Сразу после церемонии он повез ее домой на своем роскошном лимузине. Всю дорогу он, как обычно, был сосредоточен и молчалив. Сколько она помнила Бориса, он всегда был таким: слегка прищуренные глаза, высокий лоб, на который небрежно спадает несколько седых прядей, выступающий вперед подбородок с ямочкой и греческий нос. Вся его внешность олицетворяла умеренную суровость и как бы служила залогом будущей стабильности. Она очередной раз вздохнула, и в тишине это прозвучало как сдавленное рыдание. «В конце концов, все ищут стабильности, — думала она, — не я — первая, не я — последняя. Кристина спрашивала об его счете в банке, как он повлиял на мое решение. Я впервые в жизни соврала ей. Может быть, я пыталась обмануть себя? Возможно. Ведь я не люблю его, как должна любить невеста своего жениха. Наверное, мама права, когда говорит: «Стерпится — слюбится», но почему так тяжело на душе — вот это вопрос. Да, мама должна знать, в какую пропасть толкает свою дочь, ведь она никогда не любила папу по-настоящему. Конечно, я помню тот случай, помню как сейчас наш с нею разговор. Это случилось, когда я в девятом классе впервые влюбилась. О, это было как в книжках! Я прибежала из школы и закричала: «Мама, я влюблена! Если он сделает мне предложение, я обязательно выйду за него замуж!» «Что за сумасбродная мысль? — остановила она меня. — Что ты знаешь о любви, девочка моя? Ты думаешь, это и есть то трепетное чувство, которое охватывает тебя, когда ты встречаешь смазливого парня, того самого на белом коне, о котором мечтала в своих снах? Нет, душечка. Чувства эти пройдут через пару месяцев, а останется только привычка, и чем сильнее было чувство, тем больнее будет разочарование от его утраты». Это истина. Что удерживало моих родителей вместе? Дети, общее имущество, привычка и Божья заповедь не разводиться? Без сомнения, страстью в нашем доме никогда и не пахло. Они даже спали в разных комнатах, но когда наступал особенный день, мама ложилась спать позже всех, долго возилась с посудой на кухне или занималась чем-то еще особенно неотложным, а потом повязывала свою любимую черную косынку для молитвы и шла в папину комнату, словно в трауре, серьезная и печальная. Страшно». Она посмотрела на чужого мужчину за рулем и содрогнулась. Хорошо, что это только помолвка, а не свадьба, ведь она еще не готова к своей первой ночи. Но это и есть та суровая реальность, о которой ей говорили взрослые, когда она была еще подростком. Девушке в двадцать два пора уже выходить из детского возраста. Но как все-таки тяжело отказаться от своих сказочных иллюзий, когда ты молода, красива, когда хочется, чтобы на тебя смотрели мужчины, когда еще хочется краснеть от нескромных взглядов, когда хотя бы раз в жизни хочется услышать горячие слова в ночном парке: «Я люблю тебя!» «Но нет, нужно держать себя в руках, скоро твои лучшие подруги будут завидовать тебе и твоему положению в обществе, — урезонивала она себя. — Ведь все ищут стабильности».

Машина подъехала к старенькому дому. Завизжали тормоза. Борис медленно вышел и открыл дверь девушке.

— Прошу вас, — он любезно протянул ей руку, на что она едва заметно кивнула. — Я заеду за вами в воскресенье, приблизительно в полдесятого.

Она едва расслышала его последние слова, потому что торопилась поскорее скрыться за ветхими дверями своего дома.

Мама встретила ее на пороге, счастливая и улыбающаяся, с перекинутым через плечо полотенцем, которым она тщательно вытирала только что вымытую тарелку.

— Ну, как прошло мероприятие? — ласково пропела она.

— Не урони тарелку, мам, — недовольно буркнула дочь, снимая в прихожей верхнюю одежду.

— Неужели ты не расскажешь матери, как все это было? — не меняя тона, продолжила та по дороге на кухню.

Снимая тесные сапоги, дочь больше нахмурилась.

— Мам, пожалуйста, оставь меня в покое! У меня сейчас не то настроение, чтобы рассказывать о том, сколько стыда мне пришлось натерпеться, когда он знакомил меня со свекровью. Точнее сказать, когда он показывал меня своей маме. Она мне чуть ли в зубы не заглядывала, а под конец еще спросила, не страдаю ли я какими-либо женскими заболеваниями, а то им, дескать, непременно нужен наследник фамильного имущества, и бесплодный вариант, видите ли, для них неприемлем, — горечь, с которой были сказаны эти слова, слегка умерила материнский пыл, но не настолько, чтобы огорчить счастливую родительницу.

— Ничего, ты меня еще будешь благодарить за то, что я настояла на этом браке, — тихонько ворчала она себе под нос на кухне. — Вот переедем в их огромный дом, посмотришь, что значит жить по-людски, тогда и поговорим об этом.

Утро следующего воскресенья выдалось сумасшедшим. Мать подняла дочь в половине седьмого и буквально втолкнула ее в ванну. Сонная девушка не могла понять, что происходит, потому что раньше такого не случалось.

— Сегодня утром ты должна выглядеть свежей, а незаспанной, — приговаривала мать, выливая на дочь кувшин холодной воды.

— А-а-а-а! — закричала та и одним прыжком выскочила в коридор. Сон как рукой сняло. — Ты что, мам?! С ума сошла? Вода ж ледяная! — со слезами закричала она, всеми силами пытаясь сдержать истерику.

— Вода была комнатной температуры, — невозмутимо парировала мать и, взяв с полочки махровое полотенце, направилась к переполошившейся дочери. — Ну зачем же, скажи на милость, стоять в коридоре в чем мать родила? — ворчала она, заботливо растирая бледные пупырышки, которые густо покрыли все тело ее несравненной дочери.

— Мам, что случилось? — немного успокоившись, спросила она.

— Да, собственно, ничего такого и не случилось. Просто сегодня первый день, когда ты поедешь в церковь не на автобусе, и сидеть отныне будешь не там, где прежде, поэтому и выглядеть ты должна как-то по-особому.

— Я что, кукла? — фыркнула она в ответ, и направилась в спальню.

— Я хочу, чтобы ты выглядела лучше всех, вот и все, — и мать последовала за ней, чтобы прочитать мораль. — Разве я требую от тебя так много? А ты могла бы подумать над своим поведением и тоном, каким ты разговариваешь с матерью! Как быстро дети забывают, что у них есть долг перед родителями. Теперь, когда ты можешь сделать мою жизнь радостной, согласившись принять свое счастье, верхом неблагодарности было бы вести себя, как капризный ребенок, и испортить все то, над чем твоя мать так долго и упорно трудилась.

Девушка села на край кровати и, закатив глаза, терпеливо выслушивала ставшие уже привычными нотации.

— Когда вы поженитесь, Борис повезет тебя в свадебное путешествие, покажет тебе разные заморские страны. Вы будете загорать на морском берегу, кататься на лыжах... — пересказывая все прелести будущей семейной жизни своей дочери, мать мечтательно улыбалась. Она достала из шифоньера лучшее платье девушки и принялась его аккуратно гладить. — ...И на этом балу ты будешь самая красивая.

— Ну, хватит, мама! — не выдержала дочь. — Я не хочу быть самой красивой! Не хочу с ним загорать, плавать, кататься, танцевать или еще что-то там, — она задохнулась от возбуждения. — Неужели ты этого не понимаешь? Я вообще не желаю иметь с ним что-либо общее.

— Замолчи!!! — мать в ярости стукнула ладонью по гладильной доске. — Мало того, что мать твоя всю жизнь была оборванкой, а отец — дармоедом, который под старость лет совсем на голову сел, так ты хочешь, по моему примеру, свою жизнь закопать в помойную яму?! Не позволю! — на ее глаза навернулись слезы. — Не для того я кормила, одевала и воспитывала тебя, чтобы потом спокойно смотреть, как ты будешь влачить жалкое существование. На, одевай! — и она бросила на койку выглаженное платье.

Дочь печально посмотрела не него и стала медленно переодеваться. Она давно уже смирилась со своей участью, но время от времени что-то в ней закипало, и тогда все ее существо бунтовало против такого положения вещей, но аргументов в свою защиту всегда не хватало, поэтому приходилось подавлять в себе возмущение хотя бы для сохранения терпимой обстановки в доме.

Борис задерживался. Богослужение уже вот-вот должно было начаться, а его все еще не было. Девушка не любила опаздывать, но пойти сама не решалась.

Вдруг у ворот резко заскрипели тормоза. Тревожно загудел сигнал. Она сняла с вешалки пальтишко и принялась натягивать замшевые сапоги. Борис стал нервно сигналить.

— Ох, какой нетерпеливый, — шутливым тоном прокомментировала мать. Но девушка так угрюмо посмотрела на нее, что наигранную веселость как рукой сняло.

Весенняя прохлада приободрила ее. В распахнутое пальто ворвался веселый ветер и затрепетал в подоле прелестного платья. Она стремительно сбежала по ступенькам и, юркнув в распахнутую дверцу, оказалась возле водителя.

Он медленно повел машину по ухабистой дороге.

— Софья, — как то особенно официально обратился Борис к девушке, — разве тебя родители не учили, что опаздывать нехорошо? Почему я должен ждать тебя? Впредь я хотел бы, чтобы ты была полностью готова к моему приезду, — и он посмотрел на нее холодным и решительным взглядом.

От неожиданности такого заявления она потеряла дар речи. От возмущения такой несправедливостью ком подкатил к горлу, а на глаза навернулись слезы. Разве это не он приехал с опозданием? Разве она не была готова? Неужели ей надо было полчаса париться в верхней одежде? Внутри у нее все кипело и клокотало, но она так боялась его, что не в состоянии была выдавить из себя ни единого слова.

— Да ты не расстраивайся, — смягчился он, видя ее слезы, — это не так страшно. Теперь я буду заниматься твоим воспитанием, и вскоре мы сделаем из тебя настоящую леди.

Софья отвернулась и стала разглядывать мелькавшие за окном картины, пытаясь отвлечься от скверных мыслей. Самодовольное выражение на лице ее жениха раздражало ее, и она опасалась перестать его бояться, потому что тогда непременно нагрубила бы ему. Она хорошо знала, какой у нее скверный характер. Вот уже несколько лет она каждый вечер в молитвах просит Бога изменить его. Несколько лет, но не в последние дни. Теперь она не желала изменяться. Зачем? Для нее теперь все умирает. Она выполнит свой долг перед матерью, а потом пусть этот зануда помучается с молодой женой, у которой несносный характер. Она поймала себя на том, что эта злорадная мысль развеселила ее. Вдруг ей стало страшно — что же она скажет Господу, когда пастор спросит на венчании: «Любишь ли ты его?» С этой мыслью тоска опять вернулась в сердце и томительно защемила в груди.

Богослужение в этот день шло обычным порядком, но для нее все было не так. Она теперь сидела на новом месте в престижной части большого зала и чувствовала себя не в своей тарелке. Люди вокруг нее утопали в роскоши. Пожилые дамы с обрюзгшими щеками кутались в норковые шубы, седовласые мужчины в строгих церемониальных фраках, напыщенные юноши с золотыми часами на женственных руках. Кое-кто поглядывал на Софью с удивлением, кое-кто с открытым презрением, но большинство вообще игнорировали, и когда она извинялась или здоровалась, то ее просто не замечали.

Молодой пастор немилосердно затянул проповедь, и когда люди в конце концов задремали, он неожиданно завершил свою речь и сменил тему.

— Дорогие братья и сестры, — начал он с напыщенной торжественностью, чем, естественно, сразу привлек внимание слушателей, — у нас сегодня особенный день. Наш возлюбленный брат во Христе Борис и восхитительная сестра Софья решили пожениться. Давайте поприветствуем их! — и он отчаянно захлопал, побуждая зал последовать его примеру.

Глаза присутствующих устремились на Софью. Ей вдруг стало невыносимо оставаться в зале, но так как выйти она не могла, то ей оставалось только съежиться в кресле, как испуганному котенку.

Под шумные аплодисменты зала Борис поднялся и, не глядя, протянул ей руку. Она со страхом посмотрела на него, но встать почему-то не могла. Мужчина бросил на нее испепеляющий взгляд и довольно грубо поднял ее за локоть.

Обычай требовал, чтобы они вышли вперед и повернулись лицом к залу. Когда же они двинулись по проходу, Софья стала молиться, чтобы не грохнуться в обморок или не разреветься, что тоже было возможным в ее нынешнем состоянии. Временами в ее глазах мерк свет, а люди расплывались в неясные тени, и тогда ей становилось немножко легче.

Они вышли и встали перед кафедрой. Полторы тысячи человек радостно поздравляли их с чем-то, но она думала только о том, что сегодняшнее объявление в церкви равносильно ее смертному приговору. «Назад пути нет!» — твердил ее воспаленный разум, и радостное ликование зала вдруг стало для нее враждебным. Волнами накатывалась тошнота, и щеки предательски зарделись. Она слегка покачивалась на ватных ногах, в то время как пастор что-то задорно выкрикивал в микрофон. Без сомнения, такие мероприятия были ему по душе, и никто не имел права судить его за это, но когда его поздравление затянулось, Софья подумала, что отойдет она раньше, чем выйдет замуж. Эта мысль как-то странно ее ободрила, и она смогла простоять еще несколько минут, как раз столько, чтобы пастор завершил свою тщательно подготовленную речь, и зал вновь разорвался оглушительными аплодисментами, провожая их на место.

Продвигаясь между рядами, она еще осознавала, что происходит вокруг, но стоило ей опуститься в кресло, как мир для нее перестал существовать. Что происходило после этого, она так никогда и не смогла вспомнить. Кто-то обнимал ее почти безжизненное тело в порыве пылкого поздравления и целовал разгоряченные щеки. Лица ветхих бабушек, мокрые от слез глаза, незнакомые мужчины проплывали мимо нее как во сне, и каждому от нее что-то было нужно.

В себя она пришла только на следующее утро, когда открыла глаза в своей теплой постели. Что же она делала целые сутки? Это была первая мысль, которая пришла ей в голову, когда она взглянула на веселые блики утреннего солнца. «Наверное, мне все приснилось», — с облегчением заключила она и томно потянулась под теплым одеялом.

Внезапно ее взгляд упал на скомканное платье, небрежно накинутое на спинку кровати. Внутри у нее все похолодело. Так значит, все это было на самом деле?! Солнце спряталось за маленькое облачко, и в комнате сразу стало серо. Вместе с этим пропало и ее хорошее настроение. «Значит, скоро свадьба», — уныло заключила она, и мир снова стал для нее необычайно реальным.

К завтраку она вышла непричесанная и неумытая, с опухшим от долгого сна лицом. Мать встретила ее хмурым взглядом и молча поставила перед ней тарелку с супом.

— Хоть бы умылась, — хриплым голосом пробормотала она себе под нос. — Совсем распустилась. Где это видано, чтобы молодая девушка вела себя так по-свински.

— Мама, у меня страшно болит голова, — простонала дочь.

— Еще бы, проспать больше суток, лентяйка, — не унималась та, яростно царапая стол огромным ножом.

— Я никогда раньше не спала так долго. Видимо, мне вчера стало плохо, — пыталась оправдаться Софья.

— Вчера всем стало плохо! — с какой-то невыразимой горечью заявила мать.

Софья непонимающе посмотрела на ее искаженное злобой лицо.

— Что ты смотришь на меня, как невинный ягненочек? Что ты устроила вчера в церкви?

— Что я устроила вчера в церкви? — совершенно наивно спросила она в ответ.

Мать отвела от нее утомленный взгляд и вновь принялась царапать стол. У Софьи и без того не было аппетита, а теперь она вовсе забыла о супе и пристально смотрела на мать, ожидая от нее объяснений. Но та не торопилась давать их. Несколько раз она укоризненно посмотрела на уставшее лицо дочери и, наконец, бросив нож в столешницу, села рядом с ней за стол.

— Ты стояла там, как на эшафоте, — сказала она и, заметив, что никакой реакции не последовало, добавила: — Если бы пастор ничего не говорил, то все решили бы, что у тебя кто-то умер.

Софья все так же печально и безучастно смотрела на нее.

— А что говорил пастор? — едва слышно вымолвила она.

Мать хотела сказать еще что-то и уже открыла было рот, но, услышав этот вопрос, будто онемела и изумленно уставилась на дочь.

— Что с тобой? Ты что, не помнишь, ведь в воскресенье было объявлено о твоей помолвке!

— Ах, это... да, я, конечно же, помню об этом. Я подумала, что там было еще что-то, — с облегчением в голосе сказала Софья.

— Ты что же, не помнишь, что свадьба назначена на середину лета? — спросила мать и потрогала морщинистой рукой влажный лоб дочери, когда глаза той удивленно расширились от осознания этих слов. — Только не говори мне, что ты всего этого не слышала, не то мне придется отвести тебя к психиатру.

Девушка уронила голову на руки и горько заплакала. Мать в ответ на это только пожала щуплыми плечами и занялась хозяйством.

Май ворвался в их городок полновластным хозяином и сразу же предъявил свои права на погоду. Разбежались тяжелые, хмурые тучи — освободили на небе место для солнца. Столбик термометра послушно потянулся вверх, в ответ на что природа благодарно одарила всю округу буйством красок.

Хорошая погода в конце весны — прекрасное дополнение к хорошему настроению. Так думают все молодые люди, особенно если они на пятом курсе мединститута. Никита не был исключением из этого правила. Плюс ко всему он сегодня сдал на «отлично» свой предпоследний экзамен и с каждым днем все больше радовался приближению практики, как начала коренных перемен в своей жизни. В двадцать два человеку свойственен неудержимый авантюризм, передряги, треволнения, потрясения... А победы и поражения становятся просто жизненной необходимостью в прямом смысле этого слова, поэтому каждый день, проведенный в институте, как две капли воды похож на другой. Это старит молодое сердце, поэтому, руководствуясь инстинктом самосохранения, молодые люди с трепетом ожидают окончания учебы, чтобы вырваться из рутины повседневности и глотнуть свободы полной грудью, а там — будь, что будет.

Никита мечтал. С каждым днем мечты его обновлялись, но это обстоятельство нисколько его не смущало. Он знал, что все устроится самым замечательным образом, даже если не так, как ему мечталось, потому что все, что ни произойдет в его жизни, произойдет по воле Бога, а это — залог успеха.

Первого мая ровно в одиннадцать тридцать Никита, ликуя, выскочил из ворот студенческого городка с сияющим лицом и довольно объемной книгой под мышкой. Твердым шагом он направился в сторону ближайшего парка, чтобы там, в тишине, под теплым весенним солнцем насладиться чтением. Он уже давно не коротал свое свободное время в общежитии, потому что весна позволяла очень часто проводить досуг под открытым небом, среди деревьев или в беседке, где нет шумного соседства, пьяных драк и назойливых праздных молодых людей, каких в студенческом городке немало. К тому же свежий воздух благотворно влияет на самочувствие, это он знал задолго до того, как поступил в медицинский.

Парк встретил его мерным шорохом листвы и особенной умиротворенностью. Все тут было чинно и текло неторопливо, даже время, казалось, замедляло здесь свой неудержимый бег. Никита, поддавшись царившему тут настроению, тоже умерил свой быстрый шаг. Он прошелся по благоухающей тенистой аллее и вышел к небольшому, затянутому ряской пруду. Это было его любимое место. Здесь было особенно красиво и тихо, самое подходящее место для человека, который хочет насладиться чтением понравившейся книги на лоне почти первозданной природы. Обычно он находил там одну из немногочисленных беседок, укрытых среди ветвей от посторонних взглядов. Это позволяло ему оставаться наедине с самим собой и с Господом, и так как иного общества в эти часы он обычно не искал, то мог беспрепятственно заниматься самыми интересными делами — молитвой, размышлением или чтением, оставаясь никем не замеченным. Он прошелся по молодой траве и уверенно шмыгнул в самую гущу листвы. Частый кустарник, надежно скрывающий беседку, сомкнул за ним свои ветви, открывая вход в маленькое плетеное помещение. Никита нетерпеливо помолился, сел на деревянную скамейку и раскрыл принесенную книгу на первой странице. Это была книга, которую ему посоветовал его друг-библиотекарь — ветхий старичок с трясущимися руками и острым орлиным зрением. «Это оттого, — говаривал он, указывая на свои глаза, — что читать мне довелось очень много интересных, поучительных книг, которые просветляют ум и облагораживают душу». На синей потертой обложке крупными буквами было написано имя автора — «Виктор Гюго», а на первой страничке — название книги — «Отверженные». Конечно, Никита уже слышал это имя, и название казалось ему знакомым, но содержание книги оставалось тайным, и особенно привлекательным, потому что старый библиотекарь знал толк в литературе, в чем он убедился за последние четыре года. Раньше он читал только Библию, потом стал интересоваться книгами из церковной библиотеки, но когда поступил в институт, вдруг открыл для себя новый мир, богатый и красочный, эту повесть человеческого существования, искания истины, блуждания во тьме и прорыва к свету. Великие дети Божие и отпетые негодяи заставляли его размышлять и шлифовали его душу, волновали сердце и открывали ему всю многогранность Божьей премудрости. Он жил вместе с героями великих классиков и в свете Библии реальность их жизни обогащала его полезным опытом.

Он быстро пролистал предисловие и углубился в чтение первой главы. Время летело незаметно. Иногда прочитанное им место требовало особенного осмысления, и тогда он отрывался от чтения и подолгу всматривался в неведомую даль, часто моргая, что было признаком его крайней сосредоточенности и усиленной работы мысли. Он не мог понять, что заставило его отвлечься от своих мыслей и обратить внимание на женскую фигуру, медленно продвигающуюся в его направлении. Это была восхитительная светловолосая девушка с необычайно печальным выражением лица. Наверное, именно это и привлекло его внимание. В такой теплый и солнечный майский день нужны чрезвычайные обстоятельства, чтобы оправдать столь угрюмое состояние.

Сделав такой неутешительный вывод, Никита решил продолжить чтение. Но стоило ему сосредоточиться и прочитать несколько предложений, как мысли его вновь возвратились к опечаленной девушке. Пока она медленно приближалась к густому кустарнику, за которым скрывался наш юный герой, это неприятное происшествие приключилось с ним раз пять или шесть. Наконец, совсем потеряв надежду вернуться к своему излюбленному занятию, он сдался и стал с любопытством разглядывать молодую красавицу. С виду ей было лет восемнадцать. Но как только он подумал об этом, тут же вспомнил слова одного неглупого человека, который сказал: «Есть женщины, возраст которых в течение суток варьируется от шестнадцати до тридцати, и самое глупое, неблагодарное занятие, которое только можно придумать рядом с такой женщиной, это начать строить предположения относительно ее ветхости». По мере того, как она приближалась, Никите все больше нравилось новое занятие. Ее стройная, изящная фигура выгодно подчеркивалась красивым темно-синим платьем. Распущенные волосы сверкающим водопадом спадали на изящные плечи. Еще не было видно цвета ее глаз, но Никита уже ясно мог различить темные выразительные брови над аккуратным носиком с горбинкой. «Ну надо же, — удивился Никита, — кто же мог так огорчить такое восхитительное создание?» Ему вдруг показалось, что он никогда еще не встречал таких привлекательных девушек, и от этого ему стало не по себе. «Не хватало еще влюбиться в прохожую, а потом сохнуть по ней», — печально подумал он, и решил вернуться к чтению интересной книги. Он сосредоточился и на одном дыхании прочел несколько абзацев. «Интересно, какого цвета у нее глаза?» — ворвалась в его сознание назойливая мысль. Он выглянул из-за кустов, но никого уже не было видно. Девушка пропала. Вместе с ней испарилось и желание читать книгу. Разочарованный, Никита вышел из своего укрытия и стремительным шагом направился к выходу из парка. Не отдавая себе отчета, он все время оглядывался по сторонам, и его глаза постоянно искали что-то. Видимо, он не встретил то, что искал, потому что стоило ему ступить за ворота парка, как он тут же умерил своей шаг и медленно побрел в сторону своего общежития.

Мысли его путались. Он думал то о прочитанном в книге, то об экзаменах, то о девушке.

В комнате его соседи устроили ставший уже привычным шумный банкет. Как только Никита открыл дверь, в уши ему ударил надрывный крик магнитофона. Вокруг маленького столика в прихожей кучкой сидело несколько подвыпивших парней, оживленно пытавшихся перекричать друг друга. С обреченным видом Никита прошел к своей кровати и грузно повалился лицом в подушку. Не глядя, он взял с тумбочки большие наушники. Юноша давно уже усвоил это правило: если ты устал и хочешь немного вздремнуть, то для тебя вещь первой необходимости — наушники. Уши утонули в мягком каучуке, и вокруг сразу же стало значительно тише. «Сегодня слишком эмоциональный день», — подумал он, закрывая глаза, и прежде чем он вспомнил, что не обедал сегодня, сон уже погрузил его в тревожное небытие.

— Я хочу, чтобы ты больше никогда не одевала своего старого тряпья! — сквозь зубы шипел Борис на Софью. — Если тебе мало тех вещей, что мы уже купили, то давай прямо сейчас заедем в магазин, и ты выберешь себе все, чего тебе недостает. Только перестань позорить меня перед людьми. Все смотрят на тебя, как на мою будущую супругу, и смеются надо мной, когда ты появляешься в церкви в жалких обносках.

— Но это последнее платье, которое подарил мне папа. Оно очень дорого для меня, — робко пыталась возразить ему девушка, и тихие слезы катились по ее бледным щекам.

— А мне наплевать! — не удержался он, и Софья, вздрогнув от неожиданности, закрыла лицо руками.

Несколько минут они ехали молча. Софья плаката, и Борис, не выдержав ее всхлипываний, наконец сдался.

— Ну ладно, можешь зарыть эту реликвию в глубокий сундук, но только чтоб я на тебе больше ее никогда не видел, — затем, натянуто улыбнувшись и посмотрев на заплаканное лицо девушки, добавил: — Тебе надо не вставать с колен в благодарность Богу, что на тебя незаслуженно сваливаются такие благословения. Так бы и ела всю жизнь моченую редьку, если бы твое смазливое личико не зацепило такого закоренелого холостяка, как я...

Он все говорил и говорил, то важно раздувая щеки, то самодовольно прищуриваясь. Софья давно уже его не слушала. Она впала в какое-то безмятежное забытье. Это было одно из тех опасных состояний, когда женщина перестает обращать внимание на свою внешность, ее растоптанная женская гордость уже не в состоянии реагировать на оскорбления, она уже не видит светлого лучика надежды впереди и с головой погружается в состояние безысходности, с упоением подкармливая свой пессимизм фактами из горькой реальности. Мы можем увидеть это состояние души в глазах опустившейся женщины в переходе, на лице голодного пенсионера-калеки, мы можем узнать его в горькой усмешке самоубийцы или в безвыходном положении молодой матери, готовящейся к первому аборту.

Мутный взгляд Софьи машинально изучал проплывающий за окном пейзаж. Они проезжали ту часть города, где она никогда раньше не была. Вдруг сквозь туман в ее голове родилась мысль о том, что неплохо было бы прогуляться.

— Борис, — неожиданно прервала она его излияния, — останови машину, я хочу прогуляться.

Он удивленно посмотрел на нее.

— Ты что, спятила? До твоего дома десять миль.

— Ну и что? Доберусь городским транспортом.

— Да, но что я скажу твоей матери?

— Тебе вовсе не обязательно заезжать к нам домой. Она подумает, что я поехала к тебе и задержалась.

С озадаченным видом он нехотя остановил машину. Она поспешно выскочила и медленно зашагала по тротуару. Несколько минут машина ехала рядом с ней, и было видно, что Борис не знает, как лучше поступить. Она заметила его нерешительность и, быстро свернув с тротуара, юркнула в первый попавшийся магазин. Сквозь витрину она увидела, как машина почти остановилась, а затем, быстро набрав скорость, скрылась за ближайшим поворотом. Удовлетворенно хмыкнув, Софья огляделась. Это был заурядный продовольственный магазинчик, который сейчас не представлял для нее никакого интереса. Скользнув взглядом по его полупустым прилавкам, она почувствовала, что должна рассчитаться с ним за помощь, которую он оказал ей в трудную минуту, так гостеприимно укрыв ее под своей крышей. Она выбрала самое дорогое мороженое и с чувством исполненного долга вышла на улицу.

Шагая по тротуару, девушка оказалась на гребне пологого, довольно высокого холма, откуда открывался прекрасный вид на большую часть города. Ей не очень-то нравилось прогуливаться в этой чрезвычайно загазованной местности, и тут же ей на глаза попался достаточно обширный парк в низине с небольшим водоемом и несколькими церковными куполами. «Это то, что мне нужно», — подумала она и стала быстро спускаться по узенькой, неровной тропинке к зеленому массиву.

Найдя центральный вход, она степенно вошла в арку. Ее подверженной авантюризму натуре это было не свойственно, но нынешнее расположение духа делало ее, как ей казалось, гораздо старше и разумнее.

Бархатная опьяняющая атмосфера заключила ее в свои объятия. Буйство природы поражало своим разнообразным великолепием. Напоенный цветочными ароматами воздух, казалось, сам просился в легкие, щекотал ноздри и каким-то непостижимым образом облегчал душу. Ей понравилось тут с первой минуты.

Шаг за шагом она медленно продвигалась вглубь парка, не выбирая направления, а просто шла, куда несли ноги. Она проходила через широкие поляны и пробиралась под густыми, поросшими мхом вековыми деревьями. Постояла на маленьком мостике над весело журчащим ручейком и, не ощущая усталости, поднялась по холму среди редких молодых каштанов. Прямо отсюда вниз к пруду вилась еле заметная грунтовая аллея, ею-то она и последовала.

У воды было сыровато. Она прошлась немного по самому берегу и опустилась на корточки у кромки воды. Маленький паучок-водомер устремился от берега, напуганный ее внезапным появлением. Мальки дружной стайкой брызнули было в сторону, но тут же остановились, успокоились.

Софья как зачарованная смотрела на водную гладь, и давно потерянное умиротворение стало наполнять ее сердце. Она закрыла глаза и помолилась: «Боже, мне так хорошо здесь и так плохо дома, почему бы Тебе ни оставить меня тут, если уж Ты не забираешь меня к Себе?»

Вдруг позади нее что-то хрустнуло. Она обернулась. Прямо из густого кустарника, раздвигая ветви, буквально вывалился молодой человек с довольно объемной книжкой в руке и странным, озабоченным выражением лица. Он неуклюже поправил спадающий туфель и стал так быстро удаляться, как будто опаздывал на поезд. Минута, и все опять стало тихо. Это небольшое приключение почти развеселило Софью. Парень был так забавно неповоротлив и так тороплив, что, бесспорно, заслужил ее улыбку, хотя бы брошенную ему вслед и им не замеченную.

Почти забытое уже хорошее настроение стало потихоньку возвращаться к ней. Вместе с ним появилось и любопытство. Что же скрывает за собой этот кустарник? Почему юноша так долго скрывался там, а потом стремительно исчез? Должно быть, он видел меня, когда я приближалась. С такими мыслями она осторожно пробралась к кустам и, раздвинув ветки, опасливо заглянула в загадочную тень. И что же она увидела? Да, мой дорогой читатель, ты, конечно, догадался, что перед ней оказалась маленькая плетеная беседка, в которой так любил проводить свое свободное время наш общий знакомый Никита.

«Хм, — озадаченно хмыкнула она, — по-видимому, молодой человек скрывается здесь от посторонних глаз. Очень удобное и уютное местечко». Довольная своим открытием, Софья отправилась дальше гулять по парку в надежде найти для себя еще что-нибудь интересное или веселое, чтобы хоть немного отвлечься от невыносимых будней, которые с каждым днем тяготили ее все больше и больше, и чем ближе подходил роковой день, тем меньше жизни ощущала она в своей груди.

День пролетел как в сказке. Она пообедала в каком-то маленьком, но уютном кафе. Как в детстве, с особенным упоением стреляла в тире, представляя каждую мишень Борисом, ходила босиком по колючей траве, наблюдала за игрой в футбол мальчишек из ближайшего квартала.

Как-то незаметно наступили сумерки. Измученная и голодная, медленно плелась она по аллеям парка, не имея сил вернуться домой и желания звонить Борису.

Так, шаг за шагом, она добрела до пруда и неожиданно вспомнила о потайной беседке. Безумная мысль пришла ей в голову, и как обычно это случается с молодыми людьми, полностью завладела ее умом. Софья, пугливо озираясь, осторожно пробралась сквозь густые ветви кустарника и оказалась в беседке. Она присела на широкую скамейку и почувствовала под рукой что-то мягкое. Сюда не пробивался даже лучик полной луны, и ей пришлось в полной темноте обследовать странный предмет, подвернувшийся под руку. Это был теплый драповый пиджак, по всей видимости, забытый тут тем самым торопливым юношей. «Ну что же, — обреченно подумала она, — придется использовать его в качестве подушки». Сегодня ее вечерняя молитва была короче обычного. Острые грани решетчатого пола больно впивались в ее голые коленки, и она морщилась и переминалась с ноги на ногу, пока не приспособилась к таким непривычным условиям. «Мой любящий Боже, — зашептала она, — мне сегодня было так хорошо, спасибо Тебе. Я знаю, что огорчила маму, наверное, она теперь сильно переживает за меня, но Ты меня понимаешь, мне очень нужен был этот день и эта ночь. Прости меня и утешь маму. Аминь».

После этого, счастливая и удовлетворенная, она неловко пристроилась на твердой скамеечке, положив под голову аккуратно сложенный пиджак. Уснула она сразу и спала крепко, потому что день выдался тяжелый, а ночь — тихой и теплой.

В шесть звякнул будильник. Никита молниеносным движением выключил его, чтобы не разбудить соседей. В комнате послышалось недовольное ворчание, и тишину разорвали несколько отборных матов. Юноша сморщился от этих слов и стал тихо одеваться. К восьми ему надо было быть в библиотеке, а он, как на грех, вчера забыл свой пиджак в парке, а в нем — читательский билет.

Парк открывается в шесть утра, поэтому Никита встал так рано. Надо бежать за пиджаком, вернуться в общагу за книгами и успеть к открытию библиотеки, чтобы занять место у окна.

Сказочное весеннее утро встретило его потоком теплого свежего воздуха. Он с восхищением подставил ветерку свое еще сонное лицо.

— Слава Господу! — громко воскликнул он и весело припустил по еще тихой улочке.

Приблизившись к парку, он встретил у входа старого сторожа, открывающего ворота.

— Что, дядя Федор, опять проспали? — радостно подзадорил он заспанного старичка.

— Что тебе не спится, сорванец? — беззлобно заворчал тот.

— Да шкуру свою позабыл тут, — на бегу бросил Никита.

— Ага, дурная голова ногам покою не дает, — заключил дед и, прихрамывая, поковылял в сторону своего домика.

Не теряя даром ни минуты, Никита устремился к беседке прямо через поле по свежей росе. Буквально за минуту его ноги промокли до колен, но он не собирался обращать внимания на такие мелочи, главное — успеть в библиотеку. Поравнявшись с кустарником, он уверенно шагнул сквозь его дебри, оказался на пороге беседки и остолбенел. На деревянной скамеечке, жалко свернувшись калачиком, спала та самая девушка, которую он видел у пруда. Зрелище было прекрасным: по-детски милое, умиротворенное лицо уютно устроилось на изящной белой ручке, густые ресницы мелко вздрагивали во сне, а восхитительные шелковистые волосы в беспорядке спадали на скамейку.

Первые несколько секунд Никита, пораженный непорочной красотой, не смел пошелохнуться или подумать о чем-то другом. Затем, словно проснувшись ото сна, тряхнул головой и стал решать, как ему следует поступить. Между тем он не мог оторвать глаз от спящей девушки, и это чрезвычайно мешало ему соображать.

Он думал о том, что будить девушку ни в коем случае нельзя. Почему? Если бы вы спросили его тогда об этом, то, думаю, он был бы не в силах дать вам сколько-нибудь вразумительный ответ. Это положение было аксиомой, не требующей доказательств или разумного объяснения. Он знал, что опаздывает в библиотеку, но его положение усложнялось тем, что милая девушка решила воспользоваться его пиджаком, как подушкой, а в нем во внутреннем кармане лежит сейчас читательский билет, без которого Никиту просто не пустят в библиотеку. Он не рассердился на девушку за то, что она без спросу взяла его вещи, нет. Более того, по непонятным причинам ему казалось, что ее решение поспать на его читательском билете более законно, нежели его стремление спешно получить свои вещи обратно. Поэтому разбудить ее только ради того, чтобы потребовать собственный пиджак, в этой ситуации было бы для него невероятным кощунством, надругательством над нежностью природы, попранием самого начала добродетели — невинности. Из всех возможных альтернатив осталась только одна: ждать пробуждения этой парковой феи. «Прекрасно, — подумал он, тихо прокрадываясь на край незанятой скамейки, — Господь учит меня не суетиться в начале нового дня. Видимо, у меня будет еще сегодня время, чтобы спокойно почитать Библию и помолиться». Он достал из кармана брюк маленькое Евангелие, открыл его наугад и стал вдумчиво читать. Иногда он прикрывал книжицу и на несколько минут задумывался над прочитанным. Иногда взгляд его опускался на спящую рядом девушку, и его сердце почему-то умилялось, а глазам становилось стыдно за нескромный взгляд, и он снова углублялся в чтение. Так прошло около часа.

Наконец незнакомка зашевелилась. Никита понял, что момент ее пробуждения совсем близок, и быстро спрятал в карман Евангелие. Вдруг открылись большие глаза, удивленно обследовали все помещение и остановились на Никите. Они оказались темными и глубокими, как две пропасти, а на их дне он увидел осколки чудесных ночных грез. В какое-то мгновение он понял, что проваливается в них и, боясь безвозвратно исчезнуть, отвел смущенный взгляд. «Добрая фея», — пронеслось в голове, и он не заметил, как произнес это вслух.

— Что вы говорите? — спросила вдруг девушка мягким, бархатным голосом.

— Нет-нет, ничего, — поспешил ответить Никита.

Она немного смущенно улыбнулась и села, стараясь не смотреть на него.

Софья узнала в нем парня, которого вчера встретила в этом парке. Ей было немного стыдно, что он застал ее тут спящую, да и пиджак его она немилосердно помяла, что было до крайности дерзким поступком.

— Простите, — сконфуженно произнесла она, возвращая свою «подушку» истинному владельцу, — я помяла ваши вещи.

Он машинально принял у нее из рук сложенный пиджак, не в силах оторвать взгляда от ее смущенного, порозовевшего лица. Она, как виноватый ребенок, что-то внимательно рассматривала на полу, ожидая, что он ей ответит.

— Ерунда, — спохватился юноша, — это все мелочи. Вещи не имеют большого значения.

Она подняла на него свои виноватые глаза, и в его душе разгорелась такая жалость, что слезы чуть не брызнули из глаз. Он напугался. Таких бурных эмоций ему уже давно не приходилось переживать.

— А что же имеет значение?

Это было сказано так искренне и в то же время так наивно, что краснеть теперь пришлось Никите. Вмиг он почувствовал, что его уши стали пунцовыми, и будь он в другой ситуации, с радостью нахлестал бы себя по щекам за такое отсутствие мужества, но сейчас ему ничего не оставалось, как только проигнорировать это неприятное явление.

— Главное — человек! — сказал он значительно и попытался улыбнуться. Наверное, у него это здорово получилось, потому что в ответ он получил ослепительную улыбку девушки.

Она вдруг вспомнила, что не причесана и не умыта, и ей стало очень неуютно рядом с молодым человеком.

— Вы извините меня, — и она поднялась, — но у меня, наверное, ужасный вид, и мне пора идти.

Она отвела глаза в сторону и быстро вышла из беседки сквозь влажный кустарник. Ее бегство было столь неожиданным, что юноша не успел остановить ее. Но как только она скрылась, он понял, что сейчас потеряет то, чего еще не имеет, но мог бы иметь, и быть может, это именно то, что он искал всю свою сознательную жизнь.

Он выскочил из беседки и крикнул ей в след:

— А как же три желания, фея?

Она остановилась, и юноша быстро догнал ее.

— Ну, ладно, валяй, но только быстро, — решила она подыграть.

— Как насчет того, чтобы мне выпить чаю вон в том кафе с самой восхитительной девушкой на свете?

— Ну, ты и хватил, парень! Да где ж я тебе найду красавицу в столь ранний час, они сейчас видят самые сладкие сны. Давай что-нибудь попроще.

— А ты разве не девушка?

— Если я девушка, то мы напрасно теряем время, простые девушки желаний не исполняют. А если я фея, то самая обыкновенная, и в таком случае абсолютно не попадаю ни под одну из твоих характеристик, — резонно заявила она и медленно продолжила свой путь. Он последовал за ней.

— Скажи, а обычные феи пьют по утрам чай?

Она посмотрела в его лукавые глаза.

— Да. Но сначала они умываются, причесываются и только затем приступают к утреннему чаю. Иначе никак нельзя.

Его глаза просияли. Он выхватил из кармана маленькую расческу и, указывая на пруд, воскликнул:

— Вот расческа, вон вода, что мешает нам выпить по чашечке чаю?

Она с сомнением посмотрела на его частую расческу, на затянутую ряской воду и сказала:

— Была не была!

Кое-как она привела себя в порядок, и молодые люди поднялись на холм к небольшому, но уютному кафе с загадочным названием «Солярис».

Никита был вежлив и обходителен. Он открыл перед девушкой дверь, усадил ее за маленький круглый столик, и все вроде бы шло как по маслу, но когда он подошел к стойке, чтобы сделать заказ, то к своему глубокому разочарованию обнаружил, что его денег едва ли хватит на два стакана чаю. В отчаянии он выгреб всю мелочь из карманов и все же расплатился.

— Это все? — удивленно поинтересовалась девушка, когда он с гордым видом поставил на стол только два стакана с чаем.

— Не совсем, — бодро ответил Никита, — нам полагается еще по кусочку сахара и по чайной ложечке.

— А как же печенье, шоколад и халва?

— Бармен, видимо, считает, что спозаранку такие продукты могут обеспечить нам несварение, поэтому-то он и ограничился пока только чаем, — бойко пошутил он, но краска стыда все же обагрила его предательские уши.

Она быстро встала и подошла к стойке. Некоторое время спустя Софья вернулась с охапкой всяких сладостей и высыпала их на столик.

— Вам не хватает женского влияния, юноша, — со знанием дела заявила она, грациозно присаживаясь на низенький стул.

— Да, — с готовностью согласился тот, — это и есть мой основной недостаток; к сожалению, я совершенно холост.

— А при чем же тут ваше семейное положение?

— Если бы я был женат, то ни на секунду не расставался бы с этим «влиянием».

Это ее развеселило.

— Да вы, оказывается, шутник!

— Как вы угадали? Это и есть мое полное имя — Шут-Ник, — трагически заявил он и сделал первый глоток.

Она не совсем поняла, что он хотел сказать, но поняла то, что он сделал. Он ест, не помолившись. Она только сейчас подумала, что этот милый молодой человек может оказаться неверующим. Значит, ясно заранее — у них ничего не получится. Ну что же, это, может, и к лучшему, ведь этот сон, который так замечательно начался, должен когда-то и закончиться, и тогда надо будет возвращаться в реальность, а там у нее жених, состояние, положение. На лицо девушки легла серая тень, и она тяжело вздохнула.

Но Никита не заметил этого, потому что его тоже мучил вопрос: «Почему я не могу заставить себя помолиться перед едой?» С тех пор, как он отдал свое сердце Господу, — а с этого момента прошло уже более десяти лет — он никогда не испытывал трудностей с молитвой. Ему всегда было все равно, что скажут люди, если увидят его молящимся. Более того, раньше он всегда испытывал чувство морального удовлетворения, когда молитвой мог засвидетельствовать свою веру в Иисуса. Но сегодня что-то произошло, и все изменилось. Что случилось, он понять не мог, но и оправдания себе ни в чем не находил, отчего совесть заговорила с ним так сурово, что настроение стало стремительно падать.

— Скажи, а чем ты занимался вчера в той беседке? — спросила она.

Вопрос застал его врасплох и вырвал из глубокой задумчивости. Он перестал помешивать чай и взглянул на нее. Глаза их встретились, и его словно током ударило. В их глубине он увидел ту невыразимую печаль, которую не смог разглядеть вчера из-за кустов с большого расстояния. От этого взгляда его сердце в груди сдавило, как тисками, и он тяжело вздохнул.

— Я люблю там читать, — машинально ответил он, думая совсем о другом. Он спрашивал себя, почему так страдает эта милая девушка и терялся в догадках. Может, это потому, что в ее жизни нет Бога? А может, потому что в ее жизни нет любви? Хотя, наверное, это одно и то же. Я могу и должен ей помочь. Но если она сейчас поймет, что я верующий, и подумает, что я один из «агитаторов», я потеряю ее, так и не став ей даже другом. При мысли, что он может стать ее другом, сердце его почему-то забилось чаще.

— И что же вы читали? — так же уныло спросила она.

— «Отверженных», — поспешил ответить он, стараясь скрыть свою задумчивость. Надо действовать осторожно, не торопясь, убеждал он себя, решительно отправляя в рот кусочек зефира.

— И как? — продолжала допрос Софья.

— Что — как? — не понял он.

— Ну, отверженные ваши, — слегка разочарованно выдавила девушка. Видно было, что все это стало ей надоедать, и если не предпринять что-то в самое ближайшее время, то, вернее всего, он не сможет стать ей и другом.

Но Софье вовсе не наскучило общество этого забавного парня. Более того, по непонятным пока для нее причинам, это общество нравилось ей больше любого другого, в которое ей непременно нужно вернуться, и как можно скорее. Это и есть то обстоятельство, которое ее угнетало. Она осознавала, что необходимо не медленно покинуть это сказочное место и возвращаться домой, к реальности. Иначе ее вскоре будут искать с милицией.

— А знаете что? Давайте погуляем по парку! — вдруг горячо предложил Никита. — Я покажу вам самые красивые места. А если не хотите гулять, то мы займемся чем-нибудь еще, что было бы по душе нам обоим.

Но она в ответ только покачала головой.

— Нет, я не могу. Надо возвращаться домой, меня, наверное, уже ищут.

— Я провожу вас! — с надеждой воскликнул он.

— Нет.

— Почему нет? — от этого слова у него внутри все оборвалось.

— Потому что нельзя, чтобы нас видели вместе, — грустно ответила она и поднялась из-за стола.

Никита почувствовал, что его будто кто-то по голове хватил. В лицо ударила кровь. Но он тут же взял себя в руки. Как он посмел подумать, что у такой видной девушки никого нет? По-видимому, она не хочет, чтобы тот, другой, узнал об их встрече. А может быть, у нее уже есть жених, и они уже без пяти минут как муж и жена, а я пытаюсь лезть ей в душу и, возможно, тем самым могу испортить их взаимоотношения. Нет, мне надо быть осторожней, чтобы, по крайней мере, никому не испортить жизнь. Юноша даже и не догадывался, насколько близок он был к истине.

Он встал вслед за ней, и они молча вышли на улицу.

— Могу ли я увидеть вас снова? — в отчаянии спросил он, когда они медленно шли по длинной аллее.

— А вам очень хочется увидеть меня? — как-то грустно спросила она и посмотрела на него глазами, полными слез.

Никита увидел эти два блестящих озера, и мир перевернулся. Он был готов на самый отчаянный шаг против того, кто явился причиной огорчения этого слабого существа. Жалость и нежность переполняли и разрывали его душу на множество мелких кусочков, и он едва удержал себя от того, чтобы не обнять ее и не прижать к своей груди. В его голове в один миг родились тысячи ласковых слов, готовых вырваться наружу, как раскаленная лава покидает жерло вулкана, неудержимая и горячая до того, что холодные камни тают от ее прикосновения. Сейчас он, не задумываясь, умер бы, если бы это могло осушить ее слезы и вернуть ей хорошее настроение.

— У меня ничего нет, но я отдал бы последний вздох, чтобы только увидеть вас вновь, — тихо, но уверенно произнес он, серьезно глядя девушке прямо в лицо.

От этих слов она вдруг покраснела и стыдливо улыбнулась. Девушка ничего не сказала в ответ, только потупила взор, но улыбка уже не сходила с ее губ.

Для Никиты это было больше ответа. Порыв восторга в нем был настолько силен, что он встал руками на траву и метров десять прошел головой вниз.

— Да вы просто настоящий акробат! — восторженно воскликнула Софья.

Он встал на ноги красный и счастливый, и, заправляя выбившуюся рубаху, заявил:

— А я и вас могу научить.

Она представила это впечатляющее зрелище и прыснула.

— Вы хоть при моей маме такого не скажите, — рассмеялась она.

— Да что вы! При вашей маменьке я буду паинька, — скаламбурил он, удивляясь своей находчивости, и уже серьезней добавил: — Я буду иметь честь познакомиться с вашей мамой?

— Кто знает. Пути Господни неисповедимы, — с хитрецой заметила она и указала на ворота. — Ну вот, мы и пришли. Дальше я пойду одна.

— Так когда же я увижу вас? — взмолился юноша.

— Я никогда раньше не была в вашем сказочном парке, о милый принц, мне понравилось, и я бы осталась здесь навсегда, но обстоятельства бывают сильнее нас. Не скучайте. Верьте, и мы обязательно увидимся снова, в вашей сказке.

С этими словами она выскочила за ворота парка и тут же смешалась с толпой.

Никита стоял, как завороженный, смотрел туда, где она затерялась среди людей, и ему еще долго мерещилось то там, то тут ее синее платье.

Дни потянулись бесконечной чередой. Погода испортилась: небо заволокло тяжелыми свинцовыми тучами, и стал моросить мелкий дождь. Один день сменялся другим, таким же хмурым и пасмурным. Бесконечная пелена дождя временами ожесточалась сильными порывами ветра, и тогда на улице становилось особенно неуютно.

После последнего скандала в доме воцарилось натянутое молчание. Мать целыми днями ходила чернее тучи, под стать испортившейся погоде. Она до сих пор была в ярости после того, как на целые сутки потеряла свою дочь из виду. Положение осложнялось еще и тем, что девушка была на выданье, а жених, разузнав об ее фокусах, теперь с нетерпением ждал от невесты вразумительного объяснения, чем она все это время занималась. Но с дочерью что-то произошло, и это было ясно по тому, что она наотрез отказывалась рассказывать правду, а с детской наивностью сочиняла байки о том, как целые сутки провела в большом парке, названия которого она даже не знает, развлекалась, осматривала достопримечательности, а затем даже заночевала там на лавочке. Ну кто, скажите на милость, поверит в эту чепуху?

Теперь девушка была наказана. Ее мать терпеть не могла насилия, поэтому грубые методы воспитания ей были не свойственны. Но она знала, как держать свою дочь в руках, и собиралась сохранить ее чистой и непорочной не только пред Богом, но и перед людьми.

Софье строго-настрого было запрещено покидать квартиру, кроме посещения церкви по воскресеньям в сопровождении Бориса. В качестве дополнительной меры предосторожности мать заперла всю пригодную для носки обувь дочери, а ключ от комода постоянно носила с собой.

Глупая девчонка плакала днями напролет. Оно и понятно — мать задела ее девичью гордость, но поумерить спесь, считала мама, никогда не помешает. Правда, с того дня она ни разу не притронулась к еде, но и это не проблема — сбросить пару килограммов перед свадьбой никому еще не вредило, зато не огорчит мужа излишним весом. Были бы кости — мясо нарастет, успокаивала себя родительница, когда ей вдруг казалось, что она в чем-то перегибает палку.

Сидя на подоконнике, Софья слепо смотрела в окно. Ее слезы уже давно кончились. Прошло больше недели с того памятного дня, но за эту неделю все в этом мире стало во сто крат хуже. За то, что она не ночевала дома, мама стала относиться к ней, как к блуднице. Она постоянно стыдила дочь, а разговаривала с ней только тогда, когда это было необходимо для нее самой. Бориса она видела лишь однажды в воскресенье, и в тот день он сказал ей только одно: что ждет от нее раскаяния и подробных объяснений. Ее тогда чуть не стошнило в машине. Теперь, когда она оказалась пленницей в собственном доме, она очень жалела, что сдержала рефлекс и этого не произошло, сейчас бы она имела хоть малое утешение.

От голода лицо ее осунулось, а от нехватки свежего воздуха приобрело землистый цвет. От ежедневных переживаний темные мешки легли у нее под глазами, а взгляд потускнел, стал мутным и напуганным.

Все это время она думала о нем. Просыпалась и засыпала с мыслью о забавном парне, который так хотел увидеть ее снова. Только когда она вернулась домой, когда увидела знакомые лица мамы и Бориса, только тогда она поняла, что не меньше его желает этой встречи. Но теперь она точно знала, что без него ее жизнь никогда не будет радостной и что там, в парке, она оставила какую-то часть себя, и эта частичка ежедневно манит ее вернуться, манит все сильнее и сильнее, постепенно превращаясь в смысл жизни.

Софья молилась. Долгими часами лежала она на полу рядом со своей кроватью и просила Господа о пощаде. Она устала молиться о новой встрече. Потом девушка перестала взывать к Богу с просьбой о своей свободе и стала просить Его, чтобы он навсегда забыл ее. Вера ее угасла и уступила место всепоглощающему отчаянию.

В следующее воскресение, когда Софья снова ехала на служение в церковь, она была похожа на бледную мумию. Девушка не отвечала ни на какие вопросы Бориса, а только смотрела в одну точку впереди и безропотно выполняла все, что ей велели делать. Она послушно вставала и садилась, шла или останавливалась. Все движения ее были плавны, а точнее, заторможены, а единственным проявлением эмоций, на которое она еще была способна, были тихие слезы, иногда катившиеся по ее мертвенно-бледным щекам.

В церкви она сидела прямо и неподвижно, глядя в сторону кафедры на протяжении всего собрания. Никто не обращал на нее пристального внимания, а со стороны она вполне могла сойти за очень внимательного слушателя.

Но эта некогда живая и веселая девушка в этот день ни о чем не думала, ничего не слышала и ничего не желала. С виду она была еще жива, но внутри уже умирала.

Никита забросил учебу. Приближался последний экзамен, но он теперь не мог думать. За несколько дней его жизнерадостность переродилась в непоколебимую надежду. Каждый день с раннего утра он тщательно приводил себя в порядок: умывался, брился, чистил зубы и, помолившись одной и той же молитвой, отправлялся в парк. Как на производстве, он дисциплинированно отсиживал в беседке свои десять часов, всматриваясь сквозь пелену дождя в длинную аллею у пруда.

Он уже давно не обедал, потому что боялся пропустить то явление, ради которого приходил в парк, а когда возвращался в общежитие, то на ужин уже не оставалось сил. Он стал спать по двенадцать часов и наконец понял, что ослабевает. Это открытие убедило его в необходимости ежедневно по дороге в парк покупать себе булочку, но всякий раз он вспоминал о ней только вечером перед сном.

Такое неразумное поведение довело его до того, что он потерял счет дням и проспал в воскресенье до десяти часов. Когда же к одиннадцати часам он закончил свой утренний туалет, то вдруг смутное предчувствие заставило его поинтересоваться у спящих соседей, какой сегодня день. Сделанное открытие было чудовищным. Уже давно он определил для себя: воскресный день — Господу, и сегодня он впервые понял, что в своем безумии дошел до крайности. Чтобы хоть как-то исправить положение, он, не задумываясь, схватил Библию, к которой не притрагивался уже долгое время, и выскочил на улицу.

По дороге к церкви он понял, что, захватив только конец богослужения, он ни в коей мере не исправит положения, не получит так необходимого ему назидания. Решение пришло само собой — он отправится в центральную церковь города, где служение начиналось с одиннадцати.

Хотя Никите никогда не нравилось большое скопление народа, он все же, не раздумывая, направился к центру города. Пусть он не успеет к началу, но основную часть захватит точно.

Величественное здание церкви выросло перед ним неожиданно. Среди девятиэтажек оно казалось маленьким, потерянным, но вблизи это впечатление рассеивалось, и храм сразу же выгодно отличался от безликих продуктов современной архитектуры. Еще со двора Никита услышал звуки хорового пения. Оно было как раз кстати, Никита медленно вошел в большой, со вкусом оформленный зал, и его появление никого не отвлекло от хода служения. Вся церковь стоя слушала исполнение великолепного гимна. Он пристроился возле колонны и отдался благоговейному настроению, которое царило вокруг. Дальше все пошло как обычно: проповедь, пение и так далее. Никита присел на свободное место возле входа и внимательно вслушивался в слова проповедника. Проповедь была о борьбе и о том, чем отличается пассивность от смирения. Одно выражение особенно запало юноше в сердце: «Тот, кто от маловерия перестает бороться, прикрывает свою пассивность благочестивым словом — смирение».

Когда вновь зазвучало пение хора, Никита решил осмотреться. То, что он увидел, потрясло его до такой степени, что он не мог поверить своим глазам. На противоположной стороне зала, там, где размещалась самая элитная публика, в шикарном кожаном плаще чинно восседала его знакомая. Да, это была та самая девушка, которую он повстречал в парке и от которой совсем потерял голову. Это была, несомненно, она, хоть вид ее теперь был несколько иным. Она была строга, серьезна, внимательна, и эта своеобразная сосредоточенность придавала ее лицу излишнюю худобу, а скудное освещение делало ее неестественно бледной. Но он тут же узнал ее, среди тысячи людей она была для него, словно одинокая береза в чистом поле.

Вдруг ему все стало понятно: и эти опасения, что их могут увидеть вдвоем, и то, что она так и не появилась в парке, — это была всего лишь игра.

Он тихо встал и медленно вышел из зала, так никем и не замеченный. Ноги сами понесли его по улицам города, и он шел среди множества людей, но никого не замечал.

Да, конечно же, он ей не пара, и теперь это стало совершенно очевидно. Если бы он знал об ее положении в обществе, то и не надеялся бы, не приходил в парк так часто и не смотрел с такой тоской на пустую скамейку. Да и что он может дать такой девушке, как она? Она привыкла ездить на машине, иметь то, что душа пожелает, да и условия, в которых она выросла, конечно же, совершенно отличаются от тех, в которых жил он. И не стоит искать с ней встречи, не стоит бередить незажившие раны. Теперь, когда ему все стало известно, когда он знает, где может найти свою возлюбленную, когда он получил ответ на свои молитвы и наконец-то увидел дорогое лицо, — осознать то, что он ей не пара! Уж лучше бы он никогда ее не видел!

Почему самые хорошие минуты в жизни человека бывают так коротки, а времена скорби — так бесконечны? Почему, живя здесь, на Земле, человек смеет надеяться на счастье, когда вокруг видит так много горя? Почему любовь так часто безответна, а ненависть — обоюдна?

Всю следующую неделю Никита думал об этом и задавался подобными вопросами. Он с горечью вспоминал прекрасную фею днем, а по ночам она приходила к нему в сказочных снах. Но теперь он перестал забывать об обеде и больше не дежурил в парке. Он вновь начал заниматься. К счастью, было еще не поздно, и к последнему экзамену он успел хорошо подготовиться. Учеба помогала ему отвлечься от печальных мыслей, и поэтому он сдал экзамен лучше других. Благодаря этому он получил право самому выбирать место практики и решил уехать от города как можно дальше, чтобы ничто не напоминало ему о ней. В одной из миссий он получил приглашение практиковаться в Южной Африке, в районах с самыми трудными условиями жизни. Это было то, что нужно — отдаться на служение Господу, оказывать помощь людям, которые в ней особенно нуждаются. Он решил, что это будет лучшей возможностью объединить служение Господу со своей профессией, и дал согласие. До отъезда оставалось чуть больше двух месяцев.

Он интенсивно начал готовиться, повышая уровень знания английского, но не проходило и дня, чтобы он не подумал о той девушке, не вспомнил милые черты.

В нашей жизни порой случается такое, что тихий шепот слышен явственней, чем отчаянный крик. Вещи, противоречивые на первый взгляд, становятся совместимыми на поверку: человек засыпает при шуме, а просыпается, разбуженный тишиной. Каждому из нас это знакомо, всякий сталкивался с подобным.

Если бы в тот день молодой проповедник говорил о любви Божьей, то Софья, возможно, так и не вышла бы из своего коматозного состояния. Но когда она услышала то, в чем так нуждалась ее душа, сонное состояние вдруг оставило ее. Она прислушалась. Проповедник призывал к активности, побуждал пассивных искать свое служение; он призывал к борьбе с трудностями тех, кто сдались перед своими проблемами, опустили руки и происки лукавого принимали за волю Божию. Он говорил остро, резко, но правдиво и обличающе. Каждое его слово действовало на нее как глоток свежего воздуха. К концу собрания она почти окончательно пришла в себя и стала замечать происходящее вокруг.

Когда пастор отпустил всех с миром Божьим, Борис наклонился к Софье и прошептал:

— Нам придется остаться, с тобой желают поговорить братья.

Она удивленно посмотрела на него, но он тут же отвел взгляд, как будто кто-то отвлек его. Но Софье не нужно было ни о чем спрашивать. Она знала Бориса и была уверена, что это он был инициатором встречи.

— Но о чем же они хотят поговорить со мной?

— Откуда же мне знать? — солгал он.

Братья собрались в небольшой комнате с низким потолком. Софью и Бориса они приняли со всей серьезностью. Их суровые взгляды оценили прибывших, и кое-кто даже озабоченно покачал головой с видом человека, которому все сразу стало понятно.

— Борис, мы думаем, что тебе было бы лучше оставить нас, мы больше хотели бы поговорить с Софьей, если ты не возражаешь, — убедительно сказал пастор.

Тот безоговорочно повиновался и тихо вышел.

Неожиданно наступила затянувшаяся пауза. Софья вдруг почувствовала себя одинокой и беззащитной. Два десятка мужчин в упор смотрели на нее серьезными взглядами, явно чего-то ожидая от нее, а ей от неведения становилось еще страшнее. По их взглядам она поняла, что в чем-то провинилась перед этими людьми, но в чем именно, не знала, и тем невыносимее становилось это молчание.

— Ну, Софья, рассказывай, — начал пастор.

Она удивленно посмотрела на него.

— Что рассказывать? — в тон ему ответила Софья.

— О своих похождениях, о чем же еще, — произнес один из дьяконов и тут же смутился оттого, что сказал лишнего. Пастор угрюмо посмотрел на него.

— Что вы имеете в виду? — слегка покраснела девушка.

— Мы же не слепые, Софья, — смягчился пастор. — Мать твоя жалуется на твое поведение, Борис ходит сам не свой. Что происходит? Может, ты просветишь нас?

— Так вы хотите, чтобы я рассказала вам о своей личной жизни?

— Ну, хватит, — не выдержал дьякон, — давайте будем воздерживаться от высокопарных слов. Если ваша личная жизнь, как вы выразились, касается жизни церкви, ее престижа, то это напрямую относится к нашему Господу, и все темное, что происходит в этих стенах, порочит Его Святое Имя и непременно должно быть вынесено на свет, потому что все явное есть свет.

Пастор одобряюще кивнул, и все глаза опять устремились на девушку. Она гордо подняла голову и сказала:

— Все дело в том, что я не люблю Бориса и не желаю выходить за него замуж.

— Так зачем же вы объявлялись в церкви? — поинтересовался самый молодой брат в совете.

— Так хочет моя мама. Она считает, что лучше знает, что мне нужно, поэтому и слушать не хочет о моих чувствах. Она боится, что из-за меня сорвется столь выгодное мероприятие и держит меня взаперти, даже на улицу не выпускает. Я у себя в доме, как в темнице! — сказала она дрожащим голосом.

— Конечно же, ты не можешь быть рабыней у своей матери, — ободряюще начал пастор, — но все же тебе надо помнить и про то, что у родителей большой жизненный опыт, и они не хотят, чтобы дети повторяли их ошибки. С чувствами вопрос еще сложнее. Многие девушки так долго ждут особенных чувств, так много перебирают, что в конце концов остаются ни с чем. Другие, руководствуясь чувствами, через месяц после свадьбы разочаровываются, а потом следуют разводы, разбитые судьбы, осиротевшие дети. Я знаю немало пар, которые сошлись без особенных чувств, но впоследствии получились великолепные семьи, а потом появились и эти пресловутые чувства. Так что все зависит от самих людей и от их желания построить собственное счастье.

Софья обреченно слушала это наставление, и все в нем, казалось, было пронизано логикой и правдой. Слова звучали так убедительно и веско, что от их осознания мир становился серым. Упрямые слезы навернулись на глаза.

— А как же любовь? — хрипло спросила Софья.

Пастор с досадой поморщился:

— Девочка моя, тебе надо меньше читать любовных романов, они затуманили твои мозги, и ты не можешь жить реальной жизнью, потому что у тебя в голове одни иллюзии. Ну кто тебе сказал, что такая любовь, о которой ты сейчас думаешь, вообще существует?

— Она существует! — упрямо заявила Софья.

— Откуда тебе знать? — начал терять терпение пастор.

— Потому что я влюблена, — еле слышно произнесла Софья.

Но присутствующие расслышали ее ответ. Воцарилась мертвая тишина. Наконец оторопевший пастор выдавил из себя:

— Очень хорошо, почему же ты об этом сразу не сказала?

— Вы не спрашивали.

— Так, ну ладно. Кто же он?

— Я не знаю.

— Хорошо, как его зовут?

— Я не знаю, — Софья смотрела на свои туфельки, и слезы ручьями бежали из ее глаз.

Пастор явно не понимал, что происходит.

— Он из нашей церкви?

— Нет.

— А из какой?

— Я думаю, что он неверующий, — снова еле слышно прошептала девушка.

— Так, — озабоченно пробормотал пастор, — докатились. И где же вы познакомились?

— В центральном парке, — не отрывая глаз от пола, честно отвечала она.

— Чем же вы там с ним занимались? — осуждающе то ли спросил, то ли заключил пастор.

Красная от стыда, девушка только робко подняла голову и умоляюще посмотрела в лицо отца четверых детей и руководителя большой церкви глазами, полными слез. От этого взгляда внутри у него что-то оборвалось, и ему стало невыразимо стыдно за свои последние слова. Наступила долгая минута тишины, во время которой пастор пытался взять себя в руки.

— Ну что ж, все, кажется, ясно. Софья, я думал, что ты — девушка разумная и глупостей не наделаешь, но теперь, видя создавшееся положение, я понимаю, почему твоя мать посадила тебя под домашний арест. По всей видимости, ты сама еще не в состоянии принимать сколько-нибудь важные решения, и чтобы не наломать дров, тебе было бы лучше перейти из маминых рук в руки не менее надежного человека — брата Бориса. Мне почему-то кажется, что через пару лет ты будешь благодарить свою мать за то, что она приняла за тебя важное решение и уберегла от большой глупости. Мы понимаем, как тебе сейчас, должно быть, тяжело, но вынуждены будем посоветовать твоей матери продолжать бороться за твою судьбу и не дать тебе впасть в грех. Мы больше не будем мучить тебя вопросами, надеемся, что ты перед Богом чиста, и будешь благоразумна, смирившись. Всего доброго. Пусть Бог благословит тебя.

Софья, заплаканная, униженная и разочарованная, еле покинула злосчастную комнату. Ноги ее подгибались, в голове шумело и совсем не хотелось жить.

Борис, заметив, что она сейчас потеряет сознание, поспешил поддержать ее, и вовремя. Как только он взял ее под руку, она обмякла, и он едва успел подхватить ее.

В понедельник утром Никита покончил со всеми мелкими вопросами в городе и решил съездить на пару недель в деревню к своим родителям. Кто знает, когда он их еще увидит, если уедет работать в миссию в Африку. Поезд отправлялся после обеда, вещей у него было немного, собирать нечего, поэтому он взял с собой заброшенных «Отверженных» и отправился в последний раз почитать в парк.

День выдался теплый. По небу мчались небольшие пушистые облака, время от времени закрывая солнце и отбрасывая на город причудливые тени. Легкий ветерок шевелил волосы и весело играл в зеленой листве. Все вокруг дышало молодой жизнью. С легкой грустью Никита шагал по знакомым улицам. Студенческие годы приучили его к этому городу, и ему было тяжело расставаться с ним.

Парк был все тот же. Большой и тихий в будние дни, он принимает у себя немногочисленных посетителей, но зато именно с ними бывает особенно приветлив. Он шелестит для вас листвой, машет серебристыми струями фонтана, показывает, что такое умиротворение наполняет ваше одиночество смыслом, вещает о величии Творца гармонией человека и природы.

Никита дошел до пруда, но не стал заходить в беседку. Ему захотелось остаться на ласковом солнце и присесть на одну из многочисленных скамеек, расположенных вдоль зеленой аллеи.

Он сел, взглянул на обложку книги и вспомнил о той незабываемой встрече, которая произошла с ним во время ее чтения. Грустная улыбка не смогла удержать его тяжелого вздоха, и, чтобы не возвращаться к прошлому, он углубился в чтение.

Софья пришла в себя уже дома. Она была раздета и уложена в постель. Какой-то доктор в белом халате, стоя в дверях, разговаривал с мамой.

— Ей нужен абсолютный покой, — убедительно настаивал он. — Боюсь, что у нее острая сердечная недостаточность. Побольше сладкого, поменьше стрессов, а сон — это лучшее лекарство, — он посмотрел на нее, увидел, что она пришла в себя, и приветливо улыбнулся. — Я сделал ей несколько уколов, теперь она наверняка проспит до завтрашнего утра, но когда проснется, ей непременно станет легче. Не забудьте утром ее хорошенько накормить.

Мать пошла провожать врача, а Софья, оставшись одна, вспомнила все произошедшее накануне. Неприятные чувства вновь овладели ею, но почти сразу же начали притупляться, и она ощутила непреодолимую сонливость. Девушка еще не успела испугаться этого непривычного состояния, как почувствовала боль от укола и, поняв, что это всего лишь действие лекарства, спокойно отдалась блаженному сну.

Проснувшись, она действительно почувствовала себя значительно лучше. Настроение было бодрым, ум ясным, как никогда, в груди горело созревшее решение. Она соскочила с кровати и сразу упала на колени: «Боже, сохрани меня от греха и благослови мою дальнейшую жизнь». Молитва была краткой, но от всего сердца. Она быстро причесалась и накинула халат прямо на ночную сорочку. «Надо найти маму и выяснить ее настроение», — подумала она и направилась на кухню. Но, к своему удивлению, она не нашла ее ни там, ни в комнате. На столе лежала записка.

«Доченька, я ушла в магазин за хлебом. Буду через полчаса. Мама».

«Спасибо Тебе, Господи, что благословляешь меня с самого утра!» — горячо прошептала Софья и бросилась к окну. Откинув штору, она выглянула на улицу. На дороге никого! Отлично, значит, у нее в запасе не менее пяти минут. Она уверенно шагнула к кладовке и сунула руку за старую занавеску. Корявая ручка старого топора поцарапала ей ладонь, но она даже не обратила на это внимания. Схватив увесистый инструмент, Софья ринулась в зал. Размахнувшись на бегу, она с силой опустила орудие на дубовый комод. Полетели щепки. Она била еще и еще до тех пор, пока ревностный страж, жалобно скрипнув, не выплюнул язычок внутреннего замка и не открыл свой изуродованный рот. Девушка выронила топор и лихорадочно стала перебирать свои вещи. Она выбрала два самых любимых платья, запихнула их в полиэтиленовый пакет и, спешно всунув босые ноги в черные туфельки, выскочила на улицу. Целый мир лежал перед ней, но бежать можно было только в одном направлении — в сторону, противоположную от магазина. Еще минута — и она затерялась в толпе прохожих, смогла сменить бег на шаг и немного успокоилась. Сердце стучало, как молот, дыхания не хватало, но на душе было необычайно спокойно.

Глупо, скажет, быть может, мой дорогой читатель, как можно радоваться тому, что ты в мире один и тебе некуда идти? Молодость порой безумна в своих порывах, и всякий раз ей приходится потом расплачиваться за принятие скоропалительных решений. Но не думайте удержать ее от этого. Чем крепче хватка, тем ожесточеннее ее борьба за свободу совершать свои ошибки, за личный опыт. Глупо, опять скажете вы, но она приведет вам сотню еще более неразумных поступков зрелости. Только зрелость способна довольствоваться худшим, отказываясь от поиска лучшего только лишь из страха перед нестабильностью. Она говорит: «То, что есть, уже хоть как-то приемлемо и только потому незыблемо». Молодость ищет лучшего, зрелость — спокойного, и только мудрость может примирить и то, и другое. Но там, где нет мудрости, естественно, царит глупость.

Она шла по оживленным улицам, не ведая куда, а люди оглядывались на нее, красивую, но почему-то в халате, из-под которого нескромно выглядывала ночная рубашка. Она свернула в один переулок, затем в другой, и только когда совершенно уверилась, что ее уже не догнать, задумалась: «Куда же мне теперь? Без денег и в халате далеко не уйти. Да и куда идти?» У нее не было таких друзей, которые захотели бы ее понять. Единственная подруга, Кристина, могла бы хоть чем-то помочь, но и то, пока не узнает, что произошло.

Она осмотрелась. Кристина жила совсем недалеко отсюда, и если мама еще не позвонила ей, то у нее можно было хотя бы переодеться. Решено! Она ускорила шаг и через несколько минут уже нетерпеливо жала на кнопку звонка. Дверь открылась, и на пороге показалась заспанная подруга. «Отлично, — обрадовалась Софья, — значит, она еще ничего не знает».

— Привет, Кристина!

— Привет, Соня, — хрипло пробормотала высокая нескладная девушка.

— Кто из нас еще соня, — шутливо передразнила она подругу хрипловатым баском и юркнула под ее рукой в квартиру. — Можно я у тебя переоденусь?

— Попробуй, — ответила Кристина и шаркающей походкой направилась на кухню ставить чайник. — Чай будешь?

— Нет, спасибо. Я очень тороплюсь.

В спальне подруги Софья быстро сняла с себя ненужные вещи, натянула подаренное папой платье и выскочила в коридор.

— Слышишь, Кристина?

— Что?

— Займи десятку, а?

Подруга, переваливаясь, вышла из кухни и прошла к серванту.

— А что твой Борис-миллионер? Разве он так скуп? — с этими словами она вынесла в коридор деньги. — На, держи. После вашей свадьбы я обязательно скажу этому скряге все, что о нем думаю.

Вдруг в зале загрохотал телефон. Кристина хотела сказать еще что-то, но поспешила в зал, отложив беседу до лучших времен.

— Слушаю! — ответила она довольно грубо. — Да, она у меня.

Софья поняла, что речь идет о ней и, не задумываясь, выскользнула за дверь, оставив пакет с вещами в спальне. Кубарем скатившись по ступенькам, она выскочила во двор, затем на улицу. В это время к остановке подходил автобус, и она на бегу вскочила на ступеньку. Дверь за ней захлопнулись, и она поехала подальше от этого места.

— Какой это автобус, не подскажете? — спросила она полного лысоватого мужчину с длинным мясистым носом.

— Вы так спешили на автобус и даже не знаете на какой? — удивился тот.

— Просто мне все равно, — невозмутимо объяснила она.

— Ну, если вы хотите просто удовлетворить свое любопытство, то это третий маршрут, — любезно пояснил мужчина.

— Спасибо.

Но куда же она едет? Да, она, конечно же, задавалась этим вопросом, но ответ пока напрашивался только один — в парк. «Почему в парк? — спрашивала она себя. — Потому что там есть беседка, в которой можно временно остановиться и подумать, что делать дальше». Несомненно, была и другая, более скрытая в глубине души причина, в существование которой Софья сама боялась себе признаться. Достаточно было и беседки.

Она доехала до конечной, пересела на трамвай и через двадцать минут была уже у ворот знакомого парка.

С каким чувством она входила в эти ворота? Может быть, это покажется смешным, но ей было несказанно страшно. Коленки у нее дрожали, а по спине бегали мурашки. Девушка шла по уже знакомым ей аллеям и приближалась к тому самому пруду. Она даже не спросила себя, почему идет именно в этом направлении, но знала точно, что беседка ее сейчас интересует менее всего. Когда же далеко впереди замелькала знакомая зеленая гладь, она напрягла зрение, и сердце ее упало. Там, возле самого берега, на лавочке сидел какой-то человек, и хоть он был не в беседке, она почти узнала его, пусть не глазами, а сердцем, но это был ОН. Девушка ускорила шаг.

Очередной эпизод книги был настолько волнующим, что слезы душили его. Вдруг за своей спиной он услышал чей-то до боли знакомый голос. Он даже не понял, что обращаются именно к нему.

— Здравствуйте! — тихо прозвучало у него в ушах. Непонятной природы волнение охватило все его тело. Он медленно повернулся. Рядом с ним, скромно рассматривая свои черные туфельки, стояла ОНА. Борис не поверил своим глазам и встал, чтобы потрогать девушку. Но вовремя опомнился, сообразив, как это, наверное, глупо выглядит.

— Здравствуйте! — с чувством ответил он, опуская протянутую руку.

Она подняла на него свои прекрасные глаза, и между ними завязался молчаливый диалог.

— Вы сердитесь на меня? — виновато вопрошали ее глаза.

— Я всю жизнь ждал вас! — отвечал его нежный взгляд.

— Я ничего не могла поделать! — отчаянно изгибались ее выразительные брови.

— Наконец-то вы пришли! — разрывала тишину его счастливая улыбка.

Внезапно их разговор был прерван каким-то мальчиком, который, словно ветер, промчался рядом с ними на велосипеде и скрылся за ближайшими деревьями.

— Присаживайтесь, — смущенно пригласил Никита девушку.

— Спасибо, — она села рядом и скромно сложила свои точеные ручки на коленях.

— Я все знаю, — начал после некоторой паузы Никита. — Как-то раз я случайно попал к вам в церковь и видел вас там, где вы сидели. Я понимаю, почему вы не приходили сюда. Я всего лишь бедный студент, что я могу вам дать? Вы, наверное, привыкли к роскоши, у вас положение в обществе...

— Замолчите, — ласково прервала она его монолог. — Вы ничего не знаете. Я так же бедна, как и вы. Меня насильно хотели выдать замуж и все это время держали под домашним арестом, чтобы я не упустила выгодную партию. Но сегодня мне удалось бежать, и Господь привел меня в этот парк, потому что это единственное место, которое не пугает меня и дает надежду на будущее.

— Так значит, вы теперь свободны?!

— Я не могу вернуться домой, не хочу видеть своего жениха, мне некуда идти, значит, я свободна, — почти счастливо заключила она.

— Вы говорите, что я ничего не знаю? Ну уж нет, — и Никита лукаво улыбнулся, — кое-что я знаю точно. Я знаю, что безумно люблю вас и хочу, чтобы вы были моей женой, — почти шепотом закончил он и окунулся в самую глубину этих преданных глаз.

— Если вы не побрезгуете беглянкой и бесприданницей, то можете забрать меня прямо сейчас.

Он кинулся к ней, схватил ее на руки и бешено закружил.

— Я люблю вас! — кричал он.

— Я люблю вас! — отзывалось эхо.

— И я люблю вас, — нежно шептала ему на ухо девушка.

— Кстати! — он поставил ее на бордюр. — Я не уточнил еще одну деталь.

Она удивленно вскинула брови.

— Как ваше имя, прекраснейшая из дам?

— Софья. А ваше, принц?

— Ник, Никита.

Они взялись за руки и медленно направились к воротам, и им было о чем поговорить. Когда они подъезжали к железнодорожному вокзалу, она, наконец, поинтересовалась:

— А куда же мы отправляемся, если не секрет?

— Секрет? Отчего же, совсем нет. Мы едем домой в деревню.

— В деревню? Там живут твои родители?

— Абсолютно точно. Нужно же мне познакомить их со своей невестой.

От этих слов Софья покраснела до ушей.

— А потом? Что будет потом? — попыталась она переменить тему разговора.

— А потом... — наигранно задумался он, — потом мы поженимся и поедем работать в миссию в Южную Африку.

— В Африку, значит? — недоверчиво спросила она. — К каннибалам?

— Обижаешь, — ответил он и добавил: — К самым настоящим!

Она весело рассмеялась, все еще думая, что он шутит.

— И что же, мы больше никогда не вернемся в этот город?

— Никогда!

— Жаль, — грустно сказала она.

— Почему? — удивился он.

— Потому, что я прожила здесь всю свою сознательную жизнь и буду скучать по этому месту ...и по маме тоже.

Он промолчал, потому что ему тоже стало немножечко печально. Но впереди их ждало много интересных приключений, много тяжелого труда, забот, радостей, новых проблем. Он подумал об этом и решил не возвращаться в воспоминания, а устремляться в будущее, как советует апостол Павел.

Поездка по железной дороге, потом попутным грузовиком по старым ухабистым дорогам, через лес, мимо озера закончилась у небольшой деревушки, располагавшейся километрах в шестидесяти от районного центра. Единственными благами цивилизации, достигшими этих мест, были электричество, старая полуразвалившаяся школа и подобная же больница. Здания церкви в деревне, конечно же, не было. Церковный храм был в районе, а тут христиане собирались по домам.

Все это Софья узнала от Никиты, пока они пробирались топкими, занавоженными улочками к дому его родителей. Юноша заранее предупредил девушку, что придется преодолеть определенные миссионерские трудности, чтобы достигнуть намеченной цели — дома. Он был прав, ей еще никогда не приходилось бывать в подобных местах, и будь она не в таком положении, шок от увиденного был бы гораздо больше. Но, будучи сама, как говорится, «на птичьих правах», она не могла позволить себе и слова критики в адрес жителей этой заброшенной деревни.

Вдоль заболоченной улочки, по самому краю оград, шлаком была выложена узенькая тропинка, по которой можно было пробираться от дома к дому без особого риска погрузиться по колено в навозную жижу. Душный и смрадный воздух был наполнен многочисленными насекомыми, каждое из которых пыталось найти на лицах прохожих хотя бы временное пристанище. Подобные условия — благоприятная среда обитания для различных видов. Насекомые блаженствовали, садились на вас сотнями, когда вы шли, и тысячами — когда замирали. В связи с тем, что деревушка со всех сторон была окружена лесом и не продувалась ветрами, над улицами постоянно нависал мираж испарений самого различного происхождения. Это придавало особенный колорит всякой вещи под открытым небом, увлажняя ее липким конденсатом.

— Я же тебе говорил, что это платье не очень подходит к нашей деревне, — пытался оправдаться Никита, глядя на то, с каким отвращением Софья оттягивает прилипшую к телу ткань.

— Я думаю, — улыбаясь, сказала она и остановилась, чтобы перевести дыхание на одной из немногочисленных сухих кочек, — я думаю, что это путешествие будет достойной тренировкой для нашего будущего миссионерского служения, — тут же облако насекомых совершило на нее посадку. — Как можно жить с этими невыносимыми насекомыми? — взвизгнула она, с отвращением смахивая с лица шевелящуюся массу.

— Это явление здесь временное, — успокаивал ее Никита. — Тебе просто повезло, что ты его застала.

— Да уж! — проворчала она, провалившись по щиколотку в зеленую густую тину. — Несказанно повезло! — с характерным чавкающим звуком нога освободилась, но черный туфель остался в плену. Софья наклонилась, чтобы отыскать пропажу, и увидела, как вода быстро заполняет образовавшуюся ямочку. Девушка в нерешительности замялась. Никита снисходительно посмотрел на перекошенное отвращением лицо Софьи и, сунув руку в грязь, вынул то, что осталось от ее обуви.

— Не расстраивайся, уже рядом. Придем домой, помоем, и будет как новенькая.

Софья с сомнением посмотрела на то, во что превратилась ее вещь, и поспешно сняла вторую туфлю.

— Ноги будет легче отмыть, — уверенно заявила она и гордо двинулась дальше. Никита снисходительно посмотрел ей вслед, не в силах сдержать улыбку.

Домик оказался небольшой, деревянный, как будто наспех сложенный из потемневших от времени бревен, но внутри производил совсем иное впечатление. Комнаты были хоть и небольшие, но уютные. Чисто выбеленные стены, застеленные шерстяными половиками полы и идеальный порядок в прихожей — все это ненавязчиво говорило о достоинствах хозяйки.

На стук, не торопясь, вышла низенькая, немолодая уже женщина. Увидев вошедших, она уронила полотенце и со слезами кинулась обниматься.

— Никуша! Сынок! — причитала она, уткнувшись лицом в грудь сына. Ее сухие плечики часто вздрагивали от рыданий, а юноша нежно обнимал их.

Софье было немножечко неудобно, поэтому она тихо стояла в сторонке, не решаясь сказать что-либо.

— Ну, вы проходите, проходите, — вдруг спохватившись, засуетилась мать.

— Мама, познакомься — это Софья, моя невеста, — без всякого вступления выпалил Никита.

— Ах! — всплеснула руками женщина. — Софьюшка, значит. Да вы не стесняйтесь, проходите, будьте, как дома. Не обращайте на меня, старую, внимания. Этот шалопай никогда не имел привычки посвящать меня в свои планы, поэтому не удивляйтесь моей реакции. Я вас уверяю, для меня это полная неожиданность. Если бы я знала, то хоть пирожков напекла бы, — и она укоризненно посмотрела на сына, как бы говоря: «Эх ты, все-то у тебя не как у людей!»

— А где бы мне ноги помыть? — тихо спросила девушка.

— Да ты что! — глянув на ноги девушки, изумленно воскликнула хозяйка. — Где ж тебя так угораздило, а? Сейчас, сейчас, я принесу тазик.

Это «тебя угораздило» весьма рассмешило Софью. «Как будто необходимо особенное невезение, чтобы провалиться здесь в грязь», — подумала она, едва сдерживая смех.

Очень скоро появился таз с теплой водой, и все самые злободневные проблемы были решены.

Сразу же с дороги они сели за стол и досыта наелись самой здоровой деревенской пищи, о которой в городе приходится только мечтать. Как по мановению волшебной палочки на столе появились молоко, сметана, масло, творог, соленые огурцы, вареная картошка, запеченная в печи свиная грудинка, холодец, каравай душистого свежего хлеба и, конечно же, большая сочная луковица. Все началось после краткой молитвы. Софья поначалу никак не могла взять в толк, как могут сочетаться столь разнообразные продукты, с чего начинать и чем заканчивать. Но Никита подал ей пример, и она быстро освоилась с новыми условиями. Оказалось, что на стол обычно выставляется все, что есть, а человек сам подбирает меню сообразно своему вкусу. Никита уверенно оторвал себе кусок грудинки и запихнул ее в рот, откусил от вареной картофелины, закинул в рот кусочек лука и с деловым видом налил себе полную кружку молока. Все было ясно, и его примеру смело последовала Софья.

После того, как с трапезой было покончено, наступило время чая. На столе появился самовар и сладости. За чаем, как обычно, завязался долгий разговор обо всем и ни о чем. Больше всех говорил Никита, рассказывая маме об их дальнейших планах, о свадьбе, о миссионерской практике. Когда женщина узнала о предстоящей новой разлуке, серая печаль наползла на ее сияющее лицо, но, по всей видимости, она была сильной женщиной, и очень скоро лицо ее вновь засияло радушием. Софья все больше молчала и скромно отвечала только в тех случаях, когда в этом была необходимость.

Мама Никиты с первых же минут признала Софью дочерью и оказывала ей столько внимания и почтения, сколько не получала от родной матери. Девушка сразу же почувствовала, как сильно ее тянет к этой доброй и сердечной женщине, и ей даже не было необходимости интересоваться ее именем, потому что с первых же минут она стала называть ее мамой. Для самой Софьи это было чрезвычайно странно. С тех пор, как из девочки она превратилась в девушку и стала мечтать о будущем муже, ее волновал вопрос, как сможет она называть мамой чужую для нее женщину, которую раньше никогда не видела и которая для нее лично не сделала ничего такого, что обычно делают матери для своих дочерей.

Мама рассказывала им о трудностях, которые им пришлось пережить за последний год. Она то смеялась, то плакала, отдаваясь воспоминаниям. Атмосфера в доме была настолько теплой, что Софья чувствовала себя так, как будто она выросла в этом доме. Все плохое, казалось, осталось позади. О городе не хотелось и вспоминать, и это притом, что она думала, что будет скучать по нему и стремиться назад.

Вечером пришел с фермы отец и принес с собой в мешке бычьи потроха.

— Ох-хо-хо! Блудный сын вернулся! — воскликнул он, заметив одежду сына на вешалке. — А ну, пойди-ка сюда, сорванец, отец прижмет тебя к могучей груди.

Услышав отцовский голос, Никита выскочил ему навстречу и кинулся на шею, как маленький мальчик.

— Здорово, батя!— крикнул он и попал в крепкие, как тиски, мужские объятия.

— Ну, какие новости ты нам привез на этот раз?

— Невесту себе привез, отец, — без вступления заявил Никита.

— О! Похоже, на этот раз ты превзошел самого себя! — прогрохотал восхищенным басом огромный бородатый мужчина, когда заметил вышедшую в коридор смущенную Софью.

— Дай-ка я и тебя обниму, дочка! — широко улыбаясь, прохрипел он и нежно заграбастал хрупкую девушку в свои могучие натруженные руки. — Пусть Бог благословит вашу жизнь, дети, — он немного отстранил от себя девушку, чтобы получше ее рассмотреть. — Я всегда знал, что мой сын — не промах, но чтобы до такой степени! — и старик громко, одобрительно расхохотался. — Ну, ступайте, дети мои, вам, наверняка, приятнее вдвоем, чем в обществе дряхлого седого старика, к тому же такого грязного, — сказал он, показывая на засаленную телогрейку и снимая с себя грязный сапог.

Отец Никиты оказался на удивление милым и добрым человеком. Софья от такого радушного приема не могла сдержать слез. «Почему я раньше не знала этих людей? — спрашивала она себя. — Я бы уже давно убежала из дома, возможно, еще в детстве».

Софья не решалась судить — хорошо это или плохо, но в глубине души эта простота ее восхищала. Она решила помочь маме с посудой, пока та накрывала на стол. Отец, сильно прихрамывая, прошел от умывальника за стол и поймал на себе озабоченный взгляд девушки.

— Ерунда, — мягко сказал он, показывая на свою левую ногу. — Зимой неудачно скатился со скирды и лодыжку поломал. Врачей в деревне нет, вот и срослась неправильно.

Он взял с полочки затертую Библию и сел за стол. Рядом подсела и мама. Теперь Софья поняла, почему она не ела вместе с ними — она ждала прихода мужа. Это открытие почему-то так ее умилило, что она чуть не разрыдалась.

Отец открыл книгу, и они прочитали несколько стихов из Священного Писания, а затем коротко помолились. «Вот поистине семейная идиллия! — изумилась девушка. — А я-то, глупая, никогда не могла понять, как это пища может освящаться Словом Божьим».

Она быстро домыла посуду и пошла в комнату, однако, не найдя там Никиту, решила выйти во двор и поискать там.

На улице теплый воздух растрепал ее распущенные волосы. Было уже темно, но, казалось, что жизнь вокруг не прекращается. Сверчки трещали под бревнами, цикады разрывались разными голосами в траве и на деревьях. Бесшумная ночная птица мелькнула в свете фонаря. Как ей ужасно не понравилось здесь поначалу, точно так же сильно теперь ей нравилось все.

Во дворе, у самого сарая, под тусклой лампочкой она увидела Никиту. Огромным топором он отчаянно колол дрова. «Какое тут умиротворение!» —подумала с восхищением Софья, невольно сравнивая деревню с парком. Но с таким же успехом можно сравнивать куклу с живым ребенком, и радость, приносимая ими, не сопоставима.

Для нее началась совсем иная жизнь, только теперь она вполне осознавала это.

Дни полетели один за другим. Софья старалась с пользой проводить время, и ее жизнь никогда не была такой насыщенной. Она училась доить корову, косить и скирдовать сено, собирала ягоды и грибы в лесу, а потом вместе с мамой консервировала их на зиму.

В среду они всей семьей пошли на деревенское собрание верующих. Как узнала Софья позже, всякое собрание деревенских христиан было явлением уникальным. Во-первых, собирались всякий раз на новом месте — «сегодня у нас, завтра у вас». Во-вторых, не было никакой определенной формы проведения этих встреч: это было чтение Библии, вечера песни, дни рождения, дискуссии, молитвенные часы и так далее. Все зависело от ведущего, который назначался по желанию или выбирался по жребию. Он брал на себя организационные вопросы, а все остальное делалось сообща.

После первой вечери, которая, кстати сказать, с евхаристией не имела ничего общего, Никита познакомил Софью со здешним пастором.

— Вот, — сказал он с гордостью, — моя будущая половина! Знакомьтесь. Софья, это Владимир Никифорович. Владимир Никифорович, это Софья.

— Очень приятно, — ровным голосом произнес пастор и легонько пожал девушке руку. — Добро пожаловать! Мы очень рады видеть такую очаровательную сестру в наших рядах.

Софья, не привыкшая к комплиментам, покраснела и еле заметно улыбнулась в ответ.

— Я смею надеяться, что вы снисходительно отнесетесь к нашему невежеству в отношении качества проведения богослужений, — скромно заметил он.

Будучи человеком уже далеко немолодым, пастор казался воплощением простоты, открытости и целеустремленности в одно и тоже время. Лицо его, сильно изъеденное оспой, производило бы отталкивающее впечатление, если бы не добрые, располагающие глаза, в которых даже неискушенный наблюдатель без труда мог узнать ту чистоту души, которая присуща только святым людям.

— Да что вы говорите! Все было прекрасно! Мне очень понравилось. Я еще нигде не видела такой сплоченной общины, — восторженно ответила гостья.

— Я все-таки думаю, что вы немного преувеличиваете. Однако это приятно.

— Что приятно? — не совсем поняла девушка.

— Приятно получить ободрение от свежего человека, — он дружелюбно подмигнул ей и изящным жестом пригласил молодых: — Пойдемте ко мне, моя лучшая половина сегодня шанежек напекла. Заодно и поговорим, обсудим ваши семейные дела, — с этими словами он по-свойски обнял Никиту за плечи и крепко встряхнул его. — Раз ты привез с собой невесту, то чувствует душа моя, венчаться ты желаешь здесь, — то ли спросил, то ли повелел он.

Никита только сконфуженно кивнул.

— Это большая честь для нас, Никита, — совершенно искренне и без насмешек продолжил пастор. — Я помню тебя с самого детства, когда тут еще не было ни одного верующего, и твой отец первым пришел к Богу. Я подумал, что этот маленький сорванец, который сегодня так шумел во время моей проповеди, приведет еще многие души ко Христу своим безупречным поведением и искренней верой.

— А по-моему, еще слишком рано заводить такие разговоры, — запротестовал Никита, но пастор остановил его и сказал:

— Помяни мое слово, Никита, у тебя будет прекрасная семья: тебя я знаю с детства, а мысли девушки можно прочитать по глазам. Хорошая, крепкая христианская семья — это лучшая церковь на этой бренной Земле.

Эти слова Софья поняла, когда в этот же вечер оказалась в доме пастора. Его жена оказалась воплощением кротости и радушия. Есть люди, общение с которыми возвышает вас до чистоты ангела. Эта милая женщина как раз и была таким человеком. Тетушка Марфа, как в шутку называл ее сам пастор, была безупречной хозяйкой. Кроме этого, муж величал ее домашним пресвитером. Когда удивленная Софья все же осмелилась спросить, кто же в таком случае в доме он, то пастор без малейшего колебания ответил:

— Я в доме — бог.

Тетушка Марфа, накрывая на стол, при этих словах только ласково улыбнулась мужу.

Их дети уже давно выросли и были теперь миссионерами где-то далеко на севере. Старики, конечно, по ним очень скучали, да и дети постоянно звали их к себе, но они оставались здесь, потому что были счастливы. Они любили людей этой деревни, и люди вовсе не были безответны. Здесь — их служение, их место, они знали это.

Перед едой хозяин прочитал двадцать второй псалом.

«Так вот, наверное, откуда пошла эта интересная традиция!» — подумала Софья, но пастор, как будто прочитав ее мысли, отметил:

— Этот добрый обычай пришел из старой Англии, когда отцы аристократических семей перед каждым приемом пищи посвящали некоторое время Богу, семье и Библии.

На какое-то время все сосредоточились на еде, слышно было только постукивание приборов о посуду, но вдруг хозяин нарушил тишину:

— Ну так когда же, Никита, ты намереваешься венчаться?

— В самом ближайшем будущем, — не переставая жевать, просто ответил тот.

— Есть ли какие проблемы на вашем пути?

Теперь настало время отвечать девушке.

— Да, пастор, проблемы есть, — стараясь сохранять хладнокровие, начала она. — Дело в том, что я убежала из дома. — Владимир Никифорович удивленно уставился на нее и перестал жевать. — И это еще не все. В моей церкви все думают, что я выхожу замуж за другого. Я была помолвлена с одним человеком и убежала с Ником за месяц до свадьбы.

Пастор нахмурился и задумчиво продолжил есть. Софья поняла, что ее рассказ нуждается в некоторых разъяснениях.

— Дело в том, что я никогда не любила человека, за которого мама принуждала меня выйти замуж, потому что он очень богат. Тем самым наша семья смогла бы поправить свое материальное положение.

— А что же думают по этому поводу в церкви?

— В церкви считают, что сейчас не то время, чтобы выходить замуж по любви.

Пастор изумленно вскинул брови.

— Так, говоришь, братья знали, что ты не любишь этого человека, и одобряли свадьбу?

— Мало того, что они знали об этом, они еще поощряли мою маму держать меня под домашним арестом, чтобы я не вырвалась, «не натворила глупостей», как они выражались.

— Очень интересная история! — с иронией заметил пастор. — Мне кажется, дети мои, что прежде, чем просить у Господа благословения на этот брак, мы должны съездить в город и попытаться примириться с церковью и поговорить с братьями.

— А нельзя ли так, чтобы больше их не видеть? — испуганно спросила девушка.

Пастор покачал головой.

— Нет. По-другому нельзя. Потому что иначе мы можем послужить поводом к соблазну. Написано: «Если возможно с вашей стороны, то будьте со всеми в мире». Я думаю, что мы будем чисты перед Богом, если сделаем все возможное, чтобы примириться со всеми и объяснить, что происходит. Тот, кто не захочет нас понять, уже не будет нашей виной, но понесет на себе свое бремя.

В воскресный день пастор, Никита и Софья приехали в город.

Как всегда, собрание началось с молитвы. Было очевидным, что присутствующие уделяли Софье внимания больше обычного. Многие из тех, кто заметили ее вначале богослужения, все последующее время не переставали оглядываться, некоторые с удивлением, а некоторые — с открытым осуждением в глазах. Замечая все это, девушка все больше убеждалась в правоте слов пастора, что если сейчас не объясниться, то, возможно, эти люди всю свою жизнь будут вспоминать ее, как негативный пример для своих детей. Она понимала, что слова, которые надо будет произнести перед собранием, будут стоить ей полжизни, и поэтому все служение молилась, чтобы Господь послал ей сил и смелости сказать все и никого не обидеть. Пастор ободрил ее, пообещав, что в братскую комнату он отправится вместе с ней. Он мог сделать для девушки не так много, но и этого было достаточно, чтобы она не боялась встречи с братьями.

Борис заметил ее еще в самом начале служения. Если бы не его привычка опаздывать, он смог бы встретиться с ней до служения, и тогда, естественно, заметил бы, что она не одна, а в обществе двух мужчин. Сейчас же он только увидел ее на противоположной стороне зала и изредка косо поглядывал в ее сторону. Она же старалась делать вид, что не замечает его.

Мама, как обычно, приехала одна и сидела в первых рядах, потому что у нее было слабое зрение. Она не видела, да и не могла видеть свою дочь, поэтому сидела спокойно, не оборачиваясь.

Когда собрание подходило к концу, и пастор объявил, что настало время передавать приветы, Софья встала и сказала, что у нее есть объявление для церкви. Она медленно вышла вперед, встала лицом к людям и после небольшой паузы заговорила:

— Дорогие братья и сестры, наверное, обо мне уже ходят разные слухи, поэтому сегодня я пришла, чтобы прояснить обстановку. Дело в том, что я совершенно не люблю Бориса, поэтому считаю, что брак с ним — дело невозможное, и разрываю нашу помолвку. — По залу прокатился тихий шепот, а Софья продолжала: — Тем не менее я хочу заверить вас, что Борис — прекрасный человек, он ни в чем не виноват, и ни одно из его качеств не послужило поводом для моего решения. — После этих слов мать девушки демонстративно встала и быстро вышла из зала. — Я прошу прощения у Бориса и его родителей за то, что обманула их надежды или не оправдала доверия.

Закончив, Софья довольно спокойно прошла на свое место, сопровождаемая сотнями взглядов.

Завершив собрание молитвой, пастор пригласил Софью на встречу с братьями. Она уже ждала этого, и так как долгое время готовилась, то не потеряла сознания от приглашения, однако поймала себя на мысли, что чувствует себя, как перед экзаменом: кажется, все знаешь, а коленки дрожат.

После окончания собрания Борис куда-то исчез. Софья хотела подойти и еще раз лично извиниться за происшедшее, но, не найдя его, обрадовалась, что он избавил ее от этого нелегкого объяснения.

Братья уже были готовы к разговору, Софья поняла это по тому гулу, который раздавался за дверью. «Мой вопрос обсуждают», — подумала она у самых дверей братской комнаты. Когда она постучала в дверь, шум сразу прекратился. В братскую она вошла вместе с Владимиром Никифоровичем.

Два десятка глаз хмуро смотрели на них. Надо отдать должное деревенскому пастору. Он держался уверенно и абсолютно спокойно, несмотря на то, что единственным знакомым для него человеком в этой комнате была Софья.

— Мир вам, братья, — спокойно сказал Владимир Никифорович и слегка поклонился.

Кое-кто в ответ робко кивнул, но никто не осмелился традиционно, по-братски поприветствовать вошедших.

— Здравствуй, Софья, — обратился к девушке пастор. — Вообще-то я приглашал на беседу только тебя, — с нескрываемой досадой в голосе сказал он, — но раз уж ты пришла не одна, то познакомь нас, будь добра.

От такого строгого приветствия девушка опешила.

— Я простой деревенский пастор, — пришел ей на помощь служитель, — зовут меня Владимиром, — и он опять приветливо улыбнулся, но его улыбка снова утонула в холодности и официальности.

— Чем мы можем быть вам полезны, пастор Владимир?

— Да вы не беспокойтесь, мне ничего от вас не нужно, — все так же улыбаясь, он отступил немного назад и пошутил: — Я просто буду представлять Софью в суде.

Шутка явно пришлась местному пастору не по вкусу, но он проглотил эту пилюлю и натянуто улыбнулся.

— Видимо, вы не совсем ясно себе представляете, для какого разговора мы пригласили сегодня Софью.

— Возможно, — кивнул головой тот.

— Так вот, как вы понимаете, для нас решение Софьи о расторжении помолвки было совершенно неожиданным. — Деревенский пастор от этих слов поморщился, как от зубной боли, но говорящий сделал вид, что не заметил этого. — И нашим естественным желанием было узнать мотивы такой перемены настроения.

Софья поняла, что теперь она должна что-то сказать:

— Вы же знаете, что я люблю другого человека.

Пастор тут же изменился в лице и как будто подобрел.

— Неверующего? — почти ласково произнес он и посмотрел на реакцию Владимира Никифоровича. Но тот стоял совершенно спокойно и казался безучастным к происходящему.

— Он оказался верующим, — робко пояснила девушка.

— Вот как? — с сомнением спросил второй дьякон.

— Это истинно так, — вновь вмешался Владимир Никифорович. — Я лично крестил его уже с десяток лет тому назад.

— Ну и что? — возмутился пастор. — Что из того, что верующий! Есть ведь элементарные нормы приличия, уважение к родителям, в конце концов. Опозорить прекрасного человека, разбить сердце матери... Ты ведь убежала из дома, если мне не изменяет память? Где же твоя девичья честь теперь? Где ты была целую неделю? Что могут говорить люди?

А ты не подумала, какое будет великое поношение на церковь, когда неверующие узнают об этом?

Подавленная, Софья стояла вся в слезах под градом сокрушительных вопросов, не смея поднять на людей свои прекрасные глаза. Деревенский пастор уже не улыбался. С каждым новым обвинением он хмурился все больше. Теперь он стоял и ждал, когда наступит его время говорить. И оно, конечно же, пришло. Когда братья сделали небольшую паузу для того, чтобы Софья обдумала заданные ей вопросы, он вступил в разговор.

— Дорогие братья, я не знаю, да и не хочу знать истинных причин происходящего, но хотелось бы напомнить, что в Церкви главный — Господь, а Он, насколько я могу судить, эту девушку любит не меньше, чем вас или меня. Поэтому, я думаю, что если Он все еще в этой комнате, то Ему очень неприятно видеть то, как вы издеваетесь над ней. — Удивленные братья уставились на него, а он невозмутимо продолжал: — У меня тоже есть несколько вопросов к вам и, прежде всего, к пастору. Скажите на милость, если бы дело дошло до свадьбы, как бы вы, зная то, что девушка не любит этого мужчину, в присутствии Господа, при великом таинстве бракосочетания, смогли бы спросить ее — любит ли она жениха? А если бы она сказала при всех, что не любит его, продолжили бы вы венчание? А если бы она солгала, вынужденная совершить этот грех своей верующей матерью и пастором церкви, кто понес бы ответственность за это? Вы говорите о поношении на церковь, а кто бы пошел молиться в вашу церковь, если бы узнал, что для вас любовь — это не самое главное в жизни человека, что это лишь приходящее чувство, которое хорошо в юности, но бесполезно в зрелом возрасте? И как же вы, братья, могли позволить, чтобы член вашей церкви сидел под домашним арестом? Кто вы такие, чтобы вам решать за других людей? — голос его был твердым, а взгляд — решительным. — Я приехал сюда, чтобы перед Богом решить все возможные недоразумения, но встретил тут только амбиции. Мне искренне жаль тех людей, которые принимали активное участие в этом надругательстве. Прощайте, братья, надеюсь, что нам не придется встретиться на небесах, иначе мне пришлось бы усомниться в справедливости нашего Бога.

Он деловито взял Софью за руку, и они вышли в коридор. Никита, ожидающий у двери, увидев заплаканное лицо девушки, покраснел и хотел сам поговорить с братьями, но пастор удержал его:

— Не стоит, Никита. Дело сделано, на самом деле никаких проблем вовсе и не было.

Они быстро собрались и отправились к Софье домой, чтобы поговорить с матерью и узнать, что она думает о происходящем, даст ли свое благословение на брак.

Мать встретила их враждебно.

— Ну что, явилась? Набегалась? — обратилась она исключительно к дочери, как бы не замечая гостей. — Ты сама не представляешь, как глупо ты сегодня закопала свое будущее!

— Мама, подожди! Я хочу познакомить тебя с моим женихом.

— А зачем мне с ним знакомиться? Ты уже сама все решила, без матери. Вижу, что он молодой, красивый, но штаны-то, наверное, в заплатах.

Софья посмотрела на Никиту в страхе, что он может обидеться, но парень только снисходительно улыбался.

— Ступайте, не хочу вас больше видеть, — устало сказала она. — Делайте что хотите: женитесь, разводитесь, раз это ваше дело, только меня не трогайте.

Софья хотела еще что-то сказать, но Владимир Никифорович нежно положил ей руку на плечо:

— Не надо. Все уладится. Не стоит раздражать родителей. Я думаю, скоро ее настроение переменится.

С этими словами он положил на телефон свою визитную карточку.

Они отправились назад в деревню. Надо было еще многое сделать: уладить дела с ЗАГСом, с миссией, со свадебным угощением и так далее.

Господь обильно благословлял молодых, поэтому все шло как по маслу. В государственных инстанциях двери открывались, как по волшебству, и много людей, желавших хоть чем-то помочь молодым, встречалось на их пути.

Как-то вечером, за два дня до свадьбы, когда природа уже погрузилась во тьму, неожиданно раздался стук в дверь. Софья, оказавшаяся ближе всех, открыла.

— Мама! — радостно воскликнула она. Все домочадцы тут же высыпали в коридор. Счастливая мать обнимала свою не менее счастливую дочь, а потом были реки слез и долгое чаепитие всей, теперь уже большой, семьей. В этот вечер все были счастливы, как никогда.

— Дорогой наш брат Никита, любишь ли ты эту девушку и согласен ли прожить с ней всю жизнь, почитать и беречь ее, заботиться о ней и любить ее до тех пор, пока смерть не разлучит вас? — громко и торжественно звучали слова пастора в создавшейся тишине.

— Да! — хриплым от волнения голосом ответил юноша.

— Дорогая наша сестра Софья, любишь ли ты этого молодого человека и согласна ли прожить с ним всю жизнь и делить с ним все радости и печали, время отдыха и заботы, быть ему верной женой и любить его до тех пор, пока смерть не разлучит вас?

-Да!

— В таком случае, властью, данной мне от Бога, я объявляю вас мужем и женой! Пусть Бог благословит вас, дети! — с этими словами пастор прослезился.

То, что обычно следует за этим, и чего обычно больше всего ожидают старички, заставило покраснеть молодую чету. Пастор заметил это и громко сказал:

— Можете при людях не целоваться, это не для них.

И все в зале заулыбались, а молодые покраснели еще больше.

Через два дня после свадьбы надо было уже вылетать в миссию. В аэропорту собралась вся семья. Родители Никиты только молча утирали слезы, а Софьина мама не переставала давать наставления:

— Как приедете на место, сразу же сообщите нам свой адрес, не забудьте. Грязные фрукты не ешьте, а воду обязательно перед употреблением кипятите...

Вот уже подали трап. Молодые молча поднялись по ступеням, и прежде чем дверь за ними закрылась, помахали на прощание родным им людям и родной земле. Кто знает, вернутся ли они когда-нибудь на эту землю?

Сверкающий на солнце самолет медленно развернулся, набрал ход, оторвался от земли и вскоре скрылся за облаками.

Начиналась новая жизнь, но это уже совсем другая история.