(Понедельник, 11.00,
рассказывает Алексей Озерский)
На работу я опоздал часа на два. Очень толково опоздал: Ферад инспектировал центральный офис, и в наших провинциях его не видали. Мамуля приветливо помахала ручкой:
– Озерский, привет. Тебя дама спрашивает.
– Какая дама?
– Лови, переключаю.
На моем столе замурлыкал телефон. Не раздеваясь, я схватил трубку.
– Алло? Алеша? – с придыханием поинтересовался женский голос. – Алеша, ты уже пришел?
Так, интимно и вместе с тем требовательно, говорит лишь начальница отдела корротношений, напористая дамочка лет около сорока.
– Здравствуйте, Тамара.
– Здравствуй, Алеша, тут девочки на тебя жалуются… Говорят, у них ночмарские тугрики поломались.
– Тугрики? Какие тугрики?
– Я тебя переключу. Девочка была с клиентом, а потом у нее выскочила красная простыня.
Я на работе. Вот уже три года я разбираюсь с «девочками» и «красными простынями» (которые означают всего лишь сообщение об ошибке – в окне красного цвета). Сперва было смешно, потом привык. Тамарины слова скупо, точно и ясно описывают ситуацию. И не ее вина, что любой профессиональный сленг можно свести к жаргону публичного дома.
Все профессии похожи. Дорожные полицейские, политики, водопроводчики, повара – все они вступают со своей работой в близкие отношения. Если повезло – любят ее. Если нет, то взаимно друг друга насилуют.
Мне вот повезло.
Я выписал не стикер откровения испуганной «девочки», отдельно отметив пассаж о выписках. «Когда большие… ну… очень – с трудом проходят. А маленькие снуют туда-сюда. Очень утомляет». Посидел, глядя на листок (может, в ЖЖ запостить?), потом выбросил в мусорник. Пошло и глупо.
И вообще, хватит ерундой заниматься. Надо чайку попить. Как потенциальный друджвант, могу бездельничать сколько хочу.
Меня ожидал сюрприз: исчез мой электрический чайник. А еще вчера нам поставили новый сервер. Стол, на котором я всегда завариваю чай, утонул под грудой системных блоков.
Компьютерная цивилизация возможна лишь в фантастике. Но существуй она реально, будь у серверов и кибермозгов свои поэты и художники, какой-нибудь кремниевый Верещагин обязательно написал бы картину «Апофеоз кибервойны». Вот такую вот груду черепов-серверов, сваленных один на другой – мигающих лампочками, жужжащих и потрескивающих.
Впервые за три года я ощутил себя чужим в своем офисе. Не винтиком сложной банковской машины, но могущественным пришельцем из другого мира. Шарик в кармане зашевелился; я положил его на стол.
Ну, артефактина святая, помогай. Что ты там даешь: удачу плюс три, высокую мораль?.. Мне сейчас все сгодится. Я чаю хочу.
И штуковина помогла.
Свет дня обрушился на глаз Вайю, выжигая все сходство с девчачьей безделушкой. Сейчас он больше напоминал шаманский амулет – из кости мамонта, древний и опасный. Я коснулся пальцами завитка узоров. По руке пробежала едва ощутимая дрожь. Мне показалось, что я втискиваюсь в свой же огненный силуэт, повторяю его движения – словно отражение в воде, словно тень.
Я убрал пальцы, и наваждение исчезло.
Чайник стоял под столом – исцарапанный и сиротливый. Провод его куда-то подевался; видимо, техники, устанавливавшие серверы, подумали, что это «лишняя» запчасть, и унесли с собой.
Это они зря. В сравнении с моим чаем все фигня в этом банке. Я храбро выдернул первый попавшийся шнур из мешанины блоков. «Апофеоз кибервойны» отозвался перепуганной морзянкой. Три длинных писка, три коротких, три длинных. SOS, значит. Ладно, вытяну другой.
В этот раз «Апофеоз» не протестовал. То ли умер, то ли приспособился к неблагоприятной среде в моем лице. Я налил воды и воткнул вилку в розетку. Чайник сонно зашумел, добавляя кабинету уюта.
Вновь зазвонил телефон.
– Алло?
– Алексей? – пискнула давешняя «девочка». – Я подумала… если вам так трудно… Ну, вы знаете, я сама могу пересчитать выписки…
– Выписки?.. Какие выписки?..
– Ну, те самые. С клиентом.
Мембрана щелкнула – на том конце положили трубку. Ничего не понимаю… Она что, за меня мою работу будет делать?
Телефон набрался духу и затрезвонил еще раз.
– Да?
– Лека?.. Слышь, Лека, у тебя чо, баги с выписками? Жди. Ща мыльну код. У меня такая шняга год назад была.
Это Валерка Навигатор. Но он же в отпуске! Да и не такие мы друзья, чтобы он мою программу правил. Какая там дружба! Он же пида… в общем, нехороший человек он.
Телефон опять ожил.
– Алексей, это ты? Нет?.. Да?.. – надтреснутый женский смешок. – Значит, так. Клиент этот выписок требовать не будет. Вообще. Никогда. Мы объяснили ему, что эти запросы нарушают безопасность банка.
Тамара. С ума спрыгнуть!
Еще звонок.
– Алло?
– Олексей? (Сам Ферад звонит. Ой, мама, что деется!) Олексей, у нас проблемы, да?
– Нет, Ферад Васильевич, уже все под контролем.
– Хвала Ормазду! Олексей, бологой, в среду я предоложу на банковском совете отказаться от сервиса. Пусть не будет выписок. Поддерживаешь?
А это уже не шутки. Я положил трубку и вытер пот. Шарик поблескивал на столе изморозными боками. В его узорах плыли скорбные призрачные лица.
Не делаются так дела. Исправить программу несложно – несколько часов, и все. Но чтобы так… Это все равно что заплатить за Аляску мешком цветных бус. Или нет, наоборот, – если взбалмошная королева отдаст корону за колечко. Дешевенькое, медное, со стекляшкой.
Непростая ты вещь, амулет аснатарский. Ой, непростая!
Обеденного перерыва я дождался с трудом. Выскочил из офиса, сел за руль и отправился на встречу с Матриком. В машине меня настиг очередной телефонный звонок. Ферад сообщал, что в офисе прорвало трубы. Канализацию к завтрашнему дню починят, но на работу можно не возвращаться. Если, конечно, нет важных дел.
Получается, на время обряда меня выключили из жизни. Ну и правильно. Вдруг окажется, что я друджвант?! Мне жить, может, осталось всего три дня. А значит, прожить их надо, как… зажечь, чтобы небо и земля ахнули. Все мечты исполнить, всего добиться – что откладывал на потом, на послезавтра.
А о чем, интересно, я мечтаю?
В голове закрутилась смешная голливудская муть: рестораны какие-то, кипрские пляжи (по картинке скользил глянцевый блик, словно по фотографии), шикарные женщины. К слову «шикарные» привязалось черное платьице от Шанели и серебряные туфли. Ни лица, ни фигуры я представить не мог. Пластиковый манекен в розовом лаке. Пошлость какая…
Со Светкой бы попрощаться. Все-таки по-дурацки получилось. Только где я ее теперь найду?
С этими мыслями я вырулил на улицу Свободы. Отыскал стоянку неподалеку от дзайанского ковена. Готические башенки черными иглами пронзали небо. Храм отчаянно воевал с синью и облаками над головой. Я оставил машину и отправился разыскивать Леньку.
Пингвиний силуэт Матрика я узнал издали. Завидев меня, Ленька запрыгал, замахал руками:
– Авеха! Здохово! – и протянул ладонь.
Рукопожатие у меня слабое (я гитарист, пальцы берегу), но Матрик здоровался так, словно воробья боялся раздавить. Пальцы холодные, склизкие. Бр-р-р!
– Ну, доставай, доставай, доставай! – приказал я и украдкой вытер ладонь о штаны.
Ленька замялся:
– Это… Авекс… я того… забыу.
– Что забыл?
– Ну ее… гитару… Но она есть, есть! Дома вежит!
Ну вот как?! Как можно забыть то, ради чего шел на встречу?! Я же говорил, что он этот… нехороший человек.
– Ладно. Идем.
Булыжная мостовая вывела нас к арке с чугунной решеткой. За ней – дряхлая домина в лохмотьях плюща. Среди домов, как среди людей: бывают принцы, бывают дома-жандармы, балерины и художники. Большей частью, правда, встречаются унылые работяги – на одно лицо, одну фигуру. Но сейчас нам заступила дорогу живописная нищенка: с претензиями и громким прошлым, с нелепым старческим кокетством.
Впрочем, Матрик красот архитектуры не ценил.
– Сейчас, Вексище, – бормотал он, – уже…
Мы вошли в подъезд. Ох, и грязно здесь! Скрипучая лестница вывела нас на верхнюю площадку. Там Ленька застопорился: он то звонил, то рылся в карманах, отыскивая ключи.
– У тебя что, дома никого?
– Жена довжна быть, – жизнерадостно объяснил он. И вновь забарабанил в дверь: – Эй, Лизка! Лизка, откгывай!
Наконец, замок сдался, не выдержав осады.
– Лизка, свышь?! У нас пхуха конхетная! – с порога заорал Матрик. – Свышь, Лиз? Эй!
Никто не вышел нам навстречу. Впрочем, Леньку это не смутило:
– Это Вексище, – рассказывал он, снимая куртку. – Свышь, Лиз? Я говоив, помнишь?!
На кухне загремела упавшая табуретка. Послышалось невнятное мычание, переходящее в хрип.
Матрик взял меня за рукав и потащил в гостиную:
– Пойдем смотхеть. Эвитный ибанез, отвечаю!
– Подожди. – За мутным стеклом кухонной двери мелькнуло оранжевое пятно. Я стряхнул Ленькину руку. – Что там?
– Там?.. Лизка там.
Я подергал кухонную ручку.
Заперто.
Шарик в кармане ожил. Огненный силуэт вновь оплел меня; не успевая удивиться тому, что делаю, я пнул дверь. Притолоку пересекла кривая трещина. Еще пинок – и язычок замка вылетел «с мясом».
Лиза парила под потолком. Бесформенный силуэт на фоне окна; смеющаяся птица – трепещут крылья, мелко трясется грудь. Космонавт в невесомости.
Вот только у космонавтов не бывает таких лиц.
Смотрел я лишь миг. Загремела под ногами перевернутая табуретка. Оранжевый балахон с чернильным пятном на подоле колыхался в воздухе; голые ноги в синяках брыкались, не давая подойти. Я бросился к повешенной, обхватил ее за живот, приподнимая.
– Нож! – заорал я. – Режь веревку, придурок!
Матрик стоял, растерянно хлопая ресницами. Та-ак… Этот мне не помощник. Я потянулся к табуретке ногой, пытаясь придвинуть ее поближе. Кислотно-малиновые лохмы разметались, открывая багровую складку. Я успел заметить, что узел затянулся под затылком, – значит, шея не сломана, еще можно спасти.
Девушка билась в судорогах, пытаясь содрать петлю, но это не удавалось: веревка слишком врезалась в горло. Ленька наконец вышел из прострации. Бочком, бочком он двинулся ко мне. Голая нога заехала ему в грудь, и он остановился в растерянности.
– Держи ее, придурок!
Я толкнул повешенную ему в объятия. Пока он путался в тряпках, я вскарабкался на табуретку и вытащил складной «андужар». В панельной девятиэтажке самоубийство закончилось бы пшиком. Крюки, на которых крепятся люстры, могут выдержать вес люстры – не более. Тут же как специально строили под висельников. Я принялся остервенело кромсать веревку. Ишь ты – и узел профессиональный, скользящий, в оплетке из нескольких витков…
Девушка едва не рухнула на пол; Ленька почти не держал ее. Я осторожно слез с качающейся табуретки. Придерживая оплывшее, словно резиновое тело, уложил Лизу на сваленные в углу пыльные коврики. Ну панки… Ну, грязищу развели!.. Неужели трудно уборочное заклятие купить? Или амулет у соседки одолжить?
– «Скорую» вызывай. Пошел. Быстро!
– Не надо «Скорую»! – Глаза Матрика наполнились благоговейным ужасом. – Что ты! – Он сбегал в соседнюю комнату и вернулся с флаконом. Едко запахло нашатырем. – Смотхи – она живая!
Я отстранил Леньку и принялся перерезать веревку, стараясь поддеть кончиком ножа. Петля наконец расскочилась. Девушка закашлялась, глотая воздух, ставший для нее жестким и колючим.
Это ничего. Главное, что жива.
«Скорую» пришлось вызывать с моего мобильника. Ленькин телефон отключили за неуплату. Ох… нехорошие люди! Адреса я не знал, а спрашивать у Матрика оказалось бесполезно: он носился по квартире, пряча какие-то пакеты, собирая обрывки бумаги и колотые ампулы. Упаковку одноразовых шприцев попытался сунуть мне в сумку. Получив по шее, заныл:
– Не сучься, Вексище. Попалят же!..
Лиза уже пришла в себя и сидела, бесстыдно раскинув по полу голые ноги. Мокрая юбка липла к бедрам; анимешные малиновые волосы свисали на глаза кукольной бахромой.
Нет, на наркоманку не похожа. Умой ее, переодень, дай выспаться и поесть – вполне симпатичная девчонка. В кости широковата, правда, такие всегда на диетах сидят, чтобы не расползтись. Но у Матрика особо не разъешься. Лицо грубоватое, скуластое, а разрез глаз особенный – словно две перевернутых зеленых луны. И впрямь – анимешная героиня.
Я пододвинул ногой табуретку. «Будешь вешаться, табуреточку-то мне завещай» – всплыло в памяти.
– Что случилось? Из-за чего ты?..
Девчонка поджала ноги, пытаясь прикрыть почерневшие синяки на коленях. Не зная зачем, я достал шарик. Повертел в пальцах: из руки в руку, под мизинец, продавить с поворотом, выщелкнуть на большой палец. Был – исчез – появился. Это меня барабанщик наш научил. Он на концертах и не такое вытворяет.
Поворот. Пасс. Растереть ладони, сдавливая блестящую кость.
Лиза шмыгнула носом. Взгляд ее неотрывно следовал за движениями шарика. Огненный силуэт подхватил меня, как река тонущее дерево; из этого силуэта я и протянулся к Лизе. Часть сияния перетекла на нее, отгоняя боль и страх. Все будет хорошо, говорил этот свет, ведь правда?..
Губы девушки зашевелились. Я нагнулся к самому ее лицу, вслушиваясь.
– И повесить-то как следуют не умеют… – сипло прошелестела она. Голос звучал тихо-тихо, почти неслышно; часть слов я угадал по движениям губ. – Он там.
– Кто? Ленька?
Круглый подбородок отрицательно качнулся из стороны в сторону. Девушка сморщилась.
– А кто?
– Дэв. Каждый вечер… Ленчик все болтается… а я одна… с ним… одна…
Это заговор: я, Лиза и то, что прячется в костяном шаре… Мне нестерпимо жалко ее – маленькую, измученную, с нелепыми малиновыми лохмами. Если Сашка не врет, то Матрик был талантливее нас всех. Я видел его на одной из ранних фотографий: коренастый, лохматый, в промокшей насквозь черной футболке. На сцене он не играл – сражался, горел, кипел. Силы ого-го! Драйв даже сквозь фотку заводит!
Вот кого ты искала, глупая девчонка… А он тебя предал.
Осталась лишь грязная унылая квартира.
С дэвом в дальней комнате.
И гитарой.
Той самой.
Я отправился в спальню. На пожелтелой двери алела нарисованная фломастером руна. Кнопками прилеплена дешевая янтра из магазинчика «Путь к себе», на гвоздике брелок – оскаленная черепушка с желтоватыми трещинками на затылке. Я чуть не рассмеялся. Конечно. Как еще спасаться от демонов рок-гитаристу?
– Брелок кто заговаривал?
– Асмика. Она у этих занимается… у космопсихоэниаэнергетиков.
Бредовое название Матрик выговорил, не картавя и не запинаясь, – крепко, значит, в мозги въелось. К дзайану не могли пойти, придурки… Я осторожно потянул за ручку.
Темная щель выбросила облака пыли. Передо мной открылась запретная комната: царство пыльных полос, рвущихся сквозь жалюзи, плесневелых бород на стенах, затхлого воздуха.
Ноги по щиколотку утопали в плесени. Шорох и движение я не слышал – улавливал затылком. Вот что означает «волосы дыбом»… Крысы перекатывались теннисными шариками; их писк затихал по углам. Я остановился, пережидая. Сердце гулко бухало в груди, кончиках пальцев, коленях, пятках. Казалось, тело исчезло, оставив лишь удары.
Я нащупал в кармане костяную резьбу амулета. Огненный силуэт согрел тело; комната окрасилась в золотые и лимонные тона. На кровати сидела пухлая тварь в морщинистой слоновьей коже.
Интересно, кто за стенкой живет? Вроде бы какой-то учитель. Тварь явно ведь оттуда вылезла. Я сдернул с окна пыльную штору, впуская в комнату солнечный свет. Дэв закачался, словно пламя свечи.
А вот и гитара. Элегантные рога, словно драконьи клыки, ручки блестят. На боку цвета спелой сливы радужный блик. Дэв потянулся навстречу, защищая инструмент. Облезешь, тварь! Я пошел к гитаре прямо сквозь чудовище.
Огненный силуэт коснулся дэва, оставляя на заскорузлой шкуре угольные следы. Взвыв, чудовище нырнуло в стенку. Ну и скатертью дорожка!
Я уселся на кровать, чтобы рассмотреть гитару. Это действительно «Ibanez RG 570», не соврал Ленька. Сделан в Японии в 2001 году на фабрике Fujigen – так написано на голове грифа сзади, там, где серийный номер. Лады почти не стерты, металлические части блестят, как новенькие. Япошки на лаке экономят, но тут ни царапин, ни сколов краски. Гриф и флойд тоже вполне себе, никаких следов бесчеловечных экспериментов или чудовищных нагрузок.
Так что же, Матрик на ней совсем не играл?
– Слышь, Ленька? – позвал я. – Чехол где?
Матрику было не до меня. Лизу забирали в больницу, и он метался по квартире, разыскивая ее вещи. На полу валялись джинсы, свитера, женские рубашки, трусики. Сама девушка стояла, понурившись, возле дверей. Она уже успела умыться и переодеться в уродливое серое платье.
Я показал Лизе гитару. Взгляд девушки ожил; узнала, значит. Вот и хорошо. Спальня чистая, дэв туда не сунется. А гитару я заберу. Это по-честному. Такое сокровище Матрику оставлять нельзя!
И деньги отдам.
Я выгреб из кармана мятые десятки и, не пересчитывая, сунул Леньке. Тот сомнамбулически кивнул. Чехол от гитары лежал здесь же, на полу. Я уложил гитару, взял сумку и выскользнул из квартиры.
Больше всего на свете мне хотелось вымыться. Влезть под душ и отскрести себя по полной программе. «Ибанез» «ибанезом», это, конечно, мировое сокровище, но час в гостях у Леньки… бр-р-р!
По лестнице я взлетел вихрем. Ворвался в свою квартиру, на ходу скидывая кроссовки и носки. Холостяцкий беспорядок, еще вчера так меня возмущавший, показался мне милым и уютным.
Банки из-под пива у меня на полу не валяются. Да и презервативов на подоконнике не налипло. Вот это жаль, конечно… Я скомкал рубашку и джинсы, запихал в пластиковый бак, куда скидываю грязное белье, влез под душ. Гитара пусть пока полежит, потомится. Ею займусь позже, а пока…
Амулет!!!
Такого страха я давно не испытывал. Голышом, оставляя на исцарапанном паркете мокрые следы, я бросился к баку. Джинсы сморщились шляпкой гриба-дождевика; я не сразу нашел нужный карман. Шарик оказался на месте.
Я вытащил его и прижал к груди.
Все, господа аснатары… Не было побега, ошибочка вышла. Подозреваемый вновь под присмотром бдительного Вайю.
Домывшись, я взялся за сокровище. Раскрутить до винтика, осмотреть, ощупать – это мой бзик. Обожаю всякие надписи на гитарах, где нетвердой рукой мастера поставлен оттиск с датой и еще каким-нибудь номером доски. От надписи «Made in Japan» на звукоснимателе я просто млею. Музыканты меня поймут. На пятке грифа надпись «ARG570», на корпусе в месте крепления – «2001-11», строкой ниже «RG570-03». И чтобы докопаться до всего этого, надо гитару обязательно раскрутить и разложить на столе.
Скоро обнаружилось, что зверь мне достался раненый. От стальной втулки, в которую уходят болты, держащие флойд, змеилась трещина. С одной стороны она проникала вниз на глубину втулки, затем сворачивала параллельно пружинам. С другой – ныряла в гнездо хамбакера на полтора сантиметра вглубь.
Стукнули мое сокровище. Или же пробовали ставить струны немереной толщины? Наивные. Если стукнули, то непонятно, почему нет следа на флойде… Может, в тот момент она была в чехле?
В любом случае, так оставлять нельзя. Втулка держится неплотно, вылезает из гнезда. Сейчас мы ее эпоксидкой – чтобы на веки вечные. Гриф немного болтается – ну, так это из-за толстых отверстий под крепежку. Я нащепил своим «андужаром» спичек, вставил и завинтил болты.
Все.
Мертво.
Других повреждений нет. Осталось натянуть струны, настроить и можно играть. Только время, время… В заоконный мир спустилась тьма, тот сумеречный осенний вечер, когда неясно, продолжать ли дневные дела или готовиться к ночи, а я все вожусь с «ибанезом».
Мобильник на столе ожил. Я снял наушники и нажал кнопку вызова. В динамике зашуршал (как он мне надоел!) голос Матрика:
– Вексище, ты?! Ну, свушай, бвин. Пхуха! Пхуха немегяная!
– Чего тебе?
– Пгет мне конкгетно, не повегишь!
И Ленька вывалил на меня все свои радости. Ему действительно поперло: кредиторы его поразбежались, как-то вдруг внезапно стало хорошо с работой. Бедняга на меня чуть не молился – по его словам, это я пришел и принес ему три горы удачи!
Положив трубку, я достал шарик.
Как, оказывается, легко приносить людям счастье… Это ведь мой первый день испытания. Сегодня и завтра я творю добро, а потом…
Так что я сижу? Надо оторваться по полной!
Вставайте, граф, нас ждут великие дела!