I

Мать Петра Галина Семеновна на проводах сына в армию была до конца, пока поезд с новобранцами не тронулся. Она плакала. Сестра Нина проводить брата не приехала. Девушка, которой Петр симпатизировал, уехала сдавать экзамены в институт, да и слава Богу.

Впервые Красавин напился до чертиков, так, что в вагон еле втолкнули. Теперь это вспоминается, как в сплошном дурмане. Он с Гунькиными и другими такими же стрижеными парнями орали песни. Не раз потом сравнивал себя с отцом-пьяницей, и самому себе становился противен.

Но вот и пролетели два года службы Отечеству… Нет, время не всегда летело. Поначалу — да. Потом была зима и Чечня. В Чечне время словно замерло и почти не двигалось. То, что пришлось там пережить, надо было увидеть своими глазами и пропустить через свое сердце, свою душу. И посейчас, словно сумасшедший, весь в холодном поту вскакивает по ночам с постели.

А началась служба совсем даже неплохо. Во всяком случае, Красавина все устраивало. Хотя и были порой небольшие казусы и даже проблемы, но они не слишком его огорчали. Однообразие службы в памяти постепенно стирается, забывается, растворяется. Зато остаются отдельные наиболее яркие куски, моменты солдатчины, которые сквозь решето памяти не просеить и не забыть до конца жизни. Так было и с Красавиным.

С Гунькиными он расстался в Каменогорске. Их направили на Балтику в морфлот, а его — под Кострому в воздушно-десантные войска. Майор-"купец", что приехал отбирать, был придирчив, проверял призывников дотошно, особенно вникая в их физическое состояние. Петр показал, на что способен, и майор остался им доволен. Даже уважительно открыл секрет, что будет служить в разведвзводе. А туда не каждого берут.

…Служба в армии — ежедневный, в одно и то же время подъем и отбой, построения в шеренгу и в колонну, прохождение строем и с песней. Это солдатские завтраки, обеды и ужины в столовой, изнурительная строевая и физическая подготовка, изучение и применение вверенного оружия и много чего еще… И ко всему надо привыкнуть. Для кого-то служба так и остается в тягость. Ну что это: вставать — и сразу на физзарядку, а вечером, опять же, по команде, отбой. Не всем нравится отдавать честь, а точнее, приветствовать начальство, и не только офицеров, а и сержантов. Если же не будешь выполнять уставных обязанностей, начнешь получать наказания: предупреждения, наряды вне очереди, арест с пребыванием на гауптвахте. Нормальная служба немыслима без хорошей физической подготовки. Если такой закалки нет, то надо тренироваться, чтобы легче служилось. А кому хочется тренироваться до седьмого пота?

"Дедовщина" — понятие широко известное не только в армии. Некоторые старослужащие издеваются над молодыми солдатами-"сапогами", как когда-то над ними издевались. "Дедовщина" проявляется по-разному и в определенной мере касается почти каждого новобранца.

За физические нагрузки, освоение оружия и техники Красавин был спокоен. А вот как сложатся отношения с сослуживцами и, особенно, с командирами? Слышал, что и отдельные из них любят поиздеваться над новичками. Настраивал себя на то, что все притрется, притерпится, обойдется.

…Один из первых подъемов. Топот, сопение, спешка и толчея при построении. Из казармы вышел старшина Пятков: высокий, темно-русый, молодой, глаза добрые. Старшина о чем-то пошептался с помощником командира взвода Хромых, и тот согласно кивнул головой. Подойдя к строю, старшина указал пальцем на Красавина:

— Останься.

Взвод побежал на спортплощадку, а Красавину с напарником дали по ведру со шваброй и — шагом марш в казарму делать уборку. Красавин набрал воды и без волынки начал драить полы. Напарник — "старик" из другой роты, видя, что "салага" и без него справится, ушел на перекур. Старшина мимоходом несколько раз заглядывал и спрашивал у Красавина, куда подевался напарник, но Петр молча пожимал плечами. Не будет же он выдавать! А сам не просто старался — даже плинтусы тряпкой протер. Напарник появился под самый конец.

Потом было построение. Командир взвода лейтенант Дворкин доложил майору, что личный состав на завтрак построен. Красавин не ожидал, что майор прикажет ему выйти из строя. Вышел и услышал:

— За добросовестное исполнение служебного наряда рядовому Красавину объявляю благодарность.

Надо б было по-солдатски ответить: "Служу Отечеству", да стушевался. Пролепетал "спасибо" и дубовато встал в строй.

А напарнику за то, что сачканул, объявили три наряда вне очереди.

Вообще-то Красавин не ожидал, что за такую мелочь, как уборка казармы, можно получить благодарность. Зато предчувствовал, что "старик" теперь его в покое не оставит. Так и вышло. Перед отбоем к нему подошел незнакомый солдат и предложил пройтись на воздух. В кустиках, сзади казармы, к Красавину подошли еще трое "старичков". Обступили со всех сторон, разглядывают. "Бить будут", — подумал Красавин, увидев среди них и напарника по утренней уборке. Шевельнулась злость — сам сачканул, а теперь дружков собрал выяснять отношения. Что ж, попробуйте! Он попятился к стене и занял удобную позицию.

— Сейчас мы тебя, салажонок, малость уму-разуму поучим, — сказал напарник. Как показалось Красавину, он будто радовался. Начал с морали: — Плохо, что заложил, а мне из-за тебя три наряда влепили. Еще хуже, что не уважаешь. Или ошибаюсь? А вот проверим. Ну-ка, снимай ботинки и отдай их вот ему, — показал на стоявшего рядом с ним солдата. — Мой друг скоро уходит на "дембель". А как уходить в старых ботинках? Нет, только в новых, в твоих. И отвечай, почему старшине на меня накапал? Мыл бы себе полы и мыл. Отвечай!

— Отвечаю честно: никого я не закладывал. Не веришь — спроси у старшины. А ботинки не отдам. Попросили бы по-человечески, в казарме, а не в кустах, может, и отдал бы, а так не выйдет.

Красавин был спокоен. Хотя "стариков" и четверо, но они пока не знают, с кем имеют дело, и будут лезть напролом.

— Да он нас, мужики, за дураков принимает. Гляди, какой грамотный нашелся! Складно брешет.

— Брешут собаки и еще кое-кто с ними. Если смелый — зачем же на подмогу дружков собрал? Четверо против одного "салаги" — не стыдно?

— Заткнись, не тебе указывать! Нет, похоже, придется проучить, только не хнычь потом. Но если признаешься и ботинки снимешь, — пощадим. Как, братва?

— Только так. — "Старички" хихикали в ожидании предстоящей забавы. Интересно, как молодой "кролик" станет отбиваться? Сам виноват: борзый какой-то, да еще болтает. Таких бьют и плакать не велят.

"Кажется, беседа кончилась, — подумал Красавин. — Теперь в ход пойдут кулаки. Что ж, пора и мне переходить к делу…"

— И кто первый учить станет? Ну, давайте, учите "салагу", — все так же спокойно сказал Петр.

— Ну получай, "зеленый"! — крикнул "напарник" и бросился на Красавина, но тот легко увернулся в сторону и нападавший грохнулся о стену. Двумя точными ударами Петр уложил его себе под ноги.

— Кому еще ботинки нужны? — спросил сдержанно. — Снимайте, а заодно поучите. Вас вон сколько собралось.

— Ах так!.. — Петр не расслышал, что дальше проорал второй "старик". Он, видно, тоже посчитал, что "салажонка" можно запросто сбить, но не тут-то было. Несколькими ударами рук и ног Петр и его уложил рядом с первым. Все свершилось в считанные секунды. Первый нападавший зашевелился, но Петр, придавив его ногой, предупредил:

— Не дергайся. Кто еще? — бросил теперь уже с вызовом оставшимся "старикам". Но тут из-за казармы раздался крик:

— Разведчика бьют!..

Двое целых бросились наутек. Картина же, когда подбежали разведчики, впечатляла. У ног Красавина лежали два поверженных старослужащих. Они не шевелились — будто спали.

Но в тот день проблемы Петра еще не закончились. Подошел командир отделения сержант Митюшкин и отругал за драку. Даже слушать не хотел, что не Петр виноват.

"Старики" встали, начали приводить себя в порядок, а заодно лили грязь на Красавина.

И Митюшкин разорялся: почему без разрешения вышел да еще и в драку ввязался? Ах, ботинки пожалел!.. Ну, теперь еще и перед командиром взвода отвечать. "Стариков" Митюшкин отпустил, а Красавина повел в красный уголок и продолжил песочить там. Уже там Петр узнает, почему Митюшкин так себя повел. Оказывается, двое из нападавших были его земляками. И неизвестно, чем бы все закончилось, если б в комнату не вошли старшина роты Пятков и помкомвзвода Хромых. Увидев Красавина, старшина с ходу похвалил:

— Молодец! Хорошо службу начал! — пояснил Хромых: — Старательный малый. Один утром в казарме уборку сделал. Даже плинтусы тряпкой протер и на "старика", который сачканул, не пожаловался. Да что я говорю, ты же на построении сам слышал.

— Уж лучше б не поощряли, — буркнул расстроенно Красавин.

— Почему?

— Побить хотели.

— Кто?

— Да чепуха, — перебил Митюшкин. — Бить никто не собирался. "Старики" попугать решили, а он мордобой устроил.

— Зачем неправду говорите?

— Знаю, что говорю. Молод еще!..

В общем, со слов Митюшкина выходило, что не четверо пришельцев затеяли драку, а он, Красавин, за что и должен отвечать.

Но Хромых и Пятков Митюшкина не поддержали. Красавин рассказал все как было, в том числе и про ботинки, что хотели снять.

— Мне о тебе говорил майор Гуров, — кивнул Хромых, — но я, извини, не сразу придал значения. Значит, двух уложил, а двое удрали?

— Так точно.

— Молодец! Такие нам и нужны. Иди отдыхай, завтра лично доложу командиру.

Хотя Хромых и сам был крут с солдатами, но Красавин ему понравился. О помощнике командира взвода в первый же день порассказывали немало небылиц. Хромых по-своему требовал соблюдения порядка и чистоты. Он мог, к примеру, поднять ночью взвод по тревоге и совершить марш-бросок на десяток километров, чтобы "похоронить" на лесной полянке окурок, найденный у кого-нибудь в тумбочке. Вот и тащит бедолага-разведчик на горбу тумбочку с окурком. Остальные брали с собой лопаты, чтобы выкопать для окурка могилку и похоронить его, а на холмике поставить крест. Прямо настоящие похороны, только ночью, чтобы потом помнили и блюли порядок. Один раз за такую пробежку, глубокой ночью, в ненастную погоду, разведчики хотели его как следует проучить, да пожалели: сам с ними переносил все "тяготы и лишения".

А вот командира отделения Митюшкина Хромых терпеть не мог. Не любил за барство по отношению к солдатам, особенно молодым. Тот провинившихся заставлял копать и закапывать ямы, а сам сидел рядом и спокойно наблюдал. Издевался до тех пор, пока уставший солдат не выдерживал или самому не надоедало. А его знаменитые пробежки по кругу! Как таковой физзарядки не было — взвод бегал по кругу, причем до изнеможения. Круг — восемьсот метров. Митюшкин становился посреди круга, чтобы видеть, как бегут подчиненные, и давал команду: "Шире шаг! Быстрей!.." Вот за это солдаты его ненавидели.

…Утром Хромых встретил командира взвода Дворкина. Лейтенант молод, подтянут, силен. Красавин узнал, что он отлично владеет приемами самбо и каратэ, командиром взвода назначен недавно, после окончания военного училища. Отец Дворкина — командир воздушно-десантной дивизии, но сын генерала службу познавал безо всяких скидок.

Красавин стоял неподалеку от помкомвзвода Хромых и видел, как он докладывает командиру взвода Дворкину.

За ночь Петр все передумал: как вести себя, что говорить, а о чем умолчать, готовился, если понадобится, показать приемы, которым обучал учитель. Жаль, что долго не тренировался. А возможно, и показывать не придется. Поймет ли его командир взвода? Что, если вообще слушать не станет? Он сынок генерала, мало ли что в голову взбредет. Нет, только не унижаться, он же ни в чем не виноват. Переживал — решалась судьба. Услышал, как после доклада Хромых лейтенант Дворкин неторопливо сказал:

— Ну показывай бузотера! Надо же, только прибыл, а сколько наделал шума!

— Он не виноват. "Старики" решили над ним потешиться, да не вышло. Отбился. Но как? Класс! Двоих уложил, а двое драпанули.

— Четверо на одного? А командир роты расписал так, будто им ни за что влетело. Ладно, давай его сюда.

Хромых обернулся и махнул рукой Красавину. Лейтенант Дворкин к мнению своего помощника прислушивался и нередко с ним соглашался. Хотя на Хромых и жаловались, что палку перегибает: с солдатами груб, замучил "экспериментами". Лейтенант в таких случаях обычно отвечал, что у него не просто солдаты, а разведчики, и они должны быть готовы к любым нагрузкам и неожиданностям. Спорить никто не решался. Попробуй, поспорь, когда у него папаша комдив.

Подойдя к командиру взвода, Красавин, как положено, представился. Тот долго и внимательно разглядывал его со всех сторон, потом глаза лейтенанта вдруг потеплели, и в них появились веселые, озорные искорки.

— Говоришь, вчетвером окружили?

— Так точно.

— Не сдрейфил?

— Даже в мыслях не было.

— Почему?

— В себе уверен.

— Каким приемам обучен?

— Восточные единоборства… Там много всего…

— А кто обучал?

— Мастер спорта по борьбе, учителем у нас работал.

— Отлично. Сегодня же покажешь, на что способен. — Повернувшись к Хромых, сказал: — Помоги парню подготовиться: подбери спарринг-партнеров и все, что надо.

— Слушаюсь, — кивнул Хромых. — Можете идти, Красавин.

— Есть идти, — ответил повеселевшим голосом Петр. По глазам лейтенанта понял, что гроза миновала, он его заинтересовал. Теперь надо постараться, показать все, что умеет.

В армии Красавин, пожалуй, впервые почувствовал свою полезность и нужность, и это его воодушевляло. Видел результаты работы, радовался им. Уволились в запас командир отделения Митюшкин и обидчик-старослужащий, и Красавин сразу же был назначен на должность командира отделения. Этой новостью поспешил поделиться с матерью. В ее ответном письме было столько материнской радости! Безграмотной матери писать письма помогала Алена Снежкова, соседская девчонка. Она была моложе Петра на три года, и он на нее внимания на гражданке не обращал. Та девушка, что ему нравилась, поступила в институт, но переписываться с ним не пожелала. Долго переживал, но что тут поделаешь. Писем от матери ждал с нетерпением. Постоянно вспоминал и об учителе. Хотя бы одна весточка! Что случилось? Почему не пишет? Из писем матери узнавал, что Григорий Иванович в Полянск больше не приезжал. Получил и письмо, в котором Алена писала о школьных делах, а еще, что его фотографию недавно поместили на стенд в военкомате. Ребята в школе об этом знают и им гордятся. Это все лейтенант Дворкин. Он подготовил на Петра служебную характеристику и заставил сфотографироваться. Еще одна приятная новость — остался на сверхсрочную службу Хромых. Это хорошо, с таким в разведку идти можно.

 

II

Как-то незаметно пролетели осень и зима. Весна была ранней. Снег за каких-то пару недель сошел, земля подсохла, на деревьях появилась зелень.

Служба Красавину не была в тягость. В профессиональной подготовке никаких проблем, на стрельбах результаты одни из лучших. Сделал несколько прыжков с парашютом. Кормили лучше, чем питался дома. Постоянные спортивные тренировки помогли ему еще больше окрепнуть, возмужать, посерьезнеть. Появился авторитет среди десантников, теперь у Петра были свои ученики в ротах и батальонах полка.

Со взводным Дворкиным и его помощником Хромых отношения самые доверительные. По выходным командир взвода вел секции самбо и каратэ, после чего перенимал у Красавина отдельные приемы, которыми сам не владел. Иногда втроем встречались за кружкой пива. Дворкин женат, но жена с ребенком живут в Сибирске, и одинокую жизнь скрашивало увлечение спортом. Все трое не курили и спиртным не увлекались.

Как-то, дней за десять до Дня Победы, к Красавину подошел Дворкин и сказал:

— Поговорить надо. Зайдем ко мне, — Петру показалось, что командир чем-то возбужден. Зашли в комнатку взводного.

— Дело такое, — начал лейтенант безо всяких предисловий. — Сегодня меня вызывал командир полка и "обрадовал", что на День Победы отец в гости обещался. Намерен, так сказать, посмотреть, как мы тут живем. Но это повод, причина, сам понимаешь, в другом — меня навестить. Мама, наверно, запилила: один я у них.

— Ну и радуйся, что с батей встретишься, — пожал плечами Петр, а про себя подумал: вот ему бы такого отца. О своем почти не вспоминал, да и что вспомнить? Сплошные пьянки и угрозы?

— Так-то оно так, но командир полка решил организовать показательные соревнования, в том числе и по нашему с тобой профилю. Хочет, чтобы я показал, на что способен сынок командира дивизии.

— Уж постарайся, покажи товар лицом. У вас получится, товарищ лейтенант, — успокоил Красавин.

— Да ладно, — поморщился Дворкин. — Бате абы как показывать нельзя. Он хоть и генерал, но в спорте не дилетант.

В разговоре Красавин переходил с "вы" на "ты", но Дворкин не обижался.

— А раз так, значит придется поработать на публику, — посоветовал Красавин.

— Вот и готовься, друг, поработать на эту самую публику, — улыбнулся лейтенант.

— Я?! Да мне и блеснуть-то особо нечем. Вот если бы через годик-другой, тогда еще куда ни шло. — Сказал, а самому предложение командира взвода понравилось: такая честь!

— Ничего-ничего, выступишь. Отберешь потолковей ребят, вместе продумаем, как выходы обставить. Хромых поможет, он на такие дела мастер. Да и впереди целых полторы недели. Только знай, тренировки каждый день, я кому надо об этом уже сказал. Иначе и браться нечего. Ну как, озадачил?

— Если откровенно, то да.

— Все, обратного хода нет. Теперь давай поконкретнее. Кого думаешь задействовать?..

Начались ежедневные тренировки. Для этого спортсменам дали "зеленую улицу": выделили спортзал, освободили от службы, дали форму. Перед комдивом никому не хотелось ударить в грязь лицом.

Думал ли Красавин, что придется выступать на таком ответственном мероприятии? Нет, конечно. И если б только себя показать, а тут еще и ученики. Как не волноваться? Выход один — тренировки до седьмого пота. Тем более, что созданы все условия.

Сколько раз вспоминал в те дни Красавин об учителе. Как не хватало его советов. Уж он организовал бы тренировки. Что ж, будет воспроизводить по памяти и прорабатывать каждый проведенный когда-то с ним бой. Парамошкин перед тренировкой обычно говорил:

— Ну чего сжался, как ежик? Успокойся и расслабься. Внимательно приглядись к противнику и сумей найти у него слабые места. Удары проведи яростно, но продуманно. Свои действия доводи до автоматизма…

Соревнования Красавину запомнились надолго. Еще бы им не запомниться — все в этот день было необыкновенно: яркое весеннее солнце, радостные добрые лица, уверенность в себе. То, о чем когда-то мечтал в детстве, свершилсь. Он не просто замечен военным начальством, но стал знаменитостью в полку. Петр произвел настоящий фурор. Да, пришлось выложиться полностью, но ведь и было ради чего.

Спортивный праздник проводился на городском стадионе, до отказа заполненном людьми. Было много военных. Дворкин показал, где сидит отец. Генерал был при всех регалиях. Там же и командование полка.

Выступление Красавина стадион встретил восторженно и поддерживал одобрительными возгласами каждый удачный прием. Учитель остался бы им доволен. А генерал потом порекомендовал организовать обучение приемам восточных единоборств младшего начсостава.

…Проводив отца, лейтенант Дворкин взял оставленный тем пакет с гостинцами и зашел к Хромых и Красавину. В свободное время он, в основном, только с ними и общался.

Друзья удалились в комнату взводного, предупредив дежурного, чтобы в случае чего подал сигнал. Почему бы и не расслабиться чуть-чуть в День Победы.

Дворкин выложил на стол гостинцы матери: кусок свиного окорока, сыр, палку копченой колбасы, пакет пирожков с мясом. Кроме того, было несколько вяленых вобл под пиво. Пиво и воблу, скорее всего, положил отец. Он знал, что сын к спиртному равнодушен, а вот от пива не откажется.

Почистили рыбу, налили в кружки пиво. Спешить некуда. День хоть и колготной, но удачный, впечатлений столько, что сразу не переговорить.

— Отцу понравилось? — спросил Хромых взводного, смакуя кусочек воблы с пивом.

— Разве по нему не видно? Доволен, конечно. Хотя был какой-то не такой как всегда. Я спросил — говорит, что все нормально, просто устал. Зато у нас тут подзарядился. Да, тебе, — Дворкин посмотрел на Петра, — персональный привет. Сказал, побольше бы таких, как ты, нашей армии, и тогда никакой враг не страшен. Гордись, отец на похвалу скупой.

— Спасибо, — улыбнулся Красавин. — Я теперь будто на седьмом небе витаю с ангелочками. Весной всегда жду чего-нибудь приятного. Вот и сбылось.

— Значит, с ангелочками летаешь? — спросил Хромых. — Только не слишком высоко залетай. Хотя твоим успехам от души рад. Считай, что у тебя теперь появилась своя школа — школа Красавина! Звучит?

— Какая школа, только работать начал. Вот если бы сюда моего учителя — он такое развернул бы.

— Кстати, я попросил отца подобрать что-нибудь из новинок литературы. От жизни отставать нельзя. Но хватит об этом, лучше давайте по паре глотков за нашу дружбу. Пусть она никогда не даст трещин.

— За это можно и не по паре, — кивнул Красавин. — Пивко что надо, хотя я в этом, признаться, ни шиша не соображаю.

— Куда тебе, если все свои соображения вкладываешь в мордобой, — пошутил Хромых. — Завидую, но поверь, белой завистью. Что-то повторяюсь, видно. Пиво по мозгам шибануло.

— Мне тоже, — признался Красавин. — Вообще-то я на это дело слаб. На проводах так наклюкался, что аж память отшибло. После дал зарок — ничего кроме пива. Держусь пока. Да и отец, можно сказать, помог, царство ему небесное. Вспомню, как он пил, так и стакан в горло не лезет.

— Это бывает, — подтвердил Дворкин. — Отрицательные примеры часто воздействуют положительно. Держись, Петр, не следуй примеру предка. Нет, — вздохнул, — мне с отцом повезло. У него в выпивке норма: а больше — проси, не проси, — бесполезно. А курить я помог бросить! Сколько помню, он курил "Беломор". Где бы ни был, везде после себя наширяет в пепельницу окурков… Потом стал кашлять. Раз, два сказал — бросай, отец, курить. Поначалу и слушать не хотел, но потом все же бросил и как отрубил. Характер тот еще. Мне как-то сказал, что из-за меня бросил. Боялся, что сам стану дымить, и решил пример показать.

— А я вообще не пойму, что в куреве хорошего, — сказал Хромых. — Уж лучше иногда рюмку пропустить, чем коптить себя изнутри.

— Да хватит об одном и том же! Можно подумать, нас это сильно заботит. Я вот все же думаю, чем отец был так озадачен?

— Может, и правда устал? — пожал плечами Хромых. — Бывает же, когда у человека нет настроения? Говорят, что у хохлов это с утра случается, а у русских — после обеда. Или наоборот, не помню, — Хромых рассмеялся.

— Все может быть, — улыбнулся Дворкин. — Только, как мне кажется, он обеспокоен чем-то другим, на мелочи он не реагирует. Да ладно, не будем омрачать такой день и вечер. Кстати, вот что еще вспомнил: отец командиру полка об усиленной подготовке снайперов говорил и просил этот вопрос контролировать.

— Что бы это значило? — удивился Красавин.

— Сам не знаю. Может, получено какое указание сверху? Их столько сейчас. Но для десантников я тут особой проблемы не вижу: уж что-что, а хорошо стрелять мы просто обязаны. Но вообще-то, неплохо, когда есть и снайперы. Еще лучше, если каждый будет снайпером.

— Каждый, да не каждый. Скоро пополнение прибудет — и такие появятся "снайперы"! Больше по бутылкам, — заметил Хромых.

— Не утрируй, а вопрос этот во взводе возьми на контроль! В разведвзводе все должны быть снайперами. Или нет?

— Какой вопрос, это и дураку понятно, — Хромых был уже явно навеселе.

— Братцы, понемножку, понемножку, а ведь все умяли, — перевел разговор на другую тему Красавин. — Да и как не умять такую вкуснятину!

— Если учесть, что за день израсходовали столько энергии, то не так уж и много съели, — сказал Дворкин и разлил оставшееся пиво. — А мама молодец! Все так кстати и главное, вовремя!

— Привет ей от нас большущий, — сказал Хромых.

— Что ж, давайте выпьем за наших родителей, за наших дорогих мам. Пусть они будут всегда за нас спокойны, — предложил Дворкин и посмотрел на хронометр. Хромых и Красавин поняли — пора закругляться. Через несколько часов наступит новый день.

 

III

В полк прибыло пополнение. Новички смотрели на все окружающее широко открытыми, удивленными глазами. Глядя на них, Красавин вспоминал, что год назад и сам был таким же "желторотым". А как наезжал Митюшкин! Если бы не Хромых и Дворкин, худо пришлось бы. Но выдержал и год прокантовался, теперь все это позади. Наверно, и мать успокоилась, хотя в почтовый ящик заглядывает каждый день. Не часто, но раз в неделю Петр пишет домой: о себе, о том, как служится. Алена, естественно, под диктовку матери, отвечает без задержки. Вот опять написала, что ходили в военкомат смотреть на его фото. Их там уже приметили.

В разведвзвод из пополнения привели троих пацанов. Держатся обособленно, кучкой. Но внимание Красавина привлек "салажонок" из соседней роты: уж очень тот напоминал ему себя самого в детстве. Впервые Петр увидел молодого десантника на спортплощадке. Тот подтягивался на перекладине, но так тяжело, что Петр не утерпел и решил показать, как надо. Он демонстративно легко проделал несколько упражнений, потом покрутил "солнышко" и пружинисто соскочил на землю. "Салажонок" от удивления открыл рот. Поправив гимнастерку, Петр спросил:

— Откуда прибыл?

Тот, словно ожидая этого вопроса, назвал соседнюю с Каменогорской область.

— Да мы почти земляки, — сказал Красавин и, представившись, пожал ему руку. Как же обрадовался новобранец! Как засияли его глаза! В армии, как, пожалуй, нигде, ценятся дружеские отношения между земляками. Вдали от родителей, от привычного уклада жизни, особенно дорога помощь и поддержка друзей.

— Саша, — представился молодой десантник и добавил: — Петров. У нас в деревне, — сказал с улыбкой, — много Петровых, даже село называется Петровкой. А где вы служите?

— В разведвзводе.

— Здорово! А меня туда не возьмут, — вздохнул с сожалением.

— Почему?

— По физическим данным не подойду. Меня и в десантники еле взяли. Напросился, хотя запросто мог остаться на гражданке.

— Нравятся воздушно-десантные войска?

— Мечта детства. — Помолчав, добавил: — Хочу… как это… утвердиться.

— Захочешь — все получится.

— Буду стараться!

Красавину понравился этот слабенький, но душевный и бесхитростный деревенский паренек. Договорились, что будут изредка встречаться.

Около месяца они не виделись. Петров сам не приходил, а Красавин был занят по горло: дали для обучения новую группу десантников, и надо было успевать и по службе, и в спортивных тренировках, жертвуя даже выходным. Но через месяц все же встретились. Петров выглядел хуже, чем тогда: худой, какой-то издерганный, взгляд неспокойный. Такой был раньше говорун, а теперь совсем сник.

— Что-то случилось? — спросил Красавин. Петров только пожал плечами, но ничего не ответил. Больше молчали, чем разговаривали.

Петров ушел в расположение своей роты, но Красавин поведению молодого десантника не придал особого значения. Мало ли что могло случиться? Может, человек не в настроении, или долго не получал от любимой девушки писем. Да и процесс адаптирования к солдатской жизни у многих проходит болезненно. О "дедовщине" Петр почему-то не подумал: ведь предлагал же, в случае чего, свою помощь?

Потом Красавин встретился с Петровым при совсем неожиданных обстоятельствах. Разведчики ехали на боевые стрельбы. Должен был ехать и Дворкин, но он заболел. Стрельбище — километрах в двадцати от военного городка.

Была осень, мелкий дождик сеял словно через сито, то слабея, то усиливаясь. Дорога разбита колесами машин. Ехали медленно, выбирая проезд поудобней. В кабине с подогревом было тепло, Хромых и Красавин подремывали. Встряхнул их негромкий, но отчетливый голос водителя:

— Загоняет ведь парня, зараза!..

Открыв глаза, Красавин увидел метрах в двухстах впереди, сбоку дорожного массива, колонну десантников. По всей видимости, совершался марш-бросок при полной солдатской экипировке; колонну вел молодой офицер. Один десантник, нагруженный, ко всему прочему, пулеметом, все время отставал от своих товарищей. Как только он отрывался от колонны, офицер разворачивал строй и заводил его к отставшему, который уже еле передвигал ноги. А офицер кричал:

— Рота, слушай мою команду! Правое плечо вперед!.. — Машина уже проехала мимо колонны, но что-то больно знакомым показался Красавину этот десантник. Он попросил водителя остановиться и через приоткрытое стекло увидел, что отстающий — не кто иной, как Петров. Обернувшись к Хромых, сказал:

— Знакомый парень из последнего пополнения. Выйду.

Вышел и догнал офицера. Представившись, попросил его остановить колонну. Началась словесная перепалка: "зачем", да "кто ты такой", "доложу"… Только, когда Красавин пригрозил Дворкиным (кто не знал, что его отец командир дивизии?), офицер остановил колонну. Вместе подошли к Петрову. Красавин соврал офицеру, что он его земляк.

Вид у Петрова был плачевный. Давили амуниция и пулемет, на ботинках — ошметки прилипшей грязи. Парня шатало из стороны в сторону. Казалось, дунь на него посильнее — шлепнется на землю. Глаза красные, слезятся, и какие-то неживые. И сам он будто неживой…

Красавин взял у него пулемет и как бы сам себе пробормотал:

— Можно бы по такой нелетной погоде дать что-нибудь и полегче.

Подошел Хромых и тоже представился офицеру. Спросил молодого десантника:

— Тяжело?

Тот, отвернувшись, промолчал. Разведчики отошли с офицером в сторонку, стали убеждать, что нельзя так налегать на слабого новичка. Тот спорить с ними не стал, хотя удивлялся, чем это сержанты из разведвзвода, собственно, недовольны? Ведь это лишь один из обычных методов воспитания и тренировки слабаков…

Потом ехали на стрельбище и лишь изредка перебрасывались словами. Настроение, то ли от осенней хмари и хляби, то ли от увиденного, было невеселым. Почесав затылок, Хромых сказал:

— Земляка-то надо б перевести, где полегче.

Красавин и сам уже думал поговорить об этом с командиром взвода, как только тот выздоровеет.

А через день или два после этого случая, на учениях, бронетранспортер задавил десантника. БТР шел на большой скорости по поросшей травой и мелким кустарником обочине дороги, на борту его сидели десантники. В одном месте тяжелую машину слегка качнуло, после чего солдаты увидели тело. Это, как после выяснилось, оказался рядовой Петров — он даже на привале держался в стороне от всей роты…

Особенно тяжело смерть Петрова перенес Красавин. Он считал себя в какой-то степени виноватым в этой смерти, так как не успел переговорить с Дворкиным.

 

IV

А лейтенант после болезни ушел в отпуск. Вернулся же из отпуска на неделю раньше положенного срока и в субботу пригласил в гости Красавина и Хромых. Квартировал Дворкин теперь в частном доме, куда до этого дня в гости друзей никогда не приглашал.

"С чего бы, вдруг, сегодня? — думали Хромых с Красавиным. — Да и вернулся лейтенант какой-то задумчивый и нерадостный. На него не похоже".

День был сумрачным, нудно моросил дождь. Вся осень с постоянными температурными перепадами: то дождь, то небольшой мороз, потом вновь потепление и снова дождь.

Пока Дворкин с Хромых готовили немудреный стол, Петр, чтобы не мешать им, вышел во двор. С интересом оглядел подворье. В доме жила одна хозяйка. Ей под пятьдесят, единственный сын, офицер, служит в армии. Хозяйка вынесла Красавину зонт, а сама пошла в погреб за соленьями. У нее небольшой огород и сад с яблонями и грушами.

Дождь то усиливался, то переставал. Петр видел на ветках деревьев мутные капли. Как здесь все напоминало Полянск! Коричневато-желтые макушки укропа густо украшены серебристым бисером, на неубранных зонтообразных листьях капусты воды набралось столько, что кочаны привалились к земле. С шиферной крыши дома слышится мерное: кап, кап, кап…

Располневшая от дождей земля, казалось, перенасытилась влагой. Ветра не было, плотные дождевые тучи словно прижались к земле. И — тишина, время как бы приостановилось. Но это только кажется. Под дождевые капли оно отмеривало ни от кого и ни от чего не зависимый свой временной шаг.

От раздумий Красавина отвлек голос Хромых:

— Смотри, Петр, не улети с зонтиком к своим ангелочкам! — и рассмеялся.

— Не бойся, не улечу, — мотнул головой Петр. — А уж если придется летать, то лучше с тобой на пару. — Подойдя к Хромых, добавил: — У нас с мамой в Полянске тоже небольшой земельный участок, вот под дождичек и потянуло на воспоминания.

Из комнаты вышел Дворкин. Он по-домашнему — в тапках и спортивном костюме.

— Ну и погодка, — поежился. — В такую неплохо посидеть за столом, попить хорошего пивка, что мы сейчас и сделаем. Все. Пошли, пошли, а то картошка остывает. Не знаю, как вы, а я проголодался.

— Куда спешить? Даже свежим воздухом подышать некогда. Можно подумать, что сейчас передадут какое-то важное сообщение, — проворчал Хромых.

— Угадал. Хоть и не в стиле левитановского, но сообщение будет.

— Тогда какой разговор, командир! — тут же "перестроился" Хромых. За ним, свернув зонт, в дом вошел Красавин. "Что же скажет лейтенант? — думал он. — Приехал сам не свой. Да и приглашение это явно не случайное. Дружба дружбой, а определенную дистанцию Дворкин все же держал". Сели за стол и стали ждать, чем же обрадует лейтенант. Обрадует ли? А тот принялся за картошку с солеными огурцами. Будто век не ел, да еще предупредил, что пока не поест, никаких новостей они не услышат. Пришлось тоже приниматься за еду. И только когда открыли по банке пива, Дворкин напомнил о разговоре с друзьями в День Победы.

— Я еще тогда понял, что отец чего-то недоговаривает… — лейтенант тянул глоточками пиво и хмурился. Его чистый лоб пересекла тонюсенькая продольная морщинка. — А тут он собрался в отпуск и предложил мне оформить отпускное предписание. Мол, почему бы нам вместе не отдохнуть, да и мать просила. Так вот: как-то, один на один, он мне сказал, что наш полк скоро перебросят под Грозный. Там намечаются боевые действия…

— Да, давно пора чеченцев проучить! — воскликнул Хромых. — Зарвались окончательно. Сколько наших повыгоняли, а как издеваются!

— Не спеши с "учебой", — буркнул Дворкин. — Все не так просто. В Чечне мы оставили столько оружия, что можно вооружить не одну дивизию. А их настрой? Думаешь, позабыли сталинскую депортацию? Не-ет, помнят и еще долго помнить будут.

— А почему именно наш полк? — спросил Красавин.

— Хороший вопрос, и я его, откровенно говоря, ожидал. Значит так. От дивизии, насколько отцу известно, направят пока лишь один полк. Дальше все будет зависеть от ситуации. Теперь сами подумайте, что скажут, если он не пошлет наш полк? Отвечаю. А то, что это все из-за меня, из-за своего сыночка. Отец на это, сами понимаете, не пойдет. Он так и сказал мне и матери. Теперь представьте, что за беседы велись у них каждодневно. Отец убеждал, я, как мог, успокаивал. "Подумаешь, — говорил матери, — прокатимся на пару-тройку неделек". Не действовало. Весь отпуск прошел в разговорах и слезах, потому я и уехал раньше — невмоготу стало.

Дворкин явно волновался. Да и понятно: мать есть мать, думал Красавин. А как перенесет это известие его мать? Здоровье плохое, сердце слабое… Уж лучше ей об этом и не писать.

А Дворкин переживал, что подумают друзья? Не обвинят ли его в слабости, или еще хуже — в трусости? Только того не хватало.

Выручил своей обычной прямолинейностью Хромых.

— Не ломай голову, лейтенант, — нарушил он тягостное молчание. — Все нам понятно. Я так скажу: если попадем в Чечню, то наша дружба станет только крепче, в этом можешь не сомневаться. — Посмотрел на Красавина: — Может, я не прав?

— Я тоже хотел об этом сказать, да ты, как всегда, опередил.

— В нашей дружбе я не сомневаюсь, — вздохнул Дворкин. — И, ей-Богу, не из-за этого разговор завел. Хотелось просто поделиться, а с кем же еще, как не с вами?

— Все ясно, — успокоил командира Хромых. — И в любом случае — поедем мы или не поедем, надо к этому готовиться. Тем более нам, разведчикам. С чего начинаются боевые действия? Можете не отвечать, сам скажу — с разведки. Так-то.

Дворкин кивнул:

— Готовиться надо. Я за отпуск малость поотстал в делах наших. Как там со снайперским делом и группой Красавина? Кстати, отец о тебе вспоминал. Сказал, что на День Победы ты работал как часы, даже лучше меня.

— Везет же человеку! Сам генерал постоянно о его высочестве вспоминает! — ухмыльнулся Хромых. — Да Красавин вообще стал знаменитостью, его теперь везде знают. Между прочим, он еще и лучший снайпер. Вот какой он у нас, Петр Красавин.

— Не надоело подкалывать, а? "Лучший", "знаменитый"… Каждый по-своему хорош, — поглядев на Дворкина, Петр шутливо попросил: — Уж вы, товарищ лейтенант, не говорите больше об этом, а то наш друг совсем расстроится.

— Учту-учту, тут я маху дал. Никак в себя прийти не могу.

— Простите великодушно, больше наезжать не буду, — пообещал Хромых. — Я ведь из-за того подначиваю, что слишком у нас как-то официально получается. Осталось только добавить, что сын генерала Дворкина поедет в Чечню из высоких патриотических побуждений. Извини, лейтенант. Да я был бы руками и ногами — "за", если б туда побольше сынков "новых русских" направили. А то они тут будут балдеть, а мы их должны в Чечне защищать.

— Не ворчи. Во-первых, не только их, а, во-вторых, есть еще и немало других понятий.

— Вот-вот, я только что об одном говорил: патриотизм и любовь к Родине! Разная у нас, русских, выходит любовь. Одним лишь бы кошельки потуже набить, а другие — защищай их.

— Хватит! Какой-то ты дерганый. Давайте лучше сменим пластинку, да и вообще — зря я, наверно, про Чечню сказал.

— Поговорим о погоде, — кивнул Красавин. Он больше молчал и слушал. Понимал, что весть о поездке в Чечню никого не обрадует. Потому, видно, и Хромых стал ершиться.

Друзья еще долго сидели в тот вечер за столом. Разговаривали, порой горячились. Ели картошку с солеными огурцами, пили пиво, строили разные планы. Они еще не ведали, какие трудности буквально через несколько месяцев обрушатся на каждого из них.

 

V

Все закрутилось неожиданно с поступления срочного приказа о переброске полка в Чечню. С насиженного и такого привычного места снимались в спешке, словно боялись опоздать. Как же все оказалось непривычно и тягостно!..

Войск и техники под Грозный стянули немало. Разведвзвод, как и положено, разместился вместе со штабом полка — неподалеку от небольшого пригородного селения. Кругом тихо, мирно, вроде бы и никакой войны не намечалось. Разве что то слева, то справа вдруг грозно заревут моторы танков, но потом и они замолкают и вновь воцаряется тишина. Технику расставляли согласно утвержденной командованием дислокации. Федеральные войска готовились к решительному броску на Грозный.

Красавин с двумя разведчиками своего отделения наблюдал в бинокль за селением, дорогами, речкой. Все так буднично и в то же время необычно: земля, люди, горная местность. Ко всему надо привыкнуть. Как внимательно ни смотрели, но никаких передвижений отрядов боевиков не заметили. А может, все это какая-то ошибка? Зачем столько техники понагнали? С кем воевать? Какие они окажутся, боевики Дудаева? Что им надо? Почему нельзя договориться мирно? Или кто-то задался целью проучить дудаевцев?.. Столько вопросов и ни одного вразумительного ответа.

Погода стояла такая же, как и перед отправкой в Костроме. Настроение муторное. Километров двадцать за селением — Грозный, столица Ичкерии. Как объясняло командование, там скрывается весь корень зла. Красавин глядел то вправо, то влево, не спешил, все что можно, запоминал. Разведчики лежали рядом в укрытии. Предупредил, чтобы зря не высовывались. Не исключено, что в ближайшие дни полк получит приказ идти на Грозный.

Вспомнился Полянск, мать, сестра. Как там они? Сестра на проводы не приехала — заболел сынишка. Странно у нее все в жизни. Родила сына, а в это время доставили из Афганистана гроб с телом погибшего мужа. Рождение и похороны… А он, ее брат по матери, сейчас в Чечне. Жаль, что у сестры так и не побывал. Писала, что с родителями мужа живет хорошо, что сын подрастает, шустрый и непоседливый. Племянника Петр видел только на фотографии. Может, написать сестре письмо и сообщить, где он теперь? А матери писать пока не станет. Жаль, что какое-то время не будет получать вестей от Алены. Прочитаешь ее письмо — и будто в Полянске побывал.

Ночью полк на бронетранспортерах и вездеходах приблизился вплотную к Грозному. До города оставались считанные километры. Утром Грозный хорошо просматривался из бинокля. Никакого сопротивления при передвижении войсковых колонн оказано не было.

Поступила команда остановиться и рассредоточиться. А может, и вообще никакого сопротивления не будет? Вот было бы здорово! Радуют и разговоры, что скоро все закончится. Ну как может кучка боевиков сопротивляться такой силе? Нет. Несерьезно это.

Маленькая Чечня и огромная Россия… А вдруг боевые действия все же затянутся? Зима есть зима, и не очень-то здорово зимовать в солдатской палатке. Противнику куда легче — он у себя дома.

Командиры спешат на совещания, где получают указания. Поступили первые сведения об убитых и раненых десантниках. Заработали чеченские снайперы. Они знают местность, хорошо укрываются и бьют без промаха. Дворкин выставил боевое охранение, а заодно предупредил разведчиков, чтобы без нужды не высовывались. Хромых занялся снайперами, пора и им приступать к работе.

Группу из трех разведчиков направили в Грозный для получения разведданных. Ее возглавил младший сержант Кичкаев. Он родом из Оренбурга. Отец — чеченец, мать — русская; в этих местах раньше не бывал. В группу подобрали ребят, смахивающих внешностью на кавказцев и, естественно, переодели под местных жителей.

Красавин с напарником к вечеру вышли к небольшой рощице; за ней там, как на ладони, видна окраина Грозного.

Кичкаев с группой вернулся заполночь. Его ждали и волновались, все же первая разведка в Грозный.

— Ну как там? — спросил Кичкаева Дворкин, когда разведчики подошли к штабному автобусу.

— В общем-то, спокойно, будто нас и не ждут. Ходят сплошь гражданские. Групп боевиков не встретили, оружие может и есть, но не на виду.

— Странно, что боевиков не видно.

— Гражданских много: старики, женщины, дети, молодежь. Хотя кто их знает, на лбу ведь не написано, кто боевик, а кто мирный житель.

— Что верно, то верно, на лбу не написано. Пошли докладывать. Вспомни еще раз, что видели: детали, подробности. Не хватало еще обмишулиться.

К начштаба зашел командир полка. Сообщение разведки он и начштаба восприняли по-разному. Начальник штаба долго пытал Кичкаева вопросами, потом удовлетворенно сказал:

— Боевики просто-напросто нас испугались, а постреливают оставшиеся кучки бандитов. Но это им не безоружные жители, а регулярные войска.

— Думаешь? — недоверчиво спросил командир полка.

— А где же тогда отряды вооруженных до зубов бандитов?

— Возможно, они и есть, не отрицаю, но не в зоне нашего действия.

— И все же, я считаю, надо перепроверить разведданные. Не может быть, чтобы нас не ждали. Где-то тут подвох, — покачал головой командир полка. Посмотрев на Дворкина, спросил:

— Где сейчас твой супермен, ну, тот самый? Отдыхает небось?

— Никак нет. Ушел с винтовкой на "охоту".

— Молодец! Так надо каждому снайперу делать. Вот и давайте его пошлем в Грозный. Решите сами, кого ему в помощники дать.

О полученных разведданных срочно проинформировали штаб группировки войск.

Находясь в засаде, Красавин видел, как вернулась группа Кичкаева. Уходить с облюбованного места не стал. Напарник тоже остался.

Было тихо и спокойно. Красавин оборудовал шалаш-приманку, то же самое посоветовал сделать и напарнику. Оставалось терпеливо ждать и ничем не выдать своего местонахождения. Главное — не замерзнуть, а уж потерпеть — потерпят. Но "поохотиться" в этот раз Красавину не удалось: пришел Хромых и сменил его. Петра ждали в штабе полка. Вскоре он получил новое задание. Идти в Грозный решено было утром, а пока можно отоспаться.

 

VI

С Дворкиным и Хромых разведчики расстались у края рощицы. Шли осторожно, то и дело замирали, выжидая. До Грозного километра полтора.

"Почему командир полка решил меня послать? — думал Красавин. — А если не справлюсь?" Вспомнился разговор с Дворкиным. Тот опасался, как бы ребята не завалили дело, не зная местности и людей. Да как можно! Хорошо, что Кичкаев согласился вторично пойти: видно, сержант чувствовал, что в первый раз не довел задание до конца. Кичкаев шел рядом и постоянно зевал — не выспался. Оделись в "гражданку", под студентов. Если вдруг задержат боевики, скажут, что ездили к больной бабушке. В штабе снабдили документами и дали адрес недавно умершей пожилой женщины — может, и пройдет. Кичкаев сам плохо ориентировался на местности, но все же.

Восемь утра. Начался сумрачный зимний день. Дождя не было, хотя облака плотным слоем облепили небо. Вышли к неширокой, но длинной улице, долго выжидали. Если не задержат, то пойдут не спеша. Кичкаев будет разговаривать по-чеченски, а Красавин — молчать. Важно не привлечь к себе внимания и смотреть, смотреть в четыре глаза.

Пока никто не остановил, и разведчики решили заново повторить ночной маршрут Кичкаева. Значит, надо побывать на пяти улицах. Название первой — Советская. Улица длинная, говорит Кичкаев, с поворотами. На ней в прошлый раз насчитали с десяток групп чеченцев: молодые, старые женщины, дети… И сейчас опять собрались.

— Смотри, точно в этих же местах. Рано, а торчат! Зачем? — Кичкаев говорил тихо, чтобы чеченцы не услышали.

— Посмотрим, посмотрим, — буркнул Красавин. Заметил, что в каждой такой группе человек по пятнадцать-двадцать. В самом деле: женщины, старики, дети и без оружия. Чего так рано повылезли? Делать нечего?

На одном из поворотов улицы кучей свалены строительные блоки. Кто-то затеял стройку? Проезд оставлен настолько узкий, что колонна может элементарно угодить в ловушку. Тут же, неподалеку, еще две группы вроде бы мирных чеченцев. О чем говорят? Что обсуждают? Ничего не слышно.

Прошлись по другим улицам; картина та же: боевиков нет, стоят мирные на вид, далеко не воинственные жители. Одна улица перекрыта, проход оставлен совсем небольшой. Кто и зачем перерыл? Надо это место запомнить.

— Слушай, — спросил Красавин, — а тебе не кажется, что все это видимость, будто нас тут не ждут? Все так тихо, никаких боевиков…

Кичкаев остановился:

— Если честно, то такая мысль и у меня была, и я об этом доложил, — признался он. — Ждут, черти, но по-хитрому. Для отвода глаз согнали стариков и детей.

— Взял бы да и поговорил с кем-нибудь из них. Ты же наполовину чеченец.

— Вчера пробовал, ничего не вышло. Сразу обступили, начались расспросы Нет, думаю, так можно и влопаться. А если в центр махнуть?

— В центр нельзя. Наша задача тут разобраться.

— Тогда зайдем в кафе — поедим, а заодно и послушаем. Есть хочу — терпения нет.

Зашли в кафе. Ели, прислушивались, но информации — никакой. Чеченцев заходило мало, да и те держались настороженно. Выйдя на улицу, Кичкаев закурил.

— Что же делать, что же делать… — протянул Красавин. Напарник молчал. В самом деле, надо что-то придумывать. Станут ходить по улицам — могут приметить и задержать. А почему везде мельтешат группы чеченцев? Прямо посиделки какие-то. Погода мерзопакостная, а они торчат. Ответ, скорее всего, надо искать именно здесь. Вчера были, сегодня… Создают видимость? Чего? Что прикрывают?

— Сделаем так, — сказал Петр Кичкаеву. — Я поболтаюсь у поворота, где блоки, а ты у траншеи. Понаблюдаем за жителями. Глядишь, что-то да прояснится.

Встретиться договорились часа через три, в том же кафе.

Недалеко от строящегося здания Красавин приглядел дом, брошенный, с заколоченными дверями и окнами, стекла разбиты. Таких на улицах немало. Выбрав момент, юркнул во двор, сорвал с окна две доски и забрался внутрь, а потом поднялся на чердак. Стал наблюдать за группами чеченцев, следить за происходящим отсюда было удобно: сверху хорошо видно, кто подходит, кто уходит.

Долго не было ничего интересного, уже и в сон потянуло. Но вдруг… К разношерстной группе чеченцев подошли три молодых человека; потом они направились к строящемуся зданию и скрылись в нем. Через какое-то время из подвала вышли три молодых чеченца, но уже других. Выходит, интуиция не обманула: в подвале или на первом этаже дежурят боевики. Сколько их? Как воружены? Все это предстояло узнать. Но наконец-то найден ключ: коли где, якобы без толку, слоняется "мирное население" — ищи поблизости огневую точку. Сидеть на чердаке больше смысла не было.

Кичкаева нашел у кафе. У него тоже новость. Боевая группа скрывается в каменном сарае. От сарая до траншеи метров семьдесят. Кичкаев даже видел, как чеченцы пронесли в сарай несколько гранатометов. Ничего не скажешь, хороша ловушечка для колонны! Подбивай головные машины и бей потом на выбор. А рядом еще гнездо боевиков. Вот и открыт секрет, радовались разведчики.

— Что будем делать? — спросил Кичкаев и посмотрел на часы. — Может, пообедаем, или сразу к своим?

Было два часа дня, но зимний день короток. Не оглянешься, начнет темнеть.

— Надо "языка" взять, — предложил Красавин. — От него можно узнать очень многое. Есть смысл рискнуть.

— А не влипнем?

— Риск есть риск.

Решили, как только стемнеет, приблизиться к чеченцам, кучкующимся недалеко от рощицы, и там ждать языка. Но перед этим еще предстояло обнаружить огневую точку. Ладно, а пока можно еще разок в кафе заглянуть.

Все произошло, как и спланировали. Лишь стемнело, Красавин и Кичкаев, подобравшись насколько было можно, стали следить за чеченцами и определять огневую точку.

В этом им помогла подошедшая смена. Оказывается, блиндаж находился на огороде — сразу и не заметишь, так его хорошо замаскировали. Из блиндажа вышли трое. Переговорив, разошлись. Двое двинулись в сторону центра города, один — к окраине, то есть к заветной рощице. Решили использовать простой прием: Красавин прикинулся в стельку пьяным, а Кичкаев попросил боевика помочь. Остановившись, тот спросил:

— Чего это он?

— Да вот жена друга родила сына, он и перебрал малость.

— Хороша малость, — только и успел сказать боевик. Его взяли без шума и крика. А вскоре их встретили Дворкин и Хромых. Командир взвода повел ребят на доклад в штаб полка. Он был рад, что все обошлось нормально. Полученные разведданные и результаты допроса "языка" оказались как нельзя кстати.

— А ты счастливчик! — сказал Красавину Хромых. — В самом деле, будто ангелы помогают.

— А как же иначе, — пожал плечами Петр и широко зевнул.

Хотелось спать, спать, спать…

 

VII

Петру выспаться разрешили. Разведка прошла удачно. "Язык" оказался довольно информированным и помог командованию полка кое в чем разобраться, особенно насчет огневых точек. Вроде бы радоваться надо, а на душе неспокойно и тревожно. С чего бы? Еще окончательно не проснувшись, Красавин то и дело слышал повторявшуюся за палаткой фамилию помкомвзвода: Хромых, Хромых… При чем тут Хромых? Хотелось спать. Но фамилия друга навязчиво повторялась, и это мешало уснуть.

Пригнувшись, в палатку вошел командир взвода Дворкин. Лицо мрачное, растерян, смотрит исподлобья. Вначале Красавин даже не понял смысл сказанного:

— Вставай, Хромых убили!

— Ну, знаешь. Не шути так!

— Мне не до шуток, — тяжело вздохнул Дворкин. — Снайпер, совсем недавно. — Слова будто молотком били по черепу.

Красавин оцепенел:

— Не-ет! Не может быть!!! Хромых? Он же опытней других! — Петр вскочил с раскладушки и быстро оделся. — Где он?

— Тут, недалеко…

По дороге Дворкин говорил:

— Чуть стало светать, Хромых ушел подыскивать удобные точки для снайперов. Он еще сказал: "Петр проснется, а я ему хорошее запасное местечко подобрал". А вражеский снайпер был где-то поблизости. Видно, приметил его и выбрал удачный момент. Два выстрела, чтобы наверняка: один в голову, другой — в шею. Оба — смертельные.

У тела помкомвзвода стояли разведчики. Один из них сдернул угол темного покрывала с головы погибшего. На лбу небольшая, всего-то с копейку, рана. Рана на шее не видна. Не верилось — Хромых и мертвый!.. Прикоснувшись рукой ко лбу друга, Петр почувствовал холод. Что-то говорил Дворкин, Красавин уловил лишь слово "месть". За друга будут мстить. Да-да! В этом Петр уверен.

А что он, собственно, знает о Хромых? Совсем мало. Даже о своих родителях тот ничего не говорил. Родом с Урала, и все! Оставаться на сверхсрочную долго не хотел, потом все же решился, хотел материально помочь родителям. А как болезненно воспринял отправку полка в Чечню! Словно чувствовал, что найдет здесь свою погибель. Нелепая смерть.

Разведчики деликатно отошли в сторонку. Знали, что Хромых был дружен с Дворкиным и Красавиным.

— О чем думаешь? — спросил лейтенант.

— Сам не знаю. Все в голове перемешалось…

— Надо будет его родителям письмо потеплей написать, и вещи, какие есть, отправить… Вот она — война. Теперь нас двое с тобой осталось…

— Значит, говоришь, удобную точку хотел мне подыскать? — перебил Красавин.

— Да, так и сказал, что проснешься, а он тебя обрадует.

— Покажи. Где это случилось, — Петр не хотел повторяться. Зачем сейчас лишние слова. Он уже решил, что за друга отомстит. И тянуть с этим не станет.

— Завтра идем на Грозный, — предупредил Дворкин. — Нам с тобой надо сформировать группы для подавления огневых точек боевиков. Сколько точек, столько и групп. Пойдем первыми. Командир полка выделяет нам для поддержки взвод десантников.

— Дай Бог, чтобы эти точки местонахождение не сменили.

— Ты что! Если сменят — плохо будет. Ладно, пошли покажу место, где Хромых убили.

 

VIII

Что бы Красавин ни делал, все мысли кружились вокруг Хромых. Петр был благодарен ему за поддержку в первые дни службы. Младший сержант Митюшкин мог тогда здорово жизнь ему испортить, а Хромых и старшина роты Пятков поддержали, помогли утвердиться.

За добро платить добром — главный принцип Красавина. И ему он всегда оставался верен.

На душе тяжело. В голове не укладывалось, что Хромых мертв…

Теперь Дворкин и Красавин почти не разлучаются, это помогает приуменьшить боль утраты. Только что закончили комплектование боевых групп для завтрашнего уничтожения огневых точек противника. В каждой группе от пяти до семи человек. Утром десантники пойдут на Грозный.

Задача этих групп — обеспечить проход основным силам полка. Боевики, по всей вероятности, хотят заманить "федералов" в ловушку. Может, потому и пропустили разведчиков. Зато после "языка" они как с цепи сорвались, и вовсю заработали снайперы.

Петр думал: " А Дворкин неправ. Письмо родителям, безусловно, нужно, но лучше самим к ним поехать". Сказал об этом лейтенанту, и тот, хлопнув себя ладонью по лбу, воскликнул:

— Какой же я олух! Сам не догадался! Сейчас же пойду к командиру полка и забью вопрос. Хотя знаешь… — Дворкин с сомнением посмотрел на Красавина, — лично я далеко не уверен, что отпустят.

— Почему?

— А вот посмотришь.

От командира Дворкин вернулся быстро. Лицо недовольное.

— Ну что? — спросил Красавин.

— Сказал, чтобы зашел через час.

— Ну и зайдешь, чего переживать-то?

— Не отпустит.

— Это почему? Ведь мы же с Хромых…

— Ясно, что были друзьями, — перебил Дворкин, — и он знает об этом, но непременно согласует с моим отцом. Не забывай, что я сынок генерала. Кроме того, завтра наступление на Грозный. Да разве ж мой батя отпустит перед наступлением? А что подумают в подразделениях? Тебя тоже не отпустят. Ты вроде как моя правая, а теперь и левая рука. Да нет, лучше тут за друга отомстить. Хотя по-человечески и обидно. Проводить его в последний путь к родителям лучше б было нам с тобой…

Дворкин оказался прав. Отец не разрешил ему и Красавину отлучаться перед наступлением. Тело погибшего повезут на Урал штабисты.

— Скоро начнет темнеть, — сказал Дворкин. — Пойду-ка поговорю с разведчиками. Денек будет завтра тяжелый, но думаю, прорвемся. Как считаешь?

— Я о другом голову ломаю. Возьму-ка винтовку и посижу до темноты в своем гнездышке. Ей-Богу, руки чешутся.

— Кого-нибудь тебе дать?

— Там же сидит вчерашний напарник.

— Будь осторожен. Не хватало еще, чтоб тебя подстрелили.

— Типун тебе на язык!..

До темноты оставалось часа три. Искать другую точку времени уже не было, да и не днем же этим заниматься. Заглянул в шалашик, сделанный для отвода глаз вражескому снайперу: перед уходом в разведку оставил там "куклу". Осторожно вытащил ее из шалаша…

Красавин был не робкого десятка и не вздрогнул, увидев в голове куклы пулевое отверстие. Выстрел мастерский — прямо в лоб, точь-в-точь, как в голову Хромых. Значит, снайпер клюнул. "Куклу" на прежнее место класть не стал, а осторожно отполз назад. Потом, пригибаясь, поспешил к напарнику. Не на шутку испугался, а вдруг и его… Услышав сзади шорох и увидев Красавина, напарник (слава Богу — живой!) не торопясь покинул свое место.

— Никак дремал? — спросил Петр полусонного десантника.

— Клонит в сон — мочи нет, — признался тот и покраснел.

"Хоть не соврал", — подумал Красавин. Десантник — с Вологды, крепыш с пухлыми красными щеками и добрыми глазами. Он неплохо поет, постоянно участвует в полковой самодеятельности. Особенно хорошо у него получается песня про родной город: "Вологда, Вологда, Вологда — гда…"

— Сделал, о чем я говорил? — спросил Красавин.

Напарник нахмурил брови.

— Да, а зачем все это?

— Чтобы снайпер твое место засек.

— Да никаким снайпером тут и не пахнет. Спокойно, как в гробу.

— А ты был в гробу-то?

— Просто к слову пришлось.

— "К слову"… Приказы надо выполнять, — рассказал о ране в голове "куклы". — Где-то совсем рядом действует вражеский снайпер. А может, и не один. Шутить с нами они не будут, Хромых тому пример, — Красавин говорил и видел, как вологжанин беспокоился.

— Что, и выстрела не слышал? — спросил Петр.

— Да нет, тут один танк или БТР все урчал.

Петр стал объяснять свою задумку. Мысль следующая: ровно через час напарник должен отвлечь на себя внимание чеченского снайпера. Если тот еще здесь, то обязательно себя обнаружит. Но важно, чтобы и вологжанин при этом не подставился.

После инструктажа Красавин пополз на свое место. Залег и стал наблюдать. Где же противник? Не ушел ли? Винтовку с оптическим прицелом положил рядом. Дождя не было — уже хорошо. Посмотрев на часы, вновь прильнул к биноклю.

Красавин по-своему коротал время на "охоте". Вначале искал естественные, природные зацепки, где снайпер мог бы укрыться. Потом сам с собой молча спорил, убеждал и не соглашался. Опыт — дело наживное, надо только почаще выходить на "охоту". А у него этих выходов — раз-два и обчелся.

"Так, так, что же мы имеем на сей раз?" — поднес он к глазам бинокль. Что же привлекает внимание, и где сам он, будь на месте вражеского снайпера, свил бы "гнездо"?

Ага, куча валежника. Вчера ее видел. Кто-то осенью собрал, да так и не увез. А возможно, подстроено. Во всяком случае, надо присмотреться. Спрятаться в валежнике можно вполне, да еще и под ним выкопать "схрон". Хотя место открытое, добраться и уйти непросто, все как на ладони…

А дальше — мостик. Тут можно притулиться, хотя бы за камнями, что по бокам подъезда к мосту. Подход и отход удобные. Возможно, что именно здесь враг и притаился. Посмотрим, что еще на горизонте нового…

Нет, больше вроде ничего особенного. Хотя стоп! А это что на обочине дороги? Куча сена или соломы. Раньше не обратил внимания. Видно, везли на тракторе или грузовике, да по пути потеряли, — и торчит себе копенка в канаве. Канава удобная, запросто можно и подползти, и отползти. Чем плохо, прикрывшись сеном, вести оттуда наблюдение? Местечко неброское, зато по всем параметрам для снайпера удобное и выгодное.

Больше, сколько Красавин ни смотрел, глаз ни на чем не задерживался.

А время бежит. Осталось минут пять, после чего напарник даст о себе знать. Клюнет ли противник? Хоть бы успеть до темноты…

Красавин в который раз прильнул к оптическому прицелу винтовки. Хорошо, нет дождя, вновь подумал он. Что ж, пункт первый — камни у мостика; потом сено в канаве, а дальше — валежник. Три точки! Надо не проморгать и успеть, только без суеты. Лишь бы вологжанин не сплоховал с чучелом и привлек внимание. Темнеет, но это даже к лучшему: противнику труднее будет понять, что его обманывают. Выстрелил бы раз, а то и два, как в случае с Хромых. Этого Красавину достаточно, чтобы засечь и уничтожить боевика.

…В оставшиеся минуты Петр пытался ни о чем другом, кроме "трех точек" и ответном вытреле, не думать. Но не получалось: то вспоминал Хромых, то думал, как бы не забыть выставить на ночь боевое охранение у мостика, то о завтрашнем наступлении полка. Неизвестно еще, как оно пойдет…

Шум, произведенный вологжанином, и раздавшийся почти сразу же хлопок — выстрел — оказались все же неожиданными. Откуда выстрел? Навел прицел на кучу валежника, но там ничего не заметил. Потом быстро перевел прицел на кучи камней у мостка — тоже пусто. А вот в канаве…

Да-да, оконце в шапке сена и ствол винтовки. Точно ствол!

Выстрелы последовали практически одновременно. Противник бил вторично, чтобы поразить цель наверняка, и — ответный выстрел Красавина. Кажется, попал — ствол винтовки противника задрался вверх, да так и остался в таком положении. Сделав еще два страховочных выстрела, Красавин осторожно покинул снайперское гнездо и пошел забрать вологжанина. О результатах поединка узнать можно будет завтра утром.

 

IX

До наступления оставались считанные часы. Боевые группы должны сняться раньше основных колонн полка, и Красавин с "охоты" вернулся как раз вовремя. Дворкин с Кичкаевым завершали последний инструктаж старших боевых групп: уточнялось вооружение, боекомплект, время и место сбора, размещение по бронемашинам, порядок высадки и действия в заданных точках. Для подстраховки брали еще две группы — резерв. Действия по уничтожению огневых точек боевиков должны быть четкими, быстрыми, без пробуксовки и топтания на месте. Особая роль отводилась Красавину и Кичкаеву. Только они знали месторасположение огневых точек боевиков. Их задача — вовремя доставить туда группы десантников.

Настроение у "федералов" боевое, даже несколько самоуверенное. Куда боевикам устоять против такой-то силы! Да их просто сомнут и пикнуть не дадут! Силы и в самом деле подтянуты немалые. С флангов десантников поддержат танковые части, у танкистов настрой тоже сверхпобедоносный.

Наконец инструктаж закончен. Старшие групп вышли из палатки. Посмотрев на Красавина, Дворкин нетерпеливо спросил:

— Ну, какие пироги?

— Да вроде подстрелил, но надо проверить, — рассказал о "кукле", о том, как все было. Заодно попросил выставить боевое охранение у мостка: там не исключена закупорка.

— Докладываю, — шутливо начал Дворкин, — что по охране мостка вопрос уже решен, а вот с твоими пирогами, считаю, надо немедленно разобраться.

— Может, завтра? — якобы засомневался Красавин. — Уже темно, да и можно нарваться на боевиков. Стоит ли рисковать перед наступлением? — говорил, а самому не терпелось узнать, чем же закончилась его "охота"?

— Стоит-стоит, — кивнул головой Дворкин. — Снайпер убил нашего друга, мог еще кого-то подстрелить, а мы должны ждать до утра? Нет-нет, прямо сейчас. Один пойдешь?

А Красавину только этого и надо.

— Обижаешь, командир, — сказал с обидой. — Ясно, что один и никого мне не нужно. Я там каждый бугорок, кустик, каждую ямочку знаю, могу пройти даже с закрытыми глазами. А вы, если что, подстрахуйте.

— Нет вопросов, — согласился Дворкин. Рядом с ним стоял вологжанин. Ему тоже не терпелось узнать, чем закончился поединок с вражеским снайпером.

Взяв автомат, нож и фонарик, Красавин растворился в темноте. Вот где пригодились навыки ходить тихо, как кошка. Автомат и фонарик решил использовать лишь в крайнем случае. Опасался одного — засады. Но и засада боевиков могла себя чем-то выдать.

Засады Петр не встретил. Хотя если бы вышел чуть раньше, то мог бы и нарваться на боевиков. Один раз услышал отдаляющийся шум и приглушенный разговор. Группа из нескольких человек, как понял Красавин, уходила в сторону Грозного. Открывать по ним огонь никакого смысла не было.

Буквально через несколько минут, подойдя к заветной канавке, Красавин все понял. Не дождавшись своего снайпера, боевики, по всей видимости, решили проверить, в чем же дело, и наткнулись на его труп. Вот его-то они и унесли с собой. Осторожно прикрыв рукой свет от фонаря, Красавин увидел там, где только что лежал снайпер, лужу крови. Похоже, вражеский снайпер был убит.

Дворкин же и вологжанин ждали в условленном месте. Оба обрадовались, особенно был доволен Дворкин.

— Это наш первый ответ за смерть друга, — похлопал он Красавина по спине. — Сегодня же доложу в штаб полка. Ты, Петр, молодец! И ты молодчага, — повернулся к десантнику. — Надо же, как лихо все провернули! Ладно, вы небось голодные?

— Как волки, — кивнул Красавин.

— Тогда пошли ко мне.

В этот предновогодний вечер Красавину и его друзьям-десантникам все казалось каким-то необычным. Внешняя бодрость и радость дополнялись щемящим беспокойством и необъяснимым волнением. Потому и хотелось друг с другом поговорить, поделиться вдруг нахлынувшими сокровенными мыслями. И хотя перед наступлением надо было выспаться, спать никому не хотелось.

 

X

Проводить боевые группы и дать десантникам последние указания пришел сам начштаба полка. Было еще рано, сумрачно, хотелось спать. А майор стоял щегольски ладный, форма с иголочки, глазами так и зыркает. О наступлении на Грозный говорил как о чем-то обыденном и пустяшном, и что бояться и зацикливаться на этом нечего.

— Чего такие хмурые, сонные? — спросил, оглядев строй. — На десантников и не похожи. Посмотрите, какую мы собрали силу! Все это скоро двинем на Грозный, а кучки боевиков, если от страха в штаны не наложат и не разбегутся, будут уничтожены. Мы их просто раздавим, сомнем, сотрем в порошок. Помните, наш успех в быстроте и натиске. Покажите-ка на деле, на что способны…

Красавин стоял рядом с Дворкиным и Кичкаевым. Последний все время зевал и шмыгал носом — простыл.

— Настроение поднимает, — буркнул Красавин. Когда начштаба говорил, что боевиков запросто сомнем и раздавим, он покачал головой: — Думает, что чеченцы такие дураки…

— У нас уже есть образцы для подражания исполнения воинского долга, — с воодушевлением вещал между тем майор. — Только вчера в напряженном снайперском поединке с противником победил наш разведчик Красавин. Вот с него и надо всем брать пример.

Дворкин толкнул Петра:

— Выше нос, младший сержант! Чуешь, чья работа? Однако почему он о твоем напарнике умолчал? Странно.

Петр пожал плечами:

— У него фамилия не такая звучная, как у меня. Сам сравни — Бредчуков и Красавин.

— Брось шутить, я правда ему говорил, а он мимо ушей пропустил.

— Да не расстраивайся, командир. Об этом ли сейчас голову ломать?

— Это понятно, но все равно нехорошо…

Начштаба заметил, что Дворкин переговаривается с Красавиным, но замечания не сделал, хотя любому другому офицеру быстро бы заткнул рот. Вскоре последовала команда "по машинам", и три бронетранспортера с десантниками двинулись на Грозный. От разведчиков десантников сопровождали Красавин и Кичкаев. Дворкин со взводом пойдут чуть позже.

А рядом готовились к выступлению основные силы полка и соседи-танкисты. То зимнее утро больше запомнилось всем голосами людей и гулом боевых машин.

…Проскочить и уничтожить боевиков "одним махом", как напутствовал начштаба полка, не удалось. Чеченцы к встрече с десантниками подготовились основательно.

Первые сотни метров бронетранспортеры проскочили быстро. Удачно высадили и несколько боевых групп. Красавин ехал в первой машине. Авангард десантников приступил к уничтожению огневых точек боевиков, и вот тут-то началась пальба со всех сторон, да какая!..

Два бронетранспортера вскоре свернули на параллельные улицы. Головной прорывался к тому повороту улицы, который был перерыт широкой траншеей. А узкий проезд находился под прострелом боевиков. Огневые точки следовало подавить, закрепиться и дождаться подхода основных сил полка. Такова задача.

Почти у самой траншеи бронетранспортер был подбит выстрелом из гранатомета. Удар пришелся по передним колесам, и машина сразу ткнулась носом в землю. Боевики открыли плотный огонь из автоматов.

Некоторые десантники выскочили из машины и залегли, другие отстреливались из самой машины, несколько человек попрыгали в траншею. Красавин лежал на холодной земле и пытался разобраться, откуда ведется огонь. Две огневые точки он знал: из одной стреляли, но другая молчала. Зато раздавались автоматические очереди со стороны небольшой пустоши. Но там же ничего не было!..

От дробного, зловещего перестука пуль по броне сердце екает. А десантники, что лежат рядом, боязливо озираются, смотрят на него с надеждой и к земле жмутся, жмутся. Но она мерзлая, стылая, неласковая, чужая. Впервые Петр почувствовал страх. Он был где-то внутри, но еще не расползся по всему телу и сейчас исчезнет. Нет, сердце в пятки не уйдет и никуда не выскочит! А ребята смотрят на него и ждут. Он же среди них — старший. Но что он может? Чем лучше их? Однако, пора действовать, причем дерзко, мгновенно и там, откуда меньше всего ждут боевики. В этом спасение как его самого, так и однополчан.

Неужели расположение огневых точек сменили из-за "языка"? Испугались, что выдаст? Еще ведь по пути заметил, что не все выявленные в разведке точки действуют, зато появились другие, и это нарушило планы боевых групп. "Влопались в жир ногами", — вспомнил выражение матери. Вот тебе и "мирная обстановочка!" Но что же делать? С чего начать? Нельзя же просто лежать и дожидаться, пока всех перебьют. Могут запросто и в БТР еще разок пальнуть из гранатомета, но пока этого не делают. Хотят сохранить его для себя?

Среди десантников появились убитые и раненые. О, Господи! Это же совсем другая жизнь, даже не вчерашний день, когда он вел поединок с вражеским снайпером. Там все было на равных, и победил тот, у кого оказались крепче нервы.

Появилась мысль: а что если по траншее добраться до дома на противоположной стороне улицы и под прикрытием десантников приблизиться как можно ближе к объекту, а потом оттуда забросать боевиков гранатами? А пустошь лучше обойти с обратной стороны… Посмотрел на прижавшегося рядом к земле десантника. Фамилии его не помнит, только то, что он из Ростова и аккуратно ходил на все занятия в его, Петра, секции. Парень ловкий, подвижный, выносливый. Надо взять его с собой.

— Сколько у тебя гранат?

Тот сказал. Нормально, хотя можно и подзанять у соседей.

— Делай, как я, — сказал ростовчанину. Тот кивнул, и они тут же упруго оттолкнулись от земли и прыгнули в траншею. Там уже сидели пятеро десантников, и Красавин объяснил им свой план.

Пригибаясь, переместились к краю траншеи. До дома метров пять-шесть. Это как раз тот самый проезд, что оставлен как ловушка для техники. Пора, однако, начинать…

Как только стрельба немного поутихла, Красавин с ростовчанином выпрыгнули из траншеи и в несколько прыжков преодолели простреливаемый сектор. Это уже хорошо, это уже совсем неплохо. Посмотрим, кто кого…

Теперь они для боевиков недосягаемы. До объекта метров тридцать пять-сорок. Отвлечь внимание врага огнем должны десантники, которые сидят в траншее. Как только начали стрелять по объекту, тут же в подвальные оконца полетели гранаты. И Красавин с напарником, подбежав, тоже бросили в подвал по гранате. Группа боевиков была уничтожена полностью, а окопы, занимаемые боевиками на пустоши, забросали гранатами с трех сторон. Двух чеченцев взяли в плен, остальные были убиты. Красавин выставил боевое охранение, так как вполне возможно было нападение врага.

— Вот это дали, — улыбнулся, утирая пот со лба, ростовчанин. — Дрались, можно сказать, как львы.

— Еще бы часок прочухались и ни одного льва не осталось бы, — с иронией заметил Красавин. Он тоже вспотел, хотя только что замерз.

— Ты, командир, голова, умно все придумал, а главное, быстро.

Старшие групп доложили о потерях с обеих сторон. С нашей четыре десантника были убиты и трое ранены, двое из них тяжело. Раненых и пленных надо было побыстрее отправить к месторасположению основных сил. Но бронетранспортер подбит, на чем отправишь? И ждать нельзя. Прошлись по домам. Кое-как одного жителя упросили дать свою машину…

Отправив раненых и пленных, десантники немного расслабились, но Красавин был начеку. Стрельба в разных районах города то вспыхивала, то стихала. Где-то недалеко отчетливо слышались выстрелы из гранатометов. В чем же дело? Почему колонны не пришли?

Своих дождались ближе к обеду. На бронемашинах прибыла рота из первого батальона и взвод разведки. Красавин доложил командиру роты обстановку.

— Сработано профессионально, — сказал тот Дворкину. — Не каждый офицер бы так справился. Молодец, да и только. Все, отдыхай, теперь я займусь.

Подошел и обнял Петра Дворкин:

— Как же я за тебя боялся! Слава Богу, все хорошо закончилось.

— Да пока вроде ничего, хотя есть потери.

— Знаю, знаю. Нам твои посланцы уже все рассказали. Но могло быть и хуже, ведь полку готовилась ловушка. Да, Кичкаев убит, опять снайпер. Жаль парня… — вздохнул. — Но ты молодец. И раненых с пленными сразу куда надо отправил. Пленные боевики на многое глаза нашим отцам-командирам открыли. Ведь те думали, авось задавим. Не вышло на авось-то.

— Эх, Кичкаев, Кичкаев, — Красавин опустил голову. Долго молчали. Потом Петр спросил: — Но почему не пришла колонна? Что-то случилось? Мы ждали-ждали.

— Тут, брат, стряслась такая заваруха, такой провал, что, кажется, все перевернулось с ног на голову. В общем, танкисты напоролись на засады, и их начали щелкать. Столько понащелкали, что страшно сказать. Из гранатометов и ручными гранатами со всех сторон били по танкам, а снайперы не давали выйти танкистам. Боже мой, столько ребят по-дурацки погибло! Срочно пришлось идти им на подмогу. Как же прав был отец, когда предупреждал, что в Чечне можно по самую макушку завязнуть. Так и получилось…

Петр кивнул:

— Я сам в этом убедился. Кругом огневые точки. На каждой улице, в каждом переулке. Кстати, у нас тут появились новые, которых раньше не было. Это уже после нашего "языка".

— Так у нас хоть были разведданные, а в соседних частях вообще шли напролом! И так схлопотали. А снайперы? Помнишь, отец говорил? Все подтвердилось.

— Ты скажи, что с наступлением, будет или нет?

— Я знаю, что пока оно сорвано из-за чьего-то жуткого головотяпства. Война необычная: кого, куда и как бить? Что, всех подряд? Сам говорил, что на лбу у них не написано: боевик это или мирный житель? Ладно, я тебя совсем заболтал, а ты же с утра ничего не ел. Пошли в БТР, накормлю. Капитан теперь сам всем займется.

— Выходит, наступления не будет?

— Я этого не сказал, — Дворкин остановился. — Да, начало не в нашу пользу. Если честно — то сорвано. Но наступление будет, хотя и, наверное, с большими потерями. Теперь начнем дубасить по городу с воздуха, потом опять пойдем вперед, пока не остановят. Вновь примемся бомбить. Но сверху не всегда видно, на кого упадет бомба. Боюсь, что в Кострому мы вернемся не скоро. Это уж точно.

 

XI

Да, война велась так, как говорил об этом после наступления на Грозный лейтенант Дворкин. Если на земле с боевиками не получалось, начинали долбить их с воздуха. В откровенных разговорах солдаты и офицеры матерились на тех, кто развязал войну, кому она была нужна.

Возвращение полка на места постоянной дислокации задерживалось. Даже Дворкин, при его-то связях, не знал, когда придет замена.

Красавин не сразу, но все-таки решился написать матери о том, где теперь служит. Но писать старался так, чтобы она меньше волновалась. Первое время, судя по ответам, мать себе места не находила. Да и немудрено: столько было противоречивых передач и газетных статей про войну в Чечне. Потом мать немного успокоилась. Писала, что стала чаще ходить в церковь и молиться за него. Каждое послание начиналось с того, сколько раз она побывала в церкви, сколько поставила свечек и как просила Бога хранить сына. Да, мать Красавина — единственное и, пожалуй, самое святое, что было и осталось в жизни. Сам поблагодарил Бога, что не умолчал про Чечню. Теперь трудности и лишения переносились им спокойнее: помогали письма из дома. Петр видел, как мучились те десантники, кто не сообщил родным об отправке в Чечню, и как им не хватало писем из дома.

Алена писала довольно часто. Подробно излагала новости, произошедшие в Полянске. Получалось это у нее интересно, и через переписку Красавин все больше привязывался к ней, часто думал о девушке, представлял их встречу.

Алена прислала свою фотографию, написала о родителях, дедушках, бабушках, младшем братишке. Только теперь наконец-то вспомнил, чья она дочь — родители Алены еще молоды. Так получилось, что на нее он не обращал внимания.

А Алена на фотографии ребятам понравилась. Командир долго ее рассматривал и потом сказал:

— А тебе не кажется, что она и моя жена чем-то похожи? Нет, точно! Смотри, глаза, нос…

Красавин спорить не стал, похожи так похожи. На фотографию и сам часто заглядывался.

С Дворкиным они были неразлучны. Лейтенант говорил, что Петр ему как родной брат. В свободное время мечтали о послевоенной жизни. Дворкин обещал пригласить в родной Сибирск, познакомить с матерью, женой. У них дача, а места на Ангаре такие, что залюбуешься! Петру хотелось побывать у друга, но это после службы. Зачем сейчас загадывать? Загадывать он не любил.

Получал письма и от сестры. Жизнь у нее шла без особых изменений, хотя, судя по письмам, изменения все же были. Подрастал сын Мишка. Сама устроилась, правда, уборщицей на работу в зверосовхоз, а малярничать бросила. Купила швейную машинку и пошла учиться на курсы кройки и шитья. Со стариками живет дружно, они во внуке души не чают. В каждом письме сестра приглашает Петра в гости. Ясно, что после увольнения навестит.

 

XII

Ночью Петр спал плохо: снились дурацкие сны. Утром рассказал о них вологжанину. Тот рассудил по-своему: день без еды, а на ночь живот набил, вот и мучился. Красавин не согласился — раньше перед сном тоже переедали, но такой беспокойной ночи, как в этот раз, не было. Скорее всего, нервы стали сдавать. Стычки с боевиками, ночные рейды в разведку просто так не проходят. Петр где-то читал, что человек даже от нормальной жизни со временем устает, а тут Чечня, где каждый день — испытание. Нет, ночные кошмары не случайны. Душа будто предчувствует недоброе.

Наступил день как день: зимний, хмурый, неуютный. Что же он преподнесет?

Из штаба полка вернулся командир взвода. Старается держаться спокойно, но не очень у него получается, явно чем-то озабочен. Попросил Петра отойти в сторонку — значит, новость не для всех. За время службы в Чечне Дворкин сильно изменился. Это был уже не тот мечтательный лейтенант, которому хотелось проверить себя на прочность. Такая проверка хороша, когда все находятся в одинаковом положении, но он-то знал, как барствуют и берут от жизни все сынки "новых русских". Этих в Чечню на аркане не затащишь. Выводила из себя дикая несправедливость — зачем надо было заваривать в Чечне кашу, чтобы потом вот так ее расхлебывать? До глубины души Дворкина потрясла и смерть Хромых…

— Завтра утром в Грозный пойдут две группы, — сказал он Петру. — Одну поведешь ты, другую — я.

— Спасибо за доверие, но почему ты, командир?

— Сам попросился. Пойми, я тут ни разу в разведке не был. Полк выведут и вспомнить нечего будет, — попытался пошутить Дворкин, но шутка получилась какая-то невеселая.

— Утром, говоришь? Лучше бы вечером или ночью.

— Может и лучше, но нас поддержит авиация. Во время налета и проскочим. Командованию нужны свежие разведданные по скоплениям боевиков.

— Да ведь день не ночь, как бы не напороться.

— Решение принято и не нам его отменять. Давай-ка лучше обмозгуем… — стали обговаривать, сколько в каждую группу взять людей, кого конкретно, какое иметь вооружение.

До утра Петр думал об одном и том же. Столько всякой дребедени в голову лезло!.. Дворкин сказал, что надо выспаться, но не спится. Написал письма домой и сестре, потом, закрыв глаза, лежал и думал. Рядом с палатками разведвзвода стоят палатки первой роты. Слышно, как в соседней переговариваются десантники.

— … Нам с командирами еще повезло, а во второй ребята от своих воем воют. Ротный злой, замы такие же. Недавно сам слышал, как ротный чехвостил писаря. Говорит, если надо, будешь воду мне на животе греть…

У него борода скобой, так он ее каждое утро ровняет, а писарь для этого теплую воду в чайнике приносит. Как в настроении, говорит писарю: "Борис Иванович, а где у нас теплая водичка?" Но как злой: "Писарь, бегом за водой!" А недавно писарь воду в чайниках перепутал — он еще носит холодную умываться заместителю. Что там было!..

— Не повезло, выходит, писарю, — вздохнул другой десантник. — Уж лучше на передовой, чем вот так прислуживать. Черт знает, что командиру в голову взбредет. Угадай, попробуй.

— Уважение должно быть к рядовым, — сказал начавший разговор. — Я знаю старшину, который нашего брата кроме как хлебожуями, не называет. Это же унижение. Видите ли, нервы у него не выдерживают!..

— Я на днях письмо из дома получил, пишут, что дядька повесился, — встрял в разговор еще один десантник. — Хороший дядька был, двое ребятишек остались.

— С чего повесился? — спросил кто-то.

— Без работы остался. Семью кормить нечем было.

— Не дело, конечно, вешаться, а с другой стороны — как еще поглядеть. Детей-то кормить надо, а чем? Нет, мужику без работы нельзя.

— Когда в армию провожал, помню, говорил: охраняй Отечество! Вот я охраняю, а его уже нет…

Его перебил голос глухой, простуженный:

— У нас один в тюрьме не раз сидел. За человека не считали, а тут торговлей занялся и пошел, пошел… Женился, дом отгрохал, "джип" купил. Его девчонку спрашивают: "На чем ездить будешь?" — "На дзипе", — говорит. — "А купаться где станешь?" — "В шауне". Говорить еще не научилась, а подавай ей "джип", сауну.

— Не всем же торговать, — вздохнул тот, у которого дядька повесился. — У нас кто торгует или при власти, тот и живет. Потому и люди стали дерганые.

— Мы не лучше, — ответил простуженный. — Мне дед говорил, что с Отечественной мужики вернулись добрые, потому как все едины были. Нет, и тогда попадались психи, но не столько, сколько сейчас.

— Вот-вот! Тогда именно все были едины, вместе тяготы переносили. А теперь одни на дурничку миллионы "зеленых" хапнули, им отдали газ, нефть, заводы. Зато такие, как мой дядька, подыхать с голоду должны. На них, выходит, наплевать. Потому и воевать настроения никакого нет…

Простуженный голос сокрушенно добавил:

— Как же мы все низко пали! Во всем, за что ни возьмись.

В разговор вмешался кто-то еще.

— Мы не пали, нас сознательно опустили, причем так, что ниже некуда. Работы нет, жрать нечего, да что за жизнь пошла!..

В палатку, откуда слышался разговор, видно, зашел командир. Десантник, говоривший про миллионы "зеленых", подал команду:

— Встать, смирно!

— Вольно, вольно. Сидите. Ты, Федоров, опять небось антимонию разводишь?

— Никак нет, товарищ сержант. Про наступление толковали.

— Откуда знаешь про наступление?

— Так если вы нас не ругаете — значит быть наступлению.

— Шустрый ты, однако, Федоров. И языком трепать умеешь. Так вот, возьмите с Деревянкиным лопаты и пошли покажу, где надо яму выкопать.

— Никак хоронить кого-то?

— Не "кого", а "чего". Мусор, отходы всякие. Мы не должны оставлять после себя… — Петр уже не услышал, что же нельзя оставлять после себя. Он задремал.

Вздрогнул, когда подошел и присел Дворкин. Кроме них в палатке никого не было.

— Скажи, у тебя страх есть? — тихо спросил он Петра.

— Есть маленько.

— У меня тоже. Раньше не было, да и не думал я об этом. Только сейчас дошло, почему мать так не хотела, чтобы я попал в Чечню.

— Даст Бог, пронесет и в этот раз.

— Спасибо, что правильно понял, — Дворкин пожал руку Петру; а как только стало светать, разведгруппы выдвинулись на исходные позиции.

Ждали поддержки с воздуха. Будет два захода вертолетов. После первого группы должны незаметно вклиниться на территорию, занятую боевиками; после второго — углубиться в тыл противника. Ожидание томительное, нервозное. Наконец в воздухе послышался гул, и вертолеты начали обрабатывать предполагаемые опорные пункты противника. За пять минут до окончания бомбардировки разведгруппы рассредоточились и бесшумно двинулись вперед. У каждого разведчика своя задача. Место сбора перед возвращением обратно в полк определено.

Но тут-то и произошло то, чего разведчики никак не ожидали. Они наткнулись на крупный отряд боевиков, наступавших на "федералов". Численное превосходство врага было явным, и завязался неравный бой. Боевики взяли разведчиков в кольцо, но выручили вертолеты — они вновь повисли в воздухе и начали бомбардировку. Боевики явно не ожидали воздушного налета. Отстреливаясь, они попадали на землю, и Красавин этот момент решил использовать. Что было силы он рванул к старому кирпичному строению и залег около стены. Только определил место для очередного броска, как раздался взрыв, и стена, рядом с которой он лежал, рухнула. Хорошо, что отделался только ушибами, но зато оказался в каменном мешке. Однако это его и спасло. Почти тотчас рядом появились боевики и начали палить по вертолетам из автоматов. Обогнув развалины, они остановились. Петр хорошо их видит и слышит. Вот боевики подтащили двух пленных. Один в крови и стонет. Но это не разведчики, своих Петр узнал бы. Подошла еще группа боевиков. Среди них выделялся рослый чеченец — видимо, полевой командир. Похоже, ему доложили, что прорывавшийся отряд "федералов" разбит, лишь один остался в живых, но подстрелен и лежит как приманка. Полевой командир подошел к пленным и что-то сказал стоявшему рядом чеченцу. Тот молод, самоуверен, весь как на шарнирах. Выйдя вперед, он громко обратился к пленным:

— Вы победители, да? А мы побежденные? Вы нас пришли убивать? А сами в плену и будете наказаны. Вот нож и топор — смотрите, вот они! — боевик поднял нож с топором над головой и повертел ими. Руки в перчатках, удобных для стрельбы. — Это ваша смерть. Поняли? Победителей станет меньше.

Положив топор на землю, боевик подошел к окровавленному пленному. Вид у пленных был понурый, они понимают, что обречены, но все еще на что-то надеются. Раненый парень — даже стонать перестал — с мольбой смотрит на такого же молодого, как и он, чеченца. Во взгляде немой вопрос: может, просто пугает?

— Ты муж-жик, да? — крикнул с каким-то идиотским жужжанием боевик. Он не настроен шутить, пугать. Нет, ему совсем другое нужно. — Отвечай, ты — муж-жик? — резче, звонче заорал он. Но пленный, видимо, не понимал, чего от него добиваются.

— Так ты муж-жик или кто?! Сымай штаны! Сымай быстра!.. Покажи, какой ты муж-жик. Ну-у!

Опустив руки, пленный не шевелился. Боевик стал бить его пинками, с оттяжкой, в самые больные места. Слышались тупые удары и мучительные вскрики избиваемого. Он потерял сознание. Боевик же срезал ножом пуговицы на его брюках, стащил их и стал что-то по-чеченски лопотать своим.

Те ухмылялись. Кто-то притащил ведро воды и плеснул на окровавленную голову пленного. Тот застонал, зашевелился, хотя голова была по-прежнему бессильно опущена. Но муки его не кончились. Ударив еще раз со всей силы пленника ногой, боевик ткнул рукой в перчатке ему в пах — взмахнул ножом…

Раздался дикий крик. Поджав колени к голове, несчастный скорчился и заорал — страшно, беспрерывно, такого крика Петр никогда в своей жизни не слышал. Он и сам инстинктивно дернул ногами, хотел поджать их к животу, но больно ударился о придавившие его со всех сторон куски кирпичной кладки.

— Зверье! Гады!.. — Каких только проклятий не слал он боевикам, хотя понимал, что товарищу этим никак не поможешь. Второй пленный валялся на земле и стонал, потрясенный увиденным. А боевики потешались, им было весело. Истязатель ржал:

— Был муж-жик, а теперь ты — никто! Слышишь — никто! Евнух ты, понял? Евнух!

Но и на этом палач не успокоился. Размахивая ножом, он бросился к истерзанному пленному. Орал, что "федералы" убили его брата, называл еще кого-то из погибших. Его пытались удержать, но бесполезно. Тогда командир что-то крикнул, и ему не стали мешать. Боевик же подскочил к сжавшемуся в комок пленному, схватил его за волосы, запрокинул до хруста в шее голову назад и одним взмахом ножа перерезал горло. Тело пленника враз обвисло и задергалось в предсмертных конвульсиях, из зияющей раны хлынула кровь.

— О Боже, будь милосерден! — взмолился Петр и крепко-крепко сомкнул веки. — Зачем же так?! Зачем?!. - услышал гортанные возгласы боевиков: "О-о, Аллах акбар!"

А головорез все больше входил в раж. Теперь он втолковывал второму пленному, чтобы тот притащил сюда раненого "федерала".

"Кого же подстрелили и держат за приманку? — думал Петр. — Что же дальше-то будет?.."

Боевик тем временем взял топор и сказал пленному, что если тот не выполнит приказ, то будет четвертован и обезглавлен. Тут же отрубил у только что убитого солдата руки и ноги, а затем отчленил голову. И все это делалось под одобрительные возгласы боевиков. А наш солдат дергался от каждого взмаха топора, словно его самого четвертовали, и хватал воздух широко открытым перекошенным ртом.

— Так притащишь его? Или?.. — и боевик играясь завертел над головой пленного топором. И вновь возгласы одобрения.

Парень покорно кивнул головой.

"Боже, какая дикость! Да что же это творится?! Человек убивает человека, и как? Будто мясник. Какую же надо иметь злобу… И вообще — зачем они здесь, в Чечне? Кому это надо? Кому, Господи?.. И кто ты, неизвестный парень-мученик? В каком доме жил и в какой школе учил понятия о человеческой доброте и подлости? Кто твои родители?.. — Петру хотелось рычать, выть, рвать на себе волосы, но он не пошевелился. — Боже! За что такая несправедливость? За что этому солдату выпала столь страшная доля? Кто затеял эту войну?.. Будьте же вы прокляты, нелюди!!!" — Петр со стоном уткнулся лицом в кусок кирпичной стены. Он больше не мог видеть эту резню. Тут же вспомнил об уползшем пленном. Неужели предаст и сейчас принесет разведчика?.. Кого же подстрелили? Кого?.. А ведь и с ним самим будет так же, если попадет в их руки. Лишь бы не заметили. В лучшем случае — изрешетят из автоматов…

В голове Петра страшный сумбур. Он видел, как солдат под радостные возгласы боевиков медленно пополз к раненому. Несколько чеченцев, вскинув автоматы, взяли его на прицел… Дальше, из-за завала, обзор терялся. Но, видимо, чем ближе солдат подползал к разведчику, тем громче горланили боевики. И вдруг крики разом стихли, и слух резанули автоматные очереди. Значит, что-то произошло: пленный либо убежал, либо погиб.

Чеченцы засуетились, загалдели. И, разбившись на группы, побежали в сторону передовой. Сторожить раненого разведчика оставили двух боевиков. Надо что-то делать, не сидеть же вечно в этом завале…

До боевиков метров сорок — и Петр начал осторожно ощупывать, где удобней проделать лаз. Вперед не получится, мешают несколько крупных кусков кирпичной кладки. Выбраться через верх тоже нельзя, все может рухнуть и придавить. И с боков бесполезно: с одной стороны стена, с другой огромный завал, не повернуться. А что, если попробовать сзади? Попробовал. Ноги уперлись во что-то твердое, но слегка поддающееся. Тоже кусок кладки, но меньших размеров… Один боевик пошел за угол, другой — следил за разведчиком. Со стороны передовой началась беспорядочная стрельба: похоже, чеченцы напоролись на первую и третью роты.

Красавин с силой надавил ногами на кусок кладки и отодвинул его. Появилась дыра, через которую он, осторожно изгибаясь, выбрался из-под завала. С облегчением вздохнул и огляделся. Из-за боя его не заметили. Теперь надо быстренько убрать дежурившего. Сейчас, сейчас, только спокойно… Прицел — выстрел. Боевик упал. Где второй? Жаль, что это не "головорез", сейчас бы точно получил свое. Вот и угол кирпичного строения; в руке у Петра нож…

Столкнулись почти нос к носу. Петр молниеносно взмахнул ножом — и быстрее к раненому разведчику. Только сейчас разглядел знакомую куртку с черным воротником. Это же куртка Дворкина!..

Лейтенант лежал неподвижно, пульс из-за потери крови едва прощупывался. Нельзя терять время! Вновь, уже близко, раздались автоматные очереди. Подхватив командира, Красавин отнес его к заброшенной надворной постройке. Дворкин застонал. Приготовив свои и вытащив из кармана куртки взводного гранаты, Петр положил их рядом с собой и стал ждать. Почти тотчас же показались отступавшие боевики, которых теснили десантники.

— Слава Богу… — вздохнул Петр с облегчением.

 

XIII

Война в Чечне затягивалась. Боевые действия то начинались, то, по непонятным причинам, приостанавливались. В войсках считали, что боевикам нарочно давали передышку, и причем тогда, когда оставалось всего-то ничего, чтобы с ними покончить. Значит, кому-то это было выгодно. В последнее время начали раскручиваться переговоры между Москвой и Грозным, готовилось соглашение. Конечно, солдатам война надоела, каждый подсчитывал оставшиеся дни и месяцы до демобилизации. Такой арифметикой занимался и Петр Красавин. Все, что произошло с ним за это время в Чечне, воспринималось как дурной сон. Но это был не сон — жизнь.

Как-то его пригласил на беседу заместитель начальника штаба полка и предложил остаться служить по контракту. Красавину предложение польстило. Вспомнил, как на выпускном вечере классная руководительница Александра Михайловна предсказала ему быть военным. Тогда светила луна, было сказочно красиво, и "Ивушка" скомандовала:

— Лейтенант Красавин, выйти из укрытия! — Он стоял в кустах сирени. Как же это было и давно, и недавно… Теперь отношение Петра к службе было двойственным… Капитан не скрывал, что Красавин их устраивает со всех сторон: в боевых действиях себя проявил, удостоен правительственной награды, многое сделал для профессиональной подготовки личного состава. С ответом капитан не торопил, советовал обговорить все с матерью и родственниками.

Петр написал три письма: матери в Полянск, сестре Нине и своему другу Василию Дворкину в Сибирск. Бывший командир разведвзвода, после госпиталя, где ампутировали ногу, там долечивался и жил с семьей. Вскоре получил ответы. Что касалось "служить — не служить", то все ответы были почти одинаковы.

Мать была категорически против. Алена так и написала: "или мать, или служба". Своего единственного сыночка она хоронить не хотела. Алена в конце сделала и от себя приписку, что лучше бы он вернулся домой.

От сестры Петр тоже другого ответа и не ждал. Нина написала, что, потеряв мужа в Афганистане, она не хотела бы потерять и единственного брата. Они с матерью словно сговорились. Кроме того, сестра убеждала, что сегодня Чечня, а завтра и еще не известно где придется воевать. Да и кого защищать? Тех, кто народ ограбил?

Больше всего ждал ответа от своего бывшего командира. Что напишет? Но Дворкин тоже советовал уйти на гражданку. Коротко, ничего не разъясняя. Как всегда, приглашал к себе в Сибирск.

Буквально через несколько дней Петр получил от него еще одно письмо, в котором Василий сообщал, что отца переводят с повышением в Москву, и он их всех скоро заберет с собой. Лично для него это будет даже лучше: в Москве закажут хороший протез, и он станет заново учиться ходить. Еще писал, что дачу продавать не будут и он может приезжать и жить на ней когда захочет.

А еще Петр даже глазам своим не поверил: Дворкины дарят ему машину "Жигули". Не новую, правда, но и не старую, за то, что спас Василия от смерти.

Перед их отъездом все будет оформлено, так что может приезжать и делать с ней все, что посчитает нужным.

Забота семьи Дворкина его взволновала. Петр знал раньше, что дача их на берегу Ангары и приспособлена для проживания в любое время года. Знал и что Василий в своих решениях тверд, и уж если что решил, то так тому и быть.

После полученных писем Красавин уже больше не колебался, а пошел в штаб и от предложения остаться служить отказался. Его ответ заместителя начальника штаба огорчил. Тот пытался как-то воздействовать на Красавина, рисовал радужные перспективы продвижения по службе, но Петр свое решение не изменил.

Проводы были с напутствиями, клятвами в дружбе, с водкой и пивом. Да, вспомнить было что… Потом — поезд и встреча с матерью. О своем приезде он сообщать не стал, хотел появиться неожиданно. Сколько раз эту встречу представлял, но вышло все совсем по-другому.

С вокзала шел пешком. Вид бравый: берет на затылке, значки, награды, пуговицы сверкают, форма выглажена, ботинки блестят, в руке легкий чемоданчик. День был не солнечный, но еще теплый. Надел черные очки, не хотел, чтобы его сразу кто-то узнал. Прохожие оглядывались на стройного, подтянутого сержанта.

И вдруг — увидел пожилую женщину, шедшую ему навстречу. Узнал сразу — мать! Сердце в груди радостно забилось.

Узнает или не узнает? Специально отвернулся, будто разглядывал что-то интересное в витрине, и уже прошел мимо матери, как вдруг услышал тихий и такой родной голос:

— Петя!…

Ну, тут уж деваться некуда, да и хватит играться. Узнала! Сердце материнское подсказало. Он снял очки и подхватил пошатнувшуюся от волнения мать. Поцелуи, объятия, слезы радости. Мать разглядывала его, а он ее, постаревшую, еще больше высохшую, в своей обычной простенькой одежонке. Мать, вытерев платком слезы и повеселев, говорила:

— Иду, значит, в больницу и вижу, хоть и слепая, — солдатик. Думаю, вот кому-то счастье в дом подвалило. А солдатик, как ненормальный какой-то, — осенью, а в очках, да к тому же головой крутит… Не сразу, но поняла, сердце подсказало — сынок мой домой вертается.

… Дома накрыли стол, и пошли разговоры. А за столом-то всего трое: мать, Петр и Алена. Об Алене речь особая. Он встречи с ней долго ждал.

Петр ожидал увидеть тонюсенькую, нескладную девчушку — этакую стрекозу, а увидел совсем другое. Застенчивые — он сразу и не разглядел, какие они у нее, — глаза, от волнения красивое лицо. И фигурка чудная, словно точеная. Теплые ладони с длинными, без маникюра на ногтях, пальцами. Это они, эти пальчики, писали ему во время службы письма, которые он так ждал! И губы у Алены не накрашены. Петр не любил размалеванных девиц, и вообще, он к женскому полу был раньше равнодушен.

Мать потчевала, чем могла. Она не готовилась к встрече, потому и угощение было приготовлено наспех. Выпили за встречу, Алена пила лимонад. Странно, но Петр замечал все, что она говорила, что делала и как вела себя. Форму снимать не стал — пусть мать им полюбуется. Хотелось понравиться и Алене, она ведь не такая, как все — она ему нравится. Все в ней ему по душе. Одета, хотя и простенько, но со вкусом. Мать говорила, что идти в гости долго не соглашалась, стеснялась, еле уговорила.

Мать стала частенько отлучаться на кухню, чтобы молодым дать наговориться. Сама-то еще успеет и порасспросить и о себе рассказать. Хотя чего рассказывать, ведь обо всем с Аленой писали в письмах. Приходили соседи. Поздравляли Петра с возвращением, дивились, каким молодцом вернулся.

Вечером Петр с Аленой пошли на дискотеку. Все так необычно, только что служил, а теперь — танцы, и не где-нибудь, а в родном Полянске. Одноклассников почти никого не было, зато встретил сына военкома Струкова. Артем — курсант милицейской школы; он все такой же и мало чем изменился. Артем встрече обрадовался. Долго тряс Красавина и все смотрел на медаль.

— "За Отвагу" получил? Ну ты даешь! А я вот пошел в милицию. Хотя знаешь, работников органов тоже в горячие точки направляют, и часто.

Артем рассказал о соклассниках, кто где учится, служит, работает. Братья Гунькины еще не вернулись, но об этом мать Петру уже сказала.

Потом танцевали. Алена стала меньше его стесняться, иногда спрашивала что-то, но больше молчала и разговор поддерживал Красавин. Он уже знал, что Алена поступала в университет на экономический факультет, но не добрала баллов. Опять готовится. Устроилась в швейную мастерскую, зарабатывает деньги. Но для поступления учиться за плату этого мало, а других возможностей у ее родителей нет.

На танцах Алене понравилось. Особенно — быть с таким красивым и важным кавалером. Она видела, что на них смотрят и многие девчонки ей просто завидуют. Однако старалась вести себя строго и независимо. Чтобы вдруг чего плохого о ней не подумали.

Вечер испортил появившийся в окружении подвыпивших, вальяжных парней Мишка Козлобаев. В перерыве между танцами он вместе с ними подошел к Красавину. Все затихли, ожидая, что будет дальше: с Мишкой у Красавина вражда давнишняя. Мишка смотрел на Петра так, будто тот ему что-то должен. Может, догадался, кто ему подстроил кувырок с мотоциклом в речку? — думал Петр. Но нет, вряд ли. Раны у Мишки давно зажили, да и гоняет он теперь не на мотоцикле, а на иномарке. Его отец — один из самых богатых и влиятельных людей в Полянске, с ним ищут дружбы и ему прислуживают. Обо всем этом Красавин знал из писем Алены. Может, Мишку и злило то, что Красавин его игнорирует?

— Ну, чего уставился? — сказал Красавин, когда молчанка явно затянулась.

— А что? Думаешь, если нацепил разные побрякушки, так и глядеть нельзя? Рано нос задрал. — Повернувшись к приятелям, с пренебрежением произнес: — Перед вами, друзья, Петя-Петушок, в прошлом большой специалист материться, кукарекать и гавкать по-собачьи. Вот так-то, и прошу об этом знать. В армии Петя, видно, все позабыл, но давайте его все вместе хорошо попросим… — Дружки громко захохотали и захлопали в ладоши.

Красавин напрягся. Такой подлости он даже от Мишки не ожидал. Алена, прижавшись сбоку, шептала: не вяжись, успокойся. Если б Петр был один, а не с Аленой, то быстро сбил бы спесь с зарвавшегося наглеца. Но зачем ее впутывать, ведь завтра начнутся суды-пересуды. Это им ни к чему, лучше бы Козлобаев отстал. Отвернувшись, сделал вид, что Мишкина болтовня его нисколько не интересует, однако тот и не думал униматься.

— Ах, какой Петя! Он не хочет! А может, просто забыл, как надо кукарекать? Тогда попросим его курочку — пусть напомнит петушку. Правда, она еще не курочка, а так, цыпленок… Цып-цып-цып! Кукарекни, Петушок, а то как бы гавкать не пришлось.

— Заткнись, мразь! Пожалеешь, — тихо процедил Красавин.

— Вот покукарекай, тогда и заткнусь. Верно говорю? — крикнул Мишка, ища поддержки.

Кто-то хихикал в предвкушении драки, кто-то возмущался наглостью Козлобаева. О его выходках все знали и старались с ним не связываться: все равно потом ничего не добьешься, так как отец, где надо, уладит. А Красавин был спокоен. В рамках он себя удержит, но проучить наглеца придется.

Ничего больше не говоря, Петр схватил Мишку за плечи и с силой толкнул на его же дружков. Не удержавшись на ногах, Мишка шлепнулся. Друзья его подхватили и всем кагалом набросились на Красавина.

Отодвинув Алену в сторону, Петр стал их по одному укладывать на землю, приговаривая:

— Это — за побрякушки! Теперь получите за собаку! А это — за цыпленка!…

Шло прямо-таки показательное выступление Петра, как когда-то в День Победы. Ему хлопали, его поддерживали. Мишкина же компания, словно вязанка дров, вскоре лежала у его ног. Подняв Мишку и сильно встряхнув, Красавин спросил:

— Еще кукарекнуть?

Чем бы все закончилось, неизвестно, но вмешался Артем Струков. Все знали, где он учится и кто его отец. Схватив Мишку за грудки, Артем что-то зло шепнул ему, а потом развернул и дал пинка под зад.

Больше Мишка возникать не стал и вскоре со своей компанией, под свист и улюлюканье, покинул танцплощадку.

Подойдя к Артему, Петр пожал ему руку.

— Не думал, что Мишка и на танцах верх держит.

— К сожалению, — вздохнул Струков.

— Если не секрет, что ты шепнул ему на ухо, отчего он сразу хвост поджал?

— А ничего особенного, сказал, что Полянск — это не Чечня.

— Он чеченец?!

— А ты не знал? Ну да, по отцу — чеченец, а по матери — русский.

— Со мной служил один такой же, по фамилии Кичкаев. Младший сержант, командир отделения разведвзвода. Отличный был малый, в разведку вместе ходили. Погиб в Грозном.

— Все люди разные, — насупился Артем. — Какие на завтра планы? Наверно, прийти в себя от Чечни хочешь?

— Да нет, через пару-тройку дней поеду в Каменогорск, кое-какие дела решать.

— Тогда до встречи…

После танцев Петр с Аленой посидели на скамейке перед ее домом. От нее шло волнующее тепло, а кругом было удивительно тихо и спокойно. Уже холодало, и Петр вдруг захотел крепко обнять Алену, но она неожиданно воспротивилась.

— Не надо, — сказала тихо. — Нас могут увидеть.

— Пусть смотрят. Мы же ничего такого не делаем.

— Все равно не надо. Лучше скажи, почему так быстро уезжаешь?

— А ты хочешь, чтобы остался?

Алена ничего не ответила. Потом сказала, что пора домой. Петр попросил посидеть еще немного. Совсем недавно он знал ее только по письмам, а теперь она ему нравится и расставаться так не хочется. Петр слышал от ребят немало баек о встречах с девушками. Иногда таких, что слушать стыдно. Сам еще толком ни с кем не дружил, и похвастать победами на этом фронте не мог. Но как можно обидеть Алену? Она такая беззащитная. Вспомнилась нелегкая жизнь матери с отцом, потом сложное замужество сестры. Нет, такую, как Алена, обижать грешно, и он этого никому не позволит. Вот Мишка уже схлопотал…

До отъезда в Каменогорск Красавин встречался с Аленой еще два раза. А потом уехал, так как решил во чтобы то ни стало отыскать Парамошкина.

 

XIV

Если бы Петр ехал в Каменогорск к кому-нибудь другому, а не Парамошкину, мать его ни за что бы не отпустила. Но учителя она уважала, помнила, как он помог сыну, и перечить не стала. Хотя не могла понять, почему Григорий Иванович до сего времени сам не подал о себе никакой весточки. Петр же заверил, что если Парамошкина не найдет, то вернется в Полянск и будет здесь устраиваться на работу. На этот счет Галина Семеновна уже и сама соображала: сходила в районо, и там пообещали взять Петра учителем физкультуры. Ее это устраивало, сына отпускать от себя она не хотела. У Алены планы были несколько иные. Поработают с Петром пока в Полянске, думала она, а потом вместе уедут в Каменогорск поступать учиться.

Но события развивались совсем по-другому. Григория Ивановича Красавин в конце концов нашел, и тот его не только хорошо встретил, но и помог открыть свое дело. Жить Красавин остался у сестры Нины. Сватам брат невестки понравился, племянник был от него в восторге, и все шло ладно.

Вскоре Красавин скопил денег и открыл в районе авторынка еще одну автомастерскую — хорошее место помог подобрать Парамошкин. Мастерская работала с большой нагрузкой и давала неплохую прибыль. Парамошкин изредка заезжал, давал советы, но каких-то других заданий Красавин от него не получал. Не прошло и года, как Петр купил себе машину, не новую, но вполне приличную. В своей же мастерской довел ее до ума: кое-что подновил, подварил, заново покрасил, и получилась красивая "тачка"! Теперь Петр на работу и с работы ездил на машине. У сестры тоже пока все ладилось, но работать всю жизнь уборщицей в зверосовхозе она не собиралась. В скором времени в совхозе освобождалась дожность кладовщицы, вот на нее-то и метила. Директору совхоза, еще не старому мужику, Нина нравилась. У него год назад скоропостижно умерла жена, и кто знает, как могли дальше сложиться их личные отношения. Во всяком случае, он обещал назначить Нину на место уходившей на пенсию кладовщицы. А должность — блатная.

Нина не случайно училась на курсах кройки и шитья и купила швейную машинку. Все делалось с дальним прицелом, и прицел этот — шапки. Она полагала, что если научится шить шапки, то шкурки всегда купит, причем без наценок, тем более, если станет кладовщицей. А шапки — отличный бизнес.

Своими планами поделилась с братом. Он ее поддержал, да по-другому и быть не могло. Петр радовался, что отношения с сестрой стали такими, какими и должны быть между близкими людьми. Единственное, что его настораживало, так это повышенное внимание директора совхоза к сестре. Как бы не повторилась судьба матери! Но сестра развеяла все его сомнения: директор одинокий, не пьяница, каким был отец, ничего лишнего в отношении к ней себе не позволяет. С другой стороны, Петр и сам понимал, что замужество сестры было чисто номинальным, с мужем она почти и не жила. Почему же вновь не должна попытаться обрести семейное счастье?

Но были у брата с сестрой и проблемы. Одна из них — болезнь матери. Петр не знал, что мать тяжело больна, но терпит и от него все скрывает. А последние анализы показали, что болезнь — рак желудка, усиливается. Но Петру-то об этом не говорили.

А время шло, переписка с Аленой продолжалась. Она работала в швейной мастерской и готовилась к поступлению в университет. Изредка писал и Дворкин. Он осваивал протез, скучал по боевым товарищам и приглашал в гости. Но пока Петру было не до поездок. Мастерские работали нормально, напарников Красавин подобрал молодых, а главное — не пьяниц. Как только купил машину, сразу поспешил обрадовать мать и Алену. Наконец-то давние мечты начали осуществляться.

Когда-то мать говорила Петру, что беда в дом входит без стука и приглашения и, как правило, не одна. "Пришла беда, — не раз горевала она, — отворяй ворота". Надолго запомнил Петр те слова.

Галина Семеновна даже и не предполагала, что беды, одна за другой, посыпятся на сына с получением известия о ее болезни. В письме Алена написала, что мать положили в больницу и ей надо помочь лекарствами. С этого все и началось. К матери поехала Нина. Вернувшись, сестра сказала, что у матери рак, но врачи делать операцию опасаются из-за слабости ее сердца. Однако есть возможность лечения препаратами, и на их покупку нужны немалые деньги. Стали советоваться, как быть. У сестры денег не было, у Петра основное богатство — машина. Он ее только что купил, машина — мечта всей его жизни. "А как же мать? — думал от. — Что дороже?" После долгих размышлений Красавин принял решение "тачку" продать и купить нужные лекарства.

Вспомнил, как сам покупал машину — по объявлению. Да, можно по объявлению, а можно и поехать в выходной на авторынок, что почти рядом с автомастерской. Никаких проблем не видел, никому ничего не сказал и с собой решил никого не брать. Цена, само собой, — сумма, заплаченная при покупке, плюс расходы на ремонт.

И вот ранним воскресным утром Петр приехал на авторынок, размещавшийся на окраине Каменогорска. Машин столько, что глазом не окинуть. Нашел местечко, приткнулся и пошел по рынку посмотреть цену. Все сходилось, и он в цене не загнул, но и не прогадывал. Да и машина смотрится, вчера с напарником ее неплохо подмарафетили. Ладно, теперь дело за покупателями.

Подошли два кавказца и с интересом стали рассматривать машину. Один высокий, небритый и мрачный, другой — среднего роста, худой, дотошный. Этот забросал вопросами: какой километраж, давно ли менял кольца, на каком бензине работает движок? Чувствовалось, что в машинах соображает. Потом спросил цену. Красавин назвал. Посмотрев на высокого и мрачного, дотошный сказал:

— Слушай, чего ходить, давай брать будем.

Петр не ожидал, что все получится так быстро и просто. Порадовался, что вовремя поможет матери. А машину, придет время, еще купит. И покупатели нормальные: не торгуются, цену не сбивают. Он им рассказал, почему срочно пришлось продавать машину. Посочувствовали — мать есть мать. А когда узнали, что Петр в Чечне воевал, совсем обрадовались. Оказывается, они родом из Гудермеса, но давно оттуда уехали и работают в Каменогорске. Где и кем работают, правда, не сказали, да Петр и сам не спросил.

Потом отдали деньги в пачках. Петр неспешно пересчитал, все сходилось. Оставалось снять машину в областном ГАИ с учета, а уж ставить на учет они будут сами. Но ГАИ в выходной не работает, значит, оформлением придется заняться завтра.

Петр хотел вернуть деньги, но кавказцы даже обиделись:

— Зачем?! Разве мы не должны друг другу верить?

В самом деле, подумал Петр, все честь по чести: он передает машину с документами, они ему отдали деньги копейка в копейку. Чего тут не так? А завтра встретятся в областном ГАИ и все, что надо, быстренько оформят.

— У нас есть хороший знакомый в ГАИ, он за час провернет. Жаль, что сегодня дежурит, но можно заскочить и договориться, когда удобней приехать. Зачем в очереди стоять? Давай? — спросили покупатели Петра.

— Давайте, — кивнул он. Действительно, по окружной дороге езды всего-то полчаса.

— С хорошими людьми приятно дело иметь, — сказал высокий кавказец и сел на заднее сиденье. Его напарник, усевшись впереди, заявил, что заодно и убедятся, как машина бегает.

Ну, за машину Петр был спокоен. Выбравшись из авторынковской толчеи, свернули на окружную дорогу. Петр уже прикидывал, что деньги на днях сам отвезет матери, а заодно и встретится с Аленой. Это же здорово!

Кавказец, что сидел рядом, похвалил движок. Он работал ровно и тянул хорошо. Но неожиданно, положив руку на плечо Красавину, сосед попросил остановиться. Ему захотелось "по-легкому". А тут с обеих сторон лесок — удобно.

Сидевший сзади молчун проворчал, что не надо было так много напиваться чая, а у Красавина на миг шевельнулось какое-то опасение, но тут же исчезло. Чеченец помочился в кустиках, затем подошел к машине и… вдруг присел: что-то его заинтересовало. А встав, поманил пальцем Петра.

— Чего там? — спросил Красавин, опустив стекло.

— Да вот, сам не пойму, что-то с колесом…

— Не может быть! Колесо новое.

— Иди, смотри, я что, вру?

Петр вышел. Одновременно вышел на дорогу и молчун. Но Красавин на это даже не обратил внимания.

— Ну, что тут?… — Петр нагнулся, и… получил такой удар по голове сзади, что упал и тут же потерял сознание.

В себя пришел не сразу. Пошевелился, болезненно застонал. Голова словно раскалывалась на части. Что же произошло?… Мысли путались. Долго не мог ничего сообразить, и вдруг, точно прострелило: машина! Чеченцы из Гудермеса!… Но почему он в лесу? Ударили? Ах какой дурак! И зачем с ними поехал!…

Пощупав голову ладонью, осторожно перевернулся на бок. Где же деньги и документы?

В карманах — пусто. О-о, Боже!

Пересилив боль, Петр сел на пахнущие смолой сосновые иголки и заплакал. Ведь сказал же им, что деньги для больной матери. "Мать есть мать", — вспомнил слова "покупателя". Какая подлость! Как же так можно?…

Домой вернулся поздно. А когда рассказал о случившемся, сестра разрыдалась. Да и старики были потрясены: это настоящая беда.

— Надо в милицию сообщить, — всхлипнула Нина сквозь слезы.

— Уже заявил, — вздохнул Петр. Он больше не плакал. Внутри все будто окаменело. Но что же делать? Закрыл глаза, в них точно отдавалась головная боль. А по черепу будто кто молотком стучал. И — все вокруг куда-то поплыло…

 

XV

В этот же вечер Красавин на машине "скорой помощи" был доставлен в нейрохирургическое отделение городской больницы. Он не смог предупредить Парамошкина и тех, кто работал с ним в мастерских. В мастерские на другой день послал сестру, а Парамошкину позвонил сам. Удар по голове был нанесен сильный, но не смертельный. Могло быть и хуже. Врачи обещали выписать через месяц.

Красавин легче переносил боль физическую, чем моральную. Его трясло от обиды, что вот так нагло и подло чеченцы обвели его вокруг пальца. И где? В родном городе! В боях не раз участвовал и остался живым и невредимым, а тут…

Сколько раз вспоминал слова учителя, что никогда нельзя расслабляться, надо быть готовым к любой нежиданности. Почему же так глупо доверился? Ведь можно было догадаться, что чеченцы — жулики. И до слез обидно, что помочь матери теперь не сможет. Навряд ли милиция найдет машину. Наверняка уже ее на запчасти разобрали. Ищи теперь ветра в поле.

Приходила сестра и успокаивала. Красавин понимал, что еще легко отделался, но поделать с собой ничего не мог: нервничал, психовал, был всем недоволен. Почему? Ну почему это случилось именно с ним?!

Встречи с Парамошкиным Красавин ждал и в мыслях на что-то надеялся, а на что, и сам толком не знал. Учителя он не только уважал, но и побаивался. Ясно, что пропесочит. Скажет: а еще разведчик! И будет тысячу раз прав!

Петр сам себя больше всех казнит. Вспомнил, как были рады Парамошкины, когда зашел к ним после "дембеля". Тогда просьбу учителя выполнил четко, и он остался им доволен. Да и после все делал так, как тот говорил. Автомастерские оформлены на подставных лиц, старается не светиться и лишних связей не заводить. Учителю не звонит и не заходит. Зачем только эта чрезмерная осторожность? Для каких таких дел он его приберегает? Ведь можно было бы устроить жизнь совсем по-другому. Фирма богатая, подобрал бы для него, как мать выражается, должностенку, и не надо больше ничего. Но нет, у учителя что-то свое на уме…

Парамошкин навестил Красавина перед выпиской из больницы. Не скрывал, что произошедшим крайне недоволен. Однако, связь с лечащим врачом он поддерживал постоянно, и это Петр ощутил еще в самом начале. Его перевели в одноместную палату, появились нужные лекарства, а главное — повышенное внимание медперсонала.

Парамошкин в этот раз куда-то торопился. Положив на тумбочку пакет с фруктами, сел рядом на стул. Спросил о самочувствии.

— Какое тут самочувствие, — пожаловался Петр, — если на душе погано?!

— Это понятно, — согласился Парамошкин и вздохнул. — Но ведь ты сам виноват, и претензии предъявляй только к себе. Хотя бывают дела "погирше" твоих. Так что духом не падай.

— Да как же не падать-то!

— О-о, в жизни, брат, порой бывает такое, что трудно даже представить. Жизнь — штука сложная, потому люди и должны держаться друг друга. У тебя беда — я поддержу, у меня — ты тут как тут. Это же элементарно и если откровенно, то меня ей-Богу, удивляет, почему не посоветовался? Разве я тебе не помог бы? Поддержал бы и советом, и деньгами, и ничего подобного не произошло бы. Мой шеф Рюмин как-то верно подметил, что один опрометчивый шаг порой оборачивается человеку тройной бедой. Запомни. Голова на то человеку дана, чтобы он мозгами своими шевелил. А ты эту голову бандюгам подставил. Непозволительная роскошь. Чем же думать собираешься? Слава Богу, что еще обошлось.

В палату заглянула сестра, она была явно чем-то расстроена. Увидев незнакомого мужчину, Нина закрыла дверь, но потом все-таки решилась войти. Поздоровалась. Красавин представил ее Парамошкину. О нем сестра была много наслышана как от матери, так и от брата.

— Ну, говори, что стряслось? — спросил Красавин. Повернувшись к Парамошкину, добавил:

— У моей сестры и радость, и печаль всегда на лице написаны. Сейчас видно: сама не своя. Так что там произошло, говори, не тяни.

— Есть одна новость, брат, но плохая. Даже и не знаю с чего начать. Вроде как и неудобно говорить при… — посмотрела на Парамошкина.

Тот поднялся.

— Могу выйти, если у вас секреты.

— Останьтесь, никаких секретов от вас нет. Выкладывай, — попросил Петр сестру.

Нина прикусила губу.

— Выкладывать ничего не буду, сам читай. — Протянула письмо. На конверте адрес матери, но почему почерк не Алены?…

Стал читать и вдруг схватился рукой за голову и застонал, Нина начала успокаивать брата, но ему от этого еще хуже, на глазах — слезы.

— Да что происходит? — недовольно буркнул Парамошкин. — Может, вы скажете? — Глянул на Нину. Но ей говорить ничего не пришлось — Петр протянул ему письмо, а сам отсутствующим взглядом уставился на окна палаты. Парамошкин прочитал письмо и задумчиво произнес:

— Сколько же всякой дряни землю топчет! Это же звери, в них нет ничего человеческого. Пострадала твоя девушка, да?

Красавин молча кивнул. Он сжал губы, хмурил брови, на скулах легко вздрагивали еле заметные бугорки. Повторял про себя строки из письма: "…Алену изнасиловали. Перед этим чем-то ударили по голове. Ничего не помнит. Лежит в больнице…" Каждое слово болью отдавалось во всем теле. Еще больнее было от сознания того, что насильники на свободе. И он в больнице, какое жуткое совпадение!…

— Что собираешься делать? — нарушил Парамошкин тягостное молчание.

— Поеду разбираться, — мрачно и не сразу ответил Петр. — Убью гадов! Они еще поваляются у моих ног. Но никакой пощады…

— Да кому никакой пощады? Ты о ком говоришь?

— Я знаю, чьих это рук дело! Нашли, подлюки, над кем издеваться. Но ничего…

— Хочешь совет? — Парамошкин подсел к Красавину на кровать. Обнял, погладил по спине. — Так вот, Петя, навестить Алену надо, поддержать ее, побыть рядом, успокоить. Ей сейчас тяжело, и она твоему приезду будет рада. Тем более что в выходные тебя тут все равно никто лечить не будет. Но запомни — никаких глупостей. Никаких, понял? Этого от тебя и ждут. Как только поступит сигнал в милицию, тебя тут же задержат. Ты этого хочешь? Ясно, что нет. А насильников пусть ищут, кому за это деньги платят. Преступникам от кары все равно не уйти.

— Не знаю, не знаю…

— Повторяю — никаких самосудов. Ты что, совсем ничего не понимаешь? Смотри, к койке привяжу, и тогда уж точно никуда не поедешь. Я не шучу, ты меня знаешь.

— Но ведь это же они, гады, они, Козлобаев с дружками! — взвыл Петр.

— Петя, Петя, Григорий Иванович верно говорит. Тебе только в тюрьму угодить не хватает. Подумай, что тогда с нами будет. Мать этого не перенесет! — всхлипнула Нина.

Парамошкин кивнул:

— Вот-вот. И о матери, и о себе подумай. Разборками делу не поможешь, а только навредишь. Действовать надо по-другому. Но пусть вначале страсти поутихнут. Дам денег, купишь матери и Алене лекарства и все что надо, а там видно будет. Не горячись, прошу тебя.

— Но как такое простить?!

— Пускай разбираются, кому положено. И учти, если наломаешь дров — потом не обижайся. Еще и еще раз заруби это на носу. Вернешься из дома — сразу ко мне.

Денег от Парамошкина Петр не взял, но тот передал их Нине. Через несколько часов Красавин уехал автобусом в Полянск.

 

XVI

Увидев Петра, мать как-то даже слишком буднично сказала:

— А я ждала тебя, сынок. Сон приснился, что приедешь.

Сны матери предсказывают как хорошее, так и плохое. Петр об этой ее особенности знал. Про Алену рассказала сразу. Кроме того, узнал, кто этим делом занимается в прокуратуре.

В больницу пошли вместе, взяли подарки и цветы. Женщины поплакали, а Петр, чтобы не мешать, вышел в коридор. К нему подошла молодая девушка в больничном халате, сказала, что работает медсестрой и его узнала.

Откуда? — удивился Петр. Оказывается, запомнила по случаю на танцплощадке, когда он расшвырял всю Мишкину компанию. Красавин понял: за Алену в больнице переживают и надеются, что насильники будут установлены.

Вышла мать, а Петр вошел в палату. Да, Алену просто не узнать. Она и так была худенькой, а тут совсем осунулась: под глазами темные круги, губы потрескались, смотрит сквозь слезы, будто перед ним чем виновата. И Петр-то не знает, куда себя деть. Он наклонился и поцеловал Алену в щеку. На бледном лице девушки появился легкий румянец. Взяв ее, всегда теплую, а теперь кипенно-белую ладонь, на которой просматривались все жилочки, спросил:

— Больно?

— Голова болит и спина. Но было хуже. Надолго приехал?

— Дня на три.

— Не думала я, что вот так получится. — Отвернулась, чтобы скрыть слезы. Потом, посмотрев на Петра, испуганно спросила:

— А у тебя что с головой? Что случилось?

Красавин поморщился:

— Да так, неосторожно ударился. — По глазам видел, что не поверила, но смолчала. Не говорить же, что сам недавно так влип… Нина про машину будет молчать, но об этом Алена и не спросила: голова забита совсем другими мыслями. О том, как все произошло, Петр Алену не расспрашивал — неудобно, да и мать уже рассказала. Ее ударили по голове, потом завязали глаза, а дальше она ничего не помнит — была без сознания.

Петр прошептал:

— Найду гадов и отомщу. — Алена благодарно сжала его ладонь и так же тихо, чтобы не услышала лежавшая на угловой койке женщина, шепнула:

— Только не горячись, Петя, прошу…

— Ладно-ладно, помолчи, тебе нельзя волноваться. Я еще приду, можно?

Впервые Алена стеснительно улыбнулась.

— Можно…

Попросила дать ей цветы, поднесла их к лицу и, прикрыв глаза, несколько раз глубоко вдохнула. "Как хорошо пахнут! Спасибо…" Так и лежала с осенними цветами, прижатыми к груди, вдыхая их тонкий аромат.

Кроме Алены и следователя прокуратуры Петр больше ни с кем не встречался. Один раз, правда, зашел к ее родителям, чтобы успокоить. Они были рады его приходу, рассказали, что Алена вначале не соглашалась обращаться в прокуратуру, не хотела лишних разговоров. Но на другой день после случившегося в почтовом ящике оказалась записка с угрозой, что если заявит, то ей конец…

Со следователем разговор у Петра не получился. Тот был так загружен делами, что спокойно поговорить не удалось. Постоянно звонил телефон, кто-то настойчиво заглядывал в кабинет. Следователь молодой, в армии не служил. Пожаловался, что фактов изнасилований много и нередко их провоцируют сами девицы легкого поведения. Но под конец беседы заверил, что данный случай особый и он с работниками милиции постарается преступников установить и отдать под суд.

Вот если б только девушка хоть чем-то помогла следствию, хотя бы что-нибудь вспомнила.

На второй и третий дни пребывания Петра в Полянске Алена стала понемногу отходить, больше улыбаться и разговаривать, в ней стало меньше прежней скованности. Только Петр появлялся, как все больные из палаты выходили в коридор и никого к ним не пускали. Даже медперсонал в это время не заходил.

А вечерами Петр шел "погулять на свежем воздухе". Вначале мать беспокоилась, недоверчиво спрашивала, зачем это ему? Она не хотела, чтобы сын гулял так поздно, но потом смирилась. Красавин надевал спортивную форму и уходил будто бы на легкую пробежку перед сном. На самом деле его маршрут был один и тот же — к дому Козлобаевых. Неподалеку от дома он прятался и поджидал возвращения Мишки. Что он хотел узнать? Прежде всего удостовериться в виновности или невиновности Мишки и его компании. О дружках кое-что узнал: кто они, где живут. Но ему была нужна информация, полученная без угроз с его стороны.

Первый день ничего не дал. Мишка подъехал на машине один, открыл ворота и завел машину во двор. Во второй раз было то же самое. Теперь вся надежда оставалась на последний вечер, и Петр снова прячется в кустах, ждет, думает. О чем только не передумаешь… О Чечне, такое не забывается. О замученных наших солдатах Петр вспоминает с содроганием. Видел бы Мишка — это не с пьяными дружками да девицами на машине по Полянску раскатывать.

Сменил место наблюдения, попрыгал, чтобы согреться. Глянул на часы — пора бы Козлобаеву и домой. А может, он уже дома и преспокойненько дрыхнет, а Красавин тут мерзнет? Танцы давно закончились, молодежь разошлась. Вспомнил слова матери: "Ты там, сынок, не задерживайся". О своей болезни помалкивает. Деньги взяла и теперь начнет проходить курс лечения. Да, с деньгами худо. Эх, если бы не идиотский случай с машиной! Все пошло кувырком…

Издали, слепя глаза, стрельнули автомобильные фары. Петр нырнул за угол, чтобы не заметили. Отсюда хорошо и слышно и видно. Хоть бы Мишка был не один и поддатый. Тогда, может, что-то и прояснится.

Из машины вышли трое, Мишка и два его дружка. Явно выпивши. Закурили.

Один из компании, голос ломаный, крикливый, сказал:

— Завтра опять махнем?

— Не получится. Отцу надо помочь, все уши прожужжал, — мотнул головой Мишка.

— Но ведь так и не заловили Петушка твоего. А хотелось бы пободаться!

— Он такой же мой, как и твой, — зло буркнул Мишка, затягиваясь сигаретой.

— Говорят, еле отошла, — подал голос третий. При свете луны видно — он здоровый и сутулый.

— Крепко же ты ее долбанул, — хихикнул крикливый.

— Бил, как договорились: чтоб не орала и не сопротивлялась.

— Это уж точно. Как полез на эту птаху, лежала будто в отрубе.

— А тебе надо, чтобы змеей извивалась? — усмехнулся Мишка. — Ну ты даешь, насильник!

— Я ничего не даю. Это ты денежки давал, а я отрабатывал. Но вообще-то, когда сопротивляется — больше удовольствия.

— Да не ори на всю улицу, — рыкнул Мишка. Он был явно не в настроении.

— А хотите случай расскажу? Ну прямо как в анекдоте, — предложил здоровяк. — Подстригался я вчера в парикмахерской. Такая фифочка крутится вокруг меня и балаболит своей напарнице, здоровой молодой девахе: что, мол, за время настало, выйти никуда нельзя, бандюг, словно муравьев, развелось.

— Да ближе к делу, — нетерпеливо перебил крикливый.

— Ага, ближе. Фифочка эта пример привела, ну прям как наш, когда несколько лбов одну изнасиловали. А вторая ей, что бы вы думали, ляпнула? А-а, век не догадаешься.

— Не ори, услышат.

— Она ей в ответ брякнула: везет же некоторым. Правда, здорово?

Он и крикливый, довольные, хохотнули:

— Значит, краля Петуха нас еще благодарить должна. Мы ей, выходит, удовольствие сотворили.

— Кто творил, а кто просто рядом стоял, — заметил Козлобаев.

— Зато денежки платил, — не остался в долгу Мишкин дружок.

— Да заткнись ты, мурло! Сколько можно граммофонить, услышат же.

— Не услышат. А если кто и услышит, сам хвастался, что у папаши везде заметано.

— Дур-рак! Все, хватит, расходимся…

"Гады, мрази, подонки! — скрипел зубами Красавин — Бахвалятся, кто бил, кто насиловал, а кто рядышком стоял! Какого же каждый заслуживает наказания? И он это сделает сам. Нет и не будет ни капли жалости к этим козлам, получат, что заслужили… — Почувствовал, как заломило в голове. Сам-то не долечился. — Два чеченца и Мишка Козлобаев… Проклятое совпадение. И именно это совпадение принесло ему и Алене страшную боль…"

— Так ты завтра куда? — спросил Мишку тот, что бил Алену.

— Завтра кручусь с отцом дома, а послезавтра еду в Каменогорск.

Мишка пошел открывать ворота. Дружки еще раз закурили и пошли по домам. Они Петра пока не интересовали, но он узнал главное: кто и в чем повинен. Вначале надо расквитаться с Мишкой. Для этого есть возможность — Козлобаев едет в Каменогорск. Там-то он его и встретит…

 

XVII

Красавин спешил. Надо все обмозговать, а времени — в обрез, в его распоряжении всего один день. Небольшие сомнения все-таки были: Парамошкин его действия не одобрил бы. Учитель требовал ни с кем не связываться и не "светиться". Но Мишка же будет в Каменогорске! Когда еще появится такая возможность, и появится ли вообще? А на него никто и не подумает. В самом деле: уедет в Каменогорск раньше, о поездке Мишки, естественно, знать не мог. Только надо разложить все по полочкам…

Утром сказал матери, что еще до обеда уедет. Мать повздыхала, всплакнула и попросила зайти к Алене. Как будто он сам не знает! Зайдет, конечно, только после военкомата. А из больницы сразу к автобусной остановке — пусть все увидят, что он уехал.

Мать вчера спросила Петра, любит он Алену или нет? Сказал, что нравится, что еще ни одна девчонка не была так по душе. А переживаешь, что она тут без тебя остается? — надоедливо приставала мать. Петр пожал плечами. Мать его молчание расценила по-своему:

— Нет, не в меня пошел, в отца. Тот никогда этих тонкостей не понимал. Ему все бабы были одинаковы.

Петр знал, что Алена матери нравится. Из простой семьи, не избалованная и жизнь понимает. "Не гулена какая-то и тебе, сынок, будет предана".

— Ты, мам, целую лекцию прочитала, — улыбнулся Петр. — Я ее что, обидел хоть раз? Нет, и не обижу. И другим не дам обижать. Беда случилась, сама видишь, сразу приехал.

— Потому и говорю, что она мне не безразлична. За два года стала как дочь родная. Прибежит, поможет, да все с лаской, по-доброму. Ты ей голову не морочь, не та девушка. И учти…

— Ну хватит! — вспылил Петр. — Можно подумать, что завтра свадьба!

Так ни до чего и не договорились. Петр не любил, когда его учат, пусть даже и мать. А вчерашний вечер оказался особым. Чего стоят только откровения Мишки Козлобаева.

Позавтракав, спустился в подвал. Решил взять с собой кое-какой инструмент. Лампочки, как всегда, не было, хорошо, что прихватил фонарик. Все, что пригодится для ремонта машин, сложил в сумку. Задумался, глядя на два остро отточенных еще отцом топора: один побольше, другой поменьше. Зачем они ему? Но потом взял тот, что поменьше, и положил в сумку. Так, на всякий случай. Топор легкий, удобный, авось пригодится. Сумка набилась приличная. От гостинцев, кроме куска соленого сала да двух банок варенья, отказался. Не хотелось тащить картошку, банки с соленьями, постное масло, яйца. Сейчас не до этого, как-нибудь в другой раз возьмет. Мать обиделась, хотя масло и яйца сама покупала.

Прощание с матерью всегда было тягостным.

— Приезжай почаще, — вздохнула она. — Чай, теперь своя машина. Погляжу заодно.

— Как-нибудь приеду. Ты тоже пиши. Алена скоро выйдет из больницы, вот вместе и пишите. У нее вроде все нормально.

— Дай-то Бог… — Мать перекрестилась. Потом Петра в дорогу перекрестила, негромко прошептав молитву.

В военкомат в любом случае надо было зайти, чтобы сняться с воинского учета: в Полянск Красавин возвращаться не собирался. Хотя немножко подталкивало и честолюбие — посмотреть свою фотографию на стенде "Мы ими гордимся". Вошел, поднялся на второй этаж, остановился у стенда. Но сколько ни смотрел, своей фотографии не увидел. Даже чуть расстроился. Неужели мать с Аленой обманывали? Ладно, надо узнать, где тут снимают с учета.

Из кабинета вышел полковник Струков. Петр поприветствовал его. Остановившись, военком прищурился:

— Что-то личность знакомая. Фамилия?

— Красавин, товарищ полковник.

— Тогда все ясно. Это вашу фотографию я постоянно видел на стенде. Да и сын говорил о вас. Стенд, как видите, обновили, а фотографию сняли, уж не взыщите.

Тут же спросил, что за проблемы.

— Надо сняться с учета.

— Это куда?

— В Каменогорске устроился.

— Зайдите в крайнюю дверь слева, там снимают с учета. — Внимательно посмотрев, уточнил: — Значит, насколько я понимаю, других проблем нет?

Красавин, опустив голову, нахмурился.

— Или есть? Чего молчите?

Петр дернул щекой.

— Девушку мою недавно изнасиловали. Лежит в больнице. Приезжал навестить.

— Да-а, слышал, — вздохнул военком. — Дикий случай. Одни честно Отечеству служат, а подонки развлекаются.

— Разрешите идти, товарищ полковник?

— Не спеши, уйдешь. Я сегодня же позвоню в прокуратуру и в милицию. Так сказать, подтолкну со своей стороны. Сам-то к следователю заходил?

— Так точно.

— Что говорит?

— Ищем, сказал, но нет зацепок.

— Это как понять?

— Ее сначала по голове ударили. Она ничего не помнит.

— Плохо дело. Ладно, обещаю позвонить, можете идти, Красавин.

Военком пошел по лестнице вниз, а Петр завернул в указанный кабинет. Решив свой вопрос, он поспешил в больницу. По дороге думал о разговоре с военкомом. Может, и правда подтолкнет следователя, но ведь за него никто работать не станет. А у следователя настрой более чем оригинальный: мол, девки сами на ребят вешаются, а потом говорят, что их насилуют. Может, есть и такие. Так ведь Алену же били, били!…

Она впервые встретила Петра в коридоре, но была еще слаба… А увидев дорожную сумку, совсем расстроилась.

— Уже уезжаешь? Так быстро?

— Да, еду обеденным, пора. А чего ты загрустила? Мы еще встретимся. — Обнял, приласкал, такую покорную, слабенькую и доверчивую. Вспомнил слова матери — не обижай, она этого не заслуживает. Да разве можно обидеть такую беспомощную птаху?

Но вот любит ли он ее? Почему больше думает не о ней, а о мести Козлобаеву и его дружкам? А сама Алена? Как быть с ней дальше? Но возможно, месть и есть выражение его любви к ней? Если бы не любил — не стал бы рисковать…

— Ты уже ходишь, не рановато?

— Да нет, врач сказал, что понемножку можно, даже полезно. Когда встретимся?

— Как мама говорит: на днях или раньше.

— Шутишь, а я серьезно. У тебя теперь машина, можешь приехать на выходные.

— Приеду, не волнуйся. — Подумал, что мать с Аленой словно сговорились. И как теперь выкручиваться с этой машиной?

— Знаешь, — сказала Алена, глядя Петру в глаза, — о нас тут такое говорят.

— Интересно, какое?

— Будто у нас с тобой необыкновенная любовь! Как считаешь, хорошо это или нет?

— Что хорошо?

— Ну вот, ты думаешь совсем о другом.

— Не обижайся. В любовь, в нашу с тобой любовь, я верю. Ну подумай сама: приехал бы, если бы не любил? И потом, мне с тобой хорошо. А тебе?

— Хорошо и… Спокойно. Но и почему-то грустно. Ты уезжаешь, а я этого не хочу. Обними меня, только не сильно.

— Я уезжаю, чтобы снова вернуться. У нас же с тобой грандиозные планы. Поступим учиться, будем вместе и все станет, как в доброй сказке.

— Я знаю, но все равно грустно. Сидит что-то такое тяжелое в сердце, сама не пойму. Прости…

При расставании Алена заплакала. Ну совсем как маленькая, расстроился Петр. Однако время поджимало, а у него еще столько дел. На улице оглянулся. Алена стояла у окна и махала ему рукой.

 

XVIII

Приехав в Каменогорск, Красавин первым делом побывал в автомастерских. И не из-за того, чтобы узнать, как там идут дела и забрать заработанные подчиненными деньги, хотя и деньги нужны позарез. Но главное не в этом: на завтра ему нужна машина, не на своих же двоих гоняться за Мишкой по Каменогорску. В первой мастерской сорвалось. У напарника машина оказалась не на ходу. Но во второй вопрос решился, и, поработав какое-то время, Петр уехал к сестре.

Племянник Миша увидел его раньше всех. Громко, чтобы в доме услышали, закричал:

— Дядя на машине приехал! Дядя приехал!

Из дома вышла сестра. Встретила так, будто он из Чечни вернулся. Заплакала, что с ней бывало редко. Вытирая слезы, призналась, что боялась, как бы он чего сгоряча не натворил. Но, слава Богу, пронесло.

Посмотрев на машину, с потаенной грустью и надеждой спросила:

— Чья?

— Напарника. Попросил, чтобы завтра кое-куда проскочить.

— Я так и подумала…

Пока Петр ел, сваты сидели рядом, и племянник крутился тут же. Он уже попробовал привезенное из Полянска вишневое варенье и остался доволен. Петр передал привет от матери и рассказал про Алену.

— Ну и жизнь пошла! — возмущался сухонький, бородка клинышком, сват. — Одни голодные, а другие жируют и на свою… — посмотрел на женщин, — эту самую… приключений ищут!

Кивнул на телевизор:

— А чего еще ждать? День и ночь срамоту крутят. Как после этого жирным не беситься? — Его жена со скорбным лицом согласно кивала головой.

Да, сват был явно настроен поговорить, но у Петра встреча с Парамошкиным и откладывать ее нельзя. Сестра попросила долго не задерживаться: у нее появились новости, причем неплохие. Загадочно повела глазами, давая брату понять, что еще не все потеряно.

Красавин спешил: встречи с Парамошкиным были только по понедельникам, в условленном месте и в пределах одного часа. Опаздывать не хотелось, тогда придется ждать следующего понедельника.

В этот раз Парамошкин ждать себя не заставил. Движение транспорта было небольшим, так что иномарку учителя Красавин заметил еще издали. Выйдя на дорогу, махнул рукой. Чуть проехав, машина остановилась, Парамошкин вышел и пересел на заднее сидение, а Красавин сел с ним рядом. Ничего особенного в этих встречах не было, и Красавин каждый раз задавал себе один и тот же вопрос: к чему эта конспирация? Почему нельзя встречаться открыто, по-человечески? Кстати, о чем-то ведь можно говорить и по телефону.

Парамошкин обнял Петра, похлопал по спине, поблагодарил за точность. Потом озабоченно спросил:

— Ну как там? Я весь внимание.

Красавин рассказал о поездке, что Алена и мать были рады, да это и понятно. Не умолчал, что был у следователя и какая там состоялась беседа. Как бы похвастался, что кроме больницы никуда больше не ходил. О том, что вечерами караулил Мишку, говорить не стал. Парамошкину не за чем знать о подслушанном у дома Козлобаева разговоре. Красавин уже принял твердое решение и теперь от него не отступит.

— Побывал, помог — самому небось спокойнее стало, — сказал Парамошкин.

— Благодаря вам.

— Брось, это мелочь. Если откровенно, то я боялся, что дров наломаешь. А необдуманные поступки к хорошему, как правило, не приводят. В прошлый раз ты горячился, разве нет?

— Да, — согласился Петр, — было. Но вам-то чего переживать? И опять эта таинственность! Этого нельзя, не положено. Встречаемся, как шпионы. Может, я чего не понимаю, так объясните, Григорий Иванович.

Парамошкин такого вопроса явно не ожидал: снял с плеча Петра руку и даже чуть-чуть отодвинулся. И заговорил с обидой.

— Мы с тобой, Петя, давно друг друга знаем. У меня таких близких отношений ни с кем больше нет. В свое время я тебя поддержал, и сейчас твоя судьба мне не безразлична. Все, что для тебя делаю, — от души и без задней мысли. Или ты по-другому считаешь? Тогда скажи откровенно, и мы наши связи прекратим.

Красавин мысленно обругал себя: и зачем только полез со своими вопросами? А кто кроме Парамошкина ему помогал? Никто. После армии дал работу, деньги на лечение матери, когда так по-идиотски профукал машину…

— Я всего лишь спросил, — потупился Петр. — Хотелось знать… Да и секретов между нами никогда не было. А насчет связей сами решайте! — В его голосе тоже послышалась обида.

— Ну ладно, ладно, забудем. Давай считать все это досадным недоразумением. — Парамошкин не хотел перегибать палку, опять обнял Красавина. — Как дружили, так и будем дружить, как помогали друг другу, так и будем помогать, — сказал, улыбаясь. — А настанет время, обо всем расскажу, но пока лучше не пытай. Еще деталь, тоже по секрету: Ирина знает, естественно, от меня, что мы с тобой поссорились и больше не встречаемся. То есть, дружба кончилась. Для чего это — не спрашивай, так надо. Потом объясню. Учти, наши встречи и впредь будут происходить только здесь и только в условленный день и час. Если тебя что не устраивает — скажи сразу.

— Нет-нет, что вы, Григорий Иванович, все устраивает, никаких проблем.

— Может, что еще волнует?

— Да нет.

— Вот и отлично…

… Сестра, увидев вернувшегося домой брата, удивленно спросила:

— Так быстро?!

— Да, все вопросы решил. Тем более, что у тебя, кажется, есть для меня какие-то новости? Хорошие? Слушай, хорошего так не хватает.

— Молчи, брат, сама об этом постоянно думаю, даже во сне. Пошли, кое-чего покажу. — Она взяла Петра за руку и повела в спальную комнату. Сватов и Мишки дома не было; в довольно просторной спальне обычная обстановка: двухместная кровать, платяной шкаф, тумбочки, палас на полу. На стене портрет погибшего в Афганистане мужа Нины и их свадебные фотографии.

Усадив Петра на стул, Нина открыла антресоль. Как что-то драгоценное и сверхжеланное, достала три связки шкурок меха норки и, положив их на кровать, восторженно выдохнула:

— Красотища! А какие шапки будут — мечта! Смотри, — положила на ладонь одну из шкур. — Это шкурка самца. Из одной "обманка" получится.

— Что за обманка?

— Ну так называется, вроде как под ушанку сделана. Может, тебе сшить? У тебя же шапки нет.

— Обойдусь. Давай не отвлекаться. Значит, все-таки выписала?

— Да, собрала все наличные, что у меня и стариков были, подзаняла и купила. Причем, относительно дешево. Так что скоро сяду за машинку. Шапки, говорят, в Москве сейчас дорогие. Можно б махнуть на Урал, там еще дороже. Но — проезд, да и никого там не знаю.

— Нина! И зачем ты только в маляры пошла? Такая пропала работница прилавка. У тебя даже глаза загорелись! Уверен: шапки пойдут нарасхват, — подзадорил сестру Петр.

— Не знаю, какая из меня получится торговка, но бизнес можно сделать неплохой. Я уже заказала болванки на мужские и женские фасоны. Начну с мужских "обманок". Хорошо б другие меха иметь и шить шапки, комбинируя из мехов, кожи. Но это дело будущего. Лучше скажи — обрадовала?

— Еще как! Ты просто молодчина! Может, когда-нибудь свое ателье откроем. Значит, директор поддержал?

— Поплакалась, о тебе рассказала, он и сжалился. Да, теперь я — кладовщица. Поздравь.

— Поздравляю, сестричка! От всей души! — Петр обнял Нину и поцеловал в щеку. — Знай, я тоже, чем смогу, помогу. К примеру, деньгами. Выручка от мастерских пойдет тебе полностью. Получай пока первый взнос. — Петр положил на стол деньги, заработанные подчиненными. — Лишь бы твой директор не поскупился и еще шкурок выписал.

— Выпишет, обещал. Он же ко мне, ты знаешь, неравнодушен…

— Знаю, — кивнул Петр. — Но в этих делах я плохой советчик, решай сама.

— К тебе, брат, будет одна просьба, но не сейчас, а попозже.

— Что за просьба?

— В общем, как поеду в Москву торговать, будешь меня охранять? Ну, подстраховывать.

— Конечно. Все будет в полном ажуре. Шей шапок побольше, а за мной дело не станет.

— Слушай, что-то все никак не спрошу: болит — не болит голова?

— Может, не стоит сейчас об этом?

— Нет, скажи!

— Если честно, то побаливает, особенно когда нервничаю или вспоминаю зараз этих.

Нина вздохнула:

— Пусть их Бог накажет.

В тот вечер брат с сестрой долго строили разные планы. Петр на какое-то время даже забыл о завтрашней встрече с Мишкой Козлобаевым. Он уже решил, что ждать его будет на въезде в город.

 

XIX

Красавин полагал, что если Мишка не отменит поездку в Каменогорск, то он должен появиться в городе к началу рабочего дня. Езды до Каменогорска часа два, не больше; если выедет часов в семь утра — в девять плюс-минус полчаса будет на месте. За товаром, скорее всего, поедет на микроавтобусе "Форд". Машина в Полянске приметная, цвет и номер Красавину известны.

Мучил один вопрос — где его удобнее встретить? Но местечко вроде присмотрел. А вот как встретить? Можно пристроиться к "Форду" в хвост и сопровождать до первой остановки, а затем действовать. Другой вариант — остановить автобус после выезда из города. Это было бы лучше: Мишка затоварится, решит свои проблемы, будет беспечен — и тут-то как раз его и заарканить…

Или все-таки первый вариант? Проводить до базы или куда еще там Козлобаев путь держит, внезапно его захватить, вывезти в глухое место, а там и рассчитаться. Это место — кладбище, оно по пути. Главное — не засветиться. Отец знает, куда Мишка поехал, и станет его потом разыскивать.

Но время на уточнения еще было. Во всяком случае, думал Петр, засыпая, приехать на место надо в семь или полвосьмого утра. Такая подстраховка не помешает. Хорошо, если бы Козлобаев был один. Если с кем-то, все усложнится.

В начале восьмого Красавин поставил машину на развилке дорог, а сам вышел к основной магистрали. Надев очки, стал ждать… Утро было не холодным, но и не теплым. Небо затянуло плотными облаками.

"Но что же делать с Мишкой? — подумал Петр. — Избить? А смысл? Сразу станет известно, кто бил, а уж дальше — милиция, следствие, суд… Просто припугнуть? Но разве же это месть?… Убить? Слишком, конечно, жестоко. Хотя за то, что Мишка сделал…"

При одной мысли, что именно он нанял насильников, что он, Козлобаев, стоял и смотрел, как мучают его Алену, душа переполнялась злобой. Нет, он его не пожалел бы. Сам, возможно, убивать не стал, а нанял кого-нибудь. Артем Струков после драки на танцплощадке говорил, что Мишка носит с собой нож, купил у кого-то из бывших зэков. Сколько Красавин помнит, Мишка всегда стоял ему поперек дороги — будто проклятье какое. С детства прохода не давал, и если б не Парамошкин, не известно еще, чем все закончилось бы…

Посмотрел на часы — больше часа уже торчит. Автотрасса ожила, засновали машины. Черт, биту оставил в машине! Сбегал за ней и встал на прежнее место. Может, пригодится. Бита — палка такая удобная, подарок учителя.

Десятый час, а Мишки все нет. Почему задерживается? Проспал? Все может быть. Или передумал, какая ему разница — сегодня или завтра ехать за товаром. Красавин все чаще смотрел на часы.

Микроавтобус "Форд — транзит" Петр заметил издалека. Автобус что надо, много барахла на нем привести можно.

Нет, к своей машине он не побежит и пристраиваться в хвост к "Форду" не будет. Тут, неподалеку от поста ГАИ, водители всегда сбавляют ход. Надо уверенно, как делают гаишники, выйти на трассу, поднять биту и стоять, не сходя с дороги. Военная форма, черные очки, выкрашенная в темный цвет бита — поди разберись, что к чему. "Форд" и в самом деле притормозил. Высунув через стекло голову, Мишка крикнул:

— Чего надо, командир? — Но как только Петр снял очки, изумленно воскликнул:

— Ты, Петух?!

— Я, я, только никакой не Петух, имя есть. Подвези, тут недалеко. Или боишься?

— Это я-то? Совсем рассмешил. Садись, уж так и быть, прокачу на "Форде".

…Пока все идет нормально, думал Красавин. Мишка один, как всегда нагл, самодоволен и вроде ничего не подозревает.

— Ты же только вчера в город умотал, — буркнул Мишка, искоса наблюдая, как Красавин усаживается на сиденье. Петр "не расслышал".

— Чего ждем, поехали, — сказал он. Через полкилометра свернешь направо — в сторону кладбища.

— Кладбища?!

— Поезжай-поезжай, там окружная рядом. — Довольно произнес: — Однако повезло, что тебя встретил. — Автобус запрыгал по узкой, неровной грунтовой дороге. С двух сторон замелькали многочисленные памятники, кресты, ограды, надгробия. Справа осталась контора кладбища. Мишка изредка спрашивал, куда ехать.

Перед выездом на окружную дорогу Красавин попросил Козлобаева притормозить.

— Зачем? — насторожился тот.

— Останови, разговор есть.

— Какой разговор? Да пошел ты!…

Красавин выхватил ключ из блока зажигания, и автобус остановился. Мишка опасливо огляделся, попытался открыть дверцу, но, схватив его за руку, Петр предупредил:

— Сиди, хуже будет.

Козлобаев притих, смотрит исподлобья:

— Чего надо? Я как дурак, остановился. Знал бы…

— Это слово как раз к тебе и относится. И не мне от тебя, а тебе от меня что надо?

— Не понял? — наморщил лоб Мишка.

— Объясняю. Пацанами были — как только не издевался. Ради удовольствия, ты ж был сильнее.

— Так то игрались.

— Везде с дружками поджидал и бил. На голове и посейчас осталась твоя метина. Чем полоснул у гаражей?

— Ну, это еще доказать надо.

— Вернулся из Чечни, думал, твои "шуточки" кончились. Ан нет, ошибся. В первый же день устроил драку на дискотеке. Зачем? Чтобы показать — кто ты, а кто я? Ты же теперь барин! А я по твоим понятиям — пешка. Снова про гавканье и кукареканье вспомнил, унижал, моя боевая награда для тебя побрякушка! Видел бы ты, как за эти побрякушки парни жизни лишались. Чеченцы им шеи резали, головы отрубали, животы вспарывали, а внутренность еще живых ребят собакам бросали. Это надо видеть. Я видел, видел, понятно? А теперь ты меня опять преследуешь, бить собрался…

— Сам кулаками размахался! — огрызнулся Мишка.

— Мою девушку при всех опозорил.

— Подумаешь, девушка! Да таких, как она, только помани — сами лягут!

Как же хотелось Красавину рубануть Мишку битой по голове, но стерпел. Теперь он никуда не уйдет.

— Такие, как она, не лягут, — процедил, еле сдерживая себя. — Такие не ложатся. Вы ее изнасиловали. За что? Что она тебе и дружкам твоим плохого сделала?

— Да ты о чем мелешь?! Кто насиловал? Нужна больно! Там и глядеть-то не на что. — Голос Мишки однако, задрожал и стал срываться, глаза беспокойно забегали. Такого поворота он не ожидал.

— Значит, не твоя работа?

— Клевета! Ответишь!

— Отвечу, только это не клевета. Спрашиваю еще раз — за что?

Но Мишка и не думал признаваться. Грозился отцом, милицией. Красавин вообще-то на его признание и не рассчитывал, но Мишка неожиданно переключился на драки, что были между ними раньше. Говорил, что был не прав и даже готов заплатить, вытащил бумажник.

— Мне твои деньги не нужны, — отрезал Красавин. — Убери! В последний раз спрашиваю — кто насиловал Алену?

— Да отстань ты, Петух! Милицию позову.

— Зови.

— Позову.

— Только вначале уши раскрой и меня выслушай. Может, потом по-другому запоешь. Значит, отрицаешь, что Алену насиловали твои дружки, а ты это организовал? Но ведь я у твоего дома всю вашу трепотню позавчера слышал. Кто платил, кто бил ее, кто насиловал, когда Алена была "в отрубе", как выразился твой подельник. И наша встреча сегодня тоже не случайна: я ведь слышал, что собираешься в город. А теперь пораскинь мозгами, если они у тебя есть: твои шестерки как пить дать расколятся и начнут валить все друг на друга. Но тебе достанется больше всех как организатору группового насилия. По статье — срок немалый. А насильников, к твоему сведению, на зоне не жалуют. Их опускают сразу, так что готовь задницу. А теперь вызывай милицию или поедем в отдел вместе.

Красавин говорил, а Мишка все больше бледнел и мрачнел — и куда подевались высокомерие и наглость. У Петра вновь появилась мысль рубануть его битой по голове, и делу конец: сколько горя эта мразь может людям еще принести! И все же хотелось дать ему шанс, увидеть, заговорит ли в нем совесть. После долгого молчания Козлобаев, наконец, глухим голосом выдавил:

— Виноват я. Все что хочешь сделаю. Заплачу, подруге твоей тоже…

— Твоих денег, я уже сказал, мне не надо. Алене можешь и не предлагать, она их не возьмет. Ну а если раскаиваешься — пиши заявление. Бери бумагу и ручку. Пиши.

— Все напишу! — Как-то слишком быстро согласился Козлобаев. Схватил бумагу и ручку.

Красавин стал диктовать:

— Начальнику Полянского отдела внутренних дел полковнику милиции Дорохову Олегу Николаевичу от Козлобаева Михаила… — Потом продиктовал текст явки с повинной. О том, как это делается, слышал в армии и запомнил.

Прочитав Мишкины каракули, сказал:

— Хоть и безграмотно, но суть ясна. Бумагу передашь в милицию и расскажешь про свои грязные делишки. Учти — проверю. Сделаешь так — никакой мести не будет. Попытаешься схитрить — жди расплаты. Такой расклад тебя устраивает или нет?

Мишка развел руками, потом тихо пробормотал:

— Устраивает…

— Тогда на время расстанемся. — Красавин выпрыгнул из "Форда". Вышел и Козлобаев и пошел вслед за ним.

Петр знал, что в боковом кармане Мишкиной куртки лежит выкидной нож.

Воспользуется им или нет? Делал вид, что абсолютно спокоен, хотя был напряжен как струна. Мишка сзади что-то мямлил… Вот и крайние ряды захоронений, много свежих могил. Кругом необычная, кладбищенская, тишина и покой. Впереди видна окружная дорога, там туда-сюда снуют машины.

"Все. Сейчас или достанет нож, или совесть и впрямь заговорила…" — Только успел подумать, как тишину нарушил знакомый щелчок.

Отпрыгнув в сторону, Красавин тут же развернулся, выставив биту перед собой. Мишка держал в руке нож, взгляд злой и хищный. Губы шипят: "Ненавижу… Ненавижу…"

Значит, хитрил и ловил удобный момент. Но реакции Петра не ожидал и на какое-то время замешкался. Красавин мог вполне обойтись и без биты, выбить нож из руки Козлобаева особого труда не составляло, но теперь он непременно решил воспользоваться битой.

…Удар по голове был смертельным. Мишка так и упал на землю с крепко зажатым в руке ножом. Удостоверившись, что Козлобаев мертв, Красавин забрал бумажник с деньгами и не задерживаясь пошел к своей машине. Бумажник по дороге выбросил, а деньги пойдут на лечение матери.

Из первой попавшейся по пути телефонной будки, изменив голос, позвонил по "02". В дежурную часть милиции поступил анонимный звонок: на окраине кладбища, рядом с микроавтобусом "Форд", лежит труп мужчины.

А дней через десять Красавин получил из Полянска письмо. Алена писала, что в Каменогорске убили Мишку Козлобаева. При нем нашли заявление в милицию, где Мишка признавался в организации ее изнасилования. По делу арестовали еще двух человек, и ее вызывали к следователю. Алена из больницы выписалась, но никуда не ходит, готовится к поступлению в университет.

Сестра обрадовалась, что одного "гада" Боженька уже наказал. Откуда ей было знать, что смерть Мишки — дело рук ее брата.

Петр спрятал подальше биту и с утра допоздна пропадал в автомастерских, зарабатывая деньги на производство шапок.

 

XX

Перед отъездом в Москву Нина разложила на кровати все тридцать шапок: мужских и женских, разных фасонов. Шапки шила в основном ее подруга, но и сама Нина приложила руку.

— Красотища-то какая! — сказала она, любуясь. — На рынке такое видела, но чтоб самой заиметь — даже в мыслях не появлялось.

— И сколько же стоит одна такая шапчонка? — полюбопытствовал до всего дотошный свекор.

— В Москве, говорят, много, — уклонилась от прямого ответа Нина. — Зима в разгаре, и до весны далеко. — Улыбнувшись, помечтала: — Еще б конкурентов поменьше, тогда совсем хорошо будет.

— Если бы с машиной не кинули, — посожалел Петр. — Вот же гады!…

— Кто чем промышляет, — философски вздохнул старик.

— Я эти рожи на всю жизнь запомнил. Только б дорожки пересеклись!…

— Ты, братишка, благодари Бога, что живой остался, — перебила Нина. — Шлепнули бы посильнее, и поминай как звали.

Свекор кивнул:

— Правда-правда. Что дороже — жизнь или машина? Ясно, что жизнь, это и дураку понятно. Так что не гневи Бога и выбрось черные мысли из головы. Как она, кстати, голова-то себя ведет?

— По-разному. Как подергаюсь, так боли начинаются. Иной раз башка словно спелый арбуз трещит. Но бывает и ничего. Это, наверное, от настроения зависит, от настроения и покоя.

— Ты уж, братишка, ради Бога, не хандри, — вздохнула сестра. — Погляди, как здорово с шапками получилось. Много нам не надо… — протянула мечтательно. — Но-о-о… — и хитро подморгнула Петру, — машину мы купим. Это точно, и получше твоей. Станем на ней шапки возить продавать.

— Сам как-нибудь осилю, — буркнул Петр.

— Не говори "гоп", — осадил невестку свекор. — Не загадывай наперед, дело это тонкое, и можно запросто прогореть.

— А чего теперь-то бояться? Шапки — вот они. Осталось продать, только и всего. Потом еще пошьем и опять продадим, но побольше. Вот так и дело свое заимеем.

— Дай-то Бог, — вздохнул свекор.

Обсудили, где жить в Москве. Дед дал адрес своего старого друга, с которым вместе служили, а потом переписывались. Друг с супругой к ним уже отдыхать приезжали. Других знакомых в столице не было. "Отвезете медку, сала, яичек. Люди они простые, примут как родных. Только на выпивку, — хитро посмотрел на Красавина, — не налегай".

— Да ты что, бать! Петр как раз это дело и не любит. Я тоже, между прочим, не буду здорово налегать, — пошутила Нина и стала заворачивать каждую шапку в газету, чтобы не попортить мех.

Старики перед сном помолились, Нина уложила спать Мишку, а Петр поехал предупредить Парамошкина о своем отъезде.

… Знакомые свекра в Москве оказались людьми простыми и добрыми. В трехкомнатной квартире их проживало шестеро. Хозяин Василий Игнатьевич, высокий, полноватый, с залысинами на висках, еще работал шофером в автоколонне. Его жена Нина Ивановна — продавец гастронома. С ними жила семья сына из трех человек и еще незамужняя дочь. Гостей они хотя и не ждали, но были искренне рады. Как водится, справились о здоровье, порасспрашивали друг друга о жизни в столице и на периферии. Разговор был продолжен за ужином. Василий Игнатьевич после нескольких рюмок водки еще больше раздобрел и пообещал летом приехать к старому другу отдохнуть, а заодно порыбачить и пособирать грибы. Он уже бывал в Каменогорске года три назад.

Петру с сестрой надо лишь несколько ночей у них переспать, а днем, с утра и допоздна, торговать на рынке. Приезжали в Москву впервые, дело для них новое, толком не знали, что за порядки на столичных рынках и где лучше приткнуться. Рассчитывали, что москвичи помогут и введут в курс дела. Поначалу определялись, где удобнее торговать. Помогла хозяйка. Она обзвонила знакомых, занимающихся бизнесом, и те малость просветили. В Лужники, сказали, не прорваться, там все поделено и забито, туда можно попасть только по протекции какой-нибудь "лохматой" руки. Василий Игнатьевич, посмотрев на свои руки, покачал головой. "Я всего лишь шофер, — сказал с сожалением. — Связей не имею". Привлекали два рынка: Черкизовский и Сокольнический. Правда, до них с Юго-Запада далековато, да и вставать придется чуть свет, но более удобного варианта не находилось. Много было других вопросов. К примеру, можно ли пройти на рынок без очереди или надо заранее купить место? Есть ли на рынках туалеты? Сколько в первый раз взять с собой шапок? Провести день на морозе — это не в теплой постели проваляться.

Хозяйка вновь кому-то звонила и что-то уточняла. Василий Игнатьевич тоже давал советы: с вечера и утром не наедаться, не напиваться, а если прижмет, то терпеть. Опасения свекра Нины по поводу увлечения хозяина выпивкой не подтвердились. Он принял в меру и велел брату с сестрой пораньше лечь спать. Обещал утром проводить до места назначения. Окончательно решили ехать на Черкизовский рынок.

… Хрум-хрум, хрум-хрум, — колко и бодро похрустывает под ногами снег. Впереди — Василий Игнатьевич, идет степенно, шаг размеренный, а скрип под ногами звучный, как ход больших старинных часов. Чуть сзади Нина с Петром. В руках по сумке. Петр делает один шаг, Нина — два. Она стучит сапожками так быстро, будто носки подгоняют пятки. Еще не проснулись окончательно, зевают. Так молча и подошли к метро. Обернувшись, Василий Игнатьевич сказал:

— Держитесь поближе ко мне.

В вагонах совсем пусто. В такую-то рань москвичи еще только просыпаются. Стук колес, плавные разгоны и остановки на станциях убаюкивают. Василий Игнатьевич, уткнув подбородок в теплый шарф, дремал, Нина и Петр тихо переговаривались. Как сложится первый день торговли? Повезет ли? Надо все запоминать, больше провожать никто не будет. Петр спокоен, просто его роль какая-то непонятная: и зачем только сестра с собой взяла — лишние траты. Могла бы поехать с кем-нибудь из таких же, "желающих разбогатеть"… Прижав ногами сумки с шапками, задремал.

Лужниковский, Сокольнический, Черкизовский и множество других рынков в Москве, а сколько их по всей России? Кто их считал и считать будет? Сотни миллионов людей прошли через их ворота. Одни обогатились, другие потеряли последнее и разочаровались. У каждого, кто соприкасался с рыком, была надежда. Надежда движет людьми, вселяет уверенность. Такая уверенность была сейчас и у Петра с Ниной.

— Приехали, — сказал Василий Игнатьевич. Брат с сестрой поднялись и пошли за ним к выходу. Восьмой час утра. Успели? У проходной рынка люда пруд пруди.

— Тут и не пробиться, — проговорила упавшим голосом Нина. Остановились, огляделись. Спросили, где продают билеты. А люди из метро все прибывали и прибывали.

— В общем так, — сказал Василий Игнатьевич. — Ты, Нина, постой тут, а мы с Петром что-нибудь придумаем.

Пошли вдоль высокой каменной стены рынка. Кое-где кучковались люди и подавали кому-то через стену сумки. Стена из панелей — руками не достать. Кому передавать? Передашь, а потом и без шапок останешься, засомневался Петр. Подошли к одной такой кучке людей; там как раз выгружали сумки из машины и передавали их за стену из рук в руки. Василий Игнатьевич спросил:

— Ребята, можно пару сумок передать?

Те и разговаривать не захотели.

— Нет-нет! Иди, дед, своей дорогой…

Еще группа и тоже одна за другой сумки передаются кому-то за стену.

— Братва, можно к вам пристроиться? Всего два сумаря, заплатим.

Эти оказались посговорчивей:

— Давай, только скорей. — Назвали цену, с кем-то за стеной перетолковали:

— Серега, у нас пока все, но подожди, сейчас еще пару сумарей поднесут.

Из-за стены донеслось:

— Ладно. Если отойду, Генка примет.

Василий Игнатьевич посмотрел на Петра. Тот — бегом за Ниной. Лишь бы удалось, лишь бы занять место. Поднесли сумки. Решили так: Петр перебирается через стену, расплачивается там и занимает место. А Нина покупает билеты, проходит через ворота и находит его. Перебрался, помахал рукой Василию Игнатьевичу. По рынку снуют люди, в темноте не разберешь, кто они. А с кем же рассчитываться? Где эти Генка или Серега? Один из подошедших мужчин спросил:

— Платил?

— А тебя как зовут?

— Серегой.

— Возьми. — Петр отдал деньги и пошел занимать место. Занял, стоит и ждет. Подошел мужик.

— Тут забито. Вон там пока свободно.

Петр спорить не стал, занял новое место. Когда кто-то захотел его согнать, обрезал:

— С Генкой и Серегой заметано. — Отошли, не споря. Кто они на рынке, эти Генка и Серега?…

Наконец ворота распахнулись, и на рынок хлынул людской поток. Нина нашла брата не сразу. Местом она осталась довольна и, выбрав лучшие шапки, разложила их на прилавке.

— Сейчас мы их культурненько закрепим, чтоб не утащили, — сказала ласково и деловито и, достав из сумки булавки с резинками, каждую шапку прицепила к коврику на прилавке. То же самое сделала с сумками, только концы резинок привязала к своей ноге.

Надо же! — удивился Петр, он бы и не додумался. Начали подходить покупатели и приценяться. Сестра достала зеркало и как могла расхваливала шапки. А уж этого умения у нее не отнять.

— А ты, Петь, походи по рынку, погляди, много ли шапок и какие цены, — попросила она брата.

— Может, сама сходишь, а я тут побуду?

— Нет, иди ты, я потом, попозже.

Соседи подобрались вроде приличные и спокойные. С одной стороны муж с женой развешивали женскую одежду. С другой — тоже сестра с братом, с Украины. Эти разложили наборы кухонной посуды. Они еще школьники; узнав, что сосед собирается пройтись по рынку, попросили купить две шоколадки "Марс".

— Может, и тебе купить? — спросил Петр Нину, но та отказалась.

Покупателей было еще не очень много. Петр не спеша ходил по рядам, останавливался возле шапок, примерял, спрашивал цену. Всего-то было несколько точек, где продавали шапки, не так уж и много. Сестра обрадуется.

— Ну вот, а говорили, что на рынках давка, — сказал, вернувшись, Нине. — Смотри, как спокойно, мне даже нравится. Да и шапок мало.

— Давка бывает по выходным, — заметила соседка. — Мы тут, слава Богу, всякого нагляделись. Завтра народу будет столько, что не протолкнуться. Уж тогда смотри в оба.

Перед закрытием рынка Петр познакомился с Генкой и Серегой. Те обходили торговые ряды и собирали плату за места. Увидев Петра, Генка спросил:

— Где служил?

— В Чечне.

— Десантник?

— Да, а что?

— Младший брат у меня в Грозном погиб. Ты, если чего, скажи, мы поможем. Ищи нас у входа.

Дело налаживалось. Нина продала шесть шапок, причем неплохо. Это в обычный день, а в выходной торговля будет удачней. Вот бы за день разделаться с шапками, да домой. И снова — в автомастерскую, а Нина пусть шьет новые шапки. Деньги, что взял у Мишки Козлобаева, он вернет Парамошкину, все равно ведь долг придется отдавать.

Купив кое-что из еды, поехали к Василию Игнатьевичу. Ехать в метро одно удовольствие. С Черкизовской до Юго-Запада далеко, можно дать ногам покоя.

Поужинали. Рассказали, как день прошел. Василий Игнатьевич и его жена рады, что у них все нормально. Петру с Ниной освободили небольшую комнату, и спать они улеглись пораньше. Завтра поедут одни. Решили забрать с собой все оставшиеся шапки. Глядишь, повезет. Уже засыпая, Нина пробормотала:

— Живут тесновато…

— Да мы еще нагрянули, даже не предупредив, — кивнул Петр.

— Может, завтра уже и домой. Спи, брат, спокойной ночи…

До рынка добрались вовремя и без проблем. Увидев огромное скопление людей перед воротами, даже Петр, не удержавшись, воскликнул:

— Ого-го-шеньки, сколько подвалило!

— Что будем делать? — спросила Нина, оглядываясь.

— Искать Серегу или Генку. Ты постой, а я пройдусь вдоль стены.

— Может, я у входа в метро постою?

— Ты что! Кто-нибудь рванет сумку — и пиши пропало. Давай лучше вот тут, у киоска.

— Только недолго, ладно?

— Хорошо-хорошо.

Шел вдоль ограды и звал Генку с Серегой. Никто не откликался. В свою компанию охочих взять тоже не нашлось. Стал потихоньку проталкиваться к воротам. Люди и сумки — давка. Выручала военная форма: расталкивая людей, Петр звучно предупреждал:

— Охрана, дайте дорогу! Охрана, расступись! — Добравшись, постучал в железные ворота. Их приоткрыл незнакомый охранник.

— Тебе чего? — спросил недовольно.

— Позови Генку или Серегу, — попросил Петр. Подумал, что если их нет, то все сорвется. Но, к счастью, не сорвалось. В проеме ворот показалась голова Генки. Увидев Петра, он негромко сказал:

— Иди, где вчера…

Выбираться из толпы было легче, люди расступались охотней. А дальше все повторилось: Петр забрался на панельную стену, Нина подала ему сумки, а он передал их Генке. Денег Генка с него не взял и тут же ушел к воротам, скоро начнут запускать людей. Да, охране в выходные дни приходится туго. А Петр, заняв уже обжитое место, стал ждать сестру.

День начался просто чудно Не прошло и часа с открытия рынка, а Нина уже продала несколько шапок. Но эта удача ее насторожила. Нагнувшись к Петру, шепнула:

— Пройдись, брат, может, дешевим?

Петр спорить не стал и пошел по торговым рядам. Оглянувшись, увидел, как к сестре подошли несколько покупателей. Хотел было вернуться, но махнул рукой и поплыл вместе с людским потоком. Искал шапки: много ли их, какова цена? Нет, почти столько же, сколько и вчера. А вот цены подскочили, надо предупредить Нину. Верно сказала вчера соседка — народу в выходной пришло — не протолкнуться. Еще она, кажется, говорила, чтобы глядели в оба…

Только об этом подумал, как внутри шевельнулось непонятное беспокойство. Такое с ним уже было. С чего бы это? Все идет нормально, место неплохое, соседи хорошие, сестра, как всегда, осторожна: все у нее на булавках и резинках, много шапок не выставляет. Но ведь по рынку шастает столько всякого дерьма, кому хоть чем-то поживиться, чего-то урвать. Да, надо спешить, но ведь когда торопишься, то все не так и все мешает. Сколько же люда понаехало — никакого просвета! Но вот и свой, знакомый, ряд.

Странно…

Почему у Нины глаза, как помидоры, красные и набухли от слез? Почему плачет? Ведь шапки на месте, лежат на прилавке. Смотрел и понять не мог. Крикнул:

— Объясни, в чем дело?

Из всхлипов сестры еле уловил то, чего больше всего боялся.

— Украли сумки… с шапками и вчерашней выручкой…

Нина вышла из-за прилавка. Кто останавливался из любопытства, а большинство молча проходили мимо. На сапоге Нины болтались белые полоски резинок. Кровь хлынула к голове, в глазах потемнело. Какое-то время Петр не мог даже двинуться с места, в висках невыносимо застучало. "Только бы не упасть", — подумал он и лихорадочно проглотил без воды несколько таблеток.

"Гады! Сволочи! Убью!…" Мелькало в разгоряченном сознании. Сделав несколько шагов навстречу к раздавленной горем сестре, обнял ее и прижал к себе. Нина зарыдала, и Петру хотелось кричать вместе с ней, взывать о помощи. "Господи, да за что же это?! За что?…"

Подошел сосед по прилавку. Он куда-то отходил, а вернулся, когда все уже произошло. Ему обо всем рассказала жена.

К Нине, говорил он, подошла группа кавказцев. Стали примерять шапки и расхваливать. Веселые такие, добродушные, все при деньгах. Никак не могли подобрать нужный размер самому высокому: то ему резинки мешали и он нагибался, то размер или цвет не тот. Одна шапка вроде подошла. Он долго вертелся перед зеркалом, что держала в руках сестра, и даже набивался в женихи. Сестра засмущалась и не заметила, как под прилавком были обрезаны резинки на сумках. Все это видел пацан с Украины — он сидел на стульчике и пил чай. Но ему пригрозили ножом. А потом подошла еще группа кавказцев, а первые, так ничего и не купив, уплыли вместе с толпой. Только после Нина вдруг почувствовала неладное, но было уже поздно.

— Какая же мразь! — качал головой сосед. — Ей-Богу, никогда никого не бил, но этих гадов задавил бы собственными руками!

Кто-то из проходивших заинтересовался шапками:

— Чьи? Кто хозяин?

Петр подтолкнул Нину к прилавку.

Подошли Генка с Серегой. Генка, глянув на Петра, матюкнулся:

— Смотреть надо было, а не рот разевать! Они же, суки черножопые, стаей ходят. Обчистили и теперь как пить дать умотали на машине. Ищи-свищи! Тут их сто процентов уже нет.

— Все равно сходи к ментам — посоветовал Серега. — Напиши заявление, дай приметы. Может, и поймают подлюк.

— Да-да, пацан, соседи подтвердят. Морда у главного приметная, — сказал кто-то.

Петр пошел в отделение милиции и скоро вернулся вместе с оперуполномоченным. Ходили, опрашивали, выясняли, как все было, уточняли приметы. Молодой опер возмущался, что от кавказцев просто житья нет. Говорил, что все они — жулье. Правда, после поправился, что нормальные кавказцы дома вкалывают, а не по рынкам шастают. Вскоре он ушел, оставив Петру бумажку с номером телефона и своей фамилией.

— Думаешь, найдут? — с надеждой спросила Нина. Она сникла, как-то сразу постарела и почему-то все время икала. Соседка налила ей из термоса горячего чая.

— Не знаю, — вздохнул Петр. — Будем надеяться… Ты сама слышала — просил звонить…

Вновь вмешался сосед по прилавку:

— Да все менты с ними заодно. Если б захотели, давно переловили бы. А на наши заявления даже не отвечают. — Но, сообразив, что хватил через край, поправился:

— А может, что и получится. Всякое бывает…

Пока Петр оформлял дело с опером, Нина успела продать оставшиеся шесть шапок. Покупатели, словно понимая ее горе, брали, почти не торгуясь. А она и сама была уже ко всему равнодушна. Потом ехали в метро и молчали. У Петра после таблеток головная боль поутихла. Он обнял сестру и ни о чем ее не спрашивал. Да и себя берег — голова после того удара так и не прошла. Когда пройдет — кто знает? Найдут ли машину? Не верится… Нет, чуть поволнуешься, снова начинаются боли. А Нина пусть поплачет. Беда, конечно, свалилась большая, но пережить можно. Главное — здоровье.

— И зачем же я деньги положила в сумку! Какая дура! — всхлипывала Нина.

— Ну хватит, — успокаивал Петр. — Эти гады за нами следили. Они все рассчитали, увидели, что и я ушел, и сосед. А пацан, что он мог сделать? Это ж мразь, нелюди! Улыбаются, а творят такое!… А что я в Чечне видел… — В голове опять застучало. Прикрыв глаза, Петр снова стал думать о мести.

Василий Игнатьевич с супругой, узнав, что случилось, запричитали и заохали. Как же так? Зачем надо было уходить? Младшая дочь бросила реплику:

— Это сколько ж бабок кому-то подвалило?

— Замолчи! — прикрикнул на нее отец. — И запомни: деньги как приходят, так и уходят. А совесть человеческая дороже денег. — Повернулся к Петру с Ниной:

— Зарплату сегодня дали, вот она — возьмите. Больше ничем помочь не могу.

Зарплату Василия Игнатьевича они, ясное дело, не взяли. Собравшись и поблагодарив хозяев, Петр с Ниной уехали на вокзал.

 

XXI

Галина Семеновна Красавина своих детей иногда, то ли в шутку, то ли всерьез, называла упертыми. То есть — твердолобыми, упрямыми, настырными. Но мать гордилась, что дочь и сын самостоятельно вошли в жизнь, что они трудолюбивы и не подвержены вредным привычкам. Страшно боялась, что Петр как отец, начнет пить. Но опасения оказались напрасными.

Но вот "упертость" у Петра с Ниной особенно проявилась в таком новом деле, как бизнес с шапками. Первая поездка в Москву окончилась плачевно. Другие бы на их месте плюнули и занялись чем-нибудь другим: Петр, к примеру, ремонтировал бы машины, а Нина работала в зверосовхозе. Но не такими были брат с сестрой. Погоревав, они вновь занялись шапками, считая, что бизнес, в принципе, можно сделать неплохой, надо только впредь рот не разевать.

Срочно требовались деньги. Где их взять? Денег осталось лишь за последние шесть шапок. Да у Петра имелся "неприкосновенный запас" — деньги покойного Мишки Козлобаева. Хотел, правда, вернуть долг Парамошкину, но тот пока молчит и не напоминает. Что ж, подождет, а деньги пусть пойдут в дело. Нине сказал, что в мастерские поступили неплохие заказы и он получил предоплату. Сестра обрадовалась.

Подсчитали, сколько можно купить шкурок и сшить шапок. Получалось около тридцати. Это уже кое-что.

Вернувшись домой, Нина написала письмо в Москву Василию Игнатьевичу и попросила о случае с шапками никому не говорить. Через некоторое время ей вновь удалось купить по льготной цене шкурки норки, и сразу же начали с подругой шить шапки.

А Петр работал в мастерских, заказов хватало.

Встретился в условленное время с Парамошкиным. Тот спросил о поездке в Москву. Петр врать не стал и рассказал все как было.

— Слушай, да что у тебя за невезуха сплошная! — Покачал головой учитель и предложил денег. Но Петр отказался, и так должен.

— Как хочешь. Но учти: в темных делах кавказцы опытней нас. Запросто обведут вокруг пальца, так что держите ухо востро. Как голова?

— По-разному. Сейчас вроде ничего, а порой такие боли, хоть на стенку лезь.

— Подлечиться бы тебе не мешало. Хочешь, путевку в санаторий организую?

— Нет-нет, — сказал Петр. — Только не сейчас. Как-нибудь попозже…

Случай с шапками стал понемногу забываться. А тут еще Петр получил письмо от своего бывшего командира взвода. Дворкин сообщал, что в Москву переедут, скорее всего, в феврале или в марте. Он тогда непременно напишет и пригласит в гости. Что касается Сибирска, все остается в силе, в том числе и насчет машины: она теперь его, и отец уже не раз спрашивал, почему Красавин не забирает подарок.

Письмо Петра обрадовало и воодушевило, особенно место о машине. Если честно, то в прошлый раз он не воспринял это всерьез. За что дарить-то? Что спас командира? Так он обязан был это сделать. Ладно, говорить про машину пока никому не станет, зачем преждевременно трезвонить. Но в жизни, оказывается, не все так уж плохо.

Вторая поездка в Москву готовилась трудно. Прежде всего было мало денег и влезли в долги. Зато проглядывалась неплохая перспектива. Если удачно продадут партию шапок, то и с долгами рассчитаются, и пошьют еще, уже значительно больше. Но надо спешить — зима уходит, и цены на шапки могут упасть.

… Василий Игнатьевич с женой встретили как родных. Посидели, поговорили. Хозяева высказали гостям пожелание, чтобы их вновь не одурачили. Но сбой произошел в первый же день. Приехав на Черкизовский рынок, брат с сестрой узнали, что Генка и Серега на нем уже не работают. Покружились без места, да так и ничего не продали. После обеда поехали на Сокольнический. Тут оказалось спокойнее и можно было заранее купить торговое место. К концу дня на шапки появился спрос. Петр от сестры не отходил ни на шаг.

За два дня продали больше половины шапок. Оставшуюся часть планировали продать в субботу. Если же не получится, то в воскресенье вечером — домой.

— А денек-то прямо как по заказу, — говорил Петр сестре, когда рано утром они шли к метро.

— Морозец что надо, — ответила Нина, дробно постукивая каблуками сапог. — Ты надень шапку потеплей, а то уши замерзнут.

— До метро потерплю. — Петр перехватил сумку в левую руку, а правой стал растирать побелевшее ухо.

— И в самом деле крепко прихватывает!

— Надень шапку, не строй из себя героя, — настаивала сестра.

— За прилавком, даю слово — надену.

— Если придется вновь ехать в Москву, то торговать станем на Сокольническом. Чего мы к Черкизовскому присохли? — рассуждала Нина. — Тут все проще и удобнее. А там на душе словно кошки скребут.

— У меня тоже.

Незаметно дошли до метро "Юго-Западная". В разговорах доехали до Сокольнического. Петр рассказал сестре про сон, что снился все эти ночи, один и тот же. Будто стоит Мишка Козлобаев, полуголый, на рынке, но не торгует, а все время смотрит на Петра и злорадно хихикает. Все три ночи хихикает. Надо же! К чему это?

Сестра, как и мать, умеет сны разгадывать, а тут задумалась.

— Даже не знаю, что и сказать. Если покойник смеется, да еще злорадно, то вроде беду предсказывает. А если раздетый, то какой-то долг с тебя требует.

— Какой?! Ей-Богу, не пойму.

— Может, ты что-то должен ему остался?

— Я?! Чепуха несусветная!… - Но слова сестры крепко задели Петра. Он ведь забрал у мертвого Мишки деньги, и они уже в деле, на них шапки пошили… Волнение осталось.

Подъехали к станции метро "Сокольническая".

— Братишка, — сказала Нина ласково, — мне тут в один магазин заглянуть надо. Подруга просила кое-что ей купить. Ты подожди на рынке, только прошу, не торгуй. Ладно?

— Ладно, — недовольно пробурчал Петр: ну никакого доверия. — Давай, только побыстрей и не забывай, день сегодня какой. А в магазин, кстати, можно и вечером заглянуть.

— Ну просила, понимаешь! Наш женский секрет.

Нина пошла в магазин, а Петр — на рынок. Место куплено — никаких проблем. Встав за прилавок, открыл сумку и достал шапку, как говорила сестра, "из самца". Надел, а свою армейскую фуражку сунул в сумку. Сразу почувствовал, как голове стало уютно и тепло. Огляделся. С одной стороны торговала молодая, малоразговорчивая женщина. Все эти дни она стояла рядом, сосредоточенная и хмурая. С другой — два еще не старых мужика. Эти торговали изделиями из пластмассы. Мужики вроде ничего.

Люди лениво подходили и уходили. Помня просьбу сестры, Петр шапки на прилавок не выкладывал, а сумку на всякий случай поставил перед собой. Да кто возьмет? И куда тут убежишь? Хотя впереди, метрах в тридцати, большая дыра в стене, а там — дорога.

Мимо шли три кавказца. Опять три и вновь — кавказцы. "Везет" же на них! О чем-то курлыкая между собой, остановились напротив Петра. Двое — братья-близнецы: рослые, красивые, небритые. Третий небольшого росточка и будто у этих двоих под ногами путается. Недавно сосед с пластмассовыми коробками разогнал от себя тоже кавказцев. Сказал потом, что все они на одно лицо: небритые, носатые и будто непромытые. Тоже, видать, злой на них за что-то.

А трое уходить не спешили. Один из близнецов ткнул рукой на голову Петра.

— Вот такие, панымаешь, шапки нам нужны. Это шапка так шапка, — сказал, размягчая букву "ш". — Ешче шапки есть, мушчина?

— Может, и есть, вам-то что?

— О-о, тебя кто-то обидель? Панымаю, панымаю, можеть, с Кавказа? Тут шивали много быродит. Так есть шапки? Купым, вот денги, не обманым.

Что-то заставило Петра смягчиться и отбросить подозрения. Ну не все же кавказцы на рынках гады и прохиндеи? Разве можно всех мешать в одну кучу? Ответил:

— С десяток наберется. Берете все сразу?

— Сыразу, сыразу, вот денги, сычитай. Почем прыдаешь?

Петр назвал цену, а сам подумал, что если сразу сумеет продать столько шапок, то Нина с ума сойдет от радости, а вечером домой уедут. Придет, а дело сделано. Вот счастлива будет!

— Нас устраиват. Толко пыросьба будет: продай ище сумку. Как нести без сумки? И эту, на голове, тоже продай. На, сычитай денги…

Взяв большую пачку денег, Петр стал считать. Сосчитав, глянул по сторонам. Все были заняты своими делами. Вдруг вспомнил, как недавно их накололи на Черкизовском. А с машиной? Потом подумал про сон с Мишкой Козлобаевым — ведь сестра предсказала беду. Как бы вновь не вляпаться с этими улыбчивыми и такими добродушными на вид кавказцами. Вдруг обманут? Нет, подождет сестру, а там видно будет.

— На, забери свои деньги, я передумал, — сказал кавказцу.

— Боишься? Кто-то обманул, а мы виноватые? Не надо так, плохо это. — Взяв пачку денег, прятать не стал, а добавил еще несколько крупных купюр и вновь протянул Петру. — Бери, болше даю.

Двое других стали его отговаривать: мол слишком дорого, и кто-то будет их ругать. Да и шапки не такие уж хорошие. Но тот стоял на своем.

И Петр решился. А-а, будь что будет. Деньги настоящие и сам пересчитал, обмана не заметил. Это сколько же получается за шапку? Неплохо, неплохо, даже хорошо.

Махнув рукой, передал покупателю сумку, сунул туда же и шапку с головы, а свою армейскую надел.

— Черт с вами, уговорили, берите, — сказал, все же волнуясь.

— Вот и хорошо! Буть здоров!

Петр положил деньги в карман и стал дожидаться сестру. Дело сделано.

Мужик, что торговал изделиями из пластмассы, вздохнул:

— Что-то мне тут не нравится. Дело, конечно хозяйское, но я бы деньги посчитал.

— Так я же считал, все точно. — И вдруг с головы до пят словно током прострелило…

Судорожно вынул из кармана пачку денег и стал пересчитывать… Господи… Добавка и первая и последняя купюры в пачке — нормальные, а остальное — простые листки бумаги.

— Дур-рак, какой же я дурак!… Поверил! Этим гадким чебурекам поверил!… Говорили же, говорили — не верь! Так и надо мне, идиоту! Да что же это такое?! Словно рок! За что?…

Оглянувшись, тихо спросил:

— Куда они пошли? — Кричать уже не было сил. Кто-то показал на дыру в стене. Спотыкаясь, побрел туда. Ноги не слушались. Выбравшись на улицу, у кого-то что-то спросил. Как во сне, услышал в ответ:

— Кавказцы с сумкой? Только что уехали вон в ту сторону на коричневой или красной машине…

— Где теперь искать? — пронеслось в голове. Да и можно ли найти их в огромном городе, если номера машины не знает? Ах, если бы найти, уж точно не сносить им головы. Убил бы, убил!.. — Кое-как доплелся до ворот и тут увидел спешившую навстречу сестру.

— Ты чего? Ты что? — Она почувствовала неладное. — Плохо с головой, да? Пошли к прилавку, магазин откроется позже. А где сумка? На кого-то оставил?

— Все, сестра, — простонал Петр. — Кончилась торговля… Все — понимаешь? Прости, хотел как лучше… Мне плохо… — А голова просто раскалывалась на части.

"Когда же он, подлюка, успел поменять пачку денег на "куклу"?! Ничего не мило. Жить не хотелось. В голове полный сумбур и страшные боли…

Нина брата не ругала. Лишь бы ему хуже не стало. Успокаивала, убеждала, что если бы бросился вдогонку, то могли снова ударить по голове и тогда — конец. Нет худа без добра… Глаза Петра закрывались…

 

XXII

— Ну, брат, ты меня и напугал, — сказала Нина, едва только Петр пришел в себя. Закрыв глаза и опершись руками на стену чтобы не упасть, он долго простоял без движения. На короткое время даже потерял сознание. Очнувшись, вновь почувствовал боль в голове и, застонав, приложил руку к затылку.

— Сейчас вызову "скорую", — засуетилась сестра. — Ты постой, я быстренько.

— Не надо "скорой". Пошли в метро…

— Какое метро, тебе идти нельзя!

— Потихоньку можно, пошли…

Ноги, руки, все тело у Красавина словно чужие. Но слабость постепенно проходила и силы возвращались. В вагоне договорились, что Нина поедет к Василию Игнатьевичу и заберет вещи, а Петр выйдет у вокзала и купит билеты до Каменогорска. Встретятся у главного входа в вокзал, а вечером уедут домой. Лечь в больницу в Москве Петр отказался. Уж если лечиться, то дома, в Каменогорске.

Утром следующего дня брат с сестрой приехали в Каменогорск. Нарушая договоренность, Петр позвонил Парамошкину на работу. Молил Бога, чтобы тот был на месте. К счастью, застал. Не вдаваясь в подробности, попросил учителя приехать к вокзалу. Примерно через полчаса Парамошкин забрал Петра и отвез в больницу.

В дороге учитель был молчалив. Зная его характер, Петр догадывался, что он им недоволен. Решив вопрос с главным врачом, Парамошкин извинился, что вынужден срочно уехать и что для разговора приедет позже. Петру советовал никуда из больницы не отлучаться и соблюдать постельный режим.

Лечить Красавина стал новый врач — Антон Иванович Суховей. Худой, подвижный, опытный, он к тому же еще и побывал в Афганистане. Пациент пришелся ему по душе. Когда Петр спросил Антона Ивановича, сколько придется лечиться, тот, внимательно осмотрев его, ответил:

— С такой, как у вас, травмой лишь три пути: в психушку, на кладбище или здоровеньким из больницы домой. Выбирайте. Лично я за третий вариант, он вроде более подходящий. Да? — Улыбнулся.

Младший медперсонал Антона Ивановича побаивался, недобросовестным работникам от него влетало. За глаза его называли Антошей, даже напевали веселенькую песенку про "Антошку-картошку". Но в глаза всегда с почтением — здрасте, Антон Иванович.

Антон Иванович иногда приходил на работу после неслабого застолья с друзьями. Тогда был малоразговорчив и мрачен. Петр понимал его: многие ребята, что побывали в Афганистане или Чечне, пристрастились к выпивке. Петра эта беда, к счастью, обошла стороной.

Красавин и так-то не из говорунов, а в больнице вообще замкнулся, ушел с себя. Антон Иванович доказывал, что так нельзя, надо больше общаться, думать о хорошем, часто старался развеселить.

Несчетное число раз Петр пытался анализировать, как же получилось, что на гражданке, куда так рвался из Чечни, ему оказалось хуже, чем там. И случаи один хлеще другого. Кавказцы заполонили рынки, их полно в магазинах, павильонах, киосках. Куда ни ткнешь пальцем — всюду они. И ладно, если б честно торговали, но ведь часто обманывают, грабят, унижают — сам тому пример. Почему им все позволено? Попробуй россиянин повести себя у них так — выметут как мусор. Русских там относят к низшему сорту, и долго с ними не разговаривают.

За что же воевал со своими товарищами в Чечне, многие из которых погибли? Чтобы и тут унижали. Нет уж, не получится! Как только выкарабкается — отомстит. Сам пока не знает как, но отомстит железно. Из головы не выходит парень, которому на его глазах перерезали горло, а еще молодой самодовольный чеченец, что так жестоко наказал "победителя". Такое не забывается. А как, наверно, рады те, кто завладел его машиной? Они и машину забрали, и по голове звезданули: пусть помучается. И он мучается, лежит в больнице… Нет, Петр не кровожадный, Мишку Козлобаева убивать не стал бы, если б тот не схватился за нож. Он давал ему шанс, которым Мишка не воспользовался. Обидчиков своих Петр вряд ли найдет, но мстить будет — по-своему…

Через пару недель в больницу приехал Парамошкин. Он похудел, на лбу словно появилось больше морщин. Однако улыбается. Парамошкин извинился, что приехал не сразу: дела, дела замучили! Поглядев на Красавина, неожиданно сказал:

— Кончай в молчанку играть. Так никогда не отойдешь. В чем дело?

Петр вздохнул:

— Сам не знаю. Злой я. На себя, на кавказцев. Так подло со мной еще никто не поступал. И раз за разом, будто рок какой…

— Займись спортом. Антон Иванович сказал, что в меру можно. Или Алену привезти, пусть за тобой поухаживает? Говори — сделаю.

Глаза Красавина на миг вспыхнули, но тут же погасли.

— А что я скажу про машину, про шапки? Она же ничего не знает. Нет, не надо, пусть в университет готовится.

— Ладно. Ну а сам чем думаешь после выписки заняться?

— Ремонтом машин, чем же еще.

— Правильно, торговля не твое дело. Что-нибудь попозже придумаем. Антон Иванович советует взять путевку в санаторий. Как на это смотришь?

— Вообще-то у меня другие планы. Бывший командир приглашал в Сибирск, я говорил раньше. Надо ехать, раз обещал, а заодно и развеюсь. — О том, что ему подарили машину, говорить не стал. Вдруг не так поймет.

— Смотри, не неволю. Но учти — дважды отказываешься. Пусть будет по-твоему, но спортом займись, не давай себе расслабляться… Да, вот еще о чем хотел спросить — ружье все у сестры?

— У нее, где же еще. В железном ящике. А что?

— Ничего-ничего, просто вспомнил… Не исключено, что потребуется. Кстати, ты тоже в одном щекотливом деле можешь мне пригодиться.

— В каком, если не секрет, учитель?

— Ну, об этом еще рано. Придет время — скажу. А пока — будь здоров. Соблюдай режим, ешь больше фруктов, овощей и тренируйся. Загляну перед выпиской. Если потребуюсь — знаешь как найти.

Пребывание в больнице Петру уже порядком надоело. Если бы не занятия спортом, то и не знал бы, как коротать время. Помогали и беседы с врачом. Антон Иванович делился с ним даже своими личными секретами. Влюбившись в замужнюю женщину, спрашивал совета: как быть? Но что Петр мог ему посоветовать, если сам не имел никакого опыта. Только и встречался, что с Аленой, да и то недолго. Сам еще не разобрался, любит ее или нет. Больничную скуку сглаживали и письма. Из дома получал их еженедельно. Писала, как и прежде, Алена. От Дворкина писем пока не было. За неделю до выписки получил, наконец-то, и из Сибирска. Дворкин сообщал, что семья переезжает в Москву. Давал координаты, с кем, если приедет, можно решить вопрос по машине и как лучше добраться до дачи.

Красавин уже решил, что как только выйдет из больницы, сразу же берет билет на поезд до Сибирска. Рассказал сестре про машину. От такой новости та пришла в неописуемый восторг. Петр уже решил, что машину продаст, а деньгами с сестрой и матерью поделится. Сколько пробудет в Сибирске — пока не знает. Алене написал, что временно его у сестры не будет.

За день до выписки в больницу заехал Парамошкин. Как всегда, привез много разных деликатесов, но в беседе был сух, сдержан, никаких эмоций — будто его что-то терзало. У Петра складывалось впечатление, что учитель приберегает его для какого-то важного дела. Но какого? Из-за этого и таинственность и лаконичность: это можно, а вот этого нельзя.

Трогательным стало прощание с врачом. В их жизни, характерах оказалось много общего.

— Ну, будь счастлив, — сказал Антон Иванович и обнял Петра. — Береги свой красивый "кочан", и не дай Бог, чтобы к нему кто-то вновь приложил руку. Это должно быть исключено…

В ночь с пятницы на субботу Петр Красавин уехал в Сибирск. На перроне его провожала Нина. С этого времени у Петра началась самая мрачная полоса в жизни.

 

XXIII

Весь воскресный вечер Рюмин, Парамошкин и Веня Скоркин проторчали в офисе "Надежды". Ждали результатов голосования за нового мэра города. Голосование закончилось. Шел подсчет голосов. Рюмину должны были позвонить из городской избирательной комиссии, и наконец — звонок: победил Шлыков! Тут же по горячим следам поспешил поздравить друга. Выпивку с собой брать не стали, полагая, что у нового мэра города это добро найдется.

Секретарша Шлыкова пропустила всех троих моментально — ей ли не знать сына губернатора и его друзей. Другим дожидавшимся объявила, что Григорий Анатольевич никого принимать больше не будет. Умница, сообразила.

— Братцы, а ведь я, кажется, победил! — воскликнул Шлыков, увидев вошедших. Встал из-за стола довольный, радостный, раскинул руки. Заметно, что за день порядком намотался и устал, но держался бодро, домой не спешил, ждал звонка от губернатора.

Хотя официальных данных избирком еще не дал, но предварительные результаты голосования уже получены. Из семи претендентов на пост мэра Каменогорска больше всех голосов набрал Григорий Анатольевич Шлыков. Отрыв от конкурентов большой, победа убедительная.

— Не победил, а победили, — ласково поправил Шлыкова Рюмин. — Все мы победили, Григорий Анатольевич, все. Это и наша победа, мы ее так долго ждали. Хоть ты сейчас и мэр, но от нас не отмежевывайся. — Рюмин со своей елейно-приторной улыбочкой подошел к новоиспеченному мэру, обнял его и расцеловал в раскрасневшиеся щеки. Потом, крепко взяв за обе руки, спросил:

— В кабинет-то при новой должности можно как в былые времена заходить? Заметь, уточняю при свидетелях. — Рюмин подморгнул Парамошкину и Скоркину-младшему.

— О чем речь, Игорь! Можно, конечно, днем и ночью можно — как в кабинет, так и домой. Мой дом, братцы, — ваш дом! — Шлыков говорил, прижав руки к груди. — И уж извините, что хреновину сморозил. Ясно, что мы победили. Только так и никак иначе. Без вас, без вашей поддержки мне этой должности не видать бы, как своих ушей.

— Ну если так, то еше куда ни шло, — засмеялся Рюмин.

Поздравления Парамошкина и Вениамина Скоркина были скромными и без всяких подтекстов. В самом деле друзья радовались успеху Шлыкова, считая и себя в какой-то степени к этой победе причастными. А свой мэр Каменогорска — это круто!

Шлыков засуетился. Достал из холодильника бутылку коньяка, конфеты, фрукты. Гостям, да еще таким, он рад. Наполнив рюмки, сказал:

— В конце концов, и мне пора чуточку расслабиться. Ей-Богу, замотался. А общение с вами и взбодрит, и придаст энергии. Мой тост за вас, моих верных и преданных друзей, за нашу дружбу!

— Нет уж, извини, — перебил Рюмин. — Сказано хоть и трогательно, но первый тост должен быть все-таки за тебя, за нового мэра города Каменогорска. Вспомни, дорогой Григорий Анатольевич, о чем думали и мечтали мы под перестук колес поезда на Варшаву. Какое было чудное время! В самом деле — начало начал! — воскликнул Рюмин с пафосом.

— Слушай, Игорь, — перебил его Шлыков. — У меня мысли сейчас хоть и путаются, но тот трепет в душе и сердце я отлично помню. Ты был тогда Оракул! Предсказать такое мог только ты. И для меня ты был и остаешься — Маг, провидец, кудесник! Думал ли я тогда об этой должности? Нет, конечно, даже не помышлял, да и как можно было? Но ты подхлестнул, воодушевил, убедил, все закружилось, завертелось, и вот — мечта сбылась! — Помолчав, добавил: — По гроб жизни тебе обязан, идейный мой вдохновитель!

Но Рюмин не был бы Рюминым, если все свел только к себе и своей персоне. Зачем ему это? Цену себе знает. Но именно этим он и подкупал своих друзей, и ему многое прощалось. И в этот раз тоже решил поскромничать.

— Не во мне дело, — сказал, опустив глаза. — Просто все так удачно совпало и завершилось. Но от души рад, что мои прогнозы сбылись. Давай, Гриша, не будем больше, и без того в краску вогнал. Спасибо и на том, что твой дом — наш дом. Вот это, я понимаю, по-братски и от всей души. — Посмотрев на Веню и Григория, твердо отчеканил: — За нашего друга Григория Анатольевича. Дай Бог ему успехов в работе! Выпьем.

Только выпили, раздался телефонный звонок по "вертушке". Шлыков взял трубку. В наступившей тишине отчетливо послышался голос губернатора Скоркина.

— Не спишь, Григорий Анатольевич, бодрствуешь? Результаты, думаю, впечатляют. Я тоже доволен… Считай, что уже официально. Думаю, сработаемся. От души поздравляю!

— Спасибо, Иван Семенович, большое вам спасибо.

— Как настроение?

— Отличное. Благодарен за вашу мощную поддержку. Без нее мне бы…

— Все правильно понимаешь. Но должность мэра областного центра и для меня крайне важна. Заходи часам к пятнадцати, потолкуем о планах. Жду.

Положив трубку, Шлыков поглядел на друзей.

— Батя звонил? — улыбнулся Веня.

— Да, поздравил и завтра, вернее, уже сегодня, к себе пригласил.

— Это насчет Дня города. Говорит, что надо как следует подмарафетить.

— Заодно и твое представление состоится. Отличная для этого возможность, — добавил Рюмин. — Кстати, я тоже приглашен, видно, спонсоры нужны. И вообще, губернатор — молодец. Он тебя, Григорий Анатольевич, где только мог проталкивал. На одной такой встрече сам слышал, как он горой за тебя стоял. "Лично меня, — говорит, — больше всего устраивает Шлыков. Это профессионал, практик, и учтите — строитель. Он молод, энергичен и не зациклен на разных партийных делах и передрягах". А всех других кандидатов в мэры, как от правых, так и от левых, разделал тогда в пух и прах, назвал их пустобрехами.

— Это у него запросто, — хмыкнул Вениамин.

— Слушай, Григорий Анатольевич, может, все-таки найдешь в своем холодильнике что-нибудь посущественнее из еды? К примеру, колбаски, сырку? У меня вдруг аппетит разыгрался, понимаешь, захотел, — попросил Рюмин. — Или в холодильнике мэра города пусто?

— Да вы что, братцы?! Будет вам сейчас и колбаска, будет и сырок.

— И коньячку следовало бы добавить, — тихо "намекнул" Веня, — одной бутылкой от нас не отделаешься.

— Будет и коньячок с нашего завода. Пейте, как говорится, по потребности.

— Пить будем с учетом того, что днем вкалывать придется, а не дрыхнуть в постели, — заметил Рюмин. — Однако ради такого случая можно и добавить.

Пили, ели, хвалили друг друга, особенно Рюмина. Все, кроме Парамошкина, были возбуждены. Лишь тот был неразговорчив и с каким-то неудовольствием, то и дело морщась, слушал взаимные дифирамбы Рюмина и Шлыкова. Уж он-то знал, что Шлыков Рюмина терпеть не может. Сам Парамошкину когда-то говорил, что "командор" только о себе думает, а все остальные для него пешки. Зато сейчас Шлыков — сплошная любезность и невероятная преданность. Сколько же в них обоих лицемерия, насколько оба хитры, — ведь думают одно, а говорят совсем другое. Вот у кого надо учиться хитрости. Да он и сам Рюмина не выносит, но как без него обойтись? В коммерческих делах Рюмин просто незаменим. У него столько идей, он ими напичкан сверху донизу. Наверняка и сегодня, под занавес, что-нибудь преподнесет.

— А что это у нас Григорий Иванович будто в рот воды набрал? — спросил Шлыков. — Может, не рад моей новой должности?

— Скажешь тоже, — обиделся Парамошкин. — Я и не рад, надо же додуматься?

— Ладно-ладно. Не обижайся. В твоей верности не сомневаюсь. — Тут же спросил Рюмина: — Слушай, Игорь, может, со временем отдашь его мне в заместители? Не сейчас, попозже.

Неожиданный вопрос явно застал Рюмина врасплох, но уж выкручиваться-то он умеет. Интересно, что скажет. Отпустит или не отпустит?

Рюмин ответил так, чтобы не обидеть Шлыкова, но и в то же время намекнул, что переманить к себе Парамошкина тому навряд ли удастся.

— Со временем видно будет, — протянул, закуривая. — А пока, сам знаешь, наша "Надежда" на подъеме, дел невпроворот и впереди, по моим прогнозам, не меньше.

— Что ж, буду пока довольствоваться вашими дружескими советами, — не стал настаивать Шлыков.

— Чего-чего, а в советах недостатка не будет. Хочешь, прямо сейчас первый наш тебе совет, а вернее, наказ?

— Давай, выкладывай, — заинтересовался Шлыков.

"Вот и ожидаемый рюминский сюрприз, — подумал Парамошкин. — Как же он может уйти без этого? Нет, ни за что. Интересно, интересно, что за новая идея созрела в его сверхумной голове?…" Налив полстакана "Боржоми", Парамошкин отпивал воду глоточками. Веня жевал бутерброд, и его, казалось, разговор совсем не интересовал.

— Хочу сразу заметить, что идея далеко не нова и где-то даже банальна, но для нашего брата предпринимателя она, на мой взгляд, сверхважна.

"Начал волынку тянуть". — Парамошкин не торопясь допил "Боржоми". Младший Скоркин недовольно засопел, а Шлыков сказал, что сейчас будет подан горячий кофе. Рюмин же, точно издеваясь, все ходил вокруг да около и даже бабахнул цитатой из Ленина, что всякая революция лишь тогда чего-то стоит, если она умеет себя защитить.

— А к нам это какое имеет отношение? — спросил Шлыков. Парамошкин и Скоркин легонько хихикнули: мол, время политбесед давным-давно прошло. Но Рюмин на них даже не обратил внимания.

— …Так вот, я продолжу начатую мной мысль насчет умения защищаться, — повторил он настойчиво и потер ладонью лоб. — Отвечаю: отношение самое прямое. Меня этот вопрос, к примеру, сейчас больше всего волнует. Как защитить все то, что сколотили тяжелым трудом? Как сделать так, чтобы нажитое не уплыло? В нашей истории, увы, уже не раз такое бывало. Лично я свою, вернее, нашу, "Надежду" не отдам никому и никогда. Думаю, что и каждый из присутствующих в этом со мной солидарен. Но ведь по одному нас легко раздавить. Поодиночке мы — ничто.

— Давай ближе к делу, — поморщился Веня Скоркин.

"Да и домой уже пора, — подумал Парамошкин, посмотрев на часы. — Скоро два ночи".

Секретарша Шлыкова подала кофе. Сам новый мэр Рюмина не перебивал, так как вопрос ставился лично ему. Хотя и догадывался, о чем скажет бывший преподаватель истории КПСС.

— В общем, нужна партия. Сильная, авторитетная, способная нас с вами защитить. Все нынешние союзы, движения и карликовые объединения типа "Демроссов", "Выброссов" малочисленны и неавторитетны. В них или неудачники из бывших коммунистов, или обиженные советской властью, а то и просто выпивохи.

— Ну хватит об этом, сколько же можно! — заныл Веня. — Называется, заехали поздравить. Может, политбеседы оставим на другой раз? — Сын губернатора явно недоволен, но Рюмин хитер.

— Ты, Веня, зря капризничаешь, — спокойно ответил он. — Кстати, твоему бате этот вопрос в первую очередь придется решать. Нынешние демократы, учти, его не устраивают. Насколько мне известно, он терпеть не может болтунов и горой стоит за деловых, практичных людей. А Григорий Анатольевич один из тех, на кого мы возлагаем надежды. Ему и наш с вами наказ.

— Весьма тронут за оказанное доверие, — отшутился Шлыков. — Буду стараться его оправдать. Во всяком случае, сделаю все, что в моих силах. Однако, братцы, мы заболтались, пора и по домам. Да и день намечается колготной.

Видя, что Рюмин недовольно надул губы, примирительно сказал:

— Ты, Игорь, не обижайся, но о таких важных делах как-нибудь в другой раз детально потолкуем. А помогать, поддерживать буду во всем. Обещаю.

— С вами потолкуешь, — проворчал Рюмин, вставая из-за стола.

Шлыков вызвал машину и распорядился развезти всех по домам.

 

XXIV

Шлыков просто диву давался тому, сколько же было поздравлений. Звонки раздавались без перерыва, и вскоре ему надоели, особенно, когда начинались намеки типа: мы вам верим, мы надеемся, мы бы хотели… Секретарша сама решала, с кем соединять, а кто подождет, но и это не помогало. Звонили кому ни лень, от поздравлений пухла голова.

Перед обедом мэр решил на часок уединиться и заняться подготовкой к выступлению на совещании. Ведь губернатор обязательно предложит высказаться по подготовке к предстоящему Дню города. Пока набросал план выступления, времени почти не оставалось. А надо еще заскочить домой, чтобы пообедать и сменить хотя бы рубашку… Но жена настояла, чтобы полностью переоделся, и спорить с ней бесполезно. Долго подбирала под костюм галстук.

— Ну сколько же можно! — вспылил Шлыков, показывая на часы. Вздохнул: — Хорошо хоть, что нет фрака с "бабочкой".

— А что? Было бы совсем даже неплохо, — невозмутимо ответила супруга. — К сожалению, у тебя нет ни фрака, ни бабочки, но мысль интересная, я подумаю.

Уже сидя в машине, Шлыков неожиданно для себя забубнил неизвестно где услышанный легкий мотивчик:

Надо же, прицепилось! Это все из-за нее. "На тебя столько людей глядеть будут!". Да, она такая. Боже упаси, если у мужа брюки не наглажены или ботинки не блестят, — из дома не выпустит. И хозяйка отменная: всегда вкусно приготовит, в квартире идеальный порядок, все выстирано, выглажено, убрано. Шлыков эти качества жены ценил. Он поглядел на часы: в запасе минут тридцать, можно будет без суеты оглядеться и показать себя активу города.

Настроение приподнятое. Да и с чего ему быть другим, если сбылась самая заветная мечта в жизни?

Совещание проводилось в большом зале областной администрации. Приглашена вся местная элита: руководители области и города, архитекторы, коммунальщики, работники административных органов, образования и культуры, торговли и быта. Освещать мероприятие будут многочисленные журналисты и работники телерадиовещания.

Губернатор распорядился созвать всех, от кого в той или иной степени зависело проведение Дня города. Несмотря на то, что экономика и сельское хозяйство области окончательно разваливались, горожанам надо было показать, что еще не все потеряно. Скоркин рассчитывал, что центральные средства массовой информации отметят это как положительное явление.

Шлыков в дебаты вступать ни с кем не собирался. Заметил, что впервые приглашено так много коммерсантов и предпринимателей. Рюмин по этому поводу высказался так, что власть нуждается в их материальной поддержке. Что-то его не видно. У Шлыкова свои планы насчет "новых русских". Они богаты, но нуждаются в поддержке и покровительстве властей. Надо только действовать по-умному, сохраняя с ними определенную дистанцию. А компенсация с их стороны будет, и неплохая.

Из курительной комнаты вышел директор Центрального рынка. Увидев Шлыкова, согнулся в почтении. Его он сам подбирал и назначал. Мужик услужливый, за добро всегда благодарит. Надо же, помнит даже дни рождения жены и дочери! Наведывается обычно не с пустыми руками, и сейчас может попросить разрешения зайти на пяток минут… Все точно угадал, согласно кивнул головой. Директору рынка этого достаточно, он с полувзгляда понимает своего босса.

Участники совещания только начали собираться, кучковались, знакомились, заводили разговоры. В углу вместительного холла, в креслах пристроились бывшая учительница, теперь известная в городе коммерсантка Стольникова и директор крупного посудохозяйственного магазина Ручкина. Учительница с сыновьями занялась в свое время "челночеством" и владеет теперь несколькими автозаправочными станциями, строит и продает коттеджи, занимается другими видами бизнеса. У директрисы магазин давно стал ее собственностью, в нем работают только ее родственники. Шлыков слышал, что бывшая комсомольская активистка жадна до невозможности. Замуж так и не вышла, а острословы приклеили ей кличку "Кривоножка". На заднем стекле ее "Жигулей" красуется надпись: "Еду как умею". Когда спрашивают, как живет, отвечает: "Живу как могу". Подойдя к дамам, Шлыков, сделав полупоклон, шутливо спросил:

— Как живете-можете, женщины-голубки?

Стольникова и Ручкина встали, приветливо заулыбались. Им лестно, что новый мэр города не к кому-то, а к ним первым подошел. Поздравили, завязали разговор, но Шлыков долго не задержался. Извинившись, что торопится, пообещал еще не раз встретиться с деловыми дамами.

Уже отойдя, услышал, как обе женщины засмеялись. Оглянулся: Стольникова и Ручкина, как две сороки, нагнувшись друг к другу, по-прежнему о чем-то шептались. Если б Шлыков слышал, о чем они говорили, то, ей-Богу, не уделил им столько внимания. Ручкина, поглядев вслед медленно уходившему мэру, весело спросила:

— Как тебе нравится этот журавль в очках?

— Ой, какое подходящее сравнение! — воскликнула Стольникова. — Длинноногий как журавль, да еще в очках… Мне рассказывали по секрету, — зашептала, — что этот журавль за кордоном торговал насисниками и написниками. Даже чуть ногу где-то не сломал.

— Как ты сказала? — переспросила Ручкина. — Ха-ха-ха! Вот умора, вот здорово! Первый раз слышу: напис-ник-ками!

Потом Ручкина стала рассказывать, как прошлым летом отдыхала на Черном море. У нее кроме карликовой тигровой масти собачки Рони больше никого нет. Вот с ней и отдыхала. Но Роня хандрила, купаться не давала: как только Ручкина шла в воду, Роня бросалась за ней, захлебываясь соленой водой, и жалобно скулила. А потом приехала институтская подруга Ручкиной с карликовым пинчером Чарликом. И как же Чарлик, преисполнившись любви к Роне, мешал всем отдыхать! Он то носился кругами мокрый, обрызгивая и обдавая окружающих песком, то "любил" Роню, и это было ужасно забавно. А зимой Роня ощенила двух крохотных Чарликов. Теперь уже собачки подросли, одну может подарить…

Шлыкова между тем поздравлял брат управляющего Промстройбанком, красивый и весьма преуспевающий коммерсант. А помог брат-банкир. Когда рубль обесценивался, он выделил ему солидную ссуду, причем под минимальный процент. Вскоре эта ссуда, после очередного обвала рубля, стала просто смешной, а собственное дело уже набирало обороты.

Мимо еще одной персоны Шлыков не мог пройти просто так. Это — сват первого заместителя губернатора. Лысоватый, с небольшим брюшком и хитроватым взглядом, он чем-то напоминал жирующего поросенка. Сват крупного чиновника — один из самых богатых людей в области. Прибрал к рукам всю переработку в двух пригородных районах. Где взял денежки? А получил крупную ссуду под начатое дело. Помог зятек…

Уж кто-кто, а Шлыков знал, как по-разному становились богатыми отдельные личности Каменогорска. Среди них "челночники": Рюмин, Парамошкин, Стольникова и немало других, мотавшихся за кордон с огромными сумками.

Есть и такие, кому подфартило в родстве с крупными чиновниками. Брат управляющего Сбербанком, сват заместителя губернатора, сын губернатора — Вениамин!

Среди "новых русских" и вор в законе Виктор Кондратьев, убийцы братья Кошкины, а также руководители многочисленных открытых и закрытых фирм и предприятий. Все они за свое богатство кому угодно горло теперь перегрызут.

Вот еще идет навстречу "новый русский" — Рыжов. Поздоровавшись, разошлись. Рыжов молод и нахален, свой бизнес он построил на продаже дерьмовой осетинской водки. Когда-то в центре Каменогорска ежедневно разгружались огромные машины-фуры, закрытые брезентом. Дешевое спиртное тут же распродавалось, а из Северной Осетии прибывали все новые и новые фургоны с ящиками водки. Молодой спаивальщик каменогорцев теперь стремится войти во власть. Она ему необходима, чтобы защитить свое огромное богатство.

… Совещание началось ровно в пятнадцать часов. Губернатор сел в президиум вместе с представителем президента Корнаковым. Оглядев передний ряд и увидев Шлыкова, попросил его подняться на сцену. Пока Григорий Анатольевич поднимался, губернатор поздравил его и первый зааплодировал. Зал дружно поддержал. Вроде бы и мелочь, а Шлыкову приятно. К столу президиума он подошел уверенно, спокойно, как подобает хозяину города. Вспомнив недавний спор с женой по поводу траты времени на переодевание, в душе остался ей благодарен. Вот тебе и "фрак с бабочкой".

Пожелав еще раз Шлыкову успехов на новой должности, Скоркин тут же перешел к повестке дня совещания.

— Мы с вами, уважаемые товарищи, День города еще ни разу не проводили, — сказал он. — И надо сделать так, чтобы первый блин у нас не получился комом.

Сказано в духе Скоркина. Его речь порой безграмотна, но убеждает, особенно простых людей. Ясно, что День города надо провести как можно лучше. Для того и собрались.

Шлыков вздрогнул от неожиданности, когда услышал, что первому слово предоставляется ему. Хорошо, что подготовился. Выступление строил под Скоркина: знал его требования к чистоте города, знал, что он любит и чего не выносит. Даже названия любимых цветов губернатора выписал: флоксы, к примеру, "веселые ребята", ромашки, цинии. Уточнил стоимость дорожной плитки, посадочного материала, газонной травы и цветов. Говорил без бумажки, часто поворачиваясь к губернатору, словно советуясь с ним и ища у него поддержки, тот это любит. По тому, как Скоркин кивал в ответ головой, чувствовал, что он его предложения одобряет. Шлыков почему-то был уверен, что с губернатором сработается.

Критически прошелся по предпринимателям и коммерсантам. Знал, что денег на благоустройство в городской казне нет, потому и подводил к тому, чтобы они проявили разумную спонсорскую активность. Намекнул, что их пригласили не для того, чтобы друг на друга поглядеть, благоустройство Каменогорска это и их проблема. Опять, повернувшись к Скоркину, сказал:

— Получается так, Иван Семенович, что некоторые предприниматели пекутся только о собственном благополучии. Конечно, о себе думать надо, но следует видеть и то, что творится под носом у каждого. К примеру, в центре города, у подземного перехода, есть захоронение народных поэтов. Но в каком затрапезном, если не хуже, состоянии находятся эти захоронения! Плитка побита, в ограде сплошные дыры, кругом грязь. Безусловно, городские власти виноваты, но ведь там рядом торгует предприниматель Рыжов. Думаю, что от его спонсорской помощи выиграет как город, так и он сам. Отреставрировать могилы надо, просто необходимо. На День города приедет немало гостей, и уж куда-куда, а к литературному некрополю они наведаются. А таких мест у нас, к сожалению, еще…

— Обожди-обожди, — прервал Шлыкова Скоркин. — Рыжов здесь? — обратился в зал.

— Здесь, здесь, — раздались голоса.

— А ну поднимись, Рыжов. Ага, вот он своей личной персоной. Слышал, что Шлыков сказал? Вот-вот, запомни, чтоб ко Дню города с народными поэтами было все в порядке. Не обедняешь. Понял?

А тебе, — Скоркин приподнял очки и посмотрел на Шлыкова, — надо взять таких на контроль, и если станут кочевряжиться, мне сигнал давать.

— Хорошо, Иван Семенович. Я думаю, что в ближайшие дни лично просмотрю планы всех служб мэрии по подготовке к празднику. Да и не только их, безнесменов тоже подключу. Вы верно сказали — не обедняют.

Ответив на вопросы, Шлыков сел за стол президиума. Рыжова он поддел специально. Пусть знает этот нагловатый торговец водкой, что и на него управа найдется. Шлыкову недавно рассказали, как он его в узком кругу поливал грязью. Наглец! Даже не поздравил, не говоря уже о каком-нибудь подарке-сувенире. А столько для него сделал, лучшие места под торговые точки в районе выделил, хотя мог и другим отдать. И еще набрался наглости грязь лить! Ну-ну, посмотрим. Если ума не наберется, еще не так схлопочет…

Итоги всем выступлениям подводил Скоркин. Шлыков был занят больше своими мыслями и слушал невнимательно. Он был спокоен и впервые за последние дни отдыхал душой и телом. Выступил нормально, а главное — есть контакт с губернатором. Все видят, как по-доброму тот воспринял его. Работать со Скоркиным в одной упряжке надо в мире и согласии. Шлыков не дурак и это понимает.

Губернатор же тем временем акцентировал внимание собравшихся на том, что город должен иметь собственное лицо. Это, сравнивал он, как ухоженный человек или небритая, нестриженная, грязная образина. Да на такую физиономию и глядеть противно!

— Шлыков верно сказал, что к нам много гостей всяких приедут и им придется город показать. Пусть смотрят, пусть учатся у нас и нас кое-чему поучат! Торговать будем, связь держать с ними будем. Мое население, он это подчеркнул, должно иметь все, что ему надо. Категорически предупреждаю, кто вздумает меня подставлять: мне шишки набьют, но и я после набью. Это уж будьте уверены!.. — Скоркин порой бывал в речах крут и любил рубить с плеча.

— Двинем вперед все наши демократические силы на обустройство города! — вставил молчавший до того Корнаков.

— Что-что? — переспросил, повернувшись к нему, Скоркин. — Не смеши, Корнаков! Нет у тебя этих сил. Несколько десятков каких-то неполноценных личностей, рвущихся к власти, вот и все твои силы! Но люди их не понимают. Народ надо поднять, народ!

— Обижаете, Иван Семенович. Так нельзя насмехаться над идеей перестройки и ее честными исполнителями, — обиделся Корнаков.

Скоркин махнул рукой:

— Протри глаза, Корнаков, и кончай на меня обижаться. Еще раз повторяю — нету этой силы. Где они, настоящие демократы? Скажи, где? Молчишь. Вот их всех, — губернатор ткнул пальцем в зал, — поднимать надо.

Шлыков и раньше слышал, а теперь убедился лично, что губернатор и представитель президента живут как собака с кошкой. Оба друг друга не выносят, потому и так долго задерживалось назначение Скоркина. Корнаков всячески мешал этому, а Скоркин теперь ему мстит.

Закрыв совещание, губернатор попросил Шлыкова задержаться.

— Сейчас кое с кем поговорю и зайдем ко мне.

Услышал Корнаков, спросил, не нужен ли он?

— Нет-нет, без тебя обойдемся. — Скоркин глядел не на него, а куда-то вверх. Корнаков нахмурился и неприязненно посмотрел на Шлыкова. Но тот, пожав плечами, стал спускаться со сцены.

Через полчаса Скоркин и Шлыков зашли в комнату отдыха губернатора. Потерев руки, Скоркин достал из холодильника кусок сала с мясными прожилками, колбасу, бутылку водки и несколько бутылок минеральной воды. Нарезая хлеб, сало и колбасу, говорил, что из спиртного предпочитает водку, а коньяк терпеть не может, закусывать же любит жареной картошкой с салом и квашенной кусочками капустой. Шлыков хотя и пил в основном коньяк, но согласился, что хорошая водка не хуже коньяка. Он не ожидал, что губернатор будет его угощать. Пытался помочь, но был вежливо отстранен. Скоркин сказал, что от этого процесса получает удовольствие, а заодно и отдыхает. Налив в рюмки водку, а в стаканы холодную минералку, предложил выпить за успех Шлыкова, которому он лично рад.

— Вы молоды, — говорил, — и если не будете лопоушничать, а почаще со мной советоваться, то далеко пойдете.

Шлыкову слово "лопоушничать" не понравилось, оно как-то унижало. Но ведь произнес-то его не кто-нибудь, а губернатор, причем от души. Новый мэр благодарно заулыбался и стал говорить, что не заслуживает такого внимания, что ему даже как-то и неудобно. Заметил: Скоркину льстит, что он его благодарил за помощь и поддержку. Чокнувшись, наконец выпили и стали закусывать.

Скоркин ел и говорил:

— Ну зачем же так? Все значительно проще, чем вы думаете. Просто вы деловой человек, а я таким отдаю предпочтение. Терпеть не могу болтунов и словоблудов — слышал, как Корнаков ляпнул: "двинем все наши силы…" Таким бы только языком молоть.

— Но как-то не совсем получилось… Все-таки представитель президента, а вы его вот так, по-простому…

— Именно что по-простому! С такими по-другому нельзя. Жизни не знают, а суют свой нос куда не просят. И была бы хоть какая-нибудь польза, а то сплошная трепотня!

Выпили еще. Скоркин подрезал сала и колбасы. Разговор пошел оживленней.

— Как твое мнение о совещании? — спросил губернатор. — Мне кажется, что цели достиг. Ты, кстати, тоже неплохо выступил. Но не ограничивайся только предпринимателями, всех надо подключать, всех, каждый что-то должен сделать.

Шлыков, протирая очки, кивнул:

— Хорошо, что сами совещание провели. Ваш авторитет действует магически…

Скоркин довольно заулыбался, а Шлыков подумал, как все-таки мало надо человеку, даже и губернатору. Весь последующий разговор крутился вокруг кадров мэрии. Скоркин давал свои предложения, кого взять в заместители, кого назначить руководителями служб. Далеко не все эти кандидатуры Шлыкова удовлетворяли, у него были свои кандидатуры. Но спорить не стал, тем более в такой день.

Скоркин попросил принести кофе. Закурил. Посоветовал, с чего начинать работу в новой должности, на что обратить внимание и каков теперь будет порядок их дальнейших встреч.

Шлыков раньше никогда вот так близко, один на один, не общался со Скоркиным, но слышал о нем многое, рассказывали всякое. Помнил, как говорил его сын Вениамин:

— Мой отец чего хочешь добьется, он любит все по-своему делать.

Вот и сейчас Шлыков все больше понимал, что губернатор явно преследует какие-то свои цели. Что значит "не лопоушничать" и почаще советоваться, он уже понял, когда Скоркин предложил ему в замы своих людей. Но его-то они не устраивали…

— Может, есть какие-то вопросы, давай, — сказал Скоркин. — А то и так неплохо посидели.

— Пока вроде вопросов нет, хотя… Есть, но не по работе. В работе моей, считаю, надо самому побольше вкалывать и лишний раз вам не надоедать. По принципиальным, перспективным вопросам, безусловно, буду просить аудиенцию. Без вашего совета мне никак не обойтись. — Шлыков сказал это специально, отношения между ними должны быть более чем доверительными.

А вопросов было два, но совсем другого порядка. Как-то Шлыков встретился с управляющим Промстройбанком, и тот попросил при случае переговорить с губернатором о переводе в Каменогорск своего брата. Третий брат работал в сельском районе заместителем начальника спецучреждения, то есть колонии. Управляющий банком мог Шлыкову теперь крепко пригодиться; своего же брата он характеризовал только положительно. А еще Шлыков решил замолвить словечко за Соломкина, который свел на нет уголовное дело в отношении Парамошкина. Почему бы его тоже не повысить, скажем, до уровня заместителя начальника службы. Обо всем этом и попросил.

— Все? — спросил Скоркин, выслушав.

— Да, больше пока ничего. — Извинился, что вопросы не связаны непосредственно с работой.

Скоркин долго молчал, потом нажал на кнопку вызова. Услышав голос Сушкова, сказал:

— Разберись, и побыстрей, заслуживают ли работы с большим объемом майор внутренней службы Негода с колонии и тоже майор, но милиции, Соломкин с БХСС. Доложи свое мнение. — Потом попросил секретаря связать его с начальником УВД Махиновым, а перед уходом Шлыкова губернатор сказал:

— Постараюсь все, что просите, сделать.

На том и расстались.

 

XXV

Ирина получила телеграмму от заболевшей тетки, в которой та просила ее приехать. Тетка Ирине всегда помогала, не поехать нельзя. Кроме того, она одинока, в случае смерти вполне возможно солидное наследство, это Ирина тоже учитывала. Раздумывать не стала. Предупредив Рюмина, она вечером выехала к родственнице поездом.

Отъезд жены был для Григория как нельзя кстати. Надя лежит в роддоме и со дня на день должна родить. Кого? Сына или дочку? Состояние Григория, как всегда, подвешенное. Ох уж эта раздвоенность и неуверенность в себе! Ну почему у него всегда так? Что за дурацкий характер? Однако всем своим нутром он чувствует, ощущает, что неумолимо приближается именно тот миг в его жизни, когда все кардинально изменится. Но как? С кем же он все-таки останется: с Ириной или с Надей? Никогда не думал, что с Ириной наступит разлад, ведь как поначалу было хорошо. И все из-за Рюмина — благодетель нашелся! Неопределенность волновала и выбивала из рабочей колеи. Хоть бы одним глазком заглянуть чуть вперед и узнать, что же его ожидает.

Вечером следующего дня позвонила Ирина. Сказала, что состояние тетки критическое и она на несколько дней задержится. Просила известить Рюмина. Григорий подумал, что могла бы и сама это сделать, но утром заехал в офис и просьбу жены выполнил. Искоса поглядывая на Григория, Рюмин преподнес ему еще одну новость: Надя родила мальчика. Спросил, вместе поедут поздравлять или порознь, а сам глядит с хитроватой улыбочкой, будто сказать хочет: мол, у тебя, папаша, сынок родился.

Григорий от совместной поездки отказался. Сказал, что поздравит сам, но чуть позже. Рюмин пожал плечами: сам так сам. А в душе Парамошкина клубок противоречивых чувств, сплошная сумятица, и радость, и тревога. Радость, что родился сын, которого так ждал и не дождался отец. Переживаний тоже хоть отбавляй. Характерец-то оказался трусливый. Ребенка сотворил, а теперь боится. Боится, что узнают Ирина и Рюмин, боится, что люди не так подумают. Скорей бы переболеть этой трусостью, самоутвердиться и остепениться. В принципе ничего страшного не произошло, таких случаев сколько угодно. И вообще, ему наплевать, кто и что о нем подумает. Ближе к вечеру поедет в роддом и поздравит Надюшу. Кем представиться? Ничего, как-нибудь представится. Мужем, к примеру.

Интересно, а как поступил бы в этой ситуации Рюмин? Ему-то проще — не он отец ребенка. С букетом цветов, конечно, явится и что-нибудь из деликатесов прихватит для Нади. Да еще подарочек главврачу. Ладно, и он, Григорий, не хуже, скупердяйничать не станет, не нищий в конце концов. А еще — преподнесет Наде что-то на память. Надо подумать, что. И это будет подарок от настоящего мужчины. Ее слова. Да, все сомнения прочь. Сын родился! В душе должно быть только ликование. А с Ириной разберется, хватит играть. Быстрей, быстрей к своей Надюше и сынишке-крохотулечке!…

Роддомовские препоны преодолеть оказалось не так уж и сложно. Рожениц мало, все наперечет. Преподнес сестричке, что высунула голову из окошка, коробку конфет и оказался у заместителя главного врача — главврач была в отпуске. Несколько комплиментов с презентом молодой особе, и его, облаченного в белый халат, сопроводили в палату. Условия у Нади идеальные, лежит одна — Рюмин постарался. Наконец остались вдвоем. Поначалу растерялся, даже про цветы и пакет с едой забыл. Надя бледна, но глаза светятся радостно. "Милая, милая, милая!…" — пела душа Григория. Нагнувшись, поцеловал ее, потом поставил в вазу цветы. Там уже стоял шикарный букет роз. Присел рядышком.

— Ну как, Надюш?

— Самое страшное уже позади…

— Я так рад, так рад! Какой он, скажи?

— О-о, богатырь, весь в тебя. — Теплая, радостная волна колыхнула Григория снизу доверху.

— Как назовем?

— Ей-Богу не думала, но можно и Ваней, в память о твоем отце. Если, конечно, не возражаешь?

— Да ты что! Спасибо тебе, родная, спасибо, мать так обрадуется…

— Ты ей скажешь?

— Она уже знает. Слушай, Надюш, а поглядеть можно на сыночка? — Внутри Григория все пело, страхи исчезли или затаились где-то далеко-далеко.

— Сейчас поднесут к окошку. — Надя улыбнулась. — Ближе нельзя. А вон, кажется, и сестричка идет. Посмотри.

Григорий подошел на цыпочках, осторожно и стал смотреть на своего первенца. Немножко разочаровался: такой малюсенький, красненький. Глазки закрыты, спит. Этот человечек — сын его, плоть и кровь его… И вновь — волна радости. Подумал, теперь у него тоже есть сынишка, сынуленька. Подойдя к Наде, благодарно поцеловал ее.

— Ну как? — спросила она.

— Настоящий мужчина, — ответил Григорий ее же словами. Загнул, конечно, малость, но ей приятно, глаза так и искрятся счастьем.

— Знаешь, Надюш, я тут тебе одну вещичку принес, сейчас покажу. Только закрой на минутку глаза. — Надя покорно выполнила его просьбу. — Смотри, — Григорий подал ей коробочку, а в ней — перстень с бриллиантами.

Ахнув, Надя взяла перстень и мило заулыбалась. Видно, что подарок пришелся по душе.

— Какой красивый! Спасибо, спасибо, любимый! — Тут же примерила: как раз. — Дай поцелую. — Поцеловав, прошептала: — Ты даже не знаешь, как меня этим обрадовал. Спасибо, Гришенька!

Вошла сестра: пора. Григорий засуетился. Сказал, что принес сыр, йогурт, яблоки. На рынке спрашивал у женщин, что можно взять, а чего нельзя.

Надя довольна. Говорит, что Рюмин накупил все подряд, чего надо и не надо, а у него все, что положено.

Осталось узнать, когда забирать из роддома. Сказал, что Ирина у больной тетки, та плоха, но если жена вернется, то приедут забирать вместе, а если нет, то он один.

— Лучше бы один, — вздохнула Надя. — у меня к тебе будет разговор.

— Серьезный или так себе?

— Вообще-то, серьезный.

— Ну вот и расстроила, а так было хорошо.

— Не волнуйся, ничего сверхстрашного, но поговорить надо.

— Ты же знаешь, Надюш, я спать теперь не буду. Намекни хоть, о чем?

— О работе нашей, о работе. Все, больше ни слова, и не пытай, а то мне плохо будет. Повторяю: речь не о наших с тобой отношениях, а о работе. Понимаешь?

— Понимаю-понимаю…

— Поверь, если б я тебя не любила, то и никакого разговора не было бы. Но я тебя, Гришенька, очень люблю. Очень!… - На глазах Нади появились слезы. — Иди, — прошептала она.

 

XXVI

Посещение Нади не только воодушевило Парамошкина, но и расстроило. Надо ли говорить о том, что все дни, оставшиеся до ее выписки из роддома, прошли в постоянных болезненных предположениях. Что же она скажет? Что преподнесет? Уж лучше бы не предупреждала и не расстраивала. Хорошо, что работы невпроворот, хоть как-то отвлекает. Ирина, в связи со смертью тетки, задержалась для оформления разных дел, и ему пришлось "пахать" за двоих. И все равно не находил себе места.

А оснований для волнений предостаточно. Фирма "Надежда" процветала, но он-то знал основу ее процветания! Надя в разговорах не раз говорила, сколько утаивается при отчетности торговых точек и работающих в них людей, как "химичат" они с процессом оплаты труда сотрудников. За что ни возьмись налоговая служба, немедленно всплывут темные дела и махинации. Только опираясь на сына губернатора и мэра города, фирма "Надежда" этой участи пока миновала.

Но ведь рано или поздно за все отвечать придется! Парамошкин поражался спокойствию и уверенности Рюмина. Казалось, что того это нисколько не волнует. Вот у кого характер! Но о чем же все-таки пойдет разговор с Надей?..

Время, когда Парамошкин считал за благо проехать на своем стареньком "жигуленке", когда удавалось подработать лишнюю копейку, чтобы элементарно прокормиться, это время кануло в прошлое. Кроме "ауди" купили с Ириной "джип" фирмы "Мицубиси Паджеро", четырех- и однокомнатную квартиры. В четырехкомнатной, в центре Каменогорска, живут они, а однокомнатную купили бабушке Фросе, хотя живет она с ними. Ее участок переоформили на себя и начали возводить там коттедж. Денег у Григория с Ириной хватает, кроме того, на всякий случай, запасаются валютой. Рюмин же от Парамошкина постепенно отдалялся. Почему? Скорее всего, из-за Ирины. Вот ее он к себе приблизил, шага без нее не ступит. Да и она стала с мужем замкнутой, высокомерной. Теперь о Рюмине плохих слов, как раньше, не говорит. А ведь какая была любовь! Каких только не сказано друг другу нежных слов! Обострять же отношения с женой, опять-таки в силу своего двойственного характера и солидного положения, Григорий не хотел, все откладывал на потом. Но, кажется, спокойной жизни приходит конец. Каким он будет? О чем же пойдет разговор с Надей? Проблемы, проблемы…

 

XXVII

Вначале в квартиру Нади вошел Григорий с сыном на руках, потом сама хозяйка. Григорий положил малыша в кроватку, помог Наде раздеться, снял с себя плащ и туфли, затем приоткрыл форточку, чтобы проветрить комнату, включил в розетку чайник. Надя села на диван и молча наблюдала за ним.

— Тебе чай или кофе? — спросил Григорий. Он деловит, старается показать, что абсолютно спокоен.

— Чай и без сахара.

Подал чай и снова осторожно взял на руки спящего сынишку. Кажется, совсем недавно думал-гадал, будет или нет у него когда-нибудь ребенок?.. Вот он, спокойно посапывает и ни о чем не волнуется. Смешно, как это такой малышок может волноваться? Он словно пушинка, и так хочется говорить ему что-то ласковое, нежное, доброе-доброе. Григорий ходил по квартире и негромко нашептывал:

— Ах ты, мужичок мой ненаглядненький, роднюсенький, дорогусенький! Крохотуленька ты моя, красотуленька, пахученький, медовенький… Слышь, Надюш, а от него будто парным молочком пахнет! — Наклонившись к личику ребенка, Григорий шумно втянул в себя воздух.

— Не разбуди, Гриша, положи в кроватку. — Надя умиляется нежности Григория к сыну, на губах усталая улыбка. Не ожидала, что он может быть таким ласковым. Но предстоит нелегкий разговор. Он его безусловно ждет, хотя и старается показать, что спокоен. Положив малыша в кроватку, Парамошкин сел рядом с Надей и обнял ее.

— Ты меня, Надюша, так осчастливила, так осчастливила, что хочется от радости петь, кричать, смеяться. Только сейчас до меня доходит, почему отец и мама так хотели иметь внука. Но я-то, я-то как рад!

— Правда?

— Разве не видно? Знаешь, я уверен, что ты будешь самой счастливой мамой. Ты такая спокойная и добрая. Сын тоже будет таким, ведь он от матери впитывает в себя все эти качества — лучшей из лучших мам!

— А ты будешь самым примерным папашей. Ладно, не смущай, а то в краску вгоняешь.

Радовались, умилялись, мечтали и ни о чем другом в этот тихий, вносящий в их жизнь новое, ранее неизведанное, день обоим думать не хотелось. Григорий намеренно оттягивал предстоящий разговор, считая, что ничего хорошего он не сулит. Почему-то вспомнил, как отец и мать заставляли его делать уроки, а он под любым предлогом увиливал. Хотя при чем тут уроки, да и детство давно прошло… Мельком, чтобы Надя не заметила, глянул на часы.

— А помнишь, как мы с тобой впервые увиделись? — тихо спросила она.

— Еще бы не помнить! И день, и час помню. Не забуду наш первый поцелуй. Ты меня тогда просто очаровала. А почему спрашиваешь? Ах, да, у нас же сегодня необычный день! Нас теперь трое!

— Все верно: и первый поцелуй, и сын растет, — вздохнула Надя. — Только я о другом…

— Что-то не понимаю, Надюш. — Григорий встал с дивана и подошел к детской кроватке. Сынишка по-прежнему спокойно спал. Ему-то что до их проблем и забот.

— Тогда, — задумчиво продолжила Надя, — Рюмин привел меня к вам с целью отбить тебя у Ирины.

— Как это — отбить?!

— Не перебивай, а дослушай. Да, закрутить тебе голову, разлучить или поссорить вас с Ириной — такая была мне поставлена задача. — Сказав, подумала: "Взорвется? Поднимется и уйдет? Или поймет, поверит?.."

— Говори, говори. "Вот оно, начинается…" — похолодел Григорий. Счастье, радость, нежные слова, только что волновавшие его, стали меркнуть, тускнеть. На их место наплывала волна подозрительности, неуверенности в себе и в Наде.

Ну чего тянет, нельзя ли покороче и поясней? "Отбить или поссорить с Ириной?…" Да он с ней уже давно в ссоре, чего тут голову ломать! Сам влюбился с первого вечера и, кажется, основательно. А Ирина — это было всего лишь увлечение. Тут же все по-другому, тут любовь и сын… Да-да, именно такая нужна ему жена. Решил облегчить неприятный для обоих разговор, сказал, что не было бы счастья, да несчастье помогло. Ведь и так в жизни бывает. Они же любят друг друга? Полюбили назло Рюмину. Спросил, а знает ли Рюмин, кто отец сына?

— Знает, — кивнула Надя. — Я тебе просто не говорила, но ты же знаешь, что он за человек. Прости, Гриша… А тебя он ненавидит. За то, что Ирину увел. Сам мне об этом сказал.

— Да как уведешь, если сама не пойдет? Абсурд какой-то!

— Он этого не понимает, но своего добиваться умеет. Сейчас же такое творится, что просто в голове не укладывается.

— Ты о чем?

— Смотри, что получается. Деньгами фирмы Игорь пользуется, как ему заблагорассудится. Его зарплату ни с кем из нас не сравнить. Деньги на покупку квартир под магазины, на проведение евроремонтных работ берет, сколько захочет. Накладные и другие бумаги оформляются по максимуму, платят же по минимуму, а всю разницу он кладет в карман. Сравни как-нибудь, во что обходились ремонты магазинов тебе и ему. Теперь вот завел прямо-таки царскую охрану.

— Я спрашивал. Говорит, что ребята просто стажируются, он их проверяет.

— Ничего себе "стажируются"! Он им платит больше, чем завмагам. Кстати, и этих смазливеньких девиц подбирает под себя. Именно так, "под себя" — в прямом и переносном стысле. А комплектует Ирина.

— Да, как-то она сказала, что Игорек попросил на завмагов отбирать таких же красивых женщин, как она.

— Все верно. Только ни одну, пока с ней не переспит, Рюмин на должность не назначит. Метода одна и та же: застолье, подарок, постель. Подарки не ахти какие, хотя для простых смертных — ого-го! А вот Ирине дарит бриллиантики с большими нулями. Он и ее к себе тянет.

Парамошкин нахмурился:

— С ней у него ничего не выйдет. Ирина терпеть его не может, сама не раз говорила.

— Может и так, — согласилась Надя. — Жизнь покажет. Но на ветер мой родственничек деньги просто так не выбрасывает.

Григорий вздохнул:

— Да-а, ну и задала ты мне задачку… Не знаю даже, с чего начинать. Неужели все так? Ты же главный финансист-экономист! Все вершится на твоих глазах. Скажи, пусть уймется. Ведь рано или поздно отвечать придется. Скажи как родственница и соучредитель фирмы.

— Говорила, и не раз. Слушать не хочет. Ясно, что играет на наших с тобой чувствах, для того и кашу заварил. Да не подрассчитал — мы полюбили друг друга. Он-то как думал: я стану молчать и на все его аферы закрывать глаза, Ирину со временем купит, а тебе с ним воевать из-за меня и ребенка резона нет. Все наперед просчитал.

— Так что же делать? Может, мне с ним поговорить или припугнуть?

— Поможет ли? Не для того он набрал такую охрану. Они сделают все, что Игорь прикажет. Сейчас и на мое место подбирает человека. Повод есть — декретный отпуск. Но это еще я буду решать, уходить мне или не уходить в декрет.

— Ну и "командор", ну и Игорек! Все продумал, всех обвил своей паутиной. Но как бы сам шишек себе не набил!…

— Ты это о чем?

— Просто так, всякое может быть, — уклонился от ответа Григорий. Вспомнил уехавшего в Сибирск Красавина. Как бы тот сейчас ему пригодился. Надо заехать к его сестре…

Надя пошла на кухню. Надев фартук, стала готовить салат. Григорий помогал.

— Не знаю, что имеешь в виду, — сказала она, — но о наших истинных чувствах друг к другу Рюмин не должен знать. — Помолчав, добавила: — Давай создадим видимость, что поссорились и не выносим друг друга. Рюмин самоуверен и самонадеян — станет думать, что добился своего. Может, от меня на время отстанет и не будет подбирать замену.

— Ты просто умница. Пускай торжествует, а там видно будет. Боюсь, правда, что у меня "ссора" плохо получится. Но ты свои губки надувай и — на меня ноль внимания. Помнишь, когда Соломкин на меня наезжал, — ох и строга была: уж думал — с ума сойду или умру.

— Тогда было, за что дуться. Ладно, сыграю, сыграю, как роль в кино.

В кроватке запищал малыш. Надя быстро скинула фартук и стала мыть руки: пора кормить сына.

 

XXVIII

Рюмин не узнавал Парамошкина — тот стал таким исполнительным и прилежным. Раньше проявлял недовольство, чуть что — спорил, обижался, а теперь — никаких проблем. Все схватывает с полуслова, выполняет точно и в срок. Рюмин вообще-то догадывался, откуда ветер подул: пацан как-никак растет, а Ирина ничего пока не знает, вот Гришенька и старается. Рюмин удовлетворенно потирал руки: все идет как замыслил — Парамошкин сломлен, Надежда его видеть не хочет и тоже будет молчать. А Ирину он обработает.

У Григория с Надей "игра" шла полным ходом. Надя старалась, да так, что Григорий порой недоумевал, а вдруг и в самом деле разлюбила. Даже Ирина в их отношениях не могла разобраться: Надя ей вскользь пожаловалась, что муженек плохо работает. А может, и догадывалась, да молчала. Тетку похоронила, через полгода наследство должно перейти к ней. Отношения с Григорием у них прохладные, бывали и стычки — из-за дорогих подарков, что дарил Ирине Рюмин, из-за интимных моментов. К Наде-то Григорию теперь не разбежаться. Он, конечно, терпел и ждал этих встреч, но жена-то под боком, правда, абсолютно к нему равнодушная. О тех любовных утехах, что когда-то между ними были, приходилось только вспоминать.

Недавно решил с ней "побаловаться", так столько высказала претензий: почему так грубо и без ласки, уколола за бездушие, спешку, в общем, всякого наговорила. Григорий плюнул и дал себе зарок: теперь сама будет приставать — не поддастся. Подумаешь — строит из себя! Потом опять поссорились. Вроде бы и началось как всегда с мелочей, но под конец разругались. Ирина фыркнула, оделась и ушла жить в однокомнатную квартиру бабушки Фроси.

А Рюмина Григорий просто возненавидел. Он его и раньше-то не жаловал, а теперь — особенно. Деньгами фирмы распоряжается как собственными, других соучредителей ни в грош не ставит. А еще… и еще…

То, о чем договорились с Надей, Григорий не считал выходом из положения. Ну оставит ее Рюмин в прежней должности, возможно, меньше станет хапать, а дальше-то что? Нет, нужен другой выход. Какой? Лучший вариант — убрать Рюмина и делу конец. Вот тогда заживем спокойно, без колпака. Но как убрать?… Куда же Красавин подевался? Надо разыскать сестру. Черт, отругал себя: столько раз собирался съездить к ней, и все никак!

А Ирина ушла — это даже к лучшему. Что если пригласить Рюмина на рыбалку, подпоить и узнать о его планах? Поехать вдвоем, без охраны, да там его и… Скажет, что Игорь срочно собрался и куда-то уехал.

Да, если б Рюмин знал, какие бури бушуют в душе его заместителя, если б только предположил, какие проклятия сыплются на его голову, то наверное, с ума сошел бы. Хотя внешне все было мирно и спокойно: Парамошкин — паинька и глаза его излучают преданность.

Утром Григорий зашел к Рюмину. Тот был в настроении, спросил:

— Чего такой кислый? Ах да, небось, как обычно, с Ириной поцапались? Терпи, брат, бывает.

Парамошкин кивнул. Подумал, что момент пригласить на рыбалку самый подходящий.

— Слушай, Игорь, — сказал грустно, — а не махнуть ли нам рыбку половить? Завтра выходной, разрядиться хочется.

— Ты же знаешь, я не рыбак, я охотник, а это не одно и то же. Послушай, вчера заходит ко мне один мудила и говорит, что если идти на охоту, то с бабой любовью нельзя заниматься. Это он мне, будто без него не знаю! Да я ему могу целую лекцию прочитать. Хоть ты и не охотник, но тоже имей в виду: перед охотой с бабой — ни-ни. — Глаза у Рюмина загорелись — завелся. И — понес. Про то, что лось или кабан "бабника" обязательно учуят. Что у его друга была умнейшая собака, которая перед охотой всех обнюхивала и определяла, кто занимался любовью, а кто нет. Тех, кто занимался, обычно ставили в загон, а не в "номер". И если у кого поджилки трясутся, на охоту лучше не ходить, их из команды исключают, пьянчуг — тоже. Один горе-охотник, спасаясь от лося, забрался на небольшое дерево, так лось гнул дерево и бил по нему ногой. Другой, когда на него рванул разъяренный секач, тоже влез на дерево да так вцепился в ствол руками, что когда секача подстрелили, он, бедолага, долго не мог пальцы разжать.

Сам Рюмин больше любит охотиться на пернатую дичь. Он даже уток для приманки разводит. Выпускает, к примеру, селезня, тот "кря-кря", и что тут начиналось! А прилетевшего селезня лучше убить в первую очередь, чтобы не мешал и не гонял уток. Чем меньше селезней, тем удачней охота.

— Тебе и только по секрету. — Рюмин подался вперед и прижал палец к губам. — Сегодня у меня как раз приватная встреча с женщиной. Соображаешь? Выходит, на охоту завтра мне никак нельзя, но… — Рюмин сделал многозначительную паузу, — на рыбалку — можно! — Хотя, если честно, то без всякого интереса. — Он даже поморщился. Парамошкин улыбнулся:

— Ты, Игорь, меня обрадовал. Посидим на бережке, снимем стресс, только знаешь, давай без свидетелей. — Он имел в виду рюминскую охрану, что следовала за шефом как хвост.

— Согласен, — кивнул Рюмин, подумав. — За тобой выпивон с закусоном, за мной тачка. Идет?

— Так точно! — по-военному отчеканил Парамошкин. Его тачка — это даже лучше. Такой случай подворачивается, что только не трусь и действуй. Но сможет ли?… Договорились поехать на большой пруд в Полянском районе. Парамошкин там раньше бывал не раз.

— Часа в три заеду, не поздно?

— Лучше в два.

— Снасти есть?

— Удочки, а подкормку с насадкой достану.

Рюмин хмыкнул, покачал головой, но ничего не сказал. Парамошкина пока все устраивало: едут вдвоем, место не людное, пруд утопает в посадках. Рюмин явно настроен "снять стресс", это по нему видно. А пьяный "командор" бывает болтлив. Наговорит то, чего у трезвого клещами с языка не вытащить. Если даже задумка и сорвется, то узнает о его планах. Тоже неплохо.

Рюмин приехал на "джипе". Парамошкин, как только увидел его с двумя охранниками, понял, что "дело" сорвалось, но вида не подал. Охранника по кличке Сильный сам ему подбирал, а второго несколько раз видел, но не общался. Знал, что зовут Ромкой и он тоже из спортсменов. В отличие от молчаливого Сильного, Ромка словоохотлив. За рулем "джипа" был как раз он, а Рюмин с Сильным сидели на заднем сидении. Выехали в сторону Полянска. При погрузке Парамошкин заметил мешки со снастями, ящики с пивом и едой, куртки, сапоги. Подготовились основательно.

— Погодка-то дрянь, — заметил Рюмин. — Смотри, какой разыгрался ветрище. — Он сидел в джинсовом костюме, фуражка надвинута на лоб, взгляд мрачный.

— К вечеру поутихнет, — успокоил Парамошкин. — Ветер западный, а это уже хорошо, да и давление устойчивое.

— Ты, я вижу, в рыбацком деле петришь?

— Отец когда-то приучал, но я оказался не очень прилежным учеником.

— Да-а, царствие ему небесное… — Почти до самого пруда Рюмин не проронил больше ни слова. А Ромка сыпал случай за случаем из своей рыбацкой практики. То как однажды выудил водяную черепаху и не знал, что с ней делать. То как в День рыбака поймал пару здоровенных лещей. Прошел дождь, берег обрывистый, он стоял у самой воды и на подтянутых лещей бросался плашмя. А однажды двумя крючками подцепил за голову и хвост огромного сазана. С полчаса подтягивал его к лодке, увидел лишь широченный хвост, но сазана так и не вытащил. Сам себя проклинал, что не взял подсак. Слушать Ромку было интересно. А Рюмин лишь один раз вспомнил, как в конце марта, при подледном лове, вытащил несколько крупных окуней. И глубина-то в пруду была небольшая, но окуни — чуть ли не по килограмму.

Пруд, куда приехали, был огромен, со многими рукавами-ответвлениями. Начиная от плотины, он надежно прикрывался разросшимися, непролазными лесопосадками. Рыбалки с удочками не получалось — пруд порос травой и сплошь подернулся густой тиной. Можно бы и расчистить местечко, но начало темнеть. Рюмин дал охранникам указание, где поставить машину и палатки. Водная гладь пруда была пуста, лишь с левой стороны, за мыском, кто-то одиноко ловил с резиновой лодки.

— Ты прав, — сказал Рюмин. — Погода наладилась, так что в сети и на закидушки можно неплохо поймать. Сазан и карп тут, надеюсь, водятся?

— Еще какие! Сазанов вылавливали до пуда весом.

— Тогда не будем мешать Ромке, он специалист по сетям и закидушкам. А мы, пока не стемнело, пройдемся вон к той полянке и отметим прибытие. На меня, как говорят рыбаки, жор напал. Ты не против? Тогда тащи сумки. — Парамошкин взял из машины свою сумку и вслед за Рюминым пошел к полянке.

Охранники успели поставить палатки, забросить закидушки и сети. Они ужинали отдельно, и Рюмин предупредил их, чтобы ни в одном глазу. Сгущались сумерки. Рюмин раздражительный и молчаливый. В чем же дело? Пил в меру и не пьянел. Разговора не получалось. Что-то мешало взаимной искренности.

— Гомка! — крикнул Рюмин картаво. — Вгуби, что ли, музыку! — Роман подошел к "джипу" и включил магнитофон. Отставив в сторону фонарь, Рюмин вытянулся на брезенте и смотрел на небо. Оно в рваных облаках, а в промежутках меж облаков мерцают звезды. Со стороны охранников вдруг послышался шум.

— Что там у вас? — крикнул Рюмин.

— Да вот мужик просит убавить громкость.

— Пошли его подальше!

— Ну зачем же привлекать к себе внимание? — заметил Парамошкин.

— Дай ему, Ромка, бутылку пива и пусть отваливает. Понял? — Повернувшись к Парамошкину, Рюмин сказал:

— Может, пруд купить, да рыбу разводить, а? Построим вот на этом месте дом и баню. Будем наезжать рыбачить и отдыхать. Правда, далековато, все это можно решить рядом с Каменогорском.

Парамошкин молчал. Странно, когда жил в долг, спал до утра и ни разу не просыпался. Теперь же нужды в деньгах нет, но не спит, как раньше. Что ни день, все новые и новые проблемы. Вот и сейчас, ну чего не хватает? Всего в достатке, даже в избытке, — нет же, дурью мается. "Убрать с дороги Рюмина!" Он же помог приобрести все, что Григорий сейчас имеет. Он, Рюмин, постоянно твердит, что побеждает тот, у кого больше денег. Но все богатыми, говорит он, быть не могут. Участь бедняка — не мешать или спокойно уйти из жизни. Так надо. Лично ему на всех наплевать. Григорий помнит, как он подставил на таможне пожилого мента. Да разве только его одного? Он кого угодно подставит. Но сегодня странный какой-то…

Подошли охранники, выросли из темноты, словно два великана.

— Ну чего там? — грубо спросил Рюмин.

— Один уже сидит, — весело сказал Ромка.

— Чего радуешься-то? Еще вытащить надо.

— Вытащим как-нибудь, опыт имеется.

— Что ж, пошли. Или оставим на завтра? — спросил Парамошкина.

— Можно и на завтра, никуда не денется. Слишком темно.

— Нет уж, пошли. Хоть рыбой запахнет. — Ромка подтянул леску закидушки и дал подержать Рюмину. — Чувствуете, как стучит? Тук, тук, тук, — слышите? Большой, видно. Но не поддается, зацепился за что-то.

— Там коряг навалом. Смотри, куда леску утащил, — поморщился Парамошкин.

— Раздевайся-ка ты, Ромуля, да плыви к корягам, — вежливо приказал Рюмин. — А мы тебе с бережка поможем.

Ромка молча разделся, обнажив мускулистое тело. Отойдя подальше от берега, окунулся и, пропуская леску меж пальцев, медленно поплыл к середине пруда. Вскоре потерялся из вида, даже фонарь не высвечивал его голову. Было слышно, как он нырял, но пока, похоже, неудачно. Коряг оказалось много, и отцепить сазана не удавалось. Наконец Рюмин велел, чтобы он плыл обратно, а сазаном, если не сорвется, займутся утром.

Охранники ушли в свою палатку, а Рюмин с Парамошкиным, забрав остатки еды и выпивки, сели в "джип". Выпили, закусили.

— Что-то Ирина тебя не провожала? — сказал Рюмин. — Или дома не было?

— Она от меня ушла, — мрачно и не сразу ответил Парамошкин.

— Что?! Как это — ушла?

— А вот так, поругались и ушла.

— Не знал, не знал, хотя замечал, что с ней нелады. Не разговаривает, вид обиженный. Вообще-то женщины народ непонятный, гладь да гладь по шерстке, а коли против — жди беды. Понимаю, понимаю… Наливай тогда, выпьем.

Григорий не мог не заметить, что Рюмин, узнав об уходе Ирины, явно повеселел. И разговор сразу наладился. А Парамошкин незаметно подливал и подливал. Сам держался, и мало-помалу, но довел Игоря до нужной кондиции. Теперь тот должен разговориться. И — дождался.

Его гаденькую, подленькую, а теперь к тому же и пьяненькую улыбочку Григорий терпеть не мог. Она его из себя выводила. Но приходилось слушать и улыбаться.

— Так ты вроде теперь папаша, а? — наконец-то выдавил Рюмин.

Оглядевшись по сторонам, Игорь прижал палец к губам: мол, знаю, но молчок.

Парамошкин вздохнул:

— Да вот, так получилось. Даже и не думали… Сынок-то есть, а с Надеждой нелады. Одно расстройство… — Понуро опустил голову.

Рюмин пьяно икнул.

— Наде скажу, чтоб тебя не бортовала. Наше дело мужицкое, соображать должна. А с Ириной сам разбирайся, жена есть жена. Тут я умываю руки. Но не завидую, если узнает. А может, и обойдется, а?

— Дай-то Бог, — покорно согласился Григорий. Он во всем соглашался с Рюминым — У тебя-то как? — спросил его. — Говорят, ни одной мимо себя не пропускаешь?

— Это кто ж говорит?

— Да так… Вообще-то меня это мало интересует.

— Ну-у, — самодовольно промычал Рюмин, — если честно, то доля правды в этом имеется. А почему, собственно, я должен отказывать себе в удовольствии? Сами на шею вешаются. Падкие они все, ой падкие!

— Наверно, со счета сбился, скольких… Ну это самое… — подыграл Рюмину Парамошкин.

— Вообще-то да. Но никакого учета я и не веду. Зачем? Я все по-своему делаю. Получилось — шлеп ей печать на заднее место. Нашу печать, фирменную.

— Ну даешь! Первый раз такое слышу. Выходит, проштамповываешь? Здорово! Хотя в одном с тобой не согласен, насчет падкости женщин. Думаю, не все они такие.

— Говорю — все! — крикнул Рюмин. — Только иной заплатить надо побольше.

— Даже не представляю, чтоб Ирина и вот такое себе позволила. В ее честность я верю! — Сказал с умыслом: интересно, как отреагирует Рюмин?

Тот хмыкнул:

— Твоя Ирина тоже не ангел. И ее, если захочу, проштампую.

— Ты серьезно?

— Давай на спор. Ну, давай! Ты же в ней уверен? А-а, не хочешь — значит, не уверен.

— Стопроцентно уверен. С ней у тебя ничего не выйдет.

— Я же сказал, давай спорить.

— На что?

— Ну, хотя бы на ящик "Наполеона".

— Согласен. А сколько времени потребуется и как я узнаю?

— Думаю, за месяц управлюсь. А узнаешь просто — по моей печати на ее личной попке! — хохотнул Рюмин.

Такого оборота в разговоре с Игорем Парамошкин и сам не ожидал. Спорить о том, чтобы босс совратил его собственную жену, да еще в подтверждение поставил печать… Абсурд, какого и во сне не могло присниться! А если он добьется своего? Это же будет позор! Правда, Григорий в глубине души уже давно вынашивал мысль, как бы по-доброму разойтись с Ириной. Ну пожили, полюбили друг друга и хватит. У него сын растет, и к Наде чувство крепче, чем к Ирине. А вдруг Рюмин догадается об их с Надей тайных намерениях? Он ведь и без штампа может запросто провернуть свое "любовное дело". И что будет в конечном итоге? Ведь он, Парамошкин, ему не простит. Не-ет, Ирина не должна стать собственностью Рюмина. Если сам не размажет гада, так Красавина попросит… Фу, ну и мысли лезут в голову!…

— А говоришь, уверен, да еще стопроцентно! — подначил Рюмин. — Нет, боишься, трусишь. Жена все-таки, не девка чужая.

— Ладно, давай спорить, черт с тобой! — скрипнул зубами Григорий.

Ударили по рукам. Потом еще выпили и вскоре уснули: Рюмин в "джипе", Парамошкин — в палатке. Было уже не до рыбалки.

Утреннюю зорьку проспали. Сети и закидушки вытаскивали охранники. Рыбы попалось много. Боссов они не будили, такого указания не было.

 

XXIX

Будучи в командировке, Парамошкин много раз представлял как, вернувшись домой, разделает в пух и прах Ирину, если она ему изменит. Казалось бы, явно перекладывал вину, как говорится, с больной головы на здоровую. Ведь сам по уши запутался в любовной связи с Надей; у самого, а не у Ирины родился сын, и сам же теперь бесится! Однако после рыбалки лишь какое-то время сомневался в целесообразности их с Рюминым спора, да и то вина в нем Рюмина. Это же надо — хочет обесчестить его жену!!. Хотя можно, наверное, можно решить как-то по-другому… Но как? Ведь рано или поздно Рюмин начнет его шантажировать. Нет, видно, такая уж судьба: с Ириной жизнь не сложилась. Но почему Рюмин с такой уверенностью спорил? Даже срок назначил не такой уж большой. М-да-а, его дурацкие печати-штампы спать не дают. Дикость! Неужели Ирина уже дала "командору" повод?.. Короче, если изменит — немедленный развод! Немедленный!..

Три недели командировки наконец закончились. Парамошкин заключил договоры на поставку "Надежде" нужных товаров, и пора возвращаться домой. А желания-то никакого нет. Думал ли он, что так получится с Ириной?..

В Каменогорск приехал уже вечером. Бабушка Фрося не обрадовала: встретив Григория, сообщила, что Ира так и не вернулась. Как-то заскочила, забрала наряды и уехала.

— Ничего не сказала? — спросил Парамошкин, все же надеясь услышать что-то более приятное.

— Сказала, что как приедешь, поговорить вам с ней надо.

— Это хорошо! — обрадовался Григорий.

— Еду разогревать?

— Нет-нет, приведу себя в порядок и к ней.

По дороге к Ирине Григорий думал: а что если ее нет дома или застанет их вместе с Рюминым? Ведь о его приезде они не знают. Как всегда, живо представлял разные сцены: себя в роли униженного, оскорбленного мужа, а жену и Рюмина испуганными, молящими о прощении. Но прощения жене-блуднице и ее любовнику не будет! Однако встреча с Ириной прошла совсем иначе. О таком варианте он даже и не предполагал.

Ирина была дома и одна. Это уже противоречило его планам. Жена довольно холодно поздоровалась и ушла в комнату. Постояв какое-то время в коридоре, Григорий напомнил о себе:

— Слышь, Ириш, бабушка Фрося, как только зашел, стала еду подогревать, а я говорю — не надо, к тебе поеду… Может, пригласишь, Ириш?

— Проходи, — равнодушно бросила Ирина.

"Встретила как чужого, — недовольно подумал Григорий. — Небось с Рюминым так себя не ведет… А может, уже продалась? Ладно, через несколько деньков узнаю! Уж тогда, птичка, запоешь по-другому. А пока можно малость и поунижаться…"

— Даже не спросишь, как съездил, — вздохнул с обидой, — муж, все-таки. Думал, вот вернусь, а ты дома. Обрадуешься, встретишь, как раньше.

— Спасибо, что вспомнил, кто ты мне. — Говорит, а сама пилочкой ноготки в порядок приводит. После душа она всегда так делала.

Сел поближе. Ирина ноль внимания. Шелохнулась в душе обида: "Рюмин обещал в месячный срок ее совратить, а возможно, уже и добился своего, может, потому и встречает так холодно? Сегодня же разберемся, а пока надо поласковей."

— А помнишь, как встречались? — улыбнулся. — "Ты моя голубочка, где же твои губочки? — говорил я. — Иди ко мне, моя ласковая и ненаглядная." — А ты шептала жарко-жарко, аж дух захватывало: "Любимый, я так тебя ждала!.. — При воспоминании Григория словно магнитом потянуло к жене. Но сдержался, не те времена. — Слышишь, Ириш, ты на меня не обижайся. С кем не бывает…

— Чего не бывает? Объясни.

— Ну может, когда груб был. Прости. Может, вернешься? Ты ж моя жена. — Голос Григория дрогнул. — Думал, встретишь, обрадуешься, а ты такая холодная. — И слова и мысли Григория стали повторяться.

— Вот-вот, я твоя жена, я твоя собственность.

— О чем говоришь, какая собственность? Чего выдумываешь?

— Скажи, Гриша, только честно, как на духу, скажи без вранья: ты спорил с Игорем на мою честность?

Парамошкин остолбенел:

— Да о чем ты, Ириша! Разве можно? Я ж в тебе стопроцентно уверен…

— Не надо! Скажи, спорил или не спорил на ящик коньяка?

— Да это ж была просто шутка, по пьянке. Неужели сомневаешься? Я в тебя верил и верю. Могу поклясться!

Она усмехнулась:

— Значит спорил и оценил меня всего лишь в ящик "Наполеона". Я-то, дуреха, Рюмину не поверила, думала, разыгрывает, а оказывается, правда.

Григорий всплеснул руками:

— Да я бы тебе и сам сейчас все рассказал. Рюмину я, Ириш, заявил, что у него с тобой, как со всеми, не получится. Нет, не на ту нацелился. Гад он, понимаешь, подонок! Хочешь, я ему об этом при тебе скажу? Хочешь?

— Не называй меня больше Иришей. Врешь ты все, выкручиваешься…

Вот так у Парамошкина всегда. Планирует-планирует, а все получается наоборот. Какая же все-таки скотина этот Рюмин! Подлец из подлецов! Подставил! Видно, решил Ирину иным путем завоевать. Небось наговорил: мол, мужу ты не нужна, а я без тебя жить не могу. Но Ирина-то не поддалась! Не по зубам Игорьку оказался сладкий кусочек. Вздохнул:

— Да ничего я не выкручиваюсь…

— А почему не сказал, что у вас с Надей сын растет?

Это был удар.

— Откуда знаешь? — Парамошкин изменился в лице. Он, как хамелеон, то краснел, то бледнел, не зная что ответить.

— Рюмин секрет твой открыл. Я вначале не поверила, а потом поговорили с Надей, как женщина с женщиной. Она подтвердила.

Парамошкин молчал. У него будто язык отнялся. И тут Рюмин подставил! Какая же сволочь! Как можно!..

— Говори Гриша, говори, может, внесешь еще какую ясность. Ведь я твоя жена, о чем ты только что соизволил напомнить. Да и пришел, чтобы позвать назад, я не ошибаюсь? Только вот есть ли в этом необходимость? Что молчишь?

— Мне сказать нечего, — ответил наконец Парамошкин упавшим голосом.

"Вот и подошел конец нашей совместной жизни", — подумал. В голове все перепуталось. А Ирина говорила, что верила и любила его, что гордилась им, но теперь он для нее не существует. Крепилась, крепилась — и вдруг заплакала. Ее слез он всегда не переносил, сразу же начинал успокаивать. Сейчас же, поднявшись с дивана, извинился и стал прощаться. Отвернувшись к стене, Ирина плакала. Ее лица он не видел, слышал лишь слабые всхлипы.

Сев в машину, Григорий долго не отъезжал от дома Ирины. Внутренний голос твердил: "Рюмин — враг. Ему нет пощады. Он должен умереть, иначе самому не жить. Смерть, смерть, смерть!.." И еще: Ирина-то не такая сволочь, как он сам. Выстояла. Не продалась…

Чуть успокоившись, Парамошкин поехал разыскивать Красавина. "Даже лучше, что ночью, — думал он. — Никто не заподозрит и не узнает". А Петр своему учителю не откажет, он поможет. Лишь бы найти его…

 

XXX

После обычной, проводившейся раз в неделю планерки губернатор Скоркин отыскал глазами начальника УВД.

— Махинов, зайди.

"Чем-то недоволен, — подумал Махинов. — Обычно, приглашая, называл по имени и отчеству". Спросил:

— Прямо сейчас?

— Да-да.

Выпив минералки, Скоркин сел за широкий т-образный стол. Постучав пальцами по перекидному "ежедневнику", хмуро произнес:

— Скажите мне, генерал, как продвигается дело по раскрытию убийства Рюмина? Почему перестали информировать? Я же просил.

— Иван Семенович, да просто не хотел отнимать у вас драгоценное время. Могу, если желаете, доложить. — Сам подумал: чего это вдруг так раздраженно? Какая муха укусила?

— Вот только не надо насчет времени, — поморщился Скоркин. — Хотел-не хотел. Меня сын за этого Рюмина задолбал. Друзья они были, понимаешь? Спроси да спроси, что делает наша славная милиция? — О сыне губернатора Махинов имел подробную информацию. Он владелец многих продовольственных и хозяйственных магазинов в Каменогорске, причем в основном расположенных в центре города. В последнее время сын стал вкладывать крупные суммы денег в покупку выгодных акций. Его успех в бизнесе объяснялся высоким положением отца, а губернатора, в свою очередь, поддерживал управляющий Промстройбанком Негода. Беспроцентные денежные ссуды увеличились после того, как брат Негоды был переведен с повышением из сельского района в Каменогорск. Сам же Махинов и помог провернуть этот вопрос, хотя брат Негоды в работе ничем не отличался.

— Славная милиция не спит, Иван Семенович, — решил отшутиться Махинов.

— Не зли, слушай, давай конкретней.

— Извините, — интеллигентно и тактично ответил начальник УВД, убрав с лица вежливую улыбку. — Так вот, что касается сути дела. Оперативно-следственная группа значительно расширена. Работает напряженно. Разрабатываются разные версии. Недавно наши люди побывали в Сибирске и в Москве. Получены весьма любопытные данные. Сейчас они обрабатываются и закрепляются.

— Вот-вот — Сибирск, Москва… Прав, оказывается, Сушков. Отвлекаете сотрудников на раскрытие совершенно других преступлений. Почему такой настрой? Неужели вам как начальнику УВД непонятно, что убийство предпринимателя Рюмина выходит за рамки обычного преступления? У общественности области может сложиться неправильное мнение. Подумают, что и других можно вот так же безнаказанно грохать.

— Вас, Иван Семенович, ввели в заблуждение. Должен со всей ответственностью заявить, что преступления, по которым выезжали наши сотрудники, и убийство Рюмина совершены одним и тем же лицом или лицами. Наверно, помните нашумевшее дело об убийстве в лесополосе четырех человек? Трупы были обезглавлены. Через МВД мы установили еще три подобных групповых убийства. Почерк один и тот же, сейчас нами получены на этот счет веские доказательства.

— Не знаю, не знаю, какие там у вас веские доказательства, — спокойнее заговорил Скоркин, — но лично у меня складывается мнение, что к моей просьбе вы отнеслись крайне халатно. Почему ваш работник, кажется, по фамилии Максимов, считает, что убийству Рюмина придается слишком много внимания, которого оно не заслуживает? Почему он себе такое позволяет?

— Этим вопросом, Иван Семенович, я уже занимался. Сушков вас неправильно информировал. Максимов говорил с точки зрения выработки версий убийства. Это опытный оперативник, много работает. Может, по молодости и выразился не совсем правильно. Но я за него ручаюсь.

— Ваши опытные работники должны иметь и соответствующие результаты. Где они?

— Раз на раз не приходится. Заказные убийства хорошо готовятся, и изобличить преступников не так-то просто. Но обещаю, что в скором времени мы установим, кто убил Рюмина. Возьму это дело под личный контроль.

— Вот-вот, возьмите и информируйте. Я так сыну и передам. А кстати, как работает… Фамилия что-то вроде "сено-солома"… Да, Соломкин! Меня Шлыков, а я вас о нем когда-то просил.

— Пока судить рано, — сдержанно ответил генерал. — Вроде старается, хотя и не все пока получается. Учить надо.

— Учи. Молодых всех надо учить. Нас тоже в свое время учили. Ко мне вопросы есть?

— Да, есть, но вначале обговорю с Сушковым, а уже потом — к вам.

— Не тяни, в отпуск могу уйти. А замечания мои учти. Не жди следующего вызова.

 

XXXI

Возвращаясь в УВД, генерал Махинов додумывал разговор со Скоркиным и размышлял о своей жизни. С детства мечтал быть учителем, но не получилось. Армия, школа милиции, потом юрфак университета — обычный путь подготовки кадров для органов внутренних дел. Добивался всего сам, своим трудом. Прошел от низшей должностной ступеньки до генеральского чина. С первой женой жизнь не сложилась: все ей было не так. Требовала постоянного отчета, где и с кем был, что делал, почему не позвонил? Разошлись. Вторая — намного моложе. С расспросами пока не пристает, всегда и всем довольна. А если приласкаешь, то радость — через край. Сына родила. Он доволен.

С подчиненными всегда строг. Считает, что без этого никак нельзя. С начальством по линии МВД старается вести себя располагающе, тактично, говорит с улыбкой. Улыбка добрая, чуть-чуть услужливая, будто приклеенная к лицу опытным художником. С областным руководством Махинов не ссорится. Просьбы, если они возникают и не идут вразрез с законом, выполняет. Так было и с прежним и с нынешним губернаторами. Со Скоркиным, правда, работать сложнее. Да, кадры, тем более молодые, надо учить, с этим он согласен. Но Соломкина и Негоду уже вряд ли переучишь. У них свои понятия о жизни: эти ребята наперед просчитывают, от кого и что можно получить за оказанные услуги. Эх, ну и сотруднички пошли!..

Поступившая недавно анонимная информация Махинова насторожила. В ней сообщалось, что Негода берет взятки, с заключенными своевольничает, как барин в своей вотчине. И это уже не первый сигнал. Да, сам виноват, пошел на поводу у Скоркина, "довел" мерзавца до руководителя службы и своего заместителя.

И Соломкин тоже не мед. Уголовное дело по Парамошкину прекратил совершенно безосновательно. Жаль, что слишком поздно он сам вник в это дело. Если Соломкин и впредь будет манипулировать законом, то ничего хорошего это не сулит. Неужели и с этим вляпался?

Скоркину говорить ничего не стал. Тот первым делом скажет: а ты куда смотрел? И будет прав, ему же потом и врубит. Соломкин — человек Шлыкова, мэр тоже хочет иметь в областном УВД своих сотрудников.

Мысли неспокойные. Губернатор, безусловно, вправе интересоваться, как идет расследование отдельных преступлений, тем более по Рюмину, другу сына. Вениамин, видите ли, волнуется, переживает. Вот уж дорвался по пирога дармового — не оторвать! Кто бы подумал, что в нем заложена такая неуемная жадность! Хотя без отца и прочих "доброжелателей" что бы он мог сделать?

И все же с совещанием оперативно-следственной группы Махинов решил не спешить. Что оно даст? Если бы что и появилось свежее — немедленно доложили б. Проводить для самоуспокоения? Гайки на всякий случай подкрутить? А Скоркину, видно, шлея под хвост попала. Эх, слишком часто он с ним во всем соглашался. Не хватало еще, чтобы по каждому случаю указания давал. Махинов в свое время работал в розыске и посейчас имеет небольшой круг особо доверенных лиц. Один из таких доверенных, имевший доступ в областную администрацию, недавно по секрету сказал, что прорабатывается вопрос о замене его Сушковым. Махинов ушам своим не поверил.

Да, у него есть уже выслуга и, в принципе, можно уходить на пенсию, но неужели начальником УВД поставят этого дилетанта и проходимца?! Он же все развалит! Нет. Надо во что бы то ни стало удержаться и не допустить этой смехотворной замены.

Следственно-оперативная группа была собрана на следующее утро. К генералу пригласили Грузнова, Епифанцева, Гребенкина, Терехова и Сидорова. Набивался Соломкин, но Махинов сказал, чтобы занимался своим делом. Слишком шустер и всюду нос сует. Не было Максимова. Позавчера сам подписал ему командировку в Сибирск. Удивительный работник этот Максимов! В постоянном поиске, версия за версией, мысль за мыслью. Отрабатывает версии на совесть. Сейчас вот уехал, чтобы уточнить кое-что. В прошлый раз не управился, а по телефону и шифрограммами, говорит, не получается.

— Что уточнить-то? — спросил его.

— Встретиться кое с кем надо, — ответил уклончиво.

— А есть необходимость терять время и прокатывать командировочные?

— Есть, — твердо кивнул Максимов.

— Что ж, надо, так надо, поезжай…

Оглядев сотрудников УВД и прокуратуры, Махинов все же не сдержался и поплакался, как говорится, в жилетку. Начал так:

— С этим Рюминым меня уже достали. В областной администрации появиться нельзя, вчера Скоркин форменный допрос устроил. Но губернатор верно говорит, что у опытных сотрудников должны быть и соответствующие результаты. Где они? — Помолчал. — А мы все тянем, тянем и неизвестно до чего дотянем. — Об очередном уколе за Максимова говорить не стал. К чему? — Ну, что там у вас? — Поглядел на Епифанцева и Грузнова. — Только покороче и поясней. Есть ли перспектива? Реальна ли она? Сколь долго еще ждать? Человек — не иголка. Целая армия работников милиции на это дело брошена, агентура подключена, фотороботы развешены, объявления даются… А он где-то под носом небось сидит и посмеивается.

Роль громоотвода взял на себя Епифанцев.

— Мы, конечно, товарищ генерал, понимаем, что дело затянулось. Нам тоже, поверьте, неприятно… Это мягко сказано. Но так много сделано. Собраны неопровержимые улики и доказательства…

— Вы это к чему? — свел к переносью брови Махинов.

— А к тому, что преступнику никуда не уйти. Дело времени, причем недолгого. Не исключаю, что мы его спугнули, в том числе и фотороботами, объявлениями, инструктажами. Возможно, нашел надежное жилье и залег на дно. Но ненадолго. Появится, вот-вот появится.

— Спасибо, Олег Никитович, что хоть малость успокоил, — то ли в шутку, то ли всерьез сказал Махинов. — А что Сибирск?

— Там тоже ждут. Вдруг да у них появится? Может, они первыми нападут на его след.

— Максимов звонил? — спросил Махинов Грузнова.

— Пока нет, рано. — Грузнов добавил, что все населенные пункты, где возможно появление убийцы, взяты под наблюдение. Это прежде всего пригородные села. Именно там где-то живет родственник убийцы, более точных данных выявить пока не удалось. Сказал, что заслуживающую внимания информацию получил Сидоров. Он отрабатывал вопрос по авиабилету Гвоздева. Оказывается, в аэропорт тот приехал на такси. Это видела женщина, сидевшая в самолете сзади того мужчины. Он был в очках и с бородой. Ни с кем не разговаривал и в основном дремал.

— Искать надо таксиста, — заметил генерал и поглядел на Сидорова.

— Ищу, товарищ генерал.

— Все ищем, суетимся, наблюдаем, а дела нет. Одни пустопорожние разговоры. Вот и еще один провели, — проворчал Махинов. — Для галочки?

— Вы же знаете, товарищ генерал, что исполнителей заказных убийств установить не так-то просто, — вздохнул Епифанцев.

— Вчера сам это Скоркину сказал, а он и слушать не захотел. Все, расходимся.

Но ушли только Терехов и Сидоров. Епифанцев, Гребенкин и Грузнов остались для конфиденциального разговора.

 

XXXII

Я давно замечал, что когда в работе бывало особенно трудно, какое-то чутье вдруг подсказывало, где в данное время мне важнее всего быть. И как правило, этот внутренний голос не подводил. Так и на этот раз. Ну зачем, собственно, я напросился ехать в Сибирск? Ведь там уже побывали, и все, что можно было, решили. Но все ли? Уже после возвращения в Каменогорск я часто думал, что смогли, а что не управились довести до конца. Многократно спрашивал себя: слушай, Максимов, а почему убийца бывал в Сибирске наездами? Сам с собой спорил, доказывал и приходил к выводу, что не местный он, залетный. А если так, то его в Сибирск тянуло что-то особое. За короткий промежуток времени совершил несколько гупповых убийств, и все они связаны с покупкой машин. Мне хотелось еще раз встретиться с работниками госавтоинспекции, ведь через них проходит вся оформительская часть как постановки машин на учет, так и снятия их с учета.

Не раз вспоминал я встречу с вором в законе по кличке Философ. В воровском мире Сибирской области это — фигура. Философ хотел что-то сказать, но не решился. Почему не решился? Что хотел сказать? Вор в законе исключил групповые убийства кем-то из своих, местных, и я с его доводами согласился. Философ обещал рассказать о появившемся "фактике" начальнику УУР Попову, и я перед отъездом из Сибирска сообщил Попову о пожелании Философа. Их встреча состоялась, но, как выяснилось, ничего особенного Философ Попову не сказал. Беседа свелась к тому, что я, Максимов, его якобы неправильно понял. Нет, тут что-то не так. Заодно хотелось увидеться со Стекловым. Не мог Стеклов, приличное время проработавший с Гвоздевым, не знать, кто он и откуда. Я в это не верил.

Философа я застал рано утром на его участке. Встречи со мной тот явно не ожидал и удивился:

— Вы-ы? Здесь?!

— Да, Алексей Алексеевич, здесь. Если честно, то приехал специально из-за вас. — Успокоил, что в УВД об этом не знают.

Оглядевшись по сторонам, Философ предложил пройти в уголок сквера к скамейке, где они когда-то сидели. Но разговор явно не клеился: приезд мой Философа насторожил. Подобные встречи просто так не проводятся, с такими, как он, вопросы решаются иным способом. Значит, следовало расположить его к себе, добиться взаимопонимания, а не лезть с бухты-барахты. Безусловно, Философ информацией владеет, в этом можно не сомневаться.

— Говорите, что привело. — Алексей Алексеевич посмотрел на меня хитроватым прищуренным взглядом: мол, знаем мы вас, мягко только стелете.

И я не стал хитрить, изложил все как есть. Короче, попросил помощи. В беседе больше напирал на сознательность: говорил, сколько бед может натворить преступник на свободе, вспомнил про убитого старика-туркмена, который воевал на территории Каменогорской области и тогда остался жив, а в мирное время нашел смерть, да какую — врагу не пожелаешь!

— Но я же Попову все сказал. И потом, почему вы считаете, что мой "фактик", как в тот раз я изволил выразиться, замешан именно в этих убийствах? А разве мало других вопросов?..

"Как бы не "зафилософствовался", — подумал я. — И не дай Бог, управдом нагрянет, тогда беседе — конец". А еще я боялся, что Философ вдруг поднимется и скажет: "Все, мне пора мести".

Но, к счастью, этого не случилось. Уж что там на него подействовало, какую струнку его души зацепил, но Алексей Алексеевич наконец согласился дать информацию. Правда, с оговорками, что информацию малую, в которой и сам не вполне уверен. Вначале рассказал об уважаемом в городе человеке — генерале Дворкине, о его единственном сыне Василии, который был в Чечне и вернулся оттуда без ноги, а мог и вообще не вернуться. Сына спас его боевой друг. За это спасителю генерал в знак благодарности подарил машину. Сейчас семья генерала, в связи с его переводом, переехала жить в Москву, сын тоже там, а его друг подарок-машину получил и наездами живет на генеральской даче. В чем же заключались подозрения? Друг сына — спортсмен, владеет каратэ, дзюдо и еще Бог знает чем, но не это главное. Говорят, что он серьезно болен: после контузии не все в порядке с головой. Есть и другая странность. Оформив на себя через родственников жены машину, он сразу же переоформил ее на другую фамилию. Почему? Попову Философ этого говорить не стал, чтобы не опорочить уважаемую семью. Начнут дергать, проверять, выпытывать, что и как. А если не подтвердится? Философ, опершись подбородком на черенок метлы, умолк.

— А этот чеченский герой случайно сейчас не на даче?

— Да нет, дача уже давненько пустует. Изредка наведываются родители жены сына. Они тут живут.

— Да-а, — протянул я, — ситуация и в самом деле не совсем ординарная…

— Вот-вот, потому и Попову не стал говорить. А с вами, как видите, поделился. — Сказав, как найти генеральскую дачу и родителей жены сына генерала, Философ вежливо попросил разрешения заняться своим дворницким делом.

Я ехал в троллейбусе и думал: "Неужели, наконец-то, напал на след убийцы? Ведь тогда многие вопросы разрешатся. Хотя одни разрешатся, а другие останутся, такая работа…" Вспомнил, как мать говорила мне маленькому, а потом и взрослому, что вначале надо найти себе заботу, а она, эта забота, при желании, все разыщет. Что ж, забота есть, и немалая, а уж разыскать, что потребуется по службе, я сумею. Дышалось и думалось легко, в душе прямо-таки весна и жаворонки поют. Нет, чертовски хороша все же жизнь! А сердце-то как победно стучит! Но успокойся, майор, успокойся, твердит голос рассудка. Не расслабляйся. Вдруг не подтвердится?

Попов встретил радостно:

— О-о, дорогой землячок, какими судьбами? Как же так, даже не позвонил? — Подошел, обнял, расцеловал. А узнав, что я ненадолго и уже в гостиницу устроился, расстроился. — Нет, заберу домой и не пытайся сопротивляться.

Но я сказал, что в гости приду обязательно, а жить буду в гостинице. Мне так удобнее.

Говорил о цели приезда, а сам думал, думал, как бы Попова не обидеть да побыстрей попасть в областное ГАИ. Даже от обеда отказался, чем еще больше расстроил земляка. Зато в остальном все было как хотелось: машину Попов выделил и при мне позвонил в ГАИ и СИЗО. Увидеться договорились вечером.

В областном ГАИ меня встретил майор милиции, который и занимался переоформлением генеральской машины на ее нового владельца.

— Все было сделано без задержки, владелец остался доволен, — похвастался майор.

— А как его фамилия? — спросил я.

— Это мы сейчас точно скажем. — Майор позвонил паспортистке и попросил принести документы по переоформлению машины генерала Дворкина. — Та-ак, доверенность на дарение, заверенная нотариусом, и два заявления. Во всем теле дрожь — сейчас я узнаю фамилию владельца машины… Вот она: Красавин Петр и его адрес: Каменогорская область, Полянск… Ну и ну! Район, в котором я жил и работал! Разволновался — словами не передать, а сердце просто из груди вырывается.

— Просьбу генерала выполнил, — повторил майор, наблюдая за моим лицом. Да, я был взволнован и почти не слышал, о чем говорил майор. Как же так, ведь по ориентировке и результатам допроса Стеклова фигурировала фамилия Гвоздев. А тут — Красавин из Полянска. Удивительное совпадение — земляк! А лучше бы это был Гвоздев… Краем уха я уловил последние слова майора, что Красавиным ему пришлось еще раз заниматься.

— То есть? — встрепенулся я.

— Через какое-то время он машину продал. Позвонили из дома, кто-то там заболел, и ему понадобились деньги.

— Выходит, Красавин остался без машины?

— Выходит так.

— А кто новый владелец?

— Это я запомнил — Николай Гвоздев. Там в паспорте была еще подтирка в фамилии, но это мелочь, детишки иногда балуются…

— А вы этого Гвоздева в лицо видели?

Майор побледнел. Куда самоуверенность подевалась.

— Стоял в коридоре какой-то мужик… — промямлил, наконец. — Ну и паспорт, естественно, был, да и Красавин просил за него… Не мог же я…

— Вас разве не знакомили с ориентировкой по розыску владельца именно этих "Жигулей", причастного к групповым убийствам?

— Да точно не помню, кажется, был в отпуске. Но официальный ответ от нас давали.

— Найдите его.

— Хорошо-хорошо, скажу, чтобы принесли. А, собственно, в чем дело?

— Будто сами не догадываетесь! Совесть, майор, хотя бы элементарную надо иметь. И запомните: о нашем с вами разговоре никто, предупреждаю официально, никто не должен знать. Мы еще встретимся.

Как я и предполагал, в ответе ГАИ владельцем машины проходил Гвоздев, а о Красавине — ни слова. Узелок затягивался.

Я глянул на часы. До вечера еще далеко, и здесь больше делать нечего. Надо заскочить к родителям жены Василия Дворкина. Но так, чтобы не насторожить их, иначе можно все испортить.

Родственники Дворкиных были дома. Я представился работником военкомата и объяснил цель прихода — готовится встреча с призывниками. Посожалел, что Василий переехал в Москву. Но может, остались фотографии? Они пригодятся для стенда. Пусть ребята узнают, как служили их земляки.

Родители жены Василия еще не старые: мать преподает в техникуме, отец — военный. Разговорились, достали альбомы с фотографиями. Я не спеша листал их, а хозяйка комментировала.

— …Это наша дочка в садик пошла, а это — в школу. Вот они с Васей вместе. Муж-то раньше вместе с отцом Васи служил…

"Надо не забыть предупредить работников военкомата, — подумал я. — Папаша может невзначай поинтересоваться "встречей с призывниками", а там и слыхом не слыхивали".

Листаю альбом дальше. Вот Василий — курсант военного училища, потом командир взвода. Военных фотографий много. Василий то один, то с кем-то из друзей. Есть фотографии со спортивных соревнований. Хозяйка поясняет: это Вася с товарищами, а вот этот, в спортивной форме, Петя Красавин. Красивый парень. Он его потом в Чечне от гибели спас. Я внимательно вглядываюсь в фотографию, но по изображению на групповом снимке трудно определить какое-либо сходство с тем Красавиным, который разыскивается. А вот фотография Красавина крупным планом. Сердце ек-ек, сколько же раз сегодня оно волнительно набирало обороты. Да, это он, тот самый, почти как на фотороботе. А хозяйка говорит:

— У нас тут были страшные убийства и даже фоторобот предполагаемого убийцы по телевизору не раз показывали, так муж говорил: смотри, вылитый Петя Красавин! Уж очень на него похож. А я ему — думай, что говоришь! Петя — герой, в Чечне служил, Васю спас! Да разве он может?! — Я слушал и поддакивал.

Ладно, пора закругляться. Попросив взять несколько фотографий, в том числе и Красавина, я распрощался с гостеприимными хозяевами.

Теперь — на дачу. Водитель безусловно расскажет Попову, где мы побывали, и я спешил: не исключено, что вечером или завтра утром уже полечу в Каменогорск.

На дачу я ехал лишь с одной целью — узнать, живет там Красавин или нет. Вдруг живет, а я в Каменогорск уеду. Машину остановил перед дачным кооперативом "Заря". Зачем обращать на себя внимание, да и водителю ни к чему знать все. Несколько раз прошел мимо генеральской дачи. Дверь закрыта, окна зашторены, никого на участке не видно. Подумал: а владеет все-таки информацией вор в законе по кличке Философ. Поговорил с хозяйкой соседнего дачного участка. На вопрос, не продает ли кто в кооперативе дачу, ответила, что таких сейчас нет.

Кивнув головой на кирпичный дом Дворкиных, я вздохнул:

— Хороша, вот бы такую купить!

— Да хозяева думали продавать, — ответила женщина. — Они в другой город переехали. Но потом передумали.

— Так и оставляют без присмотра?

— Да нет, какой-то то ли родственник, то ли просто знакомый тут жил. Все в темных очках ходил. Но что-то уже давно не появлялся.

Все ясно, как Божий день. В аэропорт и домой. Никаких СИЗО, никаких Стекловых, ничего нового это не даст. К Попову заезжать тоже не стоит. Начнет расспрашивать, что да как, уж лучше из Москвы или Каменогорска позвонить и извиниться. Заехал в гостиницу, заплатил за сутки проживания, забрал дорожный портфель и в аэропорт. Лишь бы управиться к последнему авиарейсу на Москву. А оттуда до Каменогорска доберусь поездом.

 

XXXIII

Должность мэра крупного города — колготная. Хозяйство Каменогорска огромное, бюджетных денег, как всегда, не хватало и не хватает. Надо хитрить-мудрить, чтобы при общем развале удержаться на плаву.

В своей работе Шлыков определил несколько приоритетных направлений: строительство (сам строитель), связь, торговля и благоустройство. Последнее выделял особо. Тут, что ни сделаешь, у всех на виду. Тем более, знал, как ревностно к облику города относится губернатор. С ним у Шлыкова пока — тьфу-тьфу, без проблем, кадровые вопросы утрясают с пониманием. Не забывал ни на день, ни на час и взял под особый контроль выплату пенсий и зарплаты бюджетникам. Одних пенсионеров в городе — каждый четвертый. Понимал, что голодные люди — для любой власти страшны и опасны. Любил выступить по телевидению, душевно поздравить уважаемых граждан с праздником, рассказать в интервью, что сделано и какие намечены планы на будущее.

А вот предпринимательство Шлыкова не привлекало. Вон чем закончился взлет Рюмина. Кто грохнул, так и не нашли. Подозрений много, болтовни тоже, а фирма "Надежда" между тем развалилась.

Часть рюминского наследства пошла за долги, часть выкупил у его матери Веня Скоркин. Ирина, получив свою долю, уехала к себе на родину, а Парамошкин с Надей создали новую фирму — "Парнас" (Парамошкин, Надежда и сын). По греческой мифологии "Парнас" — место обитания в горном массиве Аполлона и муз. Какие музы станут обитать в новой фирме?

Рюмина похоронили с почестями на главной аллее городского кладбища. На могиле поставили памятник, честь по чести провели поминки.

Потом собрались отдельно: Шлыков, Веня Скоркин и Парамошкин. Вспоминали, сожалели, но всем было как-то не по себе. Парамошкин клялся друзьям, что невиновен в убийстве Рюмина (слухи такие по городу ходили), Шлыков и Скоркин кивали. И все равно было тягостно: их "квартет" стал распадаться.

Нет, мечта Шлыкова — не предпринимательство, а большая политика. Вот в нее он и начал постепенное восхождение. Пока метит на место Скоркина, а там видно будет.

Работа — работой, политика — политикой, но себя Шлыков и в должности мэра не забывал. Сегодня день особый. Поглядев на часы, вызвал секретаршу. Спросил:

— Много записалось?

— Не очень.

— Принесите журнал.

Секретарша вернулась с журналом.

— А говоришь, немного, — пробурчал недовольно. — Вот этих сам приму, а всех остальных к замам. Кто не желает, пусть приходят в следующий раз. Извинись за меня, скажи, что важная встреча.

— Хорошо-хорошо, Григорий Анатольевич, сделаю как надо.

В кабинет вошел директор завода железобетонных изделий Юрий Иванович Фокин. Он когда-то учился со Шлыковым в строительном институте. Мэр встал навстречу, обнялись, похлопали друг друга по плечам.

— Явился, как велели, Григорий Анатольевич, — почтительно улыбнулся директор завода. Включив чайник, Шлыков поморщился:

— Слушай, Юрок, перестань хреновину городить. По имени-отчеству, на "вы", — ты что, с луны свалился? Вот выпьем по чашечке зеленого "императорского", малость взбодришься.

— Только одну, не больше. Работы невпроворот.

— Ну вот, — проворчал Шлыков. — Нет работы — плохо, есть — тоже плохо. Вам не угодишь.

— Спасибо-спасибо, это все благодаря вам, извиняюсь — тебе, с работой подвалило.

Тут надо внести небольшое пояснение. Для благоустройства улиц города потребовалось много тротуарной плитки. Заказ на нее Шлыков сделал институтскому другу, а тот решил по-своему отблагодарить благодетеля — построить ему коттедж. Вопрос обговорили заранее. Шлыков поначалу отнекивался, но, посоветовавшись с женой, согласился. Она — за коттедж. Решили и на кого его оформить — на двоюродную сестру жены. Шлыков помог ей открыть свою аптеку, ну а долг, как известно, платежом красен.

Отставив чашки, стали изучать проект коттеджа.

— А что, очень даже неплохой домик, — резюмировал Фокин. — В трех уровнях, оригинальный фасад, не громоздкий, смотреться будет отлично.

— Ты думаешь? — все-таки сомневался Шлыков. — А мне кажется, великоват…

— Ты что! Погляди, какие строят! Нет-нет, в норме и голову не ломай. В общем, забираю и с той недели начинаем "ноль". Если что — позвоню.

— Звони и заходи в любое время. А родственница подойдет — помоги оформить и… это самое, — замялся Шлыков, — без болтовни.

— Уж меня-то предупреждать не надо, — обиделся Фокин.

Проводив его, Шлыков облегченно вздохнул. Будто груз с плеч свалился. А жена-то теперь обрадуется. Не раз пилила, что лишь он один не хочет вылезать из "коробки". Местечко для застройки сам подбирал, "элитное". Что и говорить — образцово-показательная застройка, твердил всюду главный архитектор города. Может, позвонить жене? Нет, обойдется, обрадует после баньки. Нажал на кнопку:

— Пусть зайдет Негода.

Сняв очки, стал протирать. С полковником Негодой, братом управляющего Промстройбанком, надо держать себя построже. Помог через Скоркина вытащить из сельской дыры в город и выдвинуться на руководителя крупной службы УВД и заместителя генерала Махинова. А брат-банкир даже и не чешется, хотя мог бы покрепче деньжатами помогать. Полковник Негода, закрыв дверь, громко произнес:

— Здравия желаю, Григорий Анатольевич!

Шлыков довольно сухо ответил:

— Здравствуйте-здравствуйте, полковник. Садитесь.

— Никак нет, садиться, гы-гы, не хочу. Хотите, анекдот расскажу, Григорий Анатольевич? Из тюремной жизни, самый свежий.

— Расскажите, если свежий. — Ну никак не желал мэр города сбросить с себя маску сухости и равнодушия. "Ведь не ради анекдота пришел," — думал он.

— Значит так. Отсидели две бабы в тюрьме по пятнадцать с гаком, да так сдружились, что когда их выпустили на волю, целых два часа у ворот тюрьмы проболтали… Правда, здорово подмечено? — Негода опять загыгыкал.

— Да, что-то есть, — чуть улыбнулся Шлыков. — Давай о деле. — Поглядел на часы.

Полковник сразу посерьезнел, закряхтел, зачмокал губами. Полез было в папку что-то достать, но передумал.

— Комиссия уведевская у нас шурует, Григорий Анатольевич. Ни с того, ни с сего. Сам не пойму ничего, дай, думаю, с вами посоветуюсь. Шерстят и по учреждениям, и в самой службе. А генерал в рот воды набрал. Может, звякнете, а? По-умному? А я завсегда для вас…

— Ко мне-то чего пришел? Попроси брата.

— Так он же знаете какой! "Тю-тю-тю"! Не поймет, не поймет, уж лучше к вам, вы со Скоркиным в дружбе, а Скоркина сам генерал боится.

— К брату не хочешь, а ко мне запросто? Здорово получается. Я вроде как понятливый и сразу брошусь звонить, так?

— Ну… не совсем так… А как-то надо! — Негода обидчиво засопел.

— Напортачил?

— Не так чтобы очень, но накопать завсегда можно! Чую, под меня копают.

— Ладно, при случае позвоню и попрошу, чтобы не очень там ковырялись. Но и сам запомни — работать надо с умом, понял? Постоянно доказывать, что ты не дурак. Не дурак — понял?

— Так точно, не дурак.

Вздохнув, Шлыков недовольно покачал головой.

Громко щелкнули каблуки. Глядя в спину Негоде, мэр подумал: "Нет, братец, звонить насчет тебя не разобравшись не стану. Я-то уж точно не дурак".

Нажал на кнопку:

— Кто там следующий?

Через час служебная черная "Волга" мчала Шлыкова за город. Осталось довершить приятное с полезным. Приятное — банька с веничком. А полезное…

Но лучше по порядку. Григорий Анатольевич не думал, что близко сдружится с директором городского рынка Волковым. Раз в месяц тот передавал ему "конверт" на всякие личные расходы, деньги собирались с продавцов рынка. Волков помнил, кто его "отец крестный", и как-то пригласил к себе на дачу попариться в баньке. Шлыков поехал и не пожалел. Теперь сам напоминает о парном дне.

С основной трассы машина свернула налево и, высвечивая фарами сосновый частокол, стала приближаться к реке. Вот и дача. Открыв ворота, хозяин уже поджидал. Водитель остался в машине, а Шлыков, поздоровавшись с Волковым, начал оправдываться.

— Посетителей как прорвало. Столько идет, столько идет, — пожаловался он. Не станешь же говорить, что всех, кроме нужных лично ему, разогнал по своим замам.

Как только ворота дачи закрылись, командовать начал Волков.

— Да, долго, долго, Григорий Анатольевич. У меня давно все готово. Ну, не будем терять время, пошли в баньку. Водителю, что надо, оставил.

Волков ласково называл дачу — дачкой, баню — банькой. Дачка — большой кирпичный дом с гаражом и летней кухней. Тут все свое и надежное: своя вода, ограда кирпичная под два метра высотой. Но гордость хозяина — баня. Можно баниться, париться, а спустившись к реке, остудиться.

В прихожей разделись.

— Давайте-ка хватанем бутербродиков с икричкой, — предложил Волков. — Не помешает. — Проглотив пару бутербродов, Шлыков зашел в парилку и забрался на верхнюю полку. Потом спустился на среднюю и на самую нижнюю. Волков подбавил пара — Шлыков не выдержал, выскочил из парилки и лег на широкую лавку. Волков, ополоснув его теплой водой, заработал веничком. Делал он это мастерски, хлестал по спине и, нагнувшись к разгоряченному телу, полушепотом ворковал:

— Тебе бы сюда бабенку помоложе, Григорий Анатольич. Вон Скоркин нашел молодку. Решил вопрос с магазинчиком в укромном местечке. Теперь и ей хорошо и ему тоже. А ты что — хуже или не справишься? Завидую, однако, вся жизнь впереди.

— Это где магазинчик-то "в укромном месте?"

— А то не знаете! Не шути, все знаешь. Мэр города должен знать.

В бане Волков со Шлыковым больше на "ты". Это на людях угодничает. Здесь же словно отыгрывается за свое угодничество.

— Мне светиться нельзя, — вздохнул разомлевший Шлыков. — Зачем?

— Можно и воздержаться, раз надо. От людей ведь и правда ничего не утаишь, все пронюхают.

— У-ух, как здорово! — воскликнул наконец Шлыков и встал с лавки. — Ну где еще можно получить такое удовольствие?

— Приятно слышать, — кивнул Волкол и вместе со Шлыковым пошел к речке. Холодная вода еще больше взбодрила мэра.

— У вас удовольствие по полной программе получаю, — фыркнул он, вытираясь полотенцем. Мэр доволен, усталости как не бывало.

Волков пригласил на застолье. Аппетит у обоих зверский, все вкусно и всего много. Тишина и покой. Когда-нибудь и у него будет такая дачка с банькой. А банить его будет Волков. Шлыков засмеялся.

— Чего вы? — поглядел на него Волков.

— Да помечтал.

— Мечтать полезно…

После обильного застолья Шлыков обычно с полчаса нежился на диване, но в этот раз заспешил домой. Волков вынес его папку; Шлыков знал, что в нее уже положен ""конверт", и принимал это как должное. Передавая, Волков пожаловался, что собирать денежку стало сложней: "азербоды" между собой дерутся за места. У Волкова все кавказцы — "азербоды".

— Ты их не обижай, — сказал Шлыков. — Они хоть и дерутся, да гроши подбрасывают. Вспомни, кто первым меня поддержал? То-то и оно, учти…

— Учту, Григорий Анатольевич, — согнулся в прежнем почтении Волков. — Когда теперь?

— Я позвоню.

Возвращаясь, Шлыков думал, что Волков его устраивает со всех сторон. Между ними тайна на двух замках; он должностью тоже не обижен, потому и не продаст — резона нет.

Открыв дверь, жена сказала:

— Вот пожалуюсь отцу, он пропесочит. — Это она за выпивку. Считает, что зачастил. Отца же Шлыков побаивался. Он для него — авторитет.

— А у меня, крошка, новость. Узнаешь — ахнешь! — Шлыков знает уязвимые струнки жены.

— Говори, не томи, — тут же сменила она критику на милость. Но Шлыков не спешил. Вначале передал папку и намекнул, что в ней "что-то" лежит, потом довольно пропел про "фрак с бабочкой", а уж потом поздравил с началом строительства собственного коттеджа.

Лицо "крошки" расплылось в улыбке. Но тут же посерьезнело.

— А чем расплачиваться? — спросила, забыв даже про деньги в папке. Обычно она их пересчитывала и говорила, что завтра же поменяет на зеленые, так надежней. Жена у Шлыкова практичная, ее сразу заинтересовало, во сколько обойдется строительство коттеджа.

— Ничем, — обрадовал ее Шлыков. — Юрка взялся делать. Будут строить для себя, а заодно и нам. Я и классное местечко подобрал. Это тебе не хухры-мухры, а мухры-хухры. — Подвыпивший Шлыков нес всякую словесную чепуху, тем более видя, что жена подобрела. Еще бы — коттедж, да бесплатно!

— А я постельное белье только что сменила и ду-уш приняла, — намекнула она.

— А я только что из баньки и вот как сейчас тебя сграбастаю да в постель эту отнесу!

— Очки только сними, очкарик! — засмеялась "крошка". Нагнув голову мужа, звонко поцеловала.

…Волны радости и удовлетворенности переполняли Шлыкова через край. Всем, всем он доволен! Тихонько журчал жене на ухо:

— Завтра фронтовиков соберу. Хочу, чтобы на День города строем прошли…

— Спи, Гриша, спи.

— Их не так много осталось. Сотни по две деньжат подброшу, довольны останутся. А дружок-то, Юрка, рад. Он наперед смотрит, все понимает. Как считаешь?

Но жена не ответила. А Шлыкову никак не уснуть. Весь в мечтах и думах. Теперь пока не успокоится, не заснет. В голове мельтешение лиц. Вот управляющий банком Негода.

— Почему банк в одностороннем порядке снижает процентные ставки вкладчикам? Кто дал такое право? Непорядок! Городскому бюджету лишней копейки не подбросят, зато оклады себе установили аховские. Поговаривают, что Негода-банкир тоже на место Скоркина метит. Но это мы еще посмотрим! — воинственно прошептал Шлыков.

— С кем это ты? — спросила сонным голосом жена.

— Да так.

— Спи, хватит ворочаться…

 

XXXIV

Когда я в прошлый раз летел из Сибирска, то ломал голову над тем, как сложится работа в Москве, отыщется ли след четырех туркмен. И еще спешил домой, в Каменогорск, чтобы раскрутить по охраннику и водителю Рюмина. В Москве сработали хорошо, а вот Сагунова и Кузнецова, важных свидетелей убийства Рюмина, лишились, и это произошло довольно странно. Гребенкин утверждал, что это подстроено специально, кому-то надо было их убрать. Разве не странно, что в камеру к Сагунову подсадили рецидивиста Федора Кошкина? А ведь начальник СИЗО был персонально предупрежден, чтобы к Сагунову никого не подсаживали. Так нет, уехал, видите ли, отдыхать по путевке в санаторий, а своего заместителя предупредить об этом забыл. Довольно странная, если не сказать больше, забывчивость. А действия Негоды? Ведь тот, по-существу, санкционировал подсадку рецидивиста к Сагунову. Теперь руками разводит, что не давал конкретного указания, но дело-то сделано, Сагунов мертв. А Кошкина выпустили в связи с недоказанностью обвинения, с него теперь взятки гладки.

Как же много препон встречается в работе по розыску преступников! Особенно обидно предательство своих же товарищей по службе. Свои — и предают; им наплевать, что матерый преступник гуляет на свободе и продолжает творить свои мерзкие дела. Я вспомнил разговор с работником Сибирского ГАИ. Предатель! Не знал, не помнил… Все знал и все помнил. Да ему наплевать, пусть хоть всех перебьют, лишь бы самому жилось спокойненько и сытненько. Нет, просто так я этого не оставлю — обязательно направлю в УВД представление. Ведь если бы майор так себя не повел, туркмены могли быть живы.

А участковый в Каменогорске? Это "мурло", чья морда кирпича просит! Когда я поставил вопрос ребром: почему он не доложил по инстанции о существовании двух подпольных автомастерских, — так завертелся, заюлил, словно уж. И семья, мол, большая, и зарплату получает не вовремя, из-за чего с женой постоянные скандалы. Будто я, Терехов или Сидоров, да сколько других сотрудников, вкалываем в особых условиях?

Интересно, как отреагирует на все это начальник УВД. И особенно на преступные действия Негоды и сотрудников следственного изолятора? Результаты работы комиссии по фактам неожиданной смерти Сагунова и Кузнецова ему, наверно, уже доложили. Согласится ли на проведение дополнительной судмедэкспертизы Сагунова? Последний не мог сам повеситься.

"Мда-а, все это было, было. А вот чего ожидать и что в скором времени будет?" — думал я. Вздохнув, сомкнул веки. Но спать не хотелось. Какая-то сверхвзвинченность и неуспокоенность будоражили с ног до головы. Больше думалось о том, что сделано, старался не забивать голову тем, что ожидает. Старался — но не получалось.

В Каменогорске меня сейчас не ждут. Вот обрадую-то! Представляю, как все закрутится, завертится! А Попов, конечно, обиделся, что уехал молчком, даже не позвонил. Ладно, позвоню и извинюсь. Придумаю, что сказать, а заодно и сориентирую по делу. Теперь главное — четко сработать. Не хочу пока ничего предугадывать, хотя и не суеверный, и не намерен заранее расставлять точки над "i". Пусть будет как будет. Свои же собственные действия по задержанию убийцы "разложены по полочкам", но… Но мало ли что?…

 

XXXV

Махинов выслушал Епифанцева, не перебивая, уставившись мрачным взглядом на глянцевую поверхность стола. Потом долго молчал, а в углу просторного кабинета монотонно выстукивал маятник больших часов. Разговор для генерала не из приятных. Грузнов, понимая щекотливость положения, поднялся, намереваясь выйти, но Махинов буркнул:

— Сиди уж, все равно слышал. — Вздохнув, недовольно сказал: — Одни черные тона и никаких светлых пятен. Прямо хоть пиши рапорт на увольнение. Надо же, в своем заместителе ошибся. Да и Соломкин "обрадовал"! Может, лишку накрутили?

— Да нет, товарищ генерал, — покачал головой Епифанцев. — Такую цель мы перед собой не ставили. Нас интересовали факты и только факты. Что же касается Негоды, то он и в самом деле основательно зарвался, для него учреждения стали как собственная вотчина! В деталях повторяться не хочу, они в справке отражены, однако скажу, что это лишь часть того, что Негода успел натворить. Именно натворить, по-другому и не скажешь. Хуже того, Негода нередко хвалится "железной" поддержкой с вашей стороны и кое-кого повыше. Видимо, Скоркина и Шлыкова. И его порочные методы руководства как гниль, как ржавчина проникают во все подчиненные ему службы и учреждения. Факты, конечно, можно и перепроверить, если не доверяете, но лично я за них ручаюсь.

— Зачем же перепроверять? Уж кому-кому, а вам, Никита Олегович, я верю. Столько лет знаем друг друга. У вас есть что дополнить? — спросил генерал Гребенкина.

— Да вот такая еще деталь к общей картине, — кивнул Гребенкин, поправляя очки. — Негоду за глаза нередко называют, с этаким подтекстом, "золотым мужиком". "Золотым" потому, что берет только золотом. Чем весомей с его стороны услуга, тем дороже должно быть и подношение.

— К сожалению, взятки в нашей сфере не исключены, и мы с этим явлением как можем боремся, но чтобы вот так, внаглую, нисколько не опасаясь, — у меня это просто в голове не укладывается. И о чем только думает? На что рассчитывает?..

— Скорее всего, на поддержку высоких покровителей. Он же им тоже оказывает кое-какие услуги. Вот и считает, что если попадется на крючок, они его спасут.

Генерал развел руками.

— Доля истины в этом есть. Помнится, о нем мне звонил Скоркин, а к тому с просьбой, как я понял, обратился Шлыков. А потом еще меня просил Сушков. Я послушался, а в результате — прокол.

— Значит, все верно, — пробормотал Епифанцев.

— Да-а, крайне неприятно такое выслушивать. По Соломкину, в принципе, я был в курсе. Тут мой первый заместитель, когда меня не было, пошел у него на поводу. Это касается случая с Парамошкиным, есть и другие отдельные моменты. О таких, как Соломкин, говорят: молодой, да ранний. Думаю, что на первый раз мы его поправим и не допустим впредь играться с законом, а дальнейшее от него будет зависеть. Но вот Негода и сложившаяся ситуация в СИЗО… Даже не предполагал, что все так далеко зашло. Мне говорили, что есть недостатки, но чтобы такое…

— М-да-а, это и в самом деле ни в какие ворота не лезет. Быстро, однако, Негода приспособился… Так значит, в носке у мертвого Сагунова нашли записку с угрозой "доброжелателя"?

— Именно так, — подтвердил Епифанцев. — Но Сагунов на нее, видно, не отреагировал. Он рассчитывал, что мы ничего подобного не допустим. Тогда и подсадили Кошкина, а момент выбрали самый подходящий, когда члены оперативно-следственной группы, занимавшиеся конкретно им, уехали в Сибирск.

— Так что предлагаете? — спросил генерал озабоченно. — Ведь если обо всем этом узнает Скоркин, — а он просил уже разобраться со смертью охранника в СИЗО, — то потребует доказательств. То же самое, как я думаю, и по Негоде. А где они — доказательства? Взятки, подношения, "золотой мужик" — все это пока что разговоры. Нужны конкретные улики.

— За тем и пришли.

— То есть?

— Надо провести эксгумацию и повторную судмедэкспертизу трупов Сагунова и Кузнецова. Необходимо разобраться в истинной причине их смерти. Нам кажется, что была самая настоящая инсценировка. Начнем с тела Сагунова, а если предположения подтвердятся, то аналогичную работу проведем и по водителю. Обговорим с родственниками, сделаем все как положено.

— Хорошо, а по взяткам Негоды?

— По взяткам, товарищ генерал, придется использовать верный и давно опробованный прием. Клюнет или не клюнет на презент?

— Неприятно все это выглядит. — Махинов закурил. — Вроде как подсиживаем коллегу.

— Итог от него зависит, а как по-другому? Смириться и ждать, пока всю службу развалит? Но ведь так можно далеко зайти. Да, риск есть, но зато и ясность будет полной.

Махинов поморщился:

— Да не уговаривайте, я и сам не хуже вас понимаю. Просто на душе кошки скребут. А тут еще дело по убийству Рюмина зависло, Скоркин прохода не дает — я уже говорил вам. А мне и ответить ему нечего. Так или не так? — посмотрел генерал на Грузнова.

— Не исключено, что после повторной судмедэкспертизы и на заказчика убийства Рюмина выйдем, — пожал плечами начальник розыска.

— Так уж и на заказчика? — хмыкнул генерал.

— А почему нет? Киллер руки потирает, что чин чинарем справился с убийством, но заказчик-то икру заметал. Ему надо убрать всех, кто мешает.

— Ну-у, все ясно, у розыска появятся новые версии, — впервые улыбнулся Махинов. — Вот ведь какие у нас хорошие кадры, — посмотрел он на прокурорских работников.

— Я с Грузновым согласен, — сказал Гребенкин. — Все может быть. Верно говорят: кто ищет, тот всегда найдет.

— Смотря кто и чего ищет, — неизвестно на что намекнул генерал. — Что ж, — стукнул он ладонью по столу. — Будем решать, как договорились: эксгумацию с экспертизой начинайте и не тяните. Посмотрим, что из этого выйдет. А вот по "золотому мужику" сам решу. Пока пусть все, о чем говорили, останется между нами.

 

XXXVI

В тот злополучный вечер, когда Григорий Парамошкин из-за Рюмина разругался с Ириной, он все же разыскал Петра Красавина у его сестры Нины. Приехал лишь с одной целью — просить Петра убить Рюмина, уничтожить эту тварь, гадину, которая не дает ему спокойно жить.

Красавин не ожидал приезда учителя, да еще в таком возбужденном состоянии. Петр спустился с крылечка, сел, как всегда, в машину на заднее сиденье. На этот раз никаких объятий, и куда только подевалась обычная выдержка учителя, его спокойствие и рассудительность. Парамошкина не узнать: его трясет, он взбешен и умоляет Петра прикончить Рюмина, своего шефа, о котором так много рассказывал.

Петру не понятно, как же так — просит убить близкого человека, который помог ему выбиться в люди, без которого не было бы богатства и благополучия? Да, когда-то ухлестывал за его женой, но это же было до ее замужества. Сейчас флиртует с ней, оказывает знаки внимания, но стоит ли уж так расстраиваться?

Из путаных объяснений Парамошкина Петр понял, что чашу терпения переполнил скандал с Ириной из-за Рюмина, который рассказал ей, что отец мальчика, которого родила Надя, Григорий. Не все ясно с этим спором с Рюминым на "честность" жены: так учителю все равно — обесчестит ее "командор" или нет?

Беседа накалялась; уговоры Петра не действовали. Парамошкин не хотел даже слушать, что надо успокоиться и что все само собой образуется. Твердо стоял на своем — убрать с дороги Рюмина, иначе самому не жить. Подошла Нина и пригласила в дом попить чайку. Парамошкин отказался, попросил ее и Петра, чтобы о его приезде никому не говорили…

Наконец Петр сдался.

— Ладно, — сказал тихо. — Ладно… — Спросил, где и когда лучше это сделать?

Григорий только и ждал этого вопроса. Он уже все-все по дороге продумал и считает, что спешить пока не стоит, пусть Ирина немного успокоится и придет в себя. Не хватало еще, чтобы Рюмину об их скандале рассказала! Да, дней десять для конспирации вполне хватит. Где убить, тоже думал: на развилке дорог ближе к выезду из города. Лучше рано утром, когда Рюмин поедет на работу: движение транспорта небольшое, людей мало. Из чего убивать? Из ружья, конечно, что у Нины припрятано. Сделать из него обрез, и — наверняка… Не случайно все бандюги обрезами пользуются…

— Я не бандит, — обиделся Петр.

— Прости, прости, не о тебе речь, — стал оправдываться Парамошкин, понимая, что опять ляпнул глупость. Упросил, уломал, хотя Петр остался недоволен и, кажется, впервые в жизни разочаровался в своем кумире. Красавин поморщился и когда Парамошкин пообещал щедро отблагодарить его. К тому же учитель опять поставил условия: у него дома и в офисе не появляться, нигде и никогда, ни при каких ситуациях его не подставлять, и вообще, было бы лучше, чтобы потом он, Петр, на время исчез, лег, как говорится, на дно.

"Вот, оказывается, для чего меня приберегал, — подумал Красавин. — Будто заранее все предвидел, даже связь поддерживал тайно, чтобы самому ни в чем не засветиться…" Осознавать это было неприятно. Но раз слово дал, он его выполнит. И с этого вечера начался отсчет последних дней жизни коммерсанта и предпринимателя Игоря Рюмина.

А Парамошкину оставалось ждать, когда все свершится.

Но как же трудно ждать! Григорий вроде несколько успокоился, а на душе все равно кошки скребут. Ирина тоже успокоилась. На людях с ним любезна, но не более… С ней полный разрыв, да он и не особенно об этом жалеет. Его ждут Надя и малюсенький сынок… А может, надо было послушаться Петра, не решать с Рюминым так круто?.. Нет, идти на попятную теперь поздно, да и Петр что подумает? Но как глянет порой на своего "командора", да представит, что того ожидает, аж самого мандраж начинает трясти.

И наконец — как гром среди ясного неба: Рюмин убит! По дороге на работу… Из ружья… Лицо — в лепешку…

Когда утром Григорий заехал в офис, то не сразу и понял: какая-то общая нервозность, толкотня, слезы. Ирина плачет, Надя плачет, все вздыхают, охают и ахают. Когда узнал, в чем дело, то и сам побелел как полотно. "Вот оно, свершилось", — подумал. И тут же кольнул страх: а вдруг Петра схватили на месте преступления? Бросило в жар, потом в холод. Так жутко никогда еще Григорию не было. Но надо что-то делать, а не стоять истуканом. Успокоил, как мог, Ирину с Надей, попросил всех посторонних выйти из офиса. Сам же (непривычно как-то) сел за стол Рюмина и набрал номер Шлыкова.

Секретарша соединила тотчас. Чуть успокоившись, к столу подошли Ирина с Надей.

Вообще-то они между собой не разговаривали, но беда сближает. Все ждут. Парамошкин услышал расстроенный голос Шлыкова:

— А-а, тезка, худо дело, ой как худо! Я только оттуда. Без содрогания не вспомнишь. Убили Игоря…

— Да кто же это? Какая зараза? — взорвался Парамошкин. — Нашли хоть убийцу-то? — Спросил, а сам замер: задержали Красавина или успел скрыться?

— Милиции и всех прочих там навалом. Ищут. Говорят, сел в машину и только его и видели. Перед тобой звонил генералу — пообещал поймать, а там черт знает.

— Ну, будем надеяться, поймают, — вздохнул Григорий.

— Да, конечно. Почему-то охранника с Игорем на этот раз не было. Странно, правда? Водитель в себя никак не придет, сидит, схватившись за голову, и стонет. С ними будут работать, может, что и раскрутят. Все, тезка, кончаем…

"Стоп! — Положив трубку, подумал Григорий. — Как же я про охранника и водителя не подумал! Хорошо, что первого с Рюминым не было, но ведь шофер-то Петра видел!.. Че-е-рт, как же сразу не сообразил, вот лопух!.."

— Что сказал Шлыков, говори! — поторопила Надя. — Говори, не молчи.

— А чего говорить-то? — Пожал плечами Парамошкин. — Плохо дело, плохо. Убийцу пока не поймали, скрылся на машине. Шлыков генералу звонил и просил взять расследование под особый контроль… Да что же такое творится! — Воскликнул Григорий. — Убивают средь бела дня! — А сам никак не мог успокоиться от мысли, что водитель видел Петра. Что же тогда делать?…

— Я сейчас еще Вене позвоню, — сказал он женщинам. — Тот небось в курсе, да и отца подключит. — Услышав голос сына губернатора, чуть не всхлипнул:

— Веня, дружище, мы тут в трауре и каком-то страшном кошмаре! Словами не передать… Убили Игоря, нашего "командора"… Да, Шлыкову звонил, он только что вернулся с места преступления, говорит, жутко глядеть… Неужели не поймают? Поговори с отцом, все вот тебя просим…

Посмотрел на женщин, те кивают: мол, все правильно. А Ирина, вырвав трубку, добавила:

— Венечка, ты нажми там на кого надо. Слышишь, нажми! — Почти выкрикнула она. — Ага, ага, все правильно, напоминай ему, звони. — Положила трубку.

Стали совещаться, как быть и что делать. "Командора" теперь нет, самим надо думать, думать и думать.

 

XXXVII

В день убийства Рюмина, после обеда, в офис заявился следователь прокуратуры: молодой, длинный, в очках и с папкой. Поздоровавшись с Парамошкиным, сказал, что им надо поговорить.

— О чем? — мрачно спросил Григорий. — У нас тут такое горе…

— Понимаю-понимаю, но и вы меня поймите — не вызывать же по повестке в прокуратуру, — отпарировал следователь. — Давайте лучше не будем терять время, а займемся делом. — Он достал из папки чистые бланки, ручку и стал записывать биографические данные Парамошкина, а потом задавать вопросы. Григорий к подобной встрече готовился, но чтобы так скоро… Поначалу на вопросы отвечал скованно, боясь, что неточным ответом может себя в чем-то выдать, но постепенно успокоился.

— Дружили ли вы с Рюминым?

— Да, конечно, и даже встречались, как говорится, семьями, хотя он не был женат.

— Были у Рюмина враги?

— Этим со мной он никогда не делился. Возможно, и были, у кого среди предпринимателей их сейчас нет?

— За что, по-вашему, могли убить Рюмина?

— Трудно сказать. Он был не женат, но как всякий молодой, здоровый мужик женщин любил. Возможно, кто из ревности?… Как сами-то считаете? Но это сугубо мое личное мнение, могу, знаете ли, и ошибаться.

— У вас лично с Рюминым были какие-то разногласия?

"…Ага, как же, — подумал Парамошкин. — Так я тебе и сказал! Нет уж, братец, я не дурак".

— Мы жили и работали в полном согласии и взаимопонимании, — вздохнул Григорий и поглядел на часы, давая следователю понять, что пора закругляться.

Потом следователь побеседовал с Надей, Ириной и несколькими недавно принятыми на работу сотрудниками фирмы. Вопросы задавались в основном одни и те же.

Этот день, кроме как шутоломным, Григорий по-другому и назвать не мог. Он был в каком-то угаре: все время шли люди, звонили телефоны, пришлось много объясняться. Одновременно шла подготовка к похоронам, правда, тут бразды правления взяли в свои руки Шлыков и Веня Скоркин, без их участия был бы полный завал.

Врачи кое-как "слепили" изуродованное выстрелами лицо Рюмина. Прощание с покойным проходило в актовом зале университета. Приехали губернатор и мэр города. Шлыков с короткой речью выступил на кладбище.

Григорий никогда не думал, что ему будет так невыносимо тяжко стоять у гроба Рюмина. Это было поистине ни с чем не сравнимой пыткой. У него дрожали колени, кружилась голова. Казалось, что бывший "командор" все время подмигивает и злорадно морщится. Он точно слышал его ехидный шепот: "Убийца, убийца! Ты убил меня, ты!…" Григорию перед выносом тела из актового зала стало совсем невмоготу, его шатало и тошнило. Извинившись, он вышел в коридор и оперся рукой на подоконник. Все, кто видел это, считали, что Парамошкин очень тяжело переносит смерть лучшего друга…

После похорон Парамошкин заметался. Понимал, что следователь время попусту тратить не будет. Григорий боялся, что схватят Красавина или наболтают чего охранник с водителем. Как же быть? Что делать?… Он узнал, что охранник сидит в СИЗО — может, специально посадили, чтобы выбить из него признательные показания? А он ведь о многом знает, да и водитель тоже. Парамошкин не находил себе места.

Убрать обоих? Но как? Кто это сделает? Денег-то он не пожалеет. Надо связаться и поговорить с Ястребом…

Организовать встречу мог только Грошев, и Парамошкин ждал его допоздна, но дождался. Вышел из-за угла без всяких шуточек, не до того было. Разговор был короткий: Грошев уже знал, что Рюмина грохнули. Братва не могла понять, кто же это сотворил. А с Ястребом он свяжется завтра же, хотя и сомневается, пахан на "мокруху" не пойдет. Но может, и уломают вместе… Парамошкин сунул Грошеву пачку денег, и тот зашевелил мозгами гораздо быстрее.

— Буду просить, — пообещал, хотя и не очень уверенно.

Кондратьев согласился на встречу с Парамошкиным не сразу, но Грошев упросил. Помогло, что раньше встречались. Договаривались в "джипе" пахана. Охрана прогуливалась неподалеку.

— Так что за проблема? — спросил Кондратьев.

— А разве он не передал? — сказал Парамошкин, кивнув на Грошева.

— Его дело нас свести, а решать мне.

— Если так, то прошу, Виктор… Забыл, как ваше отчество?

— Не надо, давайте без отчества, — поморщился Кондратьев.

— Хорошо-хорошо… — Парамошкин волновался. — Прошу, значит, помочь провернуть одно щекотливое дельце…

— Что за дельце?

— Ну-у, в общем-то, убрать надо кое-кого, — замямлил Парамошкин. Ему было стыдно, боязно, готов был сквозь землю провалиться, но кое-как объяснился. Кондратьев слушал, не перебивая. Грошев в разговор больше не встревал.

— Да это не дельце, а целое дело, вернее даже два, — покачал головой Кондратьев. — И за такие дела можно с ходу туда загреметь. — Ястреб скрестил четыре пальца.

— Заплачу, не пожалею…

— Еще бы, за такое да жалеть… Не-ет, однако, не пойдет, тем более одного, говоришь, уже в СИЗО упрятали! Да и не мой это профиль. Если б даже и хотел помочь, у меня для такого дела исполнителя не найдется. Не тот профиль, понимаете, не тот. Тут нужен ас, господин Парамошкин.

— Так что нет, нет и еще раз нет. Помните, как пословица гласит: и рад бы в рай, да грехи не пускают. — Виктор Кондратьев знал немало пословиц и в разговорах их иногда вворачивал.

— А может, мне… это самое… попробовать? — попытался как-то сгладить напряженную атмосферу Грошев. Но пахан его тут же осадил: — Одна попробовала, да сам знаешь, что из этого вышло.

Нет, никакие уговоры на него не действовали.

"А-а, че-ерт! — выругался про себя Парамошкин. — Стиль у него, видите ли, не тот! Ас нужен!… Но не самому же мне убивать! Нет, уломать надо, уломать, мужик он деловой, лишних вопросов не задает…". И — предложил на выбор большую сумму денег или только что после ремонта магазин.

Пахан на время задумался. Потом опять выставил как щит доводы, что "мокруха" не его стиль и что за это врубят на полную катушку, но сказано это было уже не столь категорично. Поторговавшись, скорее для приличия, Кондратьев пообещал подумать. Ответ передаст через Грошева. Заодно поинтересовался кое-какой информацией о Сагунове и Кузнецове. Но о Сагунове что скажешь? Он в СИЗО и сколько просидит там — неизвестно.

Парамошкин не ошибся, заметив перенастрой Кондратьева. Пахан клюнул не на деньги, денег своих хватало, а вот на магазин после евроремонта и не где-нибудь, а в центре Каменогорска, его потянуло, будто магнитом. Пожалуй, ради такого выгодного дельца можно и "принципами поступиться", и мозгами пошевелить. А они у него, слава Богу, имеются. Тут-то и вспомнил про Федора Кошкина: этот-то все четко провернет. А зацепить его есть за что: в общак от Федора ни рубля, а "карасиков" одного за другим потрошит, есть за ним и "мокряки". Ежели что, на "стрелке" Федору не поздоровится, братва зарвавшихся друганов не жалует.

Перед встречей с Федором Кондратьев долго пытал Грошева. Тот со страху чуть в штаны не наложил и выложил все, что знал про "рыболова" и "карасей". Дальше вникать в дебри промысла Кошкиных Ястреб не стал.

Их встреча состоялась, Кондратьев заявил Федору, что все знает. Нарисовал перспективу: "стрелка" просто так не пройдет, попробуй заведи братанов — растерзают. Намекнул на "мокрые" дела, и Федор заметал икру. На "стрелке" ему не поздоровится: "тупари" и "бездельники" от черной зависти так врубят, башкой своей не думая. Все припомнят, мол, заелся, про нары забыл, "бабки" в общак зажимает.

— А что надо-то?

— Давно бы так, — улыбнулся тот. — Да мелочь, работы всего на неделю, не больше. Заодно и глаза людям на рынке перестанешь мозолить. Тебя должны взять по ерунде. Так же быстро и выпустят. А теперь слушай…

Федор слушал, слушал…

— Но это же "мокруха"! — возмутился он. — Сам меня обвиняешь, а на что толкаешь? Двоих грохнуть…

— Ша, Федя… Сумеешь по-умному — и никакого тебе криминала, понял? По-умному…

Федор намек понял. Но дергался, канючил, что в СИЗО не так просто попасть, а подсесть в камеру к Сагунову тем более. Где столько золота на лапы набрать?

— Все! — рыкнул пахан. — Кончай прибедняться! А если что, Василий поможет, он шустрый, братец-то твой средний. Одного он макнет, а другого ты придавишь. Ты это умеешь…

 

XXXVIII

В УВД меня ждали, особенно Терехов. Он надеялся, что везучему другу повезет и на этот раз. Выйдя с утреннего поезда на привокзальную площадь, я сел в троллейбус и — прямиком до УВД. Первый, к кому зашел, был Терехов. Увидев меня, он заулыбался.

— По глазам вижу: привез что-то хорошее, так ведь?

— Угадал, — кивнул я. Поставив портфель рядом с сейфом, сел на стул. Включив чайник, Терехов присел рядом.

— Ну, чем порадуешь? Тут тебя, Денис, заждались, генерал и спрашивал и звонил.

— Подожди, дай отдышаться. Лучше завари чайку, да покрепче. Как дома?

— Будет тебе и чай покрепче, и к чаю чего-нибудь сладенького. — Терехов закрыл дверь на защелку. — А дома — что дома? У тебя дома, слава Богу, все нормально. У твоей Наташи как ни спросишь — все хорошо. Говорю жене: вот с кого пример бери: двое детей, мать престарелая, сама на работе вкалывает, и всегда — без проблем. Ты ведь дома почти не бываешь, она от тебя, наверно, уже и отвыкла?

— Ничего, привыкнет, дело поправимое, — рассмеялся я и взял у него чашку с чаем. — Ага, ага, давай, а то в поезде не чай, а… Надеюсь, на заварку не поскупился? О-о, как хорошо! Ой спасибо, друг, ой уважил!…

— Да, вот что еще. Сережка твой мою Маринку на велике катает. Мы с женой испереживались, говорим Маринке — прекрати с ним кататься, а она не слушает. Надо же было Сидорову велик ему купить!

— Ну, тут я не виноват, — пожал я плечами. — Марина не моя дочка… А кто знает, может, когда-нибудь и породнимся. Но это ж еще не скоро!

— Ха, и тут вывернулся, ловко это у тебя получается! Хитрый ты, ну и хитрый, умеешь выкручиваться. Недаром сибирский вор в законе тебе доверился.

— Стоп! Откуда знаешь? — изумился я.

— Во сне приснилось, сны вещие мне в последнее время снятся. — Он сполоснул чашку и отщелкнул задвижку на двери.

— А ведь ты, Алексей, попал в десятку. Ладно, раскрывай пошире уши и закрой рот…

И чем больше Терехов меня слушал, тем радостней светились его глаза.

— Ну и везет же тебе! — воскликнул, не сдержавшись. — Я ведь сказал просто так, — помнишь, перед отъездом говорил, что встретишься с Философом. Ай да Максимов! А Попову-то какая подножка, ну и ну! Ему, значит, Философ не открылся, а тебе доверился. Горжусь тобой, ей-Богу, горжусь! Сибирский вор в законе поверил каменогорскому сыщику, надо же!

— Попову позвоню и извинюсь. Он ведь пока ничего не знает, я даже заезжать к нему не стал: времени было в обрез и полно неясного. А он стал бы упрашивать остаться, сам знаешь. Может, я не прав, как считаешь?

— Думаю, прав. Только надо вначале самим определиться, а потом уж звонить, не обидится. Ну что, пошли?

— Это куда?

— К шефу твоему, Грузнову, пока куда-нибудь не умотал. Сегодня такая напряженка, да сам увидишь. Вовремя приехал, пошли.

— Слушай, а Сидоров где? — спросил я, выходя из кабинета.

— Уехал в район по авиабилету Гвоздева.

— Если теперь все сложится, то многие вопросы отпадут сами собой, в том числе и этот билет. Представляешь — отпадут и весь тяжкий груз с плеч свалится! Боюсь лишний раз об этом даже подумать. Только бы не сорвалось, только бы не спугнуть!

— Не будем гадать, — успокоил меня Терехов.

И — началась круговерть: радостная и обнадеживающая. Я подробно доложил о поездке Грузнову, тот позвонил Епифанцеву. Вскоре заместитель областного прокурора вместе со старшим следователем по особо важным делам Гребенкиным зашли в кабинет. Мне особое внимание, я в это утро как именинник. Вновь вкратце рассказал о результатах командировки: вопросы, ответы, и все пошли к Махинову.

Поднимаясь по лестничному маршу, Грузнов тихо шепнул, что настроение у генерала утром было препаршивое. Губернатор и Сушков его окончательно доканали по расследованию убийства Рюмина. Он был так расстроен, что намеревался подать рапорт на увольнение.

— Сушков только этого и ждет, — заметил я. — Ему чем хуже, тем лучше.

— Теперь, надеюсь, раздумает.

Генерал уже ждал. Расселись за длинным столом.

— Ну, "крестник", выкладывай, с чем приехал. — "Крестниками" Махинов называл тех сотрудников, которых уважал и которым лично посодействовал в продвижении по службе. Меня перевели из Полянска в УВД по инициативе генерала, об этом многие знали, и он по праву считал меня своим "крестником" и в обиду не давал.

— Да скажи кому, ведь не поверят, что такое порой случается, — удивился Махинов, выслушав меня, — выходит, что в далеком Сибирске ты напал на след земляка-убийцы. Красавин, говоришь? Фамилия-то красивая, а дела его — страшные. Вот думаю, как же этот монстр столько людей один порешил? Сам-то не задумывался? — спросил меня.

— Да не раз. Но, во-первых, он спортсмен и отлично владеет приемами каратэ и дзюдо. Прошел пекло Чечни, награжден, в общем, личность далеко не ординарная. Да, совсем забыл, ведь у меня есть его фотографии. Вот он, смотрите. — Я положил на стол несколько фотографий, что взял у тещи и тестя сына генерала Дворкина.

— Здесь он с Василием Дворкиным, которого спас, — пояснил я, — а вот тут на спортивных тренировках. Вполне мог справиться и один.

— Но откуда такая жестокость! — воскликнул Грузнов.

— Это тоже предстоит выяснить. На мой взгляд, тут возможны варианты: или больной, или озлоблен на кавказцев. Довели, значит.

— А вдруг он убийца-профессионал и выполнял чьи-то заказы? — предположил Епифанцев. — Но впрочем, это тоже только версия.

— Что ж, давайте подумаем и посоветуемся, как лучше подступиться к этому Красавину. По делам — зверь, значит, нужна особая осторожность. Какие будут предложения? — спросил Махинов.

— Может, мне взяться за этого зверя? — крякнул Грузнов. — С таким матерым, правда, встречаться еще не приходилось.

— При всем моем к вам уважении, Андрей Нифентьевич, думаю, что Красавина сподручней брать Максимову: долго работал в Полянске, людей, обстановку знает, лучше сориентируется. Тем более, что вам надо быть на эксгумации тела Сагунова. Дело для нас тоже крайне важное. Вы меня с начальником экспертно-криминалистического управления лично информируйте. Как считаешь, Никита Олегович?

— Согласен, Максимов в Полянске как рыба в воде. Тем более на убийцу-земляка сам вышел, ему и карты в руки.

— Кроме того, у нас на сегодня запланировано еще одно серьезное дело. — Генерал, прищурившись, поглядел на Епифанцева с Гребенкиным. Те понятливо кивнули.

"О чем-то секретничают", — подумал я. Хотел спросить Грузнова, но услышал обращение ко мне генерала.

— Давай выкладывай, Максимов, свои предложения. Небось всю дорогу думал?

— Все верно, товарищ генерал, думал-передумал, тем более времени хватало. Считаю, — начал я, — что главное не спугнуть Красавина, а для этого… — И стал излагать свой план оперативных действий по задержанию убийцы. В конце попросил немедленно командировать меня в Полянск.

— Спешишь, Максимов, спешишь. — Генерал улыбнулся. — Признайся, завтракал или нет?

Я смутился, такого вопроса от Максимова не ожидал, да и при чем тут завтракал — не завтракал? Промолчал.

— Ну вот, а говоришь немедленно. Нет, так не пойдет. Первым делом поешь, потом домой позвони, а перед отъездом ко мне зайди и тогда уж…

— Опергруппу лучше направить после звонка от Максимова, — предложил Грузнов. — Вдруг Красавина в Полянске нет и придется искать его в другом месте.

— Пожалуй, так будет разумней, — поддержал Епифанцев. — И вначале надо на месте хорошо разобраться.

— Согласен, — сказал я. — Только попрошу дать машину и напарника.

— Распорядись, Грузнов, — приказал генерал. — И вот что еще: надо установить наблюдение за Федором Кошкиным. Разберитесь повнимательней, где и с кем живет, чем промышляет? Не исключаю, что после повторной экспертизы трупа Сагунова будем его брать.

Я улыбнулся, и генерал это заметил.

— Чем развеселил? Не завтраком ли? Так я и сам по-молодости постоянно о еде забывал.

— Нет, товарищ генерал, не в завтраке дело. Хорошо, что к Сагунову и Кошкину вновь вернулись. Было бы совсем неплохо еще со смертью водителя разобраться и хорошенько потрясти кое-кого из руководства СИЗО.

— Разберемся, — кивнул генерал. — Вот и прокурорские работники того же хотят. Сам смотри в Полянске с Красавиным не подкачай. Все, по местам…

Епифанцев остался у генерала. Спускаясь по лестнице, Грузнов по секрету сказал, что сегодня будет устроена проверка полковнику Негоде. Именно об этом намекал Епифанцеву генерал. Потом спросил:

— Кого в Полянск выделить?

— Хотелось бы Сидорова, но его нет.

— Так он в соседнем с Полянским районе, забирай по пути, а я позвоню.

— Это отлично! — обрадовался я.

Взяв у Терехова портфель, наконец-то зашел в собственный кабинет. Надо было позвонить в Сибирск Попову… Нет, сначала позвоню домой, а потом уже в Сибирск. После спущусь в столовую и перекушу, потом вновь на инструктаж к генералу и… в Полянск.

 

XXXIX

Ехать в Полянск я решил все-таки вместе с оперативной группой. В группе три человека, кроме того, по пути заберу Валентина Сидорова. Попросил Грузнова, опять же на всякий случай, иметь под рукой еще одну опергруппу: вдруг Красавина в Полянске не окажется. Я не исключал, что убийца на одном месте подолгу не засиживается.

Увидев меня, Сидоров радостно воскликнул:

— Глазам не верю, это каким же ветром?!

— Попутным, из Каменогорска, — ответил я в том же духе. — И нам с тобой предстоит не слишком дальняя дорога — в Полянск. Так что собирайся, да без лишних расспросов, по пути все расскажу.

Я спешил и тратить время на обычный при подобных встречах разговор не хотел. Грузнов, по всей видимости, уже предупредил Дорохова о моем приезде. Встречу назначили на том самом месте, где были убиты туркмены. Операцию по задержанию Красавина я планировал провести без лишнего шума.

Сидоров просто забросал вопросами, чего и следовало ожидать. Хорошо, что до места встречи с Дороховым оставалось не так уж далеко. Машина вскоре свернула на заасфальтированную площадку: там нас поджидала светлая "Волга". За рулем сидел Дорохов, а рядом, в гражданской одежде, Оля Петрина. Она по-прежнему работала в инспекции по делам несовершеннолетних и могла нам помочь.

Встреча была радостной до слез: не виделись-то сколько лет, да сколько зим! Я объяснил цель приезда: не обошлось без охов и ахов.

— А ведь я его девушку знаю, — сказала Оля. И внимание сразу переключилось на нее: откуда, как, почему? И она рассказала об изнасиловании Алены группой парней. Это дело вел следователь прокуратуры, но и ей от отдела милиции пришлось порядком позаниматься. Петрина не раз встречалась с Аленой и слышала, что к той приезжал ее красавец-жених. Впоследствии организатор изнасилования Козлобаев был убит неизвестно кем под Каменогорском, а двое его подельников осуждены.

О Козлобаеве и случае изнасилования вспомнил Дорохов. В самом деле, та смерть была какой-то непонятной: неизвестный позвонил по "02" и сообщил о убитом на кладбище. К Дорохову не раз обращался отец убитого и просил внимательно разобраться в смерти сына. Он, кстати, высказывал предположение, что это мог сделать Красавин, у которого с убитым всегда были плохие отношения, но проверка ничего конкретного не дала.

— Везде этот Красавин светится… — задумчиво протянул Сидоров.

— Что верно, то верно, — согласился я. — Надо как можно быстрей установить, в Полянске он или нет?

— Мне кажется, — предложил Дорохов, — что лучше всего это сделать Оле. Пусть увидит невесту Красавина, учитывая, что раньше они уже не раз встречались. Вроде как пришла поинтересоваться здоровьем. Уж та-то должна знать, здесь жених или нет.

— Верно, — поддержала своего шефа Петрина. — Через Алену можно еще узнать, где живет Красавин. В прошлый раз она жаловалась, что в Полянск он редко приезжает.

— Если с ним переписывается, то и адрес подскажет, — кивнул Сидоров.

— Адрес, кстати, можно узнать и через военкомат, — напомнил Дорохов. — Когда снимаются с воинского учета, новое место жительства указывается.

— Опергруппу надо разместить так, чтобы была под рукой, — попросил я Дорохова, — а еще покормить ребят, которые весь день как на привязи.

— За это не волнуйся, — успокоил меня начальник милиции.

— По всей видимости, мы тут долго не задержимся, — выдал желаемое за действительное Сидоров.

— Это уж как получится, — вздохнул Дорохов. Он не любил предвосхищать события, как и я, проявляя осторожность.

— Значит так, — подвел я итог. — Оля идет к Алене, а мы, — посмотрел на Дорохова, — свяжемся с венкоматом, ну и разведаем обстановку через соседей. Только прошу, осторожно…

— А мне что делать? — недовольно спросил Сидоров.

— Пока отдыхай, — посоветовал я.

…Дорохов вернулся из военкомата и сразу же стал рассказывать.

— Да, Красавин с воинского учета снялся. Полковник Струков помнит встречу с ним. Красавин приезжал в Полянск в связи с изнасилованием его девушки. Струков звонил своему коллеге в район, где Красавин должен стать на учет, однако ответ неутешительный: Красавин там не появлялся. Что за причина — неизвестно. Но военком и обрадовал. Недавно Красавин появился у матери. Сын Струкова вчера встретил его и они долго разговаривали.

Вскоре через надежного осведомителя узнали, что Красавин действительно гостит у матери. Ведет замкнутый образ жизни, отпустил бороду, ходит в темных очках, гуляет только поздно вечером.

— Может, будем брать? — предложил Сидоров. — Раз-два и готово. Чего ждать — то? Пока опять куда-нибудь смоется?

— "Брать", "смоется", — недовольно проворчал я. — Все не так просто: тут дом, Валя, а в нем живет много людей.

— И что? Он стольких уже порешил, а мы будем с ним цацкаться?

Сидоров явно взвинченный, недовольный, торопится побыстрее задержать Красавина.

— Ха, "цацкаться"! Вспомни, как он убивал, это же зверь! Может такого еще натворить… Кому как, а по мне достаточно трупов.

На оперативников накатил вроде как охотничий азарт, только охота на необычного "зверя". Он рядом: живет, ходит по улицам, чем-то занимается — человек-зверь. И тут ошибиться нельзя. За Красавиным пришлось столько погоняться, и не хватало теперь, чтобы под конец получилась осечка: сам себе потом не прощу. Я посмотрел на Дорохова. Мой бывший шеф, не в пример Сидорову, спокоен. Все свои райотдельские дела поручил заместителю.

— Придет Петрина, — сказал Дорохов, — тогда окончательно и определимся.

Я согласно кивнул. Из УВД названивают: куда я подевался, почему не звоню, генерал волнуется.

Но вот пришла и Петрина. Улыбается. Улыбка хорошая, но нам хочется побыстрее узнать о результатах встречи с невестой Красавина. Оле наше нетерпение понятно.

— В общем, сходила удачно, — сказала она, присев на стул. — Алену встретила, когда та возвращалась домой с работы. "Ну как, — говорю, — Аленушка, поправилась"? — "Не совсем, но уже лучше", — поблагодарила она. "А как личная жизнь, кавалер-то не забывает?" — И ответила, что бы вы думали? — у матери гостит кавалер, но завтра собирается уезжать.

— Чего так, — говорю, — приехал и сразу уезжать?

— Голова болит после контузии в Чечне, — пожаловалась Алена. — Собирается поехать в Сибирск к другу, а может, ляжет в больницу.

— Переживает, девчонка-то хорошая. Еще она мне сказала, что раньше Петр на голову не жаловался и о контузии не говорил. А уезжает утром на своей машине. Похвасталась, что у него теперь новенькие светлые "Жигули". Только где машина стоит, узнать так и не удалось. Алена спешила, да и что-то заподозрить могла. Хотя у дома, где живет Красавин, никакой машины я не видела.

— Может, уже уехал, — заметил Сидоров.

— Нет, не мог уехать, у них с Аленой вечером свидание. Сама об этом сказала.

— Надо брать или упустим, — вновь загорячился Сидоров. — Ну чего с ним миндальничать?!

Остальные молчали.

— Значит, где припаркована машина, неизвестно? — уточнил я. Петрина развела руками. Я посмотрел на Дорохова.

— Надо, Олег Николаевич, срочно установить за домом наружное наблюдение. Не знаю, как лучше это сделать, но необходимо узнать, где машина Красавина? Ведь кто-то доверил ему свой гараж. Кто? Давайте попробуем это решить с помощью личного сыска.

— Понимаю-понимаю, — согласно кивнул Дорохов. — Личным сыском, так личным сыском.

— Вот-вот, — улыбнулся я. Вспомнил, как Дорохов говорил мне, что личный сыск — это когда надо много ножками потопать и без горячности посоображать головой. Я предложил понаблюдать также и за Аленой. Где встретится с Красавиным? Не зайдет ли тот после встречи посмотреть машину в гараж? Я был уверен, что Дорохов установит место парковки "Жигулей" Красавина. А если так, то и брать его придется именно там.

— Олю отпустим домой или как? — спросил Дорохов.

— Нет-нет! — замахала она руками. — Никуда не пойду. Кто Алену кроме меня знает? А-а… вдруг, да куда на машине поедут?

— Вопрос снимаю, — улыбнулся Дорохов и тут же позвонил:

— Алло, это я. Да-да, приехал вдвоем с товарищем. У тебя все в норме? Хорошо. Проголодались, конечно. Жди, скоро придем. — Положив трубку, Дорохов передал мне привет от жены и пригласил на ужин. — Возражений нет?

— Какие могут быть возражения, если в животе пусто, — признался Сидоров.

— Поужинать было бы совсем даже неплохо, — согласился и я. — Только в темпе. — Почувствовал, насколько проголодался, но вначале попросил Дорохова связать меня с УВД.

 

XL

Для меня это был одновременно и завтрак, и обед, и ужин. Жена Дорохова постаралась: угощение простое, крестьянское, но сытное, а главное — вволю. Больше всех был доволен Сидоров. Валентин по характеру эмоционален, у него все на виду: и радость, и возмущение, и переживания. В данном случае Сидоров востогался наваристым борщом и жареной кортошкой с мясом. На третье попили молока.

Семью Дорохова я знаю давно, так как долго работал с ним вместе. Раньше его супруга прибаливала, но теперь, слава Богу, поправилась. А ведь было время, когда Дорохов и кухарил, и корову-кормилицу сам доил. Управляться с тремя сыновьями при больной-то жене было нелегко. Теперь дети подросли: старший женился и сам уже отцом стал; учатся средний и младший. Отец в сыновьях уверен — не подведут. Когда поели, Дорохов глянул на часы и ахнул:

— Вот так "в темпе"! Пора, братцы, пора в отдел, там, наверно, уведевское начальство замучило звонками. — Добавил, что генерал потребовал информировать его как можно чаще.

Поблагодарив хозяйку, мы вышли во двор. Я огляделся. Конец сентября. Уже догорал, растворяясь в небе, закат. Небо чистое, с проступившей кое-где звездной россыпью. Ожидаются небольшие заморозки. Воздух ядреный — не надышишься. Рядом монотонное стрекотание сверчка, пристроившегося где-то под крышей спуска в подвал. "Сверчок — это хорошо", — подумал. Прикрыв глаза, вспомнил, как когда-то мать говорила, что сверчок — к добру. Дай-то, Бог. Уже по дороге в отдел подумал, как в постоянных разъездах не хватает вот такого "дороховского" семейного очага. Потянуло домой: к матери, жене, детям. Совсем мало бываю с ними, ребята без отца растут, разве это нормально?

Но ностальгию по семье и семейному уюту тут же сменила реальная действительность: где и как лучше брать особо опасного преступника? Так мучительно долго шли по его следу и вот он настал, завершающий момент. Только вышли из машины, подбежал дежурный по отделу милиции.

— Товарищ подполковник, разрешите обратиться к товарищу майору?

— Обращайтесь, — кивнул Дорохов.

— Товарищ майор, вас срочно просили позвонить генералу, потом Терехову и еще в областную прокуратуру Ефифанцеву.

— Может, Епифанцеву?

— Так точно, Епифанцеву, извините — малость перепутал.

— Хорошо, идите.

— Ишь ты, будто прорвало, — недовольно проворчал Дорохов. — Поесть не дадут. Иные начальники больше мешают, чем помогают. Согласен?

— О Махинове я бы так не сказал, да и о Терехове тоже.

— Да я не о них, а вообще. Ладно, поднимайтесь наверх, мне надо тут кое-что уточнить.

— А поспать-то навряд ли придется, — сладко зевнув, сказал Валентин, как только вошли в кабинет Дорохова. — Мне бы чем-нибудь заняться… Может, с Олей подежурить? Хороша дивчина! Да?

— Это надо у нее спросить, только учти: она девушка порядочная.

— Да я не о том! — обиделся Валентин.

— О том, не о том, а предупредить обязан, — сказал я, набирая номер телефона Епифанцева. Дозвонился сразу. Оказалось, что Никита Олегович звонил, чтобы поддержать наш боевой дух. — Спасибо, спасибо, поблагодарил я. Потом позвонил Терехову. Алексей больше говорил намеками, о чем-то якобы весьма существенном, но это, мол, не телефонный разговор. Я понял, что вопрос скорее всего касался полковника Негоды и "сизовских" дельцов. Спросил, как прошла эксгумация трупа охранника Рюмина и о результатах проведения повторной судмедэкспертизы. Однако результаты не были пока готовы.

Затем доложил генералу Махинову, проинформировал, что операцию по задержанию Красавина проведем скорее всего утром, выслушал последние наставления.

Вошел Дорохов, глаза веселые, видно, что-то наклевывается. Но молчит. Я рассказал ему о звонках в УВД и что генерал волнуется. Но начальник милиции был настроен критически: надо работать, а не звонками заниматься.

Постучав, в кабинет пошла Петрина. Щеки раскраснелись, улыбается. "А Олька и в самом деле хороша! — подумал я. — Только вот своего "принца" никак не найдет". Она стала рассказывать, что Красавин только что встретил Алену и они вместе ушли к нему домой.

— Сядь, чего стоишь-то, — предложил Дорохов. Ольга присела на стул, в глазах вопросы.

— Самой-то с дежурства зачем было уходить? — пожурил Дорохов.

— Там Алексеева осталась, дознаватель.

— Ну тогда претензии снимаются. У тебя какой-то вопрос?

— Да я вот подумала, что, может, где-то поблизости машину на всякий случай поставить? Вдруг неожиданно уедут?

— Нет, не думаю. Ночью, нет, не уедет, — уверенно заявил Дорохов.

— Оля, ты не против подежурить с моим напарником? — спросил я.

— Не доверяете?! — обиделась Петрина.

— Вполне доверяем. Только негоже всю ночь вам с Алексеевой караулить убийцу. Покажи Валентину квартиру Красавина и его невесты, пусть на самого издали посмотрит, а дальше он знает, что делать. Идет?

— Да, все понятно.

— Ну вот и отлично.

Сидоров и Петрина вскоре ушли. Проводив их, я спросил Дорохова:

— Откуда такая уверенность, что Красавин уедет утром? Он что, сам тебе об этом сказал?

— А ты не догадываешься? — хитро прищурил глаза начальник милиции. — Ну-ка пошурупь, пошурупь мозгами!

— Никак личный сыск сработал?

— Вот-вот, угадал! — Дорохов довольно засмеялся.

— И где же стоит, если не секрет, его "жигуль"?

— А в одном из боксов районной администрации. — Пройдясь по кабинету, Дорохов хмыкнул: — Я еще днем подумал, что у Красавина связей тут нет никаких. Машина, когда проверили, у дома тоже не стояла. Но ведь его мамаша долго работала уборщицей в райисполкоме. Нынешнее начальство мало по составу изменилось, а она их всех знает, вот, думаю, и попросила, тем более, что сынок в Чечне себя геройски проявил. Короче, скоро ключ от бокса принесут. Готовь свою опергруппу. Но, — поднял Дорохов руку, — это после того, как сами на месте все проверим.

— Так это же здорово! Как раз что надо. Теперь Красавин мимо нас, вернее мимо гаража, никак не пройдет. — Я был доволен, еще бы.

Посоветовались по наружному наблюдению за домом Красавина и пришли к мнению, что снимать его пока не стоит, мало ли как все может измениться. Вдруг да решит ехать ночью? Нет, лучше уж не рисковать и все, что задействовано, держать в полной боевой готовности.

Вроде бы все с Дороховым обсудили, а я вновь и вновь задаю себе один и тот же вопрос: что еще может выкинуть Красавин? Задачка со многими неизвестными. Чешу голову, разговариваю то сам с собой, то с Дороховым. И тот без дела не посидит — колготной. Ему, как и мне, не до сна. Что-то долго нет информации от Сидорова, рация молчит. Промерз, наверно, Валентин до чертиков, но замены не хочет — упрямый. В последний раз передал, что Красавин, проводив Алену, вернулся домой. Метров сто нес невесту на руках и целовал, целовал… В гараж не пошел, а дома горит свет.

"Значит, не спит, — подумал я. — Почему не спит? Время заполночь…" А Сидоров мерзнет и молчит. Дорохов сел в кресло и прикрыл глаза. Он почему-то уверен, что Красавин до утра не уедет. Что ж, ждать осталось совсем недолго. Меня тоже клонит в сон… Как могу сопротивляюсь, пою про себя развеселые песенки, это бодрит. Хоть бы дежурный позвонил, но телефоны молчат. Вообще-то, мы с Дороховым все, что требовалось, сделали: бокс открыли, машину Красавина осмотрели, аккумулятор отсоединили. Оперативники, что прибыли со мной, пока здесь, под рукой. Парни крепкие, тренированные. Дорохов распорядился, чтобы вблизи гаражей не было ни одной машины.

Интересно, как же поведет себя Красавин при задержании?..

Я даже вздрогнул, когда услышал голос Сидорова:

— Пятый, пятый, я седьмой! Объект вышел из дома с чемоданом и пошел в сторону центра. Повторяю, объект вышел из дома с чемоданом…

Я посмотрел на Дорохова.

— Началось, — шепнул тот, открыв сейф, взял пистолет и сунул его в карман. Мой "Макаров" при мне, только достать из кобуры и снять с предохранителя. Если честно, то пользоваться личным оружием приходилось крайне редко. Да и брать его с собой не люблю, для меня это лишняя морока. Но сегодня не тот день, чтобы раздумывать: хочу — не хочу. Если честно, был страх, не на прогулку же идем. Вспомнил давнее утро и трупы туркмен, потом обезображенное лицо Рюмина… Такое мог сотворить крайне жестокий или больной человек. Наверняка подобные чувства испытывал и Дорохов.

Дальнейшая диспозиция была такова: я остаюсь со своей опергруппой в боксе и там дожидаюсь Красавина. Дорохов закроет дверь и со своей группой рассредоточится вблизи боксов, но так, чтобы у Красавина ничто не вызвало подозрений. Не дай Бог, Сидоров что-то напортачит. В боксе должна быть абсолютная тишина: ни звона, ни кашля или чоха. Если приспичит — терпеть.

За день и вечер я кое-что узнал о Красавине. Отзывы о нем неплохие: хорошо учился, трудолюбив, много занимался спортом, с желанием пошел служить в армию, где отлично проявил себя. Его фотография была на Доске почета в венкомате. Так что же случилось с ним дальше? Почему обычный, нормальный человек превратился в убийцу, в страшного монстра? И причем за короткое время.

Да, много думал над тем, как проведем задержание и что скажу после Красавину. Конечно, есть уже отработанные слова-штампы, тут и выдумывать, в принципе, ничего не надо. Но мысли в голову все-таки лезут, вроде того: мол, я твой земляк и должен тебя арестовать. Чепуха какая-то!… Земляк… Позвольте вас арестовать…

Ребята уже стояли наготове по краям двери, а я чуть в стороне, чтобы не сразу броситься в глаза Красавину. И вот послышались приближающиеся к боксу шаги. Мягкие, осторожные, шаги молодого, сильного человека. Мы замерли. Красавин подошел к двери, поставил на землю чемодан и загремел ключами. Замков два: навесной и внутренний. Господи! Лишь бы не чихнуть, не кашлянуть или не загреметь чем-то!…

За гаражами вдруг залаяла собака, потом раздался кошачий визг. Красавин насторожился, прислушался, но, кажется, пронесло — вновь заработал ключами. Слышно было, как поворачивался ключ, потом вытаскивался навесной замок. Вот, наконец, щелкнул и внутренний замок, и дверь приоткрылась. Я держу палец на выключателе, быстрее бы он перешагнул порог…

И — дверь настежь, Красавин уверенно зашел в бокс. Я нажал на выключатель, оперативники схватили его за руки. Чемодан, который он держал, упал на пол. Как можно спокойнее, без нажима, я сказал:

— Красавин Петр, вы арестованы за совершение тяжких преступлений… — Ну а дальше, черт, ни к селу ни к городу: это, говорю я, твой земляк, майор милиции Максимов. Сказал и жду — крутанет ребят или не станет сопротивляться. А сам сжимаю в кармане пистолет. К открытой двери подскочил Дорохов со своей группой. Красавин не пошевелился. На его руках звонко щелкнули наручники.

Столько думал, столько готовился к задержанию, а все произошло столь быстро и неожиданно легко, что даже не верилось. Я так до конца и не осознал, не прочувствовал значимости свершившегося. Красавин, похоже, растерялся, опешил, он не ожидал, что вот так с ходу, быстро и четко, его арестуют… Сняв очки, он щурился, разглядывая нас. Подойдя ближе, я услышал:

— Ждал, знал что возьмете, но никогда не думал, что все будет так просто. — Сказал равнодушно и как-то обреченно. Потом попросил меня, чтобы об аресте не говорили матери и невесте: хотя бы пока не говорили. Я заметил, что это уже не имеет значения, так как слух об аресте до них все равно дойдет. Тогда он попросил не делать у матери обыск: сам расскажет все, что нас интересует. Я пообещал.

Простился с Дороховым. Сидорова решил на несколько дней оставить в Полянске: нужно было собрать на Красавина информацию. Вскоре на машинах мы уже мчались в сторону Каменогорска. В дежурную часть УВД послали сообщение, что работниками милиции в Полянске задержан особо опасный преступник Петр Красавин. При задержании преступник сопротивления не оказал.

 

XLI

А теперь домой, да побыстрее, чтобы своих увидеть и хоть немного поспать. День обещал быть нелегким: встречи, допросы, обыски. Красавин перед уходом попросил, чтобы я присутствовал на его допросах, иначе никому ничего не расскажет. Мрачно добавил, что ему терять нечего. Спеша домой, я вспомнил слова Валентина о том, что Красавин нес свою невесту на руках и целовал, будто предчувствуя разлуку. М-да-а, судьба у него дикая… Но сам виноват. Почему на людей так озлобился? А с виду обаятельный, ничего такого, что бы настораживало и отталкивало…

Возвращаясь из командировки, я словно заново осмысливаю, что значит для меня семья: мать, жена, дети. И опять находил для себя в этом что-то новое, небыкновенно важное и дорогое. Ведь так ждать и переживать за меня могут только самые родные люди. Как же я соскучился, скорее бы их увидеть! Позвонил. Интересно, кто откроет? Наташа, конечно. Слышу шаги и ее голос: "Кто там?"

— Свои, свои, — отвечаю радостно, а у самого голос дрожит и в груди разгорается костерок от предстоящей встречи. Открывается дверь и — о, Боже, какое же это блаженство смотреть в любящие глаза, обнимать ее, такую хрупкую, нежную и в то же время сильную, целовать в губы, слышать родной голос!…

— Приехал! Наконец-то! Я так тебя ждала! — В глазах слезы счастья и радости. Вышла мама, и тоже — "ах" и "ох". Но понемногу все успокоились. Дети спят. Их пока взрослые переживания не слишком волнуют.

Наташа сказала, что ванна готова и можно искупаться, пока есть горячая вода. Довольная мать ушла в детскую комнату. Слышу, как шепотом благодарит там Господа Бога.

— Потом поешь? — спросила Наташа.

— Можно и поесть, — отвечаю, раздеваясь.

— Спину потереть?

— Не знаю…

Я почему-то стесняюсь, чтобы жена в ванне за мной ухаживала! Что мама и дети подумают? Но все же соглашаюсь:

— Можно и спину потереть, смыть все дорожное.

— Купайся, я скоро зайду…

После ванны я и в самом деле, как вновь родился. Пью чай, жую бутерброды, рассказываю. Смотрим друг на друга, не насмотримся. Наташа довольна, что все самое страшное позади. Говорит, что вечером заходил Терехов и рассказал об аресте полковника Негоды и еще нескольких работников СИЗО. Да, думаю, это по престижу органов внутренних дел крепко ударит.

— Что еще сказал Алексей?

— Больше ничего. Да, он утром обещал зайти.

До утра совсем чуть-чуть, надо хоть капельку соснуть. Ложимся, но сон ни ко мне, ни Наташе не идет. Какое же блаженство быть дома, лежать с женой в чистой постели и ощущать, вдыхать аромат и покой домашнего уюта! Только вчера завидовал Дорохову. Лаская Наташу, я никак не мог насладиться своим счастьем. В то утро я, наверное, чем-то напоминал странника пустыни, добредшего до спасительного источника и ненасытно глотавшего живительную влагу, чтобы утолить наконец жажду. Надо же, сравнил себя со странником пустыни… Разве я странник? Глаза закрылись, и я уснул. Только уснул, как слышу Наташин голос:

— Де-ни-ис, вста-вай, Алексей пришел.

А вставать страшно не хочется. Сквозь полусон слышу, как Алексей говорит Наташе:

— Твой Денис — герой! Теперь и губернатор отстанет, а Сушков извиняться к нему прибежит. Скажет: прости, Денис Максимыч, несправедлив был я к тебе. О генерале уж не говорю, тот небось уже новую должность для него подбирает, да и вторую звездочку на погоны подбросит. Как думаешь, Наташ, зазнается Денис или нет? Я сомневаюсь. А дружить семьями будем?

— Будем-будем, — смеется жена. — Раздевайся и попей с нами чайку.

— Да нет, а то Денис подумает, подхалимничаю…

Я наконец встал и пошел умываться. Проходя мимо Алексея, шепнул:

— Кончай языком трепать — накажу!

— Слышь, Наташ, он меня уже наказывать собрался. Ты смотри, как быстро нос задрал, а что дальше-то будет?

Вот так и обменивались "любезностями", пока не позавтракали и не вышли на улицу. Это у нас с Алексеем своего рода словесная разминка перед рабочим днем. Не знаю кого как, а меня это успокаивает. Но только вышли из дома, Терехов сказал:

— А теперь доложи оперативную обстановку — трепология закончилась, началась обыденка.

— Да ничего, — говорю, — обошлось вполне нормально. Даже сопротивления не оказал. — И рассказал, как готовились и как брали Красавина.

— Значит, так и бухнул: твой земляк, майор милиции Максимов?… Не совсем обычно.

— Да, но представь себе, Красавин эти слова крепко запомнил и в СИЗО заявил, чтобы я обязательно был на допросах.

— Что еще просил?

— Обыск у матери не делать и ничего ей не говорить.

— Любопытно. Но он же должен понимать, что не все от тебя зависит.

— Я ему так и сказал. Однако просьбу его выполнил: обыск не сделали и сразу уехали в Каменогорск. Красавин обещал отплатить чистосердечным признанием.

— Это разумно, ему ведь терять уже нечего. Помнишь, как в детской игре "трын-пок-на замок"? Но с генералом обговори, а он пусть с прокурорскими чинами согласует. Лично я за то, что лучше получить от Красавина полную картину, чем самим собирать по крохам. Но спеши, иначе Гребенкин или кто еще приступит к допросам и как бы тут конфуза не случилось. Валентин-то где?

В Полянске остался подсобрать на Красавина кое-какую информацию.

— Ясно. А теперь ты послушай, что тут у нас творится. Значит, по Негоде. Этот гад, представь себе, клюнул, причем все прошло прямо как в цирке. Приняв пачку баксов, он ее небрежно бросил в ящик стола, сказав при этом: "А я думал, мне "джип" подогнали…"

"Джип" ему, видите ли, подай, а? Совсем обнаглел и даже уже не остерегался. Мол, моя вотчина, что хочу, то и ворочу. При обыске у Негоды изъяли немало золотых вещей и украшений, большую сумму в долларах. Изъяли и записную книжку, где он старательно учитывал все свои преступные доходы.

— Неужели открыто записывал, что получил и за какие услуги?!

— Вот именно, у него за все "виды услуг" была своя такса. Подобрал преданных ему начальника СИЗО и его заместителя, а у тех были свои "преданные": следователь спецпрокуратуры и судмедэксперт. Надо было, скажем, какое-то дело провернуть, начальник СИЗО обговаривал с Негодой, делал ему подношение, а дальше уже крутилось-вертелось, как им хотелось. Убили того же Сагунова — собрали отказной материал и подготовили постановление об отказе в возбуждении уголовного дела. Вот так и комар носа не подсунет. Кому захочется ради повторной судмедэкспертизы проводить эксгумацию? Но в этот раз провели. У Сагунова обнаружена черепно-мозговая травма и след от удавки, но не той, на которой он повесился.

— Выходит, что к убийству Сагунова причастен подсаженный в камеру Федор Кошкин.

— Вот именно, и сегодня его должны взять.

— Значит, теперь будет ясность и насчет смерти водителя Кузнецова.

— Несомненно, им тоже занимаются. Тут как быть могло: вначале напоили и грохнули, а потом утопили труп. Следователь же райотдела составил протокол опознания и собрал отказной материал. Но не будем опережать события. Хотя так делалось и кое-где делается.

— И где теперь Негода?

— Отправлен со своими подельниками в СИЗО, только в другую область.

— Мда-а, незавидная концовка карьеры полковника Негоды, прямо никуда негодная.

— Не жалей, он сам к этой концовке шел. Думал, все с рук сойдет, а оно вон как для него обернулось.

— Нисколько не сожалею. Я даже доволен, что наконец-то пошла такая раскрутка, — воскликнул я. — Но, но, но… С чего же мне сегодня начинать? Прямо разброд в мыслях. Подскажи, о мудрейший из мудрых!

— Как с чего? — хмыкнул Алексей. — Ясное дело, с генерала. Иди к нему и доложи об условиях Красавина. Постарайся убедить. Но побыстрее, понял?

— Убеждать-то в чем?

— Как в чем? Красавин хочет, чтобы ты его выслушал. Ему, видно, хочется кому-то все, что на душе скопилось, излить, а изливать есть что. Тебя же он выбрал в качестве священника, чего тут неясного. В общем, дуй к генералу…

Пока доехали до УВД, обо всем переговорили. Терехов пошел к себе, а я заскочил к Грузнову, а от него отправился к Махинову.

 

XLII

Каждая встреча с генералом — дело непростое, я бы даже сказал, щепетильное: служба, продвижение по ней любого сотрудника во многом зависит от него. Идя к Махинову, я волновался. Что скажет, о чем спросит, что обо мне подумает? В этот раз оснований для волнения вроде и не было. Но все же…

— Заходи-заходи, Максимов! Проходи к столу, — добродушно пригласил Махинов. Он степенно встал, вышел из-за стола, приветливо поздоровался и похлопал меня по плечу. Потом мы сели. Мне показалось, что в глазах генерала блеснули слезы, или, по крайней мере, глаза его чуточку повлажнели. Кто бы мог такое подумать?!

— Значит вернулся с честью и с победой? — улыбнулся Махинов. — Признаюсь, переживал за вас и волновался. Доволен, очень доволен отличным результатом. Ваш успех хоть как-то сгладил наши тут неприятности. Небось слышал про Негоду и других, теперь уже бывших "соратников"? Поз-зорр!! Такое пятно бросили на нас, что долго смывать придется!

Слушать хвалебные слова генерала в свой адрес было приятно и в то же время неудобно, будто я совершил что-то уж совсем героическое. Но ведь ничего такого не было, все прошло довольно буднично. Если откровенно, то больше готовились к задержанию Красавина и тогда действительно немало поволновались.

— Расскажи, расскажи, как все было, — продолжал в том же духе Махинов.

— Да собственно, и рассказывать-то нечего, — пожал плечами я. — С Дороховым и Сидоровым долго готовились, думали, просчитывали, а совершилось быстро и просто, совсем не как в кино.

— Так уж и просто? Вот это мне в тебе, Максимов, и нравится. Скромный ты человек, себя не выпячиваешь. Другой бы на твоем месте растрезвонил, что было и чего не было. Да ладно об этом. Хорошая подготовка, как я понял, не прошла даром. Где же вы его взяли?

— В гараже.

— У него был свой гараж?

— Нет, своего не было. В чужом.

— Значит, потребовалось узнать, где преступник поставил машину и там его ждать?

— Да, Дорохов выяснил насчет гаража. Потом, как положено, установили за квартирой наружное наблюдение, и это помогло. Красавин время отъезда внезапно изменил, но мы его уже ждали.

— Молодцы! Надо хорошо поощрить всех отличившихся в операции сотрудников. Внесите свои предложения. Так-так, может, ко мне какие вопросы?

— Есть, товарищ генерал, один вопрос. — Я с самого начала беседы ломал голову, как поудобней сказать Махинову про поставленные Красавиным условия, а тут он сам подтолкнул. В общем, изложил я просьбу арестованного и свое мнение при этом высказал. Генерал, как мне показалось, к услышанному отнесся весьма заинтересованно. Даже пример из своей давней служебной практики привел: он сам когда-то оказался в аналогичной ситуации. Короче, Махинов меня поддержал, заявив, что лишь бы от этого была польза.

— Чем сегодня заняться думаешь? — спросил, поглядев на стоявшие в углу часы.

— О-о, дел много! Но в первую очередь надо позвонить в Сибирск, а потом ехать в СИЗО к Красавину.

— В Сибирск не звони, сам генерала Бобкова обрадую, — заявил Махинов. — А вот насчет Красавина верно, надо не терять время и раскручивать, раскручивать, тут работы всем хватит. Нужно настроить его на откровенность, разговорить, пусть выскажется. Но ни в коем случае нельзя давить. С ним, как мне кажется, надо вести себя доверительно, иначе все испортим. Подожди у себя, я выясню, кто от прокуратуры поведет это дело. Да, а Терехов на месте? — спросил генерал, когда я уже уходил.

— Так точно. Мы вдвоем приехали.

— Передай, чтобы был на месте.

Спустившись, я зашел к Грузнову и вкратце передал содержание разговора с генералом. У начальника розыска люди, люди, прямо запарка. Я ушел, а к нему вошла оперативная группа — вечером будут брать Федора Кошкина. Еще за дверью услышал, как надрывался телефон. Это прямой для связи с генералом. Открыв дверь, схватил трубку.

— Так вот, Максимов, — услышал голос Махинова, — выходите с Тереховым на улицу, дождитесь там Епифанцева — и в СИЗО. Там твой "земляк" наотрез отказался давать показания Гребенкину. Потребовал организовать встречу с тобой. При встрече сошлись на наш разговор и мое согласие на его условия. Епифанцеву я уже сообщил. Задача ясна?

Схватив "дипломат", я поспешил к Терехову, а из головы не выходили слова генерала — "твой земляк". "Ничего себе землячка нажил", — подумал я.

 

XLIII

Даже толстые линзы очков не могли скрыть раздражения Гребенкина. Обычно уравновешенный и спокойный, он явно был рассержен, а увидев меня, с какой-то злой подковыркой воскликнул:

— Ну и землячок у тебя, прямо палец в рот не клади — откусит, ей-Богу, откусит! — Владилен Эммануилович недовольно подергал сухими плечами.

— А кому, извини, понравится чужой палец во рту? — попробовал отшутиться я, но Гребенкин будто не слышал.

— Как положено представился, привез с собой адвоката, разъяснил его право не свидетельствовать против себя и подбросил пару вопросов. Так он знаешь что сказанул? Адвоката мне, ему значит, кикакого не надо, он сам себе адвокат. Но хочет, чтобы выслушали целиком и полностью. Он, видите ли, хочет…. Я и сказал: "Тут я буду, Красавин, вопросы задавать". Тогда он вообще отказался со мной разговаривать. Этот, понимаете ли, убийца не захотел со мной… Мда-а, черт знает что получается…

— Спешить-то зачем было? Уж на худой конец мне можно бы позвонить, — напомнил я ему об элементарном служебном этикете, хотя сам знаю отдельных прокурорских работников, которых частенько зашкаливает: как преступление раскрывать, так давай-давай, все нервы повымотают, а когда дело закончено или на мази, то вроде и сами с усами. Нет, их роли не умоляю, но считаю, что и самим палку перегибать не следует. Меня, если честно, взвинтило, что со мной Гребенкин даже не посоветовался, а Красавина так даже мне в "землячки" приписал. И я с обидой сказал:

— А при чем тут "землячок"? С утра только и слышу: "землячок, землячок". Я что, в родстве с ним?

— Да не хотел обидеть, к слову пришлось, — убавил пыл Гребенкин.

— Давайте не будем ссориться, — вмешался Епифанцев. — Думаю, что Гребенкин не прав, Красавина следует внимательно выслушать. Где он? — спросил вновь назначенного исполняющего обязанности начальника следственного изолятора. Прежние начальник и его заместитель уже арестованы и отправлены в СИЗО соседней области.

— В камере.

— Все вместе пойдем или вначале Максимов с Красавиным потолкует, а? Чтобы его настроить?

— Вместе, вместе, — кивнул я. — Только позвольте мне первому высказаться, — и сообщил о вчерашнем разговоре с Красавиным, его условиях. На том и порешили.

Гребенкина с собой брать не стали, пошли в следственный кабинет. Вскоре туда привели Красавина. Он еле заметно кивнул мне, а на Епифанцева с Тереховым — ноль внимания. Ну и характер!

Я представил ему Епифанцева и Терехова, сказал, что мы пришли его выслушать. Еще раз подтвердил, что его условия приняты, одновременно напомнив, что и он должен помочь следствию, хотя у нас имеется немало убедительных доказательств совершения им тяжких преступлений. Дал понять, что также нас интересуют мотивы преступлений.

Поглядел на Красавина, потом на Епифанцева и Терехова. Мои коллеги кивком головы подтвердили, что сказано все так и они готовы слушать.

Красавин молчал. Мне показалось, что он-то хотел "исповедоваться" лично мне и никому кроме. Сидел и думал, как поступить. Тут уж мне пришлось вновь напомнить ему о том, что можно допускать при проведении следственных действий и оперативных мероприятий, чего нельзя, и кажется, убедил.

— …Если б вы знали, — вздохнул наконец Красавин, — с каким настроением я вернулся в Полянск из армии. Мне казалось, что нет на земле человека счастливей меня… Выжил, понимаете, — выжил в чеченском аду, возвратился к матери живым и здоровым. И не сломался, как другие…

Знаете, я видел в Грозном плакаты со зловещим текстом: "Добро пожаловать в ад". И это не пустые слова, там настоящий ад, пекло, называйте как угодно. Если заинтересует, могу рассказать подробней. Нас, девятнадцатилетних пацанов, бросили туда как слепых котят. Лично видел (лучше бы не видеть), как боевики нашим ребятам перерезали горло, четвертовали, как некоторых кастрировали… Скажите, какая после этого у последних могла быть любовь к жизни?! Да, они ее там, в Чечне, оставили. Потому кастрированные пацаны и просили, умоляли их прикончить. Зачем им жить?…

Обхватив голову руками, Красавин застонал. Какое-то время он молчал, потом продолжил.

— Планы у меня были грандиозные. Я любил технику, мог добиться успехов в спорте. Но все пошло кувырком…

Рассказ пошел о его жизни после службы в армии. Мы Красавина не перебивали, вопросов пока никаких не задавали. Все, что он говорил, записывалось на пленку. Несколько раз ему, из-за головных болей, становилось плохо, и откровения прерывались, но потом вновь продолжались.

Чем больше мы слушали Красавина, тем яснее видели, как нелепо сложилась его жизнь после армии. В Чечне уцелел. А тут раз за разом его "опускали" все ниже и ниже. После травмы головы боли не проходили, лечение не помогало, а полоса жизненных неудач продолжалась. Нет, мы его не оправдывали, да и как можно оправдывать убийцу, действовавшего столь жестоким образом, но у каждого из нас не раз появлялось чувство понимания и сострадания. Ну почему именно так все закрутилось?! Почему не сложилась жизнь по-другому? Ведь ничем хорошим не радовали его детство и юношеские годы. Добивался всего своим трудом, настойчивостью. А теперь как рок какой-то свалился…

Наконец-то прояснилась цель его поездки в Сибирск. Да, Красавин отправился за подарком — машиной. Но он хотел еще и избавиться от всего того кошмара, что давил тяжким грузом на психику: уехать, забыться, прийти в себя. Но лишь только начинал вспоминать о постигших бедах, как в больную голову стекались черные мысли о мести… И мысли эти не давали покоя, он не мог от них избавиться ни днем, ни ночью. Рисовались всевозможные картины, он немного успокаивался, и — вновь и вновь видения мести…

На второй день, посоветовавшись, мы решили, что хоть откровенность Красавина дело хорошее, но пускать допрос на самотек нельзя. Разговор следует направлять в нужное русло. Я и задал ему свой первый вопрос: как это вдруг из Красавина он превратился в Гвоздева и при том удосужился в паспорте букву "Р" на "В" исправить?

— Вам и это известно?! — удивился он и начал рассказывать.

Когда ехал в Сибирск, то в вагоне познакомился с молодым, но основательно опустившимся мужчиной. Тот много пил и все время плакался на свою судьбу. История жизни бывшего предпринимателя оказалась банальной и одновременно печальной. Решив сделать бизнес, он все свои средства вложил в покупку пшеницы. Затем на выгодных условиях, но без предоплаты, продал пшеницу кавказцам. Торговал раньше с ними на рынке и вроде бы неплохо их знал. Но вскоре кавказцы заявили, что их с пшеницей "кинули". От долга не отказались, но и не отдавали, обещая вот-вот вернуть. Не раз ездил к ним, просил, умолял — бесполезно. Этот мужчина ехал к матери и утром сошел с поезда, забыв паспорт с билетом и листком бумаги, на котором был записан адрес тех кавказцев. Паспорт владельцу Красавин возвращать не стал, а в голове появились некоторые мысли…

— И какие, если не секрет? — спросил я.

— Ну-у, разные. Хотел помочь мужику, хотя сам толком не знал, как это сделать…

По словам Красавина, переоформление машины прошло без проблем — помог авторитет семьи генерала Дворкина, и майор милиции ради героя Чечни постарался. Вот тогда-то у Красавина и появилась до конца еще не осознанная мысль: а почему бы не оформить машину еще и на паспорт Гвоздева (буквы он исправил). Машина будет и его, и не его. Приехал вновь к майору, пожаловался на неожиданно возникшие семейные проблемы — мать заболела; посетовал, что покупатель куда-то отошел, и сработало: машину продал сам себе на паспорт Гвоздева. Майор на подтирку в паспорте внимания не обратил. Теперь надо было соображать, что дальше делать.

Мы не стали уточнять, что же начал Красавин делать? Зачем? Пусть сам расскажет. Магнитофон же записывал его откровения.

Жизнь на даче друга Красавину понравилась. Изредка его навещали родители жены Василия, привозили продукты, приглашали в гости. Стал понемногу отходить, забываться. Меньше болела голова, даже подумывал насчет какого-то своего бизнеса. Но нужны были деньги. Возвращаться в Каменогорск не хотелось, и он занялся извозом. В выходные дни не раз заезжал на авторынок. Вспоминал, как самого "кинули" при продаже машины. Ведь с этого и начались все беды. Нет, сейчас бы его вокруг пальца не обвели.

Приглядывался, расспрашивал о порядках, соображал. Узнал, что купля-продажа машин и тут без кавказцев не обходится. Назывались имена, которые могли в этом посодействовать, естественно, за услуги надо было платить. Были случаи, когда и продавцов машин и покупателей "кидали". Но об этом старались громко не говорить. Тут уж каждый сам гляди в оба и не ротозейничай.

И вдруг в голову пришла дерзкая мысль: а что если попробовать торгануть машиной? Подумал и загорелся. Нет, продавать ее он не хотел, это была с его стороны игра — он искал "кидал", чтобы потом с ними разобраться. С собой возил в сумке нож и топор. Первый день был безрезультатным, второй и третий — тоже. Покупатели находились, но это были "не те" покупатели. Красавин стал подумывать, что "тех" вообще в Сибирске нет. Однако наступил день, когда он дождался. Как же все это было знакомо, по сути, повторилась старая история…

Обхватив пятерней лоб, Красавин надолго замолчал. Голова, голова, что же ты так болишь!…

Да-да, подошли два кавказца в своих "аэродромных" фуражках. Роль покупателей они играли великолепно: машину облазили со всех сторон, подхваливали, деньги попросили пересчитать и даже предложили подвезти Красавина до дома: чего не сделаешь ради хорошего человека! Посадили впереди машины, один из кавказцев сел сзади. "Этот будет бить или душить", — подумал Красавин.

— И не побоялся, что грохнут? — удивился я.

— А как, если я сел к ним вполоборота, они у меня перед глазами. Сумка расстегнута, лежит на коленях, а в ней сами знаете что.

— Но ведь могли машину остановить, — хмыкнул Епифанцев.

— Они так и сделали, когда поняли, что по-другому не получится…

Иному вспоминать прошлое, что соль сыпать на рану. Смотря какое и у кого было это прошлое. Да, бывает, что лучше и не вспоминать, не бередить душу. У Красавина, в его долгом, не всегда последовательном рассказе, наступил именно тот момент, когда "лучше не вспоминать". Зачем пропускать через себя то, что, наоборот, хочется замуровать глубоко в тайниках души и никому никогда ни единого слова. Пусть останется там навсегда и вместе с ним умрет…

Да, но он же обещал майору-земляку открыть тайну? Эх, почему бы и не выплеснуть наружу всю душевную жуть, от которой просто наизнанку выворачивает! Ведь не был же таким — жизнь подвела к этой черте, заставив заняться подлым, гадким, нечеловеческим ремеслом. Но давал этим тварям шанс остаться в живых, а они этим шансом не воспользовались. Сколько еще они натворили бы бед, сколько человеческих судеб искалечили, испоганили?! В душе Красавина боролись два противоположных чувства: зла и добра, жестокости и человечности… Так рассказать или раз и навсегда отрезать, забыть? Зачем в душе ковыряться, и без этого голова трещит и сердце разрывается! Другой же голос подсказывал: расскажи, легче будет.

— …Поверьте, — вздохнул Красавин — я не хотел их смерти. Это не оправдание, но честно — не хотел. Не хотел и свою силу показывать, наоборот, притворился ягненком. Пусть посоображают, думал. Дал шанс выжить. Не воспользовались.

Я вышел из машины с сумкой. В ней были деньги, топорик и большой кухонный нож. Отошли в сторону посадки, они потребовали. Один, что в машине сидел сзади меня, достал нож и велел вернуть их деньги. Не знаю, почему он начал с денег, ведь могли сразу прикончить. Я отдал пакет с деньгами, а руку опустил в сумку. Если что — в руке топор. Тот, что был с ножом, сказал: "Все, малый, ты не обижайся на нас", — и взмахнул ножом. Я отскочил в сторону, стал просить пощады…

"Нет, малый, тебя оставлять нельзя". — Оба бросились на меня, и вот тут-то я выхватил топорик. Они этого не ожидали. А дальше… Дальше было приблизительно так, как чеченский боевик убивал нашего пленного. У меня та картина всегда в глазах стоит… В общем я уже ничего не мог с собой поделать, и никакой жалости к ним не было. Жалость пришла после, когда, отъехав, закопал головы. Не оправдываюсь, да и к чему? Меня вдруг начал бить озноб, я плакал, метался, рвал на себе волосы, одежду. Мне было страшно! Истерика прошла не сразу. Я не смог вести машину, и пришлось загнать ее в посадку и там переночевать. Да, забыл: деньги, документы и всякую мелочевку из карманов убитых я забрал. Не хотел, чтобы их опознали.

Исполняющий обязанности начальника СИЗО шепнул Епифанцеву, что подследственному пора обедать, да и самим надо подкрепиться. Красавина увели, а мы пообедали в кафе, неподалеку от СИЗО. Обменивались мнениями и первое, о чем еще раз договорились, — не мешать Красавину высказаться. Пусть говорит, пока не выговорится, ведь не известно, как завтра себя поведет. После обеда Красавин держался увереннее и спокойнее. Рассказ продолжил сразу, как только привели. Начал с переживаний: страдал из-за содеянного или нет.

— Нет, — вздохнул, — нисколько. Была просто истерика, не более того. Они меня достали…

— А что потом? — спросил я.

— У меня появились деньги. Извозом больше не занимался. Решил открыть свою автомастерскую, опыт-то у меня был. Посмотрел по объявлениям, проехал по нескольким адресам и выбор остановил на Стеклове: дважды судим, наркоман. Стеклов продавал гараж. Договорились, что продавать не станет, а займется ремонтом машин, в них он соображал. Сам я жить стал в Сибирске, снял однокомнатную квартиру, машину держал в гараже Стеклова. Для чего связался со Стекловым? Сам не знаю, просто решил и все. Стеклова предупредил, что если станет колоться, прибью. Вроде держался…

Мы часами молча слушали Красавина, делая в блокнотах пометки. Со стороны это, наверно, выглядело довольно скучно. Один рассказывал, как охотился на "кидал", а потом, дав им шанс, которым они не сумели воспользоваться, убивал, другие его слушали. Ну что в этом любопытного? Скорее — дико и мрачно. Однако лично мне слушать откровения Красавина было как профессионалу-оперативнику весьма интересно. Места, где совершались групповые убийства (кроме Алма-Аты), я проехал, изучил материалы уголовных дел, сам много над этим думал, анализировал, размышлял. Слушая, к примеру, как Красавин готовился к очередному убийству, я уже многое предугадывал и в основном не ошибался. Зная, что преступления совершались в пригороде, я уже понимал, что он сам провоцировал выезд кавказцев за город. Причины находил разные; для "кидал" это и был шанс на жизнь. Да, он и сам здорово рисковал, в дороге всякое могло случиться, но шел на это, как мы поняли, осознанно.

Листая паспорт Гвоздева, Красавин наткнулся на клочок бумаги с адресом двух кавказцев. Вспомнил рассказ о том, как кавказцы его кинули на перепродаже пшеницы. Подумал, а почему бы к ним и не проехать? Далековато, правда, но зато поутихнут страсти по поводу найденных в лесополосе двух обезглавленных им трупов. Милиция проявляет активность, обращается за помощью к общественности… Красавин никогда заранее не планировал, как осуществить задуманное. Обычно все вершилось по ходу дела.

Вот и в этот раз он приехал в Алма-Ату, разместился в гостинице (деньги были) и стал изучать "адресатов". Узнал, что они торгуют всем подряд, даже занимаются перепродажей машин. Стал искать к ним подходы, и вариант был найден. Представился как мелкий наркоделец: мол, появился "товар", а денег нет, вот и готов по дешевке продать машину. Покупатели заинтересовались, тут же договорились о цене. Красавин в данном случае опасался одного — повезут ли кавказцы его к якобы своему другу. Он-то уж заранее определился, куда его должны подвезти.

Покупатели согласились и, как заметил Красавин, даже этому обрадовались. Деньги за машину он получил и пересчитал, а в салоне сидел вполоборота, опасаясь удара сзади. Остановка была выбрана не им. Место тихое, ни людей, ни машин, да и начало темнеть. Держа руку в кармане, один кавказец без всяких намеков спокойно сказал:

— Гони назад бабки за "тачку".

— Раздумали брать? — вроде как испугался Красавин.

— Не раздумали, но бабки гони, а то плохо будет.

Вдали показался грузовик. На какое-то время кавказцы напирать перестали. Приостановив машину, водитель крикнул:

— Помочь?

— Нет, нет, не надо помочь. Ехай!… - Как только грузовик скрылся, Красавин стал умолять: отпустите! Он и деньги готов вернуть, только бы отпустили. Это он — "давал шанс".

— Ты сам наркоман? — ухмыльнулся тот, что держал руку в кармане.

— Брошу, не буду! — захныкал Красавин, а сам сунул руку в сумку, где лежал топор.

— Слушай, сам виноват…

— В чем виноват, не пойму! Берите деньги, только отпустите! — крикнул он.

— Никуда ты не пойдешь! — В руке кавказца блеснул нож, но Красавин уже выхватил из сумки топор…

Все повторилось по предыдущему сценарию: головы сложил в мешок, трупы оттащил в лесополосу и забросал чем попало, а из карманов забрал все, что свидетельствовало о личности убитых. Мешок завернул в целлофан и крепко перевязал. Выехав на плотину, остановился. Светил месяц, кругом ни души. Спустившись вниз, бросил пакет и топор в траву.

Вернувшись в Сибирск, Красавин стал отпускать бороду, ходил только в темных очках и вообще был крайне осторожен. На одном из допросов Терехов спросил его, где он брал топор для поездки в Алма-Ату.

— Проверка на правдивость? — усмехнулся Красавин. — Хорошо, отвечаю: топор в этот раз я взял у Стеклова. Сказал, что надо срубить хороший черенок для лопаты. Стеклов, кстати, так и не знал, где я живу. О своей квартире я ему никогда не говорил.

— А когда поняли, что мы на ваш след напали? — поинтересовался Епифанцев.

— После третьего группового убийства. Я приехал из Полянска, заглянул в гараж, а машины нет и Стеклова тоже. Узнал, что он задержан милицией из-за машины. Я почти не выходил из квартиры, но к гаражу приходил и не раз. Если бы за гаражом велось наблюдение, — меня можно было бы взять намного раньше.

… Красавин решил уединиться и уехал на дачу. Но побыть одному не удалось, приехали родители жены Василия Дворкина. Они дали ему прочесть письмо Василия, в котором тот звал его в гости. Красавин не планировал ехать в Москву, но написать другу пообещал. Вернувшись в Сибирск, он работал со Стекловым в гараже. Работа на какое-то время отвлекла, но вскоре ему вновь захотелось побывать на авторынке. Его туда словно магнитом притягивало.

И — начались одна за другой поездки и охота на "кидал". Но долго и безрезультатно, и он уже решил было ехать в Полянск, встретиться с Аленой, по которой скучал, но…

Но дождался. Приценяться подошли сразу человек пять. Спрашивали, билась машина или не билась, красилась — не красилась, каким бензином заправляет, пробовали руками пороги и крылья. Красавин отвечал и подумывал, что лучше с этой братией не связываться, но сам в то же время повел игру: пожаловался, что неизлечимо болен, что вот-вот отдаст концы, а жить-то хочется, но на лечение нужны деньги, и большие, вот и приходится продавать машину…

И события начали развиваться, как уже бывало. Три покупателя вскоре ушли, осталось лишь двое. Сторговались без особых проблем. Получив деньги, он попросил подвезти его в Озерск, пообещал хорошо заплатить. Но кавказцы взялись отвезти безо всякой оплаты. Красавин опять сел впереди, опять вполоборота к водителю и его другу на заднем сидении. Все шло, как Красавин и предполагал. Машину остановили и его попросили выйти. "Ну, вот и началось", — подумал он и огляделся. С двух сторон от дороги — густые лесополосы. С ним не миндальничали. Подхватив под руки, повели к лесополосе. Уж как он просил и умолял, обещая все отдать, лишь бы не трогали и отпустили! "Ну какой еще, — думал, — звери, вам нужен "шанс"?! У края лесополосы один кавказец схватил Краснова за шиворот, а второй подставил к горлу нож и сказал:

— Зачем тебе деньги и зачем жить, все равно умрешь! — Потянулся за сумкой, что висела на плече Красавина… Если б кавказцы знали, с кем имеют дело… Красавину потребовалось лишь несколько точных ударов, чтобы убить грабителей. Остальное повторилось, как и в предыдущие два раза. Когда ставил машину, заметил в салоне кровь. Стал вытирать ее тряпкой, но так до конца и не вытер.

Через несколько дней он уехал в Москву к Василию. Стеклову об этом говорить не стал. О своих отлучках он вообще старался не сообщать, хотя иной раз проговаривался, и тот знал, что он едет, к примеру, в Каменогорск. Не верил, не верил Красавин Стеклову…

Вскоре вместо Епифанцева дело стал вести Гребенкин. Отношения между ним и Красавиным были терпимыми, но не более. Красавин невзлюбил Гребенкина с первой же встречи, как впрочем, и его прокурорский работник. День начался с объяснения Красавина о своей поездке в Москву: повторил, что его не раз приглашал в гости армейский друг Василий Дворкин. Собирался с хорошим настроением: встретятся, вспомнят службу в Чечне, помянут погибших друзей. Но когда прилетел в Москву, то вдруг понял, что встречаться с бывшим командиром взвода ему никак нельзя. Что он ему скажет? То, что их машину использовал для убийства людей? Что стал профессиональным киллером? Что жить не хочется?… Разве Василию было легче, но ведь он выдержал, не сорвался. Нет, встреча не должна состояться!…

В тот день Красавин разоткровенничался.

— Мне иногда приходит в голову мысль, — вздохнул он, — что после Чечни я живу не своей, а чужой жизнью. Сам себя не узнавал. Может, сказалась травма головы, но я не походил на себя. Постоянно задавал себе вопрос — ну что скажу Василию, что?! О своем позоре говорить не стану. Тогда и решил купить в Москве машину и ехать домой на ней.

— Кажется, приближаемся к событиям, которые нам не безразличны, — заметил Гребенкин. Он был прав. Все, что услышали раньше, нас интересовало, но не больше: те убийства были совершены не в Каменогорской области. Время шло, мы же в своих двух делах не продвинулись ни на один шаг.

Красавин выслушал реплику Гребенкина, посмотрел на него, но смолчал. Ей-Богу, не хотелось, чтобы ему шлея под хвост попала. Но вроде обошлось.

— Купил я, значит, светлого "жигуленка" на Речном рынке, — продолжил свою исповедь Красавин, — оформил как положено и уже собрался уезжать, как подошли четверо, как потом узнал — туркмены. Один пожилой и трое молодых. Молодые, нагловатые такие, спрашивают:

— Продаешь тачку? — Я возьми да и ляпни: "Продаю". В общем, начал свою обычную игру: сам только что купил, да домой позвонил, а там беда — деньги срочно нужны. Сторговались быстро, денег они мне даже больше, чем я сам заплатил, отдали…

Оформляя генеральную доверенность, я узнал, что старик воевал в Каменогорской области, освобождал Каменогорск. Он сказал, что собирается приехать и посмотреть город, в войну он был почти полностью немцами разрушен.

— Ну вот и поехали, — предложил я. — Город посмотрите, заодно и меня подвезете, все равно мимо ехать. — Тогда и в мыслях у меня не было их убивать.

— Так что же подтолкнуло? — удивился Терехов.

— А вот что. Я случайно подслушал разговор молодых и ушам не поверил: они решили меня по дороге шлепнуть, ну а деду сказать, что я к кому-то в гости завернул.

Что делать? Отказаться с ними ехать? Я и хотел, но эти трое чуть не силой в машину затолкали. Ладно, согласился, поеду, только напротив хозмага остановитесь, купить домой кое-что надо. Думал, не дождутся, уедут, — нет, дождались. А я, как наверно догадываетесь, купил небольшую лопату, топор и нож. Положил топор и нож в сумку, где были деньги. Они еще посмеялись: лопата! Что, мол, такого добра нет в Каменогорске?

Ехали долго, я сидел сзади, с края, старик впереди. До Каменогорска добрались, когда было поздно, и я сказал, что вообще-то мне в город не нужно, а нужно в Полянск, это по пути. Молодые убедили старика, что в Каменогорск заедет как-нибудь в другой раз; машину за городом заправили — и вперед. Пошел небольшой снег. Ехать оставалось не так уж долго, и я понимал, что вот-вот наступит развязка. Предупредил, что скоро поворот на Полянск, а чуть дальше, тоже с левой стороны, посадки, есть хорошая площадка для стоянки машин, где можно переждать снег и отдохнуть. Молодые между собой по-своему все время шушукались. Я и не заметил, как мы проскочили поворот и завернули на площадку, там — ни одной машины.

Всем, кроме деда, захотелось "до ветру". Мне тоже предложили выйти. Я не отказался. Думаю, ах вы гады, трое на одного?! А может, просто шутят? Но нет, туркмены действовали внаглую. Двое схватили меня за руки, а третий замахнулся ножом…

Разделаться с ними было нелегко. Дольше всех гонялся за тем, который был с ножом, он чуть на дорогу не выскочил. Когда вернулся к машине, увидел старика. Он проклинал меня. Понимаете сами, его оставить в живых я не мог. А все дальнейшее — по давно отработанному сценарию. Головы, топор и нож закопал в небольшом лесочке, из карманов все выгреб…

Красавин долго молчал, потом вздохнул:

— А что, по-вашему, я должен был делать? Лапки кверху задрать? Нет уж, хватит. Их трое, я — один… Старика жаль, он не виноват.

— Так можно убивать до бесконечности, а себя оправдывать, — покачал головой Гребенкин. — Вы же их фактически провоцировали, прикидываясь то больным, то шальным.

— Может, и провоцировал… А когда не провоцировал, били и грабили меня. Верьте — не верьте, дело ваше, но на этом я хотел завязать. Больше никаких смертей, никакой мести, все!…

— Но почему вы совершили четыре групповых убийства, а не пять, шесть? — допытывался Гребенкин. — Где логика? — На первых допросах Владилен Эммануилович исповедь Красавина не слушал и некоторых деталей не знал.

Загибая польцы, Красавин перечислил, как его, избив, выбросили из собственной машины, как изнасиловали невесту и как дважды "кинули" в Москве, когда торговал там с сестрой. "Кидали", били, насиловали", — повторил он.

— Но не убили же! — не унимался Гребенкин.

— Могли запросто, я в этом убедился. Это были гады, звери, я давал им шанс одуматься, но им надо было меня убить!…

Красавин стал заводиться и схватился за голову. Переглянувшись с Тереховым, мы решили сделать перерыв.

Я позвонил Грузнову. Тот обрадовал: взяли Федора Кошкина. При обыске изъяли много дорогих вещей. Есть основания полагать, что это вещи убитых, которые торговали на рынке. Те преступления так и остались нераскрытыми. Кошкин и от Сагунова и от рыночников открещивается, но при обыске изъяли кассету, которой цены нет.

Грузнов просил быстрее завершать с Красавиным и подключаться к Кошкину.

— Что он насчет Рюмина сказал?

— Пока ничего.

— Слишком долго тянете, — недовольно сказал Грузнов, но я объяснил, что по-другому с Красавиным никак нельзя.

Начальник областного уголовного розыска попросил в ходе допроса выяснить, кто заказчик убийства Рюмина: им вполне мог быть Парамошкин. Как поведет себя Красавин? Когда я предупредил его, что на очередном допросе речь пойдет об убийстве Рюмина, он удивился:

— У вас есть основания меня в этом подозревать?!

— Есть, — кивнул Гребенкин.

"Почему он так сказал?" — думал я. На днях был проведен обыск у сестры Красавина. Для нее и стариков это был шок, особенно плакала сестра. Как вещественные доказательства были изъяты ботинки, плащ, очки и сборник песен, откуда был вырван листок для пыжа. Это важные улики в причастности Красавина к убийству Рюмина. Но обрез не нашли.

После обыска поехали под Полянск, где Красавин закопал отчлененные головы туркмен, топор и нож. Все это отправили на проведение лабораторных исследований. Вновь и вновь задаю себе вопрос: как поведет себя завтра Красавин?

Если по всем предыдущим преступлениям тянуть за язык его не приходилось, то по убийству Рюмина его настрой был абсолютно противоположным: сидел злой, мрачный, не говорил, а что-то нечленораздельно мычал. Конечно, Красавин понимал, что у сестры изъяты очень веские улики, а фоторобот — точь-в-точь копия он. Правда, не найден обрез, из которого он дважды стрелял, но Красавин и сам точно не помнит, с какого моста забросил его в реку. Гребенкин смотрел на Красавина взглядом, который почти что говорил: да вот и пятый случай! Сам заявил, что "четыре — и завязал", а это теперь как понимать? Нет, Красавин не хотел раскрывать тайну убийства бизнесмена, но от допроса никуда не уйдешь.

Я первый спросил Красавина, за что он убил Рюмина, что тот сделал ему плохого?

— Мне плохого он ничего не сделал.

— Тогда за что вы его убили?

— Я не хотел бы отвечать, так как не намерен выдавать человека, просившего меня оградить его от давления Рюмина.

— Что же сделал или мог сделать Рюмин этому человеку, фамилию которого вы держите в секрете? — спросил Гребенкин.

— Рюмин отнесся к нему подло, а мог сделать еще подлее. И потом, какое это имеет значение, я же признаюсь, что убил Рюмина, могу показать, где и как это произошло.

— Следственный эксперимент будет обязательно проведен, но нам все-таки хотелось услышать, от кого поступил заказ на Рюмина, — покачал головой Гребенкин.

— Какой заказ, никакого заказа не было, я сам так решил.

— А какие отношения у вас были с Парамошкиным? — спросил молчавший до этого Терехов.

— А при чем тут Парамошкин? — насторожился Красавин. — Разные были отношения с Григорием Ивановичем: и хорошие и плохие. В последнее время мы поссорились и не встречались, но вообще-то он для меня много сделал в жизни.

— Из-за чего поссорились, если не секрет? — прищурился Терехов.

— Секрет, — буркнул Красавин. — Это были наши личные с ним отношения, и я не хочу о них говорить. А собственно, почему вас это так интересует?

— Парамошкин был заместителем Рюмина в фирме "Надежда".

— Ну и что? Они ладили, часто встречались, поддерживали друг друга во всем. Ничего иного я не слышал.

— Скажите, Красавин, — вновь спросил я, — а вы лично были знакомы с Рюминым?

— Нет, не был.

— А как же могли поверить кому-то, если сами Рюмина не знали. Нелогично, а?

— Я верил человеку, который мне говорил, он меня обмануть не мог.

— Но почему решили убить, а не наказать как-то по-другому? — спросил Гребенкин. — Вы же сами недавно заявили, что всего было четыре убийства и на этом завязали? Ну и как же вам верить? Говорите, что завязали, а сами продолжаете убивать, только теперь "по чьей-то просьбе".

— Я на этот вопрос отвечать не буду.

Красавин занервничал, его лоб покрылся испариной. Выдавать Парамошкина он явно не хотел. На чей-то очередной вопрос ответил со злостью: "Я же сказал, что я, я… убил Рюмина! Какое вам дело, за что и кто об этом просил? Отстаньте от меня!…"

У него опять начались боли в голове. Он несколько раз трогал рукой травмированный затылок, болью отдавалось даже легкое к нему прикасание. Красавина увели в камеру.

И сколько после мы с ним ни работали, как ни пытались узнать, кто же "заказал" Рюмина, — бесполезно. А о Парамошкине он даже слушать не хотел.

Вывозили Красавина и для проведения следственного эксперимента. Никакого сомнения в том, что именно он убил Рюмина, а потом скрылся на машине, не было. Допрашивали и Парамошкина, даже пошли на хитрость, сказав, что Красавин во всем признался и им будет устроена очная ставка, — и это не помогло.

Вся работа по делу Красавина вскоре была закончена, а необходимые материалы подготовлены для направления в суд. Но с ним будут еще работать в Сибирске. Со дня на день его должны этапировать туда для проведения следственно-оперативных действий.

Как-то после ознакомления с материалами дела Красавин попросил меня остаться. Он был бледен и мрачен. Начал, как говорят, за упокой.

— Если со мной, — сказал тихо, — что-нибудь случится, то известите об этом сестру. Но не говорите про все, прошу…

— А что может случиться?! — удивился я.

Он долго молчал, уставившись отрешенным взглядом в стену.

— Жить не хочется…

Ну что мог я ему на это ответить?

 

XLIV

Слова грустной песни матери Петр Красавин часто слышал в детстве и жалел старушку, которая принесла сыночку передачу, а то, как пелось дальше, в тюрьме сильно голодом морят. Жалел он и ее сына, попавшего в тюрьму. За что же он, интересно, попал в нее?…

И вот она, тюрьма: огорожена высокими заборами, а сверху еще и колючей проволокой, с охраной и собаками, с переполненными арестантами камерами, специфическим вонючим запахом и многими другими внешними и внутренними атрибутами.

Сиди, лежи, нюхай, думай… Вырваться на волю из нее практически невозможно, да и что светит, если вырвешься?

Красавин никогда не думал и не предполагал, что попадет в тюрьму…

Обиды, месть, озверел… Словно пожар разгорелся в душе и ничем его не потушить. Ведь и в мыслях не было. Да и мог ли он представить, чтобы головы топором — и в мешок, будто и не человеческие они, а тварей самых поганых!… Мысли путаются, пропадают и возникают вновь…

Страх перед убитыми то угасал, то опять просыпался. Он видел эти предсмертные глаза: жуткие и страшные, проклинающие и умоляющие, крики жертв, их последние слова. Разве это забудешь?…

Их уже нет, а он все живет, вернее, доживает, мучается. Знает, что никто и никогда не поймет и не простит…

"Я — подонок, не человек, подлый из подлых, гадкий из гадких, мне нет прощения! Лишь смерть избавит от мук не только физических, но и душевных. Никогда не было так больно, как сейчас…"

В камере с невысокими потолками он один. Душно, воздух спертый. На прикрепленном к полу табурете небольшая рамочка с грустным ликом Божьей Матери. Из-за тусклого, зарешеченного оконца в стене ничего не видно. Надзиратель сказал, что раньше в этой камере сидели смертники. А взгляд тоскливо просится туда, в голубое бездонное небо, чтобы исчезнуть там, испариться в огромном безмолвии… Эх, если бы начать жизнь сначала!… Но ведь это невозможно. "Боже, прости меня… — шепчут ссохшиеся губы Красавина. — Что же я натворил, Господи!.."

Слышно, как совсем недалеко от СИЗО по рельсам простучал поезд. Колеса будто подгоняли друг друга.

…Вспомнился день, когда хоронили отца. Мать подталкивала Петра ближе к гробу, а он, как очарованный, засмотрелся на иней. На деревьях был такой могучий иней: белый-белый, седой-седой, неповторимый в своей пушистой красоте. Когда отца похоронили и вернулись с кладбища, иней уже осыпался на землю и исчез, а вот в памяти Петра так и остался.

Всплыли картины Чечни, их даже из больной головы ничем не вышибить. Скоро, теперь совсем немного осталось, и он встретится… где-то там, высоко-высоко, с помкомвзвода Хромых, с Кичкаевым, с тем солдатом, которому чеченец на его глазах перерезал горло, а потом расчленил… Письмо сестре уже написал. Она расскажет о нем матери, Алене, а еще Парамошкину, потом напишет Василию Дворкину. Он у всех их просит прощения…

Сверлящая боль в голове не отступает, а еще больше усиливается. При неосторожном движении, кашле голова кружится и тянет на рвоту, но рвать нечем, только судороги, от которых пропадает память… Как же жутко и больно!…

… И опять волна воспоминаний. Когда-то в школе старшая пионервожатая Елизавета Петровна отчитывала одного из братьев Гунькиных за то, что сломал молодое дерево.

— Смотри, что ты наделал! — возмущалась пионервожатая. — Зачем? Оно бы выросло, стало большим и красивым и всем нам было бы хорошо… Гунькин сломал молодое дерево. И он, Петр Красавин, тоже сломался. Он не дерево — человек, и кто же в его бедах виноват? Только лишь сам, или?..

"Береги, Красавин, свой красивый "кочан", — напутствовал, прощаясь, врач Антон Иванович — добрый "Антоша". — Не подставляй его больше под удар — это будет конец…"

Красавин знает, что ему скоро будет конец. Он уже все решил и готовится к последнему удару. Кто сказал, что умирать легко? Нет, страшно тяжело уходить из жизни. Красавин не спешит, у него есть еще несколько часов. Он присмотрел, где ударится травмированным затылком об угол. Посчитает: раз, два, три — и нанесет последний в своей жизни удар…

Приоткрылось смотровое окошко в двери. Это контролер за ним наблюдает, но, не заметив ничего подозрительного, захлопывает окошко. Хотя он может подсматривать и в глазок.

Все, пора. Письмо сестре положил под рамочку с ликом Божьей Матери. Встал, сделал несколько коротких шагов и прижался больным, разгоряченным затылком к стене. Закрыв глаза, стал считать: раз, два, три и сильно, как только смог, ударился затылком о стену. Ойкнув, рухнул на пол…

Когда охранник вошел в камеру, Красавин был мертв: голова в лужице красного цвета, из носа и затылка еще сочится кровь. Вызванный врач констатировал факт смерти от полученной черепно-мозговой травмы.

 

XLV

Когда я заканчиваю какое-то сложное дело, на душе невероятное облегчение. Это настолько радостное, ни с чем не сравнимое ощущение, что словами передать трудно. Мне порой кажется, что я долго-долго плутал по густому лесу, спотыкаясь и ударяясь о деревья, и, наконец-то, вышел на ту светлую поляну, к которой так стремился…

Сложным и в моральном и в психологическом плане оказалось для меня дело Красавина. Теперь-то, когда преступник задержан и изобличен, все ясно, но как вспомню первый день: трупы, кровь, множество вопросов и ни одного ответа, так и думаю — как же хорошо, что дело раскрутили, довели до конца! Хотя вот с заказчиком убийства Рюмина пока ничего не ясно, Красавин все берет на себя. Сегодня еще раз встречусь с ним и потолкую по душам, возможно, и откроется.

Раннее утро, я спешу в УВД к Грузнову. Я же не только начальник отдела по борьбе с преступлениями против личности, но еще и заместитель Грузнова. Поэтому, когда надолго "отключаюсь" на какое-то дело, ему тяжело вдвойне.

Сержант на проходной передал, что Грузнов на месте и ждет меня. А я-то думал опередить Андрея Нифентьевича, нашего дорогого "Якоря", как ласково мы его за глаза величаем. И когда только спит? Всегда аккуратен, собран, не накричит, хотя уж где-где, а в розыске бывают такие авралы, что порой и не знаешь, с какого конца к работе подступиться. Мы ценим его требовательность, спокойствие и такт в общении с нами. В трудные минуты, бывает, думаешь, а как бы поступил в данной ситуации Грузнов, — и сразу успокаиваешься, обретаешь уверенность в себе. Знаем и видим, что, возглавляя полтора десятка лет уголовный розыск, каких только не нахватал болезней, но никогда не жалуется.

Я постучал в дверь.

— Проходи, садись и рассказывай, — сказал, поздоровавшись, Грузнов и посмотрел на часы. — Через пять минут нам с тобой быть у генерала. Честно говоря, и сам не знаю, зачем он нас пригласил.

Я коротко доложил шефу, что все нормально за исключением одного — Красавин так и не назвал заказчика убийства Рюмина. Парамошкина он начисто отмел, сказав, что какая-то дама просила "повоздействовать" на Рюмина Тот ее якобы напоил, переспал с ней несколько раз, а на работу так и не взял. Кто эта дама — не говорит.

— Ты в эти басни веришь? — спросил Грузнов.

— Нет, конечно. Обычная отговорка, лишь бы не выдать истинного заказчика.

— И я так думаю. Сидоров привез любопытные материалы из Полянска. Красавин, оказывается, учителя Парамошкина боготворил, именно тот его, можно сказать, на ноги поставил.

— Интересно, зачем генерал пригласил. Может, насчет Красавина?

— Я же сказал, не знаю. Возможно, по делу Кошкина. При обыске у него изъяли любопытную кассету, где на пленку заснята гулянка всей банды. Кошкин и Сагунов рядышком стоят, а до этого Кошкин говорил, что Сагунова знать не знает. А сколько дорогих вещей у него выгребли! Мне кажется, не зря пристроился дворником на рынке. И с ним, и со всей бандгруппой надо хорошенько поработать.

— А Красавин? Может, поговорю еще разок?

— С ним пусть Гребенкин заканчивает. Теперь-то их ничто не сдерживает. Тебя подключали как "земляка"… — Увидев, что я поморщился, добавил: — Но ведь согласись, Красавин запросто мог замкнуться и крути-не крути — бесполезно. Все, опаздываем, пошли.

В приемной никого не было, дверь в кабинет генерала чуть приоткрыта. Он там кого-то песочил, по голосу вроде Соломкина. Что же этот такого натворил? Словечки у генерала хлесткие, бьют наотмашь. Слышится его раздраженный рокот:

— Деляга! Приспособленец! Ты что о себе возомнил, что себе позволяешь? Ишь, умник нашелся: закон для него — ноль. Выгоню, и учти — никто не поможет. — Потом генерал "прошелся" по кадрам: мол, принимают на службу кого попадя.

— Видно, крепко чем-то генералу насолил? — поежился Грузнов.

— М-да-а, ясно, что напортачил. Такие, как Соломкин, страшны тем, что наживаются на горе людей. Выгоду из всего для себя делают. Чем больше горя, тем больше им выгоды, — гудел Грузнов.

— Потише, Андрей Нифентьевич, услышат еще. — Объяснение Грузнова понял лишь в общих чертах. Слышал, что Соломкин прикрыл дело на Парамошкина, но больше ничего не знал.

Дверь мы прикрыли — зачем подслушивать, а вскоре из нее, словно ошпаренный кипятком, выскочил Соломкин. Не поздоровавшись, рванул прямиком в коридор.

Когда вошли к Махинову, тот тоже был красный, хмурый и недовольный. Но, увидев нас, подошел и поздоровался. Сели за длинный стол, он с одной стороны, мы с Грузновым — напротив. Только Махинов сказал "Что ж, перейдем к делу", как зазвонил телефон. Он снял трубку.

— Так, ну-ну, говори-говори, слушаю. Когда произошло? Под утро? Врач осмотрел? Ясно. Пригласите судмедэксперта и проинформируйте районную и областную прокуратуры. — Положив трубку, Махинов сказал:

— Красавин покончил с собой. Из СИЗО только что позвонили. Заказчика удалось установить? — спросил генерал меня.

— Нет, не получилось. В убийстве Рюмина Красавин признался, все подтвердилось и в ходе проведения следственного эксперимента, а заказчика не выдал.

— Теперь уже и не выдаст. Но этого надо было ожидать. Какой смысл ему жить, да еще с такой травмой головы, это же — мука. От прокуратуры Гребенкин вел дело? — Я кивнул. — Вот и пусть доводит до конца, я позвоню прокурору, а заодно и Бобкову в Сибирск. У нас с вами появилось немало других серьезных дел. Про Кошкина говорил? — спросил он Грузнова.

— В общих чертах, — кивнул тот.

— Здесь есть над чем поработать. Вырисовывается очередной серийный убийца: хитрый, жестокий, "практикующийся" на торговцах с рынка. Оперативную сводку за прошедшие сутки смотрел?

— Да нет, еще не принесли.

— Так вот, вчера вечером в лесополосе автотрассы Каменогорск — Саратов найдены два трупа: женщины и мужчины. По документам и первым проведенным оперативным действиям удалось установить, что это муж и жена, муж — военный, купили недавно машину и ехали в гости к родителям. Машины нет, в пассажиров стреляли, а потом добивали каким-то колющим предметом. Картина неприглядная, — сказал генерал задумчиво. — Бьют, режут, в одиночку и группами, насилуют, такого разгула преступности в своей практике не припомню.

— Может, просто случайность или что-то не поделили? — предположил Грузнов.

— Что имеешь в виду? — переспросил генерал.

— Да по убитым мужчине и женщине.

— Возможно, что и случайность, только уж лучше не было бы этих случайностей. — Посмотрев на меня, генерал сказал:

— Грузнова я отправляю в отпуск. — Мой шеф хотел что-то возразить, но Махинов уже твердо закончил: — Да-да, отправляю и никаких разговоров. А исполнение обязанностей возлагаю на Максимова. Подлечись, отдохни, хватит со здоровьем шутить. А ты, Денис, как считаешь?

Я сказал, что тоже об этом думал.

— Правильно думал, — улыбнулся генерал. — Значит, наши с тобой думы совпадают. Есть вопросы? — спросил у Грузнова.

— Какие могут быть вопросы, коли зажали с двух сторон.

— То-то, незаменимый Грузнов, сегодня же ознакомь Максимова с оперативной обстановкой, получай в медотделе путевку — и чтобы день в день. — Добавил: — Позванивать разрешаю, чтобы совсем не забыл о работе. Шучу, шучу, тебе об этом можно и не напоминать.

С Грузновым мы договорились встретиться ближе к вечеру, пусть пока своими делами занимается, а я своими. Да и вводить-то в курс дел меня особенно нечего, я и без того в курсе.

В коридоре встретил Терехова.

— Слышал новость? — спросил он. — Красавин концы отдал! И что творится в нашем СИЗО, — вздохнул он, — то убийства, то самоубийства!

— Да слышал, генерал только что говорил.

— Ах, генерал тебя уже проинформировал? Ну, тогда все ясно. Ко мне зайдешь или я к тебе?

Он подшучивает, хотя чувствую, на душе кошки скребут. Рассказал, что Грузнова отправляют в отпуск, а я вместо него, что появились новые крутые дела и скучать не придется.

— А генерал случайно не сказал, что Грузнов на пенсию собрался? — спросил с подковыркой Терехов.

— Да нет, — пожал я плечами.

— Ну, в следствии о таких вопросах раньше других узнают. Вот отдохнет, проверится в больнице — и отправится на заслуженный пенсион. Ты пока об этом никому, а то меня подведешь. А тебе, друг Денис, светит хоть и тяжелая, но весьма почетная должность начальника управления розыска. Только прошу не кричать от радости, не хныкать от проблем, что разом навалятся на твои плечи, и ради Бога, не забывай друзей своих, а меня прежде всего.

Я не знал, что ответить Терехову, так он меня ошарашил. Да, такого я даже во сне увидеть не мог.

 

XLVI

После убийства Рюмина фирма "Надежда", так быстро взлетевшая вверх, так же быстро и рухнула. Не без участия Вени Скоркина была проведена оценочная ревизия всей ее движимости и недвижимости, в ходе которой вскрылись большие долги и нарушения финансовой дисциплины. "Надежда" была признана несостоятельной. Свою долю, вернее остатки того, что еще недавно было "Надеждой", получили Парамошкин с женой и Ирина, а все остальное выкупил у матери Рюмина (сын все завещал ей) Веня Скоркин. Почти сразу же Григорий с Надей создали свою фирму, назвали ее "Парнас" и были довольны, что пришел конец суете сует.

Ирина с ними теперь почти не общалась. Денежные средства она перевела в валюту и якобы собиралась уезжать к месту жительства умершей тетушки. Согласие на развод Ирина дала Григорию еще раньше, когда встречалась с бывшим мужем, держалась сухо, всем своим видом показывая, что он ее нисколько не интересует.

В последний раз Григорий виделся с Ириной, когда отвозил ей деньги за квартиры и транспорт, что покупали на общие средства. Ирина пересчитывать их не стала, молча стояла, дожидаясь его ухода. Парамошкин понимал, что это, возможно, их последняя встреча, и ему вдруг захотелось покаяться перед ней. Ведь не все в жизни было плохо, разве забыть их былую страстную любовь, которая молнией вспыхивала в их сердцах. Нет, этого не забыть и из памяти не выбросить…

— Ну что еще? — хмуро спросила Ирина и сурово посмотрела на Григория. "Она, конечно, хороша, — подумал Парамошкин. — Нежна и красива… Ирина оказалась преданной ему и не поддалась Рюмину, а ведь он хотел этого и ждал, чтобы потом ее же в измене и обвинить…"

Григорий, когда думал про себя, то часто был самокритичен. Да, Ирина оказалась во всех отношениях порядочнее его. А он — подлец! Ирина, возможно, догадывалась о его роли в смерти Рюмина, но не выдала. Хорошо, что Красавин взял все на себя и ушел из жизни. Какое мужество, какая преданность! А он — подлец, гад из гадов, такого друга уничтожил!…

— Долго стоять будешь? — недовольно спросила Ирина. — Говори или уходи, мне некогда.

— Да я, Ирина, хотел сказать, что не все ведь у нас было плохо, ведь любил я тебя… Ну, всякое было, я, наверное, больше виноват, прости, если можешь, прости…

Некое подобие улыбки появилось на чуть покрасневшем, кукольном личике Ирины.

— Все сказал или еще что осталось?

— Все… — Григорий понуро опустил голову.

— Так это я уже не раз слышала. Ничего нового: "было хорошее и плохое", "виноват", "каюсь". Пусть Бог нас, Гриша, рассудит. Только, как мне кажется, не было между нами никакой любви! Была игра в любовь, да закончилась. Игра есть игра, она когда-то игрокам надоедает.

"А ведь и тут права, — подумал Парамошкин. — Ну какая, к черту, любовь, если изменял? Можно ли изменять любимой женщине? Да нет, зачем обманывать и ее и себя? Верно сказала: игра в любовь и ничего больше. Может быть, и хорошая была игра, но — не любовь".

… Через неделю после прощания с Ириной Парамошкину позвонил Шлыков и пригласил на чашечку кофе. Встретились, выпили коньяку, разговорились. Шлыков смерть Рюмина воспринял и перенес безболезненно. Он его все-таки недолюбливал, и Парамошкин об этом знал. С Веней Скоркиным мэр города поддерживал отношения постольку, поскольку его отец — губернатор. В беседах не раз высказывал Григорию, что Вениамин не только незаслуженно разбогател, но и стал от них отрываться. Да, "союз четырех" рушился на глазах… Шлыков поблагодарил Парамошкина за мебельщика Ресина, которого тот порекомендовал ему взять в свою команду.

— Твой Ресин, — сказал, протирая очки, — отличный производственник. Пока назначил его вторым лицом в одну городскую службу, а к концу года двину выше. Ресин будет отличным противовесом Рыжову, тому самому, что свой бизнес сделал на осетинской водке. Тоже, кстати, во власть рвется.

— Рад, что угодил, — кивнул довольный Григорий. — А Ресин мужик толковый, у него природная рабочая хватка. Как-то мне сказал, что хочет создать свою мебельную фабрику. Она, говорит, ни на какие другие не будет похожа. У него все по-своему и все рассчитано, просчитано, весь производственный и технологический процесс продуман до мелочей. Нет, у Ресина бизнес не водочный. А Рыжов чего хочет?

— Стать мэром и этого, представь себе, не скрывает. Говорит, что на следующих выборах меня обязательно сковырнет. Представляешь?

Парамошкин улыбнулся:

— А Ресин, часом, на мэра не замахивается?

— О, этот еще выше берет. Недавно такое сказанул… — Шлыков отхлебнул кофе и повдыхал из чашки его аромат. Григорий знал, что кофе тезка любит только свежемолотый и чтобы зерна были поджаристые, а перед кофе пропускает рюмочку коньяку. Да, это хорошо, что мэр города с ним встречается и в беседах вроде бы откровенен.

Но тут Парамошкин выдавал желаемое за действительное. Шлыков с ним был откровенен далеко не во всем. Зачем ему, к примеру, сообщать о строительстве собственного дома? Или о подношениях, что принимает. Надо же быть идиотом, чтобы рассказывать обо всем даже и другу. Нет, у любой откровенности есть свой предел.

— Значит, парились мы как-то с ним по полной программе в бане, — продолжил Шлыков, — и я возьми и спроси Ресина: какие имеешь планы по жизни? Так он мне вполне серьезно ответил, что хочет стать губернатором. Я аж на полке подскочил и чуть паром не обжегся.

"Как, — говорю, — губернатором?!"

"А вот так, — отвечает, — как тот солдат, что мечтает о генеральском чине". Я ему и сказал, что, между прочим, такие же планы сам вынашиваю, и посоветовал для начала пройти обкатку на должностях пониже и не сразу брать самую высокую планку. Вот такие, Гриша, дела. А вообще-то парень с головой, соображает и, несомненно, сильнее Рыжова. — Скажи, ты вот по банным делам силен?

— Откуда? Сами знаете, что я "морж". В этом кое-что еще могу посоветовать…

— А вот он будто всю жизнь банщиком работал. И все у него по полочкам, по-своему: чтобы печь была протоплена дровами, да не всякими, и чтобы чувствовался легкий-легкий запах дыма. А раскаленные камни надо по чуть-чуть сбрызгивать водой с добавкой капель мяты или эвкалипта. А чтобы попариться со всеми, как положено, заходами в парилку, да когда надо побиться веничком и окунуться в речке? И потом, есть еще последний, медовый, заход. Медовый! У нас ведь толком париться никто не умеет. А он говорит, что баня — это энергия из космоса! Так-то вот. Ничего, поработает в одной, другой службе, обкатается, а потом видно будет. Мне тоже замена потребуется. Да ладно об этом. Скажи, ты Веню или Ирину давно видел?

— Что-то случилось?

— Да, нет, просто спрашиваю, когда их видел?

— Ирину с неделю назад, а Веню и того больше. А в чем, собственно, дело?

— Ирина тебе ничего не говорила?

— Нет, а что она должна была сказать?

Шлыков как-то таинственно хмыкнул, помолчал, потом стал протирать очки. Это у него всегда как признак неуверенности: говорить что-то или не говорить.

— А то, — вздохнул наконец, — что к ней Веня недавно посватался.

— Вы что, Григорий Анатольевич, разыгрываете?!

— Нет, дружище, не разыгрываю. Сватался, набивался в мужья, а она отказала. Ты же знаешь, что Вениамин обожал все, что нравилось Рюмину. Рюмин Ирину любил и не скрывал этого. И Веня тоже глаз на нее положил. Вспомни их пляски, а какими любезностями он ее всегда осыпал!

— Да помню, как не помнить, но думал, шутит, мало ли чего по пьянке не сотворишь. Нет. Ирина об этом ничего не сказала.

— М-да-а, значит не захотела стать женой сына губернатора. Рюмину — отказ, Вениамину — от ворот поворот. И о чем же это говорит? О чем, как думаешь? Ладно, не ломай голову, сам скажу. О том, Гриша, что любит она тебя по-прежнему и очень даже сильно.

— А вы откуда о сватовстве узнали? Может, выдумка, розыгрыш?

— Не выдумка и не розыгрыш. Веня сам рассказал. Кстати, он сказал, что завтра Ирина уезжает. Он даже собирается ее проводить.

Наде о разговоре со Шлыковым Григорий говорить не стал. Зачем портить жене настроение, коли сам заварил всю кашу. Да, Надюша у него умница, она отличная домохозяйка, с ней легко и просто. А какого сына родила! Это же клад! Да, без сына он уже не может себе жизни представить. Ирина же порой вела себя как избалованный и капризный ребенок. Хотя он и сам нередко был с ней груб. Как же быть?… Провожать или не провожать? Что сказать на прощанье? А ведь и сказать-то нечего. Весь день Григорий ломал голову и все у него валилось из рук. Даже Надя, заметив это, спросила, уж не заболел ли? Обрадовался, когда она велела вечером сходить в магазин и купить сынишке молока с творогом. Выполнив ее просьбу, сказал, что немного погуляет в детском парке.

Сам же, вместо парка — на вокзал. Стояла сухая поздняя осень. Деревья у вокзала почти сбросили листву — куцые, полураздетые. Пристроившись за деревом, Парамошкин стал наблюдать за подъезжающими к привокзальной площади машинами. Чувствовал себя неуютно, будто совершал что-то неприличное. Вспомнил, как после первой поздки в Варшаву, радостный и довольный, спешил к своей Ирише… Какая у них любовь была тогда! А какие слова говорил ей: "солнышко мое", "ласточка моя", "желанная", "бриллиантик мой"! Она тоже страстно отвечала, распаляя его и без того жаркое тело. Как же все быстро перевернулось и изменилось!…

К перрону тихо подошел пассажирский поезд. До его отхода оставалось полчаса. Этим поездом Григорий когда-то отправлял Ирину к тетке. Тогда она не хотела ехать одна, но Рюмин ему уезжать запретил. Рюмин, Рюмин…

У входа на перрон остановился новенький "джип", и из него в длинном осеннем пальто выскочил Веня. Открыв заднюю дверцу, помог выйти из машины Ирине. Ирина модно одета и смотрится великолепно. Да, с ней ему всегда было приятно пройтись по центру города… Но к чему теперь-то ворошить прошлое? Нет, все-таки ревнует ее к Вене, да-да, ревнует. А вдруг поженятся? Вполне возможно, ведь теперь она свободная женщина. Они разговаривают, смеются, но он-то видит, что Ирина бросает по сторонам грустные взгляды, будто кого-то ждет. Кого?…

Парамошкин так и не подошел к Ирине; Веня же с ней простился. Григорий видел, как он чмокнул ее в щеку и помог подняться в вагон.

Поезд натужно дернулся, вагоны поплыли вначале медленно, неохотно, а потом все быстрей и быстрей стали удаляться от опустевшего перрона.

 

XLVII

— Алло, Денис! — еле расслышал я знакомый голос. — Это Грузнов, из Сочи.

— Слышу-слышу, Андрей Нифентьевич, здравствуйте, как вы там?

— Процедуры замучили. В море не окунуться, вот и хожу по процедурным кабинетам. А у вас какая погода?

Я глянул в окно: на улице как раз заметелил снежок.

— Снег пошел! — крикнул я радостно. — Зима!

— О-о, благодать-то какая! А чего новенького?

— Все нормально, Киса (так окрестили Федора Кошкина) завяз по уши. Дает показания по рюминским, вы знаете, о ком речь, и раскололся по Карасю. Оперобстановка терпимая, ничего сверхособого. Вы меня слышите?

— Слышу, говори-говори.

— За нас не волнуйтесь, лечитесь, а главное не спешите…

Из разговора с шефом я почувствовал, что Грузнов тяготится лечением в санатории и рвется на работу. Есть же такая категория людей, для которых любимая работа — это все и без нее им плохо. Такой и Грузнов.

Только положил трубку — позвонил Дорохов. Мы с ним частенько перезваниваемся. Все-таки я полянский, а Дорохов — мой первый наставник. Да и слишком многое связано с первыми годами моей службы в Полянском райотделе милиции.

Дорохов рассказал, что на могиле Красавина кем-то установлен красивый памятник. Догадывается, что это сделал Парамошкин.

Сегодня суббота, особого напряжения в работе не чувствуется. Домой я ушел пораньше, а завтра иду с детьми в цирк. Понемногу отхожу, оттаиваю от напряженной гонки последних месяцев. Как-то необычно себя чувствуешь, когда не надо никуда спешить, ехать и никто тебя за "нераскрытие" не пилит. А уж как довольны мама, жена и дети, что наконец-то семья в полном составе. Пили чай с вареньем на выбор, кто какое любит. Я люблю, к примеру, из ревеня — оно кисло-сладкое. Рассказываем всякие смешные истории. Я вспомнил, какой мне вчера приснился сон. Он почти точь-в-точь повторил предсказание Терехова. Это когда я доставил из Полянска в Каменогорск Красавина, а Терехов утром зашел за мной. Ох и смеялись! Но смех-то смехом, а ведь как хочется человеку, чтобы за хорошую работу вовремя отметили.

А приснилось мне торжественное собрание, на котором чествовали Терехова, Сидорова, Дорохова, Олю Петрину, меня и многих других сотрудников. Сам губернатор Скоркин приехал и выступил с речью. Мне он преподнес ключи от трехкомнатной квартиры и даже обнял. Как же я был тронут вниманием губернатора!

А генерал Махинов поцеловал меня и вручил погоны с двумя большими звездами. После же собрания подошел Сушков и стал просить у меня прощения. Как думаете, простил я его или нет? Нет, не догадаетесь. В общем, только хотел что-то ему ответить, как проснулся.

… Все время хочется спать, спать, спать, я абсолютно не высыпаюсь. Даже крепкий чай в этот раз не помог взбодриться. Жена это заметила и пораньше постелила постель. Уснул моментально и спал как убитый.

А утром… Как же я их не люблю, эти, всегда неожиданные, утренние звонки! Наташа разбудила, я подошел и еще сонный взял трубку. Услышал левитановский голос дежурного Чекмарева:

— Товарищ майор, докладываю: у подъезда девятиэтажного дома взорвано управляемое взрывное устройство. Выходивший из подъезда коммерсант тяжело ранен и отправлен в больницу. Водителя выбросило из автомашины, и он ничего не помнит. Больше, к счастью, никто не пострадал…

— Адрес, Чекмарев, адрес?

Взяв ручку с листом бумаги, стал записывать.

— Хорошо, Чекмарев, высылайте машину.

— Уже направил, товарищ майор.

Положив трубку, я посмотрел на Наташу. Та все понимает без слов, пошла на кухню готовить завтрак. Около детской стоит мама и смотрит на меня грустными глазами. Я слышу обычные ее слова: "Свят, свят, да что же это такое творится!…"