Коронованный

Валентайн покачнулся и ухватился свободной рукой за стол, чтобы не упасть и не пролить вино.

"Очень странно,— подумал он,— это головокружение, эта путаница. Слишком много вина… спертый воздух… возможно, тяготение здесь, глубоко под землей, сильнее…"

— Предложите тост, ваша светлость,— пробормотал Делиамбер.— Сначала за Понтифика, потом за его помощников, а потом…

— Да-да, я знаю.

Валентайн неуверенно огляделся, как загнанный зверь, окруженный копьями охотников.

— Друзья…— начал он.

— За Понтифика Тивераса! — отчетливо прошептал Делиамбер.

Друзья… Да, те, кто были самыми дорогими ему, все сидели рядом. Почти все, кроме Карабеллы и Элидата: она держала путь на запад для встречи с ним, а Элидат был занят повседневными заботами Правительства на Горе Замка в отсутствие Валентайна. Но другие были здесь: Слит, Делиамбер, Тунигорн, Шанамир, Лизамона и Эрманар, Тизана, скандар Залзан Кавол, хьерт Азенхарт… Да, все дорогие ему, все — опора его жизни и власти.

— Друзья,— сказал Валентайн,— поднимите ваши кубки с вином, присоединяйтесь к еще одному тосту. Вы знаете, что мне не было даровано Богом насладиться покоем на троне. Вам всем известны те невзгоды, которые свалились на меня: вызовы, которые надо было принять достойно; задачи, что стояли передо мной; проблемы, которые мне надо было разрешить…

— Я думаю, это не та речь,— произнес кто-то за его спиной.

Делиамбер снова забормотал:

— За его величество Понтифика! Вы должны предложить тост за его величество Понтифика!

Валентайн не обратил на них внимания. Слова, которые он произносил теперь, казалось, гармонировали с его внутренними ощущениями.

— Если я перенес эти трудности с определенной легкостью,— продолжал он,— это только потому, что у меня была поддержка, совет, любовь такого круга друзей, какие имели лишь немногие правители. Это с вашей помощью, добрые друзья, мы придем наконец к разрешению тех конфликтов и проблем, которые обрушились на Маджипуру, и войдем в эру верной дружбы, которую мы все желаем. Итак, поскольку мы готовимся двинуться завтра в наше королевство и горим нетерпением предпринять великий крестный ход, я предлагаю последний тост этого вечера, друзья мои, за вас — тех, кто поддерживал и обучал меня на протяжении всех этих лет и кто…

— Как странно он выглядит,— пробормотал Эрманар.— Он болен?

Спазм необыкновенной боли охватил Валентайна. В ушах возникло приглушенное жужжание, дыхание стало жарким, как огонь. Он почувствовал, что погружается в ночь, настолько ужасную, что она затмила весь свет и пронеслась в его душе, словно поток черной крови. Кубок выпал из его руки и разбился, и ему показалось, что весь мир разбился, разлетевшись на тысячи мелких осколков, в беспорядке заполнивших все уголки Вселенной. Головокружение стало нестерпимым. И темнота… эта абсолютная и всеобщая ночь, полное затмение.

— Ваша светлость! — закричал кто-то. Может, это был Хиссун?

— У него послание! — воскликнул другой голос.

— Послание? Как, ведь он же не спит.

— Милорд! Милорд! Милорд!

Валентайн посмотрел вниз. Все было черным: черная заводь ночи, поднимающейся снизу. Чернота казалась ему манящей. "Иди,— говорил спокойный голос,— здесь твой путь, здесь твоя судьба: ночь, темнота, рок. Соглашайся, соглашайся, лорд Валентайн. Понтифик был Коронованным, но ты им никогда не будешь. Соглашайся!" И Валентайн подчинился, поскольку в этот момент замешательства и беспомощности духа он больше ничего не смог бы сделать. Он вглядывался во мрак, окружавший его, и, бессознательно повинуясь, медленно погружался в эту всеохватывающую темноту.

"Я мертв,— подумал он.— Я плыву на гребне черной реки, которая возвращает меня к Истокам, и скоро окажусь на берегу и пойду искать дорогу, которая ведет к Мосту Прощаний. А потом я перейду к тому месту, где все живое имеет свое начало и свой конец".

Незнакомое чувство умиротворения наполнило его душу, ощущение восхитительной легкости и удовлетворения, радостное осознание того, что вся Вселенная объединилась в счастливой гармонии. Он будто очутился в колыбели, тепло укутанный, свободный наконец от мук верховной власти. О, как это было прекрасно! Лежать спокойно и не обращать внимания на проносящуюся мимо мирскую суету! И это есть смерть? Ну, тогда смерть — наслаждение!

— Вы обманываетесь, милорд. Смерть есть конец наслаждения.

— Кто это говорит со мной?

— Вы знаете меня, милорд!

— Делиамбер? Ты тоже мертв? О, какое это приятное состояние — смерть, мой друг!

— Вы в безопасности, правильно. Но вы не мертвы.

— Я ощущаю это, как смерть.

— Неужели у вас такой основательный опыт, милорд, что вы можете говорить о смерти с такой уверенностью?

— Что же это, если не смерть?

— Всего лишь чары колдовства,— сказал Делиамбер.

— Одни из твоих, колдун?

— Нет, не мои. Но если вы разрешите, я могу освободить вас от них. Давайте просыпайтесь. Просыпайтесь!

— Нет, Делиамбер! Позволь мне остаться.

— Вы должны, милорд.

— Должен? — с горечью произнес Валентайн.— Должен! Всегда должен. Разве мне нельзя отдохнуть? Позволь мне остаться там, где я нахожусь, мне хорошо там! Я не испытываю желания воевать, Делиамбер.

— Просыпайтесь, милорд.

— Скажите, что это моя обязанность проснуться.

— Мне не нужно говорить то, что вам и так хорошо известно. Просыпайтесь!

Он открыл глаза и обнаружил, что находится между небом и землей, развалившись на руках Лизамоны Халтин. Амазонка несла его, словно он был куклой, прижавшейся к ее обширной груди. "Ничего удивительного, что я вообразил себя в колыбели,— подумал он,— или плывущим вниз по темной реке!" Рядом с ним был Отифон Делиамбер, устроившийся на левом плече Лизамоны. Валентайн понял, какие чары вернули его из обморочного состояния; кончики трех щупальцев уруна касались его: один — лба, другой — щеки, третий — груди.

Он сказал, чувствуя себя безмерно глупо:

— Вы можете теперь опустить меня.

— Вы очень слабы, ваша светлость,— прогромыхала Лизамона.

— Я думаю, что не настолько слаб. Отпустите меня.

Осторожно, словно Валентайну было девять лет, Лизамона опустила его на землю. Сразу же волна головокружения качнула его, и он вытянулся, чтобы прислониться к гигантской женщине, которая все еще покровительственно парила рядом. Его зубы выбивали дробь. Тяжелая мантия прилипла к влажной потной коже, как саван. Он боялся, что, если закроет глаза только на мгновение, эта тьма поднимется и снова поглотит его. Но он заставил себя крепиться, даже если это была одна видимость. Старая закалка заявила о себе: он не мог допустить, чтобы его видели слабым и беспомощным, какой бы безрассудный страх не наполнял его душу.

Спустя мгновение он почувствовал себя намного спокойнее и огляделся вокруг. Они вынесли его из большого зала, и он находился в каком-то ярко освещенном коридоре, стены которого были инкрустированы тысячей переплетенных и покрывающих друг друга эмблем Понтифика. Непостижимый для глаз Лабиринт повторялся снова и снова. Толпа людей разрасталась возле него; все выглядели встревоженными, обеспокоенными: Тунигорн, Слит, Хиссун и Шанамир из его личного окружения, а также некоторые из приближенных Понтифика, Хорнкаст и старый Дилифон; а за ними полдюжины других, коротко остриженных голов в желтых масках.

— Где я? — спросил Валентайн.

— Еще немного и вы будете в своих покоях, ваша светлость,— сказал Слит.

— Я долго был без сознания?

— Только две или три минуты. Вы начали падать, когда произносили свою речь. Но Хиссун и Лизамона подхватили вас.

— Это все равно,— сказал Валентайн.— Полагаю, что я выпил слишком много, кубок одного да еще кубок другого.

— Сейчас вы совершенно трезвы,— сказал Делиамбер.— И это всего несколько минут спустя.

— Позвольте мне думать, что все дело в вине,— сказал Валентайн,— еще хоть немного.

Коридор сворачивал влево, и перед ним возникла высокая арка и в ней дверь его покоев, инкрустированная эмблемой, изображавшей лучистую звезду с выгравированной личной монограммой ЛВК.

— Где Тизана? — крикнул он.

— Здесь, милорд,— произнесла неизвестно откуда взявшаяся толковательница снов.

— Хорошо. Я приглашаю вас войти со мной. Также Делиамбера и Слита. Больше никого. Понятно?

— Могу я тоже войти? — раздалось из группы представителей Понтифика.

Голос принадлежал тонкогубому сухопарому мужчине со странной пепельной кожей, в котором Валентайн узнал Сепультрова, врача Понтифика Тивераса. Он покачал головой.

— Я благодарен вам за участие. Но думаю, что вы не понадобитесь.

— Такой внезапный обморок, милорд, нужно поставить диагноз.

— В этом есть смысл,— тихо заметил Тунигорн.

Валентайн пожал плечами.

— Тогда позже. Сначала дайте мне поговорить с моими советниками, дорогой Сепультров. А потом вы можете постучать мне по коленке, если думаете, что это необходимо. Идемте, Тизана, Делиамбер…

Он величественно вошел в свои покои, изо всех сил храня царственную манеру держаться, и почувствовал облегчение, когда тяжелая дверь отделила его от сутолоки в коридоре. Он сделал долгий медленный выдох и упал на парчовую кушетку, чувствуя дрожь во всем теле.

— Ваша светлость? — мягко спросил Слит.

— Подожди. Подожди. Дай мне прийти в себя.

Он потер свой пульсирующий лоб и больные глаза. Напряжение, которое понадобилось ему там, за дверью, чтобы сделать вид, что он полностью оправился от случившегося с ним в банкетном зале обморока, дорого стоило ему. Но постепенно силы возвращались к нему. Он посмотрел на толковательницу снов. Крепкая старушка, толстая и сильная, казалась ему просто источником доброты и уюта.

— Подойти, Тизана, сядь со мной,— сказал Валентайн.

Она уселась рядом и обняла его за плечи.

"Да,— подумал он.— О да, хорошо!" Тепло снова просочилось в его охладевшую душу, и темнота отступила перед стремительным потоком нежности, охватившим его. Стойкая, надежная и мудрая женщина, которая в дни его ссылки первой открыто приветствовала лорда Валентайна, тогда как он сам все еще считал себя жонглером Валентайном. Как часто за годы его восстановленного правления разделяла она через сон-вино открывавшееся ей, обнимала его, чтобы узнать тайны буйных образов, приходивших к нему во сне! Как часто облегчала она его королевскую участь.

Она сказала:

— Я сильно испугалась, когда увидела, что вы падаете, лорд Валентайн, а вы знаете, что я не из тех, кто легко пугается. Вы говорите, все дело в вине?

— Так я сказал там, за дверью.

— Но я думаю, что причина не в вине.

— Делиамбер считает, что это чары колдовства.

— Но чьи? — спросила Тизана.

Валентайн посмотрел на уруна:

— Ну?

Делиамбер изобразил напряжение, которое Валентайн редко видел в маленьком существе: беспокойное свертывание и помахивание бесчисленных щупальцев, странный блеск в его больших желтых глазах, жующие движения птичьего клюва.

— Я не нахожу ответа,— сказал наконец Делиамбер.— Просто как не все сны есть послания, так не все чары кем-то напущены.

— Некоторые чары возникают сами, так? — спросил Валентайн.

— Не совсем. Но есть чары, возникающие спонтанно — изнутри, милорд, внутри кого-нибудь, образуясь в пустотах души.

— Как это понять? Что я сам на себя напустил колдовство, Делиамбер?

Тизана произнесла мягко:

— Сны… чары… это все одно и то же, лорд Валентайн. Некоторые предчувствия становятся известными через вас. Предзнаменования проталкиваются наружу. Буря собирается, и это только ранние предвестники.

— Но если только я не рассказал вам об этом сне, я еще ничего не говорил тебе, не так ли?

— Мне кажется, вам снился хаос, милорд?

Валентайн уставился на нее:

— Как ты узнала это?

Пожав плечами, Тизана сказала:

— Потому что хаос должен прийти. Мы все признаем эту истину. В мире это незаконченное дело, и оно требует законченности.

— Формодеи, ты имеешь в виду,— пробормотал Валентайн.

— Мне не хотелось бы,— сказала старуха,— давать вам советы по существу дела…

— Избавьте меня от своей тактичности. От своих советников я жду советов, а не тактичности.

— Мое королевство — это только королевство снов,— сказала Тизана.

— Мне снился снег на Горе Замка и большое землетрясение, которое раскололо мир на части.

— Я растолкую вам этот сон, милорд.

— Как ты можешь растолковать его, когда мы не пили еще сон-вино.

— Разговоры сейчас не ко времени,— твердо сказал Делиамбер,— Коронованный имел достаточно видений для одной ночи. Ему не следует теперь пить сон-вино. Я думаю, это может подождать пока…

— Этому сну не нужно вина,— сказала Тизана.— Ребенок может растолковать его. Землетрясение? Мир разлетелся на осколки? Но вы должны готовиться к тяжелым испытаниям, милорд.

— Что ты говоришь?

Ответил Слит:

— Это предзнаменование войны, ваша светлость.

Валентайн повернулся вокруг и уставился на маленького человека.

— Война? — закричал он.— Война? Я должен снова сражаться? Я был единственным Коронованным за восемь тысяч лет, который выводил армию в бой, я должен делать это дважды?

— Наверняка вы знаете, милорд,— сказал Слит,— что война за восстановление была всего лишь прелюдией настоящей войны, которая должна произойти, войны, которая готовилась много веков и которой, я думаю, нельзя избежать.

— Нет неизбежных войн,— заметил Валентайн.

— Вы так думаете, милорд?

Коронованный сурово посмотрел на Слита, но не ответил. Они говорили ему то, что было ему уже известно без их помощи, но он не хотел этого слышать и все же слышал, чувствуя, как ужасное беспокойство проникает в его душу.

Спустя мгновение он поднялся и начал молча бродить по комнате. В дальнем конце ее находилась громадная жуткая скульптура, сделанная из изогнутых костей морских драконов в форме сплетенных пальцев пары сжатых поднятых рук, а возможно, сцепленных клыков какой-то колоссальной демонической пасти. Долго стоял перед ней Валентайн, поглаживая блестящую отполированную кость. Незаконченное дело, так сказала Тизана. Да-да. Формодеи. Формодеи, метаморфы, пиуривары. Назовите их каким хотите именем: истинные коренные жители Маджипуры, те, у кого этот дивный мир был украден поселенцами со звезд четырнадцать тысяч лет назад. Восемь лет, размышлял Валентайн, я боролся за то, чтобы понять нужды этих людей. И я все еще ничего не знаю.

Он повернулся и сказал:

— Когда я поднялся говорить, мои мысли были о том, что говорил прекрасный оратор Хорнкаст: Коронованный — есть весь мир и весь мир есть Коронованный. И внезапно я стал Маджипурой. Все, что происходило везде в этом мире, пронеслось через мою душу.

— Вы испытывали это прежде,— сказала Тизана.— В снах, о которых я рассказывала вам, когда вы сказали, как видели двадцать миллиардов золотых нитей, прорастающих из почвы, и вы держали их все своей правой рукой. И другой сон, когда вы широко раскинули свои руки и обняли мир, и…

— Это было другое,— сказал Валентайн.— На этот раз мир распался на куски.

— Как это?

— Буквально. Разрушился на осколки. Не осталось ничего, кроме моря темноты… в которое упал я…

— Хорнкаст говорил правду,— тихо сказала Тизана.— Вы — этот мир, ваша светлость. Темное знание находит свой путь к вам, и оно приходит по воздуху со всего окружающего вас мира. Это послание, милорд. Не самой Леди и не Короля Снов, но всего мира.

Валентайн взглянул в сторону уруна.

— Что вы скажете на это, Делиамбер?

— Я знаю Тизану, наверное, уже пятьдесят лет, и я никогда еще не слышал глупости из ее уст.

— Тогда это означает, что война будет?

— Я думаю, что она уже началась,— ответил Делиамбер.

Хиссун не скоро простит себе, что опоздал на банкет. Его первое официальное мероприятие с тех пор, как он был введен в штат лорда Валентайна, и он не смог прибыть вовремя. Это было непростительно.

Частично в этом была вина его сестры Айлимур. Все время, пока он примерял свою новую официальную одежду, она суетилась вокруг, нервничала, поправляла ленту на плече, беспокоилась о длине и покрое его туники, находила отметки царапин на его отполированных туфлях, которые были бы незаметны любому глазу, но не ее. Ей было пятнадцать, очень трудный возраст для девушек,— любой возраст был трудным для девушек, иногда думал Хиссун… И в эти дни она стремилась распоряжаться всем, самоуверенная, захваченная простыми житейскими заботами.

Так в своей жажде добиться в нем совершенства к банкету Коронованного она помогла ему опоздать. Она потратила, как ему показалось, добрых двадцать минут, пока вертела в руках эмблему его должности — маленький золотой эполет-звезду, который он должен был носить на левом плече в петле ленты. Она беспрестанно перемещала его на долю дюйма то туда, то сюда, чтобы добиться точного его расположения в середине, пока наконец не сказала:

— Все в порядке. Годится. Ну посмотри, как тебе нравится?

Она вынула свое старомодное зеркальце с ручкой, покрытой пятнами и ржавчиной, со стертой обратной стороной, и поднесла к нему. Хиссун с трудом различил свое искаженное отражение, выглядевшее совершенно незнакомым: сплошь пышность и блеск, словно он вырядился на карнавал. Костюм казался театральным, показным, нереальным. И все же он осознавал новую для себя манеру держаться и властность, просачивающиеся внутрь его души из его одежды. Как странно, думал он, что поспешная подгонка у портного в затейливой Мастерской Масок могла произвести такую мгновенную трансформацию личности — нет больше Хиссуна-ободранца, всеми гонимого уличного мальчишки, нет больше Хиссуна — беспокойного и неуверенного молодого клерка, но есть теперь щеголь Хиссун, Хиссун-павлин, Хиссун — гордый товарищ Коронованного.

И Хиссун непунктуальный. Хотя если он поспешит, он может успеть вовремя в Большой Зал Понтифика.

Но как раз вернулась с работы его мать Элзинома, и снова маленькая задержка. Она вошла в комнату, худощавая, темноволосая, бледная и уставшая, и посмотрела на него с благоговением и удивлением, словно кто-то поймал комету и отправил ее кружиться по их мрачной квартире. Глаза матери ярко блестели, от нее исходило свечение, какого он никогда прежде не видел.

— Как чудесно ты выглядишь, Хиссун! Как восхитительно!

Он улыбнулся и повернулся кругом, чтобы продемонстрировать свое царственное убранство.

— Это просто смех, не так ли? Я выгляжу как рыцарь, только что спустившийся с Горы Замка!

— Ты выглядишь, как принц! Ты выглядишь, как Коронованный!

— О, да! Лорд Хиссун. Но для этого мне нужна горностаевая мантия и отличный зеленый камзол и, возможно, большая яркая подвеска в форме лучистой звезды. Пока же и этого вполне достаточно, а, мать?

Они рассмеялись, и она обхватила сына, и они закружились в лихом быстром танце. Потом отпустила его и сказала:

— Но время не терпит. Ты должен быть уже на празднестве.

— Да, должен,— он направился к двери.— Как все это странно, а, мать? Обедать за одним столом с Коронованным… сидеть рядом с ним… сопровождать его в великом крестном ходе… жить на Горе Замка.

— Да, очень странно,— тихо сказала Элзинома.

Они выстроились в одну линию — Элзинома, Айлимар, его младшая сестра Мараун… и Хиссун торжественно поцеловал их, сжал их руки и отпрянул, боясь, что они помнут его одежду в попытке крепко обнять его. И он снова увидел, что они смотрят на него, как на некое божество или по меньшей мере на самого

Коронованного. Было тихо, словно он больше не принадлежал этой семье или никогда ей не принадлежал, а спустился с неба, чтобы с важным видом походить по этим мрачным комнатам. Порой он сам чувствовал себя так, будто не провел эти восемнадцать лет в нескольких комнатушках в первом кольце Лабиринта, а действительно всегда был Хиссуном Замка, рыцарем и доверенным лицом, завсегдатаем королевского двора и знатоком всех его удовольствий.

Безумие. Сумасшествие. Ты должен всегда помнить, кто ты есть, говорил он себе, и с чего начал. Но тяжело удержаться от дум о переменах, происходящих в их жизни, об этих переменах и размышлял он, спускаясь по бесконечно закручивающейся лестнице на улицу. Так много изменилось. Когда-то он и его мать работали на улицах Лабиринта. Она выпрашивала кроны у проходящих джентри для своих голодных детей, а он настойчиво предлагал туристам за полроала показать живописные чудеса подземного города. А теперь он стал юным протеже Коронованного, а она, через его новые связи,— хранительницей вин в кафе Двора Небесных Тел. Все достигнуто благодаря везению, чрезвычайному и невероятному везению.

Или это было не только везение? — думал он. Тогда, много лет назад, когда он, десятилетний, навязывал свои услуги гида тому высокому светловолосому человеку, ему действительно повезло. Незнакомец был не кто иной, как Коронованный лорд Валентайн, свергнутый и изгнанный, пытавшийся в Лабиринте завоевать поддержку Понтифика, чтобы снова занять свое место на троне.

Но само по себе это не могло к чему-то привести. Хиссун часто спрашивал себя, что в нем было такого, что понравилось лорду Валентайну и что заставило Коронованного запомнить его и найти после победы восстановления и взять с улицы работать в Архив, а теперь зачислить в самое близкое свое окружение. Возможно, его непочтительность. Его колкие замечания, его холодная небрежная манера, отсутствие благоговейного страха перед коронованными и понтификами, его способность даже в десятилетнем возрасте тщательно следить за собой, Это, должно быть, произвело впечатление на лорда Валентайна.

Эти рыцари Горы Замка, думал Хиссун, все такие вежливые, с изысканными манерами, должно быть, я показался ему более чужеродным, чем гайрог. И все же в Лабиринте полно хулиганистых мальчишек. Любой из них мог оказаться тем, кто дернул бы Коронованного за рукав. Но им оказался я. Везение? Везение.

Он вышел на маленькую пыльную площадь у своего дома. Перед ним лежали узкие кривые улочки района Гваделумского Двора, в котором он провел большую часть своей жизни. Над ним поднимались ветхие здания давностью в тысячи лет, перекошенные от возраста, образовавшие ограничивающий частокол его мира. Под режущим глаза белым светом, слишком ярким, едва ли не потрескивающим от собственного напряжения, все кольцо Лабиринта купалось в том же неистовом свете, имевшем так мало общего со светом мягкого золотисто-зеленого солнца, чьи лучи никогда не достигали этого города. Рассыпающаяся серая кладка старых зданий, казалось, источала каменную усталость. Хиссун с удивлением подумал: замечал ли он когда-либо прежде, насколько мрачно и убого было здесь.

На площади было тесно. Немногие жители Гваделумского Двора помышляли о том, чтобы проводить свои вечера в своих тусклых маленьких квартирках, и они стекались сюда, чтобы бесцельно кружить в общем беспорядочном гулянии. И когда Хиссун в своей новой блестящей одежде пошел сквозь эту гуляющую толпу, казалось, что все, с кем когда-то был знаком, либо смотрели на него сердитым пристальным взглядом, либо давились от смеха. Он увидел Ванимуна, который был его ровесником, а одно время почти как братом. Его маленькую сестру, стройную, с миндалевидным разрезом глаз, не такую уж и маленькую теперь. Хеулан, трех его братьев, неповоротливых, больших. Никкилона и крошечную остролицую Гизнет, и уруншу с бусинками глаз, которая продавала засахаренный корень чумбы, и вора-карманника Конфалума, и старых сестер гайроженок, о которых все думали, что они в действительности были метаморфами, чему Хиссун никогда не верил, и еще многих. Все смотрели и молча вопрошали его: зачем ты напустил на себя столько важности, Хиссун? Зачем эта помпезность, эта пышность?

Смущенный, он пересек площадь, с ужасом сознавая, что банкет уже скоро должен начаться, а ему еще нужно преодолеть огромное расстояние. И все, кого он когда-либо знал, стояли на его пути, разглядывая его.

Ванимун был первым, кто выкрикнул:

— Куда ты собрался, Хиссун? На маскарад?

— Он уезжает на Остров поиграть в гольф с Леди!

— Нет, он собирается охотиться на морских драконов с Понтификом!

— Дайте мне пройти,— тихо сказал Хиссун, поскольку они уже тесно сжимались вокруг него.

— Дайте ему пройти! Дайте ему пройти! — Весело повторяли они, но сами не отодвигались.

— Где ты достал эту нарядную одежду, Хиссун? — спросила Гизнет.

— Одолжил,— сказал Хеулан.

— Украл, ты хочешь сказать! — крикнул один из братьев Хеулан.

— Увидел пьяного рыцаря в переулке и раздел его догола.

— Уйдите с дороги,— сказал Хиссун, с трудом сохраняя спокойствие.— У меня важное дело.

— Важное дело! Важное дело!

— Важное дело! Важное дело!

— У него аудиенция с Понтификом.

— Понтифик собирается произвести Хиссуна в герцоги.

— Герцог Хиссун! Принц Хиссун!

— Почему не лорд Хиссун?

— Лорд Хиссун! Лорд Хиссун!

В их голосах звучала раздражающая резкость. Десять или двенадцать зевак окружили его, толкая. Чувство обиды и зависти управляло ими теперь. Его чрезмерная пышность, лента на плече, эполет, башмаки, мантия — для них это было слишком много. Заносчивость, подчеркивающая пропасть, которая теперь возникла между ними. Еще немного, и они дернут его за тунику, потащат за ленту. Хиссун чувствовал, что начинает паниковать. Было глупо пытаться урезонить толпу, еще хуже — попытаться силой проложить себе дорогу. И, конечно, не было никакой надежды, что королевские прокторы будут патрулировать по соседству. Он мог надеяться только на себя.

Ванимун, который был ближе всех, потянулся к плечу Хиссуна, словно собираясь толкнуть его, Хиссун отпрянул, но не раньше, чем Ванимун оставил грязный след на бледно-зеленой ткани его мантии. Внезапно поразительная ярость поднялась в нем.

— Не прикасайся больше ко мне! — завопил он, сердито и отчаянно жестикулируя.— Никто не прикасайтесь ко мне!

С шутливым смехом Ванимун вцепился в него во второй раз. Хиссун быстро поймал его запястье, с сокрушительной силой дернув вниз.

— Ой! Пусти! — хрюкнул Ванимун.

Вместо этого Хиссун дернул руку Ванимуна вверх и назад, грубо повернув его кругом. Хиссун никогда не был особым бойцом — он был слишком мал и тонок для этого и предпочитал полагаться на скорость и сообразительность, но он становился достаточно сильным, когда гнев вспыхивал в нем. Теперь он чувствовал, что дрожит с отчаянной силой. Низким напряженным голосом он сказал:

— Если я захочу, Ванимун, я сломаю ее. Я не хочу, чтобы ты или кто-либо еще прикасались ко мне.

— Ты делаешь мне больно!

— Ты не будешь больше распускать руки?

— Нельзя уж и пошутить.

Хиссун повернул руку Ванимуна вверх до упора.

— Я выдерну ее, если захочу.

— Пусти.

— Если ты будешь знать свое место.

— Хорошо. Хорошо.

Хиссун отпустил его и глубоко вздохнул. Его сердце колотилось, он взмок от пота, ему не хотелось даже думать о том, как он выглядит теперь.

Ванимун, отступив назад, угрюмо потирал запястье.

— Боится, что я испачкаю его изысканную одежду. Не хочет, чтобы на ней была грязь простых людей.

— Правильно. А теперь дай мне пройти. Я уже и так опоздал.

— На банкет к Коронованному, я полагаю.

— Именно. Я опаздываю на банкет к Коронованному.

Ванимун и другие изумленно смотрели на него. Выражения их лиц отражали нечто среднее между презрением и благоговейным трепетом. Хиссун растолкал их и зашагал через площадь.

Вечер, думал он, начался очень плохо.

Однажды в разгар лета, когда солнце висело без движения над Горой Замка, Коронованный лорд Валентайн радостно выехал на расцвеченный луг у южного крыла Замка.

Он был один, не взял с собой даже свою супругу леди Карабеллу. Члены его совета настойчиво возражали против того, чтобы он ездил без охраны, даже в пределах Замка, не говоря уже о том, чтобы подвергаться риску за растянувшейся границей королевских владений. Как только возникал этот вопрос, Элидат ударял кулаком о свою руку, а Тунигорн поднимался во весь рост, словно готовый преградить путь Валентайну своим собственным телом, а маленький Слит темнел лицом от ярости и напоминал Коронованному, что его враги однажды уже добились успеха в низвержении его и могут добиться еще раз.

— О, я буду в безопасности в любом месте на Горе Замка!— настаивал Валентайн.

Но до сегодняшнего случая все выходило по их требованию. Безопасность Коронованного, настаивали они, важнее всего. И поэтому, когда бы лорд Валентайн ни выезжал, Элидат, Тунигорн или Стазилен всегда ехали рядом с ним, как в то время, когда они были еще мальчишками, полдюжины охранников Коронованного всегда тайно сопровождали его на почтительном расстоянии.

На этот раз Валентайну удалось ускользнуть от них. Он и сам удивлялся этому. Когда ранним утром желание прокатиться верхом пересилило осторожность, он просто отправился в конюшню в южном крыле, оседлал свою лошадь без помощи слуги, пересек до странности пустынную площадь Дизимул, мощенную зеленым булыжником, быстро проскочил под большой аркой и очутился в цветущем поле, распростершемся по обе стороны Великой Калинтанской долины. Никто не остановил, не окликнул его. Все произошло так, словно какие-то волшебные чары сделали его невидимым.

Свободен, пусть даже только на час или два! Коронованный откинул голову назад и засмеялся так, как давно уже не смеялся, похлопал лошадь и помчался по лугу так быстро, что подковы его гнедой едва касались мириадов цветков под ними.

О, это было неописуемо!

Он оглянулся через плечо. Фантастичная, приводящая в замешательство громада Замка позади быстро уменьшалась, хотя и была все еще огромной и на этом расстоянии, распростершись на полгоризонта. Невообразимо огромное сооружение, состоящее из сорока тысяч комнат, которое прилепилось, как гигантское чудовище, к вершине Горы. Он не мог припомнить случая с того времени, как снова занял место на троне, чтобы он хоть раз был за пределами Замка без телохранителей.

Ну, теперь он был за его пределами. Валентайн взглянул налево, где Гора Замка тридцатимильной высоты имела головокружительный спуск и увидел город развлечений — Высокий Морпин, мерцающий внизу паутинами золотистых воздушных нитей. Поехать туда вниз, провести день за играми? Почему бы нет? Он свободен. Поскакать туда и прогуляться в Саду Толингарского Барьера, наслаждаясь его цветами, звуками и ароматами, и потом вернуться с желтым цветком алабандины, заменив им кокарду? Почему бы нет? Это его день. Поехать в Фурибли ко времени кормления каменных птиц, поехать в Сти и попить золотого вина на вершине Башни Тимин, поехать в Бомбифэль, Перитоль или в Банглекоду.

Его лошади, казалось, это было по силам. Она несла его без устали. Когда он приехал в Высокий Морпин, то привязал ее у Конфалюмского Фонтана, где струи окрашенной воды, тонкие, как копья, пущенные на сотни футов вверх, каким-то чудесным образом поддерживали свою неукоснительную форму. Пешком он прошагал по улицам, расцвеченным золотыми огнями, пока не пришел к зеркальному катку, где он и Вориакс так часто испытывали свое умение, будучи еще мальчишками. Но когда он вышел на сверкающий каток, никто не обратил на него внимания, будто считалось невежливым смотреть на катающегося Коронованного или будто он все еще был невидим. Это было непривычно, но он не слишком беспокоился об этом. Когда он закончил кататься, то подумал, что может перейти в силовые туннели или джаггерноты, но потом решил, что приятней было бы продолжить свой путь и спустя мгновение он уже был на лошади и скакал в направлении Бомбифэля. В этом древнем и наиболее красивом из городов, где окружающие его стены из обожженного красного кирпича были увенчаны бледными башнями, элегантно сужающимися кверху, они пришли к нему однажды очень давно, когда он был один. Их было пятеро, его друзей.

Они нашли его в таверне с куполообразным сводом из оникса и блестящего гипса, и когда он поприветствовал их с удивлением и смехом, они ответили тем, что стали перед ним на колени, сделали знак лучистой звезды и крикнули:

— Валентайн! Лорд Валентайн! Здравствуй, лорд Валентайн!

Его первой мыслью было — они насмехаются над ним, поскольку он не был Королем, а только младшим братом Короля, и он знал, что никогда не станет Королем и не хотел им быть. И хотя он был человеком, которого нелегко рассердить, он рассердился тогда, подумав, что они бесцеремонно вторгаются к нему с этой жестокой чепухой. Но потом заметил, какими бледными были их лица, какими незнакомыми были их глаза, и гнев покинул его, горечь и страх поселялись в его душе. Так он узнал, что его брат Вориакс мертв, и он назван Коронованным вместо него. И теперь, десять лет спустя, в Бомбифэле, ему казалось, что у каждого третьего мужчины, которого он встречал, было лицо Вориакса, чернобородого, краснолицего, с тяжелым взглядом. Тяжелые воспоминания причиняли ему боль, и он быстро покинул Бомбифэль.

Валентайн не останавливался больше, поскольку много еще предстояло посмотреть, много сотен миль проехать. Он продолжал свой путь, миновал один город, другой, спокойный, ничем не потревоженный, словно пролетая над ними. Снова и снова перед ним, как будто скачущим вдоль края пропасти, открывался поразительный вид распростершейся Горы, ее Пятидесяти городов, каким-то образом охватываемых одним взглядом, а также бесчисленных поселков у ее подножия, Шести Рек и широкой равнины Альханроеля, простиравшейся до далекого Внутреннего Моря — такое великолепие, такая необъятность, Маджипура! Без сомнения, это был самый прекрасный из всех миров, на которые расселилось человечество за тысячелетия перемещения со Старой Земли. И все отдано в его руки, его заботам, ответственности, от которой ему никогда не уклониться. Но по мере его продвижения неожиданная тайна начала скрестиего душу. Стало темно, похолодало, что было странно, так как на Горе Замка климат всегда контролировался и поддерживалась вечная утешительная весна. Потом что-то похожее на холодный плевок шлепнуло его по щеке, и он поискал глазами того, кто это мог сделать, и никого не увидел, потом еще шлепок, еще: снег, наконец, понял он, несущийся на него с дыханием морозного ветра. Снег на Горе Замка? Редкий ветер? И еще хуже — земля стонала, как раненое чудовище. Его лошадь, всегда подчинявшаяся ему, теперь в страхе становилась на дыбы, издавала странное ржание, трясла своей тяжелой головой в полном смятении.

Валентайн слышал грохот отдаленного грома и совсем рядом странное потрескивание, он увидел, как гигантские трещины появляются на земле. Казалось, все дышит и пенится безумием. Землетрясение? Вся Гора раскачивалась, словно мачта корабля перед раскаленным, все сметающим на своем пути ветром. Само небо, черное и свинцовое, казалось, обрело вес.

Что это? О, добрая Леди, мать моя, что происходит на Горе Замка?

Валентайн в отчаянии прижался к взбрыкивающему, охваченному паникой животному. Весь мир, казалось, дробился, крошился, ускользал и исчезал. Это была его задача удержать, крепко прижать к груди его огромные материки, сохранить его моря и сдержать реки, поднимавшиеся в ненасытной ярости против беспомощных городов.

И он не мог выдержать всего этого.

Для него это было слишком много. Мощные силы подбрасывали вверх целые провинции и сталкивали их с соседними. Валентайн тянулся вперед, чтобы удержать их на своих местах, сковать их железными обручами, как если бы они у него были. Но он не мог это сделать. Земля дрожала, поднималась и раскалывалась, черные тучи плыли, скрывали солнце, и он был бессилен смягчить этот вкушающий страх катаклизм. Один человек не мог связать эту огромную планету и остановить ее развал. Он позвал на помощь своих товарищей:

— Лизамона! Элидат!

Нет ответа. Он кричал снова и снова, но голос его терялся в грохоте и скрежете.

Стабильность и постоянство покинули мир. Казалось, он скачет по скользкому катку в Высоком Морпине, где нужно было плясать и подпрыгивать, чтобы устоять, когда каток поворачивало и резко дергало, но то была игра, а это был реальный хаос, мир, лишенный корней. Его бросало вниз и крутило, а он цеплялся пальцами за мягкую, податливую землю, чтобы удержаться от сползания в пропасть, образовавшуюся за ним. Из этих распахнутых расщелин доносились звуки ужасающего хохота, и было видно пурпуровое зарево, которое как бы исходило от проглоченного землей солнца. Сердитые лица проплывали в небе над ним, лица, которые он почти узнавал, но они изменялись, приводя в замешательство, глаза становились носами, носы — ушами. Потом позади этих кошмарных лиц он увидел другое, знакомое — блестящие темные волосы, мягкие теплые глаза. Леди Острова, милая мама.

— Этого достаточно,— сказала она.— Просыпайся, Валентайн!

— То есть все это сон?

— Конечно, конечно.

— Тогда я досмотрю его и узнаю из него все, что могу.

— Ты узнал достаточно, я думаю. Просыпайся.

Да. Этого было достаточно. Еще немного таких знаний, и с ним будет покончено. Как его учили, он вырвался из этого внезапного сна и сел, моргая, стараясь скрыть свою слабость и смущение. Образы титанического катаклизма все еще отражались в его душе, но постепенно он почувствовал, что все мирно и тихо вокруг. Он лежит на богатой парчовой кушетке в комнате с высоким сводчатым потолком в зеленом и золотистом цветах. Что остановило землетрясение? Где его лошадь? Кто принес его сюда? О, они принесли. Возле него заискивающе склонился бледный, худой, светловолосый мужчина с рваным шрамом, пересекающим одну щеку во всю длину. Слит. И Тунигорн, стоящий рядом, хмурый, с тяжелыми бровями, соединившимися в единый мохнатый рубец.

— Успокойтесь. Успокойтесь. Успокойтесь,— говорил Слит.

— Теперь все в порядке. Вы проснулись.

Проснулся? То есть это сон, всего лишь сон? Он совсем не был на Горе Замка. Не было снежной бури, не было землетрясения и облаков пыли, заслоняющих солнце. Да, сон! Но такой ужасный сон. Пугающе реальный и захватывающий. Такой впечатляющий, что ему трудно было теперь вернуться в действительность.

— Где я нахожусь? — спросил Валентайн.

— В Лабиринте, ваша светлость.

Где? В Лабиринте? Ну тогда он был тайно похищен с Горы Замка, пока спал? Валентайн почувствовал, как у него на лбу выступил пот. Лабиринт? О да, да. Реальность происходящего словно сжимала его за горло. Да, Лабиринт. Теперь он вспомнил официальный визит, в котором, слава Богу, это была последняя ночь. Тот ужасный банкет еще продолжается. Он не мог больше прятаться от него. Лабиринт, Лабиринт, проклятый Лабиринт: он был в нем, внизу, на самом последнем уровне, где со всех стен комнаты сверкали красивые фрески Замка, Горы, Пятидесяти Городов; сцены такие красивые, что казались ему теперь насмешкой. Так далеко от Горы Замка, от мягкого тепла солнца… О, как отвратительно, подумал он, очнуться от сновидений с разрушениями и катастрофой, только чтобы очутиться в самом унылом месте в мире!

В шестистах милях восточнее сверкающего чистого города Дулорна, в болотистой долине, известкой как Престимионская долина, где несколько сот семей гайрогов выращивали люсавенду и рис на широко раскинувшихся плантациях, близилось время сбора первого урожая. Блестящие, распухшие черные стручки люсавенды, почти созревшей, висели крупными гроздьями на концах изогнувшихся стеблей, росших на полях, наполовину покрытых водой.

Аксимаана Фрейж, самая опытная и практичная среди возделывателей люсавенды в Престимионской долине, ожидала этот урожай с волнением, какого она не испытывала десятилетия.

Эксперимент с добавками протопласты, который она начала три года назад под руководством правительственного сельскохозяйственного чиновника, подходил к своей кульминации. В этом сезоне она всю свою плантацию оставила под новый сорт люсавенды: и вот они, эти стручки, в два раза превышающие нормальные размеры, которые уже можно было срывать. Никто больше в долине не осмелился рисковать, пока Аксимаана Фрейж не проверила все сама. И вот все кончилось, и скоро ее успех будет подтвержден, и тогда они все поплачут, о, да! Когда она появится на рынке на неделю раньше всех с урожаем, вдвое превышающим обычный.

Когда она стояла глубоко в грязи у края своего поля, сдавливая ногтями близко расположенные стручки и пытаясь определить, как скоро можно начать сбор, один из мальчишек ее старшего сына подбежал с сообщением:

Папа просит сказать вам, что сельскохозяйственный чиновник выехал из Мазадоны! Он уже доехал до Хелкаплода. Завтра он поскачет в Сиджанил.

— Тогда он будет в долине ко Втородню,— сказала она.— Хорошо. Прекрасно! — Ее раздвоенный язык затрепетал.— Беги, детка, назад к своему отцу, скажи ему, что у нас будет пир в честь чиновника в Моредень, и мы начнем сбор урожая в Четверодень. И я хочу, чтобы вся семья собралась в доме на плантации через полчаса. Беги теперь.

Семья Аксимааны Фрейж владела плантацией еще со времен лорда Конфалюма. Плантация имела форму неправильного треугольника и простиралась на пять миль или около того по берегу Хэвилбовской Протоки, скатывалась на юго-востоке к окрестностям Мазадонского лесного заповедника и окольными изгибами снова возвращалась к реке на севере. Внутри этой зоны Аксимаана Фрейж чувствовала себя как полноправная властительница над своими пятью сыновьями и девятью дочерьми, несчетным числом своих внуков и почти двадцатью лименами и урунами, которые работали у нее. Когда Аксимаана Фрейж говорила, что пришло время сеять, они выходили и сеяли. Когда Аксимаана Фрейж говорила, что пришло время убирать урожай, они выходили и убирали его. В большом доме на краю рощи андродрагм обед подавали тогда, когда Аксимаана Фрейж садилась за стол, в какое бы время это ни случилось, даже время сна подчинялось указам Аксимааны Фрейж. Хотя гайроги залегали в спячку, она не могла допустить, чтобы вся семья засыпала сразу. Старший сын знал, что он не должен спать во время первых шести недель ежегодного зимнего отдыха своей матери, старшая дочь принимала командование на себя в оставшиеся шесть недель, Аксимаана назначала время сна другим членам семьи в соответствии с тем, что она считала полезным в интересах плантации. Никто никогда не оспаривал ее указаний. Даже когда она была молодой — в невозможно далекое время, когда Осиер был Понтификом, а лорд Тиверас был в Замке,— она была тем, к кому обращались все остальные, даже ее отец и супруг в трудные времена. Она пережила их обоих, как и некоторых своих отпрысков, и много Коронованных сменилось на Горе Замка, а для Аксимааны Фрейж все было по-прежнему.

Ее грубая, покрытая чешуей кожа потеряла свой блеск и имела фиолетовый оттенок, подчеркивающий ее возраст, перекрученные толстые косы поблекли и из блестящих черных стали бледно-серыми. Ее холодные немигающие глаза затуманились, но она все еще беспрестанно двигалась в заведенном на ферме распорядке.

Ничего ценного нельзя было вырастить на ее земле, кроме риса и люсавенды, и даже это было нелегко. Дождевые бури с дальнего севера находили легкий доступ в большом Ущелье, и хотя сам город Дулорн лежал в засушливой зоне, его западная область обильно снабжалась водой, хорошо осушалась и была богатой и плодородной. Но район вокруг Престимионской долины на восточной стороне Ущелья был совсем другой местностью — влажной и болотистой, ее почва — зеленоватой навозной жижей. Соблюдая же точно время, можно было посадить рис в конце зимы, как раз перед весенним паводком и посеять люсавенду поздней весной и снова в конце осени. Никто в округе не знал периодов смены сезонов лучше, чем Аксимаана Фрейж, и только самые безрассудные земледельцы начали бы посевные работы, прежде чем станет известно, что она начала посадку.

И хотя она была властной, переполненной своим авторитетом и значимостью, Аксимаана Фрейж имела одну особенность, которую жители долины считали непостижимой: она считалась с мнением сельскохозяйственного чиновника, будто он был источником всех знаний, а она всего лишь подмастерьем. Два или три раза в год чиновник выезжал из столицы провинции Мазадоны, совершая объезд болотистых земель, и первую остановку он всегда делал на плантации Аксимааны Фрейж. Она принимала его в большом доме, вскрывая бочонки с огненным вином и смешанными с бренди плодами нийку, посылая внуков к Хэвилбовской Протоке поймать вкусных маленьких хиктиганов, которые скользили среди быстрин; она приказывала, чтобы замороженные куски бирлака оттаивали над костром из ароматной фуэли. И когда пир заканчивался, она отводила чиновника в сторону и разговаривала с ним до поздней ночи о таких вещах, как удобрения и черенковые присадки, техника по уборке урожая, в то время как ее дочери Хейнок и Ярнок сидели рядом, записывая каждое слово.

Это было загадкой для всех, что Аксимаана Фрейж, которая, конечно, знала о люсавенде больше всех, волновалась о каждой мелочи, которую мог сказать ей маленький правительственный чиновник. Но в ее семье знали причину. У нас свои способы, и мы вросли в них, говорила она часто. Мы делаем то, что делали раньше, потому что это уже работало на нас. Мы садим наши семена, ухаживаем за рассадой, наблюдаем созревание, убираем зерно и потом начинаем все сначала тем же самым способом. И если зерна не меньше, чем раньше, мы считаем, что наши дела идут хорошо. Но на самом деле мы терпим неудачу, если только восстанавливаем то, что было раньше. В этом мире нельзя спокойно стоять на месте: спокойно стоять на месте — значит погружаться в грязь.

Вот поэтому Аксимаана Фрейж выписывала сельскохозяйственные журналы и посылала своих внуков снова и снова обучаться в университете и самым внимательным образом слушала, что мог сказать ей чиновник из провинции. И каждый год в методику ее земледелия вносились небольшие изменения, и каждый год все больше мешков с семенами люсавенды отправлялось на рынок в Мазадоне, и блестящие рисовые кучи выше, чем когда-либо, поднимались в ее хранилищах. Поскольку всегда можно было узнать о каком-то лучшем способе работы — и Аксимаана Фрейж всегда старалась узнать о нем. Мы есть Маджипура, повторяла она снова и снова. Большие города стоят на фундаменте зерна. Без нас Ни-моя, Пидруид, Хинтор и Пилиплок стали бы пустырем. А города растут с каждым годом, поэтому мы должны больше работать, чтобы кормить их, разве не так? У нас нет выбора: это воля Бога, разве не так? Она пережила пятнадцать или двадцать чиновников. Они появлялись молодыми людьми, наполненные до краев последними изобретениями, но зачастую не решались предложить их ей. Я не знаю, чему я могу научить вас, нравилось им говорить ей. Мне следует поучиться у вас, Аксимаана Фрейж! И так ей нужно было проходить одно и то же, давая им почувствовать себя свободнее, убеждая их, что она искренно интересуется новыми методами.

Ей было досадно, если старый чиновник уходил на пенсию и его место занимал какой-то юноша. По мере того, как она глубже вступала в свои старческие годы, становилось все труднее установить взаимополезные отношения с новичками, пока не проходило несколько лет. Но эта проблема отпала, когда два года назад появился Калиман Хейн. Он был молодым человеком — тридцать, сорок или пятьдесят лет, любой, кому не было семидесяти, казался молодым Аксимаане Фрейж,— с грубоватыми, бесцеремонными манерами. Он совсем не выказывал трепета перед ней и, казалось, вовсе не интересовался тем, чтобы льстить ей.

— Мне сказали, что вы та фермерша, которая больше всего желает испытывать новое,— сказал он энергично не более, чем через десять минут после того, как они познакомились.— Что бы вы сказали о методике, которая позволяет увеличить вдвое размер зерен люсавенды без вреда для их вкуса?

— Я бы сказала, что меня дурачат,— ответила она.— Это звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой.

— Тем не менее такая методика существует.

— Неужели?

— Мы готовы провести ее внедрение в ограниченном эксперименте. Я знаю от своих предшественников, что вы известны своей страстью к экспериментам.

— Да, это так,— сказала Аксимаана Фрейж,— и в чем он заключается?

Это, как сказал он, подпитка протопластой, которая заключается в использовании экзимы для усвоения наружных клеток растения, чтобы дать доступ внутрь генетическому материалу.

Этот материал впоследствии подвергается усвоению, после чего клеточное вещество — протопласта — проникает в сердцевину культуры и позволяет восстановить наружные клетки. Из одной-единственной клетки можно вырастить совершенно новое растение со значительно улучшенными характеристиками.

— Я думаю, что такие знания пропали даром для Маджипуры тысячелетия назад,— сказала Аксимаана Фрейж.

— Лорд Валентайн поддерживает возрождение интереса к древним наукам.

— Лорд Валентайн?

— Да, сам Коронованный.

— А, Коронованный! — Аксимаана Фрейж отвела взгляд. Валентайн? Валентайн? Она едва не сказала, что Коронованного зовут Вориакс, но, подумав мгновение, вспомнила, что Вориакс умер. Да, а лорд Валентайн сменил его, но, как она слышала, нечто необычное случилось с этим Валентайном… не тот ли это, который обменялся телом с другим человеком? Возможно, тот самый, но такие люди, как Коронованные, значили очень мало для Аксимааны Фрейж, которая не покидала Престимионскую долину двадцать или тридцать лет и для которой Замок Горы и его Коронованные были так далеки, что казались почти мифическими. Что занимало Аксимаану Фрейж, так это выращивание риса и люсавенды.

Императорские ботанические лаборатории, сказал ей Калиман Хейн, вывели усиленный клон люсавенды, которая нуждалась в полевых исследованиях в нормальных фермерских условиях. Он предложил Аксимаане Фрейж сотрудничать, за что обещал не предлагать новое растение кому-либо другому в Престимионской долине, пока она не высеет его на всех своих полях.

От этого нельзя было удержаться. Она получила от него пакет удивительно больших семян люсавенды, большие блестящие зерна, такие же большие в окружности, как глаз скандара, и посадила их в дальнем уголке своей земли, где была наименьшая вероятность скрещивания с ее обычной люсавендой. Семена проросли так быстро и из них появились растения, отличавшиеся от обычных тем, что имели толщину в основе в два-три раза большую. Когда они цвели, их оборчатые пурпурные цветки были огромными и широкими, как блюдца. Из цветков образовались стручки поразительной длины, которые, созрев, дали огромное количество гигантских зерен. Аксимаана Фрейж намеревалась использовать их для осенней высадки и покрыть все поля новым сортом люсавенды, чтобы следующей зимой собрать крупное зерно. Но она не могла этого сделать, поскольку соглашалась вернуть большую часть семян Калиману Хейну для лабораторного изучения в Мазадоне. Он оставил ей достаточно, чтобы засадить, пожалуй, пятую часть ее земли. В этом сезоне, тем не менее, ей посоветовали смешать удобренные растения с обычными, чтобы добиться взаимопроникновения. Считалось, что характеристики убранных растений будут доминировать, но это никогда не проверялось в таком большом масштабе.

Хотя Аксимаана Фрейж запретила своей семье говорить об эксперименте в Престимионской долине, было невозможно держать долго в секрете все от других фермеров. Толстокожие растения второго поколения, проросшие повсюду на ее плантации, трудно было спрятать, и так или иначе вести о том, чем занимается Аксимаана Фрейж, распространились по долине. Любопытные соседи напросились на приглашение и с удивлением смотрели на новую люсавенду.

Но они были настроены скептически. Такие растения высосут все питание из почвы за два или три года, говорили некоторые. Если она продолжит эксперимент, то она превратит свою землю в пустыню. Другие думали, что гигантские зерна люсавенды будут горькими или безвкусными в приготовленной пище. Третьи спорили, что Аксимаана Фрейж знает, что делает. Но даже они были готовы предоставить ей право первооткрывателя.

В конце зимы она собрала свой урожай: обычные семена, которые, как обычно, были отправлены на продажу, и гигантские семена, которые были отложены в сторону для следующей посадки. Третий сезон разъяснит все, поскольку некоторые из больших семян были чистого клона, а другие, возможно, большая часть, были гибридами обычной и удобренной люсавенды. И нужно было еще посмотреть, какой сорт растений дадут гибриды.

Поздней зимой наступило время посадки риса, пока не было паводка. Когда это было сделано, на более высоких и сухих землях плантации была посеяна люсавенда, и всю весну и лето Аксимаана Фрейж наблюдала, как поднимаются толстые стебли, раскрываются огромные цветы, вытягиваются и темнеют тяжелые стручки. Время от времени она вскрывала стручок и глядела на мягкие зеленые зерна. Они были большие, без сомнения. Но их вкус? Что если они не имеют вкуса или же он отвратителен. Она рисковала всем урожаем сезона.

Ну, ответ будет готов очень скоро.

В Звездодень стало известно, что едет сельскохозяйственный чиновник и пребудет на плантацию, как и ожидалось, во Втородень. Но это же сообщение принесло загадочную и беспокоящую новость, поскольку этим чиновником был не Калиман Хейн, а некто по имени Еревэйн Hyp. Аксимаана Фрейж не могла понять этого. Хейн был слишком молод, чтобы уйти на пенсию. И ее беспокоило также, что его не будет как раз тогда, когда эксперимент с протопластой приближался к завершению.

Еревэйн Hyp оказался еще моложе, чем Хейн, и до невозможности неопытен. Он сразу начал говорить со всей обычной цветистой риторикой, какая это честь для него встретиться с ней, но она оборвала его.

— Где же тот, другой мужчина? — требовательно спросила она.

— Этого, кажется, не знает никто,— ответил Hyp. Заикаясь, он объяснил, что Хейн исчез, никого не предупредив, три месяца назад и вызвал этим громадное смятение в департаменте.— Мы все еще сами разбираемся с этим. Очевидно, он был задействован в целой связке экспериментальных исследований, но мы не знаем — каких и с кем, и…

— Один из них проходит здесь,— сказала Аксимаана Фрейж.— Испытание удобренной протопластой люсавенды в полевых условиях.

Нур простонал:

— Помилуй меня Бог, на сколько еще маленьких частных проектов Хейна я натолкнусь! Вы говорите, удобренная протопластой люсавенда?

— Вы говорите так, будто вы никогда не слышали об этом.

— Я слышал это, да. Но я не могу сказать, что много об этом знаю.

— Идите за мной,— сказала Аксимаана Фрейж и вышла, прошла мимо луж, в которых высоко стоял рис, вверх, на поля люсавенды. Раздражение прибавляло ей сил, молодой сельскохозяйственный чиновник едва поспевал за ее широким шагом. Не останавливаясь, она рассказывала ему о посеве гигантских семян, которые принес ей Хейн, высадке нового клона на ее земле, межпородном скрещивании с обычной люсавендой, поколении гибридов, созревших теперь. Еще через мгновение они достигли первых рядов люсавенды. Внезапно она остановилась в смятении и ужасе.

— Леди, сохрани нас всех,— закричала она.

— Что такое!?

— Смотрите! Смотрите!

В один миг чувство самообладания изменило ей. Совершенно неожиданно гибрид люсавенды начал выбрасывать семя за две недели или еще раньше до срока. Под неистовым летним солнцем большие стручки начали расщепляться, раскрываясь с угрожающим треском, похожим на хруст переламываемых костей. Каждый выстреливал свои большие зерна едва ли не со скоростью пуль во всех направлениях, они пролетали тридцать или сорок футов по воздуху и исчезали в густой жиже, которая покрывала затопленные поля. Этот процесс происходил безостановочно, через час все стручки полопаются и урожай будет потерян.

Но это еще было далеко не самое худшее.

Из стручков вылетали не только семена, но и мелкая коричневая пыльца, которую Аксимаана Фрейж знала слишком хорошо. Обезумев, она рванулась на поле, не обращая внимания на зерна, которые били и жалили ее увядшую кожу. Схватив стручок, который еще не раскрылся, она разорвала его, и облако пыльцы поднялось к ее лицу. Да. Да. Пыльца люсавенды! В каждом стручке содержалась по меньшей мере чашка спор, и когда стручок за стручком не выдерживали дневного зноя, коричневые споры, нависшие над полем, становились видимым облаком, пока их не унесло легким ветерком.

Еревэйн Hyp тоже понимал, что происходит.

— Зовите своих работников! — кричал он.— Это все нужно выжечь!

— Слишком поздно,— сказала Аксимаана Фрейж замогильным голосом.— Никакой надежды. Слишком поздно, слишком поздно, слишком поздно. Что может сдержать теперь споры? Ее земля была инфицирована так, что ничего нельзя было поправить. А за час споры разнесет по всей долине.— С нами покончено, разве вы не видите?

— Но угольная пыльца люсавенды уже давно уничтожена! — упавшим голосом произнес Hyp.

Аксимаана Фрейж кивнула. Она помнила это хорошо: огонь, опрыскивание, выведение противопыльцевых клонов, уничтожение любого растения, имевшего генетическую предрасположенность к сохранению смертельных спор. Семьдесят, восемьдесят, девяносто лет назад они работали, чтобы избавить мир от этой напасти. И вот теперь это снова, в этих гибридах. Эти растения одни во всей Маджипуре, думала она, были в состоянии обеспечить пристанище для угольной пыльцы люсавенды. Ее растения, выращенные с такой любовью, так умело и заботливо выхоженные своими собственными руками! Она вернула миру угольную пыльцу и дала ей свободу уничтожать посевы соседей.

— Хейн! — прорычала она.— Хейн, где ты?! Что ты сделал со мной?!

Ей хотелось умереть теперь, здесь, до того как станет известно то, что должно произойти. Но она знала, что в этом ей не повезет. Ее благословили на долгие годы, и теперь это было ее проклятием. Щелканье стручков отдавалось в ней, как гром пушек наступающей армии, буйствующей в долине. Она прожила дольше на один год подумала она, достаточно долго, чтобы увидеть конец света!

Хиссун спускался все ниже по переходам и лифтам, известным ему всю жизнь, вспотевший, запыхавшийся, и вскоре захудалый мир самого крайнего кольца был далеко позади. Мимо, сменяя друг друга, проносились уровни, полные чудес и удивлений, куда он годами не заглядывал: Двор Колонн, Зал Ветров, Площадь Масок, Двор Пирамид, Двор Небесных тел, Арена, Архив. Люди приезжали сюда с Горы Замка или из Алазора, или Стоена, или даже с невообразимо далекого другого материка и ходили вокруг, удивляясь и поражаясь, теряясь от восхищения перед мастерством, с которым создано такое причудливое архитектурное великолепие так глубоко под землей. Но для Хиссуна это был только монотонный и скучный старый Лабиринт. Для него он не имел ни привлекательности, ни загадочности: это был просто его дом.

Большая пятиугольная площадка перед входом в Архив обозначала нижний предел общедоступной зоны Лабиринта. За ней все было зарезервировано для правительственных чиновников. Хиссун прошел под большим, сверкающим зеленью экраном на стене Архива, где были перечислены все Понтифики, все Коронованные — два ряда надписей, растянувшихся вверх, до необозримых самым острым глазом высот. Где-то там вверху имена Дворна и Меликанда, Баролда и Стиамота из ушедших тысячелетий, а здесь внизу вписаны Кинникен, Осиер, Тиверас, Молибор, Вориакс и Валентайн… И на дальнем краю императорского списка Хиссун предъявил свое удостоверение пухлолицему хьерту в маске, который охранял ворота, и вошел в самое глубокое королевство Лабиринта. Мимо убежищ и нор средней бюрократии, мимо дворов высших министров, мимо тоннелей, ведущих к огромной вентиляционной системе, от которой зависело все. Снова и снова его останавливали у проверочных пунктов и просили предъявить удостоверение. Здесь, в императорском секторе очень серьезно относились к вопросам безопасности. Где-то в этих глубинах сам Понтифик имел свое логовище — огромный сферический стеклянный шар,— как говорили, в нем сумасшедший старый монарх сидел на своем престоле среди сети механизмов жизнеобеспечения, которые сохраняли его живым за пределами его времени.

Может, они боялись, что его убьют, думал Хиссун. Если то, что он слышал, было правдой, то лишь Божье сострадание положит конец старому Понтифику и позволит бедному Тиверасу вернуться, наконец, к Истоку. Хиссун не мог понять, какая причина может существовать для поддержания такой жизни, десятилетие за десятилетием в таком сумасшествии, в такой глубокой дряхлости.

Наконец, задыхающийся и раздраженный Хиссун прибыл на порог Великого Зала — в самую сердцевину Лабиринта. Он страшно опоздал, возможно, на целый час.

Три огромных косматых скандара в форме охраны Коронованного преградили ему путь. Хиссун, съежившийся под свирепыми высокомерными взглядами четырехруких великанов, смог перебороть свою готовность упасть на колени и просить у них пощады. Каким-то образом он собрал маленькую толику гордости и, стараясь придать своему взгляду не меньше высокомерия — нелегкая задача, когда встречаешь взгляд чудовищ в девять футов ростом — он объявил себя сотрудником администрации лорда Валентайна и приглашенным гостем. Он был наполовину уверен, что они взорвутся громким хохотом и прихлопнут его, как какое-то маленькое жужжащее насекомое. Но нет: с серьезным видом они осмотрели его эполет, сверились со своими бумагами и выразили ему любезность плавными поклонами и указали ему идти вперед в огромный, обитый медными листами дверной проход.

Наконец-то! Банкет у Коронованного!

Прямо в дверях стоял сверкающе разодетый хьерт с огромными счастливыми глазами и эксцентричными, вымазанными оранжевой краской бакенбардами, растущими на его жестком, землистого цвета лице. Этим презрительного вида индивидуалом был Виноркис, мажордом Коронованного, который кричал:

— О! Посвященный Хиссун!

— Еще не посвященный,— пытался сказать ему Хиссун, но хьерт уже повернулся кругом и, не оглядываясь, шагал по центральному проходу. Широкими шагами на онемевших ногах Хиссун последовал за ним.

Он чувствовал себя страшно неуютно. В комнате, должно быть, тысяч пять людей, сидевших за круглыми столиками по двенадцать человек или около того, и ему казалось, что все глаза остановились на нем. К своему ужасу, не сделав и двадцати шагов по комнате, он услышал, как поднимается смех, сначала приглушенный, потом более открытый, и наконец волна веселья пронеслась от одной стены Зала к другой. Он никогда еще не слышал такого обширного грохочущего звука: ему подумалось, что именно так звучит море, ударяясь о пустынный дикий берег где-нибудь на Севере.

Хьерт маршировал, не останавливаясь, и, казалось, прошел уже мили полторы, а Хиссун печально шествовал позади него сквозь этот океан веселья, желая быть ростом в полдюйма. Но через некоторое время он понял, что эти люди смеялись не над ним, а над группой акробатов-карликов, пытавшихся с нарочитым шутовством составить пирамиду, и ему стало полегче. Потом показался высокий помост, а на нем сам лорд Валентайн, кивающий ему, улыбающийся, показывающий на свободное место неподалеку от себя. Хиссун думал, что заплачет от полнейшего облегчения. Все в конце концов вроде бы было хорошо.

— Ваша светлость! — громко и отчетливо произнес Виноркис.— Посвященный Хиссун!

Хиссун утомленно и благодарно опустился на свое место, как только новый вихрь аплодисментов акробатам, которые закончили свое представление, зазвучал в Зале. Официант протянул ему кубок, наполненный до краев искрящимся золотистым вином, и, когда он поднес его к губам, остальные за столом подняли свои кубки в знак приветствия. Вчера утром, во время короткой необыкновенной беседы с лордом Валентайном, в ходе которой Коронованный пригласил его стать членом его персонала в Замке Горы, Хиссун видел некоторых из этих людей издалека, но времени для представления и знакомства тогда не было. А теперь на самом деле они приветствовали его, его! — и называли себя. Но им не нужно было представлять себя, поскольку они были героями славной войны лорда Валентайна за восстановление. И их знали все.

Крупная женщина-воин, сидящая рядом с ним, была, конечно, Лизамона Халтин, личная телохранительница Коронованного, которая, как гласила легенда, освободила лорда Валентайна, разрезав живот морского дракона после того, как он его проглотил. А поразительно бледнокожий человечек с белыми волосами и шрамом на лице, Хиссун знал, был знаменитый Слит, наставник лорда Валентайна по жонглированию во время ссылки; мужчина с густыми бровями и пронзительным взглядом был мастер стрельбы из лука Тунигорн; а маленький урун со множеством щупальцев, должно быть, колдун Делиамбер; а этот мужчина навряд ли старше самого Хиссуна, с покрытым веснушками лицом, когда-то был пастушком Шанамиром; стройный, преисполненный достоинства хьерт, должно быть, Гранд-адмирал Азенхарт.— Да все они были известны, и Хиссун, который считал себя невосприимчивым к благоговению, почувствовал, что он испытывает трепет от того, что находится в такой компании.

Невосприимчив к благоговению? Пожалуй, да, однажды он подошел к самому лорду Валентайну и бессовестно вырвал у него половину роала за экскурсию по Лабиринту и еще три кроны за то, чтобы найти ему комнату во внешнем кольце. Он не чувствовал тогда благоговения. Коронованные и Понтифики были просто людьми с большой властью и большим количеством денег, чем обычные люди, и они заняли место на троне благодаря везению, что родились аристократами на Горе Замка и проделали свой путь наверх также благодаря счастливой случайности. Еще немного лет назад Хиссун понял, что не нужно быть даже особенно умным, чтобы стать Коронованным.

В конце концов только в последние двадцать лет или около того лорд Молибор уехал вылавливать морских драконов и по глупости был съеден сам одним из них. Лорд Вориакс погиб также глупо от удара молнии, когда охотился в лесу, а его брат лорд Валентайн, который имел репутацию весьма умного, оказался достаточно глуп, чтобы предаваться пьяному разгулу с сыном Короля Снов. Недоброжелатели, напоив его до беспамятства, сбросили его с трона. Испытывать благоговение перед такими, как они? В Лабиринте любой семилетний ребенок, который ведет себя с небрежным отношением к собственному благополучию, считался бы безнадежным идиотом. Но Хиссун заметил, что некоторая доля его прежней непочтительности с годами исчезла. Когда тебе всего десять и ты живешь своим умом на улице с пяти– или шестилетнего возраста, то достаточно легко показать нос властям. Но ему было уже не десять, и он не скитался уже по улицам. Его перспективы теперь были намного глубже; и он знал, что это немало — быть Коронованным Маджипуры. Поэтому, когда Хиссун смотрел на этого широкоплечего, златовласого мужчину, казавшегося одновременно и властным, и мягким, который носил зеленый камзол и парчовый халат второго по значению поста в мире, и когда он принял во внимание, что этот человек, сидящий в десяти футах от него, был Коронованный Валентайн, который выбрал его со всей Маджипуры, чтобы соединить с этой группой, он чувствовал, как что-то похожее на дрожь пробегает по его спине, и признавался наконец себе, что эта дрожь была не чем иным, как благоговейным трепетом перед службой королевства, перед личностью лорда Валентайна, а также загадочной цепью случайностей, которые привели простого мальчика из Лабиринта в эту августейшую компанию.

Он отхлебнул вина и почувствовал, как ощущение тепла расползается внутри его. Что значили прежние беспокойства этого вечера? Он был теперь здесь, и его хорошо принимали. Пусть Ванимун, Хеулан и Гизнет изгложут свои сердца от зависти. Он был здесь, среди великих, начинающий свое восхождение к вершине мира, и скоро он достигнет высот, с которых Ванимуны его детства будут совсем не видны.

Хотя порой ощущение благополучия совершенно покидало его, и он обнаруживал, что снова скатывался в смятение и тревогу.

Первое, что произошло не так, было не более чем мелкая ошибка, нелепая, но простительная, вряд ли в ней вообще его вина. Слит заметил, как служащие Понтифика выражали явную тревогу, когда смотрели в сторону стола Коронованного, попросту они страшно боялись, что лорд Валентайн чувствует себя недостаточно хорошо. И Хиссун, сияющий от вина и счастья, славы, что он, наконец, присутствует на банкете, быстро и необдуманно выкрикнул, что им следует беспокоиться. Они знают, что им лучше произвести хорошее впечатление, или они окажутся за бортом, когда лорд Валентайн станет Понтификом!

Все за столом замерли в изумлении. Все смотрели на него, как будто он произнес какое-то чудовищное богохульство, все, кроме Коронованного, который поджал губы, как это делают, когда неожиданно находят жабу я тарелке супа, и отвернулся в сторону.

— Я сказал что-нибудь не так? — спросил Хиссун.

— Тише! — неистово прошипела Лизамона Халтин, и огромная амазонка поспешно подтолкнула его под, ребро.

— Но разве не правда, что однажды лорд Валентайн будет Понтификом? И когда это случится, разве ему не захочется собрать штат по своему усмотрению?

Лизамона подтолкнула его снова, да так решительно, что едва не столкнула с места. Слит воинственно смотрел на него, а Шанамир сказал резким голосом:

— Достаточно! Вы делаете только хуже для себя.

Хиссун покачал головой. Со следами гнева, скрываемого под смущением, он сказал:

— Я не понимаю.

— Я объясню вам это позже,— сказал Шанамир.

Упрямо Хиссун продолжал:

— Но что я сделал? Сказал, что лорд Валентайн однажды станет Понтификом и…

Замороженным голосом Шанамир оборвал его:

— Лорд Валентайн не желает обдумывать необходимость становиться Понтификом теперь. Он особенно не желает обдумывать это во время ужина. Это то, о чем не говорят в его присутствии. Теперь вы понимаете? Понимаете?

— О! Теперь я понимаю,— сказал Хиссун печально. В своем позоре ему захотелось залезть под стол и спрятаться. Но откуда ему было знать, что Коронованный так повышенно чувствителен к тому, что однажды станет Понтификом. Только этого следовало ожидать, не так ли? Когда Понтифик умирает, Коронованный автоматически занимает его место и назначает нового Коронованного, а сам в итоге переходит жить в Лабиринт. Такой была система — таким образом это продолжалось тысячи лет. Если лорду Валентайну так сильно не нравилась идея быть Понтификом, ему было лучше не становиться Коронованным; не было пользы в том, чтобы закрывать глаза на закон последовательности перехода в надежде, что он его не коснется.

Хотя сам Коронованный сохранял холодное молчание, величайший вред, конечно, уже был нанесен, Опоздать, а потом сказать такую нелепость, едва раскрыв рот,— какое ужасное начало. Может ли это когда-нибудь забыться? Хиссун размышлял об этом с грустью на протяжении всего представления жонглеров и во время невыносимо скучных речей, которые последовали за этим, и, возможно, он мучился бы этим весь вечер, если бы не произошло нечто намного худшее.

Была очередь лорда Валентайна произнести речь. Но Коронованный выглядел странно отдаленным и озабоченным, когда поднялся на ноги. Он был словно во сне — взгляд отсутствующий и туманный, жесты неуверенные. За высоким столом люди начали шептаться. После ужасной паузы молчания он начал говорить. Но, несомненно, он говорил не то и, кроме того, очень путанно. Может, Коронованный был болен? Или пьян? Или под влиянием каких-то неожиданных враждебных чар? Хиссуна беспокоило то, что он видит лорда Валентайна таким сбитым с толку. Старый Хорнкаст только что закончил свою речь словами, что Коронованный не только управлял Маджипурой, но в каком-то смысле сам был Маджипурой, и вот спустя мгновение все видят другого Коронованного — трясущегося, несообразного, едва держащегося на ногах.

Кому-то нужно взять его под руку, подумал Хиссун, и помочь ему сесть, пока он не упал. Но никто не двинулся, никто не посмел. Пожалуйста, беззвучно молил Хиссун, глядя на Слита, на Тунигорна, на Эрманара. Задержите его кто-нибудь. Задержите его. Но по-прежнему никто не двигался.

— Ваша светлость,— закричал хриплый голос.

Хиссун понял, что это был его голос. И он рванулся вперед, чтобы подхватить Коронованного, когда он падал головой вперед на отсвечивающий деревянный пол.

Вот сон Понтифика Тивераса.

В этом царстве, где я обитаю теперь, ничто не имеет цвета и ничто не имеет звука, и ничто не имеет движения. Цветы алабандины черные, сверкающие ветви семотановых деревьев — белые, а от птицы, которая не летает, исходит песня, которую нельзя услышать. Я лежу на постели из мягкого нежного мха, уставившись вверх на капли дождя, которые не падают. Когда на поляне дует ветер, ни один листочек не шевельнется. Название этого царства — смерть, и алабандины, и семотаны мертвы, и птица мертва, и ветер, и дождь мертвы. И я тоже мертв.

Они пришли, стали возле меня и говорят:

— Ты — Тиверас, который был Коронованным Маджипуры и Понтификом Маджипуры?

— И я говорю:

— Я мертв.

— Ты — Тиверас? — снова спрашивают они.

И я говорю:

— Я мертвый Тиверас, который был вашим королем и вашим императором. Видите, у меня нет цвета? Видите, я не произношу звука? Я мертв.

— Ты не мертв.

— Здесь по правую руку от меня лорд Молибор, который был моим первым Коронованным. Он мертв или нет? Здесь по левую руку лорд Вориакс, который был моим вторым Коронованным. Разве он не мертв? Я лежу между двух мертвецов. Я тоже мертвец.

— Давай вставай и иди, Тиверас, который был Коронованным, Тиверас, который есть Понтифик.

— Мне не нужно делать этого. У меня есть оправдание. Я — мертвец.

— Слушай наши голоса.

— Ваши голоса не производят звука.

— Слушай, Тиверас, слушай, слушай, слушай!

— Алабандины черные. Небо белое. Это царство смерти.

— Давай вставай, иди, император Маджипуры.

— Кто вы?

— Валентайн — твой третий Коронованный.

— Я приветствую тебя, Валентайн, Понтифик Маджипуры!

— Этот титул еще не мой. Давай вставай и иди.

А я говорю:

— Этого не требуется от меня, поскольку я мертв.

Но они говорят:

— Мы не слышим тебя, король, который был, император, который есть.

Потом голос, который назвался голосом Валентайна, говорит мне еще раз:

— Давай вставай, иди,— и рука Валентайна на моей руке в этом царстве, где ничто не движется, и она тянет меня вверх, и я лечу, легкий, как воздух; плывущий по воздуху, я поддаюсь, двигаясь без движения, дыша, но без дыхания. Вместе мы пересекаем мост, который изогнулся, как радуга, через пропасть, столь же глубокую, сколь широк мир, и его сверкающее металлическое покрытие звенит, словно песня молоденьких девушек, с каждым моим шагом по нему. На далекой стороне все залито цветом: янтарный, бирюзовый, коралловый, изумрудный, золотистый, малиновый, фиолетовый. Купол неба зеленый, а яркие лучи солнца, пронзающие воздух,— бронзовые. Все течет, все вздымается, нет прочности, нет постоянства. Голоса говорят — это жизнь, Тиверас! Это твое истинное царство. Я не отвечаю им, поскольку в конечном счете я мертв и только вижу сон, что жив, но я начинаю плакать, и мои слезы имеют цвет звезд.

А это тоже сон Понтифика Тивераса.

Я восседаю на троне на одной машине внутри другой машины, а вокруг меня стена из голубого стекла. Я слышу булькающие звуки и слабое тиканье замысловатого механизма. Мое сердце бьется медленно, я осознаю каждый тяжелый прилив жидкости в его полости, но эта жидкость, мне кажется, не кровь, хотя, чтобы это ни было, это движется во мне и я осознаю ее, следовательно, я, должно быть, жив. Как это может быть? Я такой старый, что, наверно, пережил саму смерть? Я Тиверас, который был Коронованным у Осиера, и однажды я прикоснулся к руке лорда Кинникена, когда Замок был его, а Осиер был только принцем. А второй Понтифик — Тимин — был в Лабиринте. Если это так то, думаю, я единственный человек времен Тимина, который еще жив, если я жив, а я думаю, что я жив. Но я сплю. Я вижу сон. Великое спокойствие окутывает меня. Цвета просачиваются из мира. Все черное, все белое, ничто не движется, нет звуков. Так я представляю себе царство смерти. Смотрите. Вот Понтифик Конфалюм, а там Престимион и Деккерет! Все великие императоры лежат, уставившись вверх на дождь, который не падает, и словами без звука они говорят: добро пожаловать, Тиверас, который был, добро пожаловать, уставший старый король, ложись рядом с нами теперь, когда ты мертв, как и мы. Да. Да. О! Как здесь прекрасно! Посмотри, там лорд Молибор, этот человек из города Бомбифэля, на которого я сильно надеялся и так напрасно, и он мертв, а это лорд Вориакс, с черной бородой и красными щеками, но теперь его щеки не красные. И мне наконец дозволено присоединиться к ним. Все тихо. Все спокойно. Наконец, наконец, наконец! Наконец они позволили мне умереть, даже если это мне только снится.

Итак, Понтифик Тиверас плывет на полпути между мирами, не живой и не мертвый, мечтающий о мире живых, когда он думает, что он мертв, и мечтающий о царстве смерти, когда он вспоминает, что жив.

— Немного вина, с вашего позволения,— сказал Валентайн. Слит подал ему кубок, и Коронованный сделал глубокий глоток.— Я только задремал,— пробормотал он.— Немного вздремнул перед банкетом и этот сон, Слит! Этот сон. Позови мне Тизану. Позовете? Я хочу, чтобы она растолковала этот сон.

— При всем уважении к вам, ваша светлость, сейчас для этого нет времени,— сказал Слит.

— Мы пришли за вами,— вставил Тунигорн,— банкет вот-вот начнется. Протокол требует, чтобы вы находились на помосте, когда представители Понтифика…

— Протокол! Протокол! Этот сон был посланием, разве вы не понимаете? Такое видение разрушения…

— Коронованный не получает посланий, ваша светлость,— спокойно сказал Слит,— а банкет скоро начнется, и мы должны одеть вас и перевезти. Тизана и ее зелье будут у вас после, если хотите, милорд. Но теперь…

— Я должен выяснить этот сон!

— Я понимаю. Но у вас мало времени. Идемте, милорд.

Он знал, что Слит и Тунигорн правы: нравится это или нет, он должен быть сейчас на банкете. Это было больше, чем просто общественное мероприятие. Это был ритуал вежливости — оказание чести старшим монархом молодому королю, который был его приемным сыном и помазанным наследником. И пусть даже Понтифик мог быть дряхлым или совершенно безумным, Коронованный не имел права легкомысленно отнестись к этому событию. Он должен идти, а сон должен подождать. Сон такой богатый, изобилующий предзнаменованиями, не мог быть оставлен так просто, он нуждался в толковании, а может быть, даже в совещании с колдуном Делиамбером, но на все это будет время после.

— Пойдемте, ваша светлость,— снова сказал Слит, протягивая ему парчовый халат.

Тяжелые чары этого видения все еще не отпускали дух Валентайна, когда он десять минут спустя вошел в Большой Зал Понтифика.

Но Коронованному Маджипуры не следовало выглядеть угрюмым или озабоченным на таком событии, и потому он надел на лицо маску величайшей любезности, какую он только мог изобразить, пока шел к главному столу. Хотя в действительности он вел себя таким образом всю нескончаемую неделю этого официального визита: вымученная улыбка, замученная дружественность. Из всех городов Маджипуры меньше всего лорд Валентайн любил Лабиринт. Это было печальное, подавляюще действовавшее на него место, куда он приезжал только в случае крайней необходимости. Он чувствовал себя живо и бодро под теплым летним солнцем и неохватным куполом неба, скача по лесу, богато убранному листвой, когда свежий чистый ветер раскидывает его золотистые волосы. А этот неприветливый, врытый в землю город угнетал его. Он не выносил его гнетущие, спускающиеся кольца, неопределенность сумрачных подземных уровней, его атмосферу, вселяющую боязнь замкнутого пространства.

Но больше всего он не выносил осознания неизбежной судьбы, которая ожидала его здесь, где он должен был наследовать, наконец, титул Понтифика и отказаться от радостей благодатной жизни на Горе Замка, прожив остаток своих дней в этой мрачной живой могиле.

Сегодняшний этот банкет в Большом Зале на самом глубоком уровне мрачного подземного города — как он страшился этого. Ужасный сам по себе зал, острые выступы, мерцающий свет, таинственные отблески и помпезные чиновники свиты

Понтифика в своих нелепых традиционных масках, и пустопорожние речи, и скука, но более всего гнетущий дух всего Лабиринта, давящего на него, как огромная каменная глыба. Одна мысль об этом наполняла его ужасом. Возможно, тот скверный сон, думал он, был не более чем предзнаменованием тревоги, которую он испытывал по поводу того, что должен выдержать сегодня вечером. Но, к своему удивлению, он чувствовал раскрепощенность, расслабленность — хоть и не всецело наслаждался банкетом, но по меньшей мере находил его вполне сносным.

Они переделали зал. И это удалось. Сверкающие золотисто-зеленые знамена, цвета эмблемы Коронованного, были развешаны повсюду, сглаживая и маскируя полные дурных предчувствий силуэты огромной комнаты. Освещение также подверглось переменам со времени его последнего визита: мягкие потоки света приятно оживляли атмосферу. И, очевидно, чиновники Понтифика не пожалели ни денег, ни усилий, чтобы сделать событие праздничным. Из легендарных винных погребов Понтифика доставили удивительную коллекцию лучших вин планеты: золотистое искрящееся вино Пидруида и белое сухое Амблеморна, розовое, изысканное Ни-мои, крепкое пурпурное вино с тонким букетом Мальдемара, приготовленное во время правления лорда Молибора. И с каждой маркой вина, конечно, соответствующий деликатес: мороженая токка, копченый морской дракон, калимбо по-нарабальски, жареное филе билантуна. И нескончаемый поток развлечений: певцы, мимы, арфисты, жонглеры. Время от времени один из приспешников Понтифика беспокойно посматривал на высокий стол, где сидел лорд Валентайн и его свита, как будто оценивая — достаточно ли этого? Довольна ли ваша светлость? И Валентайн отвечал на каждый из этих беспокойных взглядов теплой улыбкой, дружеским кивком, поднятием своего кубка с вином, как бы говоря своим суетливым хозяевам: да, да, мне очень приятно все, что вы делаете для нас.

— Какие они все законченные шакалята,— кричал Слит.— Пот их беспокойства ощущаешь за шесть столов.

Что вызвало глупое и резкое замечание молодого Хиссуна о том, что, похоже, они стараются снискать благосклонность лорда Валентайна, думая о дне, когда он станет Понтификом. Неожиданная бестактность ужалила Валентайна, словно удар кнута, и он отвернулся, сердце забилось учащенно, в горле пересохло. Он заставил себя оставаться спокойным: улыбался через столы главному представителю Хорнкасту, кивнул управителю Понтифика, лучезарно улыбнулся тому и другому, слыша, как за его спиной Шанамир сердито разъясняет Хиссуну сущность совершенного им промаха.

Через мгновение гнев Валентайна угас. Откуда, в конце концов, было знать парню, что было запретной темой обсуждения. Но ничего нельзя было сделать, чтобы положить конец очевидному унизительному положению Хиссуна, поэтому он снова легко втянулся в беседу, словно ничего плохого не случилось.

Потом появились пятеро жонглеров, трое людей, скандар и хьерт с тем, чтобы вызвать блаженное расположение. Они начали дикое бешеное жонглирование факелами, серпами, ножами, что принесло одобрение и аплодисменты Коронованного. Конечно, они были всего лить дешевыми третьесортными жонглерами, чьи изъяны, недостатки и заурядность были очевидны для опытного глаза Валентайна. Не в этом суть: жонглеры всегда доставляли ему наслаждение. Они вызывали в его памяти то необыкновенное и благодатное время, когда он сам был жонглером, переезжая из города в город с бродячей труппой. Он был тогда невинным, не тронутым бременем власти, истинно счастливым человеком. Оживление Валентайна при появлении жонглеров вызвало раздражение Слита, который произнес с кислой миной:

— О, ваша светлость, вы действительно считаете, что они так хороши?

— Они проявляют большое усердие, Слит.

— Как и скот, который рыщет в поисках кормов в засуху. Но это все же скот. А эти ваши усердные жонглеры немного больше, чем любители, милорд.

— О, Слит, Слит, прояви немного милосердия!

— В этом искусстве есть определенный эталон, милорд. Как вы должны еще помнить.

Валентайн фыркнул:

— Радость, которую эти люди дают мне, мало касается их умения, Слит. Встреча с ними будит во мне воспоминания о других днях, более простой жизни, давних друзьях.

— Ну, тогда,— сказал Слит,— это другое дело, милорд. Это сантименты, а я говорю о мастерстве.

— Ну, значит, мы говорим о разных вещах.

Жонглеры покинули сцену в суматохе яростных подкидываний и неумелых подхватов. Валентайн отклонился назад, улыбающийся, довольный. Но веселье окончено, подумал он. Теперь время для речей. И даже это оказалось вполне переносимым. Первым выступил Шинаам, министр внутренних дел Понтифика, мужчина гайрогской расы со сверкающей змеиной чешуей и дрожащим раздвоенным красным языком. Утонченно и быстро он передал официальное приветствие Валентайну и его окружению.

Адъютант Эрманар произнес ответную речь от имени Коронованного. Когда он закончил, настала очередь древнего сморщенного Дилифона, старого секретаря Понтифика, который передал личное приветствие высокого монарха. Валентайн знал, что это было не более чем обманом, поскольку все знали, что старый Тиверас не произносил ни одного разумного слова уже около десятилетия. Но он вежливо принял дрожащие фабрикации и отправил Тунигорна с ответной речью.

Потом говорил Хорнкаст — главный представитель Понтификата, упитанный, торжественный, подлинный правитель Лабиринта в годы дряхлости Понтифика Тивераса. Его тема, объявил он, великий крестный ход. Валентайн сразу обратился во внимание: поскольку за прошедший год он мало о чем думал, кроме крестного хода, этого великозначимого церемониального шествия, в котором Коронованный должен идти вперед по Маджипуре и показать себя народу, и завоевать его уважение, его преданность, его любовь.

— Некоторым это может показаться,— сказал Хорнкаст,— всего лишь увеселительной прогулкой, обыденным и бессмысленным отдыхом от обязанностей службы. Не так! Не так! Поскольку личность Коронованного — реальная физическая личность, не знамя, не флаг, не портрет,— связывает все отдаленные провинции мира в единой преданности. И только благодаря периодическим контактам с действительным присутствием этой королевской личности эта единая преданность возобновляется.

Валентайн нахмурился и отвернулся. В голове его возникла внезапно беспокоящая картина: ландшафт Маджипуры, расколотый и приведенный в расстройство, и одинокий человек, отчаянно борющийся с разбитой на осколки землей, пытающийся соединить их.

— Поскольку Коронованный,— продолжал Хорнкаст,— есть воплощение Маджипуры, Коронованный — это олицетворенная Маджипура. Он есть мир, а мир есть Коронованный. И потому, когда он предпринимает великий крестный ход, как вы, лорд Валентайн, пройдете впервые со времени своего славного восстановления, он не просто входит в мир, он входит в себя в обозрение своей собственной души, на встречу с самыми глубокими корнями своей личности…

Так ли это? Конечно. Конечно. Хорнкаст, он знал, просто извергал стандартную риторику, ораторский шум того сорта, который Валентайн должен был терпеть слишком часто. И все же на этот раз слова, казалось, привели в нем что-то в действие, открыли какой-то большой темный туннель таинственного. Тот сон — резкий ветер, пронизывающий Горный Замок, стоны земли, потрескавшийся ландшафт — Коронованный есть воплощение Маджипуры… он есть мир…

Однажды уже в его правление это единство было нарушено, когда Валентайн, предательски отброшенный от власти, лишенный памяти, даже собственного тела, был отправлен в ссылку. Случится ли это снова? Второе свержение, второе падение. Или что-то еще более страшное и неминуемое, намного более серьезное, чем судьба одного человека.

Он ощутил знакомый вкус страха. Банкет или нет, Валентайн знал, что немедленно должен получить толкование сна. Какое-то печальное известие рвалось пробиться через его беспечность, вне всякого сомнения. Что-то было не так в Коронованном — или все равно было сказать, что-то было не так в мире…

— Милорд? — Это был Отифон Делиамбер. Маленький урунский колдун сказал: — Пора, милорд, предложить заключительный тост.

— Что? Когда?

— Сейчас, милорд.

— О, действительно,— неуверенно сказал Валентайн.— Заключительный тост, да.

Он поднялся и взглядом окинул огромный зал, проникая в его наиболее затененные уголки. Неожиданное беспокойство возникло в нем, когда он понял, что совсем не готов. Он мало представлял себе, что ему нужно сказать, и кому он должен это адресовать, и что вообще он здесь делает. Лабиринт? Действительно ли это Лабиринт, это отвратительное место теней и плесени? Зачем он здесь? Что ждут от него эти люди? Возможно, это всего лишь еще один сон, и он никогда не покидал Горного Замка. Он не знал. Он ничего не понимал.

Что-то придет, думал он. Мне только нужно подождать. Но он ждал и ничто не приходило, кроме углубляющегося беспокойства. Он почувствовал, как пульс забился в висках, давление нарастало в ушах, Потом он испытал странное чувство, что он здесь, в Лабиринте, занимает место в самом центре мира, сердце всего гигантского шара. Но какая-то непреодолимая сила тащила его с этого места. Его душа оторвалась от него, словно она была огромной мантией света, стремящейся вверх через многие кольца Лабиринта на поверхность, а потом еще дальше, охватывая всю необъятность Маджипуры, даже далекие берега Зимроеля, почерневший от солнца Сувраель и неизведанные глубины Великого океана на дальнем краю планеты. Он окутывал мир, как светящаяся вуаль. В этот головокружительный миг он чувствовал, что составляет с планетой одно, что он воплотил в себе двадцать миллиардов населения Маджипуры, людей и скандаров, и хьертов, и метаморфов, и всех остальных, движущихся в нем, как тельца его крови. Он был везде и сразу: он был всей печалью мира, и всей радостью, и всей тоской, и всеми потребностями. Он был всем. Он был кипящей вселенной противоречий и конфликтов. Он чувствовал зной пустыни и теплый дождь тропиков, и холод высоких вершин. Он смеялся и плакал, умирал и любил, и ел, и пил, и танцевал, и сражался, и скакал по незнакомым холмам, и работал в поле, и прорубал дорогу в густых непроходимых джунглях. В океане его души огромные морские драконы всплывали на поверхность, издавая чудовищное рычание и погружаясь снова на самые глубины. Лица без глаз зависали перед ним, подкрадываясь. Костлявые, истощенные руки размахивали в воздухе. Хоры пели нестройные псалмы. Все сразу, сразу, сразу, ужасная сумасшедшая одновременность.

Он стоял в тишине, сбитый с толку, потерянный, а комната вихрем кружилась вокруг него.

— Предложите тост, ваша светлость,— Делиамбер, казалось, повторял снова и снова.— Сначала за Понтифика, а потом за его помощников, и потом…

Контролируй себя, думал Валентайн. Ты Коронованный Маджипуры.

Отчаянным усилием он высвободил себя из этой нелепой галлюцинации.

— Тост за Понтифика, ваша светлость…

— Да. Да. Я знаю.

Призраки воображения все еще преследовали его. Костлявые пальцы привидений дергали его. Он силился освободиться. Контроль. Контроль. Контроль. Он чувствовал себя совершенно потерянным.

— Тост, ваша светлость!

Тост? Тост? Что это? Церемония. Его Обязательство — Коронованный Маджипуры. Да. Он должен говорить. Он должен что-то сказать этим людям.

— Друзья…— начал он. И потом головокружительное падение в хаос.

— Коронованный хочет видеть вас,— сказал Шанамир.

Хиссун посмотрел вверх, испуганный. Последние полтора часа он напряженно ожидал в темном вестибюле с колоннами и выпуклым потолком с нелепым орнаментом, думая о том, что происходит за закрытыми дверями покоев лорда Валентайна и сколько времени ему еще здесь находиться. Было уже далеко за полночь, и через каких-то десять часов Коронованный и его свита должны будут отправиться из Лабиринта в следующий этап великого крестного хода, если только странные события этого вечера не изменили этот план. Хиссуну же нужно было проделать весь путь до внешнего кольца, собрать свои вещи, попрощаться с матерью и сестрами и успеть назад вовремя, чтобы присоединиться к отправляющейся группе, да еще немного поспать. Все были в смятении.

После удара, случившегося с Коронованным, после того, как лорда Валентайна унесли в его покои и банкетный зал был очищен, Хиссун и некоторые другие члены окружения Коронованного собрались в этой серой комнате поблизости. Через некоторое время стало известно, что лорд Валентайн быстро поправляется и им всем следует ждать дальнейших указаний. Потом одного за другим их вызывали к Коронованному — первым Тунигорна, потом Эрманара, Шанамира и остальных, пока Хиссун не остался один с несколькими членами охраны Коронованного и второстепенными лицами его свиты. Он не испытывал желания спросить у кого-либо из этих подчиненных, какое могло быть для него подходящее дело, он не мог уйти и поэтому продолжал ждать.

Он закрыл глаза, когда они начали болеть от напряжения, но не спал. Единственное видение беспрестанно крутилось в его голове: падающий Коронованный и он с Лизамоной Халтин, вскочившие со своих мест одновременно, чтобы подхватить его. Он был не в состоянии выкинуть из головы ужас этой внезапной поразительной кульминации банкета: Коронованный, погруженный в свои мысли, жалостный, ищущий слова и не находящий их, колеблющийся, качающийся и падающий…

Конечно, Коронованный мог напиться и глупо вести себя, как и любой другой. Одна из многих вещей, которым научили Хиссуна его потайные исследования по чтению мыслей в Реестре Душ во время работы в Архиве, было то, что ничего сверхчеловеческого не было в людях, носивших корону с лучистой звездой. Так что вполне возможно, что в этот вечер лорд Валентайн, которому, казалось, так сильно не нравилось находиться в Лабиринте, позволил свободно льющемуся вину ослабить это впечатление. А когда настала его очередь говорить, он был попросту невменяем.

Но все-таки Хиссун сомневался, что это вино сбило с толку Коронованного, хотя лорд Валентайн сказал это сам. Он внимательно наблюдал за Коронованным во время произнесения речей, и он совсем не казался пьяным, а только общительным, веселым, расслабленным. И после, когда маленький урунский колдун вывел его из обморока, дотронувшись до него своими щупальцами, Коронованный казался немного потрясенным, каким мог быть любой; упавший в обморок, но тем не менее вполне трезвомыслящим, Никто не мог бы протрезветь так быстро. Нет, думал Хиссун, скорее это было что-то другое, а не опьянение, какая-то магия, глубокое проникновение, которое охватило дух лорда Валентайна именно в это мгновение. И это вселяло страх.

Он поднялся и прошел по извилистому коридору к палатам Коронованного. Когда он приблизился к двери с замысловатым узором, сверкающей золотистыми россыпями звезд и королевской монограммой, она открылась, и вышли Тунигорн и Эрманар, хмурые, с перекошенными лицами. Они кивнули ему, и Тунигорн быстрым движением пальца приказал охранникам у двери впустить его.

Лорд Валентайн сидел за широким столом из редкого, гладко отполированного дерева кровавого цвета. Большие руки Коронованного с крупными суставами лежали поверх стола, словно он поддерживал себя таким образом. Лицо его было бледным, взгляд, казалось, с трудом концентрировался, а плечи были опущены.

— Милорд,— неуверенно начал Хиссун и, запнувшись, замолчал. Он оставался в дверном проеме, чувствуя неловкость, неуместность, обостренное неудобство. Лорд Валентайн, казалось, не замечал его. Старая толковательница снов Тизана была в комнате, также Слит и урун, но никто не произнес ни слова. Хиссун был озадачен. Он совсем не знал, как по этикету следует обратиться к усталому, а возможно, больному Коронованному. Наверное, полагалось выразить свое доброе сочувствие или притвориться, что монарх находится в отличной форме. Хиссун сделал символический жест лучистой звезды и, не получив ответа, сделал его снова. Он чувствовал, как горят его щеки.

Хиссун попытался обрести хоть малую толику былой юношеской самоуверенности и не сумел. Странно, но ему казалось — тем труднее обрести легкость в присутствии лорда Валентайна, чем чаще он видел Коронованного. Это было трудно понять.

Слит пришел ему на помощь, громко сказав:

— Милорд, это Посвященный Хиссун.

Коронованный поднял голову и посмотрел на Хиссуна. Степень усталости, которую обнажили его неподвижные, остекленевшие глаза, внушала ужас, и все же, пока Хиссун смотрел в изумлении, лорд Валентайн вывел себя из состояния изнеможения, как это делает человек, хватающийся за виноградную лозу, свалившись с края обрыва, чтобы вытащить себя в безопасное место. Было удивительно видеть, как краска возвращается к его лицу, придавая живость его выражению. Ему удалось напустить на себя какую-то величавость, властность. Хиссун подумал, что, должно быть, это какая-то хитрость, которым их учат в Горном Замке, когда готовят стать Коронованными.

— Подойди ближе,— сказал лорд Валентайн.

Хиссун сделал пару шагов в глубь комнаты.

— Ты боишься меня?

— Милорд…

— Я не могу позволить тебе тратить время на страхи, Хиссун. Мне слишком много нужно сделать. Также и тебе. Однажды я поверил, что ты абсолютно не испытываешь страха ко мне. Я ошибся?

— Милорд, это только потому, что вы выглядите уставшим… и я сам устал, я полагаю… эта ночь была слишком странной для меня, для вас, для всех…

Коронованный кивнул:

— Ночь полна странностей, да. Уже утро? Я никогда не знаю времени, когда нахожусь здесь.

— Немного за полночь, милорд.

— Только немного за полночь? Я думал, что уже почти утро. Какая длинная ночь! — лорд Валентайн тихо рассмеялся.— В Лабиринте всегда немного за полночь, не так ли, Хиссун? Ей-Богу, если бы ты мог знать, как мне хочется снова увидеть солнце!

— Милорд…— вежливо пробормотал Делиамбер.— Действительно становится поздно, и нам еще предстоит сделать много…

— В самом деле.— На короткое мгновение глаза Коронованного снова остекленели. Потом, оправившись еще раз, он сказал:

— Тогда к делу, первый пункт которого — моя благодарность. Я мог бы здорово пострадать, если бы ты не подхватил меня. Ты, должно быть, был на пути ко мне, прежде чем я начал падать, а? Это было так заметно, что я собирался упасть?

Немного покраснев, Хиссун ответил:

— Да, ваша светлость. По меньшей мере мне.

— О!

— Но, может быть, я наблюдал за вами пристальнее, чем другие.

— Да. Я бы сказал, что ты мог.

— Я надеюсь, ваша светлость не слишком страдает от болезненных последствий?..

Слабая улыбка появилась на губах Коронованного:

— Я не был пьян, Хиссун.

— Я не подразумевал… Я полагал… как бы это сказать…

— Не пьян, нет. Чары, послания… Кто знает? Вино это одно дело, а колдовство — другое, и я думаю, что могу еще видеть разницу. Это было черное видение, мальчик: не первое за последнее время. Предзнаменования тревожащие. Приближается война.

— Война? — выпалил Хиссун. Слово было незнакомым, чужим, неприятным: оно парило в воздухе, как отвратительное жужжащее насекомое в поисках жертвы. Война? Война? В голове Хиссуна возник образ давностью в восемь тысяч лет, извлеченный из тайника воспоминаний, который он украл в Реестре Душ,— жаркие снопы пламени далеко на северо-западе, небо, черное от клубов поднимающегося дыма в последней ужасной конвульсии долгой войны лорда Стиамота против метаморфов. Но это была древняя история, с тех пор за все прошедшие века не было войн, не считая войны восстановления. И вряд ли хоть

одна жизнь была потеряна в ней по замыслу лорда Валентайна, у которого любое насилие вызывало отвращение.

— Какая может быть война? — спросил Хиссун.— На Маджипуре нет войн!

— Война идет, мальчик! — грубо сказал Слит.— И когда она придет, клянусь Леди, от нее нельзя будет скрыться.

— Но война с кем? Это один из самых спокойных миров. Кто может быть врагом?

— Есть враг,— сказал Слит,— или вы, жители Лабиринта, так укрыты от реального мира, что не можете уразуметь этого.

Хиссун нахмурился:

— Вы имеете в виду метаморфов?

— Хе, метаморфов! — закричал Слит.— Мерзких формодеев! Ты думал, мы можем вечно держать их запертыми? Клянусь Леди, достаточно скоро возникнет бунт!

Хиссун воззрился в изумлении на худого маленького человека со шрамом на лице. Глаза Слита светились. Казалось, он почти приветствует эти перспективы.

Медленно покачав головой, Хиссун сказал:

— При всем уважении к вам, главный советник Слит, это мне непонятно. Несколько миллионов их против двадцати миллиардов нас? Они уже воевали дважды и проиграли, и как бы сильно они нас ненавидели, я не думаю, что они попытаются испробовать свои силы снова.

Слит указал в сторону Коронованного, который, казалось, едва прислушивался:

— А когда они посадили свою марионетку на трон лорда Валентайна? Что это было, как не объявление войны? О, мальчик, ты ничего не знаешь, формодеи строят тайные планы против нас веками, и теперь пришло их время. Собственные сны Коронованного предсказывают это. Клянусь Леди, сам Коронованный видит во сне войну!

— Действительно, клянусь Леди,— сказал Коронованный со смутным беспокойством в голосе,— войны не будет, если я смогу воспрепятствовать ей, и ты знаешь это.

— А если не сможете воспрепятствовать ей, милорд? — парировал Слит.

Бледное, как мел, лицо маленького человека теперь пылало от возбуждения, ею глаза сверкали, он делал быстрые, оживленные жесты, словно жонглировал невидимыми булавами. Хиссун не мог представить, чтобы кто-то, даже Главный Советник, так резко разговаривал с Коронованным. И, наверное, это случалось не так часто, поскольку Хиссун видел, что нечто, подобное гневу, исказило лицо лорда Валентайна — лорда Валентайна, о котором говорили, что он никогда не знал гнева, который мягко и доброжелательно искал способы завоевать душу своего врага узурпатора Доминина Баржазида в последние мгновения войны восстановления. Потом этот гнев снова сменила тревожная усталость, которая придавала Коронованному вид человека семидесяти или восьмидесяти лет, а не молодых и энергичных сорока, сколько, как знал Хиссун, ему было на самом деле.

Возникло затянувшееся напряженное молчание. С расстановкой медленно и отчетливо выговаривая слова, адресованные Хиссуну, словно никого больше не было в покоях, лорд Валентайн произнес:

— Позвольте мне не слушать больше разговоров о войне, пока есть надежда сохранить мир. Но предзнаменования были темными, достаточно убедительными: если не будет войны, то определенно будет какое-то другое бедствие. Я не стану игнорировать такое предупреждение. Мы изменили кое-какие наши планы, Хиссун.

— Вы отменили великий крестный ход, милорд?

— Этого я не должен делать. Снова и снова я откладывал его, говоря, что у меня слишком много дел в Горном Замке, что у меня нет времени предпринимать увеселительные поездки по миру. Возможно, я слишком затянул с этим. Крестный ход должен совершаться каждые семь или восемь лет.

— А прошло больше, милорд?

— Почти десять. И я не закончил тур в тот раз, поскольку в Тил-омоне, ты знаешь, был тот небольшой перерыв, когда кто-то освободил меня от моих задач на некоторое время, не дав мне знать.— Коронованный смотрел мимо Хиссуна в неопределенно удаленную точку пространства. Казалось, он вглядывается в туманные проливы времени, думая, возможно, о странной узурпации, которая была проведена с ним Баржазидом, и годах скитаний по Маджипуре. Лорд Валентайн покачал головой.— Нет, великий крестный ход должен быть закончен. Должен быть продолжен, фактически. Я думал проехать только по Альханроелю, но, полагаю, нам нужно посетить оба континента. Народ Зимроеля тоже должен видеть, что у них есть Коронованный. И если Слит прав, что нам следует бояться метаморфов, тогда Зимроель — это то место, где мы должны побывать, поскольку они там живут.

Хиссун не ожидал этого. Волнение охватило его. Зимроель? Это невообразимо далекая местность с лесами и широкими реками, большими легендарными городами с загадочными названиями.

— О, если это и есть новый план, как восхитительно он выглядит, милорд! — сказал он, широко улыбаясь.— Я не думал когда-либо увидеть эту землю, разве только во сне! Мы поедем в Ни-мою? И Пидруид, Тил-омон, Нарабал?..

— Вполне возможно, я поеду,— сказал Коронованный до странности ровным голосом, который, словно дубинкой, ударил по ушам Хиссуна.

— Вы, милорд? — спросил Хиссун с внезапной тревогой.

Тихо лорд Валентайн сказал:

— Есть одно изменение плана. Ты не будешь сопровождать меня в великом крестном ходе.

Ужасный холод пронзил Хиссуна, словно ветер, который дует между звезд спустился вниз и промчался по самым глубоким комнатам Лабиринта. Он задрожал, и его душа съежилась под холодным ударом, он почувствовал, что погублен, превращен в шелуху.

— То есть я уволен со службы, ваша светлость?

— Уволен? Вовсе нет! Конечно, ты понимаешь, что у меня важные планы относительно тебя.

— Это вы говорили несколько раз, милорд. Но крестный ход…

— Эта не та подготовка к задачам, которые однажды ты будешь призван выполнять. Нет, Хиссун, я не могу позволить тебе провести следующий год или два, прыгая возле меня из провинции в провинцию. Ты как можно скорее уедешь в Горный Замок.

— Горный Замок, милорд?

— Начать подготовку, подходящую для вступающих в рыцари.

— Милорд? — в изумлении проговорил Хиссун.

— Тебе сколько? Восемнадцать? Ты на год отстал от других. Но ты быстрый, ты нагонишь потерянное время, ты поднимешься на свой подлинный уровень достаточно скоро. Ты должен, Хиссун. Мы не представляем, какое зло придет на нашу землю, но я знаю, что должен ждать худшего и готовиться к этому, подготавливая других быть со мной, когда оно придет. Поэтому для тебя не будет великого крестного хода.

— Я понимаю, милорд.

— Понимаешь? Да, я думаю, что ты понимаешь. Позже у тебя будет время увидеть Пилиплок и Ни-мою, и Пидруид, не так ли? Но теперь… теперь…

Хиссун кивнул, хотя вряд ли уразумел то, что хотел сказать ему лорд Валентайн. Долгий миг Коронованный смотрел на него, и Хиссун встретил взгляд этих усталых голубых глаз твердо и ровно, хотя почувствовал изнеможение, какого никогда прежде не испытывал. Аудиенция, понял он, окончена, хотя ни одного слова об этом сказано не было. В тишине он сделал знак лучистой звезды и, пятясь, вышел из покоев.

Ему не хотелось ничего, кроме как лечь и спать неделю, месяц. Эта беспорядочная ночь выгнала из него все силы. Только два дня назад этот самый лорд Валентайн вызвал его в эти же покои и приказал ему готовиться покинуть Лабиринт, поскольку он включен в окружение короля, совершающего великий крестный ход по Альханроелю, а вчера он был назван одним из помощников Коронованного и ему было предоставлено место за главным столом сегодняшнего банкета, теперь же, когда банкет прошел в загадочном хаосе, и он узрел Коронованного изможденным и очень человечным в его смятении и дар великого хода был отнят, теперь Горный Замок? Вступление в рыцари? Подведение итогов для потерянного времени? Подведение итогов чего? Жизнь стала сном, думал Хиссун. И никто не сможет растолковать мне его.

В коридоре за покоями Коронованного Слит внезапно поймал его за рукав и подтащил к себе. Хиссун ощутил необычную силу этого человека, упругую энергию, сжатую в нем.

— Скажу только тебе, мальчик… Я не подразумевал личной вражды, когда говорил с тобой так грубо там.

— Я этого и не подумал.

— Хорошо. Хорошо. Я не хочу враждовать с тобой.

— И я с вами, Слит.

— Я думаю, нам предстоит много работать вместе, тебе и мне, когда придет война.

— Если придет война.

Слит слабо улыбнулся.

— В этом нет сомнений, но я не буду сейчас снова начинать спорить с тобой. Ты очень скоро сам станешь думать, как я. Валентайн не может видеть беды, пока она не станет грызть его сапога,— это его характер, он слишком мягкий, в нем слишком много веры в доброжелательность других. Как мне кажется, ты другой, а, мальчик? Ты ходишь с открытыми глазами. Думаю, это то, что Коронованный ценит в тебе больше всего. Ты согласен с тем, что я говорю?

— Была такая длинная ночь, Слит.

— Да, это так. Поспи немного, мальчик. Если можешь.

Первые лучи утреннего солнца коснулись обрывистого грязного берега юго-восточного Зимроеля и осветили эту мрачную землю нежно-зеленым отблеском.

Наступающий рассвет принес подлинное пробуждение пяти лименам, расположившимся в ободранной, многократно латаной палатке на краю дюны в пятистах ярдах от моря. Ни слова не говоря, они поднялись, зачерпнули полные горсти влажного песка, потерли ими шершавую, покрытую оспой темно-серую кожу на груди и руках, совершая утреннее омовение. Когда они вышли из палатки, то повернулись на запад, где несколько слабых звезд все еще светились в темном небе, и отдали свой салют.

Одна из тех звезд, возможно, была той самой, с которой пришли их предки. Они не представляли, какой могла быть эта звезда. Никто не представлял. Семь тысяч лет прошло с тех пор, как первые переселенцы-лимены появились на Маджипуре, и за это время много знаний потеряно.

Во время своих странствий по этой гигантской планете, уходя туда, где можно было выполнять простейшую работу, лимены давно забыли то место, которое было их отправным пунктом. Но когда-нибудь они узнают об этом снова.

Самый старший мужчина зажег костер, самый молодой принес шпаги для вертела и разместил на них мясо. Две женщины молча взяли шпаги и держали их над огнем, пока не услышали знакомые звуки шипящего жира. Потом молча они передали куски мяса по кругу и так же молча съели его — свою единственную еду на целый день.

По-прежнему молчаливые, они по очереди вышли из палатки, самый старший мужчина, потом женщины, потом два других мужчины, пятеро стройных широкоплечих существ с тяжелыми плоскими головами и неистово жгучими глазами, расположенными по три на их ничего не выражающих лицах. Они прошли вниз, к кромке моря, и приняли позиции на узкой полоске мыса, вне досягаемости прибоя, как они это делали каждое утро в течение ряда недель. Там они ждали в молчании, каждый надеялся, что в этот день прибудут драконы.

Юго-восточный берег Зимроеля — огромная провинция, известная как Джихорна — одна из самых мрачных областей Маджипуры: земля без городов, забытое место среди бедной серой песчаной почвы и влажных буйных ветров, сменяемых в непредсказуемые промежутки времени колоссальными разрушительными песчаными бурями. Нет ни одной естественной пристани на сотни миль вдоль этого несчастного берега, только бесконечная гряда маленьких убогих холмов, отлого опускающихся к пропитанной влагой прибрежной полосе, о которую разбивались с печальным однотонным звуком приливы Внутреннего моря. В ранние годы становления Маджипуры исследователи, отважившиеся заглянуть в эти заброшенные уголки западного материка, докладывали, что там нет ничего, что стоило бы посмотреть второй раз. И на планете, полной чудес и удивлений, это была самая проклятая дыра, какую можно только представить. Так Джихорна была обойдена, когда происходило развитие материка. Поселение ставилось за поселением — сначала Пилиплок на середине восточного побережья в устье широкой реки Зимр, а потом Пидруид далеко на северо-западе, и Ни-моя на крутом изгибе Зимра, и Тил-омон, и Нарабал, и Велатис, и город Блестящих гайрогов Дулорн и еще многие. Поселения превращались в поселки, поселки в города, а города в большие города, которые пускали дальше свои щупальца, захватывая и расползаясь по поразительным необъятностям Зимроеля, но все еще не было причин идти в Джихорну, и никто не шел. Даже формодеи, когда лорд Стиамот наконец подчинил их и свалил в лесную резервацию прямо на другой стороне реки Стейч западнее Джихорны, не беспокоились о том, чтобы пересечь реку и достичь этой гнетущей земли.

Немного позже… на тысячи лет позже, когда большая часть Зимроеля начала казаться такой же укрощенной, как Альханроель, несколько переселенцев просочились, наконец, в Джихорну. Почти все они были лимены, простые и нетребовательные люди, которые никогда не вплетались в структуру жизни Маджипуры. По выбору, казалось, они держались в стороне, подрабатывая тут и там продавцами жареной колбасы, рыбаками, странствующими чернорабочими. Было легко этому кочующему племени, чья жизнь казалась другим расам Маджипуры тусклой и бесцветной, переехать в пасмурную и мрачную Джихорну.

Там они поселились в крошечных деревеньках и расставили сети прямо в волнах прилива, кишащих серебристо-серой рыбой, выкапывали ямы, в которые попадали большие лоснящиеся крабы с восьмиугольным панцирем, которые разбегались по берегу стаями, насчитывающими по нескольку сотен. А к празднику выходили охотиться на ленивых думкаров с нежным мясом, которые жили наполовину закопанными в пески.

Большую часть года Джихорна была предоставлена только лименам. Но летом не было драконов.

В начале лета палатки искателей любопытного начинали распускаться, словно калимботы после теплого дождя, по всему побережью Зимроеля, от южной точки у Пилиплока до края непроходимого Зимрского болота. Это было время, когда стада морских драконов совершали ежегодное путешествие вверх по восточной стороне материка, проходя в водах между Пилиплоком и Островом Снов, где они откладывали свои яйца.

Берег ниже Пилиплока был единственным местом в Маджипуре, где можно было близко рассматривать драконов, не выходя в море, поскольку здесь беременные самки любили подходить почти к берегу и поедать маленьких существ, живших в густых зарослях морских водорослей, широко распространенных в этих местах. Поэтому каждый год во время прохода драконов тысячи наблюдателей прибывали со всего мира и расставляли свои палатки. Некоторые были волшебными воздушными конструкциями, настоящие дворцы с тонкими, взмывающими вверх полюсами из блестящей ткани. Их занимали аристократы. Другие представляли собой крепкие и рациональные палатки процветающих торговцев и их семей. И еще были простые навесы рядового люда, который откладывал деньги годами, чтобы отправиться в это путешествие.

Аристократы приезжали в Джихорну в сезон драконов, потому что они находили занимательным наблюдать за огромными морскими чудовищами, скользящими по воде, и потому что это считалось престижным — провести отпуск в таком ужасно непростом месте. Богатые торговцы приезжали потому, что совершение такого дорогостоящего путешествия поднимало их положение в их кругах, и еще потому, что их дети могли узнать что-либо полезное о настоящей истории Маджипуры и это пригодилось бы им в школе. Простые люди приезжали, потому что верили, что наблюдение за проходом морских драконов приносило счастье, хотя никто точно не знал этого.

И еще там были лимены, для которых время драконов не было ни развлечением, ни делом престижа, ни надеждой на благосклонность судьбы, но имело самое основательное значение для спасения и даже выживания.

Никто не мог точно предсказать время, когда драконы повернут к побережью Джихорны. Хотя они всегда приходили летом, иногда они приходили рано, а иногда поздно, и в этот год они опоздали. Пять лименов, занимавшие свои позиции на маленьком мысе, каждое утро не видели ничего изо дня в день, кроме серого моря, белой пены, темных масс морских водорослей. Но они не были нетерпеливыми людьми. Рано или поздно прибудут.

День, когда они наконец появились в поле зрения, был теплый и душный, жаркий влажный ветер дул с запада. Все утро крабы взводами, ротами и полками беспрестанно маршировали взад-вперед по пляжу, словно тренировались отражать захватчиков. Это всегда был знак.

К полудню появился второй знак: на гребне волны поднялась вверх и свалилась вниз большая жирная жаба, вся состоявшая из живота, рта и оскаленных зубов. Она проковыляла несколько ярдов по берегу, присела на песок, задыхающаяся, дрожащая, моргающая своими мутно-молочными глазами. Вторая такая же появилась вслед за первой и унеслась, недоброжелательно оглядываясь на нее. Потом появилась процессия большеногих омаров, дюжина или больше ярко-синих и пурпурных созданий с раздутыми оранжевыми задними ногами. Они целенаправленно выходили из воды и быстро начинали закапываться в грязь. За ними следовали красноглазые устрицы, вытанцовывающие на проволочных коротких желтых ножках, и маленькие нескладные белоголовые хатчетилы, и даже некоторые рыбы, которые беспомощно лежали, ударяясь о песок, когда на них нападали крабы.

Лимены кивали друг другу в нарастающем волнении. Только одна причина могла вызвать то, что обитатели прибрежного мелководья выбрасывались таким образом на берег. Мускусный запах морских драконов, немного опережавший их самих, постепенно распространялся по воде.

— Смотрите,— кратко сказал самый старый мужчина.

С юга показался авангард драконов — две или три дюжины огромных чудовищ, державших свои черные кожистые крылья распростертыми, а их длинные массивные шеи изгибались вперед и назад, словно в поклонах. Невозмутимо они подплыли к зарослям морских водорослей и начали объедать их: шлепая крыльями по поверхности воды, создавая беспорядок среди существ, населявших эти водоросли, ударяя с внезапной яростью, проглатывая водоросли, омаров, жаб и все остальное без разбора. Эти гиганты были самцами. За ними плыла небольшая группа самок, переваливавшихся из стороны в сторону на манер беременных коров, выставляя свои оттопыривающиеся бока, и после них — сам король стада, настолько большой, что был похож на перевернутый корпус какого-то большого опрокинувшегося судна, и это была только половина его, поскольку задние ноги и хвост были скрыты под водой.

— Опускайтесь на колени и отдавайте восхваление,— сказал самый старый мужчина и упал на колени.

Семью длинными костлявыми пальцами своей вытянутой руки он снова и снова делал знак морского дракона: трепещущие крылья, вытянутая шея. Он наклонился вперед и потерся щекой о холодный влажный песок. Он поднял голову и посмотрел в направлении короля — морского дракона, который находился теперь не более чем в двухстах ярдах от берега. Он пытался всей силой воли заставить огромное чудовище выйти на берег.

— Иди к нам… иди… иди…

— Теперь пора. Мы так долго ждали. Иди, спаси нас… веди нас… спаси нас…

— Иди!

С максимальной витиеватостью он подписался на том, что казалось десятитысячным официальным документом за день: Элидат из Морволя, Главный Советник и Регент. Он нацарапал дату рядом с именем, и один из секретарей Валентайна выбрал еще одну пачку бумаг и положил ее перед ним.

Это был день Элидата на свершение подписей. Это было необходимым еженедельным тяжелым испытанием. Каждый Втородень со времени отъезда лорда Валентайна он оставлял собственную штаб-квартиру в Пикиторском дворе и приезжал в официальную резиденцию Коронованного, во внутренний Замок, усаживался за чудесный стол лорда Валентайна — большую полированную плиту темно-красного палисандрового дерева с яркими крупинками, напоминавшими эмблему лучистой звезды,— часами секретари, сменяя друг друга, подавали ему бумаги, которые приходили из различных отделов управления для окончательного одобрения. Даже при том, что Коронованный убыл на великий крестный ход, колеса власти продолжали вертеться. Нескончаемая цепь декретов, поправок к декретам, аннулирования декретов была бесконечной. И все должно быть подписано Коронованным или назначенным им регентом, одному Богу было известно почему. Еще раз — Элидат из Морволя, Главный Советник и Регент. И дата. В сторону.

— Давай следующую,— сказал Элидат.

Сначала он добросовестно старался читать или по меньшей мере пробегать глазами каждый документ, прежде чем поставить свою подпись. Потом он стал читать только краткое изложение в восемь-десять строчек, которое каждый документ имел прикрепленным сверху. Но он давно уже оставил даже это.

Читал ли это Валентайн, думал он. Невозможно. Даже если бы он читал только краткое изложение, он все дни и ночи проводил бы за этим, не имея времени на то, чтобы поесть или поспать, оставив исполнение своих прямых должностных обязанностей. Теперь Элидат подписывал уже не глядя на документы. Не беспокоясь, он мог подписать прокламацию, запрещающую есть колбасу в Зимодень или же делающую незаконным дождь в Стоензарской провинции, или даже декрет, конфискующий все его земли и передающий их в пенсионный фонд управленческих секретарей. И тем не менее он подписывал. Король или дублер короля — должен верить в компетентность своего штата, иначе работа станет совершенно немыслимой.

Он подписывал. Элидат из Морволя, Главный Советник и… Следующая!

Он все еще чувствовал себя немного виноватым, но не читал больше. Но действительно, нужно ли Коронованному знать, что между городами Мальдемаром и Тидиасом заключена договоренность, касающаяся совместного управления некоторыми виноградниками, принадлежность которых оспаривалась с седьмого года правления Понтифика Тимина и Коронованного лорда Кинникена? Нет. Нет. Подписать и перейти к другим делам, думал Элидат, и пусть Мальдемар и Тидиас радуются в своей новой дружбе, не беспокоя короля своими проблемами.

Элидат из Морволя…

Когда он потянулся за следующей и начал искать место, где поставить подпись, секретарь доложил:

— Лорды Мириган и Дивис.

— Пусть войдут,— ответил он, не поднимая головы.

Элидат из Морволя, Главный Советник и Регент… Лорды Мириган и Дивис, советники внутреннего ранга, соответственно кузен и племянник лорда Валентайна, встречались с ним каждый день в это время, поскольку он бегал с ними по улицам Замка и таким образом давал разрядку своим взвинченным нервам от того напряжения, которое вызывало в нем регентство. У него вряд ли была какая-то другая возможность для упражнений в эти дни: ежедневная пробежка с ними была для него неоценимым вентилем спасения. Ему удалось подписать еще два документа за время, пока они входили в большую комнату, со вкусом отделанную панелями из банникопа, семотана и других деревьев редких пород, и прошли к нему, постукивая обутыми в сапоги ногами по мозаичному полу. Он взял третий, сказав себе, что это будет последний в этот день. Это был только одиннадцатый листочек, и Элидат поймал себя на том, что лениво просматривает его, пока подписывает, патент на аристократию, не меньше, поднимающий какого-то удачливого человека незнатного происхождения в ранг Посвященного в Рыцари Горного Замка в признание его высоких достоинств и добросовестной службы и тому подобное…

— Что ты подписываешь? — спросил Дивис, наклонившись через стол и заглядывая в бумагу, лежащую перед Элидатом. Это был большой, с массивными плечами и темной бородой мужчина, который, войдя в средние лета, стал смутной копией своего отца, бывшего Коронованного.— Что, Валентайн снова понижает налоги? Или он решил сделать День рождения Карабеллы праздничным днем?

Хотя и привыкший к остротам Дивиса, Элидат не испытывал желания их выслушивать после целого дня этой мучительной и бессмысленной работы. Внезапный гнев вспыхнул в нем.

— Ты имеешь в виду леди Карабеллу? — выпалил он.

Дивис прикинулся удивленным:

— О, мы так официальны сегодня, Главный Советник Элидат?

— Если бы я вдруг назвал твоего покойного отца просто Вориаксом, я могу представить, что бы ты…

— Мой отец был Коронованным,— сказал Дивис холодным строгим голосом,— и заслуживает уважения, какое мы оказываем умершему королю. В то время как леди Карабелла всего лишь…

— Леди Карабелла, кузен, супруга твоего настоящего короля, — резко сказал Мириган, оборачиваясь к Дивису с таким гневом, какого Элидат никогда не видел в этом добром человеке.— И также я напоминаю тебе, что она жена брата твоего отца. То есть по двум причинам.

— Правильно,— сказал Элидат утомленно.— Довольно глупостей. Мы сегодня будем бегать?

Дивис засмеялся:

— Если ты не очень устал от всех этих корональных дел.

— Мне не хотелось бы ничего лучше,— сказал Элидат,— как сбежать вниз по горе отсюда в Морволь, что заняло бы, возможно, месяцев пять хорошего легкого бега, а потом провести еще три года, обихаживая мои сады и… о! Да, я побегаю с вами. Дайте мне только закончить эту последнюю бумагу…

— Праздник Дня рождения леди Карабеллы,— сказал Дивис, улыбаясь.

— Патент аристократа,— сказал Элидат,— который даст нам, если вы потерпите достаточно долго, нового Посвященного в Рыцари, некоего Хиссуна, сына Элзиномы, как здесь сказано, жителя Лабиринта Понтификата в признание его высоких достоинств и…

— Хиссун, сын Элзиномы? — вырвалось у Дивиса.— Ты знаешь, кто это, Элидат?

— Откуда мне знать о таких вещах?

— Вспомни церемонию восстановления Валентайна, когда он настоял, чтобы все те люди неприятной наружности были с нами в Конфалюмском тронном зале,— его жонглеры и однорукий морской капитан, скандар и хьерт с оранжевыми бакенбардами и все остальные. Ты помнишь, там был еще мальчик?

— Ты имеешь в виду Шанамира?

— Нет, даже младше его! Маленький тощий мальчик лет десяти или одиннадцати, без почтения к кому-либо, мальчик с глазами вора, который ходил вокруг, задавая нескромные вопросы, выпрашивая у людей их медали и украшения, а потом он прикалывал их на свою тунику и беспрестанно смотрел в зеркало? Того мальчика звали Хиссун!

— Маленький мальчик из Лабиринта,— сказал Мириган,— который заставлял всех обещать, что они наймут его проводником, если когда-нибудь отправятся в Лабиринт. Да, я помню его. Очень хитрый мошенник, я бы сказал.

— Этот мошенник теперь Посвященный в Рыцари,— сказал Дивис.— Или будет им, если Элидат не порвет этот лист бумаги, на который он так глупо уставился. Ты не собираешься утверждать это, правда, Элидат?

— Конечно, я собираюсь.

— Посвященный в Рыцари, родом из Лабиринта?

Элидат пожал плечами.

— Мне неважно, если бы он был даже формодеем из Илировойна. Я здесь не для того, чтобы изменять решения Коронованного. Если Валентайн говорит — Посвященный в Рыцари, он есть Посвященный в Рыцари, будь он мошенником, рыбаком, мясником, метаморфом, уборщиком навоза…— Он быстро подписал дату рядом с подписью.— В сторону. Все. Теперь этот мальчик так же благороден, как и ты, Дивис.

Дивис напустил на себя важный вид:

— Мой отец был Коронованный лорд Вориакс. Мой дедушка был Главный Советник Дамиандан. Мой прадедушка был…

— Да. Мы это все знаем. И я говорю, что мальчик теперь просто столь же благороден, как и ты, Дивис. Эта бумага так говорит. Как и подобная же бумага сказала о каком-то твоем предке, я не знаю, как давно и решительно не знаю — почему. Или ты думаешь, что благородство — это что-то врожденное, как скандары, имеющие четыре руки и темную шерсть?

—Ты сегодня не в настроении, Элидат?

— Так оно и есть. Прими это во внимание и постарайся не быть таким утомительным.

— Тогда прости меня,— сказал Дивис, не слишком сокрушаясь.

Элидат встал, потянулся и выглянул в большое изогнутое окно перед столом Коронованного. Оно открывало изумительный вид на открытую бездну, уходящую с вершины Горы Замка по эту сторону королевского дворца. Два мощных черных рантора чувствовали себя совершенно свободно на этой головокружительной высоте, высокомерно кружась один перед другим, солнечные лучи ослепительно отражались от глянцевого оперения их золотистых голов, и Элидат, наблюдая за легкими, широкими движениями огромных птиц, почувствовал, что завидует свободе их парения в неограниченных просторах. Он медленно покачал головой, Элидат из Морволя, Главный Советник

и Регент…

На этой неделе уже шесть месяцев, подумал он, как Валентайн отправился в крестный ход. Они показались ему годами. Это и есть быть Коронованным? Такая нудная работа, такая порабощенность. Уже десятилетия он жил мыслью о возможности стать Коронованным, поскольку он был следующим в очереди. Это стало понятно едва ли не с того дня, когда в лесу был убит лорд Вориакс и корона неожиданно перешла к его младшему брату. Если что-либо случится с лордом Валентайном, Элидат знал, они придут к нему с короной лучистой звезды. Или если Понтифик Тиверас когда-нибудь действительно умрет и Валентайн вступит в лабиринт,— это тоже могло сделать Элидата Коронованным. Если только он будет не слишком стар для этой работы, когда это случится, поскольку Коронованный должен быть мужчиной в энергичном возрасте. Элидату же было больше сорока, и похоже, что Тиверас будет жить вечно.

Это признание придет к нему, он не станет, не сможет отказаться. Отказ был невообразим. Но с каждым годом он замечал, что молится все более пылко о продлении жизни Понтифика Тивераса и долгое процветающее правление Коронованного лорда Валентайна. А эти долгие месяцы только углубили эти чувства. Когда он был еще мальчиком и это был замок лорда Молибора, ему казалось самым чудесным делом в мире быть Коронованным. Он остро завидовал, когда Вориакс, который был на восемь лет старше его, был избран после смерти лорда Молибора.

Теперь он не был так уверен, как чудесно это может быть. Но он не откажется, если корона перейдет к нему. Он вспомнил старого Главного Советника Дамиандана, отца Вориакса и Валентайна, который сказал однажды, что лучший, кого следует избрать Коронованным, не тот, кто этого хочет, а тот, кто подходит для этой должности. Ну тогда, ободряюще сказал себе Элидат, возможно, я есть лучший кандидат. Но может быть, до этого не дойдет.

— Мы будем бегать? — сказал он с напускным радушием.

— Пять миль, а потом немного доброго золотистого вина?

— В самом деле,— сказал Мириган.

Когда они выходили из комнаты, Дивис остановился у гигантского глобуса из бронзы и серебра, неясно вырисовывавшегося у дальней стены, на нем светился указатель передвижения Коронованного.

— Посмотрите,— сказал он, положив палец на рубиновый шарик, светившийся на поверхности глобуса, как налитый кровью глаз горной обезьяны.— Уже много западнее Лабиринта. Что это за река, по которой он плывет? Глайдж, не так ли?

— Трей, мне кажется,— сказал Мириган.— Я думаю, он несется в Треймонию.

Элидат кивнул. Он подошел к глобусу и легко провел рукой по его металлической оболочке.

— Да, а оттуда в Стоен, а потом вверх по побережью до Алазора.

Он не мог оторвать руку от глобуса. Он ласково гладил рельефные материки, словно Маджипура была женщиной, а ее грудями были Альханроель и Зимроель. Как прекрасен мир, как прекрасно это его изображение! Это была только половина глобуса, поскольку не было необходимости представлять другую сторону Маджипуры, которая была океаном, и вряд ли даже исследованным. Но на одном этом огромном полушарии были показаны три материка: Альханроель, с большим возвышающимся шпилем Горы Замка, и покрытый лесами Зимроель, и пустынная никчемная земля внизу — Сувраель и Остров Снов святой Леди во Внутреннем Море между ними. Многие города были обозначены в деталях, черные кряжи, большие озера и реки. Какой-то механизм, действие которого Элидат не понимал, постоянно прослеживал передвижения Коронованного, и мерцающий красный шарик перемещался вслед за маршрутом Коронованного, поэтому никогда не было сомнений в его местонахождении. Словно в трансе, Элидат прослеживал пальцами маршрут великого крестного хода. Стоен, Перимор, Алазор, Синтальон, Даниуп, вниз через Кинслянский Разрыв в Сантисконию и назад обратным курсом к Горе Замка.

— Тебе хотелось бы быть с ним, не так ли? — спросил Дивис.

— Или проделать, путешествие на его месте, а? — сказал Мириган.

Элидат повернулся к старшему:

— Что ты этим хочешь сказать?

Взволнованный Мириган проговорил:

— Это должно быть очевидно.

— Вы обвиняете меня, я думаю, в незаконных амбициях?

— Незаконных? Тиверас пережил свое время на двадцать лет. В нем поддерживается жизнь только благодаря какому-то волшебству.

— Благодаря самой блестящей медицинской заботе, ты хочешь сказать,— уточнил Элидат.

Пожав плечами, Мириган сказал:

— Это одно и то же. При естественном ходе вещей Тиверас давно должен был умереть, а Валентайн быть нашим Понтификом. И новый Коронованный предпринял бы свой первый крестный ход.

— Эти решения не мы принимаем,— проворчал Элидат.

Дивис сказал:

— Это решения Валентайна, да. Но он не примет их.

— Примет в нужное время.

— Когда? Еще пять лет? Десять? Сорок?

— Ты принудил бы Коронованного, Дивис?

— Я посоветовал бы Коронованному. Это наша обязанность — твоя, моя, Миригана, Тунигорна, всех нас, кто был в правительстве перед свержением. Мы должны сказать ему: настало его время переезжать в Лабиринт.

— Я думаю, настало наше время отправиться бегать,— сказал Элидат твердо.

—Слушай меня, Элидат! Я что, невинный младенец? Мой отец был Коронованным, мой дед занимал пост, который ты занимаешь теперь. Я провел всю свою жизнь вблизи центра власти. Я понимаю вещи, как они есть. У нас нет Понтифика. Восемь или десять лет мы имеем только предмет скорее мертвый, чем живой, плавающий в этой стеклянной таре в Лабиринте. Хорнкаст разговаривает с ним или только притворяется, получает указания от него или притворяется, что получает, но в действительности Понтифика нет совсем. Сколько может правительство так функционировать? Мне кажется, Валентайн старается быть и Понтификом и Коронованным, что невозможно вынести одному человеку, и поэтому вся структура страдает, все парализовано…

— Достаточно,— сказал Мириган.

— …и он не займет надлежащую для него должность, потому что он молод и терпеть не может Лабиринт и потому что он вернулся из ссылки в новом окружении жонглеров и пастушков, которые так очарованы великолепием Горы, что не дадут ему увидеть, что его истинное предназначение лежит…

— Достаточно.

— Еще минуту,— с серьезным видом сказал Дивис.— Ты что, слепой, Элидат? Только восемь лет назад мы испытывали нечто совершенно уникальное в нашей истории, когда законный Коронованной был низвержен, а мы даже не знали об этом, а на его место был посажен не помазанный король. И что это был за человек? Марионетка метаморфов, Элидат! И Король Снов сам настоящий метаморф. Две из четырнадцати Сил Королевства узурпированы, и этот замок наполнился самозванцами-метаморфами.

— Все они разоблачены и уничтожены. А трон храбро отвоеван его полноправным хозяином, Дивис.

— В самом деле. В самом деле. И ты думаешь, что метаморфы вежливо вернулись в свои джунгли? Я говорю тебе, прямо в эту минуту они строят замыслы уничтожения Маджипуры и захвата себе того, что останется, о чем мы знаем с момента восстановления Валентайна, а что он сделал насчет этого? Что он сделал насчет этого, Элидат? Протянул к ним руки в порыве любви: Пообещал восстановись справедливость, нарушенную в древние времена, и исправить старые ошибки. Да, и все же они строят замыслы против нас!

— Я буду бегать без тебя,— сказал Элидат.— Оставайся здесь, сиди за столом Коронованного, подписывай горы этих декретов. Ты этого хочешь, не так ли, Дивис? Сидеть за столом? — Он сердито развернулся и направился к выходу.

— Подожди,— сказал Дивис.— Мы идем.— Он бросился за Элидатом, догнал его, схватил за локоть. Низким напряженным шепотом, совершенно отличным от его обычной насмешливой речи, он заявил: — Я ничего не сказал о претензии на престолонаследие, кроме того, что Валентайну необходимо перейти в Понтификат. Ты думаешь, я стану оспаривать у тебя корону?

— Я не являюсь претендентом на корону,— сказал Элидат.

— Никто не является претендентом на корону,— ответил Дивис.— Но даже ребенку известно, что ты предполагаемый наследник. Элидат, Элидат!..

— Оставь его,— сказал Мириган.— Я думал, что мы собрались бегать.

— Да. Будем бегать, и больше об этом ни слова,— согласился Дивис.

— Слава Богу,— пробормотал Элидат.

Он шел впереди вниз по широким каменным ступенькам, гладко вытертым вековым употреблением, и дальше, мимо постов охраны, на Вильдиварский тупик, проспект, выложенный красными гранитными плитами, который соединял внутренний двор Замка, личные покои Коронованного с непостижимым лабиринтом внешних зданий, окружавших его на вершине Горы. Ему казалось, словно полоса раскаленного металла была обернута вокруг его лба. Сначала подписывать мириады ненужных документов, потом выслушивать изменнические разглагольствования Дивиса…

Все же он понимал, что Дивис прав. Мир не мог больше так развиваться. Когда нужно предпринимать великие действия, Понтифик и Коронованный должны советоваться друг с другом и совместной мудростью препятствовать любой глупости. Но Понтифика не было в реальном смысле. И Валентайн, пытаясь действовать в одиночку, не справлялся. Никто из самых великих Коронованных, ни Конфалюм, ни Престимион, ни Деккерет, не принимал попыток управлять Маджипурой в одиночку. А вопросы и сомнения, стоявшие перед ними, не шли ни в какое сравнение с теми, что противостояли Валентайну. Кто бы мог подумать во времена лорда Конфалюма, что покорные, порабощенные метаморфы поднимутся снова в поисках сатисфакции за утраченный мир? И все же этот подъем готовился в тайных местах. Элидату, казалось, никогда не забыть последние часы войны за восстановление, когда он пробивался в пещеры, где содержались машины, которые контролировали климат на Горе Замка. Чтобы спасти эти машины, нужно было уничтожить войска, одетые в форму личной охраны Коронованного, которые, когда умирали, изменяли форму и становились долгоротыми, безносыми, косоглазыми формодеями. Это было восемь лет назад, и Валентайн все еще надеялся охватить этот народ своей любовью и найти какой-нибудь мирный способ излечить их гнев. Но спустя восемь лет никаких конкретных достижений не было видно, и кто знал, какой очередной выпад метаморфы совершат теперь?

Элидат глубоко вздохнул и бросился в яростный бег, мгновенно оставив далеко позади Миригана и Дивиса.

— Эй! — крикнул Дивис.— Это ты так разминаешься?

Он не обратил внимания. Боль внутри него может быть излечена только другой болью. И так он бежал, доводя себя до пределов своих сил. Вперед, вперед, вперед, мимо изысканной пятиконечной башни лорда Ариока, мимо часовни лорда Кинникена, мимо гостевого домика Понтифика, вниз по Гваделумскому спуску и вокруг приземистой темной массы лорда Принкипина и вверх по Девяносто Девяти Ступеням, к вестибюлю Пиниторского Двора… Сердце разрывалось в груди, вперед, вперед, вперед, через дворик, который он пересекал каждый день в течение тридцати лет, с тех пор, как ребенком пришел сюда из Морволя у подножия Горы учиться искусству управления. Сколько раз он и Валентайн бегали так, или Стазилен, или Тунигорн… они были близки как братья, все четверо, четыре сорванца, наполнявших шумом Замок лорда Молибора, как он назывался в то время. О! Какой веселой казалась им тогда жизнь! Они предполагали, что станут советниками при Вориаксе, когда он станет Коронованным, всем было понятно, что это случится, а потом лорд Молибор умер слишком рано, и также Вориакс, который был после него, корона перешла к Валентайну, и ничто уже не напоминало прежних времен.

А теперь? Не пора ли Валентайну переехать в Лабиринт, как сказал Дивис. Да. Да. Несколько молод, чтобы стать Понтификом, это так, но уже была горькая судьба восхождения на трон страдавшего старческим слабоумием Тивераса. Старый император заслуживает покоя в могиле, а Валентайн должен быть в Лабиринте, а корона лучистой звезды должна перейти… ко мне? Лорду Элидату? И это будет Замок лорда Элидата? Мысль эта наполнила его благоговением и трепетом, а еще страхом. Он увидел в эти прошедшие шесть месяцев, что значит быть Коронованным.

— Элидат! Ты убьешься! Ты несешься, как сумасшедший! — Это был голос Миригана далеко внизу, как что-то донесенное ветром из далекого города. Элидат был уже почти на вершине Девяносто Девяти Ступеней. В груди стоял гул, а видимость начала затуманиваться, но он заставил себя подняться на последнюю из ступеней и дальше, в узкий вестибюль из темно-зеленого королевского камня, который вел в административные кабинеты Пиниторского Двора. Наклонившись, он завернул за угол и почувствовал ошеломляющий толчок. Тяжело охнув, он упал и лежал, с трудом переводя дыхание, наполовину оглушенный.

Придя в себя, он сел, открыл глаза и увидел, как некий молодой человек, стройный, смуглый, с прекрасными черными волосами, умело зачесанными в каком-то новом стиле, поднимается, дрожа, на ноги и направляется к нему.

— С вами все в порядке?

— Врезался в вас, да? Должен был… смотреть, куда бегу.

— Я видел вас, но не успел. Вы бежали так быстро… позвольте, я помогу вам подняться.

— Все будет хорошо, мальчик. Только нужно… отдышаться.

Пренебрегая помощью молодого человека, он встал, отряхнул пыль с костюма, на одной штанине была дыра, и через нее виднелась окровавленная коленка, поправил мантию. Сердце все еще пугающе колотилось, и он ощущал нелепость своего положения. Дивис и Мириган поднимались по лестнице. Повернувшись к молодому человеку, Элидат хотел было извиниться перед ним, но странное выражение на лице незнакомца остановило его.

— Что-нибудь не так? — спросил Элидат.

— Вы случайно не Элидат из Морволя?

— Да.

Мальчик засмеялся:

— Так я и подумал, когда присмотрелся. Ну тогда вы тот, кого я ищу! Мне сказали, что я могу найти вас в Пиниторском Дворе. У меня для вас послание.

Мириган и Дивис уже вошли в вестибюль. Они встали рядом с Элидатом, и по их взглядам он понял, что у него, должно быть, пугающий вид; раскрасневшийся, потный, наполовину свихнувшийся от своего сумасшедшего бега, он попытался скрасить это, указывая на молодого человека и говоря:

— Кажется, я гнался за этим курьером, и у него что-то есть для меня. От кого это, мальчик?

— От лорда Валентайна.

Элидат посмотрел в недоумении.

— Это шутка? Коронованный на великом крестном ходе где то к западу от Лабиринта.

— Так оно и есть. Я был с ним в Лабиринте, и когда он отправил меня на Гору, то просил первым делом найти вас.

— Ну?

Он смущенно взглянул на Дивиса и Миригана.

— Я думаю, послание для вас одного, милорд.

— Это лорды Мириган и Дивис, из семьи Коронованного. Ты можешь говорить при них.

— Очень хорошо, милорд. Я должен сказать, милорд, что я Посвященный в Рыцари Хиссун, сын Элзиномы. Мне поручено сообщить Элидату из Морволя, что лорд Валентайн изменил свои планы, что он распространит великий крестный ход и на Зимроель, а также посетит свою мать Леди Острова, прежде чем вернется. Следовательно, вам предлагается исполнение обязанностей Регента на все время его отсутствия, которое, как он считает, продлится…

— Помилуй меня, Боже,— хрипло прошептал Элидат.

— Год или, возможно, полтора года сверх уже запланированного времени,— закончил Хиссун.

Вторым знаком беды, который заметил Этован Елакка, были опадающие листья деревьев нийка через пять дней после того, как прошел пурпурный дождь.

Сам пурпурный дождь не был первым знаком беды, не было ничего особенного в этом на восточном склоне Дулорнского Ущелья, где были видны обнажения значительных пластов легких, как пух, песков скувва, бледного с переливам рыжевато-голубого цвета. В определенное время ветер с севера, который называли чафер, уносил высоко вверх песок, где он пятнами покрывал облака и слегка подкрашивал дождь в лавандовый цвет. Так случилось, что земля Этована Елакки находилась в тысяче миль к западу от этого района, на другом склоне Ущелья, на коротком расстоянии от земли Фалкинкипа, и ветры, насыщенные песком скувва, не доходили так далеко на запад. Но ветры, как было известно Этовану Елакке, имели склонность изменять свое направление, и возможно, что чафер в этом году выбрал местом своего посещения противоположную сторону Ущелья. И в любом случае о пурпурном дожде не стоило беспокоиться, он оставлял всего лишь легкое покрывало песка на всем, а следующий обычный дождь смывал его. Нет, первым знаком беды был не пурпурный дождь, а увядание сенситивов в саду Этована Елакки, и это случилось за два или три дня перед дождем.

Это было загадочным, но отнюдь не чрезвычайным событием. Не было великой проблемой заставить увять сенситивы. Это были маленькие психочувствительные растения с золотистыми листочками и незначительными зелеными цветами, распространенные в лесах к западу от Мазадоны. Любой вид технического диссонанса в зоне их восприятия — сердитые крики или рев дерущихся лесных зверей или даже, как говорили, одно только приближение кого-нибудь, кто совершил серьезное преступление,— было достаточным, чтобы заставить сложиться их листочки, словно руки в молитве, и почернеть. Это не было реакцией, имеющей какую-то биологическую выгоду, часто думал Этован Елакка, но, несомненно, это была загадка, которая могла бы раскрыться при тщательном исследовании, и ему хотелось когда-нибудь провести это исследование. Между тем он выращивал сенситивы в своем саду, потому что ему нравился приветливый желтоватый блеск их листьев. И потому что имение Этована Елакки было местом порядка и согласия, ни разу за все время, пока он их выращивал, его сенситивы не подвергались увяданию до этого дня. Это была загадка. Кто мог обменяться недобрыми словами у границы его сада? Какие рычащие животные в этой провинции ласковых прирученных существ могли нарушить уравновешенность их состояния?

Уравновешенность — это то, что Этован Елакка ценил превыше всего. Он был порядочным фермером шестидесяти лет, высокий и прямой, с полной головой блестящих седых волос. Его отец был третьим сыном герцога Массийского, и двое его братьев последовательно служили мэрами Фалкинкипа, но правительственные посты никогда не интересовали его: как только он вступил в наследование, он выкупил большой участок земли в тихой зеленой сельской местности на западном краю Дулорнского Ущелья и там создал Маджипуру в миниатюре — маленький мир, отличавшийся своей великолепной красотой и спокойным, уравновешенным, гармоничным духом.

Он выращивал обычные для этого района культуры нийк и глейн, хингаморты и стаджу. Стаджа была его опорой, поскольку никогда не было недостатка в спросе на вкусный бодрящий хлеб, который пекли из клубней стаджи, и фермы Ущелья стремились произвести их достаточно для удовлетворения потребностей Дулорна, Фалкинкипа и Пидруида с населением, приближавшимся к тридцати миллионам, и еще населения близлежащих городов. Немного вверх по склону от полей стаджи была плантация глейна, ряд к ряду густых куполообразных кустов в десять футов высотой, среди острых, как бритва, листьев прятались большие гроздья округлых вкусных синих плодов. Стаджу и глейн повсюду выращивали рядом друг с другом: давно было сделано открытие, что корни кустов глейна испускали в почву нитрогенную жидкость, которая, смываемая по склону дождем, усиливала рост клубней стаджи.

За глейном находилась роща хингамортов, где сочные грибовидные желтые пальцы, распухшие от сахаристого сока, таинственно проталкивались из земли — ищущие света органы, которые несли энергию растениям, находившимся глубоко под землей. А вдоль границ имения Этована Елакки находился знаменитый сад деревьев нийка, расположенных традиционно группами по пять в замысловатых геометрических фигурах. Ему нравилось прогуливаться среди них и ласково проводить рукой по их тонким черным стволам не толще человеческой руки и мягче превосходного атласа. Дерево нийка жило только десять лет: в первые три оно росло с поразительной быстротой до своей сорокафутовой высоты, на четвертом оно впервые расцветало своими великолепными чашеобразными золотистыми цветами, кроваво-красными в центре. И с этого времени приносило изобилие полупрозрачных, имеющих форму полумесяца кисловатых белых плодов, пока внезапно не наступала его смерть: в течение нескольких часов прекрасное дерево становилось сухой палкой, которую легко мог сломать и ребенок. Фрукт, хотя и несъедобный в сыром виде, был незаменим в острых блюдах из тушеного мяса и в овсяных кашах, которым отдавалось предпочтение в кухне гайрогов. Лишь в Ущелье нийк рос по-настоящему хорошо, и Этован Елакка имел хороший спрос на эту культуру.

Земледелие приносило Этовану Елакке чувство полезности, но оно не удовлетворяло полностью его любви к прекрасному. Для этого он создал собственный ботанический сад, где собрал восхитительную декоративную коллекцию, взяв со всех уголков мира очаровательные растения, которые могли прижиться в теплом влажном климате Ущелья.

Здесь были алабанданы из Зимроеля и Альханроеля всех естественных цветов, а также большая часть гибридов. Росли в этом саду нигалии и фуэли, и деревья с романтическим названием "ночной цвет" из лесов метаморфов, которые только в полночь Зимодня демонстрировали свое недолгое яркое свечение. Среди других растений были нимины и андродрагмы, пузырчатый куст и резиновый мох, халатинги, росшие из черенков, полученных с Горы Замка, и караманги, мюорны, сихорнские лианы, сефитонгалии, элдироны. Он экспериментировал также с такими трудными растениями, как искрящиеся пальмы из Пидруида, которые порой жили шесть или семь лет, но никогда не цвели, и игольчатые деревья с возвышенности, которые быстро погибали без холода, который им требовался, и необычный призрачный кактус Велализьерской пустыни, который он безнадежно пытался прикрыть от слишком частых дождей. Не оставлял без внимания Этован Елакка и растения, родные для его местности в Зимроеле, хотя они были менее экзотичны: он выращивал странные пузырчатые деревья, которые жизнерадостно, словно шары, раскачивались на своих разбухших стволах; и зловещие насекомоядные пасть-растения из Мазадонских лесов; поющие папоротники; капустные деревья; пару огромных двикков; полдюжины папоротниковых деревьев доисторического вида. Маленькие растения — сенситивы — он использовал в качестве нижнего яруса, где это казалось подходящим, поскольку их застенчивая, деликатная природа казалась удобным контрастом броским и кричащим растениям, которые были сердцевиной его коллекции.

День, когда он обнаружил гибель сенситивов, начался в более чем обыкновенной пышности сада. Прошлой ночью прошел легкий дождичек, но ливни ушли, подумал Этован Елакка, когда вышел на традиционную прогулку по саду на рассвете. Небо было безоблачным и необыкновенно чистым, так что восходящее солнце высекло удивительный зеленый огонь на сияющих гранитных холмах на западе. Алабандины блестели, пасть-растения, разбуженные и голодные, неустанно стучали лезвиями и дробилками, которые лежали полураскрытые в глубоких чашках в середине огромных розеток; крошечные розовокрылые длинноклювы порхали, как искры ослепительного света, среди веток андродрагм.

Но, несмотря на это, у него было дурное предчувствие. Он видел плохой сон в ту ночь, в основном скорпионов, диимов и других паразитов, роющих норы на его полях,— и он почти не удивился, когда увидел бедные сенситивы обугленными, согнувшимися от каких-то пыток в ночные часы.

Час перед завтраком он работал один, печально вырывая поврежденные растения. Они были еще живы ниже израненных ветвей, но их уже нельзя было спасти, поскольку увядшая листва не подлежала восстановлению, и если бы он начал срезать ее, шок от подрезки убил бы и нижнюю часть. Поэтому он выдергивал их дюжинами, с содроганием чувствуя, как растения корчатся от его прикосновения, и бросал их в костер. Потом он позвал своего главного садовника и надсмотрщика, старшего рабочего в заросли сенситивов и спросил, не известно ли им, что так сильно могло расстроить растения. Но никто ничего не мог сказать.

Инцидент опечалил его на все утро, но не в характере Этована Елакки было надолго расстраиваться, и к вечеру он приобрел сотню пакетов семян сенситивов в местном рассаднике. Он не мог купить сами растения, поскольку они никогда не пережили бы пересадки. Следующий день он провел сам, засевая семена. В течение шести или восьми недель не было никаких неблагоприятных признаков. Он решил, что этот случай был не более чем второстепенной загадкой, которую, возможно, он решит когда-нибудь, а скорее нет, и он забыл об этом.

День или два спустя появилась еще одна странность: пурпурный дождь. Необычное событие, но безвредное. Все говорили одно и то же. Должно быть, ветер изменился и принес скувву так далеко на Запад! Пятно сохранялось менее одного дня, а потом другой дождь более обычного вида смыл все начисто. Об этом случае Этован Елакка тоже быстро забыл.

Хотя деревья нийка…

Он наблюдал за сбором плодов глейна несколько дней спустя после пурпурного дождя, когда старший надсмотрщик, кожистый, невозмутимый гайрог по имени Симуст пришел к нему таким, что для Симуста было состоянием крайнего возбуждения — змеиные волосы исступленно спутались, раздвоенный язык бился, словно хотел выскочить изо рта,— и закричал: нийк! нийк!

Бледно-серые листья деревьев нийка имеют форму карандаша и стоят прямо разрозненными группами в конце черных, длиной в два дюйма стеблей, словно их выпрямили каким-то неожиданным электрошоком. Поскольку дерево такое тонкое, а ветки его редкие и нескладные, такое прямостоячее положение листьев придает ему колючий, курьезный вид и делает его легкоотличимым даже на большом расстоянии. Теперь же, когда Этован Елакка подбегал с Симустом к роще, он еще за сотню ярдов от нее увидел, что случилось нечто невозможное: каждый листок на деревьях нийка повернулся вниз, словно это были не нийки, а какие-то сорта плачущих танигалин или халатинги!

— Еще вчера все было прекрасно,— сказал Симуст.— Этим утром все было прекрасно! Но теперь… теперь…

Этован Елакка подбежал к первой пятерке нийков и положил руку на ближайший ствол. Он почувствовал странную легкость, толкнул — и дерево подалось, сухие корни легко вырывались из земли. Он толкнул второе, третье.

— Мертвые,— сказал он.

— Листья,— сказал Симуст.— Даже мертвый нийк все еще сохраняет листья лицом вверх. А эти… я никогда не видел ничего подобного.

— Неестественная смерть,— пробормотал Этован Елакка.— Что-то новое, Симуст.

Он бегал от одной группы деревьев к другой, сталкивая их, и после третьей группы уже не бежал, а после пятой группы он уже шел медленно, с опущенной головой. Мертвые… все мертвые… его прекрасные нийки… Вся роща умерла. Они умерли, как умирают нийки, скоротечно, вся влага покинула их губчатые стебли; но вся роща нийков, посаженная распределением в десятилетнем цикле, не должна была умереть сразу, а странное поведение листьев было необъяснимо.

— Мы должны доложить об этом агенту сельского хозяйства,— сказал Этован Елакка,— а также отправить посыльных на ферму Хагидана и Нисмаина и, как его там, что возле озера, узнать, случилось ли что-нибудь с их нийками. Это эпидемия, я думаю. Но у нийков нет болезней… Новая эпидемия, Симуст? Пришедшая к нам как послание Короля Снов?

— Пурпурный дождь…

— Слегка подкрашенный песок? Как это могло повредить чему-либо? Там, на той стороне Ущелья, пурпурный дождь идет дюжину раз в год, и это не беспокоит их насаждения. О, Симуст, мои нийки!..

— Это пурпурный дождь,— твердо сказал Симуст.— Это не тот дождь, что бывает на востоке. Это было что-то новое: это был ядовитый дождь, и он убил нийки!

— И также убил сенситивы за три дня до того, как он действительно прошел?

— Они очень утонченные. Возможно, они почувствовали яд в воздухе, когда дождь двигался на нас.

Этован Елакка пожал плечами. Возможно. Возможно. И возможно, формодеи прилетали на помеле или волшебных летательных аппаратах ночью и разбросали на землю какое-нибудь злое зелье. Вероятно, в мире возможностей все может быть.

— Какая польза в суждениях? — горько спросил он.— Мы ничего не знаем. Кроме того, что сенситивы и деревья нийка погибли. Что будет дальше, Симуст? Что будет дальше?

Карабелла, которая весь день выглядывала в окно плавуна, словно надеясь как-то ускорить путешествие по этой унылой пустыне силой своих глаз, выкрикнула с внезапным ликованием:

— Посмотри, Валентайн! Я думаю, мы действительно выезжаем из пустыни!

— Конечно, еще нет,— сказал он.— Еще три или четыре дня. Или пять, или шесть, или семь…

— Ты посмотришь?

Он отложил пакет с донесениями, которые просматривал, выпрямился на своем сиденье и пристально всмотрелся мимо нее. Да! Боже правый, там была зелень! И не сероватая зелень скрюченных неряшливых жалких растений пустыни, а сочная, полная жизни зелень настоящей Маджипурской растительности, пульсирующая энергией роста и плодородия. Итак, наконец он был за пределами пагубного заклятия Лабиринта, теперь, когда королевский караван выбрался из иссушенной равнины, на которой располагалась подземная столица. Земля герцога Насимонте должна проходить рядом — Озеро Слоновой Кости, Гора Эберзинул, поля фуэли и милели, большой замок, о котором Валентайн так много слышал…

Он положил руку на худое плечо Карабеллы и легко провел пальцами вдоль ее спины, мягко упираясь в жесткие сплетения мышц, что было отчасти массажем, а отчасти лаской. Как хорошо, что она снова с ним! Она присоединилась к крестному ходу неделю назад на Велализьерских развалинах, где они вместе проверяли ход археологических работ, которые велись на раскопках огромного каменного города, оставленного метаморфами пятнадцать или двадцать тысяч лет назад. Ее прибытие весьма способствовало его выходу из унылого и безрадостного настроения.

— О, леди, как было одиноко без тебя в Лабиринте,— нежно сказал он.

— Мне бы хотелось быть там. Я знаю, как ты ненавидишь этот город. И когда мне сказали, что ты болен… о, я почувствовала себя такой виноватой и пристыженной от мысли, что я была так далеко, когда ты… когда ты… — Карабелла встряхнула головой.

— Я была бы с тобой, если бы это было возможно! Ты это знаешь, Валентайн, но я пообещала тем людям в Сти, что я буду присутствовать на освящении их музея, и…

— Да, конечно. Супруга Коронованного имеет свои обязанности.

— Мне все это до сих пор кажется таким странным — "Супруга Коронованного"! Маленькая жонглерша из Тил-омона, бегающая вокруг Горы Замка, произнося речи и освящая музеи.

— Маленькая жонглерша из Тил-омона — до сих пор, после стольких лет, Карабелла?

Она пожала плечами и пробежала руками по прекрасным, коротко подстриженным темным волосам.

— Моя жизнь была цепью случайностей, и как я могу забыть все это? Если бы я не остановилась в этой гостинице с труппой жонглеров Залзана Кавола, когда ты забрел туда… и если бы у тебя не отняли память и не скинули в Пидруиде с не большим вероломством по отношению к тебе, чем к черноносому блаву…

— Или если бы ты родилась во время лорда Хавибова или в каком-нибудь другом мире…

— Не дразни меня, Валентайн.

— Прости, любимая,— он сжал ее маленькую холодную руку в своих руках.— Но сколько ты будешь продолжать оглядываться назад, на то, кем ты когда-то была? Когда ты позволишь себе по-настоящему принять ту жизнь, которую ты ведешь теперь?

— Мне кажется, я никогда по-настоящему не приму ее,— сказала она рассеянно.

— Леди моей жизни, как ты можешь говорить…

— Ты знаешь почему, Валентайн.

Он закрыл на мгновение глаза.

— Я говорю тебе снова, Карабелла, ты любима на Горе каждым рыцарем, каждым принцем, каждым лордом — у тебя их преданность, их обожание, их уважение, их…

— Элидата — да. И Тунигорна, и Стазилена, и других подобных. Те, кто истинно любят тебя, любят также и меня. Но для многих других я остаюсь выскочкой, простолюдинкой, самозванкой, недоразумением… любовницей.

— Кого именно других?

— Ты их знаешь, Валентайн.

— Которых других?

— Дивиса,— сказала она после некоторого колебания,— и маленьких лордов, и рыцарей его фракций. И других. Герцог Халансы говорил обо мне насмешливо одной из моих фрейлин. Халансы, Валентайн, из твоего рода! Принц Манганот из Банглекоды. Есть и еще.— Она повернулась к нему, и он увидел страдание в ее глазах — Я придумываю все это? Или я слышу шепот, когда это только шорох листвы? О, Валентайн, иногда мне кажется, что они правы, что Коронованный не должен жениться на простолюдинке. Я не из их среды. И никогда не буду. Милорд, я, должно быть, приношу столько горя тебе…

— Ты моя радость и ничего, кроме как радость. Спроси Слита, каким было мое настроение на прошлой неделе, когда я был в Лабиринте, и каким я стал с тех пор, как ты присоединилась к нашему каравану. Спроси Шанамира… Тунигорна… любого… вообще любого…

— Я знаю, любимый. Ты казался таким серым, таким печальным в день, когда я приехала. Я едва узнала тебя с этим нахмуренным сердитым взглядом.

— Несколько дней рядом с тобой излечивают меня от всего.

— И все же, я думаю, ты еще не совсем в себе. Может, это все еще Лабиринт так действует на тебя? Или, возможно, это пустыня угнетает тебя? Или развалины?

— Нет, думаю, что нет.

— Что же тогда?

Он изучал ландшафт за окном плавуна, замечая густеющую зелень, постепенное приближение деревьев и травы, когда земля становилась все более холмистой. Это должно было радовать его больше. Но на душе была тяжесть, которую он не мог скрыть.

После паузы он сказал:

— Сон, Карабелла… это видение, это предзнаменование — я никак не могу избавиться от этих мыслей. О, что у меня за страница в истории? Коронованный, который потерял свой трон и стал жонглером и вернулся на трон, а после глупо правил и позволил миру свалиться в хаос и безумие. О, Карабелла, Карабелла, это то, что я делаю? После четырнадцати тысяч лет стану последним Коронованным? Останется ли кто-нибудь, кто хотя бы напишет мою историю, как ты думаешь?

— Ты никогда глупо не правил, Валентайн.

— Разве я не слишком мягок, слишком спокоен, слишком желаю примирить обе стороны в споре?

— Это не есть недостаток.

— Слит думает иначе. Слит думает, что моя боязнь войны, любого насилия выводит меня на неверный путь.

— Но войны не будет, милорд.

— Этот сон…

— Мне кажется, ты воспринимаешь этот сон слишком буквально.

— Нет,— сказал он,— такие разговоры дают мне только слабое утомление. Тизана и Делиамбер соглашаются со мной, что мы стоим на грани какого-то большого несчастья, возможно, войны. И Слит убежден в этом. Он решил, что метаморфы собираются восстать против нас, священная война, которую они готовили, как он говорит, семь тысяч лет.

— Слит слишком кровожаден. И у него безрассудный страх к формодеям с юных лет. Ты знаешь это. Когда мы взяли обратно Замок восемь лет назад и обнаружили, что в нем полно изменивших внешний вид метаморфов, было ли это просто иллюзией?

— То, что они хотели сделать тогда, в конце концов закончилось неудачей, не так ли?

— И они никогда не попытаются снова?

— Если твоя политика будет успешной, Валентайн…

— Моя политика! Какая политика? Я тянусь к метаморфам, а они ускользают от меня. Ты знаешь, что я надеялся взять с собой полдюжины вождей метаморфов, когда мы ехали в Велализьер на прошлой неделе. Чтобы они могли посмотреть, как мы реставрировали их священный город, увидеть богатства, которые мы нашли, и, возможно, забрать самые святые предметы с собой в Пиурифаину. Но я не получил от них ответа, даже отказа, Карабелла.

— Ты знал, что раскопки Велализьера могут вызвать осложнения. Возможно, они возмущены самим нашим присутствием в этих местах, не говоря уже о попытках восстановить его. Разве не ходит легенда, что они планируют перестроить его сами когда-нибудь?

— Да,— сказал Валентайн угрюмо.— После того, как они захватили контроль над Маджипурой и вытеснили всех нас из своего мира. Так однажды сказал мне Эрманар. Хорошо, может быть, приглашение их в Велализьер было ошибкой. Но они проигнорировали все другие мои попытки примирения. Я пишу их королеве Данипиуре в Илиривойн, и если она вообще отвечает мне, то письмом в три предложения, холодных, формальных, пустых… — Он глубоко вздохнул.— Довольно всех этих страданий, Карабелла! Войны не будет. Я найду способ пробиться через ту ненависть, которую испытывают к нам формодеи, и перетащу их на свою сторону. А что касается лордов Горы, которые пренебрежительно относятся к тебе, если это на самом деле так, я прошу тебя не обращать на них внимания. Презирай их в ответ. Что тебе Дивис или герцог Халансы? Дураки, вот все, что они есть.— Валентайн улыбнулся.— Я скоро дам им побеспокоиться о худших вещах, любимая, чем происхождение моей супруги.

— Что ты имеешь в виду?

— Если они возражают против того, чтобы супругой Коронованного была простолюдинка,— сказал Валентайн,— как они будут чувствовать себя, если их Коронованный будет простолюдином.

Карабелла посмотрела на него в замешательстве:

— Я ничего не понимаю, Валентайн.

— Ты поймешь. Со временем ты поймешь все. Я намерен произвести такие изменения в мире, о, любимая, что когда будут писать историю моего правления, если Маджипуре не суждено погибнуть, то чтобы эта история была написана, им понадобится не один том для этого, я обещаю тебе. Я сделаю такое… такое, от чего затрясется земля… — Он засмеялся.— Что ты думаешь, Карабелла? Слушай мою напыщенную речь! Добрый лорд Валентайн с мягким сердцем переворачивает мир вверх дном! Способен ли он на такое? Способен ли он действительно это сделать?

— Милорд, ты интригуешь меня! Ты говоришь загадками.

— Возможно, это так.

— Ты не дашь мне ключ к ответу?

После короткой паузы он сказал:

— Ответ к загадке, Карабелла, это Хиссун.

— Хиссун? Твой уличный мальчишка из Лабиринта?

— Уже не уличный мальчишка. Теперь это боевое оружие, которое я направляю в сторону Замка.

Она вздохнула:

— Загадки, еще больше загадок!

— Это привилегия короля — говорить загадками.— Валентайн притянул ее к себе, слегка прикоснувшись губами к ее губам.— Позволь мне это маленькое снисхождение. И…

Плавун внезапно остановился.

— Эй, посмотри! Мы приехали! — закричал он.— Вот и Насимонте! И… помилуй, леди, мне кажется, что нас пришли приветствовать полпровинции.

Караван остановился на широкой луговине с короткой густой травой, настолько головокружительно зеленой, что она казалась какого-то другого цвета и необъяснимого оттенка из другого края спектра. Под сверкающим полуденным солнцем уже шло великое празднество, которое, должно быть, растянулось на мили: десятки тысяч людей устроили карнавал на всем обозримом пространстве.

Под оглушающий грохот пушек и пронзительные резкие звуки систиронов и двухструнных галистанов залп за залпом дневной фейерверк поднимался над головами, вырисовывая затейливые, четко обозначенные фигуры из черного и фиолетового цветов на чистом ясном небе. Ходоки на ходулях высотой в двадцать футов, надевшие клоунские маски с раздутыми красными лбами и гигантскими носами, резвились в толпе. Были сооружены высокие мачты, на которых весело трепетали знамена с изображением лучистой звезды; полдюжины оркестров одновременно на полдюжине разных помостов разразились гимнами, маршами, хоралами; собралась настоящая армия жонглеров, возможно, из всех шестисот лиг, кто обладал хоть каким-то умением, так что в воздухе было тесно от булав, ножей, топориков, горящих факелов, ярко раскрашенных мячей и сотни других предметов, летающих вверх и вниз, отдавая должное любимому развлечению лорда Валентайна. После мрака и темноты Лабиринта это было самое восхитительное зрелище, какое только можно было представить после возобновления крестного хода: неистовое, захлестывающее, насыщенное весельем, совершенно очаровательное.

В середине всего этого, невозмутимо ожидая возле места, где остановился караван плавунов, стоял высокий сухопарый мужчина чуть старше средних лет, глаза которого блестели странным напряжением, а огрубелое лицо выражало наивозможнейшую благожелательную улыбку. Это был Насимонте, землевладелец, превратившийся в разбойника и снова ставший землевладельцем, когда-то самозваный герцог утеса Ворняк и повелитель западных пограничных земель, теперь по повелению лорда Валентайна возведенный в титул герцога Эберзинулского.

— О, ты только посмотри! — закричала Карабелла, с трудом выдавливая сквозь смех слова.— Он надел для нас свой разбойничий наряд!

Валентайн кивнул, ухмыльнувшись.

Когда он впервые встретил Насимонте в заброшенных безымянных развалинах какого-то города метаморфов в пустыне к юго-западу от Лабиринта, герцог с большой дороги был наряжен в причудливую куртку и рейтузы, сшитые из густого рыжего меха какого-то маленького крысоподобного обитателя пустыни, и нелепую шапку из желтого меха. Это было, когда разорившийся, лишенный всего состояния безжалостными разрушениями последователей фальшивого лорда Валентайна (они проходили через этот регион, пока узурпатор совершал свой крестный ход), Насимонте набирался опыта в ограблении воинов в пустыне. Теперь его земли снова стали его собственностью и он мог одеваться, если хотел, в шелк и бархат, и украшать себя амулетами и драгоценными камнями, но вот он был в тех же неряшливых нелепых лохмотьях, которые он предпочитал во время своих лишений. Насимонте всегда был большим оригиналом, и Валентайн подумал, что этот ностальгический выбор одеяния в такой день, как теперь, был ни чем иным, как проявлением оригинальности.

Прошли годы с тех пор, когда Насимонте и Валентайн встречались в последний раз. В отличие от большинства тех, кто сражался на стороне Валентайна в последние дни войны за восстановление, Насимонте не беспокоился о назначении в советники Коронованного на Горе Замка, но хотел лишь возвращения на землю своих предков у подножия горы Эберзинул, прямо над Озером Слоновой Кости. Это было нелегко добиться, поскольку владение землей по закону перешло к другим, когда Насимонте неправомерно потерял ее. Но правительство лорда Валентайна посвятило много времени в первые годы восстановления таким загадкам, и в конечном счете Насимонте вернули все, что принадлежало ему.

Валентайну не хотелось ничего, кроме как сбежать со своего плавуна и обнять своего старого друга по оружию. Но, конечно, протокол запрещал это: он не мог просто ворваться в эту дикую толпу, словно свободный гражданин.

Вместо этого он должен был ждать, пока шла скучная церемония построения охраны Коронованного, где суетились большой, плотный косматый скандар Залзан Кавол, начальник его охраны, кричащий и назойливо машущий всеми четырьмя руками, мужчины и женщины в своей впечатляющей золотисто-зеленой форме, возникающие из плавунов и образующие живую аллею, сдерживая глазеющую толпу, и музыканты короля, начинающие исполнение королевского гимна, и еще многое такое. Наконец Слит и Тунигорн подошли к королевскому плавуну и открыли его двери, давая возможность Коронованному и его супруге шагнуть в золоченое тепло дня.

Ему пришлось пройти между двойных рядов охраны под руку с Карабеллой до точки на полпути к Насимонте и там ждать, пока подойдет герцог и поклонится, и сделает знак лучистой звезды, и самым торжественным образом поклонится еще и Карабелле…

И Валентайн засмеялся и шагнул вперед, заключив сурового старого разбойника в объятия и тесно прижав его к себе, а потом они зашагали вместе сквозь расступающуюся толпу к трибуне обозрения, возвышающейся над празднеством.

Начался большой парад, как традиция к визиту Коронованного, с музыкантами, жонглерами и акробатами, гарцующими наездниками и клоунами, и дикими животными самого ужасающего вида, которые в действительности вовсе не были дикими, а заботливо прирученными, и следом за этими артистами шли все остальные граждане сбившимися, нестройными рядами, которые, проходя мимо трибуны, выкрикивали: "Валентайн! Валентайн! Лорд Валентайн!"

И Коронованный улыбался, махал и аплодировал, в общем делал то, что должен делать Коронованный во время крестного хода, то есть излучать радость и оживление, и ощущение целостности мира. Теперь он находил это неожиданно трудной работой, несмотря на всю врожденную солнечность его натуры: темная туча, которая прошла сквозь его душу в Лабиринте, все еще омрачала его необъяснимой подавленностью. Но приобщение к празднеству отвлекало его от тяжких дум, и он улыбался, махал и аплодировал до бесконечности.

Приближался вечер, и праздничный настрой ослабел, разве возможно даже в присутствии Коронованного часами веселиться и салютовать, не уставая? После этого всплеска веселья наступила часть, которую Валентайн любил меньше всего, когда он видел в глазах тех, кто его окружал, напряженное, пытливое любопытство, все это словно напоминало, что король — это чудище, священное идолище, и даже пугающее для тех, кто знает его только как титул, корону, горностаевую мантию, место в истории. Эта часть тоже была терпеливо перенесена, пока наконец все шествие не прошло мимо и назойливый шум веселья сменился более тихим гулом беспокоящейся толпы, бронзовые тени удлинились, а воздух стал холоднее.

— Мы пойдем теперь ко мне, ваша светлость? — спросил Насимонте.

— Думаю, что пора,— сказал Валентайн.

Замок Насимонте оказался причудливым, удивительным сооружением, которое расположилось на обнажившейся плите розового гранита, как некое летающее существо без перьев, приземлившееся, чтобы сделать короткую передышку. По правде, это напоминало шатер, но шатер настолько странный и такого размера, какого Валентайн никогда не представлял. Тридцать или сорок высоких столбов поддерживали огромные раскинутые крылья туго натянутой темной материи, которая поднималась к потрясающе крутым вершинам, потом опускалась почти до уровня земли и снова под острым углом взбиралась вверх, образуя примыкающую палату. Казалось, дворец мог быть разобран за час и перевезен в другое место, и все же в нем была большая сила и мощь, парадоксальное единство постоянства и прочности с воздушностью и легкостью.

Внутри это ощущение постоянства и прочности закреплялось толстыми коврами в милиморнском стиле, темно-зеленые с ярко-красными переливами, они были вытканы с нижней стороны крыши шатра, придавая ей богатую живую текстуру, а тяжелые мачты шатра были опоясаны сверкающим металлом, полы же выстланы бледно-фиолетовой плиткой, тонко обрезанной и тщательно отполированной, мебель была простой — диваны, длинные, массивные столы, кое-какие старомодные шкафчики и еще немногое, но все прочное и в своем роде царское.

— Этот дворец чем-то похож на тот, что сожгли факелами солдаты узурпатора? — спросил Валентайн, оставшись наедине с Насимонте.

— В конструкции полностью совпадает во всех отношениях, милорд. Оригинал, вы знаете, был спроектирован первым и самым великим Насимонте шестьсот лет назад. Когда мы строили снова, мы использовали старые планы и не изменили ничего. Я вернул кое-что из мебели от кредиторов и скопировал остальное. Плантация тоже — все точно так же, как было до того, как они пришли и устроили свой пьяный дебош. Плотина была воссоздана, поля осушены, фруктовые деревья пересажены; пять лет постоянного труда — и теперь, наконец, разрушения той ужасной недели восстановлены. И всем этим я обязан вам, милорд. Вы создали меня заново… вы весь мир создали заново…

— Я молюсь, чтобы все так оставалось.

— Все так и будет, милорд.

— О, ты так думаешь, Насимонте? Ты думаешь, что у нас больше нет тревог?

— Какие тревоги, милорд? — Насимонте легко дотронулся до руки Коронованного и повел его на широкий балкон, с которого открывался восхитительный вид на его владения. В полночном блеске и мягком сиянии привязанных к деревьям желтых плофлотов Валентайн увидел широкий изгиб лужайки, ведущий вниз к образцово содержащимся полям и садам и за ней прозрачный полумесяц Озера Слоновой Кости, на блестящей поверхности которого отражалось множество вершин и утесов Горы Эберзинул, доминирующей на местности. Слышался слабый звук отдаленной музыки, возможно, звуки гардоланов и какие-то голоса, возвысившиеся в последних протяжных песнях долгого праздничного вечера.

Все вокруг выражало спокойствие и процветание.

— Когда вы смотрите на это, милорд, можете ли вы поверить, что в мире существуют тревоги?

— Я понимаю тебя, старина. Но мир — это не только то, что мы видим с высоты твоего балкона.

— Это самый спокойный из миров, милорд.

— Так было тысячи лет. Но сколько еще будет продолжаться это долгое его спокойствие?

Насимонте с удивлением посмотрел на Валентайна, словно впервые сегодня увидел его.

— Милорд?

— Я кажусь печальным, Насимонте?

— Я никогда не видел вас таким мрачным, милорд. Я мог бы почти поверить, что трюк снова удался, что ложный Валентайн заменил того, которого я знал.

Со слабой улыбкой Валентайн сказал:

— Я — подлинный Валентайн. Но очень усталый, как мне кажется.

— Идемте. Я покажу вам вашу комнату, и когда отдохнете, спокойно поужинаем, кроме нас будут: моя семья, несколько городских гостей и ваши люди… Всего человек пятьдесят.

— В сравнении с Лабиринтом это почти интимно,— повеселел Валентайн.

Он последовал за Насимонте по темным и таинственным переходам в расположенное обособленно крыло на восточном склоне утеса. Здесь, за внушительным заграждением скандарской охраны, куда входил и сам Залзан Кавол, находились королевские покои. Валентайн, расставшись с хозяином, вошел и увидел внутри одну Карабеллу, истомленно нежившуюся в ванне, выложенной нежно-голубой и золотистой ни-мойской плиткой, ее стройное тело смутно виднелось под странно потрескивающей дымкой над поверхностью воды.

— Это удивительно! — сказала она.— Входи сюда, ко мне, Валентайн.

— Я сделаю это с величайшей радостью, леди!

Он сбросил свои сапоги, стащил камзол, отбросил в сторону тунику и с благодарным вздохом скользнул в ванну. Вода была пенящейся, почти наэлектризованной, и теперь, когда он был в ней, то увидел слабое мерцание, играющее над поверхностью. Закрыв глаза, он отклонился назад и положил голову на гладкий, выложенный кафелем край и обвил рукой Карабеллу, прижимая ее к себе. Он слегка поцеловал ее в лоб, а потом, когда она повернулась к нему, то и в высунувшейся из воды холмик ее маленькой круглой груди.

— Что они добавили в воду? — спросил он.

— Она течет из естественного источника. Постельничий назвал ее радиоактивной.

— Я сомневаюсь в этом,— сказал Валентайн.— Радиоактивность — это что-то другое, что-то очень мощное и опасное. Я изучал это, как мне кажется.

— Разве она не такая?

— Я не могу сказать. Слава Богу, что у нас на Маджипуре такого нет. Но если бы было, я не думаю, чтобы купались в ней. Это, должно быть, какой-то живительный вид минеральной воды.

— Очень живительный,— сказала Карабелла.

Они молча купались некоторое время. Валентайн чувствовал, как энергия постепенно возвращается к нему. Возбуждающая вода? Успокаивающее присутствие Карабеллы рядом и, наконец, свобода от давления придворных, последователей, почитателей, жалобщиков и веселящихся горожан? Да, и еще раз да, все это могло только помочь ему отвлечься от грустных размышлений, а также его врожденная жизнерадостность должна была проявиться, наконец, вызволив его из этой странной, постоянно гнетущей темноты, которая давила на него с момента приезда в Лабиринт. Он улыбнулся. Карабелла потянулась к нему губами, и его руки скользнули вниз по ее гладкому податливому телу к упругому, мускулистому животу, к сильным, гибким бедрам.

— В ванне? — словно во сне спросила она.

— Почему бы и нет? Эта вода волшебная.

— Да. Да.

Она заплыла на него. Ее широко раздвинутые ноги оседлали его, полузакрытые глаза на мгновение встретили его взгляд и закрылись. Валентайн обхватил ее тугие маленькие ягодицы и направил ее на себя. Прошло десять лет, думал он, с той первой ночи в Пидруиде на той залитой лунным светом поляне под высокими серо-зелеными кустами после праздника в честь того, другого лорда Валентайна. Трудно представить — десять лет, а волнующее влияние никогда не ослабевало для него. Он сжимал ее в объятиях, и они двигались в ритме, с которым давно освоились, но который не становился рутиной. Он перестал думать о той первой ночи и всех других, обо всем на свете, кроме тепла, любви и счастья…

После, когда они оделись, чтобы идти на обещанный Насимонте ужин, она спросила:

— Ты серьезно желаешь сделать Хиссуна Коронованным?

— Что?

— Мне кажется, ты именно об этом говорил раньше — те твои загадки, как только мы прибыли на празднество, ты помнишь?

— Я помню,— сказал Валентайн.

— Если ты предпочитаешь не обсуждать…

— Нет. Нет. У меня нет причин дальше скрывать это от тебя.

— Так ты серьезно!

Валентайн нахмурился:

— Я думаю, он мог бы быть Коронованным, да. Эта мысль проскочила у меня в голове, когда он был просто грязным мальчуганом, бесцеремонно расталкивающим короны и королей в Лабиринте.

— Но может ли простой человек стать Коронованным?

— Ты, Карабелла, которая была уличной жонглершей, а теперь супруга Коронованного, можешь спрашивать об этом?

— Ты влюбился в меня и сделал необдуманный и необычный выбор, который, ты знаешь, не был принят некоторыми.

— Только несколькими глупыми лордами. Ты восторженно принята всем остальным миром как моя верная жена.

— Возможно. Но в любом случае супруга — это не Коронованный, и простые люди никогда не признают Коронованным одного из таких же, как они. Для них Коронованный — это королевский, священный, почти Бог. Так думала и чувствовала я, когда была там, среди них, в прежней моей жизни.

— Тебя приняли. Его примут тоже.

— Это кажется так деспотично — взять мальчика из ниоткуда, поднять его на такую высоту. Почему не Слита? Не Залзана Кавола? Любого наугад?

— У Хиссуна способности. Я это знаю.

— Я не судья в этом деле. Но мысль, что маленький оборвыш будет носить корону, кажется мне ужасно странной, слишком странной, чтобы быть даже сном.

— Разве Коронованный всегда должен выходить из одной и той же узкой клики на Горе Замка? Так это было, да, сотни лет… тысячи, возможно, Коронованный всегда выбирался из какой-нибудь благородной семьи Горы. Или даже если и не из одной из них,— а я не могу так сразу сказать тебе, когда в последний раз мы делали выбор за пределами Горы,— он неизменно был знатного происхождения, сын принцев и герцогов. Я не думаю, что наша система с самого начала была так задумана, или иначе почему нам запрещено иметь наследственных монархов? А теперь, Карабелла, такие большие проблемы выходят на поверхность, что мы должны отвернуться от Горы в поисках ответов. Мы слишком изолированы там, наверху. Я часто думаю, что мы понимаем даже меньше, чем ничего. Мир в опасности, настало время возродиться, отдать корону кому-нибудь действительно из внешнего мира, кому-то не из нашей увековечившей себя аристократии, кому-то, кто имеет шанс вырасти, зная жизнь снизу.

— Все же он так молод!

— Время позаботиться об этом,— сказал Валентайн.— Я знаю, что уже многие думают, что я должен стать Понтификом, но я буду разочаровывать их так долго, как смогу. Мальчик сначала должен пройти полную подготовку. И я не испытываю, как тебе известно, большого желания попасть в Лабиринт.

— Нет,— сказала Карабелла.— Но мы говорим, будто настоящий Понтифик уже мертв или находится на пороге смерти. Но Тиверас все еще живет.

— Он живет, да,— согласился Валентайн,— по меньшей мере в определенном смысле этого слова. Я молюсь, пусть он поживет еще какое-то время.

— И когда Хиссун будет готов?..

— Тогда я дам Тиверасу, наконец, отдохнуть.

— Мне трудно представить тебя Понтификом, Валентайн.

— Мне даже труднее, любимая. Но я буду им, потому что я должен. Только не сейчас, не сейчас, вот чего я прошу!

После паузы Карабелла сказала:

— Ты наверняка разрушишь распорядок на Горе Замка, если сделаешь это. Не предполагается ли, что Элидат будет следующим Коронованным?

— Он очень дорог мне.

— Ты много раз сам называл его предполагаемым наследником.

— Я так говорил,— сказал Валентайн,— но Элидат очень изменился со времени нашей совместной учебы. Ты знаешь, любимая, всякий, кто страшно хочет быть Коронованным, просто не пригоден для трона. Но он по меньшей мере должен хотеть. Должен иметь ощущение призвания, какой-то внутренний огонь.

Я думаю, в Элидате этот огонь угас.

— Ты думал, что этот огонь угас и в тебе, когда ты занимался жонглированием и тебе впервые сказали о твоем более высоком предназначении.

— Но он вернулся, Карабелла, когда мое прежнее сознание вернулось ко мне! И он продолжает гореть. Я часто устаю от моей короны… но, думаю, никогда не пожалел, что обладаю ею.

— А Элидат пожалеет?

— Я так подозреваю. Он изображает сейчас Коронованного, пока меня нет. Мне кажется, что это ему не очень нравится. Кроме того, ему больше сорока. Коронованный должен быть молодым человеком.

— Сорок — это еще молодой, Валентайн,— сказала Карабелла с игривой улыбкой.

Он пожал плечами:

— Надеюсь, это так, любимая. Но я напоминаю тебе, если все будет по-моему, еще долго не будет причин назначать нового Коронованного. А к тому времени, я думаю, Хиссун подготовится, и Элидат тактично отойдет в сторону.

— Но будут ли так же тактичны другие лорды Горы?

— Они должны будут отойти тоже,— сказал Валентайн, предлагая ей свою руку.— Идем. Насимонте ждет нас.

Поскольку это был пятый день пятой недели пятого месяца, и был святым днем, который знаменовал исход из древней столицы у моря, было необходимо исполнить важный ритуал почтения, прежде чем Фараатаа мог приступить к установлению контакта с агентами в близлежащих провинциях.

Это было то время года, когда дожди в Пиурифаине шли два раза в день: один раз за час до рассвета и еще раз в сумерки. Было необходимо исполнить Велализьерский ритуал в темноте, а также в сухом месте, и потому Фараатаа наказал себе проснуться в тот час ночи, который известен как Час Шакала, когда солнце еще висит над Альханроелем на востоке.

Не беспокоя тех, кто спал рядом с ним, он выбрался из хрупкого плетеного домика, который был построен за день до этого — Фараатаа и его сторонники беспрестанно перемещались, так было надежнее,— и скользнул в лес. Воздух был влажным и душным, как всегда, но не было еще признаков утреннего дождя.

Он видел в сиянии блеска звезд, проходящих в разрывах облаков, другие фигуры, углубляющиеся в джунгли. Но он не признал их, как и они его. Велализьерский ритуал почтения выполнялся в одиночку: частный ритуал общего горя. Об этом никогда не говорили, это просто делали на пятый день пятой недели пятого месяца. И когда дети достигали возраста, им говорили, как это делается, но всегда совестливо, всегда печально. Таков был Путь.

Он прошел в лес на предписанные триста широких шагов, но он не мог молиться прямо здесь, потому что воздушные связки мерцающих колокольчиков свешивались с каждой ветки их стволов, бросая резкий оранжевый отблеск. Неподалеку он высмотрел могучее, стоящее в стороне старое дерево двикка, которое было расщеплено молнией несколько веков назад, с глубокой, испещренной обугленной раной, покрытой по краям новой коричневой корой, его-то и можно было использовать в качестве храма. Свет мерцающих колокольчиков не проникал туда.

Стоя обнаженный в укрытии огромной расселины двикки, он выполнил сначала Пять изменений.

Его кости и мышцы растеклись, клетки его кожи видоизменились, и он стал Красной женщиной, а после нее Слепым Гигантом, а потом Мужчиной без кожи, а в четвертой перемене он принял образ Последнего короля, а потом, глубоко вздохнув и призвав все свои силы, он стал Наследным принцем. Для Фараатаа Пятая перемена была самой трудной: ему требовалось видоизменить не только внешние очертания тела, но и контуры самой души, которую он должен был очистить от всей ненависти, жажды мести, страсти к уничтожению. Наследный принц был выше всего этого. У Фараатаа не было надежды достичь этого. Он знал, что в его душе не обитает ничего, кроме ненависти, жажды мести, страсти к уничтожению. Чтобы стать Наследным принцем, он должен был опустошить себя до оболочки, а этого он не мог сделать. Но был способ приблизиться к желаемому состоянию. Он подумал о том времени, когда все, для чего он работал, будет исполнено: враг уничтожен, покинутые земли вновь освоены, ритуалы восстановлены, мир возрожден заново. Он погрузился в эту эру и позволил радости овладеть им. Он выдавил из своей души воспоминания о поражении, ссылке, лишениях. Он видел ожившие шатры мертвого города. В тисках такого видения какая необходимость мстить? Какого врага ненавидеть и уничтожать? Незнакомое и удивительное спокойствие распространилось в его душе. День возрождения наступил, все прекрасно в мире, его боль ушла навсегда, и ему можно было отдохнуть.

В этот момент он принял форму Наследного принца. Поддерживая эту форму внутренним усилием, ослабевающий со временем, он встал на колени и разложил камни и перья на месте алтаря. Он поймал двух ящериц и ночного ползающего брууля и использовал их как жертвоприношение. Затем прошел Три Жидкости — слюну, мочу и слезы. Далее собрал булыжники и разложил их в виде крепостного вала Велализьера. Фараатаа произнес Четыре Горя и Пять Печалей. Он упал на колени и ел землю. Образ потерянного города возник в его голове: крепостной вал из голубого камня, обитель короля, Площадь Неизменности, Столы Богов, шесть высоких храмов, седьмой, который был осквернен, Гробница, Дорога расставаний. Все еще с усилием сохраняя форму Наследного принца, он рассказал себе Легенду Гибели Велализьера, переживая эту темную трагедию с помощью грации и ауры принца. Благодаря им, он мог постичь утрату великой столицы не с болью, но с настоящей любовью, видя в ней необходимую стадию в развитии его народа, неизбежную, неминуемую. Когда он понял, что пришел к познанию этой истины, он позволил себе изменить форму, возвращаясь к образам Последнего короля, Мужчины без кожи, Слепого гиганта, Красной женщины и потом, наконец, к образу Фараатаа из Авендройна.

Это было исполнено.

Он лежал, распростершись лицом вниз, на мягкой, покрытой мхом почве, когда закапал первый утренний дождь.

Спустя некоторое время он поднялся, собрал камни и перья маленького алтаря и пошел назад к хижине. Спокойствие Наследного принца все еще сохранялось в его душе, но он теперь стремился избавиться от этой милосердной ауры: пришло время начинать дело. Такие вещи, как ненависть, разрушение и месть, могли быть чужды духу Наследного принца, но они были необходимыми инструментами в решении создания королевства принца. Он ждал возле хижины, пока достаточное число других вернулось со своих ритуалов. Один за другим они занимали свои позиции возле него; Ааризиим с рукой на правом плече Фараатаа, Бенуунаб — на левом, Сиимин, касающийся лба, Миизиим — поясницы, а остальные собрались концентрическими окружностями вокруг этих четырех, держась за руки.

— Итак,— сказал Фараатаа, и их мысли соединились в едином порыве.

— Морской брат!

Напряжение было таким сильным, что Фараатаа почувствовал, как его форма растекается и меняется, как у ребенка, только что научившегося использовать силу. Он выпустил перья, когти, шесть страшных клювов, он превратился в билантуна, сидимиона и фыркающего яростного бидлака. Те, что были возле него, обхватили его еще сильнее, хотя напряжение его послания имело такую силу, что некоторые из них, как и он, метались из одной формы в другую.

— Брат! Услышь меня! Помоги мне!

И из просторов глубин появился образ огромных темных крыльев, медленно раскрывающихся и складывающихся над титаническими телами. А потом голос, похожий на сотню колоколов, прозвеневших одновременно:

— Я слышу тебя, маленький земной брат!

Тот, который говорил, был водяной король Маазмоорн. Фараатаа узнавал всех их по мелодии их мозга: Маазмоорн — колокола, Джируз — раскатистый гром, Шейтун — медленный, печальный барабанный стук. Великих королей были десятки, и у каждого голос, который нельзя спутать с другим.

— Перенеси меня, о, король Маазмоорн!

— Иди на меня, о, земной брат.

Фараатаа почувствовал тягу, подчинился ей и был принят вверх и вынесен наружу, оставив свое тело позади. В мгновение он очутился у моря, еще мгновение — и он вошел в него, а потом он и Маазмоорн слились в одно. Исступленный восторг переполнил его. Это слияние, это объединение было таким сильным, что оно само по себе могло быть окончанием. Восторг, который подчинил бы все желания, если бы он позволил это. Но он никогда не позволит этого.

Положение возвышающегося интеллекта водяного короля само было как океан — безграничное, всеохватывающее, неизмеримо глубокое. Фараатаа, погружаясь все ниже, ниже и ниже, потерялся в нем. Но ни на мгновение не терял он осознания своей задачи. Через мощь водяного короля он добьется того, чего никогда не мог бы сделать один. Собравшись он сфокусировал свой сильный разум и со своего места, из середины этой теплой, качающейся огромности, подал послания, которые он прибыл отсюда передать.

—Саареккин?

—Я здесь.

— Что скажешь?

— Люсавенда полностью уничтожена по всему восточному Ущелью. Мы укоренили грибок, и он распространился сам по себе.

— Какие действия предпринимает правительство?

— Сжигает инфицированные посевы. Это бесполезно.

— Победа за нами, Саареккин!

— Победа за нами, Фараатаа!

— Тии-Хаанимак?

— Я слышу тебя, Фараатаа.

— Какие новости?

— Отрава распространилась с дождем, и деревья нийка уничтожены во всем Дулорне. Она проникла в почву и уничтожает глейн и стаджу. Мы готовим следующую атаку. Победа за нами, Фараатаа!

— Победа за нами! Инириис?

— Я — Инириис. Корни долгоносика цветут и распространяются на полях Зимроеля. Они истребят рикку и милашь.

— Когда будут видны результаты воздействия?

— Они видны сейчас. Победа за нами, Фараатаа!

— Мы завоевали Зимроель. Сражение теперь должно перенестись на Альханроель, Инириис. Начинай перевозить своих долгоносиков через Внутреннее море.

— Это будет сделано.

— Победа за нами, Инириис! Ю-Уулизаан?

— Здесь Ю-Уулизаан, Фараатаа.

— Ты еще следуешь за Коронованным?

— Следую. Он покинул Эберзинул и направляется в Треймон.

— Он знает, что происходят в Зимроеле?

— Он ничего не знает. Великий крестный ход полностью поглощает его энергию.

— Доложи ему тогда. Скажи ему о долгоносиках в долине Зимра, о болезни люсавенды в Ущелье, о гибели нийка, глейна и стаджи западнее Дулорна.

—Я, Фараатаа?

— Мы должны вплотную приблизиться к нему. Новости должны дойти до него рано или поздно по официальным каналам. Пусть они сначала придут от нас, и пусть это будет наш способ приближения к нему. Ты будешь его советником по болезням растений, Ю-Уулизаан. Расскажи ему эти новости и помоги ему в борьбе с этими гибельными болезнями. Мы должны знать, какие будут планироваться контрмеры. Победа за нами, Ю-Уулизаан.

— Победа за нами, Фараатаа!

Записка нашла главного представителя Хорнкаста спустя час после отправления в его уединенном приюте на верхнем уровне прямо за Сферой Тройных Теней.

"Будьте у меня в Тронном Зале прямо сейчас. Сепультров".

Главный представитель взглянул на посыльных. Они знали, что его никогда не беспокоили в этой комнате, за исключением срочных дел.

— Что это? Он умирает? Уже умер?

— Нам не сказали.

— Сепультров не показался необычно встревоженным?

— Он казался обеспокоенным, но я не знаю…

— Хорошо, Все в порядке. Я буду через минуту.

Поспешно Хорнкаст умылся и оделся. Если это действительно случилось, печально думал он, то это случилось в самый неподходящий момент. Тиверас ожидал своей смерти по меньшей мере дюжину десятилетий, не мог он продержаться еще час или два? Если это действительно случилось.

Золотоволосая женщина, которая была у него, сказала:

— Мне оставаться здесь, пока ты не вернешься?

Он покачал головой:

— Неизвестно, сколько времени это отнимет. Если Понтифик умер…

Женщина сделала знак Лабиринта:

— Боже упаси.

— В самом деле,— сухо сказал Хорнкаст.

Он вышел. Сфера Тройных Теней, поднятая высоко над светящимися стенами из обсидиана рыночной площади, была в своей самой яркой фазе, бросая жуткий бело-голубой свет, который сглаживал все ощущения размеренности и ширины:

прохожие выглядели как бумажные фигурки, летящие в слабом дыхании бриза. Вместе с трудом поспевавшими за ним посыльными Хорнкаст пересек площадь, торопясь к частному лифту, двигаясь, как всегда с живостью, противоречащей его восьмидесяти годам.

Спуск в императорскую зону был бесконечным. Умер? Умирает? Непонятно. Хорнкаст понял, что он никогда не принимал в расчет возможность внезапной естественной смерти Тивераса. Сепультров заверил его, что приборы не выйдут из строя, что Понтифик может содержаться живым, если будет нужно, еще двадцать или тридцать лет, а может быть, даже пятьдесят. И главный представитель предполагал, что смерть Понтифика, когда она наступит, будет результатом тщательно подготовленного политического решения, но никак не будет случайностью, тем более рядовым обычным утром. А если это случилось? Лорд Валентайн должен быть вызван сразу с западных земель. О, как ему это не понравится, тащиться в Лабиринт, не успев благополучно начать свой крестный ход! Я должен буду уйти в отставку, конечно, говорил себе Хорнкаст. Валентайн захочет иметь своего собственного главного представителя: этот маленький человек со шрамом, Слит, без сомнения, или даже урун. Хорнкаст подумал, как это будет выглядеть — подготовить одного из них к обязанностям службы, которую он выполнял так долго. Слит, полный презрения и снисходительности, или колдун урун — эти огромные сверкающие глаза, этот клюв, щупальца…

Это будет моей последней обязанностью,— проинструктировать нового главного представителя, а потом я уйду, думал он, и мне кажется, я недолго проживу после утраты своей службы. Элидат, я полагаю, станет Коронованным. Говорят, что он хороший человек, его очень ценит лорд Валентайн, почти как брата. Как странно после стольких лет снова иметь настоящего Понтифика, активно работающего со своим Коронованным! Но я не увижу этого, говорил себе Хорнкаст. Меня здесь не будет.

Наконец, полный дурных предчувствий и смирения, он оказался у витиевато разукрашенной двери императорского Тронного Зала. Он просунул руку в перчатку опознавания и сжал холодный податливый шарик внутри, и от его прикосновения дверь отворилась, обнаруживая большой шар императорской комнаты, величественный трон на трех широких ступеньках, сложные механизмы системы поддержания жизни Понтифика и внутри пузыря из светло-голубого стекла, который держал его так много лет, фигуру самого Понтифика с длинными конечностями, сухую, закутанную в парчу, словно похожую на его собственную мумию, выпрямившуюся на своем месте: челюсти сжаты, глаза блестят, все также блестят непрекращающейся жизнью.

Знакомая группа гротескных фигур стояла рядом с троном: древний Дилифон, поношенный и трясущийся личный секретарь, толковательница снов Понтифика ведьма Наррамира и врач Сепультров с крючковатым носом, кожей цвета высохшей грязи. От них, даже от Наррамиры, которая сохраняла себя молодой и неправдоподобно красивой своими колдовскими приемами, исходила пульсирующая аура дряхлости, разложения, смерти. Хорнкаст, который видел этих людей в течение сорока лет, никогда прежде не чувствовал так сильно, какие они страшные, и он знал, что сам он, должно быть, также страшен. Возможно, время пришло, думал он, вычистить нас всех прочь.

— Я пришел сразу, как только ко мне явились посыльные,— сказал он и посмотрел в сторону Понтифика.— Ну? Он умирает, так? Мне он кажется все таким же.

— Он очень далек от того, чтобы умереть,— сказал Сепультров.

— Тогда что происходит?

— Слушайте,— сказал грач.— Он начинает снова.

Существо в глобусе зашевелилось, закачалось в слабой зевоте. Низкий воющий звук послышался из Понтифика, а потом что-то вроде полусвистящего фырканья и густое пузырящееся журчание, которое продолжалось и продолжалось.

Хорнкаст и прежде много раз слышал эти звуки. Они были собственным языком, который Понтифик изобрел в своей глубокой дряхлости и которым овладел только главный представитель. Некоторые были почти словами или призраками слов, и внутри их расплывчатых очертаний истинное значение все же угадывалось. Другие с годами эволюционировали из слов в не более чем шум, но Хорнкаст, поскольку он наблюдал эту эволюцию на различных этапах, знал, что имелось в виду выразить. В некоторых не было никакого словесного содержания, только стоны и вздохи, и некоторые, казалось, вообще не имели сопоставлений в человеческом языке, но все же имевшие определенную сложность формы, которые могли обозначать понятия, ощущаемые Тиверасом в его долгой, сумасшедшей бессонной изоляции, и были известны ему одному.

— Я слышу обычное, — сказал Хорнкаст.

— Подождите.

Он слушал. Он услышал цепочку слогов, что означало: лорд Молибор. Понтифик забыл о двух последователях Молибора и думал, что Молибор все еще был Коронованным… а затем путаница других королевских имен: Престимион, Конфалюм, Деккерет. Снова Молибор. Слово, означающее сон. Имя Осиера, который был Понтификом до Тивераса. Имя Кинникена, который предшествовал Осиеру.

— Он копается в отдаленном прошлом, как зачастую это делает. Для этого вы меня с такой срочностью позвали сюда вниз?

— Подождите.

В нарастающем раздражении Хорнкаст снова обратил свое внимание на неразвитой монолог Понтифика и был ошеломлен, услышав впервые за многие годы отчетливо произнесенное, совершенно узнаваемое слово — Жизнь.

— Вы слышали? — спросил Сепультров.

Хорнкаст кивнул:

— Когда это началось?

— Часа два, два с половиной назад.

— Мы сделали запись всего этого,— сказал Дилифон.

— Что еще он сказал, что вы смогли понять?

— Семь или восемь слов,— ответил Сепультров.— Возможно, есть и другие, которые только вы сможете опознать.

Хорнкаст посмотрел в сторону Наррамиры:

— Он проснулся или грезит во сне?

— Мне кажется, неверно использовать тот или другой термин в связи с Понтификом,— ответила она.— Он живет в обоих состояниях сразу.

— Давай. Вставай. Иди.

— Он говорил это раньше, несколько раз,— пробормотал Дилифон.

Последовало молчание. Понтифик, казалось, погрузился в сон, хотя глаза его были еще открыты. Хорнкаст посмотрел печально.

Когда Тиверас впервые заболел, в начале правления лорда Валентайна, казалось единственно возможным поддерживать жизнь старого Понтифика только таким образом, и Хорнкаст был одним из самых энергичных сторонников схемы, которую предложил Сепультров. Никогда прежде не случалось, чтобы Понтифик пережил двух Коронованных, так что третий Коронованный пришел к власти, когда Понтифик был уже в предельно старом возрасте. Это исказило динамику императорской системы. Сам Хорнкаст указал в то время, что лорд Валентайн, молодой и неопытный, только осваивающий обязанности Коронованного, не может быть отправлен в Лабиринт так скоро. По общему согласию было необходимо, чтобы Понтифик оставался на своем троне еще несколько лет, если возможно сохранить его жизнь. Сепультров нашел способ сохранить его живым, хотя было очевидно, что Тиверас впал в дряхлость и пребывал в безнадежно помешанном состоянии между смертью и жизнью.

Но потом случился эпизод с узурпацией, а потом трудные годы восстановления, когда вся энергия Коронованного была необходима для исправления хаоса переворота. Тиверас должен был оставаться в своей тюрьме год за годом. Хотя продление жизни Понтифика означало для Хорнкаста продление собственного пребывания у власти. И власть, которую он скопил ввиду невыполнения своих обязанностей Понтификом, была громадной, тем не менее было отвратительно наблюдать за этим жестоким поддержанием жизни, которая давно уже заслуживала окончания. Все же лорд Валентайн просил еще время и еще, чтобы закончить свою работу как Коронованного. Уже восемь лет — и этого времени еще недостаточно? С удивлением Хорнкаст обнаружил, что почти уже был готов молиться за избавление Тивераса из этого плена. Если бы только было возможно дать ему спать!

— Ва… Ва…

— Что это? — спросил Сепультров.

— Что-то новое! — прошептал Дилифон.

Хорнкаст шепотом заставил их замолчать.

— Ва… Валентайн.

— Это в самом деле новое! — сказала Наррамира.

— Валентайн Понтифик… Валентайн Понтифик Маджипуры.

Последовало молчание. Эти слова, отчетливо произнесенные, свободные от всякой двусмысленности, парили в воздухе, как взорвавшиеся солнца.

— Я думал, что он забыл имя Валентайна,— сказал Хорнкаст.— Он думает, что Молибор Коронованный.

— Очевидно, он так не думает,— сказал Дилифон.

— Иногда, ближе к концу,— тихо сказал Сепультров,— мозг восстанавливается. Я думаю, что его здравомыслие возвращается.

— Он так же безумен, как всегда! — закричал Дилифон.

— Упаси Бог, чтобы он восстановил свой рассудок и узнал, что мы сделали с ним!

— Я думаю,— сказал Хорнкаст,— что он всегда знал, что мы сделали с ним и что он не только восстанавливает свой рассудок, но и способность общаться с нами при помощи слов. Вы слышали его: Валентайн Понтифик. Он приветствует своего преемника, и он знает, кто должен быть его преемником. Сепультров, он умирает?

— Приборы не показывают физических изменений. Я думаю, что он может продолжать это еще неопределенно долго.

— Мы не должны этого позволить,— сказал Дилифон.

— Что вы предлагаете? — спросил Хорнкаст.

— Это продолжалось достаточно долго. Я знаю, что это значит — быть старым, Хорнкаст… возможно, ты знаешь тоже, хотя внешне ты этого не показываешь. Этот человек в полтора раза старше любого из нас. Он страдает от таких вещей, которые мы вряд ли можем представить. Я говорю: нужно положить этому конец. Теперь. Прямо сегодня.

— Мы не имеем права,— сказал Хорнкаст.— Я говорю вам, что сочувствую его страданиям так же, как и вы. Но не наше право решать это.

— Тем не менее кончайте.

— Лорд Валентайн должен принять ответственность за совершение этого.

— Лорд Валентайн никогда не примет,— пробормотал Дилифон.— Он будет сохранять этот фарс еще пятьдесят лет!

— Это его право,— твердо сказал Хорнкаст.

— Мы его слуги или слуги Понтифика? — спросил Дилифон.

— Это одно правительство, с двумя монархами, и только один из них сейчас является компетентным. Мы служим Понтифику, служа Коронованному. И…

Из поддерживающей жизнь камеры донесся рев гнева и потом жуткий, свистящий, подавленный звук, и потом трижды раздалось рычание. И потом слова, даже еще яснее, чем раньше

— Валентайн… Понтифик Маджипуры… да здравствует.

— Он слышит, что мы говорим, и это сердит его. Он просит смерти — сказал Дилифон.

— Или, возможно, он думает, что уже достиг ее,— предположила Наррамира.

— Нет. Нет. Дилифон прав,— сказал Хорнкаст.— Он подслушал нас. Он знает, что мы не хотим дать ему то, что он просит.

— Давай. Вставай. Иди.— Рев. Невнятный лепет,— Смерть! Смерть! Смерть!

В отчаянии, какого он не испытывал десятилетия, главный представитель бросился к поддерживающему жизнь глобусу, намереваясь оборвать его провода, трубки и положить этому конец. Но, конечно, это было бы безумием. Хорнкаст остановился, уставился внутрь, его глаза встретились с глазами Тивераса, это заставило его отступить, когда эта великая печаль излилась на него. Понтифик снова был в здравом уме. Это было неоспоримо. Понтифик понял, что в смерти ему было отказано по причине государственной важности.

— Ваше величество! — обратился Хорнкаст своим густым сочным голосом.— Ваше величество, вы слышите меня? Закройте один глаз, если вы слышите меня.

Ответа не было.

— Я думаю, все-таки, что вы меня слышите, ваше величество. И я скажу вам: мы знаем, отчего вы страдаете. Мы не дадим вам слишком долго терпеть это. Это мы вам обещаем, ваше величество.

Молчание. Неподвижность. Потом:

— Жизнь! Боль! Смерть!

А потом стоны, лепет, свист, крик — это была словно песня, доносящаяся из могилы.

— …А это обитель Леди,— сказал лорд-мэр Самбигель, показывая высоко вверх на удивительно отвесный утес, который поднимался прямо на востоке его города.— Самая святая из ее обителей, не считая, конечно, самого Острова.

Валентайн всмотрелся. Обитель сверкала, как одинокий белый глаз на темном лбу утеса.

Уже шел четвертый месяц великого крестного хода, или пятый, или, возможно, шестой: дни и недели, города и провинции, все начинало расплываться и сливаться. Сегодня он прибыл в большой порт Алазор на северо-западном побережье Альханроеля. Позади него лежат Треймон, Стоензар, Вилимонг

Естотилаун, Кимойзе, город на городе, все слилось в его голове в одну громадную метрополию, которая распростерлась, как какое-то ленивое многорукое чудовище на земле Маджипуры.

Самбигель — невысокий смуглый мужчина с полоской черной густой бороды, окаймляющей лицо, бубнил, не переставая, приветствуя прибытие Коронованного самыми высокопарными банальностями. Глаза Валентайна потускнели, мысли блуждали. Он все это уже слышал раньше, в Кикиле, в Стиорне, в Класе: незабываемое событие, любовь и благодарность всех людей, горды этим, польщены тем… Да. Да. Он вдруг поймал себя на том, что вспоминает, в каком это городе ему показывали знаменитое высыхающее озеро. Было ли это в Симбилфине? И воздушный балет, бал в Монтенулсиане или в Граве. Золотые пчелы — это, конечно, Байлемуна, а небесная цепь? Аркилон? Сенамоль?

Он еще раз взглянул в сторону храма на утесе. Он властно манил его. Ему захотелось быть там прямо сейчас, быть подхваченным ветром и унестись, как сухой лист, на эту величественную вершину.

— Мама, позволь мне отдохнуть у тебя хоть немного!

Наступила пауза в речи лорда-мэра, или, возможно, он закончил. Валентайн повернулся к Тунигорну и сказал:

— Сделайте распоряжения, я буду спать сегодня в этой обители.

Самбигель, казалось, растерялся:

— Мне думалось, милорд, что вы съездите на могилу лорда Стиамота, а потом посетите прием в Зале Топаза, после чего будет ужин…

— Лорд Стиамот ждал восемь тысяч лет, чтобы я засвидетельствовал ему свое почтение. Он может подождать еще один день.

— Конечно, милорд. Да будет так, милорд,— Самбигель поспешно сделал знак лучистой звезды.— Я извещу иерархиню Амбаргарде, что вы будете ее гостем сегодня. А теперь, если позволите, милорд, мы продолжим наше развлечение…

Оркестр ударил какой-то ликующий гимн. Из сотен тысяч ртов вырвалось то, что без сомнения было волнующей песней, хотя он не мог разобрать в ней ни слова. Он стоял безразлично, глазея на эту безбрежную толпу, изредка кивая, улыбаясь, встречаясь глазами то с одним, то с другим горожанином, охваченным благоговейным трепетом, который никогда не забудет этого дня. Чувство собственной нереальности нашло на него. Ему не нужно было быть живым человеком, думал он, чтобы разыгрывать эту роль. С этим вполне справилась бы статуя, марионетка или даже одна из тех восковых фигур, которые он видел давно на ночном фестивале в Пидруиде. Как полезно било бы послать подобную копию Коронованного на эти события, способную слушать серьезно, признательно улыбаться и сердечко махать рукой и, возможно, даже произнести несколько сердечных слов благодарности.

Краем глаза он видел, как Карабелла озабоченно наблюдает за ним. Он сделал едва заметное движение двумя пальцами правой руки, условный знак, которой был между ними, давал ей понять, что с ним все в порядке. Но беспокойство не сходило с ее лица. И ему показалось, что Тунигорн и Лизамона Халтин пробрались вперед и остановились рядом с ним. Поддержать его, если он упадет? Они подумали, что он собрался свалиться так же, как это было в Лабиринте? Он держался еще прямее: взмах, улыбка, кивок, взмах, улыбка, кивок. Ничего плохого не произойдет. Ничего. Ничего. Но закончится ли когда-нибудь эта церемония?

Она продолжалась еще полчаса. Но, наконец, закончилась, и король с сопровождающими его лицами по подземному переходу быстро прошли в резиденцию Коронованного во дворце лорда-мэра на дальнем конце площади. Когда они остались одни, Карабелла сказала:

— Мне казалось, что ты заболел, когда ты стоял там, Валентайн.

Он ответил как можно беспечней:

— Если скука — это болезнь, то да, я заболел.

Помолчав немного, она спросила:

— Разве так абсолютно необходимо продолжать этот крестный ход?

— Ты знаешь, у меня нет выбора.

— Я боюсь за тебя.

— Почему, Карабелла?

— Иногда я с трудом узнаю тебя. Кто этот задумчивый, полный беспокойства человек, который делит со мной постель? Что стало с человеком по имени Валентайн, которого я узнала однажды в Пидруиде?

— Он по-прежнему здесь.

— Так мне хочется верить. Солнце скрывается, когда тень луны падает на него. Какая тень на тебе, Валентайн? Какая тень упала на мир? Что-то странное случилось с тобой в Лабиринте. Что это было? Что?

— Лабиринт — это нерадостное место для меня, Карабелла. Возможно, я почувствовал себя запертым там, похороненным, задыхающимся.— Он встряхнул головой.— Это было странно, да. Но Лабиринт уже далеко позади. Поскольку мы начали путешествие на более веселых землях, я почувствовал, что я снова становлюсь самим собой, я снова узнал радость, любовь, я…

— Ты можешь обманывать себя, но не меня. Путешествие уже не приносит тебе радость. Поначалу ты впитывал в себя все, словно не мог насытиться,— тебе хотелось побывать всюду, посмотреть все, потрогать то, что можно потрогать, но теперь уже нет. Я вижу это в твоих глазах, я вижу это по твоему лицу. Ты ходишь, словно во сне. Ты не согласен?

— Да, я начинаю уставать. Я признаю это.

— Тогда оставь крестный ход! Возвращайся в Замок, который ты любишь, где ты всегда был по-настоящему счастлив!

— Я — Коронованный! Святая обязанность Коронованного лично предстать перед народом, которым он правит. Это мой долг перед ними.

— А какой у тебя долг перед собой?

Он пожал плечами:

— Я прошу тебя, милая. Даже если мне уже все наскучило, а это так, я не стану отрицать, во сне я слышу речь, вижу нескончаемые шествия жонглеров и акробатов, тем не менее никто еще не умер от скуки. Крестный ход — моя обязанность. Я должен продолжить его.

— Отмени хотя бы поездку в Зимроель. Один материк — более чем достаточно. Возвращение в Замок отнимет у тебя месяцы, если ты будешь останавливаться в каждом крупном городе, встречающемся на пути. А потом — Зимроель, Пилиплок, Ни-моя, Тил-омон, Нарабал, Пидруид — это займет годы,

— Валентайн!

Он медленно покачал головой.

— У меня обязательство перед всем народом, не только перед теми, кто живет в Альханроеле, Карабелла.

Взяв его за руку, она сказала:

— Я это понимаю. Но может быть, ты требуешь слишком много от себя. Я прошу еще раз — исключи Зимроель из путешествия. Ты сделаешь это? По крайней мере, ты подумаешь об этом?

— Я бы вернулся в Замок Горы сегодня вечером, если бы мог. Но я должен продолжать. Я должен.

— Сегодня ночью в храме ты надеешься поговорить со своей матерью Леди, не так ли?

— Да,— сказал он,— но…

— Обещай мне тогда. Если твои мысли дойдут до нее, спроси ее, нужно ли тебе ехать в Зимроель. Пусть ее совет ведет тебя в этом, как это было много раз. Ты спросишь?

— Карабелла!..

— Ты спросишь ее? Только спросить!

— Хорошо,— согласился он.— Я спрошу. Это я могу обещать.

Она шаловливо посмотрела на него:

— Я кажусь сварливой женой, Валентайн? Мучая и изводя тебя таким образом? Я делаю это из любви, ты знаешь?

— Это я знаю,— сказал он, тесно прижимая и удерживая ее.

Они больше ничего не говорили, поскольку было уже пора готовиться к путешествию на Алазорские высоты к храму Леди. Сумерки опускались, когда они начали подъем по узкой извилистой дороге, и огни Алазора сверкали позади них, как миллионы ярких жемчужин, в беспорядке разбросанных по равнине.

Иерархиня Амбаргарде, высокая, царственного вида женщина с пронзительным взглядом и светлыми блестящими волосами, встречала Коронованного в воротах храма.

В то время как испытывающие благоговейный страх прислужники выглядывали поглазеть, она кратко и тепло приветствовала его,— он был, сказала она, первым Коронованным, который посетил храм с того времени, как приезжал лорд Тиверас в свой второй крестный ход. Она провела его через красивый сад, пока не стал виден сам храм — длинное одноэтажное здание, построенное из белого камня, без украшений, расположенное в просторном, цветущем саду благородной непритязательности и красоты. Его западная стена полумесяцем изгибалась по краю утеса и была обращена к морю; его внутренняя сторона расстилалась крыльями под острым углом к востоку.

Валентайн прошел через крытую галерею на маленький балкон, который, казалось, как бы подвешен в космосе, находясь на самом краю утеса. Здесь он долго стоял в молчании, рядом с ним — Карабелла и иерархиня. Слит и Тунигорн стояли поблизости. Было удивительно тихо, он ничего не слышал, кроме натиска холодного свежего ветра, который безостановочно дул с северо-запада, и слабого трепетания розовой мантии Карабеллы. Он смотрел вниз на Алазор. Морской порт лежал у основания утеса, его необъятная территория так далеко растянулась на север и на юг, что он не мог видеть его границ. Темные стрелы длиннющих авеню сходились с далекой едва различимой линией бульваров, где шесть гигантских обелисков поднимались к небу: могила лорда Стиамота — победителя метаморфов. За ними — только море, темно-зеленое, окутанное низко стелющимся туманом.

— Идемте, милорд,— сказала Амбаргарде.— Последний отблеск дня уходит. Позвольте проводить вас в вашу комнату.

Этой ночью он будет спать один, в простой, без роскоши маленькой комнате, примыкающей к обители. Не будет он ничего ни есть, ни пить, кроме сон-вина, которое раскроет его мысли и сделает их доступными для Леди. Когда Амбаргарде ушла, он повернулся к Карабелле и сказал:

— Я не забыл о своем обещании, любимая.

— Я это знаю, Валентайн, я молю, чтобы она сказала тебе повернуть назад, к Горе!

— Подчинишься ли ты, если она не скажет?

— Как я могу не подчиниться, что бы ты ни решил? Ты — Коронованный. Но я молюсь, чтобы она велела тебе повернуть назад. Приятных снов, Валентайн.

— Приятных снов, Карабелла.

Она ушла. Он постоял немного у окна, наблюдая, как ночь окутывает берег и море. Где-то на западе отсюда, он знал, лежит Остров Сна, который был имением его матери, далеко за горизонтом, дом этой милой и благословенной Леди, которая дала миру мудрость, как он это представлял. Валентайн напряженно вглядывался в море, высматривая в тумане и сгущающейся тьме, словно он мог увидеть, блестящие белые бастионы известняка, на которых лежал Остров.

Потом он разделся и лег на простую кровать, которая была здесь единственным предметом мебели, и поднял кубок с темно-красным сон-вином. Сделал глубокий глоток сладкой густой жидкости, потом еще, и снова лег, впадая в состояние транса, которое открывало его мозг импульсам, идущим издалека, и закрыл глаза в ожидании сна.

— Приди ко мне, мама. Это Валентайн.

Вялость овладела им, и он скользнул в легкий сон.

— Мама…

— Леди…

— Мама…

Призраки плясали в его голове. Тонкие, вытянутые образы, тела прорывались, как пузыри сквозь отверстия в земле, и спиралью завивались вверх к вершине небосвода. Призрачные руки, тянулись от стволов деревьев, желтые глаза раскрывались у каменных глыб, и реки обрастали волосами. Он наблюдал и ждал, скользя все глубже и глубже в царство сновидений, все время толкая вперед свою руку к Леди.

Потом появился проблеск ее, сидящей возле восьмиугольного бассейна в своей комнате из прекрасного белого камня во внутренней обители Острова. Она склонилась вперед, будто изучала свое отражение. Он плыл к ней и парил прямо позади нее, смотрел вниз и видел знакомое лицо, мерцающее в бассейне, темные блестящие волосы, полные губы и теплые любящие глаза, за одним ухом, как всегда, цветок, серебряный ободок на лбу. Он нежно произнес: "Мама. Это Валентайн".

Она повернулась лицом к нему. Но лицо, которое он увидел, было лицом незнакомки: бледное, измученное, хмурое, озадаченное лицо.

— Кто вы? — прошептал он.

— Как! Ты знаешь меня! Я Леди Острова.

— Нет… нет…

— Совершенно определенно, это так.

— Нет.

— Зачем ты пришел ко мне сюда? Ты не должен был этого делать, поскольку ты Понтифик, и скорее мне следовало прийти к тебе, чем тебе ко мне.

— Понтифик? Ты хочешь сказать — Коронованный.

— О, я так сказала? Тогда я ошиблась.

— А мать моя? Где она?

— Это я, Валентайн.

И действительно, измученное лицо было ни чем иным, как маской, которая становилась все тоньше и тоньше, пока не отпала оболочка старой кожи, обнажая удивительную улыбку его матери, ее успокаивающие глаза. И это в свою очередь отпало еще раз, показав чужое лицо, а потом лицо самой Леди, но в этот раз она плакала. Он потянулся к ней, но его руки прошли сквозь нее, и он увидел, что остался один. Она не вернулась к нему в эту ночь, он гонялся за ней от видения к видению дебрях такой неизвестности, что он скорее убежал бы, если бы мог. И, наконец, он оставил поиски и отдался глубочайшему и самому спокойному из снов.

Когда он проснулся, было позднее утро. Он умылся и вышел из комнаты и увидел Карабеллу. Лицо осунувшееся и напряженное, глаза покраснели, словно она не спала совсем.

— Как, милорд? — сразу спросила она.

— Я не узнал ничего этой ночью. Мои сны были пустыми, и Леди не разговаривала со мной.

— О, любимый, как я сожалею!

— Я попытаюсь снова сегодня. Возможно, я выпил слишком мало сон-вина или слишком много. Иерархиня посоветует мне. Ты ела, Карабелла?

— Уже давно. Но если хочешь, я позавтракаю еще раз с тобой. Слит хочет увидеть тебя. Какое-то срочное донесение прибыло ночью, и он собирался сразу передать его тебе, но я запретила это.

— Что за донесение?

— Он мне не сказал ничего. Мне послать за ним?

Валентайн кивнул.

— Я подожду там,— сказал он, указывая взмахом руки на маленький балкон, свешивающийся с края утеса.

Слит появился в сопровождении незнакомца: худощавый, смуглолицый мужчина с треугольным лицом и широкими бровями над большими, полными печали глазами, который сделал рукой быстрый знак лучистой звезды и стоял, уставившись на Валентайна, словно Коронованный был существом из другого мира.

— Ваша светлость, это Ю-Уулизаан, он приехал прошлой ночью из Зимроеля.

— Необычное имя,— сказал Валентайн.

— Оно много поколений в нашей семье, милорд. Я занят в службе по сельскохозяйственным вопросам в Ни-мое, и моя обязанность передать вам грустные новости из Зимроеля.

Валентайн почувствовал, как что-то сжалось в груди. Ю-Уулизаан протянул пачку бумаг.

— Здесь все описано, все подробности каждого из бедствий, территорию, которую они охватывают, размеры ущерба…

— Бедствия? Какие бедствия?

— В сельскохозяйственных зонах, милорд. В Дулорне снова появилась угольная пыльца люсавенды, а также погибли деревья нийка к западу от Ущелья, поражены стаджа и глейн, корневые долгоносики напали на посевы рикки и милели в…

— Милорд! — закричала неожиданно Карабелла.— Посмотрите, посмотрите, там!

Он повернулся к ней. Она показывала на небо.

— Что это?

Встревоженный Валентайн посмотрел вверх.

Порывом свежего ветра с запада несло целое полчище огромных блестящих прозрачных существ, не похожих ни на что, что он когда-либо видел. Их тела в диаметре равнялись, возможно, длине человеческого тела. Они имели форму чашек, изогнутых так, чтобы придать им плавучесть, у них были длинные волосатые ноги, которые они держали вытянутыми во все стороны. Их глаза, расположенные в два ряда поперек головы, словно блестящие черные бусины, размером с человеческий кулак, ослепительно сверкали в солнечных лучах. Сотни, даже тысячи пауков пролетали над головой — перелетная стая, река, фантастических призраков в небе.

Карабелла сказала, поежившись:

— Какие чудовищные существа! Как из самых страшных кошмаров Короля Снов.

Валентайн с удивлением и ужасом наблюдал, как они проносятся, то опускаясь, то взмывая в потоке ветра. Испуганные крики доносились теперь из двора храма. Валентайн, кивком показав Слиту следовать за ним, побежал внутрь и увидел в середине лужайки пожилую иерархиню, размахивающую знергоразрядчиком. В воздухе было тесно от странных существ, некоторые из них летели к земле, и она с полдюжиной прислужниц пыталась уничтожить их, прежде чем они приземлятся, но некоторое число уже достигло земли. Как только они касались почвы, они становились неподвижными, но сочная зеленая трава становилась желтой и казалась обгоревшей на площади, примерно вдвое превышавшей размеры существа. Через несколько минут неожиданная атака завершилась. Парящие существа прошли мимо и унеслись на восток, но участок земли вокруг храма и сад выглядели так, словно подверглись нападению летающих паяльных ламп. Иерархиня Амбаргарде, увидев Валентайна, положила свой энергоразрядчик и медленно направилась к нему.

— Что это было такое? — спросил он.

— Ветряные пауки, милорд.

— Я не слышал о них. Они родом из этого региона?

— Слава Богу, нет, милорд! Они приходят из Зимроеля, с гор за Хинтором, когда наступает их брачный сезон, они бросаются в поток высотных ветров, и пока находятся в воздухе, спариваются и освобождают оплодотворенные яйца, которые относит в восточном направлении встречным нижним ветром с гор, пока они не опускаются в местах инкубации. Но взрослых подхватывают потоки воздуха и уносят к морю, и иногда они долетают до берегов Альханроеля.

Слит с гримасой отвращения подошел к одному из погибших ветряных пауков, который упал неподалеку. Он лежал спокойно, делая только слабые движения, едва, заметно подергивая лохматыми ногами.

— Держитесь от него подальше! — закричала Амбаргарде.— Он ядовитый! — Она подозвала прислужницу, которая уничтожила его разрывом своего энергоразрядчика. Обращаясь к Валентайну, иерархиня сказала: — До того, как они спариваются, это довольно безобидные существа, питающиеся листьями и ветками. Но как только они освобождают свои яйца, они меняются и становятся опасными. Вы видите, что они сделали с травой? Мы должны будем выкопать это все, иначе здесь ничего не будет расти.

— И это случается каждый год? — спросил Валентайн.

— О, нет, нет, слава Богу! Большая часть пропадает в море. Только раз за много лет залетают они так далеко. Но когда это случается… о, милорд, это всегда год дурного предзнаменования!

— Когда они были последний раз? — спросил Коронованный.

Амбаргарде, казалось, колебалась. Наконец она сказала.

— В год смерти вашего брата лорда Вориакса, милорд.

— А до этого?

Ее губы задрожали:

— Я не помню. Может быть, десять лет или пятнадцать.

— Случайно, не в год смерти лорда Молибора?

— Милорд… простите меня…

— В этом нет ничего, что нуждается в прощении,— тихо сказал Валентайн.

Он отошел от группы и остановился, рассматривая обгоревшие места разоренной лужайки. В Лабиринте, думал он, Коронованный сражен мрачными видениями за праздничным столом. В Зимроеле бедствие с зерновыми культурами. В Альханроеле появились ветряные пауки, неся дурные предзнаменования. И когда я обращался к своей матери в моих снах, я видел лицо незнакомки. Послание очень ясное, не так ли? Да. Послание очень ясное.

— Слит! — закричал он.

— Ваша светлость?

— Найди Азенхарта, и пусть он готовит флот. Мы отправимся как можно скорее.

— В Зимроель, милорд?

— Сначала на Остров, чтобы я мог посоветоваться с Леди, а потом — да, в Зимроель.

— Валентайн? — послышался слабый голос. Это была Карабелла. Ее глаза были неподвижные и незнакомые, а лицо — бледным. Она выглядела почти как ребенок… маленький напуганный ребенок, душу которого посетил этой ночью Король Снов.

— Что за злой рок отпущен на волю на нашей земле, милорд? — спросила она голосом, который он с трудом расслышал.— Что будет с нами, милорд? Скажи мне, что будет с нами?

 

Книга водяных королей

— Твоя задача — добраться до Гранд Эртсуда,— произнес инструктор.— Твой маршрут проходит по открытой местности южнее Пиниторской дороги. Твое основное оружие — дубинка и кинжал. Семь хищных зверей — вурхэйн, малорн, зейл, касай, мин-молитор, вейхан и зитун — будут препятствовать тебе. Они опасны и даже могут поранить тебя, если захватят тебя врасплох.

Третий день продолжалось путешествие Хиссуна, а предстояло пройти еще двенадцать миль. Он спрятался за широким стволом дерева газан, таким сучковатым и искривленным, что ему вполне могло быть десять тысяч лет, и внимательно осмотрел лежащую перед ним длинную узкую долину. Все было тихо. Он не заметил никого из своих приятелей-стажеров, не заметил и хищных зверей. Однако то, что увидел он прямо перед собой, вселяло страх: впереди лежал лишенный растительности склон, покрытый осыпающимися осколками гранита, которые наверняка будут скользить, как только он ступит на них, повлекут за собой и разобьют его о камни на дне далекой долины. Даже если это только тренировочное упражнение, Хиссун понял, что вполне может погибнуть, если допустит хоть малейший промах.

Но идти назад тем же путем, которым он пришел, и попытаться спуститься где-то в другом месте — нет, этого ему хотелось еще меньше. Снова подвергаться риску на этом уступе, извивающемся по краю утеса, упасть с высоты в тысячу футов при одном неосторожном шаге, вновь лицезреть эти ужасные нависшие каменные глыбы, под которыми он вынужден был проползать, почти касаясь носом земли, с зазором едва ли не в полфута над его головой… нет, нет. Лучше довериться этому участку пути, чем пытаться повернуть назад. Кроме того, там, вверху, все еще рыскал один из семи преследующих его хищников, это ужасное существо, вурхэйн. Однажды уже оставив далеко позади эти серповидные клыки и огромные изогнутые челюсти, он не имел ни малейшего желания встретиться с ними еще раз.

Используя дубину как трость, он осторожно продвигался по усыпанному гравием склону. Ярко светило солнце, его лучи проникали сюда намного ниже постоянного пояса облаков, которые обволакивали огромную гору в ее средних высотах. Ослепительный солнечный свет бил по осколкам слюды, вкрапленным в россыпи рваного гранита на склоне, отражаясь в глазах, что изнуряло его.

Хиссун осторожно переставил вперед одну ногу, наклонился к ней, проверяя на прочность булыжник. Затем сделал шаг, другой. Несколько камешков, подпрыгивая, скатились по склону, сверкая, словно маленькие зеркала, и перевернулись при падении. Казалось, что опасности нет, но это до тех пор, пока остальная масса не двинется с места. Хиссун продолжал медленно спускаться. Его лодыжки и колени, утомленные вчерашним переходом через открытый всем ветрам перевал, сопротивлялись крутому, отвесному спуску. Лямки его рюкзака врезались в плечи. Ему хотелось пить, слегка побаливала голова. Воздух на этом участке Горы Замка оказался разреженный. Были мгновения, когда он поймал себя на том, что ему хочется снова очутиться в безопасности Замка, склониться над учебниками конституционного права и древней истории, которые он изучал в течении прошедших шести месяцев. Хиссун без улыбки не мог вспомнить, как в самые томительные дни учебы самозабвенно отсчитывал дни, когда освободится от учебников и сможет отправиться в захватывающее путешествие. Сейчас дни, проведенные в библиотеке Замка, совсем не казались скучными и утомительными, в отличие от путешествия, которое оказалось не чем иным, как изнурительным испытанием.

Хиссун посмотрел вверх. Солнце, казалось, закрыло полнеба. Он поднял руку, прикрывая ею глаза. Прошел уже почти год с тех пор, как Хиссун оставил Лабиринт, а он все еще не мог полностью привыкнуть к виду этого яростного предмета в небе, к прикосновениям его лучей к коже. Случалось, что он наслаждался его непривычным теплом… Он уже давно обменял бледность Лабиринта на темный золотистый загар, но все еще солнце возбуждало в нем страх, порой ему очень хотелось отвернуться от него и закопаться на тысячу футов в землю, где оно не сможет его достать. Идиот. Простак. Солнце не враг тебе?

Двигайся. Двигайся…

Далеко на горизонте Хиссун увидел черные башни Гранд Эртсуда. А вон та заводь серых теней в противоположной стороне была городом Хойкмар, из которого он отправился в этот нелегкий путь. По его подсчетам, он прошел уже двадцать миль: сквозь зной и жажду, через озера пыли и древние моря пепла, кружа вниз по фумаролам и по полям звенящей металлической лавы. Он ускользнул от этого странного существа с выдергивающимися антеннами и глазами, похожими на белые тарелки, которое преследовало его почти полдня. С помощью старой уловки по раздвоенью запаха он обманул вурхэйна, направив животное за своей сброшенной туникой, в то время как он сам спустился по слишком узкому проходу, чтобы здесь мог пройти зверь. Но еще оставалось шесть преследователей: малорк, зейл, вейхан, мин-молитор, зитун, касай.

Странные названия. Странные звери, родом ниоткуда, Возможно, они были синтезированы, вернее, созданы, как и горы, древним колдовством. Но зачем создавать такие чудовища? Зачем выпускать их на свободу на Горе Замка? Только чтобы испытывать и закалять молодых аристократов? Хиссун задумался на мгновение: что же будет, если вейхан или зитун неожиданно возникнут из этой каменистой осыпи и нападут на него? "Они могут ранить тебя, если захватят тебя врасплох",— припомнил он слова инструктора. Ранить, да. Но убить? Какая цель этого испытания? Отточить способность к выживанию молодых Посвященных в Рыцари или исключить негодных? Хиссуну было известно, что почти три дюжины новичков таких же, как и он, рассеялись по тридцати милям испытательного участка. Сколько из них выживет и доберется до Гранд Эртсуда?

Уж он-то по крайней мере выживет. Да, в этом Хиссун был уверен. Медленно протыкая своей дубинкой камни, чтобы испытать их прочность, спускался он по гранитному склону. На полпути случилось несчастье: большая, не внушившая опасений, треугольная глыба на деле оказалась ненадежно уравновешенной и подалась вперед при первом легком прикосновении его левой ступни. Долю секунды он раскачивался, накренившись, и пытаясь удержаться, а потом рухнул вниз. Дубина выпала из рук, вызвав небольшой камнепад, его правая нога соскользнула до бедра в расщелину между двух острых, как лезвие ножа, глыб.

Он непонятно за что ухватился и изо всех сил старался удержаться, прислушиваясь: не скатываются ли под ним камни? Все было спокойно, только резкая жгучая боль ощущалась в ноге. "Что же с ней,— подумал Хиссун,— перелом, разрыв связок, растяжение мышц?" Он начал медленно вытаскивать ее. Его гетры оказались разодраны от бедра до икры, и кровь текла из глубокой раны, Но, что еще хуже, в паху возникла пульсация, которая завтра могла вызвать такую ненужную и хлопотную хромоту. Подобрав свою дубину, он осторожно двинулся дальше.

Характер склона теперь изменялся. Большие надтреснутые, глыбы под ногами уступили место мягкому, еще более ненадежному гравию. Хиссун освоил медленную скользящую поступь, поворачивая ступню боком и подталкивая верхний слой гравия перед собой по мере того, как спускался. Это тяжело сказывалось на его воспаленной ноге, но зато позволяло как-то контролировать движение. Подножие склона было уже видно.

Он дважды поскользнулся на гравии. Первый раз проскользил всего лишь несколько футов, второй раз протащился дюжину ярдов вниз по склону и не упал на самое дно только потому, что тормозил по гравию ногами, зарываясь на шесть-семь дюймов вглубь, и отчаянно цеплялся руками. Поднявшись, Хиссун не смог найти свой кинжал. Он поискал его в гравии вокруг, но безуспешно и, наконец, махнул рукой и продолжил свой путь. Все равно, решил он, кинжалом не воспользоваться в борьбе с вейханом или мин-молитором. Однако его будет не хватать при приготовлении пищи, выкапывании съедобных клубней, срезании шкурки с фруктов.

У подножия склонов долина выходила на широкое каменистое плато, безводное, угрожающее, с высунувшимися тут и там деревьями древнего вида. Это были газаны без листьев, согнутые и кривые. Но немного в стороне, к востоку, он увидел деревья другого сорта: высокие, стройные, покрытые листьями, росшие тесными группами. Они надежно указывали на близость воды, и он направился к ним.

Однако эта группа зеленых деревьев оказалась намного дальше, чем он предполагал. Час трудного пути, казалось, нисколько не приблизил к ней. Раненая нога Хиссуна быстро коченела. Его фляжка была пустой. Когда же он взошел на гребень невысокого горного кряжа, то увидел, что на другой стороне его поджидает малорн.

Это было ужасно отвратительное создание, чье мешковатое овальное тело, посаженное на десять ненормально длинных ног, имеющих У-образный наклон, удерживало грудную клетку в трех футах от земли. Восемь из его ног заканчивались широкими мягкими лапами. Две передних были снабжены клешнями и когтями. Ряд сверкающих красных глаз проходил практически вокруг всего его тела. Длинный изогнутый хвост ощетинился жалами:

— Я мог бы убить тебя с помощью зеркала! — крикнул ему Хиссун.— Хочешь, я дам тебе взглянуть на свое отражение, и ты испугаешься его до смерти.

Малорн произвел мягкий шипящий звук и начал медленно надвигаться на него, работая челюстями и сжимая клешни. Хиссун поднял свою дубинку и стал ждать. "Бояться нечего,— убеждал он себя,— я должен быть спокоен, так как цель этого испытания не убить стажера, а только сделать его сильнее и, возможно, понаблюдать за его поведением в стрессовых ситуациях".

Хиссун позволил малорну приблизиться на десять ярдов. Потом поднял камень и швырнул его в морду противного существа. Малорн легко отбил камень в сторону и продолжал надвигаться на него. Осторожно Хиссун пробрался влево, в седловину горного кряжа, придерживаясь возвышенных мест и сжимая обеими руками свою дубинку. Малорн был ни быстрым, ни проворным, однако, если он попытается напасть, Хиссун решил взобраться на гору.

— Хиссун? — позади раздался чей-то голос.

— Кто это? — воскликнул Хиссун, не оглядываясь.

— Альзимир.— Это был Посвященный в Рыцари из Перитоля, старше его на год или два.

— С тобой все в порядке? — поинтересовался Хиссун.

— Я ранен. Малорн ужалил меня.

— Сильно?

— Моя рука распухает. Наверное, у меня заражение.

— Я скоро буду. Но сначала…

— Смотри. Он прыгает.

Действительно, малорн, казалось, подогнул ноги для прыжка. Хиссун застыл в ожидании, балансируя на ступнях и слегка покачиваясь. Он не боялся этого животного. Время медленно тянулось, однако ничего не произошло. Хиссун внимательно наблюдал за малорном, а тот был совершенно спокоен. Хиссуну некогда было размышлять о том, что произойдет дальше, надо было действовать.

Неожиданно странный застой нарушился, и ужасное существо оказалось в воздухе, подбросив себя вверх мощным толчком всех своих ног. В тот же момент Хиссун рванулся с места между камней в направлении взмывшего вверх малорна так, чтобы зверь в своем мощном прыжке перепрыгнул через него. Когда малорн пролетал прямо над головой Хиссуна, он упал на землю, чтобы избежать колющих ударов его смертоносного хвоста. Держа дубинку обеими руками, он с неистовой силой ударил ею вверх, стараясь поразить чудовище в живот. Послышался свистящий звук выпущенного воздуха, и ноги малорна завертелись во все стороны от боли. Его когти едва не задели Хиссуна, когда он упал.

Малорн приземлился на спину в нескольких футах от Хиссуна, который подошел к нему и прыгнул между его дергающихся ног, чтобы еще дважды ударить его дубинкой по животу. Потом он медленно попятился. Малорн все еще слабо дергался. Хиссун нашел самый большой булыжник, какой смог поднять, подержал его над головой малорна и отпустил. Дергающиеся ноги затихли. Хиссун отвернулся, теперь уже дрожа и покрывшись потом. Он стоял, опершись на дубинку, тяжело дыша, грудь бурно вздымалась, но спустя минуту он успокоился.

Альзимир лежал футов на пятьдесят выше по склону хребта, его правая рука, была прижата к левому плечу, которое, казалось, распухло до размеров, дважды превышающих обычные. Лицо Альзимира горело, глаза блестели. Хиссун склонился над ним и произнес:

— Дай мне твой кинжал. Я потерял свой.

— Он там,— прошептал Альзимир.

Хиссун быстро отрезал рукав у одежды Альзимира, обнажив звездообразную рану прямо над бицепсом. Надрезав рану, сдавил ее, а когда потекла кровь, высосал ее, сплюнул и снова сдавил. Альзимир дрожал, скулил, вскрикнул раз или два. Через некоторое время Хиссун вытер рану и, порывшись в своем ранце, вытащил бинт.

— Это сгодится,— сказал он,— если повезет, ты будешь в Гранд Эртсуде завтра к этому времени, там тебе окажут необходимую помощь.

— Я пытался обойти вокруг него так же, как и ты,— Альзимир в ужасе уставился на поверженного малорна,— …неожиданно он прыгнул на меня и укусил. Думаю, он ждал, когда я умру, прежде чем съесть меня… но потом подошел ты.

Хиссун поежился: что ни говори, отвратительный зверь, он и наполовину не выглядит таким омерзительным на картинках учебника.

— Ты убил его?

— Вероятно. По-видимому, мы не должны убивать преследователей. Возможно, они нужны для испытаний стажеров на следующий год.

— Это их проблема,— ответил Альзимир и продолжал рассуждать: — Раз они посылают нас сюда навстречу этим существам, то не должны сердиться, если мы случайно убьем одного. О, клянусь Леди, как сильно болит рука!

— Пошли. Мы закончим переход вместе,— прервал его стоны Хиссун.

— Нам не положено делать это, Хиссун.

— Что из этого? Ты думаешь, я оставлю тебя одного в таком положении? Вставай. Пусть посчитают, что мы завалили испытание, если они этого хотят. Я убил их малорна, а теперь должен спасти раненого человека… Все так, верно? Значит, я завалил испытание. Но я буду жив завтра, и ты тоже.

Хиссун помог Альзимиру встать на ноги, и они не спеша двинулись к далеким зеленым деревьям. Он заметил, что его снова затрясло, по-видимому наступила запоздавшая реакция. Это ужасное чудовище, летящее над его головой, кольцо красных немигающих глаз, клацающие челюсти, мягкий незащищенный живот… Пройдет еще много времени, прежде чем он сможет забыть об этом, По мере их продвижения прежнее спокойствие вернулось к нему.

Он пытался представить лорда Валентайна сражающимся с малорнами, зейлами, зитунами в этой заброшенной долине. Интересно, а как поступили бы Элидат, Дивис, Мириган?

Конечно, в свое время они все прошли через такое же испытание и, возможно, это был тот самый малорн, который шипел и щелкал зубами на молодого Валентайна двадцать лет назад. Все это казалось Хиссуну немного абсурдным: в самом деле, какое отношение к овладению искусством правления имела борьба с чудовищами? Без сомнения, рано или поздно он поймет это, решил Хиссун, а пока ему нужно было позаботиться об Альзимире, а также о зейле, вейхане, мин-молиторе, зитуне и касае. В любом случае он должен сразиться еще с одним или двумя преследователями, так как маловероятно, что он встретит всех во время перехода. Однако до Гранд Эртсуда было еще двенадцать миль, а дорога впереди казалась пустынной и нелегкой. Он задумался немного: была ли веселой жизнь в Замке Горы? Восемь часов в день отводилось на изучение указов каждого Коронованного и Понтифика от Дворна до Тивераса, прерываемое лишь кратковременными выходами в пустынную местность для борьбы с малорнами и зитунами! А как же празднества и забавы? А как же веселые поездки по паркам и заповедникам? Он начинал думать, что люди в низине придерживаются неоправданно романтических представлений о жизни знати на Горе.

— Как у тебя дела? — Хиссун взглянул на Альзимира.

— Чувствую себя очень слабым, но опухоль, кажется, несколько спала,— ответил тот.

— Мы промоем рану, когда доберемся до тех деревьев. Там должна быть вода,— успокоил его Хиссун.

— Я бы умер, если бы ты не подоспел вовремя, Хиссун.

— Если бы я не пришел,— Хиссун пожал плечами,— то пришел бы кто-нибудь другой. Таков логичный путь через долину.

— Не понимаю, почему они заставили тебя пройти эту тренировку,— после небольшой паузы сказал Альзимир.

— Что ты хочешь этим сказать? — воскликнул Хиссун.

— Зачем послали тебя навстречу всем этим опасностям? — повторил свой вопрос Альзимир.

— Почему бы и нет,— поддержал разговор Хиссун,— все новички должны пройти через это.

— Слышал, что у лорда Валентайна особые планы относительно тебя,— не унимался Альзимир,— во всяком случае так Дивис сказал на прошлой неделе Стазилену.

— Я предназначен для великих дел, да, да. Хозяин конюшни, владелец псарни — это мой удел.

— Хиссун, погоди, я серьезно. Дивис завидует тебе, ты ведь знаешь. Он боится тебя, потому что ты фаворит Коронованного. Дивис хочет быть Коронованным, все это знают. Он считает, что ты стоишь на его пути.

— Мне кажется, что яд начал действовать на тебя, и ты бредишь.

— Поверь мне, Дивис видит в тебе соперника, Хиссун.

— У него нет для этого оснований, Альзимир. Я не раньше стану Коронованным… чем Дивис. Ведь предполагаемый наследник — Элидат. А лорд Валентайн, как мне известно, будет оставаться сам Коронованным еще очень и очень долго.

— Повторяю тебе…

— Не говори мне ничего,— с горечью произнес Хиссун,— лучше побереги свою энергию дли перехода. Ведь до Гранд Эртсуда двенадцать миль, и еще пять отвратительных зверей ждут нас впереди.

Сон пиуривара Фараатаа.

Наступил час Скорпиона, и скоро солнце поднимется над Велализьером. За городскими воротами, вдоль дороги, которая была известна как Дорога Ухода, а с этого дня будет известна как Дорога Возвращения, собралась громадная процессия, растянувшаяся до горизонта. Наследный Принц в изумрудном сиянии стоит во главе колонны. За ними — четверо, принявшие облики Красной Женщины, Слепого Гиганта, Мужчины без кожи и Последнего Короля. Потом идут четверо заключенных, связанных слабо затянутыми жгутами, далее следуют массы пиуриварского народа: Те, Которые Возвращаются.

Фараатаа парит высоко над городом, перемещаясь по желанию над всей громадностью просторов, охватывая их всецело одним взглядом. Все совершенно, все сделано заново: крепостной вал восстановлен; храмы воздвигнуты; упавшие колонны заменены; по трубам вновь бежит вода; сады цветут; сорняки и кустарники, которые пробивались через каждую расселину, уже выполоты и вырублены; песок беспрепятственно уносится прочь.

Только Седьмой Храм был оставлен таким, каким он был во время Падения: плоский обрубок, одно лишь основание, окруженное булыжниками. Фараатаа парит над ним, мысленно возвращаясь сквозь черный океан времени, и видит только что построенный Седьмой Храм… а сейчас перед ним предстает картина Осквернения…

О! Там, смотри! На Столах Богов готовится нечестивая жертва. На каждом из них лежит огромный водяной король еще живой, беспомощный под тяжестью собственного веса, крылья слабо шевелятся, шея прогнулась, глаза блестят от гнева или страха. Крошечные фигурки мечутся вокруг двух огромных существ, готовясь провести запрещенный обряд. Фараатаа трепещет, Фараатаа плачет, его слезы падают как хрустальные глобусы на далекую землю. Он видит, как сверкают

длинные ножи; он слышит, как рычат и храпят; он видит, как срезается мясо. Он хочет крикнуть людям: "Нет, нет, это чудовищно. Мы будем жестоко наказаны!" Но что толку? Что толку? Все это случилось тысячи лет назад. Потому он и летает, потому он и наблюдает. Как муравьи, они устремляются через город, каждый с куском водяного короля, поддерживаемым над головой… Грешные муравьи, они несут жертвенное мясо в Седьмой Храм, швыряют его в погребальный костер, поют Песню Сожжения. "Что вы делаете?" — снова хочет крикнуть Фараатаа, но его вряд ли кто услышит. "Вы сжигаете своих братьев!" — вновь пытается крикнуть Фараатаа… Поднимается черный и густой дым, разъедает глаза Фараатаа, и он уже больше не может оставаться наверху и медленно начинает падать, падать, падать… Осквернение совершено, роковой конец города предрешен, а с ним потерян весь мир.

Первые отблески дня засветились на востоке. Они прочертили город и ударили по серповидной луне, взобравшейся на свою высокую точку на вершине обрубка Седьмого Храма. Наследный Принц поднимает руку и дает сигнал. Процессия трогается с места. По мере движения Те, Которые Возвращаются, меняют время от времени форму в соответствии с учением Книги водяных королей. Они принимают по очереди образы, известные как Пламя, Поток, Падающий лист, Лезвие, Пески, Ветер. Пройдя Площадь Неизменности, они возвращаются к истинной своей форме и поддерживают ее все остальное время.

Наследный Принц обнимает каждого из четырех заключенных. Потом их ведут к алтарям на вершине Столов Богов. Красная Женщина и Мужчина без кожи сопровождают молодого короля и его мать к восточному Столу, где давным-давно, в ночь богохульства, погиб водяной король Низнорн. Слепой Гигант и Последний Король подводят старшего короля и того, кто приходит по ночам в снах к западному Столу, где водяной король Дюмситор был предан смерти Осквернителями.

Наследный Принц один стоит на вершине Седьмого Храма. Его аура теперь ярко-красная. Фараатаа спускается и соединяется с ним, они понимают, что отныне они — единое целое.

— Вначале было Осквернение, когда безумие нашло на нас, мы соединились против наших морских братьев,— восклицает Фараатаа.— Когда же мы очнулись и узрели то, что сделали, за этот грех мы разрушили свой великий город и разбрелись по земле. Но даже этого было недостаточно, и враги были посланы на нас издалека. Они забрали у нас все, что мы имели, и в наказание за то, что мы согрешили перед нашими морскими братьями, они сделали нас дикарями. Наши пути затерялись, наше страдание было огромным, и лицо Самого Высокого отвернулось от нас, пока не наступило время окончания наказания. Мы нашли силы выгнать наших угнетателей и восстановить то, что мы потеряли через свой древний грех. Так было предсказано, что среди нас объявится Принц, который выведет нас из изгнания, когда придет время прощения.

— Сейчас настало время прощения! — ответили ему люди — Настало время Наследного Принца!

— Наследный Принц здесь!

— Вы — Наследный Принц?

— Я — Наследный Принц,— кричит он.— Отныне все прощено. Отныне все долги выплачены. Мы получили свое наказание, прошли испытание и очистились. Орудия наказания убраны с нашей земли. Водяные короли получили свое возмездие Велализьер построен вновь. Наша жизнь начинается заново.

— Наша жизнь начинайся заново! Настало время Наследного Принца! — провозглашает толпа.

Фараатаа принимает свой жезл, который вспыхивает как факел в утреннем свете, и подает сигнал тем, кто ждет на двух Столах Богов. Четырех заключенных толкают вперед. Сверкают длинные ножи. Мертвые короли падают, а их короны скатываются в пыль. Кровью захватчиков омываются Столы Богов. Последний акт сыгран. Фараатаа высоко держит поднятые руки.

— Теперь идем вновь со мной и построим Седьмой Храм!

Пиуриварский народ спешит вперед. Люди собирают валяющиеся плиты храма и по указанию Фараатаа устанавливают их там, где она были в давние времена. Когда работы закончены, Фараатаа встает на самую высокую точку его и смотрит в сторону моря вдаль на сотни миль туда, где собрались водные короли. Он видит, как они бьют своими огромными крыльями по поверхности воды, как высоко они поднимают свои громадные головы и фыркают.

— Братья! Братья! — кричит им Фараатаа.

— Мы слышим тебя земной брат,— доносится в ответ.

— Враг разбит. Город восстановлен. Седьмой Храм возвышается вновь. Закончено ли наше наказание, о братья?

— Да, закончено. Мир очищен, и начинается новый век,— утвердительно отвечает они.

— Мы прощены? — вновь вопрошает Фараатаа.

— Вы прощены, о земные братья.

— Мы прощены, — восклицает Наследный Принц.

Люди тянут вверх к нему свои руки, изменяют свою форму и становятся по очереди то Звездой, то Туманом, то Темнотой, то Проблеском Света, то Пещерой.

Остается лишь только простить тех, кто совершил первоначальный грех и кто с тех пор остался в рабстве среди руин. Наследный Принц протягивает вперед руки, тянется к ним и сообщает им, что проклятие, которое лежало на них, снято, отныне они свободны.

Камни рухнувшего Велализьера выдают своих мертвых, возникают духи, бледные и прозрачные. Они обретают жизнь и цвет, они танцуют и меняют свою форму и кричат от радости вот такие слова:

—Все приветствуют Наследного Принца, теперь он — Король Который Есть!

Такой сон видел пуиривар Фараатаа, когда он лежал на постели из листьев пузырчатого куста под большим деревом двикка в провинция Пиурифаина, где падал легкий дождь.

— Попросите Ю-Уулизаана войти сюда,— приказал Коронованный.

Карты и схемы пораженных зон Зимроеля, с большим количеством пометок и аннотаций, были разложены по всему столу в каюте лорда Валентайна на борту флагманского корабля "Леди Сиин". Шел третий день путешествия. Лорд Валентайн ушел из Алазора с флотом из пяти кораблей под командованием гранд-адмирала Азенхарта. Был взят курс на порт Нуминор в северо-восточном побережье Острова Сна. Даже при самом благоприятном ветре переезд должен был занять много недель, а в настоящее время дул попутный ветер.

Ожидая прибытия сельскохозяйственного эксперта, лорд Валентайн еще раз просматривал документы, которые подготовил для него Ю-Уулизаан, и те, что принесли по его приказу из исторических архивов. Возможно, уже в пятидесятый раз он изучал их с тех пор, как оставил Алазор, но от этого они не становились менее печальными. Он понимал, что болезни растений и эпидемии существуют ровно столько, сколько существует сельское хозяйство. Не было оснований для того, чтобы Маджипура, хотя она и была благоприятной землей, полностью исключала подобные несчастья, и архивные документы как раз об этом свидетельствовали. Бывали случаи, когда сельскохозяйственные культуры серьезно страдали от болезней, засухи, нападения насекомых. Все это происходило при дюжине или даже больше разных правительств. А самые большие потери случались по меньшей мере при пяти правительствах: при Сетифоне и лорде Станидоре; при Фраиме и лорде Вильдиваре; при Струине и лорде Гваделуме; при Канабе и лорде Сирруте, а также во времена Сигнора и лорда Меликана в далекие-предалекие времена.

Однако то, что происходит сегодня, казалось более угрожающим, чем любое из прежних несчастий, подумал лорд Валентайн, и не потому, что это был современный кризис, а не что-то надежно спрятанное в архивах. Население Маджипуры в настоящее время было неизмеримо больше, чем в любую из прежних эпидемий, и приближалось к двадцати миллиардам. Тогда же, как, например, во времена Струила, оно едва составляло шестую часть, а при Сигноре была всего относительно небольшая горсточка. Для такого огромного населения разрушение сельскохозяйственной базы могло легко обратиться в огромное бедствие, называемое голод. Могла пострадать и структура самого общества. Лорд Валентайн отчетливо сознавал, что стабильность существования Маджипуры в течение стольких тысячелетий, что совсем не соответствовало опыту большинства цивилизаций, основывалась главным образом на чрезвычайно благоприятном характере жизни на гигантской планете. Поскольку никто и никогда не испытывал настоящей нужды, между правителями планеты существовало всеобщее молчаливое согласие, даже при некоторой несхожести общественного порядка. Однако стоит поколебать уверенность в обеспеченном существовании, и все остальное может развалиться в одну ночь. Эти его мрачные сновидения, эти картины хаоса, странные предзнаменования… ветряные пауки, парящие над Альханроелем, всякое другое… все это вселяло в Валентайна большую тревогу и постоянные сомнения.

— Милорд, Ю-Уулизаан уже здесь,— сообщил Слит.

Вошел с нерешительным видом сельскохозяйственный эксперт. Неловко он начал делать жест лучистой звезды, который полагался по этикету. Валентайн нетерпеливо замотал головой и предложил Ю-Уулизаану сесть.

— Насколько важной культурой является люсавенда? — Коронованный указал на карте область вдоль Дулорнского Ущелья, отмеченную красным цветом.

— Это основная культура, милорд. Она создает условия для ассимиляции карбогадрата на всем севере и западе Зимроеля,— ответил Ю-Уулизаан.

— А если возникнет серьезная нехватка ее? — задал свой следующий вопрос Валентайн.

— Можно было бы создать диетические добавки, используя такой продукт, как стаджа,— добавил Ю-Уулизаан.

— Но ведь стаджа тоже больна! — воскликнул Валентайн.

— Действительно, милорд. И милель, которая выполняет похожие пищевые функции, страдает от корневых долгоносиков, как я вам уже докладывал. Следовательно, мы можем предвидеть общие трудности во всем этом секторе Зимроеля в течение шести — девяти месяцев.— Кончиком пальца Ю-Уулизаан обвел на карте широкий круг, охватывающий территории, простирающиеся почти от Ни-мои на востоке до Пидруида на западном берегу и к югу до самого Велатиса.

— Какова численность населения этой области? — задумался на мгновение Валентайн.— Возможно, два с половиной миллиарда? — Он попытался представить два с половиной миллиарда голодных людей, привыкших жить в изобилии, а ныне толпящихся в городах Тил-омоне, Нарабале, Пидруиде… Затем он произнес:— Хлебородные районы империи смогут удовлетворить потребности за короткое время. Тем те менее мы будем стремиться взять эти беды сельского хозяйства под контроль. Пыльца люсавенды и около столетия назад причиняла несчастье населению, как я помню, но эта проблема была решена тогда. Верно?

— С помощью экстремальных мер, милорд. Целые провинции были закрыты на карантин. Целые фермы были выжжены, а потом пепел соскоблен с почвы. Потери составили многие миллионы роалей.

— Что значат деньги, когда от голода умирают люди? Мы повторим тот опыт сейчас. Если мы начнем немедленно его проводить в регионах, выращивающих люсавенду, сколько времени, по вашим примерным оценкам, займет возвращение к нормальному положению дел? — спросил Коронованный.

Ю-Уулизаан помолчал минуту, глубокомысленно потирая большими пальцами свои необычно широкие и выделяющиеся скулы. Наконец, он ответил:

— Пять лет минимум, а может быть, даже десять!

— Не может быть! — удивился лорд Валентайн.

— Пыльца распространяется быстро, милорд. Возможно, уже тысяча акров подверглась заражению, пока мы с вами беседуем здесь, милорд. Основная проблема — сдержать распространение пыльцы, прежде чем мы сможем ликвидировать ее.

— А болезнь деревьев нийка? Она распространяется так-же быстро? — поинтересовался лорд Валентайн.

— Еще быстрее, милорд. Она, кажется, связана с истощением посевов стаджи, которая обычно выращивается в сочетании с деревьями нийка.

Валентайн молча уставился на стену каюты, видя перед собой только серое расплывчатое пятно. Спустя некоторое время он произнес:

— Мы победим. Чего бы нам это ни стоило. Ю-Уулизаан, я хочу, чтобы вы составили план противодействия каждой из этих болезней сельхозкультур, кроме того, мне нужны суммы расходов. Можете вы это сделать быстро?

— Конечно, милорд.

— Мы должны координировать свои усилия с Понтификом,— обращаясь к Слиту, произнес Коронованный.— Прикажите Эрманару немедленно связаться с министром сельскохозяйственных дел в Лабиринте… Узнайте, известно ли ему о том, что происходит в Зимроеле, какие шаги предпринимаются там.

— Милорд, я только что говорил с Эрманаром,— тут же доложил Тунигорн,— он уже связывался с Понтификатом.

— Ну и что?

— Министерство сельскохозяйственных дел ничего не знает, так как должность министра сельскохозяйственных дел в настоящее время вакантна.

— Вакантна? Как? Почему? — воскликнул Валентайн.

— Думаю,— сообщил Тунигорн тихо,— что в связи с недееспособностью Понтифика Тивераса в последние годы многие высокие посты оставались незанятыми, милорд, и, следовательно, наблюдается определенное снижение значения Понтифика. Но вы можете узнать намного больше об этом от самого Эрманара, поскольку он — наша основная связь с Лабиринтом, Послать за ним?

— Не сейчас,— холодно изрек лорд Валентайн. Он снова повернулся к картам Ю-Уулизаана. Пробегая указательным пальцем вверх и вниз вдоль Дулорнского ущелья, он, наконец заметил: — Две самые ужасные проблемы, кажется, сконцентрированы в этой области. Однако на картах отмечены значительные зоны выращивания люсавенды в других местах, на равнинных землях, между Фагобером и северными границами Пиурифаины и здесь, к югу от Ни-мои до окраин Джихорны. Я прав?

— Да, милорд,— ответил Ю-Уулизаан.

—Следовательно, нашей первостепенной задачей должно стать предохранение этих районов от распространения пыльцы люсавенды,— Валентайн поднял глаза и внимательно оглядел Слита, Тунигорна, Делиамбера.— Предупредите немедленно герцогов пораженных провинций, что движение между зонами, подвергшимися заражению пыльцой, и районами здоровой люсавенды категорически запрещается, полностью закрываются все границы. Если им это не понравится, пусть они отправляют делегацию на Гору и жалуются Элидату. Да, кстати, известите также Элидата о том, что происходит. Урегулирование неоплаченного торгового баланса должно пока что проводиться по каналам Понтифика. Будет лучше сообщить Хорнкасту, чтобы он приготовился к большим протестам. Далее: в районах возделывания стаджи…

Почти час Коронованный диктовал инструкции, пока, наконец, не был оговорен каждый хоть сколько-нибудь значительный аспект сельхозкризиса, Он часто обращался за советом к Ю-Уулизаану, и каждый раз сельскохозяйственный эксперт предлагал что-нибудь дельное. Есть что-то загадочно непонятное в этом человеке, решил Валентайн, что-то отдаленное холодное, и чрезмерно скрытное, но он был сведущ в особенностях сельского хозяйства Зимроеля. Это была громадная удача, что он так вовремя оказался в Алазоре, чтобы плыть в Зимроель на королевском флагмане.

После совещания, несмотря на принятые неординарные меры, у Валентайна осталось ощущение тщетности всех их усилий. Он отдал десятки приказов, разослал во все стороны письма, принял твердые и решительные действия для сдерживания и ликвидации эпидемий. Однако он все же оставался всего лишь одним смертным человеком в маленькой каюте на борту крошечного корабля, мечущегося в середине огромного моря, которое само было только лужей в гигантском мире, а в это время невидимые организмы распространяли болезнь и смерть на тысячах акров плодородных фермерских земель. И что могли сделать все его смелые приказы против безжалостного наступления злых сил? Снова он почувствовал, что подавленность овладела им, а такое настроение было чуждым его истинной природе. Возможно, в нем самом есть какая-то эпидемия, решал он, возможно, на него напала какая-то болезнь, которая лишает его надежды, радости, бодрости и он осужден теперь доживать свои дни в гнетущих мучениях.

Валентайн тоскливо оглядел каюту. Перед глазами еще раз возник этот образ из его сна в Лабиринте, образ, который преследовал его постоянно: огромные трещины, появляющиеся в основании мира, огромные глыбы земли, вздымающиеся вверх и разбивающиеся друг о друга, а в середине всего этого он, отчаянно пытающийся объединить мир. И неудача, неудача, неудача…

"Может, на мне лежит проклятие? — подумал он.— Почему выбран именно я, из всех сотен Коронованных, которые были и будут во главе разрушения нашего мира?" Мысленно он проследил всю свою предыдущую жизнь и не нашел в ней никакого греха, который мог бы вызвать гнев Бога на него и на Маджипуру. Он не домогался трона, не планировал свергнуть своего брата, не допускал несправедливого применения власти, которую никогда не ожидал получить, он не… Он не… Он не…

Валентайн сердито встряхнул головой. Это была глупость и напрасная трата времени: ворошить прошлое и задумываться над снами. Ведь несколько происшедших у фермеров бедствий случайно совпали с рядом его дурных снов, Было нелепо эти случайности возводить до масштабов какой-то страшной, космической катастрофы. Со временем все выправится. Эпидемия будет сдержана. Конечно, его правление войдет в историю своими необычными бедами, но не только этим, а также гармонией, равновесием, счастьем. Валентайн решил, что он хороший король, добрый человек, поэтому у него нет причин сомневаться в себе.

Коронованный поднялся и вышел на палубу. Уже наступил вечер, высокомерное бронзовое солнце низко висело на западе, и одна из лун уже поднялась на севере. Небо было разрисовано всевозможными красками: каштановой, бирюзовой, фиолетовой, янтарной, золотистой. Облака густым поясом заволакивали горизонт. Он стоял один возле перил, глубоко вдыхая просоленный воздух. Со временем все выправится, снова стал убеждать себя Валентайн. Но он чувствовал, как незаметно вновь его охватывает беспокойство. Казалось, он еще долго не выберется из этого состояния. Никогда в своей жизни он так часто не погружался в мрак и отчаянье. Он не узнавал самого себя, а именно того Валентайна, которым стал сейчас: этаким болезненно-впечатлительным человеком, постоянно находящимся на грани отчаяния. Он был чужим для самого себя.

— Валентайн? — чей-то голос вывел его из задумчивости.

Это была Карабелла. Он вышел из оцепенения, постарался отбросить прочь предчувствия и улыбнуться, протянув ей руку.

— Какой прекрасный закат,— сказала она,— не так ли?!

— Чудесный, один из самых лучших за все время. Хотя, говорят, был еще лучше в правление лорда Конфалюма, на четырнадцатый день…

— Это самый лучший, Валентайн. Потому что это тот, который мы имеем сегодня.— Она взяла его под руку и молча встала рядом с ним. Увидев ее, почувствовав ее теплое прикосновение, тут же забыл все свои горести и печали и решил, что все будет хорошо.

— Вон там вдали, что это? Неужели морской дракон? — неожиданно спросила Карабелла.

— Морские драконы никогда не входят в эти воды, дорогая.

— Тогда это галлюцинация. Но это очень реально. Разве ты не видишь его? — повернулась к нему Карабелла.

— Куда я должен смотреть?

— Вон туда,— неопределенно показала Карабелла.— Ты видишь там, где цвета отражаются в океане, все становится пурпурным и золотым? А теперь посмотри левее. Туда, вон туда.

Валентайн сощурился и стал пристально всматриваться в море. Сначала он не видел ничего, затем подумал, что это может быть какое-то огромное бревно, плывущее по волнам. Но вот последний отблеск солнечного света, прорезавшийся сквозь облака, осветил поверхность моря, и он ясно увидел: да, это, бесспорно, морской дракон, медленно плывущий в одиночку на север. Он почувствовал холод и прижал руки к груди.

Морские драконы, как было ему известно, передвигались только стадом и только по предсказанным путям вокруг света; они всегда плавали в южных водах с запада на восток вдоль берега Зимроеля, вверх до берега Джихорны, до Пилиплока, потом на восток ниже Острова Снов и вдоль знойного южного берега Альханроеля, пока не оказывались в безопасности неисследованных просторов Великого океана. И все же это был дракон, один, направляющийся на север. Пока Валентайн пристально всматривался в морские воды, огромное животное подняло свои громадные черные крылья и ударило ими по поверхности воды медленным решительным движением, словно хотело добиться невозможного, оторваться от воды и взлететь какой-то титанической птицей по направлению скрытых туманом полярных просторов.

— Как странно,— пробормотала Карабелла,— видел ли ты когда-нибудь, чтобы дракон делал что-то подобное?

— Никогда, никогда,— поежился Валентайн.— Предзнаменование на предзнаменовании, Карабелла. Что это означает, что в конце концов я должен понять из всего этого?

— Давай лучше уйдем отсюда и выпьем по теплой кружке вина,— предложила Карабелла.

— Нет, еще не время,— возразил Валентайн.

Он остался стоять, словно прикованный к палубе, напрягая зрение, чтобы различить эту темную фигуру в надвигающихся вечерних сумерках. Снова и снова громадные крылья били по воде, пока, наконец, дракон не сложил их. Затем он поднял высоко свою длинную шею, забросил назад свою тяжелую треугольную голову и испустил трубящий скорбный крик, который прозвучал как туманный горн, прорезающий сумрак. Потом скользнул под воду и сразу же исчез из вида.

Когда шел дождь, а в это время года дождь в Престимионской долине шел все время, прокисший запах обуглившихся растений поднимался с сожженных полей и пропитывал все. Аксимаана Фрэйж нырнула в муниципальный зал собраний в центре города, куда ее привела дочь Хейнок, осторожно поддерживая рукой под локоть. Но и здесь она ощутила этот противный запах, даже здесь, за мили от ближайшей, преданной огню, плантации.

Нигде нельзя было укрыться от него. Он лежал на земле, как вода в половодье. Его раздражающая затхлость проникла в каждую дверь и в каждое окно. Он просачивался в погреба, где хранилось вино, портил опечатанные фляги. Мясо на столах также воняло им. Он приставал к одежде, его нельзя уже было смыть. Он просачивался в поры на теле. Аксимаана Фрэйж начинала верить, что он проникает и в душу. Когда придет ее время вернуться к Истоку, если когда-нибудь ей будет разрешено оставить эту нескончаемую жизнь, Аксимаана Фрэйж была уверена, что охранники моста остановят ее и холодно завернут назад, сказав с презрением: "Нам не нужен здесь отвратительный запах пепла, старуха. Возьми свое тело и уходи".

— Ты бы хотела сесть здесь, мама? — спросила Хейнок.

— Мне все равно. Где угодно,— откликнулась она.

— Вот хорошие места,— продолжала дочь,— тебе здесь будет хорошо слышно.

Небольшое смятение возникло в ряду, когда люди задвигались пропуская ее. Все относились к ней, как к трясущейся от дряхлости старухе. Ну да, конечно, она была старая, ужасно старая, пережившая времена Осиера, такая старая, что даже помнила, когда лорд Тиверас был молодым, но ее возраст ни для кого не был секретом. Так почему же все они внезапно стали относиться к ней так покровительственно? Она не нуждалась в особом обращении. Она все еще могла ходить, видеть достаточно хорошо, выйти в поле во время сбора урожая и собирать стручки… и собирать… выйти… в поле… и… собирать.

Аксимаана Фрэйж, немного споткнулась, огляделась и тут же села. Она слышала приветствия и отдаленно узнавала людей, так как теперь с трудом приводила в соответствие имена и лица. Когда жители Долины разговаривали с ней в эти дни, то всегда в их голосе звучало сочувствие, словно ее семью посетила смерть. В каком-то смысле так оно и было. Но это была не та смерть, которую она ожидала, смерть, которая отвергла ее, которая была ее собственной смертью.

Возможно, этот день никогда не придет. Ей казалось, что она осуждена жить вечно в этом мире гибели и отчаяния, ощущать этот едкий смрад с каждым своим вдохом.

Она сидела спокойно, ни на что особо не глядя. Хейнок сказала:

— Думаю, он очень мужественный человек.

— Кто? — поинтересовалась она.

— Семпетурн. Человек, который будет выступать сегодня. Его пытались заставить замолчать в Мазадоне, обвинив в пропаганде измены. Но он все-таки выступил и теперь ездит по всем сельскохозяйственным провинциям, пытаясь объяснить нам, почему погибли растения. Вся Долина сегодня здесь. Это очень важное событие.

— Да, очень важное событие,— согласилась Аксимаана Фрэйж, кивнув.— Да. Очень важное событие,— повторила она.

Аксимаана Фрэйж чувствовала некоторое неудобство от присутствия такого большого количества людей рядом. Много месяцев прошло с тех пор, как она была в городе в последний раз.

Она теперь редко выходила из дома, почти все дни проводила, сидя в своей спальне спиной к окну, ни разу не взглянув в сторону плантации. Но сегодня Хейнок проявила настойчивость, повторив несколько раз, что это очень важное событие.

— Посмотри! Вон он, мама! — воскликнула дочь.

Аксимаана Фрэйж смутно осознавала, что на помост вышел человек, короткий, краснолицый, с густыми неприятными черными волосами, похожими на мех животного. Было странно, подумала она, как она стала презирать в последние месяцы внешность людей, их нежные вялые тела, их бледную пропитанную потом кожу, вызывающие отвращение волосы, их слабые слезящиеся глаза. Он помахал руками и начал говорить приятным, скрипучим голосом:

— Народ Престимионской долины… мое сердце рвется к вам в эти минуты свалившегося на вас испытания… это самый черный час, эта внезапная острая боль… эта трагедия, это горе…

Таким было это важное событие, подумала Аксимаана Фрэйж. Этот шум, эти причитания. Да, несомненно, важное. Вскоре она потеряла нить его выступления, но то, что он говорил, очевидно, было важно, потому что слова, доносившиеся с помоста, звучали очень тревожно:

— Рок… судьба… наказание… грех… невинность… обман — Но слова, хоть они и были важными, пролетали мимо, как маленькие прозрачные крылатые насекомые.

Для Аксимааны Фрэйж последнее важное событие уже произошло и других в ее жизни больше не будет. После обнаружения пыльцы люсавенды ее поля были первыми преданы огню. Сельскохозяйственный представитель Еревэйн Hyp, выглядевший глубоко опечаленным, беспрестанно произнося трепетные извинения, объявил о найме рабочей силы в городе, прикрепил извещение на двери этого муниципального зала, в котором теперь сидела Аксимаана Фрэйж. И вот однажды утром в Звездодень все трудоспособное население Престимионской долины вышло на ее плантацию, чтобы подвергнуть все сожжению. Они осторожно разливали горючее по периметру и крест-накрест к центру и бросали горячие головни. А затем огню были преданы земли Михяйна, Собора Симифона и Нитикималя.

Все пропало. Отныне вся Долина была черной и обугленной, не осталось ни люсавенды, ни риса. На следующий год не будет урожая. Силосные ямы останутся пустыми, закрома заржавеют, летнее солнце распространит свое тепло на вселенную пепла. Это было очень похоже на послание Короля Снов, подумала Аксимаана Фрэйж. К примеру, вы настроились на двухмесячный зимний отдых, и вдруг вы видите ужасающие картины разрушения всего, что создавали своим трудом. Продолжая парить, вы чувствуете всю тяжесть духа Короля на своей душе, сжимающую вас, сминающую вас и говорящую вам: "Это тебе наказание, так как ты виновен в прегрешениях".

— Откуда нам знать,— говорил мужчина на помосте,— что человек, которого мы называем лордом Валентайном, действительно является помазанным Коронованным, благословенным Богом? Как мы можем быть уверенными в этом?

Аксимаана Фрэйж внезапно выпрямилась, напрягла внимание.

— Прошу вас, вдумайтесь в факты, о которых я скажу. Мы знали Коронованного лорда Вориакса. Он был смуглым человеком, не так ли? Восемь лет он правил нами, был мудрым, мы любили его. Разве не так? А потом Бог в своем беспредельном и непознаваемом милосердии очень скоро забрал его от нас, с Горы пришла весть, что его брат Валентайн стал Коронованным. Но он тоже был смуглым человеком. Мы знаем его. Он шел с нами в великом крестном ходе… о, нет, не сюда, не в эту провинцию. Его видели в Пилиплоке, в Ни-мое, в Нарабале, в Тиль-омоне, в Пидруиде. Он был смуглым, с блестящими черными глазами и черной бородой, и нет сомнений, что он был братом своему брату, а значит, и нашим законным Коронованным.

А потом, что мы узнали? Человек с золотистыми волосами и голубыми глазами появился и сказал народу Альханроеля, что он настоящий Коронованный, изгнанный из своего тела колдовством, а смуглый — самозванец. Люди Альханроеля сотворили знак лучистой звезды, склонились перед ним и криками приветствовали его. И когда нам в Зимроеле объявили, что человек, которого мы признали Коронованным, не был Коронованным, мы также приняли его и поверили его сказкам о колдовских переменах. Все эти восемь лет он владел Замком и правил нами. Разве не правда, что мы приняли златоволосого лорда Валентайна вместо темноволосого лорда Валентайна?

— Ну, это измена чистой воды,— закричал плантатор Нитикималь, сидевший недалеко от Аксимааны Фрэйж.— Ведь его собственная мать Леди приняла, как настоящего!

— Да, сама Леди приняла его,— человек на помосте обвел взглядом аудиторию,— а также Понтифик и все высокие лорды, и принцы Замка Горы. Я не отрицаю этого. Да и кто я такой, чтобы не верить им, утверждая, что они не правы? Они склонились перед златоволосым королем. Он приемлем для них. Он приемлем для вас. Но приемлем ли он для Бога, друзья? Прошу вас, посмотрите вокруг себя! Сегодня я проехал по Престимионской Долине. Где ваши посевы? Почему не зеленеют поля богатой растительностью? Я видел пепел, я видел смерть.

— Оглянитесь вокруг,— страстно продолжил оратор,— болезнь погубила ваш урожай, она распространяется с каждым днем по ущелью быстрее, чем вы можете сжечь свои поля и очистить почву от смертоносных спор. В будущем году не будет люсавенды. В Зимроеле жители будут голодать. Кто может припомнить подобное время? Здесь есть женщина, чья жизнь охватывает много царствований, ее ум наполнен мудростью прошлых лет, видела ли она когда-нибудь такое время? Я обращаюсь к вам, Аксимаана Фрэйж, ваше имя уважают по всей провинции. Сегодня ваши поля преданы огню, ваши посевы уничтожены, ваша жизнь разрушена на славном закате лет…

— Мама, он говорит о тебе,— резко прошептала Хейнок.

Аксимаана Фрэйж замотала головой. Она потерялась в стремительном потоке слов и обернулась к дочери:

— Почему мы здесь? Что он спрашивает? Что ему нужно от меня?

— Что вы сказали, Аксимаана Фрэйж? Забрали ли благословение Бога из Престимионской Долины? Вы ведь знаете, что забрали? Но не за ваши грехи или грехи кого-нибудь из присутствующих здесь! Я говорю вам, что это гнев Бога падает беспристрастно на мир, забирая люсавенду из Престимионской долины и милель из Ни-мои… и стаджу из Фалкинкипа и, кто знает, какая культура будет следующей, какая еще болезнь будет спущена на нас, и все из-за противозаконного Коронованного…

— Измена! Измена!

— Противозаконный Коронованный, говорю я вам, сидит на Горе и противозаконно правит… златоволосый узурпатор, который…

— А что, трон снова был узурпирован? — пробормотала Аксимаана Фрэйж.— Это было как раз в том году, когда мы уже слушали сказки, что кто-то незаконно занял трон…

— Я предлагаю, пусть он докажет нам, что избран Богом! Пусть придет к нам в своем великом крестном ходе, встанет перед нами и докажет нам, что он настоящий Коронованный! Считаю, что он не сможет этого сделать. Думаю, что пока мы будем терпеть его как хозяина Замка, гнев Божий будет падать на нас в еще более ужасных формах, пока…

— Измена!

— Пусть он говорит!

— Мама, с тобой все в порядке? — Хейнок дотронулась до руки Аксимааны Фрэйж.

— Почему они такие злые? Что они кричат? — взглянула на дочь Аксимаана Фрэйж.

— Может быть, мне увезти тебя домой, мама? — ответила Хейнок.

— Предлагаю покончить с узурпатором! — возглашал человек на помосте.

— Позовите немедленно прокторов, предъявите этому человеку обвинения в измене,— скандировало несколько голосов в зале.

Аксимаана Фрэйж в смущении оглянулась вокруг. Казалось, все вскочили на ноги, кричали. Такой шум! Такой беспорядок! И этот странный запах в зале, этот запах гари, что это было! Он бил ей в ноздри. Почему они так много кричат?

— Мама! — тревожно воскликнула Хейнок.

— Мы завтра снова начнем сеять, не так ли? И поэтому теперь мы должны идти домой. Правильно, Хейнок? — обратилась к дочери Аксимаана Фрэйж.

— О, мама, мама…

— Снова сеять…

— Да, твердо произнесла Хейнок.— Конечно, мы будем сеять утром, а теперь нам лучше уйти.

— Покончить со всеми узурпаторами! Да здравствует подлинный Коронованный! — вновь донеслось до них.

— Да здравствует подлинный Коронованный! — неожиданно закричала Аксимаана Фрэйж, поднимаясь на ноги. Ее глаза сверкали, язык трепетал. Она снова чувствовала себя молодой, полной жизни и энергии. Завтра на рассвете они выйдут в поле, будут разбрасывать семена и нежно ухаживать за ними и молиться и…

Нет. Нет. Нет. Туман рассеялся в ее голове. Она вспомнила все. Поля были выжжены. Они должны оставаться незасеянными еще три года, так сказал сельскохозяйственный представитель, пока споры пыльцы не будут вычищены. Вот что это был за странный запах: запах сожженных стеблей и листьев. Огонь бушевал несколько дней. Дождь усилил запах, и он поднялся в небо. В этом году не будет урожая, его не будет и в следующем, а также и следующим за тем.

— Дураки,— громко выкрикнула она.

— Кого ты имеешь в виду, мама? — обеспокоенно спросила Хейнок.

— Всех их.— Аксимаана Фрэйж широко обвела рукой вокруг.— Кричать против Коронованного. Предполагать, что это месть Бога. Ты считаешь, что Бог хочет так жестоко наказать нас? Мы будем голодать, Хейнок, потому что пыльца убила посевы. И при этом совсем безразлично в настоящий момент, кто Коронованный. Это к делу не имеет никакого отношения. Прошу тебя, увези меня домой.

— Конец узурпатору! — снова донесся крик, и он прозвенел в ее ушах, как удар погребальных колоколов, когда они широкими шагами покидали зал.

Элидат, осторожно оглядывая собравшихся в совещательной комнате принцев и герцогов, медленно произнес:

— Приказы написаны рукой Валентайна и скреплены его печатью, они, несомненно, подлинные. Юноша должен быть введен в Принципат в самый короткий срок.

— Вы полагаете, что этот срок уже настал? — холодно спросил Дивис.

— Да, я так считаю.— Главный советник спокойно встретил сердитый взгляд Дивиса.

— На чем основано ваше предположение?

— Его учителя сообщили мне, что он овладел основами всех учений.

— То есть он может назвать всех Коронованных от Стиамота до Молибора в правильном порядке! Что это доказывает?

— Эти предметы включали не одни только списки Королей, Дивис, как я надеюсь, не забывайте. Он прошел полную подготовку и усвоил ее. Синод и декреталии, Балансы, Кодекс провинции и все остальное. Думаю, вы помните эти дисциплины? Его экзаменовали, и он проявил себя превосходно. У него глубокий и мудрый ум. Он также проявил и мужество. При переходе через равнину газанов он убил малорна. Вы знали об этом, Дивис? Не просто ускользнул от преследования этого существа, а убил его. Он необычный.

— Мне кажется, это очень точное определение для него,— поддержал Элидата герцог Элзандир из Чорга.— Я был с ним на охоте в лесах под Гизельдорном. Он передвигается быстро и с природным изяществом. У него живой ум, он быстро мыслит. Он знает пробелы в своих знаниях и прилагает все усилия, чтобы ликвидировать их. Он должен быть немедленно возведен в Принципат.

— Это сумасшествие! — закричал Дивис, несколько раз сердито ударив ладонью по столу совещательной комнаты.— Абсолютное, бредовое сумасшествие!

— Спокойнее, спокойнее,— воскликнул Мириган.— Такой крик неприличен, Дивис.

— Мальчик слишком молод, чтобы быть принцем!

— Давайте не будем забывать,— добавил герцог Халансы,— что он низкого происхождения.

— Сколько ему лет, Элидат? — тихо спросил Стазилен.

— Двадцать.— Главный советник пожал плечами.— Возможно, двадцать один. Молод, я согласен. Но уже и не ребенок.

— Минуту назад вы сами назвали его "мальчиком",— напомнил герцог Халансы.

— Образное выражение, и ничего больше.— Элидат повернул руки ладонями вверх.— У него юношеская внешность, я согласен с вами. Но это только потому, что он такой стройный, ему не хватает солидности. Вернее, у него мальчишеский вид, однако он уже не мальчик.

— Но также еще и не мужчина,— заметил принц Манганот из Банглекоды.

— В каком смысле? — поинтересовался Стазилен.

— Взгляните вокруг себя,— ответил принц Манганот,— здесь вы наглядно увидите определение мужественности. Возьмем вас, Стазилен. Каждый видит вашу силу и мужественность. Пройдитесь как странник по улицам любого города: Сти, Норморка, Бибируна, просто пройдитесь по улицам, и люди машинально доверятся вам, ничего не зная о вашем положении или имени. То же самое можно сказать о Элидате, Дивисе, Миригане. Или, например, мой королевский брат из Дундильмира. Да, мы все — мужчины. Он — нет.

— Мы принцы,— запротестовал Стазилен,— и были ими много лет,— продолжил он.— Определенная манера поведения приходит к нам со временем от долгого осознания своего положения. Но были ли мы такими двадцать лет назад?

— Думаю, да,— сказал Манганот.

— Помню некоторых из вас,— засмеялся вдруг Мириган,— когда вы были в возрасте Хиссуна. Крикливые и хвастливые, и если это делает мужчину мужчиной, то да, вы, конечно, были мужчинами. И все же мне кажется это логичным, что поведение, подобающее принцу, исходит от ощущения того, что ты принц, и мы надеваем его на себя как одежду. Посмотрите на нас в нашем пышном наряде, а потом оденьте нас в крестьянскую одежду и поместите нас в какой-нибудь морской порт Зимроеля. Кто тогда поклонится нам? Кто окажет нам почтение?

— Он сейчас не принц и никогда не будет им,— прервал его Дивис угрюмо.— Он оборванец из Лабиринта, и ничего больше.

— Я все же придерживаюсь того, что мы не можем возвести такого юношу до нашего ранга,— произнес принц Манганот из Банглекоды.

— Говорят, что Престимион был слабого телосложения,— заметил герцог Чорга.— Думаю, что его правление, тем не менее, всеми оценивается как успешное.

Древний Канталис, племянник Тивераса, неожиданно встрепенулся после своего часового молчания и изумленно воскликнул:

— Вы сравниваете его с Престимионом, Элзандир? Чем же именно мы тогда занимаемся: мы принимаем в принцы или выбираем Коронованного?

— Любой принц является потенциальным Коронованным, — ответил Дивис.— Давайте не будем этого забывать.

— Нет, сомнения, что необходимость выбора нового Коронованного может скоро возникнуть,— сказал герцог Халансы.— Это крайне возмутительно, что Валентайн так долго сохраняет жизнь старого Понтифика, но рано или поздно…

— Это совершенно другой вопрос,— резко оборвал его Элидат.

— Думаю, нет,— возразил Манганот.— Если мы сделаем его принцем, то ничто не сможет остановить Валентайна в продвижении его, в конечном счете, на трон Конфалюма.

— Эти предположения абсурдны,— возразил Мириган.

— Так ли, Мириган? Каких только абсурдов мы уже не видели от Валентайна! Взять в жены жонглершу, а одним из своих главных министров сделать колдуна-уруна, да и остальные во всей его честной компании… Окружающие его словно двор внутри двора, в то время как мы вытолкнуты во внешнее кольцо…

— Будьте осторожны в выражениях, Манганот,— произнес Стазилен.— В этой комнате есть такие, кто любит лорда Валентайна.

— Здесь нет ни одного, кто не любит его,— возразил Манганот.— Вы можете быть уверены, и Мириган, конечно, подтвердит это, что после смерти Вориакса я был одним из самых ярых сторонников передачи короны Валентайну. Я никому не уступлю в своей любви к нему. Но мы не должны только любить его, надо иногда и критиковать. Он способен на глупые поступки, как и все мы. По-моему, это глупость брать двадцатилетнего мальчика с задворок Лабиринта и делать его принцем королевства.

— Сколько вам было лет, Манганот, когда вы стали принцем? — спросил Стазилен.— Шестнадцать? Восемнадцать? А вам, Дивис? Семнадцать, кажется? Вам, Элидат?

— Мы другое дело,— ответил Дивис.— Мы были рождены, чтобы занять высокое положение. Я — сын Коронованного. Манганот из благородной семьи Банглекода. Элидат…

— Факт остается фактом,— оборвал его Стазилен,— что, когда мы были намного моложе, чем Хиссун, мы уже были в этом звании. Как и сам Валентайн. Все дело в подготовленности, а не в возрасте. А Элидат заверяет нас, что он хорошо подготовлен.

— Был ли у нас когда-либо принц, вышедший из простой семьи? — спросил герцог Халансы.— Подумайте, прошу вас: что такое этот новый принц Валентайна? Дитя улиц Лабиринта, попрошайка или, возможно, карманный воришка…

— У вас нет достоверных сведений об этом,— возразил Стазилен,— мне кажется, что вы клевещете на него. Разве это аргумент, что он был попрошайкой в Лабиринте, когда Валентайн впервые встретил его?

— Тогда он был только ребенок,— сказал Элидат,— а дело в том, что он нанимался проводником и умел ценить деньги, хотя ему было всего лишь десять лет. Но это все не главное. Нас не должно волновать, кем он был. Нас интересует, кто он есть в настоящее время и кем станет. Коронованный лорд просил нас сделать его принцем, когда, по моему мнению, придет время. Считаю, что время пришло. Следовательно, этот спор бесполезен.

— Нет,— сказал Дивис,— Валентайн не самовластный правитель. Ему требуется наше согласие на это…

— О, и вы выступите за отмену воли Коронованного? — спросил герцог Чорга.

— Если моя совесть прикажет мне поступить так,— сказал после паузы Дивис,— тогда я выступлю. Валентайн может ошибаться. Бывают случаи, когда я значительно расхожусь с ним во мнениях. Это — один из таких случаев.

— С тех пор как изменилось его тело,— вставил принц Манганот из Банглекоды,— я заметил изменение также и в его личности. Например, у него появилась склонность к романтическому, даже фантастическому, что, возможно, и было в нем до узурпации, однако никогда в значительной степени не проявлялось, но теперь заявляет о себе во весь голос…

— Достаточно! — раздраженно оборвал его Элидат.— От нас требуется обсудить только данное назначение, и мы это сделали. Поставим на этом точку. Коронованный лорд предлагает нам Посвященного в Рыцари Хиссуна сына Элзиномы ввести в Принципат со всеми вытекающими из этого звания привилегиями. Как главный советник и регент со своим поддерживающим голосом предлагаю одобрить это назначение, Если нет возражений, думаю, надо записать, что он принят без голосования на основании единодушного одобрения.

— Против,— сразу же возразил Дивис.

— Против,— поддержал его принц Манганот из Банглекоды.

— Против,— присоединился к ним герцог Халансы.

— Есть здесь еще такие,— медленно спросил Элидат,— кто желает быть записанным как проголосовавший против воли Коронованного лорда?

Принц Нимиан из Дундильмира, который до этого молчал, сразу же после слов Элидата заявил:

— В этих словах кроется скрытая угроза, против чего я возражаю, Элидат.

— Ваше возражение принимается, хотя никакой угрозы мои слова не содержали. Как вы голосуете, Нимиан?

— Против.

— Пусть будет так. Четверо выступили против, что значительно меньше необходимого количества. Стазилен, попросите, пожалуйста, принца Хиссуна войти в совещательную комнату.— Оглядев комнату, Элидат добавил: — Если кто-либо из проголосовавших "против" желает переголосовать, то это пока еще не поздно сделать.

— Пусть мой голос "против" останется,— сразу же ответил герцог Халансы.

— И мой тоже,— сказал принц Банглекода. Так же высказался и Нимиан из Дундильмира.

— А что скажет сын лорда Вориакса? — спросил Элидат.

— Я забираю свой голос.— Дивис улыбнулся.— Дело сделано: пусть оно также имеет мою поддержку.

Услышав это, Манганот полупривстал со своего места, широко разинув рот от удивления, лицо его покраснело. Он начал что-то говорить, но Дивис оборвал его, взмахнув рукой и сверкнув глазами. Нахмурившись, в замешательстве качая головой, Манганот уселся обратно. Герцог Халансы прошептал что-то принцу Нимиану, тот пожал плечами и ничего не ответил.

Стазилен вернулся; позади него шел Хиссун, одетый в белую мантию с золотистыми брызгами на левом плече. Его лицо немного раскраснелось, глаза неестественно блестели, но тем не менее, он казался спокойным и сосредоточенным. Элидат оглядел его и торжественно произнес:

— По представлению Коронованного лорда Валентайна и с одобрения этих высоких лордов мы назначаем вас в Принципат Маджипуры со всеми правами и привилегиями.

— Несказанно тронут, милорд,— Хиссун склонил голову,— вряд ли смогу выразить свою благодарность всем вам за представление мне этой невообразимой чести.

Потом он поднял глаза и осмотрел комнату, на мгновение задержавшись на Нимиане и на Манганоте, затем и на герцоге Халансы. Потом еще некоторое время взгляд его был устремлен на Дивиса, который ответил ему холодной слабой улыбкой.

Тот одинокий морской дракон в сумерках, так странно бивший крыльями по воде, был предвестником еще более странных событий. На третью неделю пути от Алазора к Острову Снов целое стадо огромных животных внезапно появилось по правому борту "Леди Сиин".

Панделюма, лоцман, скандарша с темно-синим мехом, которая однажды уже охотилась на морских драконов, первая заметила их после рассвета, когда вела свои наблюдения с капитанского мостика. Она сообщила эту новость гранд-адмиралу Азенхарту, тот посоветовался с Отифоном Делиамбером, который взялся разбудить Коронованного.

Валентайн быстро вышел на палубу. Солнце уже поднялось со стороны Альханроеля и бросало на воду длинные тени. Лоцман протянула ему свою подзорную трубу, он приставил ее к глазу, и она навела ее на силуэты, двигавшиеся далеко в море.

Он всмотрелся, ничего не видя вначале, кроме легких волн открытого океана, потом понемногу передвинулся на север и навел фокус, чтобы разглядеть морских драконов: темные горбатые силуэты переполняли воды, двигаясь тесным строем с непонятной целенаправленностью. Время от времени их длинная шея высоко поднималась над поверхностью воды, в то время как обширные крылья развертывались веером, бились и вытягивались на морском лоне.

— Их должно быть около сотни,— закричал Валентайн изумленно.

— Еще больше, милорд,— ответила Панделюма.— Никогда, за все время моей охоты на них, я не видела такого большого стада. Вы видите королей? Их пять, по меньшей мере. Полдюжины еще, примерно таких же больших десятки самок и молодняк, слишком много, не сосчитать.

— Я вижу их,— сказал Валентайн. В центре группы была небольшая фаланга животных чудовищных размеров, почти скрытых водой, но их спинные хребты рассекали воду.— Среди них шесть больших, я бы сказал. Чудовище… больше того, который разбил мой корабль, когда я плыл на Брангалин! Но в этих водах их не было раньше. Что они делают здесь? Азенхарт, вы слышали раньше о стадах морских драконов, идущих по ту сторону Острова?

— Никогда, милорд,— мрачно ответил хьерт.— Тридцать лет я плавал между Нуминором и Алазором и никогда не видел ни одного дракона. Ни разу! А тут целое стадо…

— Слава Леди, что они движутся в сторону от нас,— сказал Слит.

— Но зачем они вообще здесь? — опросил Валентайн.

Никто не смог ответить ему. Казалось неразумным, чтобы передвижения морских драконов по населенным частям Маджипуры могли внезапно подвергнуться крутым переменам, когда тысячи лет морские стада с чрезвычайной определенностью следовали по одним и тем же морским путям.

Каждое стадо выбирало один и тот же маршрут при каждой из своих длительных миграций вокруг света, терпя большие потери, поскольку охотники на драконов из Пилиплока, зная, где найти их, нападали на них каждый год в определенное время и производили убой их в устрашающих количествах. Известно, что мясо, масло и молоко драконов, а также их кости и многие другие продукты можно было с большой выгодой продавать на рынках мира. И все же драконы шли по тому же пути, по которому они ходили всегда. Капризы ветров, течений и температур иногда могли заставить их переместиться на сотню миль к северу или югу от их традиционного пути, возможно, потому, что морские существа, которыми они кормились, перемещались, но ничего похожего на подобное отклонение никогда раньше не наблюдалось. Целое стадо драконов обогнуло Остров Снов с востока и, очевидно, направлялось в полярные области вместо того, чтобы пройти южнее Острова и побережья Альханроеля и войти в воды Великого океана. И так поступило не одно только стадо. Пять дней спустя была замечена еще одна, меньшая по количеству, группа, не больше тридцати драконов, среди них не было гигантов, и они прошли в миле или двух от кораблей.

Неприятно близко, как заметил адмирал Азенхарт, поскольку корабли, везшие Коронованного и членов его свиты на Остров, не имели сколько-нибудь значительного вооружения, а морские драконы были животными с непостоянным характером и огромной мощью, способной сокрушить несчастные суденышки, как неуместную преграду на своем пути.

Еще оставалось шесть недель путешествия. В населенных драконами водах это могло показаться очень долгим промежутком времени.

— Возможно, нам следует повернуть назад и совершить переход в другое время,— предложил Тунигорн, который никогда прежде не был в море и находил мало приятного в этом путешествии.

Слит тоже чувствовал себя тревожно, Азенхарт казался обеспокоенным; Карабелла большую часть времени проводила, вдумчиво вглядываясь в море, будто ожидая, что дракон вынырнет из воды прямо у корпуса "Леди Сиин". Но Валентайн, хотя по собственному опыту и знал о ярости морских драконов, когда не только его корабль был разбит, но и он сам попал в его извилистое нутро, что было самым эксцентричным из приключений за годы его ссылки, не хотел ничего слышать. Необходимо идти дальше, настаивал он. Он должен посовещаться с Леди, он должен осмотреть охваченный эпидемией Зимроель. Вернуться же в Альханроель означало, на его взгляд, отказаться от всяких обязательств. В любом случае, какие основания полагать, что эти заблудившиеся морские драконы намерены нанести вред кораблям? Они казались идущими с большой скоростью и сосредоточенностью по своему загадочному маршруту и не обращали никакого внимания на проходящие мимо них корабли.

Уже третья группа драконов появилась через неделю после второй. В ней было около пятидесяти животных, и среди них три гиганта.

— Кажется, вся миграция этого года собирается на север,— сказала Панделюма. Она объяснила, что в мире через значительные интервалы времени путешествуют около двенадцати раздельных популяций драконов. Никто точно не знал, сколько времени необходимо одному стаду, чтобы совершить кругосветную навигацию, но, возможно, это могли быть десятилетия. Каждая из этих популяций разбивалась, как правило, на меньшие стада, но все двигались по одному общему пути, и вся эта популяция, очевидно, сбилась на новый путь в северном направлении.

Отведя Делиамбера в сторону, Валентайн пытался выяснить у уруна, как он воспринимает эти передвижения морских драконов. Щупальца маленького существа переплелись в жесте, который Валентайн давно научился распознавать. Он означал знак беды, но все, что он высказал, звучало приблизительно так:

— Чувствую их силу, это очень большая сила на самом деле. Вы знаете, что они не глупые животные.

— Я понимаю, что тело такого размера может иметь и мозг под стать ему.

— Вот какое дело. Я тянусь вперед и чувствую их присутствие, ощущаю огромную решимость и большую дисциплину. Но, каким курсом они идут, милорд, я не могу вам пока сказать.

Валентайн попытался изменить настроение и хоть ненадолго забыть об опасности.

— Спой мне балладу о лорде Молиборе,— предложил он Карабелле однажды вечером, когда они сели за стол. Она непонимающе взглянула на него, но он улыбнулся и стал настаивать. Тогда, наконец, она вынула свою карманную арфу и ударила старинный шумный мотив:

Валентайн, вспомнив дальнейшие слова, присоединился к ней:

Тунигорн поерзал неловко и налил себе вина в свой кубок.

— Эта песня мне кажется несчастливой, милорд,— пробормотал он.

— Ничего, не бойся,— возбужденно воскликнул Валентайн.— Давай, пой с нами.

Лоцман Панделюма вошла в этот момент в кают-компанию и приблизилась к столу Коронованного, остановившись в замешательстве, когда услышала песню. Валентайн предложил ей присоединиться, но ее лицо стало еще мрачнее. Она встала в отдалении, нахмурившись.

— Что такое, Панделюма? — поинтересовался Валентайн, когда умолк последний аккорд.

— Драконы, милорд, приближаются с юга,— ответила она тихо.

— Много?

— Очень много, милорд.

— Видите? — вырвалось у Тунигорна.— Мы созвали их этой глупой песней.

— Тогда мы споем им,— сказал Валентайн,— еще один раз. Начнем сначала,— добавил он, обращаясь к Карабелле.

Число драконов в новом стаде было несколько сотен… огромное сборище животных, такая огромная масса, с девятью громадными королями в центре стада. Валентайн, оставаясь внешне спокойным, тем не менее почувствовал угрозу и опасность большой силы, так как они исходили от животных. Но они— прошли мимо корабля, никто не подошел ближе трех миль к флоту, и быстро исчезли на севере, плывя с необъяснимой целеустремленностью.

Глубокой ночью, когда Валентайн спал, а мысли его всегда были открыты для направляющей силы снов, странное видение посетило его. В середине широкой равнины, усеянной остроконечными камнями и странными, рябыми растениями, с жесткими, без листьев ветками, огромное количество людей передвигалось легкой скользящей походкой в направлении далекого моря. Он увидел себя среди них, одетым так же, как и они, в раздувающееся платье из какой-то дымчатой белой ткани, которая вздымалась от собственной гармонии, так как не было ни малейшего намека на ветер. Никто вокруг не был ему знаком, и все же он не чувствовал себя в одиночестве. Он знал, что тесно связан с этими людьми, они его приятели-паломники в каком-то странствии, продолжающемся много месяцев, возможно, даже много лет. И вот они приближались к своей цели.

Вот лежит море, разных оттенков, сверкающее, его поверхность перемещается, словно там, в глубине, ворочаются какие-то титанические существа или, возможно, в ответ на усилия янтарной, раздувшейся луны, тяжело разлегшейся в облаках.

У берега мощные волны поднимаются, как яркие прогнутые прозрачные лапы, и падают вниз, в абсолютной тишине невесомо ударяя в сияющий берег, словно это и не волны вовсе, а только их призраки, А там, вдали, позади всего этого буйства, темный массивный силуэт неясно вырисовывается в воде.

Это, несомненно, морской дракон, называемый драконом лорда Валентайна, который, как говорят, самый большой из всех. Это король морских драконов, которого никогда не касался гарпун ни одного охотника. От его огромной сгорбленной спины исходит яркое свечение, загадочный сверкающий аметистовый блеск, который наполняет небо и окрашивает воду в темно-фиолетовый цвет. Раздается звон колоколов, глубокий и протяжный, на одной неизменной ноте, мрачное лязганье, угрожающее расколоть мир пополам в сердцевине. Дракон неумолимо приближается к берегу, и его огромная пасть раскрывается, как вход в пещеру.

— Наконец, мой час настал,— торжественно произносит король драконов,— и вы — мои.

Паломники, загипнотизированные сильным пульсирующим светом, исходящим от дракона, плывут в направлении прибрежной полосы моря, в направлении разинутой пасти.

— Да. Да. Идите ко мне. Я — водяной король Маазмоорн, и вы — мои!

Теперь король-дракон достиг мелководья и волны расступаются вокруг него, он с легкостью выходит на берег. Колокольный звон бьет еще сильнее, этот ужасный звук настойчиво завладевает атмосферой и давит на нее так, что с каждым новым ударом воздух становится тяжелее, ощутимее, теплее. Король-дракон развертывает пару огромных крылоподобных плавников, которые растут за его головой, и они выбрасывают его на влажный песок. Как только массивное тело опускается на землю, первые паломники достигают его и без колебания входят в эту огромную пасть и исчезают, за ними идут другие, бесконечная процессия добровольных жертв, спешащих вперед, навстречу королю-дракону, нетвердой походкой идущему по земле.

И вот они входят в громадный рот, засасываются внутрь, и среди них Валентайн. Он идет вниз, глубоко в яму желудка дракона. Он входит в сводчатую комнату неопределенных размеров и видит там целый мешок проглоченных, вернее, миллионы, миллиарды людей — скандаров, урунов, хьертов, лименов, су- сухарисов, гайрогов,— всех народов Маджипуры, попавших в пищевод короля-дракона.

А Маазмоорн все еще движется вперед, дальше в глубь суши и продолжает глотать свой корм. Он проглатывает весь мир, глотает, глотает и еще жаднее глотает, пожирая города и горы, континенты и моря, заталкивая внутрь себя всю огромную территорию Маджипуры, пока, наконец, не захватывает все. И вот он лежит, свернувшись кольцом, вокруг планеты, как раздутая змея, съевшая огромное шаровидное существо. Колокола отзванивают победную песнь триумфа.

— Теперь, наконец, пришло мое королевство!

После того, как сон пропал, Валентайн полностью не проснулся. Он позволил себе немного побыть в полусне, зоне чувствительной восприимчивости, так он лежал спокойный, тихий, переживающий еще раз только что виденный сон: вон он снова попадает во всепоглощающую пасть… Окончательно проснувшись, Валентайн вновь вспомнил сон и задумался на мгновение, пытаясь истолковать его.

Потом первые утренние лучи солнца упали на него, и он поднялся. Карабелла лежала рядом с ним, не спала, наблюдала за ним. Он ласково посмотрел на нее, затем нагнулся и поцеловал.

— Ты видел сон? Это было послание? — нежно спросила она.

— Нет, я не чувствовал присутствия Леди или Короля.— Он улыбнулся.— Ты всегда знаешь, когда мне снится сон, не так ли?

— Да, я всегда чувствую, как сон спускается на тебя. Твои глаза начинают двигаться под веками, губы дергаются, ноздри раздуваются, как у охотящегося животного.

— Я казался обеспокоенным?

— Нет, вовсе нет. Возможно, вначале ты хмурился, но потом ты заулыбался, и великое спокойствие овладело тобой, словно ты шел навстречу своей судьбе и полностью принимал ее.

— О, ну тогда я буду снова проглочен морским драконом! — засмеялся Валентайн.

— Так тебе это снилось?

— Более или менее. Хотя не совсем так, как это произошло в действительности. Это дракон Кинникена вышел на сушу, и я пошел прямо по его пищеводу, как и весь остальной мир, на мой взгляд, А потом он съел также и мир.

— А ты можешь пересказать свой сон? — попросила она.

— Только обрывки и фрагменты,— ответил он,— полная картина ускользает от меня.— Он знал, что было бы слишком просто назвать сон только перетасовкой событий из его прошлой жизни, словно он уткнулся в куб развлечений и смотрел постановку из времени его ссылки, когда он действительно был проглочен морским драконом, после того как его корабль был разбит у берегов Радамаунтского Архипелага. Лизамона Халтин, проглоченная тем же глотком, прорубила путь к свободе через нутро чудовища. Даже ребенку было понятно, что нельзя принимать этот сон в его самом буквальном, автобиографическом смысле.

Но ничто не поддавалось ему также и на более глубоком уровне, кроме такого очевидного толкования, что оно казалось тривиальным: все эти передвижения стад морских драконов, которые он недавно наблюдал, были еще одним предупреждением, что мир в опасности, что какая-то мощная сила угрожает стабильности общества. Это он уже знал, и этому не требовалось подкрепления. Хотя почему морские драконы? Какая метафора вспенивалась в его голове, что трансформировала этих огромных морских млекопитающих в поглощающую мир угрозу?

— Возможно, ты переутомился,— немного подумав, сказала Карабелла.— Пусть это пройдет, значение сна станет ясным, когда твои мысли повернутся к чему-то еще. Что ты скажешь? Пойдем на палубу?

В последующие дни они не видели больше стада драконов, только несколько отставших животных, а потом исчезли и они. Валентайна больше не посещали во сне угрожающие образы. Море было тихим, ярким и ясным, ветер подгонял их на запад.

Валентайн большую часть времени проводил на переднем мостике, вглядываясь в море, и, наконец, наступил день, когда из пустоты неожиданно появился в поле зрения, как яркий белый цвет, раскрытый на темной линии горизонта, ослепительный известковый утес Острова Снов, самого светлого и самого мирного места в Маджипуре, прибежища сострадательной Леди.

Поместье теперь, по существу, опустело. Ушли все работники, ушла и большая часть домашней прислуги. Никто из них не подумал оформить уход, даже ради получения денег, которые был им должен Этован Елакка: они просто ускользнули, словно страшились оставаться в зараженной зоне еще хотя бы один час и боялись, что он каким-то образом сумеет заставить их остаться, если узнает, что они хотят уйти.

В поместье остались только несколько человек, особо преданных ему. Это были Симуст, гайрог, десятник и его жена Хсама, главный повар Этована Елакки да две или три домашние работницы и пара садовников. Этован Елакка не слишком беспокоился, что остальные убежали… в конце концов, для большинства из них больше не было работы, да и платить им должным образом он не мог себе позволить, ведь зерно не было отправлено на рынок. И рано или поздно стало бы проблемой даже просто накормить их всех, если то, что он слышал о растущей нехватке продуктов во всей провинции, было правдой.

Тем не менее он воспринял их уход как упрек себе. Ведь он был их хозяином, он был ответственным за их благосостояние. Этован Елакка хотел бы продолжать снабжать их продуктами, пока это позволяли его запасы. Почему же они так стремились уйти? На что они надеялись? Может быть, они надеялись найти работу в сельскохозяйственном центре Фалкинкипа, куда, как он полагал, они ушли? И было ему странно, что в поместье стало так тихо. В его поместье, где с утра до вечера кипела работа и где воздух звенел от голосов. Этован Елакка чувствовал себя, как король, чьи подданные отказались от гражданства и ушли на другие земли, оставив его рыскать по опустевшему дворцу и отдавать приказы не обращающему на них внимания воздуху.

И все же он старался жить так, как он жил всегда. Некоторые привычки, которые срослись с ним, став его второй натурой, оставались даже в это ужасное время бедствий.

До того, как выпал пурпурный дождь, Этован Елакка поднимался каждое утро намного раньше солнца и с рассветом выходил в сад, чтобы совершить небольшой обход. Он всегда шел одним и тем же маршрутом через рощу алабандин к танигейлам, потом поворачивал налево в тенистый укромный уголок, где теснились караманги, и дальше под изобильной кроной дерева фагимоля, которое от своего короткого, похожего на обрубок ствола, давало прекрасные ветки, покрытые по всей длине ароматными сине-зелеными цветами. Они загибались вверх на шестьдесят футов или даже больше. Потом он приветствовал пасть-цветы, кивал сверкающим пузырчатым деревьям, останавливался послушать песню поющего папоротника. А в конце своего обхода навещал сверкающие желтизной кусты мангахонии, находившиеся почти на границе между садом и полем. Он с удовольствием осматривал насаждения стаджи и глейна, хингаморта и деревьев нийка, расположенные сразу за пологим спуском, разделяющим поле и сад.

От поля не осталось совсем ничего и очень мало от сада, но Этован Елакка все равно продолжал свои утренние обходы, останавливаясь у каждого мертвого и обугленного дерева, как будто оно все еще цвело и росло или готовилось дать плоды. Он понимал, что то, что он делает, лишено всякого смысла. Что любой, кто застанет его за этим, определенно скажет: "О, это тот бедный старик, которого горе свело с ума". Пусть говорят, что хотят, думал Этован Елакка. Его никогда особенно не беспокоило, что говорят о нем другие люди, а теперь это беспокоило его еще меньше. Возможно, он действительно сошел с ума, хотя он так не думал. Несмотря ни на что, он намеревался все равно продолжать свои утренние прогулки. А что еще ему оставалось делать?

В течение первых недель после смертоносного дождя садовники хотели убрать погибшие растения, но он приказал им не трогать ничего, потому что надеялся, что многие из них были всего лишь повреждены, и в скором времени примутся снова, сразу, как только оправятся от воздействия того отравляющего вещества, которое принес с собой пурпурный дождь. Спустя некоторое время даже Этовану Елакке стало ясно, что большинство из деревьев погибло, что из старых корней не возникнет новой жизни. Но к этому времени садовники начали исчезать, и скоро их осталось так мало, что их едва хватало для выполнения необходимых работ на тех участках сада, которые выжили. Им было не до вырубки и уборки мертвых растений. Сначала Этован думал, что и один справится с этой печальной работой, что он будет потихоньку, не торопясь, как позволяло время, убирать умершие деревья, но масштаб работы так поразил его, что он вскоре решит оставить все как есть. И погибший сад стал чем-то вроде посмертного памятника прежней красоте.

Однажды на рассвете, уже много месяцев спустя после того как выпал пурпурный дождь, Этован Елакка, проходя медленно по своему саду, обнаружил любопытный предмет, торчавший из земли на грядке пинпины. Это был отшлифованный зуб какого-то большого животного. Он был пяти или шести дюймов в длину и острый, как кинжал. Елакка выдернул его, озадаченно осмотрел и положил в карман. Немного дальше, среди муорнов, он нашел еще два зуба такого же размера, всаженные в землю на расстоянии примерно в десять футов один от другого. Этован Елакка спустился по склону к полям погибшей стаджи и в отдалении увидел сначала три, а затем еще два и чуть дальше еще один зуб, так что вся группа имела форму ромба и покрывала довольно значительную часть его земли.

Он быстро вернулся домой, где Хсама готовила завтрак.

— Где Симуст? — спросил Этован.

Гайрожка ответила, не поднимая головы:

— Он в нийковом саду, сэр.

— Нийки давно погибли, Хсама.

— Да, сэр. Но он в нийковом саду. Он провел там всю ночь.

— Иди за ним. Скажи, что я хочу его видеть.

— Он не пойдет, сэр. Если я пойду за ним, то сгорит завтрак.

Этован Елакка, удивленный отказом Хсамы, не нашелся, что сказать. Потом решив, что в это время перемен ничему не стоит удивляться, он коротко кивнул, повернулся и, ничего не сказав, вышел снова из дома.

Быстро, как мог, он взобрался по склону, и путь его лежал мимо безжизненных полей стаджи, через абсолютно безлистные кусты глейна, по сухой пыли, оставшейся от хингамортов, пока наконец он не вошел в нийковый сад.

Погибшие деревья были такими легкими, что их мог выкорчевывать и ветер. Большинство из них упало, а те, что еще стояли наклонились под опасным углом, словно какой-то великан шутливо задел их кончиками пальцев. Сначала Этован Елакка не заметил Симуста, и только присмотревшись, он увидел, как тот бесцельно бродит по роще, пробираясь среди накренившихся деревьев и останавливаясь только для того, чтобы столкнуть какое-нибудь из них. И так Симуст провел всю ночь? Поскольку гайроги спали в основном только во время зимней спячки, длившейся несколько месяцев, Этован Елакка никогда не удивлялся тому, что Симуст работал ночью, но такая бесцельность поведения была не свойственная ему.

— Симуст?

— А, сэр. Доброе утро, сэр.

— Хсама сказала, что ты здесь. У тебя все в порядке, Симуст?

— Да, сэр. У меня все хорошо, сэр.

— Ты уверен?

— Очень хорошо, сэр. Все на самом деле очень хорошо.— Но словам Симуста недоставало уверенности.

Этован Елакка сказал:

— Может, ты спустишься со мной? Я хочу тебе кое-что показать.

Гайрог, казалось, внимательно обдумывал предложение. Потом он медленно подошел к тому месту, где его ждал Этован Елакка. Змеевидные кольца волос Симуста и прежде никогда не бывшие спокойными, теперь шевелились в нервных порывистых судорогах, и от его мощного чешуйчатого тела исходил запах, который был известен Этовану Елакке, знакомому с изменчивостью запахов гайрогов: запах большой беды и дурных предчувствий. Симуст работал у него двадцать лет. Этован Елакка никогда раньше не замечал, чтобы от него исходил такой запах.

— Сэр — сказал Симуст.

— Что беспокоит тебя, Симуст?

— Ничего, сэр. У меня все хорошо, сэр. Вы хотели что-то показать мне?

— Посмотри,— сказал Этован Елакка, доставая из кармана длинный конусообразный зуб, который он нашел на грядке пинпины. Он протянул его Симусту и сказал: — Я нашел это, когда обходил сад полчаса назад. Я подумал, может быть, ты знаешь, что это такое.

Зеленые, без век, глаза Симуста беспокойно забегали:

— Это зуб молодого морского дракона, сэр. Так я думаю.

— Ты думаешь, это он и есть?

— Я совершенно уверен, сэр. Там были и другие?

— Довольно много. Я думаю еще штук восемь.

Симуст начертил в воздухе ромб.

— Они расположены в таком порядке?

— Да,— сказал Этован Елакка, нахмурившись.— Откуда тебе это известно?

— Это обычный порядок. О, сэр, это знак опасности, большой опасности!

Этован Елакка в раздражении произнес:

— Ты сознательно говоришь загадками, не так ли? Какой обычный порядок? Опасность от кого? Ради, Леди, Симуст, скажи мне простыми словами, что ты знаешь об этом?

Запах гайрога стал еще более едким, он говорил в сильном смятении. Страх и замешательство слышались в его голосе. Симуст, казалось, с трудом подбирал слова.

— Сэр,— сказал он,— вам известно, куда ушли те, кто работал у вас?

— В Фалкинкип, я полагаю, искать там работу на ранчо. Но какое это имеет…

— Нет, не в Фалкинкип, сэр. Дальше на запад. В Пидруид, вот куда они ушли. Ждать прихода драконов.

— Что?

— Как сказано в Апокалипсисе, сэр.

— Симуст…

— Вы ничего не знаете об Апокалипсисе?

Этован Елакка почувствовал, что им овладевает гнев, который он редко испытывал в своей спокойной, наполненной простыми радостями жизни.

— Я ничего не знаю об Апокалипсисе,— ответил он с едва сдерживаемой яростью.

— Я расскажу вам, сэр. Я расскажу вам все.— Гайрог помолчал долю секунды, словно приводя в порядок свои мысли. Потом он глубоко вздохнул и сказал: — Есть старинное поверье, сэр, что в определенный богами день в мир придет огромная беда, и вся Маджипура будет повержена в хаос. И тогда морские драконы покинут море, выйдут на землю и объявят начало новой эры. Они произведут огромные трансформации в нашем мире. И это время известно, как время Апокалипсиса.

— Чья это фантазия?

— Да, вы это хорошо назвали, сэр. Это или миф, или, если хотите, сказка. Это не научное предсказание. Мы знаем, что морские драконы не могут выйти из воды. Но поверье широко распространено среди людей, и они верят в него.

— Кто эти люди?

— Бедные люди, главным образом. В основном лимены, хотя некоторые другие расы также верят в Апокалипсис, сэр. Я слышал, что эта вера распространена среди некоторой части хьертов и скандаров. Она не очень популярна среди людей, особенно благородного сословия, таких, как вы, сэр. Но я скажу вам, что многие говорят теперь, что время Апокалипсиса пришло, что болезни на земле и недостаток продуктов первый его знак, что Коронованный и Понтифик скоро будут смещены и начнется царствование водяных королей. И те, кто верит в это, сэр, идут теперь в города побережья — Пидруид, Нарабаль, Тиль-омон, чтобы видеть, как водные короли выйдут на берег, и первыми склонить колени перед ними. Я знаю, что это правда, сэр. Это происходит во всей провинции, и, насколько мне известно, это происходит во всем мире. Миллионы начали свой переход к морю.

— Поразительно,— сказал Этован Елакка,— как мало я знаю, уединившись в своем крохотном мирке! — Он провел пальцем по краю зуба дракона до его острия и сильно надавил, пока не почувствовал боль.— А это? Что означают эти зубы?

— Как я понимаю, сэр, они размещают их тут и там, как признаки Апокалипсиса и как отметки, показывающие путь к берегу. Несколько разведчиков движутся впереди огромного количества паломников, направляющихся на запад, и размещают зубы, отмечая путь, а после за ними по этому пути следуют остальные.

— Откуда они знают, где размещать зубы?

— Они знают, сэр. Я не знаю, откуда им это известно. Возможно, знание приходит во сне. А, может, водные короли направляют им мысленные послания, как Леди или Король Снов.

— Так, значит, скоро здесь пройдет орда странников?

— Думаю, да, сэр.

Этован Елакка постучал зубом по ладони.

— Симуст, почему ты провел ночь в нийковом саду?

— Пытался набраться мужества, чтобы рассказать вам все это, сэр.

— Почему для этого требуется мужество?

— Потому, что, я думаю, мы тоже должны бежать, сэр. А я знаю, что вы не хотите убегать. Мне не хочется оставлять вас, но я не хочу умирать. И я думаю, что мы умрем, если еще останемся здесь.

— Ты знал, что у нас в саду тоже разместили зубы дракона?

— Я видел, их там укладывали, сэр. Я разговаривал с разведчиками.

— Когда?

— В полночь, сэр. Их было трое, два лимена и хьерт. Они сказали, что четыреста тысяч паломников идут сюда с восточной стороны Ущелья.

— Четыреста тысяч паломников пройдут по моей земле?

— Думаю да, сэр.

— Ведь ничего не останется после того, как они пройдут, не так ли? Они пройдут, как стая саранчи. Они уничтожат все запасы продуктов, которые у нас есть, разграбят дом, убьют любого кто попадется на их пути. И не из злобы, а всего лишь на волне общей истерии. Тебе это тоже так видится, Симуст?

— Да, сэр.

— Нельзя терять больше времени,— сказал Этован Елакка.— Ты должен был забрать свою жену и уйти еще ночью, когда увидел, как раскладывают зубы. Уходи! Уходи немедленно!

Он скатился вниз по склону и, когда снова проходил через сад, вернул на место драконий зуб, туда, где он нашел его, на грядку пинпины.

Позже утром гайрог и его жена пришли к нему и умоляли пойти вместе с ними… они едва не плакали, так казалось Этовану Елакке, хотя он знал, что глаза гайрогов не имеют слезных желез… но он стоял на своем, и в конце концов они ушли без него. Елакка позвал остальных, кто оставался еще верным ему, и отпустил их, отдав им все деньги, которые были под рукой, и большую часть продуктов из кладовой.

В этот вечер он сам готовил ужин впервые в своей жизни. Ему показалось, что для новичка он проявил неплохое умение. Он открыл последнюю бутылку огненного вина и выпил немного больше, чем обычно позволял себе. То, что происходило с миром, было непонятно ему и с трудом воспринималось, но вино немного успокоило его. Как много тысячелетий спокойствия позади! Какая приятная, гладко отрегулированная жизнь была у него! Понтифик и Коронованный, Понтифик и Коронованный, ничем не возмущаемая последовательность, движущаяся от Горы Замка к Лабиринту, управление государством, ставящее своей целью благо всех, хотя, конечно, некоторые имели больше, чем другие, и все же никто не голодал, никто не нуждался. И вот наступил конец. С неба падает ядовитый дождь, увядают сады, гибнут посевы, начинается голод, в атмосфере страха и обреченности возникают новые религиозные верования, голодные обезумевшие толпы рвутся к морю. Знает ли об этом Коронованный? Знает ли Леди Острова? Король Снов? Что делается, чтобы поправить все это? Да и что можно сделать? Смогут ли помочь добрые сны Леди наполнить пустые желудки? Смогут ли угрожающие сны Короля повернуть толпы назад? Сможет ли Понтифик, если он на самом деле существует, выйти из Лабиринта и сделать возвышенное заявление? Сможет ли Коронованный проскакать из провинции в провинцию, призывая к терпению? Нет! Нет! Нет! Все кончено, подумал Этован Елакка. Как жаль, что эти события двинулись на него сейчас, не могли подождать еще двадцать лет или, возможно, тридцать, так, чтобы он мог тихо умереть в своем саду, а сад еще был бы в цвету.

Он продолжал всматриваться в ночь, и все было тихо. Утром Этовану показалось, что он слышит гул надвигающейся с востока орды. Он прошел по дому, открывая каждую дверь, он хотел, чтобы они нанесли как можно меньше ущерба, когда будут обшаривать дом в поисках еды и вина, Это был прекрасный дом, и Этован Елакка любил его и надеялся, что он не будет разрушен.

Потом Этован вышел в сад. Он увидел, как мною в нем смогло пережить смертоносный дождь: намного больше, чем он думал. Все эти черные месяцы его глаза замечали только разрушения, но сейчас он увидел, что пасть-растения еще цветут, а ночные деревья и некоторые из андродрагм, двикки, синхортинская лоза и даже нежные остролисты по-прежнему живы и тянутся к солнцу. Гуляя по саду, он стал было уже подумывать о том, чтобы дать проглотить себя пасть-растению, но это была бы ужасная смерть, медленная, кровавая… а ему хотелось, чтобы о нем сказали, даже если и не будет никого, чтобы сказать, что он был утонченный человек и таким оставался до конца. Поэтому он пошел к сихортинской лозе, которая была увешана еще не созревшими, желтыми плодами. Спелый сихортин был одним из самых прекрасных деликатесов, но желтый, он был наполнен смертельными алкалоидами. Долго стоял Этован Елакка возле лозы; он совершенно не испытывал страха, просто он не чувствовал себя готовым к смерти. Потом он услышал звук голосов, на этот раз не воображаемый. Это были грубые голоса городских простолюдинов. И он почувствовал, что теперь он готов. Он знал, что было бы более по-джентльменски подождать их, с радушием принять в своем поместье и предложить им свои лучшие вина и такой обед, какой было по силам ему приготовить. Но в конце концов без своих слуг он не мог оказать своим нежданным гостям должного приема и, кроме того, он никогда не любил городское простолюдье, особенно если эти люди приходили незваными. Он взглянул в последний раз на двикки и остролисты и единственную больную халатингу, которая каким-то чудом выжила, поручил свою душу Леди и почувствовал, как у него навернулись на глаза слезы. Он подумал, что плакать было бы неприлично, что это не соответствует его социальному положению. И он поднес к губам желтый сихортин и нетерпеливо укусил его твердую неспелую плоть.

Хотя Элзинома всего лишь хотела дать глазам отдохнуть секунду-другую перед тем, как начать готовить обед, глубокий сон быстро овладел ею, стоило ей только прилечь, уводя ее в заоблачное царство желтых теней и розовых холмов. И хотя она вряд ли могла предполагать, что послание придет к ней во время случайного предобеденного сна, Элзинома почувствовала мягкое прикосновение, от которого затрепетала душа, как только она опустилась в глубины своей дремоты, и она поняла, что это означало присутствие Леди, сошедшей к ней.

В последнее время Элзинома постоянно чувствовала себя уставшей. Она никогда так много не работала, как в эти последние несколько дней, с тех пор, как весть о кризисе в западном Зимроеле достигла Лабиринта. Теперь целыми днями в кафе было полно возбужденных представителей Понтификата, обменивавшихся последней информацией за кубком прекрасного Мульдемарта или доброго золотистого Дулорнского вина… они требовали самых лучших вин, ведь они были так обеспокоены последними событиями. И она постоянно бегала взад и вперед, жонглируя подносами и требуя дополнительных поставок у торговцев вином. В каком-то смысле это поначалу ей даже нравилось, она чувствовала себя участницей исторических событий. Но теперь это стало ее изнурять.

Последним, кого вспомнила Элзинома перед тем, как заснуть, был Хиссун. Принц Хиссун, Ей надо было приучить себя к мысли, что он стал принцем. Несколько месяцев она ничего не слышала о нем, пока не пришло это поразившее ее письмо, само по себе призрачное, как сон. В нем говорилось, что он принят в высший круг Замка. После этого Хиссун сам стал казаться ей нереальным. Нет больше маленького остроглазого смышленого мальчика, который когда-то забавлял, утешал и поддерживал ее в дни невзгод, но есть незнакомец в прекрасном платье, который проводит свои дни на важных совещаниях, где обсуждаются вопросы, решающие судьбы мира. Она представила себе Хиссуна за обширным столом, отполированным до зеркального блеска. Он сидел среди более старших по возрасту мужчин, лица которых были неясными, но важность осанки которых внушала невольное уважение, и все они смотрели на Хиссуна, который что-то говорил. Потом эта картина исчезла, и она увидела желтые облака и розовые холмы, и Леди вошла в ее мысли.

Это было самое короткое из посланий. Элзинома поняла, что она на Острове… об этом она узнала по белым утесам и круто поднимавшимся террасам, хотя в действительности она никогда там не бывала, да она вообще не бывала нигде за пределами Лабиринта… в каком-то парящем состоянии она двигалась через сад, который сначала был ухоженным, а затем без перехода стал темным и заросшим. Рядом с ней была Леди, черноволосая женщина в белом платье, которая казалась печальной и обеспокоенной, а совсем не сильной, сердечной и утешающей в печалях, богоженщиной, какой видела ее Элзинома в более ранних посланиях. Она ссутулилась от забот, глаза ее потускнели и были обращены долу, движения были неуверенными.

— Дай мне свою силу,— прошептала Леди. Но ведь это неправильно, подумала Элзинома. Леди приходит к нам предложить свою силу, а не просить нашу. Но та Элзинома, которая была во сне, не стала колебаться. Она была энергичной и высокой, над ее головой сверкал нимб. Она привлекла Леди к себе, прижав к груди, заключила в тесные объятия. И Леди вздохнула. Казалось, ее боль ушла из нее. Потом женщины, как бы нехотя, расступились, и Леди, сверкая теперь божественным светом, как сверкала до этого Элзинома, дотронулась пальцами до своих губ и послала поцелуй Элзиноме, потом она исчезла.

Больше не было ничего. Потрясенная внезапностью пробуждения, Элзинома оторвала голову от подушки и увидела знакомые мрачные стены своей квартиры в Гваделумском Дворе. Отблеск послания Леди был, без сомнения, с ней, но прежде послания всегда ставили перед ней новую цель и давали силы для ее осуществления, а это принесло только ощущение какой-то мистификации. Она не могла понять значения этого послания, но, возможно, она сможет понять его смысл через день или два.

Она услышала странные звуки в комнате своих дочерей.

— Айлимур? Мараун?

Девочки не отвечали. Элзинома заглянула в комнату и увидела их склонившимися над каким-то маленьким предметом, который Мараун быстро спрятала за спиной.

— Что у вас там?

— Это ничего, мама, так, одна небольшая вещица.

— Что за вещица?

— Одна безделушка.

Что-то в тоне Мараун вызвало подозрение у Элзиномы.

— Дай мне посмотреть,— сказала она.

— Но это действительно пустяк.

— Дай мне посмотреть.

Мараун бросила быстрый взгляд на старшую сестру. Айлимур, выглядевшая неспокойной и какой-то странно неловкой, только пожала плечами.

— Это личное, мама. Разве у девочки не может быть чего-то личного? — сказала Мараун.

Элзинома протянула руку. Вздохнув, Мараун нехотя подала маленький зуб морского дракона с вырезанными на его поверхности незнакомыми, и от этого еще более смущавшими душу, символами, имевшими странный остроугольный вид. Элзинома, наверное, под влиянием непонятного ею послания увидела в этом маленьком амулете зловещее предзнаменование и угрозу.

— Где ты взяла это?

— У всех есть такие, мама.

— Я спросила, откуда это у тебя?

— От Ванимуна. То есть от сестры Ванимуна Шулаир. Но она взяла это у него. Могу я забрать его назад?

— Ты знаешь, что это означает? — спросила Элзинома.

— Означает?

— Я сказала: ты знаешь, что это означает?

Пожав плечами, Мараун сказала:

— Это ничего не означает. Так, безделушка. Я собираюсь просверлить в нем дырку и носить на веревочке.

— Ты думаешь, я поверю в это?

Мараун молчала. Айлимур сказала:

— Мама, я… — она запнулась.

— Продолжай.

— Это просто причуда, мама. У всех такие. Это какая-то новая сумасшедшая идея лименов, будто морские драконы — боги, что они будут властвовать над миром, что все беды, которые происходят в последнее время, это сигнал, предупреждающий о скором их пришествии. Говорят, что если мы будем носить зуб морского дракона, мы спасемся, когда они выйдут на сушу.

Элзинома холодно сказала:

— В том, что ты рассказала, нет ничего нового. Подобной чепухой забивают головы простаков уже сотни лет. Но всегда это делалось скрытно, всегда шепотом, потому что это идея безумная, опасная и нездоровая. Морские драконы — это огромного размера рыбы и больше ничего. За ними наблюдает Бог, заботящийся о нас через Коронованного, Понтифика и Леди. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Элзинома с треском разломила пополам конусообразный зуб и бросила обломки Мараун, которая смотрела на нее со злобой, какую она никогда раньше не видела ни у одной из своих дочерей. Элзинома поспешно повернулась и вышла на кухню. Руки ее дрожали, и ей стало холодно. И если Леди даровала ей спокойствие в своем послании… в том послании, которое, как ей казалось, приходило к ней не сегодня, а месяц назад… то оно совсем ушло от нее теперь.

Все умение потребовалось применить самой опытной лоцманше для входа в Нуминорскую гавань, поскольку пролив был узким, а течение быстрым и песчаные рифы неожиданно возникали на обманчивом дне. Но Панделюма была спокойной и уверенной и отдавала приказы ясными решительными жестами. И королевский флагманский корабль элегантно прошел по коварному проливу, миновал его горловину и вышел на широкую безопасную якорную стоянку, единственно возможную у Острова Снов со стороны Альханроеля, в месте пролома в гигантской известковой стене Первого Утеса.

— Я уже здесь ощущаю присутствие мамы,— сказал Валентайн, когда готовились к выходу на берег.— Она приходит ко мне, как и благоухание цветов алабандины, с ветром.

— Будет ли здесь сегодня Леди, чтобы приветствовать нас? — спросила Карабелла.

— Я очень сомневаюсь,— сказал Валентайн.— Обычай требует, чтобы сын шел к матери, а не мама к сыну. Она останется во Внутренней Обители и пошлет своих иерархинь за нами.

И, действительно, группа иерархинь ожидала их на берегу. Среди этих женщин в золотистых платьях была одна, уже хорошо знакомая Валентайну, строгая седовласая Лоривада, которая сопровождала его во время войны за восстановление его на троне, в поездке с Острова до Горы Замка, обучавшая его методам умственной и психической проекции, которые практиковались на Острове. И еще одна женщина в группе показалась знакомой Валентайну, но он не мог припомнить, где он видел ее, до того момента, пока она не назвала своего имени, и сразу же пришло озарение — это была Талинот Эсулда, стройная темноволосая особа, которая была его первым проводником в его давнем странствии на Остров. Тогда у нее был выбритый череп и Валентайн не мог определить ее пол. Он подозревал, что это мужчина, судя по росту, и в то же время он думал, что, быть может, это женщина, исходя из утонченности черт и легкости конституции. По мере ее выдвижения во внутреннюю иерархию она стала позволять себе отращивать волосы, и эти длинные шелковистые локоны, такие же золотистые, как у Валентайна, но намного тоньше и мягче, не оставляли теперь сомнений, что она — женщина.

— У нас для вас донесения, милорд,— сказала иерархия Лоривада.— Новостей много, и, боюсь, ни одной хорошей. Но сначала мы должны провести вас в королевскую резиденцию.

В Нуминорском порту был дом, называвшийся Семь Стен, этого названия не понимал никто, потому что оно было таким древним, что его происхождение было забыто. Дом стоял на городском крепостном валу. Обращенный лицевой стороной к Альханроелю, он был построен из массивных блоков темного гранита, вырубленных в каменоломнях Стоензарского полуострова и тесно подогнанных друг к другу без следов строительного раствора. Его единственным назначением было служить местом отдыха Коронованного, который только что в первый раз за свое правление прибыл с визитом на Остров, и поэтому годами домом никто не пользовался. И все же порядок в нем постоянно поддерживал большей штат работников, словно Коронованный мог прибыть без предупреждения в любой момент.

Дом был очень строгой архитектуры и такой же старый, как сам Замок, и старше, насколько могли определить археологи, чем любой из существующих на Острове храмов. По преданиям, он был построен для приема лорда Стиамота его матерью, легендарной Леди Сиин, во время его визита на Остров Снов по окончании войны с метаморфами восемь тысяч лет назад. Некоторые утверждали, что название Семь Стен относится к закладке фундамента здания, когда в него были вмурованы тела семи воинов-формодеев, убитых самой Леди Сиин во время обороны Острова при вторжении на него метаморфов. Но какие-либо останки не были обнаружены при периодической реконструкции старого здания, и большинство современных историков считали неправдоподобным, чтобы Леди Сиин, хотя она и была героической женщиной, сама взялась за оружие в сражении за Остров. По другой легенде, семиугольная башня, сооруженная лордом Стиамотом в честь матери стояла когда-то во внутреннем дворике, она-то и дала название всему сооружению. Эта башня, как говорилось в легенде, была разобрана в день смерти лорда Стиамота и отправлена в Алазор, чтобы стать основанием его могилы. Но это тоже было не доказано, поскольку никаких следов бывшего семиугольного сооружения нельзя было теперь найти во дворе и было маловероятно, чтобы кто-то сегодня стал бы раскапывать могилу лорда Стиамота, чтобы убедиться в справедливости этой легенды. Сам Валентайн предпочитал другую версию происхождения этого названия. Ему казалось наиболее правдоподобным то, что название Семь Стен — это всего лишь искаженное языком маджипуров название, звучащее на языке древних метаморфов, как "Место, где счищают рыбную чешую", уходящее своими корнями к доисторическому использованию берега Острова рыбаками метаморфов для разделки рыбы. Но было маловероятно, что когда-либо будет дан точный ответ, почему был так назван этот старый дом.

Существовали определенные ритуалом правила прибытия, которые полагалось исполнять Коронованному, чтобы помочь своему переходу из мира действия, который был его обычной сферой, в мир духа, в котором главной была Леди. Пока Валентайн выполнял все эти церемониальные омовения, сожжения ароматических растений, медитации в отдельной комнате, стены которой были из узорного алого мрамора,— он отпустил Карабеллу перечитать донесения, которые накопились для него за те недели, что он был в море. И когда он вернулся, очищенный и умиротворенный, он сразу понял по застывшему выражению ее глаз, что он слишком быстро прошелся по всему церемониалу и ему придется сразу же вернуться назад в царство событий.

— Насколько плохи новости? — спросил он.

— Вряд ли могут быть хуже, милорд.

Она протянула ему стопку бумаг, которые разложила так, чтобы верхние передавали суть важнейших документов. Гибель посевов в семи провинциях… жестокая нехватка продуктов во многих частях Зимроеля… начало массовой миграция из внутренних земель материка к западным прибрежным городам, внезапное возвышение ранее малоизвестного религиозного культа, Апокалипсического и тысячелетнего по своей природе, концентрирующегося вокруг веры в то, что морские драконы — это сверхъестественные существа, которые скоро выйдут на берег и объявят начало новой эры…

Он поднял глаза, объятый ужасом.

— И все это за такое короткое время?

— Это только отрывочные донесения, Валентайн. Никто не знает, что там в действительности сейчас происходит… расстояния такие огромные, каналы связи нарушены.

Он сжал ее руку:

— Все, что предсказывалось в моих снах и видениях, сбывается. Мрак наступает, Карабелла, и я — это все, что стоит на его пути.

— Есть еще те, кто стоят рядом с тобой, любимый.

— Это я знаю. И за это я благодарен им. Но в последнюю секунду я буду один, и тогда что я буду делать? — Он горько улыбнулся.— Было время, когда мы жонглировали в цирке в Дулорне, ты помнишь, и осознание моего истинного "я" только начинало просыпаться во мне. Я разговаривал с Делиамбером и сказал ему, что, возможно, это воля Бога в том, чтобы я познал простую жизнь, и, возможно, это во благо Маджипуры узурпатор использует мое имя, восседая на моем троне, поскольку у меня самого нет желания быть королем, и пусть другой доказывает свою способность быть правителем. Но Делиамбер полностью отверг мои предположения и сказал, что может быть только один законный король и этот король я. И потому я должен вернуться на свой трон. "Ты просишь ужасно много от меня",— сказал я. "Это твое государство, и история просит ужасно много,— ответил он.— История требовала в тысячах миров на протяжении тысячелетий, чтобы разумные существа выбирали между порядком и анархией, между созданием и разрухой, между разумом и безрассудством. И это важно, милорд, это важно очень,— сказал он,— кто должен быть Коронованным, а кто не должен быть Коронованным". Я никогда не забывал этих его слов и никогда не забуду.

— И что ты ответил ему?

— Я ответил "да", а потом добавил "возможно", и он сказал: "Ты будешь колебаться между "да", и "возможно" еще долго, но в итоге победит "да". Так и случилось, я вернул свой трон… и тем не менее с каждым днем мы все дальше от порядка, созидания и разума, все ближе к анархии, разрухе и безрассудству.— Валентайн с болью посмотрел на нее.— Что ж, значит, Делиамбер ошибался? Имеет ли такое уж значение для правильного развития истории, кто должен быть Коронованным, a кто не должен быть Коронованным? Мне кажется, я добрый человек, и иногда я думаю, что я даже мудрый правитель, но даже если это так, то мир все равно рушится, Карабелла, несмотря а все мои усилия или, мне страшно поверить в это, благодаря им, я не знаю, что правильнее. Возможно, было бы лучше для всех, если бы я оставался странствующим жонглером.

— О, Валентайн, какие глупости ты говоришь!

— Глупости?

— Ты хочешь сказать, что если бы ты оставил править Доминина Баржазида, то в этом году был бы хороший урожай люсавенды? Как ты можешь винить себя в гибели посевов в Зимроеле? Это естественные несчастья, вызванные естественными причинами, и я уверена, ты сможешь найти мудрый способ справиться с ними, потому что путь мудрости — это твой путь, и ты избранник Бога.

— Я избранник принцев Горы Замка,— сказал он.— А они люди и могут ошибиться.

— Бог высказывается через них, когда выбирается Коронованный. И Бог не хотел, чтобы ты стал инструментом разрушения Маджипуры. Происходящие события достаточно серьезные, но не безнадежные. Ты будешь говорить со своей матерью через несколько дней, и она укрепит твою волю, это усталость делает тебя слабым, а потом мы приедем в Зимроель, и ты приведешь все в порядок.

— Я надеюсь на это, Карабелла. Но…

— Ты сможешь, Валентайн! Я повторяю тебе это еще раз, и я с трудом узнаю в тебе человека, которого знала когда-то, откуда такое неверие в свои силы? — Она постучала пальцами по стопке донесений.— Я не стану умалять значения полученных тобою сведений. Но я думаю, что мы можем сделать многое для того, чтобы повернуть мрак вспять.

Валентайн медленно кивнул:

— Так и я думаю, но хватит ли у нас на это времени?

— Об этом лучше всего не думать совсем.— Послышался стук в дверь.— Хорошо,— продолжала она,— нас прервали, и я благодарна этому, я просто устаю с тобой, когда ты в таком упадническом настроении.

Она впустила в комнату Талинот Эсулду. Иерархиня сказала:

— Милорд, ваша мать Леди приехала и желает встретиться с вами в Эмеральдской комнате.

— Моя мать здесь? Но я хотел поехать к ней завтра во Внутреннюю Обитель!

— Она сама приехала к вам,— невозмутимо произнесла Талинот Эсулда.

Эмеральдская комната была кабинетом, выполненным в зеленых тонах: стены из зеленого мрамора, полы из зеленого оникса, полупрозрачные зеленые стекла в окнах. Леди стояла посреди комнаты, между двумя огромными танигалиями в напольных вазах; Ее ослепительные цветы с металлическим зеленым отливом лепестков прекрасно гармонировали со стенами и полом, собственно в комнате больше ничего и не было из мебели: ни стола, ни стула. Валентайн быстро прошел к матери. Леди протянула навстречу ему руки, и когда кончики их пальцев встретились, он почувствовал знакомое трепетание — излучение энергии, исходящей от нее, ту святую силу, которая, как талая вода, копилась в ней все годы сокровенного контакта с миллиардами душ Маджипуры. Валентайн говорил с ней много раз во сне, но он не видел ее уже годы, и был не подготовлен к тем переменам, которые произвело с ней время. Леди все еще была прекрасна, прошедшие годы не смогли повлиять на это. Но возраст набросил на нее свою самую легкую вуаль, и блеск покинул ее черные волосы, и немного ослабла теплота ее взгляда, а кожа, казалось, была слегка приспущена на ее плоти. И все же она несла себя, как всегда, величественно и, как всегда, она была чудесно одета — в белое платье, с цветком в волосах и серебряной диадемой на лбу, символом ее власти. Сочетание красоты и могущества, силы и безграничного сострадания.

— Мама! Наконец-то.

— Какая долгая разлука, Валентайн! Столько лет!

Леди мягко дотронулась до его лица., его плеч, его рук. Она касалась его своими пальцами с легкостью пушинки, но и это заставило его задрожать, такой огромной была энергия этой женщины. Он должен был напомнить самому себе, что все-таки она не богиня, а только тленная плоть, и рождена она была тоже тленной плотью. Что когда-то давно она была женой Главного Советника Дамиандина, что она родила двух сыновей, и он был одним из них. Когда-то еще ребенком, он устраивался у нее на коленях и, счастливый, слушал ее нежное пение, и это она мыла его, когда он приходил домой после игр. В детстве обиженный чьей-то несправедливостью, он бежал к ней, чтобы выплакаться на ее груди, и получал от нее утешение и мудрость. Очень давно все это было, ему казалось, что это было в чьей-то другой жизни. Скипетр Божий опустился на семью Главного Советника Дамиандина и поднял Вориакса на Трон Конфалюмы, этот же взмах Божьего скипетра обратил мать Вориакса в Леди Острова, и второй ее сын, Валентайн, ничем не выделенный тогда, заметил, что он с тех пор не может думать о ней, как просто о матери, ведь она, надев серебряную диадему, уехала на Остров и пребывала там в величественном ранге Леди. Утешение и мудрость, которые прежде она отдавала ему, она разделяла теперь со всем миром, который смотрел на нее с глубоким уважением. Даже тогда, когда следующий взмах того же самого скипетра вознес Валентайна на место Вориакса и он тоже оказался вне пределов сферы обыденности, возвысившись над простыми смертными, каким-то мифическим образом он сохранил свое благоговение по отношению к ней. Он не испытывал ничего подобного в отношении себя: Коронованный он или нет, Валентайн все равно не чувствовал того благоговения к своей особе, с каким отныне другие относились к нему или он сам к своей Леди.

И все же они поговорили о семейных делах прежде, чем обратились к более высоким вопросам. Он рассказал ей подробности, которые были ему известны о жизни ее сестры Галиары и ее брата Сейта из Сти, и о Дивисе и Миригане, и о дочерях Вориакса. Она спросила, часто ли Валентайн бывает на старых землях семьи в Халансе, и находит ли он счастливым местом Замок, и любят ли они с Карабеллой друг друга по-прежнему и близки ли они, как раньше. Напряженность в нем спала, и он почувствовал себя реально существующей личностью, каким-то неважным лордиком из Замка, любезно посетившим свою мать, которая поселилась в далеком краю и по-прежнему с нетерпением ждет новостей из дома. Но им было невозможно надолго уйти от истинного своего положения, и когда беседа начала становиться несколько искусственной, натянутой, он произнес каким-то другим тоном:

— Ты должна была, мама, дать мне прийти к тебе, как подобает. Это неправильно, когда Леди покидает Внутреннюю Обитель, чтобы посетить Семь Стен.

— Такая формальность неуместна теперь. События торопят нас: нужно принимать решения.

— Так тебе известны новости из Зимроеля?

— Конечно.— Она дотронулась до диадемы.— Она приносит мне новости отовсюду с быстротой скорости мысли. О Валентайн, какое несчастливое время выпало для нашей встречи! Я думала, что, когда ты будешь совершать свое путешествие на Остров, ты придешь ко мне в радости, а теперь, когда ты здесь, я чувствую только боль, сомнение, боязнь того, что грядет.

— Что ты видишь, мама? Что грядет?

— Ты думаешь у меня есть возможность узнавать будущее?

— Но ты видишь настоящее с великой ясностью, ведь ты сама говоришь, что получаешь новости отовсюду.

— Да, я многое вижу, но будущее закрыто тьмой и облаками. Все смешалось в мире и стало вне моего понимания. Снова мировой порядок под угрозой, и Коронованный в отчаянии. Вот это я вижу. Почему ты в отчаянии, Валентайн? Почему так много страха в тебе? Ты сын Дамиандина и брат Вориакса, а они были мужчинами, не знающими страха, и отчаяние чуждо твой душе, как и моей, так мне всегда казалось.

— В мире большая беда, я узнал о ней, когда прибыл сюда, и эта беда увеличивается с каждым днем.

— И это причина для отчаяния? Да все это должно только увеличить твою решимость привести мир в порядок, ты это уже сделал однажды.

— Во второй раз за время моего правления я вижу, что Маджипура охвачена бедствием. Что я ясно вижу,— говорил Валентайн,— так это то, что мое правление не стало счастливым для народа. Я предчувствую, что эти болезни, и голод, и паническая миграция станут еще страшнее. Я боюсь, что какое-то проклятие лежит на мне.

Он увидел, как гневом сверкнули ее глаза, и это напомнило ему еще раз об огромной силе ее души, Самодисциплина и верность долгу были главными в личности Леди, несмотря на ее сердечность и мягкую внешность. Она была таким же яростным воином, как славная Леди Сиин древних времен, которая пошла на баррикады, чтобы отбить вторжение метаморфов. Эта Леди тоже была способна на такую доблесть, если бы в этом возникла необходимость. Она не прощала, и он это знал, своим сыновьям слабости, самосострадания, уныния, потому что ничего этого она не знала, не позволяя себе распускаться и в спокойное время и в годины бедствий. И, помня об этом, он почувствовал, как мрачное настроение начинает покидать его.

Леди сказала нежно:

Ты берешь на себя вину без надлежащей причины, Если проклятие висит над миром (а я думаю, что дело в этом) оно не лежит только на одном благородном и добродетельном Коронованном, но на нас всех. Нет причин обвинять тебя, меньше всего тебя, Валентайн. Ты не тот, кто несет это проклятие, а скорее один из тех, кто сумеет снять его с нас. Но для этого ты должен действовать, и действовать быстро.

— И что это за проклятие?

Приложив руку к брови, она сказала:

— У тебя есть серебряная диадема, такая же, как у меня Ты взял ее с собой в это путешествие?

— Она всегда со мной.

— Принеси ее сюда.

Валентайн вышел из комнаты и поговорил со Слитом, который ожидал за дверью. Тот передал его просьбу слугам, и вскоре пришел хранитель символа власти Коронованного, неся отделанную драгоценными камнями шкатулку, в которой лежала диадема. Леди отдала ее Валентайну, когда он впервые попал на Остров как паломник, в годы своей ссылки. С помощью диадемы, объединившись с разумом своей матери, он получил окончательное подтверждение тому, что простой жонглер из Пидруида и лорд Валентайн Маджипуры был одним и тем же лицом. С ее помощью и помощью Леди его утерянная память начала возвращаться к нему. И потом иерархиня Лоривада научила его, как, пользуясь диадемой, можно войти в транс и найти доступ к мыслям других. Валентайн не пользовался ею со времени своего вторичного восшествия на престол, так как диадема принадлежала Леди, а не Коронованному, и не годилось, чтобы святыня Маджипуры переходила из одних рук в другие. Теперь он снова прилаживал на голову отливающий металлическим блеском ободок, а Леди наливала ему в бокал темное ароматное сон-вино, как делала это давно, в той жизни, когда он был еще простым смертным. Вино было необходимо для открытия одного сознания другому. Он выпил его одним глотком, а она выпила свой бокал медленно, и они подождали с минуту, пока вино начало действовать. Валентайн ввел себя в состояние транса, которое во много раз увеличивало его и так сильную от природы восприимчивость. Леди взяла его руки в свои, переплетая их пальцы, чтобы дополнить контакт, и в его сознание хлынул такой поток образов и ощущений, что в первые мгновения он ошеломил и ослепил его, хотя Валентайн и знал, каким может быть это воздействие.

Его состояние полностью соответствовало тому состоянию которое Леди испытывала много лет ежедневно, когда она посылала в мир излучение своего духа тем, кто нуждался в помощи.

Валентайн не воспринимал отдельные индивидуальные сознания: мир был слишком огромен и достаточно перенаселен, чтобы получить такую точность попадания. Это было, наверное, возможно только при максимальном напряжении всех сил и полной сосредоточенности на чьем-то определенном сознании. Что он заметил, пока рыскал по сознаниям, как порыв горячего воздуха, оседлавшего тепловые течения неба, так это богатство ощущений: смутное опасение, страх, стыд, вину, неожиданно деформированное восприятие мира в острой зоне безумия, серое покрывало отчаяния. Он погружался глубже и видел структуру душ, черные хребты с прострелами ярко-красных пластов, острые зазубренные выступы. Устав, он поднимался в спокойное царство небытия и снова заставлял себя возвращаться. И вот уже он несется по гнетущим пустыням, которые излучали вызывающие оцепенение волны одиночества. Он промчался ураганом над сверкающим снежным полем духа и лугом, каждый стебелек которого сиял непередаваемой красотой. И он увидел места, где были сосредоточены болезни, и места, где поселился голод, и места, где правил король Хаос. И он почувствовал ужас, поднимающийся, как жаркий сухой ветер от больших городов, он понял, что в мире появилась какая-то новая грозная сила, несущая опасность необоримой беды. Невыносимая тяжесть опускалась на весь мир, и Валентайн почувствовал, как эта сила, медленно нарастая, пытается раздавить его, как букашку, попавшую в постепенно закрывающийся кулак, но рядом с ним его проводником была благословенная Леди — его мать, без которой он был бы испепелен силой страстей, излучаемых мировым разумом. Но она была рядом с ним, легко перенося его через темные места провалов и направляя его к верхнему порогу восприятия, который неясно вырисовывался перед ним, как громадные Деккеретские ворота Норморка, эти величайшие из ворот, которые закрыты только тогда, когда мир в опасности, нагнетающие страх и принижающие тех, кто приближается к ним. Но когда он подошел к этому порогу, то смог пройти через ворота самостоятельно.

В этом краю жила только музыка, музыка, ставшая видимой. Неустойчивый дрожащий тон которой простирался над пропастью, как самый слабый из качающихся мостов, и он ступил на этот мост и увидел всплески ярких звуков, наполнявших поток под ним, и острые, как кинжал, порывы ритмичной пульсации над головой, и линию неопределенных снижающихся к горизонту красных, пурпурных и зеленых поющих арок.

Потом все они пропали, как будто вспугнутые ужасным звуком, звуком, тяжесть которого превышала все допустимые пределы, черный Джаггернаут звука, объединивший в себе все ноты. Он катился по Вселенной и безжалостно давил все на своем пути. И Валентайн понял…

Он открыл глаза. Леди, его мать, спокойно стояла между двух ваз с танигалиями, наблюдая за ним. Она улыбалась ему, как она улыбалась когда-то своему спящему ребенку. Она отняла диадему от его лба и вернула в украшенную камнями шкатулку.

— Ты видел? — спросила она,

— Я давно знал об этом,— сказал Валентайн.— То, что происходит в Зимроеле, не цепь случайных событий. Существует проклятие, оно на всех нас уже тысячи лет. Мой урунский колдун Делиамбер сказал мне однажды, что мы прошли долгий путь, здесь, на Маджипуре, не заплатив хоть что-либо за первоначальный грех завоевателей. "Веками накапливались проценты",— сказал он. И теперь счет предъявлен к оплате. Это наше наказание, наше унижение, расплата за спокойно прожитые тысячелетия на чужой земле.

— Да, это так,— сказала Леди.

— Не самого ли Бога мы видели сейчас, мама? Кто же еще может держать мир в сжатой горсти, продолжай сжимать ее сильнее и сильнее? И тот звук, который я слышал, такой ужасной непомерной тяжести,— был ли это тоже Бог?

— Образы, которые ты видел, были рождены твоим собственным сознанием, Валентайн. Я видела другое. Бог не может быть снижен до чего-либо конкретного. Но я думаю, ты видел Божественную сущность.

— Я видел, как Божественное начало изгонялось из нас.

— Да это так. Но все это не безнадежно,

— Ты уверена, что еще не слишком поздно?

— Я уверена, в этом Валентайн.

Валентайн помолчал немного. Потом сказал:

— Пусть будет так. Я вижу, что нужно делать, и я сделаю это. Как символично, что я пришел к пониманию своего предназначения в Семи Стенах, в доме, который Леди Сиин построила в честь своего сына после того, как он разбил метаморфов! О мама, мама, что построишь ты, когда я добьюсь успеха и перечеркну то, что сделал лорд Стиамот?

— Еще раз,— сказал Хиссун, поворачиваясь лицом к Альзимиру и другому Посвященному в Рыцари,— наступайте на меня снова, но теперь оба сразу.

— Оба? — сказал Альзимир.

— Да! И если я увижу, что вы нарочно поддаетесь, обещаю сделать так, что вы будете месяц мести конюшню.

— Как ты сможешь выстоять против нас двоих, Хиссун?

— Я не говорю, что смогу, я этого не знаю. Но я хочу попробовать узнать, смогу ли. Начинайте, и мы посмотрим.

Хиссун был мокрый от пота, и сердце билось у него в груди тяжелым молотом, но тело хорошо размялось и казалось послушным и легким. Он приходил сюда, в похожий на пещеру гимнастический зал в восточном крыле Замка, хотя бы на час каждый день, каким бы насыщенным делами он ни был. Хиссун верил, что нужно укреплять и развивать свое тело, воспитывать себя физически выносливым. И хотя он был от природы ловок, он продолжал совершенствовать свое тело. А иначе Хиссун считал, что оказался бы здесь, в Замке, в чрезвычайно затруднительном положении, добиваясь осуществления своих амбиций. Принцы Горного Замка имели склонности к занятиям спортом, делали из атлетизма культ, постоянно тренируя свое тело. Изо дня в день их время занимали верховая езда, турниры, скачки, борьба, охота, все те древние бесхитростные развлечения, которыми Хиссун в своей жизни в Лабиринте не имел ни возможности, ни желания заниматься. И когда лорд Валентайн ввел его в среду этих сильных энергичных людей, он понял, что должен сравняться с ними в их стихии, если желает завоевать прочное положение в компании. Конечно, он не мог превратить свою худощавую стройную фигуру в нечто равнозначное внушительным, мускулистым телам Стазилена, Элидата или Дивиса. Они были крупными, рослыми мужчинами, он никогда не будет таким. Но Хиссун смог выделиться в другом. Например, в игре с жезлом. Год назад он даже не слышал о ней, а теперь, после многих часов тренировки, он почти в совершенстве овладел ею. Игра требовала хорошей реакции и быстроты ног, а не физической силы, и потому, в каком-то смысле, она соответствовала его общему подходу к проблемам жизни.

— Готов,— крикнул он.

Хиссун стоял в низкой стойке, настороженный, гибкий, руки вытянуты вперед, и его жезл, легкая тонкая палочка из цветка ночного дерева, с чашеобразным плетеным эфесом на одном конце, лежал на них. Его глаза перебегали с одного противника на другого. Они оба были выше его ростом, Альзимир на два или три дюйма, а его друг Стимион даже больше. Но он был быстрее их. Ни тот, ни другой за все утро так и не смогли сблизиться с ним, чтобы завладеть его жезлом. Но двое сразу, это усложняло его задачу во много раз.

— Вызов! — крикнул Альзимир.— Приготовиться! Начали!

Они стали приближаться к нему, подняв свои жезлы в положение, соответствующее атаке.

Хиссун глубоко вздохнул и сконцентрировался на создании сферической зоны обороны вокруг себя, непроницаемой, непроходимой, как бы объем пространства, заключенный в броню. И хотя это был чисто мысленный образ, он позволял ему одерживать победы. Фани, его наставник в игре, наказывал ему: сохраняй свою защитную зону, словно это настоящая стена из стали, и ничто не сможет пройти сквозь нее. Твоя сила в сосредоточенности.

Альзимир настиг его на долю секунды раньше Стимиона, как и ожидал Хиссун. Жезл Альзимира пошел вверх, проверяя северо-западный сектор защиты Хиссуна, потом опустился для того, чтобы попытаться войти на более низком уровне. Как только он приблизился к границе его защитной зоны, Хиссун вскинул взмахом руки, словно хлыст, свой жезл и уверенно отвел выпад Альзимира: он подсознательно все рассчитал и, не останавливаясь, крутнулся вправо, встретив выпад Стимиона, который нападал с северо-восточного направления.

С резким звуком дерево скользнуло по дереву, когда Хиссун провел своим жезлом вверх вдоль жезла Стимиона, потом он повернулся, оставив Стимиона бороздить лишь пустое пространство, когда инерция удара потянула его вперед. Все это длилось одно мгновение. Стимион, хрюкнув от удивления, рванулся в ту точку, где только что был Хиссун. Хиссун легко задел его по спине жезлом и повернулся снова к Альзимиру. Подняв в атаке свой жезл, Альзимир произвел второй выпад. Хиссун легко блокировал его и нанес ответный удар, с которым Альзимир хорошо справился, отразив его с такой силой, что боль от толчка отдалась в локте Хиссуна. Быстро оправившись, он сделал шаг в сторону, уклоняясь от очередной атаки Альзимира, и наклонился, чтобы увернуться от жезла Стимиона.

Теперь игроки расположились в новой конфигурации. Стимион и Альзимир стояли с обоих флангов. Они, конечно, попытаются сделать одновременный выпад, подумал Хиссун. Он не мог этого допустить.

Фани учил его: время всегда должно быть твоим слугой и никогда твоим господином. Если у тебя нет достаточно времени, чтобы сделать свой ход первым, раздели каждое мгновение на еще более краткие мгновения, и тогда у тебя на все хватит времени.

Хиссун знал: никакие действия, совершаемые разными людьми, не могут быть абсолютно одновременными. Он переместился в модель восприятия времени в расщеплении, которую научил его воссоздавать Фани и которую он отрабатывал многие месяцы: ее смысл заключался в том, чтобы представлять каждую секунду, как сумму десяти составляющих ее частей, он по очереди обжил каждую из этих десятых долей секунды, как обживают каждую из десяти последовательно расположенных пещер пилигримы, бредущие через пустыню, останавливаясь в каждую следующую ночь в новой пещере. Он знал, что делать. Хиссун боковым зрением видел, как Стимион движется к нему резкими, прерывистыми толчками, пытаясь, как какой-то неотлаженный механизм, привести в движение свой жезл, направив его на Хиссуна. С величайшей легкостью, Хиссун проскользнул между двумя последовательными мгновениями и ударом отвел жезл Стимиона в сторону. Жезл Альзимира был уже на полпути к нему, но у Хиссуна было вполне достаточно времени, чтобы выскочить из зоны досягаемости Альзимира, и, когда рука Альзимира вытянулась, проткнув пустоту, он своим оружием слегка коснулся ее немного выше локтя.

Вернувшись теперь к обычному восприятию времени, Хиссун противостоял Стимиону, который надвигался на него для очередного удара. Вместо того чтобы приготовиться его отражать, Хиссун двинулся вперед вступив в круг обороны испуганного Стимиона. Из этого положения Хиссун вскинул свой жезл, задел им Альзимира и, повернувшись, ударил кончиком жезла Стимиона, пока тот в смятении пытался развернуться.

— Касание и двойное касание,— крикнул Хиссун.— Конец.

— Как ты смог это сделать? – спросил Альзимир, бросая жезл на пол.

Хиссун засмеялся.

— Я не знаю. Но я бы хотел, чтобы Фани был здесь и посмотрел на меня! — Он опустился на колени, давая каплям пота свободно стекать со лба на маты. То, что он сделал, он знал это, было проявлением изумительного мастерства. Никогда раньше он не бился так хорошо. Случайность, миг везения? Или он действительно достиг нового уровня совершенства? Он вспомнил, как лорд Валентайн рассказывал о том времени, когда был жонглером, что он овладел этим искусством случайно, только для того, чтобы чем-то зарабатывать на жизнь.

Жонглирование, говорил Коронованный, помогло ему научиться концентрировать все свои умственные способности на главном. Лорд Валентайн даже предположил, что ему не удалось бы вернуть свой трон, если бы не дисциплина духа, которую воспитало в нем искусство жонглирования. Хиссун не стал осваивать это искусство — это было бы слишком явной лестью Коронованному слишком открытым жестом подражания,— но ему начинало казаться, что он может добиться такой же дисциплины духа, благодаря совершенному владению жезлом. Безусловно, проявленное им сегодня мастерство показало, что его способности превосходят обычные и успех, достигнутый им в игре, явно не ординарен. Хиссун подумал, смог бы он еще раз повторить достигнутое или нет. Он поднялся и сказал:

— Начнем еще раз?

— Ты когда-нибудь устаешь? — спросил Стимион.

— Конечно, устаю. Но зачем останавливаться только из-за того, что устал?

Хиссун снова принял свою стойку, поджидая их. Еще пятнадцать минут игры, подумал он. Потом плавание, и еще ему нужно сходить в Пиниторский Двор доделать кое-какую работу, а после…

— Ну? Идите на меня,— сказал он.

Альзимир покачал головой:

— В этом нет смысла. Ты слишком силен для нас.

— Начинайте,— снова сказал Хиссун.— Я готов!

Неохотно Альзимир встал в начальную позицию и жестом показал Стимиону сделать то же самое. Но, когда трое мужчин стояли, погруженные в свои мысли, приводя тело и дух в равновесие, которого требовала игра, служитель гимнастического зала вышел на балкон, нависающий над ними, и выкрикнул имя Хиссуна: сообщение для принца Хиссуна, сказал он, от Регента Элидата. Принца просят немедленно явиться к Регенту в кабинет Коронованного.

— Ну что ж, продолжим в другой раз,— сказал Хиссун Альзимиру и Стимиону.

Он быстро оделся и прошел наверх через запутанные повороты и переплетения Замка, напрямик через дворики и аллеи, мимо парапета лорда Осиера и изумительного вида, открывающегося с обширного склона Горы, затем дальше, минуя обсерваторию Кинникена, музыкальный зал лорда Принкипина, домашний сад лорда Конфалюма и десятки других сооружений и надворных построек, которые налипли, как пиявки, к основному сооружению, сердцевине Замка. Наконец Хиссун достиг центрального сектора, где находились правительственные Кабинеты, и был допущен в просторные апартаменты, в которых работал Коронованный, занимаемые во время затянувшегося отсутствия лорда Валентайна Главным Советником Элидатом.

Он застал Регента расхаживающим, как раздраженный медведь, взад и вперед, перед рельефной картой мира напротив стола лорда Валентайна. Стазилен был тут же, сидел за столом Советника. Он выглядел печальным и отреагировал на появление Хиссуна только незначительнейшим кивком. В бесцеремонной манере, озабоченный чем-то Элидат указал Хиссуну на место рядом с собой. Минуту спустя прибыл Дивис, одетый официально, со всеми приличествующими украшениями и маской из перьев, словно вызов застал его по дороге на важную государственную церемонию.

Хиссун чувствовал, как в нем нарастает беспокойство. У Элидата должна быть очень важная причина, чтобы он созвал совещание так неожиданно и таким необычным способом? И почему только трое из всех принцев. Элидат, Стазилен, Дивис — были первыми претендентами на трон, если бы возникла необходимость заменить лорда Валентайна. Эти трое представляли собой сердцевину внутреннего ядра. Случилось что-то важное, подумал Хиссун. Возможно, старый Понтифик, наконец, умер. Или, возможно, Коронованный.

"Пусть это будет Тиверас,— молил Хиссун.— О, пожалуйста, пусть это будет Тиверас!"

Элидат сказал:

— Все здесь, мы можем начинать.

С печальной улыбкой Дивис сказал:

— Что случалось, Элидат? Кто-нибудь увидел двуглавую милуфту, летящую на север?

— Если ты спрашиваешь, не настало ли время дурного предзнаменования, тогда моим ответом тебе будет — да, настало,— угрюмо сказал Элидат.

— Что же произошло? Скажи нам, Элидат? — спросил Стазилен.

Элидат постучал согнутым пальцем по стопке бумаг на столе.

— Два важных события. Первое, свежие сообщения пришли из западного Зимроеля, и из них нам стало известно, что положение там намного серьезнее, чем нам представлялось. Весь сектор Ущелья материка разрушен, по-видимому, от Мазадоны или близлежащих к ней мест до точки, расположенной где-то западнее Дулорна, и беда продолжает распространяться. Посевы продолжают гибнуть от загадочных болезней, нарастает громадная нехватка основных продуктов питания, и сотни тысяч людей, а возможно, и миллионы, начали мигрировать к побережью. Местные власти делают все, что в их силах: они организовали поставки продуктов из других зон, еще не затронутых эпидемией, так, по-видимому, еще не подверглись разрушениям земли вокруг Тил-омона или Нарабала. И в Ни-мои и Хинторе все еще относительно спокойная обстановка, но расстояния так велики, а ситуация такая неожиданная, что пока сделано еще очень немного. В зоне бедствия возник так же какой-то особенный религиозный культ, что-то касающееся поклонения морским драконам.

— Что? — воскликнул Стазилен, от удивления его лицо побагровело.

— В это трудно поверить, я знаю,— сказал Элидат.— Но в сообщении говорится, что распространяются слухи, что якобы драконы — это боги и они предопределили конец света, какая-то глупость…

— Это не новый культ,— тихо сказал Хиссун.

Все трое повернулись к нему.

— Ты знаешь что-нибудь об этом? — спросил Дивис.

Хиссун кивнул:

— Мне приходилось слышать о драконах-богах, когда я жил в Лабиринте. Насколько мне известно, это учение всегда проповедовали тайно, какая-то смутная, никогда не воспринимавшаяся всерьез мифическая религия. И только представители низших сословий перешептывались об этом за спинами дворянства. Кое-кто из моих друзей был немного знаком с этим верованием, возможно, кое-кто знал и побольше, но сам я никогда не интересовался этим. Я помню, что как-то в детстве упомянул матери о том, что мне поведали приятели, и она сказала мне, что это опасная чепуха и я должен держаться в стороне от этого. И я так и делал. Думаю, это пошло от лименов, ведь это очень старое поверье, и постепенно оно распространялось в нижних уровнях общества, в подземелье, так сказать, а теперь, я полагаю, оно всплывает на поверхность из-за всех обрушившихся на нас бед.

— И что же является основным в этой вере? — спросил Стазилен.

— В первом приближении это то, что уже сказал Элидат, что драконы когда-нибудь выйдут на сушу, возьмут под свой контроль государства и покончат со всеми страданиями и мучениями.

— Какими страданиями и мучениями? — сказал Дивис. — Я ничего не слышал о великих страданиях и мучениях где-либо в нашем мире, если только ты не имеешь в виду брюзжание и хныкание формодеев, а они…

— Ты думаешь, что все живут так, как мы в Горном Замке? — задал вопрос Хиссун.

— Я думаю, что никто не мучается от беспросветной нужды, что все достаточно обеспечены, что наши люди в нашем государстве счастливы и процветают, что…

— Все это правда, но только отчасти, Дивис. Ведь ты не будешь возражать против того, что есть такие, кто живет в замках, и такие, кто очищает дороги от лошадиного навоза. Есть такие, кто владеет большими поместьями, и такие, кто просит подаяния на улицах. Есть…

— Избавь меня от прописных истин. Я не нуждаюсь в лекции о социальной несправедливости.

— Тогда прости, что докучаю тебе,— огрызнулся Хиссун.— Я думал, что ты хочешь узнать, откуда взялись люди, которые ждут, чтобы водяные короли избавили их от лишений и боли.

— Водяные короли? — спросил Элидат.

— Морские драконы. Так их называют те, кто поклоняется им.

— Закончим об этом,— сказал Стазилен.— Итак, голод в Зимроеле, а также вызывающий беспокойство культ, распространяющийся среди низших слоев,— это и есть те два важных сообщения, о которых ты хотел нам рассказать?

Элидат покачал головой.

— Это две части единого целого. Второе важное сообщение, касается лорда Валентайна. Я узнал от Тунигорна, который очень встревожен, что у Коронованного было что-то вроде откровения во время его посещения матери на Острове и он сейчас находится в состоянии крайнего подъема духа, в очень необычном состоянии, в котором он, кажется, почти полностью непредсказуем.

— Что за откровение? — спросил Стазилен.— Ты знаешь?

— Находясь в трансе, в который ему помогла впасть Леди,— сказал Элидат,— он имел видение, показавшее ему, что беды в сельском хозяйстве Зимроеля, есть не что иное, как проявление божественного недовольства.

— А кто бы мог подумать иначе? — воскликнул Стазилен.— Но что в этом…

— По словам Тунигорна, Валентайн теперь считает, что и болезни, и нехватки продуктов, которые, как мы теперь знаем, намного серьезнее, чем казались по первым сообщениям,— имеют специфически сверхъестественное происхождение…

Дивис, медленно качая головой, насмешливо фыркнул.

— …специфически сверхъестественное происхождение, — продолжал Элидат,— и в действительности, являются наказанием Божьим за наше плохое обращение с метаморфами в глубине веков.

— Но в этом нет ничего нового,— сказал Стазилен.— Он давно говорит об этом.

— Не совсем так,— ответил Элидат.— Тунигорн говорит, что со дня его откровения он держится очень замкнуто, видится только с Леди, Карабеллой и иногда с Делиамбером и толковательницей снов Тизаной. Слит и Тунигорн практически не имеют к нему доступа, а когда это все-таки случается, он их принимает только затем, чтобы обсудить повседневные вопросы. Все мысли его, говорит Тунигорн, заняты какой-то грандиозной новой идеей, каким-то, с точки зрения Коронованного, поразительным проектом, который он не желает обсуждать с ними.

— Это совсем не похоже на Валентайна, каким я его знаю,— сказал Стазилен сумрачно.— Он может быть каким угодно, но неразумным он быть не может. Похоже, что какая-то лихорадка овладела его мозгом.

— Или снова произведена тайная подмена,— сказал Дивис.

— Чего же боится Тунигорн? — спросил Хиссун.

Элидат пожал плечами.

— Он и сам не знает чего. Он думает, что Валентайн вынашивает какую-то странную идею, такую, какой он и Слит, скорее всего, воспротивились бы. Но он держит свои мысли в тайне.— Элидат подошел к глобусу и постучал по яркому красному шарику, который отмечал местонахождение Коронованного в это мгновение.— Валентайн еще на Острове, но он скоро вернется на материк, он высадится в Пилиплоке и по составленному ранее расписанию должен пойти вверх по Зимру за Ни-мою и далее в охваченные голодом западные области. Но Тунигорн подозревает, что Валентайн передумал, и так как его преследует мысль, что наши страдания — это возмездие Бога за прежние прегрешения, то, возможно, он планирует какое-то духовное мероприятие: пост, паломничество, может быть, переориентацию общества от чисто мирских ценностей к духовным.

— А не стал ли он приверженцем культа морских драконов? — сказал Стазилен.

— Я не знаю,— сказал Элидат.— Предполагать мы можем, что угодно. Точно же я вам могу сказать только то, что Тунигорн глубоко озабочен всем этим и настаивает, чтоб я присоединился к Коронованному во время крестного хода и сделал это как можно скорее. Он надеется, что я смогу предостеречь Валентайна от каких-то поспешных действий. И мне кажется, что я действительно смогу добиться успеха там, где другие, даже Тунигорн, терпят неудачу.

— Что? — закричал Дивис.— Но Коронованный в тысячах миль отсюда! Как ты сумеешь…

— Я уезжаю через два часа,— ответил Элидат.— Перемена быстрых плавунов унесет меня на запад через долину Глэйдж до Треймона, где я заказал крейсер, он доставит меня в Зимроель по южному маршруту через Родамонтский архипелаг. Тунигорн тем временем попытается как можно дольше задержать отъезд Валентайна с Острова, а если он заручится поддержкой адмирала Азенхарта, то и переезд с Острова в Пилиплок не будет таким уж скорым. В лучшем случае я смогу добраться до Пилиплока только через неделю после того, как туда прибудет Валентайн, но, возможно, будет еще не поздно привести его в чувство.

— Ты ни за что не успеешь,— сказал Дивис.— Он будет на полпути к Ни-мое прежде, чем тебе удастся пересечь Внутреннее Море.

— Я должен попытаться,— сказал Элидат.— У меня нет выбора. Если бы вы знали, как озабочен Тунигорн, как он боится, что Валентайн ввяжется в какое-то безумное и рискованное предприятие…

— А правительство? — тихо сказал Стазилен.— Кто будет управлять в твое отсутствие? Ты — Регент, Элидат. У нас нет Понтифика, ты говоришь, что Коронованный превратился в склонного к фантазиям безумца, но сам-то ты тоже предлагаешь оставить замок без руководства.

— В случае, если Регента отзывают из Замка,— сказал Элидат,— он вправе назначить Совет регентства для управления всеми делами, которые подпадают под юрисдикцию Коронованного. Это я и намерен сделать.

— И кто члены этого совета? — спросил Дивис.

— Их будет трое. Ты, Дивис, Стазилен и ты, Хиссун.

Хиссун, изумленный, выпрямился:

— Я?

Элидат улыбнулся:

— Я признаю, что не мог сначала понять, почему лорд Валентайн решил взять какого-то молодого человека из Лабиринта (и выбор его пал на тебя, Хиссун) и так быстро продвинуть его в центр власти. Но постепенно планы Коронованного стали ясными для меня, особенно теперь, когда этот кризис обрушился на нас, я понял, как он был прав. Мы потеряли связь здесь, в Горном Замке, с реалиями Маджипуры. Мы жили здесь, на вершине Горы, и проблемы роились вокруг нас, но мы их не замечали. Я слышал, ты сказал, Дивис, будто все в мире счастливы, кроме, возможно, метаморфов, и я признаю, что думал также. А в это время новая религия пустила корни среди недовольных, и мы ничего не знати о ней, и теперь армия голодных движется к Пидруиду поклоняться незнакомым богам,— он посмотрел на Хиссуна.— Есть вещи, которые известны тебе, Хиссун, и которые нам нужно знать тоже. За месяцы моего отсутствия ты, сидя рядом с Дивисом и Стазиленом, на месте судьи сможешь дать ценные советы (и я верю в это), как управлять государством, не забывая даже самых ничтожных его граждан. Что ты скажешь на это, Стазилен?

— Я думаю, что ты сделал мудрый выбор.

— А ты, Дивис?

Лицо Дивиса горело от едва сдерживаемой ярости:

— Что я могу сказать? Власть у тебя. Ты сделал свой выбор. Я должен подчиниться ему, не так ли? — он решительно поднялся и протянул руку Хиссуну: — Поздравляю, принц. Вы смогли хорошо зарекомендовать себя за очень короткое время.

Хиссун спокойно выдержал холодный взгляд Дивиса.

— Я рад быть с вами в одном Совете, милорд,— сказал Хиссун с большой учтивостью.— Ваша мудрость будет образцом для меня,— и он пожал руку Дивиса.

Что бы ни хотел ответить Дивис, казалось, слова застряли у него в горле, он медленно освободил свою руку из крепкой хватки Хиссуна, огляделся и вышел из комнаты.

Ветер был южный, невыносимо жаркий. Такой ветер охотники на драконов называют "Послание", потому что он дул со стороны бесплодного материка Сувраеля, где находилось пристанище Короля Снов. Это был ветер, который иссушал душу и делал черствым сердце, но Валентайн не обращал на него внимания: его мысли были в другом месте, погруженные в задачи, которые ему предстояло решить в эти дни. Он часами простаивал на королевской палубе "Леди Сиин", выглядывая на горизонте первые признаки материка, забывая о жарких обжигающих порывах ветра, со свистом рассекающих воздух вокруг корабля.

Путешествие от Острова к Зимроелю начинало казаться ему бесконечным. Азенхарт рассуждал о ленивом течении и встречных ветрах, о необходимости укоротить парус и пойти южным маршрутом и других подобных проблемах. Валентайн, который не был моряком, не мог оспаривать эти решения, но его нетерпение становилось все неистовее, когда дни проходили, а западный материк не приближался. Не раз им приходилось изменять курс, чтобы избежать стад морских драконов, поскольку по эту сторону острова в море было тесно от них. Некоторые из членов экипажа, скандары, заявляли, что это самая большая миграция за пять тысяч лет. Было это правдой или нет, сказать было трудно, но их количество просто ужасало: Валентайн не видел ничего подобного во время своего предыдущего прохождения этих вод много лет назад, в том злополучном путешествии, когда гигантский дракон пробил корпус "Брангалины" капитана Горзваля.

В целом, драконы перемещались группами от тридцати до пятидесяти штук, на расстоянии в несколько дней одна от другой. Но иногда одинокий дракон, вероятно король-дракон, мог плыть и в одиночку, двигаясь не спеша, словно в глубоком раздумье. Потом драконы неожиданно пропали, не стало ни маленьких, ни больших. Ветер усилился, и флот заспешил в направлении порта Пилиплока.

И, наконец, однажды утром раздались крики на верхней палубе:

— Пилиплок, хэ! Пилиплок!

Большой морской порт возник внезапно, ослепительный и восхитительный, как ясный солнечный день, и в то же время по-особому грозный и сильный. Порт был расположен на высоком мысу, возвышающемся над южным берегом устья Зимра. Здесь, где река была необыкновенно широкой, на сотни миль вдаваясь в море темным пятном из-за ила, который она нанесла из глубин материка, стоял город с населением в одиннадцать миллионов человек, строго распланированный сложным и непреклонным замыслом мастера. Город, раскинувшийся аккуратными арками, пересеченными спицами бульваров, лучами расходившимися от воды. "Этот город,— думал Валентайн,— трудно полюбить, несмотря на всю его красоту". Все же, когда он стоял, разглядывая панораму города, Валентайн обратил внимание на своего попутчика скандара Залзана Кавола, который был родом из Пилиплока. Кавол рассматривал город с выражением нежного восторга и восхищения на своем суровом грубом лице.

— Корабли-драконы идут! — закричал кто-то, когда "Леди Сиин" приблизилась к берегу.— Посмотрите, это, должно быть, целый флот!

— О, Валентайн, как красиво! — выдохнула восхищенно, стоящая рядом с ним, Карабелла.

Действительно, красиво. До этого момента Валентайн никогда не думал, что судна, на которых мореплаватели Пилиплока выходят охотиться на драконов, так красивы. Ему всегда казались они зловещими: закругленный корпус, нелепо разукрашенный уродливыми силуэтами голов и угрожающе заостренными хвостами, с нарисованными рядами белых зубов и красно-желтых глаз вдоль бортов. Взятые каждый в отдельности, они были отталкивающе грубыми. И все же каким-то странным образом эти же корабли, собранные вместе в огромную флотилию (а было похоже, что все корабли-драконы Пилиплока вышли в море приветствовать прибытие Коронованного), приняли величественный, торжественный вид. Вдоль всей линии горизонта их белые паруса, перекрещенные розовой полосой, развевались на ветру, как праздничные флаги.

Когда корабли-драконы подплыли ближе, они расположились вокруг королевского флота построением, которое, конечно же, было тщательно спланировано заранее. Они подняли большие золотисто-зеленые флаги Коронованного, а их команды, выстроенные на палубах, хрипло кричали навстречу ветру:

— Валентайн! Лорд Валентайн! Приветствуем тебя, лорд Валентайн! — музыка барабанов и труб, систиронов и голистанов плыла над водой, неясная и спутанная, но тем не менее ликующая и трогательная.

"Совсем другой прием, подумал Валентайн, вспомнив тот, что был ему оказан во время его последнего посещения Пилиплока, когда он, Залзан Кавол и остальные жонглеры целый день слонялись от одного капитана "дракона" к другому. Напрасно стараясь упросить отвезти их на Остров Сна, пока, наконец, им не удалось купить себе места на борту самого маленького, ветхого и даже какого-то несчастного с виду судна. Но многое изменилось с тех пор.

Самый большой из кораблей-драконов приблизился к "Леди Сиин" и спустил на воду лодку со скандаршей и двумя людьми. Когда она подошла вплотную к кораблю Коронованного, с него была спущена плавучая корзина, чтобы поднять их на палубу, но люди осталась за веслами, и только скандарша взошла на борт.

Она была старой, обветренной и огрубевшей от тяжелой морской работы, у нее не было двух передних зубов, а мех был тусклого серого цвета.

— Я Гуидрага,— сказала она, и через мгновение Валентайн вспомнил ее, самая старая и самая почитаемая из капитанов "драконов" и одна из тех, кто в свое время отказался взять жонглеров пассажирами на свой корабль, но она отказалась по-хорошему, направив их к капитану Горзвалю и его "Брангалине". Валентайн подумал, помнит ли она его — скорее всего нет. Валентайн давно подметил, что стоит человеку надеть платье Коронованного, как он становится неузнаваемым.

Гуидрага произнесла грубоватую, но выразительную приветственную речь от имени команды своего корабля и охотников на драконов и подарила Валентайну искусно вырезанные бусы из сцепленных костей морского дракона. После этого он, выразив признательность за такую прекрасную встречу, спросил у нее, почему флот кораблей-драконов бездельничает здесь в Пилиплокском порту, а не охотится в открытом море; на что она ответила, что миграция драконов вдоль их берегов в этом году проходила настолько интенсивно, поражая беспрецедентным числом этих морских животных, что все корабли-драконы смогли добыть разрешенное законом количество их особей еще в первые несколько недель охоты, так что сезон закончился, практически не успев начаться.

— Это странный год,— сказала Гуидрага.— И я боюсь, что еще больше странностей ожидает нас впереди, милорд.

Эскорт кораблей-драконов сопровождал их на всем пути до порта. Королевская процессия сошла на берег у пирса Молибор в центре пристани, где их ожидала группа встречающих должностных лиц: герцог провинции и его обширная свита, мэр города и столь же обширная масса чиновников и делегация капитанов кораблей-драконов, сопровождавших Коронованного к берегу. Валентайн включался в церемониал ритуала приветствий, словно спящий, которому снится, что он не спит: он отвечал важно и учтиво и всегда к месту, он вел себя со спокойствием и уравновешенностью, свойственной Коронованному, и все же его не покидало чувство, что он словно движется сквозь толпу призраков.

Шоссе от пристани до главного административного здания города, где должен был разместиться Валентайн, было огорожено толстыми красными веревками, чтобы сдержать толпы, и повсюду были расставлены посты охраны. Валентайн, ехавший в плавуне с открытым верхом рядом с Карабеллой, подумал, что он никогда не слышал такого шума, постоянного непостижимого рокота ликования, такого громогласного, что он даже смог отвлечь его, правда ненадолго, от дум о кризисе. Но передышка кончилась сразу, как только он устроился в своей квартире и потребовал, чтобы ему принесли последние донесения, и новости, которые в них содержались, были беспросветно печальными…

Болезнь люсавенды, узнал он из донесений, каким-то образом распространилась в закрытые на карантин провинции. Урожай стаджи в этом году составит только половину обычного.

Паразит, именуемый жук-щелкун, давно считавшийся уничтоженным, появился в областях, где выращивалась фуола, важное фуражное зерно, соответственно это ставило под угрозу нормальное обеспечение мясом населения. Грибок, напавший на виноград, вызвал широко распространившееся опадение незрелых ягод в винных областях Хинтора и Ни-мои. Весь Зимроель был поражен каким-нибудь сельскохозяйственным бедствием, исключая только отдаленную область на юго-западе вокруг тропического города Нарабала.

Ю-Уулизаан, когда Валентайн показал ему эти сообщения, сказал веско:

— Это уже невозможно сдержать. Это экологически взаимосвязанные явления. Снабжение Зимроеля продуктами будет полностью сорвано, милорд.

— В Зимроеле восемь миллиардов населения!

— Это сложно уже сейчас, а когда болезни распространятся в Альханроеле?..

Валентайн ощутил холод.

— Вы думаете они распространятся?

— О, милорд, я знаю, что это произойдет обязательно! Сколько кораблей курсирует между материками каждую неделю? Сколько птиц и даже насекомых совершают перелеты? Внутреннее Море огромно. Остров и архипелаги являются удобными пристанищами на полпути,— со странно спокойной улыбкой сказал эксперт по сельскохозяйственным вопросам.

— Я говорю вам, милорд, этому невозможно противостоять, это невозможно победить. Будет голод. Будет эпидемия. Маджипура будет уничтожена,— продолжил он.

— Нет. Только не это.

— Если бы я мог сказать вам слова утешения, я бы сделал это. Но у меня нет их для вас, лорд Валентайн.

Коронованный внимательно всмотрелся в странные глаза Ю-Уулизаана.

— Бог послал на нас эту катастрофу,— сказал Валентайн,— Бог и поможет нам избавиться от этой напасти.

— Возможно, но не раньше, чем будет нанесен огромный ущерб всему нашему хозяйству… Милорд, позвольте мне удалиться. Могу я поизучать эти бумаги с час или около того?

Когда Ю-Уулизаан ушел, Валентайн некоторое время сидел, молча обдумывая еще раз то, что он был намерен сделать и что теперь казалось неотложным как никогда, перед лицом этих кошмарных событий. Потом он вызвал Слита, Тунигорна и Делиамбера.

— Я намерен изменить маршрут крестного хода,— сказал он без вступлений.

Они осторожно посмотрели друг на друга так, как будто они уже давно ожидали подобного сюрприза.

— В этот раз мы не пойдем в Ни-мою. Отложите все приготовления в Ни-мое.— Он увидел, что они смотрят на него напряженно и угрюмо, и понял, что он не получит их поддержки без борьбы.— На Острове Снов,— продолжал он,— мне стало ясно, что болезни, которые пришли в Зимроель и которые вскоре могут перекинуться на Альханроель, есть прямое проявление недовольства Бога. Делиамбер, ты помнишь, как говорил со мной об этом тогда, когда мы были с тобой на развалинах Велализьера, ты еще предположил, что беды, которые постигли королевство, когда самозванец узурпировал мой трон,— это лишь начало божественного возмездия за подавление восстания метаморфов много веков тому назад. Мы прошли большой путь здесь, на Маджипуре, сказал ты, не оплатив ничем исконный грех завоевателей, и теперь у нас хаос, потому что прошлое начинает предъявлять нам свой счет, с добавлением процентов, набежавших за века спокойной жизни.

— Да, я помню. Эти мои слова, вы их повторили почти точно, милорд.

— И я сказал тогда,— продолжал Валентайн,— что я посвящу свое правление выплате репараций за несправедливость, которую мы совершили по отношению к метаморфам. Но я не сдержал слово, Я был слишком занят другими проблемами и сделал только самый поверхностный жест навстречу взаимопониманию с формодеями. И пока я откладывал, наше наказание усиливалось. Теперь, когда я в Зимроеле, я намерен сразу идти в Пиурифаину…

— В Пиурифаину, милорд? — сказали Слит и Тунигорн практически одновременно.

— В Пиурифаину, в столицу формодеев в Илиривойн, Я встречусь с Данипиурой. Я выслушаю ее требования и приму их во внимание. Я…

—Ни один Коронованный никогда прежде не ступал на территорию метаморфов,— встрял Тунигорн.

— Один Коронованный уже бывал там,— сказал Валентайн — Когда я был жонглером, я давал представления, фактически перед аудиторией метаморфов и перед самой Данипиурой.

— Это другое дело,— сказал Слит.— Вы могли делать все, что хотели, когда были жонглером. И когда находились среди формодеев, вы вряд ли сами верили в то, что вы Коронованный. Но теперь, когда вы без сомнения Коронованный…

— Я пойду в их земли, и это будет паломничество покорности, начало акта искупления.

— Милорд! — забормотал Слит.

Валентайн улыбнулся:

— Давайте. Назовите мне все аргументы против моего решения. Многие недели я ждал момента, чтобы начать печальный спор с вами тремя об этом, и теперь, я полагаю, это время пришло. Но позвольте сказать вам сначала одно: когда мы закончим говорить, я поеду в Пиурифаину.

— И ничто не остановит вас? — спросил Тунигорн.— Если мы скажем об опасностях пути, нарушении протокола, возможных враждебных политических последствиях…

— Нет! Нет! Нет! Ничто не остановит меня. Только опустившись на колени перед Данипиурой, смогу я покончить с несчастьями, которые опустошают Зимроель.

— Вы так уверены в этом, милорд? — сказал Делиамбер.— Вы считаете, что это будет так просто?

— По крайней мере, это то, что необходимо испробовать. В этом я убежден, и вы никогда не поколеблете меня в моем решении.

— Милорд,— сказал Слит,— насколько мне помнится, это формодеи своим колдовством лишили вас трона, и, я думаю, вы тоже помните об этом. Теперь мир стоит на краю безумия и вы хотите отдать себя в их руки, но их душа — это дремучий лес без дорог. Разумно ли это…

—Разумно? Нет. Необходимо? Да, Слит. Да. Одним Коронованным больше или меньше, это не имеет значения. Есть много других достойных людей, кто сможет занять мое место и действовать так же, как я, или, может быть, лучше. Значение имеет только судьба Маджипуры. Я должен ехать в Илиривойн.

— Я прошу вас, милорд…

— И я прошу вас,— сказал Валентайн.— Мы поговорили достаточно. Повторяю, я не изменю своего решения.

— Вы поедете в Пиурифаину,— не веря, сказал Слит.— Вы отдадите себя формодеям?

— Да,— сказал Валентайн.— Я отдам себя формодеям.

 

Расколотое небо

Миллилэйн всегда будет помнить день, когда объявился первый из новых Коронованных, потому что в этот день она заплатила пять крон за пару жареных колбасок.

В полдень она должна была зайти к мужу Кристофу в его магазинчик на эспланаде у Хинторского моста. Шло начало третьего месяца эпохи Нехватки.

Нехватка в Хинторе ощущалась во всем, однако про себя Миллилэйн употребляла более точное слово — голод. Правда, никто еще от голода не умирал, пока… но и пищи ни у кого в достатке не было, и положение, судя по всему, ухудшалось с каждым днем. Вчера вечером они с Кристофом съели лишь немного каши, приготовленной из сушеных калимботов, и кусочек корня чумбы, Сегодня на ужин будет пудинг из стаджи. А завтра? Кристоф говорил, что собирается поохотиться в Престимионском парке на мелких животных: минтунов, дролей и им подобных. Филе минтуна? Жареная грудинка дроля? Миллилэйн передернуло, А может, тушеная лизара с отварными листьями капиутного дерева на гарнир?

Она спустилась по Осиерскому бульвару до того места, где он сворачивал на Зимрский проспект, дальше открывалась эспланада перед мостом. И едва она миновала здание протектората, ее настиг явный и непереборимый запах жареных колбасок.

"У меня галлюцинация,— подумала она.— Или, может быть, я сплю?"

Когда-то здесь, на краю эспланады, рядами стояли со своими жаровням и на тележках десятки торговцев колбасками. Но вот уже несколько месяцев Миллилэйн не видела ни одного. Мясо поступало теперь с перебоями: скот голодал из-за недостатка кормов в западных животноводческих районах страны, а перевозки скота из Сувраеля, где пока все еще было в порядке, нарушались стадами морских драконов, скопившихся на путях следования торгового флота.

Но запах этих колбасок был абсолютно подлинным. Миллилэйн посмотрела по сторонам, отыскивая его источник.

Да! Это там!

Не галлюцинация, не сон. Невероятно, поразительно, но торговец колбаской действительно стоял на площадке: невысокий сутуловатый лимен с покосившейся старой тележкой, в которой над горящими углями лежали шпажки с насаженными на них красными колбасками. Он стоял так, словно все в мире оставалось по-прежнему. Как будто не было Нехватки. Как будто продовольственные магазины не перешли на трехчасовой график работы, потому что этого времени вполне хватало, чтобы продать все, что имелось на складе.

Миллилэйн побежала.

Бежали и другие. С разных концов эспланады они устремились в одну точку — к торговцу колбаской, словно он раздавал десятироаловые монеты. В действительности же, что он предлагал, было намного ценней любой серебряной монеты.

Она бежала так, как не бегала никогда, размахивая локтями, высоко задирая колени, волосы развевалась сзади. По меньшей мере, сотня жителей бежала к лимену и его тележке. Может быть, его колбасок и не хватит на всех. Но Миллилэйн оказалась ближе других: она первая увидела продавца, она бежала быстрее всех. Длинноногая хьертка настигала ее, сбоку пристраивался скандар в нелепом деловом костюме, хрюкая на ходу. Мог ли кто-нибудь представить раньше, что придется вот так бежать сломя голову, чтобы купить колбасок у уличного продавца?

Нехватка, голод… Это началось где-то на западе, в окрестностях Ущелья, и сначала казалось Миллилэйн таким несущественным, почти нереальным, потому что происходило так далеко, в местах, которые сами казались ей нереальными. Ей никогда не приходилось бывать западнее Фагобара, И когда поступили первые сообщения, она почувствовала некое абстрактное сострадание к тем, кто, по слухам, голодал в Мазадоне, Дулорне, Фалкинкипе, но все равно трудно было поверить в то, что это действительно происходит. В конце концов никто никогда не голодал в Маджипуре, и как только возникали слухи о новом кризисе на западе, о бунте или массовой миграции, или эпидемии, она воспринимала это как нечто отдаленное не только в пространстве, но и во времени; как будто это происходило не в данный момент, а тысячу лет назад, скажем, во времена лорда Стиамота, известные из книг по истории.

Но потом Миллилэйн стала замечать, что случались дни, когда такие продукты, как нийк, хингаморты и глейн, не оказывались в тех местах, где она их обычно покупала. "Это из-за перебоев в уборке урожая на западе,— говорили ей работники магазинов,— ничего не поступает больше из фермерской зоны Ущелья, и завозить продукты из других областей сложно и дорого". Прошло еще немного времени, и такие основные продукты питания, как стаджа и рикка, внезапно стали нормированными, хотя выращивались тут же, в Хинторском регионе, где не было срывов в поставке сельхозпродуктов. На этот раз последовало такое объяснение: дополнительные продовольственные запасы отправлены в пострадавшие от неурожая провинции. "Во времена крайней нужды мы все должны нести какие-то жертвы", — говорилось в правительственном обращении, и так далее и тому подобное.

Потом стало известно, что некоторые болезни растений замечены уже вокруг Хинтора и восточнее, вниз по реке, вплоть до Ни-мои. Вдвое уменьшилась, продажа фуоли, рикки и стаджи, люсавенда полностью исчезла с прилавков, мясо становилось дефицитом. Начались разговоры о ввозе продовольствия из Альханроеля и Сувраеля, где, по-видимому, все еще было нормально. Но Миллилэйн понимала, что это лишь разговоры. Во всем мире не хватило бы грузовых кораблей завозить продовольствие с других материков в количествах, достаточных для того, чтобы что-то изменить. А если бы даже и хватило кораблей, то стоимость продуктов оказалась бы недоступной. "Мы все будем голодать", — сказала она Кристофу.

Так Нехватка добралась и до Хинтора.

Нехватка. Голод.

Кристоф не верил, что кто-то действительно будет голодать. Он всегда был оптимистом. "Постепенно все наладится,— говорил он.— Как-нибудь перебьемся". Но вот сотня человек отчаянно несется к продавцу колбасок.

Хьертка попыталась обогнать ее, Миллилэйн сильно толкнула женщину плечом и сбила с ног. Она никого не толкала прежде. Она почувствовала странное головокружение и спазм в горле. Хьертка закричала на нее, но Миллилэйн продолжала бежать, сердце колотилось, глаза болели. Она оттолкнула еще кого-то и локтями проложила себе путь к очереди, которая уже выстроилась перед торговцем. Там, впереди, лимен раздавал колбаски, лениво и равнодушно, как это делают лимены, ничуть не заботясь о толчее у жаровни. Напряженно следила Миллилэйн, как продвигается очередь. Перед ней еще семь или восемь человек, хватит ли колбасок на всех? Ей не было видно, что происходило впереди, клались ли на жаровню новые шпажки по мере того, как продавались уже готовые. Она чувствовала, себя жадным ребенком, который беспокоится, что ему не хватит подарка. "Я просто схожу с ума,— говорила она себе,— почему эти колбаски должны так много для меня значить?" Но она знала, в чем дело. Последний раз она ела мясо три дня назад, если только считать мясом те несколько кусочков вяленого морского дракона, случайно обнаруженных в холодильнике, в чем она сильно сомневалась… Запах подрумяненных колбасок властно притягивал ее. Заполучить их — это стало сейчас самым важным делом в мире, может быть, единственно важным.

Наконец подошла ее очередь.

— Две шпажки,— сказала она.

— По одной покупателю.

— Тогда давайте одну!

Лимен кивнул. Три глаза его смотрели на нее совершенно равнодушно.

— Пять крон,— сказал лимен.

Миллилэйн ахнула. Пять крон — это половина ее дневного заработка. До Нехватки колбаски были по десять вейтов за шпажку. Но то до Нехватки…

— Вы шутите? — сказала она.— Как можно требовать в пятьдесят раз больше прежней цены! Даже в такое время, как сейчас.

— Леди, платите или уходите! — закричали сзади. Лимен спокойно заметил:

— Пять крон сегодня. На следующей неделе — восемь крон. Еще через неделю — роал. Еще через неделю — пять роалов. В следующем месяце колбасок не будет ни за какие деньги. Так вы берете или нет?

— Беру,— пробормотала Миллилэйн. Ее руки дрожали, когда она протянула торговцу пять крон. Еще за одну крону она получила кружку пива, горьковатого и выдохшегося. Чувствуя себя опустошённой и потрясенной, она выбралась из очереди.

Пять крон! Столько совсем недавно стоил полный обед в первоклассном ресторане. Теперь большинство ресторанов закрыто, а в тех, что остались, по слухам, в очередь на столик надо записываться за неделю. И одному Богу известно, какие цены там заламывают сейчас.

Но все равно это ненормально — шпажка колбасок за пять крон! Чувство вины овладело ею. Что она скажет Кристофу? "Правду,— решила она.— Я не могла устоять,— скажет она.— Это был порыв, безумный порыв. Я учуяла запах жареных колбасок и не могла устоять".

Что если бы лимен потребовал восемь крон или роал? Она не могла ответить. Она подозревала, что отдала все, что имела, таким сильным было ее желание.

Она вцепилась зубами в колбаску, будто боялась, что кто-то отберет. Колбаска была удивительно вкусная — сочная, приправленная специями. Миллилэйн поймала себя на том, что думает, из какого мяса колбаска приготовлена. Лучше всего не думать об этом, сказала она себе. Кристоф мог быть не единственным, у кого возникла идея охотиться на мелках грызунов в парке.

Она отхлебнула пива и снова поднесла шпажку ко рту.

— Миллилэйн?

Она удивленно подняла глаза — Кристоф!

— Я так и подумал, что найду тебя здесь. Я закрыл магазин и вышел глянуть, что это за толпа.

— Продавец колбасок неожиданно появился. Как будто колдун вызвал его дух.

— Да? Понятно…— Он смотрел на недоеденную колбаску в ее руке.

— Извини, Крис.— Миллилэйн выдавила улыбку.— Хочешь откусить?

— Только разочек,— сказал он.— Надеюсь, это не заставит тебя вернуться в очередь.

— Очень скоро все будет продано.— Она протянула ему шпажку, с трудом скрывая свою неохоту, и с напряжением наблюдала, как он откусил от колбаски на дюйм или два. Она испытала большое облегчение, когда он вернул ей остальное, и ей даже стало стыдно этого.

— Клянусь Леди, она вкусная! — сказал он.

— Она должна быть такой. Она стоит пять крон.

— Пять?..

— Я ничего не могла с собой поделать, Крис. Я уловила в воздухе их аромат и побежала, как дикий зверь, и ворвалась в эту очередь! Я толкалась, дралась. Думаю, я заплатила бы все свои деньги за одну колбаску. О Крис, мне так неловко!

— Не извиняйся. Во всяком случае, на что же еще тратить деньги? Кроме того, скоро все изменится. Ты слышала новости сегодня утром?

— Какие новости?

О новом Коронованном! Он должен быть здесь с минуты на минуту. Прямо здесь, проезжая по Хинторскому мосту.

Сбитая с толку, она сказала:

— Значит, лорд Валентайн стал Понтификом?

— Валентайн теперь никто,— покачал головой Кристофер. — Говорят, он исчез — похищен метаморфами или что-то в этом роде. Как бы там ни было, час назад объявили, что теперь Коронованный — Симпетурн.

— Симпетурн? Проповедник?

— Да, он самый. Прибыл в Хинтор вчера вечером. Мэр поддержал его, а герцог сбежал в Ни-мою. так я слышал.

— Но это невозможно, Крис! Человек не может просто встать и сказать, что он — Коронованный! Он должен быть выбран, он должен быть помазан, он должен приехать из Горного Замка…

— Мы привыкли так думать. Но теперь другое время. Симпетурн — подлинный избранник народа. Тот, который нужен нам сейчас. Он знает, как вернуть благосклонность Господа нашего.

Она уставилась на него с неверием. Забытая шпажка повисла в ее руке.

— Этого не может быть. Это безумие! Лорд Валентайн наш помазанный Коронованный.

— Симпетурн говорит, что он — изменник, что вся эта история о подмене тел — чепуха, что эпидемии и голод, которые на нас обрушились, это наказание за его грехи. Он утверждает, что единственный путь, который может спасти нас, это разоблачить лжекоронованного и отдать трон кому-нибудь, кто сможет вернуть нас к праведности.

— И Симпетурн решил, что он и есть тот самый спаситель, и считает, что мы склонимся, примем его и?..

— Он появился! — закричал Кристоф.

Лицо его сияло, выражение глаз сделалось совершенно незнакомым. Миллилэйн не могла припомнить, чтобы когда-нибудь видела своего мужа в таком высоком возбуждении. Его едва не лихорадило. Но она и сама чувствовала себя возбужденной, смущенной, потрясенной. "Этот краснолицый беспокойный Симпетурн, сидящий на Конфалюмском троне, и есть наш новый Коронованный?" Она не могла этого постичь. Все равно как если бы сказали, что красное стало зеленым или что река отныне потечет в гору.

Неожиданно послышались громкие звуки музыки. Военный оркестр в золотисто-зеленых мундирах, украшенных лучистой звездой, эмблемой Коронованного, с важным видом промаршировал по мосту и спустился на эспланаду. Следом появился мэр и другие представители городской власти. А потом на больших разукрашенных красивым орнаментом носилках, улыбаясь и помахиванием руки отвечая на аплодисменты многолюдной толпы, которая следовала за ним из городка Хот Хинтора, что на другом конце моста появился коренастый, напыщенного вида человек с буйными черными волосами.

— Симпетурн! — рокотала толпа.— Симпетурн! Все приветствуют лорда Симпетурна!

— Все приветствуют лорда Симпетурна! — заорал Кристоф.

"Это сон,— думала Миллилэйн,— это какое-то жуткое наваждение, которого я не понимаю".

Теперь на эспланаде кричали все. Жителей охватила волна какого-то неистовства. Миллилэйн оцепенело принялась жевать последний кусочек колбаски, проглотила его и, ничего не почувствовав, уронила шпажку на землю. Мир вокруг бушевал. Кристофер орал охрипшим голосом:

— Симпетурн! Лорд Симпетурн!

Носилки проплывали теперь мимо них: не более двадцати ярдов отделяли их от нового Коронованного, если он действительно им был. Он повернулся и посмотрел прямо в глаза Миллилэйн. И с изумлением и ужасом она вдруг услышала, как сама кричит вместе с остальными:

— Симпетурн! Все приветствуют лорда Симпетурна!

— Куда он уехал? — растерянно спросил Элидат.

— В Илиривойн,— снова повторил Тунигорн.— Три дня назад.

Элидат покачал головой.

— Я слышу ваши слова, но они лишены для меня смысла. Мой рассудок просто отказывается воспринимать их.

— Клянусь Леди, мой тоже! Но это не делает их оттого менее правдивыми. Он намерен предстать перед Данипиурой и попросить у нее прощения за все наши прегрешения против ее народа и за прочие безумства.

Час назад корабль Элидата пришвартовался у причальной стенки в порту Пилиплока. Он сразу поспешил в городскую управу, еще надеясь застать Валентайна там или, в крайнем случае, перехватить его, когда он будет садиться на корабль, идущий в Ни-мою. Но в управе никого из королевской свиты не было, за исключением Тунигорна, которого он застал угрюмо перебирающим бумаги в маленьком пыльном кабинете. И эта история, которую рассказал ему Тунигорн: великий крестный ход отложен, Коронованный рискнул отправиться в дикие джунгли, к формодеям… Нет, это уж слишком, это за пределами здравого смысла!

Усталость и отчаяние навалились на Элидата, как чудовищные каменные глыбы. Он сказал глухо:

— В погоне за ним я совершил чуть ли не кругосветное путешествие, лишь бы только предупредить его отъезд. Вы знаете, как я добирался, Тунигорн? День и ночь на плавуне, и ни минуты отдыха. А потом гонка по морю, полному разъяренных драконов, которые трижды подплывали к нашему крейсеру так близко, что я думал — они потопят нас. И что же в результате? Добраться до Пилиплока полуживым от усталости только для того, чтобы услышать, что опоздал на три дня, и он уже отправился в это нелепое и опасное путешествие, которое иначе, как авантюра, не назовешь! О, если бы я двигался хоть немного быстрее или выехал на несколько дней раньше!..

— Вы все равно не смогли бы заставить его изменить свое решение, Элидат. Никто не мог — ни Слит, ни Делиамбер, ни Карабелла.

— Даже Карабелла не смогла?

— Даже она — сказал Тунигорн.

Преодолев приступ отчаяния и подавив в себе страхи и сомнения, Элидат произнес:

— И все-таки Валентайн выслушает меня, и я сумею его переубедить, уверен в этом!

— Мне кажется, вы обманываете себя, старина;— печально возразил Тунигорн.

— В таком случае, зачем вы вызвали меня для дела, которое считали невыполнимым?

— Вызывая вас, я еще не знал, что у Валентайна на уме, видел только, что он в возбужденном состоянии и что-то обдумывает. Мне казалось, что если бы вы участвовали вместе с ним в великом крестном ходе, то смогли бы успокоить его и отвлечь от этих пагубных намерений. А когда он посвятил нас в свои планы и дал понять, что осуществит их во что бы то ни стало, вы были уже в пути. Что ж, поездка ваша оказалась напрасной, и мне остается лишь принести свои извинения.

— Я все равно поеду за ним.

— Боюсь, вы ничего не добьетесь.

Элидат пожал плечами.

— Я последовал за ним сюда, как я могу остановиться на полпути? Возможно, есть еще какой-нибудь способ образумить его. Вы сказали, что собираетесь отправиться вдогонку за ним завтра?

— Да, где-то к полудню. Как только разделаюсь со всеми этими официальными донесениями, сообщениями и указами, которые мне осталось разобрать.

Элидат нетерпеливо наклонялся вперед.

— Возьмите их с собой. Нам нужно выехать сегодня!

— Вряд ли это разумно. Вы сами сказали, что дорога вымотала вас, и усталость на вашем лице подтверждает это. Отдохните сегодня здесь, в Пилиплоке, плотно поешьте, хорошенько выспитесь, а завтра…

— Нет! — воскликнул Элидат.— Сегодня, Тунигорн! Каждый час, что мы здесь теряем, приближает его к землям формодеев. Неужели вы не понимаете, чем мы рискуем? — пристально посмотрел на Тунигорна.— Я уеду без вас, если потребуется.

— Я не позволю этого.

Элидат поднял брови:

— Разве мое путешествие может быть предметом вашего дозволения или запрещения?

— Вы знаете, о чем я говорю. Я не могу позволить вам отправиться неизвестно куда.

— Тогда поехали вместе!

— Подождите только до завтра.

— Нет!

Тунигорн на миг закрыл глаза, потом сказал:

— Ладно. Пусть будет так. Сегодня.

Элидат удовлетворенно кивнул.

— Мы наймем маленький быстроходный корабль и, если повезет, догоним его прежде, чем он достигнет Ни-мои.

— Он не поедет в Ни-мою,— уныло сказал Тунигорн.

— Ничего не понимаю. Единственный путь отсюда в Илиривойн, который я знаю, это вверх по реке, мимо Ни-мои до Верфа, не так ли? А дальше на юг, до Пиурифаинских ворот. Я уверен, что он так и поехал. А разве есть другой путь? — удивленно спросил Элидат.

— Не тот, что продиктован здравым смыслом, но он наметил его сам. На юг через Джихорну, а дальше через Стейч — и в страну метаморфов.

— Возможно ли это? — в изумлении воскликнул Элидат.— Джихорна — бесплодная пустыня, Стейч — непреодолимая река! Он должен знать об этом, а если нет, то наверняка знает его маленький урун.

— Делиамбер сделал все, чтобы отговорить его от этой затеи, но Валентайн даже не стал слушать. Он сказал, что если поедет через Ни-мою и Верф, то обязан будет останавливаться в каждом населенном пункте на своем пути, для обычных церемоний великого крестного хода, а он не собирается затягивать свое паломничество к метаморфам.

Элидат вновь почувствовал тревогу, даже смятение.

— Значит, он намерен пройти через песчаные бури и смертоносную жару Джихорны, а потом перебраться через Стейч, в которой однажды уже тонул?

— Да, и все ради того, чтобы заплатить долг тем, кто успешно спихнул его с трона десять лет назад…

— Безумие!..

— Действительно безумие,— согласился Тунигорн.

— Итак, вы согласны? Мы отправляемся сегодня?

— Да, сегодня.

Тунигорн протянул руку, Элидат крепко пожал ее, и с минуту они простояли молча. Потом Элидат сказал:

— Вы ответите мне на один вопрос, Тунигорн?

— Спрашивайте.

— Говоря о рискованном предприятии Валентайна, вы не раз употребили слово "сумасшествие", и я — тоже. Может, он и в самом деле сошел с ума?

— Сошел с ума? — повторил Тунигорн.— Нет, не думаю.

— А назначить в Принципат несовершеннолетнего Хиссуна? А совершить паломничество к метаморфам?

Помолчав, Тунигорн сказал:

— Ни вы, ни я так не поступили бы, Элидат. Но мне кажется, у Валентайна это не признак сумасшествия, а чего-то другого: мягкости, святости, божественности, если хотите, которой ни вы, ни я не в состоянии до конца осмыслить. Мы ведь видели, что Валентайн чем-то отличается от всех нас.

Элидат нахмурился:

— Уж лучше святой, чем сумасшедший. Но как, по-вашему, его святость, его, как выразились, божественность — это именно те качества, которые необходимы правителю Маджипуры в годину смуты и междоусобиц?

— Даже не знаю, что ответить, старина.

— И я не знаю. Но у меня есть некоторые сомнения.

— Как и у меня,— сказал Тунигорн.— Как и у меня.

Ю-Уулизаан лежал в темноте с открытыми глазами и напряженно прислушивался к центру, рокочущему в пустыне Джихорна. Порывистый режущий ветер с востока вздымал вихри песка и настойчиво швырялся им в стенки палатки.

Королевский караван, с которым он так долго путешествовал, расположился теперь в сотнях миль южнее Пилиплока. Река Стейч лежала всего лишь в нескольких днях перехода, за ней находилась Пиурифаина. Ю-Уулизаану отчаянно хотелось переплыть, наконец, реку и снова дышать воздухом его родины: чем ближе подходил караван, тем острее становилось это желание.

Снова быть дома, среди своих, свободным от напряжения этого бесконечного маскарада!..

Скоро… скоро…

Но сперва он должен каким-то образом предупредить Фараатаа о планах лорда Валентайна.

Прошло уже шесть дней с тех пор, как Фараатаа последний раз устанавливал связь с Ю-Уулизааном, но тогда еще не было известно, что Коронованный намеревается совершить паломничество в страну пиуриваров. Конечно, необходимо передать эту информацию Фараатаа. Но Ю-Уулизаан не имел надежных средств, чтобы выйти с ним на связь,— ни через обычные каналы, которых фактически не было в этом унылом необитаемом месте, ни через единение с водяным королем. Требовался не один, а много источников дум и стремлений, чтобы привлечь внимание водяного короля, а у Ю-Уулизаана в этом путешествии не было единомышленников.

Но все равно следовало попытаться. Как он уже проделывал каждую из трех последних ночей, он сфокусировал энергию своих мыслей и направил ее вперед, стремясь завязать какой-нибудь контакт через тысячу с лишним миль, которые отделяли его от вождя восстания.

— Фараатаа! Фараатаа!

Тщетно! Без помощи водяного короля в качестве посредника передача такого вида невозможна, Ю-Уулизаан знал это. И все же он продолжал свои попытки. Он заставлял себя поверить в то, что имеется какой-то шанс: случайно находящийся неподалеку водяной король поймает и усилит его сигнал. Слабый, ничтожный, но шанс, который он не имел права упустить.

— Фараатаа!..

Форма Ю-Уулизаана начала искажаться от усилия: ноги удлинились, нос уменьшился в размерах. Он решительно сдержал изменения, прежде чем они стали заметны другим, находящимся в палатке, и заставил себя вернуться в человеческий облик. С тех пор, как он впервые принял его в Альханроеле, он не мог расслабиться даже на миг, чтобы его не раскрыли как пиуриварского шпиона, каковым он и являлся. Это угнетало, создавало напряженность, порой становилось невыносимым, но он придерживался выбранной им формы.

Он продолжал всею силой своего духа взывать в ночное пространство:

— Фараатаа! Фараатаа!

Никакого ответа. Тишина. Одиночество. Как обычно.

Через некоторое время он оставил свои попытки и постарался уснуть. До утра было еще далеко. Он лег на спину и закрыл пульсирующие глаза.

Но сон не приходил к нему. В этом путешествии ему редко удавалось заснуть, в лучшем случае — лишь ненадолго задремать. Слишком много посторонних звуков отвлекало его: вой ветра, шорох песчинок о стенки палатки, громкое сопение членов свиты Коронованного, которые находились с ним в одной палатке.

А более всего — непреходящая, отупляющая боль от своего одиночества среди чужих, враждебных ему людей. Взвинченный, напряженный, он ждал рассвета.

Внезапно, где-то между часом Шакала и часом Скорпиона, он почувствовал, как звук приглушенной вкрадчивой музыки легко коснулся его мозга. Он был до такой степени напряжен, что мягкое это вторжение моментально вывело его из равновесия и на миг лишило постоянной формы. Трепеща всем телом, он последовательно сменил несколько форм, воспроизведя звуки спящих рядом людей, на долю секунды принял форму пиуривара и снова восстановил контроль над собой. Он сел. Сердце его колотилось, дыхание стало неровным. Музыка! Неужто?..

Да, это оно! Сухой ноющий тон, вплетающий между двумя интервалами гаммы. Он узнал теперь мысленную песню водяного короля — по характеру и тембру ее нельзя было спутать ни с какой другой мелодией. Он настроил свой мозг для связи и секундой позже с огромным облегчением услышал мысль-голос

Фараатаа:

— Ю-Уулизаан?

— Наконец-то, Фараатаа! Сколько я ждал этого вызова!

— Он пришел в назначенное время, Ю-Уулизаан.

— Я знаю, но у меня для вас срочные новости. Я вызывал вас каждую ночь, пытаясь установить связь. Неужели вы не слышали?

— Я ничего не слышал. Этот вызов — обычный, по расписанию.

— А-а…

— Где та находишься, Ю-Уулизаан, и что у тебя за новости?

— Я в глубине Джихорны, недалеко от Стейча. Я все еще путешествую со свитой Коронованного.

— Возможно ли такое, что великий крестный ход завел его в Джихорну?

— Он прервал крестный ход. Теперь он направляется в Илиривойн, на встречу с Данипиурой.

Ответом было молчание, почти осязаемое, потрескивающее от электрических зарядов и сопровождаемое низким шипением. Ю-Уулизаан уже решил было, что связь прервалась совсем, когда Фараатаа наконец произнес:

— На встречу с Данипиурой? Что ему нужно от нее?

— Прощение.

— Прощение за что, Ю-Уулизаан?

— За все преступления его народа против нашего.

— Он что, сошел с ума?

— Некоторые из его спутников так и думают. Другие считают, что таков принцип Валентайна — отвечать на ненависть любовью…

Снова последовало долгое молчание.

— Он не должен говорить с ней, Ю-Уулизаан!

— Я тоже так думаю.

— Сейчас не время для прощения. Сейчас время борьбы, иначе мы проиграем. Я сделаю все, чтобы помешать этой встрече. Они могут достигнуть компромисса, а здесь не должно быть компромиссов!

— Я понимаю.

— Победа почти в наших руках. Правительство на грани падения. Власть закона рушится. Знаешь ли ты, Ю-Уулизаан, что появились три лжекоронованных? Один объявился в Хинторе, другой — в Ни-мое и третий — в Дулорне.

— Это правда?

— Конечно, правда. Неужели ты ничего не знаешь об этом?

— Ничего! Я думаю, что Валентайн тоже не знает. Мы здесь очень, далеко от цивилизации. Подумать только — целых три лжекоронованных! Это начало их конца, Фараатаа!

— Надеемся на это. У нас все в порядке. Эпидемии продолжают распространяться. С твоей помощью, Ю-Уулизаан, мы смогли найти способы нейтрализовать контрмеры правительства и еще больше усугубить положение. Зимроель объят хаосом. Первые предвестники серьезных бед появились в Альханроеле. Мы побеждаем!

— Мы победим, Фараатаа!

— Но мы должны преградить путь Коронованному в Илиривойн. Назови, если можешь, свое точное местонахождение.

— Мы три дня ехали на плавуне на юго-запад от Пилиплока, в сторону Стейча. Я слышал, как сегодня вечером кто-то сказал, что река не далее, чем в двух днях езды от нас, может быть, даже ближе. Вчера сам Коронованный и два его спутника отправились туда впереди основного каравана. Должно быть, они уже около реки.

— И как он собирается перебраться через нее?

— Этого я не знаю. Но…

— Он здесь! Хватай его!

Это неожиданное восклицание оборвало связь с Фараатаа. В темноте возникли силуэты двух огромных фигур, в то же мгновение Ю-Уулизаан, застигнутый врасплох, был схвачен, успев лишь выдохнуть от удивления.

Он узнал нападавших — боевую женщину Лизамону Халтин и яростного косматого скандара Залзана Кавола. Урун Делиамбер замешкался на безопасном расстоянии, щупальца свернулись и переплелись в сложном узоре.

— Что вы делаете? — воскликнул Ю-Уулизаан.— Это же насилие!

— Да неужели? — весело ответила амазонка.— Похоже, что так оно и есть.

— Отпустите меня сейчас же!

— Как бы не так, шпион! — громыхнул скандар.

Ю-Уулизаан отчаянно пытался освободиться, но он был, как кукла, в могучих руках своих противников. Паника охватила его, и он почувствовал, что управление формой выходит из-под его контроля. Он ничего не мог с этим поделать, не мог восстановить свою прежнюю форму, противники крепко держали его, он корчился и извивался в их руках и пробегал через множество изменений, становясь то одним существом, то другим, то шишковатой пузырчатой массой, а то волнообразной змееподобной лентой.

Внутренняя энергия его была настолько истощена контактом с Фараатаа, что он не мог генерировать какое-либо из своих защитных средств — электрическое поле и тому подобное. Он вопил и рычал от отчаяния и бессилия, пока урун не коснулся щупальцем его лба, вызвав шоковое потрясение. Ю-Уулизаан обмяк и потерял сознание.

— Доставьте его к Коронованному,— сказал Делиамбер.— Мы допросим его в присутствии лорда Валентайна.

По мере своего продвижения на запад, к Стейчу, далеко впереди королевского каравана, Валентайн видел, как резко, с каждым часом менялся ландшафт. Желто-коричневая однообразная Джихорна уступила место загадочной пышной растительности тропических лесов. Убогая страна дюн и движущихся песков с редкими скудными кустиками колючек и чахлыми деревцами с увядшей пожелтевшей листвой осталась позади. Теперь почва была уже не песчаной. Она стала темнее, плодороднее, о чем можно было судить по щедрой зелени; ветер уже не доносил сюда едкий привкус моря, а был напоен сладким мускусным ароматом джунглей. И все же Валентайн понимал, что это пока еще переходная зона. Настоящие джунгли лежат впереди, за Стейчем, царство загадок и тайн, густой зелени и охваченных туманом горных вершин, королевство формодеев.

Примерно за час до сумерек они достигли берега реки. Плывун Валентайна прибыл первым, два других появились несколькими минутами позже.

Он передал капитанам приказ: выстроить плавуны вдоль берега реки. Потом вышел из своего вездехода и приблизился к самой воде.

У Валентайна были основания хорошо помнить эту реку. Впервые он попал сюда в годы ссылки, когда он и его приятели-жонглеры спасались от гнева метаморфов Илиривойна. Теперь, стоя у быстрых вод Стейча, он снова возвратился мыслями в те времена, и в памяти его возникли картины прошлого: дикие гонки по насквозь промокшей от дождей Пиурифаине; засада формодеев в гуще джунглей и кровавая битва с ними; маленькие, похожие на обезьян лесные братья, которые потом спасли их и вывели к Стейчу. И, наконец, этот наспех сооруженный злосчастный плот, плывущий вниз по бурной реке, через все ее камни, водовороты и стремнины, чтобы добраться до Ни-мои, где они будут в безопасности…

Однако в этом месте не было клыкастых камней, рассекающих стремительно несущуюся поверхность воды, испещренную завихрениями и мелкими воронками, не было скалистых крутых берегов. Река и здесь была быстрой, но широкой, полноводной и миролюбивой.

— Неужели это действительно Стейч? — спросила Карабелла.— Совсем не похоже на ту реку, которая доставила нам столько неприятностей.

— Те места северней,— кивнут Валентайн.— А здесь река действительно другая, гораздо спокойней.

— Но, тем не менее, шутки с ней плохи. Мы сможем переправиться?

— Должны,— сказал Валентайн, вглядываясь в далекий западный берег, где начиналась Пиурифаина.

Вечерело, и в сгущавшихся сумерках провинция метаморфов казалась недоступной, непостижимой, магической. Коронованный снова помрачнел. Не окажется ли его экспедиция в джунглях нелепым безрассудством? Абсурдным, наивным предприятием, заведомо обреченным на неудачу? Вполне возможно… И его порыв получить прощение у королевы формодеев покажется смешным и унизительным. Что ж, тогда ему останется только отказаться от короны, которой он, в общем-то, никогда особо не домогался, и передать бразды правления в руки более жесткого и решительного человека.

Возможно, вполне возможно…

Тут он заметил, как какое-то необычное, неповоротливое существо вылезло из воды на тот берег и медленно двинулось вдоль кромки воды — длинное, мешковатое, с бледно-синей кожей и огромным глазом на макушке тупой выпуклой головы. Пока Валентайн, удивленный уродством и грубыми формами животного, разглядывал его, оно сунуло морду в илистый берег и начало раскачиваться из стороны в сторону, словно выкапывая подбородком яму.

Подошел Слит. Валентайн, всецело захваченный созерцанием странного животного, заставил его подождать минуту в молчании, прежде чем повернулся к нему.

Слит выглядел печальным и даже озабоченным. Он сказал:

— Мы собираемся расположиться здесь на ночь лагерем,

правильно, ваша светлость? И подождем до утра, прежде чем разведать, смогут ли наши плавуны пройти над столь быстрой водой?

— Да, именно это я и имел в виду.

— При всем уважении к вам, милорд… В общем, не могли бы вы решить вопрос, как переправиться на тот берег сегодня? Если это возможно…

Валентайн нахмурился. Он почувствовал себя странно обособленным, слова Слита доносились до него как бы издалека.

— Насколько я помню, мы планировали провести эксперименты с плавунами завтра утром и ждать, пока нас не догонит весь караван, чтобы совместно переправиться в Пиурифаину. Разве не так?

— Да, милорд, но…

— Тогда,— оборвал его Валентайн, – нужно отдать приказ разбить лагерь, пока совсем не стемнело, а, Слит?

Оставив эту тему. Коронованный снова повернулся к реке.

— Видите это необычное животное на том берегу?

— Вы имеете в виду громварна?

— Так он называется? А чего это он так трется мордой о землю?

— Я бы сказал, что он роет нору. Переждать там бурю, когда она разразится. Они живут в воде, но я полагаю, что река будет сильно взбаламучена.

— Будет буря? — спросил Валентайн.

— Да, милорд. Это я и пытался вам сказать. Посмотрите на небо милорд.

— Небо потемнело, наступает ночь.

— Я не это имел в виду, милорд,— сказал Слит.— Посмотрите на восток.

Валентайн обернулся и взглянул туда, где осталась Джихорна. Солнце давно уже зашло, и можно было ожидать, что небо на востоке сейчас серое или даже темное. Но вместо этого он увидел сверхъестественную картину: вопреки всем законам природы, закат как бы продолжался на востоке. Веером расходилось странное бледное мерцание, на горизонте розовое смешалось с желтым и бледно-зеленым, цвета то вспыхивали ярче, то пригасали, как будто пульсировало само небо.

Валентайн вдруг спохватился, что вокруг царит неестественная какая-то тишина. Он слышал только журчащие в стремительном беге струи воды, но ни вечернего пенья птиц, ни настойчивых криков маленьких красных лесных лягушек, которые обитали здесь тысячами. Воздух сделался сухим, как в пустыне, и, казалось, мог вспыхнуть от любой искорки.

— Надвигается песчаная буря, милорд,— тихо произнес Слит.

— Вы уверены?

— Она, должно быть, уже бушует на побережье. Ветер дул с востока весь день, а именно оттуда приходят в Джихорну бури с океана. Сухой ветер с океана, ваша светлость, вы можете себе представить, что это такое? Я — не могу!

— Не люблю суховей,— пробормотала Карабелла.— Охотники на драконов называют его "посланником". Он действует мне на нервы.

— Вам известно об этих бурях, милорд? — спросил Слит. Валентайн напряженно кивнул.

Коронованный был весьма осведомлен в вопросах географии. Он знал, что большие песчаные бури Джихорны возникают не так часто, но каждая из них надолго остается в памяти: неистовый ветер как ножом срезает дюны, подхватывает многие тонны песка и с непреодолимой яростью уносит во внутренние регионы. Эти бури приходят дважды или трижды на протяжении жизни одного поколения, но когда приходят, то приобретают широкую и печальную известность.

— Что будет с нашими людьми там, позади? — спросил Валентайн.

— Буря наверняка их захватит,— сказал Слит. — Может быть, она уже бушует там, а нет, так скоро начнется. В Джихорне она движется быстро. Слушайте, ваша светлость, слушайте!

Ветер усиливался, и в его завывание постепенно вплелся низкий шипящий звук, нарушивший неестественную, мертвую тишину. Он походил на тихое ворчание пробуждающегося гиганта, которое постепенно приходит в ярость и сменяет начальное смутное недовольство на ужасающий, оглушительный рев.

— А как же мы, Слит? — спросила Карабелла.— Дойдет ли буря сюда?

— Громварн считает, что дойдет, миледи. Он роет нору, чтобы переждать бурю в укрытии.— Слит повернулся к Валентайну: — Позвольте дать вам совет, милорд.

— Если хотите.

— Мы должны переправиться через реку сейчас, пока еще есть возможность. Буря может так повредить плавуны, что мы не сумеем передвигаться по воде.

— Но более половины моих людей еще не вышли из Джихорны!

— Если они еще живы…

— Делиамбер… Тизана… Шанамир!..

— Я знаю, милорд. Но мы сейчас ничем не можем им помочь. Мы должны переправиться через реку сейчас, если вообще собираемся продолжить нашу экспедицию, позже это будет невозможно. На том берегу мы сумеем укрыть наш лагерь в джунглях и подождать, пока остальные смогут к нам присоединиться, если они вообще присоединятся. Здесь же мы рискуем застрять надолго — ни двинуться вперед, ни вернуться назад.

Мрачная перспектива, подумал Валентайн, но вполне вероятная. И, тем не менее, он колебался, все еще не решаясь укрыться в джунглях Пиурифаины, когда столько самых близких и дорогих ему друзей оказались брошенными на произвол судьбы под натиском песчаной бури в Джихорне, На мгновение он почувствовал острое желание отдать капитанам приказ повернуть плавуны на восток, чтобы разыскать остальную часть королевской свиты. Но поразмыслив, понял всю бессмысленность этого поступка. Повернув назад, он лишь подвергнул бы опасности еще большее число жизней. Буря могла не достичь того места, где находился караван. Лучше всего переждать, пока ярость ее пойдет на спад, а потом вернуться в Джихорну, чтобы, подобрать тех, кто уцелел и спасся.

Он стоял неподвижный и молчаливый, озабоченно поглядывая на восток, в царство тьмы, так необычно освещенное пугающим мерцанием разрушительной энергии песчаной бури.

Ветер продолжал набирать силу. Буря дойдет до нас, понял Валентайн. Она захватит и нас, и джунгли Пиурифаины, прежде чем мощь ее иссякнет.

Внезапно он прищурился и, моргнув от удивления, указал пальцем:

— Видите приближающиеся огни? Огни плавуна?

— Моя Леди! — хрипло пробормотал Слит.— Что бы это значило?

— Это они? — спросила Карабелла.— Неужели они спаслись от бури?

— Только один плавун, миледи,— негромко заметил Слит,— и не из королевского каравана, мне кажется.

Валентайн тоже убедился в этом. Королевские плавуны были огромными машинами, способными вместить много пассажиров и оборудования, а то, что приближалось к ним, больше походило на небольшой частный плавун, рассчитанный на двух или четырех пассажиров: у него спереди были только две фары, посылающие довольно слабые лучи света, тогда как крупные экспедиционные плавуны имели по три фары большой мощности.

Плавун резко затормозил не более чем в тридцати футах от Коронованного, и сразу охрана лорда Валентайна окружила его, держа наготове свои энергоразрядчики. Распахнулась дверца, и из вездехода, пошатываясь, выбралось двое мужчин.

Валентайн изумленно вскинул брови:

— Тунигорн? Элидат?

Появление их казалось невероятным, фантастичным. Тунигорн должен был в данный момент находиться в Пилиплоке и заниматься повседневными административными делами. А Элидат? Как он попал сюда, когда его место на вершине Замка Горы? Валентайн ожидал встретить его здесь, на речном берегу, у границы с Пиурифаиной, не более, чем свою мать Леди.

И все же этот высокий мужчина с густыми бровями и глубокой впадиной на подбородке не кто иной, как Тунигорн, а второй, еще выше ростом, с широкими крепкими скулами и пронизывающим взглядом, конечно же, Элидат. Если только… если только…

Ветер все усиливался. Валентайну показалось, что он уже несет мелкие песчинки.

— Вы настоящие,— спросил он прибывших,— или только имитации коварных формодеев?

— Настоящие, Валентайн, совершенно настоящие! — воскликнул Элидат и протянул руки Коронованному.

— Ей-Богу, это мы,— сказал Тунигорн,— самые настоящие, не поддельные! Мы ехали день и ночь, милорд, чтобы догнать вас.

— Да,— сказал Валентайн,— похоже, что вы настоящие.

Он шагнул навстречу Элидату, но охранники тут же вклинились между ними. Валентайн сердито махнул им и заключил Элидата в крепкие объятия. Потом, отпустив его, он отступил на шаг, чтобы получше рассмотреть своего самого давнего и близкого друга. С тех пор, как они виделись последний раз, миновало не больше года, но Элидат, казалось, за это время состарился лет на десять, Он выглядел изношенным, изможденным. Были ли причиной тому многочисленные заботы регента, или путешествие в Зимроель так измотало его? Когда-то они были близки как братья и казались одногодками, теперь же Элидат превратился в потрепанного жизнью пожилого человека.

— Милорд, буря… — напомнил Слит.

— Минуту,— отмахнулся Валентайн,— я еще не все выяснил. Как вы оказались здесь? — спросил он Элидата,

— Я приехал, милорд, просить вас прервать свою экспедицию и не идти навстречу опасности.

— С чего ты взял, что я в опасности или приближаюсь к ней?

— До меня дошли слухи, что вы собираетесь двигаться в Пиурифаину и встречаться с метаморфами,— сказал Элидат.

— Решение было принято только недавно. Ты должен был покинуть Гору за недели или даже месяцы до того, как эта мысль пришла мне в голову.— В голосе Валентайна послышалось раздражение.— Это так-то ты служишь мне, Элидат? Оставил свой пост в Замке и самовольно проехал полсвета, чтобы вмешаться в мою политику?

— Мое место рядом с вами, Валентайн.

Валентайн сердито взглянул на него.

— Из любви к тебе приветствую и обнимаю, но лучше бы тебя здесь не было!

— И я хотел бы этого,— сказал Элидат.

— Милорд, — настойчиво повторил Слит,— буря приближается, Прошу вас…

— Да, буря,— сказал Тунигорн.— Песчаная буря Джихорны — это ужасно. Мы слышали, как она свирепствует на побережье, когда отправились вдогонку за вами, и она всю дорогу преследовала нас? Час-пол тора и она будет здесь, милорд!

Валентайн почувствовал, как тесный обруч напряжения сковал его грудь. Буря, буря, буря! Да, Слит прав: они должны что-то предпринять! Но у него так много вопросов, он столько хотел разузнать… Тунигорну он сказал:

— По дороге сюда вы должны были встретить еще один лагерь. Там Лизамона, Делиамбер, Тизана — с ними все в порядке?

— Они стараются принять все меры предосторожности. То же самое должны сделать и мы. Давайте двинемся на запад, постараемся укрыться в лесной чаще, прежде чем ураган обрушится на нас.

— Я советовал то же самое, — сказал Слит.

— Очень хорошо.— Валентайн посмотрел на Слита.— Готовьте плавуны к переправе через Стейч.

— Слушаюсь, милорд! — Он убежал.

Валентайн обратился к Элидату:

— Если ты здесь, кто правит в Замке?

— Я выдвинул троих в Совет Регентства: Стазилена, Дивиса и Хиссуна.

— Хиссуна?

Щеки Элидата порозовели.

— Мне казалось, вы хотели побыстрей выдвинуть его в правительство.

— Да, хотел. Ты хорошо сделал, Элидат. Но я подозреваю, что далеко не все были рады такому выбору.

— Да, не все. Принц Манганот из Банглекоды, герцог Халансы…

— Не нужно имен. Я знаю, кого ты имеешь в виду,— сказал Валентайн.— Может быть, со временем они станут думать иначе…

— Я о нем уже высокого мнения, Валентайн. Это удивительный юноша: он все схватывает на лету, быстро растет и уверенно движется вперед! Даже совершая ошибку, он знает, как извлечь из этого пользу. Чем-то он напоминает мне вас в таком же возрасте.

— Нет, Элидат,— покачал головой Валентайн.— Он совсем не похож на меня. И это то, что я ценю в нем больше всего. Мы смотрим на одно и то же, но видим по-разному. Он улыбнулся, взял Элидата за локоть и подержал его так, потом мягко сказал:

— Ты понимаешь, что я благоволю ему?

— Мне кажется, да.

— И тебя это беспокоит?

Взгляд Элидата был тверд.

— Вы знаете, что нет, Валентайн.

— Да, я знаю это,— сказал Коронованный.

Он крепко пожал Элидату руку и отвернулся, прежде чем тот мог заметить внезапный блеск в его глазах.

Ветер, теперь полный песка, жутко завывая, прорвался через рощицу тонкоствольных деревьев, которая находилась как раз на востоке, словно невидимым ножом рассекая их широкие листья, Валентайн почувствовал, как песчинки с жалящей силой ударили ему в лицо, и отвернулся, натягивая на голову свою мантию, чтобы защититься от ветра. Остальные сделали то же самое.

У самого берега, где Слит наблюдал, как механизмы плавунов переводят с сухопутного режима на водный, царила суета.

— Много разных новостей, Валентайн,— сказал Тунигорн.

— Рассказывайте же!

— Сельскохозяйственный эксперт, который путешествовал с нами от Алазора…

— Ю-Уулизаан? С ним что-нибудь случилось?

— Он шпион формодеев, милорд.

Эти слова как током ударили Валентайна.

— Что?!

— Делиамбер обнаружил это ночью; урун почувствовал что-то необычное и ползал, пока не наткнулся на Ю-Уулизаана, который с кем-то далеким вел мысленную беседу. Он подучил вашего скандара и амазонку схватить его, и когда они сделали это, Ю-Уулизаан начал менять форму, как пойманный в капкан демон.

— Это невероятно! — Валентайн гневно сплюнул.— Все эти недели возить с собой шпиона, доверять ему все наши планы по борьбе с болезнями и эпидемиями в сельских провинциях. Нет! Нет! Что они сделали с ним?

— Они привели бы его нынешней ночью к вам для допроса,— сказал Тунигорн,— но потом разыгралась буря, и Делиамбер подумал, что самым мудрым будет переждать ее в лагере.

— Милорд! — крикнул Слит с берега.— Мы готовы к переходу!

— Есть еще новость,— добавил Тунигорн.

— Пойдем, расскажешь, когда станем переправляться.

Они поспешили к плавунам.

Ветер теперь дул безжалостно, и деревья склонялись почти до земли под его напором. Карабелла, находившаяся рядом с Валентайном, споткнулась и, наверное, растянулась бы, не подхвати он ее. Валентайн обнял девушку одной рукой — она была такой хрупкой, изящной, что, казалось, любой порыв ветра мог унести ее.

— Вести о большом хаосе дошли до Пилиплока как раз тогда, когда я собирался отъезжать,— сказал Тунигорн.— В Хинторе человек по имени Симпетурн — проповедник округа — объявил себя Коронованным, и народ бурно приветствовал его.

— А! — вырвалось у Валентайна, будто его ударили в живот.

— Это не все,— продолжал Тунигорн.— Еще один Коронованный объявился в Дулорне — говорят, гайрог по имени Ристимаар. И нам стало известно еще об одном в Ни-мое, хотя его имя не дошло до меня. Сообщается также, что по меньшей мере один лже-Понтифик появился в Велатисе, а, возможно, и в Караболе. Более точно мы не знаем, милорд, поскольку каналы связи стали доставлять массу хлопот.

— Я так и думал,— сказал Валентайн ледяным тоном.— Бог, по всей видимости, повернулся к нам спиной. Государство рушится. Само небо раскалывается и падает на нас.

— В плавун, милорд! — заорал Слит.

— Слишком поздно,— пробормотал Валентайн,— теперь нам не будет прощения!

Когда они вскарабкались в аппараты, буря уже неистовствовала над ними. Сначала наступило мгновение странного затишья, будто сама атмосфера покинула это место в ужасе от обрушившегося ветра, забрав с собой всю способность передачи звуков, но в следующее мгновение донеслось что-то похожее на гром, только прозвучавшее глухо и без резонанса. И следом ворвалась буря, свистящая и рычащая, наполняющая воздух мраком песчаного смерча.

Валентайн был уже в плавуне, рядом, прижавшись к нему,— Карабелла и за ней Элидат. Аппарат неуклюже развернулся и, громыхая, как огромный аморфибот, нехотя поднялся с дюны, где он дремал, проехал к реке и двинулся над водой.

Наступила темнота, и в ней возникла фантастическая мерцающая сердцевина пурпурно-зеленого света, который, казалось, был зажжен трением потоков воздуха. Река стала совершенно черной, и ее поверхность встревоженно рябила и вспухала, когда неожиданные катастрофические перепады давления то вздымали, то вдавливали ее. Песок обрушивался вниз неистовыми циклоническими брызгами, забивая воронки кипящей воды. Карабелла задыхалась от удушья. Валентайн сопротивлялся подавляющей его головной боли. Плавун дергался и возносился вверх, неуправляемый; нос поднимался и шлепался о воду и снова поднимался и снова шлепался — фвак, фвак, фвак! Каскады ниспадающего песка вырисовывали узоры таинственной привлекательности за окнами, но вскоре стало практически невозможно разглядеть что-нибудь в них, хотя у Валентайна было смутное ощущение, что плавун слева от них стоял на корме неподвижно, балансируя в невозможном положении одно застывшее мгновение, прежде чем погрузиться в воду.

Потом все исчезло, стало невидимым, и единственные звуки, которые можно было услышать, были рев ветра и нескончаемый барабанный стук песка о корпус плавуна.

Странное усыпляющее головокружение начало овладевать Валентайном. Ему казалось, что плавун кружится ритмично вокруг своей горизонтальной оси, судорожно дергаясь из стороны в сторону все время усиливающимися толчками.

Очень может быть, подумалось ему, наземные роторы теряли то незначительное преимущество, какое имели они, на неистово раскачивающейся поверхности реки, пройдет несколько секунд — и мотор заглохнет.

— Эта река проклята! — сказала Карабелла.

Да, так это казалось. Река была под каким-то темным заклятием. Или же, подумалось Валентайну, Стейч сама была злым духом, который добивался его роковой гибели. И теперь они все утонут. Река, у которой Валентайн уже был однажды, но которая каким-то образом позволила ему пробиться к спасению, все это время ждала своего второго шанса. И вот шанс представился…

Впрочем, теперь это уже не имело значения. В Заключительном анализе действительно все равно. Жизнь, смерть, мир, война, радость, печаль — все было одно и то же, все оказывалось словами, не имеющими смысла, всего лишь звуками, пустой шелухой.

Валентайн ни о чем не жалел. Его попросили служить, и он служил. Конечно, он сделал все, что мог. Он не увиливал ни от одного порученного дела, не предал ничьего доверия, не отрекался от клятвы. Теперь он вернется к Истоку, поскольку ветер сделал реку необузданно яростной, она проглотит всех и да пусть будет так — это не имело значения. Не имело значения!

— Валентайн!

Лицо в нескольких дюймах от его лица. Глаза глядят в его глаза. Голос, выкрикивающий имя, которое, ему казалось, он знал, и выкрикивает его снова и снова:

— Валентайн! Валентайн!

Рука, сжимающая его руку. Трясет его, толкает его. Чье лицо? Чьи глаза? Чей голос? Чья рука?

— Кажется он в трансе, Элидат.

Другой голос. Нежнее, мягче — совсем рядом с ним. Карабелла? Да, Карабелла? Кто такая Карабелла?..

Здесь мало воздуха. Люки забиты песком. Мы задохнемся, если не утонем!

— Можем мы выйти?

— Через аварийный люк. Но нам нужно вытащить его из этого состояния. Валентайн! Валентайн!

— Кто это?

— Элидат. Что с тобой?

— Ничего. Совсем ничего.

Кажется, ты наполовину спишь. Дай мне вытащить этот ремень безопасности. Вставай, Валентайн! Вставай! Плавун затонет через пять минут.

— О!

— Валентайн, пожалуйста, послушай его! — Это был другой голос, нежный голос Карабеллы.— Мы продолжаем вращаться. Мы должны выбраться отсюда и плыть к берегу. Это наша единственная надежда. Один из плавунов уже пошел ко дну, и не видно других…

— …О, Валентайн, пожалуйста, встань! Вздохни глубоко.

Вот так! Еще, еще! Эй, дай мне руку… держи его за другую, Элидат, мы отведем его к люку… так… так… только двигайся, Валентайн!

Да, только двигаться! Валентайн почувствовал слабую струю воздуха на своем лице. Он слышал, как сыплется сверху песок. Да! Да! Взобраться сюда, обогнуть это, поставить ногу сюда… шаг… шаг… взяться за это… подтянуться… подтянуться…

Он взобрался вверх, как автомат, все еще смутно осознавая, что вокруг происходит, пока не достиг верхней ступени аварийной лестницы и высунул голову в спасательный люк.

Внезапный порыв свежего воздуха — жаркого, сухого, полного песка — грубо ударил его по лицу. Он открыл рот, вдохнул песок, подавился, сплюнул. Но он, наконец, очнулся. Держась за кромку люка, он всматривался в разорванную бурей ночь. Тьма была кромешной. Фантастическое мерцание сильно уменьшилось в размерах; струи песка все еще неумолимо носились в воздухе — один завывающий вихрь за другим, бьющий в глаза, ноздри, губы.

Было почти невозможно что-либо увидеть. Они были где-то на середине реки, но ни восточного, ни западного берега не просматривалось. Плавун, сильно наклоненный на один конец, стоял в неловком и опасном положении, выглядывая на половину своей длины из свирепого хаоса реки. Других плавунов не было видно. Валентайну показалось, что он заметил головы, покачивающиеся на воде, но так ли это — точно сказать не мог; песок не позволял ничего рассмотреть.

— Спускайся сюда, прыгай, Валентайн! — услышал он голос Элидата.

— Подожди! — откликнулся Валентайн и оглянулся. Карабелла стояла внизу на лестнице: бледная, испуганная, почти окоченевшая. Он потянулся к ней, и она улыбнулась, когда увидела, что Валентайн пришел в себя.

Он подтянул ее вверх. Она поднялась одним легким прыжком и балансировала теперь рядом с ним на краю люка, проворная, как акробатка, не менее элегантная и сильная, чем в те дни, когда занималась жонглированием.

Песок, забивающий воздух, был невыносим. Они взялись за руки и прыгнули. Удар о воду получился таким же, как о твердую поверхность. На мгновение Валентайн прижался к Карабелле, но, когда они коснулись воды, ее оторвало от него. Валентайн почувствовал, как погружается в воду пока его всего не засосало, потом он оттолкнулся и выбрался наверх. Он звал Карабеллу, Элидата, Слита, но не видел никого, и даже здесь, внизу нельзя было укрыться от песка, который падал, словно какой-то отягощенный дождь. И забивал реку дьявольской мутью.

Можно было, наверное, и пешком до берега дойти, подумалось Валентайну.

Он разглядел огромный, силуэт плавуна, слева от себя, медленно скользящий в воду: в нем все еще было достаточно воздуха, чтобы придать ему какую-то плавучесть, и странная кашеобразная консистенция покрытой песком реки обеспечивала некоторую сопротивляемость его погруженью, тем не менее плавун неудержимо тонул, и Валентайн знал, что когда аппарат полностью скроется в воде, то создаст поблизости опасный водоворот, поэтому поспешил отплыть подальше, оглядываясь по пути, ища глазами своих спутников.

Плавун исчез. Большая волна поднялась и обрушилась на Валентайна. Он скрылся под ней, быстро вынырнул, и тут вторая волна догнала его, и подводный вихрь засосал ноги. Валентайн чувствовал, как его понесло подводным течением.

Его легкие казались охваченными огнем: полные песка или полные воды? Апатия, накатившая на борту злосчастного плавуна, теперь совершенно ушла из него; он изо всей силы работал руками, боролся, извивался, делал все, чтобы всплыть. Он столкнулся с кем-то в темноте, ухватился за него, сорвался, снова ушел под воду. Приступ морской болезни подавил его, и он уже считал, что никогда не выберется наверх, но тут почувствовал, как сильные руки подхватили и потащили его. Он не сопротивлялся, поскольку понял, что борьба с рекой отняла все силы.

Валентайну дышать стало легче и легче перемещаться. Спаситель отпустил его и исчезнул в ночи. Валентайн видел теперь, что он совсем рядом с одним из речных берегов. Ошеломленный, усталый, он поплыл вперед, пока не почувствовал, как его раскисшие от воды сапоги коснулись дна. Медленно, будто пробирался по реке с сиропом, он потащился по отмели, вылез на илистый берег и упал лицом вниз. Ему хотелось закопаться в сырую землю и спрятаться, пока не пройдет буря.

Через некоторое время, когда дыхание восстановилось, Валентайн сел и осмотрелся. Воздух все еще был насыщен песком, но не настолько сильно, чтобы требовалось прикрывать лицо, и ветер определенно начинал стихать. В нескольких десятках ярдов от него, ниже по течению, лежал один из плавунов, прибившийся к берегу, двух других видно не было. Три или четыре фигуры виднелись поблизости: живые или мертвые — трудно сказать. Голоса, слабые и смутные, прозвучали в отдалении. Валентайн был не в состоянии определить, находится ли он на Пиурифаинском берету реки, или в Джихорне, хотя и подозревал, что это была все-таки Пиуриуфаина, поскольку, чудилось, стена непроницаемой листвы поднималась прямо позади него.

Валентайн поднялся на ноги.

— Ваша светлость! Ваша светлость!

— Слит? Ты здесь!

Невысокая фигура Слита возникла из темноты. Рядом — Карабелла, а немного позади — Тунигорн. Валентайн торжественно обнял каждого из них. Карабелла безудержно дрожала от холода, хотя ночь была теплой и накапливала влагу, унесенную иссушающим ветром. Валентайн прижал ее к себе и попытался смести частички сырого песка, прилипшего к ее одежде.

— Милорд, два плавуна пропали и, мне кажется, вместе с большей частью пассажиров,— сказал Слит.

Валентайн мрачно кивнул.

— Боюсь, что так. Но, надеюсь, не все погибли!

— Да, кое-кто спасся. По дороге сюда я слышал их голоса. Некоторых разбросало вдоль обоих берегов. Но вы должны приготовиться, милорд, к потерям, Тунигорн и я видели несколько тел вдоль берега, и вполне вероятно, что другие, кого подхватило течением, утонули далеко отсюда. Когда наступит утро, мы будем знать больше.

— Действительно,— сказал Валентайн и на некоторое время замолчал.

Он сел на землю, скрестив ноги, больше похожий на портного, чем на короля, и погрузился в долгое раздумье, рассеянно проводя рукой по песку, который лежал слоем в несколько дюймов, словно это был какой-то необычный вид снега.

Тревожил Валентайна один вопрос, который он сейчас не смог задать, но через некоторое время он уже не смог бы держать его в себе. Он посмотрел на Слита и Тунигорна и с трудом, через силу спросил:

— Что известно об Элидате?

— Ничего, милорд — мягко сказал Слит.

— Ничего? Совсем ничего? Его не было видно или слышно?

— Он был рядом с нами в воде, Валентайн, прежде, чем наш плавун пошел ко дну,— сказала Карабелла.

— Да, я помню это. Но потом?

— Ничего,— сказал Тунигорн.

Валентайн посмотрел на него вопрошающе.

— Было ли найдено его тело или вы скрываете от меня?

— Клянусь Леди, Валентайн, вы знаете столько же, сколько и я, о том, что случилось с Элидатом! — выпалил Тунигорн.

— Да, да… Я верю тебе. Меня очень пугает, что мы ничего не знаем о нем. Ты ведь понимаешь, как много Элидат значил для меня, Тунигорн.

— Вы думаете, что мне надо напомнить об этом?

— Прости меня, старина,— печально улыбнулся Валентайн. — Эта ночь несколько расстроила мой рассудок, мне кажется.

Карабелла положила свою руку, холодную и влажную, на его, а он другой накрыл сверху ее руки и тихо еще раз сказал:

— Прости, Тунигорн. И ты, Слит, и ты, Карабелла.

— Простить тебя, милорд? — удивилась Карабелла.— За что?

— Оставим это, любимая,— покачал Валентайн головой.

— Ты обвиняешь себя в том, что случилось сегодня ночью?

— Я обвиняю себя во многом, — сказал Валентайн.— А то, что случилось сегодня ночью, лишь малая часть всего, хотя для меня и это огромная беда. Мир был отдан мне а управление, а я привел его к катастрофе.

— Нет, Валентайн! — воскликнула Карабелла.

— Милорд,— сказал Слит,— вы слишком строги к себе!

— Я строг? — засмеялся он.— Голод на половине территории Зимроеля, три или четыре Коронованных, провозглашающих сами себя, метаморфы, идущие собирать свои просроченные счета, а здесь мы сидим на краю Пиурифаины с песком в наших желудках, и половина наших людей утонула, и кто знает, какая страшная судьба постигнет другую половину… — Голос Валентайна задрожал. Усилием воли он овладел собой и сказал уже спокойнее: — Это была чудовищная ночь! Я очень устал и меня беспокоит, что Элидат не появился. Но я, конечно, не найду его с помощью одних только слов, не правда ли? Поэтому пойдемте, отдохнем чуть-чуть, а с рассветом возьмемся ремонтировать все, что еще можно починить.

— Верно, Валентайн,— поддержала Карабелла.

Но уснуть не удавалось. Он, Карабелла, Слит и Тунигорн лежали рядом друг с другом на песке и не могли полностью отдаться сну в хаосе лесных звуков, на который накладывался равномерный гул реки.

Рассвет постепенно прополз над ними со стороны Джихорны, и в этом раннем сером свете Валентайн увидел, какие ужасающие разрушения наделала буря. На берегу реки со стороны Джихорны и на небольшом расстоянии в Пиурифаине все деревья остались без листьев, словно ветер дышал огнем, оставляя только жалкие обнаженные стволы. Земля покрылась песком; в одних местах слой его был тонок, в других песчаные наметы возвышались небольшими дюнами. Плавун, в котором находились Тунигорн и Элидат, все еще торчал стоймя на берегу, но его металлическое покрытие, обшкуренное песком, стало тусклым и матовым. Единственный плавун, оставшийся из каравана Валентайна, лежал на боку, словно мертвый морской дракон, выброшенный волнами.

Одна группа уцелевших — четверо или пятеро — сидела кучкой на противоположном берегу; еще полдюжины, в основном скандары из личной охраны Коронованного, разбили лагерь прямо ниже по склону от Валентайна; некоторые, как можно было видеть, бродили в сотне ярдов, разыскивая, очевидно, погибших. Несколько трупов уже лежало рядом друг с другом возле перевернутого плавуна. Но среди них Валентайн не видел Элидата. Надежды, что его старый друг спасся, почти не оставалось. Однако, как ни странно, он не почувствовал душевного волнения — лишь холодное оцепенение в груди, когда вскоре один из скандаров принес тело Элидата в своих четырех руках так легко, будто держал ребенка.

— Где ты его нашел? — спросил Валентайн.

— Полмили вниз по течению, милорд.

— Опусти его и позаботься о могилах. Мы похороним всех наших погибших сегодня утром на этом небольшом холме, обращенном к реке.

— Да, милорд!

Валентайн посмотрел на мертвого Элидата. Его глаза были закрыты, а слегка раздвинутые губы казались вывернутыми кверху в улыбке, хотя также легко это могло быть гримасой ужаса.

— Он выглядел старым прошлой ночью,— повернулся Валентайн к Карабелле.

— Он вообще очень сильно состарился в последний год,— сказал Тунигорн.

— Но теперь он снова кажется молодым. Морщины прошли на его лице, ему можно дать не более двадцати четырех. Тебе так не кажется? — спросил Валентайн.

— Я виню себя в его смерти, — сказал Тунигорн тусклым невыразительным голосом.

— Почему? — резко спросил Валентайн.

— Я вызвал его с Горы Замка. Давай, сказал я, спеши в Зимроель! Валентайн задумал что-то странное, хотя и не знаю, что именно, и ты один можешь отговорить его. И он приехал. А теперь… Если бы он остался в Замке!..

— Нет, Тунигорн, не нужно больше об этом!

Но Тунигорн продолжал, словно в бреду:

— Он стал бы Коронованным, когда бы вы ушли в Лабиринт, и жил бы долго и счастливо в Замке, и мудро правил, а теперь… вместо этого… вместо этого…

— Он не стал бы Коронованным, Тунигорн,— мягко остановил его Валентайн.— Он знал это и был согласен. Идем, старина. Ты делаешь его смерть еще тяжелее своими глупыми разговорами. Он уже у Истока. Я бы всем сердцем хотел, чтобы он жил еще семьдесят лет, но сейчас уже ничего не воротишь, сколько бы мы ни говорили об этом. И нам, кто пережил эту ночь, предстоит много работы. Так что давайте начнем, Тунигорн.

— Что за работа, милорд?

— Во-первых, похороны. Я сам, своими руками выкопаю Элидату могилу, и пусть никто не смеет препятствовать мне. Когда все будет сделано, ты, Тунигорн, переберешься, как сможешь, через реку и в том маленьком плавуне поедешь на восток, в Джихорну, посмотришь, что стало с Делиамбером, Тизаной, Лизамоной и всеми остальными. Если они живы, привезешь их сюда и приведешь их ко мне.

— А вы, Валентайн? — спросил Тунигорн.

— Если мы отладим этот плавун, я продолжу свой путь глубже в Пиурифаину. Я все еще не оставил надежду увидеть Данипиуру и сказать ей кое-какие вещи, которые давно должны быть сказаны. Ты найдешь меня в Илиривойне — это мой первый пункт.

— Милорд!..

— Я прошу тебя: не говори больше ничего! И вы все идите! Мы будем погребать погибших и проливать слезы, а потом мы должны закончить свое путешествие. Валентайн задумчиво посмотрел на Элидата.

— До сих пор не верится, что он умер. Но, к несчастью, придется в это поверить. И тогда еще один грех в моей душе будет взывать о прощении.

В середине дня перед очередным заседанием Совета Хиссун прогуливался по близлежащим окрестностям Замка, исследуя его кажущуюся беспредельную запутанность. Он жил на вершине Горы уже достаточно долго, так что это место больше не пугало его; он начинал чувствовать себя здесь, как дома.

Его жизнь в Лабиринте теперь казалась законченной главой прошлого — опечатанной и отложенной в укромный уголок его памяти. Но все же Хиссун понимал, что обитай он в Замке даже и пятьдесят лет, или десять раз по пятьдесят, все равно бы не узнал никогда его по-настоящему.

Никто бы не узнал. Никто,— подозревал Хиссун,— никогда и не знал. Говорили, что в нем сорок тысяч комнат. Так ли это? Делал ли кто-нибудь точный подсчет? Все Коронованные, начиная с лорда Стиамота, жили здесь и пытались оставить свой след в Замке, и существовала легенда о том, что каждый год в нем добавлялось пять комнат. А уже прошло восемь тысяч лет с тех пор, как лорд Стиамот впервые поселился на Горе. Так что вполне могло здесь набраться сорок тысяч комнат… или пятьдесят, или девяносто тысяч… Кто мог сказать? И года не хватит, чтобы сосчитать их все. Тем более, что по окончании года добавится в каком-нибудь его конце еще несколько комнат, и снова придется разыскивать их, чтобы пополнить список. Нет, это немыслимо!

Для Хиссуна Замок был самым чудным местом в мире. Первое время, попав сюда, он сосредоточился на изучении внутренней зоны, где располагались кабинеты главных придворных и короля, а также самые известные здания: Крепость Стиамота, Архив лорда Престимиона, Смотровая башня лорда Ариока, Часовня лорда Кинникена и большие церемониальные палаты, окружавшие чудесный зал, центром которого был Конфалюмский Трон Коронованного. Как новичок-турист из дальних лесов Зимроеля, Хиссун снова и снова проходил по этим местам, включая и многое такое, куда никакой турист не был бы допущен, пока не узнал каждый их уголок так же хорошо, как любой из гидов, потративший десятилетия, водя по ним посетителей.

Центр Замка был закончен, вероятно, полностью, во всяком случае, никто не мог больше достроить здесь что-либо значительное без того, чтобы помешать уже созданному предыдущими Коронованными.

Трофейный зал лорда Молибора стал последним зданием, построенным во внутренней зоне (насколько мог судить Хиссун).

Лорд Вориакс за короткий период своего правления соорудил лишь несколько игровых кортов далеко на восточном фланге Замка, а лорд Валентайн не добавил ни одной комнаты вообще, хотя время от времени и говорил о намерении разбить большой ботанический сад с самыми удивительными и причудливыми растениями, какие только встречал он во время своего бродяжничества по Маджипуре. "Вот немного освобожусь от бремени королевских обязанностей,— говорил он,— и тогда можно будет серьезно подумать об этом проекте". "Судя по сведениям об опустошении, идущем из Зимроеля, лорду Валентайну нужно будет ждать слишком долго, чтобы взяться, наконец, за осуществление своей идеи,— подумал Хиссун,— потому что болезни на материке уничтожили, как сегодня уже совершенно очевидно, не только сельскохозяйственные культуры, но и многие редкие дикорастущие растения".

Когда Хиссун, к собственному удовлетворению, освоил внутреннюю зону, он начал расширять свои исследования до труднодоступных и прямо-таки бесконечных окрестностей.

Он посетил подземные пещеры, где размещались погодные механизмы, спроектированные в древние времена, когда в Маджипуре наука была куда более развита, с помощью которых вечная весна поддерживалась на Горе Замка, хотя Вершина Горы и возвышалась на тридцать миль над уровнем моря, проникая в холодную темноту космоса. Он ходил по огромной библиотеке, которая вилась от одной стороны Замка до другой огромными змеиными кольцами, и, как говорили, в ней хранились все книги, когда-либо изданные в цивилизованной вселенной. Он бродил по конюшням, где королевские лошади — восхитительные, резвые животные, очень мало напоминающие своих собратьев работяг-кузнецов, несущих тяжелую долю в каждом городе и селе Маджипуры,— гарцевали и били копытами, дожидаясь очередной прогулки на свежем воздухе. Он обнаружил туннели лорда Сангамора — серию соединенных комнат, вытянувшихся, как цепь сосисок, вокруг выступающего шпиля на западном склоне Горы. Их стены и крыша мерцали внушающим суеверный страх свечением: одна комната — цветом полночной синевы, другая — сочным алым цветом, третья — нежным аквамарином, четвертая — ослепительным рыжевато-желтым, пятая — мрачным пульсирующим красновато-коричневым оттенком, и так далее, и так далее… Никто не знал, зачем были построены туннели и что являлось источником света, который плыл в своей собственной гармонии со сверкающих каменных плит.

Куда бы ни шел Хиссун, его всюду пускали без всяких вопросов. Он был как-никак одним из трех Регентов Королевства, в определенном смысле заместителем Коронованного.

Однако аура власти начала создаваться вокруг него задолго до того, как Элидат назначил его в высший этот триумвират. Хиссун чувствовал, как на него смотрели повсюду. Он знал, что означали эти пристальные взгляды. Вон он, фаворит лорда Валентайна,— говорили они,— он пришел ниоткуда, и он уже принц; его возвышению не будет пределов, поэтому уважайте его, льстите ему, подчиняйтесь, бойтесь его!

Сначала он надеялся, что может оставаться самим собой посреди всеобщего пристального внимания. Но это оказалось выше его сил. Он все еще тот же самый Хиссун, который обманывал туристов в Лабиринте и раздавал газеты в Архиве над которым язвили друзья за то, что он напускал на себя важный вид,— поначалу пытался внушить он себе. И это тоже было правдой. Но правдой оставалось и то, что он очень изменился благодаря опыту, который приобрел, просматривая жизни других мужчин и женщин в Регистрации Душ, и той подготовке, какую получил в Горном Замке во время регентства Элидата. Его походка стала иной. Исчез дерзкий, но осмотрительный мальчишка из Лабиринта, постоянно смотрящий сразу в шести направлениях, дабы использовать в своих интересах какого-нибудь смятенного странника. Не осталось больше скромного, держащегося за свое место клерка. Не было больше чувствующего себя постоянно виноватым новичка, засунутого в сумятице в среду Властителей государства и осторожно продвигающегося между ними. Теперь это твердо шагающий по замку с высоко поднятой головой, уверенный, спокойный, осознающий свою силу и цель, свое предназначение юный лордик.

Хиссун надеялся, что не стал высокомерным, властолюбивым или сильно важничающим. Происшедшие с ним перемены он принимал спокойно и без ложной скромности: кем он стал, тем и будет!

Сегодняшний маршрут привел его в ту часть Замка, которую он редко посещал: северное крыло, спускавшееся вниз длинным закругленным уступом от вершины Горы, указывающим в направлении далеких городов Хиуна и Госсифа. Жилые кварталы охраны находились здесь, а также здания, имеющие форму пчелиных сот, построенные во время правления лорда Дизимиуля и лорда Ариока для забытых уже теперь целей. И еще — скопление низких, потрепанных, обваливающихся строений без крыш, предназначение которых вообще никто не понимал.

Во время своего последнего посещения этой зоны несколько месяцев назад Хиссун видел, что там копалась бригада археологов. Два гайрога и урунша наблюдали за группой рабочих-скандаров, очищавших черепки от песка, и урунша сказала ему тогда, что, по ее мнению, эти строения — останки старинного форта времен лорда Дамланга, преемника Стиамота.

Хиссун пришел сегодня посмотреть, работают ли еще здесь археологи и расспросить, что им удалось узнать, но вокруг никого не оказалось, и раскопки были явно заброшены. Он постоял немного на верху разрушенной древней стены, глядя в сторону невозможно далекого горизонта, наполовину скрытого огромным плечом Горы.

Какие города лежали ниже в этом направлении? Госсиер — в пятнадцати или двадцати милях, и ниже его — Тентаг, а потом — то ли Минимум, то ли Грил. А затем, конечно,— Сти с тридцатью миллионами жителей, сравнимый по величине с Ни-моей. Он никогда не видел ни одного из городов и, возможно, никогда не увидит. Валентайн сам часто говорил, что он провел всю свою жизнь на Горе Замка и ни разу не нашлось случая, чтобы посетить Сти. Мир был слишком велик для любого из них, чтобы исследовать его надлежащим образом в течение одной жизни, слишком огромным, чтобы постичь его.

И тридцать миллионов населения Сти, и тридцать миллионов Ни-мои, и одиннадцать миллионов Пидруида, и еще миллионы Алазора, Треймона, Пилиплока, Мазадоны, Велатиса, Нарабала — как поживают они в данный момент среди голода, паники, криков новых пророков и самозванных королей и императоров? — подумалось Хиссуну. Ситуация создавалась критическая — он понимал это. Зимроель впал в такой хаос, что было невозможно узнать, что происходит там, хотя, конечно, ничего хорошего и не происходило. А совсем недавно пришли сообщения о долгоносиках, поражении ржавчиной, о пыльце и еще Бог его знает о чем, что начало свой зловещий путь по сельскохозяйственному поясу западного Альханроеля, так что совсем скоро, наверное, такое же безумие охватит и старший материк. Уже распространились недобрые слухи об открыто проводимых поклонениях морским драконам в Треймоне, Стойене и загадочные новые приказы о Рыцарях Деккерета, Товариществе Горы, возникших внезапно в Амблеморне, Норморке и на самой Горе Замка. Зловещие, мучительные знаки надвигающегося переворота…

Были такие, кто считал, что Маджипура имела врожденный иммунитет к всеобщей неизбежности изменений только потому, что ее общественная система фактически не испытывала значительной эволюции с тех пор, как она приняла настоящую форму тысячи лет назад. Не Хиссун достаточно изучал историю и Маджипуры, и ее матери Земли, чтобы понимать, что даже такое спокойное и стабильное население, как в Маджипуре, убаюканное благоприятностью климата и сельскохозяйственным плодородием, способным содержать практически неограниченное число людей, скатится с удивительной быстротой в анархию и распадется, если неожиданно выбить эти уютные подпорки. Эта уже началось, и будет еще хуже.

Отчего возникли эти беды, Хиссун не знал. Что было предпринято, чтобы справиться с ними? Явно не достаточно! Можно ли было что-нибудь сделать сверх того? Для чего же тогда существуют правители, если не для того, чтобы поддерживать благосостояние своего народа? И вот он тоже им был (по крайней мере, на время) в великой изоляции Горы Замка, недостижимо возвышающейся над рассыпающейся цивилизацией: плохо информированный, отдаленный от людей, беспомощный. Но, конечно, главная ответственность по ликвидации кризиса лежала не на нем. А что же тогда помазанные правители Маджипуры?

Хиссун всегда представлял себе Понтифика, закопавшегося на дно Лабиринта, слепым кротом, не способным понять, что происходит в мире. Хотя, в общем-то, Понтифику и не нужно было тесно соприкасаться с происходящими в стране событиями, ибо, как утверждала теория, для этого был Коронованный. Но теперь

Хиссун видел, что и сам Коронованный отрезан от реальности, и здесь, вверху, в туманном пространстве Горы Замка, он точно так же как и Понтифик в своей темнице, тщательно изолирован. Правда, Коронованный время от времени предпринимал великий крестный ход и снова хоть как-то на время соприкасался с жизнью своих подданных.

Но какая польза была от того, что делал сейчас лорд Валентайн? И какой толк лечить рану, которая все углублялась в сердце мира? Так или иначе, где в данный момент находился Валентайн? Какие действия он предпринимал? Кто в руководстве слышал от него хотя бы слово в течение месяцев?

Уже приближалось время дневного заседания Совета Регентства. Хиссун повернул обратно и быстрым шагом направился во внутренние покои Замка.

Начав подниматься по Девяноста Девяти Ступеням, он заметил Альзимира, которого недавно назначил первым своим помощником. Альзимир что-то кричал сверху и неистово размахивал руками. Прыгая через две и три ступеньки, Хиссун стремительно помчатся вверх, в то время как Альзимир с такой же скоростью ринулся вниз.

— Мы искали вас повсюду! — задыхаясь, выпалил Альзимир, не добежав шагов десять. Он казался страшно возбужденным.

— Что же случилось? — торопливо спросил Хиссун.

Сделав паузу, чтобы восстановить дыхание, Альзимир сказал:

— Там большой переполох. Час назад от Тунигорна из Джихорны пришло длинное послание…

— Из Джихорны? — изумился Хиссун.— Какого черта они там делают?

— Этого я не могу вам сказать. Все, что я знаю,— именно оттуда отправлено его послание и…

— Хорошо, хорошо! — резко перебил Хиссун Альзимира, схватив его за руку.— Скажи, что в нем говорится?

— Вы думаете, я знаю? Разве они допустят такого, как я, в важные государственные дела?

— Стало быть, это государственная тайна?

— Дивис и Стазилен совещаются в Комнате Совета последние сорок пять минут и послали гонцов во все концы Замка, чтобы найти вас. Половина главных лордов Замка уже ушли на заседание, остальные тоже направляются туда.

"Должно быть, Валентайн мертв",— похолодев, подумал Хиссун.

— Пошли со мной! — приказал он Альзимиру и неистово рванулся вверх по ступенькам.

Перед Комнатой Совета он застал сцену полного сумасшествия: тридцать или сорок второстепенных лордов и принцев с их помощниками толклись в смятении, и с каждой минутой их прибывало все больше. С появлением Хиссуна все непроизвольно отступили, освобождая ему путь, по которому он продвигался, как корабль, властно прорубающий себе дорогу в море, полном плавающих драконовых водорослей. Оставив Альзимира возле двери и приказав ему собрать всю информацию, которая могла поступить от других, Хиссун вошел в Комнату Совета.

Стазилен и Дивис сидели за главным столом, Дивис — с холодным лицом, непреклонный; Стазилен — мрачный, бледный, с нехарактерным для него потупленным взором, опушенными плечами и нервно скользящей по густой копне волос рукой. Их окружило большинство главных лордов: Мириган, Эльзандир, Манганот, Канталис, герцог Халансы, Нимиган из Дундилмира и еще пять или шесть других, включая одного, которого Хиссун видел до этого лишь раз — древнего и морщинистого принца Гизмаила, внука Понтифика Осиера, предшественника Тивераса в Лабиринте.

Все головы повернулись к Хиссуну, когда он вошел, и какое-то мгновение он стоял, прикованный взглядами этих мужчин, самый молодой из которых был на десять-пятнадцать лет старше него, и все они провели свою жизнь во внутренних коридорах власти. Лорды смотрели в его сторону, словно Хиссун один знал ответ на вопрос, который они сейчас безусловно пытались разрешить.

— Милорды! — сказал Хиссун.

Дивис с угрюмым видом протянул ему через стол длинный лист бумаги.

— Читайте! — пробормотал он.— Если вы еще до сих пор в неведении.

— Я слышал только, что пришло письмо от Тунигорна.

— Тогда прочтите его!

Хиссун с досадой заметил дрожь в своей руке, когда потянулся за бумагой. Он сердито посмотрел на свои пальцы, как будто они восстали против него, и заставил их успокоиться.

Отрывистые, оборванные строки письма запрыгали у него перед глазами:

— …Валентайн отправился в Пиурифаину просить прощения у Данипиуры…

— …шпион метаморфов раскрыт в личном окружении Коронованного…

— …допрос шпиона обнаружил, что метаморфы сами создали и распространили эпидемии, разорившие крестьянские хозяйства…

— …сильная песчаная буря… Элидат погиб, а с ним и многие другие… Коронованный пропал в Пиурифаине…

— Элидат погиб…

— Коронованный пропал…

— Шпион в окружении Коронованного…

— Метаморфы сами создали эпидемии…

— Коронованный пропал…

— Элидат погиб…

— Коронованный пропал…

— Коронованный пропал…

— Коронованный пропал…

Хиссун, потрясенный, поднял глаза.

— Насколько верно, что письмо это подлинное?

— Сомнений быть не может,— сказал Стазилен.— Оно передано по секретным каналам связи. Все коды правильные. Стиль письма определенно Тунигорна, в чем я лично уверен. Так что — письмо абсолютно подлинно.

— Тогда мы имеем дело не с одной бедой, а с несколькими, — сказал Хиссун.

—Должно быть, так,— согласился Дивис и спросил: — Что вы думаете по этому поводу, Хиссун?

Хиссун медленно и осторожно взглянул на лорда Дивиса. Вопрос прозвучал очень серьезно. Хиссуну показалось, что чувство ревности и презрения Дивиса к нему ослабло за эти месяцы совместной работы в Совете Регентства, что Дивис, наконец, начал как-то уважать его способности. Но все же Дивис впервые зашел так далеко, действительно обнаруживая, что выглядело вполне искренне, желание узнать точку зрения Хиссуна, причем даже раньше других главных лордов.

Тщательно подбирая слова, Хиссун заговорил:

— Первое, что надо признать: мы имеем дело не только с огромным природным бедствием, но и противостоящим нам мятежом. Тунигорн сообщает: Ю-Уулизаан признался на допросе Делиамберу и Тизане, что ответственность за эпидемии лежит на метаморфах. Мне кажется, мы можем положиться на Делиамбера и его помощника, поскольку всем известно, что Тизана может заглянуть в любую душу, даже если это душа метаморфа. Так что положение именно такое, каким обрисовал его Коронованному Слит, когда они были в Лабиринте в начале великого крестного хода… Ка к я слышал, Коронованный отказался верить, что формодеи готовятся воевать с нами.

— Однако,— заметил Дивис,— Тунигорн сообщает также, будто Коронованный ответил тем, что потащился в Пиурифаину передать свои королевские извинения Данипиуре за нашу нелюбезность в отношении ее подданных во все времена. Мы все очень хорошо осознаем, что Валентайн считает себя миротворцем: его мягкое обращение с теми, кто сбросил его, вполне это подтверждает. Это, конечно, благородная черта его характера. Но я доказывал здесь сегодня, Хиссун, что нынешние поступки Валентайна переходят в откровенное сумасшествие. Я говорю, что Коронованный, если он вообще еще жив,— сумасшедший! Итак, мы имеем помешанного Понтифика и сумасшедшего Коронованного. И это в то время, когда враг наступает нам на горло. Как вы к этому относитесь, Хиссун?

— Что вы неверно истолковываете факты, представленные Тунигорном.

Вспышка удивления и чего-то похожего на гнев мелькнула в глазах Дивиса, но его голос прозвучал неестественно спокойно:

— О, вы так думаете?

— Тунигорн сообщает,— Хиссун постучал пальцем по листу бумаги,— что Коронованный уехал в Пиурифаину и что был пойман шпион, которого заставили во всем признаться. Но нигде я не могу найти, чтобы он сказал, что лорд Валентайн уехал в Пиурифаину после того, как услышал о признании шпиона. Думается, наоборот, можно утверждать, что лорд Валентайн принял решение о миссии примирения, мудрость которого мы можем оспаривать, но которое вполне в его характере, каким мы его знаем, и в то время, когда он уже был в пути, появилась на свет эта информация. Вероятно, из-за бури связь с Коронованным оказалась невозможной для Тунигорна, хотя, наверное, Делиамбер мог бы найти какой-нибудь способ.— Посмотрев в сторону огромного сферического макета Маджипуры у дальней стены, Хиссун спросил: — И все-таки, что нам известно о настоящем местоположении Коронованного?

— Ничего,— пробормотал Стазилен.

Глаза Хиссуна расширились.

Блестящего красного света, который указывал передвижение лорда Валентайна, не было!

— Света не видно,— сказал Хиссун.— Что бы это значило? Он мертв?

— Может означать и это,— подтвердил Стазилен.— Или всего лишь то, что он потерял или сломал передатчик, регистрирующий его местонахождение.

Хиссун кивнул.

— Прошла сильная буря, вызвавшая многочисленные разрушения и повреждения. Хотя из послания и неясно, но я легко могу поверить, что лорд Валентайн тоже был захвачен бурей по пути в Пиурифаину, куда он предположительно направлялся из Джихорны, оставив позади Тунигорна и некоторых других подданных…

— Погиб или потерял передатчик — сейчас мы все равно не сможем узнать точно,— сказал Дивис.

— Будем надеяться, что Бог сохранил жизнь молодого Валентайна! — внезапно заговорил старый принц Гизмаил голосом таким сухим и увядшим, что вряд ли его можно было принять за голос живого существа.— Но есть проблема, которую мы должны обсудить, будь Валентайн живой или мертвый,— это избрание нового Коронованного.

Хиссун почувствовал охватившее его при этих словах изумление. Он обвел глазами комнату.

— Не ослышался ли я? Мы обсуждаем сегодня вопрос о свержении короля?

— Сказано слишком сильно,— ровно ответил Дивис.— Мы сейчас всего лишь обсуждаем, уместно ли Валентайну исполнять обязанности Коронованного ввиду того, что нам теперь известно о враждебных намерениях формодеев и того, о чем мы давно знаем: я имею в виду поведение Валентайна в различного рода неприятных ситуациях. Если мы в состоянии войны, в чем никто, я думаю, здесь больше не сомневается, то резонно утверждать, что Валентайн — не тот человек, который может руководить нами в это трудное время. Но заменить его — не значит еще свергнуть! Существуют законные конституционные средства смещения Валентайна с Конфалюмского трона, которые не дадут вовлечь Маджипуру в конфликт, но в то же время позволят сохранить подобающее уважение к нему.

— А заодно позволят Понтифику Тиверасу умереть…

— Верно! Что вы скажете на это, Хиссун?

Хиссун ответил не сразу. Как Дивис, Гизмаил и, возможно, большинство других здесь сидящих, он нелегко и неохотно приходил к выводу, что лорд Валентайн должен быть замещен кем-то более решительным, более воинственным и, быть может, даже агрессивным. Не сегодня родились в голове Хиссуна эти мысли, хотя он и держал их при себе. И, конечно, был достаточно легкий способ передачи власти — просто возвышением Валентайна, хочет он того или нет, в Понтификат.

Но преданность Хиссуна лорду Валентайну — его наставнику и творцу его карьеры — была пока еще сильной и глубокой. И он понимал, возможно, лучше, чем кто-либо из этих мужчин, тот ужас, который испытывал Валентайн перед тем, как его заставят переехать в Лабиринт, в чем он видел не возвышение, а спуск в самые темные глубины. И навязать ему это за его спиной, пока он был в середине героической, хотя и ошибочной, попытки восстановить мир без обращения к оружию, было жестокостью, поистине самой чудовищной жестокостью.

И все же интересы государства требовали этого. Было ли вообще такое когда-нибудь, чтобы интересы государства могли санкционировать жестокость? Хиссун знал, что ответил бы лорд Валентайн. Но в собственном ответе он был не совсем уверен.

— Возможно, что Валентайн — не тот Коронованный, который необходим в наше смутное время,— помолчав, сказал Хиссун.— Но у меня два мнения на этот счет, и я хотел бы прежде, чем дать свой ответ, узнать, что думают другие. Хотя сразу могу сказать мне не хотелось бы видеть, что лорда Валентайна насильно смещают. Случалось ли что-нибудь подобное в Маджипуре? Думаю — нет! Но, к счастью, нет и необходимости решать дело таким путем. К тому же, мне кажется, мы можем вопрос о соответствии Валентайна его посту обсудить в другой раз. А сейчас, независимо от всех других дел, мы должны рассмотреть очередность преемственности.

Внезапное возбуждение возникло в Комнате Совета. Глаза Дивиса искали глаза Хиссуна, как будто он пытался проникнуть в тайны его души. Герцог Халансы покраснел, принц из Банглекоды выпрямился на своем месте, герцог Чорга наклонился вперед, только два самых старых человека — Капталис и Гизмаил — оставались спокойными, словно сам вопрос избрания конкретного человека на пост Коронованного не касался тех, кто знал, что им осталось жить совсем немного.

— В этом обсуждении,— продолжал Хиссун,— предпочли игнорировать один важный аспект послания Тунигорна, а именно — что Элидат, который так долго считался наследником лорда Валентайна, мертв.

— Элидат не хотел быть Коронованным,— сказал Стазилен голосом слишком слабым, чтобы его услышали.

— Может быть и так,— согласился Хиссун.— Он не подавал видимых знаков, что жаждет трона, вкусив однажды регентства. Но мое мнение такое: трагическая потеря Элидата устранила человека, которому наверняка была бы передана корона, не будь больше Валентайн Коронованным. Со смертью Элидата у нас нарушился ясный план преемственности. Завтра мы можем узнать, что лорд Валентайн мертв или что сам Тиверас умер, или что события требуют от нас устроить смещение Валентайна с его настоящей должности… Мы должны быть готовы к любому из этих возможных вариантов. И мы, кто станет избирать следующего Коронованного, знаем ли мы, кто им должен стать?

— Значит, прямо сейчас вы предлагаете проголосовать за порядок преемственности? — спросил Манганот из Банглекоды

— Это совершенно очевидно,— сказал Мириган.— Проблемы особой, мне кажется, нет. Коронованный назначил Регента, когда отправился совершать великий крестный ход, а Регент назначил еще трех с одобрения, полагаю, лорда Валентайна, когда он покинул Замок. Эти трое управляли нами несколько месяцев. Если мы должны найти нового Коронованного, то выбирать следует скорее всего из этих трех.

— Вы пугаете меня, Мириган,— сказал Стазилен.— Когда-то я считал, что это большое дело быть Коронованным. И так, я полагаю, думало большинство из вас, когда вы были мальчишками. Я уже не мальчик и видел, как изменился Элидат, увы, не к лучшему, когда бремя власти легло на него. Я буду первым, кто преклонится перед Коронованным. Но пусть им станет кто-то другой, а не Стазилен!

— Коронованным,— сказал герцог Чорга,— не должен быть человек, слишком сильно жаждущий короны, однако, мне кажется, им не должен быть и тот, кто страшится ее.

— Благодарю вас, Элзандир! — сказал Стазилен.— Надеюсь, понятно, что я не являюсь кандидатом?

— Дивис? Хиссун? — сказал Мириган.

Хиссун почувствовал дерганье мускула на щеке и странное онемение в руках и плечах. Он посмотрел на Дивиса. Тот улыбнулся, пожал плечами и ничего не сказал. В ушах Хиссуна шумело, в ушах учащенно бился пульс. Должен ли он говорить? Что ему сказать? Теперь, когда наконец к этому пришло, может ли он встать перед ними и блаженно заявить, что желает стать Коронованным? Он чувствовал, что Дивис занят каким-то маневрированием, недоступным его пониманию, и впервые с тех пор, как вошел в Комнату Совета, Хиссун не знал, в каком теперь дальше следовать направлении.

Молчание казалось нескончаемым. Вдруг Хиссун услышал свой собственный голос — спокойный, ровный, неторопливый:

— Я думаю, нам не стоит вести дело дальше этой точки. Появилось два кандидата, надо обсудить каждого из них. Не здесь. Не сейчас. Мы и так сегодня сделали достаточно. Вы согласны со мной, Дивис?

— Вы говорите разумно и с глубоким пониманием, Хиссун. Как всегда.

— Тогда я объявляю перерыв,— сказал Мириган.— До тех пор, пока не поступит новая информация о Коронованном.

Хиссун поднял руку.

— Но прежде еще одно дело.

Он подождал тишины. Сказал:

— С некоторых пор мне хочется поехать в Лабиринт, навестить мою семью, увидеть некоторых друзей. Мне кажется также, что одному из нас было бы полезно переговорить с представителями Понтифика и получить из первых рук информацию о состоянии здоровья Тивераса, поскольку может оказаться что в ближайшие месяцы нам придется избрать сразу и Понтифика и Коронованного, и мы должны быть готовы к такой уникальной ситуации. Поэтому я предлагаю назначить официальное посольство Горы Замка в Лабиринте и предлагаю себя послом.

— Поддерживаю,— сразу сказал Дивис.

Поддержали и остальные.

Потом совещание распалось на водовороты небольших групп.

Хиссун стоял один, думая о том, когда же он проснется после всего этого. Через некоторое время он очнулся, увидев, что над ним склонился Стазилен, хмурясь и улыбаясь в одно и то же время.

— Возможно, это ошибка — оставлять Замок в такое время, Хиссун,— тихо сказал Стазилен.

— Возможно. Хотя мне мое решение кажется правильным. И я отважусь на это.

— Тогда объявите себя Коронованным, прежде чем поедете.

— Вы не шутите, Стазилен? Что если Валентайн еще жив?

— Если он жив, вы знаете, как устроить так, чтобы он стал Понтификом. Если он мертв, Хиссун, вы должны занять его место, пока можете.

— Я не сделаю этого!

— Вы должны! Иначе можете увидеть Дивиса на троне, когда вернетесь!

— Ну, с этим достаточно легко справиться,— ухмыльнулся Хиссун.— Если Валентайн мертв и Дивис заменит его, я пойму, что Тиверасу, наконец, можно позволить отдохнуть. Дивис немедленно становится Понтификом и должен ехать в Лабиринт, и потребуется еще один новый Коронованный при одном имеющемся кандидате.

— Клянусь Леди, вы изумляете!

— Я изумляю? Мне это кажется вполне очевидным ходом,— Хиссун крепко сжал его руку в своей.— Я благодарен вам за поддержку, Стазилен, и уверен, что все кончится хорошо. Если я должен быть Коронованным при Понтифике Дивисе, пусть будет так: мы можем работать вместе, мне кажется. Но пока давайте молиться за успех и благополучие лорда Валентайна и оставим эти предположения. Хорошо?

— Конечно,— сказал Стазилен.

Хиссун вышел из совещательной комнаты. В коридоре все было в таком же смятении, как и раньше, хотя теперь собралось еще больше лордов, и взгляды, которые они обратили на него при его появлении, были странными. Но Хиссун никому ничего не сказал, и его глаза не встретились ни с чьими другими, пока он двигался сквозь толпу.

Он нашел Альзимира стоящим с краю толпы и смотрящим на него с отвисшей челюстью. Хиссун подозвал его кивком головы и сообщил о скорой поездке в Лабиринт.

Молодой рыцарь, глядя на Хиссуна с благоговением, сказал:

Я должен сообщить вам, милорд, что несколько минут назад по толпе пронесся слух, что вас назначают Коронованным. Правда ли это?

— Лорд Валентайн — наш Коронованный! — ответил Хиссун резко.— Иди и готовься к отъезду. Я намерен отправиться в Лабиринт на рассвете.

Миллилэйн услышала ритмичные крики на улице впереди, когда находилась еще за десять кварталов от своего дома. "Йа-та, йа-та йа-та, вум…" или что-то вроде этого — бессмысленные звуки, тарабарщина, снова и снова разбивающая тишину, как вопли тысяч сумасшедших.

Она остановилась и в страхе прижалась к осыпающейся каменной стене, чувствуя себя пойманной в западню. За ней, на площади бесчинствовала банда участников марша, разбивая окна и приставая к прохожим. Немного восточнее Рыцари Деккерета проводили митинг, чествуя лорда Симпетурна, а теперь это новое сумасшествие.

Йа-та, йа-та, йа-та, вум!..

Некуда было свернуть. Некуда спрятаться. Все, что ей хотелось, это благополучно добраться до дома и запереть дверь.

Мир сошел с ума!

Йа-та, йа-та, йа-та, вум!..

Это было похоже на послание Короля Снов, только продолжалось час за часом, день за днем, месяц за месяцем. Даже самое худшее из посланий, хоть оно и может потрясти вас до глубины души, продолжалось лишь краткое время. Но это сумасшествие не кончалось никогда, а становилось все хуже и тягостней. Каждодневные мятежи и грабежи. Никакой еды, кроме хлебных корок или случайного куска мяса, который можно было иногда купить у участников марша. Они спускались со своих гор с убитыми животными и продавали мясо по разорительным ценам, а потом пропивали барыши и шарахались по улицам с пьяной одержимостью, прежде чем отправиться по домам.

И постоянно возникали новые беды. Говорили, что морские драконы топили все корабли, которые входили в море, и торговля между материками практически прекратилась. Ходили слухи, что лорд Валентайн погиб, и теперь в Хинторе не один Коронованный, а два: Симпетурн и этот хьерт, называвший себя лордом Стиамотом. И каждый со своей маленькой армией, марширующей взад и вперед, выкрикивающей лозунги и создающей хаос и беспорядки. У Симпетурна — Рыцари Деккерета, у Стиамота — Орден Тройного Меча или что-то в этом роде. Кристоф теперь стал Рыцарем Деккерета. Миллилэйн не видела его уже две недели.

Еще один Коронованный в Ни-мое, и еще пара Понтификов скитается вокруг, А. теперь вот еще это…

Йа-та, йа-та, йа-та, вум!..

Что бы это ни было, ей не хотелось приближаться. Скорее всего там еще один новоявленный Коронованный с толпой истеричных приверженцев. Миллилэйн осторожно осмотрелась, подумав, не отважиться ли ей пройти вниз по Дизимауль и пробежать через заднюю алтею на Маломольское шоссе в двух кварталах ниже дамбы Вориакса. Проблема заключалась в самой аллее. Миллилэйн слышала некоторые странные рассказы о том, что происходит там в последнее время.

Наступила ночь. Начался слабый дождь, больше похожий на густой туман. Миллилэйн почувствовала головокружение от голода, хотя в последнее время она уже начинала привыкать к этому. С юга, из окрестностей Хот Хинтора, донесся приглушенный рокот Конфалюмского гейзера, пунктуального, как всегда, отмечающего очередной час. Машинально Миллилэйн взглянула в его сторону и увидела огромную струю пара, поднимающуюся к небесам с широкой зеленовато-желтой завесой дыма, покрывающей и заполняющей, казалось, половину неба. Она наблюдала за гейзерами Хот Хинтора всю свою жизнь и принимала их как нечто само собой разумеющееся, но сегодня извержение каким-то образом напугало ее. И она снова и снова делала знамение Леди, пока гейзер не начал стихать.

Леди… Наблюдала ли она еще за Маджипурой? Что стало с ее добрыми посланиями, которые давали хорошие советы и теплые утешения? И, коли на то пошло, где Король Снов? Когда-то, в более спокойные времена, эти две силы уравновешивали жизнь каждого, советуя, предостерегая, если необходимо, наказывая. Возможно, они еще правили,— предположила Миллилэйн, но ситуация настолько вышла из-под контроля, что ни Король Снов, ни Леди не могли совладать с ней, хотя и умели работать от зари и до зари, чтобы привести в порядок дела. Просто система была задумана так, что она прекрасно работала только в мире, где большинство людей с радостью подчинялось закону.

Но теперь вряд ли кто подчиняется закону. Закона не было…

Йа-та, йа-та, йа-та, вум!..

А с другой стороны неслось:

— Симпетурн! Лорд Симпетурн! Да здравствует, да здравствует, да здравствует лорд Симпетурн!!!

Дождь пошел сильнее. Двигайся! — уговаривала себя Миллилэйн. Участники марша на площади, и один Бог знает, какое сумасшествие ожидает впереди. А позади скачут Рыцари Деккерета, но везде и всюду беда. И даже если Кристоф был среди Рыцарей, она не хотела видеть его глаза, остекленевшие от преданности, руки, поднятые вверх в новой форме звездного приветствия. Она побежала, пересекая Молибор, до Дизимауль, потом вниз по Дизимауль, к той маленькой аллее, ведущей к Маламола… Она отважилась!

Йа-та, йа-та, йа-та, вум!..

Внезапно парадный строй на Дизимауль свернул в ее сторону! Идущие по девять или десять в ряд, словно бездумные роботы, резко вздымали вверх и опускали руки: левая, правая, левая, правая… И какая-то монотонность исходила от них в этом бесконечном, настойчивом и неразборчивом ритме. Они прошагали бы и по ней, не заметив ее. Она быстро свернула в аллею, и тут обнаружила орду мужчин и женщин с золотисто-зелеными нарукавными повязками, запрудивших дальний конец аллеи и орущих восхваления свежеиспеченному лорду Стиамоту.

В западне! Все сумасшедшие сегодня разом вышли на улицы! В отчаянии оглядевшись кругом Миллилэйн увидела полуоткрытую дверь на левой стороне улицы и быстро нырнула в нее. Она очутилась в темном коридоре. Слабое пение и острый запах ладана доносились из комнаты в самом дальнем его конце. Это напоминало храм или молельный дом. Наверное, какая-то религиозная секта. Но, по крайней мере, ее вряд ли обидят здесь, и есть возможность переждать, пока умалишенные на улице не схлынут в другую часть города.

Миллилэйн прошла по коридору и заглянула в дальнюю комнату. Сумрак. Благовоние. Возвышение, по обе стороны которого угадывалось что-то похожее на двух маленьких засушенных драконов. Между ними стоял лимен — мрачный, молчаливый, три его глаза светились, как тлеющие угли. Миллилэйн показалось, что она узнала его — уличный торговец, который однажды продал ей шпажку колбаски за пять крон. Хотя, может, вовсе и не он. В конце концов трудно отличить одного лимена от другого.

Фигура в плаще с капюшоном, от которой исходил запах, как от гайрога, подошла к ней и зашептала:

— Вы как раз вовремя поспели, сестра, к единению. Добро пожаловать, и пусть мир водных королей будет с вами!

Водные короли?

Гайрог мягко взял ее за локоть и также мягко подтолкнул в комнату, так что она могла занять место среди склонившихся бормочущих прихожан. Никто не посмотрел на нее, вообще никто ни на кого не смотрел; все взоры были обращены к лимену между двух маленьких засушенных морских драконов. Миллилэйн тоже посмотрела на него. Она не смела оглядеться вокруг, так как боялась увидеть рядом с собой кого-либо из своих друзей.

— Возьми… выпей… присоединяйся…— командовал лимен.

Они передавали кубок с вином из одного ряда в другой. Уголком глаза Миллилэйн видела, как каждый из прихожан, когда кубок доходил до него, подносил его к губам и делал продолжительный глоток так, что кубок нужно было постоянно доливать по мере того, как он продвигался по комнате.

— Мы пьем,— говорил лимен,— мы присоединяемся. Мы движемся вперед и обнимаем водяного короля.

Водяными королями лимены называли морских драконов, вспомнила Миллилэйн, и они поклонялись драконам. Что ж, подумалось ей, наверное, в этом что-то есть. Раз все другое состоялось, так отдайте мир морским драконам.

А кубок с вином, видела она, медленно перемещался уже через два ряда от нее.

— Мы ходили среди водяных королей и охотились на них и забирали их из моря,— говорил лимен.— Мы ели их мясо и пили их молоко. И это был их дар нам, их великая сознательная жертва, наконец. Они — боги, и это правильно и совершенно по-божески отдавать свое мясо и молоко людям, воспитывать в них самих богов. А теперь наступает время водяных королей. Бери. Пей. Присоединяйся…

Кубок проходил уж по ряду, где стояла Миллилэйн.

—Они — великие этого мира,— говорил нараспев лимен. — Они хозяева. Они — монархи. Они — истинная сила, и мы принадлежим им. Мы и все другие, кто живет в Маджипуре. Бери. Пей. Присоединяйся…

Из кубка пила женщина слева от Миллилэйн. Свирепое нетерпение вдруг охватило Миллилэйн — она была так голодна и ей так хотелось пить, что она едва сдерживалась, чтобы не выхватить кубок из рук женщины, боясь, что ей ничего не останется. Но она, пересилив себя, ждала, и наконец кубок оказался в ее руках. Она заглянула внутрь: темное вино, мутное, блестящее. Оно показалось незнакомым. Нерешительно Миллилэйн отпила немного. Вино было сладким, ароматным и крепким, и сначала она подумала, что никогда еще такого не пробовала, но потом показалось в нем что-то знакомое. Она сделала еще глоток.

— Бери. Пей. Присоединяйся…

Да это же было вино, которое используют толкователи снов, когда они входят в единение с вашим разумом, чтобы истолковать сон, беспокоящий вас. Ну, конечно же, это было сон-вино! Хотя Миллилэйн бывала у толкователя снов всего пять или шесть раз и то много лет назад, она узнала его ни с чем не сравнимый вкус, Но как это могло случиться? Ведь лишь толкователям снов позволялось использовать, а тем более иметь его, поскольку это был сильнодействующий наркотик, который разрешалось использовать лишь под наблюдением толкователя. Но каким-то образом в тайной этой часовне оказались бочки с сон-вином, которое прихожане секты пили, словно пиво…

— Бери. Пей. Присоединяйся…

Миллилэйн поняла, что задерживает передачу кубка. Она повернулась к мужчине справа с глупой ухмылкой и с извиняющимся видом, но он твердо смотрел перед собой и не обращал на нее никакого внимания, поэтому, пожав плечами, она приложила кубок к губам и сделала продолжительный отчаянный глоток, потом еще один и передала кубок дальше.

И почти сразу же почувствовала эффект воздействия. Она качнулась, заморгала, ей трудно стало удерживать голову, клонящеюся вниз. Наверное, потому, что выпито на пустой желудок,— объяснила себе Миллилэйн, наклонясь вперед и вниз, и начала вместе с другими прихожанами повторять бессмысленное бормотание: "у, уа, ва, ма, у, уа, ва, ма…" — столь же нелепое, как и то, что выкрикивали на улицах, только более мягкое, нежное, мурлыкающее — "у, уа, ва, ма, у, уа, ва, ма…" И когда она напевала, ей казалось, что она слышит отдаленную музыку, потустороннюю, сверхъестественную, звук множества колоколов вдали, чей звон накладывался друг на друга в меняющихся ритмах, которым нельзя было долго следовать, так как одна мелодия быстро пропадала в той, что меняла ее, а та в следующей.

— У, уа, ва, ма, у, уа, ва, ма… — пела Миллилэйн, и к ней возвращалась песня колоколов, и потом у нее возникло ощущение присутствия чего-то огромного совсем рядом, возможно в этой же самой комнате, чего-то колоссально крылатого, древнего и чрезвычайно умного, чей ум был непостижим для ее ума — ума птички.

Это "что-то" вращалось, вращалось и вращалось по обширной неторопливой орбите и с каждым оборотом раскрывало свои гигантские крылья и расстилало их, казалось, до самых дальних уголков мира. Невообразимое это крыло прошелестело у самого входа в разум Миллилэйн — всего лишь едва заметное щекотание, наилегчайшее касание, и все же она почувствовала, что вдруг изменилась, поднялась из самой себя, составила часть какого-то организма из многих разумов — непредставимого и божественного.

— Бери. Пей. Присоединяйся…

С каждым прикосновением этих крыльев она присоединялась все прочнее.

— У, уа, ва, ма, у, уа, ва, ма… — тянула Миллилэйн со всеми остальными.

Она потерялась. Не было больше Миллилэйн. Был только водяной король, голос которого был звоном колоколов, и разум, состоящий из множества разумов, частью которого стала бывшая Миллилэйн.

— У, уа, ва, ма…

Это испугало ее. Ее тащили ко дну моря. Ее легкие наполнялись водой, и боль была ужасной. Она сопротивлялась. Она не позволит огромным крыльям коснуться ее. Она отстранялась, отбивалась кулаками и проталкивалась вверх, к поверхности.

Миллилэйн открыла глаза. Очнулась, потрясенная и напуганная. Вокруг нее продолжалось монотонное "у, уа, ма, ва". Миллилэйн вздрогнула. Где она? Что наделала? Надо сейчас же выйти отсюда!

В панике она бросилась к выходу. Никто не остановил ее. Вино все еще затуманивало мозги. Она шаталась, спотыкалась, хваталась за стены. Миллилэйн выбралась из комнаты, проковыляла по длинному, темному, пропахшему благовониями коридору. Что она наделала?! Что она наделала?!

Скорее туда, в аллею, в темноту и дождь. Маршируют ли все еще Рыцари Деккерета и Ордена Тройного Меча? Ей было все равно. Будь, что будет. Миллилэйн побежала, сама не зная куда. Там, вдалеке, был слышен глухой рокочущий звук, который она приняла за голос Конфалюмского гейзера. Другие звуки бились в ее голове..

Йа-та, йа-та, йа-та, вум… У, у а, ва, ма…

Она чувствовала, как крылья тянутся к ней. Она бежала, споткнулась и упала, поднялась и продолжала бежать…

Чем дальше заходили они в провинцию формодеев, тем знакомее все вокруг начинало казаться Валентайну, но вместе с тем зарождалось и крепло убеждение, что он совершает какую-то ужасную ошибку.

Он припомнил запах этого места: сложный, мускусный; сладкий, тяжелый аромат цветения и увядания — замысловатое смешение запахов, наполняющих ноздри до головокружения с каждым вздохом. Он припомнил плотный облегающий влажный воздух и ливни, проносившиеся чуть ли не ежечасно и стучавшие по лесной кроне высоко над головой и просачивающиеся вниз, с листочка на листочек, пока немногие капли не достигали почвы. Он припомнил фантастическое изобилие растительного мира, в котором все развивалось и раскручивалось прямо на глазах и подчинялось какому-то странному порядку, было подогнано все в четко определенной кладке: высокие деревья в виде башен, голые от ветвей на семь восьмых своей высоты, потом распускающиеся в огромные зонты листьев, стянутых вместе в густой шатер сплетением вьющихся стеблей и эпифитов, а под ним и уровень более низких, округлых, богатых, терпимых к тени деревьев, и ярус кустарника под ним, а потом темный, загадочный, почти что бесплодный лес, пустынное пространство сырой, бледной, тонкой почвы, которая весело хлюпала под ногами. Он припомнил внезапные проблески света: яркие, недобрые, пронизывающие через непредсказуемые промежутки лиственный шатер, обеспечивая короткие мгновения ясности во мраке.

Но леса Пиурифаины простирались на тысячах квадратных миль сердцевины Зимроеля, и одна часть его скорее всего очень походила на другую. Где-то здесь находилась столица формодеев Илиривойн, но какие у него, Валентайна, основания думать, что он рядом с ней? Только потому, что запахи, звуки и структура этих джунглей похожи на запахи, звуки и структуру, которые он помнил?

В тот раз, когда он путешествовал с бродягами-жонглерами и у них было безумное намерение заработать несколько роалов, дав представление на празднике урожая метаморфов, с ними, по крайней мере, был Делиамбер, который с помощью нескольких урунских заклинаний мог разнюхать правильное направление на развилках, и доблестная Лизамона Халтин, столь же мудрая в знании джунглей. Но в нынешнем рискованном предприятии в Пиурифаину Валентайн был абсолютно самостоятелен.

Делиамбер и Лизамона, если они вообще оставались еще живы, в чем Валентайн не был уверен, поскольку все эти недели не имел с ними связи даже во сне, находились где-то за сотни миль от него, на другом берегу Стейча. И от Тунигорна, которого отослал назад искать их, не имел никаких вестей.

Валентайн ехал теперь только с Карабеллой, Слитом и охраной из скандаров. Карабелла была храброй и выносливой, но как следопыт малоискусной, и скандары были сильными и отважными, однако не очень сообразительными, и Слит, при всей своей трезвости и проницательности, был скован в этих местах парализующей боязнью формодеев. Страх этот пришел к нему во сне, когда он был еще ребенком, и он на протяжении всей жизни никак не мог полностью от него избавиться.

Было безумием для Коронованного бродить по джунглям Пиурифаины с таким скудным окружением, но безумие, похоже, стало участью последних Коронованных, подумалось Валентайну, вспомнившему, что два его предшественника, Молибор и Вориакс, приняли раннюю и жестокую смерть по собственной глупости. Безрассудство королей становилось, видимо, традицией.

Валентайну казалось, что он и не приближается к Илиривойну, и не удаляется от него, что он как бы везде и нигде в этих джунглях, что, возможно, целый город поднялся и двигался вперед прямо перед ним, поддерживая постоянный разрыв, который он никак не мог преодолеть. Поскольку столица формодеев, как он помнил ее с того первого раза, была скопищем легких плетеных строений и всего нескольких основательных, она показалась ему тогда неким перемещаемым призрачным городом, который может кочевать с места на место по прихоти своих жителей: город-кочевник, город-привидение, блуждающий огонек в джунглях.

— Смотри там,— сказала Карабелла.— Это след, Валентайн?

— Может быть,— откликнулся он.

— Но может быть и нет?

— Все может быть.

Они видели тысячи следов, похожих на этот: слабые царапины на земле, неразборчивые отпечатки какого-то прошлого присутствия, отпечатки, сделанные в минувшем месяце или даже во времена лорда Деккерета — тысячу лет назад. Случайная палка, закопанная в землю, с прикрепленным к ней пером, обрывок ленты, колея, словно что-то тащили здесь однажды, а иногда ничего осязаемого, просто некий мистический остаточный след прохождения разумных существ. Но ни один из этих следов не привел отряд Валентайна куда-либо. Рано или поздно они исчезали, и только девственные джунгли лежали впереди.

— Мы разобьем лагерь, милорд? — спросил Слит.

Ни он, ни Карабелла не произнесли ни слова против этой экспедиции, хотя им она наверняка казалась безрассудной, понимали ли они, думал Валентайн, какой срочной и неотложной считает он необходимость довести до конца свою встречу с королевой формодеев? Или из страха перед гневом короля сохраняли они, обязательное молчание все недели этих безуспешных скитаний, тогда как про себя думали, что ему лучше было провести время в цивилизованных провинциях чтобы противостоять тому ужасному кризису, который там разразился? Или, что было хуже всего они лишь подсмеивались над ним, когда он пробирался этим безумным путем по густо заросшим болотистым местам. Он не решался спросить. Он думал только об одном, сколько еще придется продолжать поиски вопреки крепнущей убежденности, что никогда не найдет Илиривойн?

Когда они расположились на ночь, Валентайн надел серебряную диадему Леди и снова погрузился в состояние транса, передачи мыслей и послал энергию своих мыслей через джунгли, разыскивая Делиамбера и Тизану.

Он думал, что сможет легче достать их разум, так как эти двое были чувствительнее к чарам черной магии. Но, делая попытки ночь за ночью, он так ни разу и не почувствовал трепета контакта. Может быть, дело в расстоянии? Валентайн никогда не пытался передавать мысль слишком далеко. А может, метаморфы могли как-то преграждать или срывать его передачи? Или же его послания не доходили потому, что те, кому они предназначались, были мертвы? Или…

— Тизана… Тизана…

— Делиамбер…

— Это Валентайн зовет вас… Валентайн… Валентайн… Валентайн…

— Тизана…

— Делиамбер…

Ничего!

Он пытался достичь Тунигорна. Тот, конечно, был жив. Правда, его разум был более флегматичным и защищенным, тем не менее всегда оставалась надежда, что он откроется для одного из зондирований Валентайна.

Слал он сигналы и в мозг Лизамоны. И в мозг Залзана Кавола. Пытался коснуться любого из них, почувствовать знакомый ответ знакомого мозга…

Он продолжал еще некоторое время, а потом печально убрал диадему и положил ее в шкатулку.

Карабелла вопросительно посмотрела на него. Валентайн покачал головой.

— Там очень тихо,— сказал он.

— Если не считать дождя.

— Да, если не считать дождя…

Дождь снова мягко застучал по высокому лиственному шатру. Валентайн мрачно смотрел в джунгли, но не увидел ничего: фара плавуна была включена и будет гореть всю ночь, но за золотистой сферой света стена черноты. Тысячи метаморфов, может быть, окружили лагерь — кто знает! Валентайн хотел, чтобы так и было. Все, что угодно, даже неожиданное нападение предпочтительнее этих глупых недель скитаний в неизвестной и непознаваемой дикости.

Сколько времени, спрашивал он себя, будет продолжаться это? И как вообще они станут выбираться отсюда, когда он в конце концов признает поиски абсурдными?..

Валентайн грустно слушал меняющийся ритм дождя, пока наконец не заснул. И почти сразу же почувствовал натиск сновидения. По его насыщенности, по особой живости и теплоте понял, что это не обычное сновидение, а скорее послание Леди — первое с тех пор, как он покинул побережье Джихорны. И все же, когда он ждал какого-нибудь ощутимого признака присутствия его матери в энергии разума, он все больше недоумевал, поскольку она не объявлялась, и на самом деле импульсы, проникающие в его душу, казалось, исходили из совсем другого источника.

Король Снов? У него тоже, конечно, была сила входить в мозг издалека, но, даже и не в такое смутное время, как это Король Снов не пытался использовать свои средства на Коронованном.

Кто же тогда? Валентайн, осторожный даже во сне, тщательно осматривал границы своего сновидения, ища и не находя ответа.

Сон, казалось, был полностью лишен говорящей структуры; это было нечто, состоящее из бесформенных форм и беззвучных звуков и создающее ощущение события чисто абстрактными средствами. Но постепенно сон предоставил ему скопление движущихся образов и скользящих движений настроения, что стало метафорой для чего-то вполне конкретного: извивающиеся, переплетающиеся щупальца уруна.

— Делиамбер?

— Да, я здесь, милорд!

— Где?

— Здесь. Недалеко от вас. Двигаюсь к вам.

Все это было передано не в каком-то привычном разговоре, мысленном или каком-то ином, а полностью рисунком движущихся световых образов и состояния разума, рисунком, который нес недвусмысленное значение.

Через некоторое время сон покинул Валентайна, и он спокойно лежал, не спеша размышляя о том, что пришло сейчас к нему, и впервые за все недели блужданий у него появилось какое-то чувство надежды.

Утром, когда Слит готовился сворачивать лагерь, Валентайн сказал:

— Нет. Я планирую остаться здесь еще несколько дней.

Сомнение и смятение, мгновенно подавленные, на миг промелькнули на лице Слита. Но он только согласно кивнул и пошел к скандарам распорядиться не трогать палатки.

— Эта ночь принесла тебе вести, милорд? — спросила Карабелла.— Я вижу это по твоему лицу.

— Делиамбер жив. Он и другие следуют за нами, стараясь соединиться с нами, но мы так много и быстро перемещаемся, что они не могут нас догнать. Стоит им нас только зафиксировать, как мы уже начинаем следовать в каком-то другом направлении. Нам надо подождать их на одном месте, тогда они смогут выйти на нас.

— Ты разговаривал с уруном?

— С его образом, его тенью. Но то была истинная тень и достоверный образ! Они скоро будут у нас.

У Валентайна не было в том сомнений. Но день прошел, за ним еще один и еще. Каждый вечер надевал он свою диадему и посылал сигналы, но ответа не получал. Охранники-скандары принялись рыскать по джунглям, как неутомимые звери, Слит стал беспокойным и раздражительным и иногда уходил один на несколько часов, несмотря на прежние утверждения, что он испытывает страх к метаморфам. Карабелла, видя, как накаляется обстановка, предложила чтобы он, она и Валентайн немного пожонглировали, дабы немного отвлечься, отойти от забот, но Слит сказал, что у него к этому сейчас не лежит душа, а Валентайн, согласившись на ее уговоры попробовать, был так неловок из-за отсутствия практики, что оставил бы тут же все попытки, если бы не настойчивость Карабеллы.

— Ты просто заржавел! — констатировала она. — Ты думаешь, мастерство остается острым без постоянного оттачивания? Но оно вернется, если потренироваться. Ну, Валентайн, лови! лови! лови!

Она и в самом деле была права. Немного усилий, и он снова почувствовал прежнее ощущение, когда единство руки и глаза могли унести его туда, где время не имело значения.

Скандары, хотя они определенно должны были знать, что жонглирование было когда-то профессией Валентайна, изумились, наблюдая, как Коронованный занимается такими вещами, и глазели с неприкрытым любопытством и благоговением, как Валентайн и Карабелла ловко перебрасывали взад-вперед друг другу всякую всячину.

— Хой! И — хой! И — хой! — кричала Карабелла, постепенно подводя его к более сложным приемам.

Сегодняшнюю разминку нельзя было сравнивать с теми трюками, какие она легко выделывала в старые времена, — все-таки мастерство ее было действительно великим. И Валентайн как жонглер, конечно же, не был ей равен. Но для человека, который не жонглировал почти десять лет, это тоже неплохо.

Через час, мокрый от пота и дождя, он чувствовал себя значительно лучше, чем за все последние месяцы.

Появился Слит и, наблюдая за ними, казалось, тоже вышел из состояния тревоги и уныния. Через некоторое время он приблизился к жонглирующим, и Карабелла бросила ему нож, булаву и топорик. Он осторожно поймал их и начал вплетать в высокий падающий каскад, к которому добавил три предмета, брошенные в его сторону Валентайном. На лице Слита появилась тень напряжения, которого совсем не было лет десять назад, за исключением, может быть, случая, когда исполнял он свой знаменитый трюк, жонглируя с повязкой на глазах. Но больше он ничем не выдал снижения своего мастерства.

— Хой! — кричал он, посылая булаву и топорик назад Валентайну, и безжалостно бросал другие предметы в его сторону прежде, чем Коронованный успевал поймать предыдущий.

Все трое работали с предельной серьезностью, будто снова были странствующими жонглерами и репетировали для представления перед королевским двором.

Виртуозность Слита вдохновила Карабеллу на еще более сложные приемы, и вскоре Валентайн был совершенно опустошен. Тем не менее ом пытался поддержать их столько, сколько смог, и делал это неплохо, лишь изредка роняя отдельные предметы, пока его не бомбардировали сразу с обеих сторон смеющаяся Карабелла и холодный напряженный Слит. Но в один прекрасный момент Валентайн все-таки сорвался и, как говорят жонглеры, обнаружилось, что у него только локти и нет пальцев: все обрушилось на него, не подхваченное им.

— О, милорд, так не годится! — прогремел хриплый и удивительно знакомый голос над самым ухом.

— Залзан Кавол?! — с ликованием и изумлением закричал Валентайн.

Огромный скандар, подпрыгивая, шел к нему, быстро отдавая звездное приветствие. Потом, подобрав все предметы, которые уронил Валентайн, с видимым удовольствием начал перебрасывать их Слиту и Карабелле с той быстротой и неистовостью четырех рук, которая доводила любого жонглера-человека, сколь угодно искусного, до крайнего предела.

Валентайн тем временем увидел бегущих к нему из джунглей Лизамону Халтин с усевшимся ей на плечо уруном, Тунигорна, Тизану, Эрманара, Шанамира. Там, у самой кромки леса, стоял забрызганный грязью плавун, из которого продолжали выходить все те, кого Валентайн оставил в Джихорне.

Вся группа наконец соединилась.

— Достаньте вино! — закричал Валентайн.— Это нужно отпраздновать!

Он суетился, обнимая одного, другого, потянулся вверх к великанше, радостно похлопывал Шанамира, пожимал молча руку полному достоинства Эрманару, сжимал в объятиях Тунигорна…

— Милорд! — кричала Лизамона.— Пока я жива, вы никогда больше не уедете один! При всем к вам уважении, милорд больше никогда! Никогда!

— Если бы я знал, милорд,— сказал Залзан Кавол,— когда вы сказали, что будете идти на расстоянии дневного перехода впереди нас к Стейчу, что там будет буря такой силы и что мы не увидим вас снова так много недель… О, милорд как вы думаете, мы, охранники, позволили бы вам так далеко уйти от нас? Когда Тунигорн сказал, что вы выжили в буре, но пошли в Пиурифаину, не дожидаясь нас… О, милорд, милорд если бы вы не были милордом, я готов был убить вас, поверьте мне, милорд!

— И вы простите мне этот побег? — спросил Валентайн.

— Милорд, милорд!

— Вам же известно, что я никогда и в мыслях не держал отделяться от вас надолго. Вот почему я отправил назад Тунигорна найти вас и повести следом за мной. И каждую ночь отправлял вам послания. Я надевал диадему, я стремился всей энергией своего разума дойти до вас и прикоснуться к вам. К тебе, Делиамбер, и к тебе, Тизана…

— Эти послания достигали нас, милорд,— сказал Делиамбер.

— Достигали?

— Каждую ночь. Это давало нам столько радости — знать, что вы живы!

— И вы не отвечали? — спросил Валентайн.

— О, милорд, мы отвечали каждый раз,— сказал урун,— но мы никак не пробивались, потому что моя сила была недостаточной для такого расстояния. Мы хотели попросить вас оставаться на месте, чтобы у нас появилась возможность дойти до вас, но каждый день вы уходили все дальше в джунгли, и ничто не сдерживало вас. Мы рисковали никогда не догнать вас, и я никак не мог достичь вашего разума, милорд.

— Но в конце концов вы пробились!

— С помощью вашей матери — Леди,— сказал Делиамбер.— Тизана была у нее во сне и получила от нее послание, и Леди поняла и сделала из своего собственного разума курьера для моего разума, унося меня туда, куда я не мог добраться сам. И таким образом мы наконец поговорили с вами, милорд. О, милорд, так много надо рассказать вам!

— В самом деле,— сказал Тунигорн,— вы будете удивлены, Валентайн. Я ручаюсь.

— Тогда давайте, удивляйте меня! — сказал Валентайн.

Делиамбер сказал:

— Тунигорн, кажется, говорил вам, что мы разоблачили врага. Ю-Уулизаан оказался шпионом формодеев.

— Да, он говорил мне. Но как это раскрылось?

— В тот день, когда вы отправились на Стейч, милорд, мы случайно наткнулись на глубинную связь разума Ю-Уулизаана с кем-то далеким. Я чувствовал, как его разум стремится вперед и ощущал силу единения. И тут же я попросил Залзана Кавола и Лизамону задержать его.

Валентайн моргнул.

— Как мог Ю-Уулизаан обладать такой силой?

— Потому что он был формодей, милорд — сказала Тизана,— а формодеи могут общаться, используя в качестве связующего звена больших водяных королей, морских драконов.

Как человек, которого атаковали сразу с двух сторон, Валентайн перевел взгляд с Тизаны на Делиамбера и снова на старую толковательницу снов. Он пытался уяснить значение того, что ему сказали, но во всем этом было столько необычного, что поначалу он мог понять очень мало.

— Это меня озадачивает,— сказал он,— услышать, что метаморфы общаются друг с другом посредством морских драконов. Кто бы мог предположить, что у драконов такая сила мозга.

— Водяные короли, милорд, так формодеи называют их,— сказала Тизана.— И, оказывается, у водяных королей на самом деле сильный мозг, что позволяет шпиону передавать свои отчеты довольно легко.

— Отчеты о чем? — беспокойно спросил Валентайн.— И кому?

— Когда мы обнаружили Ю-Уулизаана во время этой связи,— сказал Делиамбер,— Лизамона и Залзан Кавол схватили его, и он сразу начал изменять свою форму. Мы привели бы его к вам для допроса, но вы ушли вперед, к реке, а потом началась буря, и мы не могли идти дальше. Поэтому мы допросили его сами. Он признался, что является шпионом, милорд, который должен помочь вашему правительству выработать меры по борьбе с эпидемиями и болезнями, а потом немедленно сообщать об этих мерах своим. Это очень помогло метаморфам, когда они вызывали и распространяли эпидемии.

Валентайн изумленно открыл рот.

— Метаморфы… вызывали эпидемии… распространяли болезни?..

— Да, милорд. Ю-Уулизаан все нам рассказал. Мы… э… особенно с ним не церемонились. В секретных лабораториях здесь, в Пиурифаине, метаморфы годами культивировали вредителей всех наших сельскохозяйственных культур, которые когда-либо поражали посевы. А потом забрасывали этих вредителей под тысячью личин… Чаще всего. Под видом чиновников департамента сельского хозяйства. Инспектируя фермеров и якобы предлагая новые способы увеличения урожая, они тайно подбрасывали вредителей на поля. Некоторые твари были заброшены воздушным путем, переносились птицами, которых метаморфы держали в клетках, а потом освободили. А какая-то часть просто распылялась и превращалась в плывущие облака.

Ошеломленный, Валентайн посмотрел на Слита и сказал:

— То есть мы были в состоянии войны и не знали этого!

— Мы знаем это теперь, милорд,— заметил Тунигорн.

— А я еду по королевству своего недруга и наивно полагаю, что стоит мне сказать нежные слова и с любовью раскрыть объятия, как Данипиура улыбнется, и Бог снова благословит нас. А в действительности Данипиура и ее народ в это время вели против нас ужасную войну и…

— Нет, милорд,— сказал Делиамбер,— не Данипиура, насколько мне известно.

— Кто же тогда?

— Тот, кому служил Ю-Уулизаан, носит имя Фараатаа, это существо, охваченное ненавистью, дикарь! Он не смог добиться, чтобы Данипиура поддержала его план, и отправился со своими единомышленниками осуществлять его сам. Среди метаморфов существуют две фракции, вы понимаете, милорд? Этот Фараатаа является вождем радикально настроенных, жаждущих войны. Их план — столкнуть нас в хаос и вынудить покинуть Маджипуру. В то время как Данипиура кажется более умеренной или, по крайней мере, менее жестокой.

— Тогда я должен продолжать путь в Илиривойн и поговорить с ней.

— Вы никогда не найдете Илиривойн, милорд,— сказал Делиамбер.

— Это почему же?

Они разобрали город на мелкие частицы и несут его на спинах через джунгли. Я чувствую их присутствие, когда прибегаю к волшебству, ощущаю, как они движутся. Данипиура избегает вас, милорд. Она не хочет встречаться с вами. Возможно, для нее это слишком опасно в политическом отношении. Возможно она не в состоянии больше управлять своим народом и боится, что они все перейдут во фракцию Фараатаа, если она проявит к вам расположение. Я только предполагаю, милорд. Но я говорю вам: вы никогда не найдете ее, даже если будете искать в этих джунглях тысячу лет.

Валентайн кивнул:

— Возможно, ты прав, Делиамбер. Конечно, ты прав. — Он закрыл глаза и попытался преодолеть сумятицу в мыслях. Как сильно он просчитался, как мало он понимал!

Он спросил:

— Эта связь между метаморфами через мозг морских драконов… как долго она длится?

— Возможно, довольно долго, милорд. Морские драконы оказались умнее, чем мы думали, и между ними и метаморфами существует нечто вроде альянса, по крайней мере с некоторыми метаморфами. В это трудно поверить, но это так.

— А Ю-Уулизаан? Где он? Мы должны допросить его!

— Погиб, милорд — сказала Лизамона Халтин.

— Как так?

— Когда грянула буря, все перемешалось, и он попытался убежать. Мы тут же настигли его, но ветер вырвал его из моих рук, и было невозможно снова найти его. Мы обнаружили его тело только на следующий день.

— Невелика потеря, милорд,— сказал Делиамбер,— мы могли бы узнать у него не так много.

— Все равно, мне бы хотелось поговорить с ним, — ответил Валентайн, — но, видно, не суждено. Не удастся поговорить с Данипиурой, хотя мне трудно отказаться от этой идеи. Нет никакой надежды найти Илиривойн Делиамбер?

— Думаю, нет, милорд.

— Я вижу в ней союзника, это кажется тебе странным? Королева метаморфов и Коронованный, объединенные в лиге против тех, кто ведет с нами биологическую войну. Глупо, а Тунигорн? Давай говори прямо: ты считаешь это глупостью?

Тунигорн пожал плечами.

— Я мало что могу сказать на этот счет, Валентайн. Но Делиамбер, похоже, прав. Данипиура не хочет встречаться с вами и не допустит чтобы ее нашли. И я думаю, что тратить время на ее поиски…

— Было бы глупо, да. В самом деле, у меня еще столько дел!

Валентайн замолчал. Рассеянно взял он у Залзана Кавола пару предметов для жонглирования и начал перебрасывать их из руки в руку. Эпидемии, голод, лжекоронованные, думал он. Безумие. Хаос. Биологическая война. Гнев Бога заявлял о себе. А Коронованный ездит себе и ездит по джунглям метаморфов с глупой миссией. Нет, довольно.

Делиамберу он сказал:

— Ты знаешь, где мы теперь находимся?

— Насколько я могу рассчитать, примерно в двух сотнях миль к юго-западу от Пилиплока, милорд.

— Сколько времени, ты думаешь, займет у нас доехать туда?

— Я бы совсем не ездил туда теперь, Валентайн,— сказал Тунигорн.

— Почему так? — нахмурился Валентайн.

— Опасно.

— Опасно? Коронованному? Я был там только месяц или два назад, Тунигорн, и я не видел никакой опасности!

— Ситуация изменилась. До нас дошел слух, что Пилиплок объявил себя свободной республикой. Жители Пилиплока, имеющие еще достаточные запасы продовольствия, боятся, что эти запасы реквизируют для Хинтора и Ни-мои, и поэтому Пилиплок отделился от содружества.

Валентайн удивленно взглянул на него.

— Отделился? Свободная республика? До меня не доходит значение этих слов.

— Тем не менее, они, кажется, имеют значение для жителей Пилиплока. Мы не знаем, какой прием они окажут вам теперь. Я думаю, было бы разумнее ехать куда-нибудь в другое место, пока ситуация не прояснится,— сказал Тунигорн.

— Почему я должен бояться войти в один из своих городов? — сердито спросил Валентайн.— Пилиплок снова обретет свою преданность, как только я туда прибуду!

— Вы уверены? — усмехнулась Карабелла.— Вот Пилиплок, раздувшийся от гордости и себялюбия, а вот Коронованный, прибывший в потрепанном плавуне, одетый в заплесневевшие отрепья. И думаешь, они будут приветствовать тебя? Они совершили измену и знают это. Они скорее укрепятся в этой измене, чем перейдут под твою власть. Лучше не входить в Пилиплок, кроме как во главе армии, я так скажу!

— И я! — добавил Тунигорн.

Валентайн посмотрел в смятении на Делиамбера, на Слита, на Эрманара. Они встречали его взгляд молчаливо и хмуро.

— Тогда, выходит, я снова свергнут? — спросил Валентайн, ни к кому прямо не обращаясь.— Снова оборванный бродяга, так? Я не смею войти в Пилиплок? Я не смею? Пусть у лже-Коронованных в Хинторе и Ни-мое армии, а у меня нет, ну так что, мне, выходит, там нельзя появляться? Что мне делать, во второй раз стать жонглером? — Он засмеялся.— Нет! Думаю, что нет. Коронованный — вот кто я есть, Коронованный — вот кем я останусь. Мне казалось, я покончил с делами по моему восстановлению в этом мире, но, выходит, нет. Выведи меня из этих джунглей, Делиамбер. Проводи меня на побережье, к какому-нибудь портовому городу, который еще верен мне. А потом мы найдем союзников и снова восстановим порядок, а?

— А где мы найдем этих союзников, милорд? — спросил Слит.

— Где сможем,— пожал плечами Валентайн.

В путешествии от Замка Горы, через долину Глайджа до Лабиринта, Хиссун повсюду видел призраки смятения. Хотя в Альханроеле с его мягким и плодородным климатом ситуация еще не стала такой тревожной, как на западе или в Зимроеле, тем не менее он замечал реальные признаки напряженности: везде запертые ворота, испуганные глаза, замкнутые лица. Только в самом

Лабиринте, подумал он, ничто не изменилось — может быть, потому, что Лабиринт всегда был городом запертых ворот, испуганных глаз, замкнутых лиц.

Да, Лабиринт, может, и не изменился, а вот Хиссун изменился, и перемена стала очевидной ему самому с того момента, как он вошел в Устье Вод, это величественное и помпезное сооружение, традиционно используемое Верховными Силами Маджипуры для въезда в город Понтифика. Позади остались теплый пасмурный вечер долины Глайджа, благоуханный воздух, блеск яркого солнца. Впереди лежала вечная ночь замкнутых герметичных колец Лабиринта, напряженный блеск искусственного освещения, странная безжизненность воздуха, которого никогда не возмущали ни ветер, ни дождь. И, переходя из одного королевства в другое, Хиссун представил на короткий миг, что массивные ворота, которые захлопнулись за ним, это какая-то ужасная преграда, отделяющая его от всего прекрасного в мире, и чувствовал холодок страха.

Его удивило, что всего лишь год или два, проведенные на Горе Замка, могли вызвать в нем такие перемены, что Лабиринт, который он вряд ли когда-нибудь любил, но где всегда чувствовал себя легко, мог стать для него таким отталкивающим. И ему казалось, что он по-настоящему не понимал до этого момента все то отвращение, которое испытывал к этому городу лорд Валентайн.

Теперь же Хиссун и сам чувствовал нечто подобное, пусть в меньшей мере, но вполне достаточное, чтобы понять, с каким тяжелым чувством в душе Коронованный всякий раз предпринимает поездку вниз.

Хиссун изменился и в другом. Когда он уезжал из Лабиринта, то ничего особенного из себя не представлял; Посвященный в Рыцари — это да, но титул мало значил для обитателей Лабиринта, которых нелегко удивить светской мишурой. Теперь, всего лишь несколько лет спустя, он возвращался принцем Хиссуном, членом Совета Регентства. Обитатели Лабиринта могли не впечатляться пышностью, но их впечатляла власть, особенно когда один из них добивался ее. Тысячи людей выстроились вдоль дороги, которая вела от Устья Лезвий к внешнему кольцу Лабиринта, они теснились и толкались, чтобы лучше разглядеть его, когда он въезжал через главные ворота на королевском плавуне, имевшем цвета Коронованного, и с эскортом, как будто он сам был Коронованным. Они не аплодировали, не визжали, не выкрикивали его имя. Народ Лабиринта никогда не делал ничего подобного. Но они смотрели на него — молчаливые, охваченные благоговейным страхом, скорее всего, завидующие; они наблюдали за ним с угрюмым восхищением, когда он проезжал мимо. Ему показалось, что он увидел своего старого товарища Ванимуна в толпе и его красивую сестру, и Гизнет и Хеулана, и полдюжины друзей из старой компании Гваделумского Двора. Возможно, это был только плод его воображения но он понял, что хочет, чтобы они там были, хочет, чтобы они увидели его самого в одежде принца и его королевский плавун. Подвижный маленький мальчишка Гваделумского Двора, превратившийся в Принца-Регента Хиссуна с аурой Замка, потрескивающей вокруг него, как сияние второго солнца. Вполне простительно позволить себе один раз слегка потешить самолюбие, не так ли? — спрашивал он себя. И отвечал: да-да, почему бы и нет. Можно позволить себе немного ограниченности. Даже святые должны иногда почувствовать самодовольство, а меня никогда не обвиняли в святости. Но позволь себе все это — и тут же покончи с ним, и переходи к своим основным задачам. Неприятие больших доз самовосхваления возвышает душу…

Официальные представители Понтифика в исполненных в соответствии с этикетом масках ждали его у края внешнего кольца. С подчеркнутой внимательностью они приветствовали Хиссуна и сразу повели его к лифту, предназначенному для Верховных Сил и их эмиссаров, который быстро понес его вниз на глубинные, императорские уровни Лабиринта.

Вскоре он очутился в апартаментах, почти столь же изысканных, как и те, что всегда предназначались для самого Коронованного. Альзимиру, Стимиону и другим помощникам Хиссуна были предоставлены удобные комнаты, соединяющиеся с его. Когда улеглась суета, поднятая представителями Понтифика с тем, чтобы убедиться, что Хиссун устроен со всеми удобствами, их начальник объявил ему:

— Главный представитель Хорнкаст будет очень рад поужинать с вами сегодня, милорд.

Хиссун невольно почувствовал легкий трепет и вместе с тем неподдельную радость. В нем еще сохранилось достаточно "лабиринтского", чтобы относиться к Хорнкасту с благоговением, граничащим со страхом, ибо он — истинный хозяин Лабиринта, кукольник, который дергал нити марионетки Понтифика. Очень рад поужинать с вами сегодня вечером, милорд. А почему бы и нет, в самом деле? Впрочем, трудно представить, чтобы старый Хорнкаст был чему-то очень рад, подумал Хиссун. Милорд, ни больше, ни меньше. Хорошо, хорошо, хорошо.

Но он не мог позволить себе ни словом, ни жестом выказать свой благоговейный страх перед Хорнкастом. Он умудрился быть не готовым, когда посланцы главного представителя явились приглашать его, и опоздал на десять минут, пока собирался. Когда он вошел в личный обеденный зал главного представителя, помещение столь роскошного убранства, что даже сам Понтифик нашел бы его пышность чрезмерной, то едва удержался от почтительного поклона или приветствия, хотя импульс колыхнулся в нем. "Это Хорнкаст!" — подумал он и хотел упасть на колени. "Но ты Хиссун!" — сердито сказал он себе и оставался стоять, полный достоинства, немного отчужденный.

Хиссун все время напоминал себе, что Хорнкаст — всего лишь штатский служащий, в то время как сам он занимал высокое положение, был принцем Горы, а также членом Совета регентства. И все же трудно было не поддаться влиянию Хорнкаста и его грозной власти. Он был старым… даже древним, и все же выглядел крепким, энергичным и проворным, как будто чары колдовства сбавили ему тридцать или сорок лет. Проницательные и безжалостные глаза, улыбка — беспокояще непонятная, голос — глубокий и сильный. С величайшей учтивостью он провел Хиссуна к столу и предложил ему какое-то редкое искристое вино, темно-красное по цвету, которого Хиссун благоразумно отпил только самую малость. Беседа, дружеская и общая вначале, стала более серьезной, оставаясь целиком под контролем Хорнкаста, чему Хиссун не противился. Сначала они говорили о бедствиях в Зимроеле и западном Альханроеле. У Хиссуна возникло впечатление, что Хорнкаст, при всей своей печальной мине, когда говорил об этом, был обеспокоен происходящим за пределами Лабиринта не более, чем событиями в каком-то другом мире. Потом главный представитель вернулся к смерти Элидата, по поводу чего выразил надежду, что милорд передаст глубокие соболезнования, когда вернется на Гору, и при этом пристально всматривался в лицо Хиссуна, словно говоря: "Я знаю, что смерть Элидата вызвала большие изменения в наследовании, и ты занял самую сильную позицию, и, следовательно, о дитя Лабиринта, я внимательно наблюдаю за тобой". Хиссун ожидал, что Хорнкаст, узнавший достаточно новостей из-за моря, кроме смерти Элидата, станет расспрашивать о лорде Валентайне, но, к его изумлению, главный представитель перешел к обсуждению совершенно других вопросов, в частности, о том, как общие продовольственные трудности сказались на состоянии продовольственных складов Лабиринта. "Без сомнения, эта проблема занимала мысли Хорнкаста,— подумал Хиссун,— но не для этого же он предпринял свою поездку!" Когда главный представитель на мгновение замолчал, Хиссун, перехватив наконец инициативу, сказал:

— Может быть, пора обсудить самое, на мой взгляд, критическое событие — исчезновение лорда Валентайна?

На этот раз непоколебимое спокойствие Хорнкаста, казалось, было нарушено: глаза его сверкнули, ноздри расширились, губы искривились.

— Исчезновение? — спросил он с подчеркнутым удивлением.

— Пока лорд Валентайн путешествовал в Пиурифаине, мы потеряли с ним связь и до сих пор не можем восстановить ее.

— Могу я спросить, что Коронованный делал в Пиурифаине?

Хиссун слегка пожал плечами.

— Как мне дали понять, ему предстояла очень деликатная миссия. Но его оторвало от группы во время той же бури, которая унесла жизнь Элидата. С тех пор мы ничего о нем не слышали.

Может, Коронованный погиб, как вы считаете?

Я не знаю, а гадания ничего не дадут. Можете быть уверены, мы прилагаем все усилия, чтобы возобновить с ним связь. Но не исключено, конечно, что лорд Валентайн, увы, мертв. Мы в Замке обсудили возможность такого исхода. Возник план преемственности.

— Ах, вот как…

— И, конечно, забота о здоровье Понтифика — это то, что должно постоянно присутствовать в нашем планировании,— сказал Хиссун.

— О да, еще бы.

— Понтифик, я полагаю, остается в том же состоянии?

Хорнкаст ответил не сразу, он долго смотрел на Хиссуна с таинственной и сковывающей напряженностью, словно занятый сложными политическими расчетами, потом наконец спросил:

— Хотели бы вы нанести визит его величеству?

Это предложение было уже за пределами того, что Хиссун мог ожидать от главного представителя. Визит к Понтифику? Об этом он не мог и мечтать! Через мгновение он справился с изумлением и сказал так хладнокровно, как только мог:

— Это было бы большой честью для меня.

— Тогда идемте.

— Сейчас?

— Сейчас.— Главный представитель подал сигнал, появились слуги и начали убирать со стола остатки обеда. Через несколько минут Хиссун был уже в маленьком тупоносом плавуне рядом с Хорнкастом, и они двигались вниз по узкому туннелю, пока не достигли предела, за которым передвигаться можно было только пешком и где одна бронзовая дверь следом за другой перекрывала проход через промежутки в пятьдесят шагов. Хорнкаст открывал каждую из них, проводя рукой по спрятанной панели. Наконец последняя дверь с выгравированным золотом символом Лабиринта и императорской монограммой поддалась прикосновению главного представителя и впустила их в императорский тронный зал.

Сердце Хиссуна билось с ужасающей силой. Понтифик! Старый, выживший из ума Тиверас! Всю свою жизнь он почти не верил в то, что такая личность действительно существует. Дитя Лабиринта, он всегда рассматривал Понтифика, как некое сверхъестественное существо, спрятанное здесь в глубине, как скрытого от всех хозяина мира. Даже теперь, когда Хиссун перезнакомился с принцами и герцогами, домашними Коронованного и самим Коронованным, он считает Понтифика, обитающего в своем собственном царстве, невидимым, нереальным, непостижимо далеким от мира обычных живых существ.

Но вот он здесь.

Все было так, как в легенде. Шар из голубого стекла, трубы, трубки, провода и скобы, цветная жидкость, с журчанием текущая в эту камеру поддержания жизни и вытекающая из нее, и старый-старый человек внутри, сидящий неестественно прямо на троне с высокой спинкой, установленном на трех невысоких ступенях. Глаза Понтифика были открыты. Но видели ли они? Был ли он вообще живой?

— Он больше не говорит,— сказал Хорнкаст.— Это самое последнее из изменений. Но врач Сепультров утверждает, что мозг его все еще активен, а тело сохраняет жизнеспособность. Подойдите на шаг или два. Вы можете близко посмотреть на него. Видите? Видите? Он дышит. Он моргает. Он живой. Он определенно живой.

Хиссун чувствовал, что перед ним представитель прошлой эпохи, какое-то доисторическое существо, чудодейственным образом сохраненное. Тиверас Коронованный, Понтифик Осиера, сколько поколений прошло перед ним? Переживший историю, этот человек видел своими глазами лорда Кинникена. Он был уже старым, когда лорд Молибор пришел в Замок. И вот они давно уже ушли в небытие, а он все еще жив, если это, действительно, была жизнь.

— Вы можете приветствовать его,— сказал Хорнкаст.

Хиссун знал обычай: нужно сделать вид, что говоришь не прямо с Понтификом, а адресуешь слова главному представителю; подразумевалось, что тот передаст их монарху, хотя в действительности ничего подобного не происходило.

— Прошу вас передать его величеству приветствие от его подданного принца Хиссуна, сына Элзиномы, который смиреннейшим образом выражает свое почтение и покорность.

Понтифик не ответил. Тиверас ничем не дал понять, что услышал что-либо.

— Прежде,— сказал Хорнкаст,— он издавал звуки, которые я научился переводить, в ответ на то, что говорилось ему. Теперь он умолк и молчит уже несколько месяцев. Но мы все еще говорим с ним даже в таком состоянии.

— Скажите тогда Понтифику,— продолжал Хиссун,— что его любят во всем мире и его имя постоянно в наших молитвах.

Молчание. Понтифик был недвижим.

— Передайте также Понтифику,— сказал Хиссун,— что каким бы путем ни шел мир, какие бы беды и катастрофы ни потрясали его, величие Маджипуры будет сохранено.

Молчание. Никакого ответа.

— Вы закончили? — спросил Хорнкаст.

Хиссун смотрел на загадочную фигуру в стеклянной камере. Ему хотелось, чтобы Тиверас вытянул вперед руку в благословении, хотелось услышать какие-нибудь пророческие слова. Но Хиссун знал, что этого не случится.

— Да,— сказал он.— Я закончил.

— Тогда идемте.

Главный представитель вывел Хиссуна из тронного зала. Оказавшись снаружи, Хиссун заметил, что его нарядная одежда промокла от пота, а колени подрагивают. "Тиверас! — подумал он.— Пусть я проживу целый век и стану таким же старым, как он, но мне никогда не забыть это лицо, эти глаза, этот голубой стеклянный шар…"

— Его немота — это новая фаза в его состоянии,— заметил Хорнкаст.— Сепультров повторяет, что он еще крепок, возможно, так оно и есть. Но, вероятно, это начало конца. Должен же быть какой-то предел, даже со всей этой аппаратурой!

— Вы думаете, что это будет скоро?

— Я молюсь, чтобы продлить его дни, но когда это кончится,— нам неведомо. Мы не делаем ничего, чтобы ускорить конец. Это решение в руках лорда Валентайна… или в руках его приемника, если Валентайна уже нет в живых.

— Если лорд Валентайн мертв, — сказал Хиссун,— тогда новый Коронованный сможет немедленно возвыситься до Понтифика. Если, конечно, он не станет поддерживать жизнь Тивераса.

— В самом деле. А если лорд Валентайн мертв, кто тогда, вы думаете, станет новым Коронованным?

Взгляд Хорнкаста был упорным и безжалостным. Хиссун почувствовал, как в пламени этого взгляда горит он сам, вся его с трудом отвоеванная независимость, все сравнения того, кем он был и чего намеревался достичь,— все расплавилось в нем, оставив его уязвимым и смущенным. У него возник неожиданный головокружительный образ, что он подброшен вверх, становится однажды утром Коронованным, в полдень отдает приказ разъединить все трубки и аппаратуру и к вечеру становится Понтификом. "Конечно, это нелепости,— говорил он себе в панике. — Понтифик? Я — Понтифик в следующем месяце? Это шутка.

Это совершенно бессмысленно!" Он заставил себя успокоиться, и через минуту ему удалось вернуться к той стратегии, которая казалась ему столь очевидной в Замке: если лорд Валентайн умер, Дивис должен стать Коронованным; впоследствии Тиверас, наконец, умирает, и Дивис едет в Лабиринт. Именно так и должно быть. Должно.

Вслух Хиссун сказал:

— Вопрос преемственности, конечно, не может стать предметом голосования, пока мы не будем уверены в смерти Коронованного. Каждый день мы молимся о его спасении. Но если лорда Валентайна действительно постигла трагическая участь, я думаю, что для принцев Замка будет удовольствием пригласить на трон сына лорда Вориакса.

— А-а…

— И если это случится, среди нас есть такие, кто думает, что было бы желательно позволить Понтифику Тиверасу вернуться, наконец, к Истокам.

— А-а,— сказал Хорнкаст.— Да-да. Вы выразились вполне ясно, не так ли? — Он снова в упор взглянул на Хиссуна, и тот в последний раз увидел его глаза: холодные, пронизывающие, проникающие. Потом они вдруг померкли, как будто на них набросили вуаль, и неожиданно главный представитель показался Хиссуну всего лишь немощным стариком, обремененным заботами и усталостью после долгого и утомительного дня. Хорнкаст повернулся и медленно пошел к ожидавшему плавуну.

— Идемте,— сказал он.— Уже поздно, принц Хиссун.

Действительно, время было позднее, но Хиссуну казалось невозможным заснуть после такого дня. "Я видел Понтифика,— думал он снова и снова.— Я видел Понтифика!" Он пролежал половину ночи, не смыкая глаз, и перед его мысленным взором витал образ древнего Тивераса. Этот образ не померк и когда пришел сон, он горел еще ярче, Понтифик на троне стеклянного шара. И Хиссун подумал: "А плакал ли Понтифик когда-нибудь? И если плакал, то о ком?"

В полдень следующего дня Хиссун, сопровождаемый официальным эскортом, совершил поездку на верхний уровень к внешнему кольцу Лабиринта, к Гваделумским воротам, в маленькую убогую квартиру, где он жил так долго. Элзинома сокрушалась, что ему не следовало бы приезжать, что это серьезное нарушение протокола для принца Замка — посещать такое убогое место, как Гваделумские ворота, даже ради того, чтобы увидеть собственную мать. Но Хиссун отмел в сторону ее возражения.

— Я, а не ты, должен приезжать к тебе, мама.

Она, казалось, мало изменилась за те годы, что они не виделись, не ослабела, не постарела, сохранила почти прежнюю энергию. Но что-то новое все же в ней появилось, какое-то незнакомое беспокойство. Он протянул к ней руки, и она отстранилась — застенчиво, словно не признавала в нем своего сына.

— Мама? — спросил он.— Ты узнаешь меня, мама?

— Мне хотелось бы думать, что узнаю.

— Я все тот же, мама.

— Как ты держишься теперь… взгляд твоих глаз… одежда, которая на тебе.

— Я по-прежнему Хиссун.

— Принц-регент Хиссун. А ты говоришь, все тот же…

— Все меняется теперь, мама. Но некоторые вещи остаются теми же.

Казалось, она смягчилась при этих словах, была готова принять его. Он подошел и обнял ее. Она снова отстранилась.

— Что будет с миром, Хиссун? Мы слышим такие ужасные вещи, говорят, что целые провинции голодают. Новые Коронованные объявляют сами себя. А лорд Валентайн, где лорд Валентайн? Мы знаем так мало здесь, внизу, о том, что происходит снаружи. Что будет с миром, Хиссун?

Хиссун покачал головой.

Все в Божьих руках, мама. Но я скажу тебе так: если есть средство спасти мир от несчастья, мы спасем его.

— Меня пробирает дрожь от твоих слов. Иногда во сне я вижу тебя на Горе Замка среди знатных лордов и принцев… Я вижу, что они смотрят на тебя, просят у тебя совета. Но может ли такое быть? Я начинаю понимать некоторые вещи… Леди часто навещает меня, когда я сплю, ты знаешь это… Но мне еще так много нужно понять… Так много я должна впитать…

— Леди часто навещает тебя, ты говоришь?

— Иногда два или три раза в неделю. Это моя огромная привилегия. Хотя это и беспокоит меня: видеть ее такой уставшей, чувствовать тяжесть, которая лежит у нее на душе. Она приходит ко мне, чтобы помочь, но все-таки я чувствую порой, что сама должна помочь ей, должна поделиться с ней своей стойкостью, дать ей опору…

— Ты дашь, мама…

— Я тебя правильно понимаю, Хиссун?

Долгое время он не отвечал. Он оглядывал жалкую комнатенку, с детства знакомые предметы, составляющие ее убранство: оборванные занавески, изношенную мебель, и он подумал о покоях, в которых он провел сегодняшнюю ночь, и о своих апартаментах на Горе Замка.

Он сказал:

— Ты больше не останешься здесь, мама.

— Куда же мне тогда ехать?

— Я думаю, они сделают меня Коронованным, мама,— помедлив, сказал он.— И когда это случится, ты должна будешь поехать на Остров и взять на себя новую и трудную задачу. Ты понимаешь, что я говорю.

— Ну, конечно.

— И ты готова, мама?

— Я буду делать то, что должна,— сказала она и улыбнулась, и встряхнула головой, словно отгоняя неверие прочь, и потянулась к нему, чтобы обнять его.

— Теперь пусть слово идет дальше,— сказал Фараатаа.

Это был час Пламени. Полуденное солнце высоко стояло над Пиурифаиной. Сегодня не будет дождя, дождь непозволителен сегодня, в День распространения слова, ибо дело это нельзя осуществлять под дождливым небом.

Он стоял на высокой, сплетенной из ветвей трибуне, озирая широкое пространство, очищенное в джунглях его приверженцами. Тысячи деревьев вырублены, огромная рана на груди земли, и на этой пустоши стоял его народ, плечом к плечу, сколько он мог видеть. По обе стороны от него поднимались крутые пирамиды новых храмов, почти таких же высоких, как его трибуна. Они были построены из положенных крест-накрест бревен и повторяли формы древних храмов, на их вершинах развевались два знамени освобождения — красное и желтое. Это был Нью-Велализьер, здесь, в джунглях. В следующем году в это время, Фараатаа принял решение, этот ритуал будет праздноваться в подлинном Велализьере, за морем.

Теперь он выполнял Пять изменений, легко и невозмутимо переходя из формы в форму: Красная женщина, Слепой Гигант, Мужчина без кожи, Последний король, каждое изменение отмечалось шипящими выкриками тех, кто наблюдал за ним; и когда он выполнил Пятое изменение и предстал в образе Наследного принца, шум поднялся оглушающий. Они выкрикивали его имя в нарастающем крещендо:

— Фараатаа! Фараатаа! Фараатаа!

— Я Наследный принц и Король Который Есть! — крикнул он, как часто кричал во сне.

И они ответили:

— Все приветствуют Наследного принца, Короля Который Есть!

И он сказал:

— Соедините вместе ваши руки и ваши души и давайте позовем водяных королей.

И они объединили руки и души, и он почувствовал их силу, поднимающуюся в нем, и послал зов:

Братья в море!

Он слышал их музыку. Он чувствовал их огромные тела, шевелящиеся в глубинах. Все короли ответили: Маазмоорн, Димроуз, Шейтун, Диис, Нарани и другие. И присоединились, и отдали свою силу, и представили собой рупор для его слова.

И его слова пошли дальше, во все уголки земли, ко всем, кто обладал способностью слышать.

— Вы, наши недруги, слушайте! Знайте, что вам объявлена война и вы уже разбиты. Час освобождения настал. Вы не можете выстоять против нас. Вы начали гибнуть, и вам уже теперь не спастись.

И голоса его народа возвысились вокруг него:

— Фараатаа! Фараатаа! Фараатаа!

Его кожа начала светиться. Его глаза испускали излучение. Он стал Наследным принцем, он стал Королем Который Есть.

— Четырнадцать тысяч лет этот мир был вашим, и теперь мы вновь обрели его. Уходите из него, все вы, чужестранцы! Садитесь на свои корабли и отправляйтесь к звездам, с которых вы пришли, поскольку этот мир отныне наш. Уходите!

— Фараатаа! Фараатаа!

— Уходите, или вы испытаете наш гнев. Уходите, или будете брошены в море! Уходите, или мы не пожалеем никого из вас!

— Фараатаа!

Он широко раскинул свои руки. Он открыл себя поднимающейся энергии всех тех, чьи души были соединены перед ним, и водяных королей, которые были его поддержкой и его утешением. Время ссылки и скорби заканчивалось, он знал это.

Святая война была почти выиграна. Те, которые заняли их мир и распространились по нему, как стая глупых насекомых, теперь будут раздавлены.

— Слышите меня, о враги! Я Король Который Есть!

И тихие голоса закричали приглушенно:

— Слушайте его, о враги! Он Король Который Есть!

— Ваше время прошло! Ваш день закончен! Ваши преступления будут наказаны, и никто не выживет! Уходите из нашего мира!

— Уходите из нашего мира!

— Фараатаа! — громко кричали они.— Фараатаа!

— Я Наследный принц! Я Король Который Есть!

И они отвечали ему:

— Все приветствуют Наследного принца, Короля Который Есть!

 

Понтифик

— Странный день, милорд, когда Коронованный должен идти, как попрошайка, к Королю Снов,— сказал Слит, вытянутой рукой защищая лицо от обжигающего ветра, неумолимо дующего навстречу из Сувраеля. Еще несколько часов, и им откроется берег Талагаи, самого большого из портов южного материка.

— Не как попрошайка, Слит,— тихо сказал Валентайн,— как брат по оружию, обратившийся за помощью против общего врага.

Карабелла повернулась к нему в удивлении:

— Брат по оружию, Валентайн? Никогда прежде я не слышала, чтобы ты говорил таким воинственным тоном.

— Мы на войне, не так ли?

— И ты будешь сражаться? Будешь отнимать жизнь собственной рукой?

Валентайн пристально посмотрел на нее, думая, не пытается ли она таким образом разозлить его, но лицо ее было мягким, как всегда, в глазах была нежность. Он сказал:

— Ты знаешь, я никогда не пролью кровь, но есть другие способы вести войну. Я уже сражался в одной войне, и ты была рядом со мной, разве я тогда отнимал жизни?

— Но кто тогда были врагами? — нетерпеливо спросил Слит.— Ваши самые близкие друзья, обманутые хитростью формодеев! Элидат… Тунигорн… Стазилен… Мириган — все они встали против вас! Конечно, вы были мягкими с ними! У вас не было желания убивать таких, как Элидат и Мириган: только перетянуть их на свою сторону.

— Доминин Баржазид не был моим близким другом. Я пощадил его тоже, и мне кажется, теперь мы этому будем радоваться.

— Акт милосердия, да. Но теперь у нас совсем другой враг — мерзостные формодеи, безжалостные подонки.

— Слит!

— Я не преувеличиваю, милорд! Существа, которые поклялись разрушить все, что мы создали в нашем мире.

— В их мире, Слит,— сказал Валентайн.— Помни, что это их мир.

— Был, милорд. Они потеряли его, он перешел к нам по их недосмотру. Формодеев всего лишь несколько миллионов на планете, достаточно большой для…

— И что, мы снова продолжим этот надоевший спор? — взорвалась Карабелла, не пытаясь скрыть своего раздражения. — Ну? Недостаточно того, что мы вынуждены дышать жаром этой паяльной лампы, направленной на нас из Сувраеля, чтобы еще напрягать легкие в таком бесполезном разговоре, как этот?

— Я только хочу сказать, миледи, что война восстановления была такой войной, которую можно было выиграть мирными средствами, без оружия, и с помощью дружеских объятий. Теперь у нас другой враг. Этот Фараатаа охвачен ненавистью. Он не остановится, пока все мы не погибнем. И вы думаете, его можно победить любовью? Вы на самом деле так думаете, милорд?

Валентайн отвел взгляд.

— Мы используем средства, которые сочтем нужными, — сказал он,— чтобы снова сделать Маджипуру единой.

— Если вы искренни в том, что говорите, тогда вы должны быть готовы уничтожить врага,— мрачно ответил Слит.— Не только загнать их в джунгли, как сделал лорд Стиамот, но истребить, искоренить их, покончить навсегда с угрозой нашей цивилизации, которую они…

— Истребить? Искоренить? — засмеялся Валентайн.— Ты кажешься доисторическим чудовищем, Слит!

— Он не имеет в виду это буквально, милорд,— сказала Карабелла.

—О, он имеет, имеет! Не так ли, Слит?

Пожав плечами, Слит сказал:

— Вам известно, что мое отвращение к метаморфам не только мое собственное, оно было внушено мне в послании, послании с этой самой земли, что лежит перед нами. Кроме того, я думаю, что они должны заплатить жизнью за тот вред, который уже причинили. Мне не за что просить прощения, я уверен в этом.

— И ты убил бы миллион людей за преступления наших вождей? Слит, Слит, ты большая угроза нашей цивилизации чем десять тысяч метаморфов!

Краска прилила к бледным худым щекам Слита, но он промолчал.

— Ты обиделся? — спросил Валентайн.— Я не хотел тебя обидеть.

Низким голосом Слит произнес:

— Коронованному не нужно просить прощения у кровожадного варвара, который служит у него, милорд.

— У меня не было желания посмеяться над тобой, я не мог только согласиться.

— Что ж, и я не могу согласиться,— сказал Слит.— Если бы я был Коронованным, я бы убил их всех.

— Но Коронованный я, по крайней мере в некоторых частях этого мира. И пока я им являюсь, я буду искать способы выиграть эту войну, не истребляя и не искореняя. Это приемлемо для тебя, Слит?

— Любое желание Коронованного приемлемо для меня, и вы это знаете, милорд. Я говорю только о том, что сделал бы я, если бы был Коронованным.

— Пусть Бог избавит тебя от такой участи,— сказал Валентайн со слабой улыбкой.

— И вас, милорд, от необходимости отвечать насилием на насилие, поскольку я знаю, что это не в вашем характере,— ответил Слит с еще более слабой улыбкой. Он отдал салют.— Скоро мы прибудем в Талагаи,— сказал он,— и я должен еще сделать множество приготовлений к нашей высадке. Позвольте мне удалиться, милорд?

Валентайн проводил Слита взглядом, пока он спускался с палубы, потом, прикрывая глаза от палящего солнца, он посмотрел в сторону южного материка, который темной громадой выделялся на горизонте.

Сувраель! Одно название вызывало дрожь!

Он никогда не думал попасть сюда: пасынок среди материков Маджипуры, забытый, отверженный, малонаселенное место, бесплодная пустыня, почти полностью лишенная растительности и воды. Он так мало походил на остальные материки Маджипуры, что казался частью какой-то другой планеты. Хотя миллионы людей жили в городах, расположенных в наиболее пригодных для жизни областях, Сувраель веками поддерживал только самые поверхностные связи с двумя основными материками. Когда представителей центрального правительства посылали сюда служить, они расценивали это как наказание.

Всего несколько Коронованных посещали его. Валентайн слышал, что лорд Тиверас был в Сувраеле во время одного из своих великих крестных ходов, и он думал, что лорд Кинникен однажды тоже посетил его. И, конечно, был известен подвиг Деккерета, скитавшегося по Пустыне Украденных Снов в компании основателя династии Баржазидов, но это было задолго до того, как он стал Коронованным.

Только три вещи, исходящие из Сувраеля, хоть каким-то образом соприкасались с жизнью Маджипуры. Первым был ветер: в течение всего года стремительный поток сухого воздуха жестоко обрушивался на южные берега Альханроеля и Зимроеля и делал их почти такими же невыносимыми, как сам Сувраель. Вторым был экспорт мяса с западной стороны пустынного материка. Туманы, поднимающиеся с моря, поддерживали травяной покров, необходимый для откармливания скота, который потом отправлялся на другие материки. И третьим важным предметом экспорта были сны.

Уже тысячу лет семейство Баржазидов было Силой королевства. Оно распространяло свое влияние из родового имения в Талагаи, используя приборы усиления мысли, секрет которых ревностно охранялся. Они наполняли мир своими посланиями, суровыми и мучительными, проникающими в душу, находившими тех, кто нанес оскорбление кому-либо или даже только намеревался это сделать.

В своей грубой и жесткой манере династия Баржазидов была совестью мира и долгое время она была розгами и кнутом, с помощью которых Коронованный, Понтифик, Леди Острова могли поддерживать более милостивый и мягкий образ правления.

Метаморфы, совершив безуспешную попытку мятежа в начале правления Валентайна, поняли силу Короля Снов, и, когда глава Баржазидов старый Симонан заболел, они ловко заменили умирающего одним из своих людей. Это привело потом к незаконному захвату трона лорда Валентайна младшим сыном Симонана Доминином, который и не подозревал, что его втянул в эту авантюру не его настоящий отец, а подставной метаморф.

"И, действительно,— подумал Валентайн,— Слит был прав. Как странно, что Коронованный должен обращаться теперь к Баржазидам почти как проситель, когда его трон снова в опасности".

Он почти случайно попал в Сувраель. Уходя из Пиурифаины, Валентайн и его группа круто повернули на юго-восток в сторону моря, поскольку было неразумно идти на северо-восток к восставшему Пилиплоку, а центральная часть побережья Джихорны была без портов и городов. Они оказались, наконец, у юго-восточной оконечности Зимроеля в обособленной провинции под названием Беллатюль, влажной тропической местности с высокими остролистными травами, пахнущими навозом болот и покрытыми чешуйками змеиной кожи.

Жители Беллатюли были хьерты, в основном, сдержанные, с угрюмым выражением лица, с выпученными глазами и широкими ртами. Большинство из них зарабатывало на жизнь морской торговлей, получая промышленные товары со всей Маджипуры и направляя их в Сувраель в обмен на скот. С тех пор как последние всемирные катаклизмы вызвали резкое падение промышленного производства и почти полное прекращение сообщения между провинциями, торговцы Беллатюли обнаружили, что их торговля значительно сократилась. Но, по крайней мере, не было голода, потому что провинция в основном сама снабжала себя продовольствием. В значительной степени завися от богатого рыболовного промысла и небольшого сельского хозяйства, Беллатюль казалась спокойной и оставалась лояльной к центральному правительству.

Валентайн надеялся взять там корабль, чтобы поехать на Остров посоветоваться по стратегическим вопросам со своей матерью. Но капитаны кораблей в Беллатюле решительно отговаривали его от поездки на Остров теперь.

— Ни один корабль уже несколько месяцев не уходил отсюда на север,— говорили они ему.— Эти драконы, они безумно стремятся туда, разбивая все, что плывет вверх вдоль берега или к Архипелагу. Поездка на север или на восток, пока это все продолжается, будет самоубийством.

— Возможно, пройдет еще шесть или восемь месяцев,— говорили они,— прежде чем последняя из стай драконов, которая недавно обогнула юго-восточный берег Зимроеля, завершит свое путешествие в северных водах, и морские пути снова станут свободными.

Перспектива быть пойманными в далекой и мрачной Беллатюле привела Валентайна в ужас. Возвращаться назад в Пиурифаину было бессмысленно, а обходить провинцию метаморфов по обширному материку было бы медленно и рискованно. Но есть еще один вариант.

— Мы можем отвезти вас в Сувраель, милорд,— сказали капитаны.— Драконы совсем не входят в южные воды, и путь свободен.

— Сувраель?

С первого взгляда идея казалась странной. Но потом Валентайн подумал: "А почему бы нет? Помощь Баржазидов может быть ценной. Конечно, ею не следует пренебрегать. И, возможно, есть какой-то морской путь от южного материка к Острову или к Альханроелю, который выведет его из зоны, осажденной буйными морскими драконами. Да. Да. Итак, в Сувраель".

Путешествие было коротким. И вот флот торговых судов Беллатюли, уверенно двигающихся навстречу обжигающему южному ветру, входит в порт Талагаи.

Город изнывал от дневной духоты. Это было мрачное место, хаос безвкусицы, грязно-серые здания высотой в один-два этажа тянулись вдоль берега и проникали вглубь до гряды низких холмов, являющихся границей между прибрежной равниной и жестокой внутренней пустыней. Когда королевскую группу сопровождали на берег, Карабелла испуганно посмотрела на Валентайна. Он ободряюще улыбнулся ей, но без особой убедительности. Гора Замка, казалось, находилась теперь на расстоянии не в десять тысяч, а десять миллионов миль.

Но пять чудесных плавунов, украшенных жирными полосами пурпурного и желтого тонов, цветов Короля Снов, ждали во дворе таможни. Охранники в ливреях тех же тонов стояли перед ними, и когда Валентайн и Карабелла приблизились, высокий, сильный мужчина с густой черной бородой, слегка посеребренной, вышел из плавуна и медленно пошел к ним, слегка прихрамывая.

Валентайн хорошо помнил эту хромоту, поскольку когда-то это была его хромота. Как и тело, которое имел этот чернобородый мужчина Доминин Баржазид, бывший узурпатор, по приказу которого лорд Валентайн был закован в тело какого-то неизвестного златоволосого человека, чтобы Баржазид, выдал тело Валентайна за свое собственное, мог править под видом Валентайна на Горе Замка. И хромота была делом давних лет. В молодости он повредил ногу по глупой случайности, когда ехал верхом с Элидатом в Пигмейском лесу под Амблеморном на Горе.

— Милорд, добро пожаловать,— сказал Доминин Баржазид с большой теплотой.— Вы оказали нам большую честь своим визитом, которого мы ждали так много лет.

Покорно он передал Валентайну знак лучистой звезды трясущимися руками, что не ускользнуло от взгляда Коронованного. Валентайн сам растрогался. Было необычно и волнующе снова видеть свое первое тело, которым теперь обладал другой. Он и не пытался вернуть это тело после поражения Доминина, но все равно испытал сильное замешательство, когда увидел чужую душу, отражающуюся в его глазах. Также с волнением смотрел он на бывшего узурпатора, полностью очистившегося от своей измены, такого искреннего в своем гостеприимстве.

Были такие, кто хотел предать Доминина смерти за его преступление, но Валентайн никогда не проявлял желания поощрять такие разговоры. Возможно, какой-то варварский король в далеком доисторическом прошлом и казнил своих врагов, но никакое преступление, даже покушение на жизнь Коронованного не влекло такое суровое наказание в Маджипуре. Кроме того, падший Доминин сошел с ума, потрясенный открытием, что его отец, предполагаемый Король Снов, в действительности был самозванец-метаморф.

Было бы бессмысленно подвергать наказанию такое раздерганное создание. Валентайн, вернувшись на трон, простил Доминина и передал членам его семьи, так что он мог вернуться в Сувраель. Там он медленно поправлялся. Несколько лет спустя он добивался разрешения приехать в Замок, чтобы просить о прощении Коронованного. "У тебя уже есть мое прощение",— ответил Валентайн. Однако Доминин все же приехал и на аудиенции в Конфалюмском тронном зале искренне и смиренно опустился на колени и снял тяжесть измены со своей души.

"Теперь,— думал Валентайн,— обстоятельства снова круто изменились, я в имении Доминина, и я не просто изгнанник".

Доминин сказал:

— Мой королевский брат Минакс послал меня, милорд, чтобы проводить вас во Дворец Баржазидов, где вы будете нашим гостем. Вы поедете со мной в первом плавуне.

Дворец находился далеко за Талагаи, в жестокой и скорбной долине. Валентайн снова и снова видел его в снах: зловещая, угрожающая конструкция из темного камня, увенчанная множеством остроконечных башен и изогнутых перил. Безусловно, оно было спроектировано, чтобы устрашить глаз и внушить ужас.

— Как отвратительно! — прошептала Карабелла, когда они приблизились к нему.

— Подожди,— сказал Валентайн.— Только подожди!

Они проехали через большие мрачные опускные ворота и очутились в месте, которое изнутри было разительным контрастом отталкивающему, вызывающему отвращение внешнему виду. Просторный внутренний двор отражал мягкую музыку струящихся фонтанов, и прохладный благоухающий воздух сменил горчащую духоту внешнего мира. Как только Валентайн вышел из плавуна под руку с Карабеллой, он увидел слуг, ожидавших с охлажденными винами и щербетом, и услышал музыкантов, игравших на изысканных инструментах. В середине стояли в ожидании две фигуры, одетые в свободные белые одежды. Один с мягким добрым лицом, бледный, с округлым животом; другой худой, с ястребиным лицом, загорелый, почти черный от солнца пустыни. На лбу человека с ястребиным лицом сверкала золотая диадема, которая выделяла его как Силу Маджипуры. Валентайну вряд ли нужно было говорить, что это был Минакс Баржазид, ставший Королем Снов вместо своего умершего отца. Другой мужчина, с более мягким лицом, был, вероятно, его брат Кристоф. Оба сделали знак лучистой звезды, и Минакс вышел вперед, чтобы подать Валентайну чашу охлажденного голубого вина.

— Милорд,— сказал он,— в суровое время вы посетили нас. Но мы радостно приветствуем вас, несмотря на неблагоприятные обстоятельства. Мы в неоплатном долгу у вас, милорд. Все, что есть у нас,— ваше. И все, чем мы располагаем, к вашим услугам.

Очевидно, это была речь, которую он тщательно подготовил, а отточенные фразы были отрепетированы. Потом Король Снов наклонился вперед, и когда его жесткие блестящие глаза встретились с глазами Коронованного, он сказал уже более глубоким и интимным голосом:

— Вы можете найти здесь убежище так долго, как пожелаете.

Валентайн тихо ответил:

— Вы неправильно меня поняли, Ваше Величество. Я приехал сюда не искать убежище, а просить вашей помощи в предстоящем сражении.

Король Снов, казалось, был удивлен этим:

— Я, конечно, вам помогу. Но вы действительно надеетесь, что мы сможем освободиться от смятения, охватившего нас? Я должен сказать вам, милорд, что я очень внимательно следил за миром через это,— он дотронулся до диадемы, олицетворяющей Силу,— и я не вижу, милорд, никакой надежды, даже самой маленькой.

За час до сумерек пение началось снова в центре Ни-мои, тысячи или сотни тысяч голосов выкрикивали с огромной силой:

— Талимон! Талимон! Лорд Талимон! Талимон! Талимон!

Звук этого неистового, ликующего крика катился по склонам удаленного Жимбелукского района и доносился до тихих окрестностей Парка Мифических животных, как огромная неудержимая волна.

Уже третий день как начались Демонстрации в честь нового Коронованного, и сегодняшние беспорядки были самыми неистовыми. Вполне вероятно, что они сопровождались бесчинствами, грабежами, повсеместными разрушениями. Но это почти не беспокоило Ярмуза Хитайна. И без того это был один из самых ужасных дней, которые он пережил за долгий срок своего пребывания в должности хранителя Парка, ниспровержение всего, что он считал правильным, рациональным и разумным. Так зачем ему беспокоиться о незначительном шуме, поднятом какими-то дураками в городе?

На рассвете этого дня Ярмуз Хитайн был разбужен самым юным помощником хранителя, который сказал ему робко:

— Вингол Наила вернулся, сэр. Он ждет у восточных ворот.

— Он много привез с собой?

— О, да, сэр! Три полных грузовых плавуна, сэр!

— Я сейчас буду,— сказал Ярмуз Хитайн.

Вингол Наила, главный полевой зоолог парка, последние пять месяцев исследовал зараженные северные районы центрального Зимроеля. Он не был человеком, которого Ярмуз Хитайн очень любил, поскольку был склонен к нахальству и надменному самодовольству, и всякий раз, когда он подвергался смертельной опасности, преследуя ка кого-нибудь неуловимого животного, он делал все для того, чтобы каждому стало известно, насколько смертельной была эта опасность. Но профессионалом он был превосходным, выдающимся собирателем диких животных, неутомимым, бесстрашным. Как только начали поступать сведения, что незнакомые и нелепые существа вызывают опустошение

в регионе между Хинтором и Дулорном, Наила, не теряя времени, снарядил экспедицию.

Экспедиция была успешной. Когда Ярмуз Хитайн прибыл к восточным воротам, он увидел Наила, с важным видом расхаживающего на другом конце энергетического поля, куда не допускались посторонние и где содержались редкие животные. За пределами этой зоны розовой дымки Наила наблюдал за разгрузкой огромного количества деревянных контейнеров, из которых доносилось всевозможное шипение, рычание, жужжание, повизгивание и поскуливание. Увидев Хитайна, Наила закричал:

— Хитайн! Вы не представляете, что я привез!

— А что вы привезли?

Процесс приема, казалось, уже начался: все работники, которые еще остались, проносили животных Наила в ящиках через ворота к зданию приемного пункта, где их помещали в клетки, пока достаточно не изучат, чтобы отпустить в один из открытых вольеров.

— Осторожно! — кричал Наила, когда двое мужчин, приподнимая массивный контейнер, едва не уронили его на бок. — Если это животное вырвется на свободу, мы все об этом пожалеем, и вы в первую очередь!

Повернувшись к Ярмузу Хитайну, он сказал:

— Это действительно ужасное зрелище. Хищники — только хищники… Зубы, как ножи, когти, как бритвы. Я не понимаю, как мне удалось вернуться живым. Много раз казалось, что пришел мне конец, а я даже не записал ничего в Реестр Душ. Какая была бы потеря, какая потеря! Но вот я здесь. Идите, вы увидите сами.

Да, зрелище ужасное. Все утро и весь день Ярмуз Хитайн был свидетелем невозможного, страшного и неприятного: чудовища, уроды, ужасные аномалии.

— Эти бегали в окрестностях Мазадоны,— сказал Наила, показывая на пару яростно рычащих животных с горящими красными глазами и тремя неимоверно острыми рогами длиной в десять дюймов, растущими на лбу. Ярмуз Хитайн узнал в них по густому рыжеватому меху хайгусов, но никогда он не видел еще хайгусов с рогами или таких злых.

— Мерзкие маленькие убийцы,— сказал Наила.— Я видел, как они бежали за бедным блавом, который просто обезумел, и прикончили его через пять минут, прыгнув на него и вонзив рога ему в живот. Я поймал их, когда они насыщались, а потом явился вот этот, чтобы доесть остатки.— Он указал на темнокрылого канавонга со зловещим черным клювом и единственным сверкающим глазом в середине вытянутого лба: невинный скавенжер, загадочно трансформированный в чудовище из кошмара.

— Видели ли вы что-либо столь же отвратительное?

— Мне не хотелось бы увидеть более отвратительное,— сказал Ярмуз Хитайн.

— Но вы увидите. Вы увидите. Отвратительнее, мерзостнее, ужаснее… Посмотрите на эти клетки.

Ярмуз Хитайн уже не думал, что ему хочется их видеть. Всю свою жизнь он провел с животными, изучая, исследуя их повадки, заботясь о них. Любя их в прямом смысле этого слова. Но эти… эти…

— Посмотрите на этого,— продолжал Наила,— миниатюрный думкар, в десять раз меньше обычного экземпляра и в пятьдесят быстрее. Он не станет сидеть в песке, крутя своей мордой в поисках обеда, нет, это дьявольское маленькое существо, которое догонит вас и в мгновение ока сгрызет вашу ногу до колена. Или этот: манкулан, вы бы узнали?

— Конечно. Но манкуланов нет в Зимроеле.

— Я тоже так думал, пока не встретил этого приятеля на горных дорогах. Очень похож на манкуланов из Стоензора, не так ли? Но по меньшей мере с одной разницей.

Он опустился на колени перед клеткой, в которой находилось округлое существо со множеством ног, и издал низкий рокочущий звук. Манкулан тут же громыхнул в ответ и угрожающе задвигал длинными кинжалообразными иглами, которые покрывали все его тело, словно хотел метнуть их сквозь решетку. Кайл сказал:

— Мало того, что он покрыт колючками. Они ядовиты. Одна царапина — и ваша рука распухла на неделю, по себе знаю. Не знаю только что произойдет, если колючка проникнет глубже, да и не хочу знать. А вы?

Ярмуз Хитайн поежился. Ему стало тошно при мысли, что эти вселяющие ужас существа поселятся в Парке Мифических животных, который был основан, много лет назад как убежище для существ, в основном мягких и безобидных, близких к исчезновению в результате распространения цивилизации на Маджипуре. Конечно, в коллекции парка немало хищников, о чем Ярмузу Хитайну никогда не приходилось сожалеть. В конце концов они были творениями Божьими и если считали нужным убить кого-то, чтобы съесть, это не переходило границ их врожденной злобности. Но эти, эти…

"Порождение зла,— подумал он.— Они должны быть уничтожены!"

Мысль эта поразила его. Ничего подобного прежде не могло прийти ему в голову. Животные — порождения зла? Как могут быть животные злом? Неприятными, опасными — да, но злом не могут быть даже эти твари. Зло должно гнездиться где-то в другом месте — в их создателях. Нет, даже не в них. У тех тоже могут быть основания, чтобы натравить этих тварей на мир, и причина, наверное, не в том, чтобы делать зло ради самого зла, если я не ошибаюсь. Но в чем же тогда зло? И сам себе ответил: "Зло находится повсюду, им насыщен сам воздух, которым мы дышим. Это всеобщее разложение, в котором все мы участвуем. Кроме животных".

— Разве возможно,— спросил Ярмуз Хитайн,— чтобы метаморфы обладали умением выводить такие существа?

— Как оказалось, метаморфы умеют многое такое, что мы не потрудились изучить. Они сидели там, в Пиурифаине, и годами потихоньку готовили этих животных, накапливая их запас. Можете вы представить, каким должно было быть место, где они содержали их всех — зоопарк ужасов, скопище чудовищ? И теперь они оказались так добры, что поделились ими с нами.

Но можем ли мы быть уверены, что эти животные появись из Пиурифаины?

— Я внимательно проследил направление их распространения. Лучи расходятся из района юго-восточнее Илиривойна. Это работа метаморфов, без сомнения. Такого просто не может быть, чтобы две или три дюжины отвратительных новых видов животных появились в Зимроеле в одно и то же время в результате непроизвольной мутации. Мы находимся в состоянии войны.

Это оружие, Хитайн.

Мужчина постарше кивнул:

— Думаю, что вы правы.

— Но самое худшее я оставил напоследок. Идите, посмотрите!

В клетке из тесно переплетенных металлических прутьев так, что он мог видеть сквозь ее стены, Хитайн заметил взбудораженную орду небольших крылатых созданий, бьющихся о стенки решетки, с силой ударявших по ней своими кожистыми черными крыльями, отскакивающих от нее и снова взмывающих вверх для новой попытки. Это были маленькие пушистые твари почти в семь дюймов длиной с непропорционально большой пастью и блестящими красными, похожими на бусинки, глазками.

— Диимы,— сказал Наила.— Я поймал их в двикковом лесу под Боргасом.

— Диимы? — охрипшим голосом переспросил Хитайн.

— Да, диимы. Нашел их в то время, как они поедали двух своих лесных собратьев, которых, полагаю, сами и убили… Так были увлечены пищей, что не заметили, как я подошел. Я усыпил их из своего обрызгивателя и потом собрал. Некоторые из них проснулись прежде, чем я сунул их в ящик. Мне повезло, что мои пальцы уцелели, Ярмуз.

— Я знаю диимов,— сказал Хитайн.— Они два дюйма длиной, полдюйма в ширину. А эти размером с крысу.

— Да. Крысы, которые летают. Крысы, которые едят мясо. Насекомоядные гигантские диимы, а? Диимы, которые не просто клюют и отщипывают, диимы, которые могут ободрать лесного собрата до костей в десять минут. Не милые ли они? Представьте их стаю, залетающую в Ни-мою. Миллион, два миллиона… От них тесно в воздухе, как от москитов. Бросающиеся вниз. Поедающие все на своем пути. Новая эпидемия саранчи… саранчи, питающейся мясом.

Хитайн почувствовал, что успокаивается. Он увидел так много сегодня. Его мозг был перегружен ужасами.

— Они бы сделали жизнь очень трудной,— сказал он мягко.

— Да. Очень, очень трудной. Нам нужно было бы носить доспехи.

Наила засмеялся.

— Диимы — их шедевр, Хитайн. Не нужно бомб, когда можно запустить на своих врагов смертоносных летающих грызунов, а? А?

Ярмуз Хитайн не ответил. Он уставился на клетку беснующихся злых диимов, как будто смотрел в шахту, доходящую до центра мира.

Издалека донеслись возобновившиеся крики:

— Талимон! Талимон! Лорд Талимон!

Наила нахмурился, навострил уши, напрягся, чтобы разобрать слова.

— Талимон? Это они кричат?

— Лорд Талимон,— сказал Хитайн.— Новый Коронованный. Он всплыл три дня назад, и каждый вечер они собирают митинги в его честь возле Нисиморнской Панорамы.

— Здесь работал как-то один Талимон. Это его родственник?

— Это он и есть,— сказал Хитайн.

Вингол Наила, казалось, был оглушен.

— Что? Шесть месяцев назад он выметал дерьмо из клеток, а теперь он Коронованный? Это возможно?

— Любой теперь может стать Коронованным,— спокойно сказал Хитайн.— Но только на неделю или две, так кажется. Возможно, скоро придет ваш черед, Вингол,— он хихикнул.— Или мой.

— Как такое произошло, Ярмуз?

Хитайн пожал плечами. Широким жестом руки он показал на вновь набранных животных Наила, рычащих трехрогих хайгусов, крошечных думканов, одноглазого канавонга, диимов — все странное, пугающее, все напряженное от неутомимого голода и ярости.

— Как все это произошло? — спросил он.— Когда такие чудовища, как эти, натравлены на мир, почему не сделать подметальщиков дерьма Коронованными? Сначала жонглеры, потом подметальщики дерьма, потом зоологи, может быть. Ну, почему нет? Как тебе это нравится? Вингол! Лорд Вингол! Все приветствуют лорда Вингола!

— Оставь это, Ярмуз.

— Ты был в лесу занят своими диимами и манкуланами. Я вынужден был наблюдать, что происходило здесь. Я чувствую, что очень устал, Вингол. Я видел слишком много.

— Лорд Талимон! Представь!

— Лорд тот, лорд этот, лорд кто угодно — нашествие Коронованных весь месяц и также пара Понтификов. Они не держатся долго. Но будем надеяться, что Талимон продержится. По меньшей мере, может быть, он защитит парк,— сказал Хитайн.

— От чего?

— От нападения толпы. Они голодны там, внизу, а здесь, вверху, мы продолжаем кормить животных. Мне говорили, что какие-то агитаторы в городе подбивают народ ворваться в парк и зарезать всех на мясо.

— Вы это серьезно?

— Вероятно, так.

— Но эти животные бесценные… незаменимые!..

— Скажите это голодающему, Вингол,— тихо произнес Хитайн.

Наила посмотрел на него.

— И вы, действительно, думаете, что этот лорд Талимон собирается сдержать толпу, если они решат напасть на парк?

— Он работал здесь когда-то. Он понимает значение того, что мы имеем здесь. Он должен испытывать какую-то любовь к животным, вам не кажется?

— Он чистил клетки, Ярмуз.

— Даже так…

— Может быть, он сам голоден, Ярмуз.

— Положение плохое, но не безнадежное. Еще нет. И в любом случае, какая польза съесть несколько костлявых сигамойнов, димилюков и зампидунов? Один обед на несколько сотен человек — такова цена науки.

— Толпа не рассуждает,— сказал Наила,— и вы переоцениваете своего Коронованного, чистильщика дерьма, мне кажется. Он, может быть, ненавидел это место, ненавидел свою работу, ненавидел вас, ненавидел животных. Также он может решить, что укрепит свое положение, если поведет своих сторонников на холм пообедать. Он знает, как пройти в ворота, не так ли?

— Ну… Я полагаю…

— Все сотрудники знают, где находятся ящики с ключами, как нейтрализовать поле, чтобы по нему можно было пройти.

— Он не станет…

— Он может, Ярмуз. Примите меры. Вооружите людей.

— Вооружить их? Чем? Вы думаете, я храню здесь оружие?

— Это место уникально. Если животные пропадут, их уже никогда не восстановить. На вас ответственность, Ярмуз!

С расстояния, но не такого удаленного, как раньше,— подумал Хитайн,— донесся крик:

— Талимон! Лорд Талимон!

Наила сказал:

— Вы думаете, они идут?

— Он не станет. Он не станет.

— Талимон! Лорд Талимон!

— Уже ближе,— сказал Наила.

В дальнем конце комнаты возникло смятение. Один из хранителей парка вбежал, задыхаясь, с блуждающим взглядом.

— Сотни людей,— кричал он.— Тысячи! Направляются в Жимбелук!

Хитайн почувствовал, как поднимается паника. Он оглядел своих служащих.

— Проверьте ворота. Полностью удостоверьтесь, что все хорошо закрыто. Потом начинайте закрывать внутренние ворота. Всех животных, которые находятся в поле, нужно угнать как можно дальше в северный конец парка. У них там больше возможности спрятаться в лесу. И…

— Это не тот способ,— сказал Вингал Наила.

— Что мы еще можем сделать? У меня нет оружия, Вингол. У меня нет оружия!

— У меня есть.

— Что вы имеете в виду?

Я рисковал своей жизнью тысячу раз, собирая животных для этого парка. Особенно тех, что я привез сегодня. Я намерен защищать их.— Он отвернулся от Ярмуза Хитайна.— Сюда! Сюда, помогите мне с этой клеткой!

— Что вы делаете, Вингол?

— Не обращайте внимания. Идите, проследите за своими воротами.

Не дожидаясь, пока ему помогут, Наила начал затаскивать клетку с диимами на маленькую тележку-плавун, на которой ее ввезли в здание. Хитайн внезапно осознал, каким будет оружие, которое был намерен использовать Наила. Он ринулся вперед, хватая молодого человека за руку. Наила без труда оттолкнул его и, не обращая внимания на резкие протесты Хитайна, выкатил тележку из здания.

Посягатели из города по-прежнему выкрикивали имя своего вождя. Их голоса были слышны все ближе и ближе. "Парк будет уничтожен,— подумал Хитайн, объятый ужасом.— И все же… если Наила действительно намерен"…

Нет. Нет. Он выбежал из здания, пристально вгляделся в сумерки, заметил фигуру Вингола Наила далеко у восточных ворот. Крики теперь были намного громче.

— Талимон! Талимон!

Хитайн увидел толпу, разлившуюся по широкой площади по другую сторону ворот, где каждое утро посетители дожидались часа открытия парка. Причудливая фигура в немыслимых красных одеждах с белой отделкой — это и был Талимон, не так ли? Он стоял наверху какого-то паланкина, безумно размахивал руками, призывая толпу атаковать. Энергетическое поле, окружающее парк, оттолкнет несколько людей или одно-двух животных, но оно не было предназначено для того, чтобы выдерживать напор огромной беснующейся толпы. Здесь попросту не подумали о беснующихся толпах. Но теперь…

— Назад! — закричал Наила.— Отходите прочь! Я предупреждаю вас!

— Талимон! Талимон!

— Я предупреждаю, уходите отсюда!

Они не обращали внимания! Они проталкивались вперед, как стадо обезумевших бидлаков, атакующих без разбора любое препятствие. Хитайн, словно в тумане, видел, как Наила подал сигнал одному из охранников, который на короткое мгновение отключил энергетический барьер. Но Наиле хватило его, чтобы вытолкнуть клетку с диимами на площадь, выдернуть засов, на который закрывалась ее дверца, и отскочить в безопасное укрытие смутного розового тумана,

— Нет,— пробормотал Хитайн.— Нет, даже ради спасения парка, нет… нет…

Диимы устремились из своей клетки с такой быстротой, что одно маленькое животное сливалось со следующим, и они превратились в воздушный поток золотистого меха и ужасных черных крыльев.

Они поднимались вверх на тридцать, сорок футов, потом разворачивались и с неистовой силой и ненасытной жадностью вонзались в первые ряды толпы, как будто они месяцы ничего не ели. Те, которые подверглись нападению, поначалу, казалось, не поняли, что с ними произошло, они пытались отогнать диимов, раздраженно отмахиваясь руками, как от надоедливых насекомых. Но диимов было не так легко отогнать. Они ныряли, кусали, отрывали куски мяса и поднимались, чтобы жадно проглотить свою добычу, и снова бросались вниз. Новый лорд Талимон, истекающий кровью из дюжины ран, свалился со своего паланкина и растянулся на земле. Диимы заканчивали, возвращаясь к тем в передней линии, кто уже был ранен, снова разрывая их мышцы и мягкие ткани под ними.

— Нет,— снова и снова повторял Хитайн на своем безопасном месте за воротами.— Нет. Нет. Нет.

Яростные маленькие существа были безжалостными. Толпа обратилась в паническое бегство, люди пронзительно кричали, разбегались в разные стороны в хаосе сталкивающихся тел, ищущих дорогу к отступлению назад, в Ни-мою, а те, которые падали, лежали в ярко-красных лужах, так как диимы пикировали и пикировали снова. Некоторые лежали уже обглоданные до костей с остатками кусочков мяса, которые тоже уничтожались. Хитайн услышал рыдания и не сразу понял, что рыдает он сам.

Потом все было кончено. Неестественная тишина воцарилась на площади. Толпа разбежалась, жертвы на мостовой уже не стонали; диимы, насытившиеся, кружили над площадью, взмахивая крыльями, потом поднялись все в ночное небо и улетели. Бог знает куда.

Ярмуз Хитайн, дрожащий, трясущийся, медленно пошел от ворот. Парк был спасен. Повернувшись, он посмотрел на Вингола Наила, который стоял, как ангел мщения, с раскинутыми руками и ярко горящими глазами.

— Вы не должны были этого делать,— сказал Хитайн голосом, настолько срывающимся от перенесенного потрясения, что он с трудом выдавливал из себя слова.

— Они уничтожили бы парк.

— Да, парк спасен. Но посмотрите… посмотрите…

Наила пожал плечами:

— Я предупредил их. Как я мог позволить им разрушить все, что мы здесь создали, только чтобы съесть немного свежего мяса?

— Все равно, вы не должны были этого делать.

— Вы так думаете? Я ни о чем не жалею, Ярмуз. Ни о чем.

Он обдумывал это минуту.

— О, есть одно. Я хотел бы, чтобы у меня было время отделить несколько диимов для нашей коллекции. Но не было времени, а теперь они все далеко, а у меня нет желания возвращаться в Боргас и искать там других. Я больше ни о чем не жалею, Ярмуз. И у меня не было другого выбора, как отпустить их. Они спасли парк. Как могли мы позволить этим сумасшедшим уничтожить его? Как, Ярмуз? Как?

Хотя прошло совсем немного времени после рассвета, яркий солнечный свет освещал широкие и мягкие изгибы долины Глайджа, когда Хиссун, поднявшийся рано, вышел на палубу речного ботика, который вез его назад к Горе Замка.

На западе, где река делала широкий поворот к месту террасовых каньонов, все было скрыто туманом, словно это было самое первое утро. Но, посмотрев на восток, Хиссун увидел отчетливые, покрытые красной черепицей крыши великого города Пандивана, сверкающие в утреннем свете, и по течению реки виднелся извилистый низкий берег Макропосопуса. За ним лежали Апокрун, Стангардский водопад, Нимиван и остальные города долины, являвшиеся домом для пятидесяти или даже более миллионов своих жителей. Счастливые города, где жизнь была легкой; но теперь угроза неизбежного крушения нависла над ними, и Хиссун знал, что весь народ, вверх и вниз по реке Глайдж, ждал, сомневаясь и опасаясь. Ему хотелось протянуть к ним руки через борт своего судна, укрыть их в теплых объятиях, закричать: "Ничего не бойтесь! Бог с нами! Все будет хорошо!"

Но так ли это?

Никто не знает воли Бога, подумал Хиссун. Но не зная об этом, мы должны формировать свои судьбы в соответствии с тем, что считаем подходящим. Как скульпторы, мы высекаем свою жизнь из бесформенного камня будущего, час за часом, час за часом, следуя тому замыслу, который мы держим в своей голове, и если замысел разумный и работа выполнена удачно, результат покажется приятным, когда будет нанесен последний штрих. Но если наш замысел необдуманный, а работа сделана небрежно, тогда пропорции будут неточными и гармония нарушена. И если работа, таким образом, будет дефектной, можем ли мы сказать, что такова была воля Бога? Или, скорее всего, наш план был плохо разработан?

Мой план, говорил он себе, не должен быть плохим. И тогда все будет хорошо, и тогда скажут, что это Бог был с нами.

В течение быстрого продвижения на север по реке он строил и перестраивал свои планы, проезжая мимо Джерика, Гизельдорна и Сатикора, где в верховье Глайджа его потоки спускались с предгорий Горы Замка. К тому времени, как он достиг Амблеморна, замысел того, что следует предпринять, сформировался ясно и крепко в его голове.

Отсюда было невозможно продолжать путь по реке, поскольку в Амблеморне и зарождался Глайдж из множества притоков, стекавших с Горы, и ни одна из этих небольших рек не была судоходной. Далее на плавуне он поднимался по склону Горы, минуя пояс Городов Подъема, пояс Свободных Городов и Городов Охранения, мимо Морволя, где родился Элидат, и Норморка с его великой стеной и великими воротами, мимо Хайна, где листья на деревьях были ярко-красными, розовыми, рубиновыми или алыми, мимо Гриля и его кристаллических скал и Верхней Сиглы с пятью вертикальными озерами и еще дальше к Внутренним Городам, Банглекоду, Бомбифелю и Перитолю и остальным городам, и дальше, дальше по громадной горе поднималась группа плавунов.

Это просто немыслимо,— сказала Элзинома, которая путешествовала вместе с сыном. Она вообще никогда не выезжала из Лабиринта, и начать свои поездки по миру с того, чтобы взобраться на Гору Замка, было немало. Хиссун с удовлетворением заметил, что ее глаза расширились, как у маленького ребенка, и порой она, казалось, так была пресыщена чудесами, что с трудом могла говорить.

Подожди,— говорил он.— Ты еще ничего не видела.

Через Перитольский перевал, где произошла решающая битва войны за восстановление, мимо удивительных шпилей самого Бомбифэля и на новый уровень зоны Верхних Городов по горной дороге из камня-плитняка, ведущей из Бомбифэля в Верхний Морпин, потом через поля, ослепляющие своим великолепием цветов, по Гранд-Капитанскому шоссе и выше, и выше, пока на вершине не показались очертания Замка лорда Валентайна.

Когда его плавун выехал на Площадь Дизимул у южного крыла, Хиссун с тревогой увидел, что его ожидает делегация встречающих. Среди них Стазилен, Мириган, Элзандир и свита помощников. Не было Дивиса.

— Они пришли приветствовать тебя, как Коронованного? — спросила Элзинома, и Хиссун улыбнулся, покачав головой.

— Я очень сомневаюсь в этом,— сказал он.

Шагая в их сторону по зеленой булыжной мостовой, он думал, какие изменения могли произойти здесь за время его отсутствия. Дивис объявил себя Коронованным? Его друзья здесь, чтобы посоветовать ему бежать, пока у него есть возможность? Нет, нет, они улыбаются, они столпились вокруг него, они ликующе обнимают его.

— Какие новости? — спросил Хиссун.

— Лорд Валентайн жив! — крикнул Стазилен.

— Слава Богу! Где он теперь?

— В Сувраеле,— сказал Мириган.— Он гостит во Дворце Баржазида. Так говорит сам Король Снов, и как раз сегодня мы получили подтверждение от Коронованного.

— В Сувраеле,— с удивлением повторил Хиссун, как будто ему сказали, что Валентайн уехал на какой-то неведомый материк в Великом Океане или вообще в другую Вселенную.— Почему в Сувраеле? Как он попал туда?

— Он вышел из Пиурифаины на землю Беллатюли,— ответил Стазилен,— но буйство драконов не позволило ему плыть на север; и также в Пилиплок, который, думаю, вам известно, охвачен восстанием. Поэтому люди Беллатюли взяли его на юг, и там он задумал объединиться с Баржазидами, которые используют свои силы, чтобы вернуть мир к здравому рассудку.

— Смелый поступок.

— В самом деле! Вскоре он уплывает на Остров, чтобы снова встретиться с Леди!

— А потом? — спросил Хиссун.

— Это еще не решено.— Стазилен пристально посмотрел на Хиссуна.— Очертания предстоящих месяцев неясны нам.

— Думаю, что мне ясны,— сказал Хиссун.— Где Дивис?

— Он уехал на охоту сегодня,— сказал Элзандир.— В лес возле Франжиора.

— Но это же несчастливое для его семьи место! — сказал Хиссун.— Разве не там был убит его отец, лорд Вориакс.

— Да, это так,— сказал Стазилен.

— Надеюсь, он более осторожен,— сказал Хиссун.— Впереди у него большие дела. И меня удивляет, что его нет здесь, если ему было известно, что сегодня я возвращаюсь из Лабиринта.

Альзимиру он сказал:

— Иди, найди милорда Дивиса, скажи ему, что должно немедленно состояться заседание Совета Регентства, и я жду его.

Потом он повернулся к другим и произнес:

— Я поступил невежливо, милорды, увлекшись разговором с вами, я не представил эту добрую женщину. Это леди Элзинома, моя мать, которая впервые в своей жизни видит мир, лежащий за пределами Лабиринта.

— Милорды,— сказала она, и ее щеки слегка порозовели. Однако на лице не было ни тени смущения или замешательства.

— Лорд Стазилен… Принц Мириган… Герцог Элзандир из Чорга…

Все по очереди приветствовали ее с высочайшим уважением, почти так, как будто она была самой Леди. Она принимала эти приветствия с таким видом, который доставил Хиссуну величайшее наслаждение.

— Пусть мою маму отведут,— сказал он,— в Павильон Леди Сиин и предоставят апартаменты, достойные какой-нибудь важной иерархини Острова. Я присоединюсь к вам в совещательной комнате через час.

— Часа не хватит лорду Дивису, чтобы вернуться с охоты — мягко сказал Мириган.

Хиссун кивнул.

— Я понимаю. Но моей вины нет в том, что лорд Дивис выбрал этот день, чтобы пойти в лес. А нам о многом нужно поговорить и многое сделать, так что мне кажется, мы можем начать раньше, чем появится он. Милорд Стазилен, вы согласны со мной?

— Наверняка.

— Что ж, двое из трех Регентов согласны. Этого достаточно чтобы созвать заседание. Милорды, встретимся в совещательной комнате через час.

Они все уже были там, когда Хиссун вошел в зал пятьдесят минут спустя, чистый и переодетый. Заняв свое место за главным столом рядом со Стазиленом он оглядел собравшихся принцев и сказал:

— Я разговаривал с Хорнкастом, и я лицезрел Понтифика Тивераса своими глазами.

В комнате возникло замешательство, накапливалась настороженность. Хиссун сказал:

Понтифик еще жив. Но это не та жизнь, как вы или я понимаем ее. Он больше не говорит — даже теми завываниями и воплями, которые последнее время были его языком. Он живет в другом царстве, далеко от нас, и мне кажется, что это то царство, которое находится на этой стороне у самого Моста Прощаний.

И как скоро он может умереть? — спросил Нимиан из Дантипмира.

О, не скоро, даже теперь,— ответил Хиссун.— У них свои чары, которые удержат его еще на годы от перехода на другую сторону. Но я верю, что нельзя больше задерживать этот переход.

Это решение должен принимать лорд Валентайн,— сказал герцог Халансы.

Хиссун кивнул:

— Действительно, я перейду к этому немного позже.

Он поднялся, подошел к карте мира и положил руку на середину Зимроеля.

— На пути в Лабиринт и обратно я регулярно получал донесения. Я знаю о том, что нам объявлена война пиуриварцев Фараатаа, и о том, что метаморфы стали теперь использовать не только бедствия в сельском хозяйстве Зимроеля, но также и стаи ужасных новых животных, которые сеют панику и страх. Мне известно о голоде в районе Хинтора, об отделении Пилиплока, мятеже в Ни-мое. Мне, как и другим, неизвестно о том, что происходит к западу от Дулорна, по эту сторону Ущелья. Я знаю, что западный Альханроель быстро приближается к хаотическому состоянию другого материка и что разруха быстро продвигается на восток, доходит даже до подножия Горы. Перед лицом всего этого мы пока сделали мало конкретного. Центральное руководство, как оказалось, полностью пропало, герцоги провинций ведут себя так, как будто они совершенно независимы друг от друга, а мы остаемся здесь, собравшись на Горе Замка, высоко над облаками.

— И что вы предлагаете? — спросил Мириган.

— Несколько пунктов. Во-первых, вывод армии, чтобы закрыть границы Пиурифаины, изолировать провинцию и проникнуть в джунгли, чтобы найти Фараатаа и его сторонников, что, поверьте мне, непросто будет осуществить.

— И кто будет командовать этой армией? — спросил герцог Халансы.

— Позвольте мне вернуться к этому через минуту,— сказал Хиссун.— Продолжим: нам нужна вторая армия, также созданная в Зимроеле, чтобы занять Пилиплок по возможности мирно и сохранить верность Центральному руководству. Третье, мы должны созвать тайное совещание всех правителей провинций, обсудить рациональное распределение продовольственных ресурсов. Провинции, еще не пораженные болезнями, поделятся с теми, которые страдают от голода. Конечно, мы призываем к жертвам, но не к невыносимым жертвам. Те провинции, которые не захотят поделиться, если такие окажутся, подвергнутся военной оккупации.

— Слишком много армий,— сказал Манганот,— для общества, у которого почти нет военных традиций.

— Когда возникает необходимость в армиях,— ответил Хиссун,— мы должны создавать их. Это было верно во времена лорда Стиамота, а также во время войны восстановления лорда Валентайна, и теперь это снова актуально, так как у нас нет выбора. Я хочу указать все же, что несколько неформальных армий уже существует под руководством различных самозванных новых Коронованных. Мы можем использовать эти армии и самих Коронованных.

— Использовать предателей? — воскликнул герцог Халансы.

— Любого, кого можно использовать,— сказал Хиссун.— Мы предложим им присоединиться к нам, дадим высокое звание, хотя, я полагаю, не то звание, которое они уже дали себе, и мы разъясним им, что если они не станут сотрудничать, мы уничтожим их.

— Уничтожим? — спросил Стазилен.

— Да, это то слово, которое я имел в виду.

— Даже Доминин Баржазид был прощен и отправлен к своим братьям. Отнять жизнь, даже жизнь предателя…

— Не пустяковое дело,— сказал Хиссун.— Я намерен использовать этих людей, а не убивать их. Но, я думаю, мы должны будем убить их, если они откажутся сотрудничать. Я прошу вас все же рассмотреть этот вопрос в другой раз.

— Вы намерены использовать этих людей? — сказал принц Нимиан из Дандипленра.— Вы говорите как Коронованный!

— Нет,— сказал Хиссун.— Я говорю как один из тех двух, на кого, по вашему согласию, падет выбор. И ввиду того, что милорд Дивис, к сожалению, отсутствует, я говорю, может быть, слишком напористо. Но я долго размышлял над этим и не вижу альтернативы, неважно кто будет править.

— Лорд Валентайн правит,— сказал герцог Халансы.

— Как Коронованный,— добавил Хиссун.— Но я думаю, вы согласитесь, что в настоящем кризисе нужно, чтобы нами правил Понтифик, действенный Понтифик. Лорд Валентайн, как вы говорите, плывет на Остров, чтобы встретиться с Леди. Я предполагаю поехать туда же, поговорить с Коронованным и попытаться убедить его в важности восхождения в Понтификат. Если он увидит разумность моих доводов, то передаст свои пожелания по выбору преемника. Новый Коронованный, я думаю, должен решить задачу усмирения Пилиплока и Ни-мои и завоевать преданность лже-Коронованных. Другой из нас, я предлагаю, должен взять командование армией, которая войдет на земли метаморфов. Что касается меня, то мне все равно, кто наденет корону, Дивис или я, но существенно важно, чтобы мы сразу начали военные действия и приступили к восстановлению порядка, что уже давно назрело.

— И может, мы бросим монету? — неожиданно донесся голос из дверного проема.

Дивис, вспотевший, небритый и все еще в охотничьей одежде, предстал перед Хиссуном. Хиссун улыбнулся:

— Я рад снова видеть вас, милорд Дивис.

— Я сожалею, что пропустил многое в этом совещании. Мы сегодня формируем армии и избираем Коронованных, принц Хиссун?

— Лорд Валентайн должен выбирать Коронованного,— спокойно ответил Хиссун.— На вас и на меня ложится задача сформировать и повести армии. И, мне кажется, пройдет много времени, прежде чем кто-нибудь из нас снова будет иметь свободное время для таких развлечений, как охота, милорд.

Он указал на свободный стул рядом с собой за главным столом.

— Пожалуйста, садитесь, милорд Дивис. Я внес несколько предложений, которые повторю для вас, если вы уделите мне несколько минут. А потом мы должны будем принять некоторые решения. Так что, пожалуйста, садитесь и выслушайте меня, милорд Дивис. Пожалуйста, садитесь.

Ну, еще раз в море, сквозь обволакивающий зной и духоту и с неистовым ветром Сувраеля, дующим в спину, и быстрым, непрекращающимся течением с юго-запада, толкающим корабли к северным землям. Валентайн ощущал другие течения, бурные течения, захлестывающие его душу. Слова главного представителя Хорнкаста на банкете в Лабиринте все еще звучали в нем, как будто он услышал их только вчера.

— Коронованный — это воплощение Маджипуры. Он — есть мир; мир — есть Коронованный.

Да. Да.

И по мере того, как он передвигался по поверхности мира от Горы Замка к Лабиринту, из Лабиринта к Острову, от Острова в Пилиплок, Пиурифаину, Беллатюль, из Беллатюли в Сувраель, из Сувраеля снова на Остров, душа Валентайна все шире открывалась страданиям Маджипуры, его сознание становилось еще более восприимчивым к боли, смятению, безумию, ужасу, которые разрывали на куски то, что было счастливейшим и самым спокойным из всех миров. Дни и ночи наполняли его страданиями двадцати миллиардов душ. Охотно принимал все это и жадно впитывал то, что Маджипура стремилась влить в него, и искал средства облегчить эту боль. Но нагрузка была чрезмерной, слишком многое переполняло его. И нельзя было убежать от этого, поскольку он был Силой Королевства, это был его крест, который он должен был нести.

Весь этот день он стоял на палубе один, глядя прямо вперед, и никто не смел подойти к нему, даже Карабелла, такой плотной была стена изоляции, которой он оградил себя. Спустя некоторое время, она подошла к нему, робко, неуверенно, и стояла молча. Он улыбнулся и прижал ее к себе, ее бедро уперлось в его ногу, ее плечо — в его руку, но по-прежнему он не говорил, поскольку в этот миг он перешел в царство, которое выше слов, где он ощущал спокойствие, где его разъединенный дух мог как-то исцелиться. Он знал, что она не станет вторгаться в этот его мир.

Прошло много времени, она взглянула на запад, и у нее от изумления перехватило дыхание. Но она молчала по-прежнему. Он сказал как будто издалека:

— Что ты увидела, любимая?

— Там силуэт. Мне кажется, силуэт дракона.

Он не ответил.

— Возможно ли это, Валентайн? Нам сказали, что в это время здесь не бывает драконов. Но что тогда я вижу?

— Ты видишь дракона.

— Сказали, что их не будет. Но, я уверена, это он. Что-то темное. Большое. Плывет в том же направлении, что и мы. Валентайн, как здесь мог оказаться дракон?

— Драконы есть везде, Карабелла.

— Или это только мое воображение? Возможно, это только тень на воде… дрейфующая масса морских водорослей, может быть…

Он покачал головой.

— Ты видишь дракона, Короля-дракона, одного из самых огромных.

— Ты говоришь это, даже не посмотрев, Валентайн.

— Да. Не дракон там.

— Ты ощущаешь его?

— Да, я ощущаю эту громаду, его давящее присутствие. Силу его мозга. Этот мощный разум. Я ощутил его прежде, чем ты что-либо сказала.

— Ты чувствуешь так много теперь? — спросила она.

— Слишком много,— ответил Валентайн.

Он продолжал смотреть на север. Обширная душа дракона тяжестью лежала на его душе. Его чувствительность возросла за эти месяцы стресса; он был в состоянии теперь передавать мысли на расстояние почти без всякого усилия и, действительно, с трудом мог удержаться от этого. Спал он или нет, он блуждал глубоко в душе мира. Расстояние больше не казалось преградой. Он ощущал все, даже злые, ожесточенные мысли формодеев, даже медлительные пульсирующие излучения морских драконов.

Карабелла сказала:

— Что нужно дракону? Он собирается напасть на нас?

— Я сомневаюсь.

— Можешь ты быть в этом уверен?

— Я ни в чем не уверен, Карабелла.

Он потянулся к огромному животному в море. Он силился прикоснуться к его разуму своим. На долю секунды возникло что-то, похожее на контакт, ощущение открытия, ощущение присоединения, Но тут же, словно мощной рукой, он был отброшен прочь, но не пренебрежительно, не надменно, а так, будто дракон говорил: "Не теперь, не здесь, еще не время".

— Ты выглядишь так странно,— сказала она.— Будет нападать дракон?

— Нет. Нет.

— Ты кажешься напуганным.

— Не напуганным, нет. Я просто пытаюсь понять, но я не чувствую опасности. Только наблюдение… настороженность… этот мощный ум продолжает наблюдать за нами…

— Возможно, посылая сообщения о нас формодеям.

— Я полагаю это возможным.

— Если драконы и формодеи в союзе против нас…

— Так подозревает Делиамбер, по свидетельству того, кто уже не сможет ответить на вопросы. Я думаю, все может быть еще сложнее. Мне кажется, нам еще долго предстоит понимать, что связывает формодеев и морских драконов. Но я говорю тебе, я не чувствую опасности.

Она помолчала минуту, глядя на него.

— Ты действительно можешь читать мысли дракона?

— Нет. Нет. Я чувствую разум дракона. Его присутствие. Я ничего не могу читать. Дракон — загадка для меня, Карабелла. Чем настойчивее я силюсь добраться до него, тем легче он отталкивает меня.

— Он поворачивает. Он начинает удаляться от нас.

— Да. Я чувствую, как он закрывает для меня свой мозг, отталкивает, не допускает меня.

— Что он хотел, Валентайн? Что он узнал?

— Хотел бы я знать,— сказал он.

Он крепко вцепился в перила, изможденный, трясущийся. Карабелла на мгновение накрыла его руку своей, пожала ее, потом она отодвинулась, и они снова стояли молча.

Он не понимал. Он понимал очень и очень мало. А он знал, что это существенно важно, чтобы он понял. Он был тем, через кого этот беспорядок мог быть разрешен и свершится примирение: в этом он был уверен. Он, только он, мог объединить в гармонии воюющие силы, но как? Как?

Когда несколько лет назад смерть брата неожиданно сделала его королем, он безропотно взял на себя это бремя, полностью отдавшись ему, хотя часто королевский сан казался ему колесницей, которая безжалостно тащила его за собой. Но по меньшей мере у него была подготовка, которую должен иметь король. Теперь, так начинало казаться, Маджипура требовала, чтобы он стал богом, а у него совсем не было подготовки.

Он чувствовал, что дракон все еще был там, где-то недалеко. Но он не мог вступить в связь и через некоторое время оставил попытки. Он стоял, пока не стало смеркаться, глядя на север, как будто хотел увидеть Остров Леди, сверкающий, как путеводная звезда во тьме.

Но Остров все еще был в нескольких днях пути. Они только теперь проходили широту большого полуострова, известного как Стоензар. Морской путь из Талагаи на Остров вел прямо через Внутреннее Море почти до Альханроеля… практически до мыса Стоензара, а потом изгибался по внутренней стороне Родамаунтского архипелага до Нуминорского порта. Такой путь использовал все преимущество преобладающего южного ветра и сильного Родамаунтского течения: было немного быстрее плыть из Сувраеля до Острова, чем с Острова в Сувраель.

В этот вечер много говорили о драконе. Зимой в этих водах их обычно было в изобилии, поскольку драконы, которые выжили в осеннем охотничьем сезоне, по традиции шли дальше, мимо берега Стоензара, продвигаясь на восток, назад в Великий Океан. Но это была не зима, и, как Валентайн и другие уже имели возможность наблюдать, драконы в этом году избрали необычный маршрут, поворачивая на север мимо западного берега Острова на какое-то таинственное свидание в полярных морях. Но в эти дни, несмотря ни на что, драконы были повсюду в море, или это так казалось, и кто знает почему? "Не я,— подумал Валентайн,— определенно не я".

Он спокойно сидел среди своих друзей, говорил мало, собираясь с силами, подготавливая себя.

Ночью он лежал не смыкая глаз, Карабелла рядом с ним, он слушал голоса Маджипуры. Он слышал, как они кричат от голода в Хинторе, визжат от страха в Пидруиде; он слышал сердитые окрики бегущих по мощеным улицам Велатиса охранников и лающие вопли уличных ораторов в Алазоре. Он слышал, как выкрикивали его имя пятьдесят миллионов раз. Он слышал, как метаморфы в своих отсыревших джунглях смакуют победу, которая неминуемо придет, и он слышал, как перекликаются один с другим драконы сильными оглушительными голосами на дне моря.

И он почувствовал также холодное прикосновение над бровью руки его матери и слова Леди: "Ты скоро будешь со мной, Валентайн, и я успокою тебя".

А потом у него был Король Снов, заявивший: "Сегодня ночью хочу я пересечь мир, чтобы найти твоих врагов, друг Коронованный, и я поставлю их на колени — это то, что я намерен сделать". Это дало ему возможность немного отдохнуть, пока крики страха и боли не возобновились, а потом пение морских драконов, а потом шепот формодеев, и так ночь стала утром, и он поднялся со своей постели более утомленным, чем ложился в нее.

Но как только корабли прошли мыс Стоензара и вошли в воды между Альханроелем и Островом, болезнь Валентайна начала рассеиваться. Бомбардировка мучительных воплей со всех концов мира не прекращалась; но здесь власть Леди была высшей и усиливалась с каждым днем, и Валентайн чувствовал ее рядом с собой в своем сознании, помогающую, направляющую, утешающую. В Сувраеле, встретившись лицом к лицу с пессимизмом Короля Снов, он горячо говорил о своей убежденности, что мир может быть восстановлен.

— Надежды нет,— сказал Минакс Баржазид, на что Валентайн ответил:

— Есть, если только мы дотянемся, чтобы ухватиться за нее. Я вижу путь.

И Баржазид сказал:

— Нет пути, и все потеряно,— на что Валентайн ответил:

— Только следуйте со мной, и я покажу путь.

И в конечном счете он вытащил Минакса из уныния и добился его скупой поддержки. Но надежда, найденная Валентайном в Сувраеле, каким-то образом выскользнула из его рук во время его путешествия на север; но теперь она, казалось, снова возвращалась.

Теперь Остров был очень близко. И с каждым днем он становился все выше над линией горизонта, и каждое утро, когда восходящее солнце освещало его восточный берег, его известковые крепостные стены переливались разнообразными красками с первыми лучами — бледно-розовый цвет, потом ошеломляюще красный, который незаметно переходил в золотистый, и, наконец, когда солнце полностью поднималось, возникало великолепие абсолютной белизны, белизны, которая звенела по воде, как отзвук гигантских тарелок и возвышение незатухающей мелодии.

В порту Нуминора Леди ожидала его в доме, известном как Семь Стен. Снова иерархиня Талинот Эсулда провела Валентайна к ней в Эмеральдскую комнату; снова он увидел ее стоящей между двумя напольными вазами с танигалиями, улыбающуюся, с протянутыми к нему руками.

Но поразительные и пугающие перемены произошли с ней, заметил он, с того раза, меньше года назад, когда они встречались в этой комнате.

В ее темных волосах теперь пробивались седые пряди, теплый блеск глаз стал печальным и почти холодным, время совершило набег даже на ее королевскую манеру держаться: она стояла сгорбившись склонив голову. Она казалась ему когда-то богиней, теперь она казалась богиней, которая постепенно превращается в старуху, простую смертную.

Они обнялись. Казалось, она стала такой легкой, что случайный порыв ветра мог унесли ее прочь. Они вместе пили охлажденное золотистое вино, и он рассказывал ей о своих скитаниях в Пиурифаине, о путешествии в Сувраель, о встрече с Доминином Баржазидом и том удовлетворении, которое он испытал, видя, как его прежний враг вновь вернулся на путь истинной преданности.

— А Король Снов? — спросила она.— Он был приветлив?

— В высшей степени. Между нами было так много тепла, что я просто поразился.

— Баржазиды редко бывают любезными. Характер их жизни на этой земле и ужасная ответственность препятствуют этому. Но они не чудовища, как о них обычно думают. Этот Минакс — жестокий человек… я чувствую это в его душе, когда наши мысли встречаются, что бывает не часто, но он сильный и активный человек.

— Он видит будущее мрачным, но он обещал свою полную поддержку всему, что мы должны сделать. В этот момент он наполняет мир своими действенными посланиями с целью остановить безумие.

— Я об этом знаю,— сказала Леди.— Прошедшие недели я чувствовала его силу, текущую из Сувраеля, как никогда прежде. Он испустил мощное усилие, как и я, в своей более спокойной манере. Но этого будет недостаточно. Мир сошел с ума Валентайн. Восходит звезда наших врагов, а наша звезда слабеет, голод и страх правят теперь миром, а не Понтифик и Коронованный. Ты знаешь это, ты чувствуешь, как безумие давит на тебя, охватывает тебя, угрожает смести все прочь.

— Тогда мы потерпим неудачу, мама? Ты это хочешь сказать? Ты — источник надежды и утешения!

Искорка прежнего стального характера мелькнула в ее глазах.

— Я ничего не сказала о неудаче. Я только напомнила, что Король Снов и Леди Острова сами не в состоянии сдержать поток умопомешательства.

— Есть еще третья Сила, мама. Или ты думаешь, я не способен вести эту войну?

— Ты способен на все, чего захочешь добиться, Валентайн. Но даже трех Сил недостаточно. Хромое правительство не может выстоять в кризисе, который поражает нас теперь.

— Хромое?

— Оно стоит на трех ногах. Их должно быть четыре. Настало время старому Тиверасу уснуть.

— Мама…

— Сколько ты можешь уклоняться от своей обязанности?

— Я ни от чего не уклоняюсь, мама! Но если я закупорю себя в Лабиринте, какой цели я достигну!

— Ты думаешь, что Понтифик бесполезен. Какой странный взгляд на наше содружество должен быть у тебя, если ты так думаешь.

— Я понимаю ценность Понтифика.

— Все же ты правил без него все время своего царствования.

— Не моя вина, что Тиверас был дряхлым, когда я взошел на трон. Что мне было делать, идти дальше в Лабиринт немедленно после того, как стал Коронованным? У меня не было Понтифика, потому что мне его не дали. И еще не пришло мое время занять место Тивераса. У меня была более ощутимая работа. И до сих пор есть.

— Ты задолжал Маджипуре Понтифика, Валентайн.

— Еще не время. Еще не время.

— Сколько ты будешь это говорить?

— Я должен оставаться на виду. Я намерен установить связь с Данипиурой, мама, и вовлечь ее в союз со мной против Фараатаа, нашего врага, который погубит весь мир ради того, чтобы вернуть его своему народу. Если я буду в Лабиринте, как я смогу…

— Ты хочешь сказать, что поедешь в Пиурифаину во второй раз?

— Второй мой визит может оказаться удачнее. Все равно, мне кажется необходимым провести переговоры с метаморфами. Данипиура должна понять, что я не такой, как короли прошлого, что я признаю новые истины. Мы не можем больше подавлять метаморфов в душе Маджипуры, но должны признать их и принять в нашу среду, объединиться с ними.

— И это может быть сделано только, пока ты Коронованный?

— Я в этом убежден, мама.

— Проверь тогда снова свои убеждения,— сказала Леди непреклонным голосом.— Если это действительно убеждения, а не всего лишь отвращение к Лабиринту.

— Я ненавижу Лабиринт и не делаю из этого секрета. Но я отправлюсь туда, если не с радостью, то из чувства долга, когда придет время. Я говорю, что время еще не пришло. Возможно, оно близко, но еще не здесь.

— Тогда пусть оно не запаздывает с приходом. Даст, наконец, уснуть Тиверасу, Валентайн. И пусть это будет скорее.

"Это была маленькая победа,— подумал Фараатаа,— но вполне достойная смакования, этот вызов на встречу с Данипиурой". Так много лет в изгнании, жалко слоняющийся по джунглям. Так много лет он подвергался насмешкам, когда о нем вспоминали; и теперь Данипиура пригласила его с величайшей дипломатической учтивостью посетить ее в Доме Собраний в Илиривойне.

Сначала он намеревался отклонить ее приглашение и надменно сказать ей, чтобы она пришла к нему в Нью-Велализьер. В конечном счете она была всего лишь племенным функционером, чье звание не имело доссыльного происхождения, а он по шумному одобрению масс стал Наследным Принцем и Королем Который Есть, он ежедневно вел беседы с водяными королями и вызывал преданность гораздо более сильную, чем та, которой могла похвастать Данипиура.

Но потом он передумал: "Насколько более эффективно было бы войти во главе своего многотысячного войска в Илиривойн, и пусть Данипиура и все ее лакеи видят, какая у него сила! Пусть будет так",— решил он. Он согласился ехать в Илиривойн.

Столица на своем новом месте имела сырой, незавершенный вид. Они, как обычно, выбрали для нее открытое место в лесу недалеко от реки. Улицами были едва различимые тропы, сплетенные из прутьев, дома почти не имели украшений, их крыши, казалось, были сплетены наспех, а площадь перед Домом Собраний была только частично расчищена, и повсюду вились и переплетались стебли лозы. Только Дом Собраний напоминал о прежнем Илиривойне. Это была традиция, они перенесли здание со старого места и восстановили его в центре города, где оно доминировало над всем: высотой в три этажа, каркас из тусклых бревен баникопа, фасад из полированных досок красного дерева. Среда грубых хижин пиуриваров Илиривойны Дом Собрания казался дворцом. "Когда мы пересечем море и восстановим Велализьер,— подумал Фараатаа,— мы построим настоящий дворец из мрамора и сланца, который станет новым чудом света, и мы украсим его прекрасными предметами, которые возьмем в Замке лорда Валентайна как трофеи. И пусть тогда Данипиура унижается передо мной!"

Но пока он был намерен соблюсти протокол. Он предстал перед Домом Собраний и переменился в Пяти формах Почтения: Ветер, Пески, Лезвие, Поток, Пламя. Он удерживался в Пятой форме, пока не появилась Данипиура. В какой-то миг показалось, что она была поражена размерами войска, которое сопровождало его в столицу: оно заполнило площадь и простиралось за границы города. Но она быстро овладела собой и приветствовала их Тремя Формами Приема: Звезда, Спутник, Комета. При этой последней Фараатаа вернулся в свою собственную форму и проследовал за ней в здание. Никогда еще он не был в Доме Собраний.

Данипиура была холодна, недоступна, властна. Фараатаа почувствовал некоторое, совсем незаметное, благоговение, все-таки она была в своей должности на протяжении всей его жизни, но он быстро справился с ним. Ее высокий стиль, ее превосходное самообладание, как ему было известно, только оружие защиты.

Она предложила ему обед из калимботов и гумбы, слабое лавандовое вино, на которое он посмотрел без удовольствия. Вино не было тем напитком, которое употребляли пиуривары в древние времена. Он не стал его пить и даже не поднял кубок в знак приветствия, что не осталось незамеченным.

Когда с формальностями было покончено, Данипиура сказала ему резко:

— Я люблю Неизменчивых не более твоего Фараатаа, но то, чего добиваешься ты, недостижимо.

— И чего же я добиваюсь?

— Очистить от них мир.

— Ты думаешь, что это недостижимо? — сказал он с оттенком легкого любопытства в голосе.— Почему?

— Их двадцать миллиардов. Куда им идти?

— Разве нет других миров во Вселенной? Они пришли от туда, пусть возвращаются.

Она притронулась кончиками пальцев к подбородку — отрицательный жест, показывающий несерьезное и пренебрежительное отношение к его словам. Фараатаа сдержал свое раздражение.

— Когда они пришли,— сказала Данипиура,— их было всего лишь несколько. Теперь их много, и в наши дни движение между Маджипурой и другими мирами небольшое. Ты понимаешь, сколько потребуется времени, чтобы перевезти с этой планеты двадцать миллиардов жителей? Если корабль будет улетать каждый час, унося десять тысяч человек, мы никогда не избавимся от них, поскольку они будут размножаться быстрее, чем мы сможем загрузить корабли.

— Тогда пусть остаются здесь, и мы будем продолжать вести войну против них. Они перебьют друг друга из-за пищи, и, спустя некоторое время, у них не будет еды, а те, кто останется, умрут от голода, и их города превратятся в призраки. И мы покончим с ними навсегда.

Кончики пальцев Данипиуры снова коснулись подбородка.

— Двадцать миллиардов мертвых тел? Фараатаа, Фараатаа, будь благоразумным! Можешь ты понять, что это значит? В одной Ни-мое больше жителей, чем во всей Пиурифаине… А сколько еще других городов? Подумай о зловонии всех этих тел! Подумай о болезнях, которые возникнут в результате разложения множества трупов!

— Мясо будет очень скудным, если все они умрут от голода. Будет нечему гнить.

—Ты говоришь слишком легкомысленно, Фараатаа.

—Ты так думаешь? Ну, тогда я действительно говорю легкомысленно. Своим легкомыслием я потряс угнетателей, под каблуком которых мы извиваемся четырнадцать тысяч лет. Легкомысленно я повергнул их в хаос. Легкомысленно я…

— Фараатаа!

— Я достиг многого благодаря своему легкомыслию, Данипиура. Не только без какой-либо помощи с твоей стороны, но, фактически, при твоем прямом противодействии большее время. И теперь…

— Слушай меня внимательно, Фараатаа! Ты привел в действие мощные силы, верно, и ты потряс Неизменчивых так, как я не могла представить. Но теперь пришло время сделать паузу и подумать о неизбежных последствиях того, что ты сделал.

— Я подумал,— ответил он.— Мы вернем себе наш мир.

— Возможно, но какой ценой. Ты послал болезни на их земли… Ты считаешь, что их так легко отозвать назад? Ты вывел чудовищных и ужасающих животных и выпустил их на свободу. А сейчас ты предлагаешь, чтобы мир задохнулся от гниения миллиардов тел. Ты спасаешь наш мир, Фараатаа, или разрушаешь его?

— Болезни исчезнут, как только погибнут растения, которые, в основном, не представляют для нас пользы. Новых животных немного, а мир большой, и ученые заверяют меня, что эти твари не могут воспроизводить себя, так что мы избавимся от них, как только они сделают свое дело. И я меньше, чем ты, боюсь этих гниющих тел. Скавенгиеры наедятся так, как они не наедались никогда, и мы построим храмы из груды костей, которые останутся. Победа за нами, Данипиура. Мир возвращен нам.

— Ты слишком самоуверен. Они еще не нанесли ответного удара. Но что если они нанесут, Фараатаа. что если нанесут? Я прошу тебя вспомнить, Фараатаа, что сделал с нами лорд Стиамот.

— Лорду Стиамоту понадобилось тридцать лет, чтобы завершить свое покорение.

— Правильно,— сказала Данипиура,— но у него была маленькая армия. Теперь Неизменчивые значительно превосходят нас в численности.

— Но сейчас мы овладели искусством посылать на них эпидемии и чудовищ, которых у нас не было во времена лорда Стиамота. Их численность будет работать против них, как только кончатся их продовольственные запасы. Как смогут они сражаться с нами тридцать дней, не говоря уже о тридцати годах,

если голод будет разрывать их цивилизацию на части?

— Голодные воины могут сражаться намного яростнее, чем сытые.

Фараатаа засмеялся:

— Воины? Какие воины? Ты говоришь нелепости, Данипиура, Этот народ — мягкий.

— Во времена лорда Стиамота…

— Время лорда Стиамота было восемь тысяч лет назад. С тех пор жизнь была для них слишком легкой, и они стали расой простофиль и трусов. И самый большой простофиля — лорд Валентайн, этот святой глупец, со своим благочестивым отвращением к насилию. Как мы должны бояться такого короля, как этот, который не выносит кровопролития?

— Согласна, нам нечего бояться его. Но мы можем использовать его, Фараатаа. И это то, что я намерена сделать.

— Каким образом?

— Ты знаешь, что он мечтает прийти к соглашению с нами.

— Я знаю,— сказал Фараатаа,— что он вошел в Пиурифаину с глупой надеждой провести переговоры с тобой, и ты разумно уклонилась от встречи с ним.

— Он пришел добиваться дружбы, правильно. И действительно я уклонилась от встречи с ним. Мне нужно было узнать о твоих намерениях прежде, чем я смогу начать с ним переговоры.

— Теперь ты знаешь мои намерения.

— Знаю. И я прошу тебя прекратить распространение этих эпидемий и поддержать меня, когда я буду встречаться с Коронованным. Твои действия угрожают моим целям.

— И что это за цели?

— Лорд Валентайн отличается от других Коронованных, которых я знала. Как ты говоришь, он святой глупец, мягкий человек, не терпящий кровопролития. Его отвращение к войне делает его сговорчивым и управляемым, я намерена получить от него такие уступки, какие нам не дал бы ни один из предшествовавших Коронованных. Право снова поселиться в Альханроеле… Снова владеть священным городом Велализьером… Представительство в правительстве… Полное политическое равенство — короче, участие в жизни Маджипуры.

— Лучше полностью все разрушить и поселиться там, где мы захотим, не спрашивая ни у кого разрешения!

— Но ты должен понимать, что это невозможно. Ты не можешь ни выселить с этой планеты двадцать миллиардов жителей, ни истребить их. Что мы можем сделать, так это заключить с ними мир. А в Валентайне гарантия благоприятной возможности мира, Фараатаа.

— Мир! Какое отвратительное, лживое слово! Мир! О, нет, Данипиура, я не хочу мира. Я заинтересован не в мире, а в победе. И победа будет за нами.

— Победа, которую ты жаждешь, станет гибелью для всех нас,— ответила Данипиура.

— Думаю, нет. Мне кажется, твои переговоры с Коронованным не приведут тебя никуда. Если он пойдет на те уступки, о которых ты намерена просить, его собственные принцы и герцоги сбросят его и заменят более безжалостным человеком, и тогда где мы окажемся? Нет, Данипиура, я должен продолжить свою войну, пока Неизменчивые полностью не исчезнут из нашего мира. Что-либо другое означает продолжение нашего рабства.

— Я запрещаю это.

— Запрещаешь?

— Я Данипиура!

— Ну и что с того? Я Король Который Есть, обо мне говорилось в пророчествах. Как ты можешь запретить мне что-либо? Сами Неизменчивые дрожат передо мной. Я уничтожу их, Данипиура. И если ты будешь мне противиться, я уничтожу также и тебя.

Он поднялся и взмахом руки опрокинул нетронутый кубок с вином, разлив его содержимое по столу. В дверях он остановился, оглянулся и быстро обрел форму, известную как Река, жест демонстративного неповиновения и презрения. Тут же вернул свою форму.

— Война будет продолжаться,— сказал он.— Пока я разрешаю тебе оставаться в твоей должности, но я предупреждаю тебя не делать изменнических приближений к врагу. Что касается святого лорда Валентайна, он поплатится жизнью. Его кровь послужит для очищения Стола Богов в День освящения Велализьера. Остерегайся, Данипиура! Или я пролью твою кровь с этой же целью.

— Коронованный лорд Валентайн находится у своей матери Леди во Внутреннем Храме,— сказала иерархиня Талинот Эсулда.— Он просит вас отдохнуть здесь, этой ночью, в королевском доме в Нуминоре, принц Хиссун, и явиться к нему утром.

— Как будет угодно Коронованному,— сказал Хиссун.

Он смотрел мимо иерархини на огромную белую стену Первого Утеса, вздымающегося над Нуминором. Она сияла с такой же ослепительной яркостью, как само солнце. Когда Остров впервые показался на горизонте несколькими днями раньше, на пути из Альханроеля, он вдруг заметил, что прикрывает глаза от этого режущего света и вообще смотрит в сторону, а стоявшая рядом Элзинома в ужасе отвернулась и воскликнула:

— Никогда не видела ничего столь же яркого! Мы ослепнем, если будем смотреть туда!

Теперь, с близкого расстояния, белый камень не был таким ослепляющим, свет его казался мягче и напоминал, скорее, сияние луны, нежели солнца.

Прохладный свежий ветер дул с моря. Тот самый ветер, который так быстро гнал его судно от Алазора до Острова, но не смог обуздать растущее в нем день ото дня нетерпение. Это нетерпение одолевало его и сейчас, когда он прибыл во владения Леди. Хотя он понимал, что должен быть терпеливым и приспособиться к неторопливым ритмам Острова и его хозяйки, иначе ему не удастся выполнить те задачи, которые стояли перед ним.

И в самом деле, он чувствовал эти мягкие ритмы, поселившиеся в нем, когда иерархини повели его по тихому маленькому портовому городку к королевскому дому, известному как Семь Стен.

"Чары Острова чрезвычайно сильны", — подумал он. Это было спокойное, безмятежное, тихое место, свидетельствующее о присутствии Леди. Смятение, разрушающее Маджипуру, здесь ему казалось нереальным.

Тем не менее в эту ночь Хиссун никак не мог уснуть. Он лежал в восхитительных покоях, обитых великолепной тканью глубоких цветов древнего узора, где, может быть, до него спали Великий лорд Конфалюм или Престимион, или сам Стиамот, и ему казалось, что эти древние короли все еще парили поблизости, переговариваясь друг с другом шепотом, и то, что они говорили, было насмешкой над ним: выскочка, щеголь, надутый индюк. "Это только шум прибоя о крепостные стены",— сердито говорил он себе. Но сон по-прежнему не приходил, и чем усерднее он искал его, тем более тот от него удалялся. Он встал и прошелся по комнатам, вышел во двор, надеясь разбудить какого-нибудь слугу, который мог бы дать ему вина, но не встретил никого и спустя некоторое время вернулся в свою комнату и снова закрыл глаза. На этот раз ему показалось, что он почувствовал, как, Леди легко дотронулась до его души, почти сразу: не послание, совсем другое, только лиши касание, слабое, как дыхание над его душой, мягкое — Хиссун, Хиссун, Хиссун, которое успокоило его в легком забытьи, потом глубже, глубже, вне досягаемости снов.

Наутро стройная величавая иерархиня Талинот Эсулда пришла за ним и Элзиномой и повела их к подножию большого белого утеса, где стояли в ожидании сани-плавуны, чтобы унести их на верхние террасы Острова.

Подъем по отвесной стене Первого Утеса внушал страх — вверх, вверх и вверх, как будто во сне. Хиссун не смел открыть глаза, пока сани не остановились, ударившись о землю. Тогда он оглянулся и увидел освещенное пространство моря, простирающегося до далекого Альханроеля, и две изогнутые косы Нуминорских волнорезов прямо под собой. Плавун-фургон повез их через покрытые лесами плато на вершину, к основанию Второго Утеса, который так круто взмывал вверх, что, казалось, заслонял все небо. Здесь они остались ночевать в домике на Террасе Зеркал, где массивные плиты из отшлифованного черного камня поднимались от земли, как таинственные древние идолы.

Потом снова вверх к самому высокому и самому сокровенному утесу, на тысячи футов от уровня моря, здесь находилось святилище Леди, На вершине Третьего Утеса воздух был поразительно чистым, так что предметы, находящиеся за много миль, были видны, словно в увеличительное стекло.

Неизвестные Хиссуну огромные упитанные красные птицы с громадными черными крыльями лениво кружились высоко над головой. Снова Хиссун и Элзинома пошли к центру плоской вершины Острова, проходя террасу за террасой, пока, наконец, не остановились. Простые здания из белого умытого камня были разбросаны в кажущемся беспорядке среди садов необыкновенной чистоты и спокойствия.

— Это Терраса Обожания,— сказала Талинот Эсулда,— вход во Внутреннюю Обитель.

Они спали этой ночью в тихом уединенном домике, приятном и скромном, со своим мерцающим бассейном и укромным садом, огражденным вьющимися стеблями лозы, которые переплетались, образуя непреодолимую стену. На рассвете слуги принесли им охлажденные фрукты и запеченную рыбу, и вскоре после того, как они поели, появилась Талинот Эсулда. С ней была другая иерархиня, грозная, с пронзительным взглядом седовласая женщина. Она приветствовала их обоих, но по-разному: отдала Хиссуну салют, подходящий для принца Горы, но сделала это как-то невнимательно, почти небрежно, а потом повернулась к Элзиноме и, сжав обе ее руки в своих и задержав их так, тепло и участливо заглянула в глаза. Когда она, наконец, отпустила руки Элзиномы, то сказала:

— Я приветствую вас обоих на Третьем Утесе. Меня зовут Лоривада. Леди и ее сын ожидают вас.

Утро было холодным и туманным, сквозь низкие облака едва пробивался намек на солнечный свет. В одной цепочке, Лоривада впереди, Талинот Эсулда позади, не произнося ни слова, они прошли через сад, где каждый листик поблескивал капельками росы, пересекли мостик из белого камня, изогнутый такой хрупкой дугой, что казалось, он может рассыпаться даже от самых осторожных шагов, ступили на широкое травяное поле, в конце которого находилась Внутренняя Обитель.

Хиссун никогда не видел более красивого здания. Оно было построено из того же полупрозрачного белого камня, как и мост. В его центральной части находилась низкая ротонда с плоской крышей, от которой отходили на равном расстоянии, словно лучи звезды, восемь длинных узких галерей. Не было никаких украшений, все было чистым, строгим, простым, безупречным.

Внутри ротонды, просторной комнаты из восьми стен с восьмиугольным бассейном в середине, их ожидали лорд Валентайн и женщина, которая, конечно же, и была его матерью, Леди.

Хиссун застыл на пороге, переполненный смущением. Он переводил взгляд с одного на другую в замешательстве, не зная, которой из этих Сил он должен первой выразить свое почтение. Леди, решил он, следует отдать предпочтение. Но в какой форме должен он засвидетельствовать свое уважение? Он, конечно, знал знак Леди, но нужно ли отдавать этот знак самой Леди, как отдают знак лучистой звезды Коронованному, или это было совершенно бестактно? Хиссун не мог придумать. Его никто не учил, как надо приветствовать Леди Острова.

Все-таки он повернулся к ней. Она выглядела более старой, чем он ожидал. Лицо в глубоких морщинах, волосы с густой проседью, под глазами запутанная сеть тонких линий, Но улыбка — яркая, теплая и светящаяся, как полуденное солнце, красноречиво говорила о ее энергии и силе: в этом удивительном ощущении тепла Хиссун почувствовал, как быстро тают его страхи и сомнения.

Он опустился было перед ней на колени, но, казалось, она почувствовала его намерение, прежде чем он мог двинуться, и остановила быстрым, коротким покачиванием головы. Вместо этого Леди протянула ему руку. Хиссун, поняв каким-то образом, чего от него ждут, легко коснулся кончиками пальцев ее рук и получил такой ошеломляющий, потрясающий приток энергии, что отпрыгнул бы назад, если бы не держался так натянуто и осторожно. И от этого внезапного импульса он почувствовал в себе зарождение волны новой уверенности, мощи, уравновешенности.

Потом он повернулся к Коронованному.

— Милорд,— прошептал он.

Хиссун был удивлен и встревожен изменением во внешности лорда Валентайна с тех пор, как он видел Коронованного в Лабиринте, в начале его злополучного крестного хода. Тогда лорд Валентайн был в тисках ужасного утомления, но все равно его черты выражали внутреннее свечение, неподавляемую радость, которую не могла скрыть никакая усталость. Теперь — нет; жестокое солнце Сувраеля сделало темной его кожу и обесцветило волосы, придав ему необычно свирепый, почти варварский вид. Его глаза были непостижимыми, покрытыми дымкой, лицо — суровым и морщинистым. Он казался совершенно незнакомым; мрачный, напряженный, отдаленный.

Хиссун начал делать знак лучистой звезды, но лорд Валентайн нетерпеливо отмахнулся и, шагнув вперед, схватил руку Хиссуна, крепко сжав ее. Это тоже настораживало: Коронованному не пожимали руку, И от прикосновения его рук Хиссун снова почувствовал текущий в него поток. Но эта энергия, в отличие от той, что шла от Леди, оставила его встревоженным, несобранным, неспокойным.

Когда Коронованный отпустил его, Хиссун отступил назад и кивком подозвал Элзиному, которая неподвижно стояла у порога, как будто она окаменела от вида двух Сил Маджипуры в одной комнате. Хриплым, низким голосом он сказал:

— Милорд… Добрая Леди… Я прошу вас приветствовать мою маму, леди Элзиному…

— Достойная мать такого достойного сына,— сказала Леди. Это были первые слова, которые она произнесла, и ее голос показался Хиссуну самым прекрасным, какой он когда-либо слышал: богатый, спокойный, мелодичный.— Подойди ко мне, Элзинома.

Вырвавшись из своего полуобморочного состояния, Элзинома пошла по гладкому мраморному полу, Леди тоже шла к ней, так что они встретились у восьмиугольного бассейна в центре комнаты. Здесь Леди обняла Элзиному крепко и тепло прижала к себе, и когда, наконец, две женщины разъединились, Хиссун увидел, что его мать, казалось, долгое время пробыв в темноте, вышла на яркое солнце. Ее глаза светились, лицо пылало, в ней не было ни намека на робость или благоговейный страх.

Она посмотрела на лорда Валентайна и начала делать знак лучистой звезды, только чтобы получить, как до этого Хиссун, отрицательный жест Коронованного, вытянувшего ладонь и сказавшего:

— Это не обязательно добрая леди Элзинома.

— Милорд, это мой долг! — ответила она твердым голосом.

— Нет. Сейчас — нет.— Коронованный улыбнулся впервые за это утро.— Все эти жесты и поклоны существуют для общественного показа. А здесь нет необходимости в такой демонстрации.

Затем, обращаясь к Хиссуну, он сказал:

—Я не узнал бы тебя, наверное, если бы не был уверен, что именно ты придешь сегодня ко мне. Мы не встречались так долго, что стали незнакомцами, или мне так кажется?

— Много лет, милорд и нелегких лет,— ответил Хиссун.— Время всегда несет изменения, а такие годы несут великие изменения.

— Да, это так.— Наклонившись вперед, лорд Валентайн изучал Хиссуна с напряженностью, которая смущала его. Наконец Коронованный сказал:

— Когда-то мне казалось, что я знаю тебя хорошо. Но Хиссун, которого я знал, был мальчиком, прятавшим застенчивость за озорством. Хиссун, который сегодня стоит передо мной, стал мужчиной, принцем, и в нем осталось совсем мало застенчивости, а озорство, может быть, превратилось в нечто более глубокое — лукавство, может быть, или даже в умение искусно управлять государственными делами, если сообщения, которые есть у меня, правдивы. Я уверен, что это так. Мне кажется, что я все еще вижу мальчика, которого когда-то знал, где-то внутри тебя. Не узнать его далеко не просто.

— И мне трудно, милорд, узнать в вас человека, который однажды нанял меня проводником в Лабиринте.

— Я так сильно изменился, Хиссун?

— Да, милорд, Я боюсь за вас.

— Бойся за Маджипуру, если ты должен бояться. Не трать это на меня.

— Я очень боюсь за Маджипуру. Но как вы можете просить меня не бояться за вас? Вы мой благодетель, милорд. Всем, что у меня есть, я обязан вам. И когда я вижу, как вы становитесь все мрачнее и холоднее…

— Теперь холодные времена, Хиссун. Климат мира отражается на моем лице. Но, возможно, впереди нас всех ждет весна. Скажи, мне: какие новости на Горе Замка? Мне известно, что лорды и принцы вынашивают там великие планы.

— В самом деле, милорд.

— Тогда говори!

— Вы понимаете, милорд, что эти проекты предназначены для вашего Утверждения, что Совет Регентства не берет на себя смелость предпринимать…

— Так я беру на себя. Скажи мне, что предлагает Совет?

Хиссун глубоко вздохнул.

— Первое,— сказал он,— мы расположили бы армию, окружив все границы Пиурифаины так, чтобы воспрепятствовать метаморфам дальше распространять эпидемии и другие ужасы.

— Окружить Пиурифаину, ты сказал, или захватить ее? — спросил лорд Валентайн.

— Первоначально окружить, милорд.

— Первоначально.

-— Как только мы установим контроль за границами, наш план — войти в провинцию, чтобы найти мятежника Фараатаа и его сторонников.

— А-а… Схватить Фараатаа и его сторонников! И что с ними сделают, если их схватят, в чем я очень сомневаюсь, исходя из своего опыта скитаний по джунглям?

— Их заключат в тюрьму.

— И это все? Главарей шайки не казнят?

— Милорд, мы не дикари.

— Конечно, конечно. И целью этого вторжения будет только одно — взять Фараатаа?

— Ничего, кроме этого, милорд.

— Без попытки сбросить Данипиуру? Без кампании общего истребления метаморфов?

— Эти идеи никогда не предлагались.

— Я понимаю.

Его голос стал почти насмешливым. Хиссун никогда не слышал, чтобы он говорил в подобном тоне.

— Какие еще планы предлагает Совет?

— Армия усмирения без кровопролития, если его можно избежать, занимает Пилиплок и берет контроль над всеми другими городами и провинциями, которые могут отделиться от правительства. Кроме того, нейтрализует различные частные военные силы, созданные лже-Коронованными, наводнившими многие районы, и, если возможно, попытаться повернуть эти войска на службу правительству. И в завершении — военная оккупация всех провинций, которые откажутся принять участие во вновь учрежденной программе разделения продовольственных запасов с пораженными зонами.

— Вполне всеобъемлющий план,— сказал лорд Валентайн тем же странным, равнодушным тоном.— И кто будет руководить всеми этими армиями?

— Совет предложил разделить командование между милордом Дивисом, милордом Тунигорном и мной,— ответил Хиссун.

— А я?

— Вы, милорд, конечно, будете Верховным командующим над всеми этими силами.

—– Конечно. Конечно.

Взгляд лорда Валентайна стад неподвижным, и наступило долгое молчание. Он, казалось, обдумывал все, что сказал Хиссун. Хиссун внимательно наблюдал за ним. Было что-то глубоко тревожащее в той суровой сдержанной манере, в которой Коронованный задавал ему вопросы: казалось ясным, что лорд Валентайн знал так же хорошо, как и сам Хиссун, к чему клонится беседа, и Хиссун вдруг понял, что боится той минуты, когда речь пойдет о главном. Но эта минута, подумал Хиссун, была уже близка. Глаза лорда Валентайна необычно заблестели, когда его внимание снова обратилось к Хиссуну и он сказал:

— Было ли что-нибудь еще предложено Советом Регентства, принц Хиссун?

— Еще одно, милорд

— Что же?

— Чтобы командующим армии, которая займет Пилиплок и другие восставшие города, должен быть тот, кто носит титул Коронованного.

— Коронованный, как мне только что сказали, будет Верховным командующим?

— Нет, милорд. Понтифик должен быть Верховным командующим.

Молчание, которое за этим последовало, казалось, длилось тысячу лет. Лорд Валентайн стоял почти неподвижно. Его можно было принять за статую, если бы не слабое мигание его век и редкое подергивание мышцы щеки. Хиссун напряженно ждал, не смея заговорить. Теперь, когда он это сделал, он удивлялся собственной смелости: предъявить такой ультиматум Коронованному. Но все было исполнено. И этого нельзя было вернуть назад. Если лорд Валентайн в своем гневе лишит его звания и отправит назад попрошайничать на улицах Лабиринта, пусть будет так. Все было исполнено, и сказанное нельзя было вернуть назад

Коронованный засмеялся.

Это был смех, родившийся в нем, словно гейзер, прорвавшийся из его груди, продолжительный, ревущий, рокочущий хохот, свойственный только таким гигантам, как Лизамона Халтин или Залзан Кавол, но никак нельзя было ожидать такой силы звука от мягкого лорда Валентайна. Он продолжался и продолжался так долго, что Хиссун начал бояться, что Коронованный сошел с ума. Но как раз в этот миг он прекратился, резко и внезапно, и ничего не осталось от странного веселья лорда Валентайна, кроме необычной сияющей улыбки.

— Ловко! — закричал он.— О, ловко, Хиссун, ловко!

— Милорд?

— И скажи мне, кто станет Коронованным?

— Милорд, вы должны понимать, что это только предложение ради большей эффективности управления в такое кризисное время.

— Да, конечно. И кто, я спрашиваю вас снова, выдвигается во имя большей эффективности?

— Милорд, выбор преемника всегда остается за бывшим Коронованным.

— Это так. Но кандидаты… разве их не предлагают старшие советники и принцы? Элидат был предполагаемым наследником… Но Элидат, как вам известно, мертв. Итак… Кто же им будет, Хиссун?

— Обсуждались несколько имен,— тихо сказал Хиссун.

Теперь он мог прямо смотреть на лорда Валентайна.

— Если вам это неприятно, милорд…

— Несколько имен, так? Чьи же?

— Милорд Стазилен, например. Но он сразу заявил, что не желает быть Коронованным. Еще — милорд Дивис.

— Дивис никогда не должен быть Коронованным,— резко сказал лорд Валентайн, посмотрев на Леди.— В нем недостатки моего брата Вориакса и ни одного из его достоинств. Кроме мужества, я полагаю, и определенной твердости, чего недостаточно.

— Было еще одно имя, милорд.

— Ваше, Хиссун?

— Да, милорд,— сказал Хиссун. Он произнес эти слова срывающимся шепотом.— Мое.

Лорд Валентайн улыбнулся.

— И стали бы служить?

— Если меня попросят, да. Да.

Глаза Коронованного напряженно всматривались в глаза Хиссуна, который, не моргнув, выдержал это пронизывающее испытание.

— Ну, тогда нет проблем, а? Моя мама хочет, чтобы я взошел на трон. Совет Регентства хочет, чтобы я взошел на трон. И старый Тиверас наверняка хочет, чтобы я взошел на трон.

— Валентайн…— сказала Леди, нахмурившись.

— Нет, все хорошо, мама. Я понимаю, что должно быть сделано. Я не могу больше колебаться, не так ли? Следовательно, я примиряюсь со своей участью. Мы отправим приказание Хорнкасту, что Тиверасу позволено, наконец, пересечь Мост Прощаний. Ты, мама, наконец, можешь сложить свою ношу, что, я знаю, тебе хочется, и перейти к спокойной жизни бывшей Леди. Вы, Элзинома, ваша задача только начинается. И твоя, Хиссун. Видишь, дело сделано. Так, как я это и представлял, только, возможно, раньше, чем я ожидал.

Хиссун, наблюдавший за Коронованным, с удивлением и растерянностью увидел, как переменилось выражение его лица. Суровость, не свойственная ему жестокость рассеялись, и в глазах Валентайна появились спокойствие, теплота и мягкость, присущие ему всегда, а жуткая, неподвижная улыбка, похожая на улыбку сумасшедшего, уступила место прежней улыбке Валентайна — доброй, нежной, ласковой.

— Все кончено,— тихо сказал Валентайн.

Он поднял руки и вытянул их вперед в знаке лучистой звезды и закричал:

— Да здравствует Коронованный! Да здравствует лорд Хиссун!

Трое из пяти главных министров Понтифика были уже в совещательной комнате, когда вошел Хорнкаст. В центре, как обычно, сидел гайрог Шинаам, министр военных дел, его раздвоенный язык нервно дергался, как будто он думал, что смертный приговор собираются вынести не древнему существу, которому он так долго служил, а ему самому. Рядом с ним было пустое место врача Сепультрова, и справа от него — Дилифон, высохший и немощный маленький человечек, сидевший съежившись в своем, похожем на трон, кресле и ухватившись за его ручки, но в его глазах сверились огоньки, которые Хорнкаст не видел уже много лет. По другую сторону комнаты сидела толковательница снов Наррамира, излучая темную болезненность и страх, скрывавшиеся под маской нелепо роскошной красоты, вызванной колдовством. "Сколько времени,— подумал Хорнкаст,— каждый из этих троих ждал этого дня? И что принесли они в своих душах, когда он наконец наступил?"

— Где Сепультров? — задал вопрос Хорнкаст.

— У Понтифика,— ответил Дилифон.— Его вызвали в тронный зал час назад Понтифик снова начал говорить, как нам сказали.

— Странно, что меня не предупредили,— сказал Хорнкаст.

— Мы знали, что Вы получаете сообщение от Коронованного,— сказал Шинаам.— Мы подумали, что лучше вас не беспокоить.

— Этот день, тот самый день, не так ли? — спросила Наррамира, напряженно наклонившись вперед, снова и снова касаясь пальцами своих густых блестящих черных волос.

Хорнкаст кивнул.

— Это тот день.

— В это трудно поверить,— сказал Дилифон.— Фарс тянулся так долго, что казалось, он никогда не кончится!

— Он заканчивается сегодня,— сказал Хорнкаст.— Вот здесь указ, довольно отточенные формулировки.

Шинаам с тонким режущим смешком сказал:

— Я хотел бы знать, какого рода формулировки используются в приговоре правящего Понтифика к смерти. Этот документ, я полагаю, будут изучать будущие поколения.

— Указ никого не приговаривает к смерти,— сказал Хорнкаст.— В нем нет никаких инструкций. Это всего лишь декларация о горе Коронованного лорда Валентайна по случаю смерти его отца и отца всех нас — великого Понтифика Тивераса.

— О, он хитрее, чем я думал! — сказал Дилифон.— Его руки остаются чистыми!

— Они всегда чистые,— сказала Наррамира.— Скажите мне, Хорнкаст, кто будет новым Коронованным?

— Хиссун, сын Элзиномы, выбран.

— Молодой принц из Лабиринта?

— Тот самый.

— Поразительно! Тогда будет и новая Леди?

— Элзинома,— сказал Хорнкаст.

— Это переворот! — закричал Шинаам.— Валентайн перевернул Гору Замка одним ударом! Кто может в это поверить? Лорд Хиссун! Может такое быть? Как принцы Горы допускают это?

— Думаю, у них было мало выбора,— ответил Хорнкаст.— Но давайте не будем интересоваться принцами Горы, Нам нужно выполнять свои задачи в этот наш последний день власти.

— И благодарим Бога, что он последний,— сказал Дилифон.

Гайрог посмотрел на него.

— Вы говорите за себя одного!

— Возможно, да. Но я говорю также за Понтифика Тивераса.

— Который в этот день, кажется, говорит сам за себя, а? — сказал Хорнкаст.

Он всмотрелся в документ в своей руке.

— Здесь есть несколько любопытных вопросов, на которые я должен обратить ваше внимание. Например, мои помощники пока не смогли составить описание точного порядка объявления о смерти Понтифика и восхождении нового. Утекло так много времени с тех пор, как такое событие происходило.

— Вполне вероятно, что уже никого нет в живых, кто имел бы опыт в таких вещах,— сказал Дилифон,— кроме самого Понтифика Тивераса.

— Я сомневаюсь, что он поможет нам в этом вопросе,— заметил Хорнкаст.— Сейчас разыскиваем в архивах подробности объявления о смерти Осиера и восхождении Тивераса, но если мы ничего не сможем найти, мы должны будем придумать свою церемонию.

Наррамира, закрыв глаза, сказала низким отдаленным голосом:

— Вы забываете. Есть один человек, который присутствовал на дне восхождения Тивераса.

Хорнкаст посмотрел на нее в изумлении. Она была старая — это знали все, но никто не знал, сколько же ей лет. Она была императорской толковательницей снов так давно, сколько любой из них мог помнить. Но если она действительно выжила со времен царствования Тивераса как Коронованного, то она была старше, чем он мог представить, и он почувствовал, как дрожь прошла у него по спине, он, который считал, что давно вышел из возраста, когда что-нибудь еще может удивить.

— Так вы помните это? — спросил он.

— Я вижу это сквозь туман. Сначала об этом было объявлено во Дворце Колонн. Потом во Дворце Державы, а потом на Площади Масок, и после этого провозгласили в Зале Ветров и Дворце Пирамид. Когда новый Понтифик прибывает в Лабиринт, он должен войти через Устье Лезвий и спуститься вниз пешком. Это я помню: Тиверас, шагающий с неудержимой решительностью сквозь огромные толпы, которые кричали его имя, а он шел так быстро, что никто не мог угнаться за ним, он не остановился, пока не прошел весь Лабиринт до самого последнего уровня. Я думаю, способен ли Понтифик Валентайн проявись столько энергии?

— Это второй любопытный вопрос,— сказал Хорнкаст — Понтифик Валентайн не планирует немедленно переехать жить в Лабиринт.

— Что? — вырвалось у Дилифона.

— Сейчас он на Острове с бывшей Леди, с новым Коронованным и новой Леди. Понтифик сообщает мне, что дальше намерен ехать в Зимроель, чтобы установить контроль над мятежными провинциями. Он думает, что этот процесс будет длительным, настаивает, чтобы я отложил празднование его восхождения.

— И насколько? — спросил Шинаам.

— Неизвестно, — сказал Хорнкаст. — Кто знает, сколько будет продолжаться этот кризис? А пока он продолжаемся, он будет оставаться в наземном мире.

— В таком случае,— сказала Наррамира,— мы можем ожидать, что кризис будет продолжаться, пока Валентайн жив.

Хорнкаст взглянул в ее сторону и улыбнулся.

— Вы понимаете его хорошо. Он не любит Лабиринт и, думаю, найдет любой повод, чтобы не жить в нем.

Дилифон медленно покачал головой.

— Но как это может быть? Понтифик должен жить в Лабиринте! Это традиция! Никогда, за последние десять тысяч лет, Понтифик не жил в наземном мире!

— Также никогда не был Валентайн Понтификом,— сказал Хорнкаст. — Я думаю, что грядет еще много перемен в годы его царствования, если мир выживет в этой войне, которую ведут против него формодеи. Но я говорю, что меня мало волнует, будет ли он жить в Лабиринте, в Сувраеле или на Горе Замка. Мое время закончилось, как и ваше, добрый Дилифон, и ваше, Шинаам, и, возможно, даже ваше, миледи Наррамира. Те преобразования, которые могут произойти, мало интересуют меня.

— Он должен жить здесь! — повторил Дилифон.— Как может новый Коронованный утверждать свою власть, если Понтифик также открыт гражданам наземного мира?

— Возможно, это план Валентайна,— предположил Шинаам.— Он становится Понтификом потому, что не может больше избежать этого, но, оставаясь наверху, он продолжает активную роль Коронованного, вынуждая своего лорда Хиссуна сойти на подчиненную позицию. Клянусь Леди, я никогда не думал, что он такой коварный!

— Я тоже,— сказал Дилифон.

Хорнкаст пожал плечами:

— Мы не знаем, какие могут быть у него намерения, кроме того, что, пока продолжается война, он не перейдет жить сюда. И его двор будет следовать за ним, поскольку мы все будем освобождены от наших должностей в ту минуту, когда произойдет преемственность. — Он неторопливо оглядел комнату.

— И я напоминаю вам, что мы разговаривали о Валентайне как о Понтифике, хотя в действительности преемственность еще не произошла. Это наша последняя обязанность.

— Наша, — подтвердил Шинаам.

— Вы увиливаете от нее? — спросил Хорнкаст. — Тогда идите, идите в свою кровать, старик, и мы сделаем нашу работу без вас. Поскольку мы должны теперь пойти в тронный зал и выполнить нашу обязанность. Дилифон? Наррамира?

— Я пойду с вами, — сказал Шинаам угрюмо.

Хорнкаст шел впереди: медленная процессия, парад памятников древности. Несколько раз нужно было ждать, пока Дилифон, опираясь на руки двух крепких помощников, переводил дыхание. Но, наконец, они стояли перед главной дверью в императорскую палату, и снова Хорнкаст просунул руку в перчатку опознавания и дотронулся до открывающего дверь устройства, дело, которое, он знал, не выполнит больше никогда.

Сепультров стоял рядом с замысловатым шаром жизнеобеспечения, в котором жил Понтифик.

— Очень странно,— сказал врач.— После такого полного молчания он говорит снова. Послушайте: он зашевелил губами. — И из сферы голубого стекла доносились свистящие, булькающие звуки голоса Тивераса и потом отчетливо можно было расслышать, что он говорит.

— Давай. Вставай. Иди.

— Те же слова,— сказал Сепультров.

— Жизнь! Боль! Смерть!

— Думаю, что он знает,— сказал Хорнкаст.— Думаю, что он должен.

Сепультров нахмурился.

— Знает что?

Хорнкаст показал указ.

— Это официальное объявление лорда Валентайна — горе по поводу утраты великого императора Маджипуры.

— Ясно,— сказал врач, и его лицо потемнело от прилива крови.— Так это, наконец, должно случиться.

— Конечно.

— Сейчас? — спросил Сепультров. Его руки дрожали. Он держал их над панелью рычагов прибора.

От Понтифика донесся последний взрыв слов:

— Жизнь. Величество. Смерть. Валентайн Понтифик Маджипуры!

Последовала ужасная тишина.

— Давай,— сказал Хорнкаст.

Валентайн снова плыл с Острова в Зимроель. Ему начинало казаться, что в одной из своих прежних жизней он был тем легендарным древним капитаном Синабором Лавоном, который отправился в первый раз пересечь Великий Океан и бросил путешествие после того, как проплавал пять лет, за что был осужден родиться снова и плавать от берега до берега, никогда не останавливаясь. Но Валентайн не чувствовал усталости и никакого желания оставить эту скитальческую жизнь, которую он вел. В каком-то смысле, непривычном и неожиданном, он все еще совершал свой великий крестный ход.

Флот, подгоняемый на запад попутным ветром, приближался к Пилиплоку. В этот раз в море не было драконов, которые задержали бы или составили угрозу, путешествие было быстрым.

Флаги от мачт рвались прямо в сторону Зимроеля, вперед. Они уже не были зелено-золотистого цвета Коронованного, теперь лорд Хиссун плыл под ними, так как он направлялся в Зимроель отдельно. Корабли Валентайна имели черно-красные флаги Понтифика с изображением символа Лабиринта на них.

Он еще не привык ни к этим цветам, ни к этому символу, ни к другим переменам. Ему больше не отдавали знак лучистой звезды при приближении к нему. Ну, пусть будет так, во всяком случае он всегда считал эти салюты глупостью. К нему не обращались теперь "милорд", когда говорили с ним, поскольку Понтифика следовало называть "ваше величество". Это имело небольшую разницу для Валентайна, если считать, что его ухо давно привыкло к часто повторяемому "милорд", и было странно не слышать его. Вообще он с трудом мог теперь вызвать людей на разговор, поскольку все знали обычай, существовавший с древних времен, обращаться к главному представителю Понтифика и никогда к самому Понтифику, хотя Понтифик был тут же и все слышал. А когда Понтифик отвечал, он должен был делать это также через своего представителя. Это было первым из обычаев Понтифика, который отбросит Валентайн, но было нелегко заставить других придерживаться изменений, Он назначил Слита своим главным представителем — это казалось достаточно естественным назначением, но Слиту запрещено потворствовать этому древнему ритуальному представлению, прикидываясь ушами Понтифика.

По правде говоря, никто не мог постигнуть присутствия Понтифика на борту корабля, открытого свежему ветру и яркому жаркому солнцу. Понтифик был императором, окутанным тайной. Понтифик был скрыт из вида. Понтифик, как всем было известно, должен быть в Лабиринте.

— Я не поеду,— думал Валентайн.— Я передал свою корону, и кто-то другой имеет теперь привилегию ставить "лорд" перед своим именем, и Замок теперь будет Замком лорда Хиссуна, если у него когда-нибудь появится возможность вернуться туда. Но я не зароюсь в землю.

Карабелла, появившись на палубе, сказала:

— Азенхарт просит меня сказать вам, милорд, что мы будем в районе Пилиплока через двенадцать часов, если ветер не изменится.

— Не "милорд",— сказал Валентайн.

Она нахмурилась:

— Мне это так трудно запомнить, ваше величество.

— Как и мне. Но все изменилось.

— Я не могу называть вас "милорд" даже когда мы одни, несмотря на то, что вы остались им для меня?

— Разве? Неужели я замучил вас поручениями — заставляю наливать мне вино, приносить тапочки — как слугу?

— Вы знаете, что я имею в виду другое, Валентайн.

— Тогда зовите меня Валентайн, а не "милорд". Я был вашим королем, а теперь я ваш император, но я не ваш хозяин. Это всегда было ясно между нами, полагаю.

— Думаю, что, возможно, так и было… ваше величество.

Она засмеялась, и он засмеялся вместе с ней, привлек ее и прижал к себе. Спустя минуту он сказал:

— Я часто говорил тебе, что чувствую некоторое сожаление и даже вину за то, что увел тебя из свободной жизни жонглеров и дал тебе вместо этого тяжелую ответственность Горы Замка. И часто ты говорила мне, что это чепуха, тут не о чем сожалеть, ты по собственной воле живешь со мной.

— И была в этом искренней, милорд.

— Но теперь я Понтифик, клянусь Леди, я говорю эти слова, и они звучат для меня как на чужом языке! Я Понтифик, я действительно Понтифик, и теперь я снова чувствую, что отнимаю у тебя радости жизни.

— Почему, Валентайн? Разве Понтифик должен оставить свою жену? Я ничего не слышала об этом обычае!

— Понтифик должен жить в Лабиринте, Карабелла.

— Ты снова об этом!

— Это никогда не оставляет меня. И если я буду должен жить в Лабиринте, ну, тогда ты должна тоже жить там, и как могу я просить тебя об этом?

— А ты просил меня об этом?

— Ты знаешь, у меня нет желания расставаться с тобой.

— И у меня — с тобой, милорд. Но сейчас мы не в Лабиринте, и я верю, ты не планируешь ехать туда.

— Что если я должен, Карабелла?

— Кто говорит "должен" Понтифику?

Она покачала головой.

— Но, что если я должен? Ты знаешь так же хорошо, как и я, как мало во мне любви к этому городу. Но если я должен… по государственным мотивам, если жестокая необходимость заставит меня… Я молю Бога, чтобы этого не случилось, но если, действительно, наступит время и тогда я буду вынужден по логике правительства спуститься вниз в эту путаницу…

— Ну, тогда я поеду с тобой, милорд.

— И оставишь свежий ветер, яркие солнечные дни и море, и лес, и горы?

— Конечно, ты найдешь повод выйти наверх время от времени, даже если увидишь необходимость перейти туда жить.

— А если я не смогу?

— Ты ищешь проблемы слишком далеко за горизонтом, милорд. Мир в опасности, важные дела ожидают тебя, и никто не засунет тебя в Лабиринт, пока эти задачи не будут разрешены. Еще будет время для беспокойства о том, где мы будем жить и понравится ли это нам. Не так ли, милорд?

Валентайн кивнул:

— Действительно. Я приумножаю мои беды.

— Я все сказала тебе и давай больше не будем говорить об этом. Если ты найдешь какой-нибудь достойный способ навсегда избавиться от Лабиринта, я буду рада, но если ты должен будешь опуститься в него, я пойду с тобой, не размышляя. Когда ты был Коронованным и взял меня в супруги, ты думаешь, я не понимала, что лорд Валентайн должен однажды стать Понтификом Валентайном? Когда я приняла тебя, я приняла Лабиринт, так же, как ты, милорд, принял Лабиринт, когда принял корону, которую носил твой брат. Итак, давай не будем больше говорить об этом, милорд.

— "Ваше величество",— сказал Валентайн.

Он снова обнял ее за плечи и легко прикоснулся своими губами к ее губам.

— Я обещаю не думать больше о Лабиринте,— сказал он.— А ты должна называть меня моим настоящим титулом.

— Да, ваше величество. Да, ваше величество. Да, ваше величество.

И она сделала дивное округлое движение, покрутив руками в чрезмерно пышной и преувеличенной пародии на символ Лабиринта.

Вскоре Карабелла спустилась вниз. Валентайн остался на палубе, рассматривая горизонт в подзорную трубу.

"Какой прием ему окажут,— думал он,— в свободной республике Пилиплока?"

Вряд ли можно было бы найти кого-нибудь, кто не был бы против его решения идти туда. Слит, Тунигорн, Карабелла, Хиссун — они все говорили об опасности, неуверенности. Пилиплок в своем безумии может сделать что угодно, схватить его даже и держать заложником, чтобы гарантировать свою независимость.

— Кто бы ни входил в Пилиплок,— сказала Карабелла, также она говорила несколько месяцев раньше в Пиурифаине,— должен сделать это во главе армии, а у нас нет армии, милорд.

Хиссун выдвигал гот же аргумент.

— На Горе Замка было согласовано,— говорил он,— что когда будут созданы новые армии, то Коронованный должен вести войска на Пилиплок, в то время как Понтифик направляет стратегию в безопасном удалении.

—Не будет необходимости вести войска на Пилиплок,— сказал Валентайн.

— Ваше величество, вы уверены в этом?

Валентайн сказал:

— У меня был большой опыт во время войны за восстановление в усмирении мятежников без кровопролития. Если вы пойдете на Пилиплок — новый Коронованный, непроверенный, неизвестный, с солдатами за спиной,— это наверняка вызовет у них сопротивление. Но если появится сам Понтифик… кто может вспомнить время, когда Понтифика видели в Пилиплоке? Они будут испытывать благоговейный страх, испуг, не посмеют поднять на него руку, даже если он войдет в город один.

Хотя Хиссун говорил о своих сомнениях, в конце концов Валентайн пересилил его. Валентайн понимал, что другого выхода не было: только недавно став Понтификом и передав светскую власть Коронованного более молодому человеку, он не мог все же полностью перейти на позицию номинального руководства, которое мог взять на себя Понтифик. Власть, делал открытие Валентайн, не оставляется легко даже теми, кто считал когда-то, что не испытывает к ней большой любви. Валентайн понимал, что это был не просто вопрос борьбы за власть. Это был вопрос предупреждения кровопролития там, где оно было не нужно. Хиссун был намерен показать, это возможно. "Назовем это обучением нового Коронованного искусству управления,— думал Валентайн.— А если я потерплю неудачу, тогда назовем это моим обучением".

Утром, когда Пилиплок появился высоко над темным устьем великой реки Химп, Валентайн приказал своим кораблям образовать два крыла со своим флагманом "Леди Сиин" во главе. И сам, одетый в богато украшенные одежды Понтифика ярко-красного и черного цветов, которые ему сшили перед отъездом с Острова, занял место на носу своего судна так, чтобы весь Пилиплок мог ясно видеть, когда королевский флот приблизится.

— Снова они посылают корабли-драконы к нам,— сказал Слит.

Да, как уже делалось в последний раз, когда Валентайн, как Коронованный, приезжал в Пилиплок во время начала великого крестного хода в Зимроеле, флот кораблей-драконов вышел встречать его. Но в тот раз у них были яркие золотисто-зеленые флаги, развевающиеся на такелаже, и они приветствовали его веселыми звуками труб и барабанов. Теперь видел Валентайн на кораблях-драконах другой флаг, желтый, с большой поперечной розовой полосой, такой же мрачной и зловещей, как и сами корабли с раздвоенной кормой. Это, конечно же, был флаг свободной республики, которой считал себя теперь Пилиплок, и этот флаг уже не шел по-дружески приветствовать его.

Гранд-адмирал Азенхарт беспокойно посмотрел на Валентайна, он показал на рупор, который держал, и сказал:

— Я прикажу им подчиниться и сопроводить нас в порт, ваше величество?

Но Понтифик только улыбнулся и дал ему знак успокоится.

Самый мощный из кораблей Пилиплока, чудовище с ужасающей клыкастой фигурой на носу и причудливо сделанными трехъярусными мачтами, вышел из ряда и занял позицию рядом с "Леди Сиин". Валентайн признал в нем корабль старой Гуидраги, старшей среди дракон-капитанов, и, действительно, там была она сама, энергичная скандарша на палубе, выкрикивая в рупор:

— Именем свободной республики Пилиплока, назовите, кто вы!

— Дайте мне трубу,— сказал Валентайн Азенхарту. Поднеся ее к губам, он закричал:

— Это "Леди Сиин", а я Валентайн. Поднимайся к нам на борт и поговори со мной, Гуидрага.

— Я не могу этого сделать, милорд.

— Я не сказал "лорд Валентайн",— ответил он. — Ты понимаешь, что это значит? И если ты не придешь ко мне, ну, тогда я пойду к тебе! Приготовьтесь взять меня на борт!

— Ваше величество! — в ужасе произнес Слит.

Валентайн повернулся к Азенхарту:

— Подготовьте для нас плавун. Слит, ты мой главный представитель, ты будешь сопровождать меня. И ты, Делиамбер.

Карабелла обратилась к нему:

— Милорд, я прошу тебя…

— Если они хотят схватить нас,— сказал он,— они сделают это, буду ли я находиться на их корабле или на моем. У них двадцать кораблей на один наш, и к тему же хорошо вооруженных. Идем, Слит… Делиамбер…

— Ваше величество,— сурово произнесла Лизамона Халтин, — вы не можете идти, если только я не буду с вами!

Валентайн с улыбкой ответил:

— О, хорошо! Вы командуете Понтификом! Я восхищаюсь вашим духом; но нет, я не буду в этот раз брать ни телохранителей, ни оружия, никакой защиты, кроме этой одежды. Плавун готов, Азенхарт?

Корзина плавуна была приспособлена и подвешена к фок-мачте. Валентайн взобрался внутрь и подозвал Слита, мрачного, с печальным лицом, и уруна. Он оглянулся на остальных собравшихся на палубе флагманского корабля — Карабеллу, Тунигорна, Азенхарта, Залзана Кавола, Лизамону, Шанамира — все смотрели на него, как будто он, наконец, окончательно расстался с рассудком.

— Теперь вы лучше узнаете меня,— сказал он тихо и приказал поднимать корзину через борт.

Оказавшись на воде, он поплыл, легко и плавно скользя над волнами и потом вверх по борту корабля-дракона, пойманный крючком, который спустила ему Гуидрага. Мгновением позже Валентайн вышел на палубу другого судна, обшивка которого была темной от несмываемых пятен крови морских драконов. Дюжина огромных скандаров, самый меньший из которых был вдвое выше Валентайна, стояла перед ним, и во главе их была старая Гуидрага, даже еще более редкозубая, чем раньше, ее густая спутанная шерсть еще более поблекла. Ее желтые глаза сверкали силой и властью, но Валентайн разглядел также в ее чертах некоторую неуверенность. Он сказал:

— Отчего, Гуидрага, вы так неприветливо встречаете меня?

— Милорд, я не знала, что это вы возвращаетесь к нам.

— Все же, кажется, я вернулся еще раз. И меня не будут приветствовать с большей радостью, чем эта?

— Милорд, многое изленилось здесь,— сказала она, немного заикаясь.

— Изменилось? Свободная республика?

Он оглядел палубу и другие корабли-драконы, выстроившиеся по всем сторонам.

— Что значит свободная республика, Гуидрага? Мне кажется, я не слышал этого термина раньше. Я спрашиваю вас: что это означает?

— Я только капитан-дракон, милорд. Эти политические вопросы… Не мне говорить о них…

— Тогда простите меня. Но скажите мне хотя бы зачем вас послали нас встречать, если не приветствовать и проводить в порт?

Гуидрага сказала:

— Меня послали не приветствовать вас, а повернуть назад. Хотя, я повторяю, мы не знали, что это вы, милорд — мы только знали, что это флот императорских кораблей.

— А императорские корабли уже не принимают в Пилиплоке?

Последовала длинная пауза.

— Нет, милорд,— сказала скандарша, запинаясь.— Не принимают, милорд. Мы… как бы это сказать… вышли из империи, милорд. Это и есть свободная республика. Это — территория, которая управляет собой сама, а не со стороны.

— О, и почему это? Вы считаете, что правление императорского правительства такое обременительное?

— Вы шутите со мной, милорд. Эти вопросы непонятны для меня. Я знаю, что теперь трудное время, что произошли перемены, что Пилиплок решил сам определять свою судьбу.

— Потому что в Пилиплоке еще есть продукты, а в других городах нет, и ноша кормления голодных слишком тяжела для Пилиплока? Так это, Гуидрага?

— Милорд…

— И вы должны прекратить звать меня "милорд",— сказал Валентайн.— Вы должны называть меня теперь "ваше величество".

Капитан-дракон, выглядевшая еще более встревоженной, ответила:

— Но вы больше не Коронованный, милорд… ваше величество…?

— Изменения в Пилиплоке не единственные изменения, которые произошли,— сказал он.— Я покажу вам, Гуидрага. А потом я вернусь на свой корабль и вы проведете меня в пристань, и я поговорю с хозяевами вашей свободной республики так, чтобы они объяснили мне более точно. А, Гуидрага? Давайте я покажу вам, кто я.

Он взял руку Слита в свою руку, а щупалец Делиамбера в другую руку и легко и мягко перешел в состояние полудремы, состояние транса, которое позволяло ему говорить без слов, из мозга в мозг, как будто он излучал послания. И из его души к душе Гуидраги устремился поток такой большой энергии и силы, что заставил светиться воздух между ними, поскольку он привлекал теперь не только силу, которая накопилась в нем за время испытаний и смятения, но также и ту, которую давали ему Слит и урун, и его товарищи на борту "Леди Сиин", и лорд Хиссун, и мать Хиссуна, Леди, и его собственная мать, бывшая Леди, и все другие, кто любил Маджипуру, какой она была и какой они хотели, чтобы она стала вновь. И он достиг Гуидраги, а потом стоявших за ней охотников на драконов, скандаров, а потом экипажи других кораблей и потом граждан свободной республики Пилиплок, через море. Сообщение, которое он посылал им, было простым: он пришел простить их за ошибки и получить от них возобновленную преданность великому содружеству, которым была Маджипура. И он говорил им также, что Маджипура была неразделенной и что сильный должен помогать слабому или все пропадут вместе, поскольку мир стоит на краю гибели, и ничто, кроме общего мощного усилия, не спасет его. И напоследок он сказал им, что начало конца времени хаоса недалеко, поскольку Понтифик, и Коронованный, и Леди, и Король Снов идут вперед вместе, чтобы восстановить порядок, и все снова будет единым, если только они верят в справедливость Бога, от имени которого он правит теперь как верховный монарх.

Он открыл глаза. Он увидел, что Гуидрага, потрясенная, раскачивающаяся, медленно опускается на колени, и скандары, которые были рядом с ней, делают то же самое. Потом она подняла руки вверх, словно защищая глаза.

— Милорд, Ваше величество… Ваше величество.

— Валентайн! — закричал кто-то вдали, в конце палубы.— Валентайн Понтифик!

И крик подхватили моряки один за другим:

— Валентайн Понтифик! Валентайн Понтифик!

Пока это эхом не разнеслось от корабля к кораблю, по воде и

даже до крепостного вала далекого Пилиплока:

— Валентайн! Валентайн Понтифик! Валентайн Понтифик!

 

Примирение

Когда королевский экспедиционный отряд находился в нескольких часах пути от Ни-мои, лорд Хиссун вызвал к себе Альзимира и сказал:

— Узнай, стоит ли все еще большой дом, называемый Нисиморнской Панорамой. Если он цел, я намерен использовать его как штаб-квартиру, пока буду в Ни-мое.

Хиссун отчетливо представлял этот дом, представлял всю Ни-мою — ее белые башни и сверкающие пассажи. Представлял так живо, будто прожил там половину жизни. Но он никогда не ступал на землю Зимроеля до этого путешествия. Теперь он мысленно просматривал картотеку чтения мыслей в Реестре Душ, в глубинах Лабиринта. Как ее звали, маленькую лавочницу из Лепатиса, которая вышла замуж за брата герцога и приехала получить в наследство Нисиморнскую Панораму? Иньянна, кажется. Иньянна Форлэйн, которая воровала на Главном Базаре, пока ее жизнь так разительно не изменилась.

Все это произошло в конце правления лорда Молибора всего каких-нибудь двадцать или двадцать пять лет назад. "Очень возможно, что она еще жива,— подумал Хиссун.— Все еще живет в чудесном доме, обращенном к реке. И тогда я пойду к ней и скажу: "Я знаю тебя, Иньянна Форлэйн. Я понимаю тебя так же, как самого себя. Мы одинаковые — ты и я — фавориты судьбы, и мы знаем, что настоящие фавориты судьбы те, кто знает, как наилучшим образом использовать свою удачу".

Нисиморнская Панорама все еще стояла, восхитительно возвышаясь на скалистом мысе над пристанью. Ее свободно несущие балкончики и портики мечтательно парили в мерцающем воздухе. Но Иньянна Форлэйн больше там не жила. Огромный дом заняла теперь скандальная компания скваттеров, упакованных по пять и шесть в комнате. Они пачкали своими именами стеклянные стены Зала Окон, жгли дымные костры на верандах, выходящих в сад, оставляли грязные отпечатки пальцев на сверкающих белизной стенах. Большинство их исчезло, как утренний туман, как только войска Коронованного вошли в ворота, но несколько осталось, сердито уставившись на Хиссуна, как будто он был захватчиком из какого-нибудь другого мира.

— Я вычищу остатки этого сброда, милорд? — спросил Стимион.

Хиссун кивнул.

— Но сначала дай им продуктов, что-нибудь выпить и скажи, что Коронованный сожалеет, однако должен занять их дом под свое жилье. И спроси еще, знают ли они о леди Иньянне, которая жила здесь когда-то.

Печальный ходил он из комнаты в комнату, сравнивая то, что видел теперь, с сияющей картиной этого дома, увиденной в картотеке чтения мыслей Иньянны Форлэйн. Грустная была метаморфоза! Не осталось ни одного места в доме, которое каким-то образом не было замарано, испорчено, покрыто пятнами, подвергнуто разрушительному действию. Чтобы восстановить все так, как было, потребовались бы годы труда искусных мастеров, подумал Хиссун.

То же, что с Нисиморнской Панорамой, произошло со всей Ни-моей. Хиссун мрачно блуждал по Залу Окон с широкими видами всех частей города и видел картину ужасающих разрушений. А это был самый зажиточный и великолепный город Зимроеля, равный любому из городов Горы Замка. Белые башни, что давали кров тридцати миллионам жителей, почернели от дыма многочисленных пожаров. Дворец герцога представлял собой груду обломков на поверхности чудесного фундамента. Госсамерская Галерея — вереница подвесных зданий длиной в милю, где размещались самые лучшие магазины города, оторвалась с одной стороны от креплений и расползлась на проспекте, словно сброшенная мантия. Стеклянные купола Музея Миров были разбиты, и Хиссуну не хотелось думать о том, что могло произойти с его сокровищами. Вращающиеся прожектора на Кристаллическом бульваре были темны.

Он посмотрел в сторону пристани и увидел то, что, должно быть, называлось плавучими ресторанами, где когда-то можно было изысканно пообедать самыми редкими деликатесами Нарабаля, Сти, Пидруида и других далеких городов. Теперь они лежали опрокинутые и перевернутые вверх дном в воде.

Хиссун чувствовал себя обманутым. Так долго мечтать увидеть Ни-мою, быть, наконец, здесь и найти город, возможно, и не подлежащим восстановлению.

"Как такое случилось? — думал он.— Почему население Ни-мои в голоде, панике и безумии повернулось против своего родного города? И было ли так по всей земле Зимроеля? Красота, которая создавалась тысячелетиями, отброшена прочь в пароксизме безрассудного разрушения! Мы заплатили высокую цену за все века самодовольства".

К нему зашел Стимион сообщить новости о леди Иньянне, которые он узнал от одного из скваттеров. Она убежала из Ни-мои более года назад, когда один из фальшивых Коронованных потребовал, чтобы ее дом служил ему дворцом. Куда она уехала, была ли она вообще еще жива,— никто не знал. Герцог Ни-мои и его семья сбежали тоже, даже раньше большинства другой знати.

— А лже-Коронованный? — спросил Хиссун.

— И он тоже, милорд. Все они, поскольку к концу их было десять или двенадцать, ссорящихся между собой. Они сбежали, как испуганные билантуны, когда Понтифик Валентайн прибыл в город в прошлом месяце. Сегодня-в Ни-мое только один Коронованный, милорд. Его зовут Хиссун.

Хиссун слабо улыбнулся.

— Тогда это мой великий крестный ход? Где музыканты, где шествия? Почему вокруг грязь и разрушения? Я не думал, что мое первое посещение Ни-мои будет таким, Стимион.

— Вы вернетесь в более счастливые времена, милорд, и все будет так, как было раньше.

— Ты так думаешь? Ты действительно так думаешь? О, я молюсь, чтобы ты был прав, мой друг!

Появился Альзимир.

— Милорд, мэр этого города свидетельствует свое почтение и просит разрешения посетить вас.

— Скажи ему, чтобы приходил сегодня вечером. У нас сейчас более неотложные дела, чем встречи с местными мэрами.

— Я скажу ему, милорд. Мне кажется, мэр несколько встревожен, милорд, количеством войск, которые вы намерены разместить здесь. Он сказал что-то о трудностях в снабжении продуктами и некоторых проблемах санитарии.

— Он снабдит нас требуемым количеством продуктов, Альзимир, или мы снабдим себя более способным мэром,— сказал Хиссун.— Скажи ему это тоже. Можешь ему также сказать, что милорд Дивис скоро будет здесь с армией примерно, такой же большой, как эта, или, возможно, больше. А потом будет милорд Тунигорн, и, следовательно, он может считать настоящие условия всего лишь репетицией к действительному бремени, которое скоро на него ляжет. Но сообщи также ему, что общие продовольственные потребности Ни-мои будут снижены, когда я уеду, потому что я заберу с собой несколько миллионов его граждан, как часть оккупационной армии, направляющейся в Пиурифаину. И спроси его, какой способ он предлагает для набора добровольцев. Если же он заартачится, Альзимир, укажи ему, что мы пришли сюда не беспокоить его, а спасать провинцию из хаоса, хотя предпочли бы теперь сражаться на турнире на Горе Замка. И если тебе покажется, что его подход будет несоответствующим после того, как ты ему все это скажешь, закуйте его в цепи и посмотрите, не станет ли с большим желанием сотрудничать с нами его заместитель. Если же нет, найдите такого, кто будет! — Хиссун ухмыльнулся.— Были ли какие-нибудь новости от милорда Дивиса?

— Масса новостей, милорд. Он оставил Пилиплок и следует за нами вверх по Зимру быстро, как может, собирая по пути свою армию. У нас есть донесения от него из портов Сэйкфоржа, Стенвампа, Оргелиуза, Импемонде и Долины Облиорн и последнее сообщение, что он приближается к Ларнимискулюсу.

— Который, насколько я помню, еще в нескольких тысячах миль восточнее, не так ли? — сказал Хиссун.— Так что нам еще долго его ждать. Ну, он будет здесь, когда будет, и этого нельзя ускорить. Я не думаю, что было бы разумно отправиться в Пиурифаину до встречи с ним.— Он печально улыбнулся. — Наша задача была бы втрое проще, я полагаю, если бы мир был наполовину меньше… Альзимир, отправь послание нашего высочайшего уважения Дивису в Ларнимискулюс и, возможно, в Белку и Кларишанс, в несколько других городов по его маршруту с упоминанием о том, как я жажду увидаться с ним снова.

— А вы жаждете, милорд? — спросил Альзимир.

Хиссун пристально на него посмотрел.

— Да, жажду,— сказал он.— Самым искренним образом, Альзимир!

Он выбрал для своего штаба большой кабинет на четвертом этаже здания. Много лет назад, когда здесь был дом Галайна, брата герцога Ни-мои, как вспоминаюсь Хиссуну, в огромной комнате размещалась библиотека древних книг, связанная со шкурами редких животных. Но книги пропали, кабинет стал огромным пустым пространством с единственным исцарапанным столом посередине. Здесь он разложил свои карты и обдумывал предполагаемое предприятие.

Хиссуну не хотелось оставаться на Острове Сна, когда Валентайн пошел в Пилиплок. Он намеревался сам усмирить Пилиплок силой оружия, но у Валентайна были другие мысли, и Валентайн добился своего.

Коронованным, действительно, был Хиссун, это так, но ему стало ясно, когда было принято это решение, что его положение будет некоторое время аномальным, поскольку ему приходилось мириться с существованием энергичного, бодрого и совершенно зримого Понтифика, у которого не было намерения уходить в Лабиринт.

Исследование истории не давало Хиссуну такого прецедента. Даже самые властные и амбициозные из Коронованных — лорд Конфалюм, лорд Престимион, лорд Деккерет — уступили свои места и отправились в подземное жилище по завершении их срока в Замке.

Но не было и прецедента, допускал Хиссун, всему, что происходило теперь. И он не мог отрицать, что эта поездка Валентайна в Пилиплок, которая казалась Хиссуну безрассудной глупостью, обернулась на деле блестящим стратегическим ходом.

Представить только: восставший город смиренно опускает свои флаги и без звука подчиняется Понтифику, как точно и предсказывал Валентайн! Какая магия была в нем, размышлял Хиссун, что позволила провести столь смелый удар с такой самоуверенностью? Но он вернул свой трон в войне восстановления с помощью такой же тактики, разве нет? Его милосердие, мягкость… Под ними скрывался характер замечательной силы и решимости. И еще, подумал Хиссун, это была не просто удобно надеваемая мантия — мягкость Валентайна. Это существенная природа его характера, самая истинная и глубокая часть его.

Необычный человек, великий король, и такие странные манеры…

Теперь Понтифик шел дальше на запад по Зимру с небольшим окружением, переходя от одного разгромленного места к другому, мягко ведя переговоры о возвращении к здравомыслию. Из Пилиплока он отправился в Ни-мою, прибыв туда на несколько недель раньше Хиссуна. Лже-Коронованные разбежались при его приближении, разбойники и грабители прекратили мародерство. Потрясенные и доведенные до нищеты жители огромного города миллионными толпами, как сообщалось, приветствовали нового Понтифика, как будто он мог одним взмахом руки вернуть мир в прежнее состояние. Это делало задачи Хиссуна намного проще, когда он следовал в кильватере у Валентайна: вместо того, чтобы тратить время и средства на приведение Ни-мои под контроль, он застал город спокойным и благоразумно готовым сотрудничать в том, что должно быть сделано.

Хиссун прочертил пальцем дорогу на карте. Валентайн двинулся дальше в Хинтор. Здесь его ожидали трудности — это был оплот лже-Коронованного Симпетурна и его личного войска… Хиссун боялся за Понтифика, но не мог ничего предпринять, чтобы защитить его. Валентайн и слушать не станет. "Я не поведу войска на города Маджипуры",— говорил он, когда они обсуждали этот вопрос на Острове. И у Хиссуна не было другого выбора, как подчиниться его воле. Власть Понтифика всегда верховная!

А после Хинтора куда, Валентайн? Города Ущелья? — предположил Хиссун. А потом, возможно, в морские города Пидруид, Тил-омон, Нарабал? Никто не знал, что происходило на этом далеком побережье, куда ушло так много миллионов беженцев из пораженной центральной зоны Зимроеля. Но мысленным взором

Хиссун видел Валентайна, неустанно марширующего дальше и дальше, превращая хаос в порядок одной лишь светящейся силой своей души. Это был действительно необычный, великий крестный ход Понтифика. Но Понтифик, беспокойно думал Хиссун, это не тот, кому полагается совершить великий крестный ход.

Он перевел мысли с Валентайна на свои собственные обязанности. Ждать, пока Дивис будет здесь,— первое. Непростое это будет дело. Но Хиссун понимал, что будущий успех его царствования будет зависеть от того, насколько он справится с укрощением этого знатного и ревностного человека.

Передать ему верховную власть да пояснить, что среди генералов в этой войне он второй, только после самого Коронованного. И сдерживать, контролировать его в то же время. Если это будет возможно.

Хиссун набросал быстрые линии на карте. Одна армия под командованием Дивиса продвигается на запад от Хитрона или Мазадоны, чтобы убедиться в том, что Валентайн действительно восстановил там порядок, и по мере своего движения набирает войска, потом делает петлю на юг и восток, чтобы занять позицию вдоль верхних границ провинций метаморфов. Другая основная армия под личным командованием Хиссуна прорывается из Ни-мои вдоль берегов Стейча, чтобы закрыть восточную границу Пиурифаины. Тактика клещей. Потом — внутрь с обеих сторон, пока мятежники не будут взяты.

А что будут есть солдаты, думал Хиссун, в мире, который умирает от голода? Кормить многомиллионную армию кореньями, орехами и травами? Он покачал головой. Мы будем есть коренья, орехи и травы, если это будет все, что у нас будет. Мы будем есть камни и грязь. Мы будем есть наших убитых, если будет нужно. И мы победим, и тогда это безумие кончится.

Он встал, подошел к окну и всмотрелся в разрушенную Ни-мою, более красивую теперь, когда сгустившиеся сумерки скрыли самые ужасные из ран. Он поймал собственное отражение в стекле и насмешливо поклонился ему: "Добрый вечер, милорд! Храни вас Бог, милорд!" Лорд Хиссун — как странно это звучит.

"Да, милорд, нет, милорд. Это я выполню немедленно, милорд". Ему отдавали знак лучистой звезды. Они с трепетом пятились назад. Они обращались к нему, все они, словно он в самом деле был Коронованным, Возможно, он скоро к этому привыкнет. Во всяком случае это было не так, чтобы явиться каким-то сюрпризом. И все же по-прежнему казалось ему нереальным. Возможно, это было потому, что до сих пор он провел свое царствование в путешествии по Зимроелю. Это не станет реальным, решил Хиссун, пока он, наконец, не вернется на Гору Замка… В замок лорда Хиссуна… И займется другой жизнью — подписанием указов, назначением встреч, сидением в президиумах на важных церемониях, что было, по его мнению, истинным занятием Коронованного в мирное время. Придет же когда-нибудь этот день! Он пожал плечами. Глупый вопрос, как большинство вопросов. Этот день придет, когда ему следует прийти, а пока нужно выполнять работу. Хиссун вернулся к столу и еще час продолжал делать заметки на картах.

Спустя некоторое время вернулся Альзимир.

— Я разговаривал с мэром, милорд. Он обещает полное сотрудничество. Он ждет внизу в надежде, что вы позволите ему рассказать, как он намерен сотрудничать с нами.

Хиссун улыбнулся.

— Пришлите его ко мне,— сказал он.

Когда они, наконец, достигли Хинтора, Валентайн приказал Азенхарту сделать остановку не в самом городе, а на другом берегу реки, в южных окрестностях Хот Хинтора, где находились всякие геотермальные чудеса: гейзеры, фумаролы, кипящие озера. Ему хотелось войти в город неспешно, размеренно, дав так называемому Коронованному, который правил здесь, предупреждение о своем прибытии.

Не то чтобы его появление могло стать чем-то неожиданным для самозванного лорда Симпетурна. Во время путешествия вверх по Зимру из Ни-мои Валентайн не делал секрета ни из того, кто он, ни из цели своего похода. Он снова и снова останавливался в больших городах вдоль реки, встречаясь с городским руководством, которое в них еще оставалось, и получая заверения в поддержке войск, которые будут набраны и отражения угрозы метаморфов.

И на всем его пути, даже в тех городах, где он не останавливался, население выбегало посмотреть на императорский флот, следующий мимо по пути в Хинтор, помахать вслед и крикнуть:

— Валентайн Понтифик! Валентайн Понтифик!

Гнетущим было это путешествие, поскольку даже с реки было видно, что когда-то живые и процветающие города — всего лишь призраки, склады доков, пустые, с выбитыми окнами, безлюдными базарами, дорогами вдоль берега, заросшими сорняками. И где бы он ни выходил на берег, всюду видел, что люди, оставшиеся в этих городах, хоть и кричали и махали, были лишены надежды. Глаза у них безрадостны и потуплены, плечи опущены, лица отчаявшиеся.

Когда же он ступил на берег в фантастическом местечке рокочущих гейзеров и шипящих, булькающих термальных озер и клубящихся облаков бледно-зеленого газа, каким был Хот Хинтор, Валентайн увидел еще кое-что на лицах собравшихся на набережной: выжидающий, любопытный взгляд, словно они предвкушали какое-то спортивное состязание.

Валентайн знал, что им не терпится посмотреть, какой прием окажет Понтифику лорд Симпетурн.

— Мы будем готовы отправиться через пару минут, ваше величество,— крикнул Шанамир.— Плавуны спускаются по крепостному валу.

— Плавуны не потребуются,— сказал Валентайн.— Мы войдем в Хинтор пешком.

Он услышал знакомый вздох ужаса Слита, увидел знакомое раздраженное выражение на его лице.

Лизамона Халтин покраснела от досады. Залзан Кавол бросил сердитый взгляд. Карабелла тоже выказывала тревогу. Но никто не посмел возразить ему. Никто давно уже ему не возражал. И не столько потому, что теперь он был Понтификом, подумал он. Смена одного броского титула на другой была, действительно, делом простым. Это происходило скорее потому, что он, по их мнению, с каждым днем глубже и глубже погружается в царство, куда они попасть не могли. Он становился непонятным для них. Что касается его самого, то он чувствовал себя выше всяких настоящих забот о безопасности: неуязвимым, непобедимым.

Делиамбер спросил:

— По какому мосту мы войдем, ваше величество?

Их было четыре в поле зрения. Один из кирпича, един, арочный, из камня, еще один, который был уже всех, мерцающий и полупрозрачный, словно сделанный из стекла, и самый ближний — воздушное творение из легких раскачивающихся канатов.

Валентайн посмотрел на каждый из них, потом на башни Хинтора с квадратными вершинами далеко за рекой. Арочный мост из камня, заметил он, казалось, был разрушен в середине. Еще одна задача Понтифику, подумал он, вспомнив, что титул его в древние времена означал "Строитель Мостов".

Он сказал:

— Я знал когда-то названия этих мостов, добрый Делиамбер, но забыл их, Напомните мне.

— Тот, что справа, ваше величество, Мост Снов. Ближе к нам Мост Понтифика, а рядом с ним — Хинторский мост, — который поврежден, и им нельзя воспользоваться. Тот, что выше — по течению,— Мост Коронованного.

— Ну, тогда давайте выберем Мост Понтифика! — сказал Валентайн.

Залзан Кавол и несколько его товарищей скандаров шли впереди. За ними шагала Лизамона Халтин, потом Валентайн неторопливой походкой, Карабелла рядом с ним. Делиамбер, Слит и Тизана шли следом за ними. Остальная часть маленького отряда замыкала шествие. Толпа, становившаяся все больше, следовала вблизи, держась по собственной воле в некотором отдалении.

Когда Валентайн приблизился к началу моста, худая темноволосая женщина в полинявшем оранжевом халате отделилась от зрителей и подошла к нему, крича:

— Величество! Величество!

Ей удалось приблизиться к нему на дюжину футов, когда Лизамона Халтин остановила ее, схватив одной рукой и оторвав от земли, словно она была детской куклой.

— Нет… подождите… — бормотала женщина, когда Лизамона собралась было швырнуть ее в толпу.— Я не хочу ничего плохого… У меня подарок для Понтифика…

— Отпусти ее, Лизамона,— спокойно произнес Валентайн, подозрительно хмурясь.

Лизамона отпустила женщину, но осталась рядом с Понтификом, держась наготове. Женщина дрожала так, будто с трудом держалась на ногах. Ее губы двигались, но с минуту она ничего не говорила. Потом сказала:

— Вы правда лорд Валентайн?

— Я был лордом Валентайном. Теперь я Валентайн Понтифик.

— Конечно, конечно… Я знала это. Говорили, что вы погибли, но я никогда в это не верила. Никогда! — Она поклонилась. — Ваше величество! — Она все еще дрожала. Она казалась совсем молодой, хотя этого нельзя было сказать с уверенностью, поскольку голод и лишения обозначили глубокие морщины на ее лице, а кожа была бледнее, чем у Слита. Она вытянула руку — Меня зовут Миллилэйн. Я хотела отдать вам это.

Что-то похожее на кинжал из кости, длинное, тонкое, заостренное на конце, лежало на ее ладони.

— Убийца! — прокричала Лизамона и подалась вперед, словно хотела наброситься на нее.

Валентайн поднял руку.

— Подожди,— сказал он.— Что у тебя там, Миллилэйн?

— Зуб… святой зуб… зуб водного короля Маазмоорна…

— А-а!

— Охранять вас. Направлять вас. Маазмоорн — величайший из водных королей. Этот зуб драгоценный, ваше величество.— Теперь ее трясло.— Я думала сначала, что неправильно поклоняться ему, что это богохульство, что это преступно. Но потом я узнала: они — не зло, водяные короли, ваше величество! Они истинные хозяева! Мы принадлежим им! Мы и все остальные, кто живет в Маджипуре. И я отдаю вам зуб Маазмоорна, ваше величество, величайшее из всех, высшей Силы…

Карабелла тихо сказала:

— Нам нужно идти дальше, Валентайн.

— Да,— отозвался он, протянул руку и мягко взял зуб у женщины. Зуб был, наверное, дюймов десять длиной, странно холодный на ощупь, словно сверкающий внутренним светом. Когда Валентайн сжал его в кулаке, ему показалось на мгновение, что он слышит звон далеких колоколов или чего-то, что могло быть колоколами, хотя их звучание было совсем не таким, какое приходилось слышать у других колоколов. С важностью он произнес: — Спасибо, Миллилэйн. Я буду дорожить им.

— Ваше величество… — прошептала она и, покачиваясь, отошла в толпу.

Он медленно пошел дальше по мосту в Хинтор. Путь через реку занял час или больше. Задолго до того, как он достиг другой стороны моста, Валентайн увидел толпу, собравшуюся там в ожидании его. И это не были просто зеваки, понял он, поскольку те, что стояли впереди, были одинаково одеты в золотисто-зеленую форму — цвета Коронованного. Это были войска… войска Коронованного лорда Симпетурна.

Залзан Кавол, нахмурившись, оглянулся.

— Ваше величество? — сказал он.

— Продолжай идти,— сказал Валентайн.— Когда дойдешь до первого ряда, пропустишь меня и останешься рядом.

Он почувствовал, как рука Карабеллы в страхе сжала его запястье.

— Ты помнишь,— сказал он,— в начале войны за восстановление, когда мы шли в Пендиванию и увидели десятитысячную толпу ополченцев, поджидавших нас у ворот? А нас было всего несколько десятков.

— Это не Пендивания. Пендивания не восставала против тебя. И не было лже-Коронованного, ожидавшего тебя у ворот, а только жирный запуганный мэр провинции.

— Это все равно,— сказал Валентайн.

Он дошел до конца моста. Дорогу преградили отряды в золотисто-зеленой форме. Офицер в первой шеренге, глаза которого были полны страха, хрипло закричал:

— Кто вы такие, что входите в Хинтор без разрешения лорда Симпетурна?

— Я Понтифик Валентайн. И мне не нужно ничье разрешение, чтобы войти в город Маджипуры.

— Коронованный лорд Симпетурн не позволит вам пройти дальше этого моста, незнакомец!

Валентайн улыбнулся.

— Как может Коронованный, если он Коронованный, противоречить слову Понтифика? Давай, парень, отойди в сторону!

— Этого я не сделаю. Потому что вы не больше Понтифик, чем я.

— Ты запрещаешь мне? Я думаю, что ваш Коронованный должен сделать это сам,— спокойно произнес Валентайн.

Он пошел вперед, охраняемый с боков Залзаном Каволом и Лизамоной Халтин. Офицер, споривший с ним, неуверенно посмотрел на солдат справа и слева от него и выпрямился сурово. Солдаты сделали то же самое. Их руки нарочито потянулись к прикладам ружей. Валентайн продолжал идти. Они отступили на полшага, продолжая строго смотреть на него. Валентайн остановился. Первая шеренга расступилась, когда он снова шагнул вперед.

Ряды разомкнулись, и маленький коренастый мужчина с грубыми красноватыми щеками предстал перед ним. Он был одет в белый халат Коронованного поверх зеленого камзола. На непокрытый хохолок черных волос была надета усеянная звездами корона.

Он поднял обе руки вверх, выставив наружу ладони, и громко закричал:

— Достаточно! Ни шагу дальше, самозванец!

— И кто уполномочил вас отдавать такие приказы? — любезно спросил Валентайн.

— Я сам, поскольку я Коронованный лорд Симпетурн!

— О! Вы Коронованный, а я самозванец? Я не понял, по чьей воле тогда вы Коронованный, лорд Симпетурн?

— По воле Бога, который назначил меня править в это время вакансии на Горе Замка.

— Ясно,— сказал Валентайн.— Но я ничего не знаю о такой вакансии. Есть Коронованный по имени лорд Хиссун, который занимает должность по законному назначению.

— Самозванец не может делать законных назначений,— возразил Симпетурн.

— Но я Валентайн, который был Коронованным до него и который теперь Понтифик,— также по воле Бога, как общепризнанно.

Симпетурн мрачно ухмыльнулся.

— Вы были самозванцем, когда заявили, что вы Коронованный, и самозванец теперь!

— Может такое быть? Тогда все принцы и лорды Горы, Понтифик Тиверас, вечное ему пребывание в Истоках, и моя собственная мать Леди ошибалась, приветствуя мое провозглашение?

— Я говорю: вы обманули их всех, и проклятие, которое спустилось на Маджипуру, лучшее доказательство этого. Валентайн, которого назначили Коронованным, был смуглым человеком, а посмотреть на вас, так волосы у вас отливают зелотом!

Валентайн засмеялся.

— Это старая история, дружище! Конечно, вам известно о колдовстве, которое лишило меня моего тела и поместило в это!

— Так говорите вы.

— И с этим согласились Силы королевства.

— Тогда вы мастер обмана,— сказал Симпетурн.— Но я не стану больше тратить на вас время, поскольку у меня срочные дела. Уходите, возвращайтесь в Хот Хинтор, садитесь на свои корабли и уплывайте вниз, по реке. Если вас обнаружат здесь к этому времени завтра, вы очень пожалеете об этом.

— Я уеду довольно скоро, лорд Симпетурн. Но сначала я должен попросить вас об услуге. Эти ваши солдаты, Рыцари Деккерета — так вы их называете? Они нужны нам на востоке, на границах Пиурифаины, где Коронованный лорд Хиссун собирает армию. Идите к нему, лорд Симпетурн, поступайте под его командование, делайте то, что он попросит. Мы осознаем то, что сделано вами для создания этого войска, и мы не отнимаем вашего главенства над ним. Но вы должны стать частью большой силы.

— Вы, должно быть, сумасшедший.

— Я думаю иначе.

— Оставить свой город беззащитным? Преодолеть тысячи миль, чтобы отказаться от своей власти в пользу какого-то узурпатора?

— Это необходимо, лорд Симпетурн.

— В Хинторе я один решаю, что необходимо!

— Это должно измениться,— сказал Валентайн. Он легко скользнул в полудремное состояние транса и отправил тончайший усик энергии своего разума к Симпетурну, покрутил им и вызвал хмурое выражение смущения на его красноватом лице. Он послал в мозг Симпетурна образ Доминина Баржазида, носящего тело, которое когда-то было его собственным, и сказал: — Вы узнаете этого человека, лорд Симпетурн?

— Это… это… это бывший лорд Валентайн!

— Нет! — сказал Валентайн, и метнул удар всей своей умственной силы в лже-Коронованного Хинтора.

Симпетурн покачнулся и чуть было не упал, но ухватился за людей в золотисто-зеленом, стоявших рядом с ним. Цвет его щек становился все темнее, пока не стал пурпурным — цвета перепевшего винограда.

— Кто этот человек? — сказал Валентайн.

— Это брат Короля Снов,— прошептал Симпетурн.

— И почему он носит черты бывшего лорда Валентайна?

— Потому что… потому что…

— Говори же!

Симпетурн осел, так что колени его подогнулись, а трясущиеся руки свисали почти до земли.

— Потому что он украл тело Коронованного во время узурпации и до сих пор носит его… по милости и соизволению человека, которого он сверг. И кто тогда я?

— Вы лорд Валентайн,— жалко пролепетал Симпетурн.

— Неправильно! Кто я, Симпетурн?

— Валентайн… Понтифик… Понтифик Маджипуры…

— Действительно. Наконец-то! И если я Понтифик, кто же Коронованный?

— Как… скажите… вы, ваше величество.

— Я говорю: это лорд Хиссун, который ждет тебя в Ни-мое, Симпетурн. Уходи, собирай своих рыцарей, веди свою армию на восток, служи своему Коронованному, как он пожелает. Иди, Симпетурн! Иди!

Он послал последней толчок энергии в Симпетурна, который заметался, затрясся и, наконец, упал на колени.

— Величество… величество… простите меня…

— Я проведу ночь или две в Хинторе,— сказал Валентайн, — и посмотрю, чтобы все было в порядке. А. потом, думаю, я должен идти дальше на запад, где меня ждет работа.— Он обернулся и увидел Карабеллу, смотревшую так, словно у него выросли крылья. Он улыбнулся и поцеловал ее.

"Как это иссушает! — подумал он.— Хороший бы кубок или два вина, если только у них в Хинторе есть что-нибудь".

Валентайн опустил глаза на зуб дракона, который держал в руке все это время, и легко пробежал по нему пальцами. Он снова услышал звон колоколов, и ему показалось, что внутри его души мощно взмахнули крылья. Осторожно завернув зуб в кусок цветного шелка, взятый у Карабеллы, он протянул его ей, сказав:

— Храни это, миледи, пока я снова не попрошу его у тебя. Мне кажется, он будет очень нужен мне.— Взглянув в толпу Валентайн выхватил взгляд Миллилэйн, которая дала ему этот зуб. Ее глаза неотрывно смотрели в его глаза и горели пугающей напряженностью, словно она с трепетом и восторгом смотрела на некое божественное существо.

То, что звучало как громкий спор, и, казалось, происходило прямо за дверью его спальни, дошло до сознания Хиссуна. Он сел, поморщился, сонно моргнув. Через большое окно слева он увидел красный отблеск рассвета и солнце, низко висящее на восточной линии горизонта. Хиссун долго не ложился спать в эту ночь, готовясь к прибытию Дивиса, и вряд ли ему было приятно, что его оторвали от сна так рано.

— Кто там? — прорычал он.— Какого черта весь этот шум?

— Милорд, я должен немедленно увидеть вас! — послышался голос Альзимира.— Ваши охранники говорят, что вас нельзя будить ни при каких обстоятельствах, но мне совершенно необходимо говорить с вами!

Хиссун вздохнул.

— Кажется, меня разбудили,— сказал он.— Пожалуй, ты можешь войти.

Послышался звук открываемой двери. Спустя мгновение вошел Альзимир, выглядевший чрезвычайно взволнованным.

— Милорд…

— Что произошло?

— Город атакован, милорд!

Хиссун окончательно проснулся.

— Атакован? Кем?

— Непонятными чудовищными птицами,— отвечал Альзимир,— с такими же крыльями, как у морских драконов, с клювами, как косы, и когтями, источающими яд.

— Таких птиц нет.

— Это, должно быть, новое дьявольское творение формодеев. Они появились в Ни-мое незадолго до рассвета с юга. Огромная ужасная стая. Их сотни, возможно, тысячи. Они уже взяли пятьдесят жизней или больше, а дальше будет еще хуже.— Альзимир подошел к окну.— Посмотрите, милорд! Вон там они сейчас, кружат над старым дворцом герцога.

Хиссун взглянул. Рой ужасных силуэтов высоко парил в чистом утреннем небе: огромные птицы, крупнее джихорнов, крупнее, чем даже мулафты, и намного отвратительнее. Их крылья не были крыльями птиц, скорее они походили на связанные пальцевидными костями крылья морских драконов. Их клювы, злобные, острые и изогнутые, были огненно-красными, а длинные вытянутые когти ярко-зелеными. Они неистово ныряли в поисках жертвы, устремляясь вниз и снова взмывая, в то время как внизу, на улицах, люди в отчаянии бежали в укрытие.

Хиссун наблюдал, как один неосмотрительный мальчик десяти или двенадцати лет с учебниками под мышкой появился из здания прямо на пути одного из существ. Оно ринулось вниз, пока до земли не осталось девять или десять футов, и его когти в быстрой и мощной атаке располосовали тунику мальчика, оставив кровавый след на спине. Когда птица снова резко взлетела кверху, мальчик упал, раскинувшись, руки его били по тротуару в смертельной конвульсии. Затем, почти сразу, он затих, и три или четыре птицы камнем упали с неба и стали пожирать его.

Хиссун выругался.

— Ты сделал правильно что разбудил меня. Какие-нибудь контрмеры приняты?

— Мы отправили на крыши пятьсот стрелков с луками, милорд. Как можно быстрее мобилизуем энергоразрядчики большого радиуса.

— Недостаточно. Даже минимально недостаточно. Чего мы должны избежать, так это общей паники в городе. Двадцать миллионов испуганных горожан, разбегающихся в разные стороны и затаптывающих насмерть друг друга! Необходимо показать им, что мы сразу берем ситуацию под контроль. Поставьте пять тысяч стрелков на крыши. Десять тысяч, если они у нас есть! Я хочу, чтобы каждый, кто умеет держать лук, принял участие в этом…

— Да, милорд.

— И издайте общий приказ: горожанам оставаться в домах до дальнейших указаний. Никому не выходить из домов. Никому! Независимо от того, каким бы срочным ни было его дело, пока птицы представляют угрозу. И еще. Пусть Стимион сообщит Дивису, что у нас здесь небольшие неприятности, и ему лучше быть настороже, если он все еще планирует войти в Ни-мою этим утром. Я хочу, чтобы ты послал за этим стариком, который заведует зоопарком редких животных в горах, с кем я говорил на прошлой неделе — Гитаин или Хитаин, как-то так. Скажи ему, что происходит, если он еще не знает. Под надежной охраной приведи его сюда, и пусть кто-нибудь соберет несколько мертвых птиц и тоже принесет их сюда, чтобы он мог исследовать.

Хиссун снова повернулся к окну, хмуро вглядываясь.

Тело мальчика было полностью скрыто птицами. Теперь их было не то девять, не то десять. Учебники были раскиданы.

— Формодеи! — горько воскликнул Хиссун.— Посылать чудовищ, чтобы воевать с детьми! О, дорого заплатят они за это! Альзимир! Мы отдадим Фараатаа на съедение его же птицам, а? Иди теперь. Надо еще много сделать.

Более подробные сообщения пошли, непрерывным потоком, когда Хиссун второпях завтракал. Больше сотни смертей приписывали воздушному нападению, и число их быстро увеличивалось. По меньшей мере еще две стаи птиц появились в городе, составив, как приблизительно можно было подсчитать, полторы тысячи существ.

Уже ответный удар с крыш принес результаты: птицы из-за своего большого размера летали медленно и неловко, представляя удобную мишень для стрелков, к которым они практически не испытывали страха. Итак, их довольно легко убивали, и полное истребление казалось только делом времени, даже если на пути из Пиурифаины находились новые стаи. Улицы города полностью очистили от горожан, поскольку весть о нападении и приказы Коронованного оставаться дома дошли до самых дальних окрестностей. Птицы угрюмо кружились над тихой, безлюдной Ни-моей.

Позже пришло известие, что Ярмуза Хитайна, хранителя Парка Мифических животных, привезли в Нисиморнскую Панораму, и он занялся во внутреннем дворе исследованием одной из мертвых птиц. Хиссун встречался с ним несколькими днями раньше, поскольку Ни-моя была наводнена всевозможными необычными и смертоносными существами, созданными восставшими метаморфами, и зоолог давал ценные советы, как с ними справиться. Теперь, спустившись вниз, Хиссун увидел Хитайна, темноглазого, узкогрудого мужчину зрелого возраста, склонившегося над останками птицы, такой огромной, что сначала Хиссун подумал, что их на тротуаре разложено несколько.

— Вы видели когда-нибудь что-то похожее на это? — спросил он.

Хитайн поднял глаза. Он был бледен, напряжен, его трясло.

— Никогда, милорд. Это существо из кошмара.

— Кошмара метаморфов, вы думаете?

— Без сомнения, милорд. Проще, это не естественная птица.

— Какое-то синтетическое существо, вы хотите сказать?

Хитайн покачал головой.

— Не совсем так, милорд. Я думаю, они созданы путем генетических манипуляций из существующей жизненной формы. Основная форма — это, очевидно, милуфта. Вам она известна? Самая большая птица Зимроеля, питающаяся падалью. Но они сделали ее еще крупнее и превратили в хищную. Эти ядовитые железы у основания когтей… Ни одна птица Маджипуры не имеет таких, но в Пиурифаине есть пресмыкающееся аммазоар, вооруженное таким образом. И они, похоже, переняли это у него.

— А крылья? — спросил Хиссун.— Одолжили у морских драконов, так?

— Одинакового построения. То есть, это не типичные птичьи крылья, а скорее разновидность широких перепончатых, которые развились когда-то у млекопитающих диимов, летучих мышей, морских драконов. Морские драконы, милорд, вы знаете, млекопитающие.

— Да, я знаю,— сухо сказал Хиссун.— Но драконы не пользуются крыльями, чтобы летать. Какая цель преследуется в том, чтобы передать крылья дракона птице, вы можете ответить?

Хитайн пожал плечами.

— Только не аэродинамическая цель, насколько я могу судить. Это могло быть сделано лишь для того, чтобы придать птицам устрашающий вид. Когда планируют использовать жизненную форму, как орудие войны…

— Да, да. Так, по вашему мнению, эти птицы, несомненно, еще одно оружие метаморфов?

— Несомненно, милорд. Как я сказал, это не естественная жизненная форма Маджипуры. Ничего такого никогда не существовало в дикой природе. Такое огромное и опасное существо не могло остаться незамеченным на протяжении четырнадцати тысяч лет.

— Тогда еще одно преступление мы можем отнести на их счет. Кто бы мог предположить, Хитайн, что формодеи такие изобретательные ученые!

— Они очень древняя раса, милорд. У них, возможно, много тайн такого рода.

— Будем надеяться,— сказал Хиссун, поежившись,— что они не приготовили ничего более ужасного, чтобы напустить на нас.

Вскоре после полудня нападение, казалось, завершилось. Сотни птиц были застрелены. Все тела, которые можно было собрать, свалили на большой площадке за главными воротами Главного Базара, где они образовали огромную вонючую кучу, а те, что выжили, сообразили, что ничего лучшего, чем стрелы, в Ни-мое их не ждет, и улетели в горы, на север. В самом городе их осталось лишь несколько. Пять стрелков погибли, защищая Ни-мою. Хиссун пришел в смятение, когда узнал, что птицы атаковали сзади, когда стрелки высматривали их в небе. Тяжелая цена, подумал он, хотя и знал, что это вынужденная плата. Нельзя было позволить, чтобы самый большой город Маджипуры стал заложником стаи птиц.

Час или больше объезжал Хиссун на плавуне город, чтобы убедиться в возможности отменить запрет на выход из домов. Потом он вернулся в Нисиморнскую Панораму как раз вовремя и узнал у Стимиона, что войска под командованием Дивиса начали прибывать к причалам Странд Висты.

Все месяцы, с тех пор, как Валентайн отдал ему корону во Внутренней обители, Хиссун с опаской ожидал встречи в качестве Коронованного с человеком, которого он победил в борьбе за должность. Прояви хоть малейшую слабость, понимал Хиссун, и Дивис увидит в этом шанс отпихнуть его в сторону, как только война будет выиграна, и отнимет трон, которого так домогался.

Хотя не было ни единого намека Дивиса, у Хиссуна не было оснований верить в его добрую волю.

Тем не менее, когда он собирался поехать в Странд Висту, чтобы приветствовать принца, Хиссун почувствовал необычное спокойствие. В конце концов он был Коронованным по истинной преемственности и свободному выбору человека, который теперь стал Понтификом. Нравится это или нет, Дивис должен это признать, и Дивис признает.

Добравшись до береговой линии Странд Висты, Хиссун был поражен громадными размерами армады, которую собрал Дивис. Казалось, он реквизировал все корабли, ходившие по реке между Пилиплоком и Ни-моей. Зимр был забит кораблями насколько мог видеть Хиссун. Огромный флот простирался до далекого, колоссального моря пресной воды, где река Стейч сливалась на юге с Зимром.

Единственным кораблем, который уже пришвартовался к пирсу, сказал Стимион, был флагман Дивиса. А сам Дивис ожидал на его борту прибытия лорда Хиссуна.

— Я скажу ему, чтобы он сошел на берег и приветствовал вас здесь, милорд? — спросил Стимион.

— Я пойду к нему,— улыбнулся Хиссун.

Выбравшись из своего плавуна, он торжественно пошел в сторону армады в конце пассажирского терминала и далее — на пирс. Он был при полных регалиях своей должности. Его советники также были в официальном облачении, как и охрана — дюжина стрелков шедших по обе стороны на случай, если смертоносные птицы выберут для появления этот момент. Хотя Хиссун и решил сам идти к Дивису, что было, возможно, нарушением протокола, он понимал, что создаваемый им образ как бы представлял великодушного короля, удостоившего чести преданного подданного.

Дивис стоял у трапа своего корабля. Он также позаботился, чтобы выглядеть величественно, поскольку был одет, несмотря на дневную духоту, в просторный халат из шкур хайгуса и восхитительный сверкающий шлем, казавшийся почти короной. Когда Хиссун поднялся к нему на палубу, Дивис выглядел гигантом над ним.

Потом, когда они стали лицом к лицу, хотя Дивис был намного крупнее, Хиссун смотрел на него с твердостью и холодностью, которые способствовали сокращению разницы в их размерах. Долго оба молчали.

Дивис (как понимал Хиссун, он должен был так поступить, чтобы не выказать полное пренебрежение) сделал знак лучистой звезды — опустился на одно колено, отдавая почтение новому Коронованному.

— Хиссун! Лорд Хиссун! Долгая жизнь лорду Хиссуну!

— И вам долгая жизнь, Дивис, поскольку всем нам нужна ваша храбрость в борьбе, которая предстоит. Встаньте! Встаньте!

Дивис поднялся. Его глаза уверенно встретили взгляд Хиссуна, и в нем отражалось столько эмоций, что Хиссун вряд ли смог бы разобраться в них, хотя ему показалось, что он увидел среди них и гнев, и горечь… но также и некоторую степень уважения и даже сдержанное восхищение и что-то похожее на примесь радости, как если бы Дивис не смог сдержать улыбку от странных перестановок судьбы, что свела их в этом месте в новых ролях.

Махнув рукой в сторону реки позади себя, Дивис сказал:

— Я привел вам достаточно войска, милорд?

— Огромная сила! И блестящее исполнение — набрать такую армию! Но кто знает, сколько будет достаточно, Дивис, в борьбе с армией призраков? У формодеев еще много мерзких сюрпризов для нас.

С легким смешком Дивис заметил:

— Я слышал, милорд, о птицах, которые они послали на вас этим утром.

— Ничего смешного, милорд Дивис. Это ужасные чудовища самого страшного вида, которые сбивают людей на улицах и поедают их тела прежде, чем они станут холодными. Я сам видел, как они сделали это с ребенком, из окна моей спальни. Но я думаю, что мы уничтожили их всех или почти всех. А в надлежащее время уничтожим их творцов тоже.

— Меня удивляет видеть вас таким мстительным, милорд.

— Я мстительный? — удивился Хиссун.— Ну, раз вы так говорите, я полагаю, так и есть. Прожить несколько недель в этом разрушенном городе — значит сделаться мстительным. Видеть как чудовищных хищников напускают на невинных граждан наши враги — значит сделаться мстительным. Пиурифаина, словно какой-то отвратительный фурункул, из которого распространяется на цивилизованней земле всякая гнилостность. Я намерен вскрыть ее и прижечь. И я говорю вам, Дивис: с вашей помощью я осуществлю ужасную месть против тех, кто развязал эту войну.

— Вы очень мало похожи на лорда Валентайна, милорд, когда так говорите о мести. Мне кажется, я никогда не слышал, чтобы он употреблял это слово.

— А есть ли какая-нибудь причина, почему я должен говорить, как лорд Валентайн, Дивис? Меня зовут Хиссун.

— Вы избранный им — преемник.

— Да, и Валентайн больше не Коронованный по этому самому выбору. Может быть, мой способ справляться с нашими врагами мало похож на способ лорда Валентайна.

— Тогда вы должны сказать, каков ваш способ.

— Думаю, вы уже знаете. Я намерен войти в Пиурифаину вдоль Стейча, тогда как вы обходите ее с западной стороны, и мы зажмем мятежников между нами, схватим этого Фараатаа и положим конец его ухищрениям. А потом Понтифик может вызвать оставшихся в живых повстанцев и в своей более доброжелательной манере провести переговоры о какой-нибудь резолюции на обоснованной жалобе формодеев на нас. Но сначала, я думаю, мы должны показать силу. Что вы на это скажете, Дивис?

— Я скажу, что не слышал большей осмысленности из уст Коронованного с того времени, когда мой отец занимал трон. Но Понтифик, мне кажется, ответил бы иначе, если бы услышал, что вы настроены так воинственно. Он знает о ваших планах?

— Мы не обсуждали еще их в подробностях.

— А будете обсуждать?

— Понтифик в настоящее время в Хинторе или к западу от него. Он будет занят там своими делами некоторое время, а потом долго ехать сюда, на восток. Я уже буду к тому времени в чаще Пиурифаины, и у нас появился небольшая возможность для консультаций.

Некоторая лукавость мелькнула в глазах Дивиса.

— О, я вижу, как вы справляетесь со своими проблемами, милорд!

— И что это за проблемы?

— Быть Коронованным, когда Понтифик, остается на виду, передвигаясь по стране, вместо того, чтобы скрыться в Лабиринте. Мне кажется, это могло бы стать огромной помехой для нового молодого Коронованного. Мне бы очень не понравилось, если бы я сам столкнулся с подобной ситуацией. Но если вы позаботитесь о том, чтобы сохранять большое расстояние между Понтификом и собой, то сможете действовать, будто у вас совершенно свободные руки. Не так ли, милорд?

— Мне кажется, мы ступаем на опасную почву, Дивис.

— О, разве?

— В самом деле. И вы переоцениваете различия между моими взглядами и взглядами Валентайна. Он не является военным человеком, как все мы хорошо понимаем, но, возможно, потому и отказался от Коронованного трона в мою пользу. Я верю, что мы понимаем друг друга — Понтифик и я. И давайте не будем дальше углублять дискуссию в этом направлении. Давайте теперь, Дивис, приглашайте меня в свою каюту, чтобы выпить по чарке-другой вина. А потом вы должны будете пойти со мной в Нисиморнскую Панораму выпить еще по одной. А затем мы сядем, чтобы спланировать ход нашей войны. Что вы на это скажете, милорд Дивис?

Снова начался дождь, смывая линии схемы, которую Фараатаа начертил на сыром песке берега. Но это не имело для него значения. Он рисовал и перерисовывал одну и ту же схему весь день, хотя в том и не было необходимости, поскольку каждая деталь ее была выгравирована в изгибах и извилинах его мозга. Здесь Илиривойн, там Авендроин, Нью-Велализьер. Реки, горы.

Позиции двух вторгшихся армий…

Фараатаа не ожидал этого. Это было единственным крупным просчетом в его планах, что Неизменчивые могут вторгнуться в Пиурифаину. Трусливый слабак лорд Валентайн никогда бы не сделал ничего подобного, нет! Валентайн скорее пополз бы носом по грязи к Данипиуре, униженно выпрашивая договор о дружбе. Но Валентайн больше не был королем, точнее он стал теперь другим королем, большего ранга, но с меньшей властью. Разве можно понять безрассудные порядки Неизменчивых! А теперь у них другой король, молодой лорд Хиссун, который производит впечатление совсем другого человека.

— Ааризиим! — крикнул Фараатаа. — Какие новости?

— Очень немного. О, Король Который Есть, мы ждем донесения с западного фронта, но это будет немного позже.

— А с линии фронта у Стейча?

— Мне сообщили, что лесные братья все еще не согласовали своих действий, но мы, наконец, добились их помощи в раскидывании густой сети вьющихся стеблей.

— Хорошо, хорошо. Но успеют ли они ее разложить, чтобы остановить продвижение лорда Хиссуна.

— Скорее всего да, о, Король Который Есть.

— И ты говоришь это,— спросил Фараатаа,— потому что это правда, или потому что это то, что, ты думаешь, я предпочитаю услышать?

Ааризиим уставился, разинув рот, и в смятении его формы начали видоизменяться так, что на мгновение он стал непрочным сооружением из переплетенных веревок, дрожащих на ветру, а потом сплетением длинных негнущихся прутьев, набухших с обоих концов, и лишь потом снова стал Ааризиимом. Тихим голосом он сказал:

— Вы очень несправедливы ко мне! О Фараатаа!

— Возможно. Если это правда, то и все остальное тоже, и я признаю, что это правда,— холодно произнес Фараатаа.

Дождь над головой звучал все громче, ударяя по лиственному шатру джунглей.

— Иди и возвращайся, когда получишь новости с запада.

Ааризиим исчез во тьме деревьев. Фараатаа, сердитый, беспокойный, начал снова чертить схему.

С запада шла армия. Несчетные миллионы Неизменчивых, руководимые волосатым лордом по имени Дивис. Это был сын прежнего Коронованного лорда Вориакса.

"Мы убили твоего отца, когда он охотился в лесу. Ты знаешь это, Дивис? Охотник, который произвел смертельный выстрел, был пиуриваром, хотя носил лицо лорда Замка. Видишь? Жалкие формодеи могут убить Коронованного! Мы можем убить и тебя, Дивис, если ты будешь таким же беспечным, как твой отец".

Но Дивис (он, конечно, не знал, как погиб его отец; не было у пиуриваров другой столь же тщательно охраняемой тайны!) вовсе не был беззаботным, мрачно размышлял Фараатаа. Его штаб находился под плотной охраной преданных рыцарей, и не было возможности проникнуть через эту линию убийце, как бы умело он ни маскировался. Злыми, колющими ударами остро заточенной палки Фараатаа все глубже выкапывал в речном песке линии продвижения Дивиса. Его армии шли из Хитрона вдоль внутренней гряды огромных западных гор, пробивая дорогу в дикой местности, которая всегда была бездорожной, и сметая все на своем пути, заполняя Пиурифаину бесчисленными войсками, засоряя святые потоки, затаптывая святые могилы.

Против орды Фараатаа был вынужден пустить свою армию пилигригормов. Он жалел об этом, поскольку это было, пожалуй, его самое опасное биологическое оружие, и он припас их для того, чтобы запустить в Ни-мое или Хинторе на какой-то более поздней стадии войны. Живущие на земле ракообразные размером с ноготь, они были покрыты панцирем, который нельзя было разбить молотком, и имели несметное количество быстро передвигающихся ног, которые генетики Фараатаа сделали острыми, как пилы. Аппетит у пилигригорма был ненасытный… Ему ежедневно требовалась масса в пятьдесят раз больше собственного веса. И удовлетворял он свой аппетит, вскрывая любое теплокровное существо, встретившееся на пути, и жадно поглощая его внутренности.

Пятьдесят тысяч пилигригормов, полагал Фараатаа, могут привести в полное смятение город, размером с Хинтор за пять дней. Но теперь, когда Неизменчивые вторглись в Пиурифаину, ему пришлось выпустить пилигригормов не в городе, а на земле самой Пиурифаины в надежде, что они приведут огромную армию Дивиса в смятение и бегство. Никаких сообщений, однако, еще не поступало об успехе этой тактики.

На другом краю джунглей, где Коронованный вел на юг вторую армию по другому непроходимому пути, вдоль западного берега Стейча, план Фараатаа был иным: протянуть сеть бесконечной и непреодолимой паутины из вьющихся клейких стеблей, чтобы вынудить их идти все дальше и дальше в обход, пока они окончательно не заблудятся. Трудность этой уловки состояла в том, что никто не мог эффективно управлять раскладыванием сети, кроме лесных братьев — этих приходящих в бешенство маленьких обезьян, которые выделяли вместе с потом фермент, защищавший от клейкого вещества стеблей. Но у лесных братьев было мало оснований любить пиуриваров, которые веками охотились на них из-за вкусного мяса, и получить их помощь в таком деле было отнюдь не легко.

Фараатаа почувствовал, как гнев поднимается и закипает в нем.

Все шло так хорошо вначале. Распространение болезней и эпидемий в сельскохозяйственных районах… привело к краху сельское хозяйство в обширной зоне… Голод, паника, массовая миграция… Да, все согласно плану. И высвобождение специально созданных животных тоже сработало хорошо, хотя и в меньшем масштабе, но это усилило страх населения и затруднило жизнь обитателей городов.

И все же воздействие не было столь сильным, как надеялся Фараатаа. Он думал, что кровожадные гигантские милуфты терроризируют Ни-мою, которая уже была в состоянии хаоса, но не ожидал, что армия лорда Хиссуна будет в Ни-мое, когда милуфты достигнут города, или что его стрелки так легко расправятся со смертоносными птицами. Теперь же у Фараатаа не было больше милуфтов, и потребовалось бы пять лет, чтобы вывести достаточное их число для нового удара…

Но были пилигригормы. Были гоннигоги, миллионами содержавшиеся в баках и готовые к тому, чтобы их выпустили. Были кеси, были врииги, замбиносы, малапомасы. Были в запасе и новые эпидемии — облако красной пыли, которое пронесется над городом ночью, отравит в нем всю воду на несколько недель и оставит пурпурные споры, из которых появятся личинки, вызывающие болезни травоядных животных. Фараатаа колебался, выпускать ли их на свободу, поскольку ученые предупреждали, что не просто будет взять их под контроль после поражения Неизменчивых. Но если окажется, что война идет не в пользу его народа, если не останется надежды, тогда Фараатаа не станет колебаться и бросит все, что угодно, лишь бы нанести вред врагу, независимо от последствий.

Вернулся Ааризиим, пугливо приближаясь.

— Есть новости. О Король Который Есть!

— С какого фронта?

— С обоих. О Король…

Фараатаа напрягся.

— Ну, насколько плохие?

Ааризиим замялся.

— На западе они уничтожают пилигригормов, используя что-то вроде огня, извергающегося из металлических труб, который расплавляет их панцири. Враг быстро продвигается по той зоне, где мы выпустили пилигригормов.

— А на востоке? — спросил Фараатаа с каменным лицом.

— Они прорвались через лес, и мы не смогли вовремя создать заслон из сетей. Они ищут Илиривойн, как сообщают разведчики.

— Хотят найти Данипиуру. Создать с ней союз против нас.— Глаза Фараатаа загорелись.— Это плохо, Ааризиим, но с нами еще далеко не покончено! Крикни сюда Бенуунаба и Сиимии. И кого-нибудь еще. Мы сами пойдем в Илиривойн и схватим Данипиуру прежде, чем они доберутся до нее. Мы предадим ее смерти, если понадобится. С кем они тогда будут заключать союз? Если они станут искать пиуривара, наделенного властью, то найдут одного Фараатаа, а Фараатаа не подпишет договор с Неизменчивыми.

— Схватить Данипиуру? — с сомнением произнес Ааризиим.— Предать Данипиуру смерти?

— Если меня вынудят, — сказал Фараатаа,— я предам смерти весь мир прежде, чем возвращу его им!

Вскоре после полудня они остановились в местечке к востоку от Дулорнского Ущелья, именуемое Престимионской долиной, которая, как понял Валентайн, была когда-то важным сельскохозяйственным центром. Его поездка по измученному Зимроелю открыла перед ним картину запустения — брошенные фермы, опустевшие города, признаки самой ужасной борьбы за выживание… Но эта Престимионская долина была, несомненно, самым унылым местом из всех.

Ее поля обуглились и почернели. Ее население — молчаливое, потрясенное, оглушенное.

— Мы выращивали люсавенду и рис,— рассказывал встретивший Валентайна плантатор по имени Нитиккимал, который сказался мэром района.— Потом появилась пыльца на люсавенде, и все погибло, так что пришлось сжечь поля. Пройдет еще по меньшей мере два года, прежде чем будет безопасно садить снова. Но мы остались. Ни один из нас не покинул Престимионскую долину, ваше величество. У нас мало еды. И хотя гайрогам надо очень мало, даже мы не едим досыта… Здесь нет для нас работы, что особенно тревожит нас. И грустно смотреть на землю, покрытую пеплом. Но это наша земля, и потому мы остаемся. Будем ли мы когда-нибудь садить здесь снова, ваше величество?

— Уверен, что будете,— сказал Валентайн и подумал, не дает ли он этим жителям ложное утешение.

Дом Нитиккимала был большим особняком в самом начале долины, с высокими окнами из черного ганимарского дерева и крышей из зеленого шифера. Но внутри было сыро и неуютно, как будто у плантатора уже не лежало сердце к ремонту, так необходимому во влажном и дождливом климате Престимионской долины.

Днем Валентайн недолго отдыхал в одиночестве в просторной хозяйской гостиной, которую выделил для него Нитиккимал, прежде чем пойти в муниципальное собрание поговорить с жителями района. Здесь его настиг толстый пакет донесений с востока, Хиссун, узнал он, углубился в страну метаморфов где-то в окрестностях Стейча в поисках Нью-Велализьера, как называлась восставшая столица. Валентайн подумал, повезет ли Хиссуну больше, чем ему, когда он разыскивал блуждающий город Илиривойн. А Дивис собрал вторую, даже гораздо большую армию, чтобы внедриться в пиуриварские земли с другой стороны. Мысль о воинственном человеке, каким был Дивис в джунглях, беспокоила Валентайна. Это не то, что был намерен делать я, думал он, Посылать армию в Пиурифаину — как раз то, чего он надеялся избежать. Но, конечно, это стало неизбежным. Само время призвало Дивисов и Хиссунов, а не Валентайнов. Он будет играть свою роль, а они — свою, И по Божьей воле раны мира когда-нибудь начнут заживать.

Он просмотрел другие донесения. Новости из Замка Горы: Стазилен был теперь регентом и занят рутинными задачами правительства. Валентайну было жаль его. Стазилен надменный, Стазилен проворный, сидящий теперь за столом, царапая свое имя на листах бумаги! Как время переделывает нас всех, подумал Валентайн. Мы, думавшие, что жизнь в Замке Горы состояла только из охоты и развлечений, склонились теперь под тяжестью ответственности, поддерживая шатающийся мир своими спинами. Каким далеким казался Замок, какими далекими все радости того времени, когда мир, очевидно, управлялся сам собой и круглый год была весна.

Донесения от Тунигорна… Тоже движется по Зимроелю недалеко, позади Валентайна, управляясь с повседневными заботами,— распределением продуктов, консервацией оставшихся запасов, похоронами мертвых и другими мероприятиями против голода и болезней. Тунигорн — стрелок из лука, Тунигорн — знаменитый охотник на дичь! Оправдал ли он теперь, оправдываем ли все мы, подумал Валентайн, легкость и комфорт нашего беззаботного детства на Горе?!

Он убрал донесения в сторону. Из футляра, где он хранился теперь, извлек драконий зуб, так странно вложенный ему в руку той женщиной Миллилэйн, когда он входил в Хинтор. С первого прикосновения к нему Валентайн понял, что это нечто большее, чем причудливая безделушка, амулет для слепо суеверных. Но только по прошествии нескольких дней, когда он находил время, чтобы понять его значение, тайно, всегда тайно, не позволяя даже Карабелле видеть, что он делает, Валентайн стал рассматривать вещь, которую дала ему Миллилэйн.

Он легко дотронулся до сверкающей поверхности зуба. Он казался таким изящным, таким тонким, что почти просвечивался. Но был твердым, как самый твердый камень. Его конусовидные края были острыми, как хорошо заточенная сталь. Он был холодным на ощупь, и все же казалось, что там, внутри него, горел огонь.

Музыка колоколов начала звенеть в его голове.

Торжественный, размеренный, медленный, почти похоронный, а потом все убыстряющийся каскад звуков, ускорение ритма, который вскоре стал захватывающим дух смешением мелодий — одна, бегущая так поспешно, что накрывала последние такты предыдущей, а потом все мелодии сразу, сложная, умопомрачительная симфония перепадов. Да, теперь он узнал эту музыку, понял, что это была музыка водяного короля Маазмоорна, существа, которое земные обитатели знали как дракона лорда Кинникена, могущественнейшего из всех обитателей планеты.

Валентайн много времени спустя понял, что он слышал музыку Маазмоорна задолго до того, как этот талисман стал его собственностью.

Заснув на борту "Леди Сиин" много путешествий назад, когда он впервые переплывал из Альханроеля на Остров Снов, Валентайн видел сон о паломничестве. Паломники в белых одеждах спешили к морю, и он был среди них, а в море вырисовывался силуэт огромного дракона, известного как дракон лорда Кинникена, с широко раскрытой пастью так, что она могла поглотить паломников по мере того, как они приближались к нему. И из этого дракона, когда он выбрался на берег, исходил колокольный звон, настолько громкий, что даже воздух сотрясался.

От зуба исходил тот же колокольный звон. С этим зубом, как с проводником, Валентайн мог, если только втянуться в центр своей души и отправиться дальше через весь мир, вступить в контакт с внушающим страх мозгом великого водяного короля Маазмоорна, которого несведущие называли драконом лорда Кинникена. Это был дар Миллилэйн ему. Но как могла она знать о пользе, которую он и только он мог извлечь из него? И знала ли вообще? Возможно, она дала ему его только потому, что он был святым для нее? Возможно, она и не знала, что он может использовать его своим особым способом, как фокус сосредоточения?..

— Маазмоорн… Маазмоорн…

Он пробовал. Он искал. Он звал. День ото дня он подходил все ближе и ближе к реальной связи с водяным королем, к беседе с ним, к встрече индивидуальных идентичностей. Он был уже почти там. Возможно, сегодня ночью, возможно, завтра или послезавтра.

— Ответь мне, Маазмоорн. Это Валентайн Понтифик зовет тебя.

Он больше не боялся огромного ужасающего мозга. Он начинал познавать в этих тайных отражениях души, как сильно земные обитатели Маджипуры ошибаются в понимании огромных морских созданий. Водяные короли внушали боязнь, верно, но их не надо было бояться.

— Маазмоорн… Маазмоорн…

"Почти там",— подумал он.

— Валентайн?

Голос Карабеллы за дверью, Испуганный, он одним взмахом вышел из транса, едва не упав со стула. Потом, вернув самообладание, сунул зуб в футляр, успокоился и пошел к ней.

— Нам уже пора быть в городском зале,— сказала она.

— Да, конечно, конечно.

Звон загадочных колоколов все еще звучал в его душе.

Но теперь у него были другие обязанности. Зуб Маазмоорна должен еще немного подождать.

Часом позже в муниципальном зале собраний Валентайн сидел на высокой сцене, и фермеры медленно вереницей проходили перед ним, выражая свое почтение и поднося к нему для освящения орудия труда — мотыги, косы и другие предметы, будто Понтифик мог одним прикосновением руки восстановить процветание, которое эта сраженная болезнями долина знавала раньше. Он подумал, что, может быть, это какое-то древнее поверье местного народа — почти все из них гайроги. Вероятно, все же нет, решил он. Ни один правящий Понтифик никогда раньше не посещал Престимионскую долину или какую-нибудь другую часть Зимроеля. Скорее всего это была традиция, которую здешние жители изобрели экспромтом, когда узнали, что он будет проезжать этими местами.

Однако церемония не доставила ему беспокойства. Они приносили ему орудия своего труда, а он дотрагивался до ручки этого, лезвия того, черенка другого и улыбался самой теплой своей улыбкой, и передавал им слова сердечного напутствия, и они, сияя, проходили дальше.

К концу вечера в зале возникло замешательство. Валентайн, подняв глаза, увидел необычную процессию, направляющуюся к нему. Женщина-гайрогша, которая, судя по ее почти бесцветной чешуе и свисающим косам, была крайне древнего возраста, медленно шла по проходу между рядами, поддерживаемая двумя более молодыми женщинами ее расы. Она казалась слепой и совершенно немощной, но все же держалась прямо и продвигалась шаг за шагом, будто пробивая себе путь в каменной стене.

— Это Аксимаана Фрейж! — прошептал плантатор Нитиккимал.— Вы знаете ее, ваше величество?

— Увы, нет.

— Она самая известная производительница люсавенды из всех, источник мудрости и знаний, женщина высочайшего разума. Близка к смерти, как говорят, но настояла на том, чтобы увидеть вас сегодня.

— Лорд Валентайн! — крикнула она ясным звучным голосом.

— Больше не лорд Валентайн,— ответил он,— теперь Валентайн Понтифик. И вы оказали мне большую честь своим визитом, Аксимаана Фрейж. Ваша известность опережает вас.

— Валентайн… Понтифик…

— Подойдите, дайте мне вашу руку,— сказал Валентайн.

Он взял ее иссохшие, древние кости в свою руку и крепко их пожал. Ее глаза встретились с его глазами, глядя прямо в них, хотя он мог с уверенностью сказать, по прозрачности ее зрачков, что она ничего не видела.

— Говорили, что вы узурпатор,— произнесла она. — Маленький краснолицый мужчина приходил сюда и говорил нам, что вы не настоящий Коронованный. Но я не стала его слушать и ушла отсюда. Я не знала, были вы настоящим или фальшивым, но я думала, что он — не тот, кто может рассуждать об этом, тот краснолицый мужчина.

— Симпетурн, да. Я встречал его,— сказал Валентайн.— Он верит теперь в то, что я был настоящим Коронованным, а теперь, настоящий Понтифик.

— И ты объединишь мир снова, настоящий Понтифик? — спросила Аксимаана Фрейж голосом поразительной силы и чистоты.

— Мы все вместе объединим его, Аксимаана Фрейж!

— Нет. Я — нет, Понтифик Валентайн. Я умру на следующей неделе или через неделю, а так скоро мир не наступит. Но я хочу взять у тебя обещание, что мир будет таким, каким он был для моих детей, для детей моих детей. И если ты пообещаешь мне это, я встану перед тобой на колени. Но если ты пообещаешь это лживо, пусть Бог накажет тебя, как были наказаны мы, Понтифик Валентайн!

— Я обещаю тебе, Аксимаана Фрейж, что мир будет полностью восстановлен и станет лучше. Я заверяю тебя, что это не лживое обещание. Но я не хочу, чтобы ты становилась на колени.

— Я сказала, что встану, я встану! — И, удивительно легко отстранив двух более молодых женщин, словно это были мошки, она опустилась в глубоком почтении, хотя тело ее казалось таким жестким, как кусок кожи, пролежавший на солнце сотню лет.

Валентайн потянулся, чтобы поднять ее, но одна из женщин, определенно ее дочь, поймала его руку и тут же отдернула свою и в ужасе посмотрела на нее — как посмела она прикоснуться к Понтифику! Медленно, но самостоятельно Аксимаана Фрейж встала и сказала:

— Вы знаете, сколько мне лет? Я родилась, когда Понтификом был Осиер. Думаю, я самая старая во всем мире. И я умру, когда ты, Валентайн Понтифик восстановишь мир.

Это надо скорее понимать как предсказание, подумал Валентайн. Но прозвучало это больше как приказ.

Он сказал:

— Это будет исполнено, Аксимаана Фрейж. И ты будешь жить, чтобы увидать это.

— Нет. Нет. Второе зрение приходит к нам, когда уходит первое. Моя жизнь почти окончена. Но течение твоей ясно раскрывается передо мной. Ты спасешь нас, сделав то, что считал для себя невозможным. А потом ты скрепишь свое дело, исполнив то, чего желал менее всего. И хотя ты сделаешь невозможное, а потом — нежелаемое, ты будешь знать, что поступил правильно и обрадуешься этому, Понтифик Валентайн. А теперь приступай, Понтифик, и исцели нас.— Ее раздвоенный язык бился с огромной силой и энергией.— Исцели нас, Понтифик Валентайн! исцели нас!

Она повернулась и медленно пошла назад по тому же пути, пренебрегая помощью двух женщин, шедших рядом.

Прошел еще час, прежде чем Валентайну удалось освободиться от последних жителей Престимионской долины… Они толпились вокруг него в трогательной обнадеженности, будто одно лишь излучение, исходящее от Понтифика, трансформирует их жизни и магически вернет в годы, предшествовавшие появлению болезни люсавенды…

В конце концов Карабелла, сославшись от его имени на усталость, удалила всех из зала.

Образ Аксимааны Фрейж продолжал витать в его мыслях на обратном пути в усадьбу Нитиккимала. Сухое шипение ее голоса все еще резонировало в голове: "Ты спасешь нас, сделав то, что считал для себя невозможным. А потом ты скрепишь свое дело, исполнив то, чего желал менее всего… Приступай, Понтифик, и исцели нас. Исцели нас, Понтифик Валентайн! Исцели нас!"

Но одновременно в нем звучала музыка водяного короля Маазмоорна. Он был так близок в этот раз к окончательному прорыву и подлинному контакту с немыслимо гигантским животным моря. Теперь… сегодня ночью…

Карабелла некоторое время не засыпала и разговаривала. Эта древняя гайрогская женщина ей тоже не давала покоя, и она почти навязчиво сосредоточивалась на властности слов Аксимааны Фрейж, внутренней неодолимой силе ее невидящих глаз, загадочности ее пророчества. Потом она легко поцеловала Валентайна в губы и зарылась в темноту огромной кровати, на которой они лежали вместе.

Он подождал несколько бесконечных минут. Затем вынул зуб морского дракона.

— Маазмоорн?

Он держал зуб так крепко, что края его глубоко врезались ему в руку. Упорно сосредоточивал он всю силу своего мозга, чтобы перекрыть разрыв в тысячи миль между Престимионской долиной и водой… Где? У полюса? Где, спрятавшись, лежал морской король?

— Маазмоорн?

— Я слышу тебя, земной брат, Валентайн-брат, король-брат!

Наконец-то!

— Ты знаешь, кто я?

— Я знаю тебя. Я знал твоего отца. Я знал многих до тебя.

— Ты говорил с ними?

— Нет. Ты первый. Но я знал их. Ош не знали меня. Но я знал их. Я прожил много кругов вокруг мира, Валентайн-брат. И я наблюдал за всем, что происходило на земле.

— Ты знаешь, что происходит теперь?

— Я знаю.

— Нас уничтожают. И ты участвуешь в этом.

— Нет.

— Ты направляешь пиуриварских мятежников в их войне против нас. Мы знаем это. Они поклоняются вам, как богам, и вы учите их, как погубить нас!

— Нет, брат Валентайн,

—Я знаю, что они поклоняются вам.

—Да, они это делают, поскольку мы боги. Но мы не поддерживаем их в этом мятеже. Мы даем им только то, что дали бы любому, кто придет к нам за пищей. Но это не наша цель, смотреть, как вас изгоняют из мира.

— Но вы, конечно, должны ненавидеть нас!

— Нет, брат Валентайн.

— Мы охотимся на вас. Мы убиваем вас. Мы едим ваше мясо и пьем вашу кровь, а ваши кости используем на безделушки.

— Да, это правда. Но почему мы должны ненавидеть вас, брат Валентайн? Почему?

Валентайн с минуту не отвечал. Он лежал, холодный и дрожащий от благоговейного страха, рядом со спящей Карабеллой обдумывал все, что услышал, — спокойное допущение водяным королем, что драконы были богами… Что могло это означать? И отрицание участия в мятеже, и это поразительное упорство, что драконы не испытывают гнева к народу Маджипуры за все, что было совершено против них. Это было чересчур, слишком много сразу — бурный наплыв знаний, где раньше только звенели колокола да ощущалось неясное присутствие…

— Вы неспособны на гнев, Маазмоорн?

— Мы не понимаем гнев.

— И не чувствуете его?

— Дело не в гневе, брат Валентайн. То, что делают с нами ваши охотники,— естественная вещь. Это часть жизни, это аспект Того Что Есть. Как я, как ты, Мы воздаем славу Тому Что Есть в любых его проявлениях. Вы убиваете нас, когда мы проходим мимо берега того, что вы называете Зимроелем, и вы используете нас. Иногда мы убиваем вас на ваших кораблях, если это кажется, что должно быть сделано в данной момент. И все это называется То Что Есть. Однажды пиуривары убили нескольких драконов в своем каменном городе, который теперь мертв, и подумали, что совершили чудовищное преступление. Чтобы искупить свою вину за это преступление, они разрушили собственный город. Но они не поняли. И никто из вас, детей земли, не понимает: все это всего лишь То Что Есть.

— А если мы сопротивляемся, когда пиуриварский народ насылает на нас хаос? Нам нельзя сопротивляться? Должны ли мы спокойно воспринимать свою судьбу, потому что это тоже есть То Что Есть?

— Ваше сопротивление — тоже есть То Что Есть, брат, Валентайн.

— Тогда мне непонятна твоя философия, Маазмоорн.

— Она не должна быть понятной, брат Валентайн. Но это тоже То Что Есть.

Валентайн снова затих, даже на еще более продолжительное время, чем раньше. Но он заботился о том, чтобы поддержать связь, и потому сказал:

— Я хочу, чтобы время уничтожения закончилось. Я намерен сохранить то, что мы в Маджипуре поняли, как То Что Есть.

— Конечно, вы сохраните!

— Я хочу, чтобы ты помог мне.

— Мы взяли в плен формодея, милорд,— сказал Альзимир,— который заявляет, что имеет срочное сообщение для вас и только для вас.

Хиссун нахмурился.

— Ты думаешь шпион?

— Очень похоже, милорд.

— Или даже убийца?

— Эту возможность никогда нельзя исключить, конечно. Но я думаю, он здесь не с этой целью. Я понимаю что он — формодей, и мы рискуем, но тем не менее я был среди тех, кто его допрашивал. Он кажется искренним.

— У формодея искренность! — засмеявшись сказал Хиссун.— Они заслали шпиона в окружение лорда Валентайна, не так ли?

— Так мне сказали. Что мне тогда с ним делать?

— Я полагаю, привести его ко мне.

— А если он задумал какую-нибудь формодеевскую хитрость?

— Тогда нам придется действовать быстрее, чем он, Альзимир. Приведи его сюда.

Опасность была, Хиссун это знал, Но не следовало просто отвернуться от того, кто утверждал, что он посыльный от врага, или казнить его по одному лишь подозрению в вероломстве. И он признался себе, что это было бы занятным отвлечением в конце концов,— бросить взгляд на метаморфа после стольких недель скитания по пропитанным влагой джунглям. За все это время они не встретили ни одного. Ни одного!

Его лагерь располагался на краю рощи гигантских деревьев двикка, где-то по весточкой границе Пиурифаины, неподалеку от берега реки Стейч. Двикки в самом деле были внушительными — поразительно огромные деревья со стволами толщиной с большой дом и корой сверкающего ярко-красного цвета, изборожденной глубокими трещинами, и листьями, настолько широкими, что под любым из них легко могли укрыться под проливным дождем и остаться сухими человек двадцать. А колоссальные плоды с твердой кожей, такого же размера, как плавун, с пьянящей мякотью внутри! Но одни лишь ботанические чудеса были маленькой компенсацией за безотрадность бесконечного вынужденного перехода по дождливым лесам метаморфов. Дождь был постоянным, поражающим плесенью и действовавшим разлагающе на все, включая и мозг, как думал порой Хиссун. И хотя армия развернулась теперь по фронту более чем на сто миль, и второй по величине город метаморфов Авендроин, как предполагалось был близок от центра этого фронта, они не видели никаких городов, никаких признаков бывших городов, ни следов путей отхода, ни самих метаморфов вообще.

Словно они были мифическими существами, и эти джунгли были необитаемы.

Хиссун знал, что у Дивиса те же проблемы на другой стороне Пиурифаины, Метаморфы были немногочислены, а их города, очевидно, переносными. Они перепархивали с места на место, как перепончатокрылые ночные насекомые. Или же они маскировались под деревья и кусты и молча стояли рядом, давясь от смеха, когда войска Коронованного проходили мимо них. Эти огромные двикки, почем знать, могли быть скаутами метаморфов, подумал Хиссун.

— Давайте говорить со шпионом, посыльным или убийцей. Кем бы он ни был, мы сможем узнать от него что-нибудь или, на худой конец, развлечемся.

Альзимир вскоре вернулся с пленником, которого усиленно охраняли.

Он, как и те несколько пиуриваров, которых Хиссуну приходилось видеть прежде, был необычайно взволнован. Крайне высокий, худой до хрупкости, раздетый, если не считать длинной полоски кожи вокруг поясницы. Его собственная кожа и редкие волосы были странного бледно-зеленого цвета, а лицо почти лишено черт. Губы — узкие щелки, нос — только выпуклость, глаза узкие, едва видимые из-под век. Он выглядел застенчивым и не особенно опасным.

Все равно Хиссуну хотелось, чтобы рядом с ним был кто-нибудь с даром видения мыслей — Делиамбер, Тизана или сам Валентайн, для которых чужие тайны зачастую вообще не являлись тайнами. Этот метаморф все же мог держать в голове какой-нибудь неприятный сюрприз.

— Кто ты? — спросил Хиссун.

— Меня зовут Ааризиим. Я служу Королю Который Есть, известному вам как Фараатаа.

— Он послал тебя ко мне?

— Нет, лорд Хиссун. Он не знает, что я здесь.— Метаморф внезапно затрясся, дергаясь в странных конвульсиях, и моментально форма его тела изменилась и потекла. Охранники Коронованного ринулись вперед, становясь между метаморфом и Хиссуном, на случай, если это было прелюдией к нападению. Но Ааризиим тут же взял над собой контроль и восстановил форму. Низким голосом он сказал: — Я пришел, чтобы выдать Фараатаа.

— Ты намерен отвести нас в убежище? — изумился Хиссун.

— Да, отведу.

"Это слишком хорошо, чтобы быть правдой!" — подумал Хиссун и поочередно оглядел Альзимира, Стимиона и других ближайших советников. По всей вероятности, они чувствовали то же самое — выглядели скептичными, настороженными, враждебными, подозрительными.

Он сказал:

— Почему ты хочешь сделать это?

— Он поступает противозаконно.

— Тебе это стало ясно только теперь, когда мятеж продолжается с…

— Я имею в виду, милорд, противозаконно по нашим вероучениям, а не по вашим.

— И что же это тогда?

Ааризиим ответил:

— Он ушел в Илиривойн и взял в плен Данипиуру. Он хочет ее убить. Незаконно лишить ее жизни! Фараатаа не слушает ничьих советов. К моему стыду, я находился среди тех, кто был с ним, когда он схватил ее. Я думал, он только задержит ее, чтобы она не вступила в союз с вами против нас. Он же сказал, что не станет убивать ее, если не решит, что война полностью проиграна.

— И теперь он так думает? — спросил Хиссун.

— Нет, лорд Хиссун. Он думает, что война еще далеко не проиграна, и собирается напустить на вас, Неизменчивых, новых тварей, новые болезни и считает, что он на пороге победы.

— Тогда зачем убивать Данипиуру?

— Чтобы гарантировать свою победу.

— Безумие!

— Я тоже так думаю, милорд! — Глаза Ааризиима широко раскрылись, загорелись странным неприятным блеском.— Он, конечно, видит в ней опасную соперницу, более склонную к миру, чем к войне, Если ее убрать, исчезнет опасность для его власти. Более того! Он хочет принести ее в жертву на алтаре —

передать ее кровь водяным королям, чтобы заручиться их поддержкой. Он построил храм по проекту одного из бывших храмов Старого Велализьера и сам положит ее на камни, сам отнимет у нее жизнь собственными руками.

— И когда это предполагается осуществить?

— Сегодня, милорд. В Час Хайгуса. Ночью.

— Сегодня?!

— Да, милорд, Я шел быстро, как мог, но ваша армия такая большая, и я боялся, что меня убьют, если я не найду ваших охранников до того, как ваши солдаты обнаружат меня. Я пришел бы к вам вчера или позавчера, но это не было возможно. Я не мог сделать это…

— Сколько дней пути отсюда до Нью-Велализьера?

— Возможно, четыре. Возможно, три, если двигаться очень быстро.

— Тогда Данипиура погибнет! — гневно воскликнул Хиссун.

— Если он не принесет ее в жертву сегодня ночью…

— Но ты сказал, что сегодня та ночь.

— Да, планеты расположены, как нужно, и звезды тоже… Но если он утратит свою решимость, если в последний момент он передумает…

— И часто Фараатаа утрачивает свою решимость?

— Никогда, милорд.

Хиссун хмуро посмотрел в сторону рощи двикки. Данипиура умрет? Это не оставляло никакой надежды на примирение с формодеями: она одна, как он понимал, могла смягчить ярость мятежников и позволить вести какие-то переговоры о компромиссе. Без нее это будет битва без конца.

Обращаясь к Альдамиру, он спросил:

— Где сегодня Понтифик?

— К западу от Хинтора. Возможно, у самого Дулорна.

Определенно, где-то в Ущелье.

— Мы Можем послать ему туда сообщение?

— Каналы коммуникаций, связывающие нас с этой областью, очень ненадежны, милорд.

— Я знаю это. Я хочу, чтобы вы как-нибудь передали ему эту новость в течение следующих двух часов. Пробуйте все, что может работать. Используйте колдовство, используйте молитвы. Сообщите Леди, пусть она попробует использовать сны. Любой возможный канал, Альзимир! Ты понимаешь это? Он должен знать, что Фараатаа намерен убить Данипиуру сегодня ночью. Доставьте ему эту информацию как-нибудь. Как-нибудь! И скажи ему, что он один может спасти нас.

Для этого, подумал Валентайн, ему понадобится диадема Леди, как и зуб Маазмоорна. Не должно быть сбоев в передаче, ни искажения посланий: он использует любое средство в своем распоряжении.

— Встань ближе ко мне. Рядом со мной,— сказал он Карабелле. И Делиамберу, и Слиту сказал то же самое:— Встаньте вокруг меня. Когда я потянусь к вам, возьмитесь за мою руку. Ничего не говорите. Только возьмитесь.

День был ярким и ясным. Утренний воздух — бодрящий, свежий, душистый, как нектар алабандины. Но в Пиурифаине, далеко на востоке, уже сгущалась ночь. Он надел диадему. Он обхватил зуб водяного короля. Он глубоко вдохнул свежий душистый воздух, так что у него закружилась голова.

— Маазмоорн?

Вызов спрыгнул с уст Валентайна с такой силой, что стоявшие возле него почувствовали отдачу. Слит вздрогнул, Карабелла закрыла уши руками, щупальца Делиамбера скрутились от внезапного возбуждения.

— Маазмоорн? Маазмоорн?

Звон колоколов. Медленное тяжелое движение гигантского тела, лежащего в холодных северных водах. Слабое шуршание огромных черных крыльев.

— Я слышу, брат Валентайн.

— Помоги мне, Маазмоорн.

— Помочь? Чем я помогу?

— Позволь мне пролететь над миром с твоим духом.

— Тогда иди на меня, брат король, брат Валентайн.

Это было удивительно просто. Он почувствовал, как становится легче и заскользил вверх, и поплыл, набирая высоту, полетел. Под ним лежал огромный закругленный изгиб планеты, широко уходящий на восток, в ночь. Водяной король нес его без усилий, спокойно, как великан может нести на ладони котенка. Дальше, дальше над миром, который был полностью открыт ему, когда он мчался над ним. Он чувствовал, что он и планета — одно, что он воплощал в себе двадцать миллиардов жителей Маджипуры, людей и скандаров, хьертов, метаморфов и всех остальных, движущихся в нем частичками крови. Он был сразу везде, он был печалью в мире и всей радостью, всеми желаниями и всеми требованиями. Он был всем. Он был кипящей вселенной противоречий и конфликтов. Он ощущал жажду пустыни, теплый дождь тропиков и холод горных ветров. Он смеялся, плакал и умирал, и любил, ел и пил, и танцевал, и сражался, и ехал верхом по незнакомым холмам, и трудился в поле, и прорубал себе путь в густых, заросших паутиной вьющихся стеблях джунглей. В океане его души огромные морские драконы всплывали на поверхность, испуская чудовищные мычания и рычания, и снова погружалась в самые глубины. Он посмотрел вниз и увидел порушенные в мире места, израненные и расколотые места, где земля поднялась и обрушилась с треском. И он видел, как все это можно излечить, как это может быть сделано снова единым и спокойным, поскольку все стремилось к спокойствию. Все охватывалось Тем Что Есть. Все было частью огромной единой гармонии. Но в этой великой гармонии он чувствовал единственный диссонанс. Он визжал и пищал, кричал и вопил. Он прорезал материю мира, как нож, оставляя позади кровавый след. Он распарывал целостность.

Даже этот диссонанс, Валентайн знал, был одним аспектом Того Что Есть. Все же это был так далеко раздраженный и взбалтывающий муть, рычащий в своем бешенстве один аспект Того Что Есть, который сам не признавал Того Что Есть. Это была сила, кричащая мощное "Нет!" всему остальному. Она поднималась против тех, кто восстановил бы гармонию, кто починил бы материю, кто сделал бы все целым.

— Фараатаа?

— Кто ты?

— Я Валентайн Понтифик.

— Валентайн-глупец! Валентайн-дитя!

— Нет, Фараатаа. Валентайн Понтифик.

— Это ничего не значит для меня. Я Король который Есть.

Валентайн засмеялся, и его смех пролился над миром дождем капель золотистого меда. Возвышающийся на крыльях огромного короля-дракона, он поднялся почти до Края неба, где мог видеть по ту сторону темноты вершину Горы Замка, упершуюся в небеса на другом Краю мира, и Великий океан за ней.

Он посмотрел вниз на джунгли Пиурифаины и засмеялся снова и следил, как Фараатаа корчится в ливне этого смеха.

— Фараатаа!

— Что ты хочешь?

— Ты не можешь убить ее, Фараатаа!

— Кто ты, чтобы приказывать мне, чего я не могу делать?

— Я Маджипура.

— Ты шут, Валентайн. А я Король Который Есть.

— Нет, Фараатаа.

— Нет?

— Я вижу, как в твоей голове сверкает старая история. Наследный Принц, Король Который Есть, как можешь ты заявлять это о себе? Ты никогда не можешь быть этим Королем!

— Ты забиваешь мне голову своей чепухой. Оставь меня, или я выкину тебя.

Валентайн почувствовал удар, толчок. Он отразил его.

— Наследный Принц — существо, полностью лишенное ненависти. Можешь ты это отрицать, Фараатаа? Это часть легенды вашего народа. Он лишен жажды мести. У него нет страсти к разрушению. А в тебе нет ничего, кроме ненависти, мести и разрушения, Фараатаа. Если все это убрать из тебя, то останется скорлупа, шелуха.

— Глупец!

— Твое утверждение ложно.

— Глупец!

— Позволь мне выпустить зло и ненависть из тебя, Фараатаа, если ты хочешь быть Королем, как ты о себе заявляешь.

— Ты несешь дурацкую чушь!

— Давай, Фараатаа, освободи Данипиуру. Отдай мне свою душу для исцеления.

— Данипиура умрет в течение часа.

— Нет, Фараатаа.

— Смотри!

Переплетенные кроны деревьев джунглей расступились, и Валентайн узрел Нью-Велализьер в отблеске факела. Храм из переплетенных прутьев, знамена, алтарь, ярко горящий погребальный костер. Метаморфская женщина, безмолвная, величественная, прикованная к каменной глыбе. Лица, окружающие ее, пустые, недобрые. Ночь, деревья, звуки, запахи. Музыка. Монотонное пение.

— Освободи ее, Фараатаа. А потом приходите ко мне, ты и она и давай установим то, что должно быть установлено.

— Никогда! Я отдам ее Богу собственными руками, и ее жертвой заглажу преступления Осквернения, когда мы убили наших богов и в наказание были обременены тобой.

— Ты ошибаешься даже в этом, Фараатаа.

— Что?

— Боги отдались без принуждения в тот день в Велализьере. Это была их жертва, которую ты не понял. Ты изобрел миф Осквернения, но это ошибочный миф, Фараатаа, это ошибка, это абсолютно неверно. Водяной король Низноорн и водяной король Домзитор отдались в жертву в тот далекий день просто, как водяные короли отдаются нашим охотникам, когда огибают Зимроель. А ты не понимаешь. Ты вообще ничего не понимаешь.

— Глупости. Безумие.

— Освободи ее, Фараатаа. Пожертвуй твоей ненавистью, как водяные короли жертвовали собой.

— Я убью ее сейчас своими собственными руками.

— Ты не можешь этого сделать, Фараатаа. Отпусти ее!

— НЕТ!

Страшная сила этого "НЕТ!" была внезапна. Она поднялась, как океан, в своем величайшем гневе и устремилась вверх к Валентайну, набросилась на него в ошеломительном натиске выталкивая его, раскачивая, унося на мгновение в хаос.

Пока он пытался оправиться, Фараатаа метнул вторую такую же молнию и третью, и четвертую, и они поражали его с той же сокрушительной силой. Но тут Валентайн почувствовал мощь водяного короля, лежащую в основе его собственной, он перевел дыхание, восстановил равновесие, снова обрел свою силу. Он потянулся к вождю мятежников.

Он вспомнил, как все было в тот раз, много лет назад, в последний час войны восстановления, когда он вошел один в судейский зал Замка и увидел там узурпатора Доминина Баржазида, кипящего от ярости. И Валентайн послал к нему любовь, дружбу, сожаление о том, что произошло между ними. Он послал надежду дружеского решения расхождения, прощения за совершенные грехи, безопасного выхода из Замка. На это Баржазид ответил полным пренебрежением, ненавистью, злобой, презрением, воинственностью, объявлением нескончаемой войны. Валентайн ничего этого не забыл. И снова повторялось то же самое: отчаянный, наполненный ненавистью враг, яростное сопротивление, резкий отказ свернуть с дороги смерти и разрушений, отвращения и омерзения, презрения и пренебрежения.

От Фараатаа он ожидал не большего, чем от Доминина Баржазида. Но он все еще был Валентайн, и он все еще верил в возможность торжества любви.

— Фараатаа!

— Ты ребенок, Валентайн.

— Перейди ко мне с миром. Отбрось свою ненависть, если ты хочешь быть тем, кем себя заявляешь.

— Оставь меня, Валентайн!

— Я иду к тебе.

— Нет! Нет! Нет! Нет!

На этот раз Валентайн был готов к взрывам отрицания, которые, как глыба, накатывались на него. Он взял силу ненависти Фараатаа и отбросил ее, предложив вместо нее любовь, доверие, веру, но в ответ получил еще больше ненависти, безжалостной, неизменной, непреклонной.

— Ты не даешь мне другого выбора, Фараатаа.

Пожав плечами, Фараатаа двинулся к алтарю, на котором лежала связанная королева метаморфов. Он высоко поднял кинжал с деревянной ручкой.

— Делиамбер! — сказал Валентайн.— Карабелла! Тизана! Слит!

Они взялись за него, обхватив его руки, его ладони, его плечи. Он чувствовал, как их сила вливается в него. Но даже этого было недостаточно. Он воззвал через весь мир и нашел Леди на ее Острове, новую Леди, мать Хиссуна, и привлек ее силу и силу своей матери, бывшей Леди. Но даже этого было недостаточно. Но в эту секунду он ушел в другое место.

— Тунигорн! Стазилен! Помогите мне!

Они присоединились к нему. Он нашел Залзана Кавола. Он нашел Азенхарта. Он нашел Эрманара. Он нашел Лизамону. Мало! Мало! Еще один — Хиссун?

— Давай ты тоже, Хиссун. Отдай мне твою силу и храбрость.

— Я здесь, ваше величество.

Да. Да. Теперь это будет возможно. Он снова услышал слова старой Аксимааны Фрейж: "Ты спасешь нас, сделав то, что ты считал невозможным для себя".

— Фараатаа!

Единственный порыв, как звук сирены, пронесся от Валентайна через весь мир в Пиурифаину. Он преодолел расстояние за мельчайшую долю секунды и нашел свою цель, которой был не Фараатаа, а скорее ненависть внутри Фараатаа, слепая, гневная, непреклонная, страсть мстить, уничтожать, изгонять, ликвидировать. Он нашел ее и убрал, высосав из Фараатаа одним непреодолимым глотком. Валентайн выпил всю эту горящую ярость, впитал ее в себя и взял из нее ее силу, и отбросил ее. И Фараатаа остался пустым.

Какой-то миг его рука все еще оставалась высоко поднятой, мускулы все еще были напряжены, оружие все еще нацелено в сердце Данипиуры. Потом из Фараатаа исторгся звук тихого вопля, звук без субстанции, пустота, вакуум. Он все еще стоял прямо, недвижимо, замерев. Но он был пуст: скорлупа, шелуха. Кинжал выпал из его безжизненных пальцев.

— Уходи,— сказал Валентайн.— Ради Бога, уходи. Уходи!

И Фараатаа упал вниз лицом и больше не двигался.

Все было тихо. Мир был ужасно спокоен. "Ты спасешь нас,— сказала Аксимаана Фрейж,— сделав то, что ты считал невозможным для себя". И он не колебался. Голос водяного короля Маазмоорна донесся до него издалека:

— Ты закончил свое путешествие, брат Валентайн?

— Да, теперь я закончил свое путешествие.

Валентайн открыл глаза. Он уронил зуб, сдвинул с бровей диадему. Он посмотрел вокруг себя и увидел странные, бледные лица, испуганные глаза: Слит, Карабелла, Делиамбер, Тизана.

— Все исполнено,— сказал он тихо.— Данипиура не будет убита. И никаких чудовищ не напустят больше на нас.

— Валентайн…

Он посмотрел на Карабеллу:

— Что такое, любимая?

— С тобой все в порядке?

— Да,— сказал он.— Со мной все в порядке.

Он чувствовал себя очень уставшим, чувствовал себя странно и необычно. Но — да, он был в порядке. Он сделал то, что должно было быть сделано. Выбора не было. И это было исполнено теперь. Обращаясь к Слиту, он сказал:

— Мы закончили здесь. Попрощайтесь за меня с Нитиккималом и другими здешними и скажите им, что все будет хорошо. Это я обещаю со всей торжественностью. А потом тронемся в путь.

— Дальше в Дулорн? — спросил Слит.

Понтифик улыбнулся и покачал головой:

— Нет, на восток. В Пиурифаину. Сначала встретиться с Данипиурой и лордом Хиссуном и осуществить новый порядок мира теперь, когда, ненависть выброшена из него. А потом настанет время ехать домой, Слит. Настанет время ехать домой!

Они проводили церемонию коронации на открытом воздухе в покрытом травой внутреннем дворике у Вильдиварского Проезда, откуда открывался чудесный вид на Девяносто Девять Ступеней и самые высокие вершины Замка. Это было необычным — проводить церемонию где-нибудь помимо Конфалюмского тронного зала, но уже давно мало кто принимал во внимание то, что было обычным. И Понтифик Валентайн настоял, чтобы церемония происходила на открытом воздухе, А кто мог возражать изъявлению желания Понтифика?

Так все они собрались по изъявлению желания Понтифика под благоухающим весенним небом Замка Горы. Внутренний дворик был обильно разукрашен цветущими растениями. Садовники принесли деревья халтинга в цвету, каким-то загадочным образом поместив их в огромные бадьи и не повредив распускающихся почек. По краям, по обе стороны дворика, их золотисто-розовые цветы бросали почти светящиеся отблески.

Здесь была танигалии и алабандины, караманги и сефитонгали, элдироны, ринмины и дюжины других, все в цветении. Валентайн отдал распоряжение, чтобы всюду были цветы, и вот цветы были всюду.

Было обычаем расставлять Силы королевства в форме ромба, если все четыре из них имели возможность присутствовать. Новый Коронованный в вершине ромба, Понтифик лицом к нему и Леди Острова по одну сторону, а Король Снов по другую. Но эта коронация отличалась от всех других церемоний коронаций, которые когда-либо знала Маджипура, поскольку в этот раз было пять Сил, и надо было придумать новую конфигурацию их расположения. И она была придумана. Понтифик и Коронованный стояли рядом. Справа от Коронованного лорда Хиссуна стояла на некотором отдалении его мать Элзинома — Леди Острова. Слева от Понтифика Валентайна, на том же расстоянии,— Минакс Баржазид, Король Снов. И на, самом дальнем краю группы, лицом к остальным четырем,— Данипиура Пиурифаины, пятая, самая новая из Сил Маджипуры. Вокруг них были их ближайшие помощники и советники. Главный советник Слит по одну сторону Понтифика и леди Карабелла по другую. Альзимир и Стимион по бокам Коронованного, а маленькая группа иерархинь — Лоривада, Талинот Эсулда и другие — вокруг Леди. Король Снов привез своих братьев Кристофа и Доминина, а Данипиура была в окружении десятка пиуриваров в блестящих шелковых одеждах. Они держались вместе, словно не могли до конца поверить, что им оказана честь быть гостями на церемонии в Замке Горы.

Немного в отдалении стояла группа принцев и герцогов — Тунигорн, Стазилен, Дивис, Мириган и Элзандир, посланцы далеких земель из Алазора, Стойена, Пилиплока, Ни-мои, Пидруида, некоторые частые гости — Нитиккимал из Престимионской долины и Миллилэйн из Хинтора, а также другие, чьи жизни пересекались с жизнью Понтифика в его поездке по миру. И даже тот краснолицый коротышка Симпетурн, прощенный за измену благодаря проявленной храбрости в кампании в Пиурифаине, который смотрел по сторонам с благоговением и изумлением, снова и снова делая знак лучистой звезды лорду Хиссуну и знак Понтифика Валентайну — знаки преклонения, которые, казалось, были неуправляемыми в своей частоте. Тут же были кое-кто из жителей Лабиринта, друзья детства нового Коронованного — Ванимун, бывший почти братом его, когда они были детьми, и стройная, с миндалевидным разрезом глаз сестра Ванимуна Шулаир, Хеулан и три брата Хеулана и еще кто-то, и они тоже стояли, оцепеневшие, с широко открытыми глазами.

Было, как обычно, много вина. Были обычные богослужения. Были традиционные речи. Но церемония потеряла всю свою гладкость, когда в самой ее середине Валентайн Понтифик поднял руку, показывая, что он намерен говорить.

— Друзья,— начал он.

Сразу пробежал шепот изумления. Понтифик обращается к другим… даже к Силам, даже к принцам, как к "друзьям"? Как необычно, как похоже на Валентайна…

— Друзья! — сказал он снова.— Позвольте мне сказать вам сейчас несколько слов. После, я думаю, вы очень редко будете слышать меня, поскольку это время лорда Хиссуна, и это Замок лорда Хиссуна. А меня не увидят здесь с завтрашнего дня. Я хочу только поблагодарить вас за то, что вы посетили нас здесь в этот день…— Снова шепот: "Разве Понтифик благодарит?" — и пожелать вам быть радостными не только сегодня, но и во все время примирения, в которое мы вступаем. Поскольку в этот день мы утверждаем Коронованного, который будет править миром с мудростью и милосердием многие предстоящие годы восстановления нашего мира, мы приветствуем также, как новую Силу Королевства, другого монарха — нашего врага в прошлом, который не будет больше нашим врагом по воле Божьей, поскольку она и ее народ приняты в русло жизни Маджипуры как равные партнеры. По доброй воле всех сторон древние ошибки, возможно, будут исправлены, и начнется искупление.

Он сделал паузу, взял с подноса кубок, наполненный до краев искрящимся вином, и высоко его поднял.

— Я почти закончил. Все что остается теперь, это просить благословения Божьего этому празднеству… и просить также благословения наших великих морских братьев, с которыми мы делим этот мир, на чьих страданиях, возможно, мы населяем небольшую часть огромной Вселенной и с кем мы, наконец-то, вошли в общение. Они были нашим спасением в это время примирения и перевязывания ран, они будут нашими проводниками, надо надеяться, в предстоящее время.

— А теперь, друзья… мы подошли к тому месту в церемонии коронации, когда только что помазанный Коронованный надевает корону Лучистой Звезды и восходит на Конфалюмский трон. Мы сейчас не в тронном зале — по моей просьбе, по моему требованию, поскольку мне хотелось сегодня в последний раз подышать благословенным воздухом Горы Замка и почувствовать лучи теплого солнца на своей коже. Я уезжаю сегодня вечером. Миледи Карабелла и я, и все эти добрые товарищи, которые пережили рядом со мной так много лет и так много необычных приключений… мы уезжаем в Лабиринт, где я намерен поселиться. Мудрая старая женщина, которая уже умерла, сказала мне, когда я был в далеком месте, называемом Престимионской долиной, что я должен сделать то, что считаю невозможным для себя сделать, если мы хотим спастись. И я так сделал, поскольку мне необходимо было это сделать! А потом я должен сделать то, что мне хочется меньше всего. А что я желаю меньше всего? Ну, я полагаю, уехать отсюда и спуститься в Лабиринт, где должен жить Понтифик. И я сделаю это. И не с горечью, не с раздражением. Я делаю это, и я радуюсь этому, поскольку я Понтифик, и этот Замок больше не мой, и я отправляюсь дальше — таково веление Божье.

Понтифик улыбнулся и рукой с поднятым кубком показал и на Коронованного, и в сторону Леди, и в сторону Короля Снов, и в сторону Данипиуры. Он отпил вино и отдал его отпить леди Карабелле. И сказал:

— Там Девяносто Девять Ступеней. Под нами находится самое сокровенное святилище, где мы завершим сегодняшний обряд, а потом будем праздновать, а потом я со своими спутниками отправлюсь в Лабиринт, поскольку путешествие в Лабиринт долгое, а мне не терпится попасть, наконец, домой. Лорд Хиссун, вы поведете нас. Ведите нас, пожалуйста, лорд Хиссун!

Конец