Более неудобной позы было трудно себе представить. Тело лежало лицом вниз: вытянутые руки привязаны к ножкам кровати, голова повернута налево, ноги поджаты к животу. Ягодицы чуть приподняты над пятками, а между ними горделивой дугой торчал огромный каучуковый член красного цвета с розовым помпоном на конце.

— Я и не знал, что существуют такие штуковины, — оторопело выдавил из себя Руис.

— Те, кто специализируется на их изготовлении, — мастера на выдумки, — невозмутимо отозвался его непосредственный командир сержант Марчена.

— Похоже, над ним хотели пошутить.

— Это как посмотреть, капрал. Помпончик, конечно, веселенький, но ощущения у бедняги должны быть не из приятных, — отметил сержант, болезненно сморщившись. — Чтобы поддерживать член в вертикальном положении, надо загнать внутрь порядочный кусок.

— Наверное, вводили с вазелином, — предположил Руис.

— А потом грохнули красавчика? Чересчур мудрено, тебе не кажется?

В разговор вмешался мягкий женский голос:

— Не рано ли говорить об убийстве?

До сих пор моя помощница, гвардеец Чаморро, хранила молчание, поэтому ее реплика подействовала как ушат холодной воды, сильно озадачив спорщиков. Тут необходимо пояснить: мы с Чаморро провели на месте происшествия немногим больше пяти минут и три из них потратили на осмотр тела. Марчена и Руис, представлявшие территориальное подразделение Гражданской гвардии, прибыли сюда первыми и долго дожидались нас в номере, копя досаду на присланных из центра «умников», то бишь на нас. Однако моя помощница, когда надо, умела выпускать коготки, и только я, неоднократно испытавший их остроту на собственной шкуре, мог оценить тонкие оттенки ее язвительной иронии. Вопреки ожиданиям, Марчена оказался довольно проницательным и, услышав вопрос, видимо, испытывал сожаление по поводу слишком вольных предположений, которые он допустил в присутствии этой кисейной барышни. Насколько я мог судить в дальнейшем, несмотря на обманчивые манеры севильского повесы, сержант исповедовал крайне ортодоксальные взгляды. Он был воспитан в строгих правилах, прожил большую жизнь и в свои сорок пять лет свято верил, что женщинам нечего делать там, где речь идет о риске и опасности.

— И, правда, золотко, — сказал он, лукаво и в то же время с вызовом поглядывая на Чаморро. — Ума не приложу, как бы мы тут разобрались, если бы нам не прислали пару светлых голов из самого Мадрида?

— Шутить изволите, сержант? — сделала выпад Чаморро с каменным лицом.

— Боже упаси! — парировал Марчена с подозрительной кротостью. — Так и вижу: сначала он привязался к кровати, потом ногами затолкал себе в задницу этот телеграфный столб, а когда все получилось, помер под впечатлением от содеянного.

Виртуозный пассаж Марчены застал меня согнувшимся в три погибели над телом, чтобы хорошенько осмотреть узлы на запястьях. Я тяжело вздохнул и осторожно выпрямился, чувствуя хруст встающих на место позвонков. Подобно многим я часто льщу себя надеждой, будто знаю и понимаю больше других. В определенной степени моя самонадеянность имеет основание и подтверждается богатой биографией. Я родился в Уругвае тридцать шесть лет назад, отца практически не помню, еще ребенком вместе с матерью переехал в Испанию. Благополучно преодолев период отрочества со свойственными ему комплексами и разочарованиями, я потратил пять лет жизни на то, чтобы получить степень лиценциата по психологии, однако очевидная невостребованность выбранного мною ремесла плюс постоянная безработица не добавляли мне оптимизма и подтолкнули к вступлению в ряды Гражданской гвардии. За долгие десять лет, проведенные в корпусе, я повидал немало убийств, и все они с большей или меньшей ясностью отложились в моей памяти. Некоторые расследования, несмотря на сложность, вполне соответствовали уровню моей квалификации — именно за них мне и платят, однако другие в силу своей изощренности, а может и простоты, ставили меня в тупик. И каждый новый случай вне зависимости от испытанных ранее ощущений лишь укреплял во мне горькое осознание того, что человек в стремлении поработить ближнего способен дойти до крайней степени абсурда и жестокости. Пожалуй, это единственное убеждение, выстраданное ценой многих проб и ошибок, которое устояло перед натиском моего скептицизма.

Все же кое-какие вещи не перестают меня удивлять, и за примером далеко ходить не надо. Тем утром, присутствуя при перепалке между сержантом и Чаморро над трупом замученного и опозоренного человека, я испытывал большую неловкость. Личный опыт привел меня к печальному заключению: жизнь безжалостна, и людям нравится измываться над себе подобными. Тем не менее у меня не укладывалось в голове, как двадцатилетняя девушка, к тому же неисправимая идеалистка, могла обсуждать с кем-нибудь наподобие Марчены неприглядные подробности смерти. Я ни на йоту не сомневался в ее способностях, сполна продемонстрированных ею за время нашей совместной работы; она не нуждалась ни в опеке, ни в помощи — по крайней мере, не больше, чем я. Скорее, меня обескураживала та деловитая непосредственность, с какой моя помощница воспринимала отвратительную изнанку реальности. Доходило до того, что она буквально силой заставляла брать ее с собой на место совершения особо жестоких убийств. Чтобы унять тревожные мысли, в редкие минуты отдыха я давал волю воображению и рисовал себе благостные перспективы, ожидавшие меня и Чаморро, избери мы иной жизненный путь.

На какое-то мгновенье я замешкался, пытаясь разобраться в путанице мыслей. Затем сержантские нашивки вместе с воспоминаниями о прежних промахах, до сих пор отравлявших мое сознание, поставили меня перед необходимостью быстро выйти из оцепенения. Собравшись, я сухо сказал:

— Не кипятись, Марчена. Она права.

— Мы просто немного поспорили, — оправдывался он. — Нет причины становиться на ее защиту — ты ей не отец.

— Надо же кому-то пресечь твои глупые наскоки, если она не в состоянии постоять за себя сама, — ответил я более дружелюбным тоном. — Держу пари, ты не найдешь ни единого следа насилия на теле. Посмотри, даже запястья девственно чисты. Может, Чаморро не так уж далека от истины, и парня настигла естественная смерть в разгар удовольствия?

В результате самоотверженных попыток мне, пусть не в полной мере, но все же удалось постичь характер моей помощницы, поэтому я не только не рассчитывал на ее благодарность, но и ничуть не удивился, когда, встретившись с ней взглядом, заметил недобрую искорку в ее глазах. Чаморро всегда предпочитала справляться с проблемами самостоятельно. Ей столько раз приходилось сталкиваться с недоверием и насмешками со стороны сильного пола, будь то военные или штатские, что она ожесточилась и полагала своим неотъемлемым правом ущемлять достоинство мужчин при каждом удобном случае, объявив против них беспощадный крестовый поход.

— Черт с вами, я готов допустить инфаркт, — примирительно сказал Марчена. — Но остается вопрос: кто воткнул ему в задний проход эту каучуковую сосиску?

Чаморро с тяжелым вздохом подняла глаза к потолку Я же ограничился замечанием:

— Возьмем инфаркт в качестве рабочей версии. Так сказать, для начала.

Нам с Чаморро редко выпадала удача осматривать труп непосредственно на месте преступления. Почти всегда приходилось довольствоваться горсткой фотографий того или иного качества да теми скудными сведениями, которые местные жандармы считали нужным нам сообщить. Однажды в одном популярном английском романе я вычитал следующую мысль: опытная ищейка обречена идти по давно остывшему следу. И хотя я никоим образом не претендовал на звание «опытного», мое положение эксперта центрального подразделения Мадрида обязывало меня играть роль прозорливого сыщика, особенно когда приходилось отправляться на расследование убийства в какую-нибудь отдаленную провинцию. Мы всегда приезжали с большим опозданием, поскольку к нам прибегали как к последнему средству. Обычно сообщение о случившемся доходило до нас на следующий день, в лучшем случае сразу после обнаружения «подарочка», но и тогда нам еще предстояло преодолеть порядка двухсот-трехсот километров, а судейские не любят ждать столько времени, тем более в компании покойника.

На этот раз нам повезло. Труп нашли всего в сотне километров от здания, где располагалась наша контора, точнее, в мотеле, на арагонской автостраде провинции Гвадалахара. Поскольку дежурный тут же уведомил нас о происшествии, не прошло и часа, как мы там нарисовались. Правда, дорога далась мне нелегко: Чаморро, так и не уверовавшая в мои выдающиеся способности гонщика, всячески препятствовала их применению на практике, даже не пытаясь скрыть своего страха. Тем не менее я умудрился развить бешеную скорость, и мы добрались до места раньше судьи, которому надо было проехать около шестидесяти километров от столицы провинции и который в отличие от меня не опасался прибыть к шапочному разбору. Мне же приходилось спешить, чтобы исследовать обстоятельства смерти до того, как успеют убрать труп. Если я чему-то и научился за десять лет, потраченных мною на установление мало приятных истин, так это тому, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

В мотеле царила неразбериха. У Марчены, Руиса и двух сопровождающих жандармов едва хватало сил удерживать любопытных на расстоянии от номера, где находилась жертва. Поэтому, узнав о бригаде, направленной к ним на помощь из центрального подразделения, они сочли за благо ограничиться оцеплением и ничего не трогать до нашего приезда.

Мы с Чаморро прихватили с собой эксперта-криминалиста. В его обязанности входило сфотографировать место происшествия и снять отпечатки пальцев. Он приступил к делу сразу, как только мы вошли в номер, и занимался им с таким отрешенным видом, будто нас вовсе не существовало, а во время стычки между Марченой и моей помощницей он даже не изменился в лице. Его сосредоточенность напомнила мне о моих обязанностях, и я приступил к сбору информации.

— Кто обнаружил тело? — спросил я у Марчены. Чаморро тем временем принялась осматривать одежду, сваленную у изголовья кровати.

— Горничная, — ответил сержант. — Бедняжка все еще не оправилась от шока.

— Личность установили?

Марчена напустил на себя непонимание:

— Кого, горничной?

— Марчена, прекрати свои шуточки.

— Спокойно, приятель. — Он озорно улыбнулся. — Мы нашли его бумажник — вон там, на одежде. Денег в нем не было, зато на кредитные карточки и документы никто не позарился. Здесь у меня его ДНИ. — Марчена вытащил удостоверение личности из кармана своей куртки и неспешно прочитал: — Тринидад Солер Фернандес. Родители: Тринидад и Консоласьон. Место рождения: город Мадрид, провинция Мадрид. Дата рождения: четырнадцатое мая пятьдесят шестого года. Проживает в городе Гвадалахара, провинция Гвадалахара. Пол мужской — ну да это и так видно.

Последнее замечание не нуждалось в подтверждении, но Марчена произнес его столь многозначительным тоном, будто данное обстоятельство наделяло труп особыми полномочиями. По статистике женщины гораздо чаще становятся жертвами физического насилия и издевательств. Эта отвратительная закономерность сложилась в незапамятные времена и действует до сих пор. Для некоторых из них риск вообще неотъемлемый элемент профессии. Если бы на этой кровати лежала женщина, то девяносто из ста опрошенных с ходу увидели бы в ней проститутку и моментально успокоились: с проститутками вечно что-нибудь происходит. Но в данном случае дело касалось мужчины, и события принимали совсем другой оборот. Так или иначе, шаблонными гипотезами тут не отделаться.

— Известно, когда он въехал в номер?

— По всей видимости, прошлым вечером. Мы не знаем, в котором часу и был ли он один. У администратора, дежурившего ночью, сегодня выходной.

В голосе Марчены чувствовалось удовлетворение — наверное, он давал понять, что они тут тоже зря времени не теряли, или тем самым намекал: впереди много работы и основная ее часть выпадала на мою долю, кто знает? Нас прервал молчавший до сих пор криминалист:

— Разумеется, надо еще раз все проверить, но, насколько я могу судить, в комнате находились два либо три человека.

— Помимо покойного? — уточнил Марчена.

— Два-три человека, большего сказать не могу, — упрямо повторил криминалист, потом пожал плечами и добавил: — Надо еще снять отпечатки пальцев с трупа.

Уж такой это народ — криминалисты. Они никогда не торопятся и не говорят ничего конкретного, пока не подтвердят предварительные выводы, запершись в святая святых, коим местом почитают свою лабораторию. Порой мне кажется, они презирают людей вроде меня, поскольку мы живем в мире смутных ощущений и недоговоренностей — зачастую единственного подручного материала, доступного нам во время проведения следствия.

— Сержант, я тут кое-что отыскала! — окликнула меня Чаморро.

Марчена и Руис бросили на нее снисходительный взгляд. Они уже осмотрели одежду, в который сейчас рылась моя помощница. Я подошел к ней поближе поглядеть на находку без свидетелей.

— Похоже на пропуск, — сказала Чаморро, показывая мне белую карточку с зеленым логотипом. На обратной стороне виднелась магнитная полоска, а на лицевой, кроме логотипа, номер и крупная фотография, занимавшая три четверти карточки. Лицо Тринидада Солера освещала открытая добрая улыбка.

— Где вы ее нашли? — спросил Руис.

— В кармане. — Чаморро с мстительным проворством подняла куртку и тыкнула в нее пальцем.

Я внимательно рассмотрел странный логотип: две широкие, поставленные одна на другую трубы и что-то напоминавшее очертания гриба. Под изображением проступало ничего не говорившее мне слово.

— Кто-нибудь знает, что это такое? — спросил я у присутствовавших.

Марчена, болтавшийся без дела за кроватью, обогнул ее и подошел ко мне. Глянув через мое плечо на пропуск, он воскликнул:

— Вот те раз, Руис! Он работает на атомной станции.

— На атомной станции? — переспросил я.

— Именно так, — ответил Марчена и пояснил, медленно выговаривая слова: — Станция находится в сорока километрах отсюда и в пятнадцати от нашего городишки, если быть точным. На карточке указано ее название.

— И название поселка рядом с ней, — уточнил Руис.

— Интересно, в какой должности он там работает? — продолжил сержант. — Мы знаем многих сотрудников: часть из них живет в самом поселке. К тому же благодаря «зеленым» мы плотно сотрудничаем с их службой безопасности. Направляем туда подмогу, когда эти баламуты организовывают очередной марш протеста или перекрывают дорогу, чтобы не пропустить на станцию машины с оборудованием. Но лицо Тринидада мне не знакомо.

— Мне тоже, — сказал Руис, окинув взглядом покойника.

Больше мы ничего не успели выяснить, потому что объявился судья, а с ним — наше начальство, судебный медик и вся суетливая гоп-компания, которая обычно сопровождает высшие чины. Началась рутинная процедура, и мы, ребята попроще, скромно отошли на второй план. Судья, сорокалетний мужчина с надменным смурным лицом, без особого рвения отдал необходимые распоряжения и бесстрастно наблюдал за их исполнением, лишь слегка сморщив нос, когда криминалист под присмотром судебного медика извлек из тела забавную и вместе с тем омерзительную игрушку.

Наконец судебный медик закончил осмотр, и тело убрали. Капитан центрального подразделения, приехавший с судьей, призвал меня пред его светлые очи.

— Ваша честь, — почтительно начал он. — Позвольте представить вам нашего эксперта, ему поручено вести дело. Сержант Беливаква.

— Бевилаква, — поправил я, хотя понимал всю бесполезность моих поползновений.

— Я и говорю Беливаква, — упрямился капитан.

— Что за абракадабра? — развеселился вдруг судья, выйдя из состояния апатии. — Кто вас наградил такой фамилией?

Чтобы избавить себя от необходимости отвечать на один и тот же вопрос много лет кряду (поистине, мой далекий предок оставил мне неисчерпаемое наследство), пришлось выдумать пару невероятных историй, начисто отбивавших у шутников охоту позубоскалить. Действительно, с какой стати я должен выкладывать каждому встречному и поперечному всю свою подноготную!

— Мой отец был аргентинским танкистом, — сказал я, изображая смущение. — По меньшей мере так утверждает мать. Вы можете называть меня Вила, если угодно.

Глаза капитана округлились от удивления, судья же посмотрел на меня с явным недоверием. Оба почувствовали скрытую издевку, однако признали право личности не выставлять свою жизнь на всеобщее обозрение либо просто предпочли закрыть глаза на выходку столичного наглеца. Судья даже снизошел до вопроса:

— Ладно, Вила. У вас есть какие-нибудь наметки?

— Мало. Признаков насилия нет, к тому же, пока мы не поговорим с администратором, невозможно выяснить, когда и с кем он приехал. Судя по пропуску, потерпевший работал на атомной станции. На сегодня — все.

— Хорошо, — сказал судья, и я словно бы исчез из его поля зрения. Он повернулся к капитану и небрежно бросил: — Держите меня в курсе.

Когда все ушли, мы с Чаморро задержались ненадолго, чтобы еще раз внимательно осмотреть комнату. Мне хотелось запомнить каждую мелочь, запечатлеть в памяти нечто такое, о чем бы не пришлось сожалеть в ходе следствия через неделю-другую. Мы тщательно обыскали помещение, но не нашли ничего примечательного. В ванной царил порядок, в комнате все находилось на своих местах, пятна на покрывале и простыни были тщательно замыты. Хотя тело убрали, у меня перед глазами продолжал стоять образ несчастного, подвергнутого столь унизительной экзекуции.

— Не знаю, Чаморро, — подвел я неутешительный итог. — Чем больше я думаю об этом деле, тем меньше понимаю. Но что-то вынуждает меня исключить несчастный случай. Уж больно, как бы поточнее выразиться… больно красноречива его поза.

— У меня тоже появились сомнения, — проговорила моя помощница в раздумье.

— Значит, работаем над другой версией?

— Хорошо, хотя меня коробит от мысли, что придется признать правоту этого фанфарона Марчены.

— Надо относиться к жизни проще.

Чаморро заглянула мне в глаза и спросила:

— А ты сохранишь ко мне уважение как к профессионалу?

Моя помощница обладала удивительным даром без предупреждения подкидывать собеседнику неразрешимые задачи: например, ответить на прямо поставленный вопрос, не кривя душой.

— Не вижу причины, почему я должен потерять к тебе уважение, — вывернулся я.

На обратном пути я уступил руль Чаморро. Пока она вела машину, я внимательно рассматривал пропуск Тринидада Солера. Мне предстояло взвалить на себя неприятную обязанность (ведь должен же кто-то выполнять грязную работу?) по реконструкции событий, приведших его в злосчастный гостиничный номер. Для разминки я попробовал понять, что кроется за лицом на блеклой фотографии. Но все мои усилия тонули в его застенчивом взгляде и доброй открытой улыбке, которую уже успела сковать свинцовая печать смерти.