавшая на угловой койке женщина, шепнула:

— Только не горячись, Петя, прошу…

— Ладно-ладно, помолчи, тебе нельзя волноваться. Я еще приду, можно?

Впервые Алена стеснительно улыбнулась.

— Можно…

Попросила дать ей цветы, поднесла их к лицу и, прикрыв глаза, несколько раз глубоко вдохнула. "Как хорошо пахнут! Спасибо…" Так и лежала с осенними цветами, прижатыми к груди, вдыхая их тонкий аромат.

Кроме Алены и следователя прокуратуры Петр больше ни с кем не встречался. Один раз, правда, зашел к ее родителям, чтобы успокоить. Они были рады его приходу, рассказали, что Алена вначале не соглашалась обращаться в прокуратуру, не хотела лишних разговоров. Но на другой день после случившегося в почтовом ящике оказалась записка с угрозой, что если заявит, то ей конец…

Со следователем разговор у Петра не получился. Тот был так загружен делами, что спокойно поговорить не удалось. Постоянно звонил телефон, кто-то настойчиво заглядывал в кабинет. Следователь молодой, в армии не служил. Пожаловался, что фактов изнасилований много и нередко их провоцируют сами девицы легкого поведения. Но под конец беседы заверил, что данный случай особый и он с работниками милиции постарается преступников установить и отдать под суд.

Вот если б только девушка хоть чем-то помогла следствию, хотя бы что-нибудь вспомнила.

На второй и третий дни пребывания Петра в Полянске Алена стала понемногу отходить, больше улыбаться и разговаривать, в ней стало меньше прежней скованности. Только Петр появлялся, как все больные из палаты выходили в коридор и никого к ним не пускали. Даже медперсонал в это время не заходил.

А вечерами Петр шел "погулять на свежем воздухе". Вначале мать беспокоилась, недоверчиво спрашивала, зачем это ему? Она не хотела, чтобы сын гулял так поздно, но потом смирилась. Красавин надевал спортивную форму и уходил будто бы на легкую пробежку перед сном. На самом деле его маршрут был один и тот же — к дому Козлобаевых. Неподалеку от дома он прятался и поджидал возвращения Мишки. Что он хотел узнать? Прежде всего удостовериться в виновности или невиновности Мишки и его компании. О дружках кое-что узнал: кто они, где живут. Но ему была нужна информация, полученная без угроз с его стороны.

Первый день ничего не дал. Мишка подъехал на машине один, открыл ворота и завел машину во двор. Во второй раз было то же самое. Теперь вся надежда оставалась на последний вечер, и Петр снова прячется в кустах, ждет, думает. О чем только не передумаешь… О Чечне, такое не забывается. О замученных наших солдатах Петр вспоминает с содроганием. Видел бы Мишка — это не с пьяными дружками да девицами на машине по Полянску раскатывать.

Сменил место наблюдения, попрыгал, чтобы согреться. Глянул на часы — пора бы Козлобаеву и домой. А может, он уже дома и преспокойненько дрыхнет, а Красавин тут мерзнет? Танцы давно закончились, молодежь разошлась. Вспомнил слова матери: "Ты там, сынок, не задерживайся". О своей болезни помалкивает. Деньги взяла и теперь начнет проходить курс лечения. Да, с деньгами худо. Эх, если бы не идиотский случай с машиной! Все пошло кувырком…

Издали, слепя глаза, стрельнули автомобильные фары. Петр нырнул за угол, чтобы не заметили. Отсюда хорошо и слышно и видно. Хоть бы Мишка был не один и поддатый. Тогда, может, что-то и прояснится.

Из машины вышли трое, Мишка и два его дружка. Явно выпивши. Закурили.

Один из компании, голос ломаный, крикливый, сказал:

— Завтра опять махнем?

— Не получится. Отцу надо помочь, все уши прожужжал, — мотнул головой Мишка.

— Но ведь так и не заловили Петушка твоего. А хотелось бы пободаться!

— Он такой же мой, как и твой, — зло буркнул Мишка, затягиваясь сигаретой.

— Говорят, еле отошла, — подал голос третий. При свете луны видно — он здоровый и сутулый.

— Крепко же ты ее долбанул, — хихикнул крикливый.

— Бил, как договорились: чтоб не орала и не сопротивлялась.

— Это уж точно. Как полез на эту птаху, лежала будто в отрубе.

— А тебе надо, чтобы змеей извивалась? — усмехнулся Мишка. — Ну ты даешь, насильник!

— Я ничего не даю. Это ты денежки давал, а я отрабатывал. Но вообще-то, когда сопротивляется — больше удовольствия.

— Да не ори на всю улицу, — рыкнул Мишка. Он был явно не в настроении.

— А хотите случай расскажу? Ну прямо как в анекдоте, — предложил здоровяк. — Подстригался я вчера в парикмахерской. Такая фифочка крутится вокруг меня и балаболит своей напарнице, здоровой молодой девахе: что, мол, за время настало, выйти никуда нельзя, бандюг, словно муравьев, развелось.

— Да ближе к делу, — нетерпеливо перебил крикливый.

— Ага, ближе. Фифочка эта пример привела, ну прям как наш, когда несколько лбов одну изнасиловали. А вторая ей, что бы вы думали, ляпнула? А-а, век не догадаешься.

— Не ори, услышат.

— Она ей в ответ брякнула: везет же некоторым. Правда, здорово?

Он и крикливый, довольные, хохотнули:

— Значит, краля Петуха нас еще благодарить должна. Мы ей, выходит, удовольствие сотворили.

— Кто творил, а кто просто рядом стоял, — заметил Козлобаев.

— Зато денежки платил, — не остался в долгу Мишкин дружок.

— Да заткнись ты, мурло! Сколько можно граммофонить, услышат же.

— Не услышат. А если кто и услышит, сам хвастался, что у папаши везде заметано.

— Дур-рак! Все, хватит, расходимся…

"Гады, мрази, подонки! — скрипел зубами Красавин — Бахвалятся, кто бил, кто насиловал, а кто рядышком стоял! Какого же каждый заслуживает наказания? И он это сделает сам. Нет и не будет ни капли жалости к этим козлам, получат, что заслужили… — Почувствовал, как заломило в голове. Сам-то не долечился. — Два чеченца и Мишка Козлобаев… Проклятое совпадение. И именно это совпадение принесло ему и Алене страшную боль…"

— Так ты завтра куда? — спросил Мишку тот, что бил Алену.

— Завтра кручусь с отцом дома, а послезавтра еду в Каменогорск.

Мишка пошел открывать ворота. Дружки еще раз закурили и пошли по домам. Они Петра пока не интересовали, но он узнал главное: кто и в чем повинен. Вначале надо расквитаться с Мишкой. Для этого есть возможность — Козлобаев едет в Каменогорск. Там-то он его и встретит…

 

XVII

Красавин спешил. Надо все обмозговать, а времени — в обрез, в его распоряжении всего один день. Небольшие сомнения все-таки были: Парамошкин его действия не одобрил бы. Учитель требовал ни с кем не связываться и не "светиться". Но Мишка же будет в Каменогорске! Когда еще появится такая возможность, и появится ли вообще? А на него никто и не подумает. В самом деле: уедет в Каменогорск раньше, о поездке Мишки, естественно, знать не мог. Только надо разложить все по полочкам…

Утром сказал матери, что еще до обеда уедет. Мать повздыхала, всплакнула и попросила зайти к Алене. Как будто он сам не знает! Зайдет, конечно, только после военкомата. А из больницы сразу к автобусной остановке — пусть все увидят, что он уехал.

Мать вчера спросила Петра, любит он Алену или нет? Сказал, что нравится, что еще ни одна девчонка не была так по душе. А переживаешь, что она тут без тебя остается? — надоедливо приставала мать. Петр пожал плечами. Мать его молчание расценила по-своему:

— Нет, не в меня пошел, в отца. Тот никогда этих тонкостей не понимал. Ему все бабы были одинаковы.

Петр знал, что Алена матери нравится. Из простой семьи, не избалованная и жизнь понимает. "Не гулена какая-то и тебе, сынок, будет предана".

— Ты, мам, целую лекцию прочитала, — улыбнулся Петр. — Я ее что, обидел хоть раз? Нет, и не обижу. И другим не дам обижать. Беда случилась, сама видишь, сразу приехал.

— Потому и говорю, что она мне не безразлична. За два года стала как дочь родная. Прибежит, поможет, да все с лаской, по-доброму. Ты ей голову не морочь, не та девушка. И учти…

— Ну хватит! — вспылил Петр. — Можно подумать, что завтра свадьба!

Так ни до чего и не договорились. Петр не любил, когда его учат, пусть даже и мать. А вчерашний вечер оказался особым. Чего стоят только откровения Мишки Козлобаева.

Позавтракав, спустился в подвал. Решил взять с собой кое-какой инструмент. Лампочки, как всегда, не было, хорошо, что прихватил фонарик. Все, что пригодится для ремонта машин, сложил в сумку. Задумался, глядя на два остро отточенных еще отцом топора: один побольше, другой поменьше. Зачем они ему? Но потом взял тот, что поменьше, и положил в сумку. Так, на всякий случай. Топор легкий, удобный, авось пригодится. Сумка набилась приличная. От гостинцев, кроме куска соленого сала да двух банок варенья, отказался. Не хотелось тащить картошку, банки с соленьями, постное масло, яйца. Сейчас не до этого, как-нибудь в другой раз возьмет. Мать обиделась, хотя масло и яйца сама покупала.

Прощание с матерью всегда было тягостным.

— Приезжай почаще, — вздохнула она. — Чай, теперь своя машина. Погляжу заодно.

— Как-нибудь приеду. Ты тоже пиши. Алена скоро выйдет из больницы, вот вместе и пишите. У нее вроде все нормально.

— Дай-то Бог… — Мать перекрестилась. Потом Петра в дорогу перекрестила, негромко прошептав молитву.

В военкомат в любом случае надо было зайти, чтобы сняться с воинского учета: в Полянск Красавин возвращаться не собирался. Хотя немножко подталкивало и честолюбие — посмотреть свою фотографию на стенде "Мы ими гордимся". Вошел, поднялся на второй этаж, остановился у стенда. Но сколько ни смотрел, своей фотографии не увидел. Даже чуть расстроился. Неужели мать с Аленой обманывали? Ладно, надо узнать, где тут снимают с учета.

Из кабинета вышел полковник Струков. Петр поприветствовал его. Остановившись, военком прищурился:

— Что-то личность знакомая. Фамилия?

— Красавин, товарищ полковник.

— Тогда все ясно. Это вашу фотографию я постоянно видел на стенде. Да и сын говорил о вас. Стенд, как видите, обновили, а фотографию сняли, уж не взыщите.

Тут же спросил, что за проблемы.

— Надо сняться с учета.

— Это куда?

— В Каменогорске устроился.

— Зайдите в крайнюю дверь слева, там снимают с учета. — Внимательно посмотрев, уточнил: — Значит, насколько я понимаю, других проблем нет?

Красавин, опустив голову, нахмурился.

— Или есть? Чего молчите?

Петр дернул щекой.

— Девушку мою недавно изнасиловали. Лежит в больнице. Приезжал навестить.

— Да-а, слышал, — вздохнул военком. — Дикий случай. Одни честно Отечеству служат, а подонки развлекаются.

— Разрешите идти, товарищ полковник?

— Не спеши, уйдешь. Я сегодня же позвоню в прокуратуру и в милицию. Так сказать, подтолкну со своей стороны. Сам-то к следователю заходил?

— Так точно.

— Что говорит?

— Ищем, сказал, но нет зацепок.

— Это как понять?

— Ее сначала по голове ударили. Она ничего не помнит.

— Плохо дело. Ладно, обещаю позвонить, можете идти, Красавин.

Военком пошел по лестнице вниз, а Петр завернул в указанный кабинет. Решив свой вопрос, он поспешил в больницу. По дороге думал о разговоре с военкомом. Может, и правда подтолкнет следователя, но ведь за него никто работать не станет. А у следователя настрой более чем оригинальный: мол, девки сами на ребят вешаются, а потом говорят, что их насилуют. Может, есть и такие. Так ведь Алену же били, били!…

Она впервые встретила Петра в коридоре, но была еще слаба… А увидев дорожную сумку, совсем расстроилась.

— Уже уезжаешь? Так быстро?

— Да, еду обеденным, пора. А чего ты загрустила? Мы еще встретимся. — Обнял, приласкал, такую покорную, слабенькую и доверчивую. Вспомнил слова матери — не обижай, она этого не заслуживает. Да разве можно обидеть такую беспомощную птаху?

Но вот любит ли он ее? Почему больше думает не о ней, а о мести Козлобаеву и его дружкам? А сама Алена? Как быть с ней дальше? Но возможно, месть и есть выражение его любви к ней? Если бы не любил — не стал бы рисковать…

— Ты уже ходишь, не рановато?

— Да нет, врач сказал, что понемножку можно, даже полезно. Когда встретимся?

— Как мама говорит: на днях или раньше.

— Шутишь, а я серьезно. У тебя теперь машина, можешь приехать на выходные.

— Приеду, не волнуйся. — Подумал, что мать с Аленой словно сговорились. И как теперь выкручиваться с этой машиной?

— Знаешь, — сказала Алена, глядя Петру в глаза, — о нас тут такое говорят.

— Интересно, какое?

— Будто у нас с тобой необыкновенная любовь! Как считаешь, хорошо это или нет?

— Что хорошо?

— Ну вот, ты думаешь совсем о другом.

— Не обижайся. В любовь, в нашу с тобой любовь, я верю. Ну подумай сама: приехал бы, если бы не любил? И потом, мне с тобой хорошо. А тебе?

— Хорошо и… Спокойно. Но и почему-то грустно. Ты уезжаешь, а я этого не хочу. Обними меня, только не сильно.

— Я уезжаю, чтобы снова вернуться. У нас же с тобой грандиозные планы. Поступим учиться, будем вместе и все станет, как в доброй сказке.

— Я знаю, но все равно грустно. Сидит что-то такое тяжелое в сердце, сама не пойму. Прости…

При расставании Алена заплакала. Ну совсем как маленькая, расстроился Петр. Однако время поджимало, а у него еще столько дел. На улице оглянулся. Алена стояла у окна и махала ему рукой.

 

XVIII

Приехав в Каменогорск, Красавин первым делом побывал в автомастерских. И не из-за того, чтобы узнать, как там идут дела и забрать заработанные подчиненными деньги, хотя и деньги нужны позарез. Но главное не в этом: на завтра ему нужна машина, не на своих же двоих гоняться за Мишкой по Каменогорску. В первой мастерской сорвалось. У напарника машина оказалась не на ходу. Но во второй вопрос решился, и, поработав какое-то время, Петр уехал к сестре.

Племянник Миша увидел его раньше всех. Громко, чтобы в доме услышали, закричал:

— Дядя на машине приехал! Дядя приехал!

Из дома вышла сестра. Встретила так, будто он из Чечни вернулся. Заплакала, что с ней бывало редко. Вытирая слезы, призналась, что боялась, как бы он чего сгоряча не натворил. Но, слава Богу, пронесло.

Посмотрев на машину, с потаенной грустью и надеждой спросила:

— Чья?

— Напарника. Попросил, чтобы завтра кое-куда проскочить.

— Я так и подумала…

Пока Петр ел, сваты сидели рядом, и племянник крутился тут же. Он уже попробовал привезенное из Полянска вишневое варенье и остался доволен. Петр передал привет от матери и рассказал про Алену.

— Ну и жизнь пошла! — возмущался сухонький, бородка клинышком, сват. — Одни голодные, а другие жируют и на свою… — посмотрел на женщин, — эту самую… приключений ищут!

Кивнул на телевизор:

— А чего еще ждать? День и ночь срамоту крутят. Как после этого жирным не беситься? — Его жена со скорбным лицом согласно кивала головой.

Да, сват был явно настроен поговорить, но у Петра встреча с Парамошкиным и откладывать ее нельзя. Сестра попросила долго не задерживаться: у нее появились новости, причем неплохие. Загадочно повела глазами, давая брату понять, что еще не все потеряно.

Красавин спешил: встречи с Парамошкиным были только по понедельникам, в условленном месте и в пределах одного часа. Опаздывать не хотелось, тогда придется ждать следующего понедельника.

В этот раз Парамошкин ждать себя не заставил. Движение транспорта было небольшим, так что иномарку учителя Красавин заметил еще издали. Выйдя на дорогу, махнул рукой. Чуть проехав, машина остановилась, Парамошкин вышел и пересел на заднее сидение, а Красавин сел с ним рядом. Ничего особенного в этих встречах не было, и Красавин каждый раз задавал себе один и тот же вопрос: к чему эта конспирация? Почему нельзя встречаться открыто, по-человечески? Кстати, о чем-то ведь можно говорить и по телефону.

Парамошкин обнял Петра, похлопал по спине, поблагодарил за точность. Потом озабоченно спросил:

— Ну как там? Я весь внимание.

Красавин рассказал о поездке, что Алена и мать были рады, да это и понятно. Не умолчал, что был у следователя и какая там состоялась беседа. Как бы похвастался, что кроме больницы никуда больше не ходил. О том, что вечерами караулил Мишку, говорить не стал. Парамошкину не за чем знать о подслушанном у дома Козлобаева разговоре. Красавин уже принял твердое решение и теперь от него не отступит.

— Побывал, помог — самому небось спокойнее стало, — сказал Парамошкин.

— Благодаря вам.

— Брось, это мелочь. Если откровенно, то я боялся, что дров наломаешь. А необдуманные поступки к хорошему, как правило, не приводят. В прошлый раз ты горячился, разве нет?

— Да, — согласился Петр, — было. Но вам-то чего переживать? И опять эта таинственность! Этого нельзя, не положено. Встречаемся, как шпионы. Может, я чего не понимаю, так объясните, Григорий Иванович.

Парамошкин такого вопроса явно не ожидал: снял с плеча Петра руку и даже чуть-чуть отодвинулся. И заговорил с обидой.

— Мы с тобой, Петя, давно друг друга знаем. У меня таких близких отношений ни с кем больше нет. В свое время я тебя поддержал, и сейчас твоя судьба мне не безразлична. Все, что для тебя делаю, — от души и без задней мысли. Или ты по-другому считаешь? Тогда скажи откровенно, и мы наши связи прекратим.

Красавин мысленно обругал себя: и зачем только полез со своими вопросами? А кто кроме Парамошкина ему помогал? Никто. После армии дал работу, деньги на лечение матери, когда так по-идиотски профукал машину…

— Я всего лишь спросил, — потупился Петр. — Хотелось знать… Да и секретов между нами никогда не было. А насчет связей сами решайте! — В его голосе тоже послышалась обида.

— Ну ладно, ладно, забудем. Давай считать все это досадным недоразумением. — Парамошкин не хотел перегибать палку, опять обнял Красавина. — Как дружили, так и будем дружить, как помогали друг другу, так и будем помогать, — сказал, улыбаясь. — А настанет время, обо всем расскажу, но пока лучше не пытай. Еще деталь, тоже по секрету: Ирина знает, естественно, от меня, что мы с тобой поссорились и больше не встречаемся. То есть, дружба кончилась. Для чего это — не спрашивай, так надо. Потом объясню. Учти, наши встречи и впредь будут происходить только здесь и только в условленный день и час. Если тебя что не устраивает — скажи сразу.

— Нет-нет, что вы, Григорий Иванович, все устраивает, никаких проблем.

— Может, что еще волнует?

— Да нет.

— Вот и отлично…

… Сестра, увидев вернувшегося домой брата, удивленно спросила:

— Так быстро?!

— Да, все вопросы решил. Тем более, что у тебя, кажется, есть для меня какие-то новости? Хорошие? Слушай, хорошего так не хватает.

— Молчи, брат, сама об этом постоянно думаю, даже во сне. Пошли, кое-чего покажу. — Она взяла Петра за руку и повела в спальную комнату. Сватов и Мишки дома не было; в довольно просторной спальне обычная обстановка: двухместная кровать, платяной шкаф, тумбочки, палас на полу. На стене портрет погибшего в Афганистане мужа Нины и их свадебные фотографии.

Усадив Петра на стул, Нина открыла антресоль. Как что-то драгоценное и сверхжеланное, достала три связки шкурок меха норки и, положив их на кровать, восторженно выдохнула:

— Красотища! А какие шапки будут — мечта! Смотри, — положила на ладонь одну из шкур. — Это шкурка самца. Из одной "обманка" получится.

— Что за обманка?

— Ну так называется, вроде как под ушанку сделана. Может, тебе сшить? У тебя же шапки нет.

— Обойдусь. Давай не отвлекаться. Значит, все-таки выписала?

— Да, собрала все наличные, что у меня и стариков были, подзаняла и купила. Причем, относительно дешево. Так что скоро сяду за машинку. Шапки, говорят, в Москве сейчас дорогие. Можно б махнуть на Урал, там еще дороже. Но — проезд, да и никого там не знаю.

— Нина! И зачем ты только в маляры пошла? Такая пропала работница прилавка. У тебя даже глаза загорелись! Уверен: шапки пойдут нарасхват, — подзадорил сестру Петр.

— Не знаю, какая из меня получится торговка, но бизнес можно сделать неплохой. Я уже заказала болванки на мужские и женские фасоны. Начну с мужских "обманок". Хорошо б другие меха иметь и шить шапки, комбинируя из мехов, кожи. Но это дело будущего. Лучше скажи — обрадовала?

— Еще как! Ты просто молодчина! Может, когда-нибудь свое ателье откроем. Значит, директор поддержал?

— Поплакалась, о тебе рассказала, он и сжалился. Да, теперь я — кладовщица. Поздравь.

— Поздравляю, сестричка! От всей души! — Петр обнял Нину и поцеловал в щеку. — Знай, я тоже, чем смогу, помогу. К примеру, деньгами. Выручка от мастерских пойдет тебе полностью. Получай пока первый взнос. — Петр положил на стол деньги, заработанные подчиненными. — Лишь бы твой директор не поскупился и еще шкурок выписал.

— Выпишет, обещал. Он же ко мне, ты знаешь, неравнодушен…

— Знаю, — кивнул Петр. — Но в этих делах я плохой советчик, решай сама.

— К тебе, брат, будет одна просьба, но не сейчас, а попозже.

— Что за просьба?

— В общем, как поеду в Москву торговать, будешь меня охранять? Ну, подстраховывать.

— Конечно. Все будет в полном ажуре. Шей шапок побольше, а за мной дело не станет.

— Слушай, что-то все никак не спрошу: болит — не болит голова?

— Может, не стоит сейчас об этом?

— Нет, скажи!

— Если честно, то побаливает, особенно когда нервничаю или вспоминаю зараз этих.

Нина вздохнула:

— Пусть их Бог накажет.

В тот вечер брат с сестрой долго строили разные планы. Петр на какое-то время даже забыл о завтрашней встрече с Мишкой Козлобаевым. Он уже решил, что ждать его будет на въезде в город.

 

XIX

Красавин полагал, что если Мишка не отменит поездку в Каменогорск, то он должен появиться в городе к началу рабочего дня. Езды до Каменогорска часа два, не больше; если выедет часов в семь утра — в девять плюс-минус полчаса будет на месте. За товаром, скорее всего, поедет на микроавтобусе "Форд". Машина в Полянске приметная, цвет и номер Красавину известны.

Мучил один вопрос — где его удобнее встретить? Но местечко вроде присмотрел. А вот как встретить? Можно пристроиться к "Форду" в хвост и сопровождать до первой остановки, а затем действовать. Другой вариант — остановить автобус после выезда из города. Это было бы лучше: Мишка затоварится, решит свои проблемы, будет беспечен — и тут-то как раз его и заарканить…

Или все-таки первый вариант? Проводить до базы или куда еще там Козлобаев путь держит, внезапно его захватить, вывезти в глухое место, а там и рассчитаться. Это место — кладбище, оно по пути. Главное — не засветиться. Отец знает, куда Мишка поехал, и станет его потом разыскивать.

Но время на уточнения еще было. Во всяком случае, думал Петр, засыпая, приехать на место надо в семь или полвосьмого утра. Такая подстраховка не помешает. Хорошо, если бы Козлобаев был один. Если с кем-то, все усложнится.

В начале восьмого Красавин поставил машину на развилке дорог, а сам вышел к основной магистрали. Надев очки, стал ждать… Утро было не холодным, но и не теплым. Небо затянуло плотными облаками.

"Но что же делать с Мишкой? — подумал Петр. — Избить? А смысл? Сразу станет известно, кто бил, а уж дальше — милиция, следствие, суд… Просто припугнуть? Но разве же это месть?… Убить? Слишком, конечно, жестоко. Хотя за то, что Мишка сделал…"

При одной мысли, что именно он нанял насильников, что он, Козлобаев, стоял и смотрел, как мучают его Алену, душа переполнялась злобой. Нет, он его не пожалел бы. Сам, возможно, убивать не стал, а нанял кого-нибудь. Артем Струков после драки на танцплощадке говорил, что Мишка носит с собой нож, купил у кого-то из бывших зэков. Сколько Красавин помнит, Мишка всегда стоял ему поперек дороги — будто проклятье какое. С детства прохода не давал, и если б не Парамошкин, не известно еще, чем все закончилось бы…

Посмотрел на часы — больше часа уже торчит. Автотрасса ожила, засновали машины. Черт, биту оставил в машине! Сбегал за ней и встал на прежнее место. Может, пригодится. Бита — палка такая удобная, подарок учителя.

Десятый час, а Мишки все нет. Почему задерживается? Проспал? Все может быть. Или передумал, какая ему разница — сегодня или завтра ехать за товаром. Красавин все чаще смотрел на часы.

Микроавтобус "Форд — транзит" Петр заметил издалека. Автобус что надо, много барахла на нем привести можно.

Нет, к своей машине он не побежит и пристраиваться в хвост к "Форду" не будет. Тут, неподалеку от поста ГАИ, водители всегда сбавляют ход. Надо уверенно, как делают гаишники, выйти на трассу, поднять биту и стоять, не сходя с дороги. Военная форма, черные очки, выкрашенная в темный цвет бита — поди разберись, что к чему. "Форд" и в самом деле притормозил. Высунув через стекло голову, Мишка крикнул:

— Чего надо, командир? — Но как только Петр снял очки, изумленно воскликнул:

— Ты, Петух?!

— Я, я, только никакой не Петух, имя есть. Подвези, тут недалеко. Или боишься?

— Это я-то? Совсем рассмешил. Садись, уж так и быть, прокачу на "Форде".

…Пока все идет нормально, думал Красавин. Мишка один, как всегда нагл, самодоволен и вроде ничего не подозревает.

— Ты же только вчера в город умотал, — буркнул Мишка, искоса наблюдая, как Красавин усаживается на сиденье. Петр "не расслышал".

— Чего ждем, поехали, — сказал он. Через полкилометра свернешь направо — в сторону кладбища.

— Кладбища?!

— Поезжай-поезжай, там окружная рядом. — Довольно произнес: — Однако повезло, что тебя встретил. — Автобус запрыгал по узкой, неровной грунтовой дороге. С двух сторон замелькали многочисленные памятники, кресты, ограды, надгробия. Справа осталась контора кладбища. Мишка изредка спрашивал, куда ехать.

Перед выездом на окружную дорогу Красавин попросил Козлобаева притормозить.

— Зачем? — насторожился тот.

— Останови, разговор есть.

— Какой разговор? Да пошел ты!…

Красавин выхватил ключ из блока зажигания, и автобус остановился. Мишка опасливо огляделся, попытался открыть дверцу, но, схватив его за руку, Петр предупредил:

— Сиди, хуже будет.

Козлобаев притих, смотрит исподлобья:

— Чего надо? Я как дурак, остановился. Знал бы…

— Это слово как раз к тебе и относится. И не мне от тебя, а тебе от меня что надо?

— Не понял? — наморщил лоб Мишка.

— Объясняю. Пацанами были — как только не издевался. Ради удовольствия, ты ж был сильнее.

— Так то игрались.

— Везде с дружками поджидал и бил. На голове и посейчас осталась твоя метина. Чем полоснул у гаражей?

— Ну, это еще доказать надо.

— Вернулся из Чечни, думал, твои "шуточки" кончились. Ан нет, ошибся. В первый же день устроил драку на дискотеке. Зачем? Чтобы показать — кто ты, а кто я? Ты же теперь барин! А я по твоим понятиям — пешка. Снова про гавканье и кукареканье вспомнил, унижал, моя боевая награда для тебя побрякушка! Видел бы ты, как за эти побрякушки парни жизни лишались. Чеченцы им шеи резали, головы отрубали, животы вспарывали, а внутренность еще живых ребят собакам бросали. Это надо видеть. Я видел, видел, понятно? А теперь ты меня опять преследуешь, бить собрался…

— Сам кулаками размахался! — огрызнулся Мишка.

— Мою девушку при всех опозорил.

— Подумаешь, девушка! Да таких, как она, только помани — сами лягут!

Как же хотелось Красавину рубануть Мишку битой по голове, но стерпел. Теперь он никуда не уйдет.

— Такие, как она, не лягут, — процедил, еле сдерживая себя. — Такие не ложатся. Вы ее изнасиловали. За что? Что она тебе и дружкам твоим плохого сделала?

— Да ты о чем мелешь?! Кто насиловал? Нужна больно! Там и глядеть-то не на что. — Голос Мишки однако, задрожал и стал срываться, глаза беспокойно забегали. Такого поворота он не ожидал.

— Значит, не твоя работа?

— Клевета! Ответишь!

— Отвечу, только это не клевета. Спрашиваю еще раз — за что?

Но Мишка и не думал признаваться. Грозился отцом, милицией. Красавин вообще-то на его признание и не рассчитывал, но Мишка неожиданно переключился на драки, что были между ними раньше. Говорил, что был не прав и даже готов заплатить, вытащил бумажник.

— Мне твои деньги не нужны, — отрезал Красавин. — Убери! В последний раз спрашиваю — кто насиловал Алену?

— Да отстань ты, Петух! Милицию позову.

— Зови.

— Позову.

— Только вначале уши раскрой и меня выслушай. Может, потом по-другому запоешь. Значит, отрицаешь, что Алену насиловали твои дружки, а ты это организовал? Но ведь я у твоего дома всю вашу трепотню позавчера слышал. Кто платил, кто бил ее, кто насиловал, когда Алена была "в отрубе", как выразился твой подельник. И наша встреча сегодня тоже не случайна: я ведь слышал, что собираешься в город. А теперь пораскинь мозгами, если они у тебя есть: твои шестерки как пить дать расколятся и начнут валить все друг на друга. Но тебе достанется больше всех как организатору группового насилия. По статье — срок немалый. А насильников, к твоему сведению, на зоне не жалуют. Их опускают сразу, так что готовь задницу. А теперь вызывай милицию или поедем в отдел вместе.

Красавин говорил, а Мишка все больше бледнел и мрачнел — и куда подевались высокомерие и наглость. У Петра вновь появилась мысль рубануть его битой по голове, и делу конец: сколько горя эта мразь может людям еще принести! И все же хотелось дать ему шанс, увидеть, заговорит ли в нем совесть. После долгого молчания Козлобаев, наконец, глухим голосом выдавил:

— Виноват я. Все что хочешь сделаю. Заплачу, подруге твоей тоже…

— Твоих денег, я уже сказал, мне не надо. Алене можешь и не предлагать, она их не возьмет. Ну а если раскаиваешься — пиши заявление. Бери бумагу и ручку. Пиши.

— Все напишу! — Как-то слишком быстро согласился Козлобаев. Схватил бумагу и ручку.

Красавин стал диктовать:

— Начальнику Полянского отдела внутренних дел полковнику милиции Дорохову Олегу Николаевичу от Козлобаева Михаила… — Потом продиктовал текст явки с повинной. О том, как это делается, слышал в армии и запомнил.

Прочитав Мишкины каракули, сказал:

— Хоть и безграмотно, но суть ясна. Бумагу передашь в милицию и расскажешь про свои грязные делишки. Учти — проверю. Сделаешь так — никакой мести не будет. Попытаешься схитрить — жди расплаты. Такой расклад тебя устраивает или нет?

Мишка развел руками, потом тихо пробормотал:

— Устраивает…

— Тогда на время расстанемся. — Красавин выпрыгнул из "Форда". Вышел и Козлобаев и пошел вслед за ним.

Петр знал, что в боковом кармане Мишкиной куртки лежит выкидной нож.

Воспользуется им или нет? Делал вид, что абсолютно спокоен, хотя был напряжен как струна. Мишка сзади что-то мямлил… Вот и крайние ряды захоронений, много свежих могил. Кругом необычная, кладбищенская, тишина и покой. Впереди видна окружная дорога, там туда-сюда снуют машины.

"Все. Сейчас или достанет нож, или совесть и впрямь заговорила…" — Только успел подумать, как тишину нарушил знакомый щелчок.

Отпрыгнув в сторону, Красавин тут же развернулся, выставив биту перед собой. Мишка держал в руке нож, взгляд злой и хищный. Губы шипят: "Ненавижу… Ненавижу…"

Значит, хитрил и ловил удобный момент. Но реакции Петра не ожидал и на какое-то время замешкался. Красавин мог вполне обойтись и без биты, выбить нож из руки Козлобаева особого труда не составляло, но теперь он непременно решил воспользоваться битой.

…Удар по голове был смертельным. Мишка так и упал на землю с крепко зажатым в руке ножом. Удостоверившись, что Козлобаев мертв, Красавин забрал бумажник с деньгами и не задерживаясь пошел к своей машине. Бумажник по дороге выбросил, а деньги пойдут на лечение матери.

Из первой попавшейся по пути телефонной будки, изменив голос, позвонил по "02". В дежурную часть милиции поступил анонимный звонок: на окраине кладбища, рядом с микроавтобусом "Форд", лежит труп мужчины.

А дней через десять Красавин получил из Полянска письмо. Алена писала, что в Каменогорске убили Мишку Козлобаева. При нем нашли заявление в милицию, где Мишка признавался в организации ее изнасилования. По делу арестовали еще двух человек, и ее вызывали к следователю. Алена из больницы выписалась, но никуда не ходит, готовится к поступлению в университет.

Сестра обрадовалась, что одного "гада" Боженька уже наказал. Откуда ей было знать, что смерть Мишки — дело рук ее брата.

Петр спрятал подальше биту и с утра допоздна пропадал в автомастерских, зарабатывая деньги на производство шапок.

 

XX

Перед отъездом в Москву Нина разложила на кровати все тридцать шапок: мужских и женских, разных фасонов. Шапки шила в основном ее подруга, но и сама Нина приложила руку.

— Красотища-то какая! — сказала она, любуясь. — На рынке такое видела, но чтоб самой заиметь — даже в мыслях не появлялось.

— И сколько же стоит одна такая шапчонка? — полюбопытствовал до всего дотошный свекор.

— В Москве, говорят, много, — уклонилась от прямого ответа Нина. — Зима в разгаре, и до весны далеко. — Улыбнувшись, помечтала: — Еще б конкурентов поменьше, тогда совсем хорошо будет.

— Если бы с машиной не кинули, — посожалел Петр. — Вот же гады!…

— Кто чем промышляет, — философски вздохнул старик.

— Я эти рожи на всю жизнь запомнил. Только б дорожки пересеклись!…

— Ты, братишка, благодари Бога, что живой остался, — перебила Нина. — Шлепнули бы посильнее, и поминай как звали.

Свекор кивнул:

— Правда-правда. Что дороже — жизнь или машина? Ясно, что жизнь, это и дураку понятно. Так что не гневи Бога и выбрось черные мысли из головы. Как она, кстати, голова-то себя ведет?

— По-разному. Как подергаюсь, так боли начинаются. Иной раз башка словно спелый арбуз трещит. Но бывает и ничего. Это, наверное, от настроения зависит, от настроения и покоя.

— Ты уж, братишка, ради Бога, не хандри, — вздохнула сестра. — Погляди, как здорово с шапками получилось. Много нам не надо… — протянула мечтательно. — Но-о-о… — и хитро подморгнула Петру, — машину мы купим. Это точно, и получше твоей. Станем на ней шапки возить продавать.

— Сам как-нибудь осилю, — буркнул Петр.

— Не говори "гоп", — осадил невестку свекор. — Не загадывай наперед, дело это тонкое, и можно запросто прогореть.

— А чего теперь-то бояться? Шапки — вот они. Осталось продать, только и всего. Потом еще пошьем и опять продадим, но побольше. Вот так и дело свое заимеем.

— Дай-то Бог, — вздохнул свекор.

Обсудили, где жить в Москве. Дед дал адрес своего старого друга, с которым вместе служили, а потом переписывались. Друг с супругой к ним уже отдыхать приезжали. Других знакомых в столице не было. "Отвезете медку, сала, яичек. Люди они простые, примут как родных. Только на выпивку, — хитро посмотрел на Красавина, — не налегай".

— Да ты что, бать! Петр как раз это дело и не любит. Я тоже, между прочим, не буду здорово налегать, — пошутила Нина и стала заворачивать каждую шапку в газету, чтобы не попортить мех.

Старики перед сном помолились, Нина уложила спать Мишку, а Петр поехал предупредить Парамошкина о своем отъезде.

… Знакомые свекра в Москве оказались людьми простыми и добрыми. В трехкомнатной квартире их проживало шестеро. Хозяин Василий Игнатьевич, высокий, полноватый, с залысинами на висках, еще работал шофером в автоколонне. Его жена Нина Ивановна — продавец гастронома. С ними жила семья сына из трех человек и еще незамужняя дочь. Гостей они хотя и не ждали, но были искренне рады. Как водится, справились о здоровье, порасспрашивали друг друга о жизни в столице и на периферии. Разговор был продолжен за ужином. Василий Игнатьевич после нескольких рюмок водки еще больше раздобрел и пообещал летом приехать к старому другу отдохнуть, а заодно порыбачить и пособирать грибы. Он уже бывал в Каменогорске года три назад.

Петру с сестрой надо лишь несколько ночей у них переспать, а днем, с утра и допоздна, торговать на рынке. Приезжали в Москву впервые, дело для них новое, толком не знали, что за порядки на столичных рынках и где лучше приткнуться. Рассчитывали, что москвичи помогут и введут в курс дела. Поначалу определялись, где удобнее торговать. Помогла хозяйка. Она обзвонила знакомых, занимающихся бизнесом, и те малость просветили. В Лужники, сказали, не прорваться, там все поделено и забито, туда можно попасть только по протекции какой-нибудь "лохматой" руки. Василий Игнатьевич, посмотрев на свои руки, покачал головой. "Я всего лишь шофер, — сказал с сожалением. — Связей не имею". Привлекали два рынка: Черкизовский и Сокольнический. Правда, до них с Юго-Запада далековато, да и вставать придется чуть свет, но более удобного варианта не находилось. Много было других вопросов. К примеру, можно ли пройти на рынок без очереди или надо заранее купить место? Есть ли на рынках туалеты? Сколько в первый раз взять с собой шапок? Провести день на морозе — это не в теплой постели проваляться.

Хозяйка вновь кому-то звонила и что-то уточняла. Василий Игнатьевич тоже давал советы: с вечера и утром не наедаться, не напиваться, а если прижмет, то терпеть. Опасения свекра Нины по поводу увлечения хозяина выпивкой не подтвердились. Он принял в меру и велел брату с сестрой пораньше лечь спать. Обещал утром проводить до места назначения. Окончательно решили ехать на Черкизовский рынок.

… Хрум-хрум, хрум-хрум, — колко и бодро похрустывает под ногами снег. Впереди — Василий Игнатьевич, идет степенно, шаг размеренный, а скрип под ногами звучный, как ход больших старинных часов. Чуть сзади Нина с Петром. В руках по сумке. Петр делает один шаг, Нина — два. Она стучит сапожками так быстро, будто носки подгоняют пятки. Еще не проснулись окончательно, зевают. Так молча и подошли к метро. Обернувшись, Василий Игнатьевич сказал:

— Держитесь поближе ко мне.

В вагонах совсем пусто. В такую-то рань москвичи еще только просыпаются. Стук колес, плавные разгоны и остановки на станциях убаюкивают. Василий Игнатьевич, уткнув подбородок в теплый шарф, дремал, Нина и Петр тихо переговаривались. Как сложится первый день торговли? Повезет ли? Надо все запоминать, больше провожать никто не будет. Петр спокоен, просто его роль какая-то непонятная: и зачем только сестра с собой взяла — лишние траты. Могла бы поехать с кем-нибудь из таких же, "желающих разбогатеть"… Прижав ногами сумки с шапками, задремал.

Лужниковский, Сокольнический, Черкизовский и множество других рынков в Москве, а сколько их по всей России? Кто их считал и считать будет? Сотни миллионов людей прошли через их ворота. Одни обогатились, другие потеряли последнее и разочаровались. У каждого, кто соприкасался с рыком, была надежда. Надежда движет людьми, вселяет уверенность. Такая уверенность была сейчас и у Петра с Ниной.

— Приехали, — сказал Василий Игнатьевич. Брат с сестрой поднялись и пошли за ним к выходу. Восьмой час утра. Успели? У проходной рынка люда пруд пруди.

— Тут и не пробиться, — проговорила упавшим голосом Нина. Остановились, огляделись. Спросили, где продают билеты. А люди из метро все прибывали и прибывали.

— В общем так, — сказал Василий Игнатьевич. — Ты, Нина, постой тут, а мы с Петром что-нибудь придумаем.

Пошли вдоль высокой каменной стены рынка. Кое-где кучковались люди и подавали кому-то через стену сумки. Стена из панелей — руками не достать. Кому передавать? Передашь, а потом и без шапок останешься, засомневался Петр. Подошли к одной такой кучке людей; там как раз выгружали сумки из машины и передавали их за стену из рук в руки. Василий Игнатьевич спросил:

— Ребята, можно пару сумок передать?

Те и разговаривать не захотели.

— Нет-нет! Иди, дед, своей дорогой…

Еще группа и тоже одна за другой сумки передаются кому-то за стену.

— Братва, можно к вам пристроиться? Всего два сумаря, заплатим.

Эти оказались посговорчивей:

— Давай, только скорей. — Назвали цену, с кем-то за стеной перетолковали:

— Серега, у нас пока все, но подожди, сейчас еще пару сумарей поднесут.

Из-за стены донеслось:

— Ладно. Если отойду, Генка примет.

Василий Игнатьевич посмотрел на Петра. Тот — бегом за Ниной. Лишь бы удалось, лишь бы занять место. Поднесли сумки. Решили так: Петр перебирается через стену, расплачивается там и занимает место. А Нина покупает билеты, проходит через ворота и находит его. Перебрался, помахал рукой Василию Игнатьевичу. По рынку снуют люди, в темноте не разберешь, кто они. А с кем же рассчитываться? Где эти Генка или Серега? Один из подошедших мужчин спросил:

— Платил?

— А тебя как зовут?

— Серегой.

— Возьми. — Петр отдал деньги и пошел занимать место. Занял, стоит и ждет. Подошел мужик.

— Тут забито. Вон там пока свободно.

Петр спорить не стал, занял новое место. Когда кто-то захотел его согнать, обрезал:

— С Генкой и Серегой заметано. — Отошли, не споря. Кто они на рынке, эти Генка и Серега?…

Наконец ворота распахнулись, и на рынок хлынул людской поток. Нина нашла брата не сразу. Местом она осталась довольна и, выбрав лучшие шапки, разложила их на прилавке.

— Сейчас мы их культурненько закрепим, чтоб не утащили, — сказала ласково и деловито и, достав из сумки булавки с резинками, каждую шапку прицепила к коврику на прилавке. То же самое сделала с сумками, только концы резинок привязала к своей ноге.

Надо же! — удивился Петр, он бы и не додумался. Начали подходить покупатели и приценяться. Сестра достала зеркало и как могла расхваливала шапки. А уж этого умения у нее не отнять.

— А ты, Петь, походи по рынку, погляди, много ли шапок и какие цены, — попросила она брата.

— Может, сама сходишь, а я тут побуду?

— Нет, иди ты, я потом, попозже.

Соседи подобрались вроде приличные и спокойные. С одной стороны муж с женой развешивали женскую одежду. С другой — тоже сестра с братом, с Украины. Эти разложили наборы кухонной посуды. Они еще школьники; узнав, что сосед собирается пройтись по рынку, попросили купить две шоколадки "Марс".

— Может, и тебе купить? — спросил Петр Нину, но та отказалась.

Покупателей было еще не очень много. Петр не спеша ходил по рядам, останавливался возле шапок, примерял, спрашивал цену. Всего-то было несколько точек, где продавали шапки, не так уж и много. Сестра обрадуется.

— Ну вот, а говорили, что на рынках давка, — сказал, вернувшись, Нине. — Смотри, как спокойно, мне даже нравится. Да и шапок мало.

— Давка бывает по выходным, — заметила соседка. — Мы тут, слава Богу, всякого нагляделись. Завтра народу будет столько, что не протолкнуться. Уж тогда смотри в оба.

Перед закрытием рынка Петр познакомился с Генкой и Серегой. Те обходили торговые ряды и собирали плату за места. Увидев Петра, Генка спросил:

— Где служил?

— В Чечне.

— Десантник?

— Да, а что?

— Младший брат у меня в Грозном погиб. Ты, если чего, скажи, мы поможем. Ищи нас у входа.

Дело налаживалось. Нина продала шесть шапок, причем неплохо. Это в обычный день, а в выходной торговля будет удачней. Вот бы за день разделаться с шапками, да домой. И снова — в автомастерскую, а Нина пусть шьет новые шапки. Деньги, что взял у Мишки Козлобаева, он вернет Парамошкину, все равно ведь долг придется отдавать.

Купив кое-что из еды, поехали к Василию Игнатьевичу. Ехать в метро одно удовольствие. С Черкизовской до Юго-Запада далеко, можно дать ногам покоя.

Поужинали. Рассказали, как день прошел. Василий Игнатьевич и его жена рады, что у них все нормально. Петру с Ниной освободили небольшую комнату, и спать они улеглись пораньше. Завтра поедут одни. Решили забрать с собой все оставшиеся шапки. Глядишь, повезет. Уже засыпая, Нина пробормотала:

— Живут тесновато…

— Да мы еще нагрянули, даже не предупредив, — кивнул Петр.

— Может, завтра уже и домой. Спи, брат, спокойной ночи…

До рынка добрались вовремя и без проблем. Увидев огромное скопление людей перед воротами, даже Петр, не удержавшись, воскликнул:

— Ого-го-шеньки, сколько подвалило!

— Что будем делать? — спросила Нина, оглядываясь.

— Искать Серегу или Генку. Ты постой, а я пройдусь вдоль стены.

— Может, я у входа в метро постою?

— Ты что! Кто-нибудь рванет сумку — и пиши пропало. Давай лучше вот тут, у киоска.

— Только недолго, ладно?

— Хорошо-хорошо.

Шел вдоль ограды и звал Генку с Серегой. Никто не откликался. В свою компанию охочих взять тоже не нашлось. Стал потихоньку проталкиваться к воротам. Люди и сумки — давка. Выручала военная форма: расталкивая людей, Петр звучно предупреждал:

— Охрана, дайте дорогу! Охрана, расступись! — Добравшись, постучал в железные ворота. Их приоткрыл незнакомый охранник.

— Тебе чего? — спросил недовольно.

— Позови Генку или Серегу, — попросил Петр. Подумал, что если их нет, то все сорвется. Но, к счастью, не сорвалось. В проеме ворот показалась голова Генки. Увидев Петра, он негромко сказал:

— Иди, где вчера…

Выбираться из толпы было легче, люди расступались охотней. А дальше все повторилось: Петр забрался на панельную стену, Нина подала ему сумки, а он передал их Генке. Денег Генка с него не взял и тут же ушел к воротам, скоро начнут запускать людей. Да, охране в выходные дни приходится туго. А Петр, заняв уже обжитое место, стал ждать сестру.

День начался просто чудно Не прошло и часа с открытия рынка, а Нина уже продала несколько шапок. Но эта удача ее насторожила. Нагнувшись к Петру, шепнула:

— Пройдись, брат, может, дешевим?

Петр спорить не стал и пошел по торговым рядам. Оглянувшись, увидел, как к сестре подошли несколько покупателей. Хотел было вернуться, но махнул рукой и поплыл вместе с людским потоком. Искал шапки: много ли их, какова цена? Нет, почти столько же, сколько и вчера. А вот цены подскочили, надо предупредить Нину. Верно сказала вчера соседка — народу в выходной пришло — не протолкнуться. Еще она, кажется, говорила, чтобы глядели в оба…

Только об этом подумал, как внутри шевельнулось непонятное беспокойство. Такое с ним уже было. С чего бы это? Все идет нормально, место неплохое, соседи хорошие, сестра, как всегда, осторожна: все у нее на булавках и резинках, много шапок не выставляет. Но ведь по рынку шастает столько всякого дерьма, кому хоть чем-то поживиться, чего-то урвать. Да, надо спешить, но ведь когда торопишься, то все не так и все мешает. Сколько же люда понаехало — никакого просвета! Но вот и свой, знакомый, ряд.

Странно…

Почему у Нины глаза, как помидоры, красные и набухли от слез? Почему плачет? Ведь шапки на месте, лежат на прилавке. Смотрел и понять не мог. Крикнул:

— Объясни, в чем дело?

Из всхлипов сестры еле уловил то, чего больше всего боялся.

— Украли сумки… с шапками и вчерашней выручкой…

Нина вышла из-за прилавка. Кто останавливался из любопытства, а большинство молча проходили мимо. На сапоге Нины болтались белые полоски резинок. Кровь хлынула к голове, в глазах потемнело. Какое-то время Петр не мог даже двинуться с места, в висках невыносимо застучало. "Только бы не упасть", — подумал он и лихорадочно проглотил без воды несколько таблеток.

"Гады! Сволочи! Убью!…" Мелькало в разгоряченном сознании. Сделав несколько шагов навстречу к раздавленной горем сестре, обнял ее и прижал к себе. Нина зарыдала, и Петру хотелось кричать вместе с ней, взывать о помощи. "Господи, да за что же это?! За что?…"

Подошел сосед по прилавку. Он куда-то отходил, а вернулся, когда все уже произошло. Ему обо всем рассказала жена.

К Нине, говорил он, подошла группа кавказцев. Стали примерять шапки и расхваливать. Веселые такие, добродушные, все при деньгах. Никак не могли подобрать нужный размер самому высокому: то ему резинки мешали и он нагибался, то размер или цвет не тот. Одна шапка вроде подошла. Он долго вертелся перед зеркалом, что держала в руках сестра, и даже набивался в женихи. Сестра засмущалась и не заметила, как под прилавком были обрезаны резинки на сумках. Все это видел пацан с Украины — он сидел на стульчике и пил чай. Но ему пригрозили ножом. А потом подошла еще группа кавказцев, а первые, так ничего и не купив, уплыли вместе с толпой. Только после Нина вдруг почувствовала неладное, но было уже поздно.

— Какая же мразь! — качал головой сосед. — Ей-Богу, никогда никого не бил, но этих гадов задавил бы собственными руками!

Кто-то из проходивших заинтересовался шапками:

— Чьи? Кто хозяин?

Петр подтолкнул Нину к прилавку.

Подошли Генка с Серегой. Генка, глянув на Петра, матюкнулся:

— Смотреть надо было, а не рот разевать! Они же, суки черножопые, стаей ходят. Обчистили и теперь как пить дать умотали на машине. Ищи-свищи! Тут их сто процентов уже нет.

— Все равно сходи к ментам — посоветовал Серега. — Напиши заявление, дай приметы. Может, и поймают подлюк.

— Да-да, пацан, соседи подтвердят. Морда у главного приметная, — сказал кто-то.

Петр пошел в отделение милиции и скоро вернулся вместе с оперуполномоченным. Ходили, опрашивали, выясняли, как все было, уточняли приметы. Молодой опер возмущался, что от кавказцев просто житья нет. Говорил, что все они — жулье. Правда, после поправился, что нормальные кавказцы дома вкалывают, а не по рынкам шастают. Вскоре он ушел, оставив Петру бумажку с номером телефона и своей фамилией.

— Думаешь, найдут? — с надеждой спросила Нина. Она сникла, как-то сразу постарела и почему-то все время икала. Соседка налила ей из термоса горячего чая.

— Не знаю, — вздохнул Петр. — Будем надеяться… Ты сама слышала — просил звонить…

Вновь вмешался сосед по прилавку:

— Да все менты с ними заодно. Если б захотели, давно переловили бы. А на наши заявления даже не отвечают. — Но, сообразив, что хватил через край, поправился:

— А может, что и получится. Всякое бывает…

Пока Петр оформлял дело с опером, Нина успела продать оставшиеся шесть шапок. Покупатели, словно понимая ее горе, брали, почти не торгуясь. А она и сама была уже ко всему равнодушна. Потом ехали в метро и молчали. У Петра после таблеток головная боль поутихла. Он обнял сестру и ни о чем ее не спрашивал. Да и себя берег — голова после того удара так и не прошла. Когда пройдет — кто знает? Найдут ли машину? Не верится… Нет, чуть поволнуешься, снова начинаются боли. А Нина пусть поплачет. Беда, конечно, свалилась большая, но пережить можно. Главное — здоровье.

— И зачем же я деньги положила в сумку! Какая дура! — всхлипывала Нина.

— Ну хватит, — успокаивал Петр. — Эти гады за нами следили. Они все рассчитали, увидели, что и я ушел, и сосед. А пацан, что он мог сделать? Это ж мразь, нелюди! Улыбаются, а творят такое!… А что я в Чечне видел… — В голове опять застучало. Прикрыв глаза, Петр снова стал думать о мести.

Василий Игнатьевич с супругой, узнав, что случилось, запричитали и заохали. Как же так? Зачем надо было уходить? Младшая дочь бросила реплику:

— Это сколько ж бабок кому-то подвалило?

— Замолчи! — прикрикнул на нее отец. — И запомни: деньги как приходят, так и уходят. А совесть человеческая дороже денег. — Повернулся к Петру с Ниной:

— Зарплату сегодня дали, вот она — возьмите. Больше ничем помочь не могу.

Зарплату Василия Игнатьевича они, ясное дело, не взяли. Собравшись и поблагодарив хозяев, Петр с Ниной уехали на вокзал.

 

XXI

Галина Семеновна Красавина своих детей иногда, то ли в шутку, то ли всерьез, называла упертыми. То есть — твердолобыми, упрямыми, настырными. Но мать гордилась, что дочь и сын самостоятельно вошли в жизнь, что они трудолюбивы и не подвержены вредным привычкам. Страшно боялась, что Петр как отец, начнет пить. Но опасения оказались напрасными.

Но вот "упертость" у Петра с Ниной особенно проявилась в таком новом деле, как бизнес с шапками. Первая поездка в Москву окончилась плачевно. Другие бы на их месте плюнули и занялись чем-нибудь другим: Петр, к примеру, ремонтировал бы машины, а Нина работала в зверосовхозе. Но не такими были брат с сестрой. Погоревав, они вновь занялись шапками, считая, что бизнес, в принципе, можно сделать неплохой, надо только впредь рот не разевать.

Срочно требовались деньги. Где их взять? Денег осталось лишь за последние шесть шапок. Да у Петра имелся "неприкосновенный запас" — деньги покойного Мишки Козлобаева. Хотел, правда, вернуть долг Парамошкину, но тот пока молчит и не напоминает. Что ж, подождет, а деньги пусть пойдут в дело. Нине сказал, что в мастерские поступили неплохие заказы и он получил предоплату. Сестра обрадовалась.

Подсчитали, сколько можно купить шкурок и сшить шапок. Получалось около тридцати. Это уже кое-что.

Вернувшись домой, Нина написала письмо в Москву Василию Игнатьевичу и попросила о случае с шапками никому не говорить. Через некоторое время ей вновь удалось купить по льготной цене шкурки норки, и сразу же начали с подругой шить шапки.

А Петр работал в мастерских, заказов хватало.

Встретился в условленное время с Парамошкиным. Тот спросил о поездке в Москву. Петр врать не стал и рассказал все как было.

— Слушай, да что у тебя за невезуха сплошная! — Покачал головой учитель и предложил денег. Но Петр отказался, и так должен.

— Как хочешь. Но учти: в темных делах кавказцы опытней нас. Запросто обведут вокруг пальца, так что держите ухо востро. Как голова?

— По-разному. Сейчас вроде ничего, а порой такие боли, хоть на стенку лезь.

— Подлечиться бы тебе не мешало. Хочешь, путевку в санаторий организую?

— Нет-нет, — сказал Петр. — Только не сейчас. Как-нибудь попозже…

Случай с шапками стал понемногу забываться. А тут еще Петр получил письмо от своего бывшего командира взвода. Дворкин сообщал, что в Москву переедут, скорее всего, в феврале или в марте. Он тогда непременно напишет и пригласит в гости. Что касается Сибирска, все остается в силе, в том числе и насчет машины: она теперь его, и отец уже не раз спрашивал, почему Красавин не забирает подарок.

Письмо Петра обрадовало и воодушевило, особенно место о машине. Если честно, то в прошлый раз он не воспринял это всерьез. За что дарить-то? Что спас командира? Так он обязан был это сделать. Ладно, говорить про машину пока никому не станет, зачем преждевременно трезвонить. Но в жизни, оказывается, не все так уж плохо.

Вторая поездка в Москву готовилась трудно. Прежде всего было мало денег и влезли в долги. Зато проглядывалась неплохая перспектива. Если удачно продадут партию шапок, то и с долгами рассчитаются, и пошьют еще, уже значительно больше. Но надо спешить — зима уходит, и цены на шапки могут упасть.

… Василий Игнатьевич с женой встретили как родных. Посидели, поговорили. Хозяева высказали гостям пожелание, чтобы их вновь не одурачили. Но сбой произошел в первый же день. Приехав на Черкизовский рынок, брат с сестрой узнали, что Генка и Серега на нем уже не работают. Покружились без места, да так и ничего не продали. После обеда поехали на Сокольнический. Тут оказалось спокойнее и можно было заранее купить торговое место. К концу дня на шапки появился спрос. Петр от сестры не отходил ни на шаг.

За два дня продали больше половины шапок. Оставшуюся часть планировали продать в субботу. Если же не получится, то в воскресенье вечером — домой.

— А денек-то прямо как по заказу, — говорил Петр сестре, когда рано утром они шли к метро.

— Морозец что надо, — ответила Нина, дробно постукивая каблуками сапог. — Ты надень шапку потеплей, а то уши замерзнут.

— До метро потерплю. — Петр перехватил сумку в левую руку, а правой стал растирать побелевшее ухо.

— И в самом деле крепко прихватывает!

— Надень шапку, не строй из себя героя, — настаивала сестра.

— За прилавком, даю слово — надену.

— Если придется вновь ехать в Москву, то торговать станем на Сокольническом. Чего мы к Черкизовскому присохли? — рассуждала Нина. — Тут все проще и удобнее. А там на душе словно кошки скребут.

— У меня тоже.

Незаметно дошли до метро "Юго-Западная". В разговорах доехали до Сокольнического. Петр рассказал сестре про сон, что снился все эти ночи, один и тот же. Будто стоит Мишка Козлобаев, полуголый, на рынке, но не торгует, а все время смотрит на Петра и злорадно хихикает. Все три ночи хихикает. Надо же! К чему это?

Сестра, как и мать, умеет сны разгадывать, а тут задумалась.

— Даже не знаю, что и сказать. Если покойник смеется, да еще злорадно, то вроде беду предсказывает. А если раздетый, то какой-то долг с тебя требует.

— Какой?! Ей-Богу, не пойму.

— Может, ты что-то должен ему остался?

— Я?! Чепуха несусветная!… - Но слова сестры крепко задели Петра. Он ведь забрал у мертвого Мишки деньги, и они уже в деле, на них шапки пошили… Волнение осталось.

Подъехали к станции метро "Сокольническая".

— Братишка, — сказала Нина ласково, — мне тут в один магазин заглянуть надо. Подруга просила кое-что ей купить. Ты подожди на рынке, только прошу, не торгуй. Ладно?

— Ладно, — недовольно пробурчал Петр: ну никакого доверия. — Давай, только побыстрей и не забывай, день сегодня какой. А в магазин, кстати, можно и вечером заглянуть.

— Ну просила, понимаешь! Наш женский секрет.

Нина пошла в магазин, а Петр — на рынок. Место куплено — никаких проблем. Встав за прилавок, открыл сумку и достал шапку, как говорила сестра, "из самца". Надел, а свою армейскую фуражку сунул в сумку. Сразу почувствовал, как голове стало уютно и тепло. Огляделся. С одной стороны торговала молодая, малоразговорчивая женщина. Все эти дни она стояла рядом, сосредоточенная и хмурая. С другой — два еще не старых мужика. Эти торговали изделиями из пластмассы. Мужики вроде ничего.

Люди лениво подходили и уходили. Помня просьбу сестры, Петр шапки на прилавок не выкладывал, а сумку на всякий случай поставил перед собой. Да кто возьмет? И куда тут убежишь? Хотя впереди, метрах в тридцати, большая дыра в стене, а там — дорога.

Мимо шли три кавказца. Опять три и вновь — кавказцы. "Везет" же на них! О чем-то курлыкая между собой, остановились напротив Петра. Двое — братья-близнецы: рослые, красивые, небритые. Третий небольшого росточка и будто у этих двоих под ногами путается. Недавно сосед с пластмассовыми коробками разогнал от себя тоже кавказцев. Сказал потом, что все они на одно лицо: небритые, носатые и будто непромытые. Тоже, видать, злой на них за что-то.

А трое уходить не спешили. Один из близнецов ткнул рукой на голову Петра.

— Вот такие, панымаешь, шапки нам нужны. Это шапка так шапка, — сказал, размягчая букву "ш". — Ешче шапки есть, мушчина?

— Может, и есть, вам-то что?

— О-о, тебя кто-то обидель? Панымаю, панымаю, можеть, с Кавказа? Тут шивали много быродит. Так есть шапки? Купым, вот денги, не обманым.

Что-то заставило Петра смягчиться и отбросить подозрения. Ну не все же кавказцы на рынках гады и прохиндеи? Разве можно всех мешать в одну кучу? Ответил:

— С десяток наберется. Берете все сразу?

— Сыразу, сыразу, вот денги, сычитай. Почем прыдаешь?

Петр назвал цену, а сам подумал, что если сразу сумеет продать столько шапок, то Нина с ума сойдет от радости, а вечером домой уедут. Придет, а дело сделано. Вот счастлива будет!

— Нас устраиват. Толко пыросьба будет: продай ище сумку. Как нести без сумки? И эту, на голове, тоже продай. На, сычитай денги…

Взяв большую пачку денег, Петр стал считать. Сосчитав, глянул по сторонам. Все были заняты своими делами. Вдруг вспомнил, как недавно их накололи на Черкизовском. А с машиной? Потом подумал про сон с Мишкой Козлобаевым — ведь сестра предсказала беду. Как бы вновь не вляпаться с этими улыбчивыми и такими добродушными на вид кавказцами. Вдруг обманут? Нет, подождет сестру, а там видно будет.

— На, забери свои деньги, я передумал, — сказал кавказцу.

— Боишься? Кто-то обманул, а мы виноватые? Не надо так, плохо это. — Взяв пачку денег, прятать не стал, а добавил еще несколько крупных купюр и вновь протянул Петру. — Бери, болше даю.

Двое других стали его отговаривать: мол слишком дорого, и кто-то будет их ругать. Да и шапки не такие уж хорошие. Но тот стоял на своем.

И Петр решился. А-а, будь что будет. Деньги настоящие и сам пересчитал, обмана не заметил. Это сколько же получается за шапку? Неплохо, неплохо, даже хорошо.

Махнув рукой, передал покупателю сумку, сунул туда же и шапку с головы, а свою армейскую надел.

— Черт с вами, уговорили, берите, — сказал, все же волнуясь.

— Вот и хорошо! Буть здоров!

Петр положил деньги в карман и стал дожидаться сестру. Дело сделано.

Мужик, что торговал изделиями из пластмассы, вздохнул:

— Что-то мне тут не нравится. Дело, конечно хозяйское, но я бы деньги посчитал.

— Так я же считал, все точно. — И вдруг с головы до пят словно током прострелило…

Судорожно вынул из кармана пачку денег и стал пересчитывать… Господи… Добавка и первая и последняя купюры в пачке — нормальные, а остальное — простые листки бумаги.

— Дур-рак, какой же я дурак!… Поверил! Этим гадким чебурекам поверил!… Говорили же, говорили — не верь! Так и надо мне, идиоту! Да что же это такое?! Словно рок! За что?…

Оглянувшись, тихо спросил:

— Куда они пошли? — Кричать уже не было сил. Кто-то показал на дыру в стене. Спотыкаясь, побрел туда. Ноги не слушались. Выбравшись на улицу, у кого-то что-то спросил. Как во сне, услышал в ответ:

— Кавказцы с сумкой? Только что уехали вон в ту сторону на коричневой или красной машине…

— Где теперь искать? — пронеслось в голове. Да и можно ли найти их в огромном городе, если номера машины не знает? Ах, если бы найти, уж точно не сносить им головы. Убил бы, убил!.. — Кое-как доплелся до ворот и тут увидел спешившую навстречу сестру.

— Ты чего? Ты что? — Она почувствовала неладное. — Плохо с головой, да? Пошли к прилавку, магазин откроется позже. А где сумка? На кого-то оставил?

— Все, сестра, — простонал Петр. — Кончилась торговля… Все — понимаешь? Прости, хотел как лучше… Мне плохо… — А голова просто раскалывалась на части.

"Когда же он, подлюка, успел поменять пачку денег на "куклу"?! Ничего не мило. Жить не хотелось. В голове полный сумбур и страшные боли…

Нина брата не ругала. Лишь бы ему хуже не стало. Успокаивала, убеждала, что если бы бросился вдогонку, то могли снова ударить по голове и тогда — конец. Нет худа без добра… Глаза Петра закрывались…

 

XXII

— Ну, брат, ты меня и напугал, — сказала Нина, едва только Петр пришел в себя. Закрыв глаза и опершись руками на стену чтобы не упасть, он долго простоял без движения. На короткое время даже потерял сознание. Очнувшись, вновь почувствовал боль в голове и, застонав, приложил руку к затылку.

— Сейчас вызову "скорую", — засуетилась сестра. — Ты постой, я быстренько.

— Не надо "скорой". Пошли в метро…

— Какое метро, тебе идти нельзя!

— Потихоньку можно, пошли…

Ноги, руки, все тело у Красавина словно чужие. Но слабость постепенно проходила и силы возвращались. В вагоне договорились, что Нина поедет к Василию Игнатьевичу и заберет вещи, а Петр выйдет у вокзала и купит билеты до Каменогорска. Встретятся у главного входа в вокзал, а вечером уедут домой. Лечь в больницу в Москве Петр отказался. Уж если лечиться, то дома, в Каменогорске.

Утром следующего дня брат с сестрой приехали в Каменогорск. Нарушая договоренность, Петр позвонил Парамошкину на работу. Молил Бога, чтобы тот был на месте. К счастью, застал. Не вдаваясь в подробности, попросил учителя приехать к вокзалу. Примерно через полчаса Парамошкин забрал Петра и отвез в больницу.

В дороге учитель был молчалив. Зная его характер, Петр догадывался, что он им недоволен. Решив вопрос с главным врачом, Парамошкин извинился, что вынужден срочно уехать и что для разговора приедет позже. Петру советовал никуда из больницы не отлучаться и соблюдать постельный режим.

Лечить Красавина стал новый врач — Антон Иванович Суховей. Худой, подвижный, опытный, он к тому же еще и побывал в Афганистане. Пациент пришелся ему по душе. Когда Петр спросил Антона Ивановича, сколько придется лечиться, тот, внимательно осмотрев его, ответил:

— С такой, как у вас, травмой лишь три пути: в психушку, на кладбище или здоровеньким из больницы домой. Выбирайте. Лично я за третий вариант, он вроде более подходящий. Да? — Улыбнулся.

Младший медперсонал Антона Ивановича побаивался, недобросовестным работникам от него влетало. За глаза его называли Антошей, даже напевали веселенькую песенку про "Антошку-картошку". Но в глаза всегда с почтением — здрасте, Антон Иванович.

Антон Иванович иногда приходил на работу после неслабого застолья с друзьями. Тогда был малоразговорчив и мрачен. Петр понимал его: многие ребята, что побывали в Афганистане или Чечне, пристрастились к выпивке. Петра эта беда, к счастью, обошла стороной.

Красавин и так-то не из говорунов, а в больнице вообще замкнулся, ушел с себя. Антон Иванович доказывал, что так нельзя, надо больше общаться, думать о хорошем, часто старался развеселить.

Несчетное число раз Петр пытался анализировать, как же получилось, что на гражданке, куда так рвался из Чечни, ему оказалось хуже, чем там. И случаи один хлеще другого. Кавказцы заполонили рынки, их полно в магазинах, павильонах, киосках. Куда ни ткнешь пальцем — всюду они. И ладно, если б честно торговали, но ведь часто обманывают, грабят, унижают — сам тому пример. Почему им все позволено? Попробуй россиянин повести себя у них так — выметут как мусор. Русских там относят к низшему сорту, и долго с ними не разговаривают.

За что же воевал со своими товарищами в Чечне, многие из которых погибли? Чтобы и тут унижали. Нет уж, не получится! Как только выкарабкается — отомстит. Сам пока не знает как, но отомстит железно. Из головы не выходит парень, которому на его глазах перерезали горло, а еще молодой самодовольный чеченец, что так жестоко наказал "победителя". Такое не забывается. А как, наверно, рады те, кто завладел его машиной? Они и машину забрали, и по голове звезданули: пусть помучается. И он мучается, лежит в больнице… Нет, Петр не кровожадный, Мишку Козлобаева убивать не стал бы, если б тот не схватился за нож. Он давал ему шанс, которым Мишка не воспользовался. Обидчиков своих Петр вряд ли найдет, но мстить будет — по-своему…

Через пару недель в больницу приехал Парамошкин. Он похудел, на лбу словно появилось больше морщин. Однако улыбается. Парамошкин извинился, что приехал не сразу: дела, дела замучили! Поглядев на Красавина, неожиданно сказал:

— Кончай в молчанку играть. Так никогда не отойдешь. В чем дело?

Петр вздохнул:

— Сам не знаю. Злой я. На себя, на кавказцев. Так подло со мной еще никто не поступал. И раз за разом, будто рок какой…

— Займись спортом. Антон Иванович сказал, что в меру можно. Или Алену привезти, пусть за тобой поухаживает? Говори — сделаю.

Глаза Красавина на миг вспыхнули, но тут же погасли.

— А что я скажу про машину, про шапки? Она же ничего не знает. Нет, не надо, пусть в университет готовится.

— Ладно. Ну а сам чем думаешь после выписки заняться?

— Ремонтом машин, чем же еще.

— Правильно, торговля не твое дело. Что-нибудь попозже придумаем. Антон Иванович советует взять путевку в санаторий. Как на это смотришь?

— Вообще-то у меня другие планы. Бывший командир приглашал в Сибирск, я говорил раньше. Надо ехать, раз обещал, а заодно и развеюсь. — О том, что ему подарили машину, говорить не стал. Вдруг не так поймет.

— Смотри, не неволю. Но учти — дважды отказываешься. Пусть будет по-твоему, но спортом займись, не давай себе расслабляться… Да, вот еще о чем хотел спросить — ружье все у сестры?

— У нее, где же еще. В железном ящике. А что?

— Ничего-ничего, просто вспомнил… Не исключено, что потребуется. Кстати, ты тоже в одном щекотливом деле можешь мне пригодиться.

— В каком, если не секрет, учитель?

— Ну, об этом еще рано. Придет время — скажу. А пока — будь здоров. Соблюдай режим, ешь больше фруктов, овощей и тренируйся. Загляну перед выпиской. Если потребуюсь — знаешь как найти.

Пребывание в больнице Петру уже порядком надоело. Если бы не занятия спортом, то и не знал бы, как коротать время. Помогали и беседы с врачом. Антон Иванович делился с ним даже своими личными секретами. Влюбившись в замужнюю женщину, спрашивал совета: как быть? Но что Петр мог ему посоветовать, если сам не имел никакого опыта. Только и встречался, что с Аленой, да и то недолго. Сам еще не разобрался, любит ее или нет. Больничную скуку сглаживали и письма. Из дома получал их еженедельно. Писала, как и прежде, Алена. От Дворкина писем пока не было. За неделю до выписки получил, наконец-то, и из Сибирска. Дворкин сообщал, что семья переезжает в Москву. Давал координаты, с кем, если приедет, можно решить вопрос по машине и как лучше добраться до дачи.

Красавин уже решил, что как только выйдет из больницы, сразу же берет билет на поезд до Сибирска. Рассказал сестре про машину. От такой новости та пришла в неописуемый восторг. Петр уже решил, что машину продаст, а деньгами с сестрой и матерью поделится. Сколько пробудет в Сибирске — пока не знает. Алене написал, что временно его у сестры не будет.

За день до выписки в больницу заехал Парамошкин. Как всегда, привез много разных деликатесов, но в беседе был сух, сдержан, никаких эмоций — будто его что-то терзало. У Петра складывалось впечатление, что учитель приберегает его для какого-то важного дела. Но какого? Из-за этого и таинственность и лаконичность: это можно, а вот этого нельзя.

Трогательным стало прощание с врачом. В их жизни, характерах оказалось много общего.

— Ну, будь счастлив, — сказал Антон Иванович и обнял Петра. — Береги свой красивый "кочан", и не дай Бог, чтобы к нему кто-то вновь приложил руку. Это должно быть исключено…

В ночь с пятницы на субботу Петр Красавин уехал в Сибирск. На перроне его провожала Нина. С этого времени у Петра началась самая мрачная полоса в жизни.

 

XXIII

Весь воскресный вечер Рюмин, Парамошкин и Веня Скоркин проторчали в офисе "Надежды". Ждали результатов голосования за нового мэра города. Голосование закончилось. Шел подсчет голосов. Рюмину должны были позвонить из городской избирательной комиссии, и наконец — звонок: победил Шлыков! Тут же по горячим следам поспешил поздравить друга. Выпивку с собой брать не стали, полагая, что у нового мэра города это добро найдется.

Секретарша Шлыкова пропустила всех троих моментально — ей ли не знать сына губернатора и его друзей. Другим дожидавшимся объявила, что Григорий Анатольевич никого принимать больше не будет. Умница, сообразила.

— Братцы, а ведь я, кажется, победил! — воскликнул Шлыков, увидев вошедших. Встал из-за стола довольный, радостный, раскинул руки. Заметно, что за день порядком намотался и устал, но держался бодро, домой не спешил, ждал звонка от губернатора.

Хотя официальных данных избирком еще не дал, но предварительные результаты голосования уже получены. Из семи претендентов на пост мэра Каменогорска больше всех голосов набрал Григорий Анатольевич Шлыков. Отрыв от конкурентов большой, победа убедительная.

— Не победил, а победили, — ласково поправил Шлыкова Рюмин. — Все мы победили, Григорий Анатольевич, все. Это и наша победа, мы ее так долго ждали. Хоть ты сейчас и мэр, но от нас не отмежевывайся. — Рюмин со своей елейно-приторной улыбочкой подошел к новоиспеченному мэру, обнял его и расцеловал в раскрасневшиеся щеки. Потом, крепко взяв за обе руки, спросил:

— В кабинет-то при новой должности можно как в былые времена заходить? Заметь, уточняю при свидетелях. — Рюмин подморгнул Парамошкину и Скоркину-младшему.

— О чем речь, Игорь! Можно, конечно, днем и ночью можно — как в кабинет, так и домой. Мой дом, братцы, — ваш дом! — Шлыков говорил, прижав руки к груди. — И уж извините, что хреновину сморозил. Ясно, что мы победили. Только так и никак иначе. Без вас, без вашей поддержки мне этой должности не видать бы, как своих ушей.

— Ну если так, то еше куда ни шло, — засмеялся Рюмин.

Поздравления Парамошкина и Вениамина Скоркина были скромными и без всяких подтекстов. В самом деле друзья радовались успеху Шлыкова, считая и себя в какой-то степени к этой победе причастными. А свой мэр Каменогорска — это круто!

Шлыков засуетился. Достал из холодильника бутылку коньяка, конфеты, фрукты. Гостям, да еще таким, он рад. Наполнив рюмки, сказал:

— В конце концов, и мне пора чуточку расслабиться. Ей-Богу, замотался. А общение с вами и взбодрит, и придаст энергии. Мой тост за вас, моих верных и преданных друзей, за нашу дружбу!

— Нет уж, извини, — перебил Рюмин. — Сказано хоть и трогательно, но первый тост должен быть все-таки за тебя, за нового мэра города Каменогорска. Вспомни, дорогой Григорий Анатольевич, о чем думали и мечтали мы под перестук колес поезда на Варшаву. Какое было чудное время! В самом деле — начало начал! — воскликнул Рюмин с пафосом.

— Слушай, Игорь, — перебил его Шлыков. — У меня мысли сейчас хоть и путаются, но тот трепет в душе и сердце я отлично помню. Ты был тогда Оракул! Предсказать такое мог только ты. И для меня ты был и остаешься — Маг, провидец, кудесник! Думал ли я тогда об этой должности? Нет, конечно, даже не помышлял, да и как можно было? Но ты подхлестнул, воодушевил, убедил, все закружилось, завертелось, и вот — мечта сбылась! — Помолчав, добавил: — По гроб жизни тебе обязан, идейный мой вдохновитель!

Но Рюмин не был бы Рюминым, если все свел только к себе и своей персоне. Зачем ему это? Цену себе знает. Но именно этим он и подкупал своих друзей, и ему многое прощалось. И в этот раз тоже решил поскромничать.

— Не во мне дело, — сказал, опустив глаза. — Просто все так удачно совпало и завершилось. Но от души рад, что мои прогнозы сбылись. Давай, Гриша, не будем больше, и без того в краску вогнал. Спасибо и на том, что твой дом — наш дом. Вот это, я понимаю, по-братски и от всей души. — Посмотрев на Веню и Григория, твердо отчеканил: — За нашего друга Григория Анатольевича. Дай Бог ему успехов в работе! Выпьем.

Только выпили, раздался телефонный звонок по "вертушке". Шлыков взял трубку. В наступившей тишине отчетливо послышался голос губернатора Скоркина.

— Не спишь, Григорий Анатольевич, бодрствуешь? Результаты, думаю, впечатляют. Я тоже доволен… Считай, что уже официально. Думаю, сработаемся. От души поздравляю!

— Спасибо, Иван Семенович, большое вам спасибо.

— Как настроение?

— Отличное. Благодарен за вашу мощную поддержку. Без нее мне бы…

— Все правильно понимаешь. Но должность мэра областного центра и для меня крайне важна. Заходи часам к пятнадцати, потолкуем о планах. Жду.

Положив трубку, Шлыков поглядел на друзей.

— Батя звонил? — улыбнулся Веня.

— Да, поздравил и завтра, вернее, уже сегодня, к себе пригласил.

— Это насчет Дня города. Говорит, что надо как следует подмарафетить.

— Заодно и твое представление состоится. Отличная для этого возможность, — добавил Рюмин. — Кстати, я тоже приглашен, видно, спонсоры нужны. И вообще, губернатор — молодец. Он тебя, Григорий Анатольевич, где только мог проталкивал. На одной такой встрече сам слышал, как он горой за тебя стоял. "Лично меня, — говорит, — больше всего устраивает Шлыков. Это профессионал, практик, и учтите — строитель. Он молод, энергичен и не зациклен на разных партийных делах и передрягах". А всех других кандидатов в мэры, как от правых, так и от левых, разделал тогда в пух и прах, назвал их пустобрехами.

— Это у него запросто, — хмыкнул Вениамин.

— Слушай, Григорий Анатольевич, может, все-таки найдешь в своем холодильнике что-нибудь посущественнее из еды? К примеру, колбаски, сырку? У меня вдруг аппетит разыгрался, понимаешь, захотел, — попросил Рюмин. — Или в холодильнике мэра города пусто?

— Да вы что, братцы?! Будет вам сейчас и колбаска, будет и сырок.

— И коньячку следовало бы добавить, — тихо "намекнул" Веня, — одной бутылкой от нас не отделаешься.

— Будет и коньячок с нашего завода. Пейте, как говорится, по потребности.

— Пить будем с учетом того, что днем вкалывать придется, а не дрыхнуть в постели, — заметил Рюмин. — Однако ради такого случая можно и добавить.

Пили, ели, хвалили друг друга, особенно Рюмина. Все, кроме Парамошкина, были возбуждены. Лишь тот был неразговорчив и с каким-то неудовольствием, то и дело морщась, слушал взаимные дифирамбы Рюмина и Шлыкова. Уж он-то знал, что Шлыков Рюмина терпеть не может. Сам Парамошкину когда-то говорил, что "командор" только о себе думает, а все остальные для него пешки. Зато сейчас Шлыков — сплошная любезность и невероятная преданность. Сколько же в них обоих лицемерия, насколько оба хитры, — ведь думают одно, а говорят совсем другое. Вот у кого надо учиться хитрости. Да он и сам Рюмина не выносит, но как без него обойтись? В коммерческих делах Рюмин просто незаменим. У него столько идей, он ими напичкан сверху донизу. Наверняка и сегодня, под занавес, что-нибудь преподнесет.

— А что это у нас Григорий Иванович будто в рот воды набрал? — спросил Шлыков. — Может, не рад моей новой должности?

— Скажешь тоже, — обиделся Парамошкин. — Я и не рад, надо же додуматься?

— Ладно-ладно. Не обижайся. В твоей верности не сомневаюсь. — Тут же спросил Рюмина: — Слушай, Игорь, может, со временем отдашь его мне в заместители? Не сейчас, попозже.

Неожиданный вопрос явно застал Рюмина врасплох, но уж выкручиваться-то он умеет. Интересно, что скажет. Отпустит или не отпустит?

Рюмин ответил так, чтобы не обидеть Шлыкова, но и в то же время намекнул, что переманить к себе Парамошкина тому навряд ли удастся.

— Со временем видно будет, — протянул, закуривая. — А пока, сам знаешь, наша "Надежда" на подъеме, дел невпроворот и впереди, по моим прогнозам, не меньше.

— Что ж, буду пока довольствоваться вашими дружескими советами, — не стал настаивать Шлыков.

— Чего-чего, а в советах недостатка не будет. Хочешь, прямо сейчас первый наш тебе совет, а вернее, наказ?

— Давай, выкладывай, — заинтересовался Шлыков.

"Вот и ожидаемый рюминский сюрприз, — подумал Парамошкин. — Как же он может уйти без этого? Нет, ни за что. Интересно, интересно, что за новая идея созрела в его сверхумной голове?…" Налив полстакана "Боржоми", Парамошкин отпивал воду глоточками. Веня жевал бутерброд, и его, казалось, разговор совсем не интересовал.

— Хочу сразу заметить, что идея далеко не нова и где-то даже банальна, но для нашего брата предпринимателя она, на мой взгляд, сверхважна.

"Начал волынку тянуть". — Парамошкин не торопясь допил "Боржоми". Младший Скоркин недовольно засопел, а Шлыков сказал, что сейчас будет подан горячий кофе. Рюмин же, точно издеваясь, все ходил вокруг да около и даже бабахнул цитатой из Ленина, что всякая революция лишь тогда чего-то стоит, если она умеет себя защитить.

— А к нам это какое имеет отношение? — спросил Шлыков. Парамошкин и Скоркин легонько хихикнули: мол, время политбесед давным-давно прошло. Но Рюмин на них даже не обратил внимания.

— …Так вот, я продолжу начатую мной мысль насчет умения защищаться, — повторил он настойчиво и потер ладонью лоб. — Отвечаю: отношение самое прямое. Меня этот вопрос, к примеру, сейчас больше всего волнует. Как защитить все то, что сколотили тяжелым трудом? Как сделать так, чтобы нажитое не уплыло? В нашей истории, увы, уже не раз такое бывало. Лично я свою, вернее, нашу, "Надежду" не отдам никому и никогда. Думаю, что и каждый из присутствующих в этом со мной солидарен. Но ведь по одному нас легко раздавить. Поодиночке мы — ничто.

— Давай ближе к делу, — поморщился Веня Скоркин.

"Да и домой уже пора, — подумал Парамошкин, посмотрев на часы. — Скоро два ночи".

Секретарша Шлыкова подала кофе. Сам новый мэр Рюмина не перебивал, так как вопрос ставился лично ему. Хотя и догадывался, о чем скажет бывший преподаватель истории КПСС.

— В общем, нужна партия. Сильная, авторитетная, способная нас с вами защитить. Все нынешние союзы, движения и карликовые объединения типа "Демроссов", "Выброссов" малочисленны и неавторитетны. В них или неудачники из бывших коммунистов, или обиженные советской властью, а то и просто выпивохи.

— Ну хватит об этом, сколько же можно! — заныл Веня. — Называется, заехали поздравить. Может, политбеседы оставим на другой раз? — Сын губернатора явно недоволен, но Рюмин хитер.

— Ты, Веня, зря капризничаешь, — спокойно ответил он. — Кстати, твоему бате этот вопрос в первую очередь придется решать. Нынешние демократы, учти, его не устраивают. Насколько мне известно, он терпеть не может болтунов и горой стоит за деловых, практичных людей. А Григорий Анатольевич один из тех, на кого мы возлагаем надежды. Ему и наш с вами наказ.

— Весьма тронут за оказанное доверие, — отшутился Шлыков. — Буду стараться его оправдать. Во всяком случае, сделаю все, что в моих силах. Однако, братцы, мы заболтались, пора и по домам. Да и день намечается колготной.

Видя, что Рюмин недовольно надул губы, примирительно сказал:

— Ты, Игорь, не обижайся, но о таких важных делах как-нибудь в другой раз детально потолкуем. А помогать, поддерживать буду во всем. Обещаю.

— С вами потолкуешь, — проворчал Рюмин, вставая из-за стола.

Шлыков вызвал машину и распорядился развезти всех по домам.

 

XXIV

Шлыков просто диву давался тому, сколько же было поздравлений. Звонки раздавались без перерыва, и вскоре ему надоели, особенно, когда начинались намеки типа: мы вам верим, мы надеемся, мы бы хотели… Секретарша сама решала, с кем соединять, а кто подождет, но и это не помогало. Звонили кому ни лень, от поздравлений пухла голова.

Перед обедом мэр решил на часок уединиться и заняться подготовкой к выступлению на совещании. Ведь губернатор обязательно предложит высказаться по подготовке к предстоящему Дню города. Пока набросал план выступления, времени почти не оставалось. А надо еще заскочить домой, чтобы пообедать и сменить хотя бы рубашку… Но жена настояла, чтобы полностью переоделся, и спорить с ней бесполезно. Долго подбирала под костюм галстук.

— Ну сколько же можно! — вспылил Шлыков, показывая на часы. Вздохнул: — Хорошо хоть, что нет фрака с "бабочкой".

— А что? Было бы совсем даже неплохо, — невозмутимо ответила супруга. — К сожалению, у тебя нет ни фрака, ни бабочки, но мысль интересная, я подумаю.

Уже сидя в машине, Шлыков неожиданно для себя забубнил неизвестно где услышанный легкий мотивчик:

Надо же, прицепилось! Это все из-за нее. "На тебя столько людей глядеть будут!". Да, она такая. Боже упаси, если у мужа брюки не наглажены или ботинки не блестят, — из дома не выпустит. И хозяйка отменная: всегда вкусно приготовит, в квартире идеальный порядок, все выстирано, выглажено, убрано. Шлыков эти качества жены ценил. Он поглядел на часы: в запасе минут тридцать, можно будет без суеты оглядеться и показать себя активу города.

Настроение приподнятое. Да и с чего ему быть другим, если сбылась самая заветная мечта в жизни?

Совещание проводилось в большом зале областной администрации. Приглашена вся местная элита: руководители области и города, архитекторы, коммунальщики, работники административных органов, образования и культуры, торговли и быта. Освещать мероприятие будут многочисленные журналисты и работники телерадиовещания.

Губернатор распорядился созвать всех, от кого в той или иной степени зависело проведение Дня города. Несмотря на то, что экономика и сельское хозяйство области окончательно разваливались, горожанам надо было показать, что еще не все потеряно. Скоркин рассчитывал, что центральные средства массовой информации отметят это как положительное явление.

Шлыков в дебаты вступать ни с кем не собирался. Заметил, что впервые приглашено так много коммерсантов и предпринимателей. Рюмин по этому поводу высказался так, что власть нуждается в их материальной поддержке. Что-то его не видно. У Шлыкова свои планы насчет "новых русских". Они богаты, но нуждаются в поддержке и покровительстве властей. Надо только действовать по-умному, сохраняя с ними определенную дистанцию. А компенсация с их стороны будет, и неплохая.

Из курительной комнаты вышел директор Центрального рынка. Увидев Шлыкова, согнулся в почтении. Его он сам подбирал и назначал. Мужик услужливый, за добро всегда благодарит. Надо же, помнит даже дни рождения жены и дочери! Наведывается обычно не с пустыми руками, и сейчас может попросить разрешения зайти на пяток минут… Все точно угадал, согласно кивнул головой. Директору рынка этого достаточно, он с полувзгляда понимает своего босса.

Участники совещания только начали собираться, кучковались, знакомились, заводили разговоры. В углу вместительного холла, в креслах пристроились бывшая учительница, теперь известная в городе коммерсантка Стольникова и директор крупного посудохозяйственного магазина Ручкина. Учительница с сыновьями занялась в свое время "челночеством" и владеет теперь несколькими автозаправочными станциями, строит и продает коттеджи, занимается другими видами бизнеса. У директрисы магазин давно стал ее собственностью, в нем работают только ее родственники. Шлыков слышал, что бывшая комсомольская активистка жадна до невозможности. Замуж так и не вышла, а острословы приклеили ей кличку "Кривоножка". На заднем стекле ее "Жигулей" красуется надпись: "Еду как умею". Когда спрашивают, как живет, отвечает: "Живу как могу". Подойдя к дамам, Шлыков, сделав полупоклон, шутливо спросил:

— Как живете-можете, женщины-голубки?

Стольникова и Ручкина встали, приветливо заулыбались. Им лестно, что новый мэр города не к кому-то, а к ним первым подошел. Поздравили, завязали разговор, но Шлыков долго не задержался. Извинившись, что торопится, пообещал еще не раз встретиться с деловыми дамами.

Уже отойдя, услышал, как обе женщины засмеялись. Оглянулся: Стольникова и Ручкина, как две сороки, нагнувшись друг к другу, по-прежнему о чем-то шептались. Если б Шлыков слышал, о чем они говорили, то, ей-Богу, не уделил им столько внимания. Ручкина, поглядев вслед медленно уходившему мэру, весело спросила:

— Как тебе нравится этот журавль в очках?

— Ой, какое подходящее сравнение! — воскликнула Стольникова. — Длинноногий как журавль, да еще в очках… Мне рассказывали по секрету, — зашептала, — что этот журавль за кордоном торговал насисниками и написниками. Даже чуть ногу где-то не сломал.

— Как ты сказала? — переспросила Ручкина. — Ха-ха-ха! Вот умора, вот здорово! Первый раз слышу: напис-ник-ками!

Потом Ручкина стала рассказывать, как прошлым летом отдыхала на Черном море. У нее кроме карликовой тигровой масти собачки Рони больше никого нет. Вот с ней и отдыхала. Но Роня хандрила, купаться не давала: как только Ручкина шла в воду, Роня бросалась за ней, захлебываясь соленой водой, и жалобно скулила. А потом приехала институтская подруга Ручкиной с карликовым пинчером Чарликом. И как же Чарлик, преисполнившись любви к Роне, мешал всем отдыхать! Он то носился кругами мокрый, обрызгивая и обдавая окружающих песком, то "любил" Роню, и это было ужасно забавно. А зимой Роня ощенила двух крохотных Чарликов. Теперь уже собачки подросли, одну может подарить…

Шлыкова между тем поздравлял брат управляющего Промстройбанком, красивый и весьма преуспевающий коммерсант. А помог брат-банкир. Когда рубль обесценивался, он выделил ему солидную ссуду, причем под минимальный процент. Вскоре эта ссуда, после очередного обвала рубля, стала просто смешной, а собственное дело уже набирало обороты.

Мимо еще одной персоны Шлыков не мог пройти просто так. Это — сват первого заместителя губернатора. Лысоватый, с небольшим брюшком и хитроватым взглядом, он чем-то напоминал жирующего поросенка. Сват крупного чиновника — один из самых богатых людей в области. Прибрал к рукам всю переработку в двух пригородных районах. Где взял денежки? А получил крупную ссуду под начатое дело. Помог зятек…

Уж кто-кто, а Шлыков знал, как по-разному становились богатыми отдельные личности Каменогорска. Среди них "челночники": Рюмин, Парамошкин, Стольникова и немало других, мотавшихся за кордон с огромными сумками.

Есть и такие, кому подфартило в родстве с крупными чиновниками. Брат управляющего Сбербанком, сват заместителя губернатора, сын губернатора — Вениамин!

Среди "новых русских" и вор в законе Виктор Кондратьев, убийцы братья Кошкины, а также руководители многочисленных открытых и закрытых фирм и предприятий. Все они за свое богатство кому угодно горло теперь перегрызут.

Вот еще идет навстречу "новый русский" — Рыжов. Поздоровавшись, разошлись. Рыжов молод и нахален, свой бизнес он построил на продаже дерьмовой осетинской водки. Когда-то в центре Каменогорска ежедневно разгружались огромные машины-фуры, закрытые брезентом. Дешевое спиртное тут же распродавалось, а из Северной Осетии прибывали все новые и новые фургоны с ящиками водки. Молодой спаивальщик каменогорцев теперь стремится войти во власть. Она ему необходима, чтобы защитить свое огромное богатство.

… Совещание началось ровно в пятнадцать часов. Губернатор сел в президиум вместе с представителем президента Корнаковым. Оглядев передний ряд и увидев Шлыкова, попросил его подняться на сцену. Пока Григорий Анатольевич поднимался, губернатор поздравил его и первый зааплодировал. Зал дружно поддержал. Вроде бы и мелочь, а Шлыкову приятно. К столу президиума он подошел уверенно, спокойно, как подобает хозяину города. Вспомнив недавний спор с женой по поводу траты времени на переодевание, в душе остался ей благодарен. Вот тебе и "фрак с бабочкой".

Пожелав еще раз Шлыкову успехов на новой должности, Скоркин тут же перешел к повестке дня совещания.

— Мы с вами, уважаемые товарищи, День города еще ни разу не проводили, — сказал он. — И надо сделать так, чтобы первый блин у нас не получился комом.

Сказано в духе Скоркина. Его речь порой безграмотна, но убеждает, особенно простых людей. Ясно, что День города надо провести как можно лучше. Для того и собрались.

Шлыков вздрогнул от неожиданности, когда услышал, что первому слово предоставляется ему. Хорошо, что подготовился. Выступление строил под Скоркина: знал его требования к чистоте города, знал, что он любит и чего не выносит. Даже названия любимых цветов губернатора выписал: флоксы, к примеру, "веселые ребята", ромашки, цинии. Уточнил стоимость дорожной плитки, посадочного материала, газонной травы и цветов. Говорил без бумажки, часто поворачиваясь к губернатору, словно советуясь с ним и ища у него поддержки, тот это любит. По тому, как Скоркин кивал в ответ головой, чувствовал, что он его предложения одобряет. Шлыков почему-то был уверен, что с губернатором сработается.

Критически прошелся по предпринимателям и коммерсантам. Знал, что денег на благоустройство в городской казне нет, потому и подводил к тому, чтобы они проявили разумную спонсорскую активность. Намекнул, что их пригласили не для того, чтобы друг на друга поглядеть, благоустройство Каменогорска это и их проблема. Опять, повернувшись к Скоркину, сказал:

— Получается так, Иван Семенович, что некоторые предприниматели пекутся только о собственном благополучии. Конечно, о себе думать надо, но следует видеть и то, что творится под носом у каждого. К примеру, в центре города, у подземного перехода, есть захоронение народных поэтов. Но в каком затрапезном, если не хуже, состоянии находятся эти захоронения! Плитка побита, в ограде сплошные дыры, кругом грязь. Безусловно, городские власти виноваты, но ведь там рядом торгует предприниматель Рыжов. Думаю, что от его спонсорской помощи выиграет как город, так и он сам. Отреставрировать могилы надо, просто необходимо. На День города приедет немало гостей, и уж куда-куда, а к литературному некрополю они наведаются. А таких мест у нас, к сожалению, еще…

— Обожди-обожди, — прервал Шлыкова Скоркин. — Рыжов здесь? — обратился в зал.

— Здесь, здесь, — раздались голоса.

— А ну поднимись, Рыжов. Ага, вот он своей личной персоной. Слышал, что Шлыков сказал? Вот-вот, запомни, чтоб ко Дню города с народными поэтами было все в порядке. Не обедняешь. Понял?

А тебе, — Скоркин приподнял очки и посмотрел на Шлыкова, — надо взять таких на контроль, и если станут кочевряжиться, мне сигнал давать.

— Хорошо, Иван Семенович. Я думаю, что в ближайшие дни лично просмотрю планы всех служб мэрии по подготовке к празднику. Да и не только их, безнесменов тоже подключу. Вы верно сказали — не обедняют.

Ответив на вопросы, Шлыков сел за стол президиума. Рыжова он поддел специально. Пусть знает этот нагловатый торговец водкой, что и на него управа найдется. Шлыкову недавно рассказали, как он его в узком кругу поливал грязью. Наглец! Даже не поздравил, не говоря уже о каком-нибудь подарке-сувенире. А столько для него сделал, лучшие места под торговые точки в районе выделил, хотя мог и другим отдать. И еще набрался наглости грязь лить! Ну-ну, посмотрим. Если ума не наберется, еще не так схлопочет…

Итоги всем выступлениям подводил Скоркин. Шлыков был занят больше своими мыслями и слушал невнимательно. Он был спокоен и впервые за последние дни отдыхал душой и телом. Выступил нормально, а главное — есть контакт с губернатором. Все видят, как по-доброму тот воспринял его. Работать со Скоркиным в одной упряжке надо в мире и согласии. Шлыков не дурак и это понимает.

Губернатор же тем временем акцентировал внимание собравшихся на том, что город должен иметь собственное лицо. Это, сравнивал он, как ухоженный человек или небритая, нестриженная, грязная образина. Да на такую физиономию и глядеть противно!

— Шлыков верно сказал, что к нам много гостей всяких приедут и им придется город показать. Пусть смотрят, пусть учатся у нас и нас кое-чему поучат! Торговать будем, связь держать с ними будем. Мое население, он это подчеркнул, должно иметь все, что ему надо. Категорически предупреждаю, кто вздумает меня подставлять: мне шишки набьют, но и я после набью. Это уж будьте уверены!.. — Скоркин порой бывал в речах крут и любил рубить с плеча.

— Двинем вперед все наши демократические силы на обустройство города! — вставил молчавший до того Корнаков.

— Что-что? — переспросил, повернувшись к нему, Скоркин. — Не смеши, Корнаков! Нет у тебя этих сил. Несколько десятков каких-то неполноценных личностей, рвущихся к власти, вот и все твои силы! Но люди их не понимают. Народ надо поднять, народ!

— Обижаете, Иван Семенович. Так нельзя насмехаться над идеей перестройки и ее честными исполнителями, — обиделся Корнаков.

Скоркин махнул рукой:

— Протри глаза, Корнаков, и кончай на меня обижаться. Еще раз повторяю — нету этой силы. Где они, настоящие демократы? Скажи, где? Молчишь. Вот их всех, — губернатор ткнул пальцем в зал, — поднимать надо.

Шлыков и раньше слышал, а теперь убедился лично, что губернатор и представитель президента живут как собака с кошкой. Оба друг друга не выносят, потому и так долго задерживалось назначение Скоркина. Корнаков всячески мешал этому, а Скоркин теперь ему мстит.

Закрыв совещание, губернатор попросил Шлыкова задержаться.

— Сейчас кое с кем поговорю и зайдем ко мне.

Услышал Корнаков, спросил, не нужен ли он?

— Нет-нет, без тебя обойдемся. — Скоркин глядел не на него, а куда-то вверх. Корнаков нахмурился и неприязненно посмотрел на Шлыкова. Но тот, пожав плечами, стал спускаться со сцены.

Через полчаса Скоркин и Шлыков зашли в комнату отдыха губернатора. Потерев руки, Скоркин достал из холодильника кусок сала с мясными прожилками, колбасу, бутылку водки и несколько бутылок минеральной воды. Нарезая хлеб, сало и колбасу, говорил, что из спиртного предпочитает водку, а коньяк терпеть не может, закусывать же любит жареной картошкой с салом и квашенной кусочками капустой. Шлыков хотя и пил в основном коньяк, но согласился, что хорошая водка не хуже коньяка. Он не ожидал, что губернатор будет его угощать. Пытался помочь, но был вежливо отстранен. Скоркин сказал, что от этого процесса получает удовольствие, а заодно и отдыхает. Налив в рюмки водку, а в стаканы холодную минералку, предложил выпить за успех Шлыкова, которому он лично рад.

— Вы молоды, — говорил, — и если не будете лопоушничать, а почаще со мной советоваться, то далеко пойдете.

Шлыкову слово "лопоушничать" не понравилось, оно как-то унижало. Но ведь произнес-то его не кто-нибудь, а губернатор, причем от души. Новый мэр благодарно заулыбался и стал говорить, что не заслуживает такого внимания, что ему даже как-то и неудобно. Заметил: Скоркину льстит, что он его благодарил за помощь и поддержку. Чокнувшись, наконец выпили и стали закусывать.

Скоркин ел и говорил:

— Ну зачем же так? Все значительно проще, чем вы думаете. Просто вы деловой человек, а я таким отдаю предпочтение. Терпеть не могу болтунов и словоблудов — слышал, как Корнаков ляпнул: "двинем все наши силы…" Таким бы только языком молоть.

— Но как-то не совсем получилось… Все-таки представитель президента, а вы его вот так, по-простому…

— Именно что по-простому! С такими по-другому нельзя. Жизни не знают, а суют свой нос куда не просят. И была бы хоть какая-нибудь польза, а то сплошная трепотня!

Выпили еще. Скоркин подрезал сала и колбасы. Разговор пошел оживленней.

— Как твое мнение о совещании? — спросил губернатор. — Мне кажется, что цели достиг. Ты, кстати, тоже неплохо выступил. Но не ограничивайся только предпринимателями, всех надо подключать, всех, каждый что-то должен сделать.

Шлыков, протирая очки, кивнул:

— Хорошо, что сами совещание провели. Ваш авторитет действует магически…

Скоркин довольно заулыбался, а Шлыков подумал, как все-таки мало надо человеку, даже и губернатору. Весь последующий разговор крутился вокруг кадров мэрии. Скоркин давал свои предложения, кого взять в заместители, кого назначить руководителями служб. Далеко не все эти кандидатуры Шлыкова удовлетворяли, у него были свои кандидатуры. Но спорить не стал, тем более в такой день.

Скоркин попросил принести кофе. Закурил. Посоветовал, с чего начинать работу в новой должности, на что обратить внимание и каков теперь будет порядок их дальнейших встреч.

Шлыков раньше никогда вот так близко, один на один, не общался со Скоркиным, но слышал о нем многое, рассказывали всякое. Помнил, как говорил его сын Вениамин:

— Мой отец чего хочешь добьется, он любит все по-своему делать.

Вот и сейчас Шлыков все больше понимал, что губернатор явно преследует какие-то свои цели. Что значит "не лопоушничать" и почаще советоваться, он уже понял, когда Скоркин предложил ему в замы своих людей. Но его-то они не устраивали…

— Может, есть какие-то вопросы, давай, — сказал Скоркин. — А то и так неплохо посидели.

— Пока вроде вопросов нет, хотя… Есть, но не по работе. В работе моей, считаю, надо самому побольше вкалывать и лишний раз вам не надоедать. По принципиальным, перспективным вопросам, безусловно, буду просить аудиенцию. Без вашего совета мне никак не обойтись. — Шлыков сказал это специально, отношения между ними должны быть более чем доверительными.

А вопросов было два, но совсем другого порядка. Как-то Шлыков встретился с управляющим Промстройбанком, и тот попросил при случае переговорить с губернатором о переводе в Каменогорск своего брата. Третий брат работал в сельском районе заместителем начальника спецучреждения, то есть колонии. Управляющий банком мог Шлыкову теперь крепко пригодиться; своего же брата он характеризовал только положительно. А еще Шлыков решил замолвить словечко за Соломкина, который свел на нет уголовное дело в отношении Парамошкина. Почему бы его тоже не повысить, скажем, до уровня заместителя начальника службы. Обо всем этом и попросил.

— Все? — спросил Скоркин, выслушав.

— Да, больше пока ничего. — Извинился, что вопросы не связаны непосредственно с работой.

Скоркин долго молчал, потом нажал на кнопку вызова. Услышав голос Сушкова, сказал:

— Разберись, и побыстрей, заслуживают ли работы с большим объемом майор внутренней службы Негода с колонии и тоже майор, но милиции, Соломкин с БХСС. Доложи свое мнение. — Потом попросил секретаря связать его с начальником УВД Махиновым, а перед уходом Шлыкова губернатор сказал:

— Постараюсь все, что просите, сделать.

На том и расстались.

 

XXV

Ирина получила телеграмму от заболевшей тетки, в которой та просила ее приехать. Тетка Ирине всегда помогала, не поехать нельзя. Кроме того, она одинока, в случае смерти вполне возможно солидное наследство, это Ирина тоже учитывала. Раздумывать не стала. Предупредив Рюмина, она вечером выехала к родственнице поездом.

Отъезд жены был для Григория как нельзя кстати. Надя лежит в роддоме и со дня на день должна родить. Кого? Сына или дочку? Состояние Григория, как всегда, подвешенное. Ох уж эта раздвоенность и неуверенность в себе! Ну почему у него всегда так? Что за дурацкий характер? Однако всем своим нутром он чувствует, ощущает, что неумолимо приближается именно тот миг в его жизни, когда все кардинально изменится. Но как? С кем же он все-таки останется: с Ириной или с Надей? Никогда не думал, что с Ириной наступит разлад, ведь как поначалу было хорошо. И все из-за Рюмина — благодетель нашелся! Неопределенность волновала и выбивала из рабочей колеи. Хоть бы одним глазком заглянуть чуть вперед и узнать, что же его ожидает.

Вечером следующего дня позвонила Ирина. Сказала, что состояние тетки критическое и она на несколько дней задержится. Просила известить Рюмина. Григорий подумал, что могла бы и сама это сделать, но утром заехал в офис и просьбу жены выполнил. Искоса поглядывая на Григория, Рюмин преподнес ему еще одну новость: Надя родила мальчика. Спросил, вместе поедут поздравлять или порознь, а сам глядит с хитроватой улыбочкой, будто сказать хочет: мол, у тебя, папаша, сынок родился.

Григорий от совместной поездки отказался. Сказал, что поздравит сам, но чуть позже. Рюмин пожал плечами: сам так сам. А в душе Парамошкина клубок противоречивых чувств, сплошная сумятица, и радость, и тревога. Радость, что родился сын, которого так ждал и не дождался отец. Переживаний тоже хоть отбавляй. Характерец-то оказался трусливый. Ребенка сотворил, а теперь боится. Боится, что узнают Ирина и Рюмин, боится, что люди не так подумают. Скорей бы переболеть этой трусостью, самоутвердиться и остепениться. В принципе ничего страшного не произошло, таких случаев сколько угодно. И вообще, ему наплевать, кто и что о нем подумает. Ближе к вечеру поедет в роддом и поздравит Надюшу. Кем представиться? Ничего, как-нибудь представится. Мужем, к примеру.

Интересно, а как поступил бы в этой ситуации Рюмин? Ему-то проще — не он отец ребенка. С букетом цветов, конечно, явится и что-нибудь из деликатесов прихватит для Нади. Да еще подарочек главврачу. Ладно, и он, Григорий, не хуже, скупердяйничать не станет, не нищий в конце концов. А еще — преподнесет Наде что-то на память. Надо подумать, что. И это будет подарок от настоящего мужчины. Ее слова. Да, все сомнения прочь. Сын родился! В душе должно быть только ликование. А с Ириной разберется, хватит играть. Быстрей, быстрей к своей Надюше и сынишке-крохотулечке!…

Роддомовские препоны преодолеть оказалось не так уж и сложно. Рожениц мало, все наперечет. Преподнес сестричке, что высунула голову из окошка, коробку конфет и оказался у заместителя главного врача — главврач была в отпуске. Несколько комплиментов с презентом молодой особе, и его, облаченного в белый халат, сопроводили в палату. Условия у Нади идеальные, лежит одна — Рюмин постарался. Наконец остались вдвоем. Поначалу растерялся, даже про цветы и пакет с едой забыл. Надя бледна, но глаза светятся радостно. "Милая, милая, милая!…" — пела душа Григория. Нагнувшись, поцеловал ее, потом поставил в вазу цветы. Там уже стоял шикарный букет роз. Присел рядышком.

— Ну как, Надюш?

— Самое страшное уже позади…

— Я так рад, так рад! Какой он, скажи?

— О-о, богатырь, весь в тебя. — Теплая, радостная волна колыхнула Григория снизу доверху.

— Как назовем?

— Ей-Богу не думала, но можно и Ваней, в память о твоем отце. Если, конечно, не возражаешь?

— Да ты что! Спасибо тебе, родная, спасибо, мать так обрадуется…

— Ты ей скажешь?

— Она уже знает. Слушай, Надюш, а поглядеть можно на сыночка? — Внутри Григория все пело, страхи исчезли или затаились где-то далеко-далеко.

— Сейчас поднесут к окошку. — Надя улыбнулась. — Ближе нельзя. А вон, кажется, и сестричка идет. Посмотри.

Григорий подошел на цыпочках, осторожно и стал смотреть на своего первенца. Немножко разочаровался: такой малюсенький, красненький. Глазки закрыты, спит. Этот человечек — сын его, плоть и кровь его… И вновь — волна радости. Подумал, теперь у него тоже есть сынишка, сынуленька. Подойдя к Наде, благодарно поцеловал ее.

— Ну как? — спросила она.

— Настоящий мужчина, — ответил Григорий ее же словами. Загнул, конечно, малость, но ей приятно, глаза так и искрятся счастьем.

— Знаешь, Надюш, я тут тебе одну вещичку принес, сейчас покажу. Только закрой на минутку глаза. — Надя покорно выполнила его просьбу. — Смотри, — Григорий подал ей коробочку, а в ней — перстень с бриллиантами.

Ахнув, Надя взяла перстень и мило заулыбалась. Видно, что подарок пришелся по душе.

— Какой красивый! Спасибо, спасибо, любимый! — Тут же примерила: как раз. — Дай поцелую. — Поцеловав, прошептала: — Ты даже не знаешь, как меня этим обрадовал. Спасибо, Гришенька!

Вошла сестра: пора. Григорий засуетился. Сказал, что принес сыр, йогурт, яблоки. На рынке спрашивал у женщин, что можно взять, а чего нельзя.

Надя довольна. Говорит, что Рюмин накупил все подряд, чего надо и не надо, а у него все, что положено.

Осталось узнать, когда забирать из роддома. Сказал, что Ирина у больной тетки, та плоха, но если жена вернется, то приедут забирать вместе, а если нет, то он один.

— Лучше бы один, — вздохнула Надя. — у меня к тебе будет разговор.

— Серьезный или так себе?

— Вообще-то, серьезный.

— Ну вот и расстроила, а так было хорошо.

— Не волнуйся, ничего сверхстрашного, но поговорить надо.

— Ты же знаешь, Надюш, я спать теперь не буду. Намекни хоть, о чем?

— О работе нашей, о работе. Все, больше ни слова, и не пытай, а то мне плохо будет. Повторяю: речь не о наших с тобой отношениях, а о работе. Понимаешь?

— Понимаю-понимаю…

— Поверь, если б я тебя не любила, то и никакого разговора не было бы. Но я тебя, Гришенька, очень люблю. Очень!… - На глазах Нади появились слезы. — Иди, — прошептала она.

 

XXVI

Посещение Нади не только воодушевило Парамошкина, но и расстроило. Надо ли говорить о том, что все дни, оставшиеся до ее выписки из роддома, прошли в постоянных болезненных предположениях. Что же она скажет? Что преподнесет? Уж лучше бы не предупреждала и не расстраивала. Хорошо, что работы невпроворот, хоть как-то отвлекает. Ирина, в связи со смертью тетки, задержалась для оформления разных дел, и ему пришлось "пахать" за двоих. И все равно не находил себе места.

А оснований для волнений предостаточно. Фирма "Надежда" процветала, но он-то знал основу ее процветания! Надя в разговорах не раз говорила, сколько утаивается при отчетности торговых точек и работающих в них людей, как "химичат" они с процессом оплаты труда сотрудников. За что ни возьмись налоговая служба, немедленно всплывут темные дела и махинации. Только опираясь на сына губернатора и мэра города, фирма "Надежда" этой участи пока миновала.

Но ведь рано или поздно за все отвечать придется! Парамошкин поражался спокойствию и уверенности Рюмина. Казалось, что того это нисколько не волнует. Вот у кого характер! Но о чем же все-таки пойдет разговор с Надей?..

Время, когда Парамошкин считал за благо проехать на своем стареньком "жигуленке", когда удавалось подработать лишнюю копейку, чтобы элементарно прокормиться, это время кануло в прошлое. Кроме "ауди" купили с Ириной "джип" фирмы "Мицубиси Паджеро", четырех- и однокомнатную квартиры. В четырехкомнатной, в центре Каменогорска, живут они, а однокомнатную купили бабушке Фросе, хотя живет она с ними. Ее участок переоформили на себя и начали возводить там коттедж. Денег у Григория с Ириной хватает, кроме того, на всякий случай, запасаются валютой. Рюмин же от Парамошкина постепенно отдалялся. Почему? Скорее всего, из-за Ирины. Вот ее он к себе приблизил, шага без нее не ступит. Да и она стала с мужем замкнутой, высокомерной. Теперь о Рюмине плохих слов, как раньше, не говорит. А ведь какая была любовь! Каких только не сказано друг другу нежных слов! Обострять же отношения с женой, опять-таки в силу своего двойственного характера и солидного положения, Григорий не хотел, все откладывал на потом. Но, кажется, спокойной жизни приходит конец. Каким он будет? О чем же пойдет разговор с Надей? Проблемы, проблемы…

 

XXVII

Вначале в квартиру Нади вошел Григорий с сыном на руках, потом сама хозяйка. Григорий положил малыша в кроватку, помог Наде раздеться, снял с себя плащ и туфли, затем приоткрыл форточку, чтобы проветрить комнату, включил в розетку чайник. Надя села на диван и молча наблюдала за ним.

— Тебе чай или кофе? — спросил Григорий. Он деловит, старается показать, что абсолютно спокоен.

— Чай и без сахара.

Подал чай и снова осторожно взял на руки спящего сынишку. Кажется, совсем недавно думал-гадал, будет или нет у него когда-нибудь ребенок?.. Вот он, спокойно посапывает и ни о чем не волнуется. Смешно, как это такой малышок может волноваться? Он словно пушинка, и так хочется говорить ему что-то ласковое, нежное, доброе-доброе. Григорий ходил по квартире и негромко нашептывал:

— Ах ты, мужичок мой ненаглядненький, роднюсенький, дорогусенький! Крохотуленька ты моя, красотуленька, пахученький, медовенький… Слышь, Надюш, а от него будто парным молочком пахнет! — Наклонившись к личику ребенка, Григорий шумно втянул в себя воздух.

— Не разбуди, Гриша, положи в кроватку. — Надя умиляется нежности Григория к сыну, на губах усталая улыбка. Не ожидала, что он может быть таким ласковым. Но предстоит нелегкий разговор. Он его безусловно ждет, хотя и старается показать, что спокоен. Положив малыша в кроватку, Парамошкин сел рядом с Надей и обнял ее.

— Ты меня, Надюша, так осчастливила, так осчастливила, что хочется от радости петь, кричать, смеяться. Только сейчас до меня доходит, почему отец и мама так хотели иметь внука. Но я-то, я-то как рад!

— Правда?

— Разве не видно? Знаешь, я уверен, что ты будешь самой счастливой мамой. Ты такая спокойная и добрая. Сын тоже будет таким, ведь он от матери впитывает в себя все эти качества — лучшей из лучших мам!

— А ты будешь самым примерным папашей. Ладно, не смущай, а то в краску вгоняешь.

Радовались, умилялись, мечтали и ни о чем другом в этот тихий, вносящий в их жизнь новое, ранее неизведанное, день обоим думать не хотелось. Григорий намеренно оттягивал предстоящий разговор, считая, что ничего хорошего он не сулит. Почему-то вспомнил, как отец и мать заставляли его делать уроки, а он под любым предлогом увиливал. Хотя при чем тут уроки, да и детство давно прошло… Мельком, чтобы Надя не заметила, глянул на часы.

— А помнишь, как мы с тобой впервые увиделись? — тихо спросила она.

— Еще бы не помнить! И день, и час помню. Не забуду наш первый поцелуй. Ты меня тогда просто очаровала. А почему спрашиваешь? Ах, да, у нас же сегодня необычный день! Нас теперь трое!

— Все верно: и первый поцелуй, и сын растет, — вздохнула Надя. — Только я о другом…

— Что-то не понимаю, Надюш. — Григорий встал с дивана и подошел к детской кроватке. Сынишка по-прежнему спокойно спал. Ему-то что до их проблем и забот.

— Тогда, — задумчиво продолжила Надя, — Рюмин привел меня к вам с целью отбить тебя у Ирины.

— Как это — отбить?!

— Не перебивай, а дослушай. Да, закрутить тебе голову, разлучить или поссорить вас с Ириной — такая была мне поставлена задача. — Сказав, подумала: "Взорвется? Поднимется и уйдет? Или поймет, поверит?.."

— Говори, говори. "Вот оно, начинается…" — похолодел Григорий. Счастье, радость, нежные слова, только что волновавшие его, стали меркнуть, тускнеть. На их место наплывала волна подозрительности, неуверенности в себе и в Наде.

Ну чего тянет, нельзя ли покороче и поясней? "Отбить или поссорить с Ириной?…" Да он с ней уже давно в ссоре, чего тут голову ломать! Сам влюбился с первого вечера и, кажется, основательно. А Ирина — это было всего лишь увлечение. Тут же все по-другому, тут любовь и сын… Да-да, именно такая нужна ему жена. Решил облегчить неприятный для обоих разговор, сказал, что не было бы счастья, да несчастье помогло. Ведь и так в жизни бывает. Они же любят друг друга? Полюбили назло Рюмину. Спросил, а знает ли Рюмин, кто отец сына?

— Знает, — кивнула Надя. — Я тебе просто не говорила, но ты же знаешь, что он за человек. Прости, Гриша… А тебя он ненавидит. За то, что Ирину увел. Сам мне об этом сказал.

— Да как уведешь, если сама не пойдет? Абсурд какой-то!

— Он этого не понимает, но своего добиваться умеет. Сейчас же такое творится, что просто в голове не укладывается.

— Ты о чем?

— Смотри, что получается. Деньгами фирмы Игорь пользуется, как ему заблагорассудится. Его зарплату ни с кем из нас не сравнить. Деньги на покупку квартир под магазины, на проведение евроремонтных работ берет, сколько захочет. Накладные и другие бумаги оформляются по максимуму, платят же по минимуму, а всю разницу он кладет в карман. Сравни как-нибудь, во что обходились ремонты магазинов тебе и ему. Теперь вот завел прямо-таки царскую охрану.

— Я спрашивал. Говорит, что ребята просто стажируются, он их проверяет.

— Ничего себе "стажируются"! Он им платит больше, чем завмагам. Кстати, и этих смазливеньких девиц подбирает под себя. Именно так, "под себя" — в прямом и переносном стысле. А комплектует Ирина.

— Да, как-то она сказала, что Игорек попросил на завмагов отбирать таких же красивых женщин, как она.

— Все верно. Только ни одну, пока с ней не переспит, Рюмин на должность не назначит. Метода одна и та же: застолье, подарок, постель. Подарки не ахти какие, хотя для простых смертных — ого-го! А вот Ирине дарит бриллиантики с большими нулями. Он и ее к себе тянет.

Парамошкин нахмурился:

— С ней у него ничего не выйдет. Ирина терпеть его не может, сама не раз говорила.

— Может и так, — согласилась Надя. — Жизнь покажет. Но на ветер мой родственничек деньги просто так не выбрасывает.

Григорий вздохнул:

— Да-а, ну и задала ты мне задачку… Не знаю даже, с чего начинать. Неужели все так? Ты же главный финансист-экономист! Все вершится на твоих глазах. Скажи, пусть уймется. Ведь рано или поздно отвечать придется. Скажи как родственница и соучредитель фирмы.

— Говорила, и не раз. Слушать не хочет. Ясно, что играет на наших с тобой чувствах, для того и кашу заварил. Да не подрассчитал — мы полюбили друг друга. Он-то как думал: я стану молчать и на все его аферы закрывать глаза, Ирину со временем купит, а тебе с ним воевать из-за меня и ребенка резона нет. Все наперед просчитал.

— Так что же делать? Может, мне с ним поговорить или припугнуть?

— Поможет ли? Не для того он набрал такую охрану. Они сделают все, что Игорь прикажет. Сейчас и на мое место подбирает человека. Повод есть — декретный отпуск. Но это еще я буду решать, уходить мне или не уходить в декрет.

— Ну и "командор", ну и Игорек! Все продумал, всех обвил своей паутиной. Но как бы сам шишек себе не набил!…

— Ты это о чем?

— Просто так, всякое может быть, — уклонился от ответа Григорий. Вспомнил уехавшего в Сибирск Красавина. Как бы тот сейчас ему пригодился. Надо заехать к его сестре…

Надя пошла на кухню. Надев фартук, стала готовить салат. Григорий помогал.

— Не знаю, что имеешь в виду, — сказала она, — но о наших истинных чувствах друг к другу Рюмин не должен знать. — Помолчав, добавила: — Давай создадим видимость, что поссорились и не выносим друг друга. Рюмин самоуверен и самонадеян — станет думать, что добился своего. Может, от меня на время отстанет и не будет подбирать замену.

— Ты просто умница. Пускай торжествует, а там видно будет. Боюсь, правда, что у меня "ссора" плохо получится. Но ты свои губки надувай и — на меня ноль внимания. Помнишь, когда Соломкин на меня наезжал, — ох и строга была: уж думал — с ума сойду или умру.

— Тогда было, за что дуться. Ладно, сыграю, сыграю, как роль в кино.

В кроватке запищал малыш. Надя быстро скинула фартук и стала мыть руки: пора кормить сына.

 

XXVIII

Рюмин не узнавал Парамошкина — тот стал таким исполнительным и прилежным. Раньше проявлял недовольство, чуть что — спорил, обижался, а теперь — никаких проблем. Все схватывает с полуслова, выполняет точно и в срок. Рюмин вообще-то догадывался, откуда ветер подул: пацан как-никак растет, а Ирина ничего пока не знает, вот Гришенька и старается. Рюмин удовлетворенно потирал руки: все идет как замыслил — Парамошкин сломлен, Надежда его видеть не хочет и тоже будет молчать. А Ирину он обработает.

У Григория с Надей "игра" шла полным ходом. Надя старалась, да так, что Григорий порой недоумевал, а вдруг и в самом деле разлюбила. Даже Ирина в их отношениях не могла разобраться: Надя ей вскользь пожаловалась, что муженек плохо работает. А может, и догадывалась, да молчала. Тетку похоронила, через полгода наследство должно перейти к ней. Отношения с Григорием у них прохладные, бывали и стычки — из-за дорогих подарков, что дарил Ирине Рюмин, из-за интимных моментов. К Наде-то Григорию теперь не разбежаться. Он, конечно, терпел и ждал этих встреч, но жена-то под боком, правда, абсолютно к нему равнодушная. О тех любовных утехах, что когда-то между ними были, приходилось только вспоминать.

Недавно решил с ней "побаловаться", так столько высказала претензий: почему так грубо и без ласки, уколола за бездушие, спешку, в общем, всякого наговорила. Григорий плюнул и дал себе зарок: теперь сама будет приставать — не поддастся. Подумаешь — строит из себя! Потом опять поссорились. Вроде бы и началось как всегда с мелочей, но под конец разругались. Ирина фыркнула, оделась и ушла жить в однокомнатную квартиру бабушки Фроси.

А Рюмина Григорий просто возненавидел. Он его и раньше-то не жаловал, а теперь — особенно. Деньгами фирмы распоряжается как собственными, других соучредителей ни в грош не ставит. А еще… и еще…

То, о чем договорились с Надей, Григорий не считал выходом из положения. Ну оставит ее Рюмин в прежней должности, возможно, меньше станет хапать, а дальше-то что? Нет, нужен другой выход. Какой? Лучший вариант — убрать Рюмина и делу конец. Вот тогда заживем спокойно, без колпака. Но как убрать?… Куда же Красавин подевался? Надо разыскать сестру. Черт, отругал себя: столько раз собирался съездить к ней, и все никак!

А Ирина ушла — это даже к лучшему. Что если пригласить Рюмина на рыбалку, подпоить и узнать о его планах? Поехать вдвоем, без охраны, да там его и… Скажет, что Игорь срочно собрался и куда-то уехал.

Да, если б Рюмин знал, какие бури бушуют в душе его заместителя, если б только предположил, какие проклятия сыплются на его голову, то наверное, с ума сошел бы. Хотя внешне все было мирно и спокойно: Парамошкин — паинька и глаза его излучают преданность.

Утром Григорий зашел к Рюмину. Тот был в настроении, спросил:

— Чего такой кислый? Ах да, небось, как обычно, с Ириной поцапались? Терпи, брат, бывает.

Парамошкин кивнул. Подумал, что момент пригласить на рыбалку самый подходящий.

— Слушай, Игорь, — сказал грустно, — а не махнуть ли нам рыбку половить? Завтра выходной, разрядиться хочется.

— Ты же знаешь, я не рыбак, я охотник, а это не одно и то же. Послушай, вчера заходит ко мне один мудила и говорит, что если идти на охоту, то с бабой любовью нельзя заниматься. Это он мне, будто без него не знаю! Да я ему могу целую лекцию прочитать. Хоть ты и не охотник, но тоже имей в виду: перед охотой с бабой — ни-ни. — Глаза у Рюмина загорелись — завелся. И — понес. Про то, что лось или кабан "бабника" обязательно учуят. Что у его друга была умнейшая собака, которая перед охотой всех обнюхивала и определяла, кто занимался любовью, а кто нет. Тех, кто занимался, обычно ставили в загон, а не в "номер". И если у кого поджилки трясутся, на охоту лучше не ходить, их из команды исключают, пьянчуг — тоже. Один горе-охотник, спасаясь от лося, забрался на небольшое дерево, так лось гнул дерево и бил по нему ногой. Другой, когда на него рванул разъяренный секач, тоже влез на дерево да так вцепился в ствол руками, что когда секача подстрелили, он, бедолага, долго не мог пальцы разжать.

Сам Рюмин больше любит охотиться на пернатую дичь. Он даже уток для приманки разводит. Выпускает, к примеру, селезня, тот "кря-кря", и что тут начиналось! А прилетевшего селезня лучше убить в первую очередь, чтобы не мешал и не гонял уток. Чем меньше селезней, тем удачней охота.

— Тебе и только по секрету. — Рюмин подался вперед и прижал палец к губам. — Сегодня у меня как раз приватная встреча с женщиной. Соображаешь? Выходит, на охоту завтра мне никак нельзя, но… — Рюмин сделал многозначительную паузу, — на рыбалку — можно! — Хотя, если честно, то без всякого интереса. — Он даже поморщился. Парамошкин улыбнулся:

— Ты, Игорь, меня обрадовал. Посидим на бережке, снимем стресс, только знаешь, давай без свидетелей. — Он имел в виду рюминскую охрану, что следовала за шефом как хвост.

— Согласен, — кивнул Рюмин, подумав. — За тобой выпивон с закусоном, за мной тачка. Идет?

— Так точно! — по-военному отчеканил Парамошкин. Его тачка — это даже лучше. Такой случай подворачивается, что только не трусь и действуй. Но сможет ли?… Договорились поехать на большой пруд в Полянском районе. Парамошкин там раньше бывал не раз.

— Часа в три заеду, не поздно?

— Лучше в два.

— Снасти есть?

— Удочки, а подкормку с насадкой достану.

Рюмин хмыкнул, покачал головой, но ничего не сказал. Парамошкина пока все устраивало: едут вдвоем, место не людное, пруд утопает в посадках. Рюмин явно настроен "снять стресс", это по нему видно. А пьяный "командор" бывает болтлив. Наговорит то, чего у трезвого клещами с языка не вытащить. Если даже задумка и сорвется, то узнает о его планах. Тоже неплохо.

Рюмин приехал на "джипе". Парамошкин, как только увидел его с двумя охранниками, понял, что "дело" сорвалось, но вида не подал. Охранника по кличке Сильный сам ему подбирал, а второго несколько раз видел, но не общался. Знал, что зовут Ромкой и он тоже из спортсменов. В отличие от молчаливого Сильного, Ромка словоохотлив. За рулем "джипа" был как раз он, а Рюмин с Сильным сидели на заднем сидении. Выехали в сторону Полянска. При погрузке Парамошкин заметил мешки со снастями, ящики с пивом и едой, куртки, сапоги. Подготовились основательно.

— Погодка-то дрянь, — заметил Рюмин. — Смотри, какой разыгрался ветрище. — Он сидел в джинсовом костюме, фуражка надвинута на лоб, взгляд мрачный.

— К вечеру поутихнет, — успокоил Парамошкин. — Ветер западный, а это уже хорошо, да и давление устойчивое.

— Ты, я вижу, в рыбацком деле петришь?

— Отец когда-то приучал, но я оказался не очень прилежным учеником.

— Да-а, царствие ему небесное… — Почти до самого пруда Рюмин не проронил больше ни слова. А Ромка сыпал случай за случаем из своей рыбацкой практики. То как однажды выудил водяную черепаху и не знал, что с ней делать. То как в День рыбака поймал пару здоровенных лещей. Прошел дождь, берег обрывистый, он стоял у самой воды и на подтянутых лещей бросался плашмя. А однажды двумя крючками подцепил за голову и хвост огромного сазана. С полчаса подтягивал его к лодке, увидел лишь широченный хвост, но сазана так и не вытащил. Сам себя проклинал, что не взял подсак. Слушать Ромку было интересно. А Рюмин лишь один раз вспомнил, как в конце марта, при подледном лове, вытащил несколько крупных окуней. И глубина-то в пруду была небольшая, но окуни — чуть ли не по килограмму.

Пруд, куда приехали, был огромен, со многими рукавами-ответвлениями. Начиная от плотины, он надежно прикрывался разросшимися, непролазными лесопосадками. Рыбалки с удочками не получалось — пруд порос травой и сплошь подернулся густой тиной. Можно бы и расчистить местечко, но начало темнеть. Рюмин дал охранникам указание, где поставить машину и палатки. Водная гладь пруда была пуста, лишь с левой стороны, за мыском, кто-то одиноко ловил с резиновой лодки.

— Ты прав, — сказал Рюмин. — Погода наладилась, так что в сети и на закидушки можно неплохо поймать. Сазан и карп тут, надеюсь, водятся?

— Еще какие! Сазанов вылавливали до пуда весом.

— Тогда не будем мешать Ромке, он специалист по сетям и закидушкам. А мы, пока не стемнело, пройдемся вон к той полянке и отметим прибытие. На меня, как говорят рыбаки, жор напал. Ты не против? Тогда тащи сумки. — Парамошкин взял из машины свою сумку и вслед за Рюминым пошел к полянке.

Охранники успели поставить палатки, забросить закидушки и сети. Они ужинали отдельно, и Рюмин предупредил их, чтобы ни в одном глазу. Сгущались сумерки. Рюмин раздражительный и молчаливый. В чем же дело? Пил в меру и не пьянел. Разговора не получалось. Что-то мешало взаимной искренности.

— Гомка! — крикнул Рюмин картаво. — Вгуби, что ли, музыку! — Роман подошел к "джипу" и включил магнитофон. Отставив в сторону фонарь, Рюмин вытянулся на брезенте и смотрел на небо. Оно в рваных облаках, а в промежутках меж облаков мерцают звезды. Со стороны охранников вдруг послышался шум.

— Что там у вас? — крикнул Рюмин.

— Да вот мужик просит убавить громкость.

— Пошли его подальше!

— Ну зачем же привлекать к себе внимание? — заметил Парамошкин.

— Дай ему, Ромка, бутылку пива и пусть отваливает. Понял? — Повернувшись к Парамошкину, Рюмин сказал:

— Может, пруд купить, да рыбу разводить, а? Построим вот на этом месте дом и баню. Будем наезжать рыбачить и отдыхать. Правда, далековато, все это можно решить рядом с Каменогорском.

Парамошкин молчал. Странно, когда жил в долг, спал до утра и ни разу не просыпался. Теперь же нужды в деньгах нет, но не спит, как раньше. Что ни день, все новые и новые проблемы. Вот и сейчас, ну чего не хватает? Всего в достатке, даже в избытке, — нет же, дурью мается. "Убрать с дороги Рюмина!" Он же помог приобрести все, что Григорий сейчас имеет. Он, Рюмин, постоянно твердит, что побеждает тот, у кого больше денег. Но все богатыми, говорит он, быть не могут. Участь бедняка — не мешать или спокойно уйти из жизни. Так надо. Лично ему на всех наплевать. Григорий помнит, как он подставил на таможне пожилого мента. Да разве только его одного? Он кого угодно подставит. Но сегодня странный какой-то…

Подошли охранники, выросли из темноты, словно два великана.

— Ну чего там? — грубо спросил Рюмин.

— Один уже сидит, — весело сказал Ромка.

— Чего радуешься-то? Еще вытащить надо.

— Вытащим как-нибудь, опыт имеется.

— Что ж, пошли. Или оставим на завтра? — спросил Парамошкина.

— Можно и на завтра, никуда не денется. Слишком темно.

— Нет уж, пошли. Хоть рыбой запахнет. — Ромка подтянул леску закидушки и дал подержать Рюмину. — Чувствуете, как стучит? Тук, тук, тук, — слышите? Большой, видно. Но не поддается, зацепился за что-то.

— Там коряг навалом. Смотри, куда леску утащил, — поморщился Парамошкин.

— Раздевайся-ка ты, Ромуля, да плыви к корягам, — вежливо приказал Рюмин. — А мы тебе с бережка поможем.

Ромка молча разделся, обнажив мускулистое тело. Отойдя подальше от берега, окунулся и, пропуская леску меж пальцев, медленно поплыл к середине пруда. Вскоре потерялся из вида, даже фонарь не высвечивал его голову. Было слышно, как он нырял, но пока, похоже, неудачно. Коряг оказалось много, и отцепить сазана не удавалось. Наконец Рюмин велел, чтобы он плыл обратно, а сазаном, если не сорвется, займутся утром.

Охранники ушли в свою палатку, а Рюмин с Парамошкиным, забрав остатки еды и выпивки, сели в "джип". Выпили, закусили.

— Что-то Ирина тебя не провожала? — сказал Рюмин. — Или дома не было?

— Она от меня ушла, — мрачно и не сразу ответил Парамошкин.

— Что?! Как это — ушла?

— А вот так, поругались и ушла.

— Не знал, не знал, хотя замечал, что с ней нелады. Не разговаривает, вид обиженный. Вообще-то женщины народ непонятный, гладь да гладь по шерстке, а коли против — жди беды. Понимаю, понимаю… Наливай тогда, выпьем.

Григорий не мог не заметить, что Рюмин, узнав об уходе Ирины, явно повеселел. И разговор сразу наладился. А Парамошкин незаметно подливал и подливал. Сам держался, и мало-помалу, но довел Игоря до нужной кондиции. Теперь тот должен разговориться. И — дождался.

Его гаденькую, подленькую, а теперь к тому же и пьяненькую улыбочку Григорий терпеть не мог. Она его из себя выводила. Но приходилось слушать и улыбаться.

— Так ты вроде теперь папаша, а? — наконец-то выдавил Рюмин.

Оглядевшись по сторонам, Игорь прижал палец к губам: мол, знаю, но молчок.

Парамошкин вздохнул:

— Да вот, так получилось. Даже и не думали… Сынок-то есть, а с Надеждой нелады. Одно расстройство… — Понуро опустил голову.

Рюмин пьяно икнул.

— Наде скажу, чтоб тебя не бортовала. Наше дело мужицкое, соображать должна. А с Ириной сам разбирайся, жена есть жена. Тут я умываю руки. Но не завидую, если узнает. А может, и обойдется, а?

— Дай-то Бог, — покорно согласился Григорий. Он во всем соглашался с Рюминым — У тебя-то как? — спросил его. — Говорят, ни одной мимо себя не пропускаешь?

— Это кто ж говорит?

— Да так… Вообще-то меня это мало интересует.

— Ну-у, — самодовольно промычал Рюмин, — если честно, то доля правды в этом имеется. А почему, собственно, я должен отказывать себе в удовольствии? Сами на шею вешаются. Падкие они все, ой падкие!

— Наверно, со счета сбился, скольких… Ну это самое… — подыграл Рюмину Парамошкин.

— Вообще-то да. Но никакого учета я и не веду. Зачем? Я все по-своему делаю. Получилось — шлеп ей печать на заднее место. Нашу печать, фирменную.

— Ну даешь! Первый раз такое слышу. Выходит, проштамповываешь? Здорово! Хотя в одном с тобой не согласен, насчет падкости женщин. Думаю, не все они такие.

— Говорю — все! — крикнул Рюмин. — Только иной заплатить надо побольше.

— Даже не представляю, чтоб Ирина и вот такое себе позволила. В ее честность я верю! — Сказал с умыслом: интересно, как отреагирует Рюмин?

Тот хмыкнул:

— Твоя Ирина тоже не ангел. И ее, если захочу, проштампую.

— Ты серьезно?

— Давай на спор. Ну, давай! Ты же в ней уверен? А-а, не хочешь — значит, не уверен.

— Стопроцентно уверен. С ней у тебя ничего не выйдет.

— Я же сказал, давай спорить.

— На что?

— Ну, хотя бы на ящик "Наполеона".

— Согласен. А сколько времени потребуется и как я узнаю?

— Думаю, за месяц управлюсь. А узнаешь просто — по моей печати на ее личной попке! — хохотнул Рюмин.

Такого оборота в разговоре с Игорем Парамошкин и сам не ожидал. Спорить о том, чтобы босс совратил его собственную жену, да еще в подтверждение поставил печать… Абсурд, какого и во сне не могло присниться! А если он добьется своего? Это же будет позор! Правда, Григорий в глубине души уже давно вынашивал мысль, как бы по-доброму разойтись с Ириной. Ну пожили, полюбили друг друга и хватит. У него сын растет, и к Наде чувство крепче, чем к Ирине. А вдруг Рюмин догадается об их с Надей тайных намерениях? Он ведь и без штампа может запросто провернуть свое "любовное дело". И что будет в конечном итоге? Ведь он, Парамошкин, ему не простит. Не-ет, Ирина не должна стать собственностью Рюмина. Если сам не размажет гада, так Красавина попросит… Фу, ну и мысли лезут в голову!…

— А говоришь, уверен, да еще стопроцентно! — подначил Рюмин. — Нет, боишься, трусишь. Жена все-таки, не девка чужая.

— Ладно, давай спорить, черт с тобой! — скрипнул зубами Григорий.

Ударили по рукам. Потом еще выпили и вскоре уснули: Рюмин в "джипе", Парамошкин — в палатке. Было уже не до рыбалки.

Утреннюю зорьку проспали. Сети и закидушки вытаскивали охранники. Рыбы попалось много. Боссов они не будили, такого указания не было.

 

XXIX

Будучи в командировке, Парамошкин много раз представлял как, вернувшись домой, разделает в пух и прах Ирину, если она ему изменит. Казалось бы, явно перекладывал вину, как говорится, с больной головы на здоровую. Ведь сам по уши запутался в любовной связи с Надей; у самого, а не у Ирины родился сын, и сам же теперь бесится! Однако после рыбалки лишь какое-то время сомневался в целесообразности их с Рюминым спора, да и то вина в нем Рюмина. Это же надо — хочет обесчестить его жену!!. Хотя можно, наверное, можно решить как-то по-другому… Но как? Ведь рано или поздно Рюмин начнет его шантажировать. Нет, видно, такая уж судьба: с Ириной жизнь не сложилась. Но почему Рюмин с такой уверенностью спорил? Даже срок назначил не такой уж большой. М-да-а, его дурацкие печати-штампы спать не дают. Дикость! Неужели Ирина уже дала "командору" повод?.. Короче, если изменит — немедленный развод! Немедленный!..

Три недели командировки наконец закончились. Парамошкин заключил договоры на поставку "Надежде" нужных товаров, и пора возвращаться домой. А желания-то никакого нет. Думал ли он, что так получится с Ириной?..

В Каменогорск приехал уже вечером. Бабушка Фрося не обрадовала: встретив Григория, сообщила, что Ира так и не вернулась. Как-то заскочила, забрала наряды и уехала.

— Ничего не сказала? — спросил Парамошкин, все же надеясь услышать что-то более приятное.

— Сказала, что как приедешь, поговорить вам с ней надо.

— Это хорошо! — обрадовался Григорий.

— Еду разогревать?

— Нет-нет, приведу себя в порядок и к ней.

По дороге к Ирине Григорий думал: а что если ее нет дома или застанет их вместе с Рюминым? Ведь о его приезде они не знают. Как всегда, живо представлял разные сцены: себя в роли униженного, оскорбленного мужа, а жену и Рюмина испуганными, молящими о прощении. Но прощения жене-блуднице и ее любовнику не будет! Однако встреча с Ириной прошла совсем иначе. О таком варианте он даже и не предполагал.

Ирина была дома и одна. Это уже противоречило его планам. Жена довольно холодно поздоровалась и ушла в комнату. Постояв какое-то время в коридоре, Григорий напомнил о себе:

— Слышь, Ириш, бабушка Фрося, как только зашел, стала еду подогревать, а я говорю — не надо, к тебе поеду… Может, пригласишь, Ириш?

— Проходи, — равнодушно бросила Ирина.

"Встретила как чужого, — недовольно подумал Григорий. — Небось с Рюминым так себя не ведет… А может, уже продалась? Ладно, через несколько деньков узнаю! Уж тогда, птичка, запоешь по-другому. А пока можно малость и поунижаться…"

— Даже не спросишь, как съездил, — вздохнул с обидой, — муж, все-таки. Думал, вот вернусь, а ты дома. Обрадуешься, встретишь, как раньше.

— Спасибо, что вспомнил, кто ты мне. — Говорит, а сама пилочкой ноготки в порядок приводит. После душа она всегда так делала.

Сел поближе. Ирина ноль внимания. Шелохнулась в душе обида: "Рюмин обещал в месячный срок ее совратить, а возможно, уже и добился своего, может, потому и встречает так холодно? Сегодня же разберемся, а пока надо поласковей."

— А помнишь, как встречались? — улыбнулся. — "Ты моя голубочка, где же твои губочки? — говорил я. — Иди ко мне, моя ласковая и ненаглядная." — А ты шептала жарко-жарко, аж дух захватывало: "Любимый, я так тебя ждала!.. — При воспоминании Григория словно магнитом потянуло к жене. Но сдержался, не те времена. — Слышишь, Ириш, ты на меня не обижайся. С кем не бывает…

— Чего не бывает? Объясни.

— Ну может, когда груб был. Прости. Может, вернешься? Ты ж моя жена. — Голос Григория дрогнул. — Думал, встретишь, обрадуешься, а ты такая холодная. — И слова и мысли Григория стали повторяться.

— Вот-вот, я твоя жена, я твоя собственность.

— О чем говоришь, какая собственность? Чего выдумываешь?

— Скажи, Гриша, только честно, как на духу, скажи без вранья: ты спорил с Игорем на мою честность?

Парамошкин остолбенел:

— Да о чем ты, Ириша! Разве можно? Я ж в тебе стопроцентно уверен…

— Не надо! Скажи, спорил или не спорил на ящик коньяка?

— Да это ж была просто шутка, по пьянке. Неужели сомневаешься? Я в тебя верил и верю. Могу поклясться!

Она усмехнулась:

— Значит спорил и оценил меня всего лишь в ящик "Наполеона". Я-то, дуреха, Рюмину не поверила, думала, разыгрывает, а оказывается, правда.

Григорий всплеснул руками:

— Да я бы тебе и сам сейчас все рассказал. Рюмину я, Ириш, заявил, что у него с тобой, как со всеми, не получится. Нет, не на ту нацелился. Гад он, понимаешь, подонок! Хочешь, я ему об этом при тебе скажу? Хочешь?

— Не называй меня больше Иришей. Врешь ты все, выкручиваешься…

Вот так у Парамошкина всегда. Планирует-планирует, а все получается наоборот. Какая же все-таки скотина этот Рюмин! Подлец из подлецов! Подставил! Видно, решил Ирину иным путем завоевать. Небось наговорил: мол, мужу ты не нужна, а я без тебя жить не могу. Но Ирина-то не поддалась! Не по зубам Игорьку оказался сладкий кусочек. Вздохнул:

— Да ничего я не выкручиваюсь…

— А почему не сказал, что у вас с Надей сын растет?

Это был удар.

— Откуда знаешь? — Парамошкин изменился в лице. Он, как хамелеон, то краснел, то бледнел, не зная что ответить.

— Рюмин секрет твой открыл. Я вначале не поверила, а потом поговорили с Надей, как женщина с женщиной. Она подтвердила.

Парамошкин молчал. У него будто язык отнялся. И тут Рюмин подставил! Какая же сволочь! Как можно!..

— Говори Гриша, говори, может, внесешь еще какую ясность. Ведь я твоя жена, о чем ты только что соизволил напомнить. Да и пришел, чтобы позвать назад, я не ошибаюсь? Только вот есть ли в этом необходимость? Что молчишь?

— Мне сказать нечего, — ответил наконец Парамошкин упавшим голосом.

"Вот и подошел конец нашей совместной жизни", — подумал. В голове все перепуталось. А Ирина говорила, что верила и любила его, что гордилась им, но теперь он для нее не существует. Крепилась, крепилась — и вдруг заплакала. Ее слез он всегда не переносил, сразу же начинал успокаивать. Сейчас же, поднявшись с дивана, извинился и стал прощаться. Отвернувшись к стене, Ирина плакала. Ее лица он не видел, слышал лишь слабые всхлипы.

Сев в машину, Григорий долго не отъезжал от дома Ирины. Внутренний голос твердил: "Рюмин — враг. Ему нет пощады. Он должен умереть, иначе самому не жить. Смерть, смерть, смерть!.." И еще: Ирина-то не такая сволочь, как он сам. Выстояла. Не продалась…

Чуть успокоившись, Парамошкин поехал разыскивать Красавина. "Даже лучше, что ночью, — думал он. — Никто не заподозрит и не узнает". А Петр своему учителю не откажет, он поможет. Лишь бы найти его…

 

XXX

После обычной, проводившейся раз в неделю планерки губернатор Скоркин отыскал глазами начальника УВД.

— Махинов, зайди.

"Чем-то недоволен, — подумал Махинов. — Обычно, приглашая, называл по имени и отчеству". Спросил:

— Прямо сейчас?

— Да-да.

Выпив минералки, Скоркин сел за широкий т-образный стол. Постучав пальцами по перекидному "ежедневнику", хмуро произнес:

— Скажите мне, генерал, как продвигается дело по раскрытию убийства Рюмина? Почему перестали информировать? Я же просил.

— Иван Семенович, да просто не хотел отнимать у вас драгоценное время. Могу, если желаете, доложить. — Сам подумал: чего это вдруг так раздраженно? Какая муха укусила?

— Вот только не надо насчет времени, — поморщился Скоркин. — Хотел-не хотел. Меня сын за этого Рюмина задолбал. Друзья они были, понимаешь? Спроси да спроси, что делает наша славная милиция? — О сыне губернатора Махинов имел подробную информацию. Он владелец многих продовольственных и хозяйственных магазинов в Каменогорске, причем в основном расположенных в центре города. В последнее время сын стал вкладывать крупные суммы денег в покупку выгодных акций. Его успех в бизнесе объяснялся высоким положением отца, а губернатора, в свою очередь, поддерживал управляющий Промстройбанком Негода. Беспроцентные денежные ссуды увеличились после того, как брат Негоды был переведен с повышением из сельского района в Каменогорск. Сам же Махинов и помог провернуть этот вопрос, хотя брат Негоды в работе ничем не отличался.

— Славная милиция не спит, Иван Семенович, — решил отшутиться Махинов.

— Не зли, слушай, давай конкретней.

— Извините, — интеллигентно и тактично ответил начальник УВД, убрав с лица вежливую улыбку. — Так вот, что касается сути дела. Оперативно-следственная группа значительно расширена. Работает напряженно. Разрабатываются разные версии. Недавно наши люди побывали в Сибирске и в Москве. Получены весьма любопытные данные. Сейчас они обрабатываются и закрепляются.

— Вот-вот — Сибирск, Москва… Прав, оказывается, Сушков. Отвлекаете сотрудников на раскрытие совершенно других преступлений. Почему такой настрой? Неужели вам как начальнику УВД непонятно, что убийство предпринимателя Рюмина выходит за рамки обычного преступления? У общественности области может сложиться неправильное мнение. Подумают, что и других можно вот так же безнаказанно грохать.

— Вас, Иван Семенович, ввели в заблуждение. Должен со всей ответственностью заявить, что преступления, по которым выезжали наши сотрудники, и убийство Рюмина совершены одним и тем же лицом или лицами. Наверно, помните нашумевшее дело об убийстве в лесополосе четырех человек? Трупы были обезглавлены. Через МВД мы установили еще три подобных групповых убийства. Почерк один и тот же, сейчас нами получены на этот счет веские доказательства.

— Не знаю, не знаю, какие там у вас веские доказательства, — спокойнее заговорил Скоркин, — но лично у меня складывается мнение, что к моей просьбе вы отнеслись крайне халатно. Почему ваш работник, кажется, по фамилии Максимов, считает, что убийству Рюмина придается слишком много внимания, которого оно не заслуживает? Почему он себе такое позволяет?

— Этим вопросом, Иван Семенович, я уже занимался. Сушков вас неправильно информировал. Максимов говорил с точки зрения выработки версий убийства. Это опытный оперативник, много работает. Может, по молодости и выразился не совсем правильно. Но я за него ручаюсь.

— Ваши опытные работники должны иметь и соответствующие результаты. Где они?

— Раз на раз не приходится. Заказные убийства хорошо готовятся, и изобличить преступников не так-то просто. Но обещаю, что в скором времени мы установим, кто убил Рюмина. Возьму это дело под личный контроль.

— Вот-вот, возьмите и информируйте. Я так сыну и передам. А кстати, как работает… Фамилия что-то вроде "сено-солома"… Да, Соломкин! Меня Шлыков, а я вас о нем когда-то просил.

— Пока судить рано, — сдержанно ответил генерал. — Вроде старается, хотя и не все пока получается. Учить надо.

— Учи. Молодых всех надо учить. Нас тоже в свое время учили. Ко мне вопросы есть?

— Да, есть, но вначале обговорю с Сушковым, а уже потом — к вам.

— Не тяни, в отпуск могу уйти. А замечания мои учти. Не жди следующего вызова.

 

XXXI

Возвращаясь в УВД, генерал Махинов додумывал разговор со Скоркиным и размышлял о своей жизни. С детства мечтал быть учителем, но не получилось. Армия, школа милиции, потом юрфак университета — обычный путь подготовки кадров для органов внутренних дел. Добивался всего сам, своим трудом. Прошел от низшей должностной ступеньки до генеральского чина. С первой женой жизнь не сложилась: все ей было не так. Требовала постоянного отчета, где и с кем был, что делал, почему не позвонил? Разошлись. Вторая — намного моложе. С расспросами пока не пристает, всегда и всем довольна. А если приласкаешь, то радость — через край. Сына родила. Он доволен.

С подчиненными всегда строг. Считает, что без этого никак нельзя. С начальством по линии МВД старается вести себя располагающе, тактично, говорит с улыбкой. Улыбка добрая, чуть-чуть услужливая, будто приклеенная к лицу опытным художником. С областным руководством Махинов не ссорится. Просьбы, если они возникают и не идут вразрез с законом, выполняет. Так было и с прежним и с нынешним губернаторами. Со Скоркиным, правда, работать сложнее. Да, кадры, тем более молодые, надо учить, с этим он согласен. Но Соломкина и Негоду уже вряд ли переучишь. У них свои понятия о жизни: эти ребята наперед просчитывают, от кого и что можно получить за оказанные услуги. Эх, ну и сотруднички пошли!..

Поступившая недавно анонимная информация Махинова насторожила. В ней сообщалось, что Негода берет взятки, с заключенными своевольничает, как барин в своей вотчине. И это уже не первый сигнал. Да, сам виноват, пошел на поводу у Скоркина, "довел" мерзавца до руководителя службы и своего заместителя.

И Соломкин тоже не мед. Уголовное дело по Парамошкину прекратил совершенно безосновательно. Жаль, что слишком поздно он сам вник в это дело. Если Соломкин и впредь будет манипулировать законом, то ничего хорошего это не сулит. Неужели и с этим вляпался?

Скоркину говорить ничего не стал. Тот первым делом скажет: а ты куда смотрел? И будет прав, ему же потом и врубит. Соломкин — человек Шлыкова, мэр тоже хочет иметь в областном УВД своих сотрудников.

Мысли неспокойные. Губернатор, безусловно, вправе интересоваться, как идет расследование отдельных преступлений, тем более по Рюмину, другу сына. Вениамин, видите ли, волнуется, переживает. Вот уж дорвался по пирога дармового — не оторвать! Кто бы подумал, что в нем заложена такая неуемная жадность! Хотя без отца и прочих "доброжелателей" что бы он мог сделать?

И все же с совещанием оперативно-следственной группы Махинов решил не спешить. Что оно даст? Если бы что и появилось свежее — немедленно доложили б. Проводить для самоуспокоения? Гайки на всякий случай подкрутить? А Скоркину, видно, шлея под хвост попала. Эх, слишком часто он с ним во всем соглашался. Не хватало еще, чтобы по каждому случаю указания давал. Махинов в свое время работал в розыске и посейчас имеет небольшой круг особо доверенных лиц. Один из таких доверенных, имевший доступ в областную администрацию, недавно по секрету сказал, что прорабатывается вопрос о замене его Сушковым. Махинов ушам своим не поверил.

Да, у него есть уже выслуга и, в принципе, можно уходить на пенсию, но неужели начальником УВД поставят этого дилетанта и проходимца?! Он же все развалит! Нет. Надо во что бы то ни стало удержаться и не допустить этой смехотворной замены.

Следственно-оперативная группа была собрана на следующее утро. К генералу пригласили Грузнова, Епифанцева, Гребенкина, Терехова и Сидорова. Набивался Соломкин, но Махинов сказал, чтобы занимался своим делом. Слишком шустер и всюду нос сует. Не было Максимова. Позавчера сам подписал ему командировку в Сибирск. Удивительный работник этот Максимов! В постоянном поиске, версия за версией, мысль за мыслью. Отрабатывает версии на совесть. Сейчас вот уехал, чтобы уточнить кое-что. В прошлый раз не управился, а по телефону и шифрограммами, говорит, не получается.

— Что уточнить-то? — спросил его.

— Встретиться кое с кем надо, — ответил уклончиво.

— А есть необходимость терять время и прокатывать командировочные?

— Есть, — твердо кивнул Максимов.

— Что ж, надо, так надо, поезжай…

Оглядев сотрудников УВД и прокуратуры, Махинов все же не сдержался и поплакался, как говорится, в жилетку. Начал так:

— С этим Рюминым меня уже достали. В областной администрации появиться нельзя, вчера Скоркин форменный допрос устроил. Но губернатор верно говорит, что у опытных сотрудников должны быть и соответствующие результаты. Где они? — Помолчал. — А мы все тянем, тянем и неизвестно до чего дотянем. — Об очередном уколе за Максимова говорить не стал. К чему? — Ну, что там у вас? — Поглядел на Епифанцева и Грузнова. — Только покороче и поясней. Есть ли перспектива? Реальна ли она? Сколь долго еще ждать? Человек — не иголка. Целая армия работников милиции на это дело брошена, агентура подключена, фотороботы развешены, объявления даются… А он где-то под носом небось сидит и посмеивается.

Роль громоотвода взял на себя Епифанцев.

— Мы, конечно, товарищ генерал, понимаем, что дело затянулось. Нам тоже, поверьте, неприятно… Это мягко сказано. Но так много сделано. Собраны неопровержимые улики и доказательства…

— Вы это к чему? — свел к переносью брови Махинов.

— А к тому, что преступнику никуда не уйти. Дело времени, причем недолгого. Не исключаю, что мы его спугнули, в том числе и фотороботами, объявлениями, инструктажами. Возможно, нашел надежное жилье и залег на дно. Но ненадолго. Появится, вот-вот появится.

— Спасибо, Олег Никитович, что хоть малость успокоил, — то ли в шутку, то ли всерьез сказал Махинов. — А что Сибирск?

— Там тоже ждут. Вдруг да у них появится? Может, они первыми нападут на его след.

— Максимов звонил? — спросил Махинов Грузнова.

— Пока нет, рано. — Грузнов добавил, что все населенные пункты, где возможно появление убийцы, взяты под наблюдение. Это прежде всего пригородные села. Именно там где-то живет родственник убийцы, более точных данных выявить пока не удалось. Сказал, что заслуживающую внимания информацию получил Сидоров. Он отрабатывал вопрос по авиабилету Гвоздева. Оказывается, в аэропорт тот приехал на такси. Это видела женщина, сидевшая в самолете сзади того мужчины. Он был в очках и с бородой. Ни с кем не разговаривал и в основном дремал.

— Искать надо таксиста, — заметил генерал и поглядел на Сидорова.

— Ищу, товарищ генерал.

— Все ищем, суетимся, наблюдаем, а дела нет. Одни пустопорожние разговоры. Вот и еще один провели, — проворчал Махинов. — Для галочки?

— Вы же знаете, товарищ генерал, что исполнителей заказных убийств установить не так-то просто, — вздохнул Епифанцев.

— Вчера сам это Скоркину сказал, а он и слушать не захотел. Все, расходимся.

Но ушли только Терехов и Сидоров. Епифанцев, Гребенкин и Грузнов остались для конфиденциального разговора.

 

XXXII

Я давно замечал, что когда в работе бывало особенно трудно, какое-то чутье вдруг подсказывало, где в данное время мне важнее всего быть. И как правило, этот внутренний голос не подводил. Так и на этот раз. Ну зачем, собственно, я напросился ехать в Сибирск? Ведь там уже побывали, и все, что можно было, решили. Но все ли? Уже после возвращения в Каменогорск я часто думал, что смогли, а что не управились довести до конца. Многократно спрашивал себя: слушай, Максимов, а почему убийца бывал в Сибирске наездами? Сам с собой спорил, доказывал и приходил к выводу, что не местный он, залетный. А если так, то его в Сибирск тянуло что-то особое. За короткий промежуток времени совершил несколько гупповых убийств, и все они связаны с покупкой машин. Мне хотелось еще раз встретиться с работниками госавтоинспекции, ведь через них проходит вся оформительская часть как постановки машин на учет, так и снятия их с учета.

Не раз вспоминал я встречу с вором в законе по кличке Философ. В воровском мире Сибирской области это — фигура. Философ хотел что-то сказать, но не решился. Почему не решился? Что хотел сказать? Вор в законе исключил групповые убийства кем-то из своих, местных, и я с его доводами согласился. Философ обещал рассказать о появившемся "фактике" начальнику УУР Попову, и я перед отъездом из Сибирска сообщил Попову о пожелании Философа. Их встреча состоялась, но, как выяснилось, ничего особенного Философ Попову не сказал. Беседа свелась к тому, что я, Максимов, его якобы неправильно понял. Нет, тут что-то не так. Заодно хотелось увидеться со Стекловым. Не мог Стеклов, приличное время проработавший с Гвоздевым, не знать, кто он и откуда. Я в это не верил.

Философа я застал рано утром на его участке. Встречи со мной тот явно не ожидал и удивился:

— Вы-ы? Здесь?!

— Да, Алексей Алексеевич, здесь. Если честно, то приехал специально из-за вас. — Успокоил, что в УВД об этом не знают.

Оглядевшись по сторонам, Философ предложил пройти в уголок сквера к скамейке, где они когда-то сидели. Но разговор явно не клеился: приезд мой Философа насторожил. Подобные встречи просто так не проводятся, с такими, как он, вопросы решаются иным способом. Значит, следовало расположить его к себе, добиться взаимопонимания, а не лезть с бухты-барахты. Безусловно, Философ информацией владеет, в этом можно не сомневаться.

— Говорите, что привело. — Алексей Алексеевич посмотрел на меня хитроватым прищуренным взглядом: мол, знаем мы вас, мягко только стелете.

И я не стал хитрить, изложил все как есть. Короче, попросил помощи. В беседе больше напирал на сознательность: говорил, сколько бед может натворить преступник на свободе, вспомнил про убитого старика-туркмена, который воевал на территории Каменогорской области и тогда остался жив, а в мирное время нашел смерть, да какую — врагу не пожелаешь!

— Но я же Попову все сказал. И потом, почему вы считаете, что мой "фактик", как в тот раз я изволил выразиться, замешан именно в этих убийствах? А разве мало других вопросов?..

"Как бы не "зафилософствовался", — подумал я. — И не дай Бог, управдом нагрянет, тогда беседе — конец". А еще я боялся, что Философ вдруг поднимется и скажет: "Все, мне пора мести".

Но, к счастью, этого не случилось. Уж что там на него подействовало, какую струнку его души зацепил, но Алексей Алексеевич наконец согласился дать информацию. Правда, с оговорками, что информацию малую, в которой и сам не вполне уверен. Вначале рассказал об уважаемом в городе человеке — генерале Дворкине, о его единственном сыне Василии, который был в Чечне и вернулся оттуда без ноги, а мог и вообще не вернуться. Сына спас его боевой друг. За это спасителю генерал в знак благодарности подарил машину. Сейчас семья генерала, в связи с его переводом, переехала жить в Москву, сын тоже там, а его друг подарок-машину получил и наездами живет на генеральской даче. В чем же заключались подозрения? Друг сына — спортсмен, владеет каратэ, дзюдо и еще Бог знает чем, но не это главное. Говорят, что он серьезно болен: после контузии не все в порядке с головой. Есть и другая странность. Оформив на себя через родственников жены машину, он сразу же переоформил ее на другую фамилию. Почему? Попову Философ этого говорить не стал, чтобы не опорочить уважаемую семью. Начнут дергать, проверять, выпытывать, что и как. А если не подтвердится? Философ, опершись подбородком на черенок метлы, умолк.

— А этот чеченский герой случайно сейчас не на даче?

— Да нет, дача уже давненько пустует. Изредка наведываются родители жены сына. Они тут живут.

— Да-а, — протянул я, — ситуация и в самом деле не совсем ординарная…

— Вот-вот, потому и Попову не стал говорить. А с вами, как видите, поделился. — Сказав, как найти генеральскую дачу и родителей жены сына генерала, Философ вежливо попросил разрешения заняться своим дворницким делом.

Я ехал в троллейбусе и думал: "Неужели, наконец-то, напал на след убийцы? Ведь тогда многие вопросы разрешатся. Хотя одни разрешатся, а другие останутся, такая работа…" Вспомнил, как мать говорила мне маленькому, а потом и взрослому, что вначале надо найти себе заботу, а она, эта забота, при желании, все разыщет. Что ж, забота есть, и немалая, а уж разыскать, что потребуется по службе, я сумею. Дышалось и думалось легко, в душе прямо-таки весна и жаворонки поют. Нет, чертовски хороша все же жизнь! А сердце-то как победно стучит! Но успокойся, майор, успокойся, твердит голос рассудка. Не расслабляйся. Вдруг не подтвердится?

Попов встретил радостно:

— О-о, дорогой землячок, какими судьбами? Как же так, даже не позвонил? — Подошел, обнял, расцеловал. А узнав, что я ненадолго и уже в гостиницу устроился, расстроился. — Нет, заберу домой и не пытайся сопротивляться.

Но я сказал, что в гости приду обязательно, а жить буду в гостинице. Мне так удобнее.

Говорил о цели приезда, а сам думал, думал, как бы Попова не обидеть да побыстрей попасть в областное ГАИ. Даже от обеда отказался, чем еще больше расстроил земляка. Зато в остальном все было как хотелось: машину Попов выделил и при мне позвонил в ГАИ и СИЗО. Увидеться договорились вечером.

В областном ГАИ меня встретил майор милиции, который и занимался переоформлением генеральской машины на ее нового владельца.

— Все было сделано без задержки, владелец остался доволен, — похвастался майор.

— А как его фамилия? — спросил я.

— Это мы сейчас точно скажем. — Майор позвонил паспортистке и попросил принести документы по переоформлению машины генерала Дворкина. — Та-ак, доверенность на дарение, заверенная нотариусом, и два заявления. Во всем теле дрожь — сейчас я узнаю фамилию владельца машины… Вот она: Красавин Петр и его адрес: Каменогорская область, Полянск… Ну и ну! Район, в котором я жил и работал! Разволновался — словами не передать, а сердце просто из груди вырывается.

— Просьбу генерала выполнил, — повторил майор, наблюдая за моим лицом. Да, я был взволнован и почти не слышал, о чем говорил майор. Как же так, ведь по ориентировке и результатам допроса Стеклова фигурировала фамилия Гвоздев. А тут — Красавин из Полянска. Удивительное совпадение — земляк! А лучше бы это был Гвоздев… Краем уха я уловил последние слова майора, что Красавиным ему пришлось еще раз заниматься.

— То есть? — встрепенулся я.

— Через какое-то время он машину продал. Позвонили из дома, кто-то там заболел, и ему понадобились деньги.

— Выходит, Красавин остался без машины?

— Выходит так.

— А кто новый владелец?

— Это я запомнил — Николай Гвоздев. Там в паспорте была еще подтирка в фамилии, но это мелочь, детишки иногда балуются…

— А вы этого Гвоздева в лицо видели?

Майор побледнел. Куда самоуверенность подевалась.

— Стоял в коридоре какой-то мужик… — промямлил, наконец. — Ну и паспорт, естественно, был, да и Красавин просил за него… Не мог же я…

— Вас разве не знакомили с ориентировкой по розыску владельца именно этих "Жигулей", причастного к групповым убийствам?

— Да точно не помню, кажется, был в отпуске. Но официальный ответ от нас давали.

— Найдите его.

— Хорошо-хорошо, скажу, чтобы принесли. А, собственно, в чем дело?

— Будто сами не догадываетесь! Совесть, майор, хотя бы элементарную надо иметь. И запомните: о нашем с вами разговоре никто, предупреждаю официально, никто не должен знать. Мы еще встретимся.

Как я и предполагал, в ответе ГАИ владельцем машины проходил Гвоздев, а о Красавине — ни слова. Узелок затягивался.

Я глянул на часы. До вечера еще далеко, и здесь больше делать нечего. Надо заскочить к родителям жены Василия Дворкина. Но так, чтобы не насторожить их, иначе можно все испортить.

Родственники Дворкиных были дома. Я представился работником военкомата и объяснил цель прихода — готовится встреча с призывниками. Посожалел, что Василий переехал в Москву. Но может, остались фотографии? Они пригодятся для стенда. Пусть ребята узнают, как служили их земляки.

Родители жены Василия еще не старые: мать преподает в техникуме, отец — военный. Разговорились, достали альбомы с фотографиями. Я не спеша листал их, а хозяйка комментировала.

— …Это наша дочка в садик пошла, а это — в школу. Вот они с Васей вместе. Муж-то раньше вместе с отцом Васи служил…

"Надо не забыть предупредить работников военкомата, — подумал я. — Папаша может невзначай поинтересоваться "встречей с призывниками", а там и слыхом не слыхивали".

Листаю альбом дальше. Вот Василий — курсант военного училища, потом командир взвода. Военных фотографий много. Василий то один, то с кем-то из друзей. Есть фотографии со спортивных соревнований. Хозяйка поясняет: это Вася с товарищами, а вот этот, в спортивной форме, Петя Красавин. Красивый парень. Он его потом в Чечне от гибели спас. Я внимательно вглядываюсь в фотографию, но по изображению на групповом снимке трудно определить какое-либо сходство с тем Красавиным, который разыскивается. А вот фотография Красавина крупным планом. Сердце ек-ек, сколько же раз сегодня оно волнительно набирало обороты. Да, это он, тот самый, почти как на фотороботе. А хозяйка говорит:

— У нас тут были страшные убийства и даже фоторобот предполагаемого убийцы по телевизору не раз показывали, так муж говорил: смотри, вылитый Петя Красавин! Уж очень на него похож. А я ему — думай, что говоришь! Петя — герой, в Чечне служил, Васю спас! Да разве он может?! — Я слушал и поддакивал.

Ладно, пора закругляться. Попросив взять несколько фотографий, в том числе и Красавина, я распрощался с гостеприимными хозяевами.

Теперь — на дачу. Водитель безусловно расскажет Попову, где мы побывали, и я спешил: не исключено, что вечером или завтра утром уже полечу в Каменогорск.

На дачу я ехал лишь с одной целью — узнать, живет там Красавин или нет. Вдруг живет, а я в Каменогорск уеду. Машину остановил перед дачным кооперативом "Заря". Зачем обращать на себя внимание, да и водителю ни к чему знать все. Несколько раз прошел мимо генеральской дачи. Дверь закрыта, окна зашторены, никого на участке не видно. Подумал: а владеет все-таки информацией вор в законе по кличке Философ. Поговорил с хозяйкой соседнего дачного участка. На вопрос, не продает ли кто в кооперативе дачу, ответила, что таких сейчас нет.

Кивнув головой на кирпичный дом Дворкиных, я вздохнул:

— Хороша, вот бы такую купить!

— Да хозяева думали продавать, — ответила женщина. — Они в другой город переехали. Но потом передумали.

— Так и оставляют без присмотра?

— Да нет, какой-то то ли родственник, то ли просто знакомый тут жил. Все в темных очках ходил. Но что-то уже давно не появлялся.

Все ясно, как Божий день. В аэропорт и домой. Никаких СИЗО, никаких Стекловых, ничего нового это не даст. К Попову заезжать тоже не стоит. Начнет расспрашивать, что да как, уж лучше из Москвы или Каменогорска позвонить и извиниться. Заехал в гостиницу, заплатил за сутки проживания, забрал дорожный портфель и в аэропорт. Лишь бы управиться к последнему авиарейсу на Москву. А оттуда до Каменогорска доберусь поездом.

 

XXXIII

Должность мэра крупного города — колготная. Хозяйство Каменогорска огромное, бюджетных денег, как всегда, не хватало и не хватает. Надо хитрить-мудрить, чтобы при общем развале удержаться на плаву.

В своей работе Шлыков определил несколько приоритетных направлений: строительство (сам строитель), связь, торговля и благоустройство. Последнее выделял особо. Тут, что ни сделаешь, у всех на виду. Тем более, знал, как ревностно к облику города относится губернатор. С ним у Шлыкова пока — тьфу-тьфу, без проблем, кадровые вопросы утрясают с пониманием. Не забывал ни на день, ни на час и взял под особый контроль выплату пенсий и зарплаты бюджетникам. Одних пенсионеров в городе — каждый четвертый. Понимал, что голодные люди — для любой власти страшны и опасны. Любил выступить по телевидению, душевно поздравить уважаемых граждан с праздником, рассказать в интервью, что сделано и какие намечены планы на будущее.

А вот предпринимательство Шлыкова не привлекало. Вон чем закончился взлет Рюмина. Кто грохнул, так и не нашли. Подозрений много, болтовни тоже, а фирма "Надежда" между тем развалилась.

Часть рюминского наследства пошла за долги, часть выкупил у его матери Веня Скоркин. Ирина, получив свою долю, уехала к себе на родину, а Парамошкин с Надей создали новую фирму — "Парнас" (Парамошкин, Надежда и сын). По греческой мифологии "Парнас" — место обитания в горном массиве Аполлона и муз. Какие музы станут обитать в новой фирме?

Рюмина похоронили с почестями на главной аллее городского кладбища. На могиле поставили памятник, честь по чести провели поминки.

Потом собрались отдельно: Шлыков, Веня Скоркин и Парамошкин. Вспоминали, сожалели, но всем было как-то не по себе. Парамошкин клялся друзьям, что невиновен в убийстве Рюмина (слухи такие по городу ходили), Шлыков и Скоркин кивали. И все равно было тягостно: их "квартет" стал распадаться.

Нет, мечта Шлыкова — не предпринимательство, а большая политика. Вот в нее он и начал постепенное восхождение. Пока метит на место Скоркина, а там видно будет.

Работа — работой, политика — политикой, но себя Шлыков и в должности мэра не забывал. Сегодня день особый. Поглядев на часы, вызвал секретаршу. Спросил:

— Много записалось?

— Не очень.

— Принесите журнал.

Секретарша вернулась с журналом.

— А говоришь, немного, — пробурчал недовольно. — Вот этих сам приму, а всех остальных к замам. Кто не желает, пусть приходят в следующий раз. Извинись за меня, скажи, что важная встреча.

— Хорошо-хорошо, Григорий Анатольевич, сделаю как надо.

В кабинет вошел директор завода железобетонных изделий Юрий Иванович Фокин. Он когда-то учился со Шлыковым в строительном институте. Мэр встал навстречу, обнялись, похлопали друг друга по плечам.

— Явился, как велели, Григорий Анатольевич, — почтительно улыбнулся директор завода. Включив чайник, Шлыков поморщился:

— Слушай, Юрок, перестань хреновину городить. По имени-отчеству, на "вы", — ты что, с луны свалился? Вот выпьем по чашечке зеленого "императорского", малость взбодришься.

— Только одну, не больше. Работы невпроворот.

— Ну вот, — проворчал Шлыков. — Нет работы — плохо, есть — тоже плохо. Вам не угодишь.

— Спасибо-спасибо, это все благодаря вам, извиняюсь — тебе, с работой подвалило.

Тут надо внести небольшое пояснение. Для благоустройства улиц города потребовалось много тротуарной плитки. Заказ на нее Шлыков сделал институтскому другу, а тот решил по-своему отблагодарить благодетеля — построить ему коттедж. Вопрос обговорили заранее. Шлыков поначалу отнекивался, но, посоветовавшись с женой, согласился. Она — за коттедж. Решили и на кого его оформить — на двоюродную сестру жены. Шлыков помог ей открыть свою аптеку, ну а долг, как известно, платежом красен.

Отставив чашки, стали изучать проект коттеджа.

— А что, очень даже неплохой домик, — резюмировал Фокин. — В трех уровнях, оригинальный фасад, не громоздкий, смотреться будет отлично.

— Ты думаешь? — все-таки сомневался Шлыков. — А мне кажется, великоват…

— Ты что! Погляди, какие строят! Нет-нет, в норме и голову не ломай. В общем, забираю и с той недели начинаем "ноль". Если что — позвоню.

— Звони и заходи в любое время. А родственница подойдет — помоги оформить и… это самое, — замялся Шлыков, — без болтовни.

— Уж меня-то предупреждать не надо, — обиделся Фокин.

Проводив его, Шлыков облегченно вздохнул. Будто груз с плеч свалился. А жена-то теперь обрадуется. Не раз пилила, что лишь он один не хочет вылезать из "коробки". Местечко для застройки сам подбирал, "элитное". Что и говорить — образцово-показательная застройка, твердил всюду главный архитектор города. Может, позвонить жене? Нет, обойдется, обрадует после баньки. Нажал на кнопку:

— Пусть зайдет Негода.

Сняв очки, стал протирать. С полковником Негодой, братом управляющего Промстройбанком, надо держать себя построже. Помог через Скоркина вытащить из сельской дыры в город и выдвинуться на руководителя крупной службы УВД и заместителя генерала Махинова. А брат-банкир даже и не чешется, хотя мог бы покрепче деньжатами помогать. Полковник Негода, закрыв дверь, громко произнес:

— Здравия желаю, Григорий Анатольевич!

Шлыков довольно сухо ответил:

— Здравствуйте-здравствуйте, полковник. Садитесь.

— Никак нет, садиться, гы-гы, не хочу. Хотите, анекдот расскажу, Григорий Анатольевич? Из тюремной жизни, самый свежий.

— Расскажите, если свежий. — Ну никак не желал мэр города сбросить с себя маску сухости и равнодушия. "Ведь не ради анекдота пришел," — думал он.

— Значит так. Отсидели две бабы в тюрьме по пятнадцать с гаком, да так сдружились, что когда их выпустили на волю, целых два часа у ворот тюрьмы проболтали… Правда, здорово подмечено? — Негода опять загыгыкал.

— Да, что-то есть, — чуть улыбнулся Шлыков. — Давай о деле. — Поглядел на часы.

Полковник сразу посерьезнел, закряхтел, зачмокал губами. Полез было в папку что-то достать, но передумал.

— Комиссия уведевская у нас шурует, Григорий Анатольевич. Ни с того, ни с сего. Сам не пойму ничего, дай, думаю, с вами посоветуюсь. Шерстят и по учреждениям, и в самой службе. А генерал в рот воды набрал. Может, звякнете, а? По-умному? А я завсегда для вас…

— Ко мне-то чего пришел? Попроси брата.

— Так он же знаете какой! "Тю-тю-тю"! Не поймет, не поймет, уж лучше к вам, вы со Скоркиным в дружбе, а Скоркина сам генерал боится.

— К брату не хочешь, а ко мне запросто? Здорово получается. Я вроде как понятливый и сразу брошусь звонить, так?

— Ну… не совсем так… А как-то надо! — Негода обидчиво засопел.

— Напортачил?

— Не так чтобы очень, но накопать завсегда можно! Чую, под меня копают.

— Ладно, при случае позвоню и попрошу, чтобы не очень там ковырялись. Но и сам запомни — работать надо с умом, понял? Постоянно доказывать, что ты не дурак. Не дурак — понял?

— Так точно, не дурак.

Вздохнув, Шлыков недовольно покачал головой.

Громко щелкнули каблуки. Глядя в спину Негоде, мэр подумал: "Нет, братец, звонить насчет тебя не разобравшись не стану. Я-то уж точно не дурак".

Нажал на кнопку:

— Кто там следующий?

Через час служебная черная "Волга" мчала Шлыкова за город. Осталось довершить приятное с полезным. Приятное — банька с веничком. А полезное…

Но лучше по порядку. Григорий Анатольевич не думал, что близко сдружится с директором городского рынка Волковым. Раз в месяц тот передавал ему "конверт" на всякие личные расходы, деньги собирались с продавцов рынка. Волков помнил, кто его "отец крестный", и как-то пригласил к себе на дачу попариться в баньке. Шлыков поехал и не пожалел. Теперь сам напоминает о парном дне.

С основной трассы машина свернула налево и, высвечивая фарами сосновый частокол, стала приближаться к реке. Вот и дача. Открыв ворота, хозяин уже поджидал. Водитель остался в машине, а Шлыков, поздоровавшись с Волковым, начал оправдываться.

— Посетителей как прорвало. Столько идет, столько идет, — пожаловался он. Не станешь же говорить, что всех, кроме нужных лично ему, разогнал по своим замам.

Как только ворота дачи закрылись, командовать начал Волков.

— Да, долго, долго, Григорий Анатольевич. У меня давно все готово. Ну, не будем терять время, пошли в баньку. Водителю, что надо, оставил.

Волков ласково называл дачу — дачкой, баню — банькой. Дачка — большой кирпичный дом с гаражом и летней кухней. Тут все свое и надежное: своя вода, ограда кирпичная под два метра высотой. Но гордость хозяина — баня. Можно баниться, париться, а спустившись к реке, остудиться.

В прихожей разделись.

— Давайте-ка хватанем бутербродиков с икричкой, — предложил Волков. — Не помешает. — Проглотив пару бутербродов, Шлыков зашел в парилку и забрался на верхнюю полку. Потом спустился на среднюю и на самую нижнюю. Волков подбавил пара — Шлыков не выдержал, выскочил из парилки и лег на широкую лавку. Волков, ополоснув его теплой водой, заработал веничком. Делал он это мастерски, хлестал по спине и, нагнувшись к разгоряченному телу, полушепотом ворковал:

— Тебе бы сюда бабенку помоложе, Григорий Анатольич. Вон Скоркин нашел молодку. Решил вопрос с магазинчиком в укромном местечке. Теперь и ей хорошо и ему тоже. А ты что — хуже или не справишься? Завидую, однако, вся жизнь впереди.

— Это где магазинчик-то "в укромном месте?"

— А то не знаете! Не шути, все знаешь. Мэр города должен знать.

В бане Волков со Шлыковым больше на "ты". Это на людях угодничает. Здесь же словно отыгрывается за свое угодничество.

— Мне светиться нельзя, — вздохнул разомлевший Шлыков. — Зачем?

— Можно и воздержаться, раз надо. От людей ведь и правда ничего не утаишь, все пронюхают.

— У-ух, как здорово! — воскликнул наконец Шлыков и встал с лавки. — Ну где еще можно получить такое удовольствие?

— Приятно слышать, — кивнул Волкол и вместе со Шлыковым пошел к речке. Холодная вода еще больше взбодрила мэра.

— У вас удовольствие по полной программе получаю, — фыркнул он, вытираясь полотенцем. Мэр доволен, усталости как не бывало.

Волков пригласил на застолье. Аппетит у обоих зверский, все вкусно и всего много. Тишина и покой. Когда-нибудь и у него будет такая дачка с банькой. А банить его будет Волков. Шлыков засмеялся.

— Чего вы? — поглядел на него Волков.

— Да помечтал.

— Мечтать полезно…

После обильного застолья Шлыков обычно с полчаса нежился на диване, но в этот раз заспешил домой. Волков вынес его папку; Шлыков знал, что в нее уже положен ""конверт", и принимал это как должное. Передавая, Волков пожаловался, что собирать денежку стало сложней: "азербоды" между собой дерутся за места. У Волкова все кавказцы — "азербоды".

— Ты их не обижай, — сказал Шлыков. — Они хоть и дерутся, да гроши подбрасывают. Вспомни, кто первым меня поддержал? То-то и оно, учти…

— Учту, Григорий Анатольевич, — согнулся в прежнем почтении Волков. — Когда теперь?

— Я позвоню.

Возвращаясь, Шлыков думал, что Волков его устраивает со всех сторон. Между ними тайна на двух замках; он должностью тоже не обижен, потому и не продаст — резона нет.

Открыв дверь, жена сказала:

— Вот пожалуюсь отцу, он пропесочит. — Это она за выпивку. Считает, что зачастил. Отца же Шлыков побаивался. Он для него — авторитет.

— А у меня, крошка, новость. Узнаешь — ахнешь! — Шлыков знает уязвимые струнки жены.

— Говори, не томи, — тут же сменила она критику на милость. Но Шлыков не спешил. Вначале передал папку и намекнул, что в ней "что-то" лежит, потом довольно пропел про "фрак с бабочкой", а уж потом поздравил с началом строительства собственного коттеджа.

Лицо "крошки" расплылось в улыбке. Но тут же посерьезнело.

— А чем расплачиваться? — спросила, забыв даже про деньги в папке. Обычно она их пересчитывала и говорила, что завтра же поменяет на зеленые, так надежней. Жена у Шлыкова практичная, ее сразу заинтересовало, во сколько обойдется строительство коттеджа.

— Ничем, — обрадовал ее Шлыков. — Юрка взялся делать. Будут строить для себя, а заодно и нам. Я и классное местечко подобрал. Это тебе не хухры-мухры, а мухры-хухры. — Подвыпивший Шлыков нес всякую словесную чепуху, тем более видя, что жена подобрела. Еще бы — коттедж, да бесплатно!

— А я постельное белье только что сменила и ду-уш приняла, — намекнула она.

— А я только что из баньки и вот как сейчас тебя сграбастаю да в постель эту отнесу!

— Очки только сними, очкарик! — засмеялась "крошка". Нагнув голову мужа, звонко поцеловала.

…Волны радости и удовлетворенности переполняли Шлыкова через край. Всем, всем он доволен! Тихонько журчал жене на ухо:

— Завтра фронтовиков соберу. Хочу, чтобы на День города строем прошли…

— Спи, Гриша, спи.

— Их не так много осталось. Сотни по две деньжат подброшу, довольны останутся. А дружок-то, Юрка, рад. Он наперед смотрит, все понимает. Как считаешь?

Но жена не ответила. А Шлыкову никак не уснуть. Весь в мечтах и думах. Теперь пока не успокоится, не заснет. В голове мельтешение лиц. Вот управляющий банком Негода.

— Почему банк в одностороннем порядке снижает процентные ставки вкладчикам? Кто дал такое право? Непорядок! Городскому бюджету лишней копейки не подбросят, зато оклады себе установили аховские. Поговаривают, что Негода-банкир тоже на место Скоркина метит. Но это мы еще посмотрим! — воинственно прошептал Шлыков.

— С кем это ты? — спросила сонным голосом жена.

— Да так.

— Спи, хватит ворочаться…

 

XXXIV

Когда я в прошлый раз летел из Сибирска, то ломал голову над тем, как сложится работа в Москве, отыщется ли след четырех туркмен. И еще спешил домой, в Каменогорск, чтобы раскрутить по охраннику и водителю Рюмина. В Москве сработали хорошо, а вот Сагунова и Кузнецова, важных свидетелей убийства Рюмина, лишились, и это произошло довольно странно. Гребенкин утверждал, что это подстроено специально, кому-то надо было их убрать. Разве не странно, что в камеру к Сагунову подсадили рецидивиста Федора Кошкина? А ведь начальник СИЗО был персонально предупрежден, чтобы к Сагунову никого не подсаживали. Так нет, уехал, видите ли, отдыхать по путевке в санаторий, а своего заместителя предупредить об этом забыл. Довольно странная, если не сказать больше, забывчивость. А действия Негоды? Ведь тот, по-существу, санкционировал подсадку рецидивиста к Сагунову. Теперь руками разводит, что не давал конкретного указания, но дело-то сделано, Сагунов мертв. А Кошкина выпустили в связи с недоказанностью обвинения, с него теперь взятки гладки.

Как же много препон встречается в работе по розыску преступников! Особенно обидно предательство своих же товарищей по службе. Свои — и предают; им наплевать, что матерый преступник гуляет на свободе и продолжает творить свои мерзкие дела. Я вспомнил разговор с работником Сибирского ГАИ. Предатель! Не знал, не помнил… Все знал и все помнил. Да ему наплевать, пусть хоть всех перебьют, лишь бы самому жилось спокойненько и сытненько. Нет, просто так я этого не оставлю — обязательно направлю в УВД представление. Ведь если бы майор так себя не повел, туркмены могли быть живы.

А участковый в Каменогорске? Это "мурло", чья морда кирпича просит! Когда я поставил вопрос ребром: почему он не доложил по инстанции о существовании двух подпольных автомастерских, — так завертелся, заюлил, словно уж. И семья, мол, большая, и зарплату получает не вовремя, из-за чего с женой постоянные скандалы. Будто я, Терехов или Сидоров, да сколько других сотрудников, вкалываем в особых условиях?

Интересно, как отреагирует на все это начальник УВД. И особенно на преступные действия Негоды и сотрудников следственного изолятора? Результаты работы комиссии по фактам неожиданной смерти Сагунова и Кузнецова ему, наверно, уже доложили. Согласится ли на проведение дополнительной судмедэкспертизы Сагунова? Последний не мог сам повеситься.

"Мда-а, все это было, было. А вот чего ожидать и что в скором времени будет?" — думал я. Вздохнув, сомкнул веки. Но спать не хотелось. Какая-то сверхвзвинченность и неуспокоенность будоражили с ног до головы. Больше думалось о том, что сделано, старался не забивать голову тем, что ожидает. Старался — но не получалось.

В Каменогорске меня сейчас не ждут. Вот обрадую-то! Представляю, как все закрутится, завертится! А Попов, конечно, обиделся, что уехал молчком, даже не позвонил. Ладно, позвоню и извинюсь. Придумаю, что сказать, а заодно и сориентирую по делу. Теперь главное — четко сработать. Не хочу пока ничего предугадывать, хотя и не суеверный, и не намерен заранее расставлять точки над "i". Пусть будет как будет. Свои же собственные действия по задержанию убийцы "разложены по полочкам", но… Но мало ли что?…

 

XXXV

Махинов выслушал Епифанцева, не перебивая, уставившись мрачным взглядом на глянцевую поверхность стола. Потом долго молчал, а в углу просторного кабинета монотонно выстукивал маятник больших часов. Разговор для генерала не из приятных. Грузнов, понимая щекотливость положения, поднялся, намереваясь выйти, но Махинов буркнул:

— Сиди уж, все равно слышал. — Вздохнув, недовольно сказал: — Одни черные тона и никаких светлых пятен. Прямо хоть пиши рапорт на увольнение. Надо же, в своем заместителе ошибся. Да и Соломкин "обрадовал"! Может, лишку накрутили?

— Да нет, товарищ генерал, — покачал головой Епифанцев. — Такую цель мы перед собой не ставили. Нас интересовали факты и только факты. Что же касается Негоды, то он и в самом деле основательно зарвался, для него учреждения стали как собственная вотчина! В деталях повторяться не хочу, они в справке отражены, однако скажу, что это лишь часть того, что Негода успел натворить. Именно натворить, по-другому и не скажешь. Хуже того, Негода нередко хвалится "железной" поддержкой с вашей стороны и кое-кого повыше. Видимо, Скоркина и Шлыкова. И его порочные методы руководства как гниль, как ржавчина проникают во все подчиненные ему службы и учреждения. Факты, конечно, можно и перепроверить, если не доверяете, но лично я за них ручаюсь.

— Зачем же перепроверять? Уж кому-кому, а вам, Никита Олегович, я верю. Столько лет знаем друг друга. У вас есть что дополнить? — спросил генерал Гребенкина.

— Да вот такая еще деталь к общей картине, — кивнул Гребенкин, поправляя очки. — Негоду за глаза нередко называют, с этаким подтекстом, "золотым мужиком". "Золотым" потому, что берет только золотом. Чем весомей с его стороны услуга, тем дороже должно быть и подношение.

— К сожалению, взятки в нашей сфере не исключены, и мы с этим явлением как можем боремся, но чтобы вот так, внаглую, нисколько не опасаясь, — у меня это просто в голове не укладывается. И о чем только думает? На что рассчитывает?..

— Скорее всего, на поддержку высоких покровителей. Он же им тоже оказывает кое-какие услуги. Вот и считает, что если попадется на крючок, они его спасут.

Генерал развел руками.

— Доля истины в этом есть. Помнится, о нем мне звонил Скоркин, а к тому с просьбой, как я понял, обратился Шлыков. А потом еще меня просил Сушков. Я послушался, а в результате — прокол.

— Значит, все верно, — пробормотал Епифанцев.

— Да-а, крайне неприятно такое выслушивать. По Соломкину, в принципе, я был в курсе. Тут мой первый заместитель, когда меня не было, пошел у него на поводу. Это касается случая с Парамошкиным, есть и другие отдельные моменты. О таких, как Соломкин, говорят: молодой, да ранний. Думаю, что на первый раз мы его поправим и не допустим впредь играться с законом, а дальнейшее от него будет зависеть. Но вот Негода и сложившаяся ситуация в СИЗО… Даже не предполагал, что все так далеко зашло. Мне говорили, что есть недостатки, но чтобы такое…

— М-да-а, это и в самом деле ни в какие ворота не лезет. Быстро, однако, Негода приспособился… Так значит, в носке у мертвого Сагунова нашли записку с угрозой "доброжелателя"?

— Именно так, — подтвердил Епифанцев. — Но Сагунов на нее, видно, не отреагировал. Он рассчитывал, что мы ничего подобного не допустим. Тогда и подсадили Кошкина, а момент выбрали самый подходящий, когда члены оперативно-следственной группы, занимавшиеся конкретно им, уехали в Сибирск.

— Так что предлагаете? — спросил генерал озабоченно. — Ведь если обо всем этом узнает Скоркин, — а он просил уже разобраться со смертью охранника в СИЗО, — то потребует доказательств. То же самое, как я думаю, и по Негоде. А где они — доказательства? Взятки, подношения, "золотой мужик" — все это пока что разговоры. Нужны конкретные улики.

— За тем и пришли.

— То есть?

— Надо провести эксгумацию и повторную судмедэкспертизу трупов Сагунова и Кузнецова. Необходимо разобраться в истинной причине их смерти. Нам кажется, что была самая настоящая инсценировка. Начнем с тела Сагунова, а если предположения подтвердятся, то аналогичную работу проведем и по водителю. Обговорим с родственниками, сделаем все как положено.

— Хорошо, а по взяткам Негоды?

— По взяткам, товарищ генерал, придется использовать верный и давно опробованный прием. Клюнет или не клюнет на презент?

— Неприятно все это выглядит. — Махинов закурил. — Вроде как подсиживаем коллегу.

— Итог от него зависит, а как по-другому? Смириться и ждать, пока всю службу развалит? Но ведь так можно далеко зайти. Да, риск есть, но зато и ясность будет полной.

Махинов поморщился:

— Да не уговаривайте, я и сам не хуже вас понимаю. Просто на душе кошки скребут. А тут еще дело по убийству Рюмина зависло, Скоркин прохода не дает — я уже говорил вам. А мне и ответить ему нечего. Так или не так? — посмотрел генерал на Грузнова.

— Не исключено, что после повторной судмедэкспертизы и на заказчика убийства Рюмина выйдем, — пожал плечами начальник розыска.

— Так уж и на заказчика? — хмыкнул генерал.

— А почему нет? Киллер руки потирает, что чин чинарем справился с убийством, но заказчик-то икру заметал. Ему надо убрать всех, кто мешает.

— Ну-у, все ясно, у розыска появятся новые версии, — впервые улыбнулся Махинов. — Вот ведь какие у нас хорошие кадры, — посмотрел он на прокурорских работников.

— Я с Грузновым согласен, — сказал Гребенкин. — Все может быть. Верно говорят: кто ищет, тот всегда найдет.

— Смотря кто и чего ищет, — неизвестно на что намекнул генерал. — Что ж, — стукнул он ладонью по столу. — Будем решать, как договорились: эксгумацию с экспертизой начинайте и не тяните. Посмотрим, что из этого выйдет. А вот по "золотому мужику" сам решу. Пока пусть все, о чем говорили, останется между нами.

 

XXXVI

В тот злополучный вечер, когда Григорий Парамошкин из-за Рюмина разругался с Ириной, он все же разыскал Петра Красавина у его сестры Нины. Приехал лишь с одной целью — просить Петра убить Рюмина, уничтожить эту тварь, гадину, которая не дает ему спокойно жить.

Красавин не ожидал приезда учителя, да еще в таком возбужденном состоянии. Петр спустился с крылечка, сел, как всегда, в машину на заднее сиденье. На этот раз никаких объятий, и куда только подевалась обычная выдержка учителя, его спокойствие и рассудительность. Парамошкина не узнать: его трясет, он взбешен и умоляет Петра прикончить Рюмина, своего шефа, о котором так много рассказывал.

Петру не понятно, как же так — просит убить близкого человека, который помог ему выбиться в люди, без которого не было бы богатства и благополучия? Да, когда-то ухлестывал за его женой, но это же было до ее замужества. Сейчас флиртует с ней, оказывает знаки внимания, но стоит ли уж так расстраиваться?

Из путаных объяснений Парамошкина Петр понял, что чашу терпения переполнил скандал с Ириной из-за Рюмина, который рассказал ей, что отец мальчика, которого родила Надя, Григорий. Не все ясно с этим спором с Рюминым на "честность" жены: так учителю все равно — обесчестит ее "командор" или нет?

Беседа накалялась; уговоры Петра не действовали. Парамошкин не хотел даже слушать, что надо успокоиться и что все само собой образуется. Твердо стоял на своем — убрать с дороги Рюмина, иначе самому не жить. Подошла Нина и пригласила в дом попить чайку. Парамошкин отказался, попросил ее и Петра, чтобы о его приезде никому не говорили…

Наконец Петр сдался.

— Ладно, — сказал тихо. — Ладно… — Спросил, где и когда лучше это сделать?

Григорий только и ждал этого вопроса. Он уже все-все по дороге продумал и считает, что спешить пока не стоит, пусть Ирина немного успокоится и придет в себя. Не хватало еще, чтобы Рюмину об их скандале рассказала! Да, дней десять для конспирации вполне хватит. Где убить, тоже думал: на развилке дорог ближе к выезду из города. Лучше рано утром, когда Рюмин поедет на работу: движение транспорта небольшое, людей мало. Из чего убивать? Из ружья, конечно, что у Нины припрятано. Сделать из него обрез, и — наверняка… Не случайно все бандюги обрезами пользуются…

— Я не бандит, — обиделся Петр.

— Прости, прости, не о тебе речь, — стал оправдываться Парамошкин, понимая, что опять ляпнул глупость. Упросил, уломал, хотя Петр остался недоволен и, кажется, впервые в жизни разочаровался в своем кумире. Красавин поморщился и когда Парамошкин пообещал щедро отблагодарить его. К тому же учитель опять поставил условия: у него дома и в офисе не появляться, нигде и никогда, ни при каких ситуациях его не подставлять, и вообще, было бы лучше, чтобы потом он, Петр, на время исчез, лег, как говорится, на дно.

"Вот, оказывается, для чего меня приберегал, — подумал Красавин. — Будто заранее все предвидел, даже связь поддерживал тайно, чтобы самому ни в чем не засветиться…" Осознавать это было неприятно. Но раз слово дал, он его выполнит. И с этого вечера начался отсчет последних дней жизни коммерсанта и предпринимателя Игоря Рюмина.

А Парамошкину оставалось ждать, когда все свершится.

Но как же трудно ждать! Григорий вроде несколько успокоился, а на душе все равно кошки скребут. Ирина тоже успокоилась. На людях с ним любезна, но не более… С ней полный разрыв, да он и не особенно об этом жалеет. Его ждут Надя и малюсенький сынок… А может, надо было послушаться Петра, не решать с Рюминым так круто?.. Нет, идти на попятную теперь поздно, да и Петр что подумает? Но как глянет порой на своего "командора", да представит, что того ожидает, аж самого мандраж начинает трясти.

И наконец — как гром среди ясного неба: Рюмин убит! По дороге на работу… Из ружья… Лицо — в лепешку…

Когда утром Григорий заехал в офис, то не сразу и понял: какая-то общая нервозность, толкотня, слезы. Ирина плачет, Надя плачет, все вздыхают, охают и ахают. Когда узнал, в чем дело, то и сам побелел как полотно. "Вот оно, свершилось", — подумал. И тут же кольнул страх: а вдруг Петра схватили на месте преступления? Бросило в жар, потом в холод. Так жутко никогда еще Григорию не было. Но надо что-то делать, а не стоять истуканом. Успокоил, как мог, Ирину с Надей, попросил всех посторонних выйти из офиса. Сам же (непривычно как-то) сел за стол Рюмина и набрал номер Шлыкова.

Секретарша соединила тотчас. Чуть успокоившись, к столу подошли Ирина с Надей.

Вообще-то они между собой не разговаривали, но беда сближает. Все ждут. Парамошкин услышал расстроенный голос Шлыкова:

— А-а, тезка, худо дело, ой как худо! Я только оттуда. Без содрогания не вспомнишь. Убили Игоря…

— Да кто же это? Какая зараза? — взорвался Парамошкин. — Нашли хоть убийцу-то? — Спросил, а сам замер: задержали Красавина или успел скрыться?

— Милиции и всех прочих там навалом. Ищут. Говорят, сел в машину и только его и видели. Перед тобой звонил генералу — пообещал поймать, а там черт знает.

— Ну, будем надеяться, поймают, — вздохнул Григорий.

— Да, конечно. Почему-то охранника с Игорем на этот раз не было. Странно, правда? Водитель в себя никак не придет, сидит, схватившись за голову, и стонет. С ними будут работать, может, что и раскрутят. Все, тезка, кончаем…

"Стоп! — Положив трубку, подумал Григорий. — Как же я про охранника и водителя не подумал! Хорошо, что первого с Рюминым не было, но ведь шофер-то Петра видел!.. Че-е-рт, как же сразу не сообразил, вот лопух!.."

— Что сказал Шлыков, говори! — поторопила Надя. — Говори, не молчи.

— А чего говорить-то? — Пожал плечами Парамошкин. — Плохо дело, плохо. Убийцу пока не поймали, скрылся на машине. Шлыков генералу звонил и просил взять расследование под особый контроль… Да что же такое творится! — Воскликнул Григорий. — Убивают средь бела дня! — А сам никак не мог успокоиться от мысли, что водитель видел Петра. Что же тогда делать?…

— Я сейчас еще Вене позвоню, — сказал он женщинам. — Тот небось в курсе, да и отца подключит. — Услышав голос сына губернатора, чуть не всхлипнул:

— Веня, дружище, мы тут в трауре и каком-то страшном кошмаре! Словами не передать… Убили Игоря, нашего "командора"… Да, Шлыкову звонил, он только что вернулся с места преступления, говорит, жутко глядеть… Неужели не поймают? Поговори с отцом, все вот тебя просим…

Посмотрел на женщин, те кивают: мол, все правильно. А Ирина, вырвав трубку, добавила:

— Венечка, ты нажми там на кого надо. Слышишь, нажми! — Почти выкрикнула она. — Ага, ага, все правильно, напоминай ему, звони. — Положила трубку.

Стали совещаться, как быть и что делать. "Командора" теперь нет, самим надо думать, думать и думать.

 

XXXVII

В день убийства Рюмина, после обеда, в офис заявился следователь прокуратуры: молодой, длинный, в очках и с папкой. Поздоровавшись с Парамошкиным, сказал, что им надо поговорить.

— О чем? — мрачно спросил Григорий. — У нас тут такое горе…

— Понимаю-понимаю, но и вы меня поймите — не вызывать же по повестке в прокуратуру, — отпарировал следователь. — Давайте лучше не будем терять время, а займемся делом. — Он достал из папки чистые бланки, ручку и стал записывать биографические данные Парамошкина, а потом задавать вопросы. Григорий к подобной встрече готовился, но чтобы так скоро… Поначалу на вопросы отвечал скованно, боясь, что неточным ответом может себя в чем-то выдать, но постепенно успокоился.

— Дружили ли вы с Рюминым?

— Да, конечно, и даже встречались, как говорится, семьями, хотя он не был женат.

— Были у Рюмина враги?

— Этим со мной он никогда не делился. Возможно, и были, у кого среди предпринимателей их сейчас нет?

— За что, по-вашему, могли убить Рюмина?

— Трудно сказать. Он был не женат, но как всякий молодой, здоровый мужик женщин любил. Возможно, кто из ревности?… Как сами-то считаете? Но это сугубо мое личное мнение, могу, знаете ли, и ошибаться.

— У вас лично с Рюминым были какие-то разногласия?

"…Ага, как же, — подумал Парамошкин. — Так я тебе и сказал! Нет уж, братец, я не дурак".

— Мы жили и работали в полном согласии и взаимопонимании, — вздохнул Григорий и поглядел на часы, давая следователю понять, что пора закругляться.

Потом следователь побеседовал с Надей, Ириной и несколькими недавно принятыми на работу сотрудниками фирмы. Вопросы задавались в основном одни и те же.

Этот день, кроме как шутоломным, Григорий по-другому и назвать не мог. Он был в каком-то угаре: все время шли люди, звонили телефоны, пришлось много объясняться. Одновременно шла подготовка к похоронам, правда, тут бразды правления взяли в свои руки Шлыков и Веня Скоркин, без их участия был бы полный завал.

Врачи кое-как "слепили" изуродованное выстрелами лицо Рюмина. Прощание с покойным проходило в актовом зале университета. Приехали губернатор и мэр города. Шлыков с короткой речью выступил на кладбище.

Григорий никогда не думал, что ему будет так невыносимо тяжко стоять у гроба Рюмина. Это было поистине ни с чем не сравнимой пыткой. У него дрожали колени, кружилась голова. Казалось, что бывший "командор" все время подмигивает и злорадно морщится. Он точно слышал его ехидный шепот: "Убийца, убийца! Ты убил меня, ты!…" Григорию перед выносом тела из актового зала стало совсем невмоготу, его шатало и тошнило. Извинившись, он вышел в коридор и оперся рукой на подоконник. Все, кто видел это, считали, что Парамошкин очень тяжело переносит смерть лучшего друга…

После похорон Парамошкин заметался. Понимал, что следователь время попусту тратить не будет. Григорий боялся, что схватят Красавина или наболтают чего охранник с водителем. Как же быть? Что делать?… Он узнал, что охранник сидит в СИЗО — может, специально посадили, чтобы выбить из него признательные показания? А он ведь о многом знает, да и водитель тоже. Парамошкин не находил себе места.

Убрать обоих? Но как? Кто это сделает? Денег-то он не пожалеет. Надо связаться и поговорить с Ястребом…

Организовать встречу мог только Грошев, и Парамошкин ждал его допоздна, но дождался. Вышел из-за угла без всяких шуточек, не до того было. Разговор был короткий: Грошев уже знал, что Рюмина грохнули. Братва не могла понять, кто же это сотворил. А с Ястребом он свяжется завтра же, хотя и сомневается, пахан на "мокруху" не пойдет. Но может, и уломают вместе… Парамошкин сунул Грошеву пачку денег, и тот зашевелил мозгами гораздо быстрее.

— Буду просить, — пообещал, хотя и не очень уверенно.

Кондратьев согласился на встречу с Парамошкиным не сразу, но Грошев упросил. Помогло, что раньше встречались. Договаривались в "джипе" пахана. Охрана прогуливалась неподалеку.

— Так что за проблема? — спросил Кондратьев.

— А разве он не передал? — сказал Парамошкин, кивнув на Грошева.

— Его дело нас свести, а решать мне.

— Если так, то прошу, Виктор… Забыл, как ваше отчество?

— Не надо, давайте без отчества, — поморщился Кондратьев.

— Хорошо-хорошо… — Парамошкин волновался. — Прошу, значит, помочь провернуть одно щекотливое дельце…

— Что за дельце?

— Ну-у, в общем-то, убрать надо кое-кого, — замямлил Парамошкин. Ему было стыдно, боязно, готов был сквозь землю провалиться, но кое-как объяснился. Кондратьев слушал, не перебивая. Грошев в разговор больше не встревал.

— Да это не дельце, а целое дело, вернее даже два, — покачал головой Кондратьев. — И за такие дела можно с ходу туда загреметь. — Ястреб скрестил четыре пальца.

— Заплачу, не пожалею…

— Еще бы, за такое да жалеть… Не-ет, однако, не пойдет, тем более одного, говоришь, уже в СИЗО упрятали! Да и не мой это профиль. Если б даже и хотел помочь, у меня для такого дела исполнителя не найдется. Не тот профиль, понимаете, не тот. Тут нужен ас, господин Парамошкин.

— Так что нет, нет и еще раз нет. Помните, как пословица гласит: и рад бы в рай, да грехи не пускают. — Виктор Кондратьев знал немало пословиц и в разговорах их иногда вворачивал.

— А может, мне… это самое… попробовать? — попытался как-то сгладить напряженную атмосферу Грошев. Но пахан его тут же осадил: — Одна попробовала, да сам знаешь, что из этого вышло.

Нет, никакие уговоры на него не действовали.

"А-а, че-ерт! — выругался про себя Парамошкин. — Стиль у него, видите ли, не тот! Ас нужен!… Но не самому же мне убивать! Нет, уломать надо, уломать, мужик он деловой, лишних вопросов не задает…". И — предложил на выбор большую сумму денег или только что после ремонта магазин.

Пахан на время задумался. Потом опять выставил как щит доводы, что "мокруха" не его стиль и что за это врубят на полную катушку, но сказано это было уже не столь категорично. Поторговавшись, скорее для приличия, Кондратьев пообещал подумать. Ответ передаст через Грошева. Заодно поинтересовался кое-какой информацией о Сагунове и Кузнецове. Но о Сагунове что скажешь? Он в СИЗО и сколько просидит там — неизвестно.

Парамошкин не ошибся, заметив перенастрой Кондратьева. Пахан клюнул не на деньги, денег своих хватало, а вот на магазин после евроремонта и не где-нибудь, а в центре Каменогорска, его потянуло, будто магнитом. Пожалуй, ради такого выгодного дельца можно и "принципами поступиться", и мозгами пошевелить. А они у него, слава Богу, имеются. Тут-то и вспомнил про Федора Кошкина: этот-то все четко провернет. А зацепить его есть за что: в общак от Федора ни рубля, а "карасиков" одного за другим потрошит, есть за ним и "мокряки". Ежели что, на "стрелке" Федору не поздоровится, братва зарвавшихся друганов не жалует.

Перед встречей с Федором Кондратьев долго пытал Грошева. Тот со страху чуть в штаны не наложил и выложил все, что знал про "рыболова" и "карасей". Дальше вникать в дебри промысла Кошкиных Ястреб не стал.

Их встреча состоялась, Кондратьев заявил Федору, что все знает. Нарисовал перспективу: "стрелка" просто так не пройдет, попробуй заведи братанов — растерзают. Намекнул на "мокрые" дела, и Федор заметал икру. На "стрелке" ему не поздоровится: "тупари" и "бездельники" от черной зависти так врубят, башкой своей не думая. Все припомнят, мол, заелся, про нары забыл, "бабки" в общак зажимает.

— А что надо-то?

— Давно бы так, — улыбнулся тот. — Да мелочь, работы всего на неделю, не больше. Заодно и глаза людям на рынке перестанешь мозолить. Тебя должны взять по ерунде. Так же быстро и выпустят. А теперь слушай…

Федор слушал, слушал…

— Но это же "мокруха"! — возмутился он. — Сам меня обвиняешь, а на что толкаешь? Двоих грохнуть…

— Ша, Федя… Сумеешь по-умному — и никакого тебе криминала, понял? По-умному…

Федор намек понял. Но дергался, канючил, что в СИЗО не так просто попасть, а подсесть в камеру к Сагунову тем более. Где столько золота на лапы набрать?

— Все! — рыкнул пахан. — Кончай прибедняться! А если что, Василий поможет, он шустрый, братец-то твой средний. Одного он макнет, а другого ты придавишь. Ты это умеешь…

 

XXXVIII

В УВД меня ждали, особенно Терехов. Он надеялся, что везучему другу повезет и на этот раз. Выйдя с утреннего поезда на привокзальную площадь, я сел в троллейбус и — прямиком до УВД. Первый, к кому зашел, был Терехов. Увидев меня, он заулыбался.

— По глазам вижу: привез что-то хорошее, так ведь?

— Угадал, — кивнул я. Поставив портфель рядом с сейфом, сел на стул. Включив чайник, Терехов присел рядом.

— Ну, чем порадуешь? Тут тебя, Денис, заждались, генерал и спрашивал и звонил.

— Подожди, дай отдышаться. Лучше завари чайку, да покрепче. Как дома?

— Будет тебе и чай покрепче, и к чаю чего-нибудь сладенького. — Терехов закрыл дверь на защелку. — А дома — что дома? У тебя дома, слава Богу, все нормально. У твоей Наташи как ни спросишь — все хорошо. Говорю жене: вот с кого пример бери: двое детей, мать престарелая, сама на работе вкалывает, и всегда — без проблем. Ты ведь дома почти не бываешь, она от тебя, наверно, уже и отвыкла?

— Ничего, привыкнет, дело поправимое, — рассмеялся я и взял у него чашку с чаем. — Ага, ага, давай, а то в поезде не чай, а… Надеюсь, на заварку не поскупился? О-о, как хорошо! Ой спасибо, друг, ой уважил!…

— Да, вот что еще. Сережка твой мою Маринку на велике катает. Мы с женой испереживались, говорим Маринке — прекрати с ним кататься, а она не слушает. Надо же было Сидорову велик ему купить!

— Ну, тут я не виноват, — пожал я плечами. — Марина не моя дочка… А кто знает, может, когда-нибудь и породнимся. Но это ж еще не скоро!

— Ха, и тут вывернулся, ловко это у тебя получается! Хитрый ты, ну и хитрый, умеешь выкручиваться. Недаром сибирский вор в законе тебе доверился.

— Стоп! Откуда знаешь? — изумился я.

— Во сне приснилось, сны вещие мне в последнее время снятся. — Он сполоснул чашку и отщелкнул задвижку на двери.

— А ведь ты, Алексей, попал в десятку. Ладно, раскрывай пошире уши и закрой рот…

И чем больше Терехов меня слушал, тем радостней светились его глаза.

— Ну и везет же тебе! — воскликнул, не сдержавшись. — Я ведь сказал просто так, — помнишь, перед отъездом говорил, что встретишься с Философом. Ай да Максимов! А Попову-то какая подножка, ну и ну! Ему, значит, Философ не открылся, а тебе доверился. Горжусь тобой, ей-Богу, горжусь! Сибирский вор в законе поверил каменогорскому сыщику, надо же!

— Попову позвоню и извинюсь. Он ведь пока ничего не знает, я даже заезжать к нему не стал: времени было в обрез и полно неясного. А он стал бы упрашивать остаться, сам знаешь. Может, я не прав, как считаешь?

— Думаю, прав. Только надо вначале самим определиться, а потом уж звонить, не обидится. Ну что, пошли?

— Это куда?

— К шефу твоему, Грузнову, пока куда-нибудь не умотал. Сегодня такая напряженка, да сам увидишь. Вовремя приехал, пошли.

— Слушай, а Сидоров где? — спросил я, выходя из кабинета.

— Уехал в район по авиабилету Гвоздева.

— Если теперь все сложится, то многие вопросы отпадут сами собой, в том числе и этот билет. Представляешь — отпадут и весь тяжкий груз с плеч свалится! Боюсь лишний раз об этом даже подумать. Только бы не сорвалось, только бы не спугнуть!

— Не будем гадать, — успокоил меня Терехов.

И — началась круговерть: радостная и обнадеживающая. Я подробно доложил о поездке Грузнову, тот позвонил Епифанцеву. Вскоре заместитель областного прокурора вместе со старшим следователем по особо важным делам Гребенкиным зашли в кабинет. Мне особое внимание, я в это утро как именинник. Вновь вкратце рассказал о результатах командировки: вопросы, ответы, и все пошли к Махинову.

Поднимаясь по лестничному маршу, Грузнов тихо шепнул, что настроение у генерала утром было препаршивое. Губернатор и Сушков его окончательно доканали по расследованию убийства Рюмина. Он был так расстроен, что намеревался подать рапорт на увольнение.

— Сушков только этого и ждет, — заметил я. — Ему чем хуже, тем лучше.

— Теперь, надеюсь, раздумает.

Генерал уже ждал. Расселись за длинным столом.

— Ну, "крестник", выкладывай, с чем приехал. — "Крестниками" Махинов называл тех сотрудников, которых уважал и которым лично посодействовал в продвижении по службе. Меня перевели из Полянска в УВД по инициативе генерала, об этом многие знали, и он по праву считал меня своим "крестником" и в обиду не давал.

— Да скажи кому, ведь не поверят, что такое порой случается, — удивился Махинов, выслушав меня, — выходит, что в далеком Сибирске ты напал на след земляка-убийцы. Красавин, говоришь? Фамилия-то красивая, а дела его — страшные. Вот думаю, как же этот монстр столько людей один порешил? Сам-то не задумывался? — спросил меня.

— Да не раз. Но, во-первых, он спортсмен и отлично владеет приемами каратэ и дзюдо. Прошел пекло Чечни, награжден, в общем, личность далеко не ординарная. Да, совсем забыл, ведь у меня есть его фотографии. Вот он, смотрите. — Я положил на стол несколько фотографий, что взял у тещи и тестя сына генерала Дворкина.

— Здесь он с Василием Дворкиным, которого спас, — пояснил я, — а вот тут на спортивных тренировках. Вполне мог справиться и один.

— Но откуда такая жестокость! — воскликнул Грузнов.

— Это тоже предстоит выяснить. На мой взгляд, тут возможны варианты: или больной, или озлоблен на кавказцев. Довели, значит.

— А вдруг он убийца-профессионал и выполнял чьи-то заказы? — предположил Епифанцев. — Но впрочем, это тоже только версия.

— Что ж, давайте подумаем и посоветуемся, как лучше подступиться к этому Красавину. По делам — зверь, значит, нужна особая осторожность. Какие будут предложения? — спросил Махинов.

— Может, мне взяться за этого зверя? — крякнул Грузнов. — С таким матерым, правда, встречаться еще не приходилось.

— При всем моем к вам уважении, Андрей Нифентьевич, думаю, что Красавина сподручней брать Максимову: долго работал в Полянске, людей, обстановку знает, лучше сориентируется. Тем более, что вам надо быть на эксгумации тела Сагунова. Дело для нас тоже крайне важное. Вы меня с начальником экспертно-криминалистического управления лично информируйте. Как считаешь, Никита Олегович?

— Согласен, Максимов в Полянске как рыба в воде. Тем более на убийцу-земляка сам вышел, ему и карты в руки.

— Кроме того, у нас на сегодня запланировано еще одно серьезное дело. — Генерал, прищурившись, поглядел на Епифанцева с Гребенкиным. Те понятливо кивнули.

"О чем-то секретничают", — подумал я. Хотел спросить Грузнова, но услышал обращение ко мне генерала.

— Давай выкладывай, Максимов, свои предложения. Небось всю дорогу думал?

— Все верно, товарищ генерал, думал-передумал, тем более времени хватало. Считаю, — начал я, — что главное не спугнуть Красавина, а для этого… — И стал излагать свой план оперативных действий по задержанию убийцы. В конце попросил немедленно командировать меня в Полянск.

— Спешишь, Максимов, спешишь. — Генерал улыбнулся. — Признайся, завтракал или нет?

Я смутился, такого вопроса от Максимова не ожидал, да и при чем тут завтракал — не завтракал? Промолчал.

— Ну вот, а говоришь немедленно. Нет, так не пойдет. Первым делом поешь, потом домой позвони, а перед отъездом ко мне зайди и тогда уж…

— Опергруппу лучше направить после звонка от Максимова, — предложил Грузнов. — Вдруг Красавина в Полянске нет и придется искать его в другом месте.

— Пожалуй, так будет разумней, — поддержал Епифанцев. — И вначале надо на месте хорошо разобраться.

— Согласен, — сказал я. — Только попрошу дать машину и напарника.

— Распорядись, Грузнов, — приказал генерал. — И вот что еще: надо установить наблюдение за Федором Кошкиным. Разберитесь повнимательней, где и с кем живет, чем промышляет? Не исключаю, что после повторной экспертизы трупа Сагунова будем его брать.

Я улыбнулся, и генерал это заметил.

— Чем развеселил? Не завтраком ли? Так я и сам по-молодости постоянно о еде забывал.

— Нет, товарищ генерал, не в завтраке дело. Хорошо, что к Сагунову и Кошкину вновь вернулись. Было бы совсем неплохо еще со смертью водителя разобраться и хорошенько потрясти кое-кого из руководства СИЗО.

— Разберемся, — кивнул генерал. — Вот и прокурорские работники того же хотят. Сам смотри в Полянске с Красавиным не подкачай. Все, по местам…

Епифанцев остался у генерала. Спускаясь по лестнице, Грузнов по секрету сказал, что сегодня будет устроена проверка полковнику Негоде. Именно об этом намекал Епифанцеву генерал. Потом спросил:

— Кого в Полянск выделить?

— Хотелось бы Сидорова, но его нет.

— Так он в соседнем с Полянским районе, забирай по пути, а я позвоню.

— Это отлично! — обрадовался я.

Взяв у Терехова портфель, наконец-то зашел в собственный кабинет. Надо было позвонить в Сибирск Попову… Нет, сначала позвоню домой, а потом уже в Сибирск. После спущусь в столовую и перекушу, потом вновь на инструктаж к генералу и… в Полянск.

 

XXXIX

Ехать в Полянск я решил все-таки вместе с оперативной группой. В группе три человека, кроме того, по пути заберу Валентина Сидорова. Попросил Грузнова, опять же на всякий случай, иметь под рукой еще одну опергруппу: вдруг Красавина в Полянске не окажется. Я не исключал, что убийца на одном месте подолгу не засиживается.

Увидев меня, Сидоров радостно воскликнул:

— Глазам не верю, это каким же ветром?!

— Попутным, из Каменогорска, — ответил я в том же духе. — И нам с тобой предстоит не слишком дальняя дорога — в Полянск. Так что собирайся, да без лишних расспросов, по пути все расскажу.

Я спешил и тратить время на обычный при подобных встречах разговор не хотел. Грузнов, по всей видимости, уже предупредил Дорохова о моем приезде. Встречу назначили на том самом месте, где были убиты туркмены. Операцию по задержанию Красавина я планировал провести без лишнего шума.

Сидоров просто забросал вопросами, чего и следовало ожидать. Хорошо, что до места встречи с Дороховым оставалось не так уж далеко. Машина вскоре свернула на заасфальтированную площадку: там нас поджидала светлая "Волга". За рулем сидел Дорохов, а рядом, в гражданской одежде, Оля Петрина. Она по-прежнему работала в инспекции по делам несовершеннолетних и могла нам помочь.

Встреча была радостной до слез: не виделись-то сколько лет, да сколько зим! Я объяснил цель приезда: не обошлось без охов и ахов.

— А ведь я его девушку знаю, — сказала Оля. И внимание сразу переключилось на нее: откуда, как, почему? И она рассказала об изнасиловании Алены группой парней. Это дело вел следователь прокуратуры, но и ей от отдела милиции пришлось порядком позаниматься. Петрина не раз встречалась с Аленой и слышала, что к той приезжал ее красавец-жених. Впоследствии организатор изнасилования Козлобаев был убит неизвестно кем под Каменогорском, а двое его подельников осуждены.

О Козлобаеве и случае изнасилования вспомнил Дорохов. В самом деле, та смерть была какой-то непонятной: неизвестный позвонил по "02" и сообщил о убитом на кладбище. К Дорохову не раз обращался отец убитого и просил внимательно разобраться в смерти сына. Он, кстати, высказывал предположение, что это мог сделать Красавин, у которого с убитым всегда были плохие отношения, но проверка ничего конкретного не дала.

— Везде этот Красавин светится… — задумчиво протянул Сидоров.

— Что верно, то верно, — согласился я. — Надо как можно быстрей установить, в Полянске он или нет?

— Мне кажется, — предложил Дорохов, — что лучше всего это сделать Оле. Пусть увидит невесту Красавина, учитывая, что раньше они уже не раз встречались. Вроде как пришла поинтересоваться здоровьем. Уж та-то должна знать, здесь жених или нет.

— Верно, — поддержала своего шефа Петрина. — Через Алену можно еще узнать, где живет Красавин. В прошлый раз она жаловалась, что в Полянск он редко приезжает.

— Если с ним переписывается, то и адрес подскажет, — кивнул Сидоров.

— Адрес, кстати, можно узнать и через военкомат, — напомнил Дорохов. — Когда снимаются с воинского учета, новое место жительства указывается.

— Опергруппу надо разместить так, чтобы была под рукой, — попросил я Дорохова, — а еще покормить ребят, которые весь день как на привязи.

— За это не волнуйся, — успокоил меня начальник милиции.

— По всей видимости, мы тут долго не задержимся, — выдал желаемое за действительное Сидоров.

— Это уж как получится, — вздохнул Дорохов. Он не любил предвосхищать события, как и я, проявляя осторожность.

— Значит так, — подвел я итог. — Оля идет к Алене, а мы, — посмотрел на Дорохова, — свяжемся с венкоматом, ну и разведаем обстановку через соседей. Только прошу, осторожно…

— А мне что делать? — недовольно спросил Сидоров.

— Пока отдыхай, — посоветовал я.

…Дорохов вернулся из военкомата и сразу же стал рассказывать.

— Да, Красавин с воинского учета снялся. Полковник Струков помнит встречу с ним. Красавин приезжал в Полянск в связи с изнасилованием его девушки. Струков звонил своему коллеге в район, где Красавин должен стать на учет, однако ответ неутешительный: Красавин там не появлялся. Что за причина — неизвестно. Но военком и обрадовал. Недавно Красавин появился у матери. Сын Струкова вчера встретил его и они долго разговаривали.

Вскоре через надежного осведомителя узнали, что Красавин действительно гостит у матери. Ведет замкнутый образ жизни, отпустил бороду, ходит в темных очках, гуляет только поздно вечером.

— Может, будем брать? — предложил Сидоров. — Раз-два и готово. Чего ждать — то? Пока опять куда-нибудь смоется?

— "Брать", "смоется", — недовольно проворчал я. — Все не так просто: тут дом, Валя, а в нем живет много людей.

— И что? Он стольких уже порешил, а мы будем с ним цацкаться?

Сидоров явно взвинченный, недовольный, торопится побыстрее задержать Красавина.

— Ха, "цацкаться"! Вспомни, как он убивал, это же зверь! Может такого еще натворить… Кому как, а по мне достаточно трупов.

На оперативников накатил вроде как охотничий азарт, только охота на необычного "зверя". Он рядом: живет, ходит по улицам, чем-то занимается — человек-зверь. И тут ошибиться нельзя. За Красавиным пришлось столько погоняться, и не хватало теперь, чтобы под конец получилась осечка: сам себе потом не прощу. Я посмотрел на Дорохова. Мой бывший шеф, не в пример Сидорову, спокоен. Все свои райотдельские дела поручил заместителю.

— Придет Петрина, — сказал Дорохов, — тогда окончательно и определимся.

Я согласно кивнул. Из УВД названивают: куда я подевался, почему не звоню, генерал волнуется.

Но вот пришла и Петрина. Улыбается. Улыбка хорошая, но нам хочется побыстрее узнать о результатах встречи с невестой Красавина. Оле наше нетерпение понятно.

— В общем, сходила удачно, — сказала она, присев на стул. — Алену встретила, когда та возвращалась домой с работы. "Ну как, — говорю, — Аленушка, поправилась"? — "Не совсем, но уже лучше", — поблагодарила она. "А как личная жизнь, кавалер-то не забывает?" — И ответила, что бы вы думали? — у матери гостит кавалер, но завтра собирается уезжать.

— Чего так, — говорю, — приехал и сразу уезжать?

— Голова болит после контузии в Чечне, — пожаловалась Алена. — Собирается поехать в Сибирск к другу, а может, ляжет в больницу.

— Переживает, девчонка-то хорошая. Еще она мне сказала, что раньше Петр на голову не жаловался и о контузии не говорил. А уезжает утром на своей машине. Похвасталась, что у него теперь новенькие светлые "Жигули". Только где машина стоит, узнать так и не удалось. Алена спешила, да и что-то заподозрить могла. Хотя у дома, где живет Красавин, никакой машины я не видела.

— Может, уже уехал, — заметил Сидоров.

— Нет, не мог уехать, у них с Аленой вечером свидание. Сама об этом сказала.

— Надо брать или упустим, — вновь загорячился Сидоров. — Ну чего с ним миндальничать?!

Остальные молчали.

— Значит, где припаркована машина, неизвестно? — уточнил я. Петрина развела руками. Я посмотрел на Дорохова.

— Надо, Олег Николаевич, срочно установить за домом наружное наблюдение. Не знаю, как лучше это сделать, но необходимо узнать, где машина Красавина? Ведь кто-то доверил ему свой гараж. Кто? Давайте попробуем это решить с помощью личного сыска.

— Понимаю-понимаю, — согласно кивнул Дорохов. — Личным сыском, так личным сыском.

— Вот-вот, — улыбнулся я. Вспомнил, как Дорохов говорил мне, что личный сыск — это когда надо много ножками потопать и без горячности посоображать головой. Я предложил понаблюдать также и за Аленой. Где встретится с Красавиным? Не зайдет ли тот после встречи посмотреть машину в гараж? Я был уверен, что Дорохов установит место парковки "Жигулей" Красавина. А если так, то и брать его придется именно там.

— Олю отпустим домой или как? — спросил Дорохов.

— Нет-нет! — замахала она руками. — Никуда не пойду. Кто Алену кроме меня знает? А-а… вдруг, да куда на машине поедут?

— Вопрос снимаю, — улыбнулся Дорохов и тут же позвонил:

— Алло, это я. Да-да, приехал вдвоем с товарищем. У тебя все в норме? Хорошо. Проголодались, конечно. Жди, скоро придем. — Положив трубку, Дорохов передал мне привет от жены и пригласил на ужин. — Возражений нет?

— Какие могут быть возражения, если в животе пусто, — признался Сидоров.

— Поужинать было бы совсем даже неплохо, — согласился и я. — Только в темпе. — Почувствовал, насколько проголодался, но вначале попросил Дорохова связать меня с УВД.

 

XL

Для меня это был одновременно и завтрак, и обед, и ужин. Жена Дорохова постаралась: угощение простое, крестьянское, но сытное, а главное — вволю. Больше всех был доволен Сидоров. Валентин по характеру эмоционален, у него все на виду: и радость, и возмущение, и переживания. В данном случае Сидоров востогался наваристым борщом и жареной кортошкой с мясом. На третье попили молока.

Семью Дорохова я знаю давно, так как долго работал с ним вместе. Раньше его супруга прибаливала, но теперь, слава Богу, поправилась. А ведь было время, когда Дорохов и кухарил, и корову-кормилицу сам доил. Управляться с тремя сыновьями при больной-то жене было нелегко. Теперь дети подросли: старший женился и сам уже отцом стал; учатся средний и младший. Отец в сыновьях уверен — не подведут. Когда поели, Дорохов глянул на часы и ахнул:

— Вот так "в темпе"! Пора, братцы, пора в отдел, там, наверно, уведевское начальство замучило звонками. — Добавил, что генерал потребовал информировать его как можно чаще.

Поблагодарив хозяйку, мы вышли во двор. Я огляделся. Конец сентября. Уже догорал, растворяясь в небе, закат. Небо чистое, с проступившей кое-где звездной россыпью. Ожидаются небольшие заморозки. Воздух ядреный — не надышишься. Рядом монотонное стрекотание сверчка, пристроившегося где-то под крышей спуска в подвал. "Сверчок — это хорошо", — подумал. Прикрыв глаза, вспомнил, как когда-то мать говорила, что сверчок — к добру. Дай-то, Бог. Уже по дороге в отдел подумал, как в постоянных разъездах не хватает вот такого "дороховского" семейного очага. Потянуло домой: к матери, жене, детям. Совсем мало бываю с ними, ребята без отца растут, разве это нормально?

Но ностальгию по семье и семейному уюту тут же сменила реальная действительность: где и как лучше брать особо опасного преступника? Так мучительно долго шли по его следу и вот он настал, завершающий момент. Только вышли из машины, подбежал дежурный по отделу милиции.

— Товарищ подполковник, разрешите обратиться к товарищу майору?

— Обращайтесь, — кивнул Дорохов.

— Товарищ майор, вас срочно просили позвонить генералу, потом Терехову и еще в областную прокуратуру Ефифанцеву.

— Может, Епифанцеву?

— Так точно, Епифанцеву, извините — малость перепутал.

— Хорошо, идите.

— Ишь ты, будто прорвало, — недовольно проворчал Дорохов. — Поесть не дадут. Иные начальники больше мешают, чем помогают. Согласен?

— О Махинове я бы так не сказал, да и о Терехове тоже.

— Да я не о них, а вообще. Ладно, поднимайтесь наверх, мне надо тут кое-что уточнить.

— А поспать-то навряд ли придется, — сладко зевнув, сказал Валентин, как только вошли в кабинет Дорохова. — Мне бы чем-нибудь заняться… Может, с Олей подежурить? Хороша дивчина! Да?

— Это надо у нее спросить, только учти: она девушка порядочная.

— Да я не о том! — обиделся Валентин.

— О том, не о том, а предупредить обязан, — сказал я, набирая номер телефона Епифанцева. Дозвонился сразу. Оказалось, что Никита Олегович звонил, чтобы поддержать наш боевой дух. — Спасибо, спасибо, поблагодарил я. Потом позвонил Терехову. Алексей больше говорил намеками, о чем-то якобы весьма существенном, но это, мол, не телефонный разговор. Я понял, что вопрос скорее всего касался полковника Негоды и "сизовских" дельцов. Спросил, как прошла эксгумация трупа охранника Рюмина и о результатах проведения повторной судмедэкспертизы. Однако результаты не были пока готовы.

Затем доложил генералу Махинову, проинформировал, что операцию по задержанию Красавина проведем скорее всего утром, выслушал последние наставления.

Вошел Дорохов, глаза веселые, видно, что-то наклевывается. Но молчит. Я рассказал ему о звонках в УВД и что генерал волнуется. Но начальник милиции был настроен критически: надо работать, а не звонками заниматься.

Постучав, в кабинет пошла Петрина. Щеки раскраснелись, улыбается. "А Олька и в самом деле хороша! — подумал я. — Только вот своего "принца" никак не найдет". Она стала рассказывать, что Красавин только что встретил Алену и они вместе ушли к нему домой.

— Сядь, чего стоишь-то, — предложил Дорохов. Ольга присела на стул, в глазах вопросы.

— Самой-то с дежурства зачем было уходить? — пожурил Дорохов.

— Там Алексеева осталась, дознаватель.

— Ну тогда претензии снимаются. У тебя какой-то вопрос?

— Да я вот подумала, что, может, где-то поблизости машину на всякий случай поставить? Вдруг неожиданно уедут?

— Нет, не думаю. Ночью, нет, не уедет, — уверенно заявил Дорохов.

— Оля, ты не против подежурить с моим напарником? — спросил я.

— Не доверяете?! — обиделась Петрина.

— Вполне доверяем. Только негоже всю ночь вам с Алексеевой караулить убийцу. Покажи Валентину квартиру Красавина и его невесты, пусть на самого издали посмотрит, а дальше он знает, что делать. Идет?

— Да, все понятно.

— Ну вот и отлично.

Сидоров и Петрина вскоре ушли. Проводив их, я спросил Дорохова:

— Откуда такая уверенность, что Красавин уедет утром? Он что, сам тебе об этом сказал?

— А ты не догадываешься? — хитро прищурил глаза начальник милиции. — Ну-ка пошурупь, пошурупь мозгами!

— Никак личный сыск сработал?

— Вот-вот, угадал! — Дорохов довольно засмеялся.

— И где же стоит, если не секрет, его "жигуль"?

— А в одном из боксов районной администрации. — Пройдясь по кабинету, Дорохов хмыкнул: — Я еще днем подумал, что у Красавина связей тут нет никаких. Машина, когда проверили, у дома тоже не стояла. Но ведь его мамаша долго работала уборщицей в райисполкоме. Нынешнее начальство мало по составу изменилось, а она их всех знает, вот, думаю, и попросила, тем более, что сынок в Чечне себя геройски проявил. Короче, скоро ключ от бокса принесут. Готовь свою опергруппу. Но, — поднял Дорохов руку, — это после того, как сами на месте все проверим.

— Так это же здорово! Как раз что надо. Теперь Красавин мимо нас, вернее мимо гаража, никак не пройдет. — Я был доволен, еще бы.

Посоветовались по наружному наблюдению за домом Красавина и пришли к мнению, что снимать его пока не стоит, мало ли как все может измениться. Вдруг да решит ехать ночью? Нет, лучше уж не рисковать и все, что задействовано, держать в полной боевой готовности.

Вроде бы все с Дороховым обсудили, а я вновь и вновь задаю себе один и тот же вопрос: что еще может выкинуть Красавин? Задачка со многими неизвестными. Чешу голову, разговариваю то сам с собой, то с Дороховым. И тот без дела не посидит — колготной. Ему, как и мне, не до сна. Что-то долго нет информации от Сидорова, рация молчит. Промерз, наверно, Валентин до чертиков, но замены не хочет — упрямый. В последний раз передал, что Красавин, проводив Алену, вернулся домой. Метров сто нес невесту на руках и целовал, целовал… В гараж не пошел, а дома горит свет.

"Значит, не спит, — подумал я. — Почему не спит? Время заполночь…" А Сидоров мерзнет и молчит. Дорохов сел в кресло и прикрыл глаза. Он почему-то уверен, что Красавин до утра не уедет. Что ж, ждать осталось совсем недолго. Меня тоже клонит в сон… Как могу сопротивляюсь, пою про себя развеселые песенки, это бодрит. Хоть бы дежурный позвонил, но телефоны молчат. Вообще-то, мы с Дороховым все, что требовалось, сделали: бокс открыли, машину Красавина осмотрели, аккумулятор отсоединили. Оперативники, что прибыли со мной, пока здесь, под рукой. Парни крепкие, тренированные. Дорохов распорядился, чтобы вблизи гаражей не было ни одной машины.

Интересно, как же поведет себя Красавин при задержании?..

Я даже вздрогнул, когда услышал голос Сидорова:

— Пятый, пятый, я седьмой! Объект вышел из дома с чемоданом и пошел в сторону центра. Повторяю, объект вышел из дома с чемоданом…

Я посмотрел на Дорохова.

— Началось, — шепнул тот, открыв сейф, взял пистолет и сунул его в карман. Мой "Макаров" при мне, только достать из кобуры и снять с предохранителя. Если честно, то пользоваться личным оружием приходилось крайне редко. Да и брать его с собой не люблю, для меня это лишняя морока. Но сегодня не тот день, чтобы раздумывать: хочу — не хочу. Если честно, был страх, не на прогулку же идем. Вспомнил давнее утро и трупы туркмен, потом обезображенное лицо Рюмина… Такое мог сотворить крайне жестокий или больной человек. Наверняка подобные чувства испытывал и Дорохов.

Дальнейшая диспозиция была такова: я остаюсь со своей опергруппой в боксе и там дожидаюсь Красавина. Дорохов закроет дверь и со своей группой рассредоточится вблизи боксов, но так, чтобы у Красавина ничто не вызвало подозрений. Не дай Бог, Сидоров что-то напортачит. В боксе должна быть абсолютная тишина: ни звона, ни кашля или чоха. Если приспичит — терпеть.

За день и вечер я кое-что узнал о Красавине. Отзывы о нем неплохие: хорошо учился, трудолюбив, много занимался спортом, с желанием пошел служить в армию, где отлично проявил себя. Его фотография была на Доске почета в венкомате. Так что же случилось с ним дальше? Почему обычный, нормальный человек превратился в убийцу, в страшного монстра? И причем за короткое время.

Да, много думал над тем, как проведем задержание и что скажу после Красавину. Конечно, есть уже отработанные слова-штампы, тут и выдумывать, в принципе, ничего не надо. Но мысли в голову все-таки лезут, вроде того: мол, я твой земляк и должен тебя арестовать. Чепуха какая-то!… Земляк… Позвольте вас арестовать…

Ребята уже стояли наготове по краям двери, а я чуть в стороне, чтобы не сразу броситься в глаза Красавину. И вот послышались приближающиеся к боксу шаги. Мягкие, осторожные, шаги молодого, сильного человека. Мы замерли. Красавин подошел к двери, поставил на землю чемодан и загремел ключами. Замков два: навесной и внутренний. Господи! Лишь бы не чихнуть, не кашлянуть или не загреметь чем-то!…

За гаражами вдруг залаяла собака, потом раздался кошачий визг. Красавин насторожился, прислушался, но, кажется, пронесло — вновь заработал ключами. Слышно было, как поворачивался ключ, потом вытаскивался навесной замок. Вот, наконец, щелкнул и внутренний замок, и дверь приоткрылась. Я держу палец на выключателе, быстрее бы он перешагнул порог…

И — дверь настежь, Красавин уверенно зашел в бокс. Я нажал на выключатель, оперативники схватили его за руки. Чемодан, который он держал, упал на пол. Как можно спокойнее, без нажима, я сказал:

— Красавин Петр, вы арестованы за совершение тяжких преступлений… — Ну а дальше, черт, ни к селу ни к городу: это, говорю я, твой земляк, майор милиции Максимов. Сказал и жду — крутанет ребят или не станет сопротивляться. А сам сжимаю в кармане пистолет. К открытой двери подскочил Дорохов со своей группой. Красавин не пошевелился. На его руках звонко щелкнули наручники.

Столько думал, столько готовился к задержанию, а все произошло столь быстро и неожиданно легко, что даже не верилось. Я так до конца и не осознал, не прочувствовал значимости свершившегося. Красавин, похоже, растерялся, опешил, он не ожидал, что вот так с ходу, быстро и четко, его арестуют… Сняв очки, он щурился, разглядывая нас. Подойдя ближе, я услышал:

— Ждал, знал что возьмете, но никогда не думал, что все будет так просто. — Сказал равнодушно и как-то обреченно. Потом попросил меня, чтобы об аресте не говорили матери и невесте: хотя бы пока не говорили. Я заметил, что это уже не имеет значения, так как слух об аресте до них все равно дойдет. Тогда он попросил не делать у матери обыск: сам расскажет все, что нас интересует. Я пообещал.

Простился с Дороховым. Сидорова решил на несколько дней оставить в Полянске: нужно было собрать на Красавина информацию. Вскоре на машинах мы уже мчались в сторону Каменогорска. В дежурную часть УВД послали сообщение, что работниками милиции в Полянске задержан особо опасный преступник Петр Красавин. При задержании преступник сопротивления не оказал.

 

XLI

А теперь домой, да побыстрее, чтобы своих увидеть и хоть немного поспать. День обещал быть нелегким: встречи, допросы, обыски. Красавин перед уходом попросил, чтобы я присутствовал на его допросах, иначе никому ничего не расскажет. Мрачно добавил, что ему терять нечего. Спеша домой, я вспомнил слова Валентина о том, что Красавин нес свою невесту на руках и целовал, будто предчувствуя разлуку. М-да-а, судьба у него дикая… Но сам виноват. Почему на людей так озлобился? А с виду обаятельный, ничего такого, что бы настораживало и отталкивало…

Возвращаясь из командировки, я словно заново осмысливаю, что значит для меня семья: мать, жена, дети. И опять находил для себя в этом что-то новое, небыкновенно важное и дорогое. Ведь так ждать и переживать за меня могут только самые родные люди. Как же я соскучился, скорее бы их увидеть! Позвонил. Интересно, кто откроет? Наташа, конечно. Слышу шаги и ее голос: "Кто там?"

— Свои, свои, — отвечаю радостно, а у самого голос дрожит и в груди разгорается костерок от предстоящей встречи. Открывается дверь и — о, Боже, какое же это блаженство смотреть в любящие глаза, обнимать ее, такую хрупкую, нежную и в то же время сильную, целовать в губы, слышать родной голос!…

— Приехал! Наконец-то! Я так тебя ждала! — В глазах слезы счастья и радости. Вышла мама, и тоже — "ах" и "ох". Но понемногу все успокоились. Дети спят. Их пока взрослые переживания не слишком волнуют.

Наташа сказала, что ванна готова и можно искупаться, пока есть горячая вода. Довольная мать ушла в детскую комнату. Слышу, как шепотом благодарит там Господа Бога.

— Потом поешь? — спросила Наташа.

— Можно и поесть, — отвечаю, раздеваясь.

— Спину потереть?

— Не знаю…

Я почему-то стесняюсь, чтобы жена в ванне за мной ухаживала! Что мама и дети подумают? Но все же соглашаюсь:

— Можно и спину потереть, смыть все дорожное.

— Купайся, я скоро зайду…

После ванны я и в самом деле, как вновь родился. Пью чай, жую бутерброды, рассказываю. Смотрим друг на друга, не насмотримся. Наташа довольна, что все самое страшное позади. Говорит, что вечером заходил Терехов и рассказал об аресте полковника Негоды и еще нескольких работников СИЗО. Да, думаю, это по престижу органов внутренних дел крепко ударит.

— Что еще сказал Алексей?

— Больше ничего. Да, он утром обещал зайти.

До утра совсем чуть-чуть, надо хоть капельку соснуть. Ложимся, но сон ни ко мне, ни Наташе не идет. Какое же блаженство быть дома, лежать с женой в чистой постели и ощущать, вдыхать аромат и покой домашнего уюта! Только вчера завидовал Дорохову. Лаская Наташу, я никак не мог насладиться своим счастьем. В то утро я, наверное, чем-то напоминал странника пустыни, добредшего до спасительного источника и ненасытно глотавшего живительную влагу, чтобы утолить наконец жажду. Надо же, сравнил себя со странником пустыни… Разве я странник? Глаза закрылись, и я уснул. Только уснул, как слышу Наташин голос:

— Де-ни-ис, вста-вай, Алексей пришел.

А вставать страшно не хочется. Сквозь полусон слышу, как Алексей говорит Наташе:

— Твой Денис — герой! Теперь и губернатор отстанет, а Сушков извиняться к нему прибежит. Скажет: прости, Денис Максимыч, несправедлив был я к тебе. О генерале уж не говорю, тот небось уже новую должность для него подбирает, да и вторую звездочку на погоны подбросит. Как думаешь, Наташ, зазнается Денис или нет? Я сомневаюсь. А дружить семьями будем?

— Будем-будем, — смеется жена. — Раздевайся и попей с нами чайку.

— Да нет, а то Денис подумает, подхалимничаю…

Я наконец встал и пошел умываться. Проходя мимо Алексея, шепнул:

— Кончай языком трепать — накажу!

— Слышь, Наташ, он меня уже наказывать собрался. Ты смотри, как быстро нос задрал, а что дальше-то будет?

Вот так и обменивались "любезностями", пока не позавтракали и не вышли на улицу. Это у нас с Алексеем своего рода словесная разминка перед рабочим днем. Не знаю кого как, а меня это успокаивает. Но только вышли из дома, Терехов сказал:

— А теперь доложи оперативную обстановку — трепология закончилась, началась обыденка.

— Да ничего, — говорю, — обошлось вполне нормально. Даже сопротивления не оказал. — И рассказал, как готовились и как брали Красавина.

— Значит, так и бухнул: твой земляк, майор милиции Максимов?… Не совсем обычно.

— Да, но представь себе, Красавин эти слова крепко запомнил и в СИЗО заявил, чтобы я обязательно был на допросах.

— Что еще просил?

— Обыск у матери не делать и ничего ей не говорить.

— Любопытно. Но он же должен понимать, что не все от тебя зависит.

— Я ему так и сказал. Однако просьбу его выполнил: обыск не сделали и сразу уехали в Каменогорск. Красавин обещал отплатить чистосердечным признанием.

— Это разумно, ему ведь терять уже нечего. Помнишь, как в детской игре "трын-пок-на замок"? Но с генералом обговори, а он пусть с прокурорскими чинами согласует. Лично я за то, что лучше получить от Красавина полную картину, чем самим собирать по крохам. Но спеши, иначе Гребенкин или кто еще приступит к допросам и как бы тут конфуза не случилось. Валентин-то где?

В Полянске остался подсобрать на Красавина кое-какую информацию.

— Ясно. А теперь ты послушай, что тут у нас творится. Значит, по Негоде. Этот гад, представь себе, клюнул, причем все прошло прямо как в цирке. Приняв пачку баксов, он ее небрежно бросил в ящик стола, сказав при этом: "А я думал, мне "джип" подогнали…"

"Джип" ему, видите ли, подай, а? Совсем обнаглел и даже уже не остерегался. Мол, моя вотчина, что хочу, то и ворочу. При обыске у Негоды изъяли немало золотых вещей и украшений, большую сумму в долларах. Изъяли и записную книжку, где он старательно учитывал все свои преступные доходы.

— Неужели открыто записывал, что получил и за какие услуги?!

— Вот именно, у него за все "виды услуг" была своя такса. Подобрал преданных ему начальника СИЗО и его заместителя, а у тех были свои "преданные": следователь спецпрокуратуры и судмедэксперт. Надо было, скажем, какое-то дело провернуть, начальник СИЗО обговаривал с Негодой, делал ему подношение, а дальше уже крутилось-вертелось, как им хотелось. Убили того же Сагунова — собрали отказной материал и подготовили постановление об отказе в возбуждении уголовного дела. Вот так и комар носа не подсунет. Кому захочется ради повторной судмедэкспертизы проводить эксгумацию? Но в этот раз провели. У Сагунова обнаружена черепно-мозговая травма и след от удавки, но не той, на которой он повесился.

— Выходит, что к убийству Сагунова причастен подсаженный в камеру Федор Кошкин.

— Вот именно, и сегодня его должны взять.

— Значит, теперь будет ясность и насчет смерти водителя Кузнецова.

— Несомненно, им тоже занимаются. Тут как быть могло: вначале напоили и грохнули, а потом утопили труп. Следователь же райотдела составил протокол опознания и собрал отказной материал. Но не будем опережать события. Хотя так делалось и кое-где делается.

— И где теперь Негода?

— Отправлен со своими подельниками в СИЗО, только в другую область.

— Мда-а, незавидная концовка карьеры полковника Негоды, прямо никуда негодная.

— Не жалей, он сам к этой концовке шел. Думал, все с рук сойдет, а оно вон как для него обернулось.

— Нисколько не сожалею. Я даже доволен, что наконец-то пошла такая раскрутка, — воскликнул я. — Но, но, но… С чего же мне сегодня начинать? Прямо разброд в мыслях. Подскажи, о мудрейший из мудрых!

— Как с чего? — хмыкнул Алексей. — Ясное дело, с генерала. Иди к нему и доложи об условиях Красавина. Постарайся убедить. Но побыстрее, понял?

— Убеждать-то в чем?

— Как в чем? Красавин хочет, чтобы ты его выслушал. Ему, видно, хочется кому-то все, что на душе скопилось, излить, а изливать есть что. Тебя же он выбрал в качестве священника, чего тут неясного. В общем, дуй к генералу…

Пока доехали до УВД, обо всем переговорили. Терехов пошел к себе, а я заскочил к Грузнову, а от него отправился к Махинову.

 

XLII

Каждая встреча с генералом — дело непростое, я бы даже сказал, щепетильное: служба, продвижение по ней любого сотрудника во многом зависит от него. Идя к Махинову, я волновался. Что скажет, о чем спросит, что обо мне подумает? В этот раз оснований для волнения вроде и не было. Но все же…

— Заходи-заходи, Максимов! Проходи к столу, — добродушно пригласил Махинов. Он степенно встал, вышел из-за стола, приветливо поздоровался и похлопал меня по плечу. Потом мы сели. Мне показалось, что в глазах генерала блеснули слезы, или, по крайней мере, глаза его чуточку повлажнели. Кто бы мог такое подумать?!

— Значит вернулся с честью и с победой? — улыбнулся Махинов. — Признаюсь, переживал за вас и волновался. Доволен, очень доволен отличным результатом. Ваш успех хоть как-то сгладил наши тут неприятности. Небось слышал про Негоду и других, теперь уже бывших "соратников"? Поз-зорр!! Такое пятно бросили на нас, что долго смывать придется!

Слушать хвалебные слова генерала в свой адрес было приятно и в то же время неудобно, будто я совершил что-то уж совсем героическое. Но ведь ничего такого не было, все прошло довольно буднично. Если откровенно, то больше готовились к задержанию Красавина и тогда действительно немало поволновались.

— Расскажи, расскажи, как все было, — продолжал в том же духе Махинов.

— Да собственно, и рассказывать-то нечего, — пожал плечами я. — С Дороховым и Сидоровым долго готовились, думали, просчитывали, а совершилось быстро и просто, совсем не как в кино.

— Так уж и просто? Вот это мне в тебе, Максимов, и нравится. Скромный ты человек, себя не выпячиваешь. Другой бы на твоем месте растрезвонил, что было и чего не было. Да ладно об этом. Хорошая подготовка, как я понял, не прошла даром. Где же вы его взяли?

— В гараже.

— У него был свой гараж?

— Нет, своего не было. В чужом.

— Значит, потребовалось узнать, где преступник поставил машину и там его ждать?

— Да, Дорохов выяснил насчет гаража. Потом, как положено, установили за квартирой наружное наблюдение, и это помогло. Красавин время отъезда внезапно изменил, но мы его уже ждали.

— Молодцы! Надо хорошо поощрить всех отличившихся в операции сотрудников. Внесите свои предложения. Так-так, может, ко мне какие вопросы?

— Есть, товарищ генерал, один вопрос. — Я с самого начала беседы ломал голову, как поудобней сказать Махинову про поставленные Красавиным условия, а тут он сам подтолкнул. В общем, изложил я просьбу арестованного и свое мнение при этом высказал. Генерал, как мне показалось, к услышанному отнесся весьма заинтересованно. Даже пример из своей давней служебной практики привел: он сам когда-то оказался в аналогичной ситуации. Короче, Махинов меня поддержал, заявив, что лишь бы от этого была польза.

— Чем сегодня заняться думаешь? — спросил, поглядев на стоявшие в углу часы.

— О-о, дел много! Но в первую очередь надо позвонить в Сибирск, а потом ехать в СИЗО к Красавину.

— В Сибирск не звони, сам генерала Бобкова обрадую, — заявил Махинов. — А вот насчет Красавина верно, надо не терять время и раскручивать, раскручивать, тут работы всем хватит. Нужно настроить его на откровенность, разговорить, пусть выскажется. Но ни в коем случае нельзя давить. С ним, как мне кажется, надо вести себя доверительно, иначе все испортим. Подожди у себя, я выясню, кто от прокуратуры поведет это дело. Да, а Терехов на месте? — спросил генерал, когда я уже уходил.

— Так точно. Мы вдвоем приехали.

— Передай, чтобы был на месте.

Спустившись, я зашел к Грузнову и вкратце передал содержание разговора с генералом. У начальника розыска люди, люди, прямо запарка. Я ушел, а к нему вошла оперативная группа — вечером будут брать Федора Кошкина. Еще за дверью услышал, как надрывался телефон. Это прямой для связи с генералом. Открыв дверь, схватил трубку.

— Так вот, Максимов, — услышал голос Махинова, — выходите с Тереховым на улицу, дождитесь там Епифанцева — и в СИЗО. Там твой "земляк" наотрез отказался давать показания Гребенкину. Потребовал организовать встречу с тобой. При встрече сошлись на наш разговор и мое согласие на его условия. Епифанцеву я уже сообщил. Задача ясна?

Схватив "дипломат", я поспешил к Терехову, а из головы не выходили слова генерала — "твой земляк". "Ничего себе землячка нажил", — подумал я.

 

XLIII

Даже толстые линзы очков не могли скрыть раздражения Гребенкина. Обычно уравновешенный и спокойный, он явно был рассержен, а увидев меня, с какой-то злой подковыркой воскликнул:

— Ну и землячок у тебя, прямо палец в рот не клади — откусит, ей-Богу, откусит! — Владилен Эммануилович недовольно подергал сухими плечами.

— А кому, извини, понравится чужой палец во рту? — попробовал отшутиться я, но Гребенкин будто не слышал.

— Как положено представился, привез с собой адвоката, разъяснил его право не свидетельствовать против себя и подбросил пару вопросов. Так он знаешь что сказанул? Адвоката мне, ему значит, кикакого не надо, он сам себе адвокат. Но хочет, чтобы выслушали целиком и полностью. Он, видите ли, хочет…. Я и сказал: "Тут я буду, Красавин, вопросы задавать". Тогда он вообще отказался со мной разговаривать. Этот, понимаете ли, убийца не захотел со мной… Мда-а, черт знает что получается…

— Спешить-то зачем было? Уж на худой конец мне можно бы позвонить, — напомнил я ему об элементарном служебном этикете, хотя сам знаю отдельных прокурорских работников, которых частенько зашкаливает: как преступление раскрывать, так давай-давай, все нервы повымотают, а когда дело закончено или на мази, то вроде и сами с усами. Нет, их роли не умоляю, но считаю, что и самим палку перегибать не следует. Меня, если честно, взвинтило, что со мной Гребенкин даже не посоветовался, а Красавина так даже мне в "землячки" приписал. И я с обидой сказал:

— А при чем тут "землячок"? С утра только и слышу: "землячок, землячок". Я что, в родстве с ним?

— Да не хотел обидеть, к слову пришлось, — убавил пыл Гребенкин.

— Давайте не будем ссориться, — вмешался Епифанцев. — Думаю, что Гребенкин не прав, Красавина следует внимательно выслушать. Где он? — спросил вновь назначенного исполняющего обязанности начальника следственного изолятора. Прежние начальник и его заместитель уже арестованы и отправлены в СИЗО соседней области.

— В камере.

— Все вместе пойдем или вначале Максимов с Красавиным потолкует, а? Чтобы его настроить?

— Вместе, вместе, — кивнул я. — Только позвольте мне первому высказаться, — и сообщил о вчерашнем разговоре с Красавиным, его условиях. На том и порешили.

Гребенкина с собой брать не стали, пошли в следственный кабинет. Вскоре туда привели Красавина. Он еле заметно кивнул мне, а на Епифанцева с Тереховым — ноль внимания. Ну и характер!

Я представил ему Епифанцева и Терехова, сказал, что мы пришли его выслушать. Еще раз подтвердил, что его условия приняты, одновременно напомнив, что и он должен помочь следствию, хотя у нас имеется немало убедительных доказательств совершения им тяжких преступлений. Дал понять, что также нас интересуют мотивы преступлений.

Поглядел на Красавина, потом на Епифанцева и Терехова. Мои коллеги кивком головы подтвердили, что сказано все так и они готовы слушать.

Красавин молчал. Мне показалось, что он-то хотел "исповедоваться" лично мне и никому кроме. Сидел и думал, как поступить. Тут уж мне пришлось вновь напомнить ему о том, что можно допускать при проведении следственных действий и оперативных мероприятий, чего нельзя, и кажется, убедил.

— …Если б вы знали, — вздохнул наконец Красавин, — с каким настроением я вернулся в Полянск из армии. Мне казалось, что нет на земле человека счастливей меня… Выжил, понимаете, — выжил в чеченском аду, возвратился к матери живым и здоровым. И не сломался, как другие…

Знаете, я видел в Грозном плакаты со зловещим текстом: "Добро пожаловать в ад". И это не пустые слова, там настоящий ад, пекло, называйте как угодно. Если заинтересует, могу рассказать подробней. Нас, девятнадцатилетних пацанов, бросили туда как слепых котят. Лично видел (лучше бы не видеть), как боевики нашим ребятам перерезали горло, четвертовали, как некоторых кастрировали… Скажите, какая после этого у последних могла быть любовь к жизни?! Да, они ее там, в Чечне, оставили. Потому кастрированные пацаны и просили, умоляли их прикончить. Зачем им жить?…

Обхватив голову руками, Красавин застонал. Какое-то время он молчал, потом продолжил.

— Планы у меня были грандиозные. Я любил технику, мог добиться успехов в спорте. Но все пошло кувырком…

Рассказ пошел о его жизни после службы в армии. Мы Красавина не перебивали, вопросов пока никаких не задавали. Все, что он говорил, записывалось на пленку. Несколько раз ему, из-за головных болей, становилось плохо, и откровения прерывались, но потом вновь продолжались.

Чем больше мы слушали Красавина, тем яснее видели, как нелепо сложилась его жизнь после армии. В Чечне уцелел. А тут раз за разом его "опускали" все ниже и ниже. После травмы головы боли не проходили, лечение не помогало, а полоса жизненных неудач продолжалась. Нет, мы его не оправдывали, да и как можно оправдывать убийцу, действовавшего столь жестоким образом, но у каждого из нас не раз появлялось чувство понимания и сострадания. Ну почему именно так все закрутилось?! Почему не сложилась жизнь по-другому? Ведь ничем хорошим не радовали его детство и юношеские годы. Добивался всего своим трудом, настойчивостью. А теперь как рок какой-то свалился…

Наконец-то прояснилась цель его поездки в Сибирск. Да, Красавин отправился за подарком — машиной. Но он хотел еще и избавиться от всего того кошмара, что давил тяжким грузом на психику: уехать, забыться, прийти в себя. Но лишь только начинал вспоминать о постигших бедах, как в больную голову стекались черные мысли о мести… И мысли эти не давали покоя, он не мог от них избавиться ни днем, ни ночью. Рисовались всевозможные картины, он немного успокаивался, и — вновь и вновь видения мести…

На второй день, посоветовавшись, мы решили, что хоть откровенность Красавина дело хорошее, но пускать допрос на самотек нельзя. Разговор следует направлять в нужное русло. Я и задал ему свой первый вопрос: как это вдруг из Красавина он превратился в Гвоздева и при том удосужился в паспорте букву "Р" на "В" исправить?

— Вам и это известно?! — удивился он и начал рассказывать.

Когда ехал в Сибирск, то в вагоне познакомился с молодым, но основательно опустившимся мужчиной. Тот много пил и все время плакался на свою судьбу. История жизни бывшего предпринимателя оказалась банальной и одновременно печальной. Решив сделать бизнес, он все свои средства вложил в покупку пшеницы. Затем на выгодных условиях, но без предоплаты, продал пшеницу кавказцам. Торговал раньше с ними на рынке и вроде бы неплохо их знал. Но вскоре кавказцы заявили, что их с пшеницей "кинули". От долга не отказались, но и не отдавали, обещая вот-вот вернуть. Не раз ездил к ним, просил, умолял — бесполезно. Этот мужчина ехал к матери и утром сошел с поезда, забыв паспорт с билетом и листком бумаги, на котором был записан адрес тех кавказцев. Паспорт владельцу Красавин возвращать не стал, а в голове появились некоторые мысли…

— И какие, если не секрет? — спросил я.

— Ну-у, разные. Хотел помочь мужику, хотя сам толком не знал, как это сделать…

По словам Красавина, переоформление машины прошло без проблем — помог авторитет семьи генерала Дворкина, и майор милиции ради героя Чечни постарался. Вот тогда-то у Красавина и появилась до конца еще не осознанная мысль: а почему бы не оформить машину еще и на паспорт Гвоздева (буквы он исправил). Машина будет и его, и не его. Приехал вновь к майору, пожаловался на неожиданно возникшие семейные проблемы — мать заболела; посетовал, что покупатель куда-то отошел, и сработало: машину продал сам себе на паспорт Гвоздева. Майор на подтирку в паспорте внимания не обратил. Теперь надо было соображать, что дальше делать.

Мы не стали уточнять, что же начал Красавин делать? Зачем? Пусть сам расскажет. Магнитофон же записывал его откровения.

Жизнь на даче друга Красавину понравилась. Изредка его навещали родители жены Василия, привозили продукты, приглашали в гости. Стал понемногу отходить, забываться. Меньше болела голова, даже подумывал насчет какого-то своего бизнеса. Но нужны были деньги. Возвращаться в Каменогорск не хотелось, и он занялся извозом. В выходные дни не раз заезжал на авторынок. Вспоминал, как самого "кинули" при продаже машины. Ведь с этого и начались все беды. Нет, сейчас бы его вокруг пальца не обвели.

Приглядывался, расспрашивал о порядках, соображал. Узнал, что купля-продажа машин и тут без кавказцев не обходится. Назывались имена, которые могли в этом посодействовать, естественно, за услуги надо было платить. Были случаи, когда и продавцов машин и покупателей "кидали". Но об этом старались громко не говорить. Тут уж каждый сам гляди в оба и не ротозейничай.

И вдруг в голову пришла дерзкая мысль: а что если попробовать торгануть машиной? Подумал и загорелся. Нет, продавать ее он не хотел, это была с его стороны игра — он искал "кидал", чтобы потом с ними разобраться. С собой возил в сумке нож и топор. Первый день был безрезультатным, второй и третий — тоже. Покупатели находились, но это были "не те" покупатели. Красавин стал подумывать, что "тех" вообще в Сибирске нет. Однако наступил день, когда он дождался. Как же все это было знакомо, по сути, повторилась старая история…

Обхватив пятерней лоб, Красавин надолго замолчал. Голова, голова, что же ты так болишь!…

Да-да, подошли два кавказца в своих "аэродромных" фуражках. Роль покупателей они играли великолепно: машину облазили со всех сторон, подхваливали, деньги попросили пересчитать и даже предложили подвезти Красавина до дома: чего не сделаешь ради хорошего человека! Посадили впереди машины, один из кавказцев сел сзади. "Этот будет бить или душить", — подумал Красавин.

— И не побоялся, что грохнут? — удивился я.

— А как, если я сел к ним вполоборота, они у меня перед глазами. Сумка расстегнута, лежит на коленях, а в ней сами знаете что.

— Но ведь могли машину остановить, — хмыкнул Епифанцев.

— Они так и сделали, когда поняли, что по-другому не получится…

Иному вспоминать прошлое, что соль сыпать на рану. Смотря какое и у кого было это прошлое. Да, бывает, что лучше и не вспоминать, не бередить душу. У Красавина, в его долгом, не всегда последовательном рассказе, наступил именно тот момент, когда "лучше не вспоминать". Зачем пропускать через себя то, что, наоборот, хочется замуровать глубоко в тайниках души и никому никогда ни единого слова. Пусть останется там навсегда и вместе с ним умрет…

Да, но он же обещал майору-земляку открыть тайну? Эх, почему бы и не выплеснуть наружу всю душевную жуть, от которой просто наизнанку выворачивает! Ведь не был же таким — жизнь подвела к этой черте, заставив заняться подлым, гадким, нечеловеческим ремеслом. Но давал этим тварям шанс остаться в живых, а они этим шансом не воспользовались. Сколько еще они натворили бы бед, сколько человеческих судеб искалечили, испоганили?! В душе Красавина боролись два противоположных чувства: зла и добра, жестокости и человечности… Так рассказать или раз и навсегда отрезать, забыть? Зачем в душе ковыряться, и без этого голова трещит и сердце разрывается! Другой же голос подсказывал: расскажи, легче будет.

— …Поверьте, — вздохнул Красавин — я не хотел их смерти. Это не оправдание, но честно — не хотел. Не хотел и свою силу показывать, наоборот, притворился ягненком. Пусть посоображают, думал. Дал шанс выжить. Не воспользовались.

Я вышел из машины с сумкой. В ней были деньги, топорик и большой кухонный нож. Отошли в сторону посадки, они потребовали. Один, что в машине сидел сзади меня, достал нож и велел вернуть их деньги. Не знаю, почему он начал с денег, ведь могли сразу прикончить. Я отдал пакет с деньгами, а руку опустил в сумку. Если что — в руке топор. Тот, что был с ножом, сказал: "Все, малый, ты не обижайся на нас", — и взмахнул ножом. Я отскочил в сторону, стал просить пощады…

"Нет, малый, тебя оставлять нельзя". — Оба бросились на меня, и вот тут-то я выхватил топорик. Они этого не ожидали. А дальше… Дальше было приблизительно так, как чеченский боевик убивал нашего пленного. У меня та картина всегда в глазах стоит… В общем я уже ничего не мог с собой поделать, и никакой жалости к ним не было. Жалость пришла после, когда, отъехав, закопал головы. Не оправдываюсь, да и к чему? Меня вдруг начал бить озноб, я плакал, метался, рвал на себе волосы, одежду. Мне было страшно! Истерика прошла не сразу. Я не смог вести машину, и пришлось загнать ее в посадку и там переночевать. Да, забыл: деньги, документы и всякую мелочевку из карманов убитых я забрал. Не хотел, чтобы их опознали.

Исполняющий обязанности начальника СИЗО шепнул Епифанцеву, что подследственному пора обедать, да и самим надо подкрепиться. Красавина увели, а мы пообедали в кафе, неподалеку от СИЗО. Обменивались мнениями и первое, о чем еще раз договорились, — не мешать Красавину высказаться. Пусть говорит, пока не выговорится, ведь не известно, как завтра себя поведет. После обеда Красавин держался увереннее и спокойнее. Рассказ продолжил сразу, как только привели. Начал с переживаний: страдал из-за содеянного или нет.

— Нет, — вздохнул, — нисколько. Была просто истерика, не более того. Они меня достали…

— А что потом? — спросил я.

— У меня появились деньги. Извозом больше не занимался. Решил открыть свою автомастерскую, опыт-то у меня был. Посмотрел по объявлениям, проехал по нескольким адресам и выбор остановил на Стеклове: дважды судим, наркоман. Стеклов продавал гараж. Договорились, что продавать не станет, а займется ремонтом машин, в них он соображал. Сам я жить стал в Сибирске, снял однокомнатную квартиру, машину держал в гараже Стеклова. Для чего связался со Стекловым? Сам не знаю, просто решил и все. Стеклова предупредил, что если станет колоться, прибью. Вроде держался…

Мы часами молча слушали Красавина, делая в блокнотах пометки. Со стороны это, наверно, выглядело довольно скучно. Один рассказывал, как охотился на "кидал", а потом, дав им шанс, которым они не сумели воспользоваться, убивал, другие его слушали. Ну что в этом любопытного? Скорее — дико и мрачно. Однако лично мне слушать откровения Красавина было как профессионалу-оперативнику весьма интересно. Места, где совершались групповые убийства (кроме Алма-Аты), я проехал, изучил материалы уголовных дел, сам много над этим думал, анализировал, размышлял. Слушая, к примеру, как Красавин готовился к очередному убийству, я уже многое предугадывал и в основном не ошибался. Зная, что преступления совершались в пригороде, я уже понимал, что он сам провоцировал выезд кавказцев за город. Причины находил разные; для "кидал" это и был шанс на жизнь. Да, он и сам здорово рисковал, в дороге всякое могло случиться, но шел на это, как мы поняли, осознанно.

Листая паспорт Гвоздева, Красавин наткнулся на клочок бумаги с адресом двух кавказцев. Вспомнил рассказ о том, как кавказцы его кинули на перепродаже пшеницы. Подумал, а почему бы к ним и не проехать? Далековато, правда, но зато поутихнут страсти по поводу найденных в лесополосе двух обезглавленных им трупов. Милиция проявляет активность, обращается за помощью к общественности… Красавин никогда заранее не планировал, как осуществить задуманное. Обычно все вершилось по ходу дела.

Вот и в этот раз он приехал в Алма-Ату, разместился в гостинице (деньги были) и стал изучать "адресатов". Узнал, что они торгуют всем подряд, даже занимаются перепродажей машин. Стал искать к ним подходы, и вариант был найден. Представился как мелкий наркоделец: мол, появился "товар", а денег нет, вот и готов по дешевке продать машину. Покупатели заинтересовались, тут же договорились о цене. Красавин в данном случае опасался одного — повезут ли кавказцы его к якобы своему другу. Он-то уж заранее определился, куда его должны подвезти.

Покупатели согласились и, как заметил Красавин, даже этому обрадовались. Деньги за машину он получил и пересчитал, а в салоне сидел вполоборота, опасаясь удара сзади. Остановка была выбрана не им. Место тихое, ни людей, ни машин, да и начало темнеть. Держа руку в кармане, один кавказец без всяких намеков спокойно сказал:

— Гони назад бабки за "тачку".

— Раздумали брать? — вроде как испугался Красавин.

— Не раздумали, но бабки гони, а то плохо будет.

Вдали показался грузовик. На какое-то время кавказцы напирать перестали. Приостановив машину, водитель крикнул:

— Помочь?

— Нет, нет, не надо помочь. Ехай!… - Как только грузовик скрылся, Красавин стал умолять: отпустите! Он и деньги готов вернуть, только бы отпустили. Это он — "давал шанс".

— Ты сам наркоман? — ухмыльнулся тот, что держал руку в кармане.

— Брошу, не буду! — захныкал Красавин, а сам сунул руку в сумку, где лежал топор.

— Слушай, сам виноват…

— В чем виноват, не пойму! Берите деньги, только отпустите! — крикнул он.

— Никуда ты не пойдешь! — В руке кавказца блеснул нож, но Красавин уже выхватил из сумки топор…

Все повторилось по предыдущему сценарию: головы сложил в мешок, трупы оттащил в лесополосу и забросал чем попало, а из карманов забрал все, что свидетельствовало о личности убитых. Мешок завернул в целлофан и крепко перевязал. Выехав на плотину, остановился. Светил месяц, кругом ни души. Спустившись вниз, бросил пакет и топор в траву.

Вернувшись в Сибирск, Красавин стал отпускать бороду, ходил только в темных очках и вообще был крайне осторожен. На одном из допросов Терехов спросил его, где он брал топор для поездки в Алма-Ату.

— Проверка на правдивость? — усмехнулся Красавин. — Хорошо, отвечаю: топор в этот раз я взял у Стеклова. Сказал, что надо срубить хороший черенок для лопаты. Стеклов, кстати, так и не знал, где я живу. О своей квартире я ему никогда не говорил.

— А когда поняли, что мы на ваш след напали? — поинтересовался Епифанцев.

— После третьего группового убийства. Я приехал из Полянска, заглянул в гараж, а машины нет и Стеклова тоже. Узнал, что он задержан милицией из-за машины. Я почти не выходил из квартиры, но к гаражу приходил и не раз. Если бы за гаражом велось наблюдение, — меня можно было бы взять намного раньше.

… Красавин решил уединиться и уехал на дачу. Но побыть одному не удалось, приехали родители жены Василия Дворкина. Они дали ему прочесть письмо Василия, в котором тот звал его в гости. Красавин не планировал ехать в Москву, но написать другу пообещал. Вернувшись в Сибирск, он работал со Стекловым в гараже. Работа на какое-то время отвлекла, но вскоре ему вновь захотелось побывать на авторынке. Его туда словно магнитом притягивало.

И — начались одна за другой поездки и охота на "кидал". Но долго и безрезультатно, и он уже решил было ехать в Полянск, встретиться с Аленой, по которой скучал, но…

Но дождался. Приценяться подошли сразу человек пять. Спрашивали, билась машина или не билась, красилась — не красилась, каким бензином заправляет, пробовали руками пороги и крылья. Красавин отвечал и подумывал, что лучше с этой братией не связываться, но сам в то же время повел игру: пожаловался, что неизлечимо болен, что вот-вот отдаст концы, а жить-то хочется, но на лечение нужны деньги, и большие, вот и приходится продавать машину…

И события начали развиваться, как уже бывало. Три покупателя вскоре ушли, осталось лишь двое. Сторговались без особых проблем. Получив деньги, он попросил подвезти его в Озерск, пообещал хорошо заплатить. Но кавказцы взялись отвезти безо всякой оплаты. Красавин опять сел впереди, опять вполоборота к водителю и его другу на заднем сидении. Все шло, как Красавин и предполагал. Машину остановили и его попросили выйти. "Ну, вот и началось", — подумал он и огляделся. С двух сторон от дороги — густые лесополосы. С ним не миндальничали. Подхватив под руки, повели к лесополосе. Уж как он просил и умолял, обещая все отдать, лишь бы не трогали и отпустили! "Ну какой еще, — думал, — звери, вам нужен "шанс"?! У края лесополосы один кавказец схватил Краснова за шиворот, а второй подставил к горлу нож и сказал:

— Зачем тебе деньги и зачем жить, все равно умрешь! — Потянулся за сумкой, что висела на плече Красавина… Если б кавказцы знали, с кем имеют дело… Красавину потребовалось лишь несколько точных ударов, чтобы убить грабителей. Остальное повторилось, как и в предыдущие два раза. Когда ставил машину, заметил в салоне кровь. Стал вытирать ее тряпкой, но так до конца и не вытер.

Через несколько дней он уехал в Москву к Василию. Стеклову об этом говорить не стал. О своих отлучках он вообще старался не сообщать, хотя иной раз проговаривался, и тот знал, что он едет, к примеру, в Каменогорск. Не верил, не верил Красавин Стеклову…

Вскоре вместо Епифанцева дело стал вести Гребенкин. Отношения между ним и Красавиным были терпимыми, но не более. Красавин невзлюбил Гребенкина с первой же встречи, как впрочем, и его прокурорский работник. День начался с объяснения Красавина о своей поездке в Москву: повторил, что его не раз приглашал в гости армейский друг Василий Дворкин. Собирался с хорошим настроением: встретятся, вспомнят службу в Чечне, помянут погибших друзей. Но когда прилетел в Москву, то вдруг понял, что встречаться с бывшим командиром взвода ему никак нельзя. Что он ему скажет? То, что их машину использовал для убийства людей? Что стал профессиональным киллером? Что жить не хочется?… Разве Василию было легче, но ведь он выдержал, не сорвался. Нет, встреча не должна состояться!…

В тот день Красавин разоткровенничался.

— Мне иногда приходит в голову мысль, — вздохнул он, — что после Чечни я живу не своей, а чужой жизнью. Сам себя не узнавал. Может, сказалась травма головы, но я не походил на себя. Постоянно задавал себе вопрос — ну что скажу Василию, что?! О своем позоре говорить не стану. Тогда и решил купить в Москве машину и ехать домой на ней.

— Кажется, приближаемся к событиям, которые нам не безразличны, — заметил Гребенкин. Он был прав. Все, что услышали раньше, нас интересовало, но не больше: те убийства были совершены не в Каменогорской области. Время шло, мы же в своих двух делах не продвинулись ни на один шаг.

Красавин выслушал реплику Гребенкина, посмотрел на него, но смолчал. Ей-Богу, не хотелось, чтобы ему шлея под хвост попала. Но вроде обошлось.

— Купил я, значит, светлого "жигуленка" на Речном рынке, — продолжил свою исповедь Красавин, — оформил как положено и уже собрался уезжать, как подошли четверо, как потом узнал — туркмены. Один пожилой и трое молодых. Молодые, нагловатые такие, спрашивают:

— Продаешь тачку? — Я возьми да и ляпни: "Продаю". В общем, начал свою обычную игру: сам только что купил, да домой позвонил, а там беда — деньги срочно нужны. Сторговались быстро, денег они мне даже больше, чем я сам заплатил, отдали…

Оформляя генеральную доверенность, я узнал, что старик воевал в Каменогорской области, освобождал Каменогорск. Он сказал, что собирается приехать и посмотреть город, в войну он был почти полностью немцами разрушен.

— Ну вот и поехали, — предложил я. — Город посмотрите, заодно и меня подвезете, все равно мимо ехать. — Тогда и в мыслях у меня не было их убивать.

— Так что же подтолкнуло? — удивился Терехов.

— А вот что. Я случайно подслушал разговор молодых и ушам не поверил: они решили меня по дороге шлепнуть, ну а деду сказать, что я к кому-то в гости завернул.

Что делать? Отказаться с ними ехать? Я и хотел, но эти трое чуть не силой в машину затолкали. Ладно, согласился, поеду, только напротив хозмага остановитесь, купить домой кое-что надо. Думал, не дождутся, уедут, — нет, дождались. А я, как наверно догадываетесь, купил небольшую лопату, топор и нож. Положил топор и нож в сумку, где были деньги. Они еще посмеялись: лопата! Что, мол, такого добра нет в Каменогорске?

Ехали долго, я сидел сзади, с края, старик впереди. До Каменогорска добрались, когда было поздно, и я сказал, что вообще-то мне в город не нужно, а нужно в Полянск, это по пути. Молодые убедили старика, что в Каменогорск заедет как-нибудь в другой раз; машину за городом заправили — и вперед. Пошел небольшой снег. Ехать оставалось не так уж долго, и я понимал, что вот-вот наступит развязка. Предупредил, что скоро поворот на Полянск, а чуть дальше, тоже с левой стороны, посадки, есть хорошая площадка для стоянки машин, где можно переждать снег и отдохнуть. Молодые между собой по-своему все время шушукались. Я и не заметил, как мы проскочили поворот и завернули на площадку, там — ни одной машины.

Всем, кроме деда, захотелось "до ветру". Мне тоже предложили выйти. Я не отказался. Думаю, ах вы гады, трое на одного?! А может, просто шутят? Но нет, туркмены действовали внаглую. Двое схватили меня за руки, а третий замахнулся ножом…

Разделаться с ними было нелегко. Дольше всех гонялся за тем, который был с ножом, он чуть на дорогу не выскочил. Когда вернулся к машине, увидел старика. Он проклинал меня. Понимаете сами, его оставить в живых я не мог. А все дальнейшее — по давно отработанному сценарию. Головы, топор и нож закопал в небольшом лесочке, из карманов все выгреб…

Красавин долго молчал, потом вздохнул:

— А что, по-вашему, я должен был делать? Лапки кверху задрать? Нет уж, хватит. Их трое, я — один… Старика жаль, он не виноват.

— Так можно убивать до бесконечности, а себя оправдывать, — покачал головой Гребенкин. — Вы же их фактически провоцировали, прикидываясь то больным, то шальным.

— Может, и провоцировал… А когда не провоцировал, били и грабили меня. Верьте — не верьте, дело ваше, но на этом я хотел завязать. Больше никаких смертей, никакой мести, все!…

— Но почему вы совершили четыре групповых убийства, а не пять, шесть? — допытывался Гребенкин. — Где логика? — На первых допросах Владилен Эммануилович исповедь Красавина не слушал и некоторых деталей не знал.

Загибая польцы, Красавин перечислил, как его, избив, выбросили из собственной машины, как изнасиловали невесту и как дважды "кинули" в Москве, когда торговал там с сестрой. "Кидали", били, насиловали", — повторил он.

— Но не убили же! — не унимался Гребенкин.

— Могли запросто, я в этом убедился. Это были гады, звери, я давал им шанс одуматься, но им надо было меня убить!…

Красавин стал заводиться и схватился за голову. Переглянувшись с Тереховым, мы решили сделать перерыв.

Я позвонил Грузнову. Тот обрадовал: взяли Федора Кошкина. При обыске изъяли много дорогих вещей. Есть основания полагать, что это вещи убитых, которые торговали на рынке. Те преступления так и остались нераскрытыми. Кошкин и от Сагунова и от рыночников открещивается, но при обыске изъяли кассету, которой цены нет.

Грузнов просил быстрее завершать с Красавиным и подключаться к Кошкину.

— Что он насчет Рюмина сказал?

— Пока ничего.

— Слишком долго тянете, — недовольно сказал Грузнов, но я объяснил, что по-другому с Красавиным никак нельзя.

Начальник областного уголовного розыска попросил в ходе допроса выяснить, кто заказчик убийства Рюмина: им вполне мог быть Парамошкин. Как поведет себя Красавин? Когда я предупредил его, что на очередном допросе речь пойдет об убийстве Рюмина, он удивился:

— У вас есть основания меня в этом подозревать?!

— Есть, — кивнул Гребенкин.

"Почему он так сказал?" — думал я. На днях был проведен обыск у сестры Красавина. Для нее и стариков это был шок, особенно плакала сестра. Как вещественные доказательства были изъяты ботинки, плащ, очки и сборник песен, откуда был вырван листок для пыжа. Это важные улики в причастности Красавина к убийству Рюмина. Но обрез не нашли.

После обыска поехали под Полянск, где Красавин закопал отчлененные головы туркмен, топор и нож. Все это отправили на проведение лабораторных исследований. Вновь и вновь задаю себе вопрос: как поведет себя завтра Красавин?

Если по всем предыдущим преступлениям тянуть за язык его не приходилось, то по убийству Рюмина его настрой был абсолютно противоположным: сидел злой, мрачный, не говорил, а что-то нечленораздельно мычал. Конечно, Красавин понимал, что у сестры изъяты очень веские улики, а фоторобот — точь-в-точь копия он. Правда, не найден обрез, из которого он дважды стрелял, но Красавин и сам точно не помнит, с какого моста забросил его в реку. Гребенкин смотрел на Красавина взглядом, который почти что говорил: да вот и пятый случай! Сам заявил, что "четыре — и завязал", а это теперь как понимать? Нет, Красавин не хотел раскрывать тайну убийства бизнесмена, но от допроса никуда не уйдешь.

Я первый спросил Красавина, за что он убил Рюмина, что тот сделал ему плохого?

— Мне плохого он ничего не сделал.

— Тогда за что вы его убили?

— Я не хотел бы отвечать, так как не намерен выдавать человека, просившего меня оградить его от давления Рюмина.

— Что же сделал или мог сделать Рюмин этому человеку, фамилию которого вы держите в секрете? — спросил Гребенкин.

— Рюмин отнесся к нему подло, а мог сделать еще подлее. И потом, какое это имеет значение, я же признаюсь, что убил Рюмина, могу показать, где и как это произошло.

— Следственный эксперимент будет обязательно проведен, но нам все-таки хотелось услышать, от кого поступил заказ на Рюмина, — покачал головой Гребенкин.

— Какой заказ, никакого заказа не было, я сам так решил.

— А какие отношения у вас были с Парамошкиным? — спросил молчавший до этого Терехов.

— А при чем тут Парамошкин? — насторожился Красавин. — Разные были отношения с Григорием Ивановичем: и хорошие и плохие. В последнее время мы поссорились и не встречались, но вообще-то он для меня много сделал в жизни.

— Из-за чего поссорились, если не секрет? — прищурился Терехов.

— Секрет, — буркнул Красавин. — Это были наши личные с ним отношения, и я не хочу о них говорить. А собственно, почему вас это так интересует?

— Парамошкин был заместителем Рюмина в фирме "Надежда".

— Ну и что? Они ладили, часто встречались, поддерживали друг друга во всем. Ничего иного я не слышал.

— Скажите, Красавин, — вновь спросил я, — а вы лично были знакомы с Рюминым?

— Нет, не был.

— А как же могли поверить кому-то, если сами Рюмина не знали. Нелогично, а?

— Я верил человеку, который мне говорил, он меня обмануть не мог.

— Но почему решили убить, а не наказать как-то по-другому? — спросил Гребенкин. — Вы же сами недавно заявили, что всего было четыре убийства и на этом завязали? Ну и как же вам верить? Говорите, что завязали, а сами продолжаете убивать, только теперь "по чьей-то просьбе".

— Я на этот вопрос отвечать не буду.

Красавин занервничал, его лоб покрылся испариной. Выдавать Парамошкина он явно не хотел. На чей-то очередной вопрос ответил со злостью: "Я же сказал, что я, я… убил Рюмина! Какое вам дело, за что и кто об этом просил? Отстаньте от меня!…"

У него опять начались боли в голове. Он несколько раз трогал рукой травмированный затылок, болью отдавалось даже легкое к нему прикасание. Красавина увели в камеру.

И сколько после мы с ним ни работали, как ни пытались узнать, кто же "заказал" Рюмина, — бесполезно. А о Парамошкине он даже слушать не хотел.

Вывозили Красавина и для проведения следственного эксперимента. Никакого сомнения в том, что именно он убил Рюмина, а потом скрылся на машине, не было. Допрашивали и Парамошкина, даже пошли на хитрость, сказав, что Красавин во всем признался и им будет устроена очная ставка, — и это не помогло.

Вся работа по делу Красавина вскоре была закончена, а необходимые материалы подготовлены для направления в суд. Но с ним будут еще работать в Сибирске. Со дня на день его должны этапировать туда для проведения следственно-оперативных действий.

Как-то после ознакомления с материалами дела Красавин попросил меня остаться. Он был бледен и мрачен. Начал, как говорят, за упокой.

— Если со мной, — сказал тихо, — что-нибудь случится, то известите об этом сестру. Но не говорите про все, прошу…

— А что может случиться?! — удивился я.

Он долго молчал, уставившись отрешенным взглядом в стену.

— Жить не хочется…

Ну что мог я ему на это ответить?

 

XLIV

Слова грустной песни матери Петр Красавин часто слышал в детстве и жалел старушку, которая принесла сыночку передачу, а то, как пелось дальше, в тюрьме сильно голодом морят. Жалел он и ее сына, попавшего в тюрьму. За что же он, интересно, попал в нее?…

И вот она, тюрьма: огорожена высокими заборами, а сверху еще и колючей проволокой, с охраной и собаками, с переполненными арестантами камерами, специфическим вонючим запахом и многими другими внешними и внутренними атрибутами.

Сиди, лежи, нюхай, думай… Вырваться на волю из нее практически невозможно, да и что светит, если вырвешься?

Красавин никогда не думал и не предполагал, что попадет в тюрьму…

Обиды, месть, озверел… Словно пожар разгорелся в душе и ничем его не потушить. Ведь и в мыслях не было. Да и мог ли он представить, чтобы головы топором — и в мешок, будто и не человеческие они, а тварей самых поганых!… Мысли путаются, пропадают и возникают вновь…

Страх перед убитыми то угасал, то опять просыпался. Он видел эти предсмертные глаза: жуткие и страшные, проклинающие и умоляющие, крики жертв, их последние слова. Разве это забудешь?…

Их уже нет, а он все живет, вернее, доживает, мучается. Знает, что никто и никогда не поймет и не простит…

"Я — подонок, не человек, подлый из подлых, гадкий из гадких, мне нет прощения! Лишь смерть избавит от мук не только физических, но и душевных. Никогда не было так больно, как сейчас…"

В камере с невысокими потолками он один. Душно, воздух спертый. На прикрепленном к полу табурете небольшая рамочка с грустным ликом Божьей Матери. Из-за тусклого, зарешеченного оконца в стене ничего не видно. Надзиратель сказал, что раньше в этой камере сидели смертники. А взгляд тоскливо просится туда, в голубое бездонное небо, чтобы исчезнуть там, испариться в огромном безмолвии… Эх, если бы начать жизнь сначала!… Но ведь это невозможно. "Боже, прости меня… — шепчут ссохшиеся губы Красавина. — Что же я натворил, Господи!.."

Слышно, как совсем недалеко от СИЗО по рельсам простучал поезд. Колеса будто подгоняли друг друга.

…Вспомнился день, когда хоронили отца. Мать подталкивала Петра ближе к гробу, а он, как очарованный, засмотрелся на иней. На деревьях был такой могучий иней: белый-белый, седой-седой, неповторимый в своей пушистой красоте. Когда отца похоронили и вернулись с кладбища, иней уже осыпался на землю и исчез, а вот в памяти Петра так и остался.

Всплыли картины Чечни, их даже из больной головы ничем не вышибить. Скоро, теперь совсем немного осталось, и он встретится… где-то там, высоко-высоко, с помкомвзвода Хромых, с Кичкаевым, с тем солдатом, которому чеченец на его глазах перерезал горло, а потом расчленил… Письмо сестре уже написал. Она расскажет о нем матери, Алене, а еще Парамошкину, потом напишет Василию Дворкину. Он у всех их просит прощения…

Сверлящая боль в голове не отступает, а еще больше усиливается. При неосторожном движении, кашле голова кружится и тянет на рвоту, но рвать нечем, только судороги, от которых пропадает память… Как же жутко и больно!…

… И опять волна воспоминаний. Когда-то в школе старшая пионервожатая Елизавета Петровна отчитывала одного из братьев Гунькиных за то, что сломал молодое дерево.

— Смотри, что ты наделал! — возмущалась пионервожатая. — Зачем? Оно бы выросло, стало большим и красивым и всем нам было бы хорошо… Гунькин сломал молодое дерево. И он, Петр Красавин, тоже сломался. Он не дерево — человек, и кто же в его бедах виноват? Только лишь сам, или?..

"Береги, Красавин, свой красивый "кочан", — напутствовал, прощаясь, врач Антон Иванович — добрый "Антоша". — Не подставляй его больше под удар — это будет конец…"

Красавин знает, что ему скоро будет конец. Он уже все решил и готовится к последнему удару. Кто сказал, что умирать легко? Нет, страшно тяжело уходить из жизни. Красавин не спешит, у него есть еще несколько часов. Он присмотрел, где ударится травмированным затылком об угол. Посчитает: раз, два, три — и нанесет последний в своей жизни удар…

Приоткрылось смотровое окошко в двери. Это контролер за ним наблюдает, но, не заметив ничего подозрительного, захлопывает окошко. Хотя он может подсматривать и в глазок.

Все, пора. Письмо сестре положил под рамочку с ликом Божьей Матери. Встал, сделал несколько коротких шагов и прижался больным, разгоряченным затылком к стене. Закрыв глаза, стал считать: раз, два, три и сильно, как только смог, ударился затылком о стену. Ойкнув, рухнул на пол…

Когда охранник вошел в камеру, Красавин был мертв: голова в лужице красного цвета, из носа и затылка еще сочится кровь. Вызванный врач констатировал факт смерти от полученной черепно-мозговой травмы.

 

XLV

Когда я заканчиваю какое-то сложное дело, на душе невероятное облегчение. Это настолько радостное, ни с чем не сравнимое ощущение, что словами передать трудно. Мне порой кажется, что я долго-долго плутал по густому лесу, спотыкаясь и ударяясь о деревья, и, наконец-то, вышел на ту светлую поляну, к которой так стремился…

Сложным и в моральном и в психологическом плане оказалось для меня дело Красавина. Теперь-то, когда преступник задержан и изобличен, все ясно, но как вспомню первый день: трупы, кровь, множество вопросов и ни одного ответа, так и думаю — как же хорошо, что дело раскрутили, довели до конца! Хотя вот с заказчиком убийства Рюмина пока ничего не ясно, Красавин все берет на себя. Сегодня еще раз встречусь с ним и потолкую по душам, возможно, и откроется.

Раннее утро, я спешу в УВД к Грузнову. Я же не только начальник отдела по борьбе с преступлениями против личности, но еще и заместитель Грузнова. Поэтому, когда надолго "отключаюсь" на какое-то дело, ему тяжело вдвойне.

Сержант на проходной передал, что Грузнов на месте и ждет меня. А я-то думал опередить Андрея Нифентьевича, нашего дорогого "Якоря", как ласково мы его за глаза величаем. И когда только спит? Всегда аккуратен, собран, не накричит, хотя уж где-где, а в розыске бывают такие авралы, что порой и не знаешь, с какого конца к работе подступиться. Мы ценим его требовательность, спокойствие и такт в общении с нами. В трудные минуты, бывает, думаешь, а как бы поступил в данной ситуации Грузнов, — и сразу успокаиваешься, обретаешь уверенность в себе. Знаем и видим, что, возглавляя полтора десятка лет уголовный розыск, каких только не нахватал болезней, но никогда не жалуется.

Я постучал в дверь.

— Проходи, садись и рассказывай, — сказал, поздоровавшись, Грузнов и посмотрел на часы. — Через пять минут нам с тобой быть у генерала. Честно говоря, и сам не знаю, зачем он нас пригласил.

Я коротко доложил шефу, что все нормально за исключением одного — Красавин так и не назвал заказчика убийства Рюмина. Парамошкина он начисто отмел, сказав, что какая-то дама просила "повоздействовать" на Рюмина Тот ее якобы напоил, переспал с ней несколько раз, а на работу так и не взял. Кто эта дама — не говорит.

— Ты в эти басни веришь? — спросил Грузнов.

— Нет, конечно. Обычная отговорка, лишь бы не выдать истинного заказчика.

— И я так думаю. Сидоров привез любопытные материалы из Полянска. Красавин, оказывается, учителя Парамошкина боготворил, именно тот его, можно сказать, на ноги поставил.

— Интересно, зачем генерал пригласил. Может, насчет Красавина?

— Я же сказал, не знаю. Возможно, по делу Кошкина. При обыске у него изъяли любопытную кассету, где на пленку заснята гулянка всей банды. Кошкин и Сагунов рядышком стоят, а до этого Кошкин говорил, что Сагунова знать не знает. А сколько дорогих вещей у него выгребли! Мне кажется, не зря пристроился дворником на рынке. И с ним, и со всей бандгруппой надо хорошенько поработать.

— А Красавин? Может, поговорю еще разок?

— С ним пусть Гребенкин заканчивает. Теперь-то их ничто не сдерживает. Тебя подключали как "земляка"… — Увидев, что я поморщился, добавил: — Но ведь согласись, Красавин запросто мог замкнуться и крути-не крути — бесполезно. Все, опаздываем, пошли.

В приемной никого не было, дверь в кабинет генерала чуть приоткрыта. Он там кого-то песочил, по голосу вроде Соломкина. Что же этот такого натворил? Словечки у генерала хлесткие, бьют наотмашь. Слышится его раздраженный рокот:

— Деляга! Приспособленец! Ты что о себе возомнил, что себе позволяешь? Ишь, умник нашелся: закон для него — ноль. Выгоню, и учти — никто не поможет. — Потом генерал "прошелся" по кадрам: мол, принимают на службу кого попадя.

— Видно, крепко чем-то генералу насолил? — поежился Грузнов.

— М-да-а, ясно, что напортачил. Такие, как Соломкин, страшны тем, что наживаются на горе людей. Выгоду из всего для себя делают. Чем больше горя, тем больше им выгоды, — гудел Грузнов.

— Потише, Андрей Нифентьевич, услышат еще. — Объяснение Грузнова понял лишь в общих чертах. Слышал, что Соломкин прикрыл дело на Парамошкина, но больше ничего не знал.

Дверь мы прикрыли — зачем подслушивать, а вскоре из нее, словно ошпаренный кипятком, выскочил Соломкин. Не поздоровавшись, рванул прямиком в коридор.

Когда вошли к Махинову, тот тоже был красный, хмурый и недовольный. Но, увидев нас, подошел и поздоровался. Сели за длинный стол, он с одной стороны, мы с Грузновым — напротив. Только Махинов сказал "Что ж, перейдем к делу", как зазвонил телефон. Он снял трубку.

— Так, ну-ну, говори-говори, слушаю. Когда произошло? Под утро? Врач осмотрел? Ясно. Пригласите судмедэксперта и проинформируйте районную и областную прокуратуры. — Положив трубку, Махинов сказал:

— Красавин покончил с собой. Из СИЗО только что позвонили. Заказчика удалось установить? — спросил генерал меня.

— Нет, не получилось. В убийстве Рюмина Красавин признался, все подтвердилось и в ходе проведения следственного эксперимента, а заказчика не выдал.

— Теперь уже и не выдаст. Но этого надо было ожидать. Какой смысл ему жить, да еще с такой травмой головы, это же — мука. От прокуратуры Гребенкин вел дело? — Я кивнул. — Вот и пусть доводит до конца, я позвоню прокурору, а заодно и Бобкову в Сибирск. У нас с вами появилось немало других серьезных дел. Про Кошкина говорил? — спросил он Грузнова.

— В общих чертах, — кивнул тот.

— Здесь есть над чем поработать. Вырисовывается очередной серийный убийца: хитрый, жестокий, "практикующийся" на торговцах с рынка. Оперативную сводку за прошедшие сутки смотрел?

— Да нет, еще не принесли.

— Так вот, вчера вечером в лесополосе автотрассы Каменогорск — Саратов найдены два трупа: женщины и мужчины. По документам и первым проведенным оперативным действиям удалось установить, что это муж и жена, муж — военный, купили недавно машину и ехали в гости к родителям. Машины нет, в пассажиров стреляли, а потом добивали каким-то колющим предметом. Картина неприглядная, — сказал генерал задумчиво. — Бьют, режут, в одиночку и группами, насилуют, такого разгула преступности в своей практике не припомню.

— Может, просто случайность или что-то не поделили? — предположил Грузнов.

— Что имеешь в виду? — переспросил генерал.

— Да по убитым мужчине и женщине.

— Возможно, что и случайность, только уж лучше не было бы этих случайностей. — Посмотрев на меня, генерал сказал:

— Грузнова я отправляю в отпуск. — Мой шеф хотел что-то возразить, но Махинов уже твердо закончил: — Да-да, отправляю и никаких разговоров. А исполнение обязанностей возлагаю на Максимова. Подлечись, отдохни, хватит со здоровьем шутить. А ты, Денис, как считаешь?

Я сказал, что тоже об этом думал.

— Правильно думал, — улыбнулся генерал. — Значит, наши с тобой думы совпадают. Есть вопросы? — спросил у Грузнова.

— Какие могут быть вопросы, коли зажали с двух сторон.

— То-то, незаменимый Грузнов, сегодня же ознакомь Максимова с оперативной обстановкой, получай в медотделе путевку — и чтобы день в день. — Добавил: — Позванивать разрешаю, чтобы совсем не забыл о работе. Шучу, шучу, тебе об этом можно и не напоминать.

С Грузновым мы договорились встретиться ближе к вечеру, пусть пока своими делами занимается, а я своими. Да и вводить-то в курс дел меня особенно нечего, я и без того в курсе.

В коридоре встретил Терехова.

— Слышал новость? — спросил он. — Красавин концы отдал! И что творится в нашем СИЗО, — вздохнул он, — то убийства, то самоубийства!

— Да слышал, генерал только что говорил.

— Ах, генерал тебя уже проинформировал? Ну, тогда все ясно. Ко мне зайдешь или я к тебе?

Он подшучивает, хотя чувствую, на душе кошки скребут. Рассказал, что Грузнова отправляют в отпуск, а я вместо него, что появились новые крутые дела и скучать не придется.

— А генерал случайно не сказал, что Грузнов на пенсию собрался? — спросил с подковыркой Терехов.

— Да нет, — пожал я плечами.

— Ну, в следствии о таких вопросах раньше других узнают. Вот отдохнет, проверится в больнице — и отправится на заслуженный пенсион. Ты пока об этом никому, а то меня подведешь. А тебе, друг Денис, светит хоть и тяжелая, но весьма почетная должность начальника управления розыска. Только прошу не кричать от радости, не хныкать от проблем, что разом навалятся на твои плечи, и ради Бога, не забывай друзей своих, а меня прежде всего.

Я не знал, что ответить Терехову, так он меня ошарашил. Да, такого я даже во сне увидеть не мог.

 

XLVI

После убийства Рюмина фирма "Надежда", так быстро взлетевшая вверх, так же быстро и рухнула. Не без участия Вени Скоркина была проведена оценочная ревизия всей ее движимости и недвижимости, в ходе которой вскрылись большие долги и нарушения финансовой дисциплины. "Надежда" была признана несостоятельной. Свою долю, вернее остатки того, что еще недавно было "Надеждой", получили Парамошкин с женой и Ирина, а все остальное выкупил у матери Рюмина (сын все завещал ей) Веня Скоркин. Почти сразу же Григорий с Надей создали свою фирму, назвали ее "Парнас" и были довольны, что пришел конец суете сует.

Ирина с ними теперь почти не общалась. Денежные средства она перевела в валюту и якобы собиралась уезжать к месту жительства умершей тетушки. Согласие на развод Ирина дала Григорию еще раньше, когда встречалась с бывшим мужем, держалась сухо, всем своим видом показывая, что он ее нисколько не интересует.

В последний раз Григорий виделся с Ириной, когда отвозил ей деньги за квартиры и транспорт, что покупали на общие средства. Ирина пересчитывать их не стала, молча стояла, дожидаясь его ухода. Парамошкин понимал, что это, возможно, их последняя встреча, и ему вдруг захотелось покаяться перед ней. Ведь не все в жизни было плохо, разве забыть их былую страстную любовь, которая молнией вспыхивала в их сердцах. Нет, этого не забыть и из памяти не выбросить…

— Ну что еще? — хмуро спросила Ирина и сурово посмотрела на Григория. "Она, конечно, хороша, — подумал Парамошкин. — Нежна и красива… Ирина оказалась преданной ему и не поддалась Рюмину, а ведь он хотел этого и ждал, чтобы потом ее же в измене и обвинить…"

Григорий, когда думал про себя, то часто был самокритичен. Да, Ирина оказалась во всех отношениях порядочнее его. А он — подлец! Ирина, возможно, догадывалась о его роли в смерти Рюмина, но не выдала. Хорошо, что Красавин взял все на себя и ушел из жизни. Какое мужество, какая преданность! А он — подлец, гад из гадов, такого друга уничтожил!…

— Долго стоять будешь? — недовольно спросила Ирина. — Говори или уходи, мне некогда.

— Да я, Ирина, хотел сказать, что не все ведь у нас было плохо, ведь любил я тебя… Ну, всякое было, я, наверное, больше виноват, прости, если можешь, прости…

Некое подобие улыбки появилось на чуть покрасневшем, кукольном личике Ирины.

— Все сказал или еще что осталось?

— Все… — Григорий понуро опустил голову.

— Так это я уже не раз слышала. Ничего нового: "было хорошее и плохое", "виноват", "каюсь". Пусть Бог нас, Гриша, рассудит. Только, как мне кажется, не было между нами никакой любви! Была игра в любовь, да закончилась. Игра есть игра, она когда-то игрокам надоедает.

"А ведь и тут права, — подумал Парамошкин. — Ну какая, к черту, любовь, если изменял? Можно ли изменять любимой женщине? Да нет, зачем обманывать и ее и себя? Верно сказала: игра в любовь и ничего больше. Может быть, и хорошая была игра, но — не любовь".

… Через неделю после прощания с Ириной Парамошкину позвонил Шлыков и пригласил на чашечку кофе. Встретились, выпили коньяку, разговорились. Шлыков смерть Рюмина воспринял и перенес безболезненно. Он его все-таки недолюбливал, и Парамошкин об этом знал. С Веней Скоркиным мэр города поддерживал отношения постольку, поскольку его отец — губернатор. В беседах не раз высказывал Григорию, что Вениамин не только незаслуженно разбогател, но и стал от них отрываться. Да, "союз четырех" рушился на глазах… Шлыков поблагодарил Парамошкина за мебельщика Ресина, которого тот порекомендовал ему взять в свою команду.

— Твой Ресин, — сказал, протирая очки, — отличный производственник. Пока назначил его вторым лицом в одну городскую службу, а к концу года двину выше. Ресин будет отличным противовесом Рыжову, тому самому, что свой бизнес сделал на осетинской водке. Тоже, кстати, во власть рвется.

— Рад, что угодил, — кивнул довольный Григорий. — А Ресин мужик толковый, у него природная рабочая хватка. Как-то мне сказал, что хочет создать свою мебельную фабрику. Она, говорит, ни на какие другие не будет похожа. У него все по-своему и все рассчитано, просчитано, весь производственный и технологический процесс продуман до мелочей. Нет, у Ресина бизнес не водочный. А Рыжов чего хочет?

— Стать мэром и этого, представь себе, не скрывает. Говорит, что на следующих выборах меня обязательно сковырнет. Представляешь?

Парамошкин улыбнулся:

— А Ресин, часом, на мэра не замахивается?

— О, этот еще выше берет. Недавно такое сказанул… — Шлыков отхлебнул кофе и повдыхал из чашки его аромат. Григорий знал, что кофе тезка любит только свежемолотый и чтобы зерна были поджаристые, а перед кофе пропускает рюмочку коньяку. Да, это хорошо, что мэр города с ним встречается и в беседах вроде бы откровенен.

Но тут Парамошкин выдавал желаемое за действительное. Шлыков с ним был откровенен далеко не во всем. Зачем ему, к примеру, сообщать о строительстве собственного дома? Или о подношениях, что принимает. Надо же быть идиотом, чтобы рассказывать обо всем даже и другу. Нет, у любой откровенности есть свой предел.

— Значит, парились мы как-то с ним по полной программе в бане, — продолжил Шлыков, — и я возьми и спроси Ресина: какие имеешь планы по жизни? Так он мне вполне серьезно ответил, что хочет стать губернатором. Я аж на полке подскочил и чуть паром не обжегся.

"Как, — говорю, — губернатором?!"

"А вот так, — отвечает, — как тот солдат, что мечтает о генеральском чине". Я ему и сказал, что, между прочим, такие же планы сам вынашиваю, и посоветовал для начала пройти обкатку на должностях пониже и не сразу брать самую высокую планку. Вот такие, Гриша, дела. А вообще-то парень с головой, соображает и, несомненно, сильнее Рыжова. — Скажи, ты вот по банным делам силен?

— Откуда? Сами знаете, что я "морж". В этом кое-что еще могу посоветовать…

— А вот он будто всю жизнь банщиком работал. И все у него по полочкам, по-своему: чтобы печь была протоплена дровами, да не всякими, и чтобы чувствовался легкий-легкий запах дыма. А раскаленные камни надо по чуть-чуть сбрызгивать водой с добавкой капель мяты или эвкалипта. А чтобы попариться со всеми, как положено, заходами в парилку, да когда надо побиться веничком и окунуться в речке? И потом, есть еще последний, медовый, заход. Медовый! У нас ведь толком париться никто не умеет. А он говорит, что баня — это энергия из космоса! Так-то вот. Ничего, поработает в одной, другой службе, обкатается, а потом видно будет. Мне тоже замена потребуется. Да ладно об этом. Скажи, ты Веню или Ирину давно видел?

— Что-то случилось?

— Да, нет, просто спрашиваю, когда их видел?

— Ирину с неделю назад, а Веню и того больше. А в чем, собственно, дело?

— Ирина тебе ничего не говорила?

— Нет, а что она должна была сказать?

Шлыков как-то таинственно хмыкнул, помолчал, потом стал протирать очки. Это у него всегда как признак неуверенности: говорить что-то или не говорить.

— А то, — вздохнул наконец, — что к ней Веня недавно посватался.

— Вы что, Григорий Анатольевич, разыгрываете?!

— Нет, дружище, не разыгрываю. Сватался, набивался в мужья, а она отказала. Ты же знаешь, что Вениамин обожал все, что нравилось Рюмину. Рюмин Ирину любил и не скрывал этого. И Веня тоже глаз на нее положил. Вспомни их пляски, а какими любезностями он ее всегда осыпал!

— Да помню, как не помнить, но думал, шутит, мало ли чего по пьянке не сотворишь. Нет. Ирина об этом ничего не сказала.

— М-да-а, значит не захотела стать женой сына губернатора. Рюмину — отказ, Вениамину — от ворот поворот. И о чем же это говорит? О чем, как думаешь? Ладно, не ломай голову, сам скажу. О том, Гриша, что любит она тебя по-прежнему и очень даже сильно.

— А вы откуда о сватовстве узнали? Может, выдумка, розыгрыш?

— Не выдумка и не розыгрыш. Веня сам рассказал. Кстати, он сказал, что завтра Ирина уезжает. Он даже собирается ее проводить.

Наде о разговоре со Шлыковым Григорий говорить не стал. Зачем портить жене настроение, коли сам заварил всю кашу. Да, Надюша у него умница, она отличная домохозяйка, с ней легко и просто. А какого сына родила! Это же клад! Да, без сына он уже не может себе жизни представить. Ирина же порой вела себя как избалованный и капризный ребенок. Хотя он и сам нередко был с ней груб. Как же быть?… Провожать или не провожать? Что сказать на прощанье? А ведь и сказать-то нечего. Весь день Григорий ломал голову и все у него валилось из рук. Даже Надя, заметив это, спросила, уж не заболел ли? Обрадовался, когда она велела вечером сходить в магазин и купить сынишке молока с творогом. Выполнив ее просьбу, сказал, что немного погуляет в детском парке.

Сам же, вместо парка — на вокзал. Стояла сухая поздняя осень. Деревья у вокзала почти сбросили листву — куцые, полураздетые. Пристроившись за деревом, Парамошкин стал наблюдать за подъезжающими к привокзальной площади машинами. Чувствовал себя неуютно, будто совершал что-то неприличное. Вспомнил, как после первой поздки в Варшаву, радостный и довольный, спешил к своей Ирише… Какая у них любовь была тогда! А какие слова говорил ей: "солнышко мое", "ласточка моя", "желанная", "бриллиантик мой"! Она тоже страстно отвечала, распаляя его и без того жаркое тело. Как же все быстро перевернулось и изменилось!…

К перрону тихо подошел пассажирский поезд. До его отхода оставалось полчаса. Этим поездом Григорий когда-то отправлял Ирину к тетке. Тогда она не хотела ехать одна, но Рюмин ему уезжать запретил. Рюмин, Рюмин…

У входа на перрон остановился новенький "джип", и из него в длинном осеннем пальто выскочил Веня. Открыв заднюю дверцу, помог выйти из машины Ирине. Ирина модно одета и смотрится великолепно. Да, с ней ему всегда было приятно пройтись по центру города… Но к чему теперь-то ворошить прошлое? Нет, все-таки ревнует ее к Вене, да-да, ревнует. А вдруг поженятся? Вполне возможно, ведь теперь она свободная женщина. Они разговаривают, смеются, но он-то видит, что Ирина бросает по сторонам грустные взгляды, будто кого-то ждет. Кого?…

Парамошкин так и не подошел к Ирине; Веня же с ней простился. Григорий видел, как он чмокнул ее в щеку и помог подняться в вагон.

Поезд натужно дернулся, вагоны поплыли вначале медленно, неохотно, а потом все быстрей и быстрей стали удаляться от опустевшего перрона.

 

XLVII

— Алло, Денис! — еле расслышал я знакомый голос. — Это Грузнов, из Сочи.

— Слышу-слышу, Андрей Нифентьевич, здравствуйте, как вы там?

— Процедуры замучили. В море не окунуться, вот и хожу по процедурным кабинетам. А у вас какая погода?

Я глянул в окно: на улице как раз заметелил снежок.

— Снег пошел! — крикнул я радостно. — Зима!

— О-о, благодать-то какая! А чего новенького?

— Все нормально, Киса (так окрестили Федора Кошкина) завяз по уши. Дает показания по рюминским, вы знаете, о ком речь, и раскололся по Карасю. Оперобстановка терпимая, ничего сверхособого. Вы меня слышите?

— Слышу, говори-говори.

— За нас не волнуйтесь, лечитесь, а главное не спешите…

Из разговора с шефом я почувствовал, что Грузнов тяготится лечением в санатории и рвется на работу. Есть же такая категория людей, для которых любимая работа — это все и без нее им плохо. Такой и Грузнов.

Только положил трубку — позвонил Дорохов. Мы с ним частенько перезваниваемся. Все-таки я полянский, а Дорохов — мой первый наставник. Да и слишком многое связано с первыми годами моей службы в Полянском райотделе милиции.

Дорохов рассказал, что на могиле Красавина кем-то установлен красивый памятник. Догадывается, что это сделал Парамошкин.

Сегодня суббота, особого напряжения в работе не чувствуется. Домой я ушел пораньше, а завтра иду с детьми в цирк. Понемногу отхожу, оттаиваю от напряженной гонки последних месяцев. Как-то необычно себя чувствуешь, когда не надо никуда спешить, ехать и никто тебя за "нераскрытие" не пилит. А уж как довольны мама, жена и дети, что наконец-то семья в полном составе. Пили чай с вареньем на выбор, кто какое любит. Я люблю, к примеру, из ревеня — оно кисло-сладкое. Рассказываем всякие смешные истории. Я вспомнил, какой мне вчера приснился сон. Он почти точь-в-точь повторил предсказание Терехова. Это когда я доставил из Полянска в Каменогорск Красавина, а Терехов утром зашел за мной. Ох и смеялись! Но смех-то смехом, а ведь как хочется человеку, чтобы за хорошую работу вовремя отметили.

А приснилось мне торжественное собрание, на котором чествовали Терехова, Сидорова, Дорохова, Олю Петрину, меня и многих других сотрудников. Сам губернатор Скоркин приехал и выступил с речью. Мне он преподнес ключи от трехкомнатной квартиры и даже обнял. Как же я был тронут вниманием губернатора!

А генерал Махинов поцеловал меня и вручил погоны с двумя большими звездами. После же собрания подошел Сушков и стал просить у меня прощения. Как думаете, простил я его или нет? Нет, не догадаетесь. В общем, только хотел что-то ему ответить, как проснулся.

… Все время хочется спать, спать, спать, я абсолютно не высыпаюсь. Даже крепкий чай в этот раз не помог взбодриться. Жена это заметила и пораньше постелила постель. Уснул моментально и спал как убитый.

А утром… Как же я их не люблю, эти, всегда неожиданные, утренние звонки! Наташа разбудила, я подошел и еще сонный взял трубку. Услышал левитановский голос дежурного Чекмарева:

— Товарищ майор, докладываю: у подъезда девятиэтажного дома взорвано управляемое взрывное устройство. Выходивший из подъезда коммерсант тяжело ранен и отправлен в больницу. Водителя выбросило из автомашины, и он ничего не помнит. Больше, к счастью, никто не пострадал…

— Адрес, Чекмарев, адрес?

Взяв ручку с листом бумаги, стал записывать.

— Хорошо, Чекмарев, высылайте машину.

— Уже направил, товарищ майор.

Положив трубку, я посмотрел на Наташу. Та все понимает без слов, пошла на кухню готовить завтрак. Около детской стоит мама и смотрит на меня грустными глазами. Я слышу обычные ее слова: "Свят, свят, да что же это такое творится!…"