Ингрид и Лола пешком поднимались по бульвару Мажента. Красивое название для бульвара. Ингрид приняла на веру утверждение, что оно означает красно-фиолетовый цвет, и с удовольствием слушала болтовню Лолы о битвах с австрийцами, которые — в отличие от нее, Ингрид, — носили остроконечные каски, а не перуанские колпаки. От этого вопроса Ингрид перешла к теме усталости и пределов человеческих возможностей. В частности, возможностей Лолы. Она уже неоднократно спрашивала свою мужественную напарницу, достаточно ли ей того отдыха, который та себе позволила, и не лучше ли немного поспать и отложить на завтра то, что можно сделать сегодня ночью. Разумеется, за этими вопросами скрывалась искренняя забота, но была еще одна причина, так сказать, личного характера. На эту ночь у Ингрид была назначена встреча, и она не знала, как об этом сказать мадам Лоле.

Красивое здание кинотеатра «Звездная панорама» было построено, вероятно, годах в пятидесятых. Заботливо отреставрированное, оно не имело недостатка ни в золоте, ни в бархате. Ингрид попыталась выиграть время, пока Лола не открыла дверь из стекла и кожи и не кинулась с головой в очередной допрос. Она сделала вид, что интересуется фотографиями, запечатлевшими кадры из шедших в кинотеатре фильмов. На одной из них кричала что-то довольно смуглая и рыхлая женщина, окруженная каким-то зеленым паром, а из ее шеи выступала алая кровь, капли которой, напоминая четки, спускались к горлу и белой груди. Ингрид спросила себя, откуда эта ассоциация с четками, и поняла, что кинотеатр располагался напротив церкви, окруженной сквером.

— Халаты хирургов не случайно зеленые. Между зеленым и красным есть глубокая связь, одновременно органическая и духовная, но почти не поддающаяся определению.

— Это меня больше не удивляет, Ингрид. Ну что, мы идем?

— Лола, сопровождать тебя мне только в радость, но у меня назначена встреча. Мне правда надо идти. Увидимся завтра.

— Надеюсь, у тебя встреча не с подушкой, моя милая! Это было бы недостойно с твоей стороны.

— Of course not!

— Но ведь я тебе говорила, что не люблю работать одна.

— В любом случае, на всех допросах первую скрипку играешь ты.

— Да, но даже первой скрипке нужен смычок, чтобы она зазвучала. Я не люблю роли старого одинокого полицейского, Ингрид. Давай хотя бы начнем вместе.

— Хорошо! Хорошо!

Хозяина кинотеатра звали Родольф Кантор. Это был коренастый мужчина с напомаженными редеющими волосами, но носивший усы. Он был одет в полосатый костюм, из кармашка которого высовывался белый платочек. Когда он вставил сигарету с героином в черепаховый мундштук, Ингрид поняла, что свой стиль он позаимствовал у папаши из «Семейки Адамс».

Увидев затем кассира и двух билетерш, она отметила, что те придерживаются того же стиля, что их хозяин: первый сделал выбор в пользу футболки с нарисованным скелетом, а на девушках были прелестные агатово-черные платья, подчеркивавшие макияж в стиле «женщина-вамп»: бледность, угольно-черные глаза, пурпурные губы. Колготки в сеточку и лодочки на высоченных каблуках довершали их наряд. Все трое служащих сохраняли полную невозмутимость, несмотря на крики, время от времени доносившиеся из зала. Ингрид решила, что сегодняшнее мероприятие какое-то особенное, но Кантор разуверил ее в этом. Сегодня все как обычно, пояснил он, а такие неординарные наряды нужны лишь для того, чтобы создать атмосферу и доставить удовольствие посетителям.

— Я пришла, чтобы поговорить о Ванессе Ринже, — отрубила Лола.

Кантор был нем, как могила Дракулы в первых лучах утренней зари. Несколько секунд тишину нарушали только крики, проникавшие через дверь, обитую кожей. «„Звездная панорама“ — действительно хороший кинотеатр», — подумала Ингрид. Время шло.

— Вы подтверждаете, что она у вас работала?

— Разумеется.

— Долго?

— Три недели.

— Немного.

— Абсолютно верно. Но к чему все эти вопросы? Вы что, из полиции?

— Не совсем.

«А время все идет», — думала Ингрид, лихорадочно соображая, как ей выйти из сложного положения.

— Так вы из полиции или нет?

— Считайте, что я молодая пенсионерка, нанятая частным образом семьей жертвы.

— Я готов отвечать на вопросы. Но только в присутствии официальных лиц.

— Полиции не хватает рвения. Держу пари, что они до вас даже не доберутся. Так что уверяю вас, вам не придется рассказывать свою историю дважды.

— Не знаю, хватает ли у полиции рвения, но вам явно хватает наглости. А теперь извините, у меня много работы.

— Вы знаете Дилана Клапеша, мсье Кантор?

Лола кинула удивленный взгляд на Ингрид и заинтересованный — на Кантора. Американка быстрым движением сорвала с головы перуанский колпак; она знала, какое впечатление ее короткая стрижка в стиле эдакой постмодернистской Жанны д'Арк произведет на такого любителя стилистических выкрутасов, как Кантор.

— Естественно! Это восходящая звезда французских фильмов ужасов. Я его большой поклонник.

— Я хорошо знаю Клапеша. Его настоящее имя — Артюр Мартен.

— Да ладно!

— Это так же верно, как то, что меня зовут Ингрид Дизель. И если вы поможете моей подруге, которая говорит вам чистую правду, то я приведу к вам Дилана Клапеша на встречу со зрителями.

— Но, говорят, у него ужасный характер.

— Так вам нужен Клапеш или нет?

— Еще бы не нужен!

— Договорились!

— Не так быстро. Мне нужно письменное обязательство. С подписью.

— Хорошо, только давайте быстрее.

Директор на минутку вышел. Лола воспользовалась этим, чтобы тактично расспросить Ингрид. Ей плохо верилось в крепкую дружбу между кинозвездой и массажисткой.

Кантор вернулся, держа отпечатанный на машинке листок и ручку. Ингрид, прочитав бумагу, подписалась. Секунду она стояла неподвижно с обязательством и ручкой в руках, а по ее губам бродила загадочная улыбка. В конце концов она вынула из кармана перочинный ножик, ткнула в кончик большого пальца и прижала его к листку.

— А сейчас, Лола, я убегаю. А вы, Кантор, ведите себя полюбезнее. Хорошо?

— Все, что вам угодно.

Кантор проводил глазами атлетичную фигуру Ингрид, пока она не растворилась в ночи. Потом он посмотрел на листок, украшенный четким карминно-красным отпечатком, так, словно это был голливудский контракт, и наконец повернулся к Лоле, выражение лица которой оставалось абсолютно безмятежным.

— Ваша подруга — эксцентричная особа. Она своеобразна, но ее своеобразие не напрягает. Они мне очень нравятся.

— Эксцентричные люди?

— Да, в нашу серую эпоху их не хватает. В семидесятых годах, например, их плотность на квадратный метр была гораздо больше.

— Хорошо. Продолжим. Почему Ванесса проработала у вас всего три недели?

— Она не снизошла до объяснений. И я остался только с одной билетершей в разгар фестиваля Дарио Ардженто. Вы, может быть, этого не знаете, но Дарио Ардженто собирает полные залы.

— Возникли какие-то сложности?

— Не знаю. Я обращаюсь со своими служащими корректно.

— А клиенты?

— Что вы хотите сказать?

— Ваши посетители — особая публика. Может быть, их можно назвать эксцентричными, но их своеобразие напрягает несколько больше, чем Ингрид Дизель.

— Мои клиенты не более странные, чем посетители выставочных залов и экспериментальных кинотеатров. У нас своя гордость.

— Каким образом вы наняли Ванессу?

— Меня познакомил с ней мой сын Патрик. Если бы не он, я вряд ли взял бы ее на работу.

— Ваш сын был близко знаком с ней?

— Да, он был ее другом.

— А может быть, возлюбленным?

— Понятия не имею. Нынешнее поколение делает что хочет, хотя многие еще живут с родителями. А что касается секретов, так они легко проверяются. И в этом нет ничего удивительного.

— Он живет с вами?

— Да. У него нет другого выхода. Патрик получил аттестат в июне. А сейчас он помогает моей супруге Рене. Она продавщица книг.

— Где находится ее магазин?

— На улице Винегрье. Вы не ошибетесь. Магазин называется «Огурец в маске».

— Оригинально.

— Не очень. Вы когда-нибудь слышали об огородных приключениях Огурца в маске, комиксе Мандрики?

— Это тоже было в семидесятые годы, да?

— Вот-вот! Рене — специалист по комиксам.

Кто-то громко взвизгнул. Лола обернулась. Кассир мирно болтал с билетершей. Та задрала ногу вверх, чтобы помассировать себе лодыжку, и напоминала сейчас цаплю в трауре.

— Эти двое знали Ванессу?

— Нет, они новенькие. Представьте, мне трудно удержать своих работников. На работу нужно приходить около семнадцати часов, а уходим мы не раньше часа ночи. А в промежутке они не знают, чем себя занять — не хватает воображения. Им скучно. Это болезнь нашего времени. Допросите лучше Элизабет — у нее как раз перекур.

Силуэт билетерши резко выделялся на фоне церкви Сен-Лоран и окружавшего ее сквера, освещенного прожекторами. Она заполняла собой пустоту. Был виден красный огонек на конце ее сигареты. Лола прищурилась и представила себе живую Ванессу, еще более худенькую из-за черного платья и лодочек на высоченных каблуках, слишком высоких даже для фестиваля Дарио Ардженто. Девушка заметила Лолу, но подошла не сразу. У нее были рыжие волосы, бледная кожа и зеленые глаза. Выглядела она встревоженной.

— Еще не нашли того, кто убил Ванессу?

— Нет. Вы ее знали?

— Немного. Ванесса была не болтлива. Все, что я знала — это то, что она не собиралась здесь надолго задерживаться.

— Трудно здесь работать?

— Не труднее, чем где-либо еще. Кантор — нормальный хозяин. Но думаю, что работа Ванессу не удовлетворяла. Она выжимала ее полностью, а желания заводить друзей у Ванессы не было. Я прочитала в газете, что она работала в приюте для беспризорных детей. Неудивительно. У нее была потребность вкладывать в дело всю душу.

— Какие отношения между вами и вашими посетителями?

— Здесь много молодежи. По-моему, это в основном студенты, раз они могут позволить себе так поздно лечь спать на неделе. В общем, они ведут себя корректно. Они нас почти не замечают. Мы для них всего лишь билетерши.

— Не приходилось ли вам слышать от них каких-либо презрительных замечаний?

— Они скорее равнодушны.

— А Ванесса общалась с кем-нибудь из них?

— Странно, что вы об этом спрашиваете. Я как раз думала об этом, когда смотрела на церковь. Один парень все уговаривал нас сняться в его первом фильме. Он нас так замучил, что мы прозвали его Болтуном. Однажды вечером я стояла тут, курила и вдруг в саду в свете прожектора увидела Ванессу. Она разговаривала с Болтуном.

— О чем?

— Мы были не столь близкими подругами, чтобы я стала спрашивать ее об этом.

— А почему она разговаривала с Болтуном больше, чем со своими коллегами?

— Может быть, потому, что с ним было забавно. Работая здесь, становишься мрачной. Не знаю, наверное, это оттого, что вокруг столько ужасов. Я лично не понимаю, как можно получать удовольствие, глядя на человека, расчленяемого живым мертвецом. Если можете, объясните мне! Сначала я смотрела на посетителей, не замечая их, но сейчас я им не доверяю. Вы слышали о юноше, который убил девушку где-то под Нантом?

— Посмотрев фильм «Крик»?

— Точно. А тот, кого вы ищете, был такой же больной?

— Мы говорили о Болтуне. А его вы не видите в этой роли?

— Нет, он кажется таким милым. Для меня чудаки не те, кто делает подобные фильмы, а те, кому они нравятся.

Как будто загрустив от слов Элизабет, небо заплакало мелким дождичком. «Эй, там, наверху, не прошло и пяти минут, а ты уже тут как тут», — подумала Лола, вытирая капельку, упавшую на стекло ее очков.

— Вы знаете, где он сейчас?

— Не имею ни малейшего представления. К сожалению.

— Когда вы его видели последний раз?

— Две или три недели назад. Однако завтра начинается фестиваль Санто Гадехо. Болтун обожает этого чилийского режиссера. Он обязательно придет.

Лола поблагодарила билетершу и отправилась на поиски Кантора.

— Я хочу попросить вас еще об одной любезности.

— Ну что еще?

— Подумайте о Клапеше, Кантор. Хорошенько подумайте о Клапеше. Одна любезность.

— Предупреждаю вас — только одна.

— Я хочу иметь возможность в любое время попадать в зал вместе со своей подругой Ингрид Дизель. По крайней мере во время фестиваля Санто Гадехо. Не волнуйтесь, билеты я оплачу. Я просто была бы вам благодарна, если бы вы не узнавали нас.

— И каковы ваши намерения? Вынюхивать что-то среди посетителей?

— В общем, да. Вы знаете режиссера-любителя, которого ваши билетерши окрестили Болтуном?

— Первый раз слышу. Это имя ни о чем мне не говорит.

— Видите, значит, мне нужно будет искать его самой.

— Но вы меня разорите с вашими методами расследования.

— Я веду расследование потихоньку, это вам скажет любой, кто меня знает.

— Но на того, кто не имеет счастья вас знать, вы производите совсем иное впечатление.